Семь смертных грехов, Сю Эжен, Год: 1847

Переводы
Время на прочтение: 457 минут(ы)
Скачать в PDF

СЕМЬ СМЕРТНЫХЪ ГРХОВЪ.

Романъ Эжена Сю.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.
ГОРДОСТЬ.

<Часть первая.> ГЕРЦОГИНЯ.

I.

У нея былъ одинъ порокъ — гордость,
которая замняла въ ней вс достоинства!..

Господинъ Бернаръ, человкъ простой по происхожденію, прослуживъ во времена имперіи въ морскомъ гвардейскомъ экипаж, и во времена реставраціи сдлавшись лейтенантомъ корабля, посл 1830 года вышелъ въ отставку, въ почетномъ званіи капитана фрегата.
Человкъ превосходный по сердцу, онъ, со времени выхода въ отставку, жилъ очень-скромно, пользуясь однимъ пенсіономъ, котораго едва доставало ему на умренныя нужды. Ветеранъ нанималъ небольшую квартиру въ одной изъ самыхъ уединенныхъ улицъ Батиньйольскаго-Предмстья.—
Мадамъ Барбансонъ уже около десяти лтъ завдывала маленькимъ хозяйствомъ стараго моряка. Хотя очень къ нему привязанная, почтенная экономка нердко длала своему хозяину кой-какія семейныя непріятности.
Эта достойная женщина была характера деспотическаго, бранчиваго, и любила часто напоминать своему господину о томъ, что для него она оставила мсто, которое нкоторымъ образомъ играло довольно значительную роль въ общественномъ благоустройств.
Дйствительно, мадамъ Барбансонъ была долгое время помощницей у одной довольно-извстной повивальной бабки.
Воспоминаніе о прежнихъ обязанностяхъ было для мадамъ Барбансонъ неисчерпаемымъ источникомъ множества таинственныхъ исторій. Въ-особенности, она любила разсказывать о похожденіи одной замаскированной дамы, которая въ дом ея хозяйки произвела на свтъ премиленькую дочку. Мадамъ Барбансонъ разсказывала, что она няньчила эту милую малютку ровно два года, по истеченіи которыхъ какой-то незнакомецъ взялъ двочку и увезъ неизвстно куда.
Четыре или пять лтъ спустя посл этого достопамятнаго событія, мадамъ Барбансонъ оставила свою хозяйку и занялась отправленіемъ разомъ двухъ должностей. Она была сидлкою больныхъ и экономкой.
Въ это-то время, г. Бернару, у котораго раскрылись старыя раны, понадобилась сидлка. Онъ былъ такъ доволенъ заботливостью мадамъ Барбансонъ, что тотчасъ предложилъ ей занять у него мсто экономки.
— Я замню вамъ всхъ вашихъ инвалидовъ, тётушка Барбансонъ, сказалъ ветеранъ: — я человкъ не злой, и мы заживемъ очень-мирно.
Мадамъ Барбансонъ отъ всего сердца приняла предложеніе Бернара, скоро сдлалась, такъ-сказать, его совтницей, а потомъ, мало-по-малу, стала совершенной госпожей въ его дом.
Правду сказать, видя ангельское терпніе, съ которымъ старый морякъ переносилъ деспотизмъ своей экономки, можно было бы скоре принять его за мирнаго гражданина, чмъ за одного изъ храбрйшихъ воиновъ имперіи.
Ветеранъ страстно любилъ садоводство, своими руками онъ сдлалъ маленькую бесдку, по жердочкамъ которой красиво вились хмль, душистая травка и ползучка, за бесдкой этой онъ особенно ухаживалъ, въ ней любилъ посидть посл сытнаго обда, съ трубкой во рту, съ мечтой о своихъ прежнихъ товарищахъ по оружію. Эта бесдка была границею территоріи стараго моряка, потому-что, какъ ни былъ малъ садикъ, принадлежавшій къ его квартир, онъ все-гаки былъ раздленъ на дв части.
Одна, находившаяся во владніи мадамъ Барбансонъ, имла претензію быть полезною.
Другая, принадлежавшая старику, была назначена только для пріятнаго.
Правильное раздленіе этихъ двухъ клочковъ земли было причиною нмой, но ожесточенной борьбы г. Бернара съ экономкой.
Никогда два сосднія государства, желавшія раздвинуть свои границы одно на счетъ другаго, не употребляли столько хитрости, столько искусства, столько предусмотрительности на то, чтобъ лучше прикрыть, лучше обезпечить свои безпрерывныя посягательства на чужую собственность.
Впрочемъ, надо отдать справедливость старому моряку: онъ крпко стоялъ только за свое право. Онъ не хотлъ ничего завоевывать, но старался сохранить неприкосновенность своего владнія, на которое ненасытная, предпріимчивая мадамъ Барбансонъ часто длала нападенія подъ различными предлогами. Ей хотлось, во что бы то ни стало, замнить тюльпаны, розаны и піоны господина Бернара — петрушкой, чабромъ, эстрагономъ, лукомъ, ромашкой, и проч. и проч.
Другая причина ихъ споровъ, часто весьма-забавныхъ, была непримиримая ненависть мадамъ Барбансонъ къ Наполеону, которому она не могла простить смерть одного рекрута молодой гвардіи, страстно ею любимаго.
Подъ вліяніемъ этого чувства, мадамъ Барбансонъ по-просту называла императора честолюбивымъ деспотомъ, корсиканскимъ чудовищемъ. Эта ненависть крайне забавляла стараго моряка.
Впрочемъ, не смотря на политическія несогласія, не смотря на жаркій споръ о границахъ двухъ садовъ, мадамъ Барбансонъ была душою предана своему господину, и окружала его постояннымъ вниманіемъ, всегдашней заботливостью, за то и старый ветеранъ едва-ли бы могъ обойдтись безъ своей экономки.
Весна 1844 года уже приближалась къ концу, зелень блистала всею свжестью, было около трехъ часовъ, день былъ жаркій, солнце жгло своими горячими лучами, но въ садик стараго моряка разливался ароматическій запахъ лилій и сирени, смшиваясь съ свжимъ запахомъ травъ, заботливо имъ политыхъ.
Эту благодатную росу, напоявшую жадную отъ зноя землю, ветеранъ почерпалъ изъ небольшаго ручейка, который въ его садик игралъ роль огромнаго бассейна. Въ благородномъ великодушіи, онъ не забывалъ поливать и купы поваренныхъ и лекарственныхъ травъ мадамъ Барбансонъ.
Въ этотъ жаркій день, г. Бернаръ, въ костюм садовника, въ длинномъ сромъ сюртук, въ соломенной шляп съ широкими полями, отдыхалъ отъ трудовъ въ своей укромной бесдк, которая уже довольно-густо была покрыта темными листьями хмля и ползучки. Онъ отиралъ потъ, который ручьемъ катился по его широкому лысому лбу. Его загорвшее лицо выражало необыкновенное простодушіе и доброту, и, однакожь, въ немъ было много воинственнаго, благодаря густымъ усамъ, столь же сдымъ, какъ и обстриженные подъ-гребенку волосы.
Положивъ въ карманъ маленькій съ синими клтками платокъ, г. Бернаръ взялъ со стола свою нмецкую трубку, набилъ ее, закурилъ и, разлегшись въ покойномъ кресл, сталъ любоваться прелестью дня.
Все было тихо. Только изрдка слышались свистъ дрозда и напвъ мадамъ Барбансонъ, которая собирала къ ужину на салатъ — петрушку и укропъ.
Еслибъ г. Бернаръ не былъ одаренъ отъ природы желзными нервами, безпрестанное пніе мадамъ Барбансонъ не мало встревожило бы его сладостное far niente. Эта достойная женщина, по отдаленному воспоминанію своей юности, питала особенную привязанность къ одному очень-наивному старинному романсу. Б,дный Жакъ (такъ назывался романсъ) относился именно ко времени оплакиваемаго ею рекрута молодой гвардіи.
Къ-несчастію, она чрезвычайно-смшно передлывала простыя слова этой псни, дйствительно очень миленькой, очень меланхоличной.
Такъ, на-примръ, послдніе два стиха она пла слдующимъ образомъ:
Mais prsent que je suis loin de toi
Je mange (*) de tout sur la terre.
(*) Вмсто, je mangue de tout sur la terre.
Особенно непріятно было слушать въ пніи мадамъ Барбансонъ, всегда фальшивомъ и гнусливомъ, это жалобное, совершенно безутшное выраженіе, съ которымъ она, склонивъ меланхолически голову, повторяла послдній стихъ:
Je mange de tout sur la terre.
Уже около десяти лтъ старый Бернаръ героически переносилъ непріятность этого пнія, но никогда достойный морякъ не вслушивался въ художественный смыслъ, который мадамъ Барбансонъ придавала послднему стиху романса.
Въ этотъ день, онъ случайно обратилъ вниманіе на эти слова и ему показалось, что сть все на свт (manger de tout sur la terre) было вовсе несогласно съ чувствомъ скорби объ отсутствующемъ любовник. Выслушавъ внимательне прежняго рефренъ романса, старикъ положилъ на столъ трубку и сказалъ:
— Да послушайте, тётушка Барбансонъ, что вы тамъ за дрянь распваете?
— Я пою очень-миленькій романсъ, отвчала сердито мадамъ Барбансонъ: — впрочемъ, у всякаго свой вкусъ, сударь. Можете сколько хотите называть дрянью мой романсъ. Вы, однакожь, кажется, сегодня не въ первый разъ его слышите.
— О, конечно, не въ первый! возразилъ старикъ съ глубокимъ вздохомъ.
— Я выучила этотъ романсъ, сказала экономка, тяжело вздохнувъ:— я выучила его въ то время… въ то время… но къ-чему… прибавила она, скрывая во глубин души свою грусть по миломъ рекрут.— Я пла также этотъ романсъ той замаскированной дам, которая, помните, пришла къ моей хозяйк…
— Нтъ, лучше ужь романсъ, вскричалъ г. Бернаръ, боясь снова выслушать этотъ вчный разсказъ: — да, по мн лучше романсъ, чмъ исторія… онъ короче, но, чортъ возьми, я все-таки не понимаю, что значитъ это:
Je mange de tout sur la terre…
— Вы этого не понимаете?
— Нтъ.
— Это, однакожь, очень-просто… впрочемъ, у военныхъ такое чорствое сердце…
— Послушайте, тётушка Барбансонъ, разсудимъ хорошенько. Въ вашемъ романс какая-то пастушка, съ печали объ ухавшемъ
Жакъ, начинаетъ сть все на свт.
— Ну, да, сударь, это пойметъ и ребенокъ.
— А, вотъ я — такъ не понимаю.
— Вы не понимаете? Эта бдная двушка такъ опечалена отъздомъ Жака, что съ той минуты начинаетъ сть все, что ни попало… она съла бы даже яду… такъ она не дорожитъ своей горькою жизнью… Она какъ-будто помшалась, какъ-будто какая проклятая, сама не знаетъ что длаетъ, стъ все, что попадетъ подъ руку… и эта трогательная исторія не вырываетъ слезъ изъ вашихъ глазъ?..
Старый морякъ слушалъ съ глубокимъ вниманіемъ длинный комментарій мадамъ Барбансонъ, и, сказать правду, этотъ глоссъ ему показался не вовсе безъ основанія, однакожь, онъ все-таки покачалъ головою и сказалъ:
— Ну, вотъ, хорошо… я теперь понимаю, но все равно… вс эти романсы… вс, какъ-будто вытащены — за уши.
— Бдный Жакъ? этотъ романсъ вытащенъ за уши? Можно ли такъ говорить! вскричала мадамъ Барбансонъ въ негодованіи отъ сужденія моряка.
— У всякаго свой вкусъ, сударыня, возразилъ ветеранъ: — мн больше нравятся наши старыя матросскія псни. Въ нихъ тотчасъ видно, о чемъ идетъ рчь… надъ ними нечего ломать голову…
И старый морякъ заплъ нескладнымъ голосомъ:
Pour aller l’orient pcher les sardines…
Pour aller l’orient pcher les harengs…
— Постоите, сударь! Вы забываете, что здсь есть женщина, вскричала мадамъ Барбансонъ голосомъ, въ которомъ разомъ выразились и негодованіе, и стыдливость. Она уже знала конецъ этой псни.
— А? гд? спросилъ морякъ, протянувъ шею и съ любопытствомъ посматривая изъ-за бесдки.
— Мн кажется, сударь, что не нужно смотрть слишкомъ-далеко… сказала съ достоинствомъ экономка.— Я думаю, что вы достаточно меня видите.
— И въ-самомъ-дл, тётушка Барбансонъ, я вчно забываю, что вы тоже принадлежите къ прекрасному полу. Впрочемъ, это все равно, я все-таки больше люблю мой романсъ, чмъ вашъ. Онъ былъ въ большой мод на Армид, на томъ фрегат, на который я вступилъ еще на пятнадцатомъ году моего возраста. Потомъ мы часто пвали его, когда я былъ уже морякомъ императорской гвардіи. То-то славное было время!.. Я тогда быль молодъ…
— Да, и потомъ — Бю…ю…онапарте, этотъ вашъ. Бююонапарте: былъ вашимъ начальникомъ.
Мадамъ Барбансонъ всегда не иначе какъ съ презрніемъ произносила имя этого великаго человка, какъ-бы желая ему этимъ отмстить за смерть своего возлюбленнаго.
— Прекрасно, тётушка Барбансонъ, вотъ ужь вы и начали, сказалъ Бернаръ смясь:— скоро будетъ и корсиканское чудовище. Бдняжка императоръ, вотъ теб!
— Да, сударь, вашъ императоръ просто чудовище, чтобъ не сказать чего-нибудь еще хуже!..
— Какъ! онъ былъ еще хуже чудовища?
— Смйтесь, смйтесь… подите вы съ нимъ… просто срамъ…
— Да что такое?
— Да, сударь! знаете ли вы, что это корсиканское чудовище сдлалъ съ святйшимъ отцомъ папой, когда онъ заперъ его въ Фонтенбло?.. знаете ли вы? а? знаете ли, что сдлалъ тогда вашъ Бююопапарте.
— Нтъ, тётушка Барбансонъ, не знаю, честное слово, не знаю…
— Вы не можете сказать, что это была ложь… Мн разсказывалъ всю исторію тотъ рекрутъ молодой гвардіи…
— Которая теперь должна быть ужь порядкомъ стара… но ваша исторія…
— Да, сударь, вашъ Бююонапарте сдлалъ подлость… онъ, желая унизить папу, запрегъ его въ маленькую колясочку римскаго короля и веллъ бдняжк везти себя черезъ весь Фонтенблоскій паркъ къ императриц Жозефин. И зачмъ? затмъ, чтобъ извстить о развод эту бдную имнератрицу. А она, моя красавица, была, сударь, очень набожная женщина…
— Не-уже-ли, тётушка Барбансонъ? сказалъ старикъ, умирая со смха:— не-уже-ли этотъ шутникъ-императоръ такъ-таки и запрегъ папу въ колясочку римскаго короля и похалъ къ императриц Жозефин съ извстіемъ о развод?
— Да, сударь, и затмъ, чтобъ надодать ей своими толками объ ея вроисповданіи, и притомъ въ присутствіи своего страшнаго мамелюка Рустана. Потомъ онъ нарочно приказывалъ служить за ея столомъ духовнымъ, желая ихъ тмъ унизить. А этотъ проклятый мамелюкъ при нихъ хвастался тмъ, что онъ Турокъ, разсказывалъ о своемъ серал и о своихъ безстыдныхъ баядеркахъ, такъ-что бдные священники краснли какъ вишни… Тутъ, сударь, нечему смяться… Въ то время вс объ этомъ знали…
Къ-несчастію, достойная мадамъ Барбансонъ не успла кончить своего разсказа. Ея страшные, говоря ея слогомъ, анти-бююонапартическіе возгласы были прерваны сильнымъ звонкомъ, и она побжала къ воротамъ.
До появленія новаго лица, Оливье Ремона, племянника бернарова, мы должны войдти въ кой-какія объясненія.
Сестра ветерана вышла замужъ за одного чиновника министерства внутреннихъ длъ. Черезъ нсколько лтъ брачной жизни, мужъ ея умеръ, оставивъ ей посл себя восьмилтняго сына. Нсколько друзей покойника сложились и дали мальчику достаточное количество денегъ для поступленія въ коллегію.
Бдная вдова, не имя никакого состоянія и никакого права на пенсію, старалась доставлять себ пропитаніе собственными трудами, но посл нсколькихъ лтъ бдной и трудолюбивой жизни, она умерла, оставивъ сиротку-сына напопеченіе единственнаго родственника, дяди Бернара, который былъ тогда лейтенантомъ и командовалъ надъ небольшой гоэлетой, находившейся на Южномъ Мор.
Возвратившись во Францію и взявъ отставку, старый морякъ нашелъ своего племянника уже въ послднемъ курс коллегіи. Оливье, правду сказать, не пріобрлъ огромныхъ свдній, но все-таки хорошо воспользовался даровымъ воспитаніемъ. Къ-несчастью, это воспитаніе, какъ это всегда бываетъ, не было нисколько практическимъ и не обезпечило бднаго сиротку по выход его изъ коллегіи.
Г. Бернаръ долго думалъ о положеніи своего племянника, котораго онъ страстно любилъ, и наконецъ, видя совершенную невозможность чмъ-либо помочь ему, по недостаточности своего пенсіона, сказалъ ему однажды:
— Намъ остается только одно, бдное дитя мое… ты силенъ, храбръ, прилеженъ, ты получилъ воспитаніе, которое ставитъ тебя выше множества бдныхъ молодыхъ людей, брошенныхъ судьбою въ армію. Въ слдующемъ году, ты попадешь въ рекруты. Поторопись предупредить эту минуту, сдлайся солдатомъ, теперь, по-крайней-мр, еще можешь сдлать какой-либо выборъ… Въ Африк война… черезъ пять-шесть лтъ, ты можешь быть офицеромъ. Вотъ теб и карьера… Если теб не нравится военная служба, посовтуемся о чемъ-нибудь другомъ. Тысячи франковъ моего пенсіона авось хватитъ до твоего опредленія. Въ моряки идти уже поздно: надобно с.ъ-дтства привыкать къ этой тяжелой, совершенно-особенной служб. Иначе, вчно останешься плохимъ морякомъ… Итакъ, выбирай…
Оливье выбиралъ недолго. Черезъ три мсяца, онъ уже былъ солдатомъ въ африканскомъ егерскомъ полку. Черезъ два года, Оливье дали крестъ, а еще черезъ годъ онъ былъ уже главнымъ квартирмейстеромъ.
Къ-несчастію, сильная лихорадка схватила Оливье и онъ принужденъ былъ, для излеченія, покинуть Африку въ ту самую минуту, когда имлъ надежду надть ффицерскіе эполеты. По выздоровленіи онъ зачисленъ былъ въ гусарскій полкъ. Черезъ восьмнадцать мсяцевъ своей службы въ этомъ полку, онъ выпросилъ отпускъ въ Парижъ, чтобъ провести тамъ нсколько дней у своего дяди.
Квартира стараго моряка состояла изъ маленькой кухни, рядомъ съ которой была комната мадамъ Барбансонъ, небольшой столовой и еще одной комнаты, въ которой спали вмст дядя и племянникъ. Оливье, зная хорошо ограниченное состояніе дяди, изъ деликатности не хотлъ остаться безъ дла. Имя прекрасный почеркъ и зная хорошо счетную часть, онъ бралъ у мелкихъ батиньйольскихъ торговцевъ счетныя книги для поврки и приведенія въ порядокъ. Такимъ-образомъ, не будучи нисколько въ тягость дяд, Оливье, согласившись тихонько съ мадамъ Барбансонъ, казначейшей дядинаго капитала, ежемсячно прибавлялъ къ восьмидесяти франкамъ его пенсіона и свою небольшую сумму. Иногда племянникъ длалъ дяд сюрпризъ, которые и радовали и огорчали этого достойнаго человка, потому-что онъ зналъ, какимъ тягостнымъ трудомъ Оливье пріобрталъ деньги.
Молодой человкъ, очень-умный, веселый, привыкшій съ-дтства ко всмъ лишеніямъ, сначала въ коллегіи, а потомъ во время своего пребыванія въ Африк, добрый отъ природы, откровенный, смлый, Оливье имлъ только одинъ порокъ, если только можно назвать порокомъ деликатность въ денежныхъ вопросахъ, какъ бы незначительны они ни были. Бывъ простымъ, бднымъ солдатомъ, онъ совстился принимать отъ своихъ товарищей приглашенія, если самъ не могъ участвовать въ издержкахъ. Сначала, въ полку смялись надъ этой его деликатностью, называя ее притворною, потомъ, когда слдствіемъ этихъ насмшекъ были дв дуэли, въ которыхъ отличился Оливье, стали уважать эту замчательную черту характера молодаго солдата.
Оливье всмъ былъ доволенъ, на все готовъ и своими разговорами и необыкновенной веселостью одушевлялъ бесды въ скромномъ домик дяди.
Въ минуты отдохновенія, Оливье читалъ великихъ поэтовъ или работалъ въ саду, вмст съ дядей, посл чего оба они, закуривъ трубки, разговаривали о войн и о путешествіяхъ. Иногда молодой человкъ, припоминая свои свднія въ поваренномъ искусств, пріобртенныя имъ въ Африк, посвящалъ мадамъ Барбансонъ въ тайны приготовленія различныхъ походныхъ яствъ. Правда, никогда его гастрономическіе уроки не обходились безъ шалостей,— онъ сердилъ экономку, напоминая ей о Бююонапарте. Мадамъ Барбансонъ столько же бранила его, сколько и любила. Присутствіе молодаго человка оживило однообразную жизнь ветерана и его экономки, такъ-что они оба съ грустью помышляли о скоромъ срок его отпуска.
Итакъ, мадамъ Барбансонъ, услышавъ звонокъ, пошла отворить двери племяннику Бернара.

II.

Оливье Ремонъ былъ прекрасный молодой человкъ, лтъ двадцати-четырехъ. Короткій благо сукна мундиръ и свтло-синіе панталоны прекрасно обрисовывали его тонкую, стройную талію, легкій кёпи (родъ фуражки), тоже свтло-синій, надтый на-бекрень, и слегка только прикрывавшій коротко-обстриженные свтло-каштановые волосы молодаго человка, придавалъ ему хотя и воинственную, но нсколько кокетливую физіономію. На этотъ разъ, вмсто сабли, у Оливье торчалъ подъ мышкой лвой руки толстый свертокъ бумагъ, а въ правой онъ держалъ огромный пукъ перьевъ.
Молодой человкъ положилъ свои мирныя орудія на столъ и весело вскричалъ:
— Здравствуйте, тётушка Барбансонъ.
И онъ осмлился сжать обими руками нескладную талію экономки.
— Перестанете ли вы, шалунъ!…
— Э! э! да я только-что начинаю… Знаете ли, тётушка Барбансонъ, я непремнно долженъ сегодня соблазнить васъ…
— Меня соблазнить? меня?
— Да, васъ, непремнно долженъ, я принужденъ къ этому.
— А зачмъ?
— Затмъ, чтобъ вы исполнили мою просьбу…
— Ну-ка, что у васъ за просьба?
— Во-первыхъ, скажите, гд дядюшка?
— Куритъ въ бесдк…
— Прекрасно… Подождите же меня здсь и приготовьтесь выслушать вещь удивительную, неслыханную…
— Неслыханную, мосьё Оливье?…
— Да, нчто чудовищное, очень-странное…
— Чудовищное, очень-странное, повторяла мадамъ Барбансонъ, смотря вслдъ молодому человку.
— Здравствуй, дитя мое, я не ожидалъ тебя такъ рано, сказалъ старикъ, протянувъ племяннику руку: — ужь воротился, му, тмъ лучше…
— Тмъ лучше, тмъ лучше, весело повторилъ Оливье: — напротивъ, дядюшка, вы не знаете еще, что вамъ угрожаетъ.
— Что жь такое?
— Ну, дядюшка, соберите все ваше мужество…
— Да кончишь ли ты, сумасшедшій?
— Закройте глаза, дядюшка, и впередъ…
— Впередъ? да противъ кого же?
— Противъ тётушки Барбансонъ, любезнйшій дядюшка.
— Зачмъ?
— Чтобъ извстить ее, что… я… пригласилъ кой-кого… къ намъ на обдъ…
— А, чортъ возьми! вскричалъ ветеранъ.
— Да, на обдъ… и именно сегодня, продолжалъ молодой человкъ…
— Вотъ теб разъ!! прибавилъ ветеранъ.
— Скажу боле, говорилъ, между-тмъ, Оливье: — мой гость не простой, а герцогъ…
— Герцогъ! вскричалъ ветеранъ:— ну, мы пропали!
И старикъ спрятался въ самомъ темномъ углу своей бесдки, гд, казалось, онъ считалъ себя безопаснымъ, какъ въ неприступной крпости.
— Нтъ, чортъ меня возьми, если я пойду говорить о твоемъ приглашеніи тётушк Барбансонъ.
— Какъ, дядюшка? эскадра отступаетъ?…
— Нтъ, голубчикъ, это ко мн не относится, это дло легкой кавалеріи… вдь ты не даромъ гусаръ… Ну, маршъ… явись молодцомъ… Да вотъ и она… видишь? вонъ тамъ…
— Именно, дядюшка, она стоитъ у бассейна… это ваша стихія… здсь дло идетъ о морскихъ эволюціяхъ… Ну, дядюшка, на абордажъ…
— О, Боже мой, она идетъ сюда… вотъ она!.. вскричалъ ветеранъ, увидя экономку, которая приближалась къ нимъ въ надежд удовлетворить свое любопытство, возбужденное нсколькими словами молодаго человка.
— Дядюшка, сказалъ Оливье ршительнымъ голосомъ въ ту минуту, когда мадамъ Барбансонъ показалась на дорог бесдки: — дядюшка, отступать невозможно… гость мой черезъ часъ, не боле, явится… остается побдить… или умереть… отъ голода… и намъ и моему гостю, котораго зовутъ герцогомъ Сантерромъ.
— Я ничего не значу въ этомъ дл… возразилъ ветеранъ: — адресуйся къ тётушк Барбансонъ…
Оливье обратился къ мадамъ Барбансонъ:
— Дядюшка хочетъ вамъ что-то сказать, тётушка Барбансонъ…
— Я? чортъ возьми! это ты хочешь говорить съ нею, возразилъ старикъ, отирая потъ своимъ клтчатымъ платкомъ.
— Ну же, дядюшка, вдь тётушка Барбансонъ не такъ страшна, какъ кажется, скажите же ей, въ чемъ дло…
— Говори самъ, любезный, я ничего не знаю…
Мадамъ Барбансонъ смотрла поперемнно то на дядю, то на племянника. Любопытство и вмст какое-то безпокойство тревожили ее. Наконецъ, она спросила:
— Да что у васъ здсь такое, сударь?..
— Спросите объ этомъ у Оливье, душа моя. Я здсь человкъ посторонній, я и руки умываю…
— Такъ слушайте же, тетушка Барбансонъ, быстро сказалъ молодой человкъ: — вмсто двухъ приборовъ къ обду… надобно сегодня приготовить три! вотъ и все…
— Какъ, сударь! три прибора! а зачмъ это?
— Затмъ, что я пригласилъ обдать своего стараго полковаго товарища…
— О Боже! вскричала экономка, поднявъ глаза къ небу, но въ голос ея было боле страха, чмъ гнва:— Боже мой! гость, а у насъ сегодня простой супъ на бульйон, вчерашній винегретъ и салатъ.
— И прекрасно! чего же вы еще хотите, тётушка Барбансонъ? весело вскричалъ Оливье, который не ожидалъ отъ нея такого снисходительнаго отвта:— простой супъ на бульйон, но онъ приготовленъ вами и притомъ вами усовершенствованъ… винегретъ и салатъ, которые вы такъ мастерски длаете… о, да это обдъ для боговъ и мой товарищъ Жеральдъ будетъ угощенъ какъ король… замтьте, что я не говорю: какъ императоръ…
Мадамъ Барбансонъ не замтила, однакожь, этой деликатной оговорки. Въ эту минуту бранчивая возлюбленная рекрута молодой гвардіи исчезала передъ хозяйкой и экономкой.
— И вы не выбрали, мосьё Оливье, того дня, когда у насъ бываетъ супъ съ говядиной?.. вдь это было не трудно сдлать, сказала она жалобнымъ голосомъ.
— Да, вотъ видите ли, тётушка Барбансонъ, мой товарищъ самъ выбралъ ныншній день.
— Полноте, сударь, въ обществ всякій день длается такъ, что можно безъ церемоніи сказать: ‘не приходите сегодня, а приходите завтра… Завтра у насъ будетъ супъ съ говядиной’. Впрочемъ, къ чему церемоніи: вдь мы, слава Богу, не пэры, не герцоги какіе-нибудь.
Оливье очень хотлось сказать, что гость его былъ именно герцогъ, однакожь, не желая поразить самолюбія мадамъ Барбансонъ, какъ поварихи, онъ только прибавилъ:
— Дло сдлано, тётушка Барбансонъ, теперь я прошу васъ только не осрамить меня передъ моимъ старымъ товарищемъ.
— О, Господи! можете ли вы это думать, мосье Оливье? Я буду васъ срамить? Я! напротивъ, я хочу…
— Уже поздно, перебилъ Оливье:— мои другъ скоро прійдетъ. У него аппетитъ солдатскій… Пожалйте насъ, тётушка Барбансонъ!..
— И въ-самомъ-дл, нельзя терять напрасно ни минуты, сказала экономка.
И достойная женщина пошла въ кухню, съ грустію повторяя: вдь нужно жь было выбрать именно ныншній день.
— Слава Богу, сказалъ ветеранъ:— я отдыхаю. Не ожидалъ я, чтобъ дло приняло такой оборотъ. Ты просто заколдовалъ ее… Но, любезнйшій, позволь спросить, отъ-чего ты не предупредилъ меня. По-крайней-мр, твой гость нашелъ бы у насъ обдъ нсколько получше обыкновеннаго. А ты приглашаешь вдругъ, налету, и еще герцога. Да скажи, пожалуйста, какимъ-образомъ герцогъ былъ твоимъ товарищемъ въ егерскомъ полку?
— Я разскажу вамъ, дядюшка, эту исторію, и вы тотчасъ полюбите моего друга Жеральда. Прежде всего надо вамъ сказать, что мы были товарищами еще въ коллегіи Лудовика-Великаго. Я похалъ въ Африку… Черезъ шесть мсяцевъ, когда мы стояли въ Оран, я вдругъ увидлъ Жеральда въ солдатскомъ мундир.
— Въ солдатскомъ мундир?
— Да, дядюшкаі въ солдатскомъ.
— Какъ? Знатный и богатый молодой человкъ и не вступилъ въ сен-сирскую школу…
— Именно нтъ, дядюшка!
— Вроятно, такъ, по капризу…
— Нтъ, дядюшка, Жеральдъ, напротивъ, поступилъ совершенно обдуманно. Дйствительно, онъ знатенъ родомъ, потому-что онъ вдь герцогъ Сантерръ…
— Да, я часто встрчалъ это имя въ исторіи, отвчалъ старикъ.
— Происхожденіе дома Сантерровъ не только древнее, но и очень-знаменитое, впрочемъ, дядюшка, эта фамилія потеряла большую часть своихъ огромныхъ богатствъ. Теперь они имютъ, кажется, не боле сорока тысячъ ливровъ дохода. Это много, слишкомъ-много для нкоторыхъ, но мало, слишкомъ-мало для людей знатныхъ по происхожденію. Притомъ же, у Жеральда есть дв сестры-невсты.
— Дло не въ томъ, мой милый: ты разскажи мн, зачмъ твой герцогъ пошелъ въ солдаты…
— Во-первыхъ, дядюшка, надо вамъ, замтить, что Жеральдъ очень-оригинальный человкъ… Такимъ-образомъ, выйдя изъ коллегіи, онъ, по лтамъ, какъ разъ могъ попасть въ рекруты. Отецъ его (тогда онъ еще былъ живъ) сказалъ ему, что хочетъ внести за него рекрутскія деньги. Какъ вы думаете, что Жеральдъ. отвчалъ ему на это?
— А вотъ, посмотримъ.
— Любезнйшій батюшка, отвчалъ Жеральдъ: — есть налогъ, который всякій честный человкъ долженъ самъ за себя заплатить отечеству. Это — налогъ крови, онъ неизбженъ, особенно, если отечество иметъ въ эту минуту нужду въ солдат. Я нахожу безчестнымъ откупаться отъ опасностей войны и подставлять за себя бдняка, который, оторвавшись отъ своихъ полей или отъ своего ремесла, рискуетъ погибнуть на вашемъ мст. И такъ, батюшка, если мн вынется несчастный нумеръ, я поду въ Африку.
— Славно, чудесно! Мн нравится твой герцогъ, вскричалъ ветеранъ.
— Не правда ли, дядюшка? Жеральдъ разсуждалъ благородно, отецъ, какъ честный человкъ, не сталъ прогиворчить его желанію, хотя оно и казалось ему нсколько страннымъ. Такъ вотъ какъ, дядюшка, Жеральдъ сдлался солдатомъ въ нашемъ егерскомъ полку, самъ чистилъ свою лошадь, несъ вс работы подобно другимъ, и сидлъ безпрекословно подъ арестомъ, если отлучался безъ позволенія, словомъ, онъ былъ лучшій солдатъ въ своемъ взвод.
— И при всемъ этомъ еще храбръ? спросилъ старикъ, крайне заинтересованный.
— Смлъ, какъ левъ, и такъ веселъ, остроуменъ, забавенъ, что шутки его морили со смху весь эскадронъ.
— Съ именемъ и съ протекціями… онъ, вроятно, сдлается скоро офицеромъ?
— О, конечно, онъ былъ бы офицеромъ, хотя вовсе о томъ и не заботился. Напротивъ, онъ хотлъ только заплатить свой долгъ, какъ онъ выражался, и потомъ ухать въ Парижъ наслаждаться жизнью.
— Славный и удивительный малый твой герцогъ.
— Посл трехъ лтъ службы, продолжалъ Оливье: — Жеральдъ, какъ и я, сдланъ былъ главнымъ квартирмейстеромъ. Однажды, въ схватк съ Арабами, онъ былъ сильно раненъ въ плечо. Едва живаго я довезъ его на своей лошади до лагеря. Рана оказалась столь значительной, что Жеральдъ принужденъ былъ бросить службу и ухать въ Парижъ лечиться. Уже связанные школьными воспоминаніями, въ полку мы сдлались закадычными друзьями. Мы вели переписку, и я надялся въ Париж найдти его, но по прізд узналъ, что онъ ухалъ въ Англію. Сегодня прохожу по бульвару Монсе, и слышу — кто-то меня кличетъ… Это былъ Жеральдъ. Онъ выскочилъ изъ великолпнаго кабріолета, бросился ко мн… и мы обнялись, какъ на войн обнимаются два друга, увидвшись посл жаркаго дла. Да вдь вы, дядюшка, это знаете…
— Да, да, другъ мой, знаю, знаю…
— Мы сегодня отобдаемъ и проведемъ весь вечеръ вмст, сказалъ мн Жеральдъ.— Гд живешь ты?— ‘У дядюшки’.. (Я ему часто разсказывалъ о васъ, и онъ любитъ васъ почти столько же, сколько я самъ).— Ну, такъ мы будемъ обдать втроемъ, возразилъ Жеральдъ, ладно? Ты меня представишь дядюшк, мн многое нужно пересказать теб. Жеральдъ малый простой и добрый, я тотчасъ же принялъ это предложеніе, предупредивъ, однакожь, его, что только до семи часовъ могу съ нимъ остаться.
— Ты прекрасно сдлалъ, мой другъ, сказалъ старикъ.
— Мн пріятно представить вамъ, дядюшка, моего Жеральда. Я знаю, что онъ васъ не обезпокоитъ… и притомъ, сказалъ молодой человкъ, слегка покраснвъ: — Жеральдъ богатъ, я бденъ… Жеральдъ помнитъ мою слабость… и какъ онъ знаетъ, что я не могъ бы заплатить за себя въ какомъ-нибудь извстномъ ресторан, онъ предпочелъ самъ прійдти сюда.
— Да, я понимаю, сказалъ ветеранъ:— молодой герцогъ очень-деликатепъ… Дай Богъ, чтобъ винегретъ тётушки Барбансонъ былъ здоровъ для него.
Едва г. Бернаръ усплъ высказать свое человколюбивое желаніе, раздался звонокъ.
Дядя и племянникъ увидли Жеральда, герцога Сантерра, который шелъ по одной изъ аллеекъ маленькаго сада.
Мадамъ Барбансонъ, съ озабоченнымъ видомъ, въ бломъ передник, торжественно предшествовала нечаянному гостю.

III.

Герцогъ Сантерръ былъ стройный молодой человкъ однихъ лтъ съ Оливье. Черные волосы, того же цвта усы и темно-голубые, нсколько подернутые влагой глаза придавали его физіономіи прелестное выраженіе. Онъ былъ одтъ съ изящной простотою.
— Жеральдъ, мой лучшій другъ, о которомъ я говорилъ вамъ, дядюшка, сказалъ Оливье, представляя герцога старому моряку.
— Я очень-радъ васъ видть, отвчалъ простодушно ветеранъ, дружески протянувъ руку гостю.
— Мн пріятно пожать вашу руку, капитанъ, сказалъ герцогъ съ тмъ іерархическимъ уваженіемъ, которое почерпается исключительно въ военной служб:— я знаю вашу родительскую заботливость, вашу любовь къ Оливье… а вдь мы съ нимъ нсколько братья… вы понимаете, какъ я цнилъ всегда вашу нжную привязанность къ моему другу.
— Господа, угодно вамъ обдать въ комнат или, какъ обыкновенно, въ бесдк? Сегодня чудесная погода.
— Любезная мадамъ Барбансонъ, мы будемъ обдать въ бесдк, если позволитъ капитанъ, сказалъ Жеральдъ: — время безподобное. Здсь намъ будетъ превесело.
— Да разв вы меня знаете, сударь? спросила экономка, смотря съ недоумніемъ то на. Оливье, то на герцога.
— О, конечно, я знаю васъ, весело отвчалъ Жеральдъ: — Оливье тысячу разъ разсказывалъ мн о васъ. Мы даже не однажды спорили о васъ…
— Спорили обо мн…
— Да, именно о васъ. Оливье страшный бонапартистъ. Онъ сердился на васъ за го, что вы дурно отзывались объ этомъ тиран. Я принималъ вашу сторону, потому-что я тоже ненавижу его, это корсиканское чудовище, сказалъ Жеральдъ трагическимъ тономъ.
— Корсиканское чудовище!! такъ вы изъ нашихъ, сударь? Вотъ вамъ рука моя, мы поймемъ другъ друга, вскричала съ торжествомъ экономка.
И она протянула свою костлявую руку Жеральду, которьгіі храбро пожалъ ее и смясь сказалъ ветерану:
— Теперь берегитесь, капитанъ, и ты тоже, Оливье. Мадамъ Барбансонъ была одна противъ васъ двоихъ, но теперь во мн она найдетъ бодраго союзника…
— Послушайте-ка, тётушка Барбансонъ, сказалъ Оливье, поспшивъ на помощь къ другу, которымъ экономка, казалось, хотла совсмъ завладть: — Жеральдъ умираетъ отъ голода, а вы и не подумаете объ этомъ. Пойдемте, я помогу вамъ принести сюда столъ и накрыть его…
— И въ-самомъ-дл, я-было и позабыла объ обд, вскричала экономка. Она поспшила на кухню, зовя съ собой Оливье.
— Сейчасъ иду за вами, тётушка Барбансонъ, отвчалъ молодой человкъ.
— Э-ге, любезный, ты думаешь, что я позволю теб одному длать вс эти приготовленія, возразилъ Жеральдъ.
Потомъ, обращаясь къ г. Бернару, онъ прибавилъ:
— Позволите, капитанъ? Я человкъ безъ претензій. Притомъ же, въ полку мы съ Оливье не разъ накрывали на столъ для цлой артели. Вы увидите, капитанъ, что я мастеръ своего дла.
Трудно описать, съ какимъ непритворнымъ добродушіемъ, съ какой веселостью Жеральдъ помогалъ своему старому товарищу накрывать на-столъ. И все это длалось такъ простодушно, что можно было подумать, будто молодой герцогъ, подобно своему другу, вчно жилъ въ этой посредственности, столь близкой къ нищет.
Не боле какъ въ полчаса, Жеральдъ, что называется, одержалъ побду надъ ветераномъ и его экономкой, которая была очень-довольна, видя, съ какимъ аппетитомъ ея другъ анти-бонапаргистъ лъ простой супъ, салатъ и винегретъ. Послдняго Жеральдъ попросилъ и въ другой разъ, желая этимъ польстить мадамъ Барбансонъ.
Нечего и говорить, что, въ-продолженіи этого веселаго обда, Жеральдъ деликатно навелъ стараго моряка на разсказы о походахъ. Потомъ молодые люди, въ свою очередь, принялись припоминать свои школьныя и полковыя похожденія.
Мы забыли сказать, что бесдка была расположена у самой стны, отъ которой шелъ ршетчатый заборъ, отдлявшій садъ отъ улицы, такъ-что изъ бесдки можно было видть всхъ, кто проходилъ мимо. Это замчаніе необходимо для продолженія нашего разсказа.
Ветеранъ закурилъ трубку, Жеральдъ и Оливье сигары. Двое друзей говорили нсколько минутъ о своихъ школьныхъ и полковыхъ товарищахъ.
— Скажи, пожалуйста, спросилъ Оливье: — что сдлалось съ Макрёзомъ, помнишь… тотъ, что отправлялъ въ коллегіи ремесло шпіона, блокурый толстякъ, такой скверный… Помнишь, какъ, бывало, мы общими силами его колотили,— вдь онъ былъ вдвое больше и сильне насъ.
При имени Макрёза, на лиц Жеральда выразилось и негодованіе и вмст отвращеніе.
— Чортъ возьми, отвчалъ онъ: — ты слишкомъ-легко отзываешься о мосьё Селестин де-Макрёз.
— Какъ, де-Макрёзъ? Разв онъ прибавилъ къ своему имени благородную частичку де. Кажется, у насъ никто не зналъ, кто онъ такой, кто его родители… Я помню, какъ за одно су онъ съдалъ по шести мокрицъ, а еще смялся надъ бдностью.
— А потомъ, прибавилъ Жеральдъ: — помнишь, какъ онъ выкалывалъ булавкой глаза маленькимъ птичкамъ, чтобъ посмотрть, какъ он полетятъ слпыя.
— Негодяй! вскрикнулъ ветеранъ въ негодованіи:— если съ него не сдерутъ съ живаго кожи, онъ непремнно сдлается мошенникомъ.
— Я думаю, капитанъ, что ваше предсказаніе надъ нимъ исполнится, сказалъ, смясь, Жеральдъ, потомъ, обратившись къ Оливье, онъ прибавилъ: — ты удивишься, если я разскажу теб, что теперь вышло изъ мосьё де-Макрёза… Когда я, оставивъ службу, возвратился въ Парижъ, однажды меня крайне-озадачилъ каммердинеръ моей матери, доложивъ о прізд мосьё де-Макрёза. Я теб не разъ говаривалъ, какъ нашъ большой свтъ, наше Сенжерменское-Предмстье обыкновенно бываетъ разборчиво въ выбор людей, которые являются въ его салопахъ…
По этому я удивился, когда узналъ, что мосьё де-Макрёзъ, о которомъ доложилъ каммердинеръ, былъ именно нашъ старый знакомецъ. Я всегда не терплъ этого негодяя, при появленіи его въ нашемъ дом, тотчасъ же пошелъ къ матушк.
‘— Зачмъ вы принимаете этого господина? спросилъ я.— ‘Это… это мосьё де-Макрёзъ’, отвчала она тономъ глубокаго уваженія.— Да что жь это такое, этотъ мосьё де-Макрёзъ? Я еще ни разу не видалъ его у васъ?
‘— И не могъ видть, потому-что онъ недавно воротился изъ вояжа. Это — прекрасный, достойный молодой человкъ, примрной набожности. Онъ основалъ общество св. Поликарпа.
‘— Общество св. Поликарпа! спросилъ я:— что это за общество.
‘— Это благочестивое общество, цль котораго — наставлять бдныхъ въ самоотверженіи, заставлять ихъ бодро переносить нищету, и убждать, что чмъ боле они страдаютъ здсь на земл, тмъ блаженне будутъ на небесахъ.— Si no vero bene trovato, сказалъ я, смясь. Но мн кажется, что у этого молодца и щеки слишкомъ-полны и носъ слишкомъ-красенъ для проповдника воздержанія.
‘— Это дло очень серьёзное, мой другъ, отвчала матушка.— Люди самые почтенные присоединились къ благочестивому обществу, основанному мосьё де-Макрёзомъ, который съ истинно-евангельской ревностью распространяетъ свои наставленія. Но вотъ онъ… Я тебя ему представлю.
‘— Нтъ, матушка, пожалуйста, не представляйте, отвчалъ я: — я не могу быть съ нимъ вжливымъ. Онъ мн вовсе не нравится и притомъ я знаю про него кой-какія подробности, по которымъ онъ мн просто противенъ… Мы были вмст въ коллегіи и… Но я не усплъ досказать фразы, потому-что Макрёзъ вошелъ въ комнату.
‘— Мосьё де-Макрёзъ, сказала матушка, бросивъ на меня строгій взглядъ:— представляю вамъ моего сына, одного изъ вашихъ соучениковъ. Ему будетъ пріятно возобновить знакомство съ вами.— Макрёзъ мн поклонился и сказалъ немного смущенный: — ‘Я недавно возвратился въ Парижъ и не ожидалъ встртить васъ сегодня у вашей матушки… Мы, дйствительно, были вмст въ коллегіи и…’ — Да, сударь, прибавилъ я:— я еще помню, какъ вы подсматривали за нами и пересказывали потомъ учителямъ про наши шалости, помню, какъ вы за одно су съдали по шести мокрицъ и выкалывали птичкамъ глаза: вроятно, вы длали это въ той надежд, что страданія ихъ на земл будутъ сочтены тамъ, выше…
— Превосходно! вскричалъ ветеранъ, умирая со смху.
— Что жь отвчалъ теб Макрёзъ? спросилъ Оливье.
— Онъ покраснлъ какъ ракъ, старался улыбнуться и что-то шепталъ сквозь зубы. Въ эту минуту матушка, желая вывести его изъ затруднительнаго положенія, встала и предложила ему свою руку.
‘— Не угодно ли вамъ, мосьё де-Макрёзъ, выпить со мной чашку чаю? сказала она, взглянувъ на меня съ упрекомъ.
— Но какъ этотъ негодяй попалъ въ вашъ кругъ? спросилъ Оливье.
— Вотъ ужь этого никто не знаетъ. Впрочемъ, въ большомъ свт стоитъ только попасть въ одинъ салонъ, остальные откроются сами-собою. Я не могъ узнать, кто отворилъ Макрёзу двери перваго салона. Мн разсказывали, что его ввелъ будто-бы аббатъ Леду, человкъ модный въ Сен-Жерменскомъ-Предмстьи. Это очень могло быть, и за это я возненавидлъ аббата столько же, сколько Макрёза. Впрочемъ, я не даромъ не терплю Макрёза: онъ стоитъ того. Я слышалъ о немъ сужденіе одного удивительнаго человка, который никогда не ошибается въ оцнк своихъ знакомыхъ и незнакомыхъ!
— Кто, же это такой непогршительный судья? спросилъ, улыбаясь, Оливье.
— Маленькій горбунъ, вотъ эдакой, сказалъ Жеральдъ, поднявъ руку фута на четыре съ половиной отъ полу.
— Горбунъ? спросилъ удивленный Оливье.
— Да, горбунъ, остроумный, какъ чортъ, онъ поражаетъ, гонитъ всхъ, кого не уважаетъ или презираетъ, и полонъ живйшаго участія, глубокой преданности къ тмъ, кого уважаетъ… а такихъ не много… Впрочемъ, онъ не скрываетъ ни симпатіи, ни антипатіи, которыя ему внушаетъ кто-либо.
— Хорошо, что его физическій недостатокъ позволяетъ ему пользоваться правомъ говорить свободно, сказалъ ветеранъ:— иначе, вашему горбуну пришлось бы играть въ опасную игру.
— Его физической недостатокъ, отвчалъ, улыбаясь, Жеральдъ: — хотя маркизъ, де-Мэльфоръ очень-горбатъ, но…
— А, такъ онъ маркизъ!..
— О! да, маркизъ, и маркизъ древняго рода. Онъ происходитъ изъ дома герцоговъ Бомартелей… Да, я хотлъ сказать, что маркизъ де-Мэльфоръ хотя и очень горбатъ, но силенъ, ловокъ и проворенъ, какъ юноша, а ему, между-тмъ, сорокъ-пять лтъ. И притомъ… ты, Оливье, и я… мы оба, не хвастаясь, можемъ сказать, что не послдніе въ искусств фехтованья…
— Ну, да…
— Ну, такъ маркизъ изъ двнадцати дастъ намъ восемь… достойный противникъ несравненнаго Бертрана… быстръ, какъ молнія, легокъ, какъ птица…
— Мн нравится вашъ храбрый горбунъ, сказалъ ветеранъ: — если у него бывали дуэли, противники его, вроятно, разъигрывали забавныя роли.
— У него было много дуэлей, отвчалъ Жеральдъ:— и онъ всегда являлся храбрымъ, хладнокровнымъ, изумительнымъ. Мн разсказывалъ это мой отецъ, который быль другомъ маркиза.
— И, не смотря на свой горбъ, онъ бываетъ въ свт? спросилъ Оливье.
— Иногда онъ не пропускаетъ ни одного бала, иногда вдругъ запрется у себя въ комнат и не показывается цлые мсяцы. У него престранный характеръ. Отецъ разсказывалъ мн, что маркизъ долгое время былъ глубокимъ меланхоликомъ, но я всегда видлъ его веселымъ, вчно шутившимъ…
— Съ этимъ умомъ, съ этой храбростью и искусствомъ владть шпагой, онъ страшенъ… его надо бояться, сказалъ Оливье.
— И дйствительно, трудно себя представить, какъ одно присутствіе его женируетъ, безпокоитъ извстныхъ лицъ, которыхъ въ свт, принимаютъ по праву рожденія, даромъ-что они извстны своими пороками или глупостью. Вотъ, на-примръ, Макрёзъ… увидавъ, маркиза, онъ тотчасъ уходитъ.
Этотъ разговоръ былъ прерванъ событіемъ вовсе-пезначительнымъ въ другихъ частяхъ города, по не совсмъ обыкновеннымъ въ Батиньйольскомъ-Предмсть.
Передъ ршоткой бесдки, въ которой сидли трое нашихъ собесдниковъ, остановилась великолпная карета, запряженная парою прекрасныхъ лошадей.
Въ карет не было никого.
Лакей, сидвшій рядомъ съ кучеромъ и одтый, подобно ему, въ богатую ливрею, сошелъ съ козелъ, вынулъ изъ кармана письмо, прочелъ адресъ, посмотрлъ на об стороны, какъ-будто хотлъ увидать нумеръ дома и наконецъ пошелъ по улиц, сказавъ кучеру хать за собою.
— Въ-теченіи десяти лтъ, которые я живу въ этой улиц, сказалъ старый морякъ:— это первая карета. Не правда ли, какая честь для всего квартала?
— Я никогда не видывалъ такихъ прекрасныхъ лошадей, сказалъ Оливье съ видомъ знатока:— это твои, Жеральдъ?
— Что ты? Ужь не считаешь ли ты меня мильйонеромъ? весело возразилъ молодой герцогъ:— у меня есть одна только верховая лошадь… Въ кабріолетъ я запрягаю одну изъ лошадей матушки, когда она не вызжаетъ. Вотъ и вся моя конюшня. Впрочемъ, я до безумія люблю лошадей и принадлежу къ самымъ отчаяннымъ спортменамъ… Но кстати о лошадяхъ: помнишь ты эту лошадиную физіономію — Морнана, нашего школьнаго товарища?
— Морнана? о, да, его тоже мы оба не могли терпть. Что онъ?
— Онъ также сдлался важнымъ человкомъ.
— Не-уже-ли? Ты шутишь…
— Я теб говорю, сдлался важнымъ человкомъ, наслдственнымъ пэромъ… Засдаетъ, сударь, въ палат… Говоритъ… и его слушаютъ… пожалуй, министромъ будетъ…
— Морнанъ!..
— Ну, да, Боже мой, Морнанъ!.. Онъ важенъ, увсистъ, глупъ, онъ только и думаетъ о своемъ достоинств, честолюбивъ необыкновенно и принадлежитъ къ разряду тхъ людей, которые ревнивы и завистливы, потому-что сами люди… такъ… ни то, ни сё, золотая посредственность. У этихъ молодцовъ необыкновенное искусство выходить въ люди не спиной, такъ…
Въ эту минуту, лакей, исчезнувшій на нсколько времени, возвратился, подошелъ къ ршотк сада и, приложивъ руку къ шляп, сказалъ:
— Позвольте спросить, господа, не принадлежитъ ли этотъ садъ къ дому подъ нумеромъ седьмымъ?
— Да, мой милый, отвчалъ ветеранъ.
— Въ такомъ случа, сударь, этотъ садъ, вроятно, принадлежитъ къ квартир перваго этажа?
— Именно такъ…
— Я три раза звонилъ, но мн не отпираютъ, прибавилъ лакей.
— Это моя квартира въ первомъ этаж, сказалъ ветеранъ, нсколько удивленный:— что теб надо?
— Вотъ, сударь, очень нужное письмо къ госпож Барбансонъ, которая, кажется, живетъ въ вашей квартир.
— Да, любезный, она живетъ именно здсь, отвчалъ старикъ, боле и боле приходя въ удивленіе.
Потомъ, увидавъ свою экономку въ глубин сада, онъ закричалъ:
— Эй, тётушка Барбансонъ, что вы тамъ воюете противъ моихъ цвтовъ? Подите сюда: къ вамъ есть письмо… Вотъ ужь три раза звонили, а вы и не слышите…

IV.

Услышавъ голосъ г. Бернара, мадамъ Барбансонъ пришла извиниться передъ нимъ и спросила у человка, который ожидалъ ее:
— У васъ есть письмо ко мн, мой милый?.. отъ кого оно?
— Отъ графини де-Бомениль, сударыня, вотъ оно, отвчалъ лакей, подавая его сквозь ршетку.
— Графиня де-Бомениль!.. вскричала бывшая повивальная бабка:— не знаю ея…
И она распечатала письмо, повторяя — Не знаю графини де-Бомениль, совсмъ, совсмъ не знаю.
— Графиня де-Бомениль! сказалъ Жеральдъ тономъ участія.
— Ты знакомъ съ нею? спросилъ Оливье.
— Года два-три назадъ, я встртилъ ее въ свт, отвчалъ Жеральдъ: — она была тогда удивительно-хороша, но, теперь бдняжка уже годъ не встаетъ съ постели. Говорятъ, она больна отчаянно. Къ-несчастію, графъ де-Бомениль, который повезъ дочь въ Италію лечиться, умеръ въ Неапол, упавъ съ лошади.
— Какая страшная судьба! сказалъ Оливье.
— Такъ-что теперь, продолжалъ Жеральдъ:— если графиня де-Бомениль умретъ, дочь ея останется пятнадцатилтней сиротой.
— Бдное дитя! жаль ея, сказалъ ветеранъ.
— По счастію, возразилъ Жеральдъ: мамзель де-Бомениль будетъ богатйшею наслдницей Франціи. Богатства Боменилей считаютъ до трехъ мильйоновъ годоваго дохода…
— Три мильйона! вскричалъ Оливье.— Такъ это правда, что есть на свт такіе богачи… И все это движется, ходитъ, говоритъ такъ же, какъ и мы, бдняки!.. Покажи мн, Жеральдъ, хоть одного изъ этихъ феноменовъ…
— Изволь… Но я предувдомляю тебя, что обыкновенно это зрлище не очень-пріятно. Я не говорю о мамзель де-Бомениль… не знаю, такъ ли она хороша, какъ ея мать…
— Чортъ возьми! я тоже хотлъ бы знать — можно ли молчать о трехъ милліонахъ годоваго дохода! сказалъ простодушно ветеранъ, выбивая пепелъ изъ трубки.
— Ахъ, Боже мой! Боже мой! вскричала мадамъ Барбансонъ, которая въ-продолженіи этого разговора читала письмо:— возможно ли? Мн хать въ карет? и еще въ графской карет?
— Что съ вами, тётушка Барбансонъ? спросилъ ветеранъ.
— А вотъ что, сударь. Вы должны мн позволить сейчасъ же выйдти.
— Сдлайте милость, но куда, если смю спросить?
— Къ графин де-Бомениль, и еще въ ея собственной карет, отвчала экономка важнымъ голосомъ:— дло идетъ о нкоторыхъ свдніяхъ, которыя, какъ кажется, я одна только могу доставить. Ей-Богу, не знаю, въ чемъ дло, но все равно…
Потомъ мадамъ Барбансонъ вдругъ вскрикнула, какъ-будто-бы какая-то внезапная мысль мелькнула въ голов ея и, обращаясь къ г г Бернару, сказала:
— Послушайте-ка. сударь.
— Что прикажете?..
— Пожалуйте на минутку ко мн, въ садъ. Мн нужно кое-что сказать вамъ по секрету.
— О, о!! дло, какъ кажется, важное! сказалъ ветеранъ, вставая:— пойдёмте, тётушка Барбансонъ, пойдемте…
Экономка отвела его на нсколько шаговъ отъ бесдки, и съ таинственнымъ видомъ тихонько сказала:
— Вы знаете, сударь, мадамъ Эрбо, которая живетъ во второмъ этаж… у нея есть еще дв дочери… назадъ тому дв недли, я представила ей вашего племянника…
— Нтъ, я ея не знаю, впрочемъ, вы мн говорили о ней. Но въ чемъ же дло?..
— Я припоминаю теперь, что ея пріятельница, мадамъ Лене, теперь въ Италіи гувернанткой дочери одной графини, имя которой походитъ на имя Бомениль… вдь, можетъ-быть, это она и есть, та важная графиня…
— Очень можетъ быть, да что жь дальше?
— Знаете ли, можетъ-быть, хотятъ имть свднія объ этой Лене, которую я видла у мадамъ Эрбо.
— И это можетъ быть, и вы это все узнаете сейчасъ же, потому-что дете сами къ графин де-Бомениль.
— Ахъ, Боже мой, сударь! еще другая мысль!
— Разскажите вашу другую мысль, отвчалъ морякъ съ ангельскимъ терпніемъ.
— Я вдь вамъ говорила о замаскированной дам…
— Вы хотите разсказать еще разъ эту исторію? вскричалъ ветеранъ, отступая.
— Нтъ, сударь, но что, если все это иметъ связь съ этой молодой дамой?
— Лучшее средство узнать все это — хать немедленно къ графин де-Бомениль. Мы оба отъ этого выгіграемъ.
— Да, я ду…
Г. Бернаръ воротился въ бесдку, а экономка подошла къ ршотк сада и сказала человку:
— Я буду сейчасъ готова, мой другъ… только надну мою новую оранжевую шаль и чепчикъ съ большимъ бантомъ…
Чрезъ нсколько минутъ, мадамъ Барбансонъ торжественно прошла мимо ршотки сада, сла въ карету, и потомъ, привставъ, граціозно поклонилась своему господину и его собесдникамъ.
Въ эту минуту пробило семь часовъ…
— Чортъ возьми! сказалъ Оливье съ недовольнымъ видомъ: — уже семь часовъ… я долженъ тебя оставить, любезный Жеральдъ…
— Уже? Но зачмъ?..
— Я общалъ одному каменьщику прійдти къ нему въ это время для поврки счетовъ. Ты, вдь, я думаю, не знаешь, что такое поврка счетовъ?
— Я и забылъ, ты мн еще утромъ говорилъ, что уйдешь въ семь часовъ поврять эти счеты. А мн было такъ весело!..
— Оливье! сказалъ ветеранъ, который, казалось, о чемъ-то думалъ въ то время, какъ племянникъ его говорилъ о своей работ:— за отсутствіемъ тётушки Барбансонъ, поди-ка въ погребъ, да принеси послднюю бутылку кипрскаго вина, которое я нкогда привезъ изъ Леванта… Мосьё Жеральдъ не откажется выпить стаканъ… Полчаса опоздать не бда… Твои счеты авось не сгорятъ…
— Безподобная идея, дядюшка… бгу въ погребъ… слава Богу, здсь не въ полку: можно опоздать нсколько минутъ… и Жеральдъ попробуетъ вашего нектара…
Оливье исчезъ.
— Мосьё Жеральдъ! сказалъ тогда ветеранъ съ нкоторымъ волненіемъ.— Я послалъ Оливье не только за тмъ, чтобъ попотчивать васъ моимъ кипрскимъ виномъ, но и за тмъ, чтобъ поговорить о немъ съ вами… поговорить искренно… чтобъ разсказать вамъ, лучшему его другу, обо всемъ, что есть въ немъ хорошаго, благороднаго, великодушнаго…
— Я знаю все, капитанъ, но мн пріятно будетъ услыхать кое-что о немъ отъ васъ, потому-что вы такъ хорошо умете цнить его.
— Нтъ, мосьё Жеральдъ, нтъ, вы не знаете всего… вы не можете вообразить, какому тягостному труду подвергаетъ себя Оливье не только для того, чтобъ не быть мн въ тягость, но и для того, чтобъ длать мн подарки, отъ которыхъ я не смю отказываться, боясь оскорбить его, опечалить… Онъ мн подарилъ и эту прекрасную трубку… Я люблю дикіе розаны… Недавно онъ принесъ два куста разныхъ родовъ… Но это еще не все… Давно хотлось мн завестись спокойнымъ кресломъ, потому-что когда, раны мои раскрываются, я бываю принужденъ проводить нсколько ночей сидя, но спокойныя кресла стоютъ дорого. Недлю назадъ, вдругъ мн принесли такія кресла, о которыхъ я та къ давно мечталъ… Оливье просидлъ нсколько ночей за письмомъ… простите мн, мосьё Жеральдъ, эту довренность простаго, бднаго человка, сказалъ старикъ задыхающимся голосомъ и яркая слеза канула на сдой усъ его:— простите мн, но вдь я чувствую, сердце мое полно… надо же раскрыть его, а разсказать всё это вамъ, мосьё Жеральдъ, для меня двойное счастіе…
Жеральдъ что-то хотлъ сказать. Бернаръ перебилъ его.
— Вы найдете меня очень болтливымъ, но Оливье скоро воротится, а я еще долженъ просить у васъ одной милости… Въ вашемъ положеніи, вы, конечно, имете связи съ людьми знатными, важными. У Оливье нтъ покровителей, и, однакожь, по своей служб, по воспитанію и поведенію, онъ иметъ полное право на офицерскіе эполеты… Самъ онъ никогда не хотлъ и не смлъ просить объ этомъ своихъ начальниковъ. Я это понимаю, потому-что, еслибъ я былъ низкопоклонникъ, я врно былъ бы капитаномъ корабля… Что прикажете длать… кажется, ужь таково нате семейство… Оливье подобенъ своему дяд… Мы бьемся сколько есть силъ, мы рабы службы, но когда дло дойдетъ до просьбъ, мы длаемся совершенно глупы, намъ совстно… Но тише, вотъ Оливье, сказалъ живо морякъ, быстро схвативъ трубку и начавъ курить ее: — не говорите ему ничего, и виду не показывайте… Онъ сейчасъ станетъ подозрвать.
— Капитанъ, даю вамъ слово, что до окончанія отпуска Оливье будетъ офицеромъ, сказалъ Жеральдъ, совершенно-растроганный:— у меня нтъ никакого кредита, но я вамъ говорилъ о маркиз Мэльфор. Онъ уважаемъ всми, и рекомендація его тотчасъ доставитъ Оливье заслуженное повышеніе. Будьте покойны.
— Ахъ, мосьё Жеральдъ, я сразу оцнилъ васъ, вы истинный братъ моему бдному Оливье, но вотъ онъ, пожалуйста, и виду не показывайте…
И достойный человкъ началъ курить трубку съ беззаботнымъ видомъ, на-скоро отеревъ непокорную слезу, которая насильно сверкнула въ его глазахъ.
Жеральдъ тотчасъ же обратился къ своему старому товарищу, желая удалить всякое подозрніе о предмет разговора.
— Ну, скоро ли ты тамъ, волокита? вскричалъ онъ: — можно подумать, что въ погреб тебя задержала какая-нибудь хорошенькая, какъ, помнишь… въ Оран… ту Жидовку… Что, забылъ о бдняжк Дин?.. А, дон-Хуанъ!
— Да, она была прехорошенькая, отвчалъ молодой человкъ, улыбаясь съ удовольствіемъ:— но она просто дурнушка въ-сравненіи съ двицей, которую я сейчасъ встртилъ на двор, прибавилъ Оливье, осторожно поставивъ на столъ покрытую толстымъ слоемъ пыли почтенную бутылку кипрскаго.
— А! теперь я понимаю, отъ-чего ты долго не являлся.
— Смотри ты, какой молодецъ, прибавилъ ветеранъ.— Кто жь эта красота, которую ты встртилъ?
— Ну-ка, разскажи намъ о своей побд, сказалъ Жеральдъ.
— А вы какъ думаете, господинъ герцогъ? сказалъ Оливье смясь:— это герцогиня!..
— Герцогиня! какъ такъ? спросилъ Жеральдъ.
— Герцогиня въ Батиньольйскомъ-Предмстіи! воскликнулъ ветеранъ:— это новое растеніе и притомъ очень-лестное для нашего околодка.
— Погодите, любезный дядюшка, вотъ, я сейчасъ васъ разочарую. Во-первыхъ, я побды еще не одержалъ, а во-вторыхъ, герцогиня-то вовсе не герцогиня, а только ее назвали герцогиней.
— Назвали? За что? спросилъ Жеральдъ.
— За то, возразилъ Оливье: — что она, говорятъ, прекрасна и горда, какъ герцогиня.
— Прибавь и цломудренна… сказалъ, смясь, Жеральдъ.
— Цломудренна? да разв герцогини…
— Замолчишь ли ты, злой языкъ, перебилъ Жеральдъ.
— Ну, въ такомъ случа, я скажу, возразилъ Оливье: — что она прекрасна, горда и цломудренна, какъ герцогиня. Отъ этого-то и назвали ее герцогиней.
— Кто жь она такая?— въ качеств герцога, мн очень любопытно знать про эту герцогиню.
— Она учитъ музык… стало-быть, поступаетъ очень не погерцогски…
— Напротивъ, я думаю, фортепьяно длается аристократическимъ подъ ея прекрасными пальчиками… вдь у ней должны быть и руки хорошенькія, какъ у герцогини?.. Ну же, разскажи намъ, чортъ возьми! Ты влюбленъ… такъ кого же теб и выбрать въ свои наперсники, какъ не дядю или товарища.
— Да, я хотлъ бы имть право сдлать васъ моими довренными особами, сказалъ Оливье смясь:— но, къ-несчастію, не могу, я сегодня въ первый разъ вижу эту двушку.
— Но какъ же ты знаешь о ней вс эти подробности?
— А вотъ видите ли, возразилъ Оливье, — у насъ во второмъ этаж живетъ нкая мадамъ Эрбо. У этой безподобной женщины каждое воскресенье собираются молодыя двушки, подруги ея дочерей. Одн изъ нихъ ведутъ книги въ магазинахъ, другія учатъ пнію или музык, какъ герцогиня. Есть между ними премиленькія. Впрочемъ, и вс он славныя двушки, работаютъ всю недлю въ пот лица, а въ воскресенье шумно веселятся у мадамъ Эрбо. Тутъ, братецъ, есть и маленькія игры, и танцы, и музыка… очень-весело… Вотъ уже два воскресенья я былъ у мадамъ Эрбо… и…
— Я требую, чтобы ты меня представилъ мадамъ Эрбо, воскликнулъ молодой герцогъ.
— Ты требуешь… ты думаешь, что стоитъ только потребовать? а? весело возразилъ Оливье:— такъ узнай же, мой другъ, что наши батиньйольскіе такъ же разборчивы, какъ и вашъ большой свтъ.
— Прекрасно… я вижу, ты ревнивъ… вотъ ужь вовсе некстати, потому-что и настоящія и предполагаемыя герцогини меня, вовсе не привлекаютъ. Итакъ, разуврься. Впрочемъ, если ты отказываешь въ моей просьб, такъ я попрошу мадамъ Барбансонъ…
— Ну, да тамъ посмотримъ, можно ли тебя ввести въ наше общество, сказалъ Оливье съ комической важностью:— дло идетъ о герцогин. Въ прошедшее воскресенье, когда я былъ у мадамъ Эрбо и хвалилъ ея милое общество, она мн вдругъ говоритъ: ‘что же бы вы сказали, когда бы увидали герцогиню?’ Тутъ она мн разсказала т подробности, которыя я передалъ вамъ. ‘Къ-несчастію’, прибавила мадамъ Эрбо: ‘вотъ уже два воскресенья герцогиня не была у насъ… Безъ нея мы многое теряемъ, потому-что она хоть и герцогиня, однакожь ее вс любятъ. Все это время она бываетъ у какой-то знатной и богатой дамы, которая, говорятъ, больна такъ, что доктора, не зная, что длать, вздумали испытать — не утишитъ ли боли музыка’.
— Вотъ странно! воскликнулъ Жеральдъ.
— Что странно? спросилъ Оливье.
— А то, что эта больная дама, къ которой ходитъ твоя герцогиня, не кто иная, какъ графиня де-Бомениль.
— Та самая, которая присылала за мадамъ Барбансонъ? спросилъ ветеранъ.
— Да, капитанъ, я слышалъ объ этомъ леченіи музыкою, которое приложили и къ болзни графини,
— Вотъ странное столкновеніе обстоятельствъ, сказалъ Оливье: — и кажется, попытка докторовъ не безуспшна, потому-что герцогиня каждый вечеръ ходитъ къ графин де-Бомениль. По этому-то я и не видалъ этой двушки на вечерахъ мадамъ Эрбо, отъ которой, вроятно, она сейчасъ выходила. Она удивительно хороша и прекрасно сложена. Я нарочно спросилъ у дворника, кто она. Онъ-то и сказалъ мн, что это герцогиня.
— О, да это преинтересно, только для меня слишкомъ элегично, сказалъ Жеральдъ: — я предпочитаю веселыхъ, простыхъ двушекъ, какія, вроятно, бываютъ у мадамъ Эрбо… и если ты меня не представишь ей, такъ ты просто человкъ неблагодарный… Припомни-ка молоденькую алжирскую торговку, у которой еще была хорошенькая сестра…
— Какъ! воскликнулъ морякъ: — а Жидовка, оранская маркитантка?
— Такъ что жь, дядюшка? Пріхалъ въ Оранъ — въ Оран и влюбленъ… ушелъ въ Алжиръ — любишь въ Алжир…
— Да ты, голубчикъ, я вижу… Жокондъ… обольститель, сказалъ старикъ, чрезвычайно-довольный успхами племянника.
— Что прикажете длать, капитанъ? это вдь не отъ непостоянства, а такъ… приходится слдовать за полкомъ… Отъ этого-то мы съ Оливье оба оставили въ Оран по возлюбленной, онъ свою Жидовку, а я Мавритянку… въ Алжир нашли другихъ… двухъ премиленькихъ торговокъ.
— На поврку выходитъ, сказалъ старый морякъ, развеселившись отъ кипрскаго, котораго бутылка ходила кругомъ въ-продолженіи этого разговора:— да… на поврку выходитъ, что, перемняя квартиры, мы оставляли мартиникскихъ мулатокъ для рыбачекъ Новой-Земли.
— Вотъ такъ перемна пояса! сказалъ Жеральдъ, толкнувъ локтемъ Бернара: — вдь это — перемнить огонь на ледъ, капитанъ?
— Нтъ, чортъ возьми! возразилъ ветеранъ:— не знаю отъ-чего, но у этихъ рыбачекъ, хоть он и блобрысы, какъ Альбиноски, кажется, былъ самъ чортъ въ тл. Въ особенности я помню одну, совсмъ съ блыми рсницами…
— Что жь, дядюшка? Температура Сенегала? А?
— Да, голубчикъ, того… отвчалъ ветеранъ.
И онъ, поставивъ стаканъ на столъ, щелкнулъ языкомъ, но трудно было понять, къ чему относился этотъ одобрительный знакъ,— къ молоденькой ли красавиц съ блыми рсницами или къ старому кипрскому вину.
— Но что жь это такое! воскликнулъ достойный морякъ: — вотъ что значитъ примръ: и я, старый тюлень, разговорился о любовныхъ шашняхъ съ молодежью. Нтъ, лучше разсказывайте-ка вы мн о своихъ Жидовкахъ, Мавритянкахъ, герцогиняхъ… вамъ это по-крайней-мр къ-лицу…
— И такъ, Оливье, изъ благодарности ты долженъ представить меня мадамъ Эрбо,— сказалъ настойчиво Жеральдъ.
— Вотъ что значитъ пресыщеніе! воскликнулъ Оливье:— ты посщаешь большой свтъ, и вдругъ желаешь попасть на наши бдныя батиньйольскія вечеринки…
— Ты думаешь, что онъ очень-интересенъ, нашъ большой свтъ. Нтъ, мой другъ, я бываю въ этомъ обществ только потому, чтобъ сдлать удовольствіе матушк. Завтра, напримръ, я долженъ прострадать цлое утро, потому что матушка даетъ утренній балъ. Но, кстати, Оливье, приходи завтра…
— Куда?…
— На нашъ утренній балъ…
— Я?
— Ну, да, ты…
— Я… Оливье Рэмонъ, квартирмейстеръ гусарскаго полка, я пойду на балъ въ Сен-Жерменское-Предмстье!
— Что жь тутъ удивительнаго? Разв я не могу пригласить на балъ моей матери моего лучшаго друга потому-что онъ иметъ честь быть однимъ изъ храбрйшихъ солдатъ французской арміи… Нтъ, ты непремнно пріидешь, Оливье, я хочу…
— Въ доломан?.. не правда ли? спросилъ, улыбаясь, Оливье.
Жеральдъ зналъ, что у молодаго солдата не было статскаго платья, зналъ — на что онъ употреблялъ пріобртенныя тяжелымъ трудомъ деньги, и могъ только сказать ему:
— Дйствительно, я-было и позабылъ объ этомъ… А жаль: мы бы пріятно провели время… я показалъ бы теб нашихъ модныхъ красавицъ… и увренъ, что въ этомъ отношеніи ты пожаллъ бы о вечерахъ мадамъ Эрбо.
— Слышите ли, дядюшка, какъ молодецъ искусно повернулъ дло?..
Въ эту минуту пробило гд-то восемь часовъ.
— Уже восемь часовъ, вскричалъ Оливье: — мой каменьщикъ цлый часъ дожидается меня. Ну, мой другъ, теперь я непремнно долженъ уйдти. Я общалъ быть исправнымъ… Опоздать часомъ — это много… Точность въ исполненіи общанія, сударь, важне всего для тхъ, кто повряетъ счеты, — сказалъ шутливо Оливье и протянулъ руку дяд: — прощайте, дядюшка!…
— Ты будешь работать ночью, мой другъ, сказалъ старикъ, значительно взглянувъ на герцога:— мн, стало-быть, не надо дожидаться тебя?…
— Нтъ, дядюшка, ложитесь спать… да не забудьте сказать тётушк Барбансонъ, чтобъ она взяла ключъ у дворника, а спички — въ кухн… я не буду стучать и не разбужу васъ…
— До свиданія, мосьё Жеральдъ, сказалъ ветеранъ, подавая руку молодому герцогу. Въ эту минуту, онъ выразительно смотрлъ на Жеральда, желая ему взглядомъ напомнить о своей просьб.
— До свиданія, капитанъ, отвчалъ Жеральдъ, пожимая руку старика и стараясь показать ему, что онъ его понялъ: — вы, конечно, позволите мн навщать васъ?
— О, ваше посщеніе, мосьё Жеральдъ, будетъ для меня истиннымъ удовольствіемъ… будьте уврены…
— Врю, капитанъ, врю… я сужу по себ… Ну, Оливье… маршъ… Я доведу тебя до самыхъ дверей твоего каменьщика.
— Сгало-быть, я все-таки выиграю хоть четверть часа, сказалъ Оливье:— до свиданья, дядюшка…
— До свиданья, мой другъ…
Оливье взялъ свертокъ бумагъ и пукъ перьевъ, и молодые люди вышли. Жеральдъ довелъ своего друга до квартиры каменьщика, у дверей котораго друзья разстались, общая часто видться.
Черезъ часъ посл ухода Оливье, мадамъ Барбансонъ воротилась домой въ карет графини де-Бомениль.
Г. Бернаръ, удивленный задумчивостью и безмолвіемъ своей экономки, напрасно начиналъ говорить съ нею. Наконецъ, онъ попросилъ ее спрятать остатокъ кипрскаго вица. Мадамъ Барбансонъ взяла бутылку, пошла потихоньку и вдругъ въ самозабвеніи сложила крестъ-на-крестъ руки. Отъ этого движенія, почтенные остатки стараго вина полились по полу. Бутылка разлетлась въ дребезги.
— А, чтобъ чортъ васъ побралъ! вскричалъ ветеранъ:— теперь прощай, мое кипрское…
— И въ-самомъ-дл… я разбила бутылку, отвчала экономка, какъ-бы проснувшись отъ тяжелаго сна:— и это меня не удивляетъ… съ-тхъ-поръ, какъ я видла графиню де-Бомениль, говорила съ нею… Господи, Боже мой, въ какомъ она положеніи, бдняжка!.. Никакъ не могу придумать одной вещи, какъ ни ломаю голову… странно… Съ-этихъ-поръ долго я не буду годна ни къ чему… Да, сударь! подумайте объ этомъ…
— Хорошо, хорошо… по-крайней-мр, я теперь заране знаю объ этомъ, отвчалъ ветеранъ съ своей обыкновенной кротостью, видя, какъ мадамъ Барбансонъ снова впала въ таинственную задумчивость.

V.

На другой день посл встрчи Оливье Рэмона съ Жеральдомъ, герцогиня де-Сантерръ давала утренній балъ, о которомъ именно молодой герцогъ и говорилъ своему другу.
Герцогиня де-Сантерръ, по своему происхожденію и связямъ, принадлежала къ числу самыхъ аристократическихъ дамъ Сен-Жерменскаго-Предмстья. По-этому-то она, не смотря на недостаточность состоянія и свой небольшой домикъ, все-таки каждую весну давала четыре или пять утреннихъ баловъ. Общество, сбиравшееся къ ней, было немногочисленное, но за то отборное. Герцогиня сама и объ ея дочери принимали гостей съ истинно-изящной любезностью.
Три окна залы, въ которой танцовали, выходили въ прекрасный небольшой садикъ. Въ этотъ день погода была чудесная. Между танцами, кавалеры и дамы уходили въ садъ и прогуливались по его аллеямъ, усаженнымъ по обимъ сторонамъ купами цвтовъ.
Нсколько человкъ, усвшись подъ широкимъ кустомъ сирени, болтали о тысяч тхъ мелочей, изъ которыхъ обыкновенно состоятъ вседневные свтскіе разговоры.
Двое изъ нихъ заслуживали особенное вниманіе.
Одинъ, лтъ тридцати, съ презрительнымъ, довольнымъ видомъ, погруженный въ самого-себя, съ мутными глазами, назывался графомъ де-Морнаномъ. О немъ-то говорили вчера Жеральдъ и Оливье, припоминая о своихъ школьныхъ товарищахъ.
Мосьё де-Морнанъ, какъ говорили, былъ наслдственнымъ пэромъ.
Другой, закадычный другъ графа, былъ баронъ де-Равиль, высокій мужчина, тоже лтъ тридцати, сухой, угловатый, нсколько сгорбившійся и уже довольно-лысый. Его сплющенная голова, страшно выпуклые глаза, нсколько налившіеся кровью, придавали его физіономіи какой-то зминый характеръ. Хотя средства существованія барона де-Равиля были очень-загадочны, его, однакожь, принимали въ большомъ свт, къ которому, впрочемъ, онъ принадлежалъ по рожденію. Ни одинъ интригантъ не былъ столько наглъ, столько безстыденъ, сколько баронъ Де-Равиль.
— Видли ли вы льва ныншняго бала? спросилъ графа де-Морнана одинъ изъ говорившихъ.
— Я только-что пріхалъ, отвчалъ онъ: — не знаю, о комъ вы говорите.
— Конечно, о маркиз де-Мэльфор.
— Объ этомъ горбун? вскричалъ де-Равиль.
— Ну, да, о немъ… балъ былъ такъ скученъ, что ужасъ. Маркизъ хотлъ развеселить общество своей шутовской особой.
— Не понимаю, зачмъ являться въ свт съ такой фигурой, сказалъ де-Морнанъ.— Несчастный маркизъ долженъ бы, по-крайней-мр, имть сознаніе о… своемъ горб…
— Удивительно, что маркизъ отъ-времени-до-времени появляется въ обществ… и вдругъ на долго исчезаетъ…
— Я подозрваю, что онъ длаетъ фальшивую монету и бываетъ иногда въ обществ, чтобъ разсыпать произведенія своей остроумной промышлености, сказалъ де-Равиль.— Однажды онъ мн далъ взаймы тысячу франковъ, которые я проигралъ и которые, конечно, я ему никогда не отдамъ по многимъ причинамъ. Во-первыхъ, этотъ билетъ былъ непремнно фальшивый, во-вторыхъ, дерзкій горбунъ, отдавая мн деньги, сказалъ: ‘мн будетъ пріятно, баронъ, часто спрашивать у васъ эту тысячу франковъ’. Пусть онъ не безпокоится, проклятый уродъ, я долго буду доставлять ему это удовольствіе.
— Шутки въ сторону, маркизъ удивительный оригиналъ… Маркина, его мать, оставила ему большое состояніе. Что онъ изъ него длаетъ, неизвстно. Маркизъ живетъ такъ скромно…
— Нкогда я видывалъ его часто у этой бдняжки графини де-Бомениль.
— Кстати, — слышали вы, что она при смерти?
— Графиня де-Бомениль?..
— Да. Говорятъ, что на-дняхъ она непремнно умретъ. Такъ, по-крайней-мр, отвчала мадамъ де-Миркуръ, которая, дучи сюда, остановилась на минутку у дома графини, чтобъ спросить объ ея здоровь.
— Бдняжка! умереть въ такихъ лтахъ!!
— Какое огромное наслдство достанется ея дочери, вскричалъ де-Морнанъ.— Это будетъ богатйшая наслдница во всей Франціи, и въ добавокъ еще сирота… Вотъ лакомый кусочикъ!
Говоря это, де-Морнанъ встртился глазами съ барономъ де-Равилемъ.
Оба они вздрогнули, какъ-будто внезапная мысль явилась въ головахъ ихъ. Они поняли другъ друга.
— Богатйшая наслдница во всей Франціи!..
— И еще сирота!
— И притомъ все богатство состоитъ въ земляхъ! вскричали одинъ за другимъ трое другихъ собесдниковъ, съ простодушнымъ выраженіемъ жадности.
Потомъ одинъ изъ нихъ, не замчая значительныхъ взглядовъ де-Морнана и де-Равиля, спросилъ:
— А который годъ мадмуазель де-Бомениль?
— Ей едва минуло пятнадцать лтъ… отвчалъ де-Равиль: — такая худенькая!.. очень-нехороша собой…
— Дурна! вы говорите… такъ вы ее видли?
— Нтъ, одна изъ моихъ тётокъ… видла ее въ монастыр, еще до отъзда ея въ Италію, куда она похала по приказанію врачей…
— А самъ-то Бомениль, бдняжка, умеръ, упавъ съ лошади… въ Неапол, кажется?..
— Такъ вы, любезный баронъ, говорите, что мадмуазель де-Бомениль очень-дурна? спросилъ одинъ изъ говорившихъ, между-тмъ, какъ де-Морнанъ все боле и боле о чемъ-то задумывался.
— Просто уродъ, Отвчалъ де-Равиль насмшливо.— Кажется еще, что она упала съ мачты, и отъ-того у ней сдлалась чахотка. Когда графъ умеръ, докторъ, который сопровождалъ его въ Неаполь, объявилъ, что не отвчаетъ за мадумамзель де-Бомениль, если она воротится во Францію… У ней чахотка… чахотка въ сильнйшей степени…
— Богатая наслдница и еще чахоточная! да это просто прелесть! самая интересная, самая лакомая невста, сказалъ одинъ изъ слушавшихъ, съ видомъ человка, понимавшаго дло.
— Я думаю! возразилъ де-Равиль: — остается только желать, чтобъ она могла прожить до той минуты, когда кто-нибудь на ней женится. Но, къ-несчастію, мадмуамзель де-Бомениль не доживетъ до этой минуты… она уже приговорена къ смерти… Я слышалъ это отъ де-Ларошгю, ея ближайшаго родственника. Онъ, вроятно, это хорошо знаетъ, потому-что останется ея наслдникомъ.
— Можетъ-быть, по этому-то онъ теперь въ такомъ наряд…
— То-то будетъ довольна мадамъ де-Ларошгю, которая такъ любитъ роскошь, балы…
— Да… у другихъ…
— Странное дло, сказалъ одинъ изъ разговаривавшихъ: — мн, напротивъ, говорили, что мадмуазель де-Бомениль похожа на мать… а вдь графиня была одна изъ красивйшихъ женщинъ въ Париж.
— Не правда, возразилъ де-Равиль: — мадмуазель де-Бомениль необыкновенно дурна и даже, кажется, кривобока…
— Я тоже слышалъ о ней что-то подобное, сказалъ, наконецъ, де-Морнанъ, выходя изъ своей задумчивости: — де-Равиль правъ…
— Скажите, пожалуйста, отъ-чего же графиня не похала вмст съ мужемъ въ Италію?..
— Потому-что она была больна той же болзнью, какъ и теперь… Говорятъ, бдняжка была очень огорчена тмъ, что не могла хать вмст съ дочерью… Эта грусть, будто-бы, и довела ее до того отчаяннаго положенія, въ которомъ она теперь…
— Стало-быть, музыкальное леченіе доктора Дюпона не иметъ успха?..
— Какое музыкальное леченіе?
— Вы не слыхали? Дло вотъ въ чемъ. Докторъ, зная страсть графини къ музык, посовтовалъ ей чаще слушать пніе или тихую музыку… Онъ полагалъ этимъ облегчить ея страданія и развлечь ее…
— Мысль не дурна, сказалъ, смясь, де-Равиль.
— Что же вышло изъ этого?..
— Говорятъ, что графиня сначала почувствовала нкоторое облегченіе, что музыка ее нсколько развлекала, но что, наконецъ, болзнь все-таки взяла свое…
— Притомъ же, и смерть мужа нанесла сильный ударъ ея сердцу…
— Вотъ вздоръ!.. вскричалъ де-Морнанъ, пожавъ плечами: — да разв она когда-нибудь любила мужа? Она вышла не за него, а за его мильйоны… Еще до замужства у ней было множество любовниковъ… Сказать правду, прибавилъ онъ съ презрительнымъ видомъ:— графиня де-Бомениль женщина потерянная, и не смотря на огромное богатство, которое посл нея останется дочери, никакой порядочный человкъ не захочетъ жениться на двушк, которой мать была женщина… развратная…
— Подлецъ!.. сказалъ кто-то изъ-за куста. Это слово видимо относилось къ послднимъ словамъ де-Морнана.
Съ минуту продолжалось всеобщее молчаніе, потомъ де-Морнанъ, покраснвшій отъ гнва, быстро бросился къ кусту…
Онъ не нашелъ никого. Въ этомъ мст аллея была такъ густа, что человкъ, сказавшій слово: могъ легко скрыться.
— Подлецъ только тотъ, вскричалъ громко де-Морнанъ, воротившись:— да! подлецъ только тотъ, кто оскорбляетъ изъ-за угла, не смя показаться….
Въ эту минуту раздались звуки музыки и увлекли гуляющихъ въ залу.
Де-Морнанъ остался съ де-Равилемъ.
— Тебя кто-то назвалъ подлецомъ, сказалъ де-Равиль: — но не осмлился показаться. И прекрасно. Оставимъ это… Но ты меня понялъ? а?
— Совершенно! Эта мысль, какъ и у тебя, мгновенно мелькнула въ голов моей… но странное дло!.. нсколько минутъ я не могъ отъ нея опомниться…
— Боле трехъ мильйоновъ годоваго дохода! А! какимъ бы тогда неподкупнымъ министромъ ты сдлался. Не правда ли?..
— Перестань!.. Отъ этого можно сойдти съ ума…
Появленіе новаго лица прервало разговоръ двухъ друзей.
— Позвольте васъ попросить, графъ, быть моимъ визави! сказалъ пришедшій съ изъисканной вжливостью.
Де-Морнанъ отступилъ на нсколько шаговъ: такъ велико было его удивленіе, когда онъ узналъ въ этомъ человк маркиза де-Мэльфора, удивительнаго горбуна, о которомъ уже было говорено нсколько разъ.
Кром удивленія и какое-то другое чувство не позволило де-Морнану тотчасъ же отвчать на странное предложеніе маркиза. Де-Морнану казалось, что въ голос Мэльфора было что-то похожее на голосъ невидимаго лица, которое назвало его подлецомъ, когда онъ назадъ тому нсколько минутъ слишкомъ-грубо выразился на-счетъ графини де-Бомениль.
Маркизъ де-Мэльфоръ, какъ-будто незамтивъ оскорбительнаго удивленія, съ которымъ де-Морнанъ принялъ его предложеніе, повторилъ снова свою просьбу и опять съ тою же совершенною вжливостью:
— Позвольте васъ попросить, графъ, быть моимъ визави на слдующій контрдансъ.
— Быть вашимъ визави, маркизъ? спросилъ де-Морнанъ, едва удерживаясь отъ смха.
— Да, графъ, возразилъ маркизъ съ самой простодушной миной.
— Но, сударь… то, чего вы у меня просите… позвольте вамъ замтить… очень-странно… и очень-щекотливо…
— И очень-опасно, любезный маркизъ, прибавилъ де-Равиль, засмявшись.
— Вамъ, баронъ, отвчалъ Мэльфоръ,— я могъ бы сдлать вопросъ мене странный и мене щекотливый, ео, можетъ-быть, боле опасный — когда вы возвратите мн тысячу франковъ, которые я имлъ честь одолжить вамъ?
— Вы очень-любопытны, маркизъ.
— Полноте, баронъ, возразилъ горбунъ:— не обходитесь съ покойными остротами Талейрана, какъ вы обходитесь съ ассигнаціями…
— Что вы хотите этимъ сказать, маркизъ?
— Я хочу сказать, баронъ, что для васъ ничего не стоитъ пускать въ ходъ и т и другія…
Де-Равиль закусилъ губы и сказалъ:
— Это объясненіе несовсмъ меня удовлетворяетъ, маркизъ.
— Дйствительно, баронъ, отвчалъ Мэльфоръ: — вы можете быть очень разборчивымъ на объясненія, но не имете права быть нескромнымъ, а вы сію минуту именно были очень, очень-нескромны. Я имлъ честь говорить съ графомъ, а вы вмшались въ нашъ разговоръ… это очень-непріятно.
Потомъ, обращаясь къ де-Морнану, горбунъ сказалъ:
— Вы изволили отвчать, графъ, на мою просьбу, что она очень странна, очень щекотлива… такъ, кажется?..
— Да, сударь, отвчалъ де-Морнанъ, на этотъ разъ очень-серьёзно, потому-что какое-то предчувствіе говорило ему, что странная просьба маркиза была только предлогомъ къ разговору, и чмъ боле онъ вслушивался въ голосъ горбуна, тмъ боле ему казалось, что именно онъ назвалъ его подлецомъ:— да, сударь, прибавилъ онъ съ гордой увренностью: — я дйствительно сказалъ, что быть вашимъ визави очень-щекотливо…
— Но позвольте спросить, сударь, отъ-чего же!
— Но… но, отвчалъ де-Морнанъ нершительнымъ голосомъ: — но отъ-того… отъ-того, что я нахожу очень-страннымъ…
И какъ де-Морнанъ не окончилъ фразы, Мэльфоръ весело сказалъ:
— У меня безподобная привычка, графъ…
— Какая, маркизъ?..
— Такъ-какъ я горбатъ и, слдственно, очень смшонъ, я предоставилъ исключительно одному себ право смяться надъ моимъ горбомъ… и какъ я имю претензію доставлять этимъ всеобщее удовольствіе (простите мн эту глупость)… то и не позволю, чтобъ другіе длали дурно то, что я длаю хорошо.
— Но, маркизъ, живо сказалъ де-Морнанъ: — я…
— Позвольте, графъ, примръ, перебилъ Мэльфоръ: — вотъ, теперь, на-примръ, я прошу васъ сдлать мн честь быть моимъ визави… вы… вмсто того, чтобъ отвтить вжливо: да или нтъ… вы, умирая со смху говорите, что быть моимъ визави крайне щекотливо… Конечно, это мой горбъ вызвалъ васъ на шутку, но когда я попросилъ васъ пополнить ее, высказать всю… вы не нашлись, что сказать… очень, очень-жаль!..
— Но я хочу, сударь…
— Извините, графъ, снова перебилъ горбунъ: — если, вмсто того, чтобъ быть вжливымъ, вы хотли пошутить надо мной, такъ могли бы сказать мн что-нибудь очень дерзкое, на-примръ, это: ‘я страхъ боюсь пытокъ, маркизъ, и вовсе не хотлъ бы присутствовать при пытк вашей дамы’. Или вотъ что: ‘я очень сострадателенъ, маркизъ, и не могу безъ боли видть, когда человкъ несетъ на себ излишнюю тяжесть’. Теперь видите, графъ, что, смясь самъ надъ собой, я смюсь лучше другихъ, и потому не могу позволять грубыхъ, площадныхъ шутокъ…
— Вы говорите, сударь, возразилъ де-Морнанъ:— что не можете позволять.
— Полно, Морнанъ, это шутка, вскричалъ де-Равиль: — а вы, маркизъ, у васъ слишкомъ-много ума, чтобъ…
— Не въ томъ дло, перебилъ де-Морнанъ: — мосьё де-Мэльфоръ сказалъ, что онъ не позволитъ…
— Чтобъ надо мной смялись, сказалъ Мэльфоръ:— да, сударь, я не позволю, повторяю вамъ…
— Но, маркизъ, вскричалъ де-Равиль: — Морнанъ вовсе не думалъ смяться надъ вами.
— Въ-самомъ-дл, баронъ?
— Ну… да!
— Не-уже-ли баронъ въ-самомъ-дл не хотлъ?
— Да, да! конечно, не хотлъ…
— Въ такомъ случа, сказалъ Мэльфоръ: — мосьё де-Морнанъ сдлаетъ мн честь объяснить, что онъ разуметъ подъ этимъ — очень-щекотливо…
— Это очень-просто… я…
— Перестань, Равиль, сказалъ де-Морнанъ съ твердостію: — ты заходишь слишкомъ-далеко. Пускай маркизъ упражняется въ сарказмахъ, въ угрозахъ, я не нахожу нужнымъ объяснять ему мои слова… Мосьё де-Мэльфоръ можетъ дать имъ смыслъ… какой ему угодно…
— О! о! дать смыслъ вашимъ словамъ! сказалъ насмшливо горбунъ:— нтъ, я не берусь за этотъ трудъ. Пускай объ этомъ подумаютъ ваши достопочтенные товарищи по палат… они привыкли къ вашимъ великолпнымъ рчамъ… которыя вы одни имете исключительный даръ понимать…
— Кончимте, сударь, возразилъ Морнанъ, выходя изъ терпнія: — считайте мои слова за величайшую дерзость…
— Но ты съ ума сошелъ, вскричалъ де-Равиль:— все это очень-смшно…
— Вы правы, мой милый баронъ, сказалъ Мэльфоръ простодушно:— все это очень-смшно и можетъ сдлаться страшно смшно для… для мосьё де-Морвана. Но такъ-какъ я человкъ не злой, я удовольствуюсь его извиненіемъ передъ тремя или четырьмя свидтелями, которыхъ я выберу. Пусть графъ скажетъ мн: ‘Мосьё де-Мэльфоръ, я прошу васъ униженно извинить меня въ томъ, что я осмлился…’
— Довольно, сударь, вскричалъ де-Морнанъ: — не считаете ли вы меня подлецомъ или глупцомъ?…
— Такъ вы отказываете мн въ извиненіи? спросилъ маркизъ:— ршительно отказываете?..
— Да, сударь, ршительно отказываю, вскричалъ де-Морнанъ:— очень-ршительно!..
— Въ такомъ случа, графъ, я долженъ кончить этотъ разговоръ той же фразой, какой началъ, и снова спросить васъ: не угодно ли вамъ удостоить меня чести быть моимъ визави?
— Какъ, сударь? вашимъ визави? спросилъ де-Морнанъ въ удивленіи.
— Да-съ… моимъ визави… мы будемъ танцовать вдвоемъ, отвчалъ горбунъ съ выразительнымъ жестомъ: — вы меня понимаете?..
— Дуэль! съ вами?.. Но…
— Не хотите ли вы опять сказать какъ давиче, перебилъ, смясь, горбунъ:— что и это визави тоже очень-щекотливо… или слишкомъ-опасно, какъ сказалъ мосьё де-Равиль?
— Нтъ, сударь, я не нахожу его опаснымъ, вскричалъ Морнанъ:— но это было бы очень-смшно…
— Ну, да, именно такъ я и говорилъ почтенному барону, что это будетъ очень-смшно, страшно смшно для васъ, мой безцнный графъ, но что прикажете длать…
— Я не потерплю, господа, вскричалъ де-Равиль: — чтобъ…
Богомъ, увидавъ вдругъ Жеральда, онъ прибавилъ:
— Но вотъ герцогъ Сантерръ… Онъ поможетъ мн кончить эту безумную ссору…
— Именно, господа, вскричалъ горбупъ: — герцогъ приходитъ очень-кстати.
И, обращаясь къ молодому человку, онъ сказалъ:
— Любезный Жеральдъ, подите къ намъ на помощь…
— Что прикажете, маркизъ? спросилъ Жеральдъ съ видимымъ уваженіемъ.
— Есть у васъ сигары?
— Безподобныя, маркизъ.
— Прекрасно! вотъ мы вс трое до-смерти желаемъ курить… Пойдемте же въ вашу комнату…
— Очень-радъ, весело сказалъ Жеральдъ:— а я, кстати, не ангажировалъ никого на слдующій контрдансъ, стало быть, могу располагать четвертью часа…
— Намъ именно и нужно столько времени, перебилъ горбунъ, значительно посмотрвъ на Морнана и Равиля, которые, однакожь, не поняли, что онъ хотлъ этимъ сказать.
— Пойдемте же, господа, прибавилъ онъ, взявъ подъ руку Жеральда.
Черезъ нсколько секундъ, они поднялись во второй этажъ дома герцогини и вошли на половину Жеральда. Она состояла изъ трехъ комнатъ, изъ которыхъ одна была довольно обширна.
Герцогъ вжливо далъ дорогу Морнану и Равилю войдти первыми. Въ эту минуту, Мэльфоръ заперъ дверь и положилъ ключъ въ карманъ.
— Позволите, мой другъ? спросилъ онъ Жеральда.
— Но зачмъ, маркизъ, вы запираете дверь на ключъ, сказалъ удивленный Жеральдъ.
— А чтобъ намъ никто не помшалъ, возразилъ таинственно горбунъ:— по-крайней-мр, теперь мы можемъ курить совершенно-спокойно.
— О, да вы, маркизъ, человкъ чрезвычайно-предусмотрительный, сказалъ смясь Жеральдъ.
И онъ ввелъ двоихъ гостей въ самую послднюю комнату, которая была гораздо больше другихъ и служила пріемной для гостей и кабинетомъ для самого герцога.
На одной изъ стн этой комнаты, на красномъ бархатномъ ковр, развшены военныя и охотничьи оружія.

VI.

Де-Морнанъ, видя, что маркизъ запираетъ дверь на ключъ, почти угадалъ его намреніе. Тмъ боле ему нельзя было сомнваться въ этомъ, когда Мэльфоръ съ удивительнымъ проворствомъ началъ снимать галстухъ, фракъ и жилетъ, къ совершенному изумленію Жеральда, который пошелъ-было взять съ камина ящикъ съ сигарами.
Маркизъ, указавъ пальцемъ на дв шпаги, висвшія вмст съ другимъ оружіемъ на стн, сказалъ герцогу:
— Сдлайте милость, любезный Жеральдъ, смряйте, вмст съ барономъ, эти дв шпаги, и если он не равны, предложите ту, которая длинне, моему противнику… Мн все равно… вдь вы знаете пословицу: у горбатыхъ руки длинны…
— Какъ! вскричалъ Жеральдъ:— шпаги?..
— Да, мой другъ. Дло вотъ въ чемъ. Мосьё де-Морнанъ сказалъ мн глупую дерзость и отказалъ въ извиненіи. Теперь я уже самъ не прійму его извиненій, и такъ… мы будемъ драться… Вы будете моимъ секундантомъ, баронъ — секундантомъ мосьё де-Морнана.
Потомъ, обращаясь къ де-Морнану, маркизъ сказалъ:
— Ну же, сударь, скидайте сюртукъ… Жеральдъ даритъ насъ только четвертью часа.
— Какъ жаль, что Оливье не присутствуетъ при этомъ интересномъ представленіи! подумалъ Жеральдъ, который находилъ такое приключеніе забавнымъ, тмъ боле, что не любилъ ни Морнана, ни Равиля, а, напротивъ, питалъ большую привязанность къ маркизу.
— Вы понимаете, герцогъ, что эта дуэль невозможна, сказалъ де-Равиль съ тономъ совершеннаго убжденія.
— Невозможна? а почему такъ? сухо спросилъ молодой человкъ.
— Благодарю, Жеральдъ, благодарю, сказалъ маркизъ.— Шпаги намъ… скоре шпаги…
— Но послушайте, герцогъ, дуэль въ дом вашей матушки! сказалъ де-Равиль, видя, что Жеральдъ снялъ со стны дв шпаги и тщательно ихъ осматривалъ.
— Подумайте, мосьё Жеральдъ, прибавилъ онъ съ настойчивостью: — дуэль въ комнат!.. у васъ!.. и изъ-за такихъ пустяковъ…
— Я одинъ, сударь, могу судить о приличіи того, что происходитъ у меня, холодно отвчалъ молодой человкъ:— есть тысяча примровъ подобныхъ дуэлей. Нтъ ничего проще и удобне. Не правда ли, мосьё де-Морнанъ?
— Всякое мсто прилично для отмщенія обиды, отвчалъ графъ.
— Браво!.. Сидъ не сказалъ бы лучше! вскричалъ горбунъ: — поторопитесь же, мосьё де-Морнанъ, скиньте вашъ сюртукъ… Видите, я первый показалъ вамъ примръ, я, человкъ далеко не похожій на Аполлона-Бельведерскаго… партія неравна…
Де-Морнанъ, доведенный до крайности, снялъ сюртукъ.
— Объявляю, что я не буду свидтелемъ подобной дуэли, вскричалъ де-Равиль.
— Какъ вамъ угодно, возразилъ горбунъ: — ключъ отъ комнаты у меня въ карман… смотрите въ окно… попробуйте побарабанить по стеклу, можетъ-быть, выйдетъ какая-нибудь бравурная арія… она можетъ произвести не дурной эффектъ на мосьё де-Морнана…
— Де-Равиль, вскричалъ графъ:— скоре, смряй шпаги…
— Такъ ты хочешь этого?
— Да, я хочу…
— Будь такъ, но ты съ ума сошелъ.
Потомъ, обращаясь къ Жеральду, де-Равиль прибавилъ:
— Вы будете, сударь, отвчать за это.
— Довольно, сударь, возразилъ молодой герцогъ, мряя шпаги, между-тмъ, какъ де-Морнанъ снималъ жилетъ.
Пословица, приведенная маркизомъ, оказалась совершенно-справедливою, потому-что, засучивъ рукава рубашки по-локоть, горбунъ показалъ дйствительно длинную руку, сухую, жилистую, покрытую волосами, между-тмъ, какъ рука его противника была кругла, какъ-то безобразно полна.
Оба противника стали въ позицію и скрестили шпаги. Жеральдъ, по согласію съ де-Равилемъ, подалъ знакъ начала дуэли. Съ первыхъ ударовъ можно было угадать, на чьей сторон будетъ перевсъ.
Де-Морнанъ показалъ столько мужества, сколько стыдно не показать порядочному образованному человку, но онъ былъ видимо смущенъ. Можно было замтить, что онъ знакомъ съ искусствомъ фехтованья, потому-что управлялъ шпагой довольно недурно. Но казалось, что онъ роблъ, потому-что все держался въ оборонительномъ положеніи, почти только отражалъ удары противника и не нападалъ самъ.
Лицо маркиза приняло совершенно другое выраженіе: за минуту веселое, насмшливое, оно сдлалось вдругъ полно ненависти, жестокости. Онъ злобно, страшно смотрлъ на де-Морнана, и отбивъ его шпагу, вдругъ направилъ-было свою прямо въ сердце противника. Жеральдъ и де-Равиль поблднли.
Но, какъ-будто вспомнивъ о чемъ-то, горбунъ, снова веселый и насмшливый, удержалъ ударъ. Потомъ, вроятно, желая кончить непріятную сцену, быстро напалъ на противника, Морнанъ не усплъ отразить удара, и правая рука его въ мигъ была проколота насквозь.
— Довольно, господа, довольно, вскричали Жеральдъ и де-Равиль при вид крови.
Оба противника опустили шпаги, и маркизъ громко сказалъ:
— Я доволенъ, мосьё де-Морнанъ, я даже униженно прошу васъ, графъ, простить мн за то, что… я горбатъ, сказать правду, это единственное извиненіе, которое я могу вамъ предложить…
— Довольно, сударь, сказалъ де-Морнанъ съ горькой улыбкой, между-тмъ, какъ Жеральдъ и де-Равиль перевязывали платкомъ его рану, впрочемъ, вовсе неопасную.
Противники одлись.
— Прошу васъ, графъ, сдлать мн милость — выйдти на два слова вонъ въ ту комнату, сказалъ Мэльфоръ.
— Къ вашимъ услугамъ, маркизъ, холодно отвчалъ де-Морнанъ.
— Вы позволите, Жеральдъ? спросилъ горбунъ герцога.
— Сдлайте милость! отвчалъ молодой человкъ.
Оба противника вышли.
— Хотя очень-дурно и глупо хвастать своимъ великодушіемъ, графъ, сказалъ Мэльфоръ съ насмшливымъ видомъ: — но я долженъ вамъ признаться, что съ минуту мн очень хотлось убить васъ… и что это для меня было очень-легко сдлать…
— Напрасно вы и не воспользовались, сударь.
— Нтъ-съ, я подумалъ…
— О чемъ, маркизъ?
— Вы позволите мн быть не совсмъ откровеннымъ. Прошу васъ только смотрть на невинный ударъ моей шпаги какъ на нчто подобное тмъ замткамъ, съ помощью которыхъ можно, въ нкоторыхъ обстоятельствахъ, облегчить свою память.
— Я васъ, сударь, не понимаю.
— Вы, конечно, согласитесь, что часто кладутъ кусочикъ бумаги въ табакерку, или, если не нюхаютъ, такъ завязываютъ узелокъ на платк… чтобъ потомъ припомнить… назначенное свиданіе… число или просьбу…
— Что же дальніе, маркизъ?
— Дальше, графъ… я надюсь, что съ помощью маленькой царапины, которую я сдлалъ на вашей рук, въ знакъ памяти, вы не забудете ныншняго дня?..
— Но что вамъ за выгода въ томъ, маркизъ, забуду ли я его или нтъ?
— Ахъ, Боже мой, дло ясно… Я желалъ бы, чтобъ съ помощію этой царапины вы не позабыли ныншняго дня… потому-что… очень можетъ быть… въ-послдствіе времени… я попрошу васъ, припомнить все, о чемъ вы говорили сегодня утромъ…
— Припомнить все, что я сказалъ сегодня утромъ?
— Да, сударь, все, что вы сказали въ присутствіи неопровержимыхъ свидтелей, которыхъ я вызову… въ случа необходимости.
— Я васъ все меньше и меньше понимаю…
— Въ настоящую минуту, мн и не нужно, чтобъ вы лучше меня поняли, любезнйшій мосьё де-Морнанъ. Позвольте же мн теперь принести самъ мое глубочайшее уваженіе и идти проститься съ Жеральдомъ.
Читатель легко догадается, что настоящей причиной вызова, сдланнаго Мэльфоромъ, была именно оскорбительная выходка де-Морнана на-счетъ графики де-Бомениль. Морнанъ не ошибся, дйствительно, горбунъ былъ тмъ невидимымъ человкомъ, который назвалъ его подлецомъ, когда онъ дерзко выразился о графин.
Но почему же маркизъ, всегда столь-откровенный, прямой, употребилъ на этотъ разъ ничтожный предлогъ, чтобъ отмстить обиду, нанесенную имени графини де-Бомениль? Съ какою цлью хотлъ онъ въ послдствіи потребовать отчета отъ де Морнана о томъ, что сказалъ тотъ при неопровержимыхъ свидтеляхъ?
Все это будетъ объяснено въ продолженіи разсказа.
Только-что маркизъ де-Мэльфоръ простился съ Жеральдомъ, каммердинеръ принесъ молодому герцогу письмо отъ Оливье.
‘Милый Жеральдъ’, писалъ Оливье, ‘человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ (прости мн эту сентенцію), вчера вечеромъ мой добрый каменьщикъ сказалъ мн, что я долженъ ухать съ нимъ изъ Парижа недли на три… Мн очень-досадно на эту поздку, потому-что, такимъ-образомъ, наше намреніе посл завтра не можетъ исполниться.
‘Дло вотъ въ чемъ: мой патронъ очень слабъ въ ариметик. Онъ такъ запуталъ счеты работъ, которыя онъ производилъ въ одномъ замк, близь Люзарша, что ни самъ не можетъ въ нихъ ничего понять, ни я не въ состояніи объяснить ихъ. Поэтому мое присутствіе при немъ необходимо для избжанія новыхъ логогрифовъ. Патронъ мой славный малый, старый инженерный сержантъ, человкъ честный и простой. Ты знаешь, что съ такими людьми легко ужиться. Притомъ же, мн кажется, что онъ надлалъ множество большихъ промаховъ и къ своей же невыгод. Мн очень пріятно помочь ему въ повркахъ.
‘Съ безпокойствомъ оставляю моего добраго дядюшку… Не правда ли, мой другъ, у него золотое сердце? Мадамъ Барбансонъ, воротившись домой отъ графини де-Бомениль, впала въ сильное безпокойство… Особенно это вредитъ скромнымъ обдамъ дядюшки… Она хранитъ какую то тайну… останавливается вдругъ въ задумчивости, посреди аллеи, и по нскольку минутъ стоитъ передъ печкой, ничего не длая. Все у ней не ладится.
‘Предупреждаю тебя нарочно, мой добрый Жеральдъ, неравно ты вздумаешь зайдти пообдать къ дядюшк. По всему видно, что тётушк Барбансонъ смерть хочется разсказать о своемъ вчерашнемъ приключеніи. Но ты знаешь, какъ дядюшка и я, оба мы осторожны съ ней въ подобныхъ случаяхъ.
‘Если, въ мое отсутствіе, у тебя будетъ нсколько свободныхъ минутъ, зайди къ дядюшк, ты доставишь ему этимъ большое удовольствіе. Не можешь себ представить, какъ онъ тебя любитъ… достойный человкъ!… Сколько въ немъ простодушной доброты?… Какое прямое, чистое сердце подъ простой оболочкой! Увы, мой другъ! Я никогда не желалъ богатства, но съ ужасомъ думаю, что, съ лтами, дядюшк все боле-и-боле будетъ трудно и тяжело жить своимъ маленькимъ пенсіономъ, не смотря на вс лишенія, которыя онъ съ твердостью переноситъ… Что, если онъ еще сдлается боленъ, потому-что дв изъ его ранъ часто раскрываются?.. Для людей бдныхъ болзнь дорого обходится… Ахъ, Жеральдъ, страшно подумать объ этомъ!
‘Прости меня, мой другъ, мой братъ… я началъ это письмо весело… кончаю грустно…
‘Прощай, Жеральдъ, пиши мн въ Люзаршъ, poste restante.

‘Сердцемъ и душою твой,
‘Оливье Рэмонъ.’

VII.

Вечеромъ того дня, въ который происходила дуэль маркиза съ де-Морнаномъ, часу въ восьмомъ, когда солнце уже начало закатываться за темныя, густыя тучи, предвщавшія непогоду, когда уже дождь начиналъ стучать въ стекла рдкими, по крупными каплями, молодая двушка проходила черезъ Площадь Согласія въ предмстье Сент-Оноре.
Двушка несла подъ лвой рукой дв нотныя тетради, которыхъ обертка, ветхая и полинявшая, свидтельствовала о ихъ частомъ употребленіи. Въ правой рук у ней былъ маленькій зонтикъ, подъ которымъ она тщетно старалась укрыться. Ея простенькая одежда состояла изъ чернаго шелковаго платья, такого же цвта мантильи и зимней шляпки, хотя уже было весеннее время. Втеръ нескромно шевелилъ прелестные блокурые локоны двушки, разсыпавшіеся изъ-подъ шляпки. Ей, по видимому, было не боле восьмнадцати лтъ. Ея свженькое личико, въ эту минуту подернутое глубокой грустью, было необыкновенно мило, скромно и хранило въ себ какое-то сознательно гордое достоинство. Эта гордость, какъ-будто врожденная, проявлялась даже въ меланхолическомъ выраженіи голубыхъ глазъ. Походка молодой двушки была легка, свободна, изящна, и хотя широкая мантилья скрывала талію, однакожь можно было догадываться о ея стройности и гибкости. Платье и мантилья были довольно-поношены, но необыкновенно-опрятны и надты съ такимъ изяществомъ, съ такимъ вкусомъ, что поневол приходилось забыть о ихъ ветхости.
Переходя черезъ лужу, двушка приподняла нсколько платье. Стройная, маленькая ножка ея была обута въ лакированные полусапожки, сколько можно было замтить, чулки блестли снжной близной, такъ же какъ и подолъ юбки, обшитый бумажнымъ кружевомъ.
На углу Улицы-Елисейскихъ-Полей какая-то нищая, съ ребенкомъ на рукахъ, жалобно попросила у ней милостыни. Двушка остановилась, вынула изъ кармана шелковый кошелекъ, сняла перчатку и подала нищей два су.
— Простите меня, добрая женщина, что я не могу вамъ датъ боле, сказала она очаровательнымъ голосомъ, потомъ, нжно посмотрвъ на изнеможенное личико ребенка, котораго нищая прижимала къ груди своей, она прибавила:
— Бдная малютка!.. Да сохранитъ тебя Господь…
Подавъ милостыню, двушка надла перчатку, зашитую во многихъ мстахъ, еще разъ взглянула съ состраданіемъ на нищую и пошла по Улиц-Елисейскихъ-Полей.
Мы описали вс эти подробности потому-что он намъ кажутся очень-важными… Какъ бы ни было незначительно подаяніе, оно было принесено безъ гордости, не разсянно… молодая двушка не бросила монеты въ руку той, которая умоляла ее о милосердіи. Нтъ! она для этого даже сняла перчатку, какъ сдлала бы она, желая пожать руку своей подруги… Многіе ли поймутъ это тонкое, деликатное чувство?..
На углу улицы незнакомка случайно встртилась съ де-Равилемъ, который возвращался домой, проводивъ своего раненнаго друга. Пораженный ея красотой и величавой поступью, де-Равиль съ безстыдствомъ оглядлъ ее съ ногъ до головы, и пошелъ всддъ за нею.
— Вроятно, какая-нибудь неприступная красавица Консерваторіи, подумалъ онъ, увидавъ нотную тетрадь, которую она держала подъ мышкой.
Двушка поворотила въ Улицу-де-Ларкадъ, въ то время еще очень-мало обитаемую.
Де-Равиль ускорилъ шагъ и, подойдя къ незнакомк, нагло сказалъ:
— Вы, вроятно, даете уроки музыки, сударыня. Не угодно ли вамъ зайдти ко мн… дать одинъ урокъ?..
И онъ пожалъ ея локоть.
Испуганная двушка вскрикнула и, быстро обернувшись, бросила на Равиля такой уничтожающій, презрительный взглядъ, что, не смотря на свое безстыдство, онъ потупилъ глаза и, кланяясь ей съ усмшкой, сказалъ:
— Извините… княгиня… я ошибся…
— Все равно, подумалъ де-Равиль: — я буду ее преслдовать! Смотри, пожалуй!.. съ своимъ изношеннымъ платьемъ и оборванной тетрадью потъ — туда же задаетъ тонъ… точно герцогиня какая-нибудь!
Де-Равиль, не зная самъ, сдлалъ удивительно врное сравненіе, потому-что Эрминія (молодая двушка называлась именно такъ и не имла другаго имени — бдное дитя любви!) была, дйствительно, герцогиня, если понимать подъ этимъ словомъ ту грацію, то врожденное изящество въ манерахъ, которое еще боле возвышается непомрною гордостью, столь свойственною всмъ чувствительнымъ, воспріимчивымъ натурамъ.
Сколько герцогинь, по своимъ качествамъ, по своей физіономіи, рождены гризетками, и сколько бдныхъ созданій низкаго класса могли бы быть герцогинями по своей умной, благородной, прекрасной натур.
Эрминія служила новымъ, сильнымъ доказательствомъ этого мннія. Подруги молодой двушки вс называли ее герцогиней и нкоторыя изъ зависти или въ насмшку, большая же часть изъ нихъ потому-что он не знали, какъ лучше выразить то впечатлніе, которое производили на нихъ изящно-простыя, полныя прелести ея манеры, ея чудно-благородный характеръ.
Легко угадать, что Эрминія была та самая герцогиня, о которой Оливье разсказывалъ Жеральду за обдомъ у г. Бернара.
Молодая двушка, настойчиво преслдуемая де-Равилемъ, изъ Улицы-де-Ларкадь поворотила въ Улицу-д’Анжу и въ ней вошла въ двери великолпнаго отеля, скрывшись наконецъ отъ безстыднаго барона.
— Странно! подумалъ онъ, остановившись въ нсколькихъ шагахъ отъ отеля, — странно? Зачмъ эта двочка вошла къ графин де-Бомениль съ своей нотной тетрадью? Конечно, она не живетъ здсь . А! понимаю! Она, вроятно, очарованіемъ своей игры старается утишить болзнь графини, обладающей огромными богатствами, наслдницей которыхъ будетъ мадмуазель до-Бомениль… А Морнанъ. кажется, жадно подумываетъ объ этой невст!.. Странно, эта музыкантша меня что-то очень задла за сердце. Подожду, пока выйдетъ. Надо непремнно узнать, гд она живетъ.
Грусть, которая выражалась на прекрасномъ лиц Эрминіи, казалось, еще боле увеличилась, когда молодая, двушка схватилась за ручку дверей отели. Пройдя молча мимо швейцара, который тоже не обратилъ на это никакого вниманія, какъ-будто двушка была вседневной постительницей, она пошла по широкой, великолпной лстниц дома.
Хотя еще было свтло, однакожь, весь первый этажъ былъ ярко освщенъ множествомъ свчь, горвшихъ въ люстрахъ и золоченыхъ канделябрахъ.
Эрминія быстро вошла въ прихожую.
Тамъ не было ни одного изъ слугъ, которые обыкновенно тутъ находились.
Глубокое молчаніе царствовало въ дом, по обыкновенію не слишкомъ шумномъ, но насильственно оживленномъ множествомъ прислуги.
.Молодая двушка съ грустію остановилась и пробжала взглядомъ длинную анфиладу огромныхъ и роскошно-убранныхъ комнатъ. Вс двери были растворены.
Въ комнатахъ, ярко освщенныхъ, не было никого.
Эрминія не могла отдать себ отчета въ странномъ волненіи, прошла со страхомъ нсколько комнатъ и вдругъ остановилась…
Ей послышались вдалек заглушаемыя рыданія. Въ конц этой анфилады комнатъ, Эрминія увидла всю прислугу отели, стоявшую на колняхъ передъ растворенной дверью.
Страшное предчувствіе волновало молодую двушку…
Вчера еще, когда она въ этотъ же часъ уходила отсюда, графиня была въ довольно отчаянномъ положеніи.
Сомнваться было нечего… эти зажженныя свчи, это мрачное молчаніе, изрдка прерываемое глухими рыданіями, все это свидтельствовало о томъ, что больная графиня приготовлялась къ смерти…. Мы скоро узнаемъ, какая таинственная связь была между ею и Эрминіей…
Молодая двушка, совершенно потерявшись, чувствовала, какъ силы ее оставляли. Она была принуждена опереться… потомъ, стараясь скрыть свои чувства и отеревъ слезы, она нетвердымъ шагомъ подошла къ двери и стала на колни посреди толпы прислужниковъ…
Въ растворенную дверь можно было видть внутренность спальни графини де-Бомениль.

VIII.

Графиня де-Бомениль, женщина лтъ тридцати-восьми, изнеможденная тяжкою болзнью, блдная, сидла на постели, поддерживаемая подушками.
Черты лица ея, нкогда блиставшія рдкой красотою, выражали глубокое грустное чувство, большіе голубые глаза, когда-то яркіе, живые, теперь, казалось, потеряли свой блескъ. Съ благодарностью и вмст съ томительной грустью графиня смотрла на аббата Леду, который пришелъ исповдать и причастить ее.
За минуту до прихода Эрминіи, графиня, понизивъ голосъ, уже и такъ истощенный ожиданіями, говорила священнику:
— Простите меня, отецъ, но въ эту торжественную минуту… я не въ силахъ не думать съ грустью объ этомъ бдномъ ребенк… она тоже дочь моя… несчастный плодъ моего проступка… совсть отмстила мн за это… ея угрызенія убили меня…
— Тише, сударыня, возразилъ аббатъ, увидавъ Эрминію, стоявшую на колняхъ въ групп слугъ:— тише, она здсь…
— Она?
— Да… только-что пришла… она стала на колни вмст съ вашими людьми…
Сказавъ это, аббатъ притворилъ двери и сдлалъ знакъ, что исповдь кончена.
— Да, я припоминаю теперь, сказала графиня: — когда Эрминія вчера уходила, я просила ее прійдти сегодня, въ это время. Докторъ правъ: голосъ этой милой двушки, ея тихое, сладкое пніе часто унимали мои страданія.
— Берегитесь, сударыня, сказалъ аббатъ, оставшись наедин съ графиней: — будьте благоразумны…
— О, да! возразила больная съ горькой улыбкой: — дочь моя ничего не подозрваетъ.
— Случай, отвчалъ аббатъ: — или, лучше сказать, сокровенная воля провиднія сблизила васъ съ этой двушкой. Безъ-сомннія, самъ Господь хотлъ подвергнуть васъ этому тяжкому испытанію.
— О, да, мой отецъ, точно тяжкому испытанію, потому-что я должна умереть, не сказавъ этой несчастной: дочь моя… Увы! я должна унести съ собой… въ могилу эту грустную тайну…
— Это священный долгъ вашъ, графиня, вы поклялись, сказалъ строго аббатъ:— не исполнить клятвы было бы святотатствомъ!…
— Нтъ, отецъ, я никогда и не думала о томъ, что можно не сдержать этой клятвы, но Господь жестоко наказываетъ меня… Я умираю и принуждена обращаться съ моей дочерью, какъ съ чужою… а она здсь, въ нсколькихъ шагахъ, за меня молится и не должна знать, что я мать ея…
— Вашъ проступокъ былъ великъ… также велико должно быть и страданіе, которымъ вы должны искупить его…
— Ахъ, отецъ мой! давно уже я страдаю за этотъ проступокъ. Врная клятв, разв я не имла твердости отречься отъ моей дочери… я не искала случая узнать, что сдлалось съ этимъ бднымъ, покинутымъ ребенкомъ. Увы!.. еслибъ случай не сблизилъ насъ, я бы и умерла, не видвъ ея уже семнадцать лтъ.
— Гршно думать такъ, сестра, сказалъ аббатъ съ благочестивымъ видомъ: — эти мысли вчера довели-было васъ до неосторожности, вовсе неблагоразумной…
— Не безпокойтесь, отецъ мой… эта женщина, за которою я вчера посылала, не можетъ подозрвать, какой интересъ имла я въ тхъ подробностяхъ, которыя только она одна могла передать мн… я сдлала это явно, безъ всякой таинственности.
— Что же вы узнали?..
— То, чего и ожидала. Я узнала, что Эрминія моя дочь…
— Но какъ можно положиться на скромность этой женщины? Разв она не могла узнать васъ?..
— Я вамъ сказала, отецъ мой, что я была въ маск, когда эта женщина помогла Эрминіи явиться на свтъ. И вчера еще, разговаривая съ нею, я легко уврила ее, что мать ребенка, о которомъ я у ней спрашивала, давно умерла.
— Еще ложь, которую я долженъ разршить вамъ, возразилъ строго аббатъ:— видите ли какъ велики слдствія вашего преступнаго желанія узнать объ этой двушк, которая, по вашей клятв, должна навсегда быть вамъ совершенно чужой?..
— Эта клятва, которую вырвали изъ меня упреки совсти, благодарность къ великодушному прощенію моей вины… я часто проклинала ее, отецъ, но всегда хранила…
— И, однакожь, даже въ эту минуту, вс мысли ваши сосредоточены на этой двушк…
— Вс? нтъ, отецъ мой, у меня есть еще и другое дитя, Эрнестина… но я не могу запретить своему сердцу биться, когда вижу Эрминію… вдь она тоже дочь моя!.. Вы хотите невозможнаго! если я съ твердостью скрываю свои чувства при вид этого бднаго созданія, если я не говорю… не смотрю на Эрминію, какъ на дочь мою, я не въ силахъ воспретить себ быть матерью…
— Вы должны меня слушать, сударыня, должны запретить этой двушк входъ въ вашъ домъ… на это есть много благовидныхъ предлоговъ, поврьте мн… поблагодарите ее за услуги… и…
— Нтъ, никогда! у меня на это не достанетъ твердости… Разв уже недовольно того, что другое дитя мое, далеко отъ меня, оплакиваетъ страшную кончину своего отца и, можетъ-быть, подобно мн готова умереть!.. Бдняжка! она ухала отсюда такой больной, слабой. О! нтъ матери, которая была бы достойна сожалнія боле меня!..
И дв крупныя капли горячихъ слезъ брызнули изъ глазъ графини де-Бомениль.
— Успокойтесь, дочь моя! сказалъ вкрадчивымъ голосомъ аббатъ: — не отчаивайтесь такъ, возложите надежду на Бога… Его милосердіе велико… Онъ вознаградитъ васъ за ваши страданія… Благодаря Бога, ваше здоровье хотя очень-худо, но еще отчаиваться нечего…
Графиня де-Бомениль печально покачала головой.
— Нтъ, отецъ мой, сказала она: — я чувствую, что я очень, очень-слаба, но, исполнивъ послдній священный долгъ, я стала покойне… О, еслибъ я не думала о моихъ дтяхъ, я умерла бы совершенно спокойно.
— Я понимаю васъ: будущность вашей дочери… законной, конечно… я о ней только и долженъ говорить вамъ, сказалъ сладкимъ голосомъ аббатъ, взвшивая каждое слово и внимательно наблюдая за физіономіей графини: — ея будущность васъ безпокоитъ… и вы правы… бдное дитя, останется сиротой… въ такихъ лтахъ!..
— О, да! матери никто не замнитъ!..
— Въ такомъ случа, возразилъ аббатъ:— зачмъ же медлить?.. почему не обезпечить счастія дочери?.. отъ-чего вы не позволите мн представить вамъ этого молодаго человка, такого благочестиваго, такого добраго, скромнаго, о которомъ я не разъ говорилъ вамъ? Ваше материнское сердце должно бы давно оцнить это сокровище христіанскихъ добродтелей… Вы вдь уврены въ повиновеніи вашей дочери, такъ могли бы написать ей нсколько строкъ и предложить ей избрать мужемъ Селестина де-Макрёза. Я передамъ ей эти строки… и ваша дочь будетъ имть супруга, избраннаго ей Богомъ, потому-что…
— Остановитесь, отецъ мой, перебила аббата больная, не будучи въ силахъ скрывать тяжкаго впечатлнія, которое производилъ на нее этотъ разговоръ:— я уже сказала вамъ, что не сомнваюсь въ достоинствахъ этого молодаго человка, но Эрнестин еще нтъ шестнадцати лтъ… я не хочу заране опредлять ея будущности, не хочу заставлять ее избрать мужемъ того, кого она вовсе не знаетъ. Она такъ любитъ меня, такъ уважаетъ, что могла, бы пожертвовать собой для моей послдней воли…
— Оставимъ этотъ разговоръ, сказалъ аббатъ съ недовольнымъ видомъ: — предлагая на вашъ выборъ г. де-Макрёза, я хотлъ только избавить васъ отъ безпокойства объ участи милой вамъ Эрнестины, а вы стали мн говорить о пожертвованіи… Страшитесь, напротивъ, чтобъ дочь ваша не сдлалась жертвой какого-нибудь недостойнаго супруга, человка развратнаго, мота, нечестивца. Вы не хотите прямо опредлить судьбы вашей дочери, но кто будетъ руководить ея выборомъ, если, къ-несчастію, она потеряетъ васъ? Не родственники ли ея, люди вчно-беззаботные, эгоисты? Или, можетъ-быть, простодушное, доврчивое дитя, она сама покорится слпому влеченію сердца?.. И тогда, о! я трепещу при этой мысли! какому горю, какимъ страданіямъ несчастная подвергнетъ себя. Подумайте о тысяч претендентовъ на ея руку… несметное богатство, которое вы ей оставляете, соберетъ множество ихъ вокругъ нея. Поврьте мн, предупредите угрожающую ей опасность благоразумнымъ выборомъ.
— Извините, отецъ мой, возразила графиня, встревоженная и желавшая окончить этотъ тягостный разговоръ:— извините, я чувствую себя очень слабой, я цню участіе, которое вы принимаете въ Эрнестин и исполню мои материнскія обязанности, сколько это отъ меня зависитъ… Будьте уврены, что ни одно изъ вашихъ словъ не пропадетъ даромъ. Дай только Богъ, чтобъ мн достало силы и времени что-нибудь сдлать.
Аббатъ Леду былъ слишкомъ-хитеръ, слишкомъ-остороженъ и потому боле не настаивалъ о выбор де-Макрёза въ мужья Эрнестин и сказалъ только съ сокрушеннымъ сердцемъ:
— Молите Бога, дочь моя, чтобъ Онъ помогъ вамъ, Онъ просвтитъ васъ, будьте покойны и не отчаивайтесь… До завтра, сестра, до завтра…
— Завтра принадлежитъ Богу, грустно отвчала больная.
— Я буду молить Его продолжить дни ваши, сказалъ аббатъ, и вышелъ.
Графиня де-Бомениль тотчасъ же позвонила. Явилась ея горничная.
— Мадмуазель Эрминія здсь?
— Здсь, сударыня.
— Попроси ее ко мн…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эрминія, блдная, печальная, но, по-видимому, спокойная, вошла въ спальню графини де-Бомениль, держа въ рукахъ свою нотную тетрадь.
— Вамъ было угодно меня видть, графиня, сказала она съ уваженіемъ.
— Да! у меня есть къ вамъ просьба, отвчала больная, придумывая средства какъ-нибудь подозвать дочь ближе къ себ.
— Что прикажете, графиня? спросила двушка, потупляя глаза.
— Мн нужно кое-что написать… такъ… нсколько строкъ, но у меня не достаетъ силъ. Не можете ли вы быть моимъ секретаремъ на эту минуту?..
— О, съ большимъ удовольствіемъ, графиня, живо проговорила Эрминія.
— Благодарю васъ.
— Прикажете подать все, что нужно для письма? спросила тихо молодая двушка.
— Не безпокойтесь, я позову кого-нибудь. Мн не хотлось бы затруднять васъ, отвчала несчастная мать, желая, однакожь, отъ души остаться наедин съ дочерью.
— О, въ этомъ нтъ никакого труда, графиня, прошу васъ только сказать, гд я найду все, что вамъ нужно?
— Вонъ тамъ, на стол, у фортепьяно… зажгите также и свчку. Лампа какъ-то темна… Но, право, я употребляю во зло вашу доброту, сказала графиня, въ то время, какъ ея дочь спшила зажечь свчу и подать бумагу и перья.
Графиня судорожно взяла изъ рукъ Эрминіи перо и листочикъ бумаги, который положила себ на колни. Она попробовала написать нсколько словъ, но не могла, перо выпало изъ рукъ ея.
Опустившись на подушку, бдная женщина старалась удержать глубокій вздохъ и насильственно улыбнулась.
— Я слишкомъ понадялась на свои силы, сказала она.— Вижу, что должна принять ваше милое предложеніе.
— Вы такъ долго оставались въ постели, графиня, немудрено, что очень ослабли.
— Это правда. Позвольте же, я вамъ продиктую… Но снимите, пожалуйста, шляпку: вамъ будетъ удобне, легче, сказала графиня, — эта шляпка скрывала нсколько лицо дочери.
Эрминія сняла шляпку, и больная, пожирая глазами дочь, съ материнской гордостью любовалась ея прелестной головкой.
— Я готова, графиня, сказала двушка, садясь за столъ.
— Такъ пишите, пожалуйста, вотъ что, сказала больная и продиктовала слдующія строки:
‘Мадамъ де-Бомениль почтетъ себя крайне обязанною маркизу де-Мэльфору, если онъ возьметъ на себя трудъ зайдти къ ней тотчасъ же… Хоть бы это было даже въ очень-позднее время…
‘Мадамъ де-Бомениль, чувствуя себя очень-слабой, принуждена прибгнуть къ чужой помощи, чтобъ написать эту записку маркизу де-Мэльфору, котораго она сметъ уврить въ своемъ глубокомъ уваженіи.’
По-мр-того, какъ графиня диктовала эту записку, сердце ея сжималось отъ одной изъ тхъ чрезвычайно-дтскихъ, но сильно-томительныхъ мыслей, которыя могутъ раждаться только въ голов матери.
Графиня была поражена простотой и изяществомъ манеръ Эринніи, съ гордостью слушала ее, признавала въ ней первоклассное музыкальное дарованіе и съ безпокойствомъ, со страхомъ спрашивала себя — было ли воспитаніе двушки полно, не пренебрегли ли чмъ-нибудь въ пользу ея таланта?
Въ эту минуту, мадамъ де-Бомениль думала: — уметъ ли дочь ея правильно писать? красиво ли она пишетъ?
Такимъ-образомъ, графиня, казалось, не ршалась взглянуть на письмо, которое Эрминія писала, наконецъ, она не удержалась отъ искушенія.
— Написали? спросилаона.
— Да, графиня.
— Дайте взглянуть такъ ли… написано… имя… имя мосьё де-Мэльфора? я и забыла сказать вамъ, какъ оно пишется.
Эрминія подала письмо. Графиня была изумлена. Письмо было написано не только совершенно правильно, но и почеркъ его былъ необыкновенно красивъ.
— Безподобно. Я никогда не видала такой красивой руки, сказала быстро мадамъ де-Бомениль:— напишите, пожалуйста, на адрес такъ:
Господину маркизу де-Мэльфору, въ Улиц-де-Мартиръ, No 45.
Графиня позвала свою любимую горничную и сказала:
— Возьмите карету, мадамъ Дюпонъ, и отвезите сами это письмо по адресу. Если маркиза нтъ, но вамъ скажутъ, что онъ скоро воротится, такъ вы его подождите…
— Но, отвчала горничная, удивленная приказаніемъ, которое могъ бы исполнить и всякій другой: — но, графиня, если я вамъ на что-нибудь понадоблюсь… а…
— Сдлайте прежде это, возразила мадамъ де-Бомениль:— мадмуазель Эрминія будетъ такъ добра, что, въ случа нужды, поможетъ мн.
Эрминія поклонилась въ знакъ согласія, и когда графиня отдавала приказанія своей горничной, внимательно посмотрла на мать. Въ ея глазахъ выражалась нжность и вмст безпокойство.
— Только украдкой, думала она: — я осмливаюсь смотрть на нее, а вдь она мн мать. О, дай Богъ, чтобъ она никогда не догадалась, что я знаю печальную тайну моего рожденія!

IX.

Невозможно передать, какое счастіе выразилось на лицъ графини де-Бомениль, когда она увидала, что горничная вышла.
Бдная мать знала, что теперь она цлый часъ пробудетъ наедин съ дочерью.
Легкая краска оттнила блдное лицо ея, глаза, до того потухшіе, лихорадочно заблистали, казалось, она ожила. Такъ сверхъестественно было усиліе, которое она сдлала, чтобъ воспользоваться случаемъ поговорить съ своей дочерью, можетъ-быть, въ послдній разъ.
Эрминія сидла, потупивъ глаза, полные слезъ.
— Будьте такъ добры, дайте мн пять или шесть ложечекъ капель, вонъ изъ той стклянки, что на камин, сказала наконецъ мадамъ де-Бомениль.
— Но, графиня, возразила съ безпокойствомъ Эрминія: — вы, вроятно, забыли, что докторъ запретилъ вамъ принимать боле двухъ или трехъ самыхъ маленькихъ ложечекъ этихъ капель. Мн кажется, вчера онъ вамъ именно это совтовалъ.
— Да, но я чувствую себя гораздо-лучше, и думаю, что этотъ пріемъ придастъ мн силы…
— Вамъ лучше? спросила Эрминія, не зная, врить ли словамъ графини,
— Разв вы сомнваетесь въ этомъ?
— Я… графиня…
— Конечно, давишняя печальная церемонія навела на васъ ужасъ, но вдь это было сдлано только изъ предосторожности… мн хотлось исполнить этотъ священный долгъ, чтобъ быть готовою предстать предъ лицо Всевышняго. Отъ-этого мн сдлалось гораздо-легче. Я стала гораздо-покойне и полагаю, что пріемъ нсколькихъ капель этого лекарства совершенно подкрпитъ меня. Я могла бы еще разъ послушать васъ. Ваше пніе столько разъ утишало мои страданія, разсевало мою грусть. А вы не хотите мн дать этого лекарства, прибавила графныя, улыбаясь.
— Если вы этого непремнно требуете, отвчала Эрминія:.— я сейчасъ налью…
И молодая двушка, подумавъ, что нсколько большій или меньшій пріемъ крпительнаго не можетъ имть дурныхъ послдствій, налила четыре ложечки въ чашку и подала графин.
Мадамъ де-Бомениль, принимая чашку, какъ-будто ненарочно дотронулась до руки дочери. Она была такъ счастлива, что ея дочь была подл нея… Эрминія, наклонившись къ подушк матери, держала подносъ, чтобъ принять снова чашку. Больная пила лскарство медленно, каплю за каплей, и потомъ опустилась въ изнеможеніи на подушку.
— Вы устали, графиня?
— Да, немножко!.. Мн кажется, что еслибъ я могла сидть, мн было бы лучше, но я такъ слаба, что не могу держаться…
— Обопритесь на меня, сказала нершительно Эрминія: — можетъ-быть, вамъ… будетъ не такъ тяжело сидть…
— О, я была бы очень рада… но… но боюсь васъ безпокоить… право, вы такъ добры ко мн, отвчала больная, стараясь скрыть радость, которую доставилъ ей успхъ материнской хитрости.
Эрминія не могла отвчать. Сердце ея было полно нжной любви къ матери. Она сла у изголовья постели и графиня положила голову на грудь дочери.
При этомъ сближеніи, об он невольно вздрогнули, но ни та, ни другая не могла этого замтить. Иначе, можетъ-быть, мадамъ де-Бомениль, не смотря на свою клятву, высказала бы свою тайну, или, можетъ-быть, она увидала бы во взгляд Эрминіи, что ей тоже извстна тайна — ея рожденія.
— Нтъ, нтъ, прочь эта преступная слабость, думала въ эту минуту мадамъ де-Бомениль, удерживая порывы своего сердца: — нтъ, пусть это несчастное дитя никогда не узнаетъ печальной тайны, я дала клятву и должна сдержать ее. Разв съ меня не довольно неожиданнаго блаженства — наслаждаться милой заботливостью, которою она меня окружаетъ по доброт своего сердца, можетъ-быть, по тайному предчувствію.
— Нтъ, лучше умереть, думала въ свою очередь Эрминія: — лучше умереть, чмъ заставить мать мою подозрвать, что мн извстна тайна, которую она до-сихъ-поръ скрываетъ. Впрочемъ, можетъ-быть, она и сама не знаетъ… Можетъ-быть, одинъ случай сблизилъ меня теперь съ нею, можетъ-быть, въ ея глазахъ я ей чужая, совершенно чужая?..
И мать и дочь, об глотали слезы, желая скрыть ихъ. Об он старались собрать свое мужество, одна — напоминая себ о данной клятв, другая, — находя силу въ самоотверженіи, смшанномъ съ глубокой чувствительностью и гордостью.
— Благодарю васъ, мадмуазель Эрминія, сказала наконецъ мадамъ де-Бомениль, не смя, однакожь, взглянуть на дочь: — мн гораздо лучше…
— Позвольте мн поправить подушки, графиня. Вамъ будетъ ловче лежать.
— Какъ вы добры, мадмуазель Эрминія!
Бдная мадамъ де-Бомениль была очень-довольна этимъ предложеніемъ, потому-что оно заставляло Эрминію пробыть еще нсколько минутъ близь нея.
Мадмуазель Эрминія… графиня… Невозможно передать, съ какимъ страннымъ выраженіемъ мать и дочь обмнивались между собою этими церемонными названіями, которыя никогда не казались имъ обимъ столь ничтожными, столь холодными!
— Еще разъ благодарю васъ, сказала графиня: — я чувствую себя все лучше и лучше, благодаря вашей милой заботливости… да и крпительное, кажется, нсколько помогло мн… Мн кажется даже, что я почти совершенно здорова… Вроятно, ныншнюю ночь я буду спать покойно.
Эрминія бросила грустный взглядъ на свою шляпку.
Она боялась, чтобъ графиня не отпустила ее еще до возврата горничной. Можетъ-быть, уже графиня не хотла заставлять ее играть на фортепьяно.
Однакожь, не желая отказаться отъ послдней надежды, молодая двушка кротко спросила у своей матери:.
— Вчера вы просили меня, графиня, принести что-нибудь изъ ‘Оберона’… не знаю… угодно ли вамъ будетъ сегодня прослушать?..
— О да, непремнно. Вы знаете, какъ ваше пніе, ваша игра утишаютъ мою боль. А сегодня мн такъ хорошо, такъ хорошо, что слушать васъ мн будетъ истиннымъудовольствіемъ…
Эрминія снова взглянула на графиню де-Бомениль и была поражена перемной, которая выразилась на лиц ея. За нсколько времени блдное, изнеможденное, теперь оно было спокойно, весело и даже легкая краска появилась на щекахъ его.
При этомъ странномъ превращеніи разсялись вс страшныя предчувствія молодой двушки, надежда оживила ея сердце. Ей казалось, что мать ея спасена однимъ изъ тхъ неожиданныхъ переворотовъ, которые часто случаются во всхъ болзняхъ.
Совершенно счастливая, покойная, она взяла ноты и сла за фортепьяно.
Надъ фортепьяно вислъ портретъ двочки лтъ пяти или шести, которая играла съ огромной собакой. Она не была хороша, но ея дтское личико выражало необыкновенную прелесть, кротость и простодушіе.
Это былъ портретъ Эрнестины де Бомениль, законной дочери графини, писанный десять лтъ назадъ.
Эрминія еще прежде угадала, кто былъ оригиналомъ этого портрета, и нсколько разъ украдкой бросала кроткій, нжный взглядъ на свою маленькую сестру, которую она не знала и, можетъ-быть, никогда не должна была знать.
Подъ вліяніемъ этого чувства, Эрминія и теперь, взглянувъ на портретъ, не могла удержаться отъ судорожнаго волненія, нсколько минутъ не могла оторвать отъ него глазъ своихъ, и машинально открывала фортепьяно.
Мадамъ де-Бомениль, внимательно слдившая за всми движеніями дочери, видла, съ какимъ удовольствіемъ она разсматривала портретъ Эрнестины.
— Бдная Эрминія, думала графиня:— у нея есть мать… сестра… и она никогда не должна узнать этихъ сладкихъ словъ: маменька… сестра моя.
Потомъ, быстро отеревъ сбжавшую на щеку слезу, она громко сказала дочери:
— Это… дочь моя… Не правда ли, какое кроткое, милое личико?
Эрминія вздрогнула, какъ-будто ее поймали въ какой-нибудь вин, покраснла и тихо сказала:
— Извините, графиня… но… я…
— О, смотрите на нее, смотрите, перебила графиня: — она теперь хоть и выросла и перемнилась… но въ ней сохранился этотъ взглядъ, кроткій, откровенный, конечно, она далеко не такъ хороша, какъ вы, почти невольно прибавила несчастная мать съ тайной гордостью. Она была совершенно счастлива тмъ, что могла соединить обихъ дочерей своихъ въ этомъ сравненіи: да! она далеко не такъ хороша, какъ вы, но въ ея лиц, какъ и въ вашемъ, такъ много неуловимой прелести. Бдняжка!.. что-то съ ней теперь? Лучше ли ей?
— Разв вы, графиня, серьёзно безпокоитесь на счетъ ея здоровья?
— Да! она заболла во время своего роста… Она такъ быстро росла! Мы очень за нее боялись… Доктора послали ее въ Италію, куда я не могла за ней хать, потому-что не могла встать съ постели. Благодаря Бога, послднія письма ея меня очень успокоиваютъ. Она пишетъ каждый день. Это журналъ всей ея жизни. Какъ простодушны, какъ нжны, какъ трогательны эти письма. Я прочту вамъ нкоторыя изъ нихъ и вы полюбите Эрнёстину, какъ-будто бы вы ее знали.
— О, я не сомнваюсь и благодарю васъ за это общаніе, вскричала Эрминія, не скрывая своей радости:— если послднія извстія мадмуазель Эрнестины успокоиваютъ васъ, такъ вы напрасно боитесь за нее… Въ юности такъ много силъ, графиня! Притомъ же, прекрасное солнце Италіи, говорятъ, такъ живительно!..
Горькая мысль мелькнула въ голов мадамъ де-Бомениль.
Думая о дорогомъ путешествіи, о безмрныхъ издержкахъ, которыя принесены въ жертву слабому здоровью Эрнестины и внимательной заботливости о ней, графиня спрашивала себя, что стала бы длать Эрминія, бдное, покинутое дитя, еслибъ она была въ такомъ же болзненномъ-состояніи, какъ Эрнестина, и еслибъ единственнымъ способомъ сохраненія жизни своей ей оставался этотъ долгій вояжъ, сопряженный съ такими огромными издержками, доступными только людямъ богатымъ.
При этой мысли, мадамъ де-Бомениль почувствовала боле, чмъ когда-нибудь, желаніе узнать, какъ Эрминія преодолвала вс трудности, вс случайности своего тяжкаго положенія, съ-тхъ-поръ, какъ была оставлена матерью, до той минуты, когда случай сблизилъ мать и дочь самымъ неожиданнымъ образомъ.
Но какъ, не измняя себ, могла мадамъ ле-Бомениль вызвать дочь свою на откровенность? Какому страданію, какой грусти могла она подвергнуться, слушая разсказъ-дочери!
Эти-то причины удерживали ее до-сихъ-поръ отъ всхъ вопросовъ о прошедшей жизни Эрминіи.
Но въ настоящую минуту, мадамъ, де-Бомениль ршилась спросить дочь свою обо всемъ, она ршилась,— можетъ-быть, потому-что предчувствовала въ своемъ сомнительномъ облегченіи скорый конецъ, можетъ-быть, потому-что была не въ силахъ доле противиться чувству материнской нжности, чувству, которое, въ-слдствіе многихъ подробностей этого свиданія матери съ дочерью, достигло своего высочайшаго развитія.

X.

Между-тмъ, какъ графиня де-Бомениль придумывала средства навести Эрминію на разговоръ о ея прошедшей жизни, молодая двушка стоя перебирала ноты и дожидалась, когда графиня пригласитъ ее ссть за фортепьяно.
— Я могу показаться вамъ очень-странной, сказала мадамъ де-Бомениль:— знаете, мн хотлось бы лучше слушать васъ самихъ, чмъ музыку… уже около десяти часовъ… Это обыкновенное время моего кризиса… Можетъ-быть, сегодня онъ и не случится, если мн все будетъ такъ же легко, какъ теперь. Иначе, мн будетъ очень-досадно на то, что я слишкомъ-рано прибгла къ средству, которое успокоивало столько разъ мои страданія. Но это еще не все… вы, пожалуй, назовете меня не только странной, но и любопытной, можетъ-быть, нескромной.
— Почему же, графиня?
— Сядьте, пожалуйста, здсь, поближе ко мн… разскажите мн, какъ это вы… въ такихъ юныхъ лтахъ… вдь вамъ, я думаю, не боле семнадцати или восьмнадцати?
— Да, мн восьмнадцатый годъ…
— Какъ же это вы въ эти лта сдлались такой превосходной музыкантшей?
— Вы слишкомъ-снисходительны, графиня, впрочемъ, я, съ-дтства люблю музыку, имла къ ней способность и очень-легко выучилась немножко играть…
— Кто же былъ вашимъ учителемъ? Гд вы учились?..
— Въ пансіон…
— Въ Париж?..
— Нтъ, я не все время была въ пансіон, въ Париж…
— Гд же вы были до прізда въ Парижъ?
— Въ Бове. Тамъ я жила до десяти лтъ.
— А потомъ?
— Потомъ меня отдали въ пансіонъ въ Париж.
— И вы долго въ немъ оставались?
— До семнадцатаго года.
— И потомъ вышли?..
— Да, выйдя изъ пансіона, я стала давать уроки музыки.
— И у васъ было… Но, право, мн стыдно за мою нескромность… Но она можетъ быть нсколько простительна… Я принимаю въ васъ живйшее участіе.
— О, мн самой пріятно отвчать вамъ со всмъ чистосердечіемъ. Вы такъ милостивы ко мн, графиня.
— Ну, такъ скажите же мн, у кого вы жили по выход изъ пансіона?
— Мн не у кого, было жить.
— Какъ! у васъ не было никого родныхъ? спросила графиня съ истинно-героическимъ спокойствіемъ.
— У меня вовсе нтъ родныхъ, отвчала Эрминія съ такою же твердостью.
— Какъ ваша фамилія?
— У меня нтъ и фамиліи, отвчала двушка, и подумала: ‘да, точно, она не подозрваетъ, что я дочь ей. Иначе у ней не достало бы силы сдлать подобный вопросъ’.
— Въ такомъ случа, съ кмъ же вы живете теперь?
— Одна, графиня.
— Какъ, совершенно одна?
— Да.
— Простите мн… но… но въ ваши лта… такое положеніе, мн кажется, очень-рдко… Имете ли вы, по-крайней-мр, достаточно уроковъ?
— О, да, графиня, мужественно отвчала Эрминія.
— Удивительно!
— Что прикажете длать, графиня? Судьбы не избираютъ, остается только за нею слдовать… Съ твердостію, съ трудолюбіемъ можно жить, если не блестящимъ образомъ, по-крайней-мр хоть покойно и счастливо.
— Счастливо! вскричала мадамъ де-Бомениль съ радостью, которой не могла удержать:— такъ вы счастливы?
Въ лиц и въ голос графини выразилось столько блаженства, что въ голов Эрминіи явились новыя сомннія.
— Вроятно, она не знаетъ, что я дочь ея, думала Эрминія: — иначе, зачмъ бы ей знать, счастлива ли я? Но все равно, если она знаетъ, что я ея дочь, я должна уврить ее въ своемъ счастіи, чтобъ избавить ее отъ печали, можетъ-быть, отъ угрызеній совсти.
‘Если она считаетъ меня чужою, я все таки уврю ее въ моемъ довольств… Она не должна думать, что я желаю возбудить ея сожалніе, жалость… О, моя гордость возмущается при одной мысли…’
— Такъ вы счастливы? Дйствительно счастливы? сказала мадамъ де-Бомениль, услышавъ это признаніе, столь драгоцнное ея материнскому сердцу.
— Да, графиня, отвчала двушка почти веселымъ голосомъ: — очень счастлива.
Видя прекрасное лицо дочери, блиставшей красотой, юностью и невинной веселостью, графиня сдлала страшное усиліе, чтобъ не измнить себ.
— Не смйтесь надъ моими вопросами, сказала она, подражая веселости своей дочери: — не смйтесь, потому-что, по-несчастію, намъ, привыкшимъ къ удобствамъ жизни, къ роскоши, многое кажется страннымъ, непонятнымъ, на-примръ, вотъ вы… какъ вы устроились по выход изъ пансіона?
— О, тогда я была богата, графиня! отвчала улыбаясь Эрминія.
— Богата?
— Да, богата! Черезъ два года посл того, какъ меня отдали въ пансіонъ въ Париж… за меня перестали платить… Мн было тогда двнадцать лтъ… Содержательница пансіона очень меня любила. Однажды она мн сказала: ‘мн перестали платить за васъ, но, дитя мое, я все-таки не оставлю васъ’.
— Безподобная женщина!
— О, лучшая изъ женщинъ! но, къ-несчастію, она боле не существуетъ, отвчала грустно Эрминія, между-тмъ, не желая оставлять графиню подъ вліяніемъ грустнаго чувства, она прибавила:
— Но эта добрая женщина не подумала о моемъ главномъ порок… Я должна все разсказать вамъ, вдь вы хотите, чтобъ я была съ вами откровенною. У меня есть странный недостатокъ, гадкій порокъ…
— У васъ порокъ? полноте!
— Увы, графиня, страшный порокъ — гордость.
— Гордость?
— Да, да — гордость. Поэтому-то, когда содержательница пансіона предложила мн изъ милосердія остаться у нея… моя дтская гордость возмутилась… Я сказала, что соглашусь на это предложеніе только съ условіемъ… платить моими трудами за то, что она предлагала мн даромъ.
— Въ двнадцать лтъ такая гордость! Но какой же трудъ вы на себя приняли?
— Я повторяла музыкальные уроки съ тми изъ моихъ подругъ, которыя были слабе меня въ музык, потому-что, по возрасту, я уже довольно недурно играла на фортепьяно… Я всегда имла страсть къ музык…
— И содержательница пансіона приняла ваше предложеніе?
— Съ радостью, графиня. Моя ршительность ее тронула.
— Я думаю!..
— Съ этой минуты, благодаря моей благодтельниц, у меня было много ученицъ, многія изъ нихъ были гораздо-старше меня годами. Видите ли, графиня, у меня везд гордость, всегда гордость. Сначала я учила такъ… шутя… по дтской прихоти, но потомъ у меня явилось истинное къ этому призваніе, которое въ-послдствіи послужило мн безцннымъ источникомъ для моего существованія. Въ четырнадцать лтъ я была помощницей музыкальной учительницы. Мни дали тысячу двсти франковъ жалованья… Представьте же себ ту сумму, которую я собрала до того времени, когда, наконецъ, вышла изъ пансіона. Мн было тогда шестнадцать лтъ съ половиной. Въ пансіон я издерживала очень немного… только на свое содержаніе.
— Бдное дитя! въ эти лта такое трудолюбіе, такая благородная гордость, сказала графиня и не могла удержать слезъ, которыя обильно полились изъ глазъ ея.
— Но зачмъ же вы оставили пансіонъ? прибавила она.
— Моя добрая благодтельница умерла, другая замнила ее, но эта другая, увы! вовсе не походила на прежнюю. Однакожь, она предложила мн остаться въ пансіон на тхъ же условіяхъ, на какихъ я была. Я согласилась, но черезъ два мсяца… мой гадкій порокъ… и моя сумасшедшая голова заставили меня выйдти…
— Отъ-чего же?
— Сколько прежняя содержательница пансіона была со мной добра и ласкова, столько новая была повелительна и груба… Однажды…
Эрминія остановилась и прекрасное лицо ея, при этомъ воспоминаніи, покрылось живымъ румянцемъ.
— Однажды, повторила она: — эта женщина сдлала мн одинъ изъ тхъ упрековъ, которые глубоко ранятъ сердце: она сказала мн…
— Что вамъ сказала эта злая женщина? быстро спросила мадамъ де-Бомениль, потому-что Эрминія не осмливалась повторить передъ графиней, не опечаливъ ее, тхъ жосткихъ, унизительныхъ словъ, которыя высказала ей содержательница пансіона:
Вы слишкомъ горды для незаконной дочери Богъ-знаетъ кого!
— Что она сказала вамъ? повторила мадамъ де-Бомениль.
— Простите, графиня, я не могу повторить этихъ жестокихъ словъ… Если я не позабыла ихъ, по-крайней-мр простила… На другой же день я оставила пансіонъ, взявъ съ собой свое маленькое богатство, плодъ моихъ уроковъ. Съ помощью его, я устроилась и съ-тхъ-поръ жила одна… въ моей квартир…
Эрминія произнесла эти слова, въ моей квартир съ такимъ важнымъ, довольнымъ и гордымъ видомъ, что мадамъ де-Бомениль, съ полными отъ слезъ глазами, съ улыбкой на устахъ, схватила и пожала руку молодой двушки, сидвшей у ея изголовья.
— И я уврена, моя гордая собесдница, что ваша квартира прекрасна.
— О, въ этомъ случа, графиня, для меня нтъ ничего слишкомъ-изящнаго…
— Въ-самомъ-дл? ну, а сколько же комнатъ въ нашей квартиръ? спросила, улыбаясь, графиня.
— Одна… и еще прихожая… выходитъ въ садъ… моя комната очень-мала, и потому я могла себ позволить украсить ее только хорошенькимъ ковромъ и обоями, повсить персидскія занавски. У меня одно только кресло, но оно обито бархатомъ, и притомъ этотъ бархатъ вышитъ шелкомъ… мной-самой, разумется… У меня очень-мало вещей, но за то все выбрано со вкусомъ, я въ этомъ уврена! Но это еще не все… у меня было честолюбіе и я скоро осуществлю его…
— Какое же это честолюбіе?
— Мн хочется имть маленькую двочку, которая бы служила мн, такъ… двочку лтъ тринадцати или четырнадцати, которую бы я могла исторгнуть изъ жалкаго положенія и которая бы со мной была счастлива. Мн говорили уже объ одной сиротк. Ей только двнадцать лтъ, у нея, сказали, предоброе сердце, характеръ самый кроткій. Я буду очень счастлива, когда возьму ее къ себ въ услуженіе… Притомъ же, это будетъ вовсе не пустая, не глупая прихоть. Она можетъ провожать меня, когда я пойду давать уроки. Вы знаете, графиня, что значитъ идти женщин одной…
Эрминія не могла кончить фразы, стыдливыя слезы блеснули на ея рсницахъ, когда она вспомнила о грубомъ преслдованіи де-Равиля. Молодая двушка нердко подвергалась подобнымъ встрчамъ, не смотря на свою скромность и гордое достоинство, которое ярко отражалось на лиц ея.
— Я понимаю васъ, дитя мое, сказала мадамъ де-Бомениль съ чувствомъ:— но ваши уроки? кто вамъ достаетъ ихъ? Можетъ-быть, иногда у васъ и не бываетъ уроковъ?
— Рдко, графиня, на-примръ, лтомъ, когда многія изъ моихъ ученицъ узжаютъ въ деревни. Тогда я прибгаю къ другимъ средствамъ: вышиваю или сочиняю что-нибудь… притомъ, я очень дружна со многими моими пансіонскими, подругами. Вотъ именно одна изъ нихъ и послала меня къ жен вашего доктора, который искалъ какую-нибудь нсколько порядочную музыкантшу къ вамъ, графиня…
Въ эту минуту Эрминія, которая начала свой разсказъ, сидя на стул у постели матери, уже сидла на ея постели… и почти въ ея объятіяхъ.
Он об почти безсознательно уступили могущественному порыву чувствъ, потому-что мадамъ де-Бомениль, посадивъ Эрминію подл себя, увлеклась и держала руку дочери во все время этого простаго и трогательнаго разсказа…
Такимъ-образомъ, по-мр-того, какъ Эрминія разсказывала графин де-Бомениль исторію своей прошедшей жизни, она чувствовала сначала, что рука матери сжимала ея руку, потомъ больная привлекала ее къ себ все ближе, ближе, такъ-что, наконецъ, рука ея обвилась вокругъ шеи дочери…
Наконецъ, не въ силахъ боле противиться материнской нжности, мадамъ де-Бомениль схватила очаровательную головку Эрминіи, и, не произнеся ни одного слова, покрыла ее страстными поцалуями и слезами.
Мать и дочь долго оставались въ этомъ нмомъ, лихорадочномъ забытьи.
Вроятно, ихъ общая тайна, сохраняемая до-сихъ-поръ съ такимъ трудомъ, въ эту минуту высказалась бы совершенно, еслибъ об он вдругъ не опомнились, услыхавъ стукъ у дверей спальной.
Мадамъ де-Бомениль, въ ужас отъ клятвопреступленія, которое она готова была совершить, по счастію скоро оправилась. Смущенная, не зная, какъ объяснить дочери этотъ безумный порывъ нжности, она, наконецъ, сказала прерывающимся голосомъ:
— Простите, простите мн, дитя мое, это увлеченіе… но вдь я мать… дочь моя далеко… ея отсутствіе страшно печалитъ меня… какъ слаба голова моя… въ самозабвеніи… мн казалось, что… это она — моя дочь, которую я оплакиваю… мн казалось, что это ее я сжимаю въ своихъ объятіяхъ. Будьте снисходительны къ этому материнскому заблужденію… надо имть сожалніе къ бдной матери, которая должна умереть и не можетъ въ послдній разъ обнять дитя свое!..
— Умереть? вскричала двушка, поднявъ лицо, облитое слезами и со страхомъ смотря на мать.
Но, услышавъ снова стукъ у дверей, Эрминія быстро отерла слезы и употребила всю силу, чтобъ казаться совершенно-спокойною,
— Вотъ уже второй разъ стучатся въ дверь, сказала она.— Отворите.
Горничная вошла и сказала:
— Какъ вы изволили приказать, графиня, я дождалась маркиза де-Мэльфора.
— Ну, что жь? прійдетъ ли онъ? быстро спросила мадамъ де-Бомениль.
— Господинъ маркизъ ожидаетъ въ гостиной.
— О, благодарю Бога, прошептала графиня, смотря на дочь свою:— небо вознаграждаетъ меня за то, что я сохранила клятву. Сію минуту вы введете сюда маркиза, сказала она горничной.
Эрминія, глубоко встревоженная, чувствовала, что присутствіе ея здсь теперь лишнее и взяла шляпку, чтобъ удалиться. Графиня не сводила съ нея глазъ.
Она видла дочь свою, можетъ-быть, въ послдній разъ, несчастная, она чувствовала, что силы ея совершенно истощились въ насильственномъ напряженіи.
Однакожь, мадамъ де-Бомениль имла твердость съ увренностью сказать Эрминіи:
— До завтра… мадмуазель Эрминія… завтра мы съиграемъ Оберона… Вы будете такъ добры, что прійдете пораньше. Не правда ли?
— Да, графиня.
— Мадамъ Дюпонъ, проводите мадмуазель Эрминію и попросите ко мн маркиза.
И, слдуя грустнымъ взглядомъ за дочерью, которая подходила къ дверямъ спальни, мадамъ де-Бомениль не могла удержаться, чтобъ не сказать ей еще разъ:
— Прощайте, мадмуазель Эрминія.
— Прощайте, графиня, отвчала двушка.
Этими холодными, церемоніальными словами высказали свое отчаяніе оба бдныя существа, которыя, быть-можетъ, видлись въ послдній разъ.
Мадамъ Дюпонъ провела Эрминію, обойдя гостиную, въ которой дожидался де Мэльфоръ.
— Вы забыли свой зонтикъ, сказала горничная съ участіемъ, когда Эрминія уже выходила на лстницу, — а онъ будетъ вамъ очень нуженъ. Дождь такъ и льетъ.
— Благодарю васъ, отвчала Эрминія, воротившись взять зонтикъ, который она позабыла у дверей прихожей.
Дйствительно, дождь былъ проливной: но молодая двушка, погруженная въ тайную грусть свою, едва замтила, что ночь была темна, что дождь падалъ крупными и частыми каплями, когда она, одна-одинехонька, въ эту страшную погоду, въ это позднее время и въ такой безлюдной части города принуждена была идти въ свое двственное жилище.

XI.

Маркизъ де-Мэльфоръ дожидался, какъ мы сказали, въ зал.
На лиц горбуна не видно было обидной насмшки, напротивъ, въ его чертахъ выражались глубокая грусть и удивленіе.
Онъ стоялъ облокотившись о каминъ, и, казалось, о чемъ-то думалъ, какъ-будто хотлъ найдти отвтъ на непонятную для него загадку. Вдругъ, пробудившись отъ глубокой задумчивости, съ грустью посмотрлъ вокругъ себя и слезы блеснули въ его черныхъ глазахъ.
Черезъ нсколько минутъ, мадамъ Дюпонъ вошла и попросила его къ графин де-Бомениль.
— Графиня проситъ г. маркиза войдти къ ней.
Мэльфоръ пошелъ за горничной.
— Г. маркизъ де-Мэльфоръ! сказала горничная, введя его въ спальную мадамъ де-Бомениль.
Графиня уже нсколько оправилась: ея волосы, приведенные въ безпорядокъ, были снова приглажены, легкій кружевной чепчикъ прикрывалъ отчасти ея блдное лицо, съ котораго спалъ давнишній лихорадочный румянецъ. Глаза, за минуту блиставшіе материнскою нжностью, казались потухшими, руки, которыя были такъ горячи, когда сжимали руку дочери, уже охладли.
При вид этой страшной перемны въ лиц мадамъ де-Бомениль, которую маркизъ видлъ блиставшею красотой и молодостью, онъ вздрогнулъ, и противъ воли остановился на минуту.
Лицо горбуна измнило его грустному удивленію, потому-что графиня, оставшись съ нимъ наедин, улыбнулась и сказала:
— Вы находите, что я очень перемнилась… Не правда ли, маркизъ?
Горбунъ не отвчалъ ничего, потупилъ голову, и когда черезъ минуту онъ взглянулъ на больную, онъ былъ блденъ, какъ смерть.
Мадамъ де-Бомениль попросила его ссть подл ея постели и важнымъ голосомъ сказала:
— Боюсь, что минуты моей жизни сочтены… поэтому я все разскажу вамъ, маркизъ, въ короткихъ словахъ.
Мэльфоръ тихо слъ у постели больной.
— Мое письмо, конечно, васъ удивило, маркизъ? спросила мадамъ де-Бомениль.
— Да, графиня…
— И вы поспшили прійдти ко мн. О, вы всегда добры, всегда великодушны.
Мэльфоръ поклонился.
— Вы меня очень любили, маркизъ… сказала больная растроганнымъ голосомъ.
Горбунъ вскочилъ отъ удивленія и, смшавшись, прямо смотрлъ на графиню.
— Не удивляйтесь, что я знаю тайну, которую я одна могла проникнуть… истинная, благородная любовь не можетъ не измнить себ возл любимой особы.
— Итакъ, графиня… вы звали… прошепталъ горбунъ, выйдя нсколько изъ своего смущенія…
— Я знала все, отвчала мадамъ де-Бомениль, протянувъ маркизу свою холодную руку.
Мэльфоръ съ уваженіемъ, съ любовью пожалъ эту руку, между-тмъ, какъ слезы, которыхъ онъ не могъ удержать, обильно покатились по его щекамъ.
— Да… я все угадала… и великость вашей любви, которую вы скрывали, и ваши страданія, которыя вы переносили съ благородной твердостью.
— Вы знали все? прошепталъ маркизъ:— вы знали все и, между-тмъ, когда мн случалось изрдка подойдти къ вамъ, говорить съ вами, вы всегда были ко мн добры, благосклонны. Вы знали все… и никогда я не видалъ на вашихъ устахъ насмшливой улыбки: ваши глаза никогда не выражали ни презрнія, ни горькаго сожалнія.
— Во имя этой любви, которую вы питали ко мн, маркизъ, сказала графиня съ трогательнымъ достоинствомъ:— во имя глубокаго уваженія, которое внушалъ мн вашъ великодушный характеръ… въ эту минуту… можетъ-быть, торжественную минуту… я хочу поврить вамъ самыя драгоцнныя для меня надежды, самыя задушевныя мои желанія…
— Простите меня, графиня, возразилъ де-Мэльфоръ съ возрастающимъ волненіемъ: — простите меня, что я осмлился думать, что съ такимъ благороднымъ сердцемъ вы могли смяться надо мной, презирать… чувство, которому я не въ силахъ былъ противиться, но которое свято хранилъ въ душ моей. Говорите, графиня, я почитаю себя достойнымъ вашей довренности.
— Ныншнюю ночь, маркизъ, я перестану жить…
— Графиня…
— О, я не ошибаюсь… только моя душевная твердость поможетъ мн еще нсколько бороться со смертью… Слушайте же, маркизъ… мн недолго остается жить…
Горбунъ отеръ катившіяся по щекамъ слезы и внимательно вслушивался въ слова больной.
— Вы знаете, маркизъ, говорила мадамъ де-Бомениль:— отъ какого страшнаго случая умеръ мужъ мои. Умру я… и дочь моя… моя Эрнестина останется сиротой, въ чужой земл, на рукахъ гувернантки. Эрнестина — ангелъ доброты, и она чистосердечна, робка, робка до невроятности. Мы воспитали ее со всею нжностью, никогда ея не покидали… но она не знаетъ жизни, свта, потому-что всегда любила уединеніе… конечно, я могла бы умереть спокойною, потому-что дочь моя богатйшая наслдница во всей Франціи… но я не могу не безпокоиться думая о тхъ, которые противъ моей воли должны ей замнить меня… Мосьё и мадамъ де-Ларошгю — ближайшіе родственники Эрнестины, вроятно, имъ она будетъ вврена… Уже давно я оставила вс связи съ этимъ семействомъ, вы ихъ знаете столько, чтобъ понять мои опасенія.
— Да, графиня, пріятно бы пожелать, чтобъ ваша дочь нашла лучшую опеку. Но вдь мадмуазель Эрнестин уже шестнадцать лтъ, стало-быть, эта опека не долго продлится… Притомъ же, эти лица, о которыхъ вы мн говорите, больше смшны, чмъ злы… Ихъ нечего много опасаться.
— Я знаю это… но рука Эрнестины будетъ предметомъ столькихъ соперниковъ… Я даже кое-что объ этимъ узнала, сказала мадамъ де-Бомениль, вспомнивъ совтъ своего духовника, который говорилъ ей о Макрёз:— дочь моя будетъ окружена людьми, которые могутъ употребить во зло ея довренность… и я тогда только останусь совершенно покойной, когда буду уврена, что у ней будетъ другъ истинный, преданный ей всею душою, умный, который бы могъ руководить ея выборомъ… О, маркизъ, будьте для нея этимъ другомъ, умоляю васъ… Тогда я покину этотъ міръ, увренная въ томъ, что участь моей дочери будетъ столько же счастлива, сколько блестяща.
— Я сдлаю все, что отъ меня зависитъ, отвчалъ маркизъ: — я буду этимъ другомъ для вашей дочери.
— О, теперь я не боюсь боле за мою Эрнестину… Я знаю цну вашимъ общаніямъ, маркизъ, громогласно сказала графиня, на лиц которой въ эту минуту блеснула надежда и торжественное спокойствіе…
Но вдругъ мадамъ де-Бомениль почувствовала сильное разслабленіе. Ей казалось, что конецъ ея приближается. Въ лиц ея снова выражалась тоска и она умоляющимъ голосомъ быстро начала говорить:
— Это еще не все, маркизъ. У меня есть къ вамъ еще просьба, важне, гораздо важне той.
Де-Мэльфоръ посмотрлъ съ удивленіемъ на мадамъ де-Бомениль.
— Просвщенная вашими совтами, маркизъ, моя Эрнестина будетъ непремнно счастлива… Будущность ея теперь совершенно видна для меня… но есть еще бдное, благородное созданіе, будущность котораго я хотла бы… вамъ…
Мадамъ де-Бомениль не могла кончить.
— Что съ вами, графиня? спросилъ маркизъ, видя нершительность мадамъ де-Бомениль:— какую другую услугу я могу оказать вамъ? Скажите, вдь вы знаете, что можете располагать мною, какъ преданнйшимъ изъ друзей вашихъ.
— О, да, я знаю это, возразила больная съ глубокимъ страданіемъ:— но я не смю, боюсь…
И она снова остановилась. Маркизъ, тронутый ея смущеніемъ, поспшилъ ей на помощь.
— Когда вы остановились, графиня, сказалъ онъ: — вы мн, кажется, говорили о будущности бднаго, несчастнаго ребенка… Чмъ могу я помочь ему?..
Больная закрыла лицо обими руками и зарыдала, но чрезъ минуту она устремила на маркиза свои облитые слезами глаза, старалась быть покойною, и прерывающимся голосомъ сказала:
— Да… вы могли бы помочь одной… бдной двушк… достойной вашего участія… потому-что она очень, очень несчастна, сирота… безъ опоры… безъ состоянія… но она двушка съ гордымъ сердцемъ… трудолюбивая, клянусь вамъ… она — ангелъ!.. прибавила графиня съ восторгомъ, который очень удивилъ де-Мэльфора.
— Да, продолжала мадамъ де-Бомениль: — это ангелъ доброты, невинности, твердости… Для нея-то я прошу, маркиза, вашего участія, какъ просила его для моей Эрнестины… умоляю васъ, не откажите мн…
Этотъ восторгъ, это видимое смущеніе, съ которыми мадамъ де-Бомениль умоляла де-Мэльфора раздлить свое участіе между Эрнестиной и бдной сиротой, вс эти обстоятельства боле-и-боле возбуждали его удивленіе.
Нсколько минутъ противъ воли онъ хранилъ молчаніе, потомъ вдругъ вздрогнулъ, казалось, какая-то горькая мысль мелькнула въ голов его. Онъ вспомнилъ о безславныхъ толкахъ, которые нкогда были распущены на-счетъ графини, и за которые онъ въ этотъ же день утромъ хотлъ отмстить, вызвавъ де-Морнана подъ ничтожнымъ предлогомъ.
Были ли сколько-нибудь основательны эти слухи? Какое таинственное участіе мадамъ де-Бомениль принимала въ этой сирот? Не была ли эта двушка плодомъ ея проступка?
Вс эти вопросы одинъ за другимъ проходили въ голов маркиза, но скоро, полный доврія къ добродтели графини, онъ отвергъ эти грустныя подозрнія, упрекая себя, что на минуту могъ увлечься ими.
Мадамъ де-Бомениль, почти устрашенная молчаніемъ горбуна, въ смущеніи сказала ему:
— Простите меня, маркизъ, вижу… я употребила во зло ваше великодушіе, вашу снисходительность. Мн было мало того, что вы уврили меня въ вашемъ отеческомъ участіи къ моей дочери… Эрнестин… я еще стала просить васъ за… другую… чужую… простите меня, маркизъ.
Въ голос графини было столько отчаянія, что де-Мэльфоръ снова не могъ удержаться отъ подозрній, которыя растравляли его сердце. Ему казалось, что исчезло, разрушилось одно изъ благороднйшихъ, одно изъ самыхъ драгоцнныхъ его врованій: мадамъ де-Бомениль не была боле для него тмъ идеальнымъ созданіемъ, которое онъ такъ долго боготворилъ.
Но, великодушный человкъ, онъ понялъ, какъ должна была страдать несчастная мать, онъ пожаллъ ее и слезы полились ручьемъ изъ глазъ его.
— Будьте уврены, графиня, сказалъ онъ растроганнымъ голосомъ: — я сдержу мое общаніе. Бдная сирота будетъ для меня столько же дорога, сколько и Эрнестина. Вмсто одной, у меня будутъ дв дочери. Маркизъ почтительно подалъ руку графин, какъ-бы желая этимъ освятить свою клятву.
— О, теперь я могу спокойно умереть! вскричала мадамъ де-Бомениль и прижала къ своимъ холоднымъ губамъ руку маркиза прежде, чмъ онъ могъ тому воспротивиться.
Де-Мэльфоръ боле не сомнвался, что бдная сирота была незаконная дочь графини.
Вдругъ мадамъ де-Бомениль вскрикнула, какъ-будто почувствовавъ ужаснйшую боль.
— Боже мой! что съ вами, графиня? спросилъ де-Мэльфоръ, устрашенный совершеннымъ измненіемъ лица ея.
— Ничего, ничего, отвчала больная съ твердостью:— такъ, мн сдлалось немножко больно, но прошу васъ, возьмите скорй этотъ ключъ…
Она вынула изъ-подъ подушки ключъ и подала маркизу.
— Отоприте это бюро…
Маркизъ повиновался.
— Въ среднемъ ящик есть портфёль… нашли?..
— Вотъ онъ.
— Оставьте его у себя, прошу васъ… въ немъ заключается небольшая сумма, которою я имю право располагать по своей вол. Этой суммы достаточно будетъ, чтобъ навсегда обезпечить отъ нужды бдную сироту, которую я поручаю вамъ. Но вы должны общать мн — никогда не произносить моего имени передъ этой несчастной двушкой, никогда не говорить, кто просилъ васъ передать это небольшое состояніе… но, умоляю васъ, скажите ей, что она была любима… нжно любима до конца жизни… что… надо было…
Де-Мэльфоръ не могъ разслышать послднихъ словъ мадамъ де-Бомениль, силы которой истощились.
— Но этотъ портфёль, графиня… кому я долженъ отдать его? Кто эта двушка? какъ ее зовутъ? гд я отъищу ее? торопливо спрашивалъ маркизъ, испуганный быстрымъ измненіемъ лица мадамъ де-Бомениль и медленностью ея дыханія.
Графиня не могла отвчать на эти вопросы: она упала въ совершенномъ изнеможеніи на подушки, испустила раздирающій крикъ и сложила крестъ-на-крестъ на груди руки.
— Говорите же, отвчайте, графиня, гд найду я эту молодую двушку? кто она? говорилъ маркизъ, наклонившись къ мадамъ де-Бомениль.
— О! я умираю… прошептала графиня, поднявъ глаза къ небу.— Не забудьте же… клятву… мою дочь… бдную сироту, шептала она, стараясь собрать оставлявшія ее силы.
Черезъ нсколько минутъ, графиня умерла.
Маркизъ де-Мэльфоръ совершенно уврился, что сирота, имени которой онъ не зналъ и которую не зналъ даже, гд отъискать, была незаконная дочь графини. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Похороны мадамъ де-Бомениль были великолпны. Баронъ де-Ларошгю, какъ ближайшій родственникъ, распоряжался всмъ.
Маркизъ де-Мэльфоръ, приглашенный отдать послдній долгъ, какъ и вс другія лица, посщавшія общество мадамъ де-Бомевиль, грустный шелъ за гробомъ.
Въ темномъ углу церкви стояла на колняхъ молодая двушка. Незамченная никмъ, она съ жаромъ молилась, заглушая свои рыданія…
Это была Эрминія.

XII.

Черезъ нсколько дней посл похоронъ мадамъ де-Бомениль, маркизъ де-Мэльфоръ, выйдя, наконецъ, изъ грустнаго унынія, въ которое смерть графини погрузила его, вспомнилъ ея послднюю просьбу о бдной сиротк, и почувствовалъ всю трудность ея исполненія.
Дйствительно, какъ найдти эту двушку, о которой мадамъ де-Бомениль такъ настоятельно его просила?
Къ кому адресоваться, чтобъ собрать свднія о ней, или по-крайней-мр указанія, которыя могли бы навести его на путь?
Особенно затруднительно было собрать эти свднія такъ, чтобъ не оскорбить памяти мадамъ де-Бомениль.
Перебирая различныя воспоминанія, горбунъ припомнилъ, что графиня, въ день своей смерти, присылала за нимъ мадамъ Дюпонъ.
— Эта женщина, думалъ онъ:— давно служитъ у графини. Она, вроятно, можетъ сообщить мн что-нибудь по этому поводу.
Де-Мэльфоръ послалъ за ней своего человка и черезъ нсколько времени мадамъ Дюпонъ явилась.
— Я знаю, любезнйшая мадамъ Дюпонъ, сказалъ маркизъ: — какъ вы преданы были вашей госпож…
— Ахъ, ваше сіятельство, графиня была такая добрая, возразила женщина, утопая въ слезахъ: — было невозможно не любить ея… не…
— Вотъ потому-то, что я зналъ вашу преданность къ графин, я и попросилъ васъ ко мн, дло идетъ объ одномъ очень-важномъ обстоятельств…
— Я слушаю васъ, маркизъ.
— Довренность, которую графиня оказала мн въ послднія минуты своей жизни, должна служить вамъ доказательствомъ, что вопросы, которые я хочу вамъ сдлать, очень-очень важны и священны… Надюсь на вашу откровенность и скромность.
— О, господинъ маркизъ, вы можете быть уврены…
— Вотъ видите ли, въ чемъ дло. Какъ кажется, одна изъ подругъ мадамъ Бомениль поручила ей заботиться объ одной несчастной сирот, которая теперь, со смертью своей покровительницы, находится, можетъ-быть, безъ всякой опоры… Я не знаю ни имени этой двушки, ни дома, гд живетъ она, а мн нужно найдти ее. Не можете ли вы что-нибудь сказать о ней?
— Сиротка? говорила мадамъ Дюпонъ, стараясь что-то припомнить.
— Да…
— Въ десять лтъ, которыя я прослужила у графини, я не видла ни одной двушки у госпожи моей, которую бы она особенно покровительствовала.
— Вы уврены въ этомъ?
— Очень-уврена, господинъ маркизъ.
— И мадамъ де-Бомениль никогда не поручала вамъ ничего, что бы могло имть нкоторую связь съ двушкой, о которой я говорю?
— Никогда, господинъ маркизъ.— Часто приходили къ графин съ просьбами, потому-что она многимъ помогала, по я не замтила, чтобъ она кому-нибудь отдавала преимущество… А я думаю, что еслибъ моей госпож нужно было сдлать что-нибудь не совсмъ явно, она, конечно, поручила бы мн исполнить эту комиссію.
— Я то же самое думалъ и потому-то надялся что-нибудь узнать отъ васъ. Подумайте хорошенько… можетъ-быть, и припомните…
— Нтъ, я не припоминаю ничего подобнаго, отвчала мадамъ Дюпонъ, посл нсколькихъ минутъ раздумья: — ршительно ничего не припоминаю.
Эрминія мелькнула-было на минуту въ голов мадамъ Дюпонъ, но мысль ея не остановилась на этой двушк.
Наружное обращеніе графини съ Эрминіею не могло навести мадамъ Дюпонъ на путь, не могло представить ей доказательствъ этого особенннаго покровительства, на которое намекалъ маркизъ.
— Нечего длать, сказалъ маркизъ, вздыхая:— надо будетъ стараться отъискать какую-нибудь иную дорогу.
— Позвольте, господинъ маркизъ, есть одна вещь, которую я должна сказать вамъ… только не думаю, чтобъ тутъ была какая-нибудь связь съ двушкой…
— Что же это такое? говорите скоре.
— Вотъ видите ли, сударь: наканун своей смерти, графиня позвала меня и сказала: ‘Возьмите фіакръ и отвезите это письмо къ одной женщин, которая живетъ въ Батиньйольскомъ-Предмстьи, не говорите ей отъ кого оно. Привезите съ собой ее ко мн…’
— Какъ зовутъ ее?
— Ее зовутъ мадамъ Барбансонъ, престранное имя, отъ-того я и не забыла его.
— Видали ли вы ее когда-нибудь у мадамъ де-Бомениль?
— Нтъ, только въ этотъ разъ…
— Такъ вы ее привезли?..
— Нтъ, не я…
— Какъ такъ?
— Графиня, подумавъ, перемнила свое приказаніе. Она изволила сказать мн: ‘Я думаю, что лучше вамъ самимъ не хать, мадамъ Дюпонъ. Это будетъ имть видъ тайны. Прикажите просто запрячь мою карету, и велите кому-нибудь изъ людей отвезти письмо къ этой женщин и сказать, что пріхали за нею отъ мадамъ де-Бомениль’.
— И такимъ образомъ привезли ее?..
— Да, сударь.
— Мадамъ де-Бомениль разговаривала съ.ней?..
— Цлыхъ два часа, господинъ-маркизъ.
— Какихъ лтъ была эта женщина?
— По-крайней-мр пятидесяти, — такъ женщина изъ простаго званія.
— Что же, посл разговора съ графиней, она…
— Ее отвезли домой въ той же карет.
— И боле вы не видали ея въ вашемъ дом?
— Нтъ, господинъ маркизъ.
Горбунъ съ минуту о чемъ-то думалъ, потомъ, обратившись къ мадамъ Дюпонъ, спросилъ:
— Какъ-бишь вы сказали, называлась эта женщина?
— Мадамъ Барбансонъ.
Горбунъ вписалъ въ портфель это имя.
— А гд живетъ она?
— Въ Батиньйольскомъ-Предмстьи.
— Въ какой улиц? который нумеръ?
— Не знаю, господинъ-маркизъ. Помню только, что человкъ, котораго посылали, разсказывалъ намъ, что домъ, въ которомъ жила эта женщина, находился въ самой безлюдной улиц, что при дом былъ небольшой садикъ и въ немъ видна была маленькая бесдка.
Горбунъ записалъ все, что разсказала мадамъ Дюпонъ.
— Благодарю васъ, сказалъ онъ потомъ, обращаясь къ ней: — благодарю за эти свднія. Можетъ-быть, по-несчастію, они будутъ безполезны для меня, но во всякомъ случа, если вы припомните что-нибудь, что, по вашему мннію, можетъ помочь мн въ моихъ розъисканіяхъ, потрудитесь передать мн.
— О, непремнно, господинъ-маркизъ.
Де-Мэльфоръ, щедро наградивъ мадамъ Дюпонъ, слъ въ фіакръ и веллъ везти себя въ Батиньйольское-Предмстье.
Черезъ два часа, горбунъ отъискалъ домикъ г. Бернара. Дома была только одна мадамъ Барбансонъ.
Оливье ухалъ съ каменьщикомъ, старикъ пошелъ, по обыкновенію, прогуливаться въ Монсо.
Мадамъ Барбансонъ, отворивъ маркизу дверь, была непріятно поражена его безобразіемъ. Поэтому, не впустивъ горбуна въ комнату, она стала на порог, закрывъ собою дорогу,
Де-Мэльфоръ, замтивъ непріятное впечатлніе, которое произвела на мадамъ Барбансонъ его наружность, очень-вжливо ей поклонился.
— Не съ мадамъ ли Барбансонъ я имю честь говорить?
— Что вамъ угодно, сударь?
— Я желалъ бы, сударыня, чтобъ вы удлили мн нсколько минутъ.
— Зачмъ же это, сударь?
— Мн нужно кой-о-чемъ поговорить съ вами.
— Со мной? Я васъ не знаю.
— А я, сударыня, я имю счастіе знать васъ, хотя, правда, только по имени.
— Эка диковина! Эгакъ, пожалуй, и я знакома съ турецкимъ султаномъ.
— Позвольте, сударыня, замтить вамъ, что въ комнат намъ удобне было бы говорить, чмъ здсь на лстниц.
— Благодарствуйте, сударь, грубо возразила экономка: — я пускаю къ себ въ комнату только тхъ, кого знаю…
— Я очень понимаю, сударыня, вашу недоврчивость, отвчалъ маркизъ, стараясь скрыть свое нетерпніе: — по-этому, долженъ напомнить вамъ имя одной особы, которая вамъ очень-извстна.
— Кто же эта особа?
— Графиня де-Бомениль.
— Вы пришли отъ графини де-Бомениль? живо спросила экономка.
— Нтъ, не отъ нея, отвчалъ маркизъ, печально покачавъ головою:— она уже умерла…
— Ахъ, Боже мой! умерла! бдняжка! когда же это, сударь?
— Прошу васъ, сударыня, войдемте въ комнату и я буду отвчать на ваши вопросы.
Экономка, любопытствуя узнать все, что касалось до мадамъ де-Бомениль, впустила, наконецъ, горбуна въ скромное жилище г. Бернара.
— Такъ графиня умерла, сударь? спросила она.
— Уже нсколько дней, и именно на другой день посл своего разговора съ вами.
— Какъ, сударь, вы знаете?..
— Да, я знаю, что графиня долго разговаривала съ вами, и пришелъ исполнить одно изъ ея послднихъ приказаній — передать вамъ эти двадцать пять золотыхъ наполеондоровъ.
И горбунъ вынулъ зеленый шелковый кошелекъ, сквозь скважины котораго виднлось золото.
Двадцать-пять золотыхъ наполеондоровъ непріятно прозвучали въ ушахъ мадамъ де-Барбансонъ. Страшное впечатлніе сдлало на нее имя корсиканскаго чудовища.
Мадамъ Барбансонъ оттолкнула съ презрительнымъ, величавымъ жестомъ кошелекъ, который маркизъ предлагалъ ей, желая расположить ее къ доврчивости.
— Я, сударь, не принимаю вашихъ наполеондоровъ, сказала она съ особеннымъ удареніемъ на этомъ непріятномъ для ея слуха имени.— Да, сударь, не принимаю этихъ наполеондоровъ отъ перваго встрчнаго, понимаете ли вы, сударь?..
— Помилуйте, любезнйшая мадамъ Барбансонъ…
— Да, да, сударь, не принимаю, потому-что не знаю тхъ, которые бредятъ наполеондорами, какъ-будто сказать луидоръ у нихъ отсохъ бы языкъ. О, да это извстно… Свой своему по-невол братъ… Довольно, сударь, я васъ понимаю…
— Понимаете?
— Да-съ, понимаю, вижу, кто вы… пожалуйста, скоре, что вамъ отъ меня нужно… мн некогда…
— Я уже сказалъ вамъ, сударыня, что пришелъ сюда затмъ, чтобъ принести вамъ это вознагражденіе за осторожность, за скромность… въ дл…
— Въ какомъ дл?
— Вы сами знаете.
— Вовсе нтъ.
— Ну, полноте, любезнйшая мадамъ Барбансонъ, будьте со мной откровенны. Я былъ однимъ изъ лучшихъ друзей графини… и мн извстно, что… сирота…
— Какая сирота?..
— Та молодая двушка… но — вы видите, что мн все извстно.
— Такъ что жь вы у меня спрашиваете, если все знаете?..
— Мн нужно знать, гд живетъ эта двушка… у меня есть до нея очень-важное дло…
— Не-уже-ли?..
— Увряю васъ…
— Смотри, пожалуй! сказала экономка насмшливо.
— Но, любезная мадамъ Барбансонъ, что жь тутъ удивительнаго во всемъ этомъ?
— Удивительно то, что вы, сударь, старый пройдоха.
— Я?
— Да, сударь, вы хотите золотомъ заставить меня все вамъ выболтать…
— Увряю васъ…
— Да пусть вашъ горбъ будетъ весь набитъ наполеондорами, такъ я за нихъ не скажу вамъ того, чего не хочу говорить. Вотъ я какова. Попряме васъ, сударь. Что жь? Досадно, не бось?..
— Послушайте, мадамъ Барбансонъ, вы честная, достойная женщина…
— И хвалюсь этимъ…
— Очень-хорошо длаете. Поэтому, надюсь, что вы меня выслушаете и будете отвчать мн…
— Ни то, ни другое, сударь… Я поняла васъ, старый безстыдникъ… и потому прошу меня оставить.
— Одно слово, неоцненная мадамъ Барбансонъ, только одно слово, умоляю васъ! сказалъ маркизъ почтительнымъ голосомъ и хотлъ взять руку экономки.
Та съ ужасомъ отскочила.
— Это еще что такое? вскричала она гнвно.— Пожалуйста, безъ пожатіи. Ахъ, Боже мой! Теперь я совершенно понимаю, зачмъ вы предлагали ваши наполеондоры. Подите прочь, старый развратникъ… Этакая змя… то сударыня, то любезнйшая мадамъ Барбансонъ… теперь уже неоцненная… не хотите ли еще назвать сокровищемъ? Не такъ ли, сударь?
— Клянусь вамъ, что…
— Не даромъ говорятъ, что горбатые хуже обезьянъ… извольте выйдти, сударь, не то я буду кричать… созову весь домъ…
— А! чортъ возьми! вы, кажется, съ ума сошли, вскричалъ маркизъ, въ совершенномъ отчаяніи отъ неудачи.— Чего вы испугались? слава-Богу, вы такъ же дурны, какъ и я, и намъ нечего соблазняться другъ другомъ. Повторяю вамъ въ послдній разъ, что я пришелъ къ вамъ затмъ, чтобъ быть полезнымъ бдной сирот, которую вы должны знать… и если вы ее знаете, вы ей вредите, безконечно вредите вашимъ упорствомъ. Подумайте хорошенько… Судьба, вся будущность этой двушки въ вашихъ рукахъ… и я увренъ, что у васъ слишкомъ-доброе сердце, вы не захотите вредить несчастному ребенку, который не сдлалъ вамъ зла.
Де-Мэльфоръ говорилъ съ такимъ увлеченіемъ, что предубжденія мадамъ Барбансонъ начали разсяваться.
— Хорошо, сударь, сказала она: — положимъ, я ошиблась, вообразивъ, что вы разсчитываете на меня.
— Ну, слава-Богу…
— Но, во всякомъ случа, вы не узнаете отъ меня ничего… можетъ-быть, вы и честный человкъ и пришли сюда съ добрымъ намреніемъ, но и я, сударь, я тоже честная женщина… Я знаю, что мн должно длать, знаю, что я не должна говорить… Такъ вотъ, хоть заржьте меня, я ничего не скажу вамъ. У меня, сударь, такой характеръ…
— Чортъ возьми, какая странная осторожность! подумалъ маркизъ, выходя изъ комнаты. Онъ былъ въ совершенномъ отчаяніи, съ горестью видя, что его первые розъиски о незаконной дочери мадамъ де-Бомениль не принесли ему ничего утшительнаго.

XIII.

Уже два мсяца прошло посл смерти мадамъ де-Бомениль.
Удивительная дятельность царствовала въ дом барона де-Ларошгю, который, въ семейномъ совт, былъ избранъ въ опекуны Эрнестины.
Слуги суетились, переносили и переставляли мебель. Баронъ и жена его надзирали лично за всмъ. Имъ помогала и сестра барона, мадмуазель Елена де-Ларошгю, сорока-пятилтняя два, одтая вся въ черномъ. Ея вчно потупленные глаза, блдное, сухое лицо, ея тихая, важная поступь, придавали ей видъ монахини, хотя мадмуазель Елена не произносила обта посвятить себя монастырской жизни.
Мосьё де-Ларошгю былъ высокій, сухой мужчина, лтъ подъ шестьдесятъ, лысый, съ узкимъ лбомъ, съ маленькимъ носомъ, съ нсколько-вдавшимся подбородкомъ, съ большими оловянными глазами. Онъ почти всегда улыбался, показывая такимъ образомъ чрезвычайно-блые, но крайне-длинные зубы, которые окончательно придавали ему физіономію обезьяны. Впрочемъ, баронъ былъ превосходно сложенъ. Всегда на глухо застегнутый, вчно въ бломъ галстухъ и въ накрахмаленныхъ воротничкахъ, баронъ силился сдлать изъ себя живой портретъ Каннинга, совершенный типъ государственнаго мужа и вмст джентльмена, какъ замчалъ онъ.
Сказать правду, мосьё де-Ларошгю не былъ государственнымъ мужемъ, но уже давно крпко надялся имъ сдлаться. Онъ бредилъ пэрствомъ. Эта мысль почти не выходила изъ головы его, была чмъ-то въ родъ хронической болзни, которая пожирала все существо барона. Почитая себя непризнаннымъ Каннингомъ и не имя возможности добраться до ораторской трибуны въ верхней палатъ, онъ съ жадностью пользовался малйшимъ случаемъ произнести Speach и принималъ при этомъ тонъ и положеніе оратора, хотя бы дло шло о страшныхъ пустякахъ.
Одною изъ рзкихъ чертъ ораторскаго искусства барона было изобиліе эпитетовъ, которые, по его мннію, долженствовали устроить эффектъ его прекрасныхъ, великихъ идей. Но, говоря ораторскимъ слогомъ мосьё де-Ларошгю, не было ничего — незначительне, темн 123,е, пусте того, что называлъ онъ своей идеей.
Мадамъ де-Ларошгю, женщина лтъ сорока-пяти, была нкогда хороша, очень любезна и въ добавокъ первостепенная кокетка. Ея талія еще была довольно-стройна, но слишкомъ двическая изъисканность туалета вовсе не согласовалась съ ея зрлымъ возрастомъ.
Баронесса страстно любила удовольствія, роскошь, великолпныя празднества и всегда хотла распоряжаться и предсдательствовать на нихъ. По несчастію, ея доходовъ, хотя довольно-значительныхъ, вовсе не доставало для удовлетворенія страсти къ огромнымъ издержкамъ. Притомъ же, она боялась разориться и потому старалась искусно пользоваться вліяніемъ, которое доставляло ея почетное положеніе въ свт. Баронесса всегда играла роль покровительницы тхъ темныхъ, неизвстнаго происхожденія богачей, которые, явясь внезапно, какъ великолпные метеоры, блистаютъ нсколько лтъ и вдругъ погружаются навсегда въ ничтожество и въ совершенное забвеніе.
Мадамъ де-Ларошгю брала на себя трудъ проложить этой богатой посредственности дорогу въ большой свтъ. Она управляла выборомъ ихъ знакомствъ, говорила, кого исключительно они должны принимать, часто отвергала тхъ друзей или соотечественниковъ ихъ, которые, по ея мннію, недостойны являться въ отборный цвтникъ парижской аристократіи.
Баронесса, принадлежа къ высшему обществу, была проводникомъ своихъ кліентовъ въ самые аристократическіе салоны, до-тхъ-поръ, пока, наконецъ, не замчала ихъ совершеннаго разоренія.
Само собой разумется, что она давала имъ почувствовать всю необходимость имть оперную ложу, въ которой первое мсто всегда было назначено для нея. То же случалось и въ дни скачекъ въ Шантильи, или поздокъ на морскія ванны. Кліенты баронессы нанимали тамъ дома, посылали туда поваровъ, прислугу, лошадей, экипажи, и мадамъ де-Ларошгю угощала тутъ своихъ друзей и знакомыхъ.
Въ свт, въ самомъ высшемъ обществ, таится иногда такая низкая жадность къ удовольствіямъ, что вс нисколько не возмущаясь тмъ, что женщина высокаго происхожденія пускалась на такую продлку, вс, напротивъ, хвалили мадамъ де-Ларошгю, верховную распорядительницу этихъ роскошныхъ празднествъ, а она сама безстыдно хвасталась выгодами, которыя почерпала изъ этого покровительства. Впрочемъ, очень умная, хитрая, вкрадчивая, баронесса была одна изъ тхъ семи или восьми женщинъ, которыя имютъ полное, исключительное вліяніе на такъ-называемое парижское высшее общество.
Эти три особы, о которыхъ мы сейчасъ разсказали, присутствовали при послдней уборк перваго этажа одного изъ отелей Сенжерменскаго-предмстья. Все было отдлано, вызолочено, меблировано за-ново, съ удивительной роскошью.
Эти великолпныя комнаты были назначены для Эрнестины де-Бомениль, которой здоровье позволяло воротиться во Францію. Она должна была пріхать именно въ этотъ самый день, въ сопровожденіи своей гувернантки.
Невозможно вообразить, съ какой мелочной заботливостью баронъ, жена его и сестра, вс трое вмст, прилагали старанія объ уборк комнатъ, назначенныхъ для мадмуазель де-Бомениль.
Въ малйшихъ обстоятельствахъ проявлялась излишняя предупредительность, съ которою ожидали мадмуазель де-Бомениль. Но было что-то печальное въ огромныхъ, великолпныхъ покояхъ, въ которыхъ шестнадцатилтняя двушка, казалось, должна была потеряться.
Осмотрвъ въ послдній разъ вс приготовленія, мосьё де-Ларошгю собралъ всю свою дворню, и воспользовался этимъ удобнымъ случаемъ произнести рчь.
— Я собрала всхъ васъ, сказалъ онъ съ обыкновеннымъ своимъ величіемъ: — чтобъ объявить, извстить, увдомить васъ, что мадмуазель де-Бомениль, моя кузина и питомица, должна сегодня воротиться изъ Италіи. Мадамъ де-Ларошгю и я… мы хотимъ, желаемъ, требуемъ, чтобъ вс вы повиновались приказаніямъ мадмуазель де-Бомениль даже преимущественно чмъ намъ… то-есть, все, что скажетъ, велитъ, прикажетъ мадмуазель де-Бомениль, вы должны слпо и немедленно длать, исполнять, совершать, какъ-бы эти приказанія были даны мною самимъ или госпожею де-Ларошгю. Я увренъ въ ревности, въ прилежаніи, въ рачительности всхъ васъ… и съумю отличить тхъ изъ васъ, которые будутъ исполнять приказанія мадмуазель де Бомениль охотно, заботливо, предупредительно.
Кончивъ эту великолпную рчь, баронъ отпустилъ людей, приказавъ поварамъ быть ежеминутно готовыми, на случай, еслибъ мадмуазель де-Бомениль, по прізд, вздумала бы чего-нибудь спросить.
— Теперь мы можемъ пойдти на верхъ, сказала мадамъ де-Ларошгю:— мы должны еще поговорить о многомъ.
Здсь мы должны замтить, что мадамъ и мосьё де-Ларошгю, убравъ первый этажъ для Эрнестины, сами переселились во второй, котораго одну часть занимала мадмуазель Елена де Ларошгю, а въ другой обыкновенно останавливались зять и дочь барона, прізжавшіе иногда изъ деревни въ Парижъ.
Итакъ, мы сказали, что баронесса предложила идти на свою половину.
— Я только-что хотлъ это сказать вамъ, душа моя, сказалъ мосьё де-Ларошгю, улыбнувшись и выставивъ свои блые зубы.
Вс трое поднялись, но вдругъ явился одинъ изъ лакеевъ.
— Какая-то двица проситъ позволенія говорить съ госпожей баронессой, сказалъ онъ.
— Кто она такая?
— Она мн не сказала своего имени, но говоритъ, что пришла зачмъ-то по поводу покойной графини.
— Позови, сказала баронесса.— Кто бы это была эта двушка? прибавила она, обращаясь къ мужу и къ сестр.
— Не знаю… посмотримъ, отвчалъ баронъ, съ видомъ размышляющаго человка.
— Можетъ-быть, пришла за деньгами. Надо будетъ отослать къ нотаріусу.
Скоро слуга отворилъ дверь. Вошла Эрминія.
Хотя еще прекрасное, лицо герцогини было блдно, глубокая грусть, причиненная бдняжк смертью матери, оставила на немъ примтные слды. Красивые блокурые волосы, обыкновенно разсыпавшіеся въ длинныхъ букляхъ, были теперь едва причесаны, потому-что бдная двушка, погруженная въ глубокую скорбь посл смерти графини, ни на минуту, не думала о невинномъ кокетств, столь свойственномъ ея возрасту, блыя руки были безъ перчатокъ, потому-что ея несчастныя перчатки, столько разъ искусно зашиваемыя, вовсе износились, а бдность, боле-и-боле увеличивавшаяся, не дозволяла ей купить новыхъ.
О, да, несчастная сиротка была уже бдна, потому что, пораженная въ самое сердце смертью матери, въ-теченіе шести недль страдавшая болзнію, она не могла давать уроковъ, которые были единственнымъ источникомъ ея существованія. Болзнь заставила Эрминію заложить въ ломбард серебряный приборъ, который она купила во времена своего богатства. Этимъ жила она, дожидаясь уплаты за уроки, которые начала давать нсколько дней назадъ.
При вид этой бдной, но прекрасной двушки, одежда которой, не смотря на свою чрезвычайную опрятность, свидтельствовала о нищет, баронъ и жена переглянулись крайне удивленные.
— Что вамъ угодно, мадмуазель? спросила баронесса.
— Я пришла, сударыня, поправить ошибку, вроятно, неумышленную, и возвратить вамъ эти пять-сотъ франковъ, которые присланы мн сегодня утромъ нотаріусомъ… покойной… графини де-Бомениль.
Не смотря на твердость, съ которою Эрминія произносила Имя матери, она чувствовала, что слезы готовы брызнуть изъ глазъ ея. Собравъ вс усилія, чтобы побдить свое волненіе, она подала баронесс банковый билетъ, завернутый въ письм съ слдующимъ адрессомъ:

Двиц Эрминіи, учительниц музыки.

— Ахъ, извините, мадмуазель, сказала баронесса, прочитавъ письмо:— такъ это вы были приглашены къ графин…
— Да, сударыня.
— Я помню, что въ семейномъ совт положено было послать вамъ пять сотъ франковъ въ вознагражденіе. Полагали, что эта сумма…
— Достаточна… прилична… необидна, прибавилъ баронъ, перебивая жену.
— Мы не думаемъ, продолжала баронесса:— чтобы вы пришли требовать…
— Нтъ, сударыня, сказала Эрминія, съ кроткимъ и вмст гордымъ видомъ: — я пришла возвратить вамъ эти деньги… Мн уже заплачено…
Никто изъ дйствовавшихъ въ этой сцен не могъ почувствовать, сколько грусти, сколько страданія выразилось въ этихъ словахъ: мн уже заплачено.
Благородное безкорыстіе Эрминіи было еще боле поразительно потому, что во всемъ была замтна нищета молодой двушки. Все это крайне удивило особенно баронесу.
— Мн остается только хвалить вашу деликатность, сказала она Эрминіи: — мы не знали, что вамъ уже заплачено, но во всякомъ случа, я прошу васъ сохранить эти пять сотъ франковъ, какъ знакъ благодарности…
И баронесса подала герцогин банковый билетъ, снова взглянувъ на ея бдное платье.
Благородный румянецъ оскорбленной гордости выступилъ на лиц Эрминіи.
Невозможно выразить, съ какой вжливостью, съ какой гордой простотой молодая двушка отвчала госпож де-Ларошгю:
— Прошу васъ, сударыня, сохранить эту великодушную милостыню для тхъ, которые прибгнутъ къ вашему милосердію.
Эрминія поклонилась баронесс и хотла выйдти.
— Простите, быстро сказала баронесса: — выслушайте… одно только слово.
Молодая двушка воротилась. Она была не въ силахъ скрывать слезъ. Она была тяжко унижена.
— Что вамъ угодно, сударыня? спросила Эрминія.
— Прошу васъ извинить меня, отвчала баронесса:— не думайте, чтобъ я хотла унизить васъ…
— О, я никогда не думаю, чтобы меня кто нибудь хотлъ унизить, сказала двушка съ твердостью, перебивъ баронессу.
— И вы правы, мадмуазель. Напротивъ, вы внушаете совершенно иное чувство… Теперь я должна сказать вамъ, что у меня есть къ вамъ просьба…
— Просьба? ко мн?
— Да. Вы продолжаете давать уроки музыки?
— Да, баронесса…
— Мосьё де-Ларошгю, сказала баронесса, указывая на супруга, который улыбнулся по обыкновенію: — опекунъ мадмуазель де-Бомениль. Она должна пріхать въ Парижъ сегодня вечеромъ.
— Мадмуазёль де-Бомениль! быстро проговорила Эрминія съ невольнымъ волненіемъ:— она прідетъ сегодня? прідетъ сюда?..
— Да, именно, какъ баронесса имла честь сказать вамъ, мы ожидаемъ сегодня мадмуазель Эрнестину де-Бомениль, мою возлюбленную племянницу, сказалъ баронъ:— эти комнаты достойны богатйшей наслдницы во всей Франціи, потому-что нтъ ничего…
— Мадмуазель Эрнестин шестнадцать лтъ, сказала баронесса, перебивая мужа: — ея воспитаніе еще не совсмъ кончено, ей будутъ еще нужны многіе учителя… Если бы вы, мадмуазель, согласились принять на себя трудъ давать ей музыкальные уроки, мы сочли бы за счастье вврить вамъ это милое дитя.
Эрминія нсколько предчувствовала предложеніе баронессы. Само провидніе, казалось, сближало ее съ сестрою. При этой мысли, волненіе молодой двушки было такъ велико, что она непремнно измнила бы себ, еслибъ баронъ не ухватился за удобный случай сказать рчь.
Онъ не далъ Эрминіи отвчать на слова баронессы, всталъ въ позицію, засунулъ, по обыкновенію, между двухъ петлей застегнутаго фрака лвую руку, а правую, подобно маятнику, началъ медленно поводить изъ стороны въ сторону.
Таково было содержаніе покой рчи барона де-Ларошгю.
— Мадмуазель, говорилъ баронъ:— если мы священной обязанностью считаемъ рачительно… строго… благоразумно… руководить выборомъ наставниковъ, которымъ ввряемъ нашу возлюбленную питомицу… за то, съ другой стороны… считаемъ за особенное счастье…. за несказанное удовольствіе…. за великій почетъ встрчать такихъ особъ, которыя, подобно вамъ, соединяютъ вс условія, необходимыя для исполненія тхъ обязанностей, которыя он принимаютъ на себя въ пользу воспитанія.
Эта рчь, которую произнесъ баронъ непереводя духу, доставила Эрминіи время оправиться.
— Меня очень трогаетъ, баронесса, довренность, которой вы меня удостоиваете, сказала молодая двушка почти совершенно спокойнымъ голосомъ:— я надюсь доказать вамъ, что я достойна вашего выбора.
— Такъ-какъ вы принимаете наше предложеніе, то мы увдомимъ васъ, когда мадмуазель де-Бомениль будетъ въ состояніи брать уроки, потому-что во прізд ей нужно еще нсколько дней, чтобъ оправиться отъ утомленія, отъ долгаго пути.
— Итакъ, я буду ждать вашего увдомленія, баронесса, отвчала Эрминія, выходя изъ залы.
Съ какой живой радостью Эрминія воротилась въ свое скромное жилище.
Она надялась увидать сестру свою…. видть ее часто, думала привязать Эрнестину къ себ, окруживъ ее всею нжностію любящей души своей.
Конечно, Эрминія не должна была говорить сестр о томъ, какая таинственная связь была между ними, какъ этого она съ твердостью не сказала своей матери, но самое сближеніе съ сестрою уже приводило молодую артистку въ восторгъ и приносило ей вовсе неожиданное утшеніе.
Врожденная проницательность и почти совершенно-инстинктивная недоврчивость, которую Эрминія съ перваго раза получила къ барону и баронесс, говорила ей, что ея сестра, уже столь ею любимая, могла бы быть доврена людямъ боле достойнымъ. Если это предвидніе не обманывало Эрминіи, то привязанность, которую она надялась внушить сестр своей, могла имть вдвойн спасительное вліяніе на Эрнестину.
Нужно ли говорить, что, не смотря на недостатокъ, на видимую нищету, въ которой находилась Эрмипія, она ни разу не подумала сравнить почти баснословное богатство сестры съ своимъ бднымъ, печальнымъ существованіемъ…
По уход Эрминіи, баронъ, баронесса и мадмуазель Елепа де-Ларошгю пошли на-верхъ совщаться по поводу близкаго прізда Эрнестины де-Бомениль.

XIV.

Когда баронесса, баронъ и его сестра собрались въ гостиной втораго этажа, Елена де-Ларошгю, которая, по приходъ Эрминіи, казалось, о чемъ-то думала, вдругъ кротко и медленно сказала:
— Мн кажется, сестрица, что вы напрасно взяли эту двицу въ учительницы Эрнестин де-Бомениль.
— Почему такъ? спросила баронесса.
— Эта двушка, кажется, очень-горда, возразила Елена съ прежнею кротостью:— замтили ли вы, съ какимъ высокомріемъ возвратила она банковый билетъ, хотя ветхость ея платья достаточно доказывала, что эти деньги были бы ей очень-нужны.
— Это-то именно меня и тронуло, возразила баронесса:— что-то привлекательное, трогательное выразилось въ горделивомъ отказ этой бдной двочки… въ ея манерахъ было столько естественнаго достоинства, что я противъ воли сдлала ей предложеніе, которое вы, любезная сестрица, охуждаете.
— Въ гордости нтъ ничего ни привлекательнаго, ни трогательнаго. Гордость — грхъ самый тяжкій изъ семи смертныхъ грховъ, возразила Елена медоточивымъ голосомъ:— гордость — противорчіе христіанскаго смиренія, безъ котораго несть спасенія. Я страшусь, чтобъ вліяніе этой молодой двушки не было пагубно для Эрнестины де-Бомениль.
Мадамъ де-Ларошгю, взглянувъ на мужа, непримтно улыбнулась, баронъ отвчалъ пожатіемъ плечь, что ясно свидтельствовало, какъ оба супруга обращали мало вниманія на замчанія Елены.
Уже издавна привыкнувъ считать ее за лицо совершенно ничтожное, ни баронъ, ни баронесса не подозрвали, что эта старая святоша, вчно-смиренная, съ умомъ очень-ограниченнымъ, говорившая не боле двадцати словъ въ день, могла имть въ голов своей какую-нибудь идею, неотносящуюся къ ея церковнымъ обязанностямъ.
— Мы воспользуемся, сестрица, вашимъ замчаніемъ, сказала баронесса:— вдь мы еще не сказали ничего ршительнаго этой двушк. Но, впрочемъ, предметъ нашего разговора…
При этихъ словахъ, баронъ вскочилъ, перевернулъ стулъ, чтобъ удобне опереіься объ его спинку и встать въ приличную ораторскую позу. Уже, положивъ лвую руку между петель фрака, онъ приготовился говорить, какъ внезапно былъ прерванъ баронессой.
— Оставьте, сударь, въ поко вашъ стулъ и сядьте. Вы можете сказать ваше мнніе безъ ораторскихъ жестовъ… сохраните ваше могущественное искусство для парламентской трибуны, которой вы непремнно достигнете. Говорите прежде какъ человкъ умный, у котораго есть тактъ… иначе, я буду перебивать васъ на каждомъ слов.
Баронъ уже зналъ, какую ненависть мадамъ де-Ларошгю питала къ его рчамъ, поэтому онъ тихонько перевернулъ стулъ и услся.
— Эрнестина прідетъ вечеромъ, сказала баронесса:— надо условиться…
— Да, это необходимо, воскликнулъ баронъ:— все зависитъ отъ нашего согласія… Надо, чтобъ мы имли другъ къ другу довренность — самую слпую… самую полную… самую совершенную…
— Безъ этого, перебила баронесса:— мы потеряемъ вс выгоды, которыхъ можемъ ожидать отъ этой опеки.
— Да, наконецъ, вдь не изъ удовольстія же я сдлался опекуномъ, сказалъ баронъ.
— Напротивъ, возразила мадамъ де-Ларошгю:— надо поступать такъ, чтобъ эта опека доставляла намъ и выгоды и удововьствія.
— Это-то я и хотлъ сказать, отвчалъ почтительно супругъ.
— Я въ этомъ не сомнваюсь… Во-первыхъ, надо положить, что во всемъ, касающемся до Эрнестины, мы будемъ всегда дйствовать общими силами, и никогда — отдльно другъ отъ друга.
— Принимаю, сказалъ баронъ.
— Совершенно-справедливо, сказала Елена.
— Такъ-какъ уже давно, сказала баронесса: — мы поссорились съ графиней де-Бомениль, характеръ которой для меня всегда былъ невыносимъ, то мы не знаемъ ничего, каковы чувства, привычки Эрнестины… Но, по-счастью, ей только шестнадцать лтъ и въ два дня мы проникнемъ ее насквозь…
— О, что касается до этого, надйтесь только на мою прозорливость, сказалъ баронъ съ макіавелевской улыбкой,
— Безъ сомннія, я буду надяться на вашу прозорливость, но также нсколько и на свою, если вы позволите, отвчала мадамъ де-Ларошгю насмшливо:— во всякомъ случа, каковъ бы ни былъ характеръ Эрнестины, намъ не нужно перемнять нашихъ распоряженій. Надо окружить ее вниманіемъ, предупреждать ея маленькія прихоти, угадывать ея вкусы, хвалить ихъ, льстить, очаровать ее, словомъ, дойдти до того, чтобъ она меня любила, обожала… Вотъ наша цль… Средства для достиженія мы найдемъ въ познаніи вкуса и чувствованій Эрнестины.
— Я думаю, сказалъ баронъ, торжественно вставая:— я думаю, во-первыхъ, что…
Строгій взглядъ жены посадилъ барона, и онъ скромно продолжалъ:
— Надо, чтобъ Эрнестина думала, видла, дйствовала только нами… Это всего важне…
— Цль… оправдываетъ средства,— набожно замтила Елена.
— Теперь мы, кажется, хорошо условились, какъ вести дло, сказала баронесса: — Эрнестина непремнно будетъ довольна, что мы перешли во второй этажъ, оставивъ ей первый, меблировка и украшенія котораго стоитъ боле пятидесяти тысячь экю.
— И все это, разумется, останется въ нашу пользу, потому-что домъ — нашъ, прибавилъ баронъ съ веселымъ видомъ.— Вдь надо же было прилично принять и помстить богатйшую наслдницу во всей Франціи… Такъ, по-крайней-мр, ршено было въ семейномъ совт.
— Подумаемъ теперь о самомъ важномъ, самомъ деликатномъ обстоятельств, возразила мадамъ де-Ларошгю:— подумаемъ о женихахъ, которые непремнно со всхъ сторонъ появятся и будутъ искать руки Эрнестины…
— О, да, непремнно, замтилъ баронъ, избгая взглядовъ жены своей.
Елена не произнесла ни одного слова, но, казалось, удвоила вниманіе.
Баронесса продолжала:
— Эрнестин уже шестнадцать лтъ, она невста. Это обстоятельство доставляетъ намъ огромное вліяніе въ свт, потому-что вс будутъ думать, и не ошибутся, что мы можемъ ршительно руководить выборомъ жениха нашей питомиц.
— Надюсь, что такъ! замтилъ баронъ.
— Съ-тхъ-поръ, какъ мы получили опеку надъ Эрнестиной, говорила мадамъ де-Ларошгю: — это вліяніе уже сильно обнаружилось, потому-что многія лица, весьма значительныя по своему положенію въ свт или по рожденію, длаютъ всевозможныя, самыя низкія продлки, чтобъ задобрить меня… Очевидно, мы можемъ много выиграть съ помощію этой опеки.
— Я то же замтилъ, сказалъ баронъ: — многіе изъ тхъ, съ которыми я давно не видался и былъ даже нкоторымъ образомъ въ разлад, длали тысячу глупостей, чтобъ возобновить со мною прежнія сношенія… Вотъ, еще недавно, на вечер у мадамъ де-Мирекуръ… отъ меня не отходили, не дали ни минуты покоя… я буквально былъ окруженъ… стсненъ… чуть не задушенъ…
— Даже этотъ злой горбунъ, замтила мадамъ де-Ларошгю: — маркизъ де-Мэльфоръ, котораго я всегда ненавидла, презирала, тоже повадился къ намъ…
— Я самъ не терплю этого горбуна, вскричалъ баронъ, перебивая жену,— нтъ ничего непріятне, несносне, отвратительне этого адскаго урода.
— Я видла его два раза, сказала въ свою очередь Елена: — вс пороки написаны на его лиц… у него видъ сатаны…
— Такъ вотъ, этотъ сатана, продолжала баронесса: — недавно, какъ-будто съ облаковъ свалился, пришелъ ко мн съ своей обыкновенною самоувренностью, хотя пять или шесть лтъ уже, какъ нога его не была въ нашемъ дом… И онъ уже нсколько разъ изволилъ являться…
— Надюсь, что онъ вамъ льститъ, по-крайней-мр, не для себя, возразилъ мосьё де-Ларошгю: — иначе, онъ очень ошибается…
— Очевидно такъ, сказала баронесса: — я убждена, что у него есть что-нибудь на ум, но будьте покойны, я все разгадаю… Ему не удастся…
— Проклятый горбунъ! я просто въ отчаяніи, что принужденъ видть его, возразилъ баронъ:— у меня къ нему страшная антипатія, отвращеніе, ненависть…
— Ахъ, Боже мой! перебила мадамъ де-Ларошгю: — какая бы антипатія ни была, а надо принимать маркиза… Притомъ же, ужь если такой важный, знатный человкъ, какъ онъ, заискиваетъ нашего знакомства, такъ что же будутъ длать другіе… Все это доказываетъ, что мы имемъ большое вліяніе… Остается только пользоваться имъ, и мы будемъ очень глупы, если не изберемъ Эрнестин жениха, выгоднаго для насъ-самихъ.
— Вы чудесно понимаете дло, моя милая, сказалъ баронъ, удвоивъ вниманіе.
Елена тоже, видимо крайне-заинтересованная, подвинула свой стулъ къ креслу сестры.
— Теперь, продолжала баронесса:— надо ршить, ускорить или замедлить то время, когда Эрнестина должна сдлать выборъ жениха?
— Да, это очень-важный вопросъ! сказалъ баронъ.
— По моему мннію, говорила мадамъ де-Ларошгю:— слдовало бы отсрочить мсяцевъ на шесть всякое ршеніе этого дла.
— Я то же думаю, вскричалъ баронъ, видимо довольный мнніемъ жены.
— И я совершенно согласна съ вами, сестрица, замтила Елена, которая, во все время разговора, слушала съ глубокимъ вниманіемъ, потупивъ глаза и какъ-будто о чемъ-то размышляя.
— Безподобно! сказала баронесса, радуясь общему согласію: — вотъ именно только такимъ-образомъ, обдумавъ и согласившись напередъ вс трое вмст, мы можемъ достигнуть нашей цли… Подъ клятвою, прибавила она торжественно:— мы должны дйствовать съ-обща и не принимать никого изъ претендентовъ на руку Эрнестины, не предувдомивъ другъ друга, не посовтовавшись…
— О, да! дйствовать тайно было бы недостойно, постыдно, подло! вскричалъ мосьё де-Ларошгю, казалось, возмутившійся при одной мысли о подобной измн.
— Господи, Боже мой! кротко замтила Елена, сложивъ руки: — кто осмлится подумать о такомъ прегршеніи!..
— Это было бы очень-подло, сказала въ свою очередь баронесса:— да, кром того, и очень-глупо, потому-что сколько мы будемъ сильны вмст, столько слабы отдльно…
— Да, союзъ образуетъ силу! ршительно возгласилъ мосьё де-Ларошгю.
— Итакъ, стало-быть, мы откладываемъ на шесть мсяцевъ выборъ жениха Эрнестин, чтобъ имть время употребить съ пользою наше теперешнее вліяніе…
— Ршивъ этотъ вопросъ, снова начала баронесса: — остается еще уговориться: нужно ли оставлять при Эрнестин ея теперешнюю гувернантку?.. Эта мадамъ Ленэ, сколько я могла узнать, кажется, не принадлежитъ къ обыкновенному разряду горничныхъ. Она уже боле двухъ лтъ находится при Эрнестин, стало-быть, иметъ на нее нкоторое вліяніе.
— Сдлаемъ вотъ что! вскричалъ баронъ, съ глубокомысленнымъ видомъ:— гувернантк надо отказать, или, по-крайней-мр, уронить ее въ мнніи Эрнестины… Это было бы очень-умно…
— Напротивъ, это было бы очень-глупо, возразила баронесса.
— Но, моя милая…
— Но, сударь, просто надо обратить это вліяніе гувернантки на Эрнестину въ нашу пользу… Надо сдлать такъ, чтобъ мадамъ Ленэ была откровенна съ нами, дйствовала по нашему желанію. Тогда ея вліяніе можетъ служить для насъ могущественнымъ средствомъ ко многому…
— Совершенно справедливо, замтила Елена.
— Стало-быть, разсматривая дло съ этой точки зрнія, сказалъ баронъ глубокомысленно:— гувернантка можетъ сдлаться… очень-полезной… очень-выгодной… очень-услужливой… Однакожь, еслибъ она вздумала не принять нашей стороны, или еслибъ наши попытки… наши желанія… наши старанія… привлечь эту женщину, возбудили подозрніе Эрнестины…
— О, за это надо взяться искусно, и я на себя беру этотъ трудъ, возразила баронесса: — если мы увидимъ, что нельзя привлечь мадамъ Ленэ на нашу сторону, мы послдуемъ мннію мосьё де-Ларошгю, то-есть, откажемъ ей…
Вдругъ этотъ разговоръ былъ прерванъ однимъ изъ лакеевъ, который, быстро войдя, сказалъ: — пріхалъ курьеръ, который говоритъ, что черезъ полчаса мадмуазель де-Бомениль будетъ въ Париж.
— Надо скоре переодться, вскричала баронесса, когда слуга вышелъ.
Потомъ, какъ-будто одумавшись, она прибавила:
— Знаете, что пришло мн въ голову? какъ родственники покойной графини, мы шесть недль носили трауръ, недурно было бы еще поносить? а? Вс люди Эрнестины въ черномъ, я велла даже обшить чернымъ флёромъ и ея экипажи. Какъ вы думаете? не было бы непріятно этой малютк видть меня въ цвтномъ плать?
— Очень можетъ быть, моя милая, сказалъ баронъ:— ужь лучше носи трауръ, хоть недли дв, неболе…
— Это довольно непріятно, возразила баронесса:— черное ужасъ какъ не идетъ ко мн. Но что длать. Надо сдлать это пожертвованіе… Что жь касается до нашихъ условій, то смотрите… не длать ничего безъ общаго согласія, тайно… Это подъ клятвой…
— О, да! воскликнулъ баронъ.
— Конечно, тихо сказала старая два.
Вс трое разошлись по своимъ комнатамъ.
Баронесса заперлась у себя, и на-скоро написала слдующую записку:
‘Ma chre Julie, малютка прідетъ сегодня вечеромъ. Я буду у васъ завтра часовъ въ десять утра. Намъ нельзя терять времени. Предупредите, кого слдуетъ.
‘Молчаніе и осторожность.

‘Л. де-Л.’

На записк былъ слдующій адрессъ:

‘Виконтесс де-Мирекуръ’.

— Сейчасъ, какъ-только мы сядемъ за столъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, обращаясь къ своей горничной и отдавая ей записку:— отнесите это къ мадамъ де-Мирекуръ… Да возьмите картонку, какъ-будто идете за чмъ-нибудь въ магазинъ.
Почти въ то же время и баронъ заперъ на ключь дверь своего кабинета и написалъ письмо такого содержанія:
‘Мосьё де-Ларошгю проситъ барона де-Равиля подождать его у себя завтра отъ перваго до втораго часа. Это свиданіе очень важно.
‘Мосьё де-Ларошгю увренъ въ обязательности барона де-Равиля и иметъ честь пребыть и проч.’
На адрес было написано:
‘Господину барону де-Равилю, въ улиц Годо-де-Моруа, No 7.’
— Пошли кого-нибудь отнести на почту эту записку, сказалъ баронъ своему каммердиперу.
Наконецъ, и мадмуазель Елена, въ свою очередь, окруживъ себя тми же предосторожностями, какъ мосьё и мадамъ де-Ларошгю, написала тайно слдующее письмо:
‘Любезный аббатъ, постарайтесь прійдти завтра въ десять часовъ утра. Это именно день нашего совта.
‘Да будетъ Господь съ вами… Часъ насталъ… Молитесь обо мн, какъ я молюсь о васъ.

‘Е. де-Л.’

На адрес Елена написала:
‘Господину аббату Леду, въ улиц де-Лапланшъ’.

XV.

На другой день посл совщанія, бывшаго въ семейств де-Ларошгю, три важныя сцены произошли у слдующихъ особъ.
Первая имла мсто у аббата Леду, котораго мы уже видли въ дом графини де-Бомениль.
Аббатъ былъ маленькій человчекъ, съ полными, румяными щеками, съ вкрадчивой улыбкой, съ хитрымъ, проницательнымъ взглядомъ, и съ сроватыми, нсколько напудренными волосами.
Съ безпокойствомъ ходилъ онъ по своей спальной и отъ-времени-до-времени посматривалъ на часы. Казалось, аббатъ съ нетерпніемъ кого-то дожидался.
Вдругъ раздался звонокъ, отворилась дверь и явился старый нашъ знакомецъ, мосьё Селестинъ де-Макрёзъ.
Благочестивый основатель общества св. Поликарпа, былъ высокій молодой человкъ, съ свтлорусыми волосами, съ одутловатымъ, румянымъ, но довольно-правильнымъ лицомъ. Онъ могъ бы даже показаться очень-красивымъ, еслибъ въ его чертахъ не выразилось слишкомъ-примтно какое-то приторное довольство самимъ-собой и худо-скрываемое вроломство,
Де-Макрёзъ по-христіански поцаловалъ аббата въ об щеки, аббатъ сдлалъ то же.
— Вы не можете себ представить, любезный Селестинъ, сказалъ аббатъ: — съ какимъ нетерпніемъ я ожидалъ васъ…
— Сегодня было засданіе, отвчалъ Макрёзъ: — и засданіе очень-шумное! трудно понять ослпленіе и возмутительный духъ этихъ бдняковъ. Ахъ, сколько надо труда, чтобъ втолковать этимъ скотамъ всю неоцнимость, всю святость искупленія ихъ отъ страшной нищеты, въ которой они погрязли. Но вообразите… вмсто того, чтобъ довольствоваться этимъ шагомъ къ спасенію… они обращаютъ жадные взоры на то, что происходитъ на земл, сравниваютъ свое положеніе съ положеніемъ другихъ, напоминаютъ о своихъ правахъ на трудъ… на довольство… на счастіе. Они имютъ права на счастіе? какая ересь!.. это доводитъ меня до отчаянія!
Аббатъ слушалъ Селестина и съ улыбкой смотрлъ на него, думая о сюрприз, который ему готовилъ.
— А знаете ли вы, любезный Селестинъ, сказалъ аббатъ:— что въ это время происходило здсь? Я говорилъ о васъ съ мадмуазель Еленой де-Ларошгю… Предметомъ нашего разговора былъ… былъ пріздъ Эрнестины де-Бомениль.
— Не-уже-ли? вскричалъ де-Макрёзъ, покраснвъ отъ удовольствія: — Эрнестина де-Бомениль пріхала.
— Да, вчера вечеромъ.
— И мадмуазель де-Ларошгю…
— Очень расположена къ вамъ, готова сдлать все, чтобъ только это огромное наслдство не попало въ худыя руки. Сегодня утромъ, я ее видлъ, мы не мало совтовались… и это уже будетъ не наша вина, если вы не женитесь на Эрнестин де-Бомевиль.
— О, еслибъ этотъ прекрасный сонъ осуществился! вскричалъ Макрёзъ дрожащимъ голосомъ и пожимая руки аббата: — тогда бы я былъ обязанъ вамъ этимъ несметнымъ, неисчислимымъ богатствомъ.
— Такъ всегда будутъ вознаграждаемы благочестивые юноши, которые въ этотъ нечестивый вкъ подаютъ собою примръ христіанскихъ добродтелей, сказалъ аббатъ съ веселымъ видомъ.
— О, Боже мой! такое богатство — хоть кого ослпитъ!
— Бдняжка! съ какимъ простодушіемъ выражаетъ онъ свою любовь къ деньгамъ! сказалъ аббатъ улыбнувшись и милостиво потрепавъ полную щеку де-Макрёза:— теперь, надо серьёзно подумать обо всемъ… къ-несчастію, я никакъ не могъ уговорить упрямую графиню де-Бомениль въ завщаніи назначить васъ въ супруги Эрнестин. Будь это завщаньице… дло было бы кнчено… Повинуясь послдней вол умирающей матери, малютка согласилась бы на все,— притомъ же, я и мадмуазель де-Ларошгю уговорили бы ее… но теперь, нечего объ этомъ и думать.
— Почему же нечего? спросилъ нершительно Макрёзъ, уставивъ на аббата свои проницательные глаза.
Аббатъ, въ свою очередь, внимательно посмотрлъ на Селестина. Селестинъ потупилъ голову и, улыбаясь, продолжалъ:
— Я сказалъ это, предполагая…
— Завщаніе?.. сказалъ аббатъ и не могъ вынести дерзкаго взгляда де-Макрёза.
Съ минуту продолжалось молчаніе.
— Итакъ, намъ надо начать новую кампанію, сказалъ аббатъ: — обстоятельства намъ благопріятствуютъ, потому-что ни баронъ, ни баронесса не имютъ еще въ виду никого… такъ, по-крайней-мр, сказала мн мадмуазель де-Ларошгю, душою намъ преданная. Баронъ и его жена жадные эгоисты… стало-быть, если они замтятъ, что мы имемъ успхъ въ нашемъ предпріятіи, они пріймутъ нашу сторону, разумется, для собственной выгоды… а въ этой выгод очень-легко ихъ уврить, но прежде намъ необходимо сильно укрпиться…
— Когда же и какъ я буду представленъ мадмуазель де-Бомениль? спросилъ Макрёзъ.
— Мы уже думали объ этомъ важномъ вопрос, очевидно, формальное представленіе невозможно. Это значило бы испортить все дло. Баронъ и баронесса поняли бы тотчасъ наши виды… Надо дйствовать втайн, надо возбудить любопытство въ мадмуазель де-Бомениль, а для этого необходимо изучить ея характеръ…
Де-Макрёзъ съ вопросительнымъ видомъ посмотрлъ на аббата.
— Оставьте все на наше попеченіе, дитя мое, продолжалъ аббатъ тономъ превосходства: — мы знаемъ людей, какъ свои пять пальцевъ. Я уже собралъ кое-какія свднія о нашей невст. Въ особенности, мн много помогли замчанія Елены де-Ларошгю. Эта двушка во многихъ случаяхъ очень-проницательна и удивительно врно и быстро понимаетъ вещи. По ея мннію, мадмуазель Эрнестина должна быть очень религіозная, очень милосердая двушка. Притомъ же, весьма-пріятно знать, что она преимущественно приходитъ молиться въ придлъ Богородицы.
— Позвольте перебить васъ, сказалъ съ живостью Макрёзъ.
— Что, дитя мое?
— Вотъ видите ли: баронъ и баронесса не очень-то рачительно исполняютъ свои религіозныя обязанности, но за то мадмуазель Елена никогда не пропускаетъ священной службы…
— Именно такъ.
— Въ такомъ случа, она можетъ очень-легко приводить Эрнестину въ церковь св. омы-Аквитанскаго, въ свой приходъ?..
— Конечно…
— Теперь только остается сдлать такъ, чтобъ съ завтрашняго же дня она приводила съ собой свою питомицу въ церковь… къ девяти часамъ…
— Очень-легко…
— Пусть он становятся… хоть налво отъ алтаря…
— Налво отъ алтаря? Зачмъ же?
— А за тмъ, что я тоже буду стоять здсь и молиться рядомъ съ Эрнестиной де-Бомениль.
— Безподобно! вскричалъ аббатъ: — дло пойдетъ само-собой… мадмуазель Елепа постарается обратить на васъ вниманіе своей питомицы… Вотъ чудесно придумано….
— Не приписывайте мн чести этого изобртенія, возразилъ Селестинъ съ иронической скромностью:— воздадимъ кесарю кесарево…
— Какому же кесарю надо приписать счастливую идею этого перваго свиданія, такъ искусно обдуманнаго… такъ ловко подготовленнаго?..
— Тому, который написалъ вотъ эти стихи…
И де-Макрёзъ насмшливымъ голосомъ прочелъ слдующую тираду:
О, еслибъ знали вы, какъ я его узнала, —
И въ вашей бы душ любовь къ нему запала:
Онъ церковь каждый день смиренно посщалъ,
И близь меня всегда колни преклонялъ,
И, къ небесамъ воздвъ въ святомъ восторг руки,
Казалось, забывалъ души болящей муки…
И въ храм взоры всхъ тогда онъ привлекалъ…
Такъ жарко къ небесамъ мольбы онъ возсылалъ, и пр.
— Не правда ли, здсь все предвидно, сказалъ де-Макрёзъ.— Пусть посл того говорятъ, что творенія такого рода не заключаютъ въ себ морали и видимой пользы!..
— О, да! отвчалъ аббатъ, умирая со смху:— да поможетъ намъ небо восторжествовать надо всмъ. Ободритесь, любезный Селестинъ, мы въ хорошемъ положеніи… Вы искусны, вкрадчивы, упорны, боле чмъ всякій другой способны обольстить эту миленькую сиротку, лишь бы только она увидла васъ, услышала вашъ разговоръ… По этому случаю, будьте внимательне къ вашему туалету, одвайтесь проще, но изящно, даже немножко изъисканности не помшаетъ… Взгляните-ка на меня… Да!.. вмсто гладкой прически, слдовало бы волосы слегка завить… Двушекъ прельщаютъ не одними словами.
— О, будьте покойны, аббатъ! я хорошо понимаю вс мелочи искусства нравиться. Часто съ малыми средствами длаютъ большіе успхи… О, еслибъ я могъ успть!..
— И вы должны успть, возразилъ аббатъ: — мы употребимъ вс средства, какими можемъ располагать, а у насъ ихъ множество, и притомъ же различныхъ родовъ.
— Ахъ, аббатъ, сказалъ Селестинъ сладкимъ голосомъ: — какъ много я буду вамъ обязанъ…
— Не преувеличивайте того, чмъ вы намъ обязаны, возразилъ аббатъ, улыбаясь:— вашъ успхъ не для однихъ васъ интересенъ…
— Какъ такъ?..
— Ну, да, конечно… вашъ успхъ имлъ бы страшное вліяніе на всхъ этихъ вольнодумцевъ, этихъ равнодушныхъ, холодныхъ скептиковъ, которые не поддерживаютъ насъ, вашъ успхъ послужилъ бы имъ золотымъ доказательствомъ того, что можно пріобрсти съ нашею помощью. Это уже нсколько доказано вашимъ значительнымъ положеніемъ въ обществ, положеніемъ… котораго, какъ мн кажется, трудно было бы достичь въ ваши лта… и… съ вашимъ происхожденіемъ, довольно неизвстнымъ, вполголоса прибавилъ аббатъ, видимо покраснвъ.
Селестинъ, казалось, тоже былъ очень смущенъ — не мене самого аббата.
— Да, любезный де-Макрёзъ, продолжалъ тотъ: — теките съ миромъ… и между-тмъ, какъ безстыдные дворянчики опустошаютъ свои кошельки, тратятъ свое здоровье въ гнустыхъ оргіяхъ, въ глупыхъ, безсмысленныхъ удовольствіяхъ, вы, дитя мое, пришедшіе неизвстно откуда… воспитанные, покровительствуемые, введенные въ свтъ неизвстно кмъ, вы, говорю я, въ тишин, въ тни, совершайте путь свой… и скоро… скоро свтъ удивится, ослпнетъ отъ блеска вашихъ неожиданныхъ, несметныхъ сокровищъ.
— О, будьте уврены, аббатъ, что моя признательность…
— Перестаньте говорить намъ о вашей признательности, перебилъ аббатъ, и на лиц его мелькнула странная, непонятная улыбка:— съ нами трудно быть неблагодарнымъ… Будьте уврены, что мы не дти… что мы стараемся всегда обезпечить себя, беремъ предосторожности.
Макрёзъ сдлалъ странное движеніе.
— Вы хотите знать, какія предосторожности, замтилъ аббатъ, по-видимому отвчая на мысль Селестина:— мы беремъ въ залогъ сердце и умъ у тхъ, кому служимъ со всею преданностью…
И онъ снова съ отеческой лаской ущипнулъ за ухо благочестиваго юношу.
— Теперь надо подумать еще объ одномъ, не мене важномъ дл, продолжалъ аббатъ.— Конечно, мадмуазель Елена будетъ очень-краснорчиво говорить о васъ Эрнестин де-Вомениль. Надо только поступать такъ, чтобъ малютка васъ замтила, а тамъ ужь не заботьтесь ни о чемъ. Мадмуазель де-Ларошгю будетъ безпрерывно хвалить ей ваши добродтели, ваше благочестіе, ангельскую кротость вашего лица, вашу скромность. Она употребитъ вс возможныя усилія, чтобъ въ высшей степени возбудить любовь въ этой двочк… но, знаете… было бы еще лучше, еще ршительне, еслибъ ея хвалы на шли отголосокъ въ людяхъ, имющихъ нкоторый всъ въ обществ. Эти люди могутъ имть вліяніе на Эрнестину, которая стала бы гордиться всеобщими похвалами вашимъ достоинствамъ.
— Совершенно справедливо, вскричалъ Селестинъ:— безподобно придумано…
— Ну, такъ вотъ, припомните-ка, любезный другъ, которая изъ вашихъ почитательницъ, благоговющихъ передъ вами, могла бы съ успхомъ исполнить это деликатное порученіе? На-примръ, мадамъ де-Франвиль?
— Нтъ, она слишкомъ-глупа.
— Ну, такъ мадамъ де-Бонрепо?
— Она слишкомъ-неосторожна и любитъ много болтать…
— Стало-быть, мадамъ Лефебуръ…
— Куда ей съ ея мщанскими манерами?
Де-Макрезъ задумался.
— Есть только одна женшипа, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія:— на расположеніе которой я могу разсчитывать: это герцогиня де-Сантерръ…
— Что жь? прекрасно: герцогиня иметъ большой всъ въ высшемъ кругу, и мни кажется, что вы не ошибаетесь въ ея расположеніи къ вамъ… Я не разъ слышалъ, какъ она принимала вашу сторону, съ жаромъ защищала васъ… даже сожалла, что ея сынъ, Жеральдъ, нечестивый развратникъ, не походить на васъ…
Физіономія де-Макрёза измнилась, когда аббатъ произнесъ имя Жеральда.
— Этотъ человкъ оскорбилъ меня… при всхъ… и я отмщу ему, сказалъ онъ съ ненавистью.
— Дитя! возразилъ улыбаясь аббатъ: — мсти хладнокровно, говоритъ латинская пословица… и говоритъ справедливо… Дожидайте, что будетъ дальше… вдь вы уже пріобрли большое вліяніе на мать Жеральда?..
— О, да! отвчалъ де-Макрёзъ: — чмъ больше думаю, тмъ больше убждаюсь, что для успха въ нашемъ предпріятіи я долженъ, по многимъ причинамъ, именно адресоваться къ герцогин де-Сантерръ. Уже нсколько разъ я имилъ случай судить о прочности ея расположенія ко мн. Довренность моя въ такомъ важномъ дл должна непремнно ее тронуть… Я не сомнваюсь въ этомъ. Правда, что она еще незнакома съ мадмуазель де-Бомениль, но это ей очень-легко сдлать…
— Въ такомъ случа, сказалъ аббатъ: — надо скоре увидть герцогиню…
— Теперь еще только половина перваго, возразилъ де-Макрёзъ, взглянувъ на часы: — мадамъ де-Сантерръ принимаетъ близкихъ знакомыхъ отъ часа до двухъ… бгу къ ней сію же минуту…
— Дорогой, дитя мое, подумайте хорошенько: будетъ ли ловко и удобно поступить такъ… Я, съ своей стороны, предвижу для насъ только одн выгоды…
— Я то же думаю. Итакъ, любезный аббатъ, завтра, въ девять часовъ, налво отъ алтаря, въ церкви св. омы-Аквитанскаго…
— Какъ сказано, возразилъ аббатъ: — я предупрежу обо всемъ мадмуазель Елену. Завтра, въ девять часовъ, она непремнно явится въ церковь съ Эрнестиной де-Бомениль… Спшите же теперь къ герцогин.
Де-Макрёзъ и аббатъ поцаловались и благочестивый юноша отправился въ отель де-Сантерръ.

XVI.

Утромъ того же дня, въ который происходилъ предшествовавшій разговоръ, герцогиня, получивъ очень-важное письмо, противъ обыкновенія вышла въ десять часовъ изъ дома. По возвращеніи, она послала за Жеральдомъ. Каммердинеръ молодаго герцога доложилъ, что герцогъ не ночевалъ дома.
Въ двнадцать часовъ, нетерпливая мадамъ де-Сантерръ послала въ другой разъ. Жеральдъ все еще не возвращался. Наконецъ, черезъ полчаса, онъ явился къ матери, хотлъ-было ласково поцаловать ее, но герцогиня тихонько оттолкнула его и съ упрекомъ сказала:
— Вотъ уже три раза я посылала за тобой…
— Я только-что воротился. Что вамъ угодно, маменька?..
— Только-что воротился… такъ поздно… Боже мой, какъ дурно ты ведешь себя, Жеральдъ…
— Я дурно веду себя?..
— Послушай, мой другъ, есть вещи, которыхъ я не хочу и не должна знать, но не думай, чтобъ я, потакая теб, удерживалась отъ нкоторыхъ замчаній.
— Перестаньте, маменька, возразилъ Жеральдъ почтительнымъ и вмст твердымъ голосомъ: — я всегда былъ послушнымъ, любящимъ сыномъ. Мни не нужно говорить, что имя мое будетъ везд и всми уважаемо… Но что длать, маменька? Мн двадцать четыре года… Я живу и веселюсь, какъ молодой человкъ этихъ лтъ…
— Уже давно меня огорчаетъ такая жизнь твоя… Ты имешь въ самомъ высшемъ кругу почетное мсто… а посщаешь дурныя общества…
— Женскія… правда… но для меня такъ-называемое дурное общество женщинъ есть именно самое лучшее. Ну, полно, маменька, не сердитесь… Я откровененъ… сознаюсь въ маленькой слабости къ гризеткамъ… Но за то моими друзьями можетъ гордиться всякій порядочный человкъ… Еслибъ вы знали, маменька, моего лучшаго друга, моего стараго полковаго товарища, вы, право, имли бы обо мн лучшее мнніе.
— Ахъ, Жеральдъ, только ты одинъ умешь выбирать друзей между солдатами, сказала герцогиня, пожимая плечами.
— Надюсь, чортъ возьми: не всякому удастся найдти себ друга на пол битвы!
— Я ничего не говорю теб противъ твоихъ товарищей и друзей, но мн очень-непріятны твои связи съ этими недостойными существами…
— Съ ними такъ весело!..
— Перестаньте!..
— Простите меня, милая маменька, сказалъ Жеральдъ, поцаловавъ герцогиню: — я не хотлъ сказать ничего непріятнаго для васъ… но что прикажете длать… вдь мн не даромъ двадцать-четыре года… я не люблю весталокъ… Да и непріятно было бы видть, еслибъ я поселилъ раздоръ между какими-нибудь честными супругами, прибавилъ молодой герцогъ траги-комическимъ голосомъ:— сказать правду, ужь я испыталъ и даже усплъ… но что… лоретки по мн гораздо-лучше… Съ ними не возмутишь семейнаго спокойствія, да он какъ-то и веселе и занимательне…
— Перестань, мн нтъ дла до выбора твоихъ любовницъ, но я должна сказать, что твое поведеніе непростительно, что ты отъ него много теряешь.
— Что жь я теряю?..
— Ты, можетъ-быть, не знаешь, что дло идетъ о твоей женитьб..
— Какъ о женитьб?.. да я еще не женюсь…
— Сдлай милость, только выслушай меня…
— Я слушаю…
— Ты знаешь мадамъ де-Мирекуръ?
— Знаю… но она, по счастію, замужемъ… Страшная интригантка.
— Очень можетъ быть, но она дружна съ баронессой де-Ларошгю, тоже одной изъ моихъ милыхъ знакомыхъ…
— Давно ли? мн помнится, вы часто говорили, что баронесса просто олицетвореніе низости…
— Не въ этомъ дло, перебила герцогиня: — надо знать, что питомица баронессы, мадмуазель Эрнестина де-Бомениль, богатйшая наслдница во всей Франціи.
— Да она въ Италіи…
— Нтъ, въ Париж…
— Уже воротилась?..
— Вчера вечеромъ… сегодня въ десять часовъ, я была уже у мадамъ Мирекуръ, тамъ я имла послднее совщаніе съ баронессой де-Ларошгю… Ужь около мсяца я занималась этимъ дломъ, но не хотла ничего говорить теб, зная твою втренность. Благодаря Бога, до-сихъ-поръ, все шло такъ хорошо, что мы имемъ полную надежду…
— Надежду… на что?
— На успхъ твоей женитьбы на мадмуазель де-Бомениль.
— Какъ? мн жениться! вскричалъ Жеральдъ, вскочивъ со стула.
— Да, да! и жениться на богатйшей наслдниц во всей Франціи, возразила герцогиня:— вс шансы были бы на твоей сторон, еслибъ только ты не такъ дурно велъ себя… Претенденты являются со всхъ сторонъ… соперничество самое ожесточенное!.. Теб очень могутъ повредить… Ахъ, еслибъ съ твоимъ именемъ, съ твоимъ умомъ, наконецъ, съ твоимъ вншнимъ видомъ ты могъ бы еще быть примромъ прекраснаго поведенія, какъ, на-примръ, безподобный мосьё де-Макрёзъ.
— Послушайте, маменька… да вы серьёзно собрались женить меня? спросилъ Жеральдъ съ возрастающимъ удивленіемъ.
— Я думаю, что серьёзно.
— Я знаю, что вы, милая маменька, длаете это съ самымъ добрымъ намреніемъ, но я… вовсе не хочу жениться…
Герцогиня опрокинулась на спинку кресла, подняла руки къ небу и въ отчаяніи вскричала:
— Боже мой, Боже мой! Этого еще не доставало… отказывается отъ руки богатйшей наслдницы во всей Франціи!
— Выслушайте меня, милая маменька, сказалъ Жеральдъ съ нжностью:— я человкъ честный, и признаюсь, что до безумія люблю удовольствія… Я люблю ихъ такъ, что, право, былъ бы отвратительнымъ мужемъ даже богатйшей наслдницы во всей Франціи.
— Несметное богатство! боле трехъ мильйоновъ годоваго дохода! повторяла герцогиня, пораженная отказомъ сына: — боле трехъ мильйоновъ дохода!..
— Я предпочитаю свободу и удовольствія! сказалъ Жеральдъ.
— Это глупо, вскричала, герцогиня, выходя изъ себя:— ты безумецъ!..
— Что прикажете длать? отвчалъ улыбаясь Жеральдъ.— Я отъ души люблю веселые вечера, рзвыхъ, смющихся женщинъ и независимость жизни холостяка. О, благодаря Бога, мн остается еще шесть цвтущихъ лтъ, лтъ счастія и наслажденій… и я не отдамъ ихъ ни за какіе мильйоны на свт… Да и потомъ, прибавилъ молодой человкъ съ благородпымъ негодованіемъ:— у меня нтъ столько низости, чтобъ сдлать несчастною и смшною бдную двушку, на которой я женюсь за ея… деньги. Впрочемъ, маменька, вы уже знаете, что я не хотлъ купить рекрута, который бы подвергалъ свою жизнь за меня… стало-быть, можете понять, что я не продамъ себя за женины мильйоны…
— Но послушай, Жеральдъ…
— Нтъ, милая маменька… это такъ… Вашъ безподобный мосьё де-Макрёзъ, человкъ, конечно, очень-благочестивый, можетъ-быть, и не былъ бы такъ щекотливъ, какъ я, но вдь зато я нечестивый гршникъ… Да, милая, добрая маменька, я таковъ, такомъ останусь навсегда… и еще нжне, чмъ когда-нибудь буду любить васъ, сказалъ молодой герцогъ, почтительно цалуя руку матери.
Бываютъ странные случаи…
Едва Жеральдъ усплъ произнести имя фаворита своей матери, вошелъ слуга и доложилъ, что мосьё де-Макрёзъ желаетъ говорить съ герцогиней по одному очень-важному длу.
— Ты, стало-быть, сказалъ, что я дома? спросила герцогиня.
— Ваша свтлость не изволили приказывать…
— Ну, хорошо… попроси мосьё де-Макрёза подождать нсколько минутъ…
Слуга вышелъ.
— Твой непонятный отказъ очень огорчилъ меня, съ прискорбіемъ сказала мадамъ де-Сантерръ сыну:— сдлай милость, другъ мой, подожди меня здсь… я ворочусь сію минуту… Ахъ, мой другъ, ты не можешь себ представить, какъ сильно ты огорчилъ меня…
— Перестаньте, милая маменька, не говорите этого, возразилъ Жеральдъ, тронутый грустью матери: — вдь вы знаете, какъ я люблю васъ…
— Это — слова, Жеральдъ, мн нужны доказательства…
— Такъ откажите этому животному де-Макрёзу и поговоримъ дружески. Я докажу вамъ, что мое поведеніе — благородно, честно… Но вы уходите…
— Мосьё де-Макрёзъ ожидаетъ…
— А, чортъ возьми, я велю сказать ему, чтобъ онъ убирался…
И молодой герцогъ всталъ, чтобъ отдать это приказаніе. Мадамъ де-Сантерръ остановила сына.
— Мн непріятно видть, Жеральдъ, съ какимъ отвращеніемъ, не хочу сказать съ какой видимой завистью ты говоришь объ этомъ молодомъ человк, котораго примрное поведеніе, скромность и благочестіе должны служить примромъ для всхъ. Дай Богъ, чтобъ ты былъ подобенъ ему! Ты не предпочелъ бы тогда своихъ преступныхъ утхъ богатому браку, который можетъ составить и твое и мое счастіе.
Сказавъ это, мадамъ де-Сантерръ вышла, взявъ съ сына слово дождаться ея возвращенія.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Герцогиня возвратилась чрезвычайно взволнованная, лицо ея покраснло отъ негодованія.
— Какая дерзость! вскричала она, входя въ комнату.
— Что такое, маменька? спросилъ молодой герцогу.
— То, что мосьё де-Макрёзъ негодяй…
Жеральдъ не могъ удержаться отъ смха.
— Вотъ странное, неожиданное превращеніе, сказалъ онъ.— Не осмлился ли онъ, маменька, чемъ-нибудь оскорбить васъ?..
— Да разв эти люди осмливаются когда-нибудь забывать приличія? отвчала мадамъ де-Сантерръ съ презрніемъ.
— Такъ за что же вы сердитесь? Съ минуту назадъ, вы почти божились своимъ да-Макрёзомъ…
— Прошу не называть его моимъ де-Макрёзомъ, вскричала герцогиня съ гнвомъ.— А угадаешь ли ты цль его посщенія?.. Онъ просилъ меня разсказать про него все хорошее…
— Кому разсказать? съ какой цлью?
— Съ какой цлью? Онъ иметъ претензію свататься на мадмуазель де-Бомениль.
— Онъ?
— Не правда ли, какая дерзость?
— Де-Макрёзъ хочетъ свататься на мадмуазель де-Бомениль? де-Макрёзъ!!!
— Ничтожный глупецъ! Желала бы я знать, кто ввелъ такого негодяя въ нашъ кругъ?
— Но зачмъ же онъ сообщилъ вамъ свой планъ?..
— Ахъ, Боже мой! ну, да потому, что я отличала его, принимала съ уваженіемъ, какъ и другія подобныя мн дуры… вотъ онъ и вздумалъ прійдти ко мн — сказать, что, видя то участіе, которое я принимаю въ немъ, онъ почелъ за долгъ доврить мн свои тайныя намренія на мадмуазель де-Боменилъ. Этотъ болванъ надялся, что я помогу ему и расхвалю его мадмуазель Эрнестин… Какая наглость!
— Сказать правду, маменька, вы сами тутъ отчасти виноваты. Зачмъ хвалили его, возносили до небесъ?
— Хвалили? сказала простодушно герцогиня:— да разв я тогда могла думать, что онъ осмлится имть претензію на богатйшую наслдницу во все. Франціи,— идти по слдамъ моего сына? Впрочемъ, при всей своей хитрости, онъ очень-глупъ. Обращается съ просьбой именно ко мн. Вотъ я услужу ему!.. безъименный выскочка, какой-то бродяга, неотесанный болванъ съ нескладной фигурой разодтаго пономаря, который идетъ на обдъ къ священнику… Педантъ! ханжа! о, какъ онъ невыносимъ со всми своими притворными добродтелями… Впрочемъ, ему не удастся. Баронесса сказала мн, что мадмуазели де-Бомениль будетъ въ восхищеніи отъ герцогскаго титула. Она любитъ удовольствія и хотла бы пользоваться всми преимуществами, которыя даетъ богатство, соединенное съ высокимъ положеніемъ въ свт… можно надяться, что мосье де-Макрёзъ не поставитъ ее на эту степень.
— Что же вы, маменька, отвчали де-Макрёзу на его просьбу?
— Въ негодованіи я хотла-было сказать ему, что его претензіи слишкомъ дерзки и глупы, хотла-было запретить ему входъ въ нашъ домъ, но обдумалась… Чтобы боле сдлать ему вреда, надо казаться готовой къ его услугамъ… поэтому я и общала высказать мадмуазель Эрнестин все, чего онъ заслуживаетъ, и ужь конечно сдержу общаніе… я славно услужу ему!
— А знаете ли, маменька, что де-Макрёзъ очень можетъ достигнуть своей цли.
— Можетъ жениться на мадмуазель де-Бомениль?
— Да.
— Какой вздоръ! ты съ ума сошелъ.
— Нтъ, вы ошибаетесь, маменька. Его поддерживаютъ люди очень могущественные. Теперь, когда, вы уже презираете его, я скажу вамъ, что за него стоятъ вс старухи, которыя сдлались набожными, потому-что устарли, многія молодыя женщины, которыя ведутъ себя строго, потому-что дурны собой, множество мужчинъ ханжей,— которые составили себ изъ набожности какое-то занятіе, и, наконецъ, вс такъ-называемые важные люди, которые отъ излишней важности поглупли… Видите ли, какъ много у него покровителей…
— Но мн кажется, что я имю довольно значительное вліяніе въ свт… возразила герцогиня:— мое мнніе что-нибудь да значитъ…
— Правда, но ваше мнніе до сей поры было въ пользу де-Макрёза. Быстрая перемна покажется странной… Начнутся толки… и война, которую вы хотите поднять на него, можетъ послужить ему же въ пользу. Макрёзъ лукавъ. Вы еще не знаете, маменька, съ кмъ имете дло…
— Не понимаю, Жеральдъ, сказала съ горестью герцогиня: — какъ можешь ты говорить объ этомъ съ такимъ хладнокровіемъ.
— Вовсе нтъ, маменька… клянусь вамъ… меня бситъ, возмущаетъ всю мою душу мысль, что какой-нибудь Макрёзъ иметъ подобныя претензіи и можетъ осуществить ихъ, Макрёзъ, который еще въ коллегіи внушалъ мн отвращеніе… И бдная мадмуазель де-Бомениль, которой я хоть и не знаю, но которая становится въ моихъ глазахъ очень интересной, должна быть жертвой такого мерзавца! А, чортъ возьми!.. я очень хотлъ бы… хотя бы только для того, чтобъ разрушить планы де-Макрёза и спасти отъ его когтей бдную двушку…
— Ахъ, мой милый Жеральдъ, вскричала мадамъ де-Сантерръ:— твой бракъ сдлалъ бы меня счастливйшею изъ матерей.
— Да! но моя свобода, моя дорогая независимость!!!
— Подумай, другъ мой, о томъ, что съ однимъ изъ знатнйшихъ именъ во всей Франціи ты сдлался бы ея богатйшимъ владльцемъ.
— А моя веселая холостая жизнь!
— За то, какое несметное богатство! какое могущественное значеніе имлъ бы тогда въ свт…
— Правда! отвчалъ молодой человкъ въ размышленіи:— но какъ осудить себя къ вчной тоск, къ вчному принужденію, къ бальнымъ шелковымъ чулкамъ… бросить нсколько милыхъ, веселыхъ женщинъ, которыя искренно меня любятъ… да, искренно любятъ, потому-что, имя счастье быть молодымъ и небогатымъ, я долженъ врить ихъ безкорыстной любви.
— Но послушай, мой другъ, возразила герцогиня, противъ воли увлеченная честолюбивымъ желаніемъ видть своего сына согласнымъ на богатый бракъ:— ты слишкомъ преувеличиваешь строгость своихъ брачныхъ обязанностей… если женятся, такъ еще нтъ причины…
— Ну, вотъ, маменька, теперь вы сами начинаете проповдывать свободу въ семейныхъ отношеніяхъ…
— Ахъ, мой другъ, возразила въ смущеніи мадамъ де-Сантерръ:— ты не такъ понялъ мою мысль, я вовсе не то хотла сказать.
— Нтъ, ужь говорите мн лучше о де-Макрёз…
— Видишь ли, другъ мой, если я говорю объ этомъ брак, то не столько за тмъ, чтобъ внушить теб желаніе перебить у негодяя де-Макрёза богатую невсту, сколько за тмъ, чтобъ доказать, что съ твоей стороны подобный бракъ былъ бы поступкомъ человколюбивымъ…
— Человколюбивымъ?..
— Конечно! бдная Эрнестина де-Бомениль умерла бы съ тоски съ такимъ чудовищемъ, каковъ де-Макрёзъ… и отнять ее у него было бы, дйствительно, великодушнымъ, достойнымъ подвигомъ.
— Ну, милая маменька, сказалъ, улыбаясь, Жеральдъ: — вы скажете, пожалуй, что за этотъ бракъ я былъ бы удостоенъ монтіоновой преміи…
— О, да, еслибъ только монтіоновой преміей награждали также и сынал который составилъ счастье своей матери, отвчала мадамъ де-Сантерръ, устремивъ на Жеральда глаза полные слезъ.
Молодой герцогъ нжно любилъ свою мать. Ея грусть и слезы увлекли его.
— О, какъ опасно говорить съ матерью, сказалъ онъ:— пожалуй, по-невол женишься на наслдницъ трехъ мильйоновъ годоваго дохода, особенно, когда дло идетъ еще о похищеніи бдной милліонерки у какого-нибудь негодяя де-Макрёза… Да, дйствительно, чмъ больше я думаю объ этомъ, тмъ больше мн хочется съиграть подобную штуку — и съ нимъ и со всми лицемрными святошами, его сообщниками… Вотъ славная была бы ему пощечина, да и не только ему, а цлой тысяч постныхъ физіономій… Но я и позабылъ объ одномъ маленькомъ, впрочемъ, очень ваясномъ затрудненіи…
— Что такое?
— Не знаю еще, понравлюсь ли я мадмуазель Эрнестин…
— Теб стоитъ только захотть, мой другъ, и ты непремнно понравишься…
— Истинно материнскій отвтъ…
— Однакожь, я тебя хорошо знаю…
— Вы? сказалъ Жеральдъ, цалуя мать.— Вы не можете подавать своего мннія въ настоящемъ случа… нжность ваша ко мн ослпляетъ васъ…
— Ужь ты, пожалуйста, слушайся только меня, слдуй моимъ совтамъ… и увидишь, что дла пойдутъ чудесно…
— Знаете ли, что теперь васъ можно принять за страшную интригантку! сказалъ весело молодой герцогъ.— Впрочемъ, когда мать захочетъ что-нибудь сдлать въ пользу сына, она длается просто львицей… Ну, хорошо, длайте, что вамъ угодно…
— Ахъ, Жеральдъ, ты не можешь вообразить, какъ я теперь счастлива! воскликнула мадамъ де-Сантерръ, устремивъ на сына глаза, влажные отъ слезъ:— о, теперь я надюсь на успхъ… проклятый де-Макрёзъ умретъ съ досады…
— Прекрасно! я заставлю его умереть отъ жолчи, вмсто шпаги, отъ которой онъ наврное бы отказался…
— Перестань, Жеральдъ, поговоримъ серьёзно.
— Я слушаю, маменька.
— Такъ-какъ ты ршился, то непремнно долженъ скоре увидать мадмуазель де-Бомениль.
— Очень-радъ…
— Это первое свиданіе очень-важно…
— Въ-самомъ-дл?..
— Ну, да, конечно… Я объ этомъ уже говорила сегодня съ мадамъ де-Мирекуръ и съ мадамъ де-Ларошгю. Мы нашли, что всего лучше было бы…
— Что такое, маменька?
— Во-первыхъ, мы, къ-несчастію, увидли невозможность представить тебя человкомъ солиднымъ…
— И прекрасно сдлали, иначе я очень бы скоро предалъ васъ…
— Такъ вотъ, мы обсудили легкомысленность твоего поведенія и придумали обратить въ твою же пользу го, что могло бы повредить теб…
— Только разв матери могутъ быть такими искусными дипломатами!..
— Мадамъ де-Ларошгю разговаривала вчера вечеромъ съ Эрнестиной и замтила, что молодая двушка очень любитъ роскошь, великолпіе, удовольствія… По этому мы ршили, чтобъ ты на первый разъ показался передъ мадмуазель де-Бомениль однимъ изъ изящнйшихъ молодыхъ людей въ Париж…
— Согласенъ, если вы съумете найдти случай, въ которомъ я бы могъ показаться такъ…
— Послзавтра, кажется, будутъ въ Булоньскомъ-Лсу скачки… Ты долженъ принять въ нихъ участіе.
— Я уже общалъ де-Курвилю попробовать его славнаго коня Young-Emperor въ скачкахъ съ препятствіями. У де-Курвиля превосходныя лошади, но онъ страхъ боится на нихъ здить…
— И прекрасно… Мадамъ де-Ларошгю привезетъ Эрнестину на скачки… Тамъ ты очень-удобно можешь подъхать къ нимъ до начала скачекъ. Твоя жокейская оранжевая куртка и черная бархатная фуражка очень идутъ къ теб…
— Однакожь…
— Дай мн досказать. Мадмуазель де-Бомениль увидитъ тебя посреди множества изящныхъ молодыхъ людей, которыхъ ты, надо сознаться, превосходишь во всхъ отношеніяхъ… Я не сомнваюсь, что ты выиграешь призъ: ты долженъ его выиграть, непремнно долженъ…
— Не знаю, захочетъ ли Young-Emperor раздлить со мной это желаніе.
— Ты здишь верхомъ превосходно… и когда Эрнестина де-Бомениль увидитъ, какъ ты, опередивъ своихъ соперниковъ, при общихъ кликахъ, избраннаго общества достигнешь цли… она, безъ сомннія, обратитъ на тебя вниманіе… Это первое впечатлніе будетъ, стало-быть, въ твою пользу… Если же ты еще захочешь быть столько любезенъ, сколько можешь, то будь увренъ, что наглый де-Макрёзъ покажется ей посл тебя совершенно-ничтожнымъ, отвратительнымъ…
— Теперь, могу ли я въ свою очередь сказать…
— Ну, что еще?
— Вотъ видите ли… правда, очень-естественно быть представленнымъ мадмуазель Эрнестин въ день скачекъ, но не лучше ли бы было въ первый разъ показаться не въ жокейской куртк?..
— Почему же? Этотъ костюмъ, напротивъ, прекрасно идетъ къ теб.
— Можетъ-быть, но…
— А! ты становишься теперь слишкомъ разборчивымъ! Вотъ какъ!
— Перестаньте, маменька: Вы, стало-быть, хотите, чтобъ я воскресилъ способъ обольщенія мосьё Эльвью, который, говорятъ, произвелъ страшный эффектъ своими панталонами…
— Ахъ, Жеральдъ! перебила герцогиня съ возмущенной стыдливостыо:— у тебя вчно какая-нибудь глупая мысль въ голов…
— Да вдь вы сами, не подозрвая того, придумали ее… Но, говоря серьёзно, представьте меня мадмуазель Эрнестин гд хотите, когда хотите и какъ хотите, верхомъ или пшкомъ, я на все согласенъ… Только я ни за что не соглашусь прибгать къ помощи нескромнаго жокейскаго костюма… Я не имю въ этомъ нужды, прибавилъ Жеральдъ съ удивительнымъ простодушіемъ:— я съумю ослпить мадмуазель де-Бомениль тысячью нравственныхъ достоинствъ… очень почтенныхъ и очень необходимыхъ для супруга…
— Ужасно, Жеральдъ! съ тобой просто нельзя говорить серьёзно о дл…
— Что жь за бда… Лишь бы только оно исполнилось…
Еще разъ разговоръ герцогини съ сыномъ прерванъ былъ появленіемъ жеральдова каммердинера.
— Господинъ баронъ де-Равиль, сказалъ онъ: — желаетъ говорить съ вашей свтлостью о важномъ и очень-нужномъ дл… Господинъ баронъ ожидаетъ вашу свтлость въ кабинет…
— Хорошо, отвчалъ молодой человкъ, удивленный этимъ визитомъ.
Каммердиперъ вышелъ.
— Что у тебя за дла съ де-Равилемъ? спросила мадамъ де-Сантерръ.— Его принимаютъ везд, а подобно другимъ и я тоже, но я терпть не могу этого барона…
— Очень-понятно, что его принимаютъ везд. Отецъ де-Равиля былъ человкъ со связями, человкъ любезный. По отцу принимаютъ и сына… Впрочемъ, я тоже не люблю его… Со времени странной дуэли маркиза съ де-Морнаномъ, я не встрчалъ нигд де-Равиля… Не знаю, чего онъ отъ меня хочетъ… Вотъ, кстати, о немъ анекдотъ, который чудесно обрисовываетъ его характеръ. Какой-то бднякъ далъ барону въ займы двсти луидоровъ. Что жь, вы думаете, сказалъ о немъ де-Равиль? Вотъ что: ‘у кого бы этотъ болванъ могъ стянутъ двсти луидоровъ, которые онъ одолжилъ мн?’
— О, какой мерзавецъ! вскричала герцогиня.
— Пойду отдлаться отъ него скоре, сказалъ Жеральдъ: — впрочемъ, иногда его пріятно слушать. У него зминый языкъ… И въ добавокъ, онъ знаетъ вс сплетни… Чрезъ нсколько минутъ я ворочусь… и буду, можетъ-быть, въ восхищеніи отъ барона… вдь вы возвратились же отъ Макрёза въ совершенномъ отчаяніи…
— Какъ ты золъ, Жеральдъ…
— Да, надо сознаться, милая маменька, что сегодня мы оба что-то не имемъ удачи въ… хорошихъ знакомствахъ…
И герцогъ де-Сантерръ пошелъ въ свой кабинетъ, гд его ожидалъ де-Равиль.

XVII.

Молодой герцогъ встртилъ де-Равиля съ холодною вжливостью, которая, впрочемъ, нисколько не смутила безстыднаго барона.
— Чему долженъ я приписать честь вашего посщенія? спросилъ сухо Жеральдъ, не приглашая барона ссть.
— Я пришелъ, герцогъ, предложить вамъ превосходную сдлку, отвчалъ де-Равиль, совершенно равнодушный къ холодному пріему.
— Я, сударь, не занимаюсь этимъ…
— Судя по обстоятельствамъ…
— Что вы хотите сказать?
— Не хотите ли вы жениться, герцогъ?
— Странный вопросъ, баронъ!
— Извините, герцогъ, я пришелъ къ вамъ для вашей выгоды, и, разумется, также для своей собственной… Благоволите выслушать. Вдь вы ничего не потеряете. Прошу десяти минутъ, не боле.
— Я васъ слушаю, отвчалъ Жеральдъ, любопытство котораго было нсколько возбуждено вопросомъ де-Равиля,— вопросомъ довольно-страннымъ, и притомъ же имвшимъ нкоторую связь съ послднимъ разговоромъ молодаго человка съ матерью.
— Итакъ, герцогъ, хотите ли вы жениться? Мн нуженъ отвтъ, чтобъ продолжать нашъ разговоръ…
— Но, баронъ, я…
— Извините, я худо выразился. Хотите ли вы вступить въ богатый бракъ, баснословно богатый?..
— У васъ, конечно, есть на примт невста?
— Именно есть.
— Но вы сами человкъ холостой, баронъ, отъ-чего же вы не женитесь?
— Я человкъ бдный, имя мое не иметъ никакого значенія. Я дуренъ собой, съ дурными манерами, задорный, словомъ, я не имю никакихъ шансовъ достигнуть цли. Поэтому я и подумалъ о васъ, герцогъ.
— Очень благодарю за такое великодушіе, но прежде, нежели мы дойдемъ до подробностей, позвольте мн сдлать вопросъ деликатный… Я не хотлъ бы, конечно, задть ваше самолюбіе…
— У меня очень-мало самолюбія…
— Я не зналъ. Ну, такъ, просто, скажите, какую цну вы назначаете за ваше сватовство?..
— Я прошу полтора процента съ приданаго, нагло отвчалъ де-Равиль.
Жеральдъ не могъ не выразить своего отвращенія. Баронъ замтилъ это и хладнокровно спросилъ:
— Мн кажется, я предупредилъ васъ, что мы говоримъ о сдлк…
— Такъ точно, баронъ.
— Къ-чему же тутъ фразы?..
— Ршительно ни къ чему, а потому я и скажу вамъ безъ церемоніи, что вашъ разсчетъ на полтора процента очень благоразуменъ.
— Не правда ли?
— Въ самомъ дл… но еще остается спросить, на комъ вы хотите женить меня, и какъ достигнете своей цли?
— Вы очень любите охоту, герцогъ?
— Да.
— И вы хорошо ее знаете…
— Совершенно.
— Ну, такъ вотъ… когда вашъ Нахалъ или Бекасъ выгонятъ зайца… они исполнили свою обязанность? не такъ ли? Остальное зависитъ отъ вашей ловкости, отъ врности вашего глаза и отъ быстроты, съ которою вы успете выстрлить…
— Если вы, баронъ, понимаете подъ этимъ, что я долженъ уже выдать вамъ полтора процента…
— Вовсе нтъ, герцогъ, я слишкомъ совстливый человкъ въ сдлкахъ всякаго рода и не предложу вамъ подобнаго… Я только говорю, что могу наврное доставить вамъ превосходное состояніе, недостижимое ни для кого другаго… Ваше знатное имя, ваше положеніе въ свт сдлаютъ остальное.
— Въ чемъ же дло?
— Вы, конечно, знаете, герцогъ, что я не такъ молодъ, чтобъ высказать вамъ мой секретъ прежде, нежели вы дадите мн честное слово благороднаго человка…
— Довольно, мосьё де-Равиль, перебилъ Жеральдъ:— ваша шутка слишкомъ-длинна…
— Какая шутка, герцогъ?
— Вы понимаете, что я не могу серьёзно отвчать на подобное предложеніе… Жениться, подъ вашимъ покровительствомъ, было бы нсколько странно…
— Такъ вы отказываетесь?
— Да.
— Подумайте, герцогъ. Припомните, что сказалъ Талейранъ…
— Вы часто приводите слова Талейрана?
— Онъ мой учитель.
— И вы длаете ему честь. Но послушаемъ, что сказалъ Талейранъ…
— Вотъ что, герцогъ: надо всегда бояться перваго увлеченія… потому-что оно обыкновенно бываетъ… доброе! Не правда ли, какая глубокая истина. Воспользуйтесь ею…
— Чортъ возьми, баронъ, вы не знаете, какъ эта фраза кстати… относительно васъ…
— Въ-самомъ-дл?..
— Именно такъ, потому-что, еслибъ я уступилъ первому движенію, которое мн внушила ваша честная сдлка, я давно бы…
— Что бы вы сдлали?
— Вы слишкомъ проницательны, чтобы не угадать, и я слишкомъ вжливъ, чтобъ объяснить вамъ…
— Извините, герцогъ, но мн, право, нтъ ни времени, ни охоты забавляться шарадами… отвчайте: принимаете ли вы мое предложеніе.
— Нтъ…
— Еще одно слово… Я долженъ предупредить васъ, что ныншній вечеръ уже будетъ поздно, потому-что у меня есть напримт одинъ человкъ, который замнитъ ваше мсто. Я о немъ подумалъ прежде, нежели о васъ, но разсудилъ, что вы имете больше шансовъ, нежели онъ. Мн же нужно только обработать эту сдлку и получить за коммиссію полтора процента съ приданаго.— И такъ, если вы отказываетесь, я возвращаюсь къ моему Первому соображенію…
— По-крайней-мр, баронъ, вы человкъ осторожный… теперь я не боюсь моимъ отказомъ лишить васъ законной прибыли за ваше почтенное ходатайство. Но вы разв не страшитесь, что я могу имть нескромность разсказать про любопытную промышленность, которою вы занимаетесь.
— Напротивъ, я буду совершенно доволенъ. Слухи привлекутъ тысячи кліентовъ… Но до свиданія, герцогъ, очень-радъ услужить вамъ въ чемъ-нибудь на будущее время…
Де-Равиль, вжливо поклонившись Жеральду, отправился въ улицу де-Ламаделень, въ которой жилъ его другъ, де-Морнанъ.
— Этотъ мишурный герцогъ, думалъ де-Равиль:— конечно, понялъ, что дло шло о мадмуазель де-Бомениль, онъ надется безъ процентовъ достичь цли, но я не поддамся. Однакожь, досадно, Жеральдъ — герцогъ, хорошъ собой и довольно уменъ. У меня было много шансовъ. Нечего длать, надо обратиться къ толстолапому де-Морнану. Я хорошо сдлалъ, что не намекнулъ старому болвану де-Ларошгю на Сантерра. Конечно, еслибъ эта прекрасная птичка откликнулась на мой свистокъ, я могъ бы еще все передлать, сказалъ бы старой колдунь мадамъ Ленэ, что отнын нашимъ лозунгомъ будетъ Сантерръ, а не Морнанъ, и дло пошло бы само-собой, потому-что мадамъ Ленэ для меня на все готова… Ея собственныя выгоды того требуютъ… Жаль! но что длать, прійдется обратиться къ толстяку де-Морнану, который, я думаю, ржетъ отъ нетерпнія, желая знать результатъ моего разговора съ барономъ де-Ларошгю.
Въ этихъ мысляхъ де-Равиль дошелъ до Улицы-Елисейскихъ Полей, гд въ первый разъ встртилъ Эрминію, когда она шла къ графин де-Бомениль.
Здсь, сказалъ про себя де-Равиль:— я встртилъ ту хорошенькую дурочку, которая вошла въ отель де-Боменилей въ день дуэли де-Морнана съ горбуномъ… Я потомъ узналъ отъ людей графини де-Бомениль, что эта двушка учитъ музык, называется Эрминіей и живетъ въ улиц Монсо, въ Батиньйольскомъ-Предмсть… Не знаю, отъ-чего она такъ задла меня за сердце… О, еслибъ мн удалось обработать сдлку на-счетъ приданаго малютки де-Бомениль, я усплъ бы настроить на свой ладъ фантазіи этой музыкантши… Надюсь, что съ своей миной герцогини и съ общипаннымъ чернымъ платьемъ, она, не отказалась бы принять отъ меня небольшую квартирку… Я думаю, она умираетъ съ голода съ своими музыкальными уроками… Но полно… поспшимъ разогрть де-Морнана… Онъ глупъ, но упрямъ, какъ оселъ и страшно честолюбивъ… Простакъ де-Ларошгю очень расположенъ… Будемъ надяться.
И де-Равиль вошелъ къ своему другу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЕРЦОГИНЯ.

I.

— Ну, видлъ ты мосьё де-Ларошгю? спросилъ де-Морнанъ, когда де-Равиль вошелъ въ его скромный кабинетъ, наполненный кипами бумагъ разнаго рода.
— Видлъ… все идетъ прекрасно…
— Ахъ, де-Равиль, я никогда не забуду, что ты длаешь для меня въ настоящемъ случа… Я вижу, что для тебя это дло столько же денежное, сколько и дружеское… И благодаренъ теб тмъ боле, что въ теб сердце занимаетъ не много мста…
— Будетъ съ тебя… Въ этомъ отношеніи, я очень бережливъ.
— Говорилъ ты съ мадамъ Ленэ?
— Нтъ еще.
— Отъ-чего же?..
— Отъ-того, что еще прежде мы должны условиться во многомъ… Я скажу въ чемъ… Впрочемъ, мы не теряемъ времени… Гувернантка, почтенная мадамъ Ленэ, будетъ дйствовать по моимъ наставленіямъ… Она предана мн всею душою…
— Что сказалъ теб де-Ларошгю? Былъ ли онъ доволенъ свдніями, которыя собралъ?… Какъ отозвались обо мн мои товарищи и политическіе друзья? Думаешь ли ты, что…
— Послушай, если ты не дашь мн говорить…
— Но вотъ, видишь ли… съ того дня, какъ въ голов моей мелькнула первая мысль объ этомъ выгодномъ брак… А могу ли я забыть этотъ день?.. странная дуэль съ проклятымъ горбуномъ мн вчно будетъ напоминать его… съ того дня, этотъ бракъ преслдуетъ меня всюду… Суди самъ, что можетъ дать подобное богатство человку на моемъ мст! Власть, огромную, могущественную власть, мсто посла… О, да это хоть кого сведетъ съ ума…
— Кончилъ ли ты?
— Да, да… я слушаю тебя…
— Ну, слава Богу… Слушай же: свднія, которыя де-Ларошгю собралъ о теб, очень помогли мн: онъ убжденъ въ душ, что рано или поздно ты долженъ сдлаться министромъ или важнымъ посломъ, что ты могъ бы достичь этой почести гораздо скоре, еслибы обладалъ такимъ значительнымъ состояніемъ, какое въ состояніи доставить теб женитьба на мадмуазель де-Бомениль. Извстно, что тутъ предпочтитаютъ выбирать въ министры или послы людей очень богатыхъ. Дло понятное: разсчитываютъ на богатство, какъ на гарантію противъ разныхъ низкихъ продлокъ, которыя могли бы кому-нибудь прійдти въ голову. Кром того, де-Ларошгю увренъ, что, получивъ эту власть, ты могъ бы выхлопатать ему званіе пэра… Бдняжка де-Ларошгю помшался на пэрств… можешь быть увренъ, что я старался задть его за слабую струну…
— И онъ будетъ пэромъ, будетъ президентомъ верховнаго совта, лишь бы только мн жениться на мадмуазель де-Бомениль… Я все для него сдлаю… Я заставлю избрать его…
— Онъ и не сомнвается и, какъ человкъ стариннаго вка, совершенно вритъ твоему общанію… Съ своей стороны, онъ общалъ хлопатать за тебя у мадмуазель де-Бомениль.
— Браво! но что говоритъ онъ о мадмуазель Эрнестин? Конечно, иметъ полную надежду… Она еще такъ молода, она не можетъ имть собственной воли… изъ нея можно сдлать что угодно.
— Хотя де-Ларошгю знаетъ ее только со вчерашняго дня, но уже замтилъ, что малютка очень честолюбива и тщеславна, что у ней закружится голова при мысли выйдти за будущаго министра или посланника, посредствомъ котораго она будетъ имть при двор преимущество надъ толпою женщинъ, поставленныхъ ниже ея по званію мужа.
— Безподобно! вскричалъ де-Морнанъ, вн себя.— Когда же я увижу ее?..
— На этотъ счетъ я вотъ что придумалъ… Я не высказалъ моей мысли барону де-Ларошгю, потому-что прежде хотлъ передать ее теб…
— Что жь такое ты придумалъ? спросилъ де-Морнанъ, весело потирая руки.
— Во-первыхъ, надо теб замтить, что ты не очень красивъ, что ты толстъ, что у тебя страшно растетъ брюхо, что, наконецъ, ты имешь препошлую физіономію… поврь моей искренности, я чисто по-дружески говорю теб.
— Надюсь, что такъ! отвчалъ де-Морнанъ, стараясь скрыть неудовольствіе, которое причинила ему слишкомъ дружеская откровенность де-Равиля: — между друзьями можно все высказывать!..
— И прекрасно! стало-быть, я могу еще дополнить твой портретъ… ты вовсе не обольстителенъ, вовсе не остроуменъ, вовсе не любезенъ, но по счастью обладаешь лучшими достоинствами… у тебя, кажется, есть политическій тактъ… ты глубоко изучилъ средства развращать совсть… ты родился развратителемъ, какъ родятся пвцомъ, музыкантомъ… скажу боле, ты одаренъ нескончаемымъ краснорчіемъ, можешь говорить безъ устали и способенъ потушить хоть какой жаръ самыхъ запальчивыхъ ораторовъ… оппозиціи, ты призванъ сдлаться пожарной трубой того кабинета, который прійметъ тебя въ свои ндра… Пусть въ блестящемъ салон ты неловокъ, нескладенъ, тяжелъ, какъ вс толстяки, за то… на трибун, ты важенъ, повелителенъ, ты сопишь, ты торжествуешь… трибуна скрываетъ твое брюхо… шитое платье длаетъ тебя величественнымъ, даже твое лицо можетъ показаться прекраснымъ…
— Къ чему все это? возразилъ де-Морнанъ съ нетерпніемъ:— ты знаешь, что мы, люди серьёзные, умы политическіе, мы нисколько не стараемся быть легкомысленными модниками, красавцами.
— Ты сказалъ глупость, какъ и всегда… вовсе не надо было перебивать меня… И такъ, слушай! Многое зависитъ отъ перваго впечатлнія. Стало-быть, теб надо показаться мадмуазель Эрнестин де-Бомениль съ твоей блестящей стороны… чтобы, наконецъ, ослпить ее… Понимаешь ли?
— Совершенно справедливо, но какъ?
— Черезъ три дня, ты, кажется, долженъ говорить въ палат?
— Да, я буду говорить о ловл трески… Я приготовилъ очень ученую рчь…
— Прекрасно! ты долженъ торжествовать, быть поэтиченъ, нженъ, умилителенъ… Это, особенно, очень-легко сдлать, если будешь крпко придерживаться вопроса о ловл трески… Говори о рыбакахъ, о трогательномъ положеніи ихъ семейнаго быта, о буряхъ на риф, о лун, великолпно бросающей лучи свои на песчаный берегъ, объ европейской торговл, о мореплаваніи, наконецъ, о множеств другихъ подобныхъ пустяковъ.
— Но я разсматриваю вопросъ только съ экономической точки зрнія.
— Тутъ вовсе не нужна экономія, напротивъ, ты долженъ расточить вс сокровища своего краснорчія, чтобъ ослпить мадмуазель де-Бомениль…
— Да ты съ ума сошелъ…
— Пожалуйста, не перебивай меня. Де-Ларошгю и мадамъ Ленэ будутъ безпрестанно говорить:
‘Въ четвергъ, кажется, знаменитый, краснорчивый мосьё де Морнанъ будетъ говорить въ палат пэровъ… Это будущій министръ. Весь Парижъ толпится около палаты. Говорятъ, что невозможно достать билетовъ… Рчь мосьё де-Морнана важное событіе.’ Мадмуазель де-Бомениль только и услышитъ что разговоры о теб.
— А, понимаю. Де-Равиль, ты геній дружбы!
— Ларошгю найдетъ очень естественнымъ повезти мадмуазель де-Боменилъ въ засданіе… такъ, изъ любопытства. Мы условились, что Ларошгю займетъ малютку у дверей залы до-тхъ-поръ, пока ты не взойдешь на трибуну и не откроешь крана своего краснорчія… Тогда я выбгу увдомить опекуна и онъ войдетъ, съ своей питомицей, въ самую великолпную минуту твоего торжества.
— Превосходно!
— Если ты можешь набрать изъ своей шайки поболе хлопальщиковъ, которые будутъ кричать по временамъ: браво! прекрасно! неопровержимо! удивительно! дло будетъ кончено.
— Превосходно придумано, но одно мн очень-досадно, сказалъ де-Марнанъ.
— Что?
— Всегда, какъ только я кончаю, бшеный Мондидье тотчасъ же бросается опровергать меня. Мондидье ни политикъ, ни человкъ практическій, но онъ язвителенъ и золъ, какъ демонъ… Притомъ же, осмливается говорить вслухъ то, что многіе думаютъ только про себя… И еслибы передъ мадмуазель де-Бомениль… онъ вздумалъ…
— О, какъ ты недалекъ, а еще политикъ! Какъ только ты кончить рчь и будешь принимать поздравленія отъ своихъ знакомыхъ, мы воскликнемъ: удивительно, безподобно, это Мирабо, Фоксъ, Шериданъ, Каннингъ! и тотчасъ же увеземъ мадмуазель де-Бомениль. Безъ насъ твой Мондидье можетъ сколько угодно разить и осмивать тебя… Впрочемъ, у меня есть еще одна мысль и я берегу ее для десерта… Ты оставишь политическую карьеру, и скажешь Ларошгю, что не можешь сдлать его пэромъ… тогда не только баронъ станетъ изо всхъ силъ хлопотать о твоей женитьб… но, съ помощью средства, которое я придумалъ, и мадамъ де-Ларошгю и сестра барона пріймутся помогать теб, тогда какъ теперь мы должны желать, чтобъ он вовсе не вмшивались…
— Почему же тотчасъ не употребить этого средства?
— Я было-началъ, но оставилъ…
— Зачмъ же?
— За тмъ, что я не знаю, согласился ли бы ты… можетъ-быть, теб оно и не понравилось бы… и, однакожь, извстно, что люди самые честные, самые значительные, даже короли…
— Короли? Ршительно ничего не понимаю, де-Равиль. Объясни, пожалуйста.
— Не ршаюсь… люди бываютъ очень самолюбивы въ страшныхъ пустякахъ…
— Самолюбивы?
— Во всякомъ случа, за это нельзя отвчать. Противъ природы ничего не сдлаешь…
— Послушай, де-Равиль, ты, право, съ ума сошелъ. Что значатъ твои слова?
— Притомъ же, къ-счастью, и твоя наружность свидтельствуетъ за тебя: ты толстъ, жиренъ, у тебя звонкій голосъ и почти вовсе нтъ бороды…
— Ну, такъ что жь?
— Не понимаешь?
— Нтъ.
— И онъ еще называетъ себя государственнымъ мужемъ, политикомъ!
— Къ чему ты приплелъ мой звонкій голосъ, мою бороду и политику?
— Ахъ, Морнанъ, я начинаю сомнваться въ твоей догадливости. Припомни, что ты говорилъ мн третьяго-дня о брак молодой испанской королевы…
— Третьяго-дня?
— Ну-да, третьяго-дня, когда еще разсказалъ мн государственную тайну…
— Тише…
— Будь покоенъ… Я скроменъ, какъ гробница. Ну, припомнилъ, что ли?
— Я говорилъ теб, что еслибъ состоялся бракъ французскаго принца съ сестрой испанской королевы, то для нашихъ дипломатовъ былъ бы верхомъ торжества выборъ такого принца, который бы представилъ въ себ довольно обезпеченія… довольно гарантіи… своими… своими физическими качествами.
— А, такъ въ семейной дипломатіи эти физическія качества называются гарантіей… Но что дальше?
— А то, что съ этой гарантіей тронъ испанскій въ-послдствіи принадлежалъ бы дтямъ сестры испанской королевы, потому-что послдняя умретъ бездтной. А дти сестры ея — французскіе принцы, слдственно, на испанскій престолъ въ такомъ случа взошла бы французская династія! Не правда ли, удивительное соображеніе? Вопросъ европейскій!
— Да, европейскій, отвчалъ де-Равиль, пожимая плечами. Но что нужды… онъ подаетъ добрый совтъ… воспользуйся имъ…
— Какой совтъ?
— Скажи мн, какіе ближайшіе и единственные родственники у мадмуазель де-Бомениль?
— Баронъ де-Ларошгю, его сестра, и, посл нихъ, дочь барона.
— Прекрасно, стало-быть, еслибъ мадмуазель Эрнестина умерла бездтной?…
— Чортъ возьми, натурально, семейство Ларошгю было бы ея наслдниками. Но что жь теперь изъ этого выходитъ?
— Да молчи же, братецъ! предположимъ теперь, что семейство Ларошгю можетъ выдать мадмуазель Эрнестину за человка, который представитъ эту, какъ ты ее называешь, гарантію. Вдь Ларошгю имли бы огромную выгоду заключить этотъ бракъ, потому-что, не представляя потомства, онъ обезпечилъ бы, въ будущемъ, права ихъ на наслдство?
— Понимаю, де-Равиль, понимаю, вскричалъ де-Морнанъ, пораженный величіемъ этого соображенія.
— Такъ хочешь ли теперь, чтобъ я представилъ тебя семейству де-Ларошгю, какъ человка совершенно достойнаго быть мужемъ мадмуазель де-Бомениль? Подумай… Это привлечетъ на твою сторону жену и сестру барона и ея невстку.
Де-Морнанъ задумался. Наконецъ, посл долгаго молчанія, онъ съ величественнымъ видомъ глубокаго дипломата сказалъ:
— Де-Равиль… уполномочиваю тебя на все.

II.

Въ конц того дня, въ который Эрнестина де-Бомениль была предметомъ такихъ жадныхъ разсчетовъ, такихъ болте или мене искусныхъ и гнусныхъ сдлокъ, она, неподозрвая ничего, сидла одна въ роскошной комнат, дожидаясь обденнаго времени.
Богатйшая наслдница во всей Франціи была далеко не красавица, ее даже нельзя было назвать хорошенькою: широкій, слишкомъ-выпуклый лобъ, широкое лицо и продолговатый подбородокъ придавали ея чертамъ много неправильности, но каждый, вглядываясь въ нее хорошенько, невольно замчалъ удивительную прелесть въ физіономіи молодой двушки. Ея слишкомъ выдавшійся лобъ былъ гладокъ, чистъ и блъ, какъ мраморъ, густые темнокаштановые волосы оттняли еще боле близну его. Въ большихъ голубыхъ глазахъ ея выражалась безконечная доброта, а розовыя уста съ блыми ровными зубками, съ меланхолической, простодушной улыбкой, казалось, умоляли забыть неправильность лица…
Ей было только шестнадцать лтъ, Эрнестина была уже высока ростомъ, талія ея была, удивительно стройна и легка. Въ-слдствіе болзни, молодая двушка иногда нсколько горбилась, но это положеніе еще боле выказывало граціозную гибкость ея изящной шеи.
Словомъ, обветшалое сравненіе двушки съ цвткомъ, склонившимся на стебель, прекрасно выражало кроткій, меланхолическій образъ Эрнестины де-Бомениль…
Бдная сирота была убита горемъ, которое нанесла ей смерть матери!…
Несчастное дитя изнывало подъ тяжестью своего несметнаго богатства!
Чувство трогательнаго участія, даже боле — чувство нжнаго состраданія внушали къ себ вс черты, взглядъ, улыбка наслдницы почти царственнаго богатства.
Черное простенькое платье Эрнестины оттняло еще боле близну ея. Склонивъ на грудь голову, бдная сиротка казалась невыразимо грустной…
Часы пробили половину пятаго и гувернантка молодой двушки вошла тихонько въ комнату.
— Мадмуазель де-Ларошгю желаетъ васъ видть, сказала она.
— Попросите ее, милая Ленэ, отвчала Эрнестина, вздрогнувъ и выходя изъ своей задумчивости:— разв мадмуазель де-Ларошгю не могла войдти безъ доклада?…
Гувернантка вышла и тотчасъ же воротилась съ Еленой де-Ларошгю.
Старая святоша сдлала два глубокіе церемонные реверанса. Эрнестина, удивленная, почти раздосадованная излишней учтивостью Елены, поспшила возвратить ей поклоны съ такимъ же глубокимъ уваженіемъ.
— Я очень вамъ благодарна, мадмуазель де-Бомениль, что вы удостоиваете меня нсколькими минутами разговора, сказала святоша оффиціальнымъ тономъ и сдлала третій и послдній реверансъ.
Эрнестина тоже поклонилась.
— У меня есть къ вамъ просьба, сказала она съ смущеніемъ.
— Просьба ко мн? Какое счастье! живо вскричала покровительница де-Макрёза.
— Прошу васъ, будьте такъ добры, называйте меня просто Эрнестиной, не мадмуазель де-Бомениль… Вы не знаете, какъ тяжело мн это слышать…
— Я боялась прогнвить васъ, мадмуазель, обращаясь съ вами фамильарно,
— Говорите мн просто: Эрнестина, а не мадмуазель… еще разъ прошу васъ о томъ… Вдь мы съ вами родныя… и если я заслужу чмъ-нибудь вашу любовь, вы будете называть меня милой Эрнестиной… Не правда ли, будете?
— О, вы съ перваго раза пріобрли мою любовь, милая Эрнестина, отвчала ласковымъ голосомъ Елена.— Я тотчасъ угадала, что въ вашемъ сердц процвтаютъ вс христіанскія добродтели. Я не говорю уже о вашей идеальной красот, потому-что красота — тлнный даръ небесъ, исчезающій предъ лицомъ Спасителя… тогда какъ ваши душевныя качества будутъ залогомъ вчнаго спасенія.
Эрнестина въ страшномъ смущеніи не нашлась, что отвчать на квази-мистическія похвалы старой ханжи.
— Я не заслуживаю подобныхъ похвалъ, прошептала она.— Я не знаю… Но вы, кажется, хотли о чемъ-то говорить со мной, прибавила она, совершенно довольная тмъ, что нашла средство положить конецъ лицемрной лести, которая, не смотря на неопытность молодой двушки, производила на нее странное впечатлніе…
— Да, точно, отвчала Елена:— я пришла узнать ваше приказаніе на счетъ завтрашней службы.
— Какой службы?..
— Мы ходимъ каждый день къ обдн…
На лиц Эрнестины выразилось удивленіе.
— Да, мы каждый день ходимъ къ обдн… молиться за упокой души вашего батюшки и вашей матушки.
До-сихъ-поръ, у молодой двушки еще не было назначеннаго времени возсылать къ небу мольбы свои за усопшихъ родителей.
Бдная сиротка молилась почти безпрерывно, потому-что она безпрерывно съ набожнымъ благоговніемъ, съ умилительной восторженностью думала о двухъ безцнныхъ существахъ, которыхъ она оплакивала.
Однакожь, не смя отказаться отъ приглашенія Елены, она съ грустью отвчала — Благодарю васъ за эту мысль, я пойду съ вами…
— Ранняя обдня начинается въ девять часовъ… Ее служатъ въ придл Богородицы, вы сказали мн вчера, что особенно любите молиться Божіей Матери…
— Да, въ Италіи, каждое воскресенье я ходила къ обдн и становилась всегда въ придл Богородицы… Святая два тоже была матерью… и я молила ее за матушку…
— И такъ, каждый день въ девять часовъ утра мы будемъ возсылать наши моленія передъ ликомъ Богоматери.
— Я буду готова.
— Въ такомъ случа, Эрнестина, вы позволите мн отдать приказаніе, чтобы ваша карета и ваши люди всегда были готовы въ это время…
— Моя карета? мои люди?
— Да, конечно! сказала святоша съ надутой важностью: — ваша карета съ гербами — и траурной драпировкой… Лакей понесетъ за нами бархатную сумку съ молитвенниками… Такое обыкновеніе у всхъ дамъ хорошаго тона…
— Но къ чему такой парадъ?.. я хожу въ церковь молиться… Мы могли бы идти пшкомъ… Теперь такое чудесное время…
— О, какая удивительная скромность въ самой роскоши! какая невинная простота въ самомъ величіи! вскричала святоша.— Ахъ, Эрнестина, вы благословлены Господомъ! Въ васъ заключены вс добродтели, вы обладаете даже самой рдкой изъ нихъ, самой святой — христіанскимъ смиреніемъ, между-тмъ, вы, богатйшая наслдница во всей Франціи!
Эрнестина снова съ удивленіемъ посмотрла на мадмуазель де-Ларошгю.
Простодушная двушка, пожелавъ идти пшкомъ къ обдн, вовсе не думала выказать удивительныхъ чувствованій, которыя приписала ей святоша.
Ея удивленіе удвоились, когда она вдругъ услышала, какъ Елена, въ религіозномъ восторг, почти пророческимъ голосомъ вскричала:
— О, да, Эрнестина, все говоритъ мн, что вы благословлены Господомъ! Онъ внушилъ вамъ эти глубоко-религіозныя чувствованія! Онъ поселилъ въ вашу душу благочестіе, которое, впрочемъ, не должно отгонять отъ васъ невинныхъ развлеченій тлннаго свта… Да! надъ вами виденъ промыслъ Создателя… и скоро, можетъ-быть, Всевышній ниспошлетъ вамъ осязаемое свидтельство своего всемогущаго покровительства!
Къ счастію Эрнестины, краснорчіе святоши, обыкновенно очень молчаливой и осторожной, было прервано появленіемъ баронессы де-Ларошгю, не такъ скромной, какъ ея невстка, а потому вошедшей безъ доклада.
Мадамъ де-Ларюшгю нсколько удивилась, найдя Эрнестину наедин съ Еленой, и бросила недоврчивый взглядъ на святошу, но старая два немедленно приняла такой благочестивый и безсмысленный видъ, что подозрнія баронессы тотчасъ же разсялись.
Эрнестина встала и поспшила встртить мадамъ де-Ларошгю, которая съ веселымъ, улыбающимся видомъ схватила ее за руки и самымъ нжнымъ голосомъ сказала:
— Я пришла къ вамъ, моя милая, безподобная Эрнестина, посидть съ вами, въ ожиданіи обда… Я, право, завидую счастію сестры.
— Какъ вы добры ко мн, отвчала двушка, очень довольная ласковостью баронессы.
Елена встала, поклонилась сестр и, выходя изъ комнаты, сказала Эрнестин:
— И такъ, завтра, въ девять часовъ, не позабудьте.
Эрнестина проводила ее до дверей.
— Ахъ, моя милочка, да вы неисправимы! воскликнула баронесса, смотря на походку молодой двушки.
— Что же такое?
— Отъ-чего вы не держитесь прямо?..
— Право, я совершенно противъ воли хожу сгорбившись…
— Нтъ, я просто не позволю вамъ, душа моя: о, я неумолима, откровенность — мой недостатокъ. Да сами вы посудите, къ чему же вамъ такая безподобная талія, если вы не хотите держаться прямо, ну, вотъ, опять! зачмъ опускаете внизъ голову?.. совсмъ закрываете ваше прекрасное личико…
— Но… возразила сиротка, столько же теперь смущенная свтской лестью баронессы, сколько прежде была сконфужена мистическими похвалами старой святоши.
— Да это еще не все, говорила мадамъ де-Ларошгю:— надо непремнно побранить мадамъ Ленэ, у васъ чудесные волосы и вамъ очень бы шли букли…
— Я всегда такъ причесываюсь, право, я совершенно равнодушна ко всякой прическ.
— Вотъ, видите, я опять должна сдлать вамъ упрекъ… О, я очень откровенна! Надо быть нсколько кокеткой, или, скоре, кажется, я буду за васъ кокетничать. Я такъ горжусь моей прелестной питомицей, что непремнно хочу, чтобъ она затмила всхъ хорошенькихъ.
— Я не могу имть на это никакого притязанія, возразила, кротко улыбаясь, Эрнестина.
— Я вовсе не говорю, чтобы вы должны были имть какія-нибудь притязанія, сказала смясь баронесса: — опять-таки я за васъ буду имть ихъ… Я хочу, чтобъ о васъ говорили, какъ о самой хорошенькой, о самой милой молодой двушк, точно такъ же, какъ нкогда будутъ о васъ говорить, какъ объ одной изъ самыхъ модныхъ женщинъ… Я васъ знаю только со вчерашняго дня, но я замтила уже, что вы рождены быть, современемъ, самой модной женщиной.
— Я? спросила простодушная сиротка.
— Да, я въ томъ уврена. Вдь, чтобы сдлаться такой женщиной, еще недостаточно красоты, богатства, недостаточно называться маркизой или герцогиней, хотя герцогскій титулъ и придаетъ женщин большое значеніе… Нтъ, для этого нужно присоединять ко всмъ этимъ достоинствамъ еще нчто такое, что привлекаетъ всеобщее вниманіе… приковываетъ къ себ всхъ… и это нчто нельзя въ васъ не замтить…
— Ахъ, Боже мой, баронесса, вы меня удивляете! возразила Эрнестина, совершенно потерявшись.
— Я васъ удивляю… очень-естественно, вдь вы еще не знаете себя, моя милочка… но я смотрю на васъ съ гордостью матери, и предвижу, чмъ вы будете… А какъ обольстительно существованіе модной женщины!.. Она царица всхъ торжествъ, всхъ удовольствіи, жизнь ея вчное очарованіе… Но я должна вамъ дать нкоторое понятіе о томъ свт, въ которомъ, современемъ, вы будете царствовать… Послзавтра въ Булоньскомъ-Лсу скачка… Мы должны хать туда… Вы увидите все изящное общество Парижа… Подобное развлеченіе не повредитъ вашему трауру…
— Извините меня, баронесса, я, право, боюсь всякихъ большихъ собраній… и…
— Нтъ, моя милочка, ни за что на свт… вы должны это сдлать для.меня… Я надюсь, что вы будете такъ же добры ко мн, какъ и къ моей сестр… Кстати, о чемъ вы сговаривались на завтрашнеее утро съ моей доброй Еленой?…
— Мы сбирались идти къ обдн…
— И прекрасно!.. не надо забывать своихъ религіозныхъ обязанностей, но въ девять часовъ слишкомъ-рано… свтскія женщины ходятъ къ поздней обдн — въ двнадцать часовъ… По-крайней-мр, имешь время изящне одться… въ церкви легко встртить знакомыхъ…
— Я привыкла рано вставать, притомъ же мадмуазель Елена предпочитаетъ идти въ девять часовъ. Я думала, что и мн должно…
— Я вамъ сказала уже, что буду съ вами откровенна…
— И я вамъ очень благодарна…
— Конечно, вы не должны гордиться тмъ, что вы богатйшая, наслдница во всей Франціи, но, не употребляя во зло вашего положенія, вы не имете нужды всегда быть покорной чужимъ желаніямъ, чужой вол… Еще разъ напоминаю вамъ, не забудьте, что ваше несметное богатство…
— Увы! перебила Эрнестина и не могла доле скрывать слезъ, которыя заструились по ея щекамъ:— я, напротивъ, стараюсь позабыть о моемъ богатств… оно напоминаетъ мн, что я сирота…
— Бдняжка! воскликнула мадамъ де-Ларошгю, цалуя Эрнестину:— какъ мн досадно, что я невольно васъ огорчила! Умоляю васъ, отрите ваши прекрасные глазки, мн больно видть ваши слезы…
Эрнестина медленно отерла слезы.
— Ну, перестаньте же, дитя мое, продолжала баронесса:— конечно, быть сиротой страшное горе, но его ничмъ не вознаградишь… старайтесь успокоиться, припомните, что у васъ еще остаются друзья, преданные родные… подумайте о томъ, что если ваше прошедшее грустно, за то ваша будущность одна изъ самыхъ блестящихъ.
Мадамъ де-Ларошгю не успла еще кончить своихъ краснорчивыхъ утшеній, какъ вдругъ кто-то тихонько постучался въ двери.
— Кто тамъ? спросила баронесса.
— Дворецкій мадмуазель де-Бомениль проситъ позволенія упасть къ ея ногамъ! отвчалъ голосъ за дверьми.
Эрнестина, пораженная, не знала, что сказать.
— О, это мосьё-де-Ларошгю вздумалъ пошутить! я знаю… это онъ говоритъ изъ-за двери, сказала мадамъ де-Ларошгю засмявшись.
Молодая двушка тоже силилась улыбнуться.
— Войдите, господинъ дворецкій, войдите, сказала громко баронесса.
Мосьё де-Ларошгю вошелъ съ громкимъ смхомъ, боле, чмъ когда-нибудь открывъ свои длинные зубы. Совершенно довольный своей шуткой, онъ чрезвычайно вжливо поклонился Эрнестин и поцаловалъ ея руку…
— Довольна ли мною моя неоцненная питомица? спросилъ баронъ: — можетъ-быть, чего-нибудь не достаетъ? Находитъ ли она довольно приличнымъ домъ свой? не замтила ли она какого-нибудь недостатка въ комнатахъ? довольна ли она своей прислугой?…
— Мн очень-хорошо здсь, отвчала Эрнестина:— даже слишкомъ-хорошо… потому-что эти великолпныя комнаты для меня одной… слишкомъ…
— Нтъ ничего слишкомъ прекраснаго, моя прекрасная питомица, возразилъ баронъ ршительнымъ голосомъ:— нтъ ничего слишкомъ роскошнаго для богатйшей, наслдницы во всей Франціи.
— Я очень счастлива добрымъ, ласковымъ пріемомъ, который мн оказываетъ все ваше семейство, сказала Эрнестина:— объ остальномъ я, право, вовсе не забочусь…
Вдругъ растворились об половинки дверей залы и метр-д’отель громко воскликнулъ:— кушать готово, мадмуазель!..

III.

Мосьё де-Ларошгю подалъ Эрнестин руку и повелъ ее въ столовую. Елена пришла нсколько позже, промедливъ за отсылкой письма къ аббату Леду по поводу завтрашней встрчи.
Во все время обда, Эрнестина была постояннымъ предметомъ предупредительности барона, баронессы, Елены и самыхъ слугъ, которые, подобно своимъ господамъ, покорялись могущественному вліянію несметныхъ богатствъ мадмуазель де-Бомениль.
Въ конц обда, баронъ, сдлавъ самую простодушную мину, сказалъ Эрнестин:
— Я думаю, что вы уже отдохнули, моя прелестная питомица, посл вашего путешествія, мн кажется, что не мшало бы вамъ теперь нсколько поразсяться…
— О, Елена и я, мы уже объ этомъ подумали, замтила баронесса:— завтра утромъ Елена пойдетъ съ Эрнестиной къ обдн… посл обда мадмуазель Вареннъ принесетъ нашей милой малютк платья и шляпки, которыя я вчера заказала, а посл завтра мы подемъ кататься въ Елиссйскія Поля…
— Безподобно! сказалъ баронъ:— я вижу, что завтрашній и послзавтрашній дни уже заняты… и такъ, въ свою очередь, прошу мою несравненную питомицу подарить мн день, слдующій за ними… согласны вы?..
— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчала Эрнестина.
— Прелесть вашего отвта удвоиваетъ его цну, сказалъ баронъ съ такимъ довольнымъ выраженіемъ, что бдная сиротка внутренно спрашивала себя, какая была прелесть въ ея отвт.
— Куда же вы подете, баронъ? спросила мадамъ де-Ларошгю.
— Хе, хе, отвчалъ онъ съ хитрой улыбкой:— я не такъ набоженъ, какъ сестра, и не такой свтскій человкъ, какъ вы, мой другъ, а потому предлагаю нашей милой питомиц, если будетъ хороша погода, прогуляться въ одномъ изъ прекраснйшихъ садовъ Парижа. Тамъ она увидитъ безподобное собраніе цвтовъ…
— Лучше нельзя выбрать, сказала простодушно Эрнестина:— я такъ люблю цвты…
— Это еще не все, моя прелестная питомица… я человкъ осторожный… въ случа дурной погоды, мы будемъ гулять въ теплицахъ или въ великолпной картинной галере, которая заключаетъ въ себ вс образцовыя произведенія новйшей школы.
— Гд же мы найдемъ вс эти чудеса вмст? спросила Эрнестина въ удивленіи.
— Ахъ, вотъ такъ истинная Парижанка! вскричалъ де-Ларошгю, искусственно засмявшись: — да и вы тоже, баронесса, судя по вашимъ удивленнымъ лицамъ, даже мн кажется, вы вс трое не знаете, гд находится эта страна чудесъ, а она, между-тмъ, почти подл нашихъ воротъ…
— Дйствительно, сказала Елена: — я не могу догадаться, какая…
— Не догадываетесь? вскричалъ баронъ:— мн жаль васъ… вс эти чудеса собраны… въ Люксанбург.
— Въ Люксанбург? спросила мадамъ де-Ларошгю засмявшись:— берегитесь, милая Эрнестина, баронъ поставилъ вамъ западню… вы еще не знаете его страсти къ совершенно другимъ чудесамъ Люксанбурга, о которыхъ онъ боится вамъ говорить.
— Что же это за чудеса? спросила молодая двушка улыбаясь.
— Представьте себ, душа моя, что баронъ способенъ, подъ предлогомъ прогулки въ теплицахъ и въ картинной галере, вести васъ на засданіе въ палату пэровъ…
— Почему жь бы и не такъ? возразилъ де-Ларошгю:— моя милая питомица найдетъ тамъ прекрасное общество, увидитъ блаженныхъ женъ министровъ… посланниковъ…
— Блаженныхъ!.. вотъ прекрасно! весело сказала баронесса:— давно ли вы причислили ихъ къ лику святыхъ?.. Слышите, сестрица, какое богохульство!..
— Я хочу сказать, отвчалъ баронъ:— что на свт нтъ лучше… завидне… удивительне… положенія жены министра или посланника… Ахъ, мой другъ, прибавилъ печальнымъ голосомъ непризнанный Каннингъ, обращаясь къ жен:— зачмъ я не могъ вамъ доставить подобное положеніе въ свт. Вы были бы обожаемой… уважаемой… безпрестанно поздравляемой… Вы сдлались бы непремнно политической женщиной… можетъ-быть, управляли бы государствомъ… какая прекрасная роль для женщины.
— Видите ли, моя милочка, какой опасный льстецъ мосьё де-Ларошгю, сказала баронесса:— онъ способенъ, кажется, поселить и въ васъ любовь къ политик…
— Я не боюсь этого, улыбаясь отвчала Эрнестина.
— Шутите сколько угодно, душа моя, возразилъ баронъ, обращаясь къ жен:— но я вижу ясно, что моя безцнная питомица иметъ умъ серьезный… положительный… разсудительный… очень замчательный для ея возраста, не говоря уже о томъ, что она невроятно походитъ на портретъ прекрасной и знаменитой герцогини де-Лонгвилль, которая, во времена фронды, имла огромное вліяніе на политику…
— Это уже слишкомъ! перебила баронесса, задыхаясь отъ смха.
Эрнестина, въ задумчивости, не раздляла ея веселости. Молодая двушка находила очень страннымъ, что мене чмъ въ-продолженіи двухъ часовъ баронъ, жена его и сестра, вс трое поочередно открыли въ ней качества, совершенно противоположныя одно другому.
Ее сдлали вдругъ:
Женщиной набожной,
женщиной модной,
женщиной — политикомъ.
Разговоръ былъ прерванъ шумомъ кареты, которая въхала во дворъ.
— Вы не приказали сегодня ни кому отказывать? спросилъ баронъ у жены.
— Нтъ, но я никого не ожидаю… Впрочемъ, это, вроятно, мадамъ де-Миркуръ…
— Въ такомъ случа, гд жь вы хотите принять ее?
— Послушайте, милая Эрнестина, сказала баронесса:— если вамъ не будетъ съ нами скучно, вы позволите мн принять мадамъ де-Миркуръ въ вашей гостиной.
— Длайте совершенно все, что вамъ угодно, отвчала Эрнестина.
— Попроси въ гостиную мадмуазель Эрнестины, сказала баронесса слуг.
Слуга вышелъ и тотчасъ же воротился.
— Васъ ожидаютъ, сказалъ онъ: — но это не мадамъ де-Миркуръ.
— Кто же? спросила баронесса.
— Господинъ маркизъ де-Мэльфоръ, отвчалъ слуга.
— Это невыносимо! вскричалъ баронъ: — пріхать въ такое время! по какому праву?
Мадамъ де-Ларошгю сдлала знакъ мужу, чтобъ онъ замолчалъ передъ прислугой и тихонько сказала Эрнестин:
— Баронъ не любитъ мосьё де-Мэльфора, и дйствительно, маркизъ одинъ изъ самыхъ злыхъ горбуновъ, какихъ только можно себ представить…
— Настоящій сатана, прибавила Елена.
— Мн помнится, замтила Эрнестина:— что маркизъ де-Мэльфоръ бывалъ у матушки…
— И ужь, конечно, о немъ не говорили, какъ о добромъ человк?
— Не знаю… я только помню маркиза по имени…
— И это имя, вскричалъ баронъ:— просто чума…
— Но если мосьё де-Мэльфоръ такъ золъ, сказала нершительнымъ голосомъ Эрнестина:— зачмъ же вы его принимаете?..
— Ахъ! моя милочка, отвчала мадамъ де-Ларошгю:— въ свт многое длается изъ приличій, особенно, когда дло идетъ о человк такого знатнаго происхожденія, какъ маркизъ!
Мадамъ де-Ларошгю встала изъ-за стола, баронъ скрылъ свое неудовольствіе, подалъ руку Эрнестин, и вс трое вошли въ гостиную, въ которой ожидалъ мосьё де-Мэльфоръ.
Горбунъ такъ привыкъ побждать свою тайную страсть къ графин де-Бомениль, что при вид Эрнестины не измнилъ себ и не выказалъ участія, которое внушала ему бдная сиротка. Онъ не безъ грусти думалъ, что долженъ явиться передъ Эрнестиной точно такимъ же, каковъ онъ былъ передъ другими, то-есть, насмшливымъ и непріятнымъ, потому-что внезапная перемна въ его манерахъ, въ словахъ возбудила бы подозрнія семейства де-Ларошгю. Чтобы покровительствовать Эрнестин тайно отъ всхъ, даже тайно отъ нея самой, маркизъ долженъ былъ стараться снискать довріе тхъ лицъ, которыя окружали мадмуазель де-Бомениль.
Мосьё де-Мэльфоръ, одаренный въ высшей степени проницательностью, съ сжатымъ сердцемъ замтилъ, какое непріятное впечатлніе произвелъ видъ его на Эрнестину, потому что она, еще находясь подъ вліяніемъ злословія барона и баронессы, невольно вздрогнула и отвратила глаза при вид страннаго, безобразнаго существа.
Горбунъ съ твердостью выдержалъ тяжкую пытку и подошелъ къ мадамъ де-Ларошгю съ своей обыкновенонй иронической улыбкой.
— Неправда ли, баронесса, я очень-нескроменъ, сказалъ онъ: — хотя вы знаете, или, скоре, не знаете, что друзей имютъ именно для того, чтобы выказать передъ ними на свобод свои недостатки, но если у кого нтъ ихъ, какъ, напримръ, у мадмуазель де-Ларошгю, но если кто ангелъ совершенства, слетвшій съ небесъ… о, тогда еще хуже… тогда внушаешь ближнему зависть или удивленіе, потому-что для многихъ это одно и то же… Не такъ ли, баронъ? Я ссылаюсь на васъ, потому-что вы имете счастіе не оскорблять никого ни вашими достоинствами, ни вашими недостатками…
— О, маркизъ, вы вчно насмшливы, вчно злы, но всегда любезны, отвчалъ мосьё де-Ларошгю, насильственно улыбаясь.
Баронъ вспомнилъ, что неловко было не представить маркиза Эрнестин, которая съ боле и боле возраставшимъ ужасомъ глядла на горбуна, и сказалъ ей:
— Милая Эрнестина, позвольте представить вамъ мосьё де-Мэльфора, одного изъ нашихъ добрыхъ друзей.
Маркизъ вжливо поклонился молодой двушк, которая съ смущеніемъ возвратила ему поклонъ.
— Я очень счастливъ, мадмуазель, что имю теперь причину чаще бывать у мадамъ де-Ларошгю, сказалъ съ холодною учтивостью горбунъ и слъ подл баронессы.
Мосьё де-Ларошгю старался скрыть свое отвращеніе и медленно, по капельк пилъ кофе, между-тмъ, какъ Елена, овладвъ Эрнестиной, отвела ее на нсколько шаговъ подъ предлогомъ показать ей какой-то зонтикъ.
Маркизъ, не обращая, казалось, ни малйшаго вниманія на Эрнестину и Елену, не терялъ ихъ изъ виду… Онъ надялся подслушать хотя нсколько словъ изъ ихъ разговора, и между-тмъ шутилъ съ баронессой. Оба они тщательно старались скрыть подъ ничтожнымъ болтаньемъ свои тайныя мысли.
Пустота подобнаго разговора чудесно способствовала желаніямъ горбуна, потому-что, разсянно слушая однимъ ухомъ баронессу, другимъ онъ внимательно прислушивался къ шопоту барона, Эрнестины и Елены.
Святоша и ея братъ, предполагая, что маркизъ занятъ разговоромъ съ мадамъ де-Ларошгю, напомнили молодой двушк общанія, которыя дала она:
Во-первыхъ, идти съ Еленой завтра въ девять часовъ къ обдн.
Во-вторыхъ, хать съ барономъ въ чегверкъ смотрть чудеса Люксанбурга.
Хотя, казалось, въ этихъ общаніяхъ не было ничего необыкновеннаго, но горбунъ, крайне недоврчивый къ семейству де-Ларошгю, не счелъ безполезнымъ узнать о томъ нкоторыя подробности… онъ тщательно запомнилъ все слышанное, не переставая, между-тмъ, съ своимъ обыкновеннымъ умомъ отвчать на пошлости баронессы.
Де-Мэльфоръ замтилъ, какъ вдругъ Елена, нагнувшись почти къ самому уху Эрнестины и указывая ей на мадамъ де-Ларошгю, казалось, говорила, что не надо мшать ея разговору.
Потомъ баронъ, его сестра и Эрнестина вс трое вышли.
Мадамъ де-Ларошгю замтила ихъ отсутствіе только по скрипу затворявшейся двери…
Она была очень-довольна уходомъ лишнихъ свидтелей, ихъ присутствіе мшало объясненію съ маркизомъ, которое она считала необходимымъ… Слишкомъ хитрая, слишкомъ свтская женщина, баронесса тотчасъ поняла, что де-Мэльфоръ, уже давно прервавъ всякія сношенія съ ея семействомъ, имлъ какую-нибудь скрытную причину снова здить къ нимъ, и догадывалась, что только присутствіе Эрнестины могло быть поводомъ его посщеній.
Конечно, мадамъ де-Ларошгю не подозрвала и не могла подозрвать того участія, которое принималъ горбунъ въ Эрнестин, потому-что никто не зналъ ни любви его къ графин де-Бомениль, ни его послдняго свиданія съ нею.
Баронесса хотла во что бы то ни стало проникнуть замыселъ де-Мэльфора, чтобъ уничтожить его, если только онъ противорчилъ ея намреніямъ, и потому она, увидя себя наедин съ маркизомъ, прервала пустую свтскую болтовню и спросила его:
— Ну, маркизъ, какъ вы находите мадмуазель де-Бомениль?
— Я нахожу ее слишкомъ великодушной.
— Слишкомъ великодушной! Какъ такъ?..
— Конечно… ваша воспитанница съ своимъ несметнымъ богатствомъ имла бы право быть такъ же дурна и горбата, какъ я… но есть ли у ней какія-нибудь нравственныя достоинства?
— Я такъ недавно ее узнала, что, право, не могу вамъ сказать ничего…
— Полноте, баронесса, къ чему таить? вдь вы понимаете, что я не съ тмъ пришелъ къ вамъ, чтобы просить руки мадмуазель Эрнестины…
— Кто знаетъ?
— Я знаю… и говорю вамъ это…
— Серьёзно, маркизъ? сказала мадамъ де-Ларошгю, бросивъ проницательный взглядъ на горбуна:— я уврена, что въ настоящую минуту составилась, по-крайней мр, сотня проектовъ…
— Противъ мадмуазель де-Бомениль?
— Противъ!… забавно! но слушайте, маркизъ, я хочу быть съ вами откровенна…
— Въ-самомъ-дл? спросилъ де-Мэльфоръ съ насмшливой улыбкой: — прекрасно, я тоже… Такъ будемте же откровенны какъ-нельзя-больше…
И горбунъ пододвинулъ свое кресло къ дивану, на которомъ сидла баронесса.

IV.

— Я угадала все, маркизъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, бросивъ на горбуна проницательный взглядъ…
— Полноте!
— Совершенно угадала.
— Я не удивляюсь, вы все длаете въ совершенств, по что вы угадали.
— Боясь оживить мои сожалнія, я не хочу припоминать, сколько лтъ прошло, какъ вы не были у меня… и вотъ, вдругъ… вы снова прізжаете ко мн, любезный, льстивый больше чмъ когда-нибудь… Я женщина добрая и вовсе не гордая… я тотчасъ же спросила себя…
— Что же вы спросили, баронесса?..
— Вотъ что: Посл того, какъ мосьё де-Мэльфоръ вдругъ совершенно оставилъ мой домъ, чему бы я могла быть обязана удовольстіемъ снова видть его, и притомъ такъ часто? Вроятно, тому, что я сдлалась опекуншей мадмуазель де-Бомениль, на которую маркизъ, конечно, иметъ какіе-нибудь виды?
— Да, баронесса, вы почти угадали…
— Вы признаетесь…
— Нечего длать… долженъ признаться…
— Право, я боюсь теперь, не ошиблась ли я… вы такъ быстро согласились…
— Мы вдь, кажется, хотли говорить откровенно?..
— Да…
— Въ такомъ случа, разскажу вамъ, почему вдругъ пересталъ къ вамъ здить… Надо вамъ замтить, что я удивительный стоикъ.
— Какую же связь иметъ стоицизмъ съ настоящимъ случаемъ?
— Очень большую… потому-что онъ пріучилъ меня поскоре оставлять то, что мн очень нравится, чтобы не слишкомъ покориться милой привычк… Вотъ почему, баронесса, я пересталъ васъ видть…
— Хотла бы этому врить… но…
— Попробуйте… Что же касается до моего теперешняго появленія…
— А! это гораздо любопытне…
— Причину его вы угадали… довольно врно…
— Довольно врно, маркизъ?..
— Да: потому-что хотя я вовсе не строилъ никакихъ плановъ на бракъ мадмуазель де-Бомениль, но мн тотчасъ же пришло въ голову вотъ что: по всей вроятности, такая богатая невста, какъ мадмуазель де-Бомениль, будетъ цлью множества интригъ боле или мене забавныхъ… боле или мене безчестныхъ… Домъ баронесы де-Ларошгю будетъ центромъ, въ которомъ разъиграется высокая комедія… Стало-быть, надо занять въ немъ мсто, чтобъ видть вс дйствія этой комедіи… Въ мои лта и съ моей фигурой только одно удовольствіе — замчать, что длается въ свт… И такъ, пойду я къ мадамъ де-Ларошгю въ качеств зрителя… Она меня прійметъ, потому-что нкогда принимала, притомъ же, я ни глупе, ни скучне другихъ. Такимъ образомъ я буду-себ преспокойно смотрть на кровавую борьбу жениховъ… Вотъ истина!.. теперь, баронесса, скажите мн, не-уже-ли вы будете въ состояніи отказать мн въ маленькомъ уголк вашей гостиной, изъ котораго я могъ бы видть сраженіе за руку вашей воспитанницы?
— Нтъ, маркизъ, возразила мадамъ де-Ларошгю, покачавъ головою: — вы не изъ тхъ людей, которые остаются равнодушными зрителями схватки, не принимая въ ней личнаго участія…
— О, я не говорю, чтобы…
— Видите ли?— стало быть, вы не останетесь нейтральнымъ…
— Не знаю, маркиза… но какъ я имю порядочное значеніе въ свт, знаю многое, что въ немъ происходитъ… но какъ я привыкъ говорить обо всемъ и обо всхъ прямо и свободно… и притомъ не могу терпть подлости… то очень можетъ быть, что если я замчу въ этой, какъ вы говорите, схватк какого-нибудь отважнаго бойца, на котораго вроломно нападутъ нсколько человкъ… брошусь къ нему на помощь, буду защищать его изо всхъ силъ…
— Но, маркизъ, возразила мадамъ де-Ларошгю, скрывая свою досаду подъ насильственнымъ смхомъ:— позвольте замтить вамъ, что это какъ-то походитъ на инквизицію, которой главнымъ начальникомъ будете вы и которой засданія будутъ у меня въ дом…
— У васъ… или въ какомъ-нибудь другомъ мст… баронесса… потому-что… сами посудите… если вамъ вздумается по капризу хорошенькой женщины, — а вы боле нежели кто нибудь можете позволить себ этотъ капризъ, — если вамъ вздумается сказать вашимъ людямъ, что на будущее время васъ никогда нтъ для меня дома…
— Ахъ, маркизъ, можете ли вы это думать?
— Я шучу, отвчалъ сухо де-Мэльфоръ: — баронъ — человкъ слишкомъ хорошаго тона, чтобъ могъ безъ причины не принять меня… Кром того, я надюсь, что онъ не захотлъ бы принудить меня къ объясненіямъ… И такъ, баронесса, я, кажется, имлъ честь сказать вамъ, что ршаюсь однажды-навсегда непремнно узнать — какимъ образомъ выйдетъ замужъ богат&#1123,йшая наслдница во всей Франціи… Я отвсюду могу устроить мою обсерваторію… потому-что, не смотря на мою талію… я имю претензію видть… прямо… сверху… и притомъ издалека…
— Признайтесь, маркизъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, улыбаясь: — я вижу, что вы предлагаете мн союзъ оборонительный и наступательный…
— Вовсе нтъ, баронесса. Я не хочу быть ни за васъ, ни противъ васъ. Я хочу наблюдать, и потомъ, смотря по обстоятельствамъ, постараюсь вступиться или идти противъ того-то или того-то, какъ мн вздумается или какъ будетъ требовать справедливость… Вдь вы знаете, какой я оригиналъ!..
— Но отъ-чего жь вы не хотите ограничиться ролью равнодушнаго наблюдателя?..
— Потому-что, какъ вы сами сказали, баронесса, я не изъ тхъ людей, которые могутъ оставаться простыми зрителями борьбы, не принимая въ ней личнаго участія.
— Но, наконецъ, сказала нетерпливо мадамъ де-Ларошгю: — предположимъ, что мы имемъ кого-нибудь въ виду… это только одно предположеніе, потому-что мы положили еще долго не думать о замужств Эрнестины… но положимъ… что мы выбрали кого нибудь… Что вы тогда сдлаете, маркизъ?
— Я думаю ничего…
— Полноте притворяться… у васъ есть какой-то скрытый планъ…
— Никакой, баронесса. Я вовсе не знаю мадмуазель де-Бомениль… и не предлагаю вамъ никого въ женихи ей… Я совершенно не имю никакого интереса, буду только любопытнымъ зрителемъ… да и скажите мн, пожалуйста, что вы теряете отъ моихъ наблюденій?..
— Конечно такъ, отвчала баронесса, собирая все свое хладнокровіе:— потому-что, выдавая Эрнестину замужъ, мы только имемъ въ виду ея счастіе…
— Я думаю…
— Стало-быть, намъ нечего бояться вашей обсерваторіи, какъ вы выразились, маркизъ…
— Совершенно нечего…
— Потому-что, наконецъ, еслибъ, какъ-нибудь, мы избрали ложный путь…
— Что случается нердко… даже съ тми, которые имютъ самыя благородныя намренія… очень-натурально… Такъ вотъ, видите ли, маркизъ… еслибъ мы избрали ложный путь, вдь вы явились бы тогда къ намъ на помощь съ высоты вашей обсерваторіи…
— Для этого-то и длаются наблюдателемъ, отвчалъ де-Мэльфоръ, вставая и откланиваясь.
— Какъ, маркизъ, вы уже меня покидаете?..
— Къ моему величайшему сожалнію, баронесса… Мн еще надо побывать въ пяти или шести салонахъ и послушать разговоровъ о вашей воспитанниц… Не можете себ представить, какъ занимательно, любопытно… и, порой, возмутительно слушать нелпую болтовню о такомъ баснословномъ приданомъ…
— Полноте, любезный маркизъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, подавая ему дружески руку: — останьтесь… Я надюсь васъ часто видть, не такъ ли?.. очень-часто?.. такъ-какъ все это крайне васъ интересуетъ, то будьте покойны, я разскажу вамъ все… прибавила она съ таинственнымъ видомъ.
— Я тоже, отвчалъ горбунъ не мене таинственно: — это будетъ чудесно… Да вотъ, и очень-кстати, прибавилъ онъ простодушно, какъ-будто въ голов его только-что сію минуту мелькнула эта мысль, хотя онъ и пріхалъ къ баронесс именно за тмъ, чтобы пояснить нсколько непроницаемую для него тайну: — скажите мн, не слыхали ли вы чего-нибудь о побочномъ сын или дочери, которую будто-бы оставилъ графъ де-Бомениль.
— Графъ де-Бомениль?
— Да, графъ де-Бомениль, — отвчалъ де-Мэльфоръ, замнившій имя мадамъ де-Бомениль именемъ ея мужа, потому-что, не желая компрометтировать графини, онъ надялся своимъ вопросомъ достичь однихъ и тхъ же результатовъ.
— Нтъ, маркизъ… я въ первый разъ объ этомъ слышу… Нкогда говорили, что графиня еще до брака имла какую-то связь, стало-быть, это побочное дитя скоре относится къ ней, чмъ къ графу, но я не знаю ничего наврное…
— Въ такомъ случа, очевидно, что это пустая, нелпая выдумка, потому-что ужь вы-то, баронесса, по своимъ родственнымъ отношеніямъ къ семейству де-Бомениль, наврное лучше чмъ кто-нибудь знали бы объ этомъ…
— Увряю васъ, что мы ничего не замчали такого, изъ чего бы можно было заключить, что графъ или графиня оставили побочное дитя.
Де-Мэльфоръ понялъ, что мадамъ де-Ларошгю ршительно не знаетъ и не предполагаетъ о существованіи незаконной дочери графини. Онъ увидалъ — съ грустью, что новая попытка его тоже осталась напрасною и уже совершенно отчаивался исполнить послднюю волю мадамъ де-Бомениль, не зная, какъ отъискать слдъ неизвстнаго ребенка.
Баронесса не замтила задумчивости горбуна.
— Впрочемъ, сказала она: — разсказываютъ множество нелпостей объ этомъ наслдств… Точно также нелпо говорили о странномъ и великолпномъ завщаніи, которое оставила мадамъ де-Бомениль…
— Въ-самомъ-дл?..
— Право, часто говорятъ такой вздоръ, отвчала баронесса съ насмшливыхъ видомъ, потому-что она всегда не любила мадамъ де-Бомениль:— на поврку выходитъ, что графиня положила ничтожный пенсіонъ двумъ или тремъ изъ своихъ старыхъ слугъ и оставила небольшую сумму всмъ другимъ людямъ. Вотъ и вся баснословная роскошь ея завщанія… Кром того, въ порыв этой удивительной щедрости, она могла бы не забыть бдной двушки, которой обязана нкоторой признательностью…
— О какой двушк вы говорите? спросилъ горбунъ, принужденный скрывать тягостное впечатлніе, которое произвели на него слова баронессы.
— Вы, стало-быть, не знаете, что въ послдніе дни своей жизни, графиня, по совту докторовъ, призывала молодую двушку, которая играла ей на фортепьяно и тмъ часто утишала ея страданія?
— Кажется, я что-то слышалъ подобное…
— Посудите же сами, не странно ли, что графиня въ своемъ завщаніи не оставила ничего въ пользу несчастной артистки… Если она забыла… то это забвеніе страшно отзывается неблагодарностью…
Маркизъ, хорошо знавшій благородство и безконечную доброту мадамъ де-Бомениль, былъ очень пораженъ тмъ, что она могла позабыть о молодой музыкантш. Онъ предъугадывалъ, что неблагодарность или недостатокъ памяти не могли быть причиной этого, а что тому помшало, вроятно, какое-нибудь особенное обстоятельство.
— Вы разв наврное знаете, баронесса, что молодая двушка не получила ничего отъ мадамъ де-Бомениль?..
— О, да, мы вс въ этомъ были такъ убждены, эта неблагодарность графини до того насъ возмутила, что мы положили послать молодой артистк пятьсотъ франковъ…
— Такъ и слдовало…
— Но знаете ли, что посл случилось?..
— Нтъ.
— Двушка съ гордостью возвратила намъ деньги и сказала, что ей уже заплачено…
— Благородный поступокъ! живо вскричалъ де-Мэльфоръ: — но, вотъ видите ли, это доказываетъ, что графиня не забыла ея, вроятно, она сама вручила ей что-нибудь въ знакъ своей благодарности…
— Вы бы не сказали этого, когдабъ увидли нищету этой бдной двушки… Больно смотрть… Конечно, она не такъ была бы одта, еслибъ получила что-нибудь отъ щедрости графини… Впрочемъ, молодая артистка глубоко тронула меня своей деликатностью, прибавила баронесса съ искусственной чувствительностью: — и я предложила ей давать музыкальные уроки Эрнестин…
— Не-уже-ли? о, да вы чудесно сдлали!..
— Ваше удивленіе не очень-лестно, маркизъ…
— Вы ошибаетесь, баронесса: я вовсе не удивляюсь, потому-что хорошо знаю доброту вашего превосходнаго сердца…
— Вмсто того, чтобъ смяться надъ добротою моего сердца, вы должны бы подражать ей и стараться оттискать между многочисленными вашими знакомыми уроки для бдной малютки.
— Я очень-радъ, сказалъ де-Мэльфоръ съ поддльной холодностью: — общаю вамъ похлопотать о вашей фаворитк, хотя я почти вовсе не имю авторитета въ сужденіи о музык… Но какъ зовутъ эту двушку и гд живетъ она?..
— Ее зовутъ Эрминіей. Она живетъ въ улиц Монсо, не помню теперь, который нумеръ, но я вамъ скажу посл…
— Употреблю вс усилія, чтобы помочь мадмуазель Эрминіи, но за то, баронесса, я надюсь, вы поможете мн, если я буду, въ свою очередь, просить вашего покровительства для котораго-нибудь изъ претендентовъ на руку мадмуазель де-Бомениль…
— Надо сознаться, мосьё де-Мэльфоръ, что вы умете хорошо цнить свои заслуги… Но будьте уврены… я надюсь, что мы всегда будемъ согласны…
— Ахъ, баронесса, еслибъ вы знали, какъ я заране радуюсь согласію, которое отнын должно существовать между нами. Видите ли, какую пользу принесла намъ наша обоюдная откровенность! прибавилъ горбунъ съ самымъ простодушнымъ видомъ.
— Къ-несчастію, возразила мадамъ де-Ларошгю со вздохомъ: доврчивость ныньче слишкомъ-рдка.
— Но за то, какъ бываетъ отрадно, если найдешь ее! не правда ли?
— Да, божественное чувство, любезный маркизъ!..
— Однакожь, до свиданья, баронесса!
— И до скораго, маркизъ…
Мосьё де-Мэльфоръ вышелъ изъ гостиной.
— Проклятый горбунъ! вскричала мадамъ де-Ларошгю, вскочивъ съ дивана: — каждое слово этого адскаго исчадія непремнно заключаетъ въ себ насмшку или угрозу…
— Да!.. выходитъ такъ, что маркизъ страшный злодй, замтилъ баронъ, внезапно появившись изъ-за занавсы одной изъ дверей гостиной…

V.

— Какъ, сударь, вы были здсь? вскричала баронесса, увидавъ мосьё де-Ларошгю, который такъ внезапно появился въ очень близкомъ разстояніи отъ дивана: — вы были здсь?..
— Да… я предчувствовалъ, что вашъ разговоръ съ маркизомъ долженъ быть очень интересенъ… поэтому я обошелъ кругомъ и сталъ у этихъ дверей за занавсью, почти совершенно подл васъ…
— И вы слышали этого проклятаго маркиза…
— Слышалъ, и кром того слышалъ, какъ вы имли слабость пригласить его, вмсто того, чтобъ навсегда отказать ему… У васъ былъ такой прекрасный случай.
— Вы, сударь, ничего не понимаете… Разв мосьё де-Мэльфоръ не можетъ быть столько же опасенъ издали, сколько и вблизи… Онъ мн далъ это почувствовать… Притомъ же, нельзя такъ грубо обходиться съ такимъ человкомъ, каковъ мосьё де-Мэльфоръ по своему рожденію и значенію въ обществ…
— Но позвольте спросить, что жь бы изъ этого вышло дурнаго?.
— А то, сударь, что маркизъ потребовалъ бы отъ васъ удовлетворенія за дерзость… Вы, вроятно, не слыхали, какъ онъ это сказалъ мн… и врно не знаете, сколько онъ имлъ дуэлей, кончившихся очень-несчастливо для его противниковъ: Еще недавно, онъ принудилъ мосьё де-Морнана драться въ комнат… за какую-то пустую шутку.
— Но я, сударыня, не былъ бы такъ снисходителенъ, такъ простъ, какъ мосьё де-Морнанъ, и не сталъ бы драться…
— Ну, что жь? Маркизъ тогда сталъ бы васъ всюду преслдовать насмшками… кажется, тогда пришлось бы вамъ отъ стыда покинуть общество…
— Да этотъ горбунъ престрашное чудовище… да разв нтъ на него законовъ? О, еслибъ я засдалъ въ палат пэровъ, подобный соблазнъ не остался бы безъ наказанія… Но скажите, ради Бога, что ему надо, чего онъ хочетъ?..
— Въ-самомъ-дл, у васъ мало проницательности… а онъ говорилъ, кажется, очень-ясно… другой употребилъ бы хитристь… Мосьё де-Мэльфоръ не прибгнулъ къ ней. Онъ просто сказалъ: ‘Вы хотите выдать мадмуазель де-Бомениль замужъ… Я хочу видть, за кого вы ее выдадите, и если мн вздумается, вмшаюсь въ дло…’ и маркизъ способенъ сдержать(свое общаніе.
— По-счастію, Эрнестина, кажется, страшно боится проклятаго горбуна… а, кром того, Елена скажетъ ей, что онъ былъ жестокимъ врагомъ мадамъ де-Бомениль.
— Это ничему не поможетъ… Положимъ, что мы нашли для Эрнестины мужа, приличнаго и для нея и для насъ… маркизъ способенъ постоянными насмшками поселить въ ней отвращеніе къ тому, за кого бы мы хотли ее выдать… И это онъ можетъ сдлать не только у насъ, но везд, гд встртитъ Эрнестину… потому-что, наконецъ, вдь мы должны же вывозить ее въ свтъ…
— Т-жъ вы особенно этого боитесь?.. Я былъ бы тоже вашего мннія, еслибъ…
— Ахъ, Боже мой, разв я знаю, чего мн бояться… Я въ тысячу разъ больше желала бъ чувствовать дйствительный страхъ, по-крайней-мр знала бы, что мн угрожаетъ, могла бы какъ-нибудь избжать опасностей, тогда-какъ теперь маркизъ ставитъ насъ въ безпрерывное недоумніе… Мы можемъ сдлать множество ошибокъ… Маркизъ помшаетъ намъ, можетъ-быть, ршиться на что-нибудь такое, что послужило бы къ нашей собственной выгод… Мы должны безпрестанно напоминать себ, что есть человкъ съ дьявольской проницательностью, съ дьявольскимъ умомъ, который видитъ и знаетъ все, что мы длаемъ, между-тмъ, какъ мы не имемъ никакихъ средствъ скрыться отъ его наблюденій…
— Возвращаюсь къ моему давишнему заключенію, сказалъ баронъ съ довольнымъ видомъ:— и нахожу его истиннымъ… очевиднымъ.. неопровержимымъ!..
— Какое же это заключеніе?..
— Я увренъ, что маркизъ — страшный злодй!
— Прощайте, баронъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, подходя къ двери.
— Какъ, вы уходите, не условившись ни о чемъ?..
— Да о чемъ же условиться?..
— О томъ, что надо длать…
— Ахъ, Боже мои, разв я знаю, что тутъ надо длать! вскричала баронесса, выходя изъ терпнія и топнувъ ногой: — проклятый горбунъ и такъ уже разстроилъ и сбилъ меня съ толку, а вы съ своими безподобными заключеніями, кажется, хотите, чтобъ я вовсе оглупла…
И мадамъ де-Ларошгю вышла изъ гостиной, сильно хлопнувъ дверью передъ самымъ носомъ барона.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ то время, какъ мадамъ де-Ларошгю разговаривала съ маркизомъ, Елена проводила Эрнестину въ ея комнату и сказала:
— Я васъ оставлю, милая Эрнестина, спите покойно и просите Бога, чтобъ Онъ удалилъ отъ вашихъ сновъ страшное лицо гадкаго маркиза…
— Въ-самомъ-дл, не знаю сама, я почти боюсь его…
— Это чувство въ васъ очень-естественно и гораздо важне, нежели вы думаете, потому-что, еслибъ вы знали…
— Вы не договариваете?.. спросила молодая двушка, видя, что святоша остановилась.
— Есть вещи, которыя очень-тяжело говорить про своего ближняго, хотя онъ того и заслуживаетъ… этотъ гадкій маркизъ…
— Что же онъ?
— Я боюсъ васъ опечалить, милая Эрнестина…
— Говорите, пожалуйста, право, ничего…
— Ну, если ужь вы хотите знать, такъ знайте же, что онъ былъ однимъ изъ злйшихъ враговъ вашей матушки…
— Врагомъ матушки? съ грустью вскричала Эрнестина:— нтъ, васъ обманули, мадмуазель, матушка не могла имть враговъ! прибавила двушка съ трогательнымъ простодушіемъ.
Елена печально склонила голову и съ притворнымъ сожалніемъ сказала:
— Милое дитя… эта неподдльная невинность длаеіъ честь вашему сердцу, но, увы! Самыя достойныя существа не скроются отъ злобы нечестивыхъ… Мирныя овцы не уходятъ отъ жадныхъ волковъ…
— Что же сдлала моя матушка мосьё де-Мэльфору? спросила Эрнестина съ слезами на глазахъ.
— Конечно, ничего! она была олицетворенная кротость… разв невинный ягненокъ можетъ напасть на алчнаго тигра?..
— Такъ за что же мосьё де-Мэльфоръ ненавидлъ ее?…
— Увы! мое бдное дитя… я не могу вамъ боле ничего сказать… это слишкомъ-ужасно, слишкомъ ненавистно!..
— Стало-быть, я не безъ причины боялась маркиза, сказала Эрнестина съ горечью:— и, однакожь, я упрекала себя въ этомъ невольномъ отвращеніи…
— Прощайте же, милая Эрнестина, перебила святоша: — спите спокойно! завтра утромъ я пріиду за вами въ девять часовъ… чтобы идти къ обдн…
— Прощайте, мадмуазель Елена… Вы оставляете меня съ грустной мыслью… у моей матери былъ… врагъ…
— Все-таки лучше знать злаго человка, чтобы по-крайней-мр остеречь себя отъ его злобы… но прощайте… до завтра!..
— До завтра, мадмуазель…
И святоша вышла, совершенно довольная своей подлой хитростью, посредствомъ которой оставила въ сердц невинной двушки страшную недоврчивость къ маркизу де-Мэльфору.
Эрнестина, оставшись одна, позвала свою гувернантку, которая служила ей также и горничной.
Мадамъ Ленэ было около сорока лтъ. Въ физіономіи ея выражалась какая-то поддльная кротость, въ манерахъ ея была предупредительность, по предупредительность рабская, вовсе не похожая на простодушную, неограниченную преданность доброй няни, въ которой такъ ярко выражается безкорыстная привязанность…
— Вамъ угодно лечь, мадмуазель? спросила мадамъ Ленэ.
— Нтъ, моя добрая Ленэ, мн еще не хочется спать… Дайте мн, пожалуйста, мои ящичекъ, въ которомъ спрятаны бумаги и перья…
— Сейчасъ, мадмуазель…
Гувернантка подала Эрнестин ящикъ.
— Я хотла вамъ кое-что сказать, мадмуазель…
— Что жь такое?…
— Баронесса изволила нанять для васъ двухъ двушекъ, одна будетъ убирать ваши волосы, другая…
— Я ужь вамъ сказала, милая Ленэ, что мн не нужно никого, кром васъ и Терезы…
— Знаю, мадмуазель… и я говорила объ этомъ, но баронесса боится, что вамъ недостаточно такой прислуги…
— Нтъ, мн не нужно никого…
— Баронеса сказала, что во всякомъ случа эти дв двушки останутся здсь… можетъ-быть, он вамъ понадобятся… притомъ же, мадамъ де-Ларошгю недавно отказала своей горничной и эти двушки покуда могутъ услуживать ей самой…
— Ну, слава Богу, отвчала равнодушно Эрнестина.
— Не прикажете ли еще чего-нибудь, мадмуазель?
— Нтъ, благодарю васъ.
— Хорошо ли вамъ въ этой комнат?
— Очень-покойно…
— Она въ-самомъ-дл великолпна, но для васъ, мадмуазель, нтъ ничего слишкомъ прекраснаго… вс говорятъ такъ…
— Приготовьте мн, моя милая, сказала Эрнестина, не отвчая на замчаніе гувернантки:— мой ночной чепчикъ и кофту… я еще не сейчасъ лягу… да потрудитесь меня разбудить завтра въ восьмомъ часу…
— Слушаю, мадмуазель… Смю ли я попросить васъ…
— Чего вы хотите?
— Я была бы очень вамъ благодарна, еслибъ вы позволили мн завтра часа на два пойдти къ моей родственниц, мадамъ Эрбо, которая живетъ въ Батиньйольскомъ-Предмстьи…
— Хорошо, идите завтра утромъ, покуда я буду у обдни… теперь прощайте, моя милая, сказала Эрнестина, давая гувернантк этимъ понять, чтобъ она вышла, тогда какъ та, казалось, очень была расположена продолжать разговоръ.
Этотъ разговоръ даетъ полное понятіе объ отношеніяхъ, которыя существовали между мадмуазелъ де-Бомениль и мадамъ Ленэ.
Послдняя всми силами старалась присвоить себ право запросто обходиться съ молодой госпожей своей, — но напрасно… при первыхъ словахъ гувернантки на эту тэму, мадмуазель де-Бомениль немедленно прерывала ея болтовню, но не грубо, безъ высокомрія, а просто, снисходительно давая ей какое-нибудь приказаніе.
По уход мадамъ Ленэ, Эрнестина долго оставалась въ задумчивости, потомъ сла къ столу, открыла свой ящичекъ и вынула небольшой альбомъ, въ простомъ кожаномъ переплет.
Нтъ ничего простодушне, трогательне исторіи этого альбома.
При отъзд въ Италію, Эрнестина общала матери (какъ о томъ графиня уже говорила Эрминіи) вести ежедневный журналъ своего путешествія, и молодая двушка сдержала свое общаніе, исключая нсколькихъ дней, которые слдовали за внезапной кончиной отца. Точно также она покинула на нсколько времени свой альбомъ, узнавъ о смерти матери.
Когда прошли минуты перваго отчаянія, Эрнестина находила утшеніе въ каждодневномъ продолженіи своихъ писемъ къ матери… Эти трогательныя письма были исполнены чувства, которое молодая двушка повряла нкоторымъ образомъ милому призраку, созданному ея воображеніемъ.
Первая часть альбома содержала въ себ копіи съ писемъ, которыя были посланы Эрнестиною къ матери еще при ея жизни.
Вторая, отдленная отъ первой чернымъ крестомъ, заключала т письма, которыхъ бдная сирота уже не имла нужды переписывать…
И такъ, мадмуазель де-Бомениль сла у стола. Отеревъ слезы, которыя всегда навертывались на глазахъ ея при вид этого альбома, наполненнаго тяжкими для нея воспоминаніями, она написала слдующія строки:
‘Я ничего не писала теб, милая, безцнная матушка, со времени прізда къ мосьё де-Ларошгю, моему опекуну, потому-что хотла по возможности отдать себ отчетъ въ моихъ первыхъ впечатлніяхъ.
‘Ты знаешь, что съ-тхъ-поръ, какъ я тебя покинула, куда бы я ни пріхала, я всегда чувствую день или два ужасную грусть — пока, наконецъ, не привыкну ко всему, что меня окружаетъ…
‘Я занимаю одна цлый этажъ. Комнаты такъ велики и такъ великолпны, что вчера я, право, боялась въ нихъ заблудиться. Сегодня я начинаю понемногу привыкать къ нимъ…
‘Мосьё де-Ларошгю, его жена и сестра приняли меня какъ дочь свою… Они осыпали меня своимъ вниманіемъ, своею предупредительностію.. Меня даже удивляетъ, какъ такіе почтенные люди обходятся со мною съ какимъ-го особеннымъ уваженіемъ.
‘Мосьё де-Ларошгю, мой опекунъ, — олицетворенная доброта, его жена чрезвычайно веселая, одушевленная женщина, и страшно балуетъ меня… наконецъ, мадмуазель Елена, сестра барона, удивительно кроткая и святая двушка.
‘Видишь, милая матушка, что теб нечего бояться за твою бдную Эрнестину. Окруженная такой заботливостью, она столько счастлива, сколько можетъ быть съ настоящаго времени…
‘Мн очень хочется, чтобы семейство мосьё де-Ларошгю лучше узнало меня… тогда, конечно, они не стали бы обращаться со мной съ такими церемоніями, — не говорили бы мн тысячи комплиментовъ, которые меня очень смущаютъ. Вроятно, они это длаютъ для того, чтобъ я была съ ними доврчиве. Добрые, превосходные родственники! Въ-послдствіи, они узнаютъ, что имъ вовсе не нужно было льстить мн, чтобы къ себ привязать меня… Они же приняли меня къ себ, а обходятся со мной, какъ-будто бы всмъ мн обязаны…
‘У меня были, впрочемъ, и очень грустныя минуты, но мой опекунъ и его семейство вовсе въ томъ не виноваты…
‘Сегодня утромъ какой-то господинъ (какъ я посл узнала, мой нотаріусъ) былъ представленъ мн барономъ, который сказалъ мн:
‘— Милая Эрнестина, вамъ не мшаетъ теперь узнать настоящее количество вашего состоянія, и вотъ господинъ нотаріусъ все объяснитъ вамъ…
‘Тогда нотаріусъ, открывъ книгу, которую принесъ съ собой, показалъ мн послднюю страницу, всю исписанную цифрами, и сказалъ:
‘Мадмуазель, по врному исчисленію… (тутъ онъ сказалъ мн какую-то фразу, которую не могла понять)… ваши доходы простираются до трехъ мильйоновъ ста двадцати тысячъ франковъ въ годъ, что составляетъ около восьми тысячъ на день… По-этому вы, мадмуазель,— богатйшая наслдница во всей Франціи.
‘Эти слова напомнили мн, что я сирота, и я противъ воли заплакала.’
Эрнестина на минуту перестала писать…
Слезы градомъ хлынули изъ ея большихъ глазъ, потому-что, съ воспоминаніемъ о наслдств, для бдной, простодушной двушки было неразлучно воспоминаніе о смерти отца и матери.
Нсколько успокоившись, она взяла перо и продолжала писать:
‘Трудно теб пересказать, милая матушка, какъ я удивилась и испугалась, когда узнала, что мн приходится на каждый день по восьми тысячъ франковъ.
‘Куда я дну столько денегъ? думала я. За что я сдлалась такой богатой?
‘Мн казалось, что это было совершенно несправедливо!
‘И кром того, слова нотаріуса, что я богатйшая наслдница во всей Франціи, меня почти испугали.
‘Думая о такомъ огромномъ богатств, я очень безпокоилась, но сама не знаю, чего я боялась…
‘Право, я не умю объяснить теб, отъ-чего я испытываю эту боязнь при мысли о моихъ сокровищахъ, какъ говорятъ вс меня окружающіе. Можетъ-быть, со временемъ, я привыкну думать иначе…
‘Но покуда я у моихъ милыхъ родственниковъ, мн нечего бояться… съ моей стороны, это просто ребячество… Но кому же, кром тебя, милая матушка, я могу пересказать свои чувства… Хотя мосьё де-Ларошгю и все его семейство очень-добры для меня, но я никогда не буду съ ними совершенно откровенна. Ты знаешь, исключая тебя и моего добраго батюшки, я и прежде ни къ кому не была доврчива, и теперь часто упрекаю себя за то, что не могу никакъ обходиться фамильяарно съ моей доброй Ленэ, а вдь она уже давно служитъ мн… Я, кажется, вовсе не горда.’
Эрнестина еще разъ остановилась. Она припомнила слова святоши о маркиз де-Мэльфоръ и прибавила въ письм:
‘Сегодня вечеромъ я была глубоко тронута… но дло идетъ о такой недостойной вещи, что я, изъ уваженія къ теб, безцнная матушка, ничего не напишу объ этомъ…
‘Прощай, добрая ночь, милая матушка, завтра утромъ и потомъ всякій день я буду ходить къ обдн съ мадмуазель де-Ларошгю… Она такъ добра, что я не могла отказать ей… а между тмъ, я истинно молюсь только тогда, когда бываю одна… И такъ, добрая ночь, милая матушка! Завтра и потомъ каждый день, теряясь посреди многолюдной и равнодушной толпы, я буду молиться за тебя’…
Эрнестина кончила письмо и спрятала альбомъ въ ящичекъ, отъ котораго ключъ всегда носила на ше…
Скоро бдная сиротка улеглась и заснула, съ сердцемъ, успокоеннымъ тмъ, что она перелила свои невинныя чувства въ грудь матери… увы, тогда уже безсмертной!..

VI.

На другой день посл того, какъ маркизъ де-Мэльфоръ въ первый разъ былъ представленъ мадмуазель Эрнестин де-Бомениль, капитанъ Бернаръ сидлъ на своемъ покойномъ кресл, подаренномъ ему племянникомъ. На лиц его ясно было видно, съ какимъ мужественнымъ самоотверженіемъ онъ переносилъ боль, которую ему причиняли открывшіяся раны.
Утро было прекрасное.
Старикъ печально смотрлъ въ окно на изсыхавшіе цвты свои, потому-что болзнь не дозволяла ему заниматься садикомъ.
Мадамъ Барбансонъ сидла подл него и что-то шила. Она по обыкновенію преслдовала бднаго Бюонапарте, потому-что въ настоящую минуту говорила ветерану тономъ, полнымъ негодованія:
— Да, сударь… сырую… сырую… онъ лъ ее совершенно сырую.
Капитанъ, не смотря на свои страданія, не могъ не улыбнуться на эту выходку своей экономки и спросилъ:
— Да что же онъ лъ сырое, тётушка Барбансонъ?
— Говядину, сударь! да, наканун сраженія, онъ всегда лъ сырую говядину… И знаете ли, зачмъ?
— Нтъ, не знаю, отвчалъ старикъ, съ трудомъ поворачиваясь на своемъ кресл.
— За тмъ, чтобы сдлаться еще свирпе и кровожадне, затмъ, что ему хотлось посредствомъ непріятеля уничтожить своихъ солдатъ… и особенно рекрутъ… прибавила экономка со вздохомъ:— и съ какой цлью? Онъ думалъ увеличить рекрутскій наборъ, чтобы такимъ образомъ во Франціи не осталось ни одного француза… Видите теперь, какой гнусный планъ!..
Старикъ расхохотался.
— Послушайте, тётушка Барбансонъ, сказалъ онъ:— да надъ кмъ же бы тогда императоръ сталъ царствовать?..
— Ахъ, Боже мой, конечно, надъ неграми! возразила экономка, въ нетерпніи пожимая плечами, какъ-будто у ней спросили, отъ-чего въ полдень бываетъ совершенно свтло:— да, сударь! онъ царствовалъ бы тогда надъ неграми!..
Это неожиданное заключеніе такъ поразило старика, что съ минуту онъ не зналъ, что сказать.
— Какъ, надъ неграми! да надъ какими же?..
— Ясно, что надъ американскими, съ которыми онъ вмст плутовалъ. Разв вы не знаете, что въ то время, какъ онъ жилъ на своей скал, негры прорыли подземный ходъ, который начинался подъ его домомъ, проходилъ черезъ Святую-Елену и оканчивался въ главномъ город другихъ негровъ, которые были друзья первымъ… Вмст съ ними и съ своимъ проклятымъ Русланомъ Бюонапарте хотлъ прійдти во Францію и разорить ее.
— Нтъ, тётушка Барбансонъ, возразилъ старикъ съ удивленіемъ:— вы еще никогда не восходили на такую высоту…
— Тутъ, сударь, нечему смяться, хотите ли, я вамъ еще лучше докажу, что это чудовище именно хотлъ замнить французовъ неграми?
— Докажите, пожалуйста, докажите, отвчалъ морякъ, отирая слезы, которыя отъ смха навернулись на его глазахъ.
— Такъ знайте же, что для вашего Бюонапартё французы были все равно, что негры!..
— Браво, тётушка Барбансонъ!..
— Теперь вы можете ясно видть, что онъ хотлъ вмсто французовъ забрать всхъ негровъ въ свои когти!..
— Перестаньте, ради Бога… это уже слишкомъ! мн даже сдлалось больно отъ смха…
Вдругъ раздался страшный звонокъ. Мадамъ Барбансонъ вскочила и бросилась отпирать дверь.
— Кто это такъ раззвонился? говорила она дорогой:— смотри, пожалуй! какъ-будто въ свой домъ изволилъ пожаловать!
Мадамъ Барбансонъ отворила дверь.
Поститель былъ пятидесяти-лтній толстякъ, въ мундир подпоручика національной гвардіи. Мундиръ этотъ нескромно расходился назади и едва застегивался на огромномъ брюх, на которомъ болтались страшной величины печатки ключикъ отъ часовъ и другія мелочи.
Высокій медвжій киверъ почти закрывалъ глаза подпоручика, который имлъ торжественный видъ, какъ человкъ, чувствующій свое достоинство.
При вид его, экономка нахмурила брови, но ея не смутилъ почетный санъ этого воина-гражданина и она сказала ему довольно дерзко:
— Какъ! вы опять пришли?
— Было бы очень-странно, еслибъ домовладлецъ не могъ прійдти въ свой домъ, когда…
— Здсь вы не у себя, потому-что отдали эту квартиру въ наемъ господину Бернару…
— Сегодня уже 17 число и мой дворникъ возвратилъ мн мою квитанцію, потому-что не получилъ денегъ за квартиру, которую вы нанимаете, поэтому я…
— Знаю, сударь… въ-продолженіи двухъ дней, это уже въ третій разъ вы приходите сюда пересказывать свои сказки… вы боитесь, что пропадутъ ваши деньги… Не бойтесь… получите, когда мы будемъ въ состояніи заплатить…
— Когда будете въ состояніи!.. знаемъ мы васъ! Домовладлецъ…
— Домовладлецъ, домовладлецъ — у васъ только и на язык, что это слово… эка невидаль!.. вдь вы двадцать лтъ были лавочникомъ, подсыпали въ водку перцу, а въ кофе цикорію, да макали сальныя свчи въ горячую воду, чтобы сдлать супъ жирне… Эдакъ не мудрено разбогатть… тутъ еще нечего гордиться, что такими штуками вы настроили себ нсколько домовъ…
— Такъ что жь? я точно разбогатлъ отъ моей торговли и горжусь этимъ… сударыня!
— Есть чмъ гордиться! Ну, если вы такъ богаты, какъ же вамъ не стыдно приходить безпокоить честныхъ людей изъ-за какихъ нибудь пустяковъ… Важное дло! въ три года первый разъ немножко опоздали…
— Мн до этого нтъ нужды… заплатите мн, а не то я пойду въ полицію… Странное дло!.. платить за квартиру не могутъ, а еще давай имъ сады… туда же!..
— Послушайте, господинъ Буффаръ, не выводите меня изъ терпнія, а не то я вамъ дамъ знать!!! Давай имъ сады! Такому почтенному человку, да еще раненному, у котораго только и есть утшенія, что этотъ садикъ… кабы вы, вмсто того, чтобъ обманывать своихъ покупщиковъ, побывали на войн, какъ капитанъ, да пролили бы крови во всхъ четырехъ концахъ свта и кром того еще въ Россіи, такъ, не бойсь, не настроили бы столько домовъ…
— Словомъ, однажды-навсегда, вы не можете сегодня заплатить…
— Однажды, сто разъ, тысячу разъ — нтъ! Господинъ Бернаръ, по болзни, не могъ почти уснуть… по этому мы должны были покупать для него опіумъ, а это лекарство ужасъ какъ дорого стоитъ. Потомъ доктора… и не видать, какъ вышли вс сто пятьдесятъ франковъ.
— Мн нтъ до этого дла… Еслибъ домовладльцамъ приходилось только слушать росказни своихъ постояльцевъ, такъ они давно бы совсмъ разорились… Вотъ, въ моемъ другомъ дом, въ улиц Монсо, такая же исторія… тамъ живетъ какая-то музыкантша… не могу, говоритъ, платить, потому-что, дескать, два мсяца все была больна и не могла давать уроковъ… Знаемъ мы эти штуки… коли кто боленъ, такъ или въ гошпиталь…
— Въ гошпиталь! Ахъ! Господи Боже мой! Капитану Бернару идти въ гошпиталь! Нтъ, сударь… этому не бывать… хоть бы мн для того пришлось идти собирать по улицамъ тряпье… скорй вы отправитесь въ гошпиталь, если не выйдете отсюда, пока не пришелъ мосьё Оливье… онъ дастъ вамъ знать, какъ обижать честныхъ людей…
— Посмотрлъ бы я, какъ бы осмлились оскорбить домовладльца въ его собственномъ дом. Но кончимъ… я еще разъ пріиду сюда въ четыре часа, и если полтораста франковъ не будутъ мн уплачены, такъ я велю взять все, что у васъ есть…
— А я возьму ухватъ, чтобы встртить васъ, если вы вздумаете появиться сюда… у меня ужь такая политика.
И достойная женщина захлопнула дверь передъ самымъ носомъ господина Буффара и воротилась къ капитану. Старый морякъ, находившійся въ чрезвычайно веселомъ расположеніи духа, крайне удивился, увидавъ свою экономку съ раскраснвшимися отъ гнва щеками.
— Что съ вами, тётушка Барбансонъ? спросилъ онъ:— на кого вы тамъ еще разсердились? мало вамъ одного Бюонапартё…
— На кого разсердилась! на того, кто ничуть не лучше вашего императора. Нечего сказать, одинъ другаго стоитъ… славная была бы парочка!..
— Да кто жь это такой, тётушка Барбансонъ? о комъ вы говорите?
— О комъ? конечно, о…
Но экономна остановилась… Бдняжка, подумала она, нтъ, я не скажу ему, что за квартиру еще не заплачено, что вс деньги истрачены на лекарство, что я издержала даже шестьдесятъ франковъ — своихъ… Онъ не перенесъ бы этого. Подождемъ мосьё Оливье, можетъ-быть, онъ принесетъ добрыя всти…
— Ну, что же, тётушка Барбансонъ, вы мн не отвчаете? спросилъ старикъ:— не хотите ли ужь вы мн разсказать исторію краснаго карлика, которую такъ давно мн общали…
— А, слава Богу, вотъ мосьё Оливье! сказала экономка, услышавъ тихій звонокъ:— это онъ… мосьё Оливье не станетъ такъ громко звонить, какъ нашъ проклятый хозяинъ…
Мадамъ Барбансонъ, снова оставивъ капитана одного, выбжала отворить двери.
Это былъ дйствительно племянникъ господина Бернара.
— Ну, что, мосьё Оливье? спросила съ безпокойствомъ экономка.
— Мы спасены, отвчалъ молодой человкъ, отирая платкомъ крупныя капли пота. катившіяся по лицу его:— мой добрый каменьщикъ, хоть съ трудомъ, но досталъ денегъ… вдь я его не предупредилъ, что мн он такъ скоро будутъ нужны… Вотъ двсти франковъ…
— Слава Богу! словно гора съ плечь свалилась!
— А что? разв хозяинъ опять приходилъ?
— Только-что вышелъ… За то ужь я наговорила же ему, проклятому…
— Что длать, милая мадамъ Барбансонъ, если долженъ, такъ надо платить… Но что дядюшка? онъ не подозрваетъ ничего?
— Къ-счастію, не догадывается.
— Тмъ лучше…
— О, какая славная мысль! воскликнула экономка, считая деньги, которыя Оливье отдалъ ей:— право, чудесная мысль!
— Что такое?
— Этотъ мошенникъ прійдетъ въ четыре часа… Я затоплю каминъ и нарочно положу деньги въ огонь, потомъ выну ихъ щипцами и положу на столъ… пускай онъ возьметъ ихъ, да обожжется… Не правда ли, мосьё Оливье, славно придумано? Вдь законы этого не запрещаютъ?
— Полно-те, тётушка Барбансонъ, возразилъ Оливье, улыбаясь: — бросьте эту шалость… поберегите лучше дрова и просто отдайте мосьё Буффару его полтораста франковъ…
— Вы слишкомъ-добры, мосьё Оливье, а мн такъ смерть хочется обжечь ему пальцы… разбойнику этакому…
— И, полно-те… онъ не такъ золъ, какъ глупъ…
— Онъ и глупъ и золъ…
— Но каковъ сегодня дядюшка? я вышелъ такъ рано, что онъ еще спалъ… мн не хотлось будить его…
— О, ему гораздо лучше, потому-что мы спорили съ нимъ объ его чудовищ… да вашъ пріздъ помогъ бдняжк больше всхъ микстуръ… право… какъ я подумаю, что безъ двухъ-сотъ франковъ, которые вы принесли, мошенникъ Буффаръ забралъ бы у насъ все… и мебель и посуду… а вдь все это сколько стоитъ… и такъ ужь пропали шесть серебряныхъ приборовъ и кружка…
— Не говорите мн объ этомъ… Я просто съ ума схожу… Вотъ скоро кончится мой отпускъ… что случилось сегодня, можетъ случиться и еще разъ… и тогда… но что… я не хочу объ этомъ думать… мн становится больно…
Въ эту минуту послышался звонокъ изъ комнаты стараго моряка.
Экономка взглянула на молодаго человка, на лиц котораго выражалось отчаяніе.
— Слышите, мосьё Оливье? сказала она:— капиталъ звонитъ… Ради Бога, не будьте такъ грустны. Онъ, пожалуй, замтитъ…
— Не безпокойтесь… Но кстати… сегодня Жеральдъ общалъ прійдти къ намъ… впустите его…
— Хорошо, хорошо, отвчала экономка.— Идите поскорй къ дядюшк, а я покуда приготовлю вамъ завтракъ… Ахъ, мосьё Ольвье, прибавила она со вздохомъ:— вы должны довольствоваться…
— Добрйшая мадамъ Барбансонъ! перебилъ молодой человкъ, не давая ей кончить фразы.— Разв мн не довольно того, что есть? вдь я знаю, что вы для меня терпите лишенія…
— Полно-те, мосье Оливье… Бгите скорй къ дядюшк… слышите, онъ опять звонитъ?..
Оливье поспшилъ къ дяд.

VII.

Старый морякъ чрезвычайно обрадовался, увидавъ племянника. Не будучи въ состояніи встать съ кресла, онъ дружески протянулъ ему об руки, и сказалъ:
— Здраствуй, другъ мой.
— Здравствуйте, дядюшка.
— Послушай, я долженъ тебя побранить…
— Меня, дядюшка? за что?
— Какъ за что, разсуди самъ. Ты только-что третьяго-дня воротился домой и уже съ самаго утра уходишь… Вотъ, сегодня… просыпаюсь, совершенно довольный тмъ, что спалъ не одинъ… глядь… твоя постель пуста… Оливье ужь нтъ… птичка изволила выпорхнуть…
— Но, дядюшка…
— Но, мой другъ, въ-теченіи своего отпуска, ты оттягалъ у меня почти два мсяца… ты сказалъ, что тебя призывали дла, которыя у тебя были съ каменьщикомъ, но теперь, надюсь, ты сдлался по-крайней-мр мильйонеромъ и потому думаю, что теб довольно трудиться, тмъ боле, что ты работаешь для меня… къ-не.счастію, я не могу теб запретить дарить меня… и теперь, можетъ-быть, и Богъ знаетъ что ты затваешь, мосье Мондоръ… но во всякомъ случа объявляю теб, что если ты еще будешь такъ часто уходить отъ меня, я не принимаю ни одного твоего подарка, слышишь ли? ршительно ни одного…
— Дядюшка, послушайте…
— Теб остается только два мсяца побыть со мной, и потому я хочу воспользоваться этимъ временемъ и видть тебя какъ-можно-чаще… Зачмъ такъ много работать? Не думаешь-ли ты, что у такой казначейши, какова наша тётушка Барбансонъ, моя казна бываетъ когда-нибудь бдна?.. Дня три назадъ — я спросилъ у нея: ‘ну, что, госпожа казначейша, каковы наши финансы?— Будьте покойны, сударь, отвчала она, еще есть достаточно…’ Надюсь, что такой отвтъ можетъ быть доказательствомъ большой увренности.
— Ну, полноте, дядюшка, возразилъ молодой человкъ, желая прервать разговоръ, который опечаливалъ и приводилъ его въ смущеніе: — общаю вамъ уходить отъ васъ какъ-нельзя-рже… Теперь, вотъ въ чемъ дло… Можете вы сегодня принять Жеральда?
— Конечно, мой другъ… Ахъ, какъ добръ и благороденъ молодой герцогъ… Не могу забыть, что въ твое отстутствіе онъ нсколько разъ приходилъ навстить меня и выкурить сигару вмст со мною… Я страшно страдалъ, но его приходъ исцлялъ меня… Оливье здсь нтъ, капитанъ, говорилъ этотъ благородный молодой человкъ: — такъ я долженъ вамъ замнять его…
— Добрый Жеральдъ! воскликнулъ Оливье съ увлеченіемъ.
— О, да, онъ очень-добръ… молодой человкъ знатный, членъ высшаго общества — и вдругъ оставляетъ удовольствія, своихъ любовницъ, своихъ молодыхъ друзей, и за чмъ? за тмъ, чтобъ провести два-три часа съ старымъ подагрикомъ. Это значитъ доброе сердце… Но, однакожь, я знаю… онъ приходилъ посидть со мной, чтобъ тмъ доставить теб удовольствіе.
— Нтъ, дядюшка, онъ приходилъ для васъ, для васъ однихъ, будьте уврены…
— Полно… полно…
— Онъ самъ скажеіъ вамъ это сейчасъ… онъ въ письм спрашивалъ меня, найдетъ ли насъ сегодня дома.
— Увы! отвчалъ больной:— онъ можетъ быть очень увренъ, что всегда найдетъ меня дома… Я не могу сойдти съ мста… Вонъ, взгляни на печальное доказательство моего бездйствія, прибавилъ онъ, указывая племяннику на кусты своихъ цвтовъ, полузасохшіе и заросшіе травою:— мой бдный садикъ весь высохъ отъ жару. Тётушка Барбансонъ не можетъ ухаживать за нимъ… да ей за моей болзнью и некогда… Я говорилъ ей, чтобъ она дала на водку дворнику и велла ему приходить въ садъ каждые два дня, но еслибъ ты зналъ, что она отвчала на это!.. ‘Вотъ еще новость! напускать чужаго народа, чтобъ все у насъ растаскали’… Ты знаешь ее… я, право, не посмлъ настаивать… а между-тмъ, теперь, посмотри, какъ завяли мои бдные цвты.
— Не печальтесь, я воротился, и теперь буду вашимъ садовникомъ… Я уже подумалъ о вашемъ садик, и еслибъ мн не нужно было сегодня утромъ такъ рано выйдти, вы, проснувшись, увидали бы ваши цвты въ полномъ блеск и свжести, но завтра утромъ…
Въ эту минуту, мадамъ Барбансонъ отворила дверь и спросила — можетъ ли воидти мосьё Жеральдъ?
— Надюсь, можетъ! вскричалъ весело старикъ, между-тмъ, какъ Оливье пошелъ на встрчу своему другу.
Они оба тотчасъ вошли въ комнату больнаго.
— Наконецъ-то, мосьё Жеральдъ, сказалъ капитанъ, указывая герцогу на своего племянника:— Оливье воротился…
— Да, капитанъ, и, кажется, не безъ труда, отвчалъ Жеральдъ:— Оливье узжалъ только на дв недли, и вмсто того пребылъ цлыхъ два мсяца.
— Это все потому-что мн предстоялъ страшный трудъ разобрать счеты моего добраго хозяина, отвчалъ Оливье: — и потомъ смотритель замка нашелъ красивымъ мои почеркъ и предложилъ мн работу… я согласился… Но знаешь ли ты, прибавилъ онъ, обращаясь къ своему другу: — кому принадлежитъ этотъ великолпный замокъ, въ которомъ я пробылъ эти два мсяца?
— Нтъ, а кому же?
— Твоей маркиз де-Караба…
— Какой маркиз де-Караба?
— Да той богатой наслдниц, о которой ты разсказывалъ намъ передъ моимъ отъздомъ.
— Мадмуазель де-Бомениль? вскричалъ Жеральдъ въ удивленіи.
— Ну, да, эта земля принадлежитъ именно ей и даетъ дохода 120,000 ливровъ… Кажется, у этой малютки-мильйонщицы есть дюжины такихъ замковъ…
— Право, возразилъ ветеранъ: — я все не могу понять: куда двать такую бездну денегъ?
— Чортъ возьми, вскричалъ Жеральдъ: — странное сближеніе обстоятельствъ!
— Что жь тутъ страннаго, Жеральдъ?
— А то, что дло идетъ о моемъ брак съ мадмуазель де-Бомениль…
— Э-ге, мосьё Жеральдъ, сказалъ простодушно капитанъ:— стхъ-поръ, какъ вы были въ послдній разъ у меня, вамъ припала охота жениться…
— Ты, стало-быть, любишь мадмуазель де-Бомениль? спросилъ Оливье.
Жеральдъ задумался, удивленный этими вопросами.
— Да, это справедливо, наконецъ сказалъ онъ: — вы должны такъ говорить, капитанъ, и ты, Оливье, тоже… и между всми моими знакомыми, вы одни… да… потому-что, еслибы кому-нибудь другому я сказалъ: мн предлагаютъ въ замужство богатйшую наслдницу во всей Франціи, вс отвтили бы мн, не заботясь о послдствіяхъ: такъ что жь, женитесь… это великолпный бракъ… женитесь…
Жеральдъ снова на минуту задумался и потомъ продолжалъ:
— Вотъ что значитъ прямота души… однакожь, вдь это рдкость…
— Право, я не думалъ, возразилъ больной:— сказать вамъ что-нибудь необыкновенное… Оливье такъ же думаетъ, какъ и я. Не такъ ли, мой другъ?
— Конечно, дядюшка. Но что съ тобой, Жеральдъ? Вотъ ты опять задумался…
— Да, и вотъ почему, отвчалъ молодой герцогъ, лицо котораго приняло необыкновенно серьёзное выраженіе: — я сегодня пришелъ сюда, чтобъ посовтоваться объ этомъ брак съ вами, капитанъ, и съ тобой, Оливье, какъ съ истинными, добрыми друзьями.
— О, что касается до нашей привязанности къ вамъ, мосьё Жеральдъ, сказалъ морякъ:— такъ будьте въ ней уврены…
— Знаю, капитанъ, мн кажется, я вдвойн хорошо сдлалъ, что пришелъ доврить вамъ мои намренія…
— Очень-ясно, возразилъ Оливье:— что тебя интересуетъ, интересуетъ и насъ…
— Вотъ въ чемъ дло, перебилъ Жеральдъ:— вчера, матушка, ослпленная несметнымъ богатствомъ мадмуазель де-Бомениль, предложила мн на ней жениться. Матушка сказала мн, что совершенно уврена въ успх, если только я буду слушаться ея совтовъ, но я подумалъ о моей холостой жизни, о моей независимости и сначала отказалъ…
— Чортъ возьми, сказалъ капитанъ: — вамъ не нравится жизнь женатаго человка… слдовательно, никакіе мильйоны въ свт не должны измнять вашего ршенія…
— Еще не все, капитанъ, возразилъ Жеральдъ съ нкоторымъ смущеніемъ,— мой отказъ разсердилъ матушку… Она сказала, что я слпъ, что я ничего не знаю, что я просто сумасшедшій… потомъ за этимъ гнвомъ послдовало такое сильное огорченіе, что я…
— Что ты согласился, сказалъ Оливье.
— Да… отвчалъ молодой герцогъ и, замтивъ на лиц больнаго удивленіе, прибавилъ: — мое ршеніе васъ удивляетъ, капитанъ.
— Да, мосьё Жеральдъ.
— Отъ-чего же? скажите откровеніго.
— Видите ли, мосьё Жеральдъ, началъ ветеранъ дружескимъ, но серьёзнымъ тономъ: — если вы ршились жениться противъ вашего собственнаго желанія, и только затмъ, чтобъ не опечалить вашей матушки, то я думаю, что вы напрасно это сдлали, потому-что рано или поздно ваша жена непремнно пострадаетъ отъ того принужденія, которое вы теперь на себя налагаете… а не должно жениться, когда длаешь несчастною жену свою… Такъ ли, Оливье?
— Да, я то же думаю, дядюшка.
— Но, капитанъ, каково мн видть, какъ плачетъ матушка, которая полагаетъ на этотъ бракъ вс свои надежды…
— Но каково вамъ будетъ видть слезы жены? Вдь у вашей магушки все-таки останетесь вы и ваша любовь къ ней, но кто же утшитъ вашу жену, бдную сиротку? Никто. Или она сдлаетъ то же, что длаютъ многія другія женщины — возьметъ себ въ утшители любовника, одного или нсколькихъ, которые не будутъ стоить васъ, мосьё Жеральдъ, они развратятъ ее — новое зло для бднаго созданія…
Герцогъ потупилъ голову и не отвчалъ ничего.
— Видите, мосьё Жеральдъ, продолжалъ капитанъ: — вы просили насъ быть откровенными… и мы откровенно говоривъ вамъ все, потому-что душевно любимъ васъ.
— Я и не сомнвался въ вашей искренности, капитанъ, по этому и я, въ оправданіе, разскажу вамъ все… соглашаясь на этотъ бракъ, я не только уступилъ желанію матушки, но и другое чувство руководило мною… и это чувство, сколько мн кажется, довольно благородно. Ты помнишь, Оливье, что я теб говорилъ о Макрёз?
— А! объ этомъ негодя, который выкалывалъ маленькимъ птичкамъ глаза, вскричалъ ветеранъ въ удивленіи: — и потомъ записался въ шайку святошъ?
— Да, капитанъ, о томъ самомъ… ну, такъ вотъ, этотъ деМакрёзъ хочетъ жениться на мадмуазель де-Бомениль.
— Макрёзъ! вскричалъ Оливье.— Бдная двушка!.. Но вдь онъ не иметъ на то никакихъ шансовъ, не правда ли, Жеральдъ?
— Матушка говоритъ, что не иметъ, но я боюсь, что, напротивъ, у него есть большіе шансы, потому-что у него много, покровителей, которые его толкаютъ впередъ и непремнно поставятъ высоко.
— Такой мерзавецъ и можетъ успть! вскричалъ ветеранъ:— о, это было бы ужасно…
— Именно, капитанъ, потому-то, что эта мысль возмутила всю мою душу, я и ршился на этотъ бракъ, чтобъ, наконецъ, отбить у Макрёза… притомъ же, и матушкина печаль очень меня встревожила.
— Но потомъ, конечно, вы, мосьё Жеральдъ, подумали, что человкъ не долженъ жениться только изъ угожденія матери и изъ желанія отбить невсту у соперника, пусть онъ будетъ даже хоть въ-самомъ-дл Макрёзъ…
— Какъ, капитанъ? вы думаете, что лучше оставить этому мерзавцу мадмуазель де-Бомениль, руки которой онъ ищетъ только изъ-за ея денегъ…
— Вовсе нтъ… Надо постараться помшать ему… и еслибъ, я былъ на вашемъ мст…
— Что бы вы сдлали?..
— Я поступилъ бы очень-просто. Я пошелъ бы къ этому Макрёзу и сказалъ: ‘Вы негодяй, и какъ подобные люди не должны жениться на бдной сирот, чтобъ потомъ не сдлать ее не’счастною, то я запрещаю вамъ свататься на мадмуазель де-Бомениль. Я не знаю ея и не думаю о ней, но принимаю въ ней участіе, потому-что она подвержена опасности сдлаться вашей женой… а это для меня все равно, еслибъ ее хотла бы укусить бшеная собака. И такъ, сударь, и пойду теперь же предупредить мадмуазель де-Бомениль, что вы хуже бшеной собаки.’
— Именно такъ, дядюшка, чудесно! воскликнулъ Оливье.
Жеральдъ сдлалъ ему знакъ, чтобъ онъ не перебивалъ капитана, который продолжалъ:
— Потомъ, я пошелъ бы къ мадмуазель де-Бомениль и сказалъ ей: ‘мадмуазель, есть нкто Макрёзъ, который хочетъ жениться на васъ за ваши деньги. Онъ страшный негодяй… я вамъ докажу это, если хотите, и докажу при немъ самомъ… Воспользуйтесь моимъ совтомъ,— онъ безпристрастенъ, потому-что я не думаю самъ жениться на васъ, но между честными людьми слдуетъ всегда выводить мерзавцевъ наружу.’ Вотъ, мосьё Жеральдъ, какъ поступилъ бы я, будучи на вашемъ мст. Средство мое просто, высказано по-солдатски, но недурно… подумайте о немъ…
— Да, Жеральдъ, прибавилъ Оливье:— дядюшкинъ планъ вренъ и идетъ прямо къ цли, хоть и грубоватъ нсколько… Но вдь ты знаешь большой свтъ лучше, чмъ я и дядюшка, слдовательно, если ты употребишь это самое средство, только не въ такомъ грубомъ вид, такъ оно, конечно, будетъ имть успхъ.
Жеральдъ слушалъ ветерана съ большимъ вниманіемъ, все боле и боле удивляясь его откровенности и здравому сужденію.
— Благодарствуйте, капитанъ, сказалъ онъ, протягивая старику руку:— вы и Оливье, вы оба навели меня на путь, помшали мн сдлать подлость тмъ боле опасную, что я старался ее облагородить и придавалъ ей видъ великодушія… Сначала, мн показалось прекраснымъ — осчастливить матушку и помшать мадмуазель де-Бомениль сдлаться жертвою Макрёза. Я ошибся… я не подумалъ о будущности молодой двушки, которую я могъ сдлать несчастною… можетъ-быть, даже, я нечувствительно увлекся богатымъ наслдствомъ ея…
— Ну, это не можетъ быть, Жеральдъ…
— Право, не знаю… Но, чтобъ не впасть ни въ какое искушеніе, я возвращаюсь къ моему первому ршенію — не жениться… Меня только печалитъ одно, прибавилъ молодой герцогъ въ волненіи:— этотъ отказъ глубоко огорчитъ матушку… Но, къ-счастію, въ-послдствіи она одобритъ мой поступокъ…
— Послушай, Жеральдъ, сказалъ Оливье посл минутнаго размышленія:— конечно, не должно поступать дурно только для того только, чтобъ угодить матери, но вдь мать — милое, доброе существо… сердце сжимается, когда видишь, что она грустна, что она плачетъ… Почему бы не постараться теб сдлать ей что-нибудь пріятное, не жертвуя ни однимъ изъ убжденій, которыя долженъ имть каждый честный человкъ?
— Хорошо, мой другъ, возразилъ старикъ: — но какъ это сдлать.
— Я не понимаю тебя, Оливье, сказалъ герцогъ.
— Теб не нравится жизнь женатаго?
— Нтъ…
— Ты видлъ мадмуазель де-Бомениль?
— Нтъ, не видалъ…
— Ну, такъ дло очень-ясно… ты не можешь любить ее… Но вдь еслибы ты увидалъ ее, то, можетъ-быть, и полюбилъ бы… Теб боле всего нравится холостая жизнь… Такъ!.. Но, можетъ-быть, мадмуазель де-Бомениль и заставила бы тебя полюбить бракъ…
— Совершенно справедливо, Оливье, сказалъ морякъ: — надо увидать прежде мадмуазель де-Бомениль, а потомъ уже отказаться отъ женитьбы, а можетъ-быть еще, какъ говоритъ Оливье, вамъ понравится и жизнь женатаго человка.
— Невозможно, капитанъ, весело возразилъ Жеральдъ: — любовь къ семейной жизни не дается, а родится вмст съ нами, она у насъ въ крови… Человкъ родится мужемъ, какъ родятся хромымъ или кривымъ… Да, притомъ, есть еще одно важное обстоятельство, которое мн только-что теперь пришло въ голову: вдь мадмуазель де-Бомениль богатйшая наслдница во всей Франціи.
— Такъ что жь? спросилъ Оливье:— теб-то что за дло?
— Напротивъ, мой другъ, для меня это много значитъ, возразилъ Жеральдъ: — положимъ, что мадмуазель де-Бомениль очень мн понравилась… Я страстно влюбился въ нее и она раздляетъ мою любовь… пусть такъ, по она приноситъ съ собой въ приданое почти царское богатство, а у меня нтъ ничего, потому-что мои двнадцать тысячъ ливровъ годоваго дохода какъ капля воды въ океан мильйоновъ мадмуазель де-Бомениль. Что вы на это скажете, капитанъ? Не правда ли,— было бы унизительно жениться на женщин, которая приноситъ вамъ все, тогда-какъ у васъ нтъ ничего… Не правда ли, что тогда, хоть бы вы и любили эту женщину, всякій подумалъ бы, что вы женились на ней изъ корыстолюбія… Знаете ли, что скажутъ объ этомъ: мадмуазель де-Бомениль захотла быть герцогиней, Жеральдъ де-Сантерръ не имлъ ни одного су и продалъ свой герцогскій титулъ и свое имя… и даже самого-себя за мильйоны…
При этихъ словахъ, дядя въ смущеніи поглядлъ на племянника.
Жеральдъ продолжалъ, улыбаясь:
— Да, капитанъ, въ этомъ разительномъ неравенств богатства есть нчто убійственное для гордости честнаго человка… А это-то васъ поразило точно такъ же, какъ и меня… Ваше молчаніе служитъ мн доказательствомъ, что я угадалъ…
— Да, сказалъ капитанъ посл минутнаго размышленія: — я не знаю самъ почему, но мн кажется, что гораздо естественне бы, еслибъ мужъ имлъ богатство, а у жены не было ничего.
Потомъ старикъ, простодушно улыбаясь, сказалъ:
— Впрочемъ, можетъ-быть, я сказалъ глупость…
— Напротивъ, капитанъ, возразилъ Жеральдъ:— самая благородная деликатность внушила вамъ эту мысль. Очень-понятно, что молодая двушка, бдная, но прекрасная, съ очаровательными свойствами души, можетъ выйдти за человка съ несметнымъ богатствомъ, потому-что тутъ есть разумная связь, но мужчина бднякъ, который женится на женщин, приносящей ему огромное состояніе…
— Но послушай, Жеральдъ, и вы, дядюшка, перебилъ Оливье:— вы оба престранно смотрите на этотъ вопросъ…
— Почему такъ?
— Вы допускаете — и я на это согласенъ — вы допускаете возможность брака между бдной двушкой и богачемъ и говорите, что тутъ есть разумная связь… Но вдь эта связь, натурально, заключается въ условіи, на основаніи котораго она должна любить его искренно…
— Ну, да, конечно, иначе, еслибъ она поступила такъ только не разсчету, это было бы тоже подло, сказалъ Жеральдъ.
— Совершенно справедливо, прибавилъ морякъ.
— Въ такомъ случа, продолжалъ Оливье: — почему бы бднякъ — потому-что въ-отношеніи къ мадмуазель де-Бомениль ты, Жеральдъ, дйствительно, бднякъ — почему бы, говорю я, было съ твоей стороны подло жениться на ней, еслибъ ты любилъ ее всей душой, не за ея мильйоны, конечно, а такъ, какъ любилъ бы ты двушку безъ имени и безъ состоянія?
— Въ-самомъ-дл, мосьё Жеральдъ, прибавилъ ветеранъ: — если любить двушку, какъ честный человкъ, не ея богатство, но ее самое, такъ нечего и упрекать себя… По этому, я совтую вамъ увидать мадмуазель де-Бомениль и потомъ ршиться…
— Да, я думаю, что это будетъ лучше всего, что только я могу сдлать, сказалъ герцогъ:— какъ хорошо я сдлалъ, что пришелъ съ вами посовтоваться…
— Да разв, мосьё Жеральдъ, въ вашемъ большомъ свт нтъ никого, кто бы могъ сказать вамъ то же самое, что сказали мы?..
— Въ большомъ свт, возразилъ Жеральдъ, пожимая плечами:— то же, капитанъ, что и въ простомъ класс людей… везд одинъ разсчетъ… деньги…
— Такъ разв я и Оливье, мы составляемъ какое-нибудь исключеніе?..
— Да, капитанъ… вы сорокъ лтъ прожили на мор, вытерпли множество лишеній, ваша жизнь была бдна, подвержена опасностямъ… вамъ не приходили въ голову жадные, себялюбивые интересы, вы довольствовались малымъ, привыкли къ самоотверженію… и вотъ… вамъ кажется подлымъ тотъ, кто женится на богатств, столько же подлымъ, какъ и тотъ, кто воруетъ, или прячется отъ пули… Не такъ ли?
— Конечно… дло ясно…
— Да, ясно и просто… Для васъ и для Оливье, который, какъ и я, правда, больше моего, испыталъ тяжесть и лишенія жизни простаго солдата и пріучился къ самоотверженію, узналъ, что такое братство… Не правда ли, Оливье?
— Какъ ты добръ и благороденъ, Жеральдъ, отвчала, молодой человкъ въ волненіи: — такъ! солдатская жизнь развила твое великодушіе, по это чувство теб врождено. Вдь, можетъ-быть, только ты одинъ изъ среды молодыхъ людей твоего званія счелъ подлымъ купить бдняка, который сталъ бы за тебя подъ непріятельскія пули… Точно также ты одинъ считаешь низкимъ бракъ, на который вс согласились бы за какія бы то ни было условія.
— Ну, вотъ, ты сталъ мн говорить комплименты, возразилъ молодой герцогъ, улыбаясь. Дло кончено, я увижу мадмуазель де-Бомениль… обстоятельства сдлаютъ остальное… мой путь начертанъ и я не сойду съ него, клянусь вамъ…
— Браво, милый Жеральдъ! весело вскричалъ Оливье: — мн кажется, что я уже вижу тебя женатымъ, влюбленнымъ и вполн счастливымъ въ твоемъ семейств… А я, не зная о твоихъ планахъ, вчера просилъ у мадамъ Эрбо позволенія представить ей моего стараго полковаго товарища, достойнаго молодаго человка, и она было-согласилась… конечно, но моей всемогущей рекомендаціи…
— Какъ согласилась-было? спросилъ молодой герцогъ, смясь: — да разв ты уже считаешь меня умершимъ и погребеннымъ? Скажи лучше, что она просто согласилась принять меня… и я воспользуюсь ея позволеніемъ.
— Ты хочешь?
— Конечно…
— И о твои планы?..
— Тмъ боле хочу…
— Не понимаю…
— Очень-просто: чмъ больше будетъ мн нравиться моя холостая жизнь, тмъ сильне я долженъ полюбить мадмуазель де-Бомениль, чтобъ отказаться отъ удовольствій этой жизни… тогда я, по-крайней-мр, не такъ сильно обманусь въ чувств, которое можетъ внушить мн богатая наслдница… Ты долженъ вести меня къ мадамъ Эрбо… и я еще нарочно, чтобы какъ-можно-доле не поддаваться искушенію брачной жизни, постараюсь влюбиться въ которую нибудь изъ соперницъ, или, лучше сказать, спутниковъ этой великолпной планеты, славной герцогини, которой одно имя уже пугаетъ меня… и къ которой ты, кажется, очень неравнодушенъ.
— Перестань, Жеральдъ, ты съ ума сошелъ…
— Не думаешь ли ты, что я стану ее отбивать у тебя? Ужь какъ-будго только и есть на свт одна хорошенькая женщина герцогиня! Да, притомъ, помнишь ту премиленькую… жену толстаго провіантмейстера… теб стоило только сказать мн одно слово, чтобъ я тотчасъ оставилъ теб свободнымъ поле сраженія…— и въ то время, какъ мужъ, ходилъ ревизовать свой рогатый скотъ…
— Какъ? еще одна? вскричалъ капитанъ, обращаясь къ молодому герцогу:— да мой племянничекъ выходить страшный волокита…
— Да, капитанъ, еслибъ вы знали, сколько сердецъ покорилъ онъ въ Алжир! Прелестное племя мадамъ Эрбо должно его крпко опасаться… Оливье большой злодй! Онъ какъ разъ опустошитъ его…
— Ты просто сумасшедшій, Жеральдъ… я не имю никакихъ злыхъ умысловъ на это прелестное племя, какъ ты его называешь, весело возразилъ Оливье:— но въ-самомъ-дл, ты серьёзно хочешь, чтобъ я представилъ тебя мадамъ Эрбо?..
— Очень-серьёзно, отвчалъ молодой герцогъ.
И потомъ, обращаясь къ старику, онъ прибавилъ:
— Вы, капитанъ, пожалуй, пріймете меня за сумасброда… я принялъ ваши дружескіе совты по поводу женитьбы, и кончаю тмъ, что прошу Оливье представить меня мадамъ Эрбо… но, право, это не такъ странно, какъ кажется. Говорю серьёзно, что чмъ мене я измню свои привычки, тмъ сильне нужно мн будетъ любить мадмуазель де-Бомениль, чтобъ оставить эту веселую холостую жизнь…
— Правда, мосьё Жеральдъ, отвчалъ ветеранъ:— съ перваго взгляда, это намреніе ваше кажется страннымъ, но, разсудивъ хорошенько, я нахожу его очень основательнымъ. Дйствительно, еслибъ вы тотчасъ же отказались отъ той жизни, которая вамъ такъ нравится… это могло бы показаться притворствомъ.
— И такъ, Оливье, идемъ… къ мадамъ Эрбо! сказалъ весело молодой герцогъ.: — до свиданья, капитанъ, я скоро пріиду къ вамъ… Что прикажете длать? Вы не даромъ же мой духовникъ…
— И вы видите, что я не такъ-то легко разршаю вамъ грхи вашей совсти, отвчалъ, улыбаясь, старикъ: — но до свиданья, мосьё Жеральдъ, вы, конечно, прійдете разсказать мн, какъ идетъ дло вашей женитьбы?..
— Непремнно, теперь это моя обязанность, и я не отступлю отъ нея ни на шагъ… Да! я еще долженъ отдать вамъ, мосьё Бернаръ, отчетъ въ вашемъ порученіи… Ты позволишь, Оливье?
— Сдлай милость! отвчалъ молодой человкъ, отходя прочь.
— Добрыя всти, капитанъ, сказалъ тихонько Жеральдъ:— мое ходатайство, а особенно рекомендація маркиза де-Мэльфора, сдлали то, что Оливье наврное скоро будетъ офицеромъ…
— Возможно ли?
— Я совершенно увренъ, потому-что маркизу де-Мэльфору предлагаютъ депутатство, а это еще боле увеличить его вліяніе…
— Какъ благодарить васъ, мосьё Жеральдъ? сказаль старикъ, сильно растроганный.
— До свиданья, капитанъ, перебилъ молодой человкъ, стараясь избжать благодареній стараго моряка: — бгу къ Олвье, онъ, пожалуй, станетъ подозрвать.
— А! у тебя съ дядюшкой секреты, сказалъ Оливье, улыбаясь.
— Я думаю! вдь ты знаешь, что я человкъ таинственный… Вотъ и теперь, прежде, нежели мы пойдемъ къ мадамъ Эрбо, ты долженъ мн оказать одну очень таинственную услугу…
— Что такое?
— Теб, конечно, хорошо извстенъ здшній кварталъ: такъ не можешь ли ты мн указать небольшую квартиру въ какой нибудь отдаленной улиц?
— Какъ? воскликнулъ Оливье: ты хочешь покинуть свое Сен-Жерменское Предмстье и сдлаться батиньйольскимъ жителемъ? Вотъ прекрасно!
— Ты понимаешь, что, живя у матушки, я не могу принимать къ себ женщинъ…
— Ну, да, конечно…
— У меня былъ уже такой таинственный пріютъ…
— Славное слово ‘таинственный пріютъ’… по-крайней мр, не оскорбляетъ приличій…
— Постой, не перебивай… Такъ вотъ, я сказалъ, что у меня была очень удобная квартирка, но мой хозяинъ продалъ домъ, а новый его владлецъ человкъ такихъ строгихъ правилъ, въ нравственномъ отношеніи, что отказалъ мн и я посл-завтра долженъ съзжать… теперь мн приходится любить на мостовой или прятаться за сторы кареты отъ лукавой улыбки извощиковъ… Просто, отчаянье…
— Напротивъ, дло идетъ безподобно, ты женишься… теб отказали въ квартир… а ты откажись отъ своихъ любовныхъ похожденій…
— Ахъ, Оливье, ты знаешь мои правила… и твой дядюшка ихъ одобряетъ… я не хочу измнять своихъ привычекъ… Притомъ же, если моя женитьба не состоится, такъ съ чмъ же я останусь… безъ квартиры и безъ любви… Нтъ, сударь, я слишкомъ предусмотрителенъ и не допущу себя до такого безпорядка… Этакъ, пожалуй, доведешь себя до того, что иногда не найдешь даже груши — засть жажду…
— Вотъ хорошо — грушей задать жажду… Ну, я вижу, что ты человкъ осторожный, и общаю теб, дорогой, смотрть на вс вывески…
— Мн нужно дв комнатки съ прихожей, не боле… Я и самъ тоже буду искать… Надо торопиться… посл завтра наступитъ злополучный срокъ… Я и то насилу могъ уговорить хозяина отсрочить на нсколько дней… Ахъ, еслибъ мн удалось отъискать здсть квартиру… вышло бы такъ, что
Въ одномъ и томъ же я квартал
Нашелъ и дружбу и любовь!
Но идемъ же къ мадамъ Эрбо!..
— Такъ ты ршительно хочешь идти къ ней?.. Подумай объ этомъ хорошенько…
— Ахъ, какой ты несносный, Оливье…. Право, я пойду одинъ, если ты не хочешь представить меня…
— Длать нечего! идемъ… Ты Жеральдъ Сантерръ, мой старый полковой товарищъ…
— Сантерръ!.. Нтъ! это было бы неблагоразумно… Я называюсь Жеральдъ Овернэ, потому-что я дйствительно, кром моего герцогскаго титула, имю еще и титулъ маркиза д’Овернэ… Вотъ каковъ я! сказалъ молодой человкъ, засмявшись.
— Прекрасно… Такъ ты Жеральдъ Овернэ… да, я было и позабылъ…
— Что еще…
— Кто же ты такой?
— Какъ, кто такой?
— Ну, какое твое званіе?
— Званіе… Пока холостой человкъ…
— Я не могу представить тебя мадамъ Эрбо какъ человка, который живетъ доходами съ того, что нажилъ… въ полку. Мадамъ Эрбо не принимаетъ у себя тунеядцевъ… Еще, пожалуй, она станетъ подозрвать. тебя… Она очень остерегается тхъ, кто только волочится за женщинами… Тмъ боле, что у нея ихъ бываетъ много и все прехорошенькія…
— Тмъ лучше!.. Но какъ же я долженъ назваться?
— Право, не знаю.
— Ну, хочешь, я буду аптекаремъ?
— Хорошо, будь аптекаремъ…
— Я шучу…. А ты ужь и согласился… какой же ты опасный другъ!
— Увряю тебя, что и между аптекарями есть премилые молодые люди…
— Полно, полно… все-таки они изъ семейства аптекарей… Я не смлъ бы тогда смотрть въ глаза ни одной хорошенькой двушк у мадамъ Эрбо.
— Ну, такъ будь маклерскимъ писцемъ… Ладно?
— Превосходно! у матушки есть нескончаемая тяжба… по этому случаю я иногда бываю у маклера… Я постараюсь изучить писцовъ въ натур.
— И такъ, я представлю тебя, какъ мосьё Жеральда Овернэ, маклерскаго писца…
— Маклерскаго помощника, воскликнулъ Жеральдъ съ важностью.
— Видишь, какой честолюбецъ!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мадамъ Эрбо, съ помощью рекомендаціи Оливье, приняла Жеральда съ истинно-дружеской любезностью.
Около обда этого же дня, мосьё Буффаръ пришелъ еще разъ къ капитану Бернару за деньгами. Мадамъ Барбансонъ заплатила ему, съ трудомъ удержавшись отъ злаго умысла — обжечь пальцы своему, какъ она выражалась, кровожадному хозяину.
Къ-несчастію, деньги, которыя мосьё Буффаръ получилъ, вовсе не успокоили его. Напротивъ, онъ забралъ себ въ голову, что только его грубость и угрозы заставили мадамъ Барбансонъ съ нимъ расплатиться, и поспшилъ въ улицу Монсо, въ которой жила Эрминія, съ твердымъ намреніемъ какъ-нельзя-грубе поступить съ бдной двушкой, чтобъ принудить ее къ уплат денегъ за квартиру.

VIII.

Эрминія жила въ улиц Монсо, въ одномъ изъ многочисленныхъ домовъ мосьё Буффара. Она занимала въ первомъ этаж небольшую комнатку съ маленькой прихожей. Два окна ея комнаты выходили въ премиленькій садъ, окруженный съ одной стороны живой изгородью кустарника, съ другой плетенымъ палиссадомъ, отдлявшимъ его отъ сосдняго переулка.
Пользованіе этимъ садомъ принадлежало двумъ квартирамъ: одна была огромная и находилась въ первомъ этаж, другая не очень большая въ третьемъ.
Комната герцогини была убрана просто, но съ большимъ вкусомъ.
Потолокъ и стны, обитые простымъ персидскимъ ситцомъ, блистали необыкновенной свжестью: широкая драпировка изъ этой же матеріи закрывала на день альковъ. На окнахъ висли кисейныя занавски, подшитыя розовымъ коленкоромъ и поддерживаемыя по бокамъ красивыми бантиками изъ лентъ. Коверъ, на бломъ фон котораго чудесно вышиты были букеты цвтовъ, покрывалъ полъ. Верхушка камина, обитая бархатомъ, была безподобно вышита самою Эрминіею, по голубому полю розами и маргаритками. Два маленькіе подсвчника въ помпейскомъ вкус, и часы, вставленные въ блый мраморный пьедесталъ, на которомъ стояла статуйка Жанны д’Аркъ, украшали каминъ. Дв вазы, въ род этрусскихъ, заключали въ себ огромные букеты свжихъ живыхъ розъ, которыя разливали чудный ароматъ по комнат.
Конечно, это убранство камина стоило не боле шестидесяти франковъ, но за то со стороны искусства въ немъ не за что было упрекнуть молодую двушку.
Противъ камина было фортепьяйо, отъ котораго бдная двушка добывала свои насущный хлбъ. Между оконъ, на стол, стоялъ длинный низенькій шкапчикъ, въ которомъ лежало нсколько книгъ: это были сочиненія любимыхъ писателей герцогини и книги, которыя она получила въ награду въ пансіон.
На стнахъ висло нсколько прекрасныхъ гравюръ, въ простыхъ сосновыхъ рамкахъ, покрытыхъ лакомъ, и блиставшихъ какъ лимонное дерево. Между этими гравюрами отличались: Миньйона, тоскующая по отчизн и Миньйона молящаяся, два безподобные рисунка Шеффера. Между ними была Франческа де-Римини, произведеніе того же славнаго художника… на двухъ этажеркахъ чернаго дерева стояло множество алебастровыхъ статуэтокъ, копій съ лучшихъ произведеній греческой скульптуры… Дале, скромно пріютившійся старинный коммодъ, купленный за безцнокъ, два красивые стула, съ подушками, вышитыми самой Эрминіей и, наконецъ, кресло, покрытое темнозеленымъ атласомъ, тоже вышитымъ ею,— дополняли убранство этой комнаты…
Неусыпнымъ трудомъ и прилежаніемъ молодая двушка наконецъ достигла того, что убрала, такъ изящно свою маленькую квартиру…
Гордая герцогиня не занималась сама кухней. За умренную цну она наняла дворничиху, приносить каждое утро чашку молока, а вечеромъ прекрасный супъ, блюдо зелени и какихъ-нибудь плодовъ. Эта скромная пища была тмъ боле аппетитной, что подавалась съ удивительной, кокетливой опрятностью на красивыхъ приборахъ Эрминіи, хотя у герцогини было только дв чашки и шесть тарелокъ, но он были изъ чистаго фарфора, и когда молодая двушка ставила на свои круглый столикъ, покрытый скатертью ослпительной близны, хрустальный графинъ и стаканъ, серебряный приборъ, ярко блиставшій, и фарфоровую тарелку съ голубыми и розовыми цвточками, — самыя простыя блюда, дйствительно, казались прекрасными…
Но, къ великому горю молодой двушки, два серебряные прибора и часы, единственный предметъ роскоши, какой только она позволила себ, въ это время были въ заклад, потому-что болзнь заставила ее пролежать въ постели почти два мсяца, бдная герцогиня принуждена была жить съ помощью нсколькихъ франковъ въ ожиданіи уроковъ, которые она возобновила по выздоровленіи.
Болзнь разстроила весь порядокъ Эрминіи и довела её до того, что она не могла заплатить сто восемдесятъ франковъ за квартиру.
Сто восемдесятъ франковъ!!.
А въ настоящую минуту, все богаство бдной двушки состояла изъ пятнадцати франковъ, которыми она должна была содержать себя цлый мсяцъ.
Нечего и говорить, что двственный порогъ комнаты Эрминіи не переступала ни одна мужская нога.
Герцогиня, совершенно свободная въ выбор, еще никогда не любила, хотя и внушала многимъ любовь къ себ… Но надо отдать ей справедливость, она сожалла о нихъ, потому-что была слишкомъ-горда для того, чтобъ унизиться до кокетства и слишкомъ-великодушна для того, чтобы наслаждаться страданіями своихъ несчастныхъ обожателей…
Никто, однакожь, не понравился Эрминіи, хотя многіе предлагали ей свою руку и даже состояніе, потому-что нкоторые изъ нихъ были зажиточные торговцы, артисты, бухгалтеры магазиновъ и тому подобное…
Герцогин былъ нуженъ мужъ, похожій на нее, человкъ съ изящнымъ вкусомъ, съ деликатными манерами, которыми такъ ярко отличалось все ея существо… Безполезно было бы говорить, что на ея привязанность не могло имть вліянія высокое или низкое значеніе человка въ обществ, нтъ, она знала по себ и гордилась этимъ… она знала, какъ часто въ самомъ низкомъ сло общества встрчаются избранныя натуры, отличенныя отъ многихъ своимъ нравственнымъ характеромъ. Ее поражало только одно, что покажется, можетъ-быть, многимъ совершенно дтскимъ чувствомъ, оттнкомъ, вовсе незамтнымъ для всякой другой женщины, непохожей на нашу герцогиню. Ей не нравились въ претендентахъ на ея руку то слишкомъ шумный и откровенный, слдственно, нсколько грубый смхъ, то слишкомъ-простыя, мщанскія манеры, то странный голосъ, то, наконецъ, смшная фигура.
Нкоторые изъ этихъ отверженныхъ обладали многими прекрасными качествами души и отличались умомъ, за то Эрминія первая готова была признать ихъ достоинства и смотрла на нихъ, какъ на лучшихъ и достойнйшихъ молодыхъ людей въ свт, уважала ихъ, и даже была дружна съ ними… но… не любила ихъ…
Но герцогиня отказывала всмъ этимъ претендентамъ не изъ презрнія, не изъ безразсуднаго честолюбія, а просто потому-что, какъ она сама говорила имъ: она не питала къ нимъ ни малйшей любви и ршилась скоре вкъ остаться двушкой, чмъ выйдти замужъ за нелюбимаго человка.
И, однакожь, именно по своей гордости, Эрминія боле, нежели всякая другая долженствовала переносить множество тягостныхъ непріятностей, почти неизбжныхъ для двушки, которая принуждена жить одна и по необходимости терпть вс лишенія, до которыхъ она могла дойдти по болзни или по неимнію работы.
Дйствительно, съ нкотораго времени, герцогиня жестоко испытывала слдствія своей уединенной, бдной жизни.
Вспомните гордость Эрминіи, и вамъ будетъ понятно, съ какимъ смущеніемъ и ужасомъ она ожидала прихода мосьё Буффара, потому-что онъ общалъ около обда зайдти ко всмъ своимъ жильцамъ, которые еще не заплатили денегъ за квартиры.
Бдное дитя, она не могла найдти средствъ расплатиться съ дерзкимъ и грубымъ хозяиномъ, потому-что два серебряные прибора и часы уже были въ заклад, за изящную, но простую уборку камина не давали и двадцати франковъ… гравюры и статуэтки не имли ршительно никакой цны… Наконецъ, блье могло доставить также чрезвычайно-ничтожную сумму…
Въ этомъ отчаянномъ положеніи, Эрминія горько плакала и каждую минуту вздыхала, боясь услышать повелительный звонокъ мосьё Буффара.
Благородная, великодушная двушка! въ своемъ тяжкомъ безпокойств, она ни на минуту не подумала, что ничтожнйшая частичка доходовъ ея сестры спасла бы ее…
Если герцогиня и думала о сестр, то за тмъ только, чтобы развлечь свою настоящую грусть надеждою увидать когда-нибудь Эрнестину…
Эрминія сама себя обвиняла за грусть и безпокойство, въ которомъ теперь находилась… Бросивъ полные слезъ глаза на кокетливое убранство своей комнаты, молодая двушка искренно упрекала себя за безразсудныя издержки…
Лучше бы было, думала она, беречь деньги на случай болзни или на какой-нибудь другой непредвиднный случай… мн слдовало бы жить въ четвертомъ этаж, дверь-о-дверь съ чужими, въ неубранной, темной комнат, отдленной отъ сосдей одною перегородкой, ходить по холодному каменному полу, смотрть на заплеснвшія стны, а не на красивый садикъ… Не слдовало бы покупать этихъ роскошныхъ вещей, гравюръ и статуэтокъ, единственныхъ товарищей уединенія, единственныхъ утшителей…
Но эти строгіе, хотя весьма основательные упреки не могли нисколько пособить въ настоящемъ случа.
Эрминія, въ отчаяніи, сидла въ своемъ кресл съ заплаканными глазами, она то впадала въ глубокую задумчивость, то вдругъ вздрагивала при малйшемъ шум, думая о приход мосьё Буффара.
Къ счастію ея, тягостное ожиданіе скоро кончилось.
Раздался страшный звонокъ…
‘Это онъ… это хозяинъ!’ прошептала бдная двушка, дрожа всмъ тломъ…
— Я погибла! прибавила она.
И осталась недвижною отъ страха.
Раздался второй звонокъ, еще сильне перваго.
Эрминія отерла слезы, собрала все свое мужество и блдная, трепещущая, пошла отворять двери.
Она не ошиблась… Дйствительно, это былъ мосьё Буффаръ.
Домовладлецъ уже усплъ скинуть свой военный костюмъ и явился просто въ сромъ пальто…
— Что же, спросилъ онъ, остановившись на порог:— приготовили ли вы мн деньги?…
— Мосьё…
— Я васъ спрашиваю, заплатите ли вы или нтъ? вскричалъ Буффаръ такъ громко, что его услышали два человка.
Одинъ стоялъ въ эту минуту въ воротахъ…
Другой всходилъ на лстницу мимо квартиры молодой двушки.
— Въ послдній разъ говорю вамъ, заплётите ли вы мн? Да, или нтъ? слышите ли? повторилъ Буффаръ еще громче прежняго.
— Ради Бога, не говорите такъ громко, сказала умоляющимъ голосомъ Эрминія: — клянусь вамъ, что не моя вина, если я не въ состояніи заплатить вамъ…
— Я здсь у себя и могу говорить, какъ мн угодно. Тмъ лучше, если меня услышатъ… Это будетъ служить урокомъ для другихъ жильцовъ… если бъ они вздумали подобно вамъ опаздывать платежомъ…
— Прошу васъ, войдите въ комнату, говорила Эрминія, сгорвшая отъ стыда: — я объясню вамъ…
— Посмотримъ, что вы мн скажете? отвчалъ мосьё Буффаръ, входя въ комнату Эрминіи и оставивъ дверь на лстницу отпертою.
Когда господа, подобные мосьё Буффару, находятся въ такомъ же какъ онъ отношеніи къ хорошенькой двушк, всегда выходитъ что-нибудь одно изъ двухъ: или они имютъ дерзость предложить ей какую-либо подлую сдлку, или красота и молодость внушатъ имъ еще боле грубости, кажется, будто они хотятъ выместить на бдномъ существ за то, что не могутъ обладать его прелестями.
Послднее случилось и съ мосьё Буффаромъ.
Войдя въ комнату молодой двушки, онъ сказалъ:
— Тутъ нечего объяснять… дло очень-ясно: заплатите ли вы мн деньги?
— Къ-несчастію, теперь не могу заплатить, отвчала Эрминія, отирая слёзы: — но если вы будете такъ добры и согласитесь подождать?
— Старая псня! возразилъ мосьё Буффаръ, пожимая плечами.— Ну, да… такъ и есть… объ уплат за квартиру не очень заботятся, а, не бойсь, устилаютъ полъ великолпными коврами, да кисейныя занавски развшиваютъ… Слава-Богу, это не дешево стоитъ, я имю семь домовъ въ Париж, да и то у меня даже въ гостиной нтъ ковра, а спальня мадамъ Буффаръ оклеена простыми бумажками… Дло извстное… Туда же, — тонъ задаютъ… смотри ты, какія а въ карманахъ нтъ ни су…
Эрминія, выведенная изъ терпнія, съ достоинствомъ подняла голову и смлымъ, гордымъ взглядомъ заставила мосьё Буффара потупить глаза.
— Это фортепьяно, сказала она: — стоитъ въ-четверо больше, чмъ я должна вамъ… Пришлите за нимъ, когда вамъ угодно… Это единственная дорогая вещь, которую я имю… продайте его…
— Вотъ еще новость! Да разв я фортепьянщикъ какой-нибудь? Разв я знаю, что дадутъ мн за ваше фортепьяно… Вы должны мн платить деньгами, а не фортепьянами…
— Но что жь мн прикажете длать, когда у меня нтъ денегъ… Я предлагаю вамъ продать мое фортепьяно, хотя я имъ достаю себ хлбъ…
— Мн нтъ до этого дла… У васъ есть деньги… я знаю… вы заложили серебряный приборъ и часы… мои дворничиха ходила ихъ закладывать… Меня не надуете…
— Эти деньги я принуждена была издержать на…
Эрминія остановилась.
Она увидала маркиза де-Мэльфора, который стоялъ въ дверяхъ комнаты и уже нсколько минутъ былъ свидтелемъ этой грустной сцены.
Буффаръ замтилъ изумленіе молодой двушки, замтилъ взглядъ, брошенный ею на дверь, и обернулся: онъ тоже съ неменьшимъ удивленіемъ увидалъ горбуна.
Маркизъ подошелъ къ герцогин и, вжливо поклонившись, сказалъ:
— Извините, мадмуазель, что я такъ внезапно вошелъ къ вамъ, но я позволилъ себ эту дерзость потому, что дверь была отперта, притомъ, я надюсь, что вы сдлаете мн честь и удлите нсколько минутъ… Мн нужно съ вами поговорить объ очень0важномъ дл.
Сказавъ это, маркизъ обратился къ Буффару и, бросивъ на него такой гордый взглядъ, что толстякъ совершенно смшался, сказалъ:
— Я просилъ, сударь, мадмуазель Эрминію удлить мн нсколько минутъ для разговора…
— Такъ что жь? возразилъ Буффаръ ободрившись, съ нкоторой самоувренностью: — мн-то что до этого за дло…
Де-Мэльфоръ не отвчалъ ему ничего и, снова обратившись къ молодой двушк, сказалъ:
— Угодно ли вамъ будетъ, мадмуазель, выслушать меня?
— Но, право, я не знаю, отвчала въ смущеніи герцогиня: — должна ли я…
— Я прійму на себя, мадмуазель, дерзость замтить вамъ, что нашъ разговоръ очень-важенъ и требуетъ откровенности, а потому господинъ хозяинъ дома, вроятно, будетъ такъ добръ, что оставитъ насъ однихъ… натурально, если вы уже не имете ничего сказать ему… въ такомъ случа… я выйду…
— Мн боле нечего говорить съ мосьё Буффаромъ, отвчала Эрминія, надясь хоть на нсколько минутъ выйдти изъ своего тягостнаго положенія…
— Слышите ли, сударь? мадмуазель не иметъ боле ничего сказать вамъ, замтилъ горбунъ, сдлавъ Буффару выразительный знакъ.
Толстякъ, однакожь, не пошевелился и, досадуя, что на минуту поддался вліянію горбуна, вскричалъ:
— А! вы думаете, что можно выгнать хозяина изъ дому, не заплативъ ему денегъ… что вы заступаетесь…
— Довольно, сударь, довольно… Живо возразилъ маркизъ, перебивъ Буффара и сжавъ ему руку такъ сильно, что отставной лавочникъ, почувствовавъ боль отъ этого пожатія, смотрлъ на него со страхомъ.
Горбунъ улыбнулся и съ самымъ любезнымъ видомъ сказалъ:
— Мн очень-жаль, сударь, что я не могу боле наслаждаться вашимъ любезнымъ сообществомъ, но вы видите, я нахожусь въ распоряженіи мадмуазель Эрминіи, которая удостоиваетъ меня своимъ разговоромъ… и я не хотлъ бы употребить во зло ея милую обязательность…
Говоря это, маркизъ почти насильно проводилъ мосьё Буффара до двери. Толстякъ былъ совершенно изумленъ, встртивъ въ горбун такую физическую силу и чудное изящество рчи, вліянію котораго онъ невольно покорился…
— Я ухожу, потому-что имю еще другія дла въ моемъ дом, сказалъ онъ, желая показать этимъ, что выходитъ не по принужденію.— Мн надо зайдти на верхъ, но я ворочусь сюда, какъ только вы уйдете… Я долженъ получить деньги… непремнно, а не то…
Мосьё де-Мэльфоръ иронически усмхнулся, поклонился Буффару, заперъ у самаго носа его дверь и воротился къ Эрминіи.

IX.

Маркизъ де-Мэльфоръ, пораженный разсказомъ мадамъ де-Ларошгю о бдной музыкантш, такъ несправедливо забытой въ завщаніи графини де-Бомениль, снова позвалъ мадамъ Дюпонъ и съ осторожностью вывдалъ у ней все, что она знала о сношеніяхъ своей покойной госпожи съ Эрминіей. Съ помощію этихъ подробностей, онъ дошелъ до заключенія, что Эрминія, вроятно, была незаконная дочь графини де-Бомениль.
Очень-понятно, что маркизъ, несмотря на это убжденіе, хотлъ съ чрезвычайной осторожностью разспрашивать Эрминію, потому-что дло шло объ открытіи тайны, нсколько помрачавшей добрую память мадамъ де-Бомениль, и притомъ, графиня не совершенно поврила мосьё де-Мэльфору эту тайну, а онъ самъ, какъ казалось ему, угадалъ ее.
Эрминія, при вид горбуна, который явился къ ней въ первый разъ и притомъ въ такую непріятную для нея минуту, совершенно смшалась, не могла отгадать причины его прихода и не знала, что сказать ему.
Какъ мы сказали, маркизъ, выпроводивъ мосьё Буффара, воротился къ молодой двушк, она блдная, со слезами на глазахъ, стояла неподвижно у камина.
Мосьё де-Мэльфоръ быстрымъ взглядомъ окинулъ всю комнату герцогини и замтилъ изящный порядокъ и чрезвычайную опрятность въ скромномъ жилищ, кром-того, онъ припомнилъ, что мадамъ де-Ларошгю разсказывала ему о благородномъ безкорыстіи молодой двушки, и все это внушило ему самое прекрасное мнніе объ Эрминіи. Почти увренный въ томъ, что она была та самая двушка, которую онъ искалъ, маркизъ старался найдти въ прекрасныхъ чертахъ лица ея сходство съ графиней, и ему казалось, что онъ нашелъ его…
Въ-самомъ-дл, Эрминія, хотя не совершенно походила на мать, но, подобно ей, была блокура, у ней были такіе же голубые глаза, какъ у графини, и если черты лица ея не совсмъ напоминали черты лица матери, то, во всякомъ случа, между матерью и дочерью было замтно то фамильное сходство, которое особенно могло поразить такого наблюдателя, каковъ былъ въ эту минуту маркизъ: ему хотлось отъискать это сходство!…
Подъ вліяніемъ этого чувства, де-Мэльфоръ подошелъ къ Эрминіи, которая все боле и боле приходила въ смущеніе отъ его молчанія и его любопытныхъ, но нжныхъ взглядовъ.
— Мадмуазель, сказалъ онъ почтительнымъ и ласковымъ голосомъ: — простите мн мое молчаніе… Право, мн трудно высказать вамъ то участіе, которое вы мн внушаете…
Голосъ горбуна былъ такъ трогателенъ, что молодая двушка съ удивленіемъ робко спросила его:
— Вы принимаете во мн участіе?…
— Вы удивляетесь? Я объясню вамъ это, милое дитя мое… Да, прибавилъ горбунъ, какъ-будто отвчая на невольное движеніе, которое сдлала Эрминія: — да, прошу васъ… позвольте мн называть васъ этимъ именемъ: мои лта и то участіе, которое вы мн внушаете, можетъ-быть, дали мн право называть васъ моимъ милымъ дитятей… и если бъ вы позволили…
— О, съ моей стороны, это было бы единственнымъ доказательствомъ моей благодарности за ваши добрыя и утшительныя слова… хотя непріятное положеніе, въ которомъ вы меня видли, можетъ-быть…
— Что касается до этого, перебилъ маркизъ: — будьте уврены, что я…
— О, сударь, я вовсе не думаю себя оправдывать, сказала съ гордостью Эрминія, въ свою очередь перебивая горбуна:— мн нечего стыдиться моего положенія… притомъ же, такъ-какъ вы принимаете во мн участіе, я считаю обязанностью сказать вамъ все… Я должна доказать вамъ, что не безпорядочная жизнь, нелпость ввергнула меня въ тягостное положеніе, въ которомъ я нахожусь въ первый разъ въ жизни… Я была больна цлые два мсяца, а потому не могла давать уроковъ… теперь я возобновила ихъ… Между-тмъ, болзнь принудила меня издержать все, что у меня было… вотъ, сударь, истинная причина того, что я задолжала…
— Странно! подумалъ маркизъ.
Онъ вспомнилъ день смерти мадамъ де-Бомениль и сообразилъ, что начало болзни Эрминіи должно относиться къ этому времени.
— Да! думалъ онъ:— бдняжка заболла именно вскор по смерти графини… можетъ-быть, отъ печали?..
Съ чувствомъ трогательнаго участія де-Мэльфоръ спросилъ молодую двушку:
— И ваша болзнь, милое дитя мое, была очень тяжела?.. Можетъ-быть, труды слишкомъ утомили васъ?..
Эрминія покраснла и смутилась… Ей надо было солгать, чтобъ скрыть истинную и священную причину своей болзни.
Посл минутной нершительности, она отвчала:
— Да, дйствительно, я нсколько утомилась… усталость обратилась въ какое-то болзненное ощущеніе… но теперь… я, слава Богу, совершенно оправилась…
Смущеніе и нершительность молодой двушки поразили маркиза, и то уже удивленнаго глубокой грустью, къ которой, казалось, такъ-сказать, привыкли черты лица ея…
— Нтъ никакого сомннія, думалъ горбунъ: — бдняжка заболла съ горя по смерти мадамъ де-Бомениль… Она, конечно, знаетъ, что графиня — мать ея… но если такъ… отъ-чего же мадамъ де-Бомениль, имя съ дочерью частыя сношенія, не отдала сама портфеля, который поручила мн…
Подъ вліяніемъ этихъ размышленій, маркизъ сказалъ молодой двушк:
— Милое дитя мое, я пришелъ къ вамъ съ намреніемъ дйствовать осторожно, я не врилъ самъ-себ… не зналъ, что мн длать… потому-что меня привела къ вамъ священная обязанность…
— Что вы хотите сказать, сударь?..
— Выслушайте меня… все, что я уже зналъ о васъ, что, наконецъ, вижу самъ и, можетъ-быть, даже угадываю… наконецъ, полная довренность, которую вы мн внушаете, перемнили мое ршеніе… Да! я буду говорить съ вами откровенно, я знаю, что вы добрая, благородная двушка… Вы знали мадамъ де-Бомениль… вы любили ее?..
При этихъ словахъ, Эрминія не могла удержать невольнаго движенія, въ которомъ ясно выразились удивленіе и безпокойство.
Горбунъ продолжалъ:
— О, я знаю, вы нжно любили графиню… Ея смерть была одна причиной вашей болзни.
— Я не знаю, что вы хотите этимъ сказать, быстро возразила молодая двушка, устрашенная тмъ, что ея тайна, и особенно тайна матери, была почти въ рукахъ незнакомца: — правда, я очень уважала графиню де-Бомениль, но она заслуживала это уваженіе… Подобно всмъ, кто зналъ ее… я искренно сожалла о ней… но…
— Вы правы, перебилъ горбунъ: — вы иначе и не должны отвчать, потому-что не можете доврять мн, не зная кто я… Вы не знаете даже моего имени… Я называюсь Мэльфоръ…
— Мосьё де-Мэльфоръ!.. быстро воскликнула Эрминія, вспомнивъ, что она, по порученію матери, писала письмо на имя маркиза.
— Такъ вы знаете мое имя?..
— Да, сударь… графиня, чувствуя себя очень слабой, просила меня замнить ее… и письмо, которое вы получили…
— Его писали вы?
— Да.
— Теперь видите, дитя мое, что вы можете имть ко мн довріе… Я былъ самымъ преданнымъ другомъ мадамъ де-Бомениль… и она не безъ основанія надялась на мою двадцатилтнюю преданность и дружбу къ ней, довривъ мн священное порученіе…
— Что говоритъ онъ? думала Эрминія.— Не-уже-ли матушка поврила ему тайну моего рожденія?..
Маркизъ замтилъ возрастающее смущеніе двушки и, совершенно убжденный въ томъ, что нашелъ въ ней незаконную дочь графини, продолжалъ:
— Письмомъ, которое вы писали ко мн отъ имени графини, она просила меня пріхать къ ней тотчасъ же, хоть бы это было даже въ очень-позднее время… Не такъ ли? Вы, конечно, объ этомъ помните?..
— Да, сударь…
— Я пріхалъ… графиня уже была близка къ смерти, говорилъ горбупъ прерывающимся голосомъ:— мадамъ де-Бомениль поручила мн дочь свою, Эрнестину… и потомъ… она умоляла меня… раздлить мои попеченія между ея дочерью и… еще другою двушкой, которая была ей такъ же драгоцнна, какъ и дочь ея…
— Онъ все знаетъ, думала Эрминія въ совершенномъ изнеможеніи:— проступокъ моей бдной матери для него не тайна…
— Эта другая двушка… говорилъ маркизъ, чрезвычайно-растроганный:— эта двушка ангелъ доброты и невинности, доброе, благородное существо… такъ говорила мн о ней графиня, прибавилъ маркизъ и на глазахъ его навернулись слезы: — эта бдная, оставленная сирота, безъ всякой помощи, безъ покровителей, мужественно боролась съ своей тяжкой участью… только трудолюбіе и энергическій характеръ подкрпляли ее… О! еслибъ вы слышали, съ какой трогательной нжностью говорила о ней графиня! Несчастная женщина! бдная мать!.. Да! въ эту минуту… хотя графиня и не открыла мн ничего, очевидно удерживаемая стыдомъ… я угадалъ, что только одна мать могла такъ говорить, такъ страдать о судьб своей дочери… О, нтъ! графин не была чужая эта двушка, которую она на лож смерти поручила моей заботливости…
Маркизъ отъ сильнаго волненія не могъ продолжать и отеръ глаза свои, полные слезъ.
— О, матушка! сказала про-себя Эрминія, стараясь скрыть свое волиспіе:— послдняя мысль твоя была о дочери!
— Я поклялся умирающей графин, продолжалъ горбунъ:— исполнить ея послднюю волю: раздлить всю мою заботливость между Эрнестиной де Бомениль и тои бдной сиротой, о которой такъ горячо она умоляла мени… Тогда графиня отдала мн вотъ этотъ портфель… (и маркизъ вынулъ его изъ кармана), въ немъ, сказала мадамъ де-Бомениль, небольшая сумма… и поручила мн отдать его этой молодой двушк, участь которой, такимъ образомъ, навсегда будетъ обезпечена. Къ-несчастію, графиня окончила жизнь, не успвъ сказать мн имени сиротки…
— Боже, благодарю Тебя! воскликнула про-себя Эрминія въ восторг:— онъ только подозрваетъ… и я не выскажу ему проступка моей матери… пусть память ея останется чистою…
— Вы поймете, дитя мое, совершенное отчаяніе, которое долженъ былъ я испытывать по этому случаю, говорилъ маркизъ, съ нжностью смотря на Эрминію: — какъ исполнить послднюю волю мадамъ де-Бомениль, не зная имени двушки, о которой она говорила? Однакожь, я пустился ее отъискивать и наконецъ, посл нскольскихъ напрасныхъ попытокъ… я нашелъ эту сирогку… прекрасную, благородную, словомъ, такую, какою бдная мать мн описала ее, только не назвавъ по имени… Это вы, милое дитя мое!.. вскричалъ горбунъ, съ жаромъ схвативъ об руки Эрминіи.
И потомъ прибавилъ съ восторгомъ, въ которомъ ясно выражались и безконечная нжность и счастіе:
— Теперь, видите ли, что я имлъ право назвать васъ моимъ милымъ дитятей… о, нтъ!.. никогда отецъ не возгордился бы такъ своею дочерью!
— Но, маркизъ, возразила Эрминія, стараясь придать своему голосу твердость и спокойствіе:— хотя мн непріятно, грустно разрушить мечту вашу… но я должна…
— Что вы хотите сказать? вскричалъ горбунъ.
— Что я не та… которую вы ищите…
Мосьё де-Мэльфоръ отступилъ отъ удивленія и смотрлъ на молодую двушку, не находя словъ.
Желая побдить свое увлеченіе, Эрминія должна была собрать все мужество, все, что только было высокаго, чистаго, святаго въ ея гордости.
Дйствительно, эта гордость двушки возмутилась отъ одной мысли — выдать тайну матери… и она не хотла признать себя дочерью графини!
Да и по какому праву Эрминія могла бы утвердить подозрнія маркиза, если графиня сама не поврила ему своей тайны?.. а вдь онъ былъ преданнйшимъ, лучшимъ другомъ ея!.. Какъ могла она открыть эту тайну, если бдная мать, сжимая въ объятіяхъ дочь свою, и ей даже не высказала того?.. А вдь въ эту минуту сердца ихъ слились въ одно, он об дышали одною жизнію!..
Между-тмъ, какъ эти благородныя мысли одна за другой возникали въ голов Эрминіи, маркизъ, удивленный отказомъ, напрасно старался угадать причину этой странной ршимости.
Наконецъ онъ сказалъ:
— Я понимаю, что вы имете какую-нибудь причину не говорить мн истины… Я не угадываю этой причины, но увренъ, что она благородна и великодушна… Отъ-чего вы хотите ее скрыть отъ меня, лучшаго друга вашей матери… вдь я пришелъ къ вамъ исполнить ея послднюю, священную волю…
— Этотъ разговоръ столько же грустенъ для меня, сколько и для васъ, маркизъ, печально сказала Эрминія:— онъ напоминаетъ мн графиню, которая была такъ ласкова, такъ добра ко мн, во все время, когда я находилась у нея… какъ… артистка… не боле… увряю васъ… Осмлюсь думать, маркизъ, что для васъ достаточно этого убжденія… Повторяю вамъ, что я вовсе не та, которую вы ищете…
Маркизъ подумалъ, что онъ дйствительно обманулся, однакожь, не желая вовсе отказаться отъ надежды, сказалъ:
— Нтъ, никогда… никогда я не забуду просьбы графини объ этой…
— Позвольте мн перебить васъ, маркизъ…. можетъ-быть, въ волненіи отъ грустной сцены, раздиравшей въ ту минуту ваше сердце, вы ошиблись… не поняли, какое участіе принимала мадамъ де-Бомениль въ этой двушк… Благодарность, уваженіе, которое я питала къ графин, даютъ мн нкоторое право защитить ея добрую память въ этомъ случа… я думаю, что вы… ошиблись…
Маркизъ почти былъ согласенъ съ замчаніемъ Эрминіи, потому-что ему самому хотлось обмануться въ своемъ убжденіи. Однакожь, припомнивъ, съ какимъ смущеніемъ графиня говорила ему о бдной сирот, онъ сказалъ:
— Но о чужомъ человк не говорятъ съ такимъ увлеченіемъ!
— Почему же, маркизъ? мн много расказывали о великодушіи мадамъ де-Бомениль! Очень-немудрено, если, говоря вамъ о бдной сирот, графиня такъ жарко защищала ее… и притомъ, если эта двушка въ-самомъ-дл столько же благородна, сколько несчастна, участіе графини… очень-понятно… Кром того, можетъ-быть, это таинственное покровительство было долгомъ графини… можетъ-быть… которая-нибудь изъ подругъ ея доврила ей бдную сиротку… точно такъ же, какъ потомъ она сама, въ свою очередь, просила васъ о ней заботиться…
— Въ такомъ случа, зачмъ же мадамъ де Бомениль подъ клятвой просила меня никогда не говорить о ней той двушк, которой я долженъ отдать этотъ портфёль?
— Конечно, графиня хотла и на этотъ разъ скрыть свое благодяніе…
Эрминя, наконецъ успокоившись, оспоривала вс доказательства маркиза съ такимъ безпристрастіемъ, что онъ почти убдился въ своей ошибк и подумалъ, что несправедливо подозрвалъ графиню… Тутъ новая мысль мелькнула въ ум его и онъ сказалъ:
— Но если только одни достоинства и печальная участь сироты были причиной участія, которое принимала въ ней графиня, то почему жь бы эта сирота — не вы, благородное, милое дитя?.. Почему бы именно не о васъ говорила мн мадамъ де-Бомениль?..
— О, я еще такъ недавно узнала графиню и, конечно, не могла заслужить отъ нея такого расположенія… Притомъ же, посудите сами, маркизъ… она не произнесла вамъ моего имени… такъ могу ли я принять этотъ даръ только потому-что вы догадываетесь, будто-бы онъ былъ назначенъ мн…
— Да, это было бы справедливо, еслибъ вы не заслуживали его…
— Но чмъ же я его заслужила, маркизъ?
— Вашей заботливостью, которою вы окружали графиню, вашими стараніями облегчить ея страданія… Почему жь бы она не могла видть и оцнить вашихъ попеченій?..
— Я васъ не понимаю, маркизъ…
— Въ завщаніи графини… забыты только одн вы…
— Я не имю никакого права быть помщенною въ завщаніе… потому-что мн уже было заплачено…
— Графиней?..
— Да, графиней… отвчала Эрминія съ увренностью…
— И вы это сказали баронесс де-Ларошгю, когда великодушно возвратили ей…
— Деньги, которыя мн не принадлежали, маркизъ… не удивительно!..
— Еще разъ нтъ… вскричалъ мосьё де-Мэльфоръ, будучи не въ состояніи противиться своему заключенію:— нтъ… я не обманулся… инстинктъ, предчувствіе или убжденіе… все, все мн говоритъ, что вы…
— Позвольте, маркизъ, перебила Эрминія, желая кончить эту тяжкую для нея сцену: — еще одно слово… вы были лучшимъ другомъ мадамъ де-Бомениль, потому-что она просила васъ заботиться о судьб своей законной дочери… Отъ-чего же она… въ эту торжественную минуту… не доврила вамъ… что у нея было еще дитя?..
— О, Боже мой, вскричалъ невольно горбунъ: — это понятно… она не могла признаться… стыдъ удерживалъ ее…
— Я въ этомъ уврена, подумала Эрминія съ горечью:— но неуже-ли же мн открыть эту печальную тайну, которой стыдилась мать моя?
Вдругъ разговоръ маркиза и молодой двушки былъ прерванъ приходомъ мосьё Буффара.
Въ волненіи, они не слыхали стука дверей и замтили его уже только тогда, когда онъ вошелъ въ комнату.
Кровожадный хозяинъ, какъ его называла мадамъ Барбансонъ, казалось, совершенно утихъ и былъ вполн доволенъ… Вмсто грубой дерзости, на лиц его выражалась какая-то безсмысленная насмшка.
— Что вамъ еще угодно, сударь? спросилъ строго маркизъ: — зачмъ вы пришли сюда?
— Я пришелъ извиниться передъ мадмуазель…
— Извиниться передо мной? перебила въ удивленіи Эрминія.
— Да, мадмуазель, отвчалъ Буффаръ:— именно такъ, и намренъ попросить у васъ прощенія передъ этимъ господиномъ… Я упрекалъ васъ передъ нимъ, что вы не платите мн за квартиру… теперь я объявляю ему и клянусь передъ Богомъ и передъ людьми!’ прибавилъ Буффаръ, поднявъ руку, какъ-будто дйствительно давалъ клятву, и глупо смясь своей нелпой шутк: — да! клянусь, что мн уже заплачено все, что была должна моя жилица…
— Заплачено? спросила Эрминія съ возрастающимъ удивленініемъ: — но кто же, сударь, заплатилъ вамъ?..
— Чортъ возьми… вы это очень-хорошо знаете, сударыня, отвчалъ Буффаръ, продолжая громко смяться:— да съ!.. вы знаете…
— Я васъ вовсе не понимаю, возразила двушка.
— Полноте! вскричалъ Буффаръ, пожимая плечами:— ужь какъ-будто блокурые господчики станутъ платить даромъ за блокурыхъ красавицъ!..
— Стало-быть, вамъ кто-нибудь заплатилъ за меня? сказала Эрминія, покраснвъ отъ стыда.
— Да, заплатилъ и еще самымъ чистымъ золотомъ, отвчалъ Буффаръ, вынимая изъ кармана нсколько луидоровъ: — видите ли… каковы червончики? а?
— Но кто же, сударь, далъ вамъ эти деньги? спросила молодая двушка, не вря тому, что слышала.
— Смотри-ка, какая невинность!.. туда же… Да, правду сказать… тотъ, кто мн заплатить эти деньги… молодецъ… высокій брюнетъ, стройный… съ черными усиками…
Маркизъ слушалъ Буффара съ возрастающимъ удивленіемъ и горечью.
Эта двушка, въ которой онъ до того времени принималъ такое живое участіе, вдругъ упала въ глазахъ его.
Горбунъ холодно поклонился Эрминіи и, не сказавъ ни слова, съ грустью пошелъ къ двери.
— Увы, подумалъ онъ:— еще одно горькое разочарованіе.
Маркизъ уже взялся за ручку дверей.
— Останьтесь, сударь, вскричала двушка, съ отчаяніемъ бросившись за нимъ, трепещущая, блдная, сгорвшая отъ стыда: — прошу… умоляю васъ… останьтесь.

X.

Мосьё де-Мэльфоръ, услышавъ голосъ Эрминіи, просившей его остаться, оборотился къ ней и съ строгимъ видомъ сказалъ:
— Что вамъ угодно, сударыня?
— Я хочу, сударь, вскричала двушка, съ глазами полными слезъ отъ негодованія и оскорбленной гордости: — я хочу передъ вами сказать этому человку, что онъ солгалъ…
— Я солгалъ? сказалъ Буффаръ:— это слишкомъ-несправедливо, когда деньги у меня въ карман…
— Я говорю вамъ, что вы лжете, продолжала Эрминія, подойдя къ нему съ необыкновенно-величавымъ видомъ:— я никому не давала права платить за себя… Нанести мн эту кровавую обиду!!..
Не смотря на свою грубую натуру, Буффарь смутился и растрогался… такъ сильно, такъ искренно было гордое негодованіе молодой двушки.
Онъ отступилъ на шагъ и въ извиненіе прошепталъ:
— Клянусь вамъ, мамзель, что сію минуту меня встртилъ на лстниц молодой человкъ, очень-красивый брюнетъ… и отдалъ мн деньги за вашу квартніру… Даю вамъ мое честное слово…
— О, Боже мой, какое униженіе!.. вскричала герцогиня, и слезы, до-тхъ-поръ удерживаемыя, хлынули сильнымъ потокомъ изъ глазъ.
Потомъ она обратила къ горбуну свое прекрасное лицо, омоченное слезами и умоляющимъ голосомъ сказала:
— О, не врьте, чтобъ я заслужила это униженіе… умоляю васъ, маркизъ!..
— Э-ге! такъ это маркизъ!.. подумалъ Буффаръ и снялъ шляпу, которой до-тхъ-поръ не снималъ.
Мосьё де-Мэльфоръ подошелъ къ Эрминіи съ видомъ, который доказывалъ, что съ сердца его спала страшная тяжесть, и взялъ ее отечески за руку.
— Я врю вамъ, врю, благородное дитя! сказалъ онъ: — не оправдывайтесь. Ваши слезы, ваше искреннее негодованіе… все… все мн доказываетъ, что эта обидная услуга оказана вамъ безъ вашего вдома.
— И я съ своей стороны могу сказать, замтилъ почти совершенно растроганный Буффаръ: — что хотя хожу почти всякій день въ свой домъ, но никогда не встрчалъ этого молодаго человка… Во всякомъ случа, мамзель, за васъ заплачено… надо утшиться… Есть много людей, которые очень бы пожелали подобнаго рода оскорбленій… Хе! хе! хе!
И мосьё Буффаръ снова громко и глупо захохоталъ.
— Но эти деньги, сударь, вскричала Эрминія:— вы ихъ не оставите у себя… Продайте мое фортепьяно, постель, все, что я имю, но умоляю васъ, возвратите эти деньги тому, кто вамъ далъ ихъ… Какой срамъ мн, если вы ихъ удержите…
— Да что жь это вы такъ горячитесь, сказалъ Буффаръ: — я, право, нисколько не считаю за униженіе того, что мн заплатили за квартиру… Знаете: не сули журавля въ неб, а дай синицу въ рули… Это мое правило. Да, притомъ, гд мн теперь найдти этого молодца, еслибъ я захотлъ возвратить ему деньги?.. Впрочемъ, есть средство все устроить… Когда вы увидите этого подлипалу, такъ скажите ему, что я противъ вашего желанія удержалъ деньги, что я настоящій бедуинъ… свалите все на меня… у меня крпкая башка… тогда господинъ волокита тотчасъ увидитъ, что вы не принимаете никакого участія въ этомъ дл…
Очарованный своей идеей, Буффаръ подошелъ къ маркизу и тихонько сказалъ:
— Я очень доволенъ тмъ, что оказалъ услугу бдняжк… она такъ смутилась… не знаю, право, отъ-чего… но хоть она мн и должна… а я все какъ-то не понимаю… господинъ маркизъ… знаете, бдность… но она честная двушка…
— Мадмузель! сказалъ горбунъ, обращаясь къ Эрминіи, которая, закрывъ обими руками лицо, тихонько плакала: — хотите ли вы послдовать моему совту…
— Увы, маркизъ! что длать?.. прошептала двушка.
— Я по лтамъ гожусь вамъ въ отцы, я былъ другомъ той, которую вы такъ уважаете и любите… пріймите отъ меня небольшую сумму для уплаты… за вашу квартиру… Всякій мсяцъ вы будете мн отдавать понемногу… Т же деньги, которыя мосьё Буффаръ получилъ отъ незнакомца, онъ постарается возвратить, а если не найдетъ того господина, то положитъ въ кассу бдныхъ этого квартала…
Эрминія внимательно слушала горбуна и смотрла на него съ живйшей признательностію.
— О, благодарю васъ, маркизъ, сказала она:— я принимаю ваше предложеніе и горжусь тмъ, что буду вамъ обязана…
— А я, вскричалъ растроганный Буффаръ:— я не принимаю…
— Почему же, сударь? спросилъ маркизъ.
— Да! я не принимаю! чортъ возьми! Я не хочу, чтобъ… потому-что не совсмъ… ну, да что до этого… я понимаю себя… Господинъ-маркизъ удержитъ свои деньги… Я отъищу незванаго волокиту… или положу деньги въ кассу бдныхъ… не продамъ, мадмуазель, вашего фортепьяно, и все-таки буду уплаченъ… А? что вы на это скажете?..
— Прекрасно, мосьё Буффаръ, но объясните, пожалуйста, что все это значитъ? спросилъ Мэльфоръ.
— А вотъ что… У моей дочери, Корнеліи, есть фортепьянный учитель… Мосье Тоннеррильйюсковъ, человкъ очень-извстный…
— Да, съ такимъ именемъ, сказалъ горбунъ:— не мудрено надлать шуму въ свт…
— И на фортепьяно, замтилъ Буффаръ.— Да, господинъ маркизъ. Мосье Тоннеррильйюсковъ человкъ футовъ шести, съ черной бородой, длинной какъ у сапера, и руками, широкими какъ бараній бокъ… но знаменитый учитель мн слишкомъ-дорого обходится… во-первыхъ, пятнадцать франковъ за урокъ… во-вторыхъ, починка фортепьянъ, потому-что, онъ колотитъ, какъ глухой… Такъ вотъ, видите ли… Еслибъ моей жилиц угодно было давать Корнеліи уроки по пяти франковъ за часъ… нтъ, по четыре франка… кругле счетъ… три урока въ недлю составятъ двнадцать франковъ… то, такимъ-образомъ, она уплатила бы мн по немногу весь долгъ… а посл… тоже уроками платила бы за квартиру.
— Браво! мосье Буффаръ! воскликнулъ маркизъ.
— Какъ вы думаете объ этомъ, мадмуазель? спросилъ хозяинъ.
— Я согласна и принимаю съ благодарностью ваше предложеніе… увряю васъ, что я употреблю вс возможныя старанія быть какъ-можно-боле полезной для мадмуазель Корнеліи.
— И прекрасно, сказалъ Буффаръ:— такъ дло кончено. Послзавтра же и начнемъ. Три урока въ недлю… значитъ, двнадцать франковъ… Ну, положимъ десять… сорокъ франковъ въ мсяцъ, какъ-разъ восемь пятифранковиковъ… круглый счетъ!..
— Какъ вамъ угодно, сударь… Я на все согласна… и благодарю васъ за предложеніе…
— Ну, что жь, любезный мосьё Буффаръ, замтилъ де-Мэльфоръ:— вдь вы теперь чувствуете себя гораздо-довольне, чмъ минуту назадъ, когда вы такъ напали на эту достойную двушку…
— О, да, господинъ маркизъ… Потому-что… она дйствительно… очень заслуживаетъ… и притомъ, видите ли, я отдлаюсь отъ этого колосса, музыкальнаго учителя, съ длинной бородой, и съ пятнадцатью франками за урокъ… Я уже не говорю о томъ, что онъ вчно беретъ руки Корнеліи, будто-бы учитъ, какъ держать пальцы…
— Послушайте, любезнйшій мосьё Буффаръ, сказалъ тихо де-Мэльфоръ, отводя его въ уголъ комнаты: — позвольте мн дать вамъ совтъ…
— Сдлайте милость, господинъ маркизъ…
— Когда дло идетъ о какомъ-нибудь легкомъ искусств, служащемъ только для развлеченія… не давайте никогда ни двушк, ни молодой женщин учителя, потому-что часто… роли мняются…
— Какъ роли мняются?
— Да! иногда ученица длается любовницей учителя?..
— Любовницей учителя! а! понимаю, понимаю! Это забавно… Хе! хе! хе!..
Мосьё Буффаръ расхохотался… но вдругъ, сдлавшись снова серьёзнымъ, сказалъ:
— Чортъ возьми!.. Что, если этотъ Геркулесъ Тоннеррильйюсковъ и Корнелія!..
— Конечно, замтилъ горбунъ:— вы не имете нужды бояться за добродтель вашей дочери, но все-таки, для предосторожности, для полной безопасности…
— Нтъ, никогда! вскричалъ Буффаръ:— отнын разбойника не будетъ въ моемъ дом. Благодарю васъ за совтъ, господинъ маркизъ.
Потомъ онъ подошелъ къ Эрминіи и прибавилъ:
— И такъ, мадмуазель, посл завтра въ два часа… Корнелія всегда въ это время беретъ музыкальные уроки…
— Буду непремнно въ два часа… даю вамъ слово.
— Десять франковъ въ недлю…
— Да, сударь… даже меньше, если вамъ угодно…
— Не-уже-ли согласились бы и за восемь?..
— Согласна и за восемь, отвчала Эрминія, невольно улыбнувшись.
— Ну, видно… такъ восемь — круглый счетъ!..
— Полноте, мосьё Буффаръ, сказалъ де-Мэльфоръ: — такой богатый владлецъ, какъ вы, конечно, еще избиратель, и, можетъ быть, даже офицеръ національной гвардіи… потому-что вы, мн кажется, очень способны быть имъ…
Буффаръ гордо поднялъ голову, выдвинулъ впередъ свое толстое брюхо и, отдавая по-военному честь, съ гордостью сказалъ:
— Имю честь быть — подпоручикомъ третьяго батальйона второй роты первой шеренги…
— Ну, вотъ видите ли… замтилъ Мэльфоръ:— тмъ боле надо быть великодушнымъ… этого требуетъ ваше подпоручичье достоинство…
— Справедливо, господинъ маркизъ… я сказалъ десять франковъ… десять и будетъ… я никогда не отступаюсь отъ своего слова… теперь пойду, постараюсь отъискать этого подлипалу… Онъ еще бродитъ около моего дома, чтобъ тотчасъ войдти въ него… но вотъ я пойду, да скажу про него моей дворничих, бабушк Нуфлонъ… тогда, будьте покойны… у нея зоркій глазъ и острый языкъ… Вашъ слуга, господинъ маркизъ… Смотрите же, мадмуазель… посл завтра, въ два часа…
Буффаръ пошелъ, но тотчасъ же воротился и сказалъ:
— Мн пришла мысль, мадмуазель… чтобъ доказать господину маркизу, что Буффары люди добрые… я…
— Что вы такое придумали? спросилъ горбунъ.
— Видите этотъ садъ, господинъ маркизъ?
— Вижу…
— Онъ принадлежитъ къ квартир перваго этажа… я придумалъ отдать его мадмуазель Эрминіи въ пользованіе, покамстъ квартира перваго этажа незанята…
— Не-уже-ли? радостно воскликнула двушка:— о, какъ я вамъ благодарна!.. какое счастіе! Я могу гулять въ этомъ саду…
— Съ условіемъ, мадмуазель, что вы будете содержать его въ порядк, сказалъ Буффаръ, и съ веселымъ видомъ быстро вышелъ вонъ, какъ-будто изъ скромности избгая благодарности, которую должно было внушить его предложеніе…
— Вотъ выгодная обязательность! сказалъ горбунъ улыбаясь.
Потомъ, снова принявъ серьёзный видъ, онъ прибавилъ:
— Дитя мое, я вижу, какъ вы благородны, какъ твердъ и энергиченъ вашъ характеръ и понимаю безполезность моихъ разспросовъ о предмет, который именно меня привелъ къ вамъ. Если я обманулся, если вы дйствительно не дочь графини де-Бомениль… вы, конечно, будете подтверждать это… если, напротивъ, я угадалъ истину, вы будете отрицать ее… Я вижу, что вами руководитъ скрытое, но въ высшей степени благородное чувство… Еще одно слово… Мн отрадно было видть, съ какимъ жаромъ вы защищали память покойной графини противъ моихъ подозрній, которыя, можетъ-быть, и обманули меня… Еслибъ вы не были такимъ высоко-гордымъ существомъ, я сказалъ бы вамъ, что ваше безкорыстіе при трудномъ, стсненномъ положеніи, прекрасна… Теперь… когда мосьё Буффаръ лишилъ меня счастія быть вамъ полезнымъ — на этотъ разъ… вы мн общаете, милое дитя мое… въ будущемъ обращаться ко мн одному… Не правда ли, вы общаете?..
— Кого же, маркизъ, могла бы я и просить, не унижая себя…
— Благодарю, дитя мое, но, ради Бога, къ чему это слово: маркизъ… Вдь мы уже друзья, старые, добрые друзья… Умоляю васъ, не зовите меня такъ… мн будетъ какъ-то отрадне… Не правда ли, вы не будете звать меня этимъ именемъ?.. сказалъ горбунъ и протянулъ дружески свою руку двушк.
Эрминія пожала эту руку съ уваженіемъ и отвчала:
— Какъ вы добры ко мн!.. какъ великодушны!.. это утшаетъ меня въ томъ униженіи, отъ котораго я такъ страдала передъ вами…
— Забудьте эту обиду, милое дитя мое… она доказываетъ только, что дерзкій незнакомецъ столько же простъ, сколько грубъ… Для него было бы слишкомъ-много чести, еслибъ вы стали думать объ его оскорбленіи…
— Да, вы правы, отвчала Эрминія, хотя при этомъ воспоминаніи она и покраснла отъ гордаго негодованія:— подобная обида заслуживаетъ только презрніе!
— Конечно… ваша одинокая жизнь подала къ тому поводъ… вдь вы позволили мн говорить съ вами откровенно: скажите, отъ-чего жь вы, живя одн, не подумаете жить у какой-нибудь достойной, почтенной женщины…
— О, я объ этомъ не разъ думала, но… судите сами… какъ трудно сойдтись съ человкомъ… особенно, прибавила улыбаясь молодая двушка:— когда я такъ прихотлива… причудлива…
— Не-уже-ли? спросилъ маркизъ, тоже улыбнувшись:— вы прихотливы?
— Что прикажете длать? Я согласилась бы жить только у женщины, подобной мн по своему состоянію и значенію… и потомъ… вопреки себ… я такъ взъискательна къ нкоторымъ недостаткамъ воспитанія, что, право, страдаю отъ нихъ во многихъ случаяхъ… Конечно, это нсколько дтское, нсколько странное чувство… я знаю, что недостатки воспитанія не отнимаютъ ничего у прямоты характера, у доброты многихъ людей того сословія, къ которому принадлежу я… но мое воспитаніе какъ-то отдлило меня отъ нихъ и мн, право, иногда непріятно быть съ ними вмст… Вотъ почему, несмотря на многія невыгоды моего одиночества, я предпочитаю жить одна… и притомъ, я сочла бы нкоторымъ образомъ за обязательство, еслибъ кто-нибудь принялъ меня къ себ… и безпрестанно боялась, чтобъ не заставили меня почувствовать эту обязательность…
— Я это понимаю, дитя мое… сказалъ маркизъ посл нкотораго размышленія:— вы не можете ни думать, ни дйствовать иначе… потому-что врожденное благородство вашей души было бы противъ этого… и я увренъ, что ваша гордость, которая мн въ васъ именно боле всего нравится, была и вчно будетъ лучшей вашей защитницей… Однакожь, она не помшаетъ мн, разумется, если вы позволите, иногда приходить къ вамъ узнать, не могу ли и я, съ своей стороны, иногда быть полезнымъ, помочь въ чемъ-нибудь, быть вашимъ защитникомъ?..
— Не-уже-ли вы сомнваетесь въ томъ, что вашъ приходъ всегда доставитъ мн удовольствіе?..
— О, нтъ, милое дитя мое… напротивъ…
Мосьё де-Мэльфоръ всталъ и взялся за шляпу. Эрминія хотла-было спросить его, не знаетъ ли онъ чего-нибудь объ Эрнестин, которую онъ, вроятно, уже видлъ, но бдная двушка, говоря о сестр своей, боялась измнить себ и возбудить снова его подозрнія.
— До свиданія, милое, благородное дитя мое, сказалъ горбунъ: — я пришелъ сюда съ надеждой встртить двушку, которую я буду любить, которой я отечески буду покровительствовать, и ухожу съ сердцемъ, полнымъ любви… Еще разъ, до свиданья…
— И я надюсь до скораго, маркизъ, отвчала Эрминія съ почтительной вжливостью.
— Опять! возразилъ горбунъ, улыбаясь: — здсь нтъ маркиза, а есть старый добрякъ, который любитъ васъ, любитъ всей душой своей… не забывайте этого…
— О, никогда, никогда не забуду…
— Ну, то-то же… это общаніе извиняетъ васъ… До свиданья, дитя мое…
И мосьё де-Мэльфоръ вышелъ, не зная, что думать объ Эрминіи и какъ исполнить послднюю волю графини де-Бомениль.
Молодая двушка, оставшись одна, долго думала о различныхъ происшествіяхъ этого дня. Впрочемъ, онъ былъ для нея почти счастливымъ, потому-что, отвергнувъ даръ, который служилъ доказательствомъ нжной заботливости матери, чтобъ не запятнать добрую память покойницы, она пріобрла дружбу маркиза. Одно только жестоко оскорбляло гордость Эрминіи: это дерзость незнакомца, который заплатилъ Буффару за ея квартиру.
Зная характеръ герцогини, легко понять, что, не смотря на свое намреніе забыть объ этомъ оскорбленіи, она должна была дольше, чмъ всякая другая женщина, его чувствовать, тмъ боле, что оно было вовсе незаслуженное.
— Стало-быть, я казалась достойною презрнія въ глазахъ того, который осмлился такъ обидть меня! вскричала съ горечью гордая двушка.
Въ эту минуту, она услышала звонокъ, и пошла отворить дверь.
Мосьё Буффаръ вошелъ въ сопровожденіи незнакомца.
Этотъ незнакомецъ былъ Жеральдъ де-Сантерръ.

XI.

Эрминія, при вид герцога Сантерра, котораго она вовсе не знала, покраснла отъ удивленія и въ смущеніи спросила Буффара:
— Я не ожидала, сударь, удовольствія такъ скоро снова увидть васъ…
— И я тоже, мадмуазель, и я тоже, но вотъ этотъ господинъ принудилъ меня воротиться къ вамъ… сказалъ Буффаръ, указывая на герцога.
— Но… я, возразила двушка съ. возрастающимъ удивленіемъ: — я не знаю, кто онъ.
— Дйствительно, мадмуазель, отвчалъ Жеральдъ, на лиц котораго выражалась тягостная скорбь:— я не имло чести быть вамъ знакомымъ, и, однакожь, я пришелъ къ вамъ умолять васъ объ одной милости… не откажите мн…
Прекрасное и благородное лицо молодаго герцога выражало столько добродушной искренности, его волненіе казалось такъ не притворно, голосъ такъ трогателенъ и, наконецъ, костюмъ его былъ такъ изящно-простъ, что Эрминія ни на минуту не подумала, что онъ тотъ самый человкъ, который оскорбилъ ее. Не зная, о какой милости умолялъ незнакомецъ, по безопасная въ присутствіи Буффара, герцогиня робко сказала:
— Войдите, прошу васъ…
Она ввела Жеральда и хозяина въ свою комнату.
Сантерръ никогда не встрчалъ женщины, которая могла бы равняться красотою съ Эрминіей. Еще боле поразилъ его скромный и благородный видъ молодой двушки.
Но когда Жеральдъ вошелъ въ комнату, онъ тотчасъ отличилъ и изящныя привычки и вкусъ герцогини, и отъ сильнйшаго смущенія ршительно потерялся, не зная, что сказать.
Удивленная молчаніемъ незнакомца, Эрминія вопросительно взглянула на Буффара и тотъ, вроятно, желая вывести молодаго человка изъ затруднительнаго положенія, сказалъ:
— Во-первыхъ, мадмуазель, начнемъ съ-начала… я вамъ объясню, почему…
— Позвольте, перебилъ герцогъ, и, обратившись почтительно къ Эрминіи, сказалъ:— я долженъ признаться, мадмуазель, что не о милости я пришелъ умолять васъ, но о вашемъ великодушномъ прощеніи…
— О моемъ прощеніи, сударь? спросила простодушно двушка.
— Вотъ видите ли, мадмуазель, отвчалъ Буффаръ:— это тотъ самый молодой человкъ, который заплатилъ деньги… я встртилъ его… и…
— Такъ это были вы, сударь? вскричала Эрминія съ невыразимо-благороднымъ негодованіемъ.
И, взглянувъ прямо въ лицо герцогу, повторила:
— Такъ это были вы?..
— Да, мадмуазель, но умоляю васъ, выслушайте меня…
— Довольно, сударь, довольно! возразила двушка:— я не ожидала такой дерзости… О, вы, я вижу, очень смлы, когда дло идетъ объ обид, прибавила она съ убійственнымъ презрніемъ.
— Умоляю васъ, мадмуазель… не думайте, чтобъ я хотлъ…
— Довольно, сударь… перебила Эрминія дрожащимъ голосомъ, и слезы оскорбленной гордости и страданія выступили на ея глазахъ:— мн остается только просить васъ выйдти отсюда… я женщина… я одна здсь…
Эрминія произнесла послднія три слова: я одна здсь такимъ раздирающимъ голосомъ, что Жеральдъ противъ воли былъ тронутъ до слезъ, и когда молодая двушка вдругъ съ гордостью взглянула на незнакомца, она увидала дв слезы, блиставшія на глазахъ его. Жеральдъ, въ смущеніи, почтительно поклонился ей и сдлалъ шагъ къ двери.
Буффаръ удержалъ его за руку.
— Нтъ, позвольте… вы не уйдете такъ отсюда!..
По долгу историка, мы должны сказать, что онъ мысленно прибавилъ:
— А моя квартирка третьяго этажа — разв должна остаться пустой?..
Читатель сію минуту узнаетъ смыслъ этой фразы. Конечно, она много унижала достоинство человка, но за то свидтельствовала о внимательной заботливости домовладльца.
— Что это значитъ? спросила Эрминія, видя, какъ Буффаръ удерживалъ Жеральда.
— А вотъ, мадмуазель, сказалъ Буффаръ: — вы сейчасъ увидите, за чмъ я привелъ сюда этого достойнаго молодаго человка… Не подумайте, чтобы я хотлъ этимъ васъ опечалить или оскорбить… нтъ!.. дло вотъ въ чемъ: я случайно встртилъ его у заставы и сказалъ:— Ага! сударь, поймалъ я васъ… хороши вы съ вашими червончиками… вотъ они… возьмите-ка ихъ назадъ и не приходите никогда въ мой домъ… Потомъ я разсказалъ ему, съ какимъ видомъ вы приняли его пріятную услужливость… и какъ вы плакали… Тогда мой молодецъ весь покраснлъ, поблднлъ, позеленлъ въ одно время и совершенно растерялся… Да потомъ и говоритъ мн: ‘о, сударь, я безъ намренія оскорбилъ молодую двушку… и оскорбилъ тмъ боле, что она живетъ въ одиночеств и, слдовательно, достойна всякаго уваженія… я долженъ вымолить у ней прощеніе за обиду и сдлаю это передъ вами, сударь, потому-что вы были невольно моимъ сообщникомъ въ оскорбленіи, которое я неумышленно нанесъ молодой, благородной двушк. Пойдемте къ ней, пойдемте’. Надо замтить, мадмуазель, что молодой человкъ все это говорилъ съ такимъ видомъ, словомъ, говорилъ такъ, что я растрогался… право, не знаю, что сегодня со мной длается… я чувствителенъ, какъ слабая женщина… Мн показалось, что молодой человкъ дйствительно правъ, что ему точно надо просить у васъ извиненія и я повелъ его, или, скорй, онъ потащилъ меня къ вамъ, потому-что схватилъ меня за руку и заставилъ идти… да такъ идти… чортъ возьми!
Въ словахъ Буффара было столько истины, что Эрминія не могла не поврить ему… Повинуясь правот своего характера и уже тронутая слезами, которыя она увидала въ глазахъ Жеральда, она сказала ему:
— Я врю, сударь, что оскорбленіе, на которое я имла право жаловаться, съ вашей стороны было вовсе неумышленное… и также уврена съ томъ, что вы пришли сюда совсмъ не за тмъ, чтобъ увеличить это оскорбленіе… надюсь, что вы теперь довольны…
Эти слова были сказаны такимъ тономъ, въ которомъ ясно выражалось желаніе двушки скоре кончить тягостную для нея сцену.
Жеральдъ понялъ, это и съ грустнымъ видомъ сказалъ:
— Если вамъ угодно, мадмуазель, я выйду… я не позволю себ прибавить ни одного слова къ моему оправданію…
— Ну, полноте же сердиться, мадмуазель, перебилъ Буффаръ:— выслушайте его… Вдь вы позволили же мн говорить…
Эрминія не отвчала. Жеральдъ принялъ это молчаніе за знакъ согласія, и сказалъ:
— Вотъ, мадмуазель, вся истина: я проходилъ по здшней улиц, потому-что искалъ небольшой квартиры… Замтивъ на воротахъ этого дома множество объявленій, я вошелъ въ него…
— И ты наймешь, непремнно наймешь у меня!.. думалъ Буффаръ.
Дйствительно, ведя молодаго человка къ Эрминіи, заботливый хозяинъ сильно разсчитывалъ между-прочимъ и на то, что при этомъ удобномъ случа онъ могъ отдать свою квартиру…
— Я вошелъ на лстницу, продолжалъ Жеральдъ:— между-тмъ, какъ дворничиха побжала, вроятно, за ключами. Вдругъ мн послышался кроткій, умоляющій голосъ, который, казалось, просилъ о чемъ-то… Этотъ голосъ былъ вашъ, мадмуазель… Признаюсь, я остановился, по клянусь вамъ, вовсе не съ низкой мыслію подслушивать… нтъ, я остановился, какъ невольно останавливаются услыхавъ трогательный, жалобный голосъ… Тогда, мадмуазель, воскликнулъ молодой человкъ, въ великодушномъ волненіи:— тогда я услыхалъ все… Мн тотчасъ пришло въ голову, что я тутъ же могъ спасти бдную женщину, которая находилась въ такомъ затруднительномъ положеніи… и она не могла бы никогда узнать меня… тутъ я увидалъ вашего хозяина, который вышелъ отъ васъ… я остановилъ его…
— Да, и остановилъ не слишкомъ-вжливо, перебилъ Буффаръ.— ‘Вотъ деньги’, сказалъ мн молодой человкъ: ‘возьмите ихъ и не безпокойте этой женщины, которая, вроятно, достойна сожалнія…’ Давича я не сказалъ вамъ, мадмуазель, объ этомъ, потому-что хотлъ пошутить надъ вами… но потомъ, когда вы такъ огорчились…
— Вотъ моя вина, мадмуазель, продолжалъ въ свою очередь молодой герцогъ: — я повиновался минутному увлеченію, можетъ-быть, даже великодушному, но я не обдумалъ его непріятныхъ послдствій… Къ-несчастію, я позабылъ, что священное право оказывать услугу принадлежитъ только другу испытанному… я не подумалъ, что какъ бы ни была безкорыстна моя услуга, тмъ немене она могла иногда глубоко оскорбить… Вашъ хозяинъ разсказалъ мн про то благородное негодованіе, которое возбудила въ васъ моя неумышленная обида… я понялъ зло, которое сдлалъ, и счелъ долгомъ честнаго человка прійдти къ вамъ просить у васъ прощенія… Я никогда не имлъ чести васъ видть, не знаю вашего имени и, конечно, никогда боле васъ не увижу… Дай Богъ, чтобъ мои слова убдили васъ въ томъ, что я не хотлъ обидть васъ… теперь особенно я понялъ всю великость вины моей…
Жеральдъ, дйствительно, говорилъ истину… Конечно, онъ умолчалъ о назначеніи квартиры, которая, какъ онъ сказалъ Оливье, должна была служить таинственнымъ убжищемъ для любви.
Искренность, съ которою говорилъ молодой человкъ и его волненіе совершенно убдили Эрминію.
Впрочемъ, простодушная двушка была особенно поражена одной вещью, повидимому, нисколько не значительной, но для нея очень-важной: незнакомецъ искалъ небольшой квартиры, думала герцогиня, стало-быть, онъ не богатъ, и, слдовательно, подвергалъ себя, можетъ-быть, многимъ лишеніямъ, единственно изъ желанія оказать великодушную услугу женщин, которой онъ даже вовсе не зналъ.
Эта мысль, можетъ-быть, нсколько преувеличенная вліяніемъ, которое почти всегда производитъ на насъ прекрасное лицо, дышащее откровенностью и невыразимымъ добродушіемъ, эта мысль ршительно уничтожила гнвъ Эрминіи. И гордая, почти надменная при начал этого разговора, она теперь чувствовала смущеніе, тмъ боле, что негодованіе ея на Жеральда исчезло и она даже была тронута великодушіемъ молодаго человка и искреннимъ его объясненіемъ.
— Я, право, не знаю, сударь, сказала она Жеральду, съ чудной откровенностью: — что отвчать вамъ?.. мн больно, что я приняла съ дурной стороны вашъ поступокъ, который теперь совершенно понимаю и цню, какъ истинно-великодушный и благородный… Мн остается только просить васъ, сударь, позабыть мой несправедливый упрекъ.
— Позвольте мн, мадмуазель, замтить вамъ, возразилъ герцогъ:— что, напротивъ, я никогда его не забуду… онъ вчно будетъ напоминать мн о томъ, что прежде всего мы должны уважать въ женщин ея — достоинство…
И Жеральдъ, вжливо поклонившись герцогин, хотлъ выйдти.
Мосьё Буффаръ съ раскрытымъ ртомъ слушалъ послднюю половину этого разговора, который былъ для него вовсе невнятенъ, какъ-будто говорили по-арабски. Отставной лавочникъ, однакожь, видя намреніе Жеральда уйдти, остановилъ его и сказалъ:
— Одну минутку, почтеннйшій, одну минутку… Если мадмуазель Эрминія боле на васъ не сердится, такъ вамъ нтъ причины не нанять у меня квартиры, которая, какъ я вамъ сказалъ, состоитъ изъ двухъ прекрасныхъ, чистыхъ комнатъ и передней… Для холостаго человка безподобно!..
При этомъ предложеніи Буффара, Эрминія почувствовала безпокойство и покраснла: ей было тяжело видть Жеральда въ одномъ съ нею дом!..
Но молодой герцогъ не согласился и сказалъ:
— Я уже говорилъ вамъ, любезнйшій мосьё Буффаръ, что ваша квартира для меня неудобна…
— Ну да, потому-что мадмуазель Эрминія на васъ сердилась. Дйствительно, очень-скучно, скажу боле, очень-непріятно, когда жильцы не въ-ладахъ другъ съ другомъ, но теперь, когда вы уже прощены, вы можете вполн оцнить прелесть и уютность моей квартиры и нанять ее.
— Теперь… возразилъ Жеральдъ, осмлившись бросить взглядъ на двушку.— теперь еще мене я согласенъ нанять у васъ…
Эрминія не подымала глазъ, но слегка покраснла: ее тронула деликатность молодаго человка.
— Какъ такъ? вскрикнулъ Буффаръ въ остолбенніи:— теперь, когда уже помирились съ мадмуазель Эрминіей, вы еще мене согласны нанять у меня? Не понимаю! стало-быть, вы нашли какое-нибудь неудобство въ моемъ дом? какое-нибудь неприличіе? Однакожь, моя придверница, вроятно, сказала вамъ, что…
— Вовсе не то, любезнйшій мосьё Буффаръ, лишаетъ меня удовольствія нанять вашу квартиру, возразилъ Жеральдъ: — но…
— Ну, хорошо, я уступаю ее за двсти-пятьдесятъ франковъ… круглый счетъ, ладно ли? и еще небольшой погребъ въ придачу…
— Невозможно, мосьё Буффаръ, невозможно…
— Ну, двсти-сорокъ и конецъ длу…
— Позвольте вамъ замтить, сказалъ въ-полголоса Жеральдъ:— что здсь, право, не мсто спорить о цн… Да этотъ споръ, притомъ, и безполезенъ…
И, обратившись къ Эрминіи, молодой герцогъ, вжливо кланяясь, прибавилъ:
— Поврьте, мадмуазель, что я навсегда сохраню въ душ своей безцнное воспоминаніе объ этомъ первомъ и послднемъ свиданіи…
Молодая двушка, не подымая глазъ, граціозно ему поклонилась.
Герцогъ Сантерръ вышелъ отъ Эрминіи, упорно преслдуемый Буффаромь, который ршился не упускать даромъ своей добычи.
Но, не смотря на обольстительныя предложенія почтеннаго домовладльца, Жеральдъ оставался непреклоненъ. Съ своей стороны, мосьё Буффаръ упорствовалъ, и молодой человкъ, чтобъ отдлаться отъ него, и, можетъ-быть, также и для того, чтобъ на свобод думать о странномъ случа, который сблизилъ его съ Эрминіей, ускорилъ шаги и сказалъ ему, что теперь идетъ гулять къ укрпленіямъ.
Мосьё Буффаръ уже крпко усталъ и едва волочилъ ноги.
Жеральдъ, пользуясь усталостью толстяка, пошелъ еще скоре и оставилъ его въ совершенномъ отчаяніи… Бдняга не мало досадовалъ, что упустилъ такай удобный случай отдать въ наемъ свою квартиру.
Молодой человкъ, дйствительно, направилъ шаги къ укрплсніямъ, которыя въ этой сторон перескали долину Монсо.
Тихо, медленно шелъ онъ, погруженный въ глубокую задумчивость…
Воспоминаніе объ удивительной красот Эрминіи, о чудномъ благородств ея характера боле и боле тревожило его… Чмъ боле онъ убждалъ себя, что видлъ восхитительную двушку въ первый и въ послдній разъ, тмъ боле эта мысль его печалила, возмущала…
Наконецъ, сравнивая, такъ-сказать, свои прежнія любовныя воспоминанія съ тмъ, что испыталъ онъ вдругъ при вид Эрминіи и не находя въ прошедшемъ ничего подобнаго, молодой человкъ съ какимъ-то безпокойствомъ спрашивалъ у себя:
— Не-уже-ли на этотъ разъ я влюбленъ серьёзно?
Въ ту самую минуту, когда этотъ вопросъ мелькнулъ въ голов Жеральда, инженерный офицеръ, въ форменномъ сюртук безъ эполетъ и въ широкой соломенной шляп, перескъ ему дорогу.
— Ба! воскликнулъ инженеръ, увидвъ герцога: — да это Сантерръ.
Жеральдъ поднялъ голову и узналъ въ немъ одного изъ своихъ старыхъ полковыхъ товарищей, капитана Контуа. Молодой человкъ дружески протянулъ ему руку и сказалъ:
— Здравствуйте, любезный Контуа… я не думалъ васъ здсь встртить, хотя вы здсь именно дома, прибавилъ онъ, указывая на укрпленія.
— О, да, любезнйшій, мы здсь славно роемся… и работа наша сильно подвигается впередъ, вдь я главнокомандующій этой храброй арміи каменьщиковъ… Въ Африк мы разрушали, здсь воздвигаемъ… Э-ге! да ужь не работы ли наши вы пришли посмотрть?
— Да, мой милый Контуа… такъ немножко шатаюсь, какъ истинный Парижанинъ, фланёръ…
— Если хотите, я вамъ покажу вс достопримчательности… пожалуйста, не женируйтесь, располагайте мною…
— Нтъ, благодарю васъ, любезный Контуа… на-дняхъ я зайду сюда воспользоваться вашей милой обязательностью…
— И прекрасно! приходите по-просту, позавтракать! Я здсь стою лагеремъ… это напомнитъ вамъ нашу бивачную жизнь… Притомъ же, вы найдете въ моемъ лагер и нсколько бедуиновъ… Ахъ, да! помните ли вы Кларвиля, поручика спаговъ, который вдругъ вышелъ въ отставку за тмъ, чтобъ порзаться съ полковникомъ Дювалемъ… и дйствительно, онъ проткнулъ бдняжк брюхо…
— Кларвиль? очень помню, славный малый.
— Вы не знаете, что съ нимъ случилось?.. Вышедъ въ отставку, онъ жилъ небольшимъ доходомъ съ своего капитала, но банкрутство лишило его и этого послдняго средства къ существованію… и еслибъ случай не столкнулъ меня съ нимъ, онъ умеръ бы съ голоду… По-счастію, я могъ доставить ему мсто смотрителя надъ работами, и теперь, по-крайней-мр, ему есть чмъ жить…
— Бдняжка!.. воскликнулъ Жеральдъ.
— Я думаю!.. тмъ боле, что онъ человкъ больной и женатъ… бракъ по любви, то-есть, безъ состоянія… на прибавку есть еще двое дтей… Сами знаете, каково это! словомъ, Кларвиль едва сводитъ концы съ концами… Я былъ у него… Онъ живетъ въ узенькомъ переулк, какъ-разъ наискосокъ улицы Монсо…
— Близъ улицы Монсо? живо воскликнулъ Жеральдъ.— Я тоже навщу добраго Кларвиля…
— Въ-самомъ-дл? и вы хорошо сдлаете!.. Вы доставите ему большое удовольствіе, любезный Сантерръ… вы знаете, какъ рдко навщаютъ бдняковъ…
— Который нумеръ дома?
— Въ переулк только и есть одинъ домъ, въ которомъ живетъ Кларвиль… Увидите, какая бдность! На все семейство дв маленькія, дрянныя комнатки… А, чортъ возьми!.. ужь второй звонокъ! сказалъ капитанъ, услышавъ звукъ колокола.— Я долженъ покинуть васъ, любезный Сантерръ… мн надо созвать рабочихъ… До свиданья! не забудьте же своего общанія.
— Не забуду, не забуду!
— Стало-быть, я могу сказать Кларвилю, что вы зайдете къ нему…
— Непремнно, и, можетъ-быть, даже завтра.
— Тмъ лучше… онъ будетъ очень-радъ… до свиданья, Сантерръ.
— До свиданья, мой милый…
— Смотрите же, не позабудьте адреса Кларвиля…
— О, конечно, нтъ! думалъ Жеральдъ:— этотъ переулокъ проходитъ мимо сада того дома, въ которомъ я увидалъ сегодня эту божественную двушку…
Между-тмъ, какъ капитанъ Контуе ускоривъ шаги, спшилъ къ выстроеннымъ изъ досокъ палаткамъ, которыя виднлись издали, Жеральдъ остался одинъ и еще долго ходилъ по полю въ какомъ-то лихорадочномъ волненіи.
Солнце уже почти закатилось, когда молодой герцогъ вышелъ изъ задумчивости.
— Не знаю, что изъ всего этого выйдетъ? подумалъ онъ: — но на этотъ разъ… и, кажется, на первый разъ, я наконецъ влюбленъ… и влюбленъ серьёзно!..

XII.

Не смотря на глубокое впечатлніе, которое разговоръ съ Эрминіей оставилъ въ душ Жеральда, молодой человкъ видлъ и Эрнестину де-Бомениль.
Дйствительно, согласно планамъ семейства де-Ларошгю, богатйшая наслдница во всей Франціи, отчасти прямо, отчасти косвенно, была сведена съ тремя претендентами на ея руку.
Прошло уже около мсяца посл этихъ трехъ различныхъ представленій и посл перваго свиданія Жеральда съ Эрминіей, свиданія, котораго слдствія читатель узнаетъ въ свое время.
Пробило полночь.
Эрнестина де-Бомениль сидла одна въ своей комнат и, казалось, о чемъ-то думала: черты лица ея еще выражали прежнюю простодушную, дтскую кротость, но иногда по ея губамъ скользила горькая улыбка, и тогда въ ея глазахъ просвчивалась какая-то ршимость, вовсе не гармонировавшая съ ея обыкновенно-простодушнымъ взглядомъ.
Вдругъ Эрнестина встала, подошла къ камину и схватилась за звонокъ, но тотчасъ же остановилась въ нершимости… Казалось, она хотла совершить что-то важное… Наконецъ, она ршилась… и позвонила.
Почти въ одну секунду явилась мадамъ Ленэ, почтительная, торопливая…
— Что вамъ угодно, мадмуазель? спросила она.
— Сядьте здсь, милая Ленэ.
— Вы слишкомъ-добры, мадмуазель…
— Сядьте, пожалуйста, и поговоримъ…
— Если вамъ такъ угодно, мадмуазель, сказала гувернантка, чрезвычайно удивленная такой фамильярностью своей госпожи, которая до-сихъ-поръ всегда обращалась съ ней очень-осторожно.
— Милая Ленэ, сказала Эрнестина съ благосклонностью: — вы часто мн повторяли, что я могу разсчитывать на вашу ко мн привязанность?..
— О, да, мадмуазель…
— На вашу преданность?..
— Я предана вамъ всей своей жизнью…
— Наконецъ, на вашу скромность…
— О, мадмуазель, воскликнула гувернантка, совершенно очарованная снисходительностью своей госпожи: — я желала бы, чтобъ вы меня испытали. Посл сами будете судить…
— Ну, хорошо, я испытаю васъ…
— Какое счастіе! Этотъ знакъ вашего доврія ко мн…
— Да, знакъ большаго доврія… и я надюсь, что вы его заслужите…
— Клянусь вамъ, мадмуазель, что…
— Довольно, я вамъ врю, сказала Эрнестина, перебивая гувернантку: мн помнится, назадъ тому восемь дней, вы просили у меня позволенія идти на вечеръ, къ одной вашей знакомой, у которой по воскресеньямъ всегда сбираются гости… Я забыла, какъ зовутъ вашу подругу?..
— Мадамъ Эрбо, мадмуазель… У ней дв дочери, молоденькія двушки… По воскресеньямъ она приглашаетъ къ себ ихъ подругъ…
— Кто же эти двушки?
— Но, мадмуазель, отвчала гувернантка, не зная, къ чему клонятся эти вопросы: — большею частію это двушки изъ магазиновъ, учительницы музыки, рисованія… Изъ мужчинъ бываютъ артисты, прикащики, маклерскіе помощники… все честные, прекрасные молодые люди… Мадамъ Эрбо очень-строга въ выбор своего общества, да это и понятно: у ней дв дочери-невсты… Между нами сказать, мадмуазель, она даетъ вечера именно съ цлью выдать ихъ замужъ…
— Послушайте, милая Ленэ, сказала Эрнестина, какъ-будто дло шло о самой простой, обыкновенной вещи въ мір:— я хочу быть на одномъ изъ этихъ вечеровъ мадамъ Эрбо…
— Что вы, мадмуазель? вскричала гувернантка, не вря своимъ ушамъ.
— Я говорю, что хочу быть на одномъ изъ этихъ вечеровъ… на-примръ, на завтрашнемъ…
— Боже мой! вскрикнула Ленэ въ остолбенніи: — и вы говорите серьёзно?
— Очень-серьёзно…
— Какъ? вамъ, мадмуазель, вамъ быть у такихъ мелкихъ, ничтожныхъ людей! нтъ, это невозможно…
— Невозможно? почему же?
— Да потому-что ни баронъ, ни баронесса не согласятся…
— Отъ-того-то я и не думаю просить ихъ объ этомъ…
Мадамъ Ленэ ршительно не могла ничего понять…
— Стало-быть, вы, мадмуазель, сказала она:— желаете идти къ мадамъ Эрбо, не сказавъ господину барону?..
— Ну, да…
— Но въ таком случа, какъ же вы это сдлаете?
— Вотъ видите ли, моя милая… вы сію-минуту сказали, что я могу во всемъ положиться на васъ…
— Я и теперь повторяю вамъ это, мадмуазель…
— И прекрасно… завтра вечеромъ вы представите меня мадамъ Эрбо…
— Я, мадмуазель? право, не знаю, во сн или на-яву все это происходитъ…
— На-яву, совершенно на-яву… Итакъ, завтра вечеромъ вы представите меня мадамъ Эрбо, какъ одну изъ своихъ родственницъ… сироту…
— Ахъ, Боже мой! Я никогда не осмлюсь сказать этого… и…
— Дайте мн кончить… Вы меня представите, какъ одну изъ своихъ родственницъ, недавно пріхавшую изъ провинціи… скажете, что я… на-примръ, золотошвейка… Но не забудьте… если вы будете нескромны или сдлаете что-нибудь такое, изъ чего могли бы заключить, что я вовсе не та, чмъ хочу казаться, что я не сирота, которая живетъ своими трудами — вы не останетесь ни минуты въ этомъ дом., если жь, напротивъ, вы сдлаете все такъ, какъ я вамъ говорю, будьте уврены, что я награжу васъ…
— Право… мадмуазель, не понимаю… зачмъ вамъ угодно, чтобы я представила васъ мадамъ Эрбо, какъ свою родственницу, какъ сироту?.. Почему бы не…
— Довольно, довольно, милая Ленэ… отвчайте просто, могу ли я надяться на васъ? да или нтъ?
— О, конечно, мадмуазель… располагайте моей жизнію… но…
— Къ-чему это но… вдь вы знаете, сказала двушка съ горькой улыбкой:— что я богатйшая наслдница во всей Франціи.
— Вс знаютъ это, мадмуазель… дйствительно, въ цлой Франціи нтъ такого богатства, какъ ваше…
— Ну, такъ вотъ видите ли, если вы будете поступать по моимъ наставленіямъ и, особенно, если будете осторожны, скромны… поймите хорошенько: скромны… я именно этого требую, потому-что хочу, чтобъ у мадамъ Эрбо вс считали меня бдной сиротой, живущей своими трудами… словомъ, если вы будете поступать такъ умно, такъ осторожно, что все сдлается, какъ мн хочется, вы увидите, какъ богатйшая наслдница во всей Франціи расплачивается за услуги…
— Помилуйте, мадмуазель, воскликнула гувернантка тономъ удивительнаго безкорыстія: — мн обидно слышать ваши слова… можете ли вы думать, чтобъ я цнила свою преданность къ вамъ?..
— Нтъ, но я хочу положить цну моей признательности за услугу…
— О, Господи! да сдлайтесь вы завтра такъ же бдны, какъ я, и тогда я останусь вамъ преданной столько же, сколько теперь…
— Я въ этомъ и не сомнваюсь, но покуда я еще не обднла, сдлайте то, о чемъ я прошу васъ: представьте меня мадамъ Эрбо.
— Я готова, но позвольте замтить вамъ, мадмуазель, что это совершенно невозможно.
— Почему невозможно?..
— Какъ, на-примръ, вы удете на весь вечеръ?.. Баронъ, баронесса и мадмуазель Елена не оставляютъ васъ ни на минуту…
— Это очень-просто… завтра утромъ я скажу, что худо спала ночь, что чувствую себя нездоровой… останусь весь день въ своей комнат, а вечеромъ… вы скажете всмъ, что я легла спать и не велла никому входить ко мн… Мой опекунъ и все его семейство такъ глубоко уважаютъ меня, прибавила Эрнестина съ грустью и презрніемъ:— что не осмлятся нарушить мой сонъ…
— О, что касается до этого, вы совершенно правы, мадмуазель… Никто не посметъ ни въ чемъ противоречить вамъ… Еслибъ вы изволили приказать барону ходить на голов, а баронесс и мадмуазель Елен замаскироваться въ великій постъ, они сейчасъ бы исполнили ваше желаніе.
— Да! я знаю, перебила Эрнестина съ странной улыбкой: — мои безподобные родственники исполнены ко мн величайшей нжности… Итакъ, видите, что я могу свободно располагать завтрашнимъ вечеромъ.
— Хорошо-съ, но какъ вы отсюда выйдете?..
— Какъ выйду?..
— Да, мадмуазель… нельзя выйдти такъ, чтобъ никто не встртилъ васъ на лстниц, чтобъ швейцаръ не увидалъ васъ…
— Это ваше дло… найдите средство.
— Легко сказать, мадмуазель, но какъ найдти?..
— Я предвидла это, по была уврена, что милая Ленэ поможетъ мн…
— Богъ-знаетъ, какъ бы я хотла угодить вамъ, но не вижу возможности…
— Подумайте… Я всегда всхожу сюда по большой лстниц… поищите, нтъ ли другой, которая бы тоже вела въ мою половину…
— Есть дв черныхъ лстницы… но тутъ тоже вы можете съ кмъ-нибудь встртиться… Впрочемъ, сказала гувернантка, подумавъ:— въ восемь часовъ прислуга обдаетъ и тогда можно будетъ пройдти…
— И прекрасно…
— Однакожь, не радуйтесь заране, мадмуазель… Все-таки прійдется проходить мимо комнаты швейцара… онъ настоящій церберъ…
— Да, правда… такъ найдите другое средство…
— Ищу, мадмуазель, ищу, но, право, трудно найдти…
— Трудно, но не невозможно…
— Ахъ, Боже мой! воскликнула вдругъ мадамъ Ленэ, посл минутнаго молчанія:— вотъ славная мысль…
— Что такое?..
— Извините, мадмуазель, я еще не скажу теперь ничего, но мн кажется, я нашла одно средство… я пойду посмотрть и тотчасъ же вернусь назадъ…
— Идите, да скоре…
Гувернантка вышла. Эрнестина осталась одна.
— Такъ! я не ошиблась, подумала она, и на лиц ея выразились отвращеніе и грусть:— у этой женщины такая же продажная, низкая душа, какъ и у другихъ… впрочемъ, эта низость, эта продажность ея отвчаютъ мн за ея покорность, и особенно за ея скромность…
Черезъ нсколько минутъ, мадамъ Ленэ воротилась съ довольнымъ лицомъ…
— Побда, побда! воскликнула она.
— Что такое?
— Вы знаете, мадмуазель, что ваша уборная выходитъ въ мою комнату…
— Ну, да…
— Рядомъ съ моей комнатой есть другая, въ которой стоятъ шкафы съ вашими платьями.
— Что жь дале?..
— Дверь этой комнаты выходитъ на узенькую лстницу, по которой никто не ходитъ…
— Хорошо, но куда жь ведетъ эта лстница?..
— Внизу ея есть забитая дверь, которая, кажется, ведетъ прямо на улицу…
— На улицу? живо спросила Эрнестина.
— Да, мадмуазель… и это не удивительно… почти во всхъ большихъ отеляхъ здшняго квартала есть такой тайный ходъ, ведущій прямо къ спальн… потому-что въ прежнія времена придворныя дамы…
— Придворныя дамы?.. спросила Эрнестина, и такъ простодушно, что гувернантка потупила глаза передъ невиннымъ взглядомъ двушки.
Мадамъ Ленэ побоялась войдти въ подробное объясненіе по этому поводу и сказала:
— Я боюсь наскучить вамъ, мадмуазель, сплетнями…
— И хорошо длаете, отвчала Эрнестина.— Но если эта дверь забита, какъ же отворить ее?..
— Ма кажется, что она только заперта извнутри… Впрочемъ, будьте покойны, мадмуазель… мн остается еще цлая ночь… завтра утромъ я надюсь принести вамъ добрыя всти на этотъ счетъ…
— Хорошо… Если вамъ нужно предувдомить мадамъ Эрбо, что вы хотите привести къ ней съ собою одну изъ вашихъ родственницъ, постарайтесь извстить ее…
— Непремнно извщу ее, хоть это вовсе ненужно, потому-что, прійдя со мною, вы будете приняты такъ же, какъ и я. Между простыми людьми нтъ большихъ претензій…
— Длайте какъ знаете… но повторяю вамъ, будьте осторожны и скромны… Отъ этого зависитъ ваше счастіе…
— О, будьте уврены, мадмуазель… вы можете меня просто прогнать отъ себя, если я не сдержу своего слова…
— Мн пріятне было бы вознаградить васъ, милая Ленэ… Смотрите же, позаботьтесь о двери… прощайте…
— Господи Боже мой, какъ все это странно!..
— Что вы хотите сказать?
— Я говорю, мадмуазель, что мн странно ваше желаніе идти къ мадамъ Эрбо… я никогда бы не поврила, чтобъ вамъ могла прійдти въ голову подобная мысль… Впрочемъ, я совершенно покойна, сказала гувернантка съ видомъ участія: — я знаю, что вы не въ состояніи завлечь бдную, какъ я, женщину во что-нибудь непріятное, предосудительное… Не смю спросить… но такъ-какъ я не должна говорить объ этомъ никому… я желала бы… знать…
— Доброй ночи, милая Ленэ, сказала Эрнестина вставая и прерывая такимъ образомъ этотъ разговоръ: — завтра утромъ вы мн разскажете все, что узнаете въ ныншнюю ночь…
Гувернантка немедленно вышла. Она была слишкомъ-счастлива тмъ, что наконецъ вошла въ нкоторую фамильярность съ своей молодой госпожею, что въ ея рукахъ была тайна, которая, по ея мннію, служила залогомъ счастія.
Мадмуазель де-Бомениль осталась одна.
Посл нсколькихъ минутъ размышленія, бдная сиротка отперла коммодъ, достала свой альбомъ и написала въ немъ слдующее…

XII.

‘Безцнная матушка,— писала Эрнестина въ своемъ альбом: — намреніе, которое я приняла, можетъ-быть, опасно… я боюсь его… но, Боже мой! съ кмъ мн посовтоваться?..
‘Конечно, только съ тобой, моя незабвенная… потому-то я и думала о теб и призывала тебя, когда приняла это странное намреніе…
‘Да, я должна прояснить вс сомннія, которыя уже давно мучатъ меня!..
‘Я сей-часъ разскажу теб, милая матушка, на что я ршилась… и почему ршилась…
‘Вотъ уже нсколько времени, какъ моимъ глазамъ открылось много до того страннаго, до того грустнаго, что я невольно пришла въ страшное безпокойство.
‘Въ настоящую минуту, я едва могу привести въ порядокъ свои мысли и пересказать теб все, что происходитъ въ душ моей.
‘Въ первое время моего прізда въ этотъ домъ, я радовалась… была совершенно довольна моимъ опекуномъ и его семействомъ… Мн только нсколько досадна была общая предупредительность и лесть…
‘Э, та предупредительность, эта лесть нисколько не уменшились… напротивъ, он еще увеличились до невозможности…
‘Здсь превозносятъ во мн все… мой умъ, мой характеръ, самыя незначительныя слова мои… Мое лицо, талія, походка, мои малйшія движенія… все прекрасно, граціозно, божественно… словомъ, говорятъ, что въ цломъ мір нтъ такой совершенной двушки, какъ я…
‘Благочестивая мадмуазель Елена, которая никогда не лжетъ, увряетъ меня, что я имю видъ Богъ-знаетъ какой.
‘Мадамъ де-Ларошгю говоритъ мн, со всею откровенностью, что я соединяю въ себ столько рдкихъ достоинствъ, столько граціозности, ловкости, изящества, что непремнно сдлаюсь самой модной женщиной Парижа.
‘Наконецъ, по мннію моего опекуна, человка серьёзнаго и солиднаго, прелесть моего лица, мои пріемы, придаютъ мн большое сходство съ прекрасной герцогиней де-Лонгвиль, такъ прославившейся во времена Фронды.
‘Однажды, въ своемъ простодушіи, я удивилась тому, что походила вдругъ на столькихъ особъ… знаешь ли, милая матушка, что мн отвчали?..
‘— О, это очень просто, сказали мн:— вы, мадмуазель, соединяете въ себ множество очаровательныхъ, разнообразныхъ прелестей… такъ что каждый находитъ въ васъ то, чему онъ отдаетъ преимущество…
‘Эта лесть, эти ласкательства повсюду меня преслдуютъ…
‘Прійдетъ ли парикмахеръ убирать мои волосы, онъ говоритъ мн, что отъ роду не видывалъ такихъ чудныхъ, блестящихъ волосъ…
‘Въ модномъ магазин, модистка увряетъ меня, что мн не нужно выбирать шляпку того или другаго фасона… такое очаровательное личико, какъ ваше, мадмуазель, говоритъ модистка: — все скраситъ… на васъ что ни наднь, все кажется прекрасно и сдлано со вкусомъ…
‘Одна швея даже сказала, что еслибъ на меня надли мшокъ, то и тогда бы я привела въ отчаяніе всхъ самыхъ граціозныхъ женщинъ…
‘Башмачникъ уврялъ, что онъ принужденъ былъ для моихъ башмаковъ сдлать особыя колодки… Никогда, говоритъ, не видалъ такой маленькой ноги, какъ моя…
‘Даже перчаточникъ сказалъ, что у меня рука карлицы.
‘Не достаетъ только, чтобъ меня сочли феноменомъ, чтобъ смотрли на меня какъ на рдкость природы…
‘О, моя безцнная матушка, не такъ хвалила ты дочь свою, когда, обнимая ее и цалуя въ голову, ты говорила:
‘— Бдная Эрнестина, ты далеко не красавица, но невинная стыдливоеть и доброта души твоей ярко отражаются на кроткомъ лиц… и я вовсе не сожалю, что ты не красавица…
‘И я врила словамъ твоимъ, потому-что это была единственная твоя похвала мн… Я была счастлива ею… я чувствовала, что въ груди моей бьется простое, доброе сердце…
‘Но, увы! я не знаю, по-прежнему ли это сердце, которое ты такъ любила, осталось тебя достойнымъ?..
‘Прежде я не знала, что такое недовріе, сомнніе, горькая насмшка… теперь эти грустныя чувства вдругъ развились во мн и съ такой удивительной быстротою, что я начинаю бояться…
‘Но это еще не все…
‘Теб я поврю мои чувства . разскажу все… Мн кажется, что лесть очень-опасна, очень-заразительна… Не смотря на то, что я часто примчала преувеличеніе въ лести, которую мн вс расточали, меня все-таки удивляло, почему столько разныхъ лицъ, которыя даже по своему состоянію не имютъ между собою никакихъ отношеніи, такъ единодушно меня хвалятъ?..
‘Скажу боле… недавно, мадамъ де-Ларошгю повезла меня съ собою въ концертъ… Я замтила, что вс смотрли на меня… многіе даже нарочно по нскольку разъ проходили мимо нашей ложи, и съ какимъ-то удивленіемъ и восторгомъ глядли на меня, а я была очень-просто одта… Даже, когда я выхожу изъ церкви, цлая толпа ожидаетъ меня на паперти…
‘И мой опекунъ и все его семейство говорятъ мн:
‘—Ну, что? обманули ли мы васъ? Посмотрите, какой эффектъ производите вы на всхъ и везд!
‘Какъ же должна я понимать все это, милая матушка? Какъ растолковать себ это единодушное восхищеніе мною? Право, не знаю…
‘Признаюсь, эти ласкательства начинали мн длаться нсколько пріятными… Я уже гораздо-мене удивлялась имъ, и если иногда считала ихъ преувеличенными, то тотчасъ же говорила себ:
‘Почему же, какъ сказалъ мой опекунъ, эффектъ, который я произвожу своимъ появленіемъ, такъ единодушенъ?..
‘Увы! скоро я должна была узнать причину этихъ единодушныхъ ласкательствъ…
‘Вотъ, что со мной случилось:
‘Уже нсколько разъ у моего опекуна я видала маркиза де-Мэльфора, о которомъ я не смла до-сихъ-поръ говорить съ тобой… мосьё де-Мэльфоръ очень безобразенъ, выраженіе физіономіи его самое сардоническое. Онъ только и говоритъ всмъ одн колкости, или ироническую лесть, которая еще хуже…
‘Почти всегда, уступая страшной антипатіи, которую маркизъ внушалъ мн, я находила средство оставить гостиную почти тотчасъ же, какъ онъ приходилъ… ненависть мою къ нему одобряли вс окружающіе меня, потому-что вс они боятся мосьё де-Мэльфора, хотя и принимаютъ его съ принужденной любезностію…
‘Недавно вдругъ человкъ доложилъ о прізд маркиза.
‘Въ эту минуту, я сидла только съ мадмуазель Еленой. Уйдти изъ гостиной было бы слишкомъ-невжливо… и я осталась, надясь, что уйду черезъ нсколько минутъ.
‘Итакъ, я осталась и выслушала коротенькій разговоръ мосьё де-Мэльфора съ мадмуазель Еленой… Я не проронила изъ него ни одного слова… Мн кажется, и теперь я еще слышу его. Вотъ онъ:
‘— Здравствуйте, возлюбленная мадмуазель Елена, сказалъ маркизъ насмшливымъ тономъ: — я всегда съ особеннымъ восхищеніемъ вижу мадмуазель де-Бомениль вмст съ вами… Она такъ много можетъ выиграть отъ вашей благочестивой бесды… Ей стоитъ только воспользоваться вашими душеспасительными совтами, точно такъ же, какъ и наставленіями вашего достойнаго брата и не мене достойной вашей сестрицы!..
‘— Надюсь, маркизъ… отвчала мадмуазель Елена:— мы стараемся всми силами исполнить нашу священную обязанность въ отношеніи къ мадмуазель де-Бомениль…
‘— Конечно, возразилъ мосьё де-Мэльфоръ тмъ же насмшливымъ тономъ:— вы и вс ваши — совершенно непогршительны относительно этой священной обязанности… Поэтому-то вы и повторяете мадмуазель Эрнестин безпрестанно и на разные тоны, что она богатйшая наслдница во всей Франціи… что, стало-быть, по этому случаю, она совершеннйшая двушка въ мір…. и, слдовательно, всми обожаема…
‘— Но, маркизъ, перебила его мадмуазель Елена:— то, что вы говорите…
‘— Э, цолноте, возразилъ мосьё де-Мэльфоръ:— я ссылаюсь на мадмуазель де-Бомениль… Она тоже скажетъ, что вокругъ нея со всхъ сторонъ слышенъ вчный концертъ похвалъ, такъ искусно устроенный любезнымъ барономъ, его достойной супругой и вами, мадмуазель Елена… безподобный концертъ, въ которомъ вы вс трое участвуете съ увлекательнымъ талантомъ… съ трогательнымъ самоотверженіемъ, съ дивнымъ безкорыстіемъ… Вы чудесно разъигрываете вс роли… Сегодня, управляя хоромъ, вы даете тонъ толп обожателей мадмуазель де-Бомениль… завтра вы сами исполняете блестящее соло, импровизируете гимны въ честь богатйшей наслдницы во всей Франціи… и въ этихъ чудныхъ соло безподобно проявляется вся необъятность вашихъ средствъ, вся гибкость, вся разнообразность вашего искусства, и особенно очаровательная искренность вашихъ благородныхъ сердецъ…
‘— Стало-быть, сударь, вскричала мадмуазель Елена, покраснвъ, вроятно, отъ гнва:— вы находите, что наша милая воспитанница не иметъ ни одно изъ тхъ достоинствъ, изъ тхъ талантовъ, наконецъ, изъ тхъ прелестей, которые въ ней вс единодушно признаютъ?..
‘— Признаютъ — потому-что она богатйшая наслдница во всей Франціи… возразилъ мосьё де-Мэльфоръ, насмшливо кланяясь мн: — о, что касается до этого, то, по своему богатству, мадмуазель де-Бомениль иметъ полное право на вс самыя оскорбительныя ласкательства и похвалы, оскорбительныя тмъ боле, что они — чистая ложь, подсказанная подлостью и корыстолюбіемъ…
‘Я встала и вышла, насилу удержавъ слезы, которыя чуть-чуть не хлынули ручьемъ изъ глазъ моихъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘О, матушка! я не забыла этихъ словъ!..
‘Они мн ежеминутно слышатся…
‘Да! злоба мосьё де-Мэльфора открыла мн все… съ глазъ моихъ спала повязка… я все поняла…
‘Вс эти похвалы, предупредительность, выраженіе привязанности и преданности, которыми обременяютъ меня, эффектъ, который я произвожу въ гостиныхъ, все это относится не ко мн, а къ богатйшей наслдниц во всей Франціи.
‘О, безцнная матушка! не даромъ я писала теб, какое непонятно-грустное чувство явилось во мн, когда, на другой день моего прізда въ этотъ домъ, мн торжественно объявили, что я владтельница несметнаго богатства…
‘Я говорила, что мн кажется, будто я нахожусь въ положеніи человка, который обладаетъ сокровищемъ и ежеминутно боится, чтобъ не обокрали его…
‘Теперь я понимаю это странное чувство, тогда для меня необъяснимое…
‘Это было предчувствіе того страха, того безпокойнаго недоврія, которые меня безпрестанно преслдуютъ съ-тхъ-поръ, какъ въ голов моей мелькнула грустная мысль:— что только къ моему богатству относятся вс знаки уваженія, которые мн оказываютъ, вс похвалы, которыя мн расточаютъ…
‘О, да, милая матушка, маркизъ, своей злостью не желая того, сдлалъ мн добро… Конечно, это открытіе глубоко уязвило меня и я страдаю… но, по-крайней-мр, оно объясняетъ мн и оправдываетъ то непонятное, безпрерывно-возрастающее отвращеніе, которое внушаютъ мн мой опекунъ и его семейство, оно, наконецъ, даетъ мн ключъ къ разгадк низкой предупредительности и безстыднаго почтенія, которыми меня вс и всюду окружаютъ…
‘Теперь, милая, добрая матушка, мн остается высказать теб мое печальное ршеніе…
‘Не знаю… заразила ли меня атмосфера низости, гнусной лести, въ которой я теперь задыхаюсь, или мн не совсмъ еще понятна мысль, что вс хвалы, вс ласкательства, которыми меня окружаютъ, относятся только къ моему богатству…
‘Но я не могу врить, чтобъ могло быть столько низости, столько лжи въ человк… и, признаюсь… не могу также думать, чтобъ я такъ мало стоила… и неспособна была внушить ко мн искренней, безкорыстной привязанности…
‘Или, лучше сказать, я не знаю, что думать ни о другихъ, ни о самой-себ… это безпрерывное сомнніе для меня невыносимо… Напрасно я искала средствъ выйдти изъ него, узнать истину… Но у кого спросить? Кто мн отвтитъ искренно., и, кром того, могу ли я теперь врить искренности?..
‘Это еще не все: новыя происшествія еще боле тревожатъ меня…
‘Посуди сама…
‘Горькія насмшки маркиза де-Мэльфора надъ тми совершенствами, которыя я соединяю въ качеств наслдницы, были, вроятно, пересказаны мадмуазель Еленой моему опекуну и его жен… или, можетъ-быть, какое-нибудь другое обстоятельство, мн неизвстное, заставило барона и баронессу поспшить открытіемъ мн плановъ, которые въ высшей степени пугаютъ меня и наводятъ на сомннія…’
Въ эту минуту, два тихихъ удара въ дверь спальни мадмуазель де-Бомениль остановили двушку…
Подъ вліяніемъ грустныхъ мыслей, Эрнестина забыла о предмет своего послдняго разговора съ гувернанткой и испугалась, не зная, что значилъ этотъ стукъ…
— Кто тамъ? спросила она трепещущимъ голосомъ.
— Я, мадмуазель, отвчала мадамъ Ленэ изъ-за двери.
— Войдите, сказала Эрнестина, вдругъ вспомнивъ о своемъ приказаніи.
Гувернантка тихонько вошла.
— Ну, что? спросила двушка.
— Добрыя всти, мадмуазель, добрыя всти… Видите ли, у меня вс руки въ крови, но это ничего…
— Ахъ, Боже мой! вскричала Эрнестина съ ужасомъ:— что съ вами случилось? Вотъ платокъ, завяжите скоре…
— О, это ничего, мадмуазель… для васъ я пошла бы на смерть…
Эта лесть охолодила участіе двушки.
— Я врю вашей преданности, сказала она: но, ради Бога, завяжите руку.
— Извольте, если ужь вамъ такъ угодно… для меня эта рана ничего не значитъ… дло сдлано… дверь отперта… мн удалось отодвинуть желзный засовъ… и, какъ я полагала, дверь дйствительно выходитъ на улицу…
— Будьте же уврены, милая Ленэ, что я съумю вознаградить васъ.
— Умоляю васъ, мадмуазель, не говорите мн о вашей признательности… Удовольствіе услужить вамъ — лучшая для меня награда… Извините, пожалуйста, что я васъ вдругъ обезпокоила, прійдя сюда вопреки вашему приказанію… но, право, я такъ была довольна тмъ, что успла достигнуть цли…
— Напротивъ, я вамъ очень-благодарна за поспшность… Теперь мы можемъ быть уврены въ успх… условимся же о нашемъ завтрашнемъ проект.
— Теперь, слава Богу, все возможно…
— Ну, хорошо! приготовьте же мн къ завтрему блое кисейное платье попроще… вечеромъ, мы демъ къ мадамъ Эрбо… Но смотрите, будьте осторожны, скромны…
— О, на этотъ счетъ будьте спокойны, мадмуазель. Боле ничего не прикажете?
— Нтъ! мн остается только еще разъ поблагодарить васъ за вашу ревность.
— Желаю вамъ доброй ночи, мадмузель.
— Прощайте, милая Ленэ.
Гувернантка вышла.
Мадмуазель де-Бомениль снова принялась за свой журналъ.

XIII.

Эрнестина писала слдующее:
‘Чтобъ лучше понять эти новыя происшествія, надо припомнить кое-что изъ прошедшаго.
‘На другой день моего прізда въ домъ мосьё де Ларошгю, я пошла въ церковь съ мадмуазель Еленой. Я молилась о теб, моя милая, безцнная матушка, какъ вдругъ мадмуазель Елена указала мн на одного молодаго человка, который стоялъ на колняхъ почти подл насъ.
‘Этотъ молодой человкъ, какъ я посл узнала, былъ — мосьё Селестинъ де-Макрёзъ.
‘Мадмуазель Елена сказала мн, что онъ обратилъ на себя вниманіе ея своими горячими молитвами. Дйствительно, вмсто того, чтобъ, подобно всмъ, облокотиться на стулъ, молодой человкъ преклонилъ колни на голые камни пола… Онъ тоже молился за мать свою, потому-что мы слышали, какъ онъ просилъ священника отслужить девять обденъ за упокоеніе души ея.
‘При выход, когда мы подошли къ двери, — окропиться святой водою, мосьё де-Макрёзъ поклонился намъ и самъ окропилъ насъ святой водою… На паперти, множество нищихъ окружило его… Молодой человкъ далъ по нскольку монетъ каждому изъ бдняковъ и растроганнымъ голосомъ сказалъ: ‘эту малость я даю вамъ во имя моей бдной матери, которая, увы! боле не ‘существуетъ. Молитесь о ней!’
‘Въ ту минуту, когда мосьё де-Макрёзъ вдругъ исчезъ въ толп, я увидала маркиза де-Мэльфора. Не знаю, выходилъ ли онъ изъ церкви, или только еще входилъ въ нее? Мадмуазель Елена, замтивъ его въ одно время со мною, казалось, была очень удивлена и почти обезпокоена его присутствіемъ. Когда мы воротились домой, мадмуазель Елена нсколько разъ говорила мн о мосьё де-Макрёз, котораго благочестіе поразило ее. Она сказала мн, что вовсе не знаетъ этого молодаго человка, но что онъ обратилъ на себя ея особенное вниманіе своими достоинствами, которыхъ почти невозможно найдти въ другихъ молодыхъ людяхъ нашего вка.
‘На другой день, мы опять были въ церкви и снова встртили мосьё де-Макрёза, который стоялъ на колняхъ и молился съ такою ревностью, что не замтилъ, какъ кончилась обдня… вдругъ онъ отъ излишняго истомленія лишился чувствъ и его унесли въ алтарь.
‘— Бдный юноша! сказала мн мадмуазель де Ларошгю: — какое благородное, доброе сердце! какъ тяжела для него кончина матери!
‘Я раздляла съ мадмуазель Еленой то участіе, которое она принимала въ мосьё де-Макрёз, потому-что лучше, нежели кто-нибудь, могла понять т страданія, которыя выражались на кроткомъ и печальномъ лиц его.
‘Въ ту минуту, когда швейцаръ и церковные служители несли мосьё де-Макрёза, мы увидли маркиза де-Мэльфора, который иронически смялся, глядя на эту процессію.
‘Мадмуазель Елена, казалось, была очень удивлена, увидавъ маркиза.
‘— Этотъ сатана, сказала она:— приходитъ въ домъ Божій только за тмъ, чтобъ сотворить какое-нибудь нечестіе.
‘Въ этотъ же самый день посл обда, мадамъ де Ларошгю, вопреки моему желанію, уговаривала меня хать въ Елисейскія-Поля съ нею и съ ея знакомою, герцогиней де-Сантерръ, которой я прежде не видала. Тамъ было очень-много народа. Дорогою, мадамъ де-Ларошгю вдругъ спросила у герцогини:
‘— Это, кажется, вашъ сынъ, герцогиня, вонъ тотъ молодой человкъ, верхомъ, и она указала на него.
‘— Да, въ-самомъ-дл, это Жеральдъ, отвчала мадамъ де-Сантерръ, взглянувъ въ ту сторону.
‘— Надюсь, что онъ насъ замтитъ, прибавила мадамъ деМиркуръ:— и подъдетъ къ намъ.
‘— О, конечно, возразила мадамъ де-Ларошгю:— тмъ боле, что, по-счастію, герцогиня теперь съ нами. Я сказала ‘по-счастію’ и очень ошиблась, потому-что присутствіе герцогини мшаетъ намъ сказать все, что мы думаемъ хорошаго о мосьё Жеральд.
‘— Напрасно, перебила мадамъ де-Сантерръ, улыбаясь:— я, право, не такъ скромна, какъ другія матери, и мн все кажется, что моего сына мало хвалятъ.
‘— Однакожь, герцогиня, сказала мадамъ де-Миркуръ: — вы должны бы, кажется, быть довольны прекраснымъ мнніемъ, которое ршительно вс имютъ о мосьё Жеральд… Кстати, прибавила она, обращаясь къ мадамъ де-Ларошгю:— знаете ли вы, почему мосьё Жеральдъ записался въ военную службу солдатомъ?
‘— Нтъ, отвчала мадамъ де-Ларошгю:— правда, я знаю, что мосьё де Сантерръ, не смотря на свое званіе, началъ службу простымъ солдатомъ, что онъ получилъ и офицерскій чинъ и крестъ цною многихъ ранъ, но не слыхала, почему записался солдатомъ?
‘— Вдь это правда, герцогиня, сказала мадамъ де-Миркуръ: — что ватъ сынъ пошелъ въ солдаты именно потому, что считалъ постыднымъ купить человка, который бы могъ за него погибнуть въ сраженіи?
‘—Да, это правда, отвчала мадамъ де-Сантерръ: — и сынъ мой дйствительно исполнилъ свое намреніе, не смотря на мои слезы и просьбы отца…
‘— Это въ высшей степени благородно, воскликнула мадамъ де-Ларошгю.— Право, въ цломъ мір одинъ только мосьё Жеральдъ способенъ выказать такую рыцарскую отважность…
‘— Да! и по одной этой черт уже можно судить о великодушіи такого характера! прибавила мадамъ де-Миркуръ.
‘— О, да, я могу съ справедливой гордостью сказать, что нтъ лучшаго сына, какъ мой Жеральдъ! воскликнула герцогиня.
‘— Добрый сынъ… это качество ручается за все, сказала мадамъ де-Миркуръ.
‘Я внимательно слушала этотъ разговоръ и раздляла участіе, которое внушалъ моимъ тремъ спутницамъ великодушный поступокъ молодаго человка.
‘Въ это время, вдругъ нсколько молодыхъ людей верхами проскакали мимо насъ… Одинъ изъ нихъ, увидавъ насъ, вернулся и подъхалъ…
‘Это былъ мосьё де-Сантерръ. Онъ поклонился. Мадамъ де-Ларошгю представила его мн. Герцогъ сказалъ мн нсколько вжливыхъ словъ… и потомъ заговорилъ съ другими… Вс изящные кавалеры и дамы, прозжавшіе мимо насъ, посылали молодому человку дружескія привтствія, казалось, онъ былъ любимъ всми…
‘Во все время разговора, мосьё де-Сантерръ былъ очень-веселъ, немножко насмшливъ, по не золъ, онъ смялся только надъ тмъ, что вс могли замтить…
‘Вдругъ великолпная карета, запряженная четверкой, прохала шагомъ мимо насъ. Въ ней сидлъ какой-то господинъ, которому большая часть гулявшихъ кланялась съ почтеніемъ. Этотъ господинъ сдлалъ низкій поклонъ мосьё де-Сантерру, но молодой человкъ, вмсто того, чтобъ ему отвтить такою же вжливостью, съ презрніемъ улыбнулся…
‘— Ахъ, Боже мой, воскликнула мадамъ де-Ларошгю въ изумленіи:— вдь это прохалъ мосьё дю-Тильель…
‘— Такъ что жь, баронесса?..
‘— Онъ вамъ поклонился…
‘— Да, правда, я имлъ непріятность получить отъ него поклонъ, отвчалъ молодой человкъ.
‘— И вы ему не отвчали на его поклонъ?
‘— Я съ нимъ не кланяюсь, баронесса….
‘— Но ему вс кланяются…
‘— Напрасно.
‘— Почему же?
‘— Какъ почему же? а его приключеніе съ мадамъ де…
‘Но тутъ мосьё де-Сантерръ остановился, вроятно, мое присутствіе мшало ему… потомъ онъ опять сказалъ:
‘— Разв вы, баронесса, не слыхали про его поступокъ съ маркизой?..
‘— Знаю…
‘— Ну, такъ человкъ, который поступаетъ такъ подло, по моему мннію, негодяй, а я не кланяюсь и незнакомъ съ негодяями…
‘— Однакожь, вс по-прежнему принимаютъ его съ уваженіемъ…
‘— Да, потому-что у него лучшій домъ въ Париж и вс желаютъ присутствовать на его балахъ… потому-то и здятъ къ нему, это тоже подло..
‘— Ахъ, мосьё Жеральдъ, вы страшный ригористъ…
‘— Я ригористъ? воскликнулъ молодой человкъ, засмявшись:— какая клевета!.. Я сейчасъ докажу вамъ противное. Посмотрите хорошенько вонъ на ту маленькую темнозеленую коляску… видите?
‘—Жеральдъ! вскричала герцогиня, взглядомъ указавъ на меня.
‘— Я дйствительно взглянула на коляску и увидала въ ней очень-молоденькую и хорошенькую женщину, которая, какъ мн показалось, внимательно смотрла на мосьё де-Сантерра.
‘Молодой человкъ закусилъ губы, и улыбаясь, сказалъ:
‘— Вы правы, маменька…
‘Дамы взглянули на меня и я, право, очень сконфузилась…
‘Мы уже хотли хать домой…
‘— Ты сегодня обдаешь со мною, Жеральдъ? спросила герцогиня…
‘— Извините, маменька… не могу, я уже ангажированъ на сегодняшній вечеръ.
‘— Очень-жаль, возразила мадамъ де-Сантерръ улыбаясь: — потому-что я сегодня не отпущу тебя…
‘— Ну, что жь? и прекрасно, отвчалъ почтительно молодой человкъ:— я напишу, что не могу быть и останусь къ вашимъ услугамъ…
‘Мосьё де-Сантерръ при этихъ словахъ поклонился намъ и поскакалъ въ галопъ… Я замтила, что онъ здитъ очень-ловко и съ необыкновенной граціей… Мн сдлалось грустно, потому-что стройная фигура мосьё де-Сантерра напомнила мн моего несчастнаго отца…
‘Герцогъ Сантерръ показался мн прекраснымъ молодымъ человкомъ… Онъ долженъ быть очень великодушенъ, ршителенъ, откровененъ и нжно-почтителенъ къ своей матери… Впрочемъ, это самое говорили о немъ мои спутницы, которыя хвалили его почти во все время дороги…
‘На слдующій день, мы опять увидли въ церкви мосьё де-Макрёза. Его печаль казалась не такъ глубока, но онъ былъ очень мраченъ… Два или три раза случайно онъ взглянулъ на насъ, и не знаю отъ-чего, но мое сердце сжалось, когда мн невольно пришло на умъ сравнить кроткія, меланхолическія черты его лица съ мужественностью и изяществомъ герцога Сантерра.
‘На третій день посл нашей прогулки на Елисейскихъ-Поляхъ, я здила съ опекуномъ въ Люксанбургскій-Садъ.
‘Мы вошли въ теплицы и разсматривали прекрасное собраніе розановъ всхъ сортовъ. Вдругъ къ намъ подошелъ одинъ изъ друзей мосьё де-Ларошгю… Опекунъ представилъ мн его, сказавъ, что это баронъ де-Равиль или дю-Равиль, кажется…
‘Этотъ господинъ пошелъ вмст съ нами. Черезъ нсколько минутъ, онъ посмотрлъ на часы и сказалъ:
‘— Извините, баронъ, я васъ оставляю… боюсь опоздать на сегодняшнее славное засданіе…
‘— Какое засданіе? спросилъ опекунъ.
‘— Какъ, баронъ? вы не знаете, что сегодня будетъ говорить мосьё де-Морнанъ?
‘— Не-уже-ли?
‘— Именно. Весь Парижъ соберется въ палат пэровъ, потому-что рчи мосьё де-Морнана великое событіе…
‘— Я думаю! воскликнулъ опекунъ.— Мосьё де-Морнанъ геній, онъ непремнно будетъ министромъ… Досадно, что вы не предупредили меня… Я знаю, моя милая воспитанница, что это засданіе очень бы заинтересовало васъ…
‘— Но если мадмуазель де-Бомениль иметъ малйшее желаніе, сказалъ мосьё де-Равиль моему опекуну:— я къ вашимъ услугамъ, баронъ… очень-кстати у меня есть два билета, которые я приготовилъ для одной моей родственницы и ея мужа… Вроятно, они не прідутъ… Если вамъ угодно… я…
‘— Вотъ безподобно! вскричалъ мосьё де-Ларошгю:— какъ вы думаете объ этомъ, моя милая?..
‘— Я сдлаю все, что вамъ угодно… и мн кажется, отвчала я изъ вжливости: — засданіе палаты пэровъ должно быть очень-интересно…
‘— Итакъ, баронъ, я принимаю ваше предложеніе, сказалъ мой опекунъ: — право, вы пресчастливая, моя милая, прибавилъ онъ, обращаясь ко мн:— судьба вамъ покровительствуетъ… Рчи мосьё де-Морнана рдкій случай…
‘Мы поспшили войдти во дворецъ…
‘Въ ту минуту, когда мы выходили изъ оранжереи, я увидала издали мосьё де-Мэльфора, который, казалось, слдилъ за нами… Это меня очень удивило и обезпокоило…
‘— Зачмъ этотъ злой человкъ почти всегда и везд встрчается съ нами? подумала я:— кто бы могъ извщать его о всхъ нашихъ намреніяхъ?
‘На хорахъ залы палаты пэровъ уже было много дамъ. Я сла на одной изъ заднихъ скамеекъ, между моимъ опекуномъ и мосьё де-Равилемъ.
‘Вдругъ кто-то около насъ сказалъ, что въ это засданіе будетъ также говорить и другой знаменитый ораторъ… Мосьё де-Равиль, услыхавъ эти слова, замтилъ, что кром мосьё де-Морнана нтъ знаменитыхъ ораторовъ, и что вс пришли слушать только одного его…
‘Почти тотчасъ же мосьё де-Морнанъ взошелъ на трибуну и вс замолчали.
‘Я не могла судить о рчи и даже большею частію не поняла ее… Дло шло о такихъ предметахъ, которыхъ я вовсе не знаю, но меня поразилъ конецъ рчи, въ которомъ ораторъ говорилъ съ жаркимъ участіемъ о печальной судьб рыбаковъ, ихъ семействахъ, которыя, въ минуту опасной бури, ожидаютъ на берегу отца, сына, мужа…
‘Произнося эти трогательныя слова, мосьё де-Морнанъ случайно обернулся въ нашу сторону… я замтила въ его строго-важномъ лиц чувство глубокаго участія, которое принималъ онъ въ судьб несчастныхъ.
‘— Онъ безподобенъ! сказалъ въ-полголоса мосьё де-Равиль, отирая свои глаза, на которыхъ, казалось, навернулись отъ волненія слезы…
‘— Величественъ! вскричалъ мой опекунъ:— одной его рчи достаточно для того, чтобъ улучшить участь тысячи семействъ бдныхъ рыбаковъ.
‘Довольно многочисленныя рукоплесканія были наградой мосьё де-Морнана. Онъ сошелъ съ трибуны, на его мсто взошелъ другой пэръ Франціи, съ злой, насмшливой физіономіей.
‘— Я прошу у палаты, сказалъ онъ съ насмшкой:— позволенія сдлать графу де-Морнану одинъ простой вопросъ, покамстъ еще его великодушное состраданіе къ рыбакамъ не совсмъ испарилось…
‘— Знаете что, баронъ, сказалъ вдругъ мосьё де-Равиль:— мы хорошо сдлаемъ, если выйдемъ сейчасъ же… а то вдругъ будетъ страшная давка, потому-что вс скоро начнутъ выходить… Мосьё де-Морнанъ кончилъ, — боле нечего слушать…
‘Опекунъ подалъ мн руку и мы вышли изъ залы.— Выходя, мы услышали страшный взрывъ всеобщаго хохота.
‘— Я знаю, что это, сказалъ мосьё де-Равиль: — де-Морнанъ своими сарказмами уничтожилъ неосторожнаго соперника, который вздумалъ-было предлагать ему вопросы… Де-Морнанъ, когда захочетъ, остроуменъ, какъ демонъ…
‘Опекунъ предложилъ мн взглянуть на обсерваторію. Я согласилась.
‘Мосьё де-Равиль тоже пошелъ съ нами.
‘— Замтили вы, баронъ, сказалъ онъ моему опекуну: — мадамъ де-Бретиньи, которая вышда въ одно время съ нами?
‘— Жену министра? нтъ, не замтилъ… отвчалъ мосьё де-Ларошгю.
‘— Жаль… а вы увидли бы одну изъ прекраснйшихъ женщинъ въ Париж… Невозможно вообразить, сколько пользы извлекаетъ она изъ положенія своего мужа… сколько добра длаетъ она, сколькимъ бднымъ оказываетъ помощь…
‘— Что жь? это меня нисколько не удивляетъ, отвчалъ мой опекунъ: — въ ея положеніи можно длать столько добра, потому-что… Ахъ, Боже мой, да это, кажется, онъ прогуливается по той уединенной алле?..
‘— Кто такой?
‘— Мосьё де-Морнанъ. Посмотрите.
‘— Да, да, это онъ, воскликнулъ мосьё де-Равиль: — онъ пришелъ въ уединеніе позабыть о своемъ торжеств, разсяться отъ своихъ политическихъ трудовъ… Это меня не удивляетъ, потому-что, не смотря на свою геніальность, мосьё де-Морнанъ человкъ самый простой… Вы сами можете судить… Посл своего великолпнаго тріумфа, чего онъ ищетъ? уединенія… и цвтовъ…
‘— Вы знакомы съ мосьё де-Морнаномъ, баронъ? спросилъ мой опекунъ.
‘— Немножко. Я встрчаю его иногда въ обществ.
‘— Однакожь, вы говаривали съ нимъ и, конечно, можете подойдти къ нему…
‘— Натурально.
‘— Ну, такъ подите, поздравьте его, съ успхомъ… Мы тоже подойдемъ къ нему вмст съ вами — и взглянемъ вблизи на этого великаго человка. Что вы на это скажете, моя милая питомица.
‘— Очень-пріятно, отвчала я:— видть людей, которые имютъ такія достоинства, какъ мосьё де-Морнанъ.
‘Мы перемнили дорогу и скоро вошли въ ту аллею, въ которой ходилъ мосьё де-Морнанъ. Мосьё де-Равиль и мой опекунъ привтствовали его и поздравили съ торжествомъ. Онъ отвчалъ имъ просто, скромно, а мн съ чрезвычайной снисходительностію сказалъ нсколько словъ. Чрезъ нсколько минутъ, мы оставили знаменитаго оратора въ уединеніи.
‘— Странно подумать, сказалъ мосьё де-Равиль:— что этотъ простой человкъ, можетъ-быть, черезъ пять-шесть мсяцевъ будетъ управлять Франціей!
‘— Простой человкъ? полноте, любезный де-Равиль… мосьё де-Морнанъ настоящій вельможа, его видъ внушаетъ уваженіе… Онъ вовсе не похожъ на этихъ втренныхъ дворянчиковъ, которые только и думаютъ о модной повязк галстуха, да о лошадяхъ…
‘— За то эти господчики ничего и не достигаютъ… Гд имъ управлять Франціей… Мосьё де-Морнанъ другое дло… я говорю управлять, потому-что де-Морнанъ не возьметъ министерства зависящаго, онъ будетъ непремнно представителемъ кабинета, который самъ и образуетъ…
‘— Да, недль шесть назадъ, въ газетахъ писали о немъ, какъ о президент новаго министерства…
‘— Дай Богъ, дай Богъ, воскликнулъ глубоко-тронутый мосьё де-Равиль: — отъ этого зависитъ и счастіе Франціи и спокойствіе цлаго міра…
‘Мосьё де-Равиль поклонился намъ и ушелъ.
‘Воротясь домой, я долго думала, что дйствительно высоко и благородно положеніе человка, который, подобно мосьё де-Морнану, можетъ имть вліяніе на счастіе Франціи, на спокойствіе Европы и цлаго міра…
‘Вотъ, милая матушка, при какихъ обстоятельствахъ встртила я въ первый разъ мосьё де-Макрёза, герцога Сантерра и графа деМорнана.
‘Таковы были слдствія этихъ встрчъ…’

XIV.

Мадмуазель де-Бомениль продолжала писать слдующее:
‘Спустя нсколько дней, мадмуазель Елена успла, какъ она сказала мн, узнать имя молодаго человка, котораго каждое утро мы встрчали въ церкви.
‘Онъ назывался Селестиномъ де-Макрёзомъ. Мадмуазель Елена говорила мн о немъ сначала очень-часто, а потомъ безпрестанно. Она сказала, что этотъ молодой человкъ принадлежалъ къ высшему, самому избранному кругу… Благочестивый, добрый, онъ основалъ человколюбивое общество… Хотя онъ еще очень-молодъ, но имя его уже всюду произносится съ большимъ уваженіемъ…
‘Мадамъ де-Ларошгю, съ своей стороны, съ энтузіазмомъ хвалила мн герцога Сантерра, а мой опекунъ часто заводилъ со мной рчь о граф де-Морнан…
‘Сначала, мн вовсе не казались странными эти похвалы такимъ людямъ, которыхъ я сама находила очень достойными… Но я скоро замтила, что ни одно изъ этихъ именъ не произносилось вмст съ другими… и видимо, опекунъ, мадамъ де-Ларошгю и мадмуазель Елена говорили мн исключительно о комъ нибудь одномъ и тогда только, когда я сидла съ кмъ-нибудь изъ нихъ наедин.
‘Наконецъ, пришелъ тотъ день, въ который мосьё де-Мэльфоръ такъ зло, или, лучше сказать, такъ врно объяснилъ мн причину предупредительности и обожанія, которыми меня окружали…
‘Конечно, опекунъ и жена его, предупрежденные мадмуазель Еленой, боялись слдствій этого открытія, которое, казалось, очень меня поразило, поэтому-то вечеромъ того же дня, когда былъ у насъ мосьё де-Мэльфоръ, опекунъ, мадамъ де-Ларошгю и мадмуазель Елена вс трое потихоньку другъ отъ друга открыли мн свои планы. Дло шло о претендентахъ на мою руку. Вс трое по-своему, объявили мн, что отъ меня зависитъ счастіе всей моей жизни, и что я могу быть уврена въ немъ, если выйду замужъ:
‘По мннію мадмуазель Елены — за мосьё де-Макрёза,
‘По мннію мадамъ де-Ларошгю — за герцога Сантерра,
‘По мннію опекуна — за графа де-Морнана.
‘Я такъ была удивлена этими предложеніями и такъ испугалась, что не могла сказать ни слова. Мое молчаніе было принято за знакъ безмолвнаго согласія. Я нарочно оставила въ этомъ заблужденіи всхъ покровителей моихъ трехъ жениховъ.
‘Тогда-то мои родственники вполн открыли мн свои планы…
‘— Братъ мой и его жена, сказала мн мадмуазель Елена:— прекрасные люди, но слишкомъ свтскіе, легкомысленные, честолюбивые, неспособные оцнить строгія правила мосьё де-Макрёза, его христіанскія добродтели, его ангельское благочестіе… Поэтому, милая Эрнестина, не говорите ни кому о моемъ предложеніи, пока не ршитесь… Врьте мн, молодой человкъ достоинъ васъ… когда вы ршитесь, вамъ стоитъ только сказать о немъ опекуну и онъ вполн одобритъ этотъ выборъ, если только вы будете съ твердостью настаивать… Еслибъ онъ вздумалъ отказать вамъ — хоть это и невроятно, но положимъ такъ, — мы прибгнемъ къ другимъ средствамъ и заставимъ его упрочить ваше счастіе…
‘— Сестра Елена, говорилъ мн въ свою очередь мосьё де-Ларошгю:— доброе созданіе… вся погружена въ созерцаніе Бога, но бдняжка ршительно не понимаетъ ничего въ нашей земной жизни… Еслибъ вы, моя милая, вздумали ей сказать что-нибудь о мосьё де-Морнан, она крайн бы удивилась, сказала бы вамъ, что онъ человкъ честолюбивый, жаждущій власти и тому подобное… Что касается до моей жены, она прекрасная, безподобная, превосходная женщина, но отнимите у ней туалетъ, балы, свтскую болтовню, отпилите у ней этихъ пустыхъ свтскихъ красавцевъ, которые умютъ только искусно повязывать галстухъ и съ изяществомъ носить перчатки… она погибла, потому-что ршительно но понимаетъ ничего возвышеннаго… По ея мннію, мосьё де-Морнанъ человкъ важный, серьёзный, словомъ государственный человкъ… Помните, моя милая, какъ она говорила о засданіяхъ палаты пэровъ… Судите сами, съ какимъ видомъ прійметь она наши проекты… Поэтому, пожалуйста, храните въ тайн все, что я сказалъ… но когда вы ршитесь на мое предложеніе, ничто не можетъ противиться вашей вол… вдь я вамъ опекунъ и отъ меня одного зависитъ согласіе на вашъ бракъ…
‘— Вы понимаете, милочка, наконецъ сказала мн мадамъ де-Ларошгю:— что нашъ разговоръ о герцог Сантерр долженъ быть между нами… Въ дл замужства, Елена совершенная невинность… она понимаетъ только одинъ союзъ — съ небомъ… Что же касается до моего мужа, то политика и честолюбіе сводятъ его съ ума. Онъ и спитъ и видитъ одну палату пэровъ,— и, къ-несчастію, чуждъ всего, что носитъ названіе моды, изящества, вкуса, не понимаетъ свтскихъ удовольствіи… гд ему оцнить прекраснаго, блестящаго герцога, самаго любезнаго, милаго, самаго великодушнаго изъ молодыхъ людей… И такъ, не говорите никому о нашихъ предположеніяхъ… когда вы ршитесь выйдти за мосьё де Сантерра, я берусь увдомить объ этомъ мужа. Онъ уже привыкъ соглашаться на вс мои желанія и сдлаетъ все, что намъ угодно… я уже просила мадамъ де-Миркуръ дать чрезъ недлю большой балъ… Это будетъ въ слдующій четверкъ… На бал, моя милочка, въ кадрили, вы сами оцните искренность чувствъ, которыя мосьё де-Сантерръ хранить къ вамъ.
‘На другой день посл этого разговора, опекунъ сказалъ мн по-тихоньку:
‘— Жен моей пришла въ голову счастливая мысль везти васъ на балъ къ мадамъ де-Миркуръ. Тамъ вы увидите и мосьё де-Морнана… Надюсь, что онъ найдетъ случай убдить васъ въ быстромъ, неодолимомъ впечатлніи, которое вы произвели на него, когда, помните, мы встртили его въ уединенной алле Люксанбургскаго-Сада и поздравляли его съ торжествомъ…
‘Дни черезъ два посл этого, мадмуазель Елена съ таинственнымъ видомъ подошла ко мн и сказала’.
‘— Въ четверкъ вы дете на балъ… это будетъ для васъ прекрасный случай поговорить съ мосьё де-Макрёзомъ. Хотя несчастный молодой человкъ безпрестанно грустенъ и не обладаетъ ничтожными, тлнными достоинствами, которыми блещетъ на балахъ свтская молодежь, однакожь, онъ просилъ сестру епископа ратополисскаго выхлопотать ему у мадамъ де-Миркуръ приглашеніе на балъ. Это приглашеніе уже прислано ему съ величайшимъ удовольствіемъ. Итакъ, въ четверкъ вы найдете случай говорить съ нимъ и я уврена, что вы не въ состояніи будете противиться искренности его словъ, когда узнаете, что онъ, съ-тхъ-поръ, какъ увидалъ васъ въ церкви, не можетъ забыть вашего прелестнаго лица, которое преслдуетъ его всюду… Мосьё де-Макрёзъ уже говорилъ мн объ этомъ.
‘Итакъ, милая матушка, въ слдующій четверкъ, на бал, я буду вмст съ мосьё де-Макрёзомъ, герцогомъ Сантерромъ и графомъ де-Морнаномъ.
‘Еслибъ даже злость маркиза де-Мэльфора и не открыла мн истинной причины той преданности, того уваженія, которыя оказываютъ мн вообще вс, кажется, я сама, наконецъ, замтила бы все… Очень-вроятно, что вчныя тайны, безпрестанное притворство окружающихъ меня и обманывающихъ другъ друга, лишь бы успть въ своихъ намреніяхъ на-счетъ моего замужства, все это непремнно бы возбудило мои подозрнія…
‘Суди же теперь, милая матушка, о моемъ безпокойств… Я все знаю…
‘Въ дополненіе къ моему признанію, я разскажу теб, моя безцнная, какое впечатлніе произвели на меня т, за которыхъ хотятъ выдать меня.
‘До-сихъ-поръ, я ршительно не думала о замужств… Мн казалось, что подобное ршеніе должно еще нескоро занять меня. Оно казалось мн такъ важно, что если иногда и приходило мн въ голову, я радовалась, что еще не скоро должна буду привести его въ исполненіе, или, лучше сказать, другіе сдлаютъ это за меня.
‘Поэтому-то я безъ особенной мысли была тронута грустью мосьё де-Макрёза, который, подобно мн, оплакивалъ мать свою. Потомъ все, что говорила мн о молодомъ человк мадмуазель Елена, кротость лица его, доброта его сердца, возвышенная многими милостынями, которыя при мн подавалъ онъ, все это заставило меня глубоко уважать его.
‘Герцогъ Сантерръ мн очень понравился великодушнымъ и откровеннымъ характеромъ, своей непритворной веселостью, изяществомъ манеръ… Мн кажется, что я, при всей своей недоврчивости, могла бы во всемъ ему довриться…
‘Что же касается до графа Морнана, то онъ внушилъ мн уваженіе своимъ возвышеннымъ характеромъ, своимъ талантомъ и тмъ вліяніемъ, которымъ онъ, казалось, пользовался. Я почти гордилась нсколькими словами, которыя онъ сказалъ мн при нашей встрч въ Люксанбургскомъ-Саду.
‘Въ настоящую минуту, милая матушка, когда я знаю о всхъ проектахъ, когда мосьё де-Мэльфоръ заставилъ меня во всемъ сомнваться, я не понимаю самой-себя…
‘Подозрвая всхъ и все, я думаю, что, можетъ-быть, и претенденты на мою руку точно такъ же хранятъ въ себ гнусные замыслы, какъ и вс меня окружающіе.
‘При этой мысли все, чему я въ нихъ удивлялась, что мн въ нихъ нравилось, все безпокоитъ меня…
‘Что, если благочестіе и кротость мосьё де-Макрёза, прелесть и благородство герцога Сантерра, величіе графа де-Морнана, вс эти чудныя качества души служили лицемрнымъ прикрытіемъ низости?..
‘О, матушка, еслибъ ты знала, какъ ужасны эти сомннія!
‘Что мн длать? Не всегда же мн прійдется жить въ семейств опекуна и если я когда-нибудь буду убждена, что меня обманули по низкимъ разсчетамъ, мн останется только презирать ихъ…
‘Не-уже-ли потому, что я обладаю несметнымъ богатствомъ, мн суждено выйдти за человка, который женится на мн только за мои сокровища…
‘Не-ужели-мн суждено подвергнуться печальнымъ послдствіями подобнаго союза?— Рано или поздо, мужъ мой будетъ презирать меня, ненавидть, можетъ-быть, совсмъ покинетъ меня… По моему мннію, таковы должны быть въ-послдствіи чувства человка, который женится изъ низкаго корыстолюбія.
‘О, да, матушка, эта мысль убиваетъ меня и я ршилась во что бы то ни стало разубдиться въ ней…
‘Пусть поступокъ мой будетъ опасенъ, можетъ-быть, даже пагубенъ длй меня… но я должна все знать…
‘Вотъ какимъ образомъ я дошла до этой ршимости…
‘Чтобы выйдти изъ мучительнаго сомннія, я должна узнать что я? чмъ кажусь я? какія есть у меня достоинства?
‘Уврившись въ этомъ, я съумю отличить истинное отъ ложнаго, низкую лесть отъ искренняго участія, которое, можетъ-быть, я заслуживаю сама собою, а не по своему богатству.
‘Но кого спросить объ этомъ? Кто будетъ такъ откровененъ, что оцнитъ меня не какъ богатую наслдницу, но какъ обыкновенную молодую двушку…
‘Притомъ же, сужденія одного человка, какъ бы строго оно ни было, для меня недостаточно — оно не убдитъ меня…
‘Нтъ, я чувствую, что мн нужна оцнка многихъ, которые бы безкорыстно высказали свое мнніе обо мн.
‘Но гд найдти этихъ судей?
‘Я такъ много объ этомъ думала, что наконецъ мн пришло въ голову вотъ что:
‘Мадамъ Ленэ мн говорила, что одна изъ ея подругъ, мадамъ Эрбо, каждую недлю даетъ маленькіе вечера… Я искала и нашла средство быть на вечер у мадамъ Эрбо. Гувернантка моя представитъ меня, какъ свою родственницу, бдную сиротку, которая живетъ однимъ трудомъ своимъ, какъ вс двушки, изъ которыхъ состоитъ общество мадамъ Эрбо. Тамъ никто меня не знаетъ… Стало быть, я могу видть, какъ я буду принята, и судить по пріему о моихъ достоинствахъ. Рдкія качества, которыми я обладаю, по мннію всхъ меня окружающихъ, до-сихъ-поръ производили страшный, неодолимый, какъ они говорятъ, эффектъ на нихъ самихъ и на тхъ, кого они прочатъ мн въ женихи… Стало-быть, точно также я должна сдлать большое впечатлніе и на т лица, которыя составляютъ общество мадамъ Эрбо.
‘Если же нтъ, значитъ — меня гнусно обманывали…
‘Тогда я прійму вс средства избжать стей, которыя мн всюду разставлены.
‘Я еще не знаю, какія это средства… Я еще не знаю, на что я ршусь тогда… бдная, покинутая, кому тогда я поврю свои чувства, свои думы?
‘Кому? О, Боже мой! конечно теб, теб, моя безцнная, моя небесная… Я буду повиноваться твоимъ внушеніямъ, подобно тому, какъ я повиновалась этому ршенію, которое, можетъ-быть, мысль о теб, матушка, внушило мн… поврь, матушка, это ршеніе внушено мн глубокимъ убжденіемъ узнать истину, какова бы она ни была…
‘И такъ, завтра я ду къ мадамъ Эрбо’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На другой день, мадмуазель де-Бомениль дйствительно сказалась больной и ршительно не приказала впускать въ свою комнату никого… вечеромъ, она вмст съ гувернанткой вышла изъ отели по тайной лстниц и, пройдя нкоторое разстояніе, сла въ фіакръ…
Черезъ нсколько минутъ, мадмуазель де-Бомениль и мадамъ Ленэ пріхали въ Батиньйольское-Предмстье, къ мадамъ Эрбо!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
ГЕРЦОГИНЯ.

I.

Мадамъ Эрбо жила въ одномъ домъ съ капитаномъ Бернаромъ. Она занимала довольно большую квартиру въ третьемъ этажъ.
Комната, назначенная для пріема гостей по воскресеньямъ, состояла изъ столовой, въ которой танцовали подъ фортепьяно, гостиной, въ которой были открыты два стола для нетанцующихъ и желающихъ заняться игрою. Наконецъ, спальная мадамъ Эрбо служила убжищемъ для тхъ, которыя хотли поговорить, не развлекаясь танцами и неразвлекая игроковъ.
Эта послдняя комната, убранная чрезвычайно-просто, могла дать понятіе о скромномъ довольств, которымъ наслаждалась мадамъ Эрбо, оставившая свое торговое поприще. Небольшое состояніе, нажитое этою достойною женщиной честнымъ образомъ, обезпечивало будущность двухъ ея дочерей, которыя въ свою очередь не оставались безъ дла. Одна изъ нихъ рисовала на фарфор, другая гравировала ноты. Это искусство доставило молодой двушк случай познакомится съ герцогиней, которая, при недостатк уроковъ, тоже занималась гравированіемъ нотъ.
На этотъ вечеръ мадамъ Эрбо собралось до пятнадцати молодыхъ двицъ, изъ которыхъ самой старшей не было двадцати лтъ. Веселыя, смющіяся, он вс отъ души предавались удовольствію, которое доставлялъ имъ воскресный день, день отдыха посл недльныхъ трудовъ, скуки, досады, которымъ он подвергались, одн въ магазин, другія за конторкой темной лавочки въ Сен-Денискомъ Предмстьи, третьи, наконецъ, въ какомъ-нибудь пансіон…
Многія изъ двицъ были красивы собой и почти вс одты съ тмъ изящнымъ вкусомъ, которымъ отличаются исключительно Парижанки.
Бдныя двушки только по воскресеньямъ могли блеснуть своими нарядами и потому всю недлю кокетливо приготовлялись къ этому единственному дню, котораго он такъ нетерпливо ожидали въ субботу и о которомъ съ такой неподдльной грустью сожалли въ понедльникъ.
Мужчины, посщавшіе вечера мадамъ Эрбо, далеко не представляли собою того изящества, какое видно было въ женщинахъ: дйствительно, въ большей части двицъ было столько граціи, столько благородства, что можно было подумать, будто-бы он принадлежали къ такъ-называемому высшему обществу. Впрочемъ, это превосходство женскаго пола совершенно забывалось въ единодушной искренней веселости всей молодежи, удерживаемой присутствіемъ почтенныхъ родственниковъ въ границахъ строжайшаго приличія.
Маленькій балъ мадамъ Эрбо достигалъ своей апогеи не въ часъ по полуночи, какъ это бываетъ въ большомъ свт, а въ девять часовъ вечера, шумная, счастливая молодежь уже предавалась полному увлеченію. Почтенная хозяйка въ двнадцать часовъ неумолимо оканчивала свои вечера, заботясь о томъ, что на другой день утромъ ея гости должны были заняться дломъ, кто въ магазин, кто въ пансіон, кто за конторкой лавки.
Грустенъ, невыразимо грустенъ этотъ первый часъ понедльника, особенно въ ту минуту, когда въ вашихъ ушахъ еще раздается торжественный праздничный шумъ! Съ какою скорбью вы думаете о слдующихъ шести дняхъ, дняхъ труда, тоски, досады, неволи…
Но за то, по мр приближенія желаннаго дня, ваше нетерпніе возрастаетъ, сердце бьется, предчувствуя близкую радость… Наконецъ, онъ пришелъ, этотъ день, счастливйшій изъ всхъ… И тогда какое очарованіе объемлетъ вашу душу….
Рдкія, скромныя увеселенія… никогда не отравляетесь вы пресыщеніемъ… трудъ, цною котораго вы покупаетесь, придаетъ вамъ вчную свжесть, всегдашнюю прелесть, вовсе неизвстную для тхъ, которые не знаютъ что такое трудъ, не знаютъ, что такое праздникъ…
Впрочемъ, гости почтенной мадамъ Эрбо по воскресеньямъ не слишкомъ философствовали и оставляли до понедльника вс свои мудрыя соображенія.
Неутомимая молодежь со всмъ увлеченіемъ, со всею искренностью прыгала подъ увлекательные мотивы польки… магическая сила этихъ звуковъ была такъ велика, что даже почтенные старички и ихъ не мене достойныя супруги, игравшіе въ карты или въ лото, не смотря на свой зрлый возрастъ, невольно увлекались ими и покачивали головою на своихъ стульяхъ или отбивали тактъ погами, — что явно свидтельствовало о талант артиста, игравшаго на фортепьяно…
Играла Эрминія.
Уже прошло около мсяца посл первой встрчи съ Жеральдомъ…
Читатель въ-послдствіи узнаетъ, встрчались ли молодые люди посл этой встрчи, начавшейся самымъ грустнымъ, непріятнымъ обстоятельствомъ, и кончившейся самымъ великодушнымъ, самымъ милымъ прощеніемъ.
Герцогиня была одта очень-просто: блдно-синяго цвта кисейное платье стягивало ея стройную талію, на груди былъ приколотъ бантъ изъ розовыхъ лентъ… Точно такой же бантъ красовался и въ ея густыхъ свтлорусыхъ волосахъ… герцогиня были прелестна: легкій румянецъ покрывалъ ея щеки, большіе голубые глаза блистали одушевленіемъ, на алыхъ губкахъ, по концамъ оттненныхъ едва замтнымъ золотистымъ пухомъ, играла неуловимая улыбка и показывала ровный рядъ блыхъ эмалевыхъ зубовъ, двственная грудь красавицы тихо трепетала подъ легкою тканью, какъ-будто стараясь изъ-подъ нея освободиться… маленькая ножка музыкантши, безподобно обутая въ атласный ботинокъ, нескромно выглядывая изъ-подъ кисейнаго платья, съ легкостью била тактъ увлекательной польки…
Въ эту минуту, Эрминія была совершенно счастлива: она наслаждалась тмъ удовольствіемъ, которое доставляла своимъ подругамъ и тмъ увлеченіемъ, съ которымъ он ему предавались… Но это рдкое, великодушное чувство еще недостаточно объясняло ту полноту блаженства, которая придавала чертамъ двушки необыкновенное выраженіе… Казалось, что очаровательное созданіе съ недавняго времени поняло всю свою прелесть, всю возвышенность своего ума, тонкое изящество своего обхожденія… Но она всмъ этимъ не гордилась, нтъ!— она только была счастлива, такъ счастлива, какъ бываетъ счастливъ великодушный богачъ, довольный тмъ, что обладаетъ несметными сокровищами, частицу которыхъ можетъ удлить другому…
Герцогиня, повидимому совершенно преданная польк и танцующимъ, нсколько разъ невольно оборачивалась къ двери, когда слышала, какъ ее отворяли… Потомъ, увидвъ вошедшихъ гостей, она, казалось, упрекала себя за минутное развлеченіе.
Дверь еще разъ отворилась и eine разъ Эрминія бросила въ ту сторону любопытный, почти нетерпливый взглядъ…
Вошедшій былъ Оливье, племянникъ капитана Бернара.
Молодой человкъ не затворилъ за собою двери, какъ-будто-бы ожидая еще кого-то Эрминія это замтила, слегка покраснла и снова взглянула на дверь, но увы! въ нее вошелъ восьмнадцати-лтній юноша, съ простодушною физіономіею, въ яблочнаго цвта перчаткахъ…
Мы не можемъ объяснить, почему при вид этого добраго юноши Эрминія, казалось, пришла въ отчаяніе… она невольно измнила себ, потому-что на губахъ ея выразилась удивительно милая гримаса, а маленькая ножка въ нетерпніи забила съ удвоенной быстротой тактъ…
Полька кончилась. Эрминію окружили, благодарили, хвалили и ангажировали на нсколько кадрилей… Но красавица привела въ отчаяніе всхъ молодыхъ людей, сказавъ, что у нея болитъ нога, что она хромаетъ.
Надо было видть походку, которую приняла герцогиня для оправданія своей лжи… Эту страшную ложь двушка придумала заране, въ ту самую минуту, когда увидла Оливье одного…. Нтъ, никогда раненная голубка не подымала съ такимъ естественнымъ страданіемъ своей маленькой ножки, какъ наша красавица.
Молодые люди, досадуя на непріятный случай, лишавшій ихъ завиднаго наслажденія танцовать съ герцогиней, наперерывъ предлагали интересной больной свои руки… Эрминія имла жестокость предпочесть имъ помощь старшей дочери мадамъ Эрбо, и ушла съ ней въ спальную и отдохнуть и освжиться, какъ говорила она, потому-что окна этой комнаты выходили въ маленькій садикъ капитана Бернара.
Едва только герцогиня и Ортанса Эрбо успли оставить залу, въ нее вошли мадмуазель де-Бомениль и мадамъ Ленэ.
Богатйшая наслдница во всей Франціи была одта чрезвычайно просто, въ бломъ кисейномъ плать и въ шелковомъ свтлоголубаго цвта шарф. Дв пряди густыхъ волосъ оттняли ея кроткое, грустное лицо.
Мадмуазель де-Бомениль вошла ни кмъ незамченная, хотя въ это время не танцовали…
Эрнестина была нехороша, но и не дурна… поэтому-то на нее и не обратили ни малйшаго вниманія.
Пріхавъ на вечеръ мадамъ Эрбо именно съ намреніемъ наблюдать за впечатлніемъ, какое она могла произвести, молодая двушка сравнила этотъ пріемъ съ шумной предупредительностью, которою она не разъ была окружаема при своемъ появленіи въ многихъ обществахъ…
Не смотря на свою бодрость и ршительность, бдняжка была больно уязвлена, ея сердце сжалось… Слова мосьё де-Мэльфора стали оправдываться на самомъ дл…
— Тамъ, думала Эрнестина, — гд являлась я, знали мое имя, обращали вниманіе на меня только какъ на богатую наслдницу… богатству обязана я всей этой предупредительностью…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мадамъ Ленэ подвела Эрнестину къ хозяйк.
Въ эту минуту Ортанса, ушедшая съ Эрминіей, взглянула въ залу и сказала:
— Я должна тебя оставить, милочка!.. вонъ, посмотри, къ намъ вошли гости… Это одна изъ подругъ матушки… она сегодня утромъ просила у нея позволенія представить ей одну молодую двушку, свою родственницу… ты понимаешь, что я должна…
— Иди, или скорй, отвчала герцогиня: — ты хозяйка…
Эрминія была отчасти довольна тмъ, что осталась одна… въ эту минуту.
Ортанса подошла къ матери, которая встртала Эрнестину чрезвычайно привтливо, какъ родственницу мадамъ Ленэ.
— Вотъ сейчасъ разскажу вамъ, моя милая, сказала мадамъ Эрбо, обращаясь къ Эрнестин: — какъ мы проводимъ вечера… двушки танцуютъ съ молодыми людьми въ столовой… мы, старушки, играемъ въ лото, вонь въ той комнат… Каждый веселится но своему возрасту и вкусу. Ортанса, проводи мадмуазель Эрнестину въ столовую… а вы, душа моя, прибавила хозяйка, обращаясь къ мадамъ Ленэ: — идите-ка со мной, мы засядемъ играть… вдь вы, я знаю, большая охотница!…
Гувернантка не знала можно ли ей оставить мадмуазель де-Бомениль, но увидавъ взглядъ своей госпожи, она повиновалась и ушла… Эрнестина осталась съ Ортансой.
Это представленіе произошло, какъ мы сказали, въ промежутк между полькой и кадрилью.
Молодой живописецъ, прекрасный музыкантъ, замнилъ герцогиню за фортепьяно… Кадриль раздался и танцующіе начали становиться по мстамъ.
Двицы Эрбо, въ качеств дочерей хозяйки дома, не долго дожидались танцоровъ… Впрочемъ, об он были прелюбезныя и прехорошенькія двушки… Оливье, въ блестящемъ мундир, котораго одного уже достаточно было, чтобъ отличить молодаго человка отъ всхъ другихъ мужчинъ, еслибы даже онъ и не отличался прекрасной наружностью, Оливье, говоримъ мы, подошелъ къ Ортанс и сказалъ:
— Вы, конечно, позабыли, мадмуазель, что эта кадриль принадлежитъ мн… Пойдемте же, займемъ мста.
— Сію минуту, мосьё Оливье, отвчала Ортанса, подводя Эрнестину къ дивану, на которомъ уже сидло нсколько двицъ.
— Извините, что я оставляю васъ, прибавила мадмуазель Эрбо, обращась къ Эрнестин:— я ангажирована на эту кадриль… садитесь, пожалуйста, здсь… Я уврена, что васъ сейчасъ ангажируютъ.
— О, прошу васъ, мадмуазель, возразила Эрнестина:— не заботьтесь обо мн..
Акорды музыки раздались снова… Ортанса пошла къ своему танцору. Мадмуазель де-Бомениль сла на диванъ.
Съ этой минуты, такъ-сказать, началось испытаніе, на которое съ такой неустрашимостью ршилась Эрнестина. Подл нея сидло пять или шесть двицъ, которыя, сказать правду, отличались мене другихъ своей красотой и потому скромно ожидали приглашенія на кадриль, точно такъ же какъ и мадмуазель де-Бомениль. Это не были царицы бала, красавицы, которыхъ толпа наперерывъ ангажируетъ заране…
По тому ли, что подруги Эрнестины были красиве ея, потому ли, что он были лучше и съ большимъ блескомъ одты, ихъ ангажировали одну за другой, а она осталась незамченной.
Ту же участь раздляла съ нею еще одна двушка, впрочемъ, очень дурная собой.
Вдругъ раздались слова:
— Нужно визави, скоре визави!…
Танцоръ, принявшій на себя обязанность пополнить хореграфическую ошибку, былъ именно толстый юноша въ перчаткахъ яблочнаго цвта. Простодушный толстякъ, увидавъ издали двухъ искомыхъ двицъ, подбжалъ ангажировать одну изъ нихъ, но вмсто того, чтобы сдлать выборъ скоре, и по-крайней-мр не оскорбить ту, которая ему не понравилась, неловкій Парисъ нсколько секундъ смотрлъ то на ту, то на другую и наконецъ ршился ангажировать сосдку мадмуазель де-Бомениль… Вроятно, избранная обязана была своимъ преимуществомъ румянымъ щекамъ и черезъ-чуръ обозначавшимся двумъ полушаріямъ. Трудно выразить странную грусть, которая терзала сердце мадмуазель де-Бомениль въ эту минуту… Пусть это было чувство чисто-дтское, но бдняжка страдала, горько страдала…
Эрнестина, видя, какъ ангажировали молодыхъ двицъ одну за другою, по врожденной скромности объясняла себ это преимущество… Но по-мр-того, какъ сидвшія вмст съ нею одна за другою становились на мста, а на нее еще никто не обратилъ вниманія, ея печаль, ея безпокойство увеличивались. Когда же, наконецъ, и послдняя изъ нихъ, дурная собой, была ангажирована, бдная Эрнестина потеряла всю свою бодрость…
— Увы! подумала она:— ужь если я не могу выдержать сравненія ни съ одною изъ этихъ двушекъ, даже съ тою, которую ангажировали посл всхъ, стало-быть, никому не могу нравиться… Стало-быть, т, которые убждаютъ меня въ противномъ, говорятъ это только изъ корыстолюбивыхъ интересовъ…. Да! вс эти двицы, предпочтенныя мн, могутъ быть совершенно уврены, что это предпочтеніе искренно, безразсчетно… Никакое горькое сомнніе не можетъ отравлять ихъ невиннаго торжества… О, никогда, никогда не знать мн даже этого ничтожнаго счастія!..
При этихъ мысляхъ, волненіе мадмуазель де-Бомениль было такъ сильно, что ей стоило огромныхъ усилій удержать потокъ слезъ, который, казалось, такъ и хотлъ вырваться изъ глазъ бдной сиротки.
Но если эти слезы остановились, на блдномъ лиц двушки тягостное чувство скорби такъ ярко выразилось, что его тотчасъ же замтили два великодушныя сердца…
Въ то время, какъ Эрнестина была погружена въ свою грустную думу, кадриль кончилась. Оливье и Ортанса, танцевавшіе какъ разъ противъ Эрнестины, остались и посл кадрили на томъ же мст.
Молодой человкъ вдругъ нечаянно взглянулъ на диванъ, на которомъ Эрнестина сидла одна… онъ тотчасъ замтилъ грустное выраженіе ея физіономіи. Это его тронуло…
— Скажите, пожалуйста, мадмуазель, спросилъ онъ у Ортансы: — кто эта молодая двица, вонъ, что сидитъ одна на диван?.. какъ она грустна… Мн кажется, я еще ни разу не видалъ ее у васъ…
— Да, мосьё Оливье, эту двицу сегодня въ первый разъ представила маменьк одна изъ ея знакомыхъ…
— Она нехороша собой… Она никого здсь не знаетъ… но этому ея и не ангажировали… Бдняжка, я думаю, ей очень-скучно…
— Еслибъ я не была ангажирована вами, мосьё Оливье, и еслибы сестра тоже не общала танцевать эту кадриль,— кто-нибудь изъ насъ остался бы съ этой двушкой, но…
— Понимаю, мадмуазель, возразилъ молодой человкъ: — вы должны помогать матушк… но я теперь… я ангажирую эту бдняжку на первую же кадриль… Право, жалко видть ее одну-одинехоньку…
— Какъ вы добры, мосьё Оливье, благодарю васъ и за себя и за маменьку… вы сдлаете доброе дло…
Черезъ нсколько минутъ посл этого, Эрминія, остававшаяся одна въ спальной, вошла въ залу. Она подошла къ мадамъ Эрбо и, опершись на спинку кресла, заговорила съ ней. Вдругъ она взглянула въ дверь и увидала Эрнестину.
— Ахъ, Боже мой, воскликнула герцогиня: — посмотрите, какъ печальна та двица, что сидитъ на диван.
Мадамъ Эрбо подняла глаза и взглянула въ ту сторону, куда указывала ей Эрминія.
— Эту молодую двицу мн представила сегодня одна изъ моихъ подругъ…отвчала мадамъ Эрбо:— что прикажете длать?.. Наша новая гостья никого здсь не знаетъ… и между нами сказать, она нехороша собой… Не удивительно, что ее никто не ангажируетъ…
— Но бдняжк все-таки нельзя же весь вечеръ оставаться одной… къ-счастію, я сегодня хромаю. Я пойду, постараюсь развлечь незнакомку.
— Ахъ вы, моя красавица, всегда такая добрая, — возразила улыбаясь мадамъ Эрбо: — вы обо всемъ подумаете… Благодарю васъ… Ортанса и Клара должны танцовать вс кадрили… а этой бдняжк, какъ кажется, не прійдется протанцовать ни одной…
— О, что касается до этого, сказала Эрминія: — такъ не безпокойтесь… я съумю вывести ее изъ непріятнаго положенія…
— Что жъ вы сдлаете, моя красавица?
— О, это мой секретъ, отвчала герцогиня.
И она пошла прихрамливая… лгунья, къ дивану, на которомъ сидла одна только мадмуазель де-Бомениль.

II.

Мадмуазель де-Бомениль, увидавъ Эрминію, была такъ поражена удивительною красотой ея, что не замтила притворнаго хроманія, къ которому герцогиня нарочно принудила себя, чтобы не танцовать въ этотъ вечеръ… Если читатель еще не догадался, почему герцогиня отказалась отъ танцевъ, онъ узнаетъ въ-послдствіи причину этого отказа, очень-рдкаго въ молодой двушк.
Каково же было удивленіе Эрнестины, когда герцогиня сла подл нея и чрезвычайно ласково сказала ей:
— Мадамъ Эрбо поручила мн, если вы позволите, посидть съ вами, замнить подл васъ ея дочерей.
— Наконецъ, по-крайней-мр, сжалились надо мной, подумала Эрнестина съ горечью.
Но голосъ Эрминіи былъ такъ сладокъ, такъ привтливъ, ея прекрасное лицо такъ кротко, такъ ласково улыбалось, что Эрнестина тотчасъ же упрекнула себя за горькую мысль, которая на минуту мелькнула въ ея ум.
— Благодарю васъ, мадмуазель, сказала она:— благодарю также и мадамъ Эрбо, что вы и она такъ безпокоитесь обо мн… Но я, право, боюсь удерживать васъ, боюсь лишить васъ удовольстія…
— Танцовать? перебила герцогиня улыбаясь:— увряю васъ, мадмуазель… у меня сегодня ужасно болитъ нога, и я не могу танцовать… но за это лишеніе мн пріятно быть съ вами…
— Вы слишкомъ добры, мадмуазель… Право, вы приводите меня въ смущеніе.
— Помилуйте, я длаю то же, что и вы сдлали бы для меня, еслибъ увидали меня одну, какъ это всегда случается съ тми, кто въ первый разъ бываетъ въ незнакомомъ обществ.
— Я не думаю, возразила улыбаясь Эрнестина: — я не думаю, чтобы вы остались одн, даже появившись гд-нибудь дйствительно въ первый разъ…
— О, полноте, полноте… вотъ вы такъ въ-самомъ-дл приводите меня въ смущеніе… вашимъ комплиментомъ…
— Увряю васъ, я говорю то, что думаю, отвчала мадмуазель де-Бомениль такъ простодушно, что герцогиня была тронута этой искренней, неподдльной похвалою.
— Въ такомъ случа, я очень вамъ благодарна за вашу откровенную любезность… я врю вамъ… не сомнваюсь, что вы говорите отъ души… но скажите, пожалуйста, какъ вы находите нашъ маленькій балъ…
— Онъ прекрасенъ…
— Не правда ли? Какъ вс веселятся, какъ вс одушевлены… Но что прикажете длать?.. Въ недл только одно воскресенье… и потому для всхъ насъ удовольствіе дйствительно длается удовольствіемъ, между-тмъ, какъ, можетъ-быть, для многихъ, какъ говорятъ, оно служитъ занятіемъ, и еще занятіемъ самымъ томительнымъ… Они пресыщены всмъ, они не знаютъ, что выдумать для развлеченія…
— И вы думаете, что эти люди по-крайней-мр веселятся? спросила Эрнестина.
— Не думаю… мн кажется, что нтъ ничего скучне подобнаго рода удовольствій… вдь они придумываются… пріискиваются…
— О да! грустно искать радости, такъ же грустно, какъ грустно искать истинной привязанности, когда насъ никто не любитъ, — невольно воскликнула Эрнестина, уступая порыву своихъ печальныхъ размышленій.
Когда мадмуазель де-Бомениль произносила эти слова, голосъ ея былъ такъ трогателенъ, въ чертахъ ея лица было столько меланхолической грусти, что это тронуло Эрминію до глубины души.
— Бдняжка! подумала герцогиня:— вроятно, ея не любятъ родные… вроятно, оскорбленіе, которое она чувствуетъ, видя себя оставленною всми, незамчаемою ни кмъ, огорчаетъ ее… Она сидла здсь одна, она, можетъ-быть, замтила какія-нибудь насмшки, надъ собою.
Случай заставилъ Эрминію убдиться въ томъ, что она подозрвала.
Молодая краснощекая двица и ея кавалеръ въ перчаткахъ яблочнаго цвта, танцуя, очутились какъ-разъ противъ Эрнестины, и герцогиня замтила взглядъ оскорбительнаго сожалнія, который предпочтенная съ торжествомъ бросила на мадмуазель де-Бомениль.
Эрнестина тоже замтила этотъ взглядъ и сердце ея сжалось… ей казалось, что для всхъ она служила предметомъ насмшливой жалости… Читатель пойметъ признательность, которую бдная сиротка чувствовала къ Эрминіи, когда послдняя, понимая ея тягостное положеніе, вдругъ, улыбаясь, спросила:
— Вы конечно позволите мн обращаться съ вами по-дружески?..
— Сдлайте одолженіе!.. отвчала мадмуазель де-Бомениль.
— Мн кажется здсь слишкомъ-жарко… Пойдемте лучше въ комнату мадамъ Эрбо.
— О, благодарю васъ, мадмуазель, воскликнула Эрнестина, быстро вставая и поднявъ на Эрминію кроткіе глаза, въ которыхъ блеснули дв яркія слезинки: — благодарю васъ! повторила она шопотомъ.
— За что же вы благодарите меня? спросила съ удивленіемъ герцогиня, подавая ей руку: — напротивъ, я должна благодарить васъ, потому-что для меня вы соглашаетесь оставить залу…
— Перестаньте… возразила Эрнестина въ волненіи: — я поняла васъ…
Объ двушки, рука-объ-руку, пошли въ спальную мадамъ Эрбо, гд никого не было.
— Теперь мы одни сказала Эрминія: — скажите мн, пожалуйста, за что вы благодарили меня?..
— Мадмуазель, перебила Эрнестина:— вы великодушны, стало-быть, вы и откровенны?..
— О, искренность мое достоинство или мой порокъ, отвчала герцогиня улыбаясь:— но къ чему этотъ вопросъ?..
— Въ ту минуту, когда вы пригласили меня войдти сюда, подъ предлогомъ будто-бы въ зал слишкомъ-душно, вы послушались вашего добраго сердца, вы подумали: ‘эта бдная двушка оставлена всми… ея не ангажируютъ, потому-что она нехороша собой… она остается въ зал предметомъ насмшекъ… она страдаетъ отъ этого униженія… Я избавлю ее, уведу отсюда подъ какимъ нибудь предлогомъ’. Неправда ли, вы такъ думали? прибавила мадмуазель де-Бомениль, на этотъ разъ не скрывая слезъ, которыя потекли по ея щекамъ: — признайтесь, что я угадала…
— Да, это правда, отвчала Эрминія съ своей обыкновенной прямотой: — отчего же мн не признаться въ томъ участіи, которое внушало мн ваше положеніе…
— Еще разъ благодарю васъ, сказала Эрнестина, пожимая руку герцогини:— еслибъ вы знали, какъ я счастлива, довольна искренностью словъ вашихъ…
— А вы, мадмуазель, возразила Эрминія: — вы тоже не знаете, какъ давиче вы меня обидли… видители, я съ вами откровенна.
— Я обидла васъ?..
— Да… Помните, когда я сказала вамъ, что грустно пріискивать, придумывать удовольствія, вы отвчали мн, что это такъ же грустно, какъ искать искренней привязанности, когда насъ никто не любитъ… Вашъ голосъ сжалъ мое сердце…
— Мадмуазель… возразила Эрнестина въ смущеніи.
— О, да! говоря эти слова, вы глубоко страдали, вы были уязвлены… Не отрицайте… вдь я подала же вамъ примръ откровенности…
— И я буду неблагодарна, если не захочу слдовать вашему примру…
— Въ такомъ случа, сказала нершительно Эрминія: — позвольте мн сдлать вамъ одинъ вопросъ… но умоляю васъ, не приписывайте его нескромному любопытству… вроятно, въ вашемъ семейств вы не нашли той дружеской, искренней привязанности, которой вы такъ желаете?
— Я сирота… отвчала мадмуазель де-Бомениль такимъ трогательнымъ голосомъ, что Эрминія затрепетала.
— Сирота! воскликнула герцогиня.— Сирота!.. Увы… теперь я васъ понимаю, потому-что и я…
— Вы тоже сирота?..
— Да!
— Какое счастіе!.. быстро вскричала Эрнестина.
Но вдругъ, подумавъ, что это невольное восклицаніе могло показаться нсколько страннымъ Эрминіи, мадмуазель де-Бомениль прибавила:
— Простите меня, мадмуазель, простите… я…
— Наконецъ, я тоже васъ угадала, перебила герцогиня съ несравненной улыбкой:— какое счастіе! сказали вы. Говоря это, вы думали вотъ что: ‘она знаетъ, какъ грустна судьба сироты… и, можетъ-быть, она меня полюбитъ… можетъ-быть, въ ней я найду ту привязанность, которой ни въ комъ не встрчала’.. Не такъ ли, прибавила Эрнестина и въ свою очередь протянула руку Эрминіи:— видите ли, я тоже угадала вашу мысль…
— О, да! отвчала мадмуазель де-Бомениль: — вы были такъ добры ко мн, вы кажетесь мн такой откровенной, что, право, я хотла бы пріобрсти вашу дружбу… Но таково только мое честолюбіе… я не смю и думать о надежд, прибавила робко Эрнестина:— вдь вы меня почти не знаете…
— А вы, разв меня больше знаете?…
— Нтъ, но вы… большая разница!..
— Почему же?
— Да я уже вамъ и такъ обязана и еще разъ обращаюсь съ просьбой…
— Почему же вы думаете, что я не буду счастлива, если пріёму вашу дружбу?.. Вы внушаете мн полное участіе… сказала Эрминія, которую до глубины души тронуло положеніе Эрнестины.
Но вдругъ она задумалась и прибавила:
— Не странно ли это?..
— Что такое, мадмуазель? спросила съ безпокойствомъ Эрнестина, пораженная необыкновенно серьёзнымъ выраженіемъ, которое приняло лицо герцогини.
— Едва прошло полчаса, какъ мы познакомились… я не знаю вашего имени, вы не знаете моего… и между-тмъ, мы говоримъ откровенно и доврчиво…
— Ахъ, Боже мой, мадмаузель, воскликнула Эрнестина почти умоляющимъ голосомъ:— почему же вы удивляетесь быстрому рожденію этой привязанности, этой довренности между благодтелемъ и одолженнымъ… Ничто такъ не сближаетъ, какъ участіе со стороны одного и благодарность со стороны другаго.
— О, я обязана согласиться съ вами, возразила герцогиня, улыбаясь съ нжностію: — мн хочется врить вамъ, чтобъ не принимать вашихъ доказательствъ…
— Но мои доказательства дйствительны, отвчала Эрнестина, ободренная первымъ успхомъ и надясь передать свои убжденія Эрминіи:— да, притомъ, одинаковость нашего положенія должна еще боле сблизить насъ… Мы об сироты… Въ самомъ этомъ слов уже таится внутренняя связь двухъ душъ…
— О, да! воскликнула герцогиня, сжимая руки мадмуазель де-Бомениль:— эта связь, это сочувствіе тмъ боле драгоцнны, что у насъ нтъ другихъ связей…
— Стало-быть… сказала Эрнестина:— когда-нибудь вы подарите меня вашей дружбой?..
— Давиче, отвчала герцогиня:— я была тронута вашимъ положеніемъ… теперь мн кажется, что я люблю васъ… Я вижу, что у васъ доброе сердце…
— Еслибъ вы знали, какъ отрадны для души моей ваши слова… клянусь вамъ, мадмуазель, я съумю быть благодарной…
На минуту остановившись, Эрнестина продолжала:
— Мадмуазель… Нтъ, мн кажется, что съ этой минуты я не въ состояніи такъ называть васъ…
— Мн тоже трудно отвчать вамъ такимъ же церемоннымъ тономъ… называйте меня просто Эрмніей… и я буду называть васъ…
— Эрнестиной…
— Эрнестиной!.. быстро воскликнула герцогиня, вспомнивъ, что дочь графини де-Бомениль, ея сестра, носила то же имя: — васъ зовутъ Эрнестиной… Вы сейчасъ говорили о сочувствіи, о внутренней связи между нами… вотъ еще одна причина этой связи…
— Какъ такъ?..
— У одной особы, которую я уважала и любила… была дочь, тоже Эрнестина…
— Ну, такъ вотъ, видите ли, Эрминія, сколько причинъ заставляютъ насъ любить другъ друга… и такъ, мы друзья… я сейчасъ же воспользуюсь моимъ положеніемъ и замучу васъ множествомъ вопросовъ, одинъ другаго нескромне…
— Я тоже…
— Прежде всего скажите мн, Эрминія, чмъ вы занимаетесь?
— Я даю уроки пнія и музыки…
— Какъ же счастливы ваши ученицы… вдь, я знаю, вы непремнно очень добры къ нимъ…
— Вовсе нтъ… я очень строга… весело возразила герцогиня:— но вы, Эрнестина, вы что же длаете?
— Я? воскликнула мадмуазель дв-Бомениль въ смущеніи: — я вышиваю шерстью…
— Достаточно ли у васъ работы, моя милая? спросила Эрминія почти съ родительской заботливостью:— въ это время года обыкновенно бываетъ очень-мало заказовъ подобныхъ работъ…,
— Я недавно еще пріхала сюда изъ… провинціи къ моей родственниц, отвчала въ смущеніи Эрнестина: — по-этому, мн еще не удалось чувствовать недостатка въ работ…
— Во всякомъ случа, перебила герцогиня: — если у васъ не будетъ работы, я надюсь достать вамъ, милая Эрнестина.
— Вы? какимъ же образомъ?..
— Я тоже… иногда вышиваю по заказамъ… между друзьями можно говорить откровенно… Иногда мн случалось не имть уроковъ… и тогда вышиванье служило мн средствомъ къ моему существованію… Въ магазин были очень довольны моей работой и потому я въ хорошихъ сношеніяхъ съ хозяевами… Я уврена, что по моей рекомендаціи вамъ всегда дадутъ работу…
— Но если вы, Эрминія, вышиваете сами, такъ зачмъ же будете лишать себя работы въ мою пользу… Не дай Богъ, но еслибъ ваши уроки прекратились, сказала Эрнестина, глубоко тронутая великодушнымъ предложеніемъ Эрминіи: — что вы тогда станете длать?..
— О, у меня есть еще и другія средства, возразила гордая двица: — я гравирую ноты… главное въ томъ, что я могу вамъ достать работу… Вы, конечно, знаете, что для насъ, бдныхъ людей, живущихъ только своими трудами, еще недостаточно имть добрую волю и терпніе, надо наидти занятіе…
— Разумется… это очень трудно… Но какъ быть въ такомъ случа!.. съ грустью воскликнула мадмуазель де-Бомениль, въ первый разъ подумавъ о печальной участи многихъ бдныхъ двушекъ. Она думала, что и ея новая подруга тоже, вроятно, не разъ бывала въ затруднительномъ положеніи, о которомъ говорила.
— Да, меланхолически возразила Эрминія:— тяжело, горько видть себя безъ всякой работы… тутъ ничего не помогутъ ни добрая воля, ни терпніе… ничто… ничто… Поэтому-то я и хочу, милая Эркестина, доставить вамъ вс средства, чтобы вы никогда не знали печали… Но скажите, гд вы живете… Я зайду къ вамъ, когда пойду на уроки… если только ваша квартира не слишкомъ-далеко оттуда, куда я хожу… вы не знаете, какъ для меня дорого время.
Смущеніе мадмуазель де-Бомениль достигло высшей степени, тмъ боле, что бдная двушка должна было прибгнуть ко лжи. Однакожь, черезъ минуту она отвчала:
— Видите, моя милая Эрминія, я была бы очень рада видть васъ у себя, но моя родственница…
— Бдняжка… я понимаю… быстро сказала герцогцня: — вы живете не у себя… можетъ-быть, ваша родственница заставляетъ васъ глубоко чувствовать это…’
— О, да! воскликнула Эрнестина, совершенно довольная этимъ извиненіемъ: — моя родственница не то, чтобы зла, но она сердитая, сварливая женщина… вчно бранится со всми… право, я боюсь, чтобъ…
— Довольно, довольно, возразила Эрминія улыбаясь: — если она бранчива и криклива, такъ не видать ей меня въ своемъ дом… Въ такомъ случа, Эрнестина, когда у васъ будетъ время, заходите ко мн…
— Я только что хотла васъ просить объ этомъ… о, какъ я буду довольна, счастлива, когда прійду къ вамъ…
— Вы увидите, какая у меня хорошенькая комнатка!.. сказала герцогиня, но, подумавъ, что, можетъ-быть, жилище ея новой подруги было не такъ хорошо, какъ ея, она прибавила:
— Я говорю, что моя комнатка премиленькая… это значитъ, что она очень… проста…
Мадмуазель де-Бомениль уже отъискала, такъ сказать, ключъ къ сердцу и сказала ей улыбаясь:
— Будьте откровенны, Эрминія…
— Въ чемъ?
— Ваша комнатка прекрасна, я знаю… и вы оговорились, боясь огорчить меня… вы подумали, что моя бранчивая родственница, вроятно, не дала мн такой хорошенькой комнатки, какъ ваша…
— Послушайте, Эрнестина, возразила смясь Эрминія: — да вы право, преопасная двица, особенно для тхъ, у кого есть секреты… вы все угадываете…
— Ну, такъ и есть… я была уврена, что ваша комнатка чудесна… За то, какъ мн пріятно будетъ увидать ее…
— Не говорите такъ, скажите лучше просто: Эрминія, въ такой-то день я пріиду къ вамъ выпить съ вами утромъ чашку молока…
— Отъ всего сердца готова сказать это…
— А я отъ всего сердца принимаю ваше общаніе.— Только пожалуйста, приходите до десяти часовъ, потому-что съ десяти начинаются уроки… Ну, такъ когда же вы прійдете, Эрнестина?..
Мадмуазель де-Бомениль снова смутилась, но провидніе, въ лиц стройнаго красавца Оливье, вывело ее на, этотъ разъ изъ затрудненія.
Врный великодушному общанію, которое онъ далъ мадмуазель Эрбо, милый молодой человкъ пришелъ изъ состраданія ангажировать Эрнестину на слдующую кадрилъ.
Поклонясь Эрминіи почтительно и вмст дружески, Оливье вжливо поклонился Эрнестин и сказалъ:
— Позвольте мн, мадмуазель, имть честь протанцовать съ вами слдующую кадриль?

III.

Мадмуазель де-Бомениль была очень-удивлена неожиданнымъ приглашеніемъ Оливье. Молодая двушка поняла, что это приглашеніе было приготовлено заране, потому-что въ настоящую минуту она сидла не въ танцевальной зал… она не знала, что отвчать… вдругъ Эрминія, замтивъ ея нершительность, сказала:
— Мосьё Оливье, я принимаю ваше приглашеніе во имя мадмуазель Эрнестины… она, право, способна лишить васъ удовольствія танцовать съ ней, и готова просидть цлый вечеръ со мной…
— Если ужь мадмуазель Эрминія приняла за меня ваше приглашеніе, отвчала Эрнестина: — стало-быть, мн остается только послдовать ея примру…
Оливье поклонился, и, обращаясь къ герцогин, сказалъ:
— Очень-жаль, что я пришелъ слишкомъ-поздно… во-первыхъ, потому-что вы, мадмуазель, боле не играете на фортепьяно… и, во-вторыхъ, потому-что вы сегодня не танцуете…
— Да, въ-самомъ-дл, мосьё Оливье, вы сегодня пришла что-то очень-поздно… кажется, ужь въ конц послдней польки, которую я играла…
— Да, мадмуазель, вы видите во мн жертву терпнія и неакуратности одного моего друга, который хотлъ прійдти сюда вмст со мною…
При этихъ словахъ, Оливье внимательно посмотрлъ на Эрминію, которая слегка покраснла и потупила глаза.
— Но этотъ другъ не пришелъ, прибавилъ молодой человкъ.
— Можетъ-быть, онъ боленъ?.. спросила герцогиня притворно равнодушнымъ тономъ:— хотя, повидимому, она очень безпокоилась.
— Нтъ, мадмуазель… онъ совершенно здоровъ… я его видлъ… кажется, его удержала мать… онъ повинуется во всемъ ея вол…
Эти слова Оливье, казалось, разсяли легкое облако, которое почти въ-продолженіе всего вечера омрачало чело герцогини, и она весело сказала:
— Въ такомъ случа, мосьё Оливье, вы несправедливо браните вашего друга… его отсутствіе очень извинительно…
— Я нисколько не браню его, мадмуазель… я только сожалю, что онъ не пришелъ сюда, потому-что сегодняшній вечеръ прекрасенъ… и мн досадно, что я по его милости поздно пришелъ… Я гораздо-ране воспользовался бы удовольствіемъ танцовать съ мадмуазель Эрнестиной…
Вдругъ раздались звуки кадрили и послышались слова: ‘по мстамъ, по мстамъ’.
— Не угодно ли, мадмуазель?.. сказалъ Оливье, вжливо подавая руку Эрнестин.
Молодая двушка встала.
Вдругъ Эрминія удержала ее за руку и тихонько шепнула:
— Постойте, Эрнестина, я поправлю вашъ шарфъ… онъ откололся.
И герцогиня съ милой заботливостью поправила некрасивую складку на шарф Эрнестины, приколола его булавкой, которую вынула изъ своего пояса, обдернула ея платье, словомъ, оказала своей новой подруг вс т маленькія услуги, которыми дв добрыя сестры обмниваются между собою.
— Теперь, мадмуазель, сказала Эрминія съ комической важностью:— я позволяю вамъ идти танцовать… но смотрите, веселитесь отъ души!..
Мадмуазель де-Бомениль была такъ глубоко тронута милымъ вниманіемъ герцогини, что поспшила поцловать се въ щеку и тихонько сказала:
— Благодарю васъ… тысячу разъ благодарю…
И счастливая… со смерти матери въ первый разъ, Эрнестина взяла руку Оливье и пошла въ залу.
Молодой человкъ, обладая привлекательной наружностью, знакомый съ мужчинами, любезный съ женщинами, имлъ огромный успхъ въ обществ мадамъ Эрбо, тмъ боле, что красивый гусарскій мундиръ, украшенный крестомъ, кровью купленнымъ, придавалъ его наружности еще боле блеска. Поэтому Эрнестина, явившись въ залу объ-руку съ нимъ, тотчасъ же встртила много ревнивыхъ глазъ, которые обратились на нее съ досадою.
Самыя недальновидныя женщины съ рдкой проницательностью замчаютъ то впечатлніе, которое он производятъ на другихъ женщинъ. У мадмуазель де-Бомениль къ этой проницательности присоединялась еще твердая ршимость наблюдать надъ всмъ, поэтому она тотчасъ замтила завистливые взгляды, которые привлекло на нее преимущество, отданное ей молодымъ человкомъ. Признательность Эрнестины къ нему еще боле усилилась. Она не сомнвалась, что Оливье отъ доброты души хотлъ отмстить за тягостное, почти оскорбительное невниманіе, которое оказывали ей.
Это чувство благодарности расположило двушку быть съ молодымъ человкомъ не такъ осторожной, какъ, можетъ-быть, требовало положеніе, въ которомъ она находилась. Довріе ея къ Оливье еще боле основывалось на дружескомъ обхожденіи съ нимъ Эрминіи. Эрнестина ршилась довести до конца испытаніе, которому она хотла заране подвергнуть себя.
Оливье, общая Ортанс Эрбо ангажировать мадмуазель де-Бомениль, дйствительно повиновался только своему доброму сердцу, потому-что, увидавъ ее издали, онъ нашелъ бдную двушку почти дурною, онъ не зналъ ея, не зналъ, глупа ли она или умна… Поэтому молодой солдатъ былъ очень доволенъ, что могъ найдти предметъ для разговора съ Эрнестиной о дружб, которая, какъ ему показалось, связывала ее съ Эрминіей.
— Вы знаете мадмуазель Эрминію, сказалъ онъ, по окончаніи первой фигуры кадрили:— не правда ли, она предобрая, премилая двушка?..
— Я то же думаю, хотя сегодня только въ первый разъ вижу мадмуазель Эрминію.
— Въ первый разъ?..
— Васъ удивляетъ наша быстро-возникшая дружба, не такъ ли? Но что прикажете длать?.. Иногда богачи бываютъ великодушне бдняковъ… не дожидаются, пока ихъ попросятъ, а благодтельствуютъ заране… Такъ поступила сегодня Эрминія со мною…
— Понимаю, мадмуазель… вы не знаете здсь никого и мадмуазель Эрминія…
— Увидавъ меня одну, подошла ко мн… Впрочемъ, это должно удивлять васъ мене, чмъ кого-либо другаго…
— Почему же, мадмуазель?
— А потому-что вы сами, подобно Эрминіи, отвчала Эрнестина улыбаясь: — уступили, въ-отношеніи ко мн, чувству состраданія…
— Состраданія… какое выраженіе!..
— Оно совершенно справедливо…
— Напротивъ…
— Ну, полноте, сознайтесь… мн кажется, вы человкъ откровенный, всегда говорите правду…
— Послушайте, мадмуазель, возразилъ Оливье, тоже улыбаясь: — позвольте мн сдлать слдующее сравненіе… Разв это состраданіе, если я сорвалъ забытый, незамченный другими цвтокъ…
— Скажите лучше — брошенный…
— Пусть такъ, если ужь вамъ это угодно…
— Ну то-то и есть…
— Но что жь это доказываетъ, если не грубый, необразованный вкусъ того, кто предпочелъ, на-примръ, маленькой, скромной фіалк огромный цвтъ краснаго мака?..
И Оливье съ насмшливымъ видомъ указалъ на толстую красавицу, которая была предпочтена Эрнестин, и которой черезъ-чуръ розовыя щеки имли большое сходство съ дикимъ макомъ…
Мадмуазель де-Бомениль не могла не улыбнуться при этомъ сравненіи.
— Однакожь, сказала она: — какъ ни любезенъ вашъ отвтъ, я все-таки, остаюсь при своемъ убжденіи…
— При какомъ?..
— Я уврена, что вы изъ жалости ангажировали меня, и изъ жалости же не хотите мн сознаться въ этомъ…
— Вы хотите, чтобъ я былъ съ вами откровененъ… Дйствительно, откровенность во всякомъ случа лучше комплиментовъ…
— Вотъ этого-то я именно и желаю…
— Въ такомъ случа, мадмуазель, я скажу вамъ всю правду… когда я увидалъ, что васъ никто не ангажировалъ, я только подумалъ, что вамъ должно быть очень-скучно и далъ себ слово танцовать съ вами слдующую же кадриль… Вотъ истина… вы сами хотли того…
— О, да, мосьё, и я благодарю васъ… Еслибъ я смла…
— Не церемоньтесь, мадмуазель, что вамъ угодно?..
— Нтъ, это невозможно… Хотя вы и откровенны, хотя вы и уврены, что я люблю истину и не оскорбляюсь ею, но ваша откровенность все-таки иметъ нкоторые предлы…
— Никакихъ, кром тхъ, которые вамъ угодно будетъ положить самимъ…,
— Въ-самомъ-дл…
— Даю вамъ слово.
— Видите ли… вопросъ, который я хочу вамъ сдлать, можетъ. показаться вамъ страннымъ, можетъ-быть, дерзкимъ…
— Ну, тогда я просто скажу вамъ, что онъ страненъ или дерзокъ…
— Право, я не смю…
— А-га, мадмуазель… сказалъ молодой человкъ, улыбаясь,— вотъ и вы тоже боитесь… откровенности…
— Нтъ, я страшусь за вашу искренность… она должна быть совершенна…
— Будьте покойны, мадмуазель, я отвчаю за себя…
— Скажите мн… какова я кажусь вамъ?
— Мадмуазель!.. прошепталъ въ смущеніи Оливье, не ожидавшій такого внезапнаго, затруднительнаго вопроса:— позвольте мн…
— Ну, вотъ видите, возразила улыбаясь Эрнестина:— вы боитесь отвчать мн откровенно… но постойте… я помогу вамъ… предположите, что, выйдя отсюда, вы встртите кого нибудь изъ вашихъ друзей и будете говорить ему о всхъ молодыхъ двушкахъ, съ которыми вы танцовали… что скажете выему обо мн… если только вспомните, что и я тоже танцовала съ вами?…
— Ахъ Боже мой, мадмуазель, отвчалъ Оливье, выходя изъ смущенія:— я сказалъ бы моему другу вотъ что: ‘я видлъ одну двушку, которой не ангажировалъ никто… это возбудило во мн участіе къ ней… я танцовалъ съ нею… Сначала я думалъ, что мн прійдется говорить съ незнакомкой какой-нибудь вздоръ, что нашъ разговоръ будетъ очень скученъ… Представь же мое удивленіе… Двица была очень умна… нашъ разговоръ былъ одушевленъ… и время кадрили прошло для меня какъ мимолетный сонъ.’
— Но если вашъ другъ спроситъ: ‘эта двушка — хороша или дурна?’ что вы ему отвтите?..
— Издали, быстро отвчалъ молодой гусаръ: — я не могъ разглядть ея лица… Но вблизи, смотря на нее со всмъ вниманіемъ, и особенно слыша ея голосъ, я нашелъ въ ея физіономіи такую меланхолическую кротость, такую дивную доброту, такую неподдльную искренность, что она показалась мн хорошенькой… Но, скажу я моему другу, не говорите объ этомъ никому… потому-что только умная, добрая женщина можетъ выслушать и простить откровенность… Такъ сказалъ бы я, мадмуазель, моему другу…
— Благодарю васъ, отъ глубины души благодарю за вашу откровенность… воскликнула мадмуазель де-Бомениль такимъ трогательнымъ голосомъ, что Оливье, удивленный и растроганный, съ живйшимъ участіемъ посмотрлъ на нее.
Въ эту минуту кадриль кончилась.
Оливье проводилъ Эрнестину къ Эрминіи и, пораженный страннымъ характеромъ молодой двицы, въ задумчивости слъ поодаль отъ шумящей молодежи.
— Ну, повеселились вы, Эрнестина? дружески спросила у ней герцогиня:— я видла удовольствіе на лиц вашемъ… вы проговорили все время кадрили.
— О, да мосьё Оливье такъ любезенъ… притомъ же, зная, что вы, Эрминія, съ нимъ знакомы, я говорила съ нимъ откровенно…
— И онъ заслуживаетъ этого, увряю васъ. Трудно найдти другой характеръ боле благородный, другое сердце, боле великодушное, любящее… Его истинный другъ (и, произнося это слово, Эрминія слегка покраснла) разсказывалъ мн, что мосьё Оливье занимается самыми тягостными работами… чтобы только помогать своему дяд, отставному моряку, покрытому ранами… Онъ живетъ здсь въ дом, живетъ однимъ недостаточнымъ пенсіономъ..
— Это меня нисколько не удивляетъ… я угадала, что у мосьё Оливье доброе, благородное сердце.
— И это еще не все… онъ смлъ, неустрашимъ, какъ левъ… Его другъ разсказывалъ мн много примровъ удивительной храбрости мосье Оливье… Его другъ служилъ съ нимъ въ одномъ полку.
— Мн кажется, что такъ и должно быть… отвчала Эрнестина: — я всегда воображала, что люди добрые, великодушные, непремнно должны бытъ неустрашимы… Напримръ, вы, Эрминія, я уврена, что вы тоже очень смлы…
Разговоръ двухъ двушекъ былъ прерванъ появленіемъ какого-то молодаго человка, который, едва замтно обмнявшись взглядомъ съ Эрминіей, ангажировалъ мадмуазель де-Бомениль на кадриль…
Она замтила этотъ взглядъ, покраснла и улыбнулась… однакожь приняла приглашеніе.
Молодой человкъ отошелъ и Эрнестина весело сказала своей покой подруг:
— Вы внушили мн охоту быть опасной, и я дйствительно длаюсь ею…
— По какому случаю?..
— Это приглашеніе на кадриль…
— Что же?
— Оно сдлано по вашему повелнію.
— Все я виновата!..
— Да… вы подумали: пусть бдная Эрнестина протанцуетъ хоть еще разъ… но не у всхъ такое доброе сердце, какъ у мосьё Оливье… впрочемъ, я царица этого бала и прикажу одному изъ моихъ подданныхъ…
Но въ эту минуту подданный королевы Эрминіи перервалъ разговоръ двухъ подругъ, сказавъ Эрнестин:
— Мадмуазель, кадриль начинается…
— Когда вы воротитесь, сказала Эрминія, дружески погрозивъ Эрнестин:— вотъ я научу васъ., госпожа вщунья, такъ гордиться своей проницательностію…
Едва мадмуазель де-Бомениль успла войдти въ залу, Оливье подошелъ къ герцогин и слъ подл нея.
— Кто эта двушка, съ которой я таігцовалъ? спросилъ онъ.
— Это бдная сиротка, которая живетъ своими трудами, вышиваетъ шерстью… мн кажется, она не очень счастлива… Еслибъ вы знали, какъ трогательно благодарила она меня за то, что я подошла къ ней и постаралась занять ее… Сегодня я увидала ее въ первый разъ и, однакожь, мы уже успли подружиться…
— Она мн говорила объ этомъ… бдная двушка простодушно сказала, что и вы и я изъ состраданія занялись ею.
— Бдняжка! вроятно, съ ней очень дурно-обходятся… вроятно, отъ-того она такъ и признательна за малйшее доказательство участія, которое принимаютъ въ ней…
— При всемъ этомъ, она чрезвычайно оригинальна… Еслибъ вы знали, мадмуазель, какой странный вопросъ она сдлала мн, прося у меня откровеннаго отвта…
— Что такое?
— Она спросила у меня, какъ она мн показалась, хороша или дурна…
— Удивительная двушка!.. Что же вы ей отвчали?
— Истину, потому-что она того требовала.
— Какъ, мосьё Оливье, вы сказали ей, что она нехороша?
— Да, но я прибавилъ, что въ ея лиц есть столько милой кротости, столько неподдльной искренности, что она кажется хорошенькой… Впрочемъ, это дйствительно такъ… по-крапйней мр, на мои глаза…
— Ахъ, Боже мой, мосьё Оливье, воскликнула Эрминія почти съ ужасомъ: — ваши слова должны огорчить ее… и она не обидлась?
— Нисколько… напротивъ… это-то именно всего боле меня поразило… Когда длаютъ подобные вопросы — будьте откровенны — значитъ лгите. Между-тмъ, бдная двушка благодарила за мой искренній отвтъ, и благодарила съ такимъ трогательнымъ, неподдльнымъ выраженіемъ, что я самъ, противъ воли, былъ тронутъ до глубины души…
— Знаете ли, что я думаю, мосьё Оливье? Съ бдняжкой, вроятно, обращались всегда очень-дурно… Можетъ-быть, даже ей говорили, что она ужасно дурна… и вотъ сегодня, встртившись въ первый разъ съ человкомъ, которому она могла говорить доврчиво, она захотла узнать истину…
— Очень можетъ быть, мадмуазель… меня особенно тронула признательность, съ которою Она принимаетъ малйшее участіе, если только оно кажется ей искреннимъ.
— Вообразите, мосьё Оливье, я видла, какъ нсколько разъ на глазахъ бдняжки навертывались слезы…
— Мн тоже кажется, что подъ ея веселостью скрывается тяжкая грусть и что она ищетъ случая нсколько забыться… по несчастію, ея работа, требуя много времени, не очень выгодна… Что, если еще бдность и недостатокъ присоединяются къ другимъ огорченіямъ?
— Это легко можетъ быть… Дйствительно, положеніе ея кажется достойнымъ состраданія…
— Тише, мосьё Оливье, она идетъ… сказала Эрминія.
Потомъ она прибавила:
— Ахъ, Боже мой, она надваетъ шаль… ее уводятъ отъ насъ…
Въ-самомъ-дл, Эрнестина, за которою съ важнымъ видомъ слдовала мадамъ Ленэ, вошла въ спальню мадамъ Эрбо и взглядомъ сказала Эрминіи, что уходить съ большимъ сожалніемъ.
Герцогиня встала и подошла къ своей, покой подруг.
— Какъ? сказала она:— вы уже оставляете насъ?
— Что длать… отвчала Эрнестина, указавъ глазами на свою повинную гувернантку.
— По-крайней-мр, милая Эрнестина, вы прійдете въ слдующее воскресенье?.. вы знаете, что намъ еще надо поговорить о многомъ.
— О, я надюсь, Эрминія… я тоже очень желаю какъ-можно-скоре увидать васъ…
Эрнестина граціозно поклонилась молодому солдату и сказала:
— До свиданія, мосьё Оливье…
— До свиданія, мадмуазель… отвчалъ тотъ.
Черезъ часъ, мадмуазель де-Бомениль и мадамъ Ленэ пріхали въ отель де-Ларошгю.

IV.

Возвратившись съ бала отъ мадамъ Эрбо, мадмуазель де-Бомениль осталась одна, вынула изъ ящика свой альбомъ и написала въ немъ слдующее:
‘Безцнная матушка. О, какъ я благодарю Бога… Его внушеніе, которое я ршилась исполнить, было для меня благодатно.
‘Страшный урокъ дали мн на этомъ вечер… Но за то, какъ онъ наставителенъ… и наконецъ, какое сладостное, отрадное вознагражденіе получила я за него…
‘На этомъ вечер два благородныя, два великодушныя сердца выказали ко мн участіе… истинное, неподдльное.
‘О, да, на этотъ разъ участіе ко мн было истинно, безкорыстно, потому-что эти люди, по-крайней-мр, не знаютъ, что я богатйшая наслдница во всей Франціи…
‘Они считаютъ меня бдной сиротой, думаютъ, что мое состояніе близко къ нищет… Да, я знаю, что они были искренни, откровенны со мною… Я уврена въ этомъ…
‘Суди же о моемъ счастіи, моя безцнная… я могу наконецъ хоть къ кому-нибудь имть довріе… я, принужденная лестью меня окружающихъ бояться всхъ, не врить никому…
‘Наконецъ… я знаю цну своимъ достоинствамъ, знаю, чмъ кажусь я…
‘Я далеко нехороша… во мн нтъ ничего такого, чмъ бы могла я привлечь общее вниманіе… я принадлежу къ числу тхъ бдныхъ существъ, которыя должны навсегда оставаться незамеченными… разв какое-нибудь сострадательное сердце будетъ тронуто кроткимъ, грустнымъ выраженіемъ моего лица…
‘Я могу внушать къ себ только нжное состраданіе, которое чувствуютъ возвышенныя души при вид бднаго существа, страдающаго какою-нибудь тайной скорбью.
‘Если это состраданіе случайно сблизитъ меня съ одною изъ этихъ избранныхъ натуръ, она найдетъ и полюбитъ во мн кротость моего характера и жадное желаніе взаимности…
‘Вотъ все, что есть во мн, ни боле, ни мене…
‘И когда я сравниваю эти бдныя качества, единственныя, какими я обладаю, когда я сравниваю ихъ съ идеальными совершенствами, которыя лесть въ такомъ обиліи мн приписываетъ,
‘Когда я думаю объ этой внезапной, неодолимой страсти, которую внушала я людямъ, меня невидавшимъ,
‘Когда, наконецъ, думаю объ эффект, который я произвожу, входя въ какое-нибудь общество, и припоминаю при этомъ, что ныншній вечеръ меня ангажировали только изъ состраданія, потому-что вс двушки были лучше меня, что я была самая дурная изъ всхъ… о, матушка, я чувствую, что во мн рождается ненависть, во мн, въ грудь которой никогда не западало это чувство… да, въ эту минуту я ненавижу, презираю всхъ тхъ, которые играли мною посредствомъ своей подлой, корыстолюбивой лести… Я удивляюсь грубымъ, дерзкимъ словамъ, которыя приходятъ мн въ голову и которыя когда-нибудь я выскажу презрннымъ льстецамъ, такъ низко меня обманывавшимъ… Я выскажу имъ эти слова, когда испытаніе, которое я хочу сдлать на бал маркизы де-Миркуръ, вполн докажетъ мн ихъ обманъ и притворство.
‘Увы, милая матушка! кто могъ думать, что я, еще недавно такая кроткая, боязливая, буду такъ ршительна?.. Да! необходимость избгнуть несчастія придаетъ силу воли самому боязливому!
‘Мн кажется, что умъ мой, до-сихъ-поръ незнавшій недоврчивости, наблюдательности, скажу боле, почти хитрости, теперь раскрывается… въ немъ раждаются эти свойства, конечно, неблагородныя, но, можетъ-быть, мое положеніе извиняетъ ихъ…
‘Я сказала теб, милая матушка, что страшный, жестокій урокъ, который мн дали, по-крайней-мр былъ вознагражденъ…
‘Я нашла себ великодушнаго, искренняго друга… Милая, прекрасная двушка, видя меня одну, незамченную, сжалилась надъ моимъ оскорбительнымъ положеніемъ, подошла ко мн, старалась меня утшить съ такою добротой, съ такою милой заботливостью… О, какъ я была ей благодарна!..
‘— Еслибъ ты знала, безцнная матушка, какъ отрадно, какъ сладостно для меня, богатйшей наслдницы во всей Франціи, обременяемой до-сихъ-поръ притворной угодливостью, вдругъ найдти существо, которое любить меня, а не мое богатство, существо, которое видло мое униженіе и почитаетъ меня бдною, несчастною сиротой!..
‘Быть любимой за свои несчастія отрадно для сердца, тмъ боле, что досел вамъ только оказывали притворную привязанность, потому-что знали о вашемъ богатств!
‘Искренняя дружба, которую, наконецъ, нашла я, мн тмъ драгоцинне, что она служитъ залогомъ моего будущаго счастія… Отнын, увренная хотя въ одномъ испытанномъ друг, я не боюсъ за свою будущность…
‘Что я говорю теб объ Эрминіи (такъ зовутъ мою новую знакомку), тоже должна я сказать и о мосьё Оливье, котораго можно почесть братомъ Эрминіи по благородству чувствъ и доброт сердца… Увидавъ, что я одна не танцовала, онъ ангажировалъ меня изъ состраданія… Когда я замтила ему это, онъ, по своей откровенности, не сталъ запираться, что дйствительно имъ руководило это чувство… Скажу боле, когда я спросила у него хороша ли я, молодой человкъ отвчалъ, что нтъ, но что въ лиц моемъ есть много меланхолической кротости и доброты, которыя внушаютъ ко мн истинное участіе…
‘Эти простыя слова восхитили меня… Я чувствую, что они справедливы… вдь и ты, милая матушка, тоже говорила мн… и притомъ молодой человкъ сказалъ это не богатой наслдниц, а бдной сирот, живущей своими трудами.
‘Мосьё Оливье — какъ мн кажется, простой солдатъ… однакожь, вроятно, онъ получилъ гд-нибудь прекрасное воспитаніе, потому-что говоритъ умно и очень краснорчиво, манеры его просты, но изящны… Онъ столько же мужественъ, сколько добръ и съ сыновней любовью заботится о своемъ дяд, отставномъ моряк…
‘О, матушка, какъ благородны эти два сердца… подл нихъ дышешь свободне, искренне… ихъ разговоръ такъ живителенъ для души… Сколько въ нихъ милой, непритворной веселости, сколько самоотверженія, потому-что оба эти существа бдны и обременены работой, Эрминія — для своего существованія, мосьё Оливье — для вспомоществованія старику-дяд…
‘Трудиться для того, чтобы жить!..
‘И притомъ, Эрминія говорила мн, что иногда бываетъ недостатокъ въ работ… добрая сестра моя… да, я могу называть ее сестрою!.. добрая сестра предложила мн отрекомендовать меня въ одномъ магазин… вы не знаете, говорила она, какъ тяжело положеніе бднаго при недостатк работы!..,
‘Не имть работы!
‘Боже мой, да вдь это значить не имть хлба! Это нужда, нищета, болзнь, можетъ-быть, смерть…
‘Стало-быть, вс эти смющіяся, веселыя двушки, которыхъ я видла на вечер, живя подобно Эрминіи однимъ трудомъ своимъ, могутъ завтра же страдать отъ нищеты, если не найдутъ работы!..
‘Стало-быть, нтъ никого, кому бы он могли сказать:
‘У меня есть добрая воля, есть терпніе… дайте мн только занятіе!..
‘Но вдь это ужасно, несправедливо! Стало-быть, у людей нтъ состраданія къ бднымъ! это значитъ, что на свт есть много людей, которые не знаютъ сегодня, добудутъ ли они хлба завтра…
‘О, матушка, теперь я понимаю странное чувство страха, безпокойства, которое обняло мою душу, когда мн сказали, что я такъ богата… стало-быть, я не напрасно съ упрекомъ сказала себ:
‘Такое богатство для меня одной! къ чему это? Зачмъ все для меня и ничего для другихъ? какъ я пріобрла вс эти несметныя сокровища? Увы! я пріобрла ихъ только смертію моей матери, смертію моего отца!
‘Чтобы быть богатой, я должна была потерять существа, которыя были мн всего драгоцнне…
‘Можетъ-быть, для того, чтобъ я была богата, тысячи молодыхъ двушекъ, подобно Эрминіи, должны подвергаться лишеніямъ, сегодня веселиться, завтра страдать отъ нищеты…
‘Что жь имъ останется длать, когда он потеряютъ единственное богатство ихъ возраста — беззаботность и веселость, когда он состарются… Тогда он будутъ терпть не только недостатокъ въ работъ, но имъ, несчастнымъ, не достанетъ самыхъ силъ…
‘Да, безцнная матушка, чмъ боле думаю я о страшной разниц въ моемъ положеніи и въ положеніи Эрминіи и множества ей подобныхъ двушекъ… чмъ боле думаю я о подлыхъ стяхъ, которыя разставляютъ мн потому-что я богата… тмъ боле мн кажется, что богатство наводитъ на сердце странную, безотчетную грусть…
‘Въ эту минуту, когда разумъ мой проясняется, я вижу все могущество моего богатства надъ продажными, низкими душами, я вижу, до какой степени унижаются передо мной, шестнадцатилтней двушкой, вс окружающіе меня… Да, съ глазъ моихъ спала завса… Теперь я вижу, какъ я глубоко обязана мосьё де-Мэльфору… Его слова одни навели меня на путь, который прояснилъ мои мысли…
‘Не знаю, правда ли, но мн кажется, что теперь я лучше, понятне выражаю теб, матушка, то, что думаю, что чувствую, мн кажется, что мой умъ развивается, выходитъ изъ своего заблужденія, что даже мой характеръ преобразовывается, и если еще онъ остается симпатиченъ ко всему искреннему, высокому, благородному, то отъ-того, что я сдлалась ршительна, недоврчива къ притворству, низости, корыстолюбію…
‘Я не ошибаюсь: мн солгали, что мосьё де-Мэльфоръ былъ твоимъ врагомъ… я вижу, что хотли возбудить во мн недоврчивость къ его совтамъ… съ умысломъ одобряли мое отвращеніе къ нему, отвращеніе, возбужденное во мн клеветами…
‘Никогда, никогда не забуду, что словамъ мосьё де-Мэльфора обязана я мыслью идти на вечеръ къ мадамъ Эрбо, въ этотъ скромный домикъ, въ которомъ я почерпнула для себя много наставительнаго… встртила два единственно-благородныхъ существа съ-тхъ-поръ, какъ я потеряла васъ, мои безцнные родители. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На другой день утромъ, мадмуазель де-Бомениль позвала свою гувернантку нсколько ране обыкновеннаго.
Мадамъ Ленэ въ минуту явилась…
— Каково вы изволили почивать, мадмуазель? спросила она.
— Прекрасно, милая Ленэ. Но скажите, не говорили ли вы съ кмъ-нибудь изъ дворовыхъ… о томъ, нтъ ли какого подозрнія на счетъ нашего отсутствія?
— Будьте покойны, мадмуазель, никому и въ голову не приходятъ подозрнія… Только госпожа баронесса изволила присылать сегодня рано утромъ свою горничную. Она спрашивала о вашемъ здоровь…
— Что же вы отвчали?
— Я сказала, что мадмуазель не слишкомъ-спокойно провела ночь, но что ей лучше, что совершенное спокойствіе вчерашняго вечера помогло…
— Превосходно… Теперь, милая Ленэ! у меня есть до васъ просьба…
— Приказывайте, мадмуазель… Я въ совершенномъ отчаяніи отъ того, что случилось вчера у мадамъ Эрбо… весь вечеръ я была, какъ въ пытк…
— Что же такое тамъ случилось со мной?..
— Помилуйте… мадмуазель была принята равнодушно… просто ужасъ… Вы изволили привыкнуть совсмъ не къ такому пріему… Въ обществ вс угождаютъ вамъ, какъ и слдуетъ…
— А! такъ слдуетъ…
— Ну да, конечно, сами изволите знать, какимъ уваженіемъ всякій обязанъ вамъ… между-тмъ, вчера я была возмущена.. Ахъ, думала я, еслибъ вдругъ узнали, что эта молодая двушка, на которую никто не обращаетъ никакого вниманія,— мадмуазель де-Бомениль, то-то переполошились бы…
— Успокойтесь, моя милая, напротивъ, я въ восхищеніи отъ вчерашняго бала, и даже намрена хать туда въ слдующее воскресенье.
— Какъ, мадмуазель, вамъ угодно…
— Это ршено… я ду… пріемъ, который мн сдлали у мадамъ Эрбо и который васъ возмущаетъ, именно служитъ мн доказательствомъ вашей скромности… Благодарю васъ за нее… Если вы всегда будете такъ поступать, будьте покойны, ваше счастіе составлено…
— О, мадмуазель, будьте уврены, что я не изъ корысти…
— Знаю… знаю… Но это еще не все… вы должны попросить у мадамъ Эрбо адресъ одной изъ двицъ, которую я видла вчера у нея. Эту двицу зовутъ Эрміиней… она даетъ уроки на фортепьяно…
— Что касается до этого, мадмуазель, то мн не зачмъ идти къ мадамъ Эрбо… Метр-д’-отель господина барона знаетъ этотъ адресъ…
— Какъ? воскликнула удивленная Эрнестина: — онъ знаетъ адресъ Эрминіи?
— Да, мадмуазель… господа недавно говорили объ этой двушк…
— О мадмуазель Эрминіи?..
— Разговоръ былъ о билет въ пятьсотъ франковъ, который Эрминія возвратила баронесс. Каммердинеръ барона, Луи, слышалъ весь разговоръ за занавсами пріемной…
— Мадамъ де-Ларошгю знаетъ Эрминію! воскликнула Эрнестина, которой удивленіе и любопытство возрастало съ каждымъ словомъ гувернантки: — скажите, что же значитъ этотъ билетъ въ пятьсотъ франковъ?
— Эта благородная двушка возвратила деньги, сказавъ, что ей сама графиня изволила заплатить…
— Какая графиня?
— Ея сіятельство, ваша матушка…
— Матушка? она заплатила Эрминіи… За что же?
— Вы не знаете, мадмуазель… вамъ, вроятно, не сказали, боясь огорчить васъ..
— О чемъ мн не сказали? ради Бога, скажите скоре…
— Покойная графиня въ послднія минуты своей жизни такъ страдала, что доктора, испытавъ вс средства, посовтовали ея сіятельству попробовать, не будетъ ли музыка сколько-нибудь ея успокоивать… Тогда стали искать музыкантшу и нашли…
— Эрминію!
— Да, мадмуазель… въ послдніе десять или двнадцать дней болзни госпожи графини, мадмуазель Эрминія приходила играть на фортепьяно въ спальной ея сіятельства и говорятъ, что музыка успокоивала боль… но, къ-несчастію, очень-поздно прибгли къ этому средству…
Между-тмъ, какъ Эрнестина отирала слезы отъ этого грустнаго разсказа, до-сихъ-поръ еще ей неизвстнаго, мадамъ Ленэ продолжала:
— Кажется, по смерти графини, баронесса, думая, что мадмуазель Эрминіи не было заплачено, послала ей пятьсотъ франковъ… но честная двушка возвратила деньги, сказавъ, что ей не должны ничего…
— Она видла умирающею мать мою… она успокоивала ея страданія… думала Эрнестина въ невыразимомъ волненіи:— о, когда мн прійдется сказать ей, что дочь этой женщины, которую она, конечно, любила… можно ли, зная мать мою, не любить ея…
Потомъ, вдругъ, какъ-будто вспомнивъ о чемъ-то, молодая двица продолжала:
— Теперь я понимаю… когда я сказала ей, что меня зовутъ Эрнестиной, она была поражена… растроганная, она сказала мн, что у одной особы, которую она очень уважала, есть дочь тоже Эрнестина… Стало-быть, мать моя говорила ей обо мн… Если она говорила ей обо мн съ такой доврчивостью, стало быть, она любила Эрминію… и я должна любить ее… Теперь это для меня долгъ, священный долгъ… О, сколько счастія вдругъ, внезапно!.. голова моя горитъ, сердце разрывается отъ волненія… это слишкомъ, Боже мой! столько счастья, столько блаженства!..
Эрнестина отерла сладостныя слезы, которыя ручьемъ текли изъ глазъ ея.
— Вы говорили мн объ адрес, сказала она гувернантк.
— Метр-д’-отель ходилъ узнавать о немъ къ нотаріусу, который посылалъ деньги… Тамъ ему дали его и тогда онъ отнесъ этотъ адресъ къ маркизу де-Мэльфору…
— Разв мосье де-Мэльфоръ тоже знаетъ Эрминію?
— Не могу вамъ сказать наврное, мадмуазель… мн извстно только, что метръ-д’-отель отнесъ господину маркизу адресъ… съ мсяцъ назадъ…
— Дайте мн поскоре этотъ адресъ, милая Ленэ…
Черезъ нсколько минутъ, гувернантка принесла адресъ Эрминіи и Эрнестина написала слдующую записку:
‘Милая Эрминія, вы пригласили меня посмотрть вашу хорошенькую комнатку… посл, завтра утромъ я пріиду къ вамъ какъ-можно-пораньше, чтобы такимъ образомъ не помшать вамъ… мн нужно о многомъ поговорить съ вами… Какъ я рада буду видть васъ, моя милая… Цалую васъ тысячу разъ,

‘Искренно-любящая васъ
‘Эрнестина.’

Запечатавъ записку, мадмуазель де-Бомениль сказала гувернантк:
— Пожалуйста, отнесите сами эту записку на почту…
— Слушаю, мадмуазель, сказала гувернантка и вышла. Эрнестина осталась одна.
— Какъ выйдти мн посл завтра, подумала она:— одной, съ мадамъ Ленэ? Что сдлать для этого?.. Не знаю, но сердце говоритъ мн, что я непремнно увижу Эрминію…

V.

Утромъ того же дня, который былъ назначенъ Эрнестиною для визита Эрминіи, Жеральдъ де-Сантерръ долго говорилъ съ Оливье. Молодые люди сидли въ бесдк, которую такъ любилъ капитанъ Бернаръ.
На лиц герцога ярко выражалась блдность, изнеможеніе. Казалось, его мучила какая-то грустная мысль.
— Итакъ, мой добрый Оливье, сказалъ Жеральдъ:— ты пойдешь къ ней, увидишь ее…
— Сію минуту… Вчера я писалъ ей и просилъ позволенія видться съ нею. Она не отвчала мн, стало-быть, согласна принять меня…
— Черезъ часъ участь моя будетъ ршена… сказалъ герцогъ съ глубокимъ вздохомъ.
— Я не скрываю отъ тебя, Жеральдъ, что мой визитъ очень важенъ… ты знаешь лучше, чмъ я, гордый характеръ этой двицы, и то, что, въ-отношеніи ко всякой другой, ручалось бы за совершенный успхъ, въ-отношеніи къ ней можетъ произвести совершенно другія послдствія… впрочемъ, еще нечего отчаиваться…
— Послушай, Оливье… Еслибъ мн пришлось лишиться ея, вскричалъ герцогъ глухимъ голосомъ: — я не знаю, на что ршусь я…
— Жеральдъ! Жеральдъ!..
— О, да, я люблю ее до сумасшествія… я не думалъ, чтобъ любовь, какъ бы она ни была сильна, могла дойдти до такой степени, какъ моя… Моя любовь — пожирающая горячка, какое-то помшательство… Я весь горю, я теряюсь… Я боле не живу… но ты понимаешь, вдь ты знаешь Эрминію…
— Да, знаю… въ міръ нтъ другаго созданія такого благороднаго, такого прекраснаго…
— Оливье, воскликнулъ Жеральдъ, закрывъ обими руками лицо:— я несчастнйшій изъ людей.
— Полно, Жеральдъ… къ чему такое малодушіе… надйся на меня, надйся особенно на нее… вдь она любитъ тебя столько же, сколько и ты любишь ее… Перестань отчаиваться… Надйся… и если… по-несчастію…
— Оливье! вскричалъ герцогъ, поднявъ свое прекрасное лицо, по которому еще катились слезы: — я сказалъ теб, что безъ нея я не буду жить…
Въ этихъ словахъ молодаго человка было столько искренности, столько ршительности, что Оливье затрепеталъ, потому-что зналъ энергическій характеръ и волю своего стараго товарища по оружію.
— Ради Бога, Жеральдъ, сказалъ онъ въ волненіи: — не отчаивайся… Дождись хладнокровно моего возвращенія…
— Ты правъ, отвчалъ герцогъ, проведя рукой по своему горячему лбу: — я буду ждать…
Оливье, желая вывести своего друга изъ этихъ грустныхъ мыслей, сказалъ:
— Да, я-было и позабылъ… я говорилъ съ дядюшкой о твоемъ намреніи по поводу мадмуазель де-Бомениль, которую ты послзавтра долженъ встртить на бал… Онъ одобряетъ твой планъ… ‘Такой поступокъ достоинъ его’, сказалъ дядюшка.— Итакъ, Жеральдъ, посл завтра…
— Посл завтра! вскричалъ Сантерръ съ горечью:— мои мысли не такъ далеки… Я не знаю, что сдлаю, можетъ-быть, еще сегодня…
— Жеральдъ, ты долженъ исполнить обязанность честнаго человка…
— Не говори мн ни о чемъ, кром Эрминіи… мн нтъ дла ни до чего другаго… Что для меня обязанность честнаго человка, когда я страдаю въ страшной пытк…
— Ты не думаешь о томъ, что говоришь…
— О, да… очень думаю…
— Нтъ…
— Оливье!..
— Сердись, если теб угодно… но я говорю, что ты и теперь, какъ и всегда, долженъ поступить какъ честный, благородный человкъ… Ты пойдешь на этотъ балъ, встртишься съ мадмуазель де-Бомениль…
— Но, чортъ возьми, Оливье… я, слава Богу, могу длать, что мн угодно…
— Нтъ, Жеральдъ, ты не можешь длать того, что противно благородству…
— Знаете ли вы, мосьё, вскричалъ герцогъ, поблднвъ отъ гнва:— что ваши слова…
Но, увидавъ на лицъ Оливье выраженіе грустнаго изумленія, Жеральдъ опомнился, протянулъ руку своему другу и умирающимъ голосомъ сказалъ:
— Прости меня, Оливье… прости… въ ту самую минуту, когда ты принялъ на себя самое святое для меня порученіе, я осмлился…
— Ужь не хочешь ли ты извиняться? перебилъ Оливье, дружески пожавъ руку герцога.
— Оливье, надо имть ко мн сожалніе… я сказалъ теб, что я схожу съ ума…
Разговоръ двухъ друзей вдругъ былъ прерванъ внезапнымъ появленіемъ мадамъ Барбансонъ, которая почти вбжала въ бесдку, крича:
— Ахъ, Боже мой, мосьё Оливье…
— Что такое?
— Капитанъ…
— Что же?
— Вышелъ…
— Больной, сказалъ Оливье съ безпокойствомъ:— какое неблагоразуміе… и вы не постарались удержать его…
— Помилуйте, мосьё Оливье, да мн кажется, что капитанъ просто съ ума сошелъ…
— Что все это значитъ?..
— Меня не было, когда пришелъ мосьё Жеральдъ, когда я воротилась, капитанъ смялся, плъ, даже, кажется, прыгалъ, не смотря на свою болзнь… наконецъ, онъ меня обнялъ, крича, какъ помшанный: ‘побда! тётушка Барбансонъ, побда!’
Жеральдъ, не смотря на грусть свою, лукаво улыбнулся, какъ-будто-бы онъ зналъ тайну внезапной радости стараго моряка, но когда Оливье съ безпокойствомъ спросилъ:
— Понимаешь ли ты что-нибудь, Жеральдъ?
Герцогъ отвчалъ съ самымъ невиннымъ видомъ:
— Признаюсь, ршительно ничего не понимаю… можетъ-быть, капитанъ получилъ какое-нибудь пріятное извстіе, и я не нахожу нужды безпокоиться…
— Пріятное извстіе? говорилъ Оливье въ изумленіи, напрасно стараясь понять, что бы это могло быть:— не знаю, какое бы пріятное извстіе могъ получить дядюшка…
— Я поняла только, сказала мадамъ Барбансонъ:— что, прокричавъ нсколько разъ: побда! капитанъ спросилъ у меня:— Оливье въ саду?— Да, отвчала я, онъ тамъ съ мосьё Жеральдомъ.— А, онъ въ салу, ну, такъ я убгу, скорй шляпу, палку.— Какъ, вы уходите, больной. Да тутъ нтъ здраваго смысла… возразила я.— Но капитанъ не слушалъ меня, схватилъ шляпу и вышелъ на улицу, подпрыгивая какъ молодой человкъ и напвая свой гадкій романсъ:

Pour aller L’Orient pcher les sardines…

который онъ поетъ только тогда, когда ему очень-весело… вы его знаете, мосьё Оливье…
— Въ-самомъ-дл, Жеральдъ, сказалъ Оливье: — я очень безпокоюсь о дядюшк… Онъ такъ слабъ посл болзни, что вчера еще ему почти сдлалось дурно посл получасовой прогулки въ саду…
— Полно, мой другъ, радость никогда не длаетъ вреда…
— Я все-таки сбгаю на поле, мосьё Оливье, сказала мадамъ Барбансонъ: — капитанъ сказалъ, что прогулка на чистомъ воздух принесетъ ему больше пользы, чмъ прогулка въ саду… Можетъ-быть, я найду его тамъ… Но что бы значили его слова: ‘побда, побда’! вроятно, онъ придумалъ что-нибудь въ пользу своего Бюонапарте.
И почтенная экономка вышла.
— Не безпокойся, Оливье, сказалъ Жеральдъ по уход мадамъ Барбансонъ: — ничего дурнаго не можетъ случиться съ капитаномъ… разв только онъ немножко устанетъ…
— Увряю тебя, Жеральдъ, что я вовсе не такъ обезпокоенъ, какъ удивленъ… Я ршительно не могу понять этого порыва внезапной радости…
Пробило девять часовъ…
Оливье подумалъ о порученіи своего друга и сказалъ:
— Девять часовъ… я иду къ ней…
— Иди! отвчалъ герцогъ въ волненіи:— ты для меня забываешь обо всемъ, что тебя интересуетъ… а я, эгоистъ отъ тоски, не сказалъ теб ни слова о твоей любви…
— О какой любви?
— А та молодая двушка, которую ты видлъ въ воскресенье у мадамъ Эрбо?
— Бдный Жеральдъ, я отъ души хотлъ бы, чтобы твоя любовь была такъ же тиха, спокойна, какъ моя… если только можно назвать любовью участіе, которое принимаешь въ бдной, несчастной двушк, которая вовсе не хороша собой, по въ лицъ которой много ангельской кротости, трогательнаго простодушія, а въ характер и въ словахъ бездна оригинальности…
— И ты часто думаешь о ней?..
— Да, это правда… не знаю самъ отъ-чего… если найду причину, скажу теб… но довольно обо мн… ты показалъ много геройства, забылъ на минуту свою страсть и поговорилъ о томъ, что ты называешь моей любовью… сказалъ Оливье съ улыбкой, стараясь прояснить грустныя думы своего друга:— твой великодушный поступокъ будетъ вознагражденъ… Надйся и жди здсь меня. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эрминія, съ своей стороны, съ безотчетнымъ безпокойствомъ думала о визит Оливье… Это безпокойство навело легкое облако на лицо ея, за минуту блиставшее безконечнымъ счастіемъ.
— Что нужно отъ меня мосьё Оливье, думала герцогиня: — въ первый разъ проситъ онъ у меня позволенія прійдти ко мн и по весьма-важному длу, какъ выразился онъ въ письм… Что это такое? Ужь не случилось ли чего съ Жеральдомъ? Мосьё Оливье лучшій другъ его… Не можетъ быть… еще вчера я видла Жеральда, сегодня я тоже увижу его… потому-что сегодня онъ долженъ говорить съ своей матерью о нашихъ планахъ… Однакожь, не знаю, почему этотъ визитъ меня безпокоитъ… Во всякомъ случа, я должна предупредить дворничиху, что для мосьё Оливье я дома…..
Герцогиня позвонила въ колокольчикъ, который выходилъ въ комнату мадамъ Муфлонъ, дворничихи.
Мадамъ Муфлонъ немедленно явилась.
— Мадамъ Муфлонъ, сказала Эрминія: — ко мн сегодня прійдетъ одинъ человкъ… впустите его…
— Разумется, если это дама…
— Нтъ, мадамъ Муфлонъ, возразила Эрминія въ смущеніи: — это не дама…
— Стало-быть, тотъ горбунъ, для котораго вы всегда дома…
— Нтъ, мадамъ Муфлонъ… это не мосьё де-Мэльфоръ, а молодой человкъ…
— Молодой человкъ! воскликнула дворничиха:— вотъ такъ новинка… этого еще не бывало…
— Его зовутъ мосьё Оливье…
— Оливье… ну, это не трудно вспомнить… Я знаю Оливье… смерть люблю Оливье… Оливье, Оливье, оливковое масло — это все равно… не забуду… Да, кстати… эта длинная змя, знаете… опять вчера шатался у нашей двери…
— Кто такой, мадамъ Муфлонъ?
— Ну, помните, тотъ сухой… такая гадкая рожа… Благодаря Бога, я опять по-свойски проводила его…
— А! знаю! сказала Эрминія, съ улыбкой презрнія вспомнивъ о де-Равил.
Дйствительно, баронъ, со времени встрчи своей съ Эрминіей, нсколько разъ старался сблизиться съ молодой двушкою, но не усплъ въ этомъ, и, не соблазнивъ неподкупную дворничиху, онъ, наконецъ, началъ писать къ герцогин письма, но и письма его были принимаемы съ презрніемъ, котораго заслуживали…
— Да, мадмуазель, говорила дворничиха: — вчера онъ опять приходилъ… я подошла къ двери посмотрть за нимъ, онъ проходя мимо меня, еще сталъ скалить зубы. Скаль, скаль зубы, проклятая змя, подумала я… чай, досадно…
— Къ-несчастію, сказала Эрминія: — я не могу никакъ избжать встрчи съ этимъ человкомъ… но я надюсь, мадамъ Муфлонъ, что мн ненужно напоминать вамъ, чтобъ вы никогда не пускали его ко мн…
— О, будьте покойны, мадмуазель… онъ знаетъ, съ кмъ иметъ дло…
— Я забыла сказать вамъ еще, что сегодня же утромъ прійдетъ ко мн молодая двушка…
— Само собой разумется, двушекъ и дамъ впускать… но если молодой человкъ, мосьё Оливье… Видите ли, я не забыла его имени… если онъ еще будетъ у васъ, когда прійдетъ эта двушка…
— Такъ что жь?
— Впускать ли ее, или нтъ?
— Разумется, впустить…
— Знаете ли что, мадмуазель, мосьё Буффаръ ужь какъ былъ золъ на васъ, а теперь вы сдлали его настоящимъ бараномъ… съ-тхъ-поръ, какъ стали давать уроки его дочери… Знаете ли, что теперь говоритъ онъ про васъ?.. Есть, говоритъ, двицы, которыя и премію получили за свое поведеніе, да не стоютъ мадмуазель Эрминіи… она, говоритъ, прекрасная…
Звонъ колокольчика прекратилъ похвалы дворничихи.
— Это, вроятно, мосьё Оливье… сказала Эрминія:— попросите его войдти, мадамъ Муфлонъ.
Дйствительно, черезъ минуту дворничиха ввела Оливье и вышла.
Герцогиня осталась одна съ другомъ Жеральда.

VI.

Безпокойство Эрминіи еще боле усилилось при появленіи Оливье: молодой человкъ былъ чрезвычайно грустенъ и, казалась, избгалъ взглядовъ ея, какъ-будто чувствуя страшное смущеніе… Оливье, видимо, не находилъ словъ начать разговоръ.
Эрминія первая прервала это молчаніе:
— Вы просили у меня свиданія, мосьё Оливье…. для какого-то очень-важнаго дла…
— Дйствительно, очень-важнаго, мадмуазель.
— Я врю вамъ… вижу, что вы смущены… грустны… Что хотите вы сказать мн?
— Жеральдъ, мадмуазель…
— Боже мой! вскричала герцогиня съ ужасомъ: — что съ нимъ случилось?
— О, ничего, ничего дурнаго, поспшно отвтилъ Оливье: — я сейчасъ только оставилъ его.
Эрминія смутилась отъ своего нескромнаго восклицанія и красня сказала Оливье:
— Прошу васъ, не принимайте моихъ словъ…
Но она не докончила фразы: ея гордость и искренность возмутились.
— Впрочемъ, къ чему, продолжала она:— таить то, что уже вамъ извстно. Вдь вы, мосьё Оливье, лучшій другъ, почти братъ Жеральда… Ни ему, ни мн нечего стыдиться нашей любви… Завтра онъ долженъ сказать своей матери о нашихъ планахъ и просить ея согласія, въ которомъ онъ заране увренъ. Да и почему бы ей не согласиться? Наши состояніи равны. Жеральдъ живетъ своими трудами, подобно мн… наше существованіе будетъ скромно… Но простите, мосьё Оливье, что я говорю вамъ объ этомъ… впрочемъ, вс влюбленные любятъ говорить о себ… Скажите же, какая важная причина привела васъ ко мн?
Въ словахъ Эрминіи было столько довренности къ судьб своей, что Оливье почувствовалъ всю трудность своего порученія… и не ршался, какъ начать.
— Да, мадмуазель, наконецъ сказалъ онъ: — съ Жеральдомъ не случилось ничего, но я пришелъ къ вамъ именно отъ него…
На лиц Эрминіи снова появилось безпокойство.
— Умоляю васъ, мосьё Оливье, воскликнула она: — объяснитесь скоре… зачмъ это посредничество между имъ и мною… меня оно удивляетъ… Отъ-чего Жеральдъ не пришелъ самъ?
— Отъ-того, что есть нчто, въ чемъ онъ боится признаться вамъ.
Эрминія затрепетала, ея физіономія измнилась… она внимательно взглянула на Оливье и сказала:
— Жеральдъ боится признаться мн? Мн?
— Да, мадмуазель.
— Въ такомъ случа, воскликнула герцогиня: — это что-нибудь очень-дурное, если онъ не осмливается сказать мн?
— Я хотлъ-было предупредить васъ… но къ чему? это только продолжитъ ваше безпокойство…
— Боже мой!.. Что же должна я услышать отъ васъ?
— Истину, мадмуазель Эрминія!.. она лучше лжи…
— Лжи?
— Да! Жеральдъ доле не можетъ выносить своего ложнаго положенія, къ которому принудили его обстоятельства и необходимость сблизиться съ вами… Онъ потерялъ всю свою твердость… Онъ не хочетъ боле лгать. Онъ надется на ваше благородное великодушіе и просилъ меня сказать вамъ о томъ, въ чемъ боится признаться вамъ. Къ-несчастію, Жеральдъ обманулъ васъ…
— Обманулъ меня?
— Жеральдъ вовсе не то, чмъ онъ казался… онъ принялъ ложное имя.
— Боже мой!.. воскликнула герцогиня съ ужасомъ.
И страшная мысль мелькнула въ умъ ея.
Вовсе не предполагая, чтобъ Оливье могъ быть въ связяхъ съ кмъ-нибудь изъ аристократическаго круга, бдная двушка думала совершенно противное… она думала, что Жеральдъ принялъ ложное имя, чтобъ скрыть не низость своего происхожденія, но какія-нибудь постыдныя обстоятельства своей жизни, она вообразила, что молодой человкъ совершилъ какой нибудь безчестный поступокъ.
— О, не договаривайте, воскликнула она прерывающимся голосомъ, протянувъ объ руки къ Оливье: — не догововаривайте этого постыднаго признанія.
— Постыднаго? потому-что Жеральдъ скрылъ отъ васъ, что онъ герцогъ Сантерръ…
— Жеральдъ… вашъ другъ?
— Герцогъ Сантерръ… Да, мадмуазель. Мы вмст были въ коллегіумъ… подобно мн, онъ пошелъ въ солдаты… я встртилъ его въ полку… Съ этого времени наша дружба продолжается до-сихъ-поръ… Теперь, вы, конечно, понимаете, зачмъ Жеральдъ скрылъ отъ васъ свой герцогскій титулъ, свое положеніе въ свтъ… я былъ сообщникомъ этой вины его… но сначала дло шло о простой шутк, о которой я страшно сожалю теперь… Мы шутя придумали представить Жеральда у мадамъ Эрбо, какъ маклерскаго помощника… Къ-несчастію, это представленіе уже было сдлано!.. вдругъ, посл странной встрчи его съ вами, онъ увидалъ васъ у мадамъ Эрбо… остальное вы поймете сами… но повторяю вамъ, Жеральдъ предпочелъ открыть вамъ истину… вчная ложь и притворство возмущали его благородную душу…
Узнавъ, что Жеральдъ не былъ человкомъ низкимъ, безчестнымъ и потому скрывавшимся подъ ложнымъ именемъ, а былъ виноватъ только въ томъ, что скрылъ свое знатное происхожденіе, Эрминія сначала совершенно потерялась, потомъ, опомнившись и обдумавъ вс слдствія его притворства, она поблднла какъ смерть. Члены ея дрожали, колни подкосились и бдная двушка въ изнеможеніи облокотилась объ каминъ.
Наконецъ, она пришла въ себя.
— Мосьё Оливье, сказала она прерывающимся отъ волненія голосомъ:— вамъ покажется страннымъ, но оно дйствительно такъ: прежде, нежели вы открыли мн истину, въ голов моей мелькнула безумная мысль, страшная мысль… мн казалось, что Жеральдъ скрылъ свое настоящее имя потому-что онъ совершилъ проступокъ… безчестный… низкій…
— И вы могли думать…
— Да, я думала это, но знаете ли… истина, которую вы мн открыли, едва-ли не боле приводитъ меня въ отчаяніе, чмъ страшная мысль, что Жеральдъ безчестный человкъ…
— Возможно ли это?
— Вамъ это кажется страннымъ, безумнымъ? не такъ ли? спросила съ горечью герцогиня.
— Жеральдъ… совершилъ безчестный поступокъ!..
— О, да! Тогда я могла надяться своею любовью вырвать его изъ униженія… возвысить его въ его собственныхъ глазахъ… но теперь… между мною и герцогомъ Сантерромъ — страшная бездна…
— О, разуврьтесь, мадмуазель, быстро сказалъ Оливье, надясь залечить рану, которую нанесло ея сердцу открытіе тайны: — Жеральдъ поручилъ мн признаться въ вин его, но, благодаря Бога, онъ также поручилъ сказать вамъ, что намренъ загладить эту вину… Жеральдъ обманулъ васъ вншностью, но не обманулъ дйствительностью своихъ чувствъ… Его любовь къ вамъ не измнилась… она такова, какъ и была… Его намренія все т же… Сегодня, какъ и вчера, Жеральдъ хранитъ въ душ своей свое прекрасное желаніе, прежнюю надежду… онъ надется, что вы согласитесь носить его имя… только сегодня это имя уже — герцогъ де-Сантерръ…
— А! такъ по вашему ничего не значитъ, вскричала герцогиня въ грустномъ негодованіи: — достигнуть моей привязанности ложнымъ именемъ, притворствомъ? довести меня до страшной необходимости отказаться отъ любви, которая была надеждою, счастіемъ всей моей жизни…. или войдти въ семейство, которое будетъ питать ко мн отвращеніе, презрніе?.. А! это ничего не значитъ… Мосьё Оливье!.. вашъ другъ слишкомъ-мало уважаетъ меня, если думаетъ, что я когда-нибудь покорюсь безчисленнымъ униженіямъ, которымъ подобный бракъ можетъ подвергнуть меня…
— Но, мадмуазель…
— Выслушайте меня… Когда я увидла Жеральда посл первой нашей встрчи, которая самою своею странностью оставила въ душ моей слишкомъ-много воспоминаній… еслибъ Жеральдъ откровенно сказалъ мн, что онъ герцогъ де-Сантерръ, я всми силами воспротивилась бы зараждавшейся страсти… можетъ-быть, восторжествовала бы надъ нею… но, во всякомъ случа, боле никогда не увидала бы Жеральда… Я не могла бы сдлаться любовницей его… а теперь, повторяю вамъ еще разъ, я неспособна переносить т униженія, которымъ я должна подвергнуться, согласясь быть его женою…
— Вы ошибаетесь, мадмуазель Эрминія… принявъ предложеніе Жеральда, вамъ нечего опасаться никакого униженія… Онъ можетъ располагать собою… Уже давно онъ потерялъ своего отца… Теперь обо всемъ скажетъ матери… Онъ объяснитъ ей, что значитъ для него эта любовь… Но если мадамъ де-Сантерръ захочетъ счастье сына принести въ жертву пустымъ требованіямъ большаго свта, Жеральдъ ршился, испытавъ вс средства къ убжденію матери… обойдтись безъ ея согласія…
— Но я, сударь… я ни за что на свт не обойдусь… не безъ любви, но безъ уваженія матери своего мужа… потому-что я достойна этого уваженія… Слышите ли, сударь, ни за что на свт… Никто не скажетъ, что я была поводомъ ссоры Жеральда съ матерью… что я употребила во зло его любовь ко мн и вошла въ это благородное семейство… да, сударь, никто и никогда не скажетъ этого обо мн… моя гордость не дозволяетъ мн поступить такъ…
Произнося эти слова, молодая двушка была удивительно хороша. Въ прекрасныхъ чертахъ лица ея выражалось и гордое сознаніе своего достоинства, и вмст съ тмъ тихая, страдальческая грусть…
Оливье, по своему благородству, не могъ не раздлять съ Эрминіей такого сужденія… котораго именно и онъ и Жеральдъ заране боялись, потому-что хорошо знали необузданное высокомріе герцогини.
Все-таки Оливье, желая испытать послднее усиліе, сказалъ:
— Наконецъ, мадмуазель, подумайте, ради Бога, что Жерадьдъ длаетъ все, что честный человкъ можетъ сдлать… онъ предлагаетъ вамъ свою руку… Чего жь вы еще хотите?..
— Я уже сказала вамъ… я хочу, чтобъ мн оказывали то уваженіе, котораго я достойна и котораго я имю право ожидать отъ семейства мосьё де-Сантерра.
— Но, мадмуазель, Жеральдъ можетъ только отвчать вамъ за одного себя… Требовать боле было бы…
— Послушайте, мосьё Оливье… вы знаете, какъ непреклонна моя воля…
— О, да, знаю…
— Ну, такъ я говорю вамъ теперь, что я не увижу боле Жеральда до-тхъ-поръ, пока герцогиня де-Сантерръ не прідетъ ко мн…
— Къ вамъ? вскричалъ Оливье въ изумленіи.
— Да! высказать мн свое согласіе на мой бракъ съ ея сыномъ… Тогда не скажутъ, что я употребила во зло любовь Жеральда ко мн…
Эрминія просто, естественно выражала свое требованіе, которое легко можетъ показаться всякому невроятною гордостью… Впрочемъ, иначе и не могло быть, потому-что, полная высокаго, справедливаго мннія о себ, молодая двушка съ сознаніемъ требовала того уваженія, которое дйствительно должны были ей оказывать.
Однакожь, съ перваго взгляда это требованіе Эрминіи показалось Оливье такъ велико и невозможно, что онъ не могъ не воскликнуть:
— Герцогиня де-Сантерръ!.. прійдти къ вамъ и сказать, что она согласна на вашъ бракъ съ ея сыномъ… но это невозможно….
— А почему бы такъ, сударь? спросила Эрминія съ такой простодушной гордостью, что Оливье, подумавъ о чудномъ величіи и благородств характера герцогини, въ смущеніи сказалъ:
— Вы спрашиваете, мадмуазель, почему мадамъ де-Сантерръ не можетъ прійдти сюда, сказать вамъ, что согласна на бракъ своего сына съ вами?
— Да!
— Но, мадмуазель… не говоря уже о приличіяхъ большаго свта, мн кажется… что ваше требованіе…
— Еслибъ я принадлежала къ этому большому свту, о которомъ вы говорите, перебила Эрминія съ горькой улыбкой:— еслибъ я не была сиротой, еслибъ я имла мать… семейство… и мосьё де-Сантерръ искалъ руки моей… тогда было ли бы согласно съ приличіями, если бы мадамъ де-Сантерръ первая пріхала просить у моей матери — руки моей?..
— Конечно такъ, мадмуазель, но…
— Но у меня, продолжала съ грустію герцогиня:— нтъ матери, нтъ семейства. Къ кому жь, какъ не ко мн, должна обратиться мадамъ де-Сантерръ и просить руки моей для своего сына?
— Позвольте мн сказать одно слово, мадмуазель… герцогиня де-Сантерръ могла бы поступить такъ, еслибъ она нашла этотъ бракъ… согласнымъ съ ея желаніями…
— Этого-то я и требую, мосьё Оливье…
— Но мать Жеральда васъ вовсе не знаетъ…
— Если мадамъ де-Сантерръ почитаетъ своего сына способнымъ сдлать дурной выборъ, пусть она спроситъ обо мн… слава Богу… я не страшусь за себя…
— Да, вы правы, сказалъ Оливье посл нкотораго размышленія…
— Вотъ мое послднее слово, мосьё Оливье… Если мадамъ де-Сантерръ согласится на бракъ, пусть она сама прідетъ ко мн и скажетъ о своемъ согласіи… Если же она найдетъ меня недостойною войдти въ семейство герцоговъ де-Сантерръ, я боле никогда не увижу Жеральда…
— Пожалйте его, мадмуазель…
— О, поврьте мн, я боле его достойна сожалнія, воскликнула двушка, закрывъ обими руками лицо, по которому текли крупныя капли слезъ: — да, можетъ-быть, я умру отъ печали, но по-крайней-мр до конца жизни буду достойна Жеральда и любви своей…
Оливье былъ въ отчаяніи… думая о Жеральд, онъ предчувствовалъ, какъ пагубны будутъ для бднаго друга слдствія неукротимой гордости Эрминіи, и между-тмъ не могъ ей не удивляться…
Вдругъ раздался звонокъ у дверей Эрминіи…
Бдная двушка отерла слезы, потомъ, вспомнивъ о письм мадмуазель де-Бомениль, сказала Оливье.
— Это, вроятно, Эрнестина… я-было и позабыла о ней… потрудитесь, пожалуйста, отпереть двери…
— Еще одно слово, мадмуазель, воскликнулъ Оливье почти торжественнымъ голосомъ: — вы не знаете, какъ сильна любовь Жеральда… вдь вы врите моей искренности?.. Такъ я вамъ скажу, что боюсь за него… понимаете ли вы это… я боюсь за него, когда думаю о слдствіяхъ вашего отказа…
При этихъ страшныхъ словахъ, Эрминія поблднла… Нсколько минутъ, казалось, въ ней происходила жестокая борьба… но вотъ… она восторжествовала…
— Мн больно, отвчала Эрминія задыхающимся голосомъ: — мн больно обезнадеживать Жеральда, я врю его любви, потому-что знаю свою любовь, я врю его страданію, потому-что сама страдаю… но никогда не пожертвую я своимъ достоинствомъ…
— Мадмуазель, умоляю васъ…
— Вы знаете мое ршеніе… мосьё Оливье… я не скажу боле ни слова… Сжальтесь надо мною… этотъ разговоръ убиваетъ меня…
Молодой человкъ, въ совершенномъ отчаяніи, подошелъ къ двери, и, едва успвъ отпереть ее, вскрикнулъ отъ изумленія:
— Дядюшка, и вы, мадмуазель де-Бомениль… вмст… Боже мой… какъ вы блдны… что значить эта кровь… Что такое съ вами случилось?..
При этихъ словахъ Оливье, Эрминія быстро выбжала изъ своей комнаты въ переднюю…

VII.

Когда Оливье отворилъ дверь, онъ увидлъ своего дядю, который, казалось, едва стоялъ на ногахъ, опираясь на руку мадмуазель де-Бомениль. Старикъ былъ блденъ… встревоженъ…
Эрнестина, одтая въ простое муслиновое платье, была блдна не мене капитана Бернара… На лбу ея видны была капли крови… развязавшіяся ленты ея соломенной шляпки разввались по плечамъ ея…
— Дядюшка, что съ вами? вскричалъ Оливье, смотря на него въ странномъ безпокойств:— что такое случилось?
— Эрнестина! воскликнула въ то же время Эрминія: — вы ранены? Боже мой!…
— Это ничего… пройдетъ… отвчала Эрнестина, стараясь улыбнуться: — извините меня, что я прихожу къ вамъ не одна… это потому-что я…
Бдняжка не могла продолжать. Ея силы истощились, губы помертвли, глаза закрылись, голова опрокинулась назадъ, колни подкосились и она упала бы на полъ, еслибъ Эрминія не поддержала ее…
— Ей дурно! вскричала герцогиня: — мосьё Оливье, помогите мн… отнесемъ ее въ комнату…
— Я, я виною этого несчастія! сказалъ капитанъ съ грустнымъ безпокойствомъ.
И старикъ тихо пошелъ за Оливье и Эрмивіей, которые понесли мадмуазель де-Бомениль въ спальную.
— Бдняжка! говорилъ капитанъ:— какое благородное сердце!.. какая неустрашимость!..
Герцогиня, посадивъ Эрнестину на кресла, сняла съ нея шляпку и отдлила отъ ея благо, яснаго чела прелестные каштановые волосы, густыя пряди которыхъ разсыпались по плечамъ двушки. Оливье поддерживалъ голову мадмуазель де-Бомениль. Эрминія отирала платкомъ кровь, которая слегка текла изъ небольшой ранки повыше виска… Рана, по-счастію, была не опасна…
Капитанъ Бернаръ стоялъ неподвижно, созерцая эту трогательную сцену, не произнося ни одного слова… Губы его дрожали, крупныя капли слезъ медленно капали изъ глазъ на сдые усы…
— Поддержите ее, мосьё Оливье… сказала Эрминія: — я принесу холодной воды и одеколону…
Герцогиня пошла и тотчасъ же воротилась, неся красивую чашку изъ англійскаго фарфора и хрустальный флаконъ, вполовину наполненный одеколономъ.
Отеревъ смсью воды и спирта рану Эрнестины, Эрминія брызнула нсколько капель на лицо двушки.
Мало-по-малу, губы мадмуазель де-Бомениль стали принимать естественный цвтъ и легкій румянецъ замнилъ смертную блдность ея щекъ…
— Слава Богу, она приходитъ въ себя! воскликнула Эрминія, поправляя распустившіеся волосы Эрнестины… Оливье былъ глубоко тронутъ этой картиной…
— Мн очень-жаль, мадмуазель, сказалъ онъ герцогин: — что я при такихъ грустныхъ обстоятельствахъ долженъ представить вамъ моего дядю, капитана Бернара…
Молодая двушка отвчала на эти слова вжливымъ, почтительнымъ поклономъ старику.
— А я, мадмуазель, сказалъ въ свою очередь морякъ: — въ отчаяніи отъ такого непріятнаго случая, къ-несчастію, я одинъ виною всему…
— Ахъ, дядюшка! воскликнулъ Оливье:— ради Бога, скажите, что съ вами случилось?..
Между-тмъ, какъ Эрнестина приходила въ чувство, благодаря заботливости Эрминіи, которая еще разъ брызнула въ лицо ея нсколько капель одеколона, старикъ прерывающимся голосомъ разсказывалъ Оливье:
— Въ то время, какъ ты разговаривалъ съ своимъ другомъ, я вышелъ…
— Да, дйствительно… мадамъ Барбансонъ сказала мн, что вы, не смотря на свою слабость, имли неблагоразуміе выйдти… Но ее успокоивала ваша веселость, какой ужь давно она не видала въ васъ…
— О, да, продолжалъ ветеранъ: — я былъ веселъ, потому-что былъ счастливъ, очень-счастливъ… сегодня…
Но капитанъ остановился, съ страннымъ выраженіемъ посмотрлъ на Оливье и, вздыхая, сказалъ:
— Нтъ, нтъ, я не долженъ ничего говорить теб… ну, да, я вышелъ…
— И вы поступили очень-неблагоразумно, дядюшка…
— Что длать! у меня на это были свои причины… притомъ же, я думалъ, что чистый воздухъ для моего выздоровленія будетъ полезне, чмъ прогулки въ маленькомъ садик… я вышелъ, однакожь, недовряя своимъ силамъ, я не ршился идти на поле, а пошелъ сюда, знаешь… на эту зелень… по близости, къ желзной дорог… Скоро я почувствовалъ усталость… солнышко пригрло меня… я услся на валу, который окружаетъ одну изъ новыхъ, только-что вымощенныхъ улицъ, безъ домовъ.
‘Тутъ просидлъ я съ четверть часа… Мн казалось, что я отдохнулъ достаточно… мн уже хотлось воротиться домой… но эта прогулка, хоть и не слишкомъ-продолжительная, истощила мои силы… Едва только я усплъ встать, какъ вдругъ почувствовалъ страшное круженіе въ голов… ноги мои подкосились… я потерялъ равновсіе…
— И вы упали? спросилъ Оливье съ безпокойствомъ.
— Да… я скатился на самый низъ пригорка… Это паденіе было бы вовсе неопасно, еслибъ вдругъ пара лошадей безъ кучера запряженныхъ въ тяжелую телегу, нагруженную каменьями, вдругъ не поворотила прямо на меня…
— Боже мой! вскричалъ Оливье.
— Какая страшная опасность! воскликнула Эрминія.
— Да, дйствительно, я подвергался страшной опасности… Но эта опасность обратилась на бдную двушку, которую вы видите передъ собою и которая ранена въ то время, когда спасала меня…
— Какъ, дядюшка… Мадмуазель Эрнестина…
— Скатившись на низъ пригорка, продолжалъ старикъ, перебивая своего племянника, который съ нжной признательностью смотрлъ на мадмуазель де-Бомениль:— я ударился головою о мостовую и не могъ сдлать никакого движенія… почти въ безпамятств, я, однакожь, замтилъ, что колесо телеги непремнно должно прохать по голов моей… Вдругъ я услышалъ странный крикъ и увидалъ женщину, которая бросилась ко мн… Тутъ я ршительно потерялъ всякое сознаніе… Потомъ, продолжалъ старикъ съ возрастающимъ волненіемъ: — когда я опомнился, я увидлъ себя стоящимъ шагахъ въ двухъ отъ того мста, гд я могъ быть раздавленнымъ… Молодая двушка, ангелъ доброты и смлости, стояла передо мною на колняхъ, блдная, трепещущая… кровь лилась по щек ея… Это была она!.. вскричалъ ветеранъ, указывая на Эрнестину, которая уже совершенно пришла въ себя…,
— Да, это были вы, мадмуазель! продолжалъ капитанъ: — вы спасли мн жизнь, подвергаясь опасности… вы, слабое созданіе… слдуя только своему благородному сердцу, слдуя порыву своего безстрашнаго великодушія…
— О, Эрнестина, какъ горжусь я, что вы мой другъ, вскричала герцогиня, прижимая къ груди своей смущенную, краснвшую двушку.
— Да, гордитесь вашей подругой, сказалъ старикъ: — вы должны гордиться ею!..
— Мадмуазель! сказалъ въ свою очередь Оливье съ невыразимымъ смущеніемъ, обращаясь къ Эрнестин: — я обязанъ вамъ жизнію дяди, или, лучше, нжнаго отца, обожаемаго мною… Ваше благородное сердце пойметъ, что значатъ для меня эти слова… я не могу ничмъ боле выразить вамъ благодарности…
— Теперь я вдвойн счастлива, отвчала Эрнестина, потупивъ глаза:— до-сихъ-поръ, я не знала, что это вашъ дядюшка, о которомъ Эрминія говорила мн третьяго дня…
— Скажите, мадмуазель, какъ вы себя чувствуете? спросилъ съ участіемъ капитанъ: — не нужно ли послать за докторомъ. Какъ вы думаете, мадмуазель Эрминія? Оливье сходитъ за докторомъ.
— О, нтъ, прошу васъ, не надо, возразила быстро Эрнестина: — у меня только немножко болитъ голова… рана, вроятно, очень-легка, потому-что я почти не чувствую ея… Мой обморокъ случился единственно отъ волненія, отъ страха…
— Пусть такъ, сказала Эрминія: — но вамъ все-таки надо нсколько успокоиться… ваша рана дйствительно неопасна, но я не скоро выпущу васъ отъ себя… вы были такъ испуганы…
— О, что касается до этого, быстро проговорила мадмуазель де-Бомениль:— то я согласна отъ всего сердца и постараюсь продлить мое выздоровленіе какъ-можно-доле.
— Оливье, дай мн руку и пойдемъ домой, сказалъ ветеранъ.
— Вашъ дядюшка еще такъ слабъ, что онъ не можетъ идти пшкомъ, замтила Эрминія, обращаясь къ молодому солдату:— не лучше ли приказать привести фіакръ.
— Не безпокойтесь, любезная мадмуазель Эрминія, возразилъ старикъ: — опираясь на руку Оливье, я не боюсь ничего… чистый воздухъ освжитъ меня, и притомъ я хочу показать Оливье то мсто, гд я погибъ бы безъ этого ангела-хранителя… Я не ханжа, не притворщикъ, но клянусь вамъ, мадмуазель, съ этой минуты, я часто буду ходить на валъ и по-своему молиться за мою великодушную спасительницу, тмъ боле, что она спасла меня въ ту самую минуту, когда я именно дорожилъ своею жизнію, потому-что сегодня утромъ…
И капитанъ еще разъ не докончилъ своей фразы, къ величайшему удивленію Оливье.
— Ну, да, продолжалъ ветеранъ, простодушно улыбаясь: — я буду молиться за мою спасительницу, право, ныньче свтъ сталъ навыворотъ… ныньче молодыя, слабыя двушки спасаютъ жизнь старымъ солдатамъ… Хорошо, что старые солдаты еще имютъ сердце, которое можетъ хранить къ нимъ вчную признательность.
Оливье съ нжностью смотрлъ на меланхолическое, кроткое лицо мадмуазель де-Бомениль. Сердце молодаго человка билось подъ вліяніемъ различныхъ впечатлній: онъ съ наслажденіемъ припомнилъ свою первую встрчу съ Эрнестиной, ея простодушную искренность и особенно разсказъ Эрминіи о грустной участи бдной сиротки.
Оливье боле чмъ кто-нибудь удивлялся рдкой красот герцогини, но въ эту минуту Эрнестина тоже казалась ему прекрасной.
Капитанъ вывелъ племянника изъ задумчивости, взявъ его за руку и сказавъ:
— Идемъ же, мой другъ… Не будемъ доле употреблять во зло радушное гостепріимство мадмуазель Эрминіи.
— Въ-самомъ-дл, Эрминія, замтила мадмуазель де-Бомениль: — зная, что вы живете близко отъ того мста, гд случилось это несчастіе, я подумала, что могу…
— Ужь не хотите ли вы извиняться, что поступили совершенно по-дружески? перебила, улыбаясь, герцогиня.
— Итакъ, прощайте, сказалъ ветеранъ.
Потомъ, обращаясь къ Эрнестин, онъ прибавилъ прерывающимся отъ волненія голосомъ:
— Мн грустно думать, мадмуазель, что я сегодня видлъ васъ въ первый и въ послдній разъ… О, будьте уврены, замтилъ старикъ, отвчая на движеніе Эрнестины, въ которомъ выразилось смущеніе: — будьте уврены, что моя признательность къ вамъ никому не будетъ извстна… Я буду скроменъ… Но я хочу просить у васъ и у мадмуазель Эрминіи одной милости… видть васъ иногда здсь… хоть изрдка… вдь для сердца мало питать признательность… сердцу надо позволить выразить ее…
— Ваше желаніе очень-естественно, мосьё Бернаръ, сказала Эрминія:— и я непремнно васъ увдомлю, когда Эрнестина прійдетъ ко мн… вы доставите намъ большее удовольствіе, если выпьете съ нами чашку чаю.
— О, да! весело отвчалъ старикъ:— но, Боже мой, ныньче все выходитъ какъ-то на выворотъ, благодтели почти благодарятъ тхъ, кого обязали… но пусть будетъ по-вапшему… Итакъ, до свиданія… слышите ли, до свиданія… Идемъ же, Оливье.
Старикъ сдлалъ нсколько шаговъ и остановился въ какой-то нершимости, потомъ, посл минутнаго размышленія, онъ воротился и сказалъ:
— Нтъ, ршительно, я не могу… не долженъ унести съ собой одну тайну…
— Тайну, мосьё Бернаръ?
— Да, тайну… два раза она срывалась у меня съ языка, и два раза удержался я и не разсказалъ ея, помня общаніе, которое далъ… но теперь… я вижу, что мадмуазель Эрнестина должна знать, почему я такъ счастливъ жизнію, которую она спасла мн…
— Я то же думаю, мосьё Бернаръ, замтила герцогиня: — вы обязаны вознаградить этимъ Эрнестину…
— И я буду очень счастлива вашей довренностью ко мн, отвчала мадмуазель де-Бомениль.
— Да, это именно будетъ довренность, потому-что меня убждали хранить тайну… И признаться сказать, мой добрый Оливье, за тмъ я и ушелъ изъ дому, чтобы лучше сохранить эту тайну…
— Почему же, дядюшка?
— Да потому-что, въ восторг отъ доброй всти, которую я узналъ, я не могъ не броситься къ теб на шею и не разсказать всего… отъ-того-то я и ушелъ, надясь привыкнуть къ этой радости, а потомъ скрыть ее отъ тебя…
— Но, дядюшка, возразилъ Оливье съ возраставшимъ удивленіемъ: — какая же это пріятная всть?..
— Другъ, котораго ты видлъ сегодня, конечно, не сказалъ теб, что прежде всего онъ пришелъ для меня?
— Нтъ, дядюшка… когда онъ вошелъ ко мн въ бесдку, я думалъ, что онъ только-что пришелъ…
— Ну, да… мы условились скрывать отъ тебя нашъ разговоръ… потому-что онъ-то мн и принесъ эту пріятную всть… И какъ онъ былъ доволенъ ею, хоть я и замтилъ, что въ глазахъ его была какая-то грусть… Словомъ, я долженъ сказать вамъ… прибавилъ ветеранъ съ торжествующимъ видомъ, обращаясь къ двумъ двицамъ:— вы поймете мою радость… вдь Оливье… пожалованъ въ офицеры…
— Не-уже-ли? спросилъ Оливье съ невыразимымъ восторгомъ: — я офицеръ!
— О, какое счастье, мосьё Оливье! воскликнула Эрминія.
— Да, дитя мое, сказалъ морякъ, пожимая руки племянника: — да, ты офицеръ. Я долженъ бы скрывать отъ тебя эту тайну до того дня, въ который ты получишь дипломъ… скрывать для того, чтобы твоя радость была полна… вдь ты еще не знаешь всего…
— Такъ это еще не все? спросила Эрнестина,— принимавшая живое участіе въ этой сцен.
— Не все… знаете ли… мой Оливье теперь не надолго удетъ отъ меня, потому-что онъ записалъ въ тотъ полкъ, который будетъ стоять гарнизономъ въ Париж… видители, мадмуазель Эрнестина, что я не даромъ дорожилъ жизнію, думая о счастіи Оливье… и моемъ тоже… вы поймете теперь, какъ велика должна быть моя благодарность къ вамъ…
Новый офицеръ стоялъ неподвижно… онъ, казалось, о чемъ-то думалъ… въ лиц его ярко выразилось какое-то особенное чувство, когда онъ взглянулъ на мадмуазель де-Бомениль.
— Что же ты, мой другъ? спросилъ ветеранъ, удивленный, почти огорченный задумчивымъ молчаніемъ племянника: — я думалъ обрадовать тебя… конечно, я знаю, что ты имешь полное право на офицера… но, наконецъ…
— О, дядюшка, не думайте, что я неблагодаренъ… если я молчу отъ-того, что сердце мое полно… я думаю о томъ, сколько счастія можетъ доставить мн эта всть… я знаю, что я обязанъ этимъ моему лучшему другу… мое новое званіе надолго сближаетъ меня съ вами, дядюшка… и наконецъ… прибавилъ молодой человкъ, бросивъ слова взглядъ на Эрнестину, которая покраснла, встртивъ этотъ взглядъ: — это званіе для меня неоцненно… потому-что… потому-что… вы, дядюшка, первые сказали мн… о моемъ счастьи…
Очевидно, Оливье не высказалъ третьей причины, по которой его повышеніе было такъ для него драгоцнно…
Эрнестина одна угадала великодушную мысль молодаго человка, покраснла и слезы навернулись на ея прекрасныхъ глазахъ.
— Теперь, господинъ офицеръ, весело сказалъ старикъ: — поблагодаримъ нашихъ милыхъ двицъ за ихъ участіе къ намъ, и не будемъ доле безпокоить ихъ… смотрите же, мадмуазель Эрминія, не забудьте вашего приглашенія на чай… видите ли, у меня еще славная память…
— О, будьте покойны, мосьё Бернаръ, я докажу вамъ, что и моя память тоже не дурна…
Между тмъ, какъ ветеранъ благодарилъ Эрнестину, Оливье подошелъ къ герцогин и умоляющимъ голосомъ тихонько сказалъ ей:
— Мадмуазель Эрминія, есть дни, которые должны располагать къ милосердію… Что долженъ сказать я Жеральду?
— Мосьё Оливье, вы знаете мое ршеніе! отвчала двушка и на чел ея снова появилось облако глубокой грусти… бдняжка было-забыла на минуту свою печаль…
Оливье зналъ твердость характера Эрминіи… глубокій вздохъ вырвался изъ груди его…
— Еще одно слово, мадмуазель… сказалъ молодой человкъ: — позвольте мн зайдти къ вамъ завтра, въ какое время вамъ угодно… мн очень нужно поговорить съ вами объ одномъ очень-важномъ дл… на этотъ разъ дло идетъ лично обо мн… вы мн окажете истинную услугу…
— Съ большимъ удовольствіемъ, мосьё Оливье! отвчала герцогиня, хотя очень удивленная этой просьбой: — завтра утромъ я жду васъ…
— Благодарю васъ, мадмуазель…
Капитанъ и Оливье вышли.
Дв двушки, дв сестры, остались одн.

VIII.

Послднія слова Оливье пробудили въ Эрминіи грусть, которая-было на нсколько минутъ разсялась при появленіи Бернара и Эрнестины.
Мадмуазель де-Бомениль съ своей стороны уже стояла задумавшись: она припоминала странный взглядъ, который бросилъ на нее Оливье, когда узналъ, что получилъ офицерскій чинъ. Эрнестина поняла великодушное значеніе этого взгляда… Кром того, бдная сиротка припоминала съ наслажденіемъ, что ея новая подруга была та самая музыкантша, которую призывали къ ея матери въ послдніе дни жизни графини.
Задумчивость Эрнестины еще боле увеличивалась отъ смущенія, которое она испытывала, не зная какъ завести разговоръ о трогательной заботливости, которою Эрминія окружала графиню де-Бомениль.
Что касается до присутствія Эрнестины у Эрминіи, то его очень-легко объяснить. Пойдя по обыкновенію къ обдн съ мадмуазель Еленой де-Ларошгю, Эрнестина взяла съ собою и мадамъ Ленэ. Выходя изъ церкви, она сказала старой ханж, что пойдетъ сдлать кой-какія покупки и отправилась съ гувернанткой. Фіакръ довезъ ихъ до улицы Монсо. Эрнестина вышла, а мадамъ Ленэ осталась ждать возвращенія своей молодой госпожи.
Хотя молчаніе герцогини не долго длилось, Эрнестина замтила мрачную, грустную задумчивость своей пріятельницы и съ нжностью, робко сказала ей:
— Эрминія… боюсь быть нескромной… но мн кажется, что съ нкотораго времени вы что-то очень печальны.
— Да, это правда, откровенно отвчала герцогиня: — у меня, дйствительно, есть большое горе…
— Бдняжка! съ участіемъ воскликнула Эрнестина.
— И, можетъ-быть, я сказала бы вамъ причину моего горя… но теперь сердце мое сильно страдаетъ… можетъ-быть, ваше нжное участіе успокоитъ его и тогда я все разскажу вамъ… впрочемъ, я не знаю еще, могу ли…
— Что жь? разв вы считаете меня недостойной вашей довренности?
— О, нтъ, милое дитя моя, но, вы еще такъ молоды, что мн не должно позволять себ говорить съ вами о многомъ… посл увидимъ… теперь подумаемъ о васъ… ложитесь — на мою постель… на стул безпокойно, а вамъ надо отдохнуть.
— Но…
Герцогиня не слушала. Она подошла къ алькову и отдернула занавски, которыя по двственной скромности всегда оставляла задернутыми.
Эрнестина увидла желзную кровать… Розовое одяло покрывало постель. Сверху ея было постлано легкое муслиновое овяло, обшитое бахромой, связанной самою Эрминіей. Внутренность алькова была обита розовымъ ситцомъ. Ослпительной близны подушка тоже была обшита по краямъ кружевами. Чудно свжо, мило кокетливо было убранство двственнаго ложа герцогини.
Мадмуазель де-Бомениль уступила просьб Эрминіи и полулегла на постель своей подруги.
Эрминія сла у изголовья и съ нжностью взяла руку сестры.
— Увряю васъ, Эрнестина, сказала она: —что спокойствіе теперь вамъ необходимо… какъ вы себя чувствуете?
— У меня только немножко болитъ голова.
— Какой страшной опасности вы подвергали себя…
— Право, я не думала объ опасности, когда увидала, какъ бдный старикъ скатился съ вала и упалъ почти подъ самое колесо телеги… я вскрикнула., бросилась къ нему, и хотя во мн очень мало силы, я успла, однакожь, нсколько оттащить мосьё Бернара отъ дороги…
— Какое мужество! но какъ же вы получили эту рану…
— Вроятно, вставая, я ударилась о колесо… впрочемъ, въ ту минуту я нисколько не чувствовала боли… мосьё Бернаръ, опомнившись, замтилъ на щек моей кровь… но оставимъ этотъ разговоръ… я гораздо больше испугалась, чмъ ушиблась… мое мужество мн стоитъ недорого…
Мадмуазель де-Бомениль на минуту замолчала, съ наслажденіемъ посмотрла вокругъ себя и продолжала:
— Вы недаромъ сказали, что у васъ прехорошенькая комнатка.. Какъ все свжо, кокетливо, какія миленькія гравюры, статуйки. Какія чудныя-вазы съ цвтами… вдь, кажется, все это такъ просто, что всякій могъ бы имть у себя такое убранство, но, между-тмъ, его имютъ не многія, потому-что для этого нуженъ вкусъ… потомъ, прибавила мадмузель де-Бомениль въ волненіи: — когда подумаешь, что все это вы пріобрли однимъ трудомъ своимъ… вы должны гордиться собою… какъ вы должны любить ваше милое жилище.
— Да, я люблю его… съ грустью отвчала герцогиня:— долгое время оно было для меня мило…
— А теперь разв оно вамъ боле не нравится?.. О, это было бы съ вашей стороны очень-неблагодарно..
— Нтъ, эта бдная комнатка всегда мн драгоцнна… возразила Эрминія, припомнивъ, что въ ней она увидла Жеральда въ первый и, можетъ-быть, въ послдній разъ.
Эрнестина не знала, какъ завести ей разговоръ о матери, не возбудивъ подозрній Эрминіи. Но вдругъ она увидла фортепьяно и сказала:
— Вотъ и фортепьяно… говорятъ, вы такъ хорошо играете… Какъ бы хотла я слышать васъ сегодня…
— Не просите меня сегодня, Эрнестина… я не могу играть… Слезы помшаютъ мн… когда мн грустно, музыка меня еще боле печалитъ…
— О, я понимаю… но посл, когда-нибудь, вы что-нибудь съиграете мн… Не правда ли?
— Непремнно… даю вамъ слово…
— Кстати о музык, сказала Эрнестина, стараясь скрыть свое волненіе: — когда я была на вечер у мадамъ Эрбо, одна изъ двицъ говорила мн, что вы играли у одной больной дамы…
— Да, это правда… отвчала Эрминія, надясь при воспоминаніяхъ о матери, позабыть свои душевныя страданія:— и эта дама именно была та самая, о которой я вамъ говорила… Ея дочь тоже называлась Эрнестиной…
— Говорятъ, что музыка облегчала страданія бдной больной…
— Иногда… такъ… но, къ-несчастію, это облегченіе не могло спасти ея отъ смерти…
— Я думаю, какъ вы нжно заботились о ней… вдь вы такъ добры…
— Въ-самомъ-дл, ея положеніе возбуждало во мн глубокое участіе… она такъ страдала… притомъ тяжело умереть въ такихъ молодыхъ лтахъ, оплакивая нжно-любимую дочь…
— А она иногда говорила съ вами о своей дочери?
— Да… мысль о дочери была ея всегдашней и послднею мыслію… у нея былъ и портретъ дочери… еще ребенка… часто бдная больная со слезами на глазахъ смотрла на этотъ портретъ и говорила мн, какой нжной любви заслуживала дочь ея по своему милому, кроткому характеру… больная разсказывала мн также о письмахъ, которыя получала отъ дочери почти всякій день… въ каждой строчк этихъ писемъ, говорила она, видна чудная доброта милой двушки…
— Стало-быть, эта дама любила васъ, Эрминія, если была съ вами такъ откровенна…
— Да, она была очень добра и снисходительна ко мн… и я… любила и глубоко уважала ее…
— А было ли у васъ когда-нибудь желаніе видть дочь этой дамы?
— Конечно, потому-что все, что говорила мн о ней мать, пробуждало во мн живйшее участіе къ этой двушк, но она была тогда за границей… однакожь, по возвращеніи въ Парижъ, нкоторое время я надялась увидть ее.
— Какъ же это? спросила Эрнестина, стараясь скрыть свое любопытство.
— По одному обстоятельству я имла дло съ опекуномъ двицы и онъ мн сказалъ, что, можетъ-быть, попроситъ меня давать ей уроки музыки.
Эрнестина затрепетала отъ удовольствія. Эта мысль до-сихъ-поръ не приходила ей въ голову, но, стараясь отвлечь подозрніе Эрминіи, она вдругъ сказала:
— Еслибъ вы знали, почему я длаю столько вопросовъ объ этой двушк, вы бы удивились… вдь мн кажется, что я стану ревновать васъ къ этой двушк… Что, если вы будете любить эту вторую Эрнестину — больше чмъ меня?..
— О, не безпокойтесь… отвчала герцогиня, съ грустію склонивъ голову…
— Почему же вы не можете любить ея… съ живостю спросила мадмуазель де-Бомениль, и потомъ, досадуя на свое невольное безпокойство, прибавила: — я не такая эгоистка, и не захочу лишить эту двушку вашей привязанности.
— Конечно, воспоминаніе о доброт матери навсегда упрочило въ душ моей сочувствіе и къ дочери… но, увы, милая Эрисстина, я горда, и боюсь, чтобъ мою привязанность не приняли за корыстолюбіе… эта двушка очень богата… а я… я бдна…
— О, вы несправедливы къ ней! возразила съ горечью Эрнестина:— если не зная ея, такъ дурно о ней думаете…
— Вовсе нтъ… я не сомнваюсь въ ея добромъ сердц, помню слова матери… Но вдь я чужая для этой двушки… Притомъ же, есть многія причины… и главное, я боюсь говорить съ ней о тхъ обстоятельствахъ, которыя сблизили меня съ умирающею матерью, чтобы не пробудить въ ея душ тяжкой скорби… Вдь это значило бы, что я хочу цною этого разсказа снискать привязанность, на которую не имю никакого права.
При этомъ признаніи герцогини, Эрнестина была очень довольна тмъ, что познакомилась съ Эрминіей подъ видомъ бдной сироты.
Странное сближеніе! Одна боялась встртить только корыстолюбивую преданность, потому-что она была богатйшая наслдница во всей Франціи, другая страшилась, чтобы ея привязанности не почли корыстною, потому-что она была бдна.
Герцогиня, казалось, была очень утомлена послдней половиной этого разговора… она думала позабыть въ немъ свои тяжкія думы, и, къ-несчастію, этотъ разговоръ снова навелъ ее на нихъ, потому-что только въ своей дивной гордости Эрминія почерпнула твердую ршимость отказаться отъ послднихъ надеждъ своихъ на счастіе… она боялась, чтобы не приняли за корыстные виды ея любовь къ Жеральду… Бдная двушка, дйствительно, вовсе не надялась, чтобъ герцогиня де-Сантерръ согласилась на исполненіе ея требованія.
Но, увы! хотя въ Эрминіи достало мужества пожертвовать своею любовью для достоинства этой же любви, она тмъ не мене чувствовала, сколько грусти, сколько страданій заключало въ себ это героическое пожертвованіе.
Почти противъ воли, бдная двушка думала о грустныхъ послдствіяхъ этой жертвы…
— Ахъ, милая Эрнестина, вдругъ сказала она прерывающимся голосомъ: — кто бы подумалъ, что самая чистая привязанность можетъ возбуждать самыя постыдныя подозрнія.
И, не имя боле силъ удержать слезъ, она зарыдала, закрывъ лицо свое на груди Эрнестины, которая привстала на постели, сжала сестру въ своихъ объятіяхъ и спросила:
— Боже мой! что съ вами, Эрминія? Я давно замтила, что вы все боле и боле длаетесь грустны, но боялась спросить у васъ причину вашей печали.,
— Оставимъ этотъ разговоръ, перебила герцогиня: — простите мн мою слабость… но въ моей голов пробудились… тяжкія воспоминанія…
— Конечно, я не имю никакого права на вашу довренность, но иногда страданіе не такъ сильно, когда… высказываютъ о немъ…
— О, да! горесть убиваетъ… но униженіе, стыдъ…
— Что вы, Эрминія? униженіе! стыдъ! Нтъ, быть не можетъ… вы слишкомъ горды для этого.
— А разв не унизительная слабость плакать посл мужественной ршительности… ршительности благородной… великодушной…
Герцогиня замолчала и черезъ минуту сказала:
— Милая Эрнестина, я разскажу вамъ все… но прошу васъ, не принимайте моего разсказа за одно желаніе поврить вамъ мою тайну… мн, право, было бы совстно передъ вами… вы такъ молоды… Нтъ, пусть моя повсть послужитъ вамъ урокомъ въ будущемъ…
— Урокомъ?
— Да… вы тоже, какъ и я, сирота… какъ и у меня, у васъ нтъ опоры… вы неопытны и не съумете остеречься отъ обмана, которымъ часто окружаютъ насъ, бдныхъ двушекъ… И такъ, слушайте же меня, Эрнестина, и дай Богъ, чтобы я могла предохранить васъ отъ тхъ страданій, которыя испытываю.
И герцогиня разсказала своей подруг, какимъ образомъ она было жестоко оскорблена Жеральдомъ, который осмлился заплатить за нее долгъ, какъ она сначала приняла его съ презрніемъ и какъ потомъ простила его, принужденная великодушнымъ чувствомъ, которому Жеральдъ дйствительно уступилъ..
Дале, Эрминія говорила такъ:
— Черезъ два дня посл этой первой встрчи, я хотла разсяться отъ воспоминаній, которыя слишкомъ уже нарушали спокойствіе души моей, слишкомъ-сильно овладвали мною… Это было въ воскресенье. Я пошла и встртила тамъ этого молодаго человка… Сначала, мн сдлалось какъ-то грустно, страшно, конечно, это было предчуствіе… но я уступила очарованію этой встрчи. Мн до-тхъ-поръ еще не случалось никогда встрчать человка, который бы имлъ въ себ столько достоинствъ, сколько онъ. Его манеры были просты и изящны… его умъ блисталъ остроумной веселостью… Я презираю лесть, но онъ нашелъ средство польстить мн и въ его похвалахъ было столько деликатности, столько граціи… я узнала, что его зовутъ Жеральдомъ…
— Жеральдомъ? почти вскрикнула Эрнестина, вспомнивъ, что одинъ изъ жениховъ ея, герцогъ де-Сантерръ, назывался тмъ же именемъ.
Звонокъ, раздавшійся въ эту минуту у дверей, отвлекъ вниманіе Эрминіи, и она не замтила удивленія Эрнестины.
Мадмуазель де-Бомениль вскочила съ постели, герцогиня, досадуя на неумстный визитъ, пошла отворить двери.
Старикъ-слуга подалъ ей записку слдующаго содержанія:
‘Давно я не видалъ васъ, милое дитя мое… я былъ немножко боленъ… Можете ли вы сегодня утромъ принять меня?
‘Душою вамъ преданный

‘Meльфоръ.

‘P. S. Не трудитесь отвчать мн… Если хотите видть вашего стараго друга, скажите только да подателю эіой записки.’
Эрминія, подъ вліяніемъ своей грусти, сначала хотла-было подъ какимъ-нибудь предлогомъ отказать маркизу, но подумавъ, что мосьё де-Мэльфоръ, принадлежа къ высшему кругу, вроятно, зналъ Жеральда, она ршилась узнать отъ него что-нибудь о молодомъ человк, не открывая горбуну своего секрета и сказала слуг:
— Я буду ждать мосьё де-Мэльфора.
Возвращаясь въ свою комнату, Эрминія подумала:
— Что, если мосьё де-Мэльфоръ прійдетъ еще при Эрнестин… Ну, такъ что жь?.. пускай она увидитъ маркиза у меня… она уже знаетъ мою тайну и притомъ милая двушка такъ скромна, что, увидвъ незнакомца, оставитъ меня съ нимъ одну.
Герцогиня, однакожь, не сказала Эрнестин о близкомъ посщеніи маркиза, боясь, чтобы двушка изъ приличія не ушла заране.
И такъ, сестры продолжали свой разговоръ.

IX.

— Извините, что я на минуту оставила васъ, милая Эрнестина, сказала герцогиня, воротясь въ комнату: — я получила записку и отвчала изустно…
— Ради Бога, Эрминія, отвчала мадмуазель де-Бомениль: — продолжайте вашъ разсказъ. Еслибъ вы знали, какъ онъ интересуетъ меня…
— Я вамъ сказала, что у мадамъ Эрбо я узнала имя этого молодаго человка… мосьё Оливье, представляя мн, назвалъ его этимъ именемъ.
— А, такъ онъ зналъ мосьё Оливье…
— Это его истинный другъ… Они служили въ одномъ полку. Оставивъ службу, Жеральдъ вступилъ въ контору нотаріуса, и недавно бросилъ этотъ родъ занятій, какъ вовсе несогласный съ его характеромъ… нашелъ мсто при укрпленіяхъ, подъ начальствомъ одного инжернаго офицера, котораго онъ зналъ еще въ Африк… Видите, Эрнестина, что по состоянію и по своему положенію въ свт, Жеральдъ былъ равенъ мн, стало-быть, мн очень простительно, что я увлеклась этой гибельной страстью…
— Отъ-чего же гибельной?
— А вотъ, сейчасъ все узнаете. На другой день посл нашей встрчи у мадамъ Эрбо, около сумерекъ, я возвратилась съ уроковъ и сидла въ саду, въ которомъ хозяинъ позволилъ мн гулять. Этотъ садъ, какъ вы можете видть изъ окна, отдленъ отъ переулка только низкимъ палиссадникомъ, вдругъ я увидла Жеральда, который проходилъ мимо… Вмсто изящной, хотя и простой одежды, которая была на немъ вчера, онъ былъ одтъ въ срую блузу, соломенная шляпа съ широкими полями покрывала его голову… Онъ, казалось, очень удивился, увидавъ меня, поклонился, подошелъ ко мн, и весело сказалъ, что кончилъ свои дневныя дла… что управлялъ работами на укрпленіяхъ, которыя производятся теперь въ долин Монсо. ‘Это въ-половину военное ремесло’ сказалъ онъ: ‘оно мн нравится больше, чмъ скучныя занятія въ контор нотаріуса. Я надсмотриваю за работами и моего жалованья слишкомъ для меня достаточно. Переворачивать заплесневлые листы процессовъ, право, было скучно…
— Это очень понятно…
— Конечно… Признаюсь вамъ, Эрнестина, такое самоотверженіе Жеральда, при избраніи самыхъ тяжкихъ трудовъ, меня очень тронуло, тмъ боле, что онъ по-видимому получилъ прекрасное воспитаніе. Въ этотъ вечеръ, онъ скоро оставилъ меня, сказавъ, что надется иногда встрчаться со мною на границахъ моего парка. Онъ очень былъ доволенъ тмъ, что ему часто приходится ходить по переулку, мимо нашего сада, къ одному изъ старыхъ полковыхъ товарищей… Въ-самомъ-дл, маленькій домикъ, въ которомъ жилъ пріятель Жеральда, былъ виденъ изъ сада. Что скажу я вамъ, Эрнестина? Съ-этихъ-поръ почти каждый вечеръ я видлась такимъ образомъ съ Жеральдомъ… Часто мы даже ходили вмст гулять на долину… Я скоро увидла въ Жеральд множество превосходныхъ качествъ, онъ былъ простодушенъ, откровененъ, уменъ, благороденъ… Его шутки всегда были милы, остроумны… Онъ, казалось, имлъ ко мн глубокое и могу сказать справедливое уваженіе… Однажды, Жеральдъ… признался мн въ любви своей и сказалъ, что не можетъ жить безъ меня… О, какъ я была тогда счастлива… потому-что я не знаю что-бы сдлалось со мной, еслибъ онъ не любилъ меня… Я не въ силахъ была отказаться отъ этой любви… а любить безнадежно! воскликнула бдная двушка, едва удерживая слезы:— о, это хуже смерти… такая жизнь грустна, безутшна!..
Но, преодолвъ свое волненіе, Эрминія продолжала:
— Я откровенно сказала Жеральду о моихъ чувствахъ… съ моей стороны, это была не только любовь, но и признательность, потому-что безъ него жизнь казалась мн ужасною… ‘Мы оба свободны’ сказала я Жеральду: ‘мы должны работать каждый день, чтобы поддерживать наше существованіе… это положеніе удовлетворяетъ мою гордость, потому-что бездйствіе женщины — страшное униженіе для нея… Наше существованіе, Жеральдъ, будетъ скромно, можетъ-быть, даже недостаточно… но бодростью, трудомъ, которые будутъ услаждены нашей взаимной любовью, мы избгнемъ бдности…’
— Какъ Жеральдъ, я думаю, былъ счастливъ, слушая ваши слова!.. воскликнула мадмуазель де-Бомениль: — какъ онъ долженъ гордиться вами! Но скажите мн, ради Бога, если вы можете ожидать любви счастливой, отъ-чего же происходитъ ваша грусть? Какая причина вашихъ слезъ?..
— Да, Эрнестина, вотъ, сами видите, что любовь моя къ Жеральду очень извинительна… Не правда ли, что съ моей стороны это была любовь благородная, чистая… Отвчайте мн, вдь никто не можетъ обвинять меня…
Эрминія не могла дале говорить. Рыданія заглушили ея голосъ.
— Васъ обвинять? воскликнула Эрнестина: — Боже мой, да за что же обвинять васъ? вдь вы такъ же свободны, какъ и Жеральдъ… онъ васъ любитъ столько же, сколько и вы любите его… Вы оба живете своими трудами… ваше положеніе одинаково.
— Нтъ, возразила Эрминія съ глубокимъ страданіемъ:— нтъ, наше положеніе вовсе не одинаково…
— Почему же?
— Да, вовсе не одинаково… и въ этомъ-то неравенств и заключается причина моего несчастія… Жеральдъ обманулъ меня, выдавъ себя совсмъ не за то, что онъ въ-самомъ-дл…
— Боже мой! да кто же онъ?
— Онъ? Герцогъ де-Сантерръ…
— Герцогъ де-Сантерръ! воскликнула мадмуазель де-Бомениль въ удивленіи. Она испугалась за Эрминію, вспомнивъ, что Жеральдъ былъ однимъ изъ претендентовъ на ея руку и что она должна была завтра же встртиться съ нимъ на бал… Стало-быть, онъ недостойно употребилъ во зло довріе бдной Эрминіи, имя въ то же время претензію на бракъ съ богатйтей наслдницей во всей Франціи…
Герцогиня приняла безмолвное удивленіе своей подруги за негодованіе, которое поступокъ Жеральда могъ возбудить въ ней, и сказала:
— Теперь видите, Эрнестина, какъ я несчастна!
— О, это низко, безчестно… подобный обманъ!.. но какъ же вы узнали о немъ?..
— Мосьё де-Сантерръ не могъ доле выдерживать безконечныхъ притворствъ, которыя были необходимымъ слдствіемъ его первой лжи, но, не смя лично признаться мн въ обман, поручилъ мосьё Оливье разсказать все…
— По-крайней-мр, мосьё де-Сантерръ самъ открылъ вамъ обманъ…
— Да! и, не смотря на глубокое оскорбленіе, какое онъ нанесъ мн, я все-таки видла въ этомъ поступк то благородство, которое такъ любила въ Жеральд…
— Благородство! воскликнула съ горечью Эрнестина: — благородство! да вдь онъ васъ покинулъ…
— Напротивъ, онъ предлагаетъ мн свою руку…
— Мосьё де-Сантерръ предлагаетъ вамъ свою руку? Въ такомъ случа, Эрминія, за чмъ же вы отчаяваетесь?..
— За чмъ? за тмъ, что бдная сирота, какъ я, покупаетъ подобный бракъ цною самыхъ оскорбительныхъ униженій…
Герцогиня не могла кончить фразы, потому-что услышала звонокъ.
— Извините, милая Эрнестина, сказала она, отирая слезы:— я не могу не принять…
— Въ такомъ случа, я васъ оставляю, отвчала Эрнестина, наскоро надвая шаль и шляпку:— хоть мн и очень жаль оставить васъ въ такой грусти…
— Подождите, однакожь, минуту… пускай этотъ господинъ войдетъ при васъ…
— Хорошо, хорошо… идите же поскоре, отоприте дверь…
Герцогиня сдлала нсколько шаговъ и потомъ, подумавъ о безобразіи маркиза де-Мэльфора, воротилась и по чувству деликатности сказала своей подруг:
— Предупреждаю васъ, Эрнестина, что этотъ господинъ, котораго я ожидаю… горбатъ… Ваше удивленіе при вид его безобразія могло бы оскорбить его…
Мадмуазель де-Бомениль тотчасъ припомнила, какъ мадамъ Ленэ говорила ей, что маркизъ де-Мэльфоръ просилъ доставить ему адресъ Эрминіи. Въ смущеніи и безпокойств она спросила герцогиню:
— Кто жь это такой!
— Одинъ безподобный человкъ, котораго я узнала очень страннымъ образомъ… потому-что онъ принадлежитъ къ высшему обществу…но я спшу отворить дверь…
И Эрминія исчезла.
Эрнестина осталась одна въ изумленіи и въ страх.
Какое-то непобдимое предчувствіе говорило ей, что именно мосьё де-Мэльфоръ долженъ былъ войдти… увидать ее у Эрминіи… и, хотя мадмуазель де-Бомениль была обязана насмшкамъ маркиза мыслію сдлать то испытаніе, которому она подверглась на вечер у мадамъ Эрбо, хотя теперь уже чувствовала къ горбуну нкоторую симпатію, однакожь она не знала, въ какой мр могла полагаться на скромность маркиза, и приходила въ отчаяніе отъ этой встрчи.
Эрнестина не ошиблась.
Дйствительно, Эрминія вошла съ мосьё де-Мэльфоромъ.
По счастію, герцогиня, изъ скромности, бросилась закрыть занавсь алькова и не могла замтить, какъ горбунъ и мадмуазель де-Бомениль изумились, увидавъ другъ друга.
Мосьё де-Мэльфоръ тотчасъ узналъ Эрнестину и затрепеталъ отъ удивленія… любопытство и вмст безпокойство выразились во всхъ чертахъ лица его… горбунъ не врилъ глазамъ своимъ… Онъ хотлъ что-то сказать, но Эрнестина, блдная, трепещущая взглянула на него съ такимъ умоляющимъ видомъ, что слова замерли на устахъ его.
Въ эту минуту, герцогиня подошла къ нимъ.
На лиц мосьё де-Мэльфора уже не видно было прежняго изумленія. Онъ даже хотлъ помочь Эрнестин, дать ей время оправиться и сказалъ Эрминіи:
— Я боюсь, мадмуазель, что пришелъ, кажется, очень некстати..
— О, будьте уврены, сударь, ваше посщеніе всегда кстати, возразила герцогиня:— позвольте мн только прежде проводить мадмуазель…
— Ради Бога, не церемоньтесь со мной… я, право, пришелъ бы отъ этого въ отчаяніе…
Мадмуазель де-Бомениль надо было собрать вс силы, чтобъ не измнить своему смущенію. По-счастію, въ передней Эрминіи было довольно темно, и она не замтила, какъ измнилось лицо ея подруги.
— Эрнестина, сказала герцогиня:— посл того, что я вамъ доврила, я не имю нужды говорить, какъ необходимо мн теперь ваше присутствіе… Увы! я не думала, что мн такъ скоро прійдется испытать вашу дружбу… Умоляю васъ, Эрнестина, не оставляйте меня долго одну… Еслибъ вы знали, какъ я страдаю… потому-что боле не имю надежды увидать Жеральда… или вс надежды мои такъ неврны, что я боюсь и думать о нихъ… Я все это объясню вамъ посл… но теперь умоляю, не оставляйте меня одну…
— О, будьте уврены, Эрминія, что я прійду какъ только буду имть возможность… Не моя вина, если…
— Понимаю, понимаю… ваше время принадлежитъ труду… вамъ нужно работать, чтобъ жить… Вотъ и я, не смотря на грусть свою… скоро должна идти на уроки… Боже мой! уроки! а я едва-едва чувствую, что у меня есть голова… Но что длать! Для насъ бдныхъ мало страдать… Надо еще жить!..
Герцогиня произнесла эти слова съ такой раздирающей душу горечью, что Эрнестина вся въ слезахъ бросилась въ объятія своей подруги.
— Но я буду тверда, Эрнестина, общаю вамъ… я буду ожидать васъ… воспоминаніе о васъ и ожиданіе вашего прихода будутъ для меня утшеніемъ.
— До свиданія, Эрминія, до свиданія, сказала мадмуазель де-Бомениль задыхающимся голосомъ:— я пріиду къ вамъ какъ-можно-скоре, можетъ-быть, посл-завтра… Впрочемъ, что бы ни случилось, прибавила она ршительно: — посл-завтра я прійду къ вамъ непремнно… будьте уврены…
— Благодарю васъ, отвчала герцогиня, съ нжностью цалуя Эрнестину: — ваше благородное сердце уже слишкомъ отплатило мни за мое участіе…
— Итакъ, Эрминія, посл завтра…
— Благодарю, Эрнестина.
— До свиданія! сказала мадмуазель де-Бомениль.
И въ странномъ волненіи поспшила она къ тому мсту, гд дожидалась ея гувернантка.
Въ ту самую минуту, когда Эрнестина вышла, она встртила какого-то человка, который медленно ходилъ по улиц и отъ-времени-до-времени поглядывалъ на домъ, въ которомъ жила Эрминія. Это былъ де-Равиль, который, дйствительно, какъ говорила дворничиха, иногда прохаживался близь жилища герцогини, онъ не могъ забыть ея съ-тхъ-поръ, какъ нагло остановилъ ее возл отеля де-Бомениль.
Де-Равиль узналъ богатйшую наслдницу во всей. Франціи. Но Эрнестина въ смущеніи едва замтила его и не узнала тмъ боле, что она видла его только однажды, въ Люксанбургскомъ-Саду, въ день засданія палаты пэровъ.
— Э-ге! Это что значитъ? подумалъ де-Равиль въ удивленіи: — мадмуазель де-Бомениль, одна, въ костюм гризетки, блдная, смущенная выходитъ изъ этого дома… Пойдемъ за нею… Вотъ истинное счастіе посылаетъ мн самъ сатана… Да это открытіе можетъ быть для меня курицей, которая, говорятъ, несла золотыя яицы… Вотъ такъ находочка, пріятная для души… Какъ подумаешь,— какіе шансы въ будущемъ… такъ и звучитъ въ ушахъ металлическими погремушками, въ род тхъ, которыхъ такъ много у толстаго болвана де-Морнана…
Между-тмъ, какъ де-Равиль преслдовалъ такимъ образомъ мадмуазель де-Бомениль, вовсе неподозрвавшую о шпіон, Эрминія заперла дверь и вошла въ свою комнату, гд ее ждалъ маркизъ.

X.

Мосьё де-Мэльфоръ въ страшномъ недоумніи ожидалъ возвращенія Эрминіи, не зная, какое необъяснимое обстоятельство сблизило эту двушку съ мадмуазель де-Бомениль.
Не разъ самъ желалъ онъ этого сближенія, какъ это скоро мы увидимъ, но не такъ понималъ онъ его… Поэтому-то присутствіе Эрнестины у Эрминіи, таинственность, которою мадмуазель де-Бомениль необходимо должна была окружить себя, чтобъ прійдти къ герцогин, просьбы ея хранить въ тайн эту встрчу, все это въ высочайшей степени возбуждало любопытство и безпокойство мосьё де-Мэльфора, который по многимъ причинамъ чувствовалъ къ Эрнестин почти отеческую привязанность….
Однакожь, когда герцогиня воротилась, извиняясь, что такъ долго оставляла его одного, горбунъ чрезвычайно-простодушно сказалъ:
— Я бы пришелъ въ отчаяніе, милое дитя мое, еслибъ вы не обходились со мною какъ съ вашимъ старымъ и искреннимъ другомъ… Нтъ ничего естественне желанія проводить вашу подругу… потому-что эта молодая двушка, какъ мн кажется…
— Одна изъ моихъ подругъ, маркизъ, или, лучше сказать, мой лучшій другъ…
— О, стало-быть, замтилъ горбунъ, улыбаясь:— это старинная дружба!
— Напротивъ, маркизъ, очень-недавняя… эта дружба такъ же быстро родилась между нами, какъ и скоро сдлалась искреннею… Я уже успла испытать ее…
— Я довольно знаю твердость вашего ума и нжность вашего сердца и увренъ въ вашемъ выбор…
— Одна черта характера моей подруги можетъ дать вамъ врное понятіе о доброт ея сердца, о ея мужестй… прошло не боле часа, какъ она съ опасностію собственной жизни вырвала бднаго старика изъ рукъ врной смерти… Я говорю съ опасностью собственной жизни, потому-что она была ранена…
Въ нсколькихъ словахъ Эрминія, гордая своей подругой, разсказала маркизу про благородный, великодушный поступокъ Эрнестины съ капитаномъ Бернаромъ.
Легко вообразить волненіе горбуна при этомъ разсказ, въ немъ мадмуазель де-Бомениль явилась ему въ такомъ трогательномъ вид.
— Благородное мужество! вскричалъ онъ: — да, я былъ увренъ, что вашъ выборъ безподобенъ, милое дитя мое… Но кто же эта чудная двушка?
— Бдная сирота, подобная мн, маркизъ. Живетъ такъ же какъ и я своимъ трудомъ… она вышиваетъ.
— А! она занимается вышиваньемъ! Если она сирота, стало-быть, живетъ одна?
— Нтъ, она живетъ съ одною изъ своихъ родственницъ, которая привела ее съ собою въ воскресенье на одинъ небольшой балъ… тамъ я встртила ее въ первый разъ.
Мосьё де-Мэльфоръ думалъ, что все это онъ видитъ во сн. На минуту ему вошло въ голову подозрніе, что, вроятно, кто-нибудь изъ семейства де-Ларошгю былъ сообщникомъ этой странной тайны… Но слпое довріе, которое онъ не безъ основанія имлъ къ Эрминіи, заставило его отказаться отъ этой мысли… Однакожь, онъ спрашивалъ себя, какимъ образомъ мадмуазель де-Бомениль могла выйдти на цлый вечеръ изъ дома своего опекуна, выйдти такъ, что ни баронъ, ни баронесса объ этомъ не знали… Онъ не мене удивлялся, какъ Эрнестина и въ это утро могла располагать нсколькими часами совершенно свободно, однакожь, опасаясь своими вопросами возбудить подозрніе герцогини, онъ сказалъ:
— Я очень радъ, у васъ есть теперь другъ, достойный васъ… и мн кажется, прибавилъ горбунъ съ участіемъ: — что ваша подруга въ настоящую минуту пришла къ вамъ очень-кстати.
— Почему жь вы это думаете, маркизъ?
— Помните, что вы дали мн право быть съ вами откровеннымъ?
— О, да…
— Пользуясь этимъ правомъ, я скажу вамъ, что вы сегодня, въ какомъ-то странномъ, необыкновенномъ положеніи… вы грустны, блдны… замтно, что недавно вы плакали, бдное дитя!
— Увряю васъ, маркизъ…
— И сказать правду, это меня тмъ боле поразило, что два послднихъ раза, въ которые я видлъ васъ, вы, казалось, были очень-счастливы… Да, это счастіе выражалось ярко въ чертахъ вашихъ… оно даже придавало вашей красот какой-то особенный блескъ… помните, я еще такъ любовался вами… и еще сказалъ вамъ, кажется, комплиментъ, которыхъ я никогда не говорю… я самый несносный человкъ въ этомъ отношеніи… прибавилъ горбунъ, стараясь развеселить Эрминію.
Но герцогиня не могла побдить своей грусти…
— Вроятно, отвчала она: — на меня подйствовалъ испугъ, когда услышала я объ опасности, которой подвергалась сегодня Эрнестина.
Маркизъ понялъ, что Эрминія хотла скрыть причину своего страданія и по скромности заговорилъ о другомъ.
— Очень-вроятно, сказалъ онъ:— испугъ очень-сильно могъ подйствовать на васъ, къ-счастію, опасность миновалась… Но знаете ли, вдь я пришелъ къ вамъ не даромъ… у меня до васъ есть дло…
— Дай Богъ, чтобъ это была правда, маркизъ…
— Вотъ, я сейчасъ докажу вамъ, что это правда… вы знаете, что я далъ себ слово не говорить съ вами о томъ, что привлекло меня сюда въ первый разъ…
— Да, маркизъ, и я очень-благодарна вамъ, что вы ни разу не вспомнили объ этомъ грустномъ для меня предмет…
— Однакожь, сегодня, я буду говорить вамъ, если не о мадамъ де-Бомениль, такъ по-крайней-мир о ея дочери, сказалъ горбунъ, пристально глядя на герцогиню.
Онъ намренъ былъ открыть, знала ли Эрминія, что ея новая подруга была мадмуазель де-Бомениль, хотя почти былъ увренъ въ противномъ. Подозрнія его ршительно разсялись, когда Эрминія безъ всякаго смущенія отвчала ему:
— Вы хотите говорить со мной о дочери мадамъ де-Бомениль?
— Да, дитя мое. Я не скрылъ отъ васъ, какую преданность, дружбу къ графини хранилъ я въ своемъ сердц, не скрылъ ея послдней просьбы о бдной сирот, которой до-сихъ-поръ я не могу отъискать, не смотря на всевозможныя старанія… Я говорилъ вамъ и о томъ, что графиня поручила мн дочь свою Эрнестину… Различныя причины заставляютъ меня желать вашего сближенія съ мадмуазель де-Бомениль… Мн кажется, что это сближеніе будетъ для нея очень-важно…
— Мн сблизиться съ мадмуазель де-Бомениль? быстро воскликнула Эрминія, думая о счастіи узнать сестру свою:— но разв это возможно?
— Очень-просто… Мн помнится, что объ этомъ вамъ уже говорили, когда вы такъ благородно поступили съ мадамъ де-Ларошгю.
— Дйствительно, мн общали доставить случай давать мадмуазель де-Бомениль уроки музыки…
— Такъ знайте же, что дло уже кончено…
— Не-уже-ли?
— Вчера я говорилъ объ этомъ баронесс де-Ларошгю. Сегодня или завтра она предложитъ васъ мадмуазель де-Бомениль въ учительницы. Я не сомнваюсь, что мадмуазель Эрнестина согласится… что жь касается до васъ, дитя мое, я не думаю, чтобъ вы почему-нибудь отказались…
— О, конечно, нтъ…
— То, о чемъ я хочу просить васъ для дочери, сказалъ горбунъ въ волненіи:— я прошу во имя ея матери, которую вы такъ уважали, такъ любили…
— О, будьте уврены въ моемъ участіи къ мадмуазель де-Бомениль, но, къ-несчастію, мои отношенія къ ней должны ограничиться одними уроками…
— Вовсе нтъ…
— Какъ такъ?
— Вы, конечно, поймете, дитя мое, что я не сталъ бы такъ заботиться о вашемъ сближеніи съ Эрнестиной, еслибъ оно должно было только ограничиться уроками.
— Но…
— Дло идетъ о вещахъ серьёзныхъ, заботу о которыхъ мн всего пріятне поручить вамъ…
— Я не понимаю…
— Я объясню вамъ все, когда вы увидите вашу новую ученицу! сказалъ маркизъ, улыбаясь при мысли о пріятномъ изумленіи Эрминіи, когда она узнаетъ въ мадмуазель де-Бомениль свою подругу, бдную сиротку.
— Во всякомъ случа, маркизъ, будьте уврены, что я всегда буду считать священной обязанностью повиноваться вашимъ внушеніямъ и готова идти къ мадмуазель де-Бомениль по первому ея призыву…
— Я самъ представлю васъ…
— О, тмъ лучше…
— Если вамъ угодно, въ субботу утромъ, въ это же время, я заду за вами…
— Я буду ждать васъ… я очень вамъ благодарна за то, что вы избавляете меня отъ непріятности явиться одной…
— Я долженъ объ одномъ просить васъ… милое дитя мое… Никто не знаетъ и не долженъ звать о томъ, что графиня де-Бомениль въ послднія минуты своей жизни призывала меня… Никто также не долженъ знать о моей глубокой привязанности къ графин… Еслибъ баронъ или баронесса де-Ларошгю что-нибудь стали говорить съ вами обо мн… вы не скажете ни слова о томъ, что слышали отъ меня…
— О, конечно… я сдлаю все, чего вы желаете…
— И такъ, до субботы, дитя мое, сказалъ маркизъ, вставая:— мн пріятно представить васъ мадмуазель де-Бомениль… я увренъ, что и вы тоже… въ этомъ свиданіи… найдете особенную прелесть, очарованіе, котораго и не ожидаете…
— Я надюсь, почти въ разсянности отвчала герцопсня. Видя это, маркизъ уже готовъ былъ уйдти, она не знала, какъ начать разговоръ о томъ, что занимало ее съ самаго прибытія горбуна. Однакожь, бдная двушка ршилась и, стараясь казаться покойною, спросила:
— Сдлайте милость, маркизъ… если вамъ можно… мн нужно кой о чемъ спросить васъ…
— Говорите, дитя мое, отвчалъ горбунъ, садясь.
— Вы бываете въ большомъ свт, маркизъ, говорила Эрминія въ страшномъ смущеніи, — не случалось ли вамъ… встрчать въ немъ герцогиню де-Сантерръ?
— Я былъ однимъ изъ лучшихъ друзей ея мужа и очень люблю ея сына, одного изъ прекраснйшихъ молодыхъ людей, какихъ я знаю… Еще вчера, сказалъ маркизъ въ волненіи:— я узналъ новое доказательство благородства характера молодаго герцога…
Эрминія слегка покраснла, услыхавъ эту похвалу Жеральду изъ устъ человка, котораго она очень уважала.
— Но что вамъ угодно знать о герцогин? спросилъ горбунъ, нсколько удивленный:— не предлагали ли вамъ давать уроки ея дочерямъ?
Эрминія была очень-довольна этими словами маркиза, который помогъ ей выйдти изъ затрудненія, найдя предлогъ вопросу.
— Да, именно, отвчала она, не смотря на свое отвращеніе отъ лжи и притворства:— мн общали доставить случай давать въ этомъ дом уроки, но я прежде хотла узнать… мадамъ де-Сантерръ, потому-что… во моему характеру, я, можетъ-быть, многаго не могла бы перенести… словомъ, я хотла узнать ласкова ли, снисходительна ли герцогиня, нтъ ли въ ней той надменной гордости, которая иногда встрчается въ людяхъ, занимающихъ высокое мсто въ свт?
— Понимаю, понимаю, и очень-радъ, что вы именно меня спросили объ этомъ. Я знаю васъ, вашу чудную, благородную гордость, и откровенно говорю вамъ: не соглашайтесь на это предложеніе… дочери герцогини де-Сантерръ превосходныя двцы… благороднаго, великодушнаго сердца, какъ ихъ братъ… но сама герцогиня!..
— Что же герцогиня? спросила Эрминія прерывающимся голосомъ.
— Герцогиня, дитя мое, женщина, глупйшимъ образомъ наполненная спсью, нелпо гордая своимъ герцогскимъ титуломъ… Это тмъ боле странно, что она чрезвычайно знатнаго происхожденія… Обыкновенно, смшное, глупое тщеславіе своимъ званіемъ бываетъ привилегіей всхъ выскочекъ въ аристократы… Словомъ, дитя мое, я скоре согласился бы, чтобъ вы имли сношеніе съ двадцатью Буффарами, чмъ съ этой женщиной, невыносимой по своей спси… Буффары люди простодушные, необразованные, и ихъ грубость, ихъ незнаніе приличія больше смшитъ, чмъ оскорбляетъ… Но въ герцогин де-Сангерръ грубость и дерзость-самыя вжливыя, самыя образованныя… или иначе, ея вжливость такъ высокомрна, что тотчасъ оскорбитъ всякаго, и особенно васъ, дитя мое, васъ, въ высшей степени сознающей собственное достоинство… Вы не останетесь и десяти минутъ съ герцогиней… Она непремнно уязвитъ вашу благородную гордость и вы никогда не захотите боле показаться къ ней… Въ такомъ случа, не стоитъ вступать въ ея домъ…
— О, благодарю васъ, маркизъ, отвчала Эрминія, уничтоженная этимъ открытіемъ… Оно лишало бдную двушку послдней, хоть и безумной надежды, которую она противъ воли еще хранила въ душ своей. До-сихъ-поръ, она не могла разстаться съ мыслію, что герцогиня, тронутая любовью своего сына, можетъ-быть, согласится сама искать руки ея… гордость Эрминіи требовала этого, какъ высочайшаго и единственнаго условія, которое могло согласить ее на бракъ съ Жеральдомъ.
— Нтъ, нтъ, дитя мое, сказалъ маркизъ: — этотъ домъ не стоитъ васъ… Право, я удивляюсь Жеральду де-Сантерръ… Надо быть слишкомъ ослпленнымъ сыновней любовью, чтобы не выйдти изъ терпнія отъ чрезмрнаго тщеславія и спси матери и не замтить, что у этой надменной женщины сердце столько же пусто, сколько умъ ограниченъ… Разв только одно корыстолюбіе превышаетъ ея эгоизмъ… Я имю на это много доказательствъ… и очень радъ, что похищаю въ вашемъ лиц жертву у герцогини… очень радъ, что мои совты и предостереженія могутъ избавить васъ отъ нсколькихъ непріятностей, которыя укололи бы ваше благородное самолюбіе… Ради Бога, доставляйте мн чаще случай быть вамъ хоть сколько-нибудь полезнымъ… Это меня утшаетъ, вы видите… Пока, я доволенъ и малымъ, въ ожиданіи лучшаго… И такъ, до свиданья, дитя мое, — до субботы.
— До субботы, маркизъ.
Мосьё де-Мэльфоръ вышелъ.
Эрминія осталась одна въ безпредльномъ отчаяніи…

XI.

Наступилъ день бала, назначеннаго у баронессы де-Миркуръ.
Три претендента на руку мадмуазель де-Бомениль должны были встртиться съ нею на этомъ блистательномъ торжеств.
Всть, что богатйшая наслдница во всей Франціи должна на этомъ бал въ первый разъ выступить въ свтъ, была предметомъ всхъ разговоровъ, предметомъ всеобщаго любопытства и заставила позабыть о недавнемъ грустномъ самоубійств, которое повергло въ отчаяніе одну изъ знатнйшихъ фамилій Франціи.
Мадамъ де-Миркуръ откровенно тщеславилась тмъ, что мадмуазель де-Бомениль явится въ первый разъ въ свтъ въ ея салон и внутренно поздравляла себя съ тмъ, что, вроятно, у нея же заключится бракъ знаменитой наслдницы съ герцогомъ де-Сантерръ, потому-что, будучи предана всей душой герцогин, баронесса была самой жаркой участницей въ ея заговор…
Мадамъ де-Миркуръ сидла, по обычаю, въ первой зал, гд встрчала дамъ и принимала привтствія мужчинъ, она съ нетерпніемъ ожидала прибытія герцогини де-Сантерръ, которая общала пріхать вмст съ Жеральдомъ какъ-можно-раньше, и однакожь не являлась.
Множество гостей изъ любопытства, противъ обыкновенія, тснились въ этой же залъ, чтобы первымъ увидать вступленіе въ свтъ мадмуазель де-Бомениль, имя которой переходило у всхъ изъ устъ въ уста.
Молодые люди и вообще холостые, почти вс замтно приложили особенное стараніе о своемъ туалет, не потому, чтобъ они имли какія-нибудь права на руку мадмуазель де-Бомениль, но такъ… кто знаетъ? богатыя наслдницы такъ странны, такъ причудливы! да притомъ, какъ можно предугадать слдствія разговора въ кадрили, слдствія перваго и мгновеннаго впечатлнія?
На этихъ основаніяхъ, каждый изъ нихъ, бросая на себя въ зеркал послдній снисходительный взглядъ, припоминалъ самые невроятные случаи, въ которыхъ богатыя молодыя двицы влюблялись въ людей неизвстныхъ и выходили за нихъ замужъ, вопреки желанію и даже вол родителей… Вс эти достойные холостяки, люди строгой нравственности, питали въ голов одну мысль: бракъ, и честность, благородство ихъ въ этомъ отношеніи были такъ велики, что они любили бракъ для брака, считая жену только его аксессуаромъ, приложеніемъ…
Каждый изъ этихъ господъ, смотря по своей физіономіи, старался какъ можно выгодне показать ее:
Красавцы старались сдлаться еще прекрасне, побдоносне…
Мужчины, не совсмъ дурные, или совершенно дурные, строили свои физіономіи на остроумный или на меланхолическій ладъ…
Наконецъ, вс они думали и говорили про себя то же, что обыкновенно думается и говорится, когда человкъ увлекается, на-примръ, германскими лотереями, въ которыхъ можно выиграть нсколько милльооновъ:
‘Конечно, нелпо врить, что я непремнно выиграю… Я имю противъ себя Богъ-знаетъ сколько милльоновъ шансовъ, но наконецъ, бываютъ же случаи…
Что же касается вообще до общества, которое присутствовало на бал баронессы де-Миркуръ, — оно состояло почти изъ тхъ же лицъ, которыя были нсколько мсяцевъ назадъ на бал герцогини де-Сантерръ, и боле или мене принимали тогда участіе въ разговорахъ о предполагавшейся смерти графини де-Бомениль…
Многія изъ этихъ лицъ вспомнили, какое любопытство въ то время внушала всмъ мадмуазель де-Бомениль, которая еще была тогда за границей, и которой еще никто не видалъ и не зналъ… Почти вс они наконецъ могли узнать разгадку вопросовъ, которые въ то время занимали ихъ:
Какова собой богатйшая наслдница во всей Франціи? прекрасна ли, какъ звзда небесная, или дурна, какъ чудовище? цвтетъ ли здоровьемъ? или чахоточная?
Читатель, вроятно, вспомнитъ, что тонкіе знатоки въ дл женитьбы на богатыхъ наслдницахъ убдительно доказывали, что въ этомъ род нтъ ничего деликатне, изъисканне чахоточной сироты…
Пробило десять часовъ.
Мадамъ де-Миркуръ начинала безпокоиться: ни герцогиня, ни сынъ ея не являлись, а мадмуазель де-Бомениль могла скоро пріхать, заговорщицы условилось такъ, что мадамъ де-Сантерръ и мадамъ де-Ларошгю не отойдутъ во весь вечеръ отъ Эрнестины и непремнно доставятъ случай Жеральду танцовать съ ней первую кадриль…
Залы, между-тмъ, наполнялись все тснй и тснй. Мосьё де-Морнанъ, въ сопровожденіи де-Равиля, вошелъ въ залу съ самымъ простудушнымъ видомъ и привтстовалъ хозяйку, которая приняла его чудесно.
— Я уврена, сказала она:— что вы, мосьё де-Морнанъ, пріхали отчасти для меня, но преимущественно за тмъ, чтобъ видть львицу сегодняшняго бала, мадмуазель де-Бомениль.
Баронесса, сама того неподозрвая, врно угадала цль де-Морнана.
Будущій министръ поклонился и съ чертовски-дипломатической улыбкой отвчалъ:
— Увряю васъ, баронесса, что я пріхалъ съ самымъ простодушнымъ намреніемъ присутсвовать на одномъ изъ прелестныхъ торжествъ, которыя вы одн умете такъ чудно устроивать.
Мосьё де-Морнанъ еще разъ поклонился баронесс, отошелъ отъ нея и шепнулъ де-Равилю:
— Поди, посмотри, нтъ ли ея въ другихъ залахъ? Я останусь здсь… да постарайся притащить сюда барона, если его встртишь.
Де-Равиль кивнулъ своему Пиладу и вмшался въ толпу.
— А, эта наслдница изволитъ прогуливаться одна, подумалъ онъ, вспомнивъ о вчерашней встрч, о которой, однакожь, не говорилъ де-Морнану: — одна, въ плать гризетки… проклятая мадамъ Ленэ ждетъ ее въ фіакр… теперь я понимаю, почему госпожа-гувернантка начисто объявила мн, что я боле не могу надяться на ея вліяніе, которымъ я надялся-было такъ хорошо воспользоваться… Но хотлось бы знать, въ пользу кого она покровительствуетъ этой интриг малютки Бомевиль? Да, тутъ непремнно кроется интрига… Толстякъ де-Морнанъ тутъ ничего не значитъ… Я, впередъ зналъ это. Непремнно открою исину… Объ этомъ надо подумать.
Въ ту самую минуту, когда де-Равиль исчезъ въ толп, въ залу вошла герцогиня де-Сантерръ, одна. На лиц ея ясно видна была досада…
Мадамъ де-Миркуръ встала и пошла на встрчу герцогив. Съ удивительнымъ искусствомъ, которымъ въ высшей степени обладаютъ свтскія женщины, баронесса нашла средство, посреди сотпи гостей, вести съ герцогиней слдующій разговоръ:
— А Жеральдъ?
— Сегодня вечеромъ ему пускали кровь.
— Боже мой! что съ нимъ?
— Со вчерашняго дня онъ непохожъ на себя.
— И вы не предупредили меня объ этомъ.
— До послдней минуты онъ общалъ мн хать со мною, хотя очень страдалъ…
— Какая досада… мадмуазель де-Бомениль должна скоро пріхать… вы могли бы овладть ею при самомъ ея появленіи…
— Разумется… по этому-то я въ страшной пытк… но это еще не все…
— Что такое, любезная герцогиня?
— Не знаю почему, во мн что-то подозрительны намренія моего сына…
— Полноте…
— Съ нкотораго времени онъ ведетъ престранную жизнь…
— Но вдь онъ еще сегодня общалъ вамъ пріхать сюда, слдовательно, хотлъ встртиться съ мадмуазель де-Бомениль…
— Конечно… Варочемъ, меня нсколько разувряетъ въ этомъ то, что мосьё де-Мэльфоръ, проницательности котораго мадамъ де-Ларошгю очень боялась и которому Жеральдъ неблагоразумно сообщилъ вс наши планы… теперь дйствуетъ заодно съ нами, потому-что знаетъ цль сегодняшней встрчи… Маркизъ даже хотлъ хагь вмст со мной и Жеральдомъ.
— Ну, что жь длать! Жаль удобнаго случая, но вдь все-таки мы только потеряли удобный случай, не боле… Впрочемъ, какъ только мадамъ де-Ларошгю прідетъ съ мадмуазель де-Бомениль, не оставляйте ихъ ни на минуту и устройте съ баронессой такъ, чтобъ малютка принимала приглашенія на танцы только отъ самыхъ незначительныхъ молодыхъ людей…
— Да, это очень-важно…
Посл этого разговора, об дамы, наконецъ, услись на диван.
Почти каждую минуту вновь-появлявшіеся молодые люди подходили къ мадамъ де-Миркуръ.
Вдругъ герцогиня сдлала странное движеніе и быстро шепнула баронесс:
— Посмотрите, это мосьё де-Макрёзъ… Разв вы принимаете эту сволочь?..
— Какъ, любезная герцогиня? Да я тысячу разъ видла его у васъ… Притомъ же, одна изъ моихъ лучшихъ пріятельницъ, сестра епископа ратооолисскаго, мадамъ де-Шеверни, просила меня пригласить мосьё де-Макрёза. Впрочемъ, онъ везд принятъ и даже съ уваженіемъ… потому-что общество св. Поликарпа…
— Э, моя милая, общество св. Поликарпа совсмъ другое дло… съ нетерпніемъ перебила герцогиня.— Я принимала этого господина, какъ и другія, а теперь очень сожалю, потому-что узнала, каковъ онъ… скажу вамъ, что его стоило бы изгнать отовсюду… Знаете ли, мн разсказывали, что въ его присутствіи пропадали многія драгоцнности, прибавила таинственно герцогиня, нисколько не покраснвъ отъ этой лжи, потому-что достойный кліентъ аббата Леду былъ вовсе не таковъ: онъ не занимался такими бездлушками…
— Ахъ, Боже мои! воскликнула мадамъ де-Миркуръ.— Стало-быть, онъ воръ?
— Нтъ, онъ займетъ у васъ, на-примръ, кольцо или булавку, только не скажетъ вамъ объ этомъ займ…
Въ самую минуту этого разговора, де-Макрёзъ, медленно подходя къ хозяйк, слдилъ за игрой физіономій обихъ дамъ, подозрвалъ ихъ нерасположеніе къ нему, но все-таки подошелъ и съ достоинствомъ привтствовалъ мадамъ де-Миркуръ:
— Я очень желалъ, баронесса, представиться вамъ сегодня подъ покровительствомъ мадамъ де-Шеверни, которая была такъ добра, что выхлопотала мн позволеніе присутствовать на вашемъ бал, но, къ-несчастію, она нездорова, и поручила мн передать вамъ ея сожалніе…
— Я въ отчаяніи, что болзнь мадамъ де-Шеверни лишила меня удовольствія видть ее сегодня на моемъ бал, холодно отвчала баронесса, еще находясь подъ вліяніемъ словъ герцогини.
Но де-Макрёза не легко было смутить… Онъ поклонился въ свою очередь герцогин и улыбаясь сказалъ:
— Я, однакожь, не слишкомъ сожалю теперь о благосклонномъ покровительств мадамъ де-Шеверни, потому-что смю надяться на ваше, герцогиня…
— О, да, мосьё, отвчала герцогиня де-Сантерръ съ высокомріемъ: — я сейчасъ только говорила о васъ баронесс… и отъ души поздравляла ее съ честью, которую вы длаете ей вашимъ присутствіемъ на бал…
— Я всегда ожидалъ отъ васъ, герцогиня, вашей обыкновенной благосклонности… вамъ, герцогиня, обязанъ я многими драгоцнными для меня знакомствами… отвчалъ де-Макрёзъ почтительнымъ и вмст трогательнымъ голосомъ.
И, вжливо поклонившись обимъ дамамъ, онъ пошелъ въ другую залу.
Любимецъ аббата Леду былъ слишкомъ-хитеръ, слишкомъ-проницателенъ, онъ чувствовалъ, что въ день своего свиданія съ герцогиней де-Сантерръ, свиданія, въ которомъ открылъ ей свои притязанія на руку мадмуазель де-Бомениль, онъ, какъ говорится въ просторчіи, промахнулся, хотя герцогиня и общала ему свою помощь.
Сначала де-Макрёзъ не подумалъ о томъ, что у герцогини былъ сынъ. Сардоническій, высокомрный пріемъ, который сдлала ему мадамъ де-Сантерръ, подтвердилъ его подозрнія. Но благочестивый молодой человкъ мало заботился о непріязни герцогини, будучи совершенно увренъ, что въ то время семейство де-Ларошгю, по словамъ мадмуазель Елены, еще не прочило никого въ женихи Эрнестин… Де-Макрёзъ даже убжденъ былъ въ томъ, что мадмуазель де-Бомениль особенно отличила его, потому-что была тронута его грустью и благочестіемъ.
Любимецъ аббата Леду, полный надеждъ, освдомился, что мадмуазель де-Бомениль еще не пріхала и ждалъ ея прибытія съ величайшимъ нетерпніемъ, ршившись при удобномъ случа ангажировать ее какъ-можно-скоре одному изъ первыхъ… первому, если будетъ возможно…
— Можно ли представить себ кого-пйбудь безстыдне этого Макрёза! сказала герцогиня своей подруг, когда благочестивый молодой человкъ отошелъ отъ нихъ.
— Да, любезная герцогиня, отвчала мадамъ де-Миркуръ:— все, что вы мн сказали, чрезвычайно меня удивляетъ, тмъ боле, что повсюду считали его примрнымъ молодымъ человкомъ.
— Хорошъ этотъ примрный молодой человкъ… Я могу вамъ многое разсказать о немъ… но вотъ, наконецъ — мадмуазель де-Бомениль!.. Какая досада, что нтъ здсь Жеральда!
— Не безпокойтесь, любезная герцогиня, мы сдлаемъ такъ, что мадмуазель де-Бомениль въ-продолженіи всего вечера будетъ слышать только разговоръ объ одномъ Жеральд… Останьтесь здсь. Я подведу ее къ вамъ… вы и баронесса не должны оставлять ее ни на минуту…
Мадамъ де-Миркуръ пошла на встрчу мадмуазель де-Бомениль, которая входила въ залу, въ сопровожденіи барона и баронессы де-Ларошгю. Мосьё де-Ларошгю велъ ее подъ руку…
— Мадмуазель де-Бомениль! раздалось повсюду… въ залахъ сдлалось всеобщее движеніе и толпы любопытныхъ нахлынули въ ту залу, въ которой находилась Эрнестина.
Посреди этого всеобщаго волненія, богатйшая наслдница во всей Франціи, потупивъ глаза, вступила въ свтъ…
Бдная двушка мысленно сравнила это нетерпливое желаніе ее видть и особенно быть ею замченными, этотъ одобрительный ропотъ удивленія, который нкоторые искусники даже осмливались произносить почти около нея, съ тмъ равнодушнымъ пріемомъ, какой встртила она въ воскресенье у мадамъ Эрбо. На этомъ основаніи, Эрнестина ршилась продолжать свое испытаніе и узнать однажды-навсегда, какъ ей вести себя въ-отношеніи къ искренности чувствъ того свта, въ которомъ она осуждена жить…
Къ величайшему отчаянію всего семейства де-Ларошгю, мадмуазель де-Бомениль упорно настояла на томъ, что она однется какъ-можно-проще, словомъ, такъ же, какъ она была одта въ день маленькаго бала у мадамъ Эрбо. Туалетъ наслдницы состоялъ изъ простаго благо кисейнаго платья и синяго шарфа, точь-въ-точь такихъ, какіе были на ней надты въ воскресенье… Въ этомъ послднемъ своемъ испытаніи, Эрнестина хотла показаться точно такою же, какою была, когда подвергалась первому.
Сначала, мадмуазель де-Бомениль придумала-было даже одться какъ-можно-неграціозне, смшне, почти увренная въ томъ, что все-таки отъ всхъ услышитъ похвалы прелестной оригинальности своего туалета, но она скоро отказалась отъ этой мысли, подумавъ о томъ, что это новое испытаніе будетъ грустно и важно…
Какъ было условлено заране между герцогиней де-Сантерръ, мадамъ де-Ларошгю и баронессой де-Миркуръ, такъ и сдлано. Едва мадмуазель де-Бомениль успла войдти въ залу, хозяйка провела ее сквозь густую толпу любопытныхъ, тснившихся съ цлью взглянуть на богатйшую наслдницу во всей Франціи, въ большую богато-убранную залу, въ которой танцовали.
Мадамъ де-Миркуръ оставила Эрнестину въ сообществ баронессы де-Ларошгю и герцогини, которая встртилась съ ними такъ… случайно…
Неподалеку отъ дивана, на которомъ была наслдница, сидло множество молодыхъ двицъ, такихъ же хорошенькихъ, но гораздо-роскошне, богаче одтыхъ, чмъ прекрасныя царицы бала мадамъ Эрбо. Однакожь взоры всхъ были обращены на Эрнестину.
— Сегодня, на этомъ бал, у меня не будетъ недостатка въ танцорахъ, думала мадмуазель де-Бомениль:— здсь никто не ангажируетъ меня изъ состраданія… вроятно, вс эти прекрасныя двицы будутъ оставлены для меня…
Между-тмъ, какъ Эрнестина все замчала, все сравнивала, мадамъ де-Сантерръ тихонько шепнула баронесс де-Ларошгю, что къ-несчастію Жеральдъ такъ сильно боленъ, что не можетъ быть на бал. Об дамы условились дозволять Эрнестин танцовать только съ нкоторыми незначительными молодыми людьми, вовсе неопасными…
Чтобъ достигнуть этого, мадамъ де-Ларошгю сказала Эрнестин:
— Ну, вотъ, моя милочка… теперь вы са.мы можете судить объ ослпительномъ эффект, который произвело ваше появленіе, не смотря на чрезвычайную простоту вашего туалета…. Не правда ли, что я все это предсказывала вамъ, безъ всякаго преувеличенія… поэтому, васъ многіе молодые люди будутъ ангажировать… но вамъ не прилично танцовать со всякимъ безъ разбора… поэтому, когда я увижу, что вы можете танцовать съ кмъ-нибудь, некомпрометируя себя, я открою опахало… Если жь, напротивъ, я не открою его, вы откажетесь… Можете сказать, что танцуете слишкомъ-мало, что уже многими ангажированы…
Едва мадамъ де-Ларошгю успла передать Эрнестин это наставленіе, музыка заиграла кадриль и таицующіе начали становиться по мстамъ…
Многіе молодые люди сгарали желаніемъ ангажировать мадмуазель де-Бомениль, и, однакожь, не ршались, не безъ основанія думая, что могли поступить противъ условіи свта, ангажируя ее въ самую минуту появленія на бал…
Мосьё де-Макрёзъ былъ не такъ разборчивъ въ дл свтскихъ приличій… Онъ не медлилъ ни одной минуты, быстро пробрался сквозь толпу, и, подойдя къ мадмуазель де-Бомениль, робко просилъ ее сдлать ему честь протанцовать съ нимъ кадриль, которая должна была начаться.
Герцогиня де-Сантерръ, изумленная удивительной дерзостью де-Макрёза, быстро наклонилась къ уху баронессы, чтобъ заставить ее подать Эрнестин знакъ отказаться отъ приглашенія.
Но уже было поздно.
Мадмуазель де-Бомениль, очень довольная тмъ, что нашла удобный случай быть съ де-Макрёзомъ, такъ-сказать, наедин, быстро согласилась на его приглашеніе, не дожидаясь эволюціи опахала баронессы. Къ величайшему удивленію мадамъ де-Ларошгю, Эрнестина подала руку де-Макрёзу и пошла съ нимъ въ кадриль…
— Этотъ негодяй чрезвычайно дерзокъ! съ гнвомъ сказала герцогиня, обращаясь къ мадамъ де-Миркуръ.
Но вдругъ она остановилась, и съ живйшей радостью воскликнула:
— Ахъ, Боже мой! да это онъ.
— Кто такой?
— Жеральдъ!
— Какое счастіе! Да гд же вы его видите, любезная герцогиня?
— Вонъ, въ амбразур того окна, что направо… бдняжка! какъ онъ блденъ! Сколько ему нужно имть мужества, чтобъ переносить боль… О, мы теперь спасены…
— Да, дйствительно, это онъ! сказала баронесса, не мене герцогини довольная появленіемъ Жеральда: — мосьё де-Мэльфоръ пріхалъ вмст съ нимъ… Маркизъ не обманулъ меня… Онъ общалъ мн быть съ нами за одно, когда узналъ, что мы стараемся въ пользу мосьё де-Сантерра.
Между-тмъ, какъ герцогиня знаками приглашала своего сына занять мсто подл нея, мосьё де-Макрёзъ и мадмуазель де-Бомениль танцовали кадриль…

XII.

Мадмуазель де-Бомениль хотла говорить съ де-Макрёзомъ — съ цлію узнать, въ какой степени основательна ея недоврчивость къ этому претенденту на ея руку. Она сначала отчасти поврила-было, что, какъ сказала ей Елена де-Ларошгю, произвела на благочестиваго молодаго человка быстрое, неодолимое впечатлніе…
Скоро Эрнестина узнала на вечеръ мадамъ Эрбо, какъ понимать эти неодолимыя впечатлнія, которыя производила красота ея.
Однакожь, она, припоминая различныя обстоятельства, въ которыхъ замтила де-Макрёза, вспоминая глубокую грусть, которую испытывалъ онъ при потер матери, его милосердіе, которое выразилось въ щедрой раздач милостыни, и въ особенности его рдкія, ангельскія добродтели, о которыхъ безпрестанно говорила ей Елена — хотла откровенно говорить съ этимъ примромъ всхъ христіанскихъ добродтелей…
— Мосьё де-Макрёзъ, думала она, очень заинтересовалъ меня… его наружность очень пріятна, выраженіе лица такъ трогательно, грустно… Еслибъ слова мосьё де-Мэльфора не заставили меня недоврять ни себ, ни другимъ, въ моей душъ, можетъ-быть, родилось бы чувство любви къ мосьё де-Макрёзу… Можетъ-быть, обольщенная его рдкими качествами, о которыхъ мн такъ часто говорила Елена, повинуясь, сама того не зная, вліянію этой женщины, я и согласилась бы на ея выборъ и вышла бы за де-Макрёза, который, какъ мн сказали, долженъ составить мое счастіе… Посмотримъ, каковъ былъ бы мой выборъ… Я должна отличить искренность отъ лжи какимъ бы то ни было путемъ…
Мосьё де-Макрёзъ понималъ всю важность разговора съ мадмуазель де-Бомениль… и заране приготовился, какъ сказалъ онъ аббату, отлично разъиграть роль…
Когда достойный ученикъ аббата Леду взялъ руку Эрнестины, онъ, казалось, вдругъ затрепеталъ… Молодая двушка чувствовала, какъ дрожала рука ея танцора.
Вставъ на мсто, два раза де-Макрёзъ, казалось, хотлъ заговорить съ Эрнестиной, но не могъ, какъ-будто находясь въ такомъ сильномъ волненіи, что краска выступала на лиц его… (Аббатъ Леду открылъ своему питомцу искусство потупивъ голову, на нсколько минутъ удерживать дыханіе.)
Это волненіе, очень искусно придуманное, продолжалось въ первыя минуты кадрили, въ которыя де-Макрёзъ обмнялся съ Эрнестиной только незначительными словами…
Обладая искусствомъ притворяться и тактомъ, основатель общества св. Поликарпа нашелъ средство не только не показаться смшнымъ, чему почти всегда подвергается всякій, кто принужденъ танцовать, когда на лиц его видно грустное выраженіе, но еще съумлъ въ глазахъ Эрнестины быть очень интереснымъ, не смотря на хореграфическія эволюціи, которыя по невол долженъ былъ выдлывать.
Впрочемъ, наружность де-Макрёза довольно помогала ему. Онъ былъ весь въ черномъ… Покрой его фрака былъ превосходенъ, узкія перчатки довольно красиво обрисовывали руки, черный атласный галстухъ удивительно шелъ къ его правильному блому лицу… Фигура благочестиваго молодаго человка, хотя нсколько полная, не лишена была ловкости, онъ, по обычаю, не танцовалъ, а только ходилъ въ тактъ музыки, и въ его походк была какая-то граціозная медленность, въ которой выражалось иногда изнеможеніе, какъ-будто онъ влачилъ грустное бремя какой-нибудь тяжкой печали.
Два или три раза де-Макрёзъ бросалъ на мадмуазель де-Бомениль взглядъ трогательнаго самоотверженія, который, казалось, хотлъ сказать:
‘Я чуждъ всхъ удовольствій шумнаго свта,— не на мст на этихъ торжествахъ, отъ которыхъ грусть моя удаляетъ меня… Но я покоряюсь этому контрасту моихъ страданій и окружающимъ меня радостямъ… потому-что не имю другихъ средствъ сблизиться съ вами’…
Достойный ученикъ аббата Леду принадлежалъ къ высокой драматической школ, въ которой старательно изучали мимику вообще, и въ особенности выразительные вздохи, значительные взгляды, учились придавать имъ видъ кроткаго благочестія и небесной невинности или мистическаго одушевленія, смотря по надобности. Поэтому-то торжество мосьё де-Макрёза было полно, не смотря на недоврчивость мадмуазель де-Бомениль.
Она не могла не сказать про себя:
— Бдный мосьё де-Макрёзъ! какъ, въ самомъ дл, тяжело для него попасть въ эту шумящую толпу, на торжество, въ которомъ онъ почти не можетъ принимать никакого участія, потому-что смерть матери, какъ кажется, приводитъ его въ совершенное отчаяніе…
Однакожь Эрнестина снова впала въ недоврчивость:
— Въ такомъ случа, подумала она: — зачмъ же онъ здсь? Можетъ-быть, имъ руководитъ одно корыстолюбіе… и въ постыдной надежд онъ забываетъ печаль свою…
Де-Макрёзъ наконецъ нашелъ случай завязать съ Эрнестиной разговоръ, еще разъ искусно покраснлъ и сказалъ ей робкимъ, трогательнымъ, сладкимъ голосомъ:
— Я думаю, мадмуазель, я кажусь вамъ очень неловокъ, очень смшонъ…
— Почему же?
— Я до-сихъ-поръ не смлъ… сказать… сказать вамъ ни одного слова… право… смущеніе… боязнь…
— Вы боитесь меня?
— Да, мадмуазель…
— Это вовсе не любезно съ вашей стороны…
— Я не умю говорить любезностей, мадмуазель, отвчалъ де-Макрёзъ съ горделивой печалью: — я только знакомъ съ искренностью… я говорю о страх, который вы мн внушаете, и этотъ страхъ дйствителенъ…
— Почему жь вы боитесь меня, мосьё де-Макрёзъ?
— Потому-что вы возмутили мою жизнь, вы лишили меня разсудка, потому-что съ-тхъ-поръ, какъ я увидалъ васъ, вашъ образъ хранится въ моемъ сердц… съ того времени я потерялъ покой, я очарованъ… До-тхъ-поръ я жилъ только — чтобъ молиться и оплакивать мою мать… но теперь…
— Боже мой, какъ все это скучно, сударь!.. Это васъ удивляетъ? однакожь, это правда… я люблю, сказала мадмуазель де-Бомениль, принимая на себя повелительный видъ избалованной двочки: — говорить все, что прійдетъ мн въ голову и не люблю быть ипокриткой…
Трудно представить удивленіе де-Макрёза, который, на основаніи словъ Елены, думалъ найдти въ Эрнестин простодушное. богобоязливое дитя, если не вовсе дурочку,— по-этому и приготовился говорить съ нею такъ, какъ слдовало, по его мннію, говорить съ подобнымъ характеромъ…
Однакожь онъ былъ такъ ловокъ, что не показалъ своего удивленія, и былъ готовъ перемнить въ случа нужды маску.
До-сихъ-поръ, благочестивый молодой человкъ хранилъ меланхолическую важность, но тутъ осмлился полу-улыбнуться и отвчалъ на слова Эрнестины:
— Вы правы, мадмуазель… вы можете говорить все, что прійдетъ вамъ въ голову… тмъ боле, что все это будетъ непремнно прекрасно…
— Вотъ это другое дло, сказала мадмуазель де-Бомениль:— это очень-мило, а то давича вы были такъ скучны, что ужасъ…
— Отъ васъ зависитъ, мадмуазель, превращать печаль въ радость, сказалъ де-Макрёзъ, рискнувъ на этотъ разъ улыбнуться вполн и совершенно измнивъ выраженіе лица, до той минуты грустнаго и меланхолическаго:— для васъ нтъ ничего невозможнаго.
— Для всего есть свое время, мосьё де-Макрёзъ… вотъ я, напримръ… утромъ у обдни кажусь печальною, потому-что тамъ такъ скучно… я только для мадмуазель Елены прикидываюсь такой набожной… По характеру, я люблю посмяться, повеселиться… Кстати, какъ вы находите мой туалетъ?
— Удивительно изященъ… По своей милой простот, онъ составляетъ прелестную противоположность съ роскошными уборами всхъ этихъ бдныхъ модницъ… Впрочемъ, ихъ надо отчасти извинить… Имъ нужны украшенія, а вы, мадмуазель… вы можете обойдтись безъ нихъ… Къ-чему украшать то, что само-по-себ прекрасно, совершенно?
— Я то же думала… отвчала Эрнестина, стараясь придать себ видъ самаго безстыднаго убжденія: — я была уврена, что и въ этомъ простомъ бломъ плать могу затмить всхъ другихъ молодыхъ двицъ и заставить ихъ страдать отъ зависти… Какъ весело, пріятно… возбуждать зависть въ другихъ… бсить ихъ!
— Вы, мадмуазель, я думаю, очень привыкли къ этому наслажденію… Очень-естественно, что зависть другихъ должна забавлять васъ, какъ вы остроумно выразились…
— О, у меня не то, чтобъ было много ума, перебила Эрнестина съ притворно-глупой усмшкой:— но я дйствительно остроумна… Я терпть не могу противорчій… По-этому-то я ненавижу стариковъ и старухъ, которые вчно готовы читать наставленія… А, вы, мосьё де-Макрёзъ, вы любите стариковъ?
— Почему жь иногда и не послушать, мадмуазель, морали этихъ мумій? Это довольно пріятно и забавно…
Въ эту минуту началась новая фигура кадрили и прервала разговоръ де-Макрёза и Эрнестины.
Достойный любимецъ аббата Леду искусно воспользовался удобнымъ случаемъ и совершенно измнилъ выраженіе своей физіономіи… онъ принялъ самый веселый видъ, почти представился шалуномъ… даже сталъ совершенно иначе танцовать, — легче, одушевленне, улыбался, поднималъ высоко голову, и при случа бросалъ на Эрнестину страстные взгляды, тогда-какъ прежде смотрлъ на нее робко, едва подымая глаза.
— Безподобно, думалъ онъ:— эта малютка притворщица, потому-что умла скрыть отъ мадмуазель де-Ларошгю настоящій свой характеръ… Или… я угадываю… превосходная мадмуазель Елена боялась испугать меня, сказавъ мн истину… Какъ же мало она знаетъ меня… Я очень-радъ, что эта двочка глупа и тщеславна… она считаетъ себя очень остроумной и красавицей, полагаетъ, что можетъ затмить своей красотой самыхъ хорошенькихъ… притворство, глупость и тщеславіе — три безподобныя качества… Надо быть очень-неловкимъ, чтобъ не воспользоваться ими съ большой выгодой… Съ такой дурочкой нечего поступать осторожно, можно льстить прямо… Эта двочка очень избалована своимъ богатствомъ… Она превосходно, знаетъ, что можетъ все позволить себ, и что ей все должны извинять, потому-что она богатйшая наслдница во всей Франціи.
На основаніи этого размышленія, де-Макрёзъ, воротясь по окончаніи фигуры на мсто, сказалъ Эрнестин:
— Вы сейчасъ упрекали меня, мадмуазель, за то, что я печаленъ… не думайте, чтобъ и теперь я былъ совершенно веселъ, но счастіе быть подл васъ разсеваетъ мою грусть… а мн надо разсяться!..
— Для чего же, мосьё де-Макрёзъ?
— Что, если мадмуазель Елена, заставивъ меня надяться, что, можетъ-быть, вы замтите меня, что, можетъ-быть… когда-нибудь… когда вы узнаете меня боле, вы найдете меня достойнымъ посвятить вамъ всю мою жизнь… что, если мадмуазель Елена ошиблась…
— Вотъ кстати о мадмуазель Елен… Не правда ли, она очень-скучна?..
— Правда, но она добра…
— Да, добра! Это, однакожь, не помшало ей насказать мн о васъ много дурнаго…
— Обо мн?
— Да! пожалуй, если вамъ это не нравится, такъ я скажу вамъ, что она мн наговорила о васъ столько хорошаго, что я подумала: Боже мой! какъ долженъ быть невыносимъ этотъ господинъ съ своими добродтельными качествами! Вчно въ церкви, вчно занятъ благочестивыми, богоугодными длами!.. Все это навело бы на меня тоску… Я не сказала этого мадмуазель Елен, однакожь, про себя подумала. Посудите сами, мосьё де-Макрёзъ, я хочу выйдти замужъ, чтобъ быть свободной какъ воздухъ… веселиться съ утра до вечера… быть всегда въ свт, быть модной женщиной… и особенно часто здить въ маскарады. О, маскарады! отъ одной мысли о нихъ у меня кружится голова! Къ-чему мн и богатство, если не за тмъ, чтобъ наслаждаться всми удовольствіями… поступать, какъ мн угодно…
— При вашемъ богатств, мадмуазель, воскликнулъ де-Макрёзъ съ жаромъ: вы можете быть царицей всюду и тмъ боле у себя… Человкъ, котораго вы удостоите вашимъ выборомъ… долженъ быть, такъ-сказать, вашимъ первымъ министромъ, первымъ исполнителемъ вашей воли… вашимъ первымъ придворнымъ… вчно преданнымъ, покорнымъ… Его единственною обязанностью будетъ забота отгонять отъ васъ вс малйшія непріятности жизни… отдлять для васъ только цвты ея… Птица въ воздух не должна быть свободне васъ… Если вашъ мужъ пойметъ свои обязанности… ваши удовольствія, ваши прихоти, ваши малйшіе капризы… все должно быть для него священно… Онъ рабъ вашъ… вы — божество!..
— Вотъ это такъ… Теперь я мирюсь съ вами, мосьё де-Макрезъ, но прежде, судя по тому, что говорила о васъ мадмуазель Елена, что я сама видла…
— Что же вы видли, мадмуазель?
— На-примръ, я видла, какъ вы подавали нищимъ милостыню и даже говорили съ ними…
— Конечно, мадмуазель… я…
— Дло въ томъ, сударь, что я ненавижу всю эту сволочь… Они отвратительны въ своихъ лохмотьяхъ… Непріятно для глазъ!
— Это правда, мадмуазель, они отвратительны, но отъ-времени-до-времени не мшаетъ бросить этимъ негодяямъ милостыню, какъ бросаютъ кость голодной собак, чтобъ она не укусила… Это чистая политика.
— О, теперь я понимаю, а то я, право, удивлялась, какъ могли вы интересоваться этими неопрятными, отвратительными созданіями…
— Э, мадмуазель, пожалуйста, не удивляйтесь этому… простите мн… Огромная разница теперь между прошедшимъ и настоящимъ… Что говорилъ я вамъ давича? Я сказалъ, что вы лишили меня разсудка, вы, такъ-сказать, совершенно опрокинули мою жизнь… У меня были печали — теперь ихъ нтъ… Я былъ благочестивъ, набоженъ, — теперь вы единственное божество мое… Что же касается до моихъ добродтелей, прибавилъ де-Макрёзъ, лукаво улыбаясь:— пусть он не пугаютъ васъ… Я сохраню изъ нихъ только т, которыя вамъ понравятся, остальныя отброшу для вашего удовольствія!!..
— О, какая подлость! подумала Эрнестина:— этотъ низкій человкъ, чтобъ заинтересовать меня, притворялся добродтельнымъ, набожнымъ, милосердымъ, добрымъ сыномъ, и вотъ онъ отвергаетъ теперь свои добродтели, свое милосердіе, свою мать, Бога, чтобъ понравиться мн боле и скоре достигнуть своей цли… Жениться на мн за мое богатство… Отвратительныя качества, которыя я приписываю себ, его не поражаютъ, онъ хвалитъ ихъ, онъ отъ нихъ въ восхищеніи…
Мадмуазель де-Бомениль, не привыкшая къ притворству, которое и теперь стоило ей огромныхъ усилій надъ собою… и на которое она ршилась только — чтобъ сорвать съ де-Макрёза маску, не могла скрыть отвращенія, презрнія, которыя противъ ея воли выразились на лиц ея при послднихъ словахъ ипокрита.
Де-Макрёзъ, какъ вс послдователи его школы, изучилъ физіологію тхъ, кого хотлъ убдить или обмануть.
Грустная, презрительная улыбка, которую Эрнестина не съумла скрыть отъ негодованія, все пояснила де-Макрёзу.
— Я промахнулся, подумалъ ипокритъ: — это была ловушка… Она не довряла мн, хотла меня испытать, притворилась дурочкой, капризной, тщеславной, злой, вроятно, чтобъ узнать, буду ли я охуждать ее, устоитъ ли противъ этого моя любовь?.. Но… прибавилъ онъ, какъ-будто пораженный внезапной мыслію: — если она притворялась, стало-быть, дйствительныя свойства ея души добры и великодушны? Если она хотла испытать меня, стало-быть, иметъ на меня какіе-нибудь виды? Въ такомъ случа, нечего отчаяваться… Надо поступать ршительно…
Эти глубокія соображенія мигомъ промелькнули въ ум достойнаго любимца аббата, и въ этотъ мигъ онъ уже приготовился къ новому превращенію…
Мадмуазель де-Бомениль тоже въ это время успла успокоить свои взволнованныя чувства и собрала все свое мужество, чтобъ окончить это испытаніе и покрыть ипокрита стыдомъ и презрніемъ.
— Въ-самомъ-дл, мосьё де-Макрёзъ, сказала она:— вы принесли бы мн въ жертву вс ваши достоинства? Право, нельзя быть боле любезнымъ… но вотъ кадриль кончилась… Проводите меня, пожалуйста… вонъ въ ту галерею… тамъ, кажется, такъ много цвтовъ… должно-быть, прекрасно…
— Радъ повиноваться вамъ, тмъ боле, что я хотлъ бы, мадмуазель… если вы позволите… сказать вамъ еще нсколько словъ… эти слова очень-важны для меня…
Голосъ де-Макрёза совершенно измнился. Онъ говорилъ кратко, почти грубо…
Эрнестина въ удивленіи смотрла на ипокрита. Онъ былъ снова печаленъ, но не такъ, какъ прежде… въ этой грусти уже не было трогательной меланхоліи, но что-то строгое, почти гнвное…
Мадмуазель де-Бомениль не могла понять этой новой метаморфозы, которую де-Макрёзъ, при переход изъ залы въ цвточную галерею, усплъ устроить самымъ солиднымъ образомъ.
Въ галере въ эту минуту было очень-немного гостей и де-Макрёзъ, почти наедин съ Эрнестиной, усплъ высказать ей все, что было для него необходимо.
— Могу ли я узнать теперь, спросила улыбаясь Эрнестина, продолжая свою роль:— что вы хотите сказать мн такое важное? Это что-то очень-похоже на скучное… а я уже сказала вамъ, что ненавижу все, что скучно…
— Каковы бы ни были мои слова, скучны или важны, но вы, однакоже, должны ихъ выслушать… Это будутъ послднія мои слова, какія вы, мадмуазель, отъ меня услышите.
— Вроятно, послднія слова этой кадрили?
— Нтъ, послднія слова, которыя я говорю вамъ въ моей жизни…
Въ голос, въ лиц де-Макрёза было что-то такое грустное, такое гордое, что мадмуазель де-Бомениль была поражена.
Однакожь, она, стараясь улыбнуться, спросила:
— Какъ, мосьё де-Макрёзъ? Я васъ боле не увижу? А мадмуазель Елена говорила мн, что вы…
— Выслушайте меня, мадмуазель, перебилъ де-Макрёзъ:— я боле не могу притворяться, говорить языкомъ, который не принадлежитъ мн.
— О какомъ притворств говорите вы?
— Я надялся найдти въ васъ, мадмуазель, двушку благочестивую, великодушную, чувствительную, кроткую, словомъ, такую, какою представляла мн васъ мадмуазель де-Ларошгю… Принимая васъ за двушку съ такими качествами, я говорилъ съ вами, не скрывая своей грусти… но мои слова встрчены были насмшкой… шутками…
— Что это значитъ? думала Эрнестина: — что онъ хочетъ сказать?
— Тогда, продолжалъ де-Макрёзъ съ горькой улыбкой:— страшное сомнніе мелькнуло въ ум моемъ… я подумалъ, мадмуазель, что вы не обладаете тми рдкими качествами, которыя мн хотлось найдти въ васъ… Впрочемъ, при этомъ открытіи, я не хотлъ тотчасъ отказаться отъ надежды и приписать первыя слова ваши легкомысленности вашего возраста… Но, увы! насмшливость, сердечная пустота, тщеславіе, казалось мн, сильно проникли все существо ваше… Тогда я захотлъ пояснить себ все… и хотя сердце мое каждую минуту обливалось кровью, я старался соперничать съ вами въ безстрастіи, въ презрніи ко всему священному… я показался вамъ даже отступникомъ отъ всего того, что для меня дороже моей жизни — отступникомъ отъ религіи, отъ воспоминаній о матери… моей бдной, несчастной матери…
Притворныя слезы блеснули при этихъ словахъ въ глазахъ достойнаго ученика аббата Леду.
— О, это доказательство… думала Эрнестина.
— Я на минуту усвоилъ себ самыя порочныя чувства, самыя нечестивыя правила, продолжалъ де-Макрёзъ съ видомъ негодованія: — и вы не подумали охуждать меня, даже не удивились… Наконецъ, я дошелъ до высочайшей степени низости, и вы остались спокойны, смялись, одобряли меня, вы не наказали меня презрніемъ, которое я заслуживалъ… Простите мн эту строгость выраженій… вы не привыкли къ ней, мадмуазель, но знайте, что я посвящу свою жизнь только женщин, достойной моей любви, моего глубокаго уваженія…
И де-Макрёзъ съ строгимъ достоинствомъ и глубокой скорбью поклонился Эрнестин и оставилъ ее въ величайшемъ изумленіи.
— О, благодарю Бога! я ошиблась! думала бдная двушка:— такое притворство, такая низость были невозможны! Мосьё де-Макрёзъ былъ возмущенъ тми качествами, которыя я присвоила себ для испытанія… Вотъ еще одна благородная, возвышенпая душа!…
Размышленія простодушной двушки, неспособной бороться въ притворств съ основателемъ общества св. Поликарпа, были прерваны появленіемъ герцогини и мадамъ де-Ларошгю.
Увидавъ, какъ мадмуазель де-Бомениль вышла съ де-Макрёзомъ въ галерею, об дамы поспшили присоединиться къ мимъ, полагая, что Эрнестина шла въ буфетъ, который находился въ конц галереи.
Въ ту минуту, когда вошли туда герцогиня и баронесса, Эрнестина была уже одна.
— Ято это вы одн здсь длаете, моя милочка? спросила мадамъ де-Ларошгю.
— Я пришла сюда нсколько освжиться… въ зал такъ жарко, душно…
— Но, моя милая, здсь слишкомъ-свжо… вы можете простудиться… Возвратимся лучше въ залу…
— Какъ вамъ угодно, отвчала мадмуазель де-Бомениль.
Когда Эрнестина вошла въ залу, она замтила де-Макрёза, который смотрлъ на нее съ выраженіемъ грустнаго отчаянія… Но вдругъ онъ быстро отвернулся, какъ-бы боясь, чтобъ она не замтила на лиц его волненія, которое онъ, казалось, хотлъ скрыть.

XIII.

Мадмуазель де-Бомениль, возвратясь въ залу, замтила Жеральда де-Сантерръ, который стоялъ въ амбразур окна блдный, печальный.
При вид его, мадмуазель де-Бомениль вспомнила о безнадежномъ отчаяніи Эрминіи, и спрашивала себя, какимъ образомъ Жеральдъ, не смотря на свою любовь къ Эрминіи и даже намреніе жениться на ней, могъ пріхать на этотъ балъ, гд подготовлялась ему встрча съ богатйшей наслдницей во всей Франціи.
Герцогиня де-Сантерръ, подведя Эрнестину къ тому мсту, гд она сидла до начатія кадрили, вдругъ съ чрезвычайной любезностью сказала:
— Мой сынъ поручилъ мн, мадмуазель, просить у васъ одной милости…
— Какой, герцогиня?
— Онъ проситъ васъ удлить ему минуты первой кадрили, хотя онъ сегодня не танцуетъ, потому-что ужасно страдаетъ… Ему нужно было употребить почти сверхъестественныя усилія, чтобы пріхать на этотъ балъ… Но онъ надялся имть честь встртить васъ, мадмуазель… а подобная надежда совершаетъ чудеса…
— Но, герцогиня, если мосьё де-Сантерръ не танцуетъ, такъ къ чему же онъ ангажируетъ меня?
— У него есть тайна, которую онъ долженъ непремнно высказать вамъ… Если вамъ угодно удостоить этой чести моего сына, не позабудьте, что первая кадриль принадлежитъ ему..
— Съ большимъ удовольствіемъ, герцогиня…
— Поберегите мн, моя милая, мсто подл васъ, шепнула мадамъ де-Сантерръ баронесс:— я пойду предупредить Жеральда…
Дожидаясь мосьё де-Сантерра, мадмуазель де-Бомениль съ удовольствіемъ припоминала, что мосьё де-Макрёзъ обманулъ ея опасенія. Чмъ боле она обдумывала поведеніе ипокрита, тмъ боле оно нравилось ей самой своей рзкостью… Она ставила эту строгую откровенность почти на одну степень съ глубокимъ, великодушнымъ чувствомъ Оливье.
— Это дв благородныя, высокія души, подумала она.
Но скоро толпа молодыхъ людей, спшившихъ ангажировать Эрнестину, вывела ее изъ этой сладкой задумчивости. Ршившись замчать все, она приняла вс приглашенія и между прочими приглашеніе де-Морнана.
Старая нетерпніемъ узнать намренія Жеральда, узнать, за чмъ онъ ангажировалъ ее, когда вовсе не хотлъ танцовать, Эрнестина ожидала той минуты, когда де-Сантерръ подойдетъ къ ней. Наконецъ, она увидала, какъ Жеральдъ оставилъ свое мсто и что-то шепнулъ маркизу де-Мэльфору, котораго Эрнестина увидала въ первый разъ посл таинственной встрчи у Эрминіи.
При вид горбуна, мадмуазель де-Бомениль не могла не покраснть, но, взглянувъ на него еще разъ, она была тронута выраженіемъ нжной заботливости, съ которою маркизъ глядлъ на нее… Сиротка замтила, что горбунъ значительной улыбкой хотлъ уврить ее въ своей скромности…
Въ эту минуту заиграла музыка… кавалеры и дамы стали занимать мста въ кадрили… Жеральдъ подошелъ къ Эрнестин…
— Я пришелъ поблагодарить васъ, мадмуазель, за то общаніе, которое вамъ угодно было дать моей матери.
— И я готова исполнить его, когда узнаю…
— Зачмъ, не танцуя, я ангажировалъ васъ на эту кадриль?
— Да, сударь…
— Я придумалъ, мадмуазель, сказалъ Жеральдъ улыбаясь, не смотря на грусть свою:— сдлать небольшое нововведеніе, которое наврно имло бы большой успхъ, еслибъ его приняли…
— Какое же нововведеніе?
— Для многихъ, и, признаюсь, также и для меня, кадриль служитъ только предлогомъ боле или мене уединеннаго разговора, который продолжается четверть часа… Почему просто не сказать дам или двиц: угодно ли вамъ сдлать мн честь поговорить со мной слдующую четверть часа?
— Дйствительно, отвчала Эрнестина съ улыбкой:— ваше нововведеніе иногда было бы гораздо удобне… по только для тхъ, которые умютъ говорить…
— Объ этихъ-то я и забочусь, мадмуазель… притомъ, говорить гораздо покойне сидя, чмъ стоя… Въ такомъ случа, для моего разговорнаго контрданса — непремнно должно садиться…
— Я нахожу вашу мысль очень-остроумной…
— И вы принимаете ее?
— Разумется, отвчала Эрнестина, нсколько подвинувшись къ мадамъ де-Ларошгю и давая подл себя мсто Жеральду.
Большая часть стульевъ около нихъ была пуста, потому-что кадриль уже началась.
Жеральдъ, не имя сосдей, могъ говорить Эрнестин, не опасаясь быть услышаннымъ, тмъ боле, что мадамъ де-Ларошгю, желая доставить ему боле свободы, отодвинулась отъ мадмуазель де-Бомениль и подсла къ герцогин.
Обь дамы, казалось, были совершенно равнодушны къ разговору Эрнестины съ Жеральдомъ и старались дать имъ полную свободу.
До-сихъ-поръ, мосьё де-Сантерръ говорилъ съ нкоторой веселостью, хотя видно было, что эта веселость неестественна, но теперь, когда онъ остался, такъ сказать, наедин съ мадмуазель де-Бомениль, черты лица его приняли строгую важность, въ голос его выражалось трогательное участіе.
— Мадмуазель, сказалъ Жеральдъ: — хотя болзнь заставляетъ меня сильно страдать, но я пріхалъ на этотъ балъ за тмъ, чтобъ исполнить передъ вами долгъ честнаго человка.
При этихъ словахъ молодаго человка, въ сердц Эрнестины родилось усладительное предчувствіе: она была уврена, что Жеральдъ не думалъ обмануть Эрминіи, и пріхалъ на балъ только съ намреніемъ объяснить ей, Эрнестин, почему онъ, по-видимому, имлъ притязанія на ея руку.
— Знаете ли вы, мадмуазель, говорилъ Жеральдъ: — какъ выдаютъ замужъ богатую наслдницу?
Мадмуазель де-Бомениль, въ удивленіи, не знала, что отвчать на этотъ странный вопросъ.
Мосьё де-Сантерръ продолжалъ,
— Я дамъ вамъ понятіе объ этомъ процесс, и пусть оно предохранитъ васъ отъ многихъ стей, которыя вамъ разставлены. Мать, на-примръ, моя, прекрасная, почтенная женщина…узнаетъ, что богатйшую наслдницу во всей Франціи выдаютъ замужъ… моя мать, обольщенная несметными выгодами подобнаго союза, не безпокоится ни о характер, ни объ особ наслдницы… Она никогда ея не видала, потому-что богатая сирота еще не пріхала изъ-за границы… Что до этого за дло… Нужно обезпечить для меня несметное богатство двушки, а для этого вс средства прекрасны… Моя мать спшитъ къ опекунш сироты… Он условливаются, что тотчасъ по своемъ прибытіи, бдная, беззащитная сиротка, шестнадцатилтнее дитя, не знающее свтскихъ интригъ, будетъ подготовляться къ тому, чтобъ ея выборъ упалъ именно на меня. Этотъ новый родъ торга заключенъ… условились обо всемъ, о томъ, какъ я буду представленъ… случайно, даже о томъ, какой костюмъ долженъ надть я въ этотъ день, чтобъ явиться въ выгоднйшемъ свт… Дтская, но печальная выдумка… Между-тмъ, я ни о чемъ не знаю… богатая наслдница тоже, за сто миль отъ Парижа, знаетъ меня столько же, сколько и я знаю ее… Наконецъ, она прізжаетъ, Мать моя тотчасъ сообщаетъ мн свои планы, не сомнваясь въ томъ, что я долженъ съ радостью принять это предложеніе… Однакожь, я отказываю, подъ тмъ предлогомъ, что мн не нравится семейная жизнь, что я, безъ-сомннія, буду дурнымъ мужемъ… Нтъ нужды, отвчала на это моя мать, все-таки женись… Невста такъ, богата!
Эрнестина сдлала невольное движеніе.
Жеральдъ продолжалъ:
— А между-тмъ, моя мать — женщина чрезвычайно уважаемая, женщина почтенная… Но еслибъ вы знали, мадмуазель, страшную силу денегъ…
Эрнестина слушала Жеральда съ возрастающимъ участіемъ…
— Слышите вы что-нибудь, моя милая? тихонько спросила въ это время герцогиня мадамъ де-Ларошгю.
— Нтъ, отвчала баронесса тоже, шопотомъ:— но мн кажется, что малютка слушаетъ Жеральда съ величайшимъ удовольствіемъ… Я взглянула на нее тихонько… лицо ея полно счастія…
— Я была уврена въ Жеральд, сказала въ восхищеніи баронесса:— когда онъ захочетъ, онъ непобдимъ, обольстителенъ… малютка наша! а я еще имла глупость бояться, что этотъ негодяй де-Макрёзъ имлъ дерзость ангажировать ее…
Между-тмъ, Жеральдъ продолжалъ:
— Я сказалъ вамъ, мадмуазель, что сначала я отказался отъ этого брака, дйствуя, какъ честный человкъ… Къ-несчастію, просьбы матери, боязнь опечалить ее, досада на непріятное для меня соперничество, можетъ-быть, даже и вліяніе богатства… заставили меня отказаться отъ моего благороднаго убжденія… я ршился постараться жениться на этой двушк, рискуя сдлать ее несчастнйшимъ созданіемъ въ мір…. потому-что бракъ, основанный на корыстолюбіи, всегда гибеленъ…
— И вы старались привести въ исполненіе ваше намреніе?
— Разговоръ съ двумя друзьями, людьми съ благороднымъ сердцемъ, открылъ мн глаза… Я увидлъ, что могъ поступить недостойно въ-отношеніи ко мн самому и къ тмъ, которые любили меня… Однакожь, мы условились, что я, для удовлетворенія желаній моей матери, встрчусь съ богатой наслдницей… и если, увидавъ эту двушку, я полюблю ее такъ, какъ полюбилъ бы другую, безъ имени, безъ состоянія, то могу стараться быть отличеннымъ ею…
— Что же, сударь? вы видли эту богатую наслдницу?..
— Да, мадмуазель, но въ то время было уже поздно.
— Поздно?
— Да, искренняя, чистая привязанность къ другой двушк, достойной любви, не дозволила мн оцнить той, которую мать моя прочила мн въ невсты… Я увренъ,что она достойна любви, но было уже поздно…
При этомъ признаніи Жеральда, признаніи искреннемъ и чрезвычайно деликатномъ, потому-что самолюбіе Эрнестины нисколько не могло пострадать отъ него, молодая двушка не могла не выказать своей радости.
Жеральдъ любилъ Эрминію такъ, какъ стоило ее любить… и великодушнымъ поступкомъ своимъ съ Эрнестиной представилъ новое доказательство величія своего характера.
Радостный трепетъ сироты не укрылся отъ вниманія мадамъ де-Ларошгю.
— Смотрите, любезная герцогиня, шепнула она:— какъ мадмуазель де-Бомениль одушевлена. Ея глаза блестятъ… она вся въ восхищеніи.
— Да, отвчала мадамъ де-Сантерръ:— слушая Жеральда, бдняжка кажется почти хорошенькой.
— Въ этомъ-то и состоитъ величайшее торжество любви… скасала баронесса улыбаясь:— я уврена, что вашъ сынъ будетъ очень чувствителенъ къ своей побд.
— Благодарю васъ, мосьё де-Сантерръ, говорила между-тмъ Эрнестина:— за вашу искренность, за ваши добрые совты… они уже оправдались гораздо-боле, чмъ вы это предполагаете… Однакожь, хотя я слишкомъ-счастлива, довольна вашимъ присутствіемъ здсь, но хотла бы знать…
— Зачмъ я здсь, мадмуазель? Я хотлъ воспользоваться этимъ удобнымъ и, можетъ-быть, единственнымъ случаёмъ сблизиться съ вами, и поговорить съ вами нсколько въ-тайн… По этому, до сего дня я оставлялъ мать мою въ заблужденіи на счетъ моихъ намреній, желая предохранить васъ отъ множества подобныхъ проектовъ… Я самъ едва не сдлался-было сообщникомