B. Авсенко
B. Авсенко
ЛЮДИ и ЖИЗНЬ
ЛЮДИ и ЖИЗНЬ
ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ
С.-ПЕТЕРБУРГЬ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1902
БРАТЬЯ ХРЫЧЕВЫ
БРАТЬЯ ХРЫЧЕВЫ
РАЗСКАЗЪ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Братья Хрычевы, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1902
Время на прочтение: 45 минут(ы)
Позднія іюньскія сумерки начинали обволакивать пыльную дорогу, мягко стлавшуюся среди зеленыхъ полей. Тни отъ попадавшихся кое-гд вербъ становились длинне и неопредленне. Когда дорога подымалась на перевалъ, на далекомъ краю горизонта видно было совсмъ красное и тусклое солнце, погружавшееся словно въ какое-то пыльное облако. Тогда косые красные лучи вспыхивали на опушк лсг, уходившаго куда-то далеко всей своей темнющей массой.
По дорог хала повозка съ рогожнымъ кузовомъ. На облучк сидлъ молодой парень въ холщевой рубах и небрежно перебиралъ веревочными вожжами, отчего впрочемъ утомленная буланая пара нисколько не прибавляла ходу. Подъ кузовомъ, на охапкахъ сна и подушекъ, неудобно сидлъ съ вытянутыми ногами господинъ лтъ тридцати шести, въ военной шинели и фуражк съ краснымъ околышкомъ. Средняго роста, сухощавый, костистый и мускулистый, загорвшій какъ табачный листь, онъ носилъ на своемъ простомъ, ничмъ не отличавшемся лиц слды утомленія или недавно пережитой болзни. Но въ маленькихъ, срыхъ, зоркихъ глазахъ его еще чувствовался молодой огонекъ, и въ складкахъ губъ съ бритыми по тогдашней мод усами какъ будто залегло выраженіе, отзывавшееся силой.
Чтобъ лучше разглядть мстность, господинъ этотъ нагнулся всмъ туловищемъ впередъ, и наконецъ высунулъ голову изъ-подъ кузова.
— Никакъ это ужъ пороховскіе лса?— обратился онъ къ возниц.
Тотъ сейчасъ же наполовину повернулся къ нему на облучк.
— Пороховскіе и есть,— отвтилъ онъ.— Вотъ, сколько глазъ видитъ, все они и есть. За лсомъ и усадьбы не видать. Только глянь-ка вонъ туда, ваше благородіе — (онъ протянулъ руку) — верхушка креста словно горитъ. Тамъ и есть усадьба. Церковь, значитъ, рядомъ.
— Ишь вдь, лсомъ-то всю округу заняло, конца-краю не видать,— произнесъ какъ бы про себя прозжій,— А что, Пороховъ-то самъ живъ?— добавилъ онъ громче.
— Гд живъ! Лтъ пять какъ померъ. Дочернее теперь все. А слышь ты и дочка-то овдовла. Въ прошломъ году мужъ ея въ заморской сторон померъ. Она какъ вышла замужъ, все больше въ чужихъ государствахъ съ нимъ жила. Теперь, говорятъ, ждуть ее здсь.
— Эка перемнъ что!— какъ будто съ оттнкомъ грусти произнесъ прозжій,— Да и то сказать: вдь безъ малаго двадцать лтъ не бывалъ дома. На семнадцатомъ году ухалъ.
Возница еще больше повернулся на облучк.
— Воевалъ все, ваше благородіе?— спросилъ онъ.
— Воевалъ,— подтвердилъ прозжій и усмхнулся.— А не то въ походахъ да на стоянкахъ прохлаждался. А не то почитай полгода посл итальянской войны въ госпитал провалялся.
— Ранили, небось?
— Проршетили немало. Всего было.
Ямщикъ окинулъ его взглядомъ, словно надясь разсмотрть, какъ такъ проршетили его благородіе. Но затмъ по молодому лицу его скользнула угрюмая тнь.
— Ты вотъ хоша черезъ двадцать лтъ, да домой доплелся,— сказалъ онъ.— А изъ нашихъ сколько за то время на войну угнали, а никто по сей часъ не вернулся.
— Неужто никто?
— Какъ есть ни одинъ человкъ.— Можетъ, которые и живы еще, да нтъ отъ нихъ ни слуху, ни духу. И скажи ты мн, ваше благородіе, неужто такъ завсегда воевать будутъ? Какъ имъ народу не жалко! А можетъ, перестанутъ теперь?
Прозжій опять усмхнулся.
— Хотя въ настоящее время россійскія войска не воюютъ, однако же надо такъ полагать, что еще большія войны будутъ,— сказалъ онъ.
Молодой парень окончательно повернулся спиной къ лошадямъ.
— Что жъ такъ? Какое нибудь царство завоевать поршили?— спросилъ онъ.
— Нтъ, не то, а причина такая, что у французовъ очень славолюбивый генералъ императоромъ сдланъ и вмсто прежнихъ королей на престол воцарился,— объяснилъ прозжій.— По всмъ видимостямъ много съ нимъ воевать придется.
— Ишь ты, дло-то какое,— отозвался парень, и неодобрительно тряхнулъ головой,— А ты, ваше благородіе, не хрычевскій ли баринъ будешь?
— Да, я Хрычевъ, капитанъ Семенъ Ивановичъ Хрычевъ.
— Вотъ я такъ и домекнулся. Потому чужіе въ Хрычевку и не здятъ. Батька-то твой померъ?
— Померъ.
— Такъ оно и есть. Вотчину, значитъ, принимать дешь.
Прозжій помолчалъ и сталъ еще пристальне вглядываться въ окружающую мстность. За переваломъ обрисовалась въ сумеркахъ небольшая усадьба.
— Вонъ она, Хрычевка-то твоя,— указалъ на нее возница.—Нон, надо быть, народъ тамъ повеселлъ сколько нибудь.
— Почему?
— Да какъ почему? Дло простое. Батька-то твой лютъ былъ.
— Лютъ?
— Сказывали. Потому, говорятъ, лютъ, что чинъ на немъ большой былъ. Бригадиромъ никакъ былъ.
Прозжій опять замолчалъ. Отзывъ объ отц непріятно кольнулъ его въ сердце.— ‘А впрочемъ,— подумалъ онъ,— у нихъ кто всякимъ ихъ непотребствамъ не повадчикъ, тотъ и лютъ. Строгій человкъ былъ отецъ, однако про лютость его не слыхалъ’.
Парень подтянулъ вожжи, переложилъ шапку на правое ухо, подъ которымъ у него болталась серебряная серьга, и даже присвистнулъ. Буланая пара подхватила, благо дорога шла уже подъ гору, и повозка, объхавъ вскачь далеко растянувшіяся службы, подкатила къ низенькому крылечку длиннаго стараго одноэтажнаго дома.
На это крылечко, заслышавъ колокольчикъ, прибжалъ изъ бокового флигелька старикъ лтъ шестидесяти-двухъ, съ длинной сдой бородой, подпоясанный поверхъ полукафтанья широкимъ бумажнымъ поясомъ, а вслдъ затмъ изъ внутреннихъ покоевъ вышла женщина лтъ сорока, полная, съ благодушно-серьезнымъ лицомъ, гладко зачесанными и подобранными подъ повойникъ волосами и небольшими, опрятными, блыми руками. Одта она была въ свжее холстинковое платье съ чернымъ каленкоровымъ передникомъ.
Оба они съ радостно растерянными лицами взглянули на прізжаго. На этихъ лицахъ выражался вопросъ: ‘нашъ баринъ, или нтъ?’. Но возница, уже соскочившій съ облучка, подмигнулъ имъ. Старикъ повалился въ ноги.
— Батюшка, Семенъ Ивановичъ, милостивецъ нашъ!— проговорилъ онъ.
— Порфирій?— вопросительно отнесся къ нему капитанъ.
— Онъ самый, рабъ твой нижайшій. Господу Богу благодареніе за благополучное прибытіе…— продолжалъ, медленно поднимаясь, старикъ, и окладистое лицо его приняло простодушно-умиленное выраженіе.
— И о теб домекаюсь: Петровна?— обратился Хрычевъ къ женщин, которая уже ловила его руку.
— Она самая и есть,— подтвердилъ за нее старикъ.— А мы ужъ тутъ ждали-заждались…
На дворъ, между тмъ, выползли откуда-то всякаго рода люди, и окруживъ барина, кланялись въ поясъ и имли на лицахъ такое же подобострастно-умиленное выраженіе. Молодой парень, привезшій Хрычева и успвшій уже скинуть съ повозки подушки и кое-какую кладь, похаживалъ между дворовыми и сообщалъ вполголоса:
— Хорошій баринъ, доступчивый. Дорогою со мною по душ разговорился. Какъ есть все про войну разъяснилъ и про бглаго царскаго генерала, который у французовъ за мсто короля объявился. И страшную же, братцы, онъ теперь войну поведетъ: всхъ рассейскихъ войскъ мало будетъ.
— Въ горницы, батюшка баринъ, пожалуй, мы вся. каго твоего распоряженія ждемъ,— пригласилъ Порфирій.
Но въ ту минуту, когда Хрычевъ собирался ступить на крылечко, до слуха его донесся странный шумъ. Чей-то разбитый, натуженный до послдней возможности голосъ тянулся издалека. Въ деревн тоже раздавались голоса, и какіе-то мужики бжали одинъ за другимъ въ сторону, противоположную той, откуда пріхалъ Хрычевъ.
Порфирій, стоя на верхней ступени крылечка, зорко вглядывался по направленію проселка, тянувшагося по лсному логу къ почтовой дорог.
— Что за оказія? Видать, какъ карета передъ гатью остановилась. Обломалась, что ли? Да ужъ не баринъ ли Натолій Ивановичъ?— говорилъ онъ съ безпокойствомъ.— Больше-то вдь некому и прозжать здсь, окромя твоего братца.
Хрычевъ сейчасъ же повернулъ, и подобравъ полы своей запыленной и забрызганной шинели, быстрыми шагами пошелъ по направленію къ мсту, откуда доносился призывавшій на помощь голосъ.
Дло вскор объяснилось: поперекъ гати лежало бревно, а передъ бревномъ находилась порядочная яма. Ямщикъ не примтилъ этой ямы, и переднія колеса дормеза, погрузившись въ нее по ступицу, уже не могли перекатиться черезъ бревно. Громоздкій рыдванъ тотчасъ остановился, постромки оборвались, лошади попадали. Ямщикъ дикимъ голосомъ кричалъ и махалъ руками, торопя шедшихъ изъ деревни мужиковъ.
Семенъ Ивановичъ, подойдя, увидть впереди господина лтъ тридцати, довольно красивой наружности, въ плащ и шляп съ широкими полями. Этотъ господинъ шелъ прямо ему навстрчу, прищурившись и помахивая тростью съ дорогимъ набалдашникомъ. Шагахъ въ двухъ онъ остановился, и протянувъ лвую руку какъ бы для привтствія, произнесъ съ пріятною картавостью:
— Не братца ли моего, Семена Ивановича, я вижу?
Тогда Семенъ Ивановичъ быстро приблизился, сжалъ его въ обтіяхъ, и трижды поцловалъ.
— Вотъ какой вы стали, братецъ Анатолій. Красавецъ да щеголь, а по-вашему петиметръ,— сказалъ онъ, и отступивъ на шагъ, еще разъ оглядлъ брата съ головы до ногъ.— Ей-ей, петиметръ. Мн рядомъ стыдно и взглянуть на себя.
Анатолій Ивановичъ, опершись на трость, слегка покачивался и улыбался, показывая отличные блые зубы.
— Хорошо, однако, меня здсь принимаютъ, въ своей вотчин: чуть шею не свихнулъ, да и дормезъ, пожалуй, обломали,— сказалъ онъ.
— Да что такое случилось?— спросилъ Семенъ Ивановичъ.
Анатолій объяснилъ. Лошадей между тмъ выпрягли, и собравшіеся мужики принялись было подымать передокъ рыдвана.
— Дурачье! Бревно уберите, вотъ что,— прикрикнулъ на нихъ Семенъ Ивановичъ.— А васъ, братецъ, не утомитъ пройти шаговъ двсти до дома? И какъ мы удивительно съхались: не то что въ одинъ день, а въ одинъ часъ.
Семенъ Ивановичъ хотя былъ старше брата, но какъ будто стснялся его щеголеватой вншности и предпочиталъ оставаться съ нимъ на ‘вы’.
Анатолій Ивановичъ, драпируясь въ плащъ и помахивая тростью, пошелъ рядомъ съ нимъ, приказавъ сопровождавшему его человку остаться при рыдван.
— Совсмъ какъ чужіе мы съ вами встрчаемся, братецъ,— заговорилъ онъ своимъ красивымъ баритономъ.— И тмъ боле, что при превратностяхъ вашей походной жизни, мы и въ переписк почти не состояли. Судьба наша была до чрезвычайности различна. Оба мы малолтними покинули отчій домъ, но вы — чтобы обнять бранное поприще и вплести въ нашъ родовой гербъ новые лавры…
— Что вы, братецъ, какъ это можно такъ говорить!— смущенно перебилъ капитанъ.
— А я,— продолжалъ, не обращая вниманія на этотъ протестъ, Анатолій,— я отдался честолюбію двора и высшей чреды гражданской службы. Не сомнваюсь, что каждый изъ насъ послдовалъ своему призванію и умлъ увнчаться соотвтственными успхами. Сколько умю судить, вы достигли степени капитана. Сожалю, что геройская служба ваша протекла не въ блестящихъ рядахъ гвардіи…
— ‘Что это онъ, словно поетъ надо мною’,— подумалъ Семенъ Ивановичъ и сказалъ вслухъ:
— Помилуй Богъ, братецъ, какая же геройская служба? У насъ героемъ былъ только покойный генералиссимусъ. И что мн въ гвардіи длать? Я человкъ простой.
— А я тмъ временемъ также стяжалъ многія отличія,— продолжалъ прежнимъ тономъ Анатолій.— И наипаче при настоящихъ обстоятельствахъ и при принадлежности моей къ новому двору, уповаю видть передъ собою открытымъ поприще гражданской службы до наивысшихъ даже степеней. Не вдаваясь въ хвастовство или кичливость, дозволяю себ сказать, что въ настоящее время, при молодомъ нашемъ император, преисполненномъ стремленій къ человколюбивымъ усовершенствованіямъ, требуются люди, столь же проникнутые просвщеніемъ.
— Про молодого императора много уже везд слышится хорошаго,— замтилъ Семенъ Ивановичъ.
— По сему можете судить, братецъ, сколь велико восхищеніе тхъ, кои, подобно мн, могутъ почесть себя приближенными къ его сіянію, — заключилъ Анатолій Ивановичъ.
На Семена Ивановича рчи брата производили такое впечатлніе, какъ будто что-то все боле раздвигало ихъ.
— Вижу, что обоюдныя судьбы наши весьма разнствуютъ,— сказалъ онъ,— жизнь наша текла въ несходныхъ направленіяхъ, и единая токмо соединила насъ теперь кончина родителя. Получивъ сіе печальное извстіе, я не могъ тотчасъ пріхать, ибо лежалъ въ госпитал больной ранами, и впослдствіи тщетно хлопоталъ нкоторое время о полученіи отпуска.
— Я же подобнымъ образомъ удержанъ былъ обстоятельствами службы, въ коей при воцареніи молодого императора великая проявилась суета,— объяснилъ съ своей стороны Анатолій.— И при томъ желаніе мое было прибыть сюда не инако, какъ одновременно съ вами, братецъ. А посему, получивши письмецо ваше, пущенное изъ Екатеринослава, разсчиталъ я такимъ образомъ, чтобы ежели не упредить васъ, то и не затруднить своимъ опозданіемъ.
— И словно какъ по волшебному дйствію, съхались въ день и въ часъ,— весело заключилъ Семенъ Ивановичъ.
Хрычевы вступили въ господскій домъ, и сейчасъ же вслдъ за ними прошла неторопливой и важной походкой Петровна, сопровождаемая краснощекой двкой, тащившей самоваръ. У самой Петровны въ рукахъ былъ ларецъ краснаго дерева, съ чаемъ и сахаромъ. Она провела братцевъ въ угловую комнату съ широкою стеклянною дверью въ садъ и принялась хозяйничать, похаживая вокругъ стола.
Анатолій Ивановичъ нсколько минутъ наблюдалъ за нею, насмшливо потягивая своими красивыми губами, потомъ подтолкнулъ брата и сказалъ вполголоса:
— La bonne papa, hein?..
— Какъ-съ?— всполошился Семенъ Ивановичъ и покраснлъ. Онъ понялъ французскую фразу, но ему не хотлось отвчать на нее.
— Вы, милая, тугъ и живете, въ этомъ самомъ дом?— обратился Анатолій къ Петровн.
— Жила тутъ. Надо же было кому нибудь за домомъ присмотрть,— отвтила ключница.
Что-то похожее на чувство достоинства выражалось въ ея голос и движеніяхъ.
— Я ничего не имю противъ того, чтобы вы продолжали тутъ жить, ничего не имю,— произнесъ Анатолій.— И вы, братецъ, вроятно, также?
— Помилуйте, братецъ, что же я могу имть?— поспшно подтвердилъ Семенъ Ивановичъ.
— У васъ, конечно, все въ сохранности, что осталось посл покойнаго родителя нашего?— продолжалъ Анатолій:— серебро, посуда, платье, вещи разныя?
— Все какъ есть въ полной сохранности,— отвтила Петровна.— Какъ при жизни покойнаго батюшки вашего все хозяйство у меня на рукахъ было, такъ и по кончин его цло осталось. Мы тогда съ Порфиріемъ Васильевичемъ все какъ есть перебрали и по мстамъ уложили. Цло все.
Вошелъ, слегка откашливаясь, Порфирій и почтительно остановился подл дверей.
— Вы бы, Петровна, присли, да и вы тоже, Порфирій Васильевичъ,— сказалъ Семенъ Ивановичъ.
Петровна медленно отошла къ самому дальнему стулу и спокойно сла. Порфирій только крякнулъ и поклонился, но не слъ. Онъ усплъ замнить надтые на босую носу башмаки высокими огромными сапогами, смазанными дегтемъ. Отъ этихъ салогь шелъ сильнйшій запахъ.
— Коли угодно будетъ принять деньги и всякую движимость, какая посл покойнаго батюшки осталась, то извольте приказать, а у меня все въ полной готовности состоитъ,— заявилъ онъ.— Мн, признаться, въ большую было тягость деньги оберэгать: ночи бывало не спишь, все думаешь, какъ бы лихой человкъ не забрался. Хлигелекъ-то старенькій, долго ли поджечь, да и меня самого тамъ сжарить.
— Гд же у васъ деньги хранятся?— спросилъ Семенъ Ивановичъ.
— А въ томъ самомъ сундук, какъ при покойномъ барин, — отвтилъ Порфирій.— И сундукъ-то у меня подъ кроватью стоитъ.
— И много денегъ?— съ дланною небрежностью полюбопытствовалъ Анатолій Ивановичъ.
Порфирій даже головой тряхнулъ.
— Много. Мы даже и сосчитать не умли,— отвтилъ онъ.— Всякія деньги: ассигнаціи, золото, серебро, мди тоже большой мшокъ. Ассигнаціями, надо быть, тысячъ десять есть. Да червонцами тысячъ шесть. А еще заграничными монетами очень много, такъ тхъ не сосчитали, не знаемъ. Серебра тоже за дв тысячи будетъ. Большая казна.
Братья переглянулись и помолчали.
— А по хозяйству тоже все въ порядк,— продолжалъ Порфирій.— Какъ при покойномъ барин было, такъ и посл него. Я потачки никому не давалъ. Вотъ если сами распорядитесь, можетъ, сколько нибудь поослобоните народъ, а я въ это не вступался.
— А разв тяжело?— спросилъ Семенъ Ивановичъ.
Порфирій опять тряхнулъ головой.
— Тяжеловато. Покойный батюшка-то строгій былъ человкъ, да и своего упустить не любилъ. Притомился народъ, надо правду сказать,— объяснилъ онъ.— А только надо тоже и такъ разсудить, народъ у насъ не балованный, худа большого отъ строгости этой ему нтъ.
— Я тоже такъ думаю,— процдилъ Анатолій.
— Вдь народъ глупъ,— какъ бы съ удовольствіемъ подхватилъ Порфирій.— Ослобонишь его вотъ настолько, а ему больше подавай. Распустить-то вдь недолго.
Анатолій все больше морщился, втягивая носомъ дегтярный запахъ сапогъ Порфирія.
— Ну, вы теперь ступайте, мой милый, а когда будетъ нужно, мы позовемъ васъ,— сказалъ онъ.
Порфирій поклонился и вышелъ. Петровна тоже поднялась и вышла вслдъ за нимъ.
— Намъ надо будетъ, конечно, осмотрть все хозяйство и установить порядки,— сказалъ Анатолій.— Надо узнать, что приноситъ эта Хрычевка. Покойный отецъ не очень-то много высылалъ мн, хотя при моемъ положеніи въ Петербург издержки у меня были весьма изрядныя.
— Полагаю, что на одно ваше щегольство большія деньга уходили,— замтилъ Семенъ Ивановичъ, и еще разъ оглядлъ брата съ головы до ногъ. При этомъ онъ подумалъ, что покойный отецъ въ послдніе годы совсмъ ничего не высылалъ ему, а жалованье выдавалось иногда не аккуратно, и нужда случалась большая. Но онъ подумалъ объ этомъ безъ всякой досады и сейчасъ же мысленно добавилъ, что въ походахъ да на глухихъ стоянкахъ новенькихъ мундировъ, пожалуй, и не надо совсмъ.
Анатолій откинулся на деревянную спинку стула и вытянулъ ноги, обутыя въ англійскія ботфорты. На губахъ его играла самодовольная улыбка.
— Вращаясь въ высшемъ петербургскомъ свт, невозможно отставать отъ другихъ,— сказалъ онъ.— Щегольство щегольствомъ, а и кром того издержекъ превеликое множество. Вы представьте себ, братецъ, что за одну квартиру я плачу тысячу рублей ассигнаціями въ годъ. За то и квартира у меня на Милліонной улиц, въ двухъ шагахъ отъ императорскаго дворца. Четверка лошадей, кучера, лакеи, повара — всхъ кормить надо. А теперь, вы сами знаете, за ассигнаціонный рубль немного больше полтины даютъ.
— Чай, при такомъ образ жизни не иначе, какъ въ долги вошли?— замтилъ Семенъ Ивановичъ.
Анатолій сдлалъ гримасу.
— Безъ этого ужъ конечно не обошлось,— отвтилъ онъ.— Но теперь, вступая въ наслдство, уповаю, что и кредитъ мой утвердится. Кстати, братецъ: деньгами, которыя остались посл батюшки, я желалъ бы воспользоваться, соотвтственно увеличивъ вашу долю въ недвижимомъ владніи. Такъ какъ батюшка не выразилъ своей послдней воли въ завщаніи, то мы властны раздлиться по своему усмотрнію.
Семенъ Ивановичъ подумалъ и сказалъ, что въ наличныхъ деньгахъ онъ не нуждается, и готовъ согласоваться съ желаніемъ брата.
— Только сдается мн,— добавилъ онъ,— что въ Петербург деньги эти размотаются у васъ зря. А если бы, въ случа чего, пришла намъ крайность и пожелали бы вы Хрычевку продать, то на это я не согласенъ. Объ этомъ, братецъ, я вамъ прямо заявляю. Имніе родовое, и въ род у насъ останется. Тутъ и могилы родителей и предковъ нашихъ. Вотъ кстати и вспомнилось мн: вдь мы еще не поклонились могил батюшки. Я велю сейчасъ попа позвать, и мы туда пойдемъ и отстоимъ панихиду.
Анатолій Ивановичъ согласился.
Посщеніе могилы отца навяло на Семена Ивановича грустное настроеніе.
— Вотъ, братецъ, и при жизни мы почти не знали своего родителя, и при кончин его не привелось быть,— заговорилъ онъ, шагая уже впотьмахъ на перерзъ по широкому лугу, отдлявшему церковь отъ усадьбы.— И сколько уже великихъ жизней прервала смерть. Скончался и самъ генералиссимусъ, Александръ Васильевичъ Суворовъ, и императоръ Павелъ Петровичъ скончался…
— Ну, генералиссимусъ вашъ давно уже изъ ума выжилъ,— небрежно замтилъ Анатолій.
Семенъ Ивановичъ остановился и даже раскрылъ ротъ отъ изумленія.
— Какъ? какъ вы сказали, братецъ?— переспросилъ онъ, и при этомъ нижняя губа у него странно задрожала.
— Въ Петербург давно уже смялись надъ его чудачествами, — пояснилъ Анатолій.— Согласитесь, братецъ, нельзя же при двор птухомъ пть.
— А, птухомъ пть… Такъ вдь это орелъ птухомъ плъ, вотъ что-съ,— съ волненіемъ выговорилъ Семенъ Ивановичъ.— Да-съ, орелъ, который воспарилъ надъ Альпами, вотъ-съ. И который съ налету билъ…
— Однакоже, дйствовалъ съ большими ошибками противъ правилъ стратегіи и тактики, такъ что только слпое счастье часто выручало его,— равнодушно возразилъ Анатолій.
Семенъ Ивановичъ поблднлъ, и нижняя губа его затряслась еще боле.
— Я удивляюсь, братецъ, какъ вы можете такъ судить, проговорилъ онъ, почти задыхаясь отъ волненія.— Суворовъ… Суворовъ… это богатырь, вотъ-съ. Его подвиги превзошли все, что записано въ военную исторію. Онъ не только самъ былъ богатырь, но изъ каждаго вшиваго солдатишки богатыря длалъ. Вы, братецъ, ужъ пожалуйста… Вы никогда такъ про Александра Васильевича не выражайтесь.
Анатолій Ивановичъ посмотрлъ на брата съ насмшливымъ удивленіемъ, пожалъ плечами и посвисталъ.
— Я думаю, намъ надо будетъ осмотрть имніе и разсудить, даетъ ли оно надлежащій доходъ, — сказалъ онъ черезъ минуту,— Покойный отецъ, говорятъ, былъ хорошій хозяинъ, но придерживался во всемъ старой рутины, тогда какъ въ настоящее время извстны многіе способы, коими можно возвысить доходность.
Семенъ Ивановичъ сомнительно покачалъ головою.
— Разв вы, братецъ, имете въ намреніи серьезно заняться хозяйствомъ?— спросилъ онъ.
— Для этого мн пришлось бы пожертвовать всей перспективой, а при ныншнихъ обстоятельствахъ это было бы прямо неразумно,— отвтилъ онъ.— Но можно было бы прислать сюда управляющаго, англичанина или нмца, доподлинно знакомаго со всми усовершенствованіями агрикультуры.
— Ну, нтъ, это чтоже-съ!— съ живостью возразилъ Семенъ Ивановичъ.— Наслышанъ я много объ этихъ управляющихъ, только не съ хорошей стороны. Да и вотчина наша не столь значительна. А осмотрться, конечно, слдуетъ. Если вы на томъ согласны, то завтра съ утра и подемъ въ объздъ.
Утро слдующаго дня выдалось погожее, яркое. Къ крылечку господскаго дома спозаранку подали линейку на круглыхъ рессорахъ, заложенную старымъ, застоявшимся рысакомъ, на которомъ еще покойный бригадиръ здилъ лтъ десять. Братья прохали прямо на ‘порядокъ’, зашли въ дв-три избы, осмотрли скоть и гумна, опросили мужиковъ, и въ садик у старосты напились густого, какъ сливки, молока съ отлично выпеченнымъ чернымъ хлбомъ. Видъ нкоторой зажиточности пріятно подйствовалъ на Семена Ивановича.— ‘А при покойномъ батюшк мужикамъ-то, какъ видно, не дурно жилось, даромъ, что они его лютымъ прославили’,— подумалъ онъ.
Потомъ объхали поля, и такъ какъ солнце поднялось высоко и начинало припекать, Анатолій Ивановичъ предложилъ свернуть въ лсокъ и возвратиться домой другимъ путемъ, со стороны почтовой дороги и пороховскаго лса.
Узкая песчаная проска безъ конца тянулась между мохнатыми елями и прямыми, частыми соснами. Густая хвоя казалась прозрачной отъ пронизывающаго ее солнца. Старый рысакъ, притомившись, плохо передвигалъ ногами, и только обмахивался хвостомъ отъ облпившихъ его оводовъ. Братья почти не разговаривали между собою.
Вдругъ сзади донесся звонъ колокольчика, топотъ лошадиныхъ ногъ, глухо задвавшихъ копытами корневища, и тяжелое громыханье дорожнаго экипажа. Вс эти звуки близились, становились явственне, и наконецъ покрылись громкимъ окрикомъ ямщика:
— Гей! гей! сторонись!
Братья оглянулись. На нихъ хала запыленная, забрызганная карета заграничнаго вида, съ наросшею на колесахъ грязью. Почтовая четверня бжала крупной рысью, а ямщикъ, повидимому, очень мало заботился о томъ, что на этой узкой дорог невозможно было объхать на всемъ ходу застрявшую впереди линейку.
— Держи къ одной!— снова окрикнулъ ямщикъ, не убавляя рыси.
Семенъ Ивановичъ, сидвшій впереди и правившій, ударилъ рысака вожжей и такъ круто повернулъ вправо, что линейка совсмъ прижалась къ стволамъ деревьевъ. Анатолій приподнялся, и размахивая тростью, крикнулъ ямщику:
— Тише, каналья!
Но почтовыя лошади, разбжавшись, продолжали нести, и не прошло нсколькихъ секундъ, какъ карета зацпила за линейку и опрокинула ее. Оба брата вывалились на дорогу. Изъ окна кареты выглянуло испуганное женское лицо.
Это было очень красивое лицо молодой женщины, въ дорожномъ плащ съ капюшономъ, покрывавшимъ голову. Складки капюшона придавали особую миловидность всему прелестному облику, изящному, нжному и оживленному. Большіе темносрые глаза глядли съ безпокойнымъ любопытствомъ изъ-подъ длинныхъ рсницъ. Карета остановилась. Сидвшій на козлахъ лакей въ плащ заграничнаго покроя соскочилъ и подошелъ къ дверц.
Анатолій первый поднялся и прежде всего подбжалъ къ козламъ, и размахнувшись тростью, вытянулъ ею ямщика. Только потомъ уже онъ замтилъ хорошенькую женскую головку. Онъ покраснлъ, и снявъ свою запачканную при паденіи шляпу, подошелъ къ окну кареты.
— Боже мой, какъ это случилось?— воскликнула дама.
— Случилось очень просто, благодаря ротозйству вашего ямщика, въ отношеніи котораго, право, жаль было бы ограничиться однимъ ударомъ палки, — объяснилъ Анатолій, съ любопытствомъ вглядываясь въ лицо дамы и сразу захваченный ея красотою.— Позвольте себя представить: камеръ-юнкеръ Хрычевъ, здшній помщикъ.
— Хрычевъ? изъ Хрычевки?— переспросила дама, тотчасъ оживляясь.— Но вдь, значитъ, я васъ знаю. То-есть скоре по имени, конечно. Когда я была маленькая, вы бывали у насъ въ Пороховк. Только я совсмъ, совсмъ васъ не помню…
— Зато я прекрасно васъ помню, хотя вы изъ маленькой двочки превратились въ цвтущую красавицу,— отвтилъ, улыбаясь, Анатолій.
Молодая женщина сдлала кокетливую гримаску.
— А это вашъ братъ?— спросила она, кивнувъ на Семена Ивановича, который, почистившись и уставивъ своего рысака, тоже подходилъ къ карет, снявъ фуражку.
Анатолій отвтилъ утвердительно.
— Сосди, — произнесла дама съ любезной улыбкой.— Васъ я тоже совсмъ не помню. Ахъ. нтъ, припоминаю: вы разъ посадили меня на свою лошадь, и мн потомъ за это досталось…
Семенъ Ивановичъ не говорилъ ни слова. Онъ только кланялся, не отрываясь глазами отъ красивой головки, и все боле краснлъ.
— Можетъ быть, вы меня не узнали? Можетъ быть, мн надо назвать себя?— продолжала дама, забавляясь его смущеніемъ.— Бывшая Таисочка, а потомъ Таиса Лаврентьева Порохова, а теперь Баблонская.— И вдова!— добавила она съ маленькимъ, и какъ показалось Анатолію, не совсмъ искреннимъ вздохомъ.
Сидвшая рядомъ съ нею горничная-нмка тоже вздохнула, какъ будто поняла, о чемъ шла рчь.
— Судьба, очевидно, насъ балуетъ, посылая намъ неожиданно такое прелестное сосдство,— сказалъ Анатолій, продолжая любоваться молодой женщиной совсмъ влюбленными глазами.— Сочтемъ себя счастливыми, если разршите бывать у васъ на правахъ сосдства.
— Mais comment donc!— оживленно воскликнула Баблонская.— Я намрена вести здсь очень уединенную жизнь, но не хотла бы совсмъ лишить себя человческаго общества. Прізжайте завтра же. А теперь до свиданья, прикажите моему ямщику хать. Ахъ, я еще не извинилась за него. Но мосье Анатоль немножко уже разсчитался съ нимъ.
Она вдругъ припомнила, какъ перевернулась линейка, и оба братца полетли на землю, растопыривъ руки. Это было такъ забавно, что она не выдержала и расхохоталась.
— Да, вамъ смшно…— пробормоталъ Анатолій.— Пошелъ, каналья!— прикрикнулъ онъ на ямщика.
Карета тронулась, а красивая головка, въ сромъ дорожномъ капюшон, еще продолжала смяться и кивать.
Семенъ Ивановичъ медленно вернулся къ линейк и въ смущеніи хлопнулъ себя обими руками по бедрамъ.
— Вдь оглобля-то сломана,— сказалъ онъ:— пожалуй, что придется намъ пшкомъ возвращаться.
— Покорнйше благодарю. Отчего же вы не заставили этого подлеца ямщика перевязать ее какъ-нибудь?— проворчалъ Анатолій.
— Что вы, братецъ, какъ-же можно задерживать такую даму!— возразилъ Семенъ Ивановичъ.— Посмотрю, мобыть, какъ-нибудь и самъ справлюсь съ этой чертовой оглоблей.
И онъ дйствительно справился, найдя подъ сидньемъ конецъ веревки и перевязавъ оглоблю настолько крпко, что можно было шагомъ дотащиться на линейк.
Нсколько минутъ братья хали молча. Наконецъ Анатолій сказалъ, подсмиваясь:
— А вы, братецъ, совсмъ растерялись и стояли, какъ вкопанный. Должно быть, сосдка-то наша сразу ударила васъ по сердечку.
Семенъ Ивановичъ хотя сидлъ спиною къ брату, но весь вспыхнулъ.
— Не знаю, отчего вамъ такъ показалось, братецъ,— отозвался онъ.
— Да ужъ ясное дло. Вдь вы хотя и тихоня по виду, а очень должны быть слабы къ женскому полу,— продолжалъ Анатолій.— Но и то сказать, на такую бабенку всякій заглядится. Такихъ и въ Петербург не много.
— Я такъ полагаю, что ей собственно тамъ и мсто, въ Петербург,— замтилъ Семенъ Ивановичъ.— Здсь для нея и веселости никакой не будетъ, да и общества подходящаго совсмъ не найдется.
— А мы-то съ вами на что?— весело возразилъ Анатолій.— Сосдство самое близкое, и дла у насъ тутъ немного, вотъ и будемъ здить въ Пороховку ферлакурить.
Семенъ Ивановичъ помолчалъ, потомъ сказалъ:
— Это для васъ, братецъ, дйствительно… А мы съ такими дамами и разговаривать не умемъ. По всему видно, что за границей она привыкла къ самому утонченному обществу. Ну, вы вс эти этикета знаете, и пофранцузски объясняться можете. А на такую армейскую косточку, какъ я, она и вниманія обратить не пожелаетъ.
— А вдь хороша? вдь чортовски хороша, а?— произнесъ Анатолій.— Нтъ, я отступаться не намренъ. Мн ее само провидніе посылаетъ въ столь скучномъ мст.
Семенъ Ивановичъ ничего не сказалъ, и во всю остальную дорогу разговоръ больше не возобновлялся.
На другой день Анатолій сейчасъ же посл завтрака напомнилъ брату, что ихъ ждутъ въ Пороховк.
— Не слишкомъ ли скоро это будетъ? Вдь она, можетъ быть, только изъ любезности пригласила сегодня?— замтилъ, красня, Семенъ Ивановичъ.
— А мы изъ любезности и подемъ,— возразилъ Анатолій Ивановичъ.— Впрочемъ, если вы, братецъ, стсняетесь, то достаточно будетъ, если я и одинъ сдлаю ей визитъ. Васъ-же могу оправдать внезапнымъ нездоровьемъ.
Семенъ Ивановичъ еще больше смутился.
— Нтъ, для чего же? Ужъ я поду съ вами,— ршилъ онъ.
На этотъ разъ братья распорядились заложить большую старую колымагу, лтъ десять не выдвигавшуюся изъ сарая. На туалетъ свой они тоже обратили вниманіе. Семенъ Ивановичъ вынулъ изъ своего плоскаго походнаго чемоданчика новенькій мундиръ, съ пришпиленными на длинной пряжк орденами и медалями, а Анатолій Ивановичъ облекся въ коричневый фракъ съ золоченными пуговицами, узкія блыя брюки и высокіе сапоги съ кисточками. На лвой рук его, поверхъ перчатки, были надты перстни съ цнными камнями.
Старшій братъ какъ-то косо оглядлъ его и сказалъ съ нсколько натянутой шутливостью:
— Настоящимъ, братецъ, петиметромъ явитесь.
Анатолій усмхнулся съ довольнымъ видомъ.
— Каждый изъ насъ не плохъ въ своемъ род,— отвтилъ онъ.— Вы, съ вашей военной осанкой и съ регаліями, имете очень марсіальный видъ.
— Какъ-съ?— переспросилъ Семенъ Ивановичъ.
— Имете, говорю, марсіальную наружность. Богъ войны, Марсъ, понимаете?— объяснилъ Анатолій.
Семенъ Ивановичъ вдругъ какъ будто обидлся.
— Мн, братецъ, учиться теперь поздно, да и не вижу надобности входить въ разныя такія тонкости, — сказалъ онъ съ внезапною краскою въ лиц.
— Почему же вы, братецъ, недовольны на мои слова?— удивился Анатолій.
— Нтъ, такъ-съ. Селадономъ быть не собираюсь,— отрзалъ капитанъ.
Анатолій, очень проницательный въ такихъ случаяхъ, только посмотрлъ на брата и усмхнулся.
Подобранная на этотъ разъ рзвая четверня въ нсколько минутъ привезла ихъ въ Пороховку. Огромный, но весьма не затйливой архитектуры господскій домъ глянулъ на нихъ холодно и строго. Несмотря на суетившуюся прислугу, большія свтлыя залы казались необитаемыми. Хрычевыхъ провели на боковую половину, выход-іи:і ую въ сидъ. Таиса Лаврентьевна приняла ихъ въ своей маленькой гостиной, принадлежавшей ей еще въ двушкахъ. Тутъ было уютне и модне, стояла мягкая низенькая штофная мебель, разбросаны были разныя бездлушки. Большія зеркала, съ гирляндами фарфоровыхъ розъ на блыхъ рамахъ, весело отражали глядвшую въ раскрытыя окна зелень сада.
Молодая вдова была одта въ трауръ. Черныя складки кашемира мягко охватывали ея тонкій и стройный станъ. Была особая прелесть въ противорчіи этой строгой одежды съ подвижными, выразительными, дышавшими жизнью чертами ея лица. Обоимъ братьямъ она показалась сегодня еще очаровательне, чмъ вчера, когда ея хорошенькая головка выглядывала изъ-подъ дорожнаго капюшона.
— Ну, вотъ мило, что вы не заставили себя ждать,— встртила Баблонская, гостей и поочередно протянула имъ для поцлуя руку, при чемъ большіе срые глаза ея улыбались съ кокетливой смшливостью.— Можно вамъ предложить закусить?
Хрычевы отказались, сославшись, что сейчасъ только завтракали.
— Тогда я велю подать моего любимаго вина,— сказала Баблонская и дернула за шнурокъ.
Старый дворецкій, въ башмакахъ и штиблетахъ, подалъ на фарфоровомъ поднос рюмки венеціанскаго стекла и графинъ съ мальвазіей.
— Вдь вы недавно изъ Петербурга?— обратилась Баблонская къ Анатолію.— Что тамъ новаго? Слышно, большія перемны: весь дворъ другой. Но я многихъ изъ нихъ встрчала въ чужихъ краяхъ: Чарторыйскій, напримръ. Онъ мн показался человкомъ большого ума.
— Великій государственный мужъ, — подтвердилъ Анатолій,— и пользуется полнымъ довріемъ обожаемаго императора. А равно Новосильцевъ, графъ Кочубей, графъ Строгановъ… Молодые, просвщенные умы, направляющіе наше отечество на путь европейскаго благоустройства.
— Графа Строганова я видла въ Париж, графа Кочубея въ Лондон, они оба очаровали меня, — сказала Таиса Лаврентьевна.— Но если теперь наверху все такіе молодые и европейски просвщенные люди, то у васъ въ Петербург, должно быть, сдлалось очень весело?
— Невозможно себ представить, до чего измнился съ новымъ царствованіемъ петербургскій свтъ, — съ живостью подхватилъ Анатолій Ивановичъ.— Наша столица стала прямо неузнаваема. Высокія душевныя качества молодого императора и его неизреченная благосклонность, будучи отражаемы новымъ дворомъ, какъ врнымъ зеркаломъ, озаряютъ вс круги столичнаго общества.
— Посл того, что такъ недавно было, я воображаю!— воскликнула Баблонская.
— Ныншній вкъ можно сравнить съ лучшими временами великой императрицы,— съ чувствомъ сказалъ Анатолій.
Но эти слова вызвали скептическую улыбку на лицо Таисы Лаврентьевны.
— Да, разв что лучшія времена, которыхъ я не видала,— сказала она.— А что касается ея послднихъ лтъ, которыя я немножко захватила въ Петербург, то надо сказать правду, при двор великой императрицы набралось порядочно-таки всякаго старья.
И она засмялась маленькимъ, веселымъ смхомъ.
Этотъ смхъ точно защекоталъ Анатолія Ивановича. Онъ выпилъ давно налитую для него рюмку мальвазіи, подвинулся къ Таис Лаврентьевн и вытянулъ свои ноги въ ботфортахъ съ кисточками.
— Всякое старье… mais c’est charmant!— воскликнулъ онъ.— Вы именно выразили существо дла. Пудренные парики и подагра въ ногахъ… Табакерки съ музыкой… ха-ха! Теперь этого уже не увидишь.
— Назовите мн, изъ кого состоитъ маленькій высшій кружокъ теперешняго общества,— обратилась къ нему Баблонская.— Я боюсь, что когда пріду въ Петербургъ, то буду тамъ, какъ чужая.
— О, петербургскій свтъ приметъ васъ съ распростертыми объятіями,— отвтилъ Анатолій Ивановичъ.— Вы имете слишкомъ много данныхъ, чтобъ блистать въ немъ.
Молодая женщина, улыбаясь, ударила его по рук веромъ.
— Льстецъ!— сказала она.— Ну, такъ разскажите, какія у васъ тамъ красавицы двора и кумиры высшаго общества. Я хочу заране составить себ понятіе.
Анатолій Ивановичъ былъ въ восторгъ, что ему дали предметъ для разговора. Онъ попросилъ позволенія налить себ еще рюмку мальвазіи, подвинулъ свое кресло еще ближе, расположился еще удобне, и принялся разсказывать. Калейдоскопъ именъ, портретовъ, сплетенъ, словно посыпался съ его языка. Онъ старался быть веселымъ, остроумнымъ, немножко злымъ, и благодаря своему уже продолжительному вращенію въ свт, отчасти умлъ этого достигнуть.
Во время этого разговора Семенъ Ивановичъ, сидя нсколько поодаль, имлъ очень стсненный и даже жалкій видъ. Его тяготила и совершенная невозможность принять участіе въ бесд, и явно заинтересованное вниманіе, съ какимъ Таиса Лаврентьевна слушала разсказы Анатолія. Неистощимая болтовня брата, свобода, съ какой онъ держался предъ блестящей хозяйкой дома, подавляли капитана.— ‘Гд ужъ намъ! Что ужъ тутъ!’ — носилось въ его угнетенной мысли, и сухощавое лицо его то блднло, то какъ-то странно бурло.
Но вдругъ эта блестящая хозяйка повернулась къ нему и словно облила его своимъ долгимъ, зажигающимъ взглядомъ.
— Семенъ Ивановичъ, какъ это все суетно и ничтожно!— сказала она.— И за какую пустую и вертопрашную женщину вы должны меня принимать…
Капитанъ вздрогнулъ и почувствовалъ, какъ все лицо его густо залила краска.
— Что вы, помилуйте! Какъ же можно такъ говорить…— пробормоталъ онъ, съ трудомъ находя слова.— Мн и на мысль ничто подобное никакъ не могло прійти. Я вдь очень понимаю, что при вашей молодости и всемъ прочемъ… какъ вы всегда обращались въ самомъ тонкомъ обществ и даже въ чужихъ краяхъ…
Тайса Лаврентьевна продолжала смотрть на него своимъ завораживающимъ взглядомъ, подавляя мелькавшую на губахъ улыбку.
— Вы надо мной насмхаетесь, Семенъ Ивановичъ, это нехорошо…— сказала она до безсовстности искреннимъ тономъ.
Капитанъ даже поблднлъ.
— Богъ съ вами, Таиса Лаврентьевна… я бы далъ голову себ отсчь, если бъ что нибудь подобное…— протестовалъ онъ, слегка заикаясь.
— Конечно, всю эту пустую суетность вы понимаете, какъ она того заслуживаетъ,— продолжала Баблонская.— Но не спшите заключать съ справедливою строгостью. Что такое женщина? У нея ничего нтъ своего — ни понятій, ни вкусовъ, ни предрасположеній. Она мыслить и чувствуетъ, заимствуя отъ окружающаго. Я была поставлена судьбою такимъ образомъ, что видла вокругъ одну суетность. Но поврьте, что я умю цнить въ людяхъ истинныя достоинства и почитать истинныя заслуги. Скромность въ моихъ глазахъ не скрываетъ, а только усугубляетъ возвышенныя качества…
‘Ба, это еще что такое?’ — мысленно произнесъ Анатолій Ивановичъ. А капитанъ только глядлъ на Баблонскую, не совсмъ понимая, къ кому относились ея слова, и не замчая, что ротъ его довольно забавно раскрылся.
— Поврьте, что мое вертопрашество не препятствуетъ мн отличать героевъ, покрывшихъ неувядаемою славою русское оружіе,— продолжала молодая женщина, и лицо ея становилось серьезне.— Я была въ Париж, когда туда, словно раскаты отдаленнаго грома, докатились слухи о страшныхъ ударахъ, нанесенныхъ въ Италіи республиканскимъ войскамъ суворовскими богатырями. Какіе это были чудные дни! Какъ я прислушивалась къ этимъ громовымъ ударамъ! Цвтъ французской арміи, предводимый лучшими генералами, собрался противостоять нашимъ ничтожнымъ силамъ, но тамъ былъ Суворовъ, и побда, какъ всегда, была прикована къ его знаменамъ.
— Никто, какъ онъ, Александръ Васильевичъ!— воскликнулъ капитанъ, весь подавшись впередъ и съ трудомъ переводя духъ.
— Вокругъ меня, въ Париж, все глухо роптало, съ одушевленіемъ продолжала Баблонская.— Самолюбіе французовъ жестоко страдало. Враждебныя директоріи партіи готовы были низринуть правительство. Положеніе мое и моего мужа сдлалось почти невыносимымъ. Мы перестали показываться въ парижскомъ свт, гд русскихъ тогда, кром насъ, никого и не было Ни мое сердце билось торжественно и радостно, и моею мечтой было прижать къ нему нашего непобдимаго героя нашего старика фельдмаршала
Семенъ Ивановичъ, совсмъ блдный, не сводилъ съ Баблонской разгорвшагося взгляда. Ея одушевленная рчь звучала въ его ушахъ, какъ небесная музыка Анатолій, повернувшись бокомъ, немножко хмурилъ брови, тогда какъ по губамъ его блуждала насмшливая улыбка
— Вы его совсмъ осчастливили, Таиса Лаврентьевна,— сказалъ онъ, кивнувъ на брата.— Онъ и безъ того бредить своимъ Суворовымъ.
— Ахъ, я вполн понимаю капитана,— съ живостью подхватила Баблонская.— Раздлить военные подвиги этого сказочнаго богатыря, сіять лучами его безсмертной славы — что можетъ быть выше для гражданина, для героя?
— Кланяйтесь, братецъ, и благодарите,— произнесъ насмшливымъ тономъ Анатолій.
— Вдь вы, капитанъ, длали съ Суворовымъ итальянскій походъ?— обратилась къ Семену Ивановичу Баблонская, не удостоивъ вниманіемъ замчаніе Анатолія.— Вы непремнно должны когда нибудь разсказать мн объ этомъ. Непремнно, слышите!
Семенъ Ивановичъ снова покраснлъ.
— Нтъ-съ, что же я могу разсказать? Война — извстно, война-съ,— протестовалъ онъ.— Генералиссимусъ Александръ Васильевичъ дйствительно герой, только объ этомъ запишется въ исторію. А я разсказывать не умю.
— Нтъ, не отговаривайтесь, я когда нибудь улучу минуту и заставлю васъ быть краснорчивымъ,— настаивала Таиса Лаврентьевна.
Анатолій съ небрежнымъ видомъ всталъ, оглянулся, и замтивъ въ углу комнаты клавесины съ раскрытыми на пюпитр нотами, подошелъ къ нимъ и перебралъ нсколько тетрадокъ.
— Вижу моего любимаго Керубини,— объявилъ онъ.— Наша очаровательная хозяйка оказывается, кром всего, и серьезною музыкантшею. Что, если бы она удостоила насъ сыграть одну изъ этихъ прелестныхъ пьесъ?
— Мосье Анатолю наскучили наши разговоры,— сказала Баблонская и тоже поднялась съ мста.— Отлично, послушаемъ Керубини. Я недаромъ въ Вн и Милан много училась клавесинной игр.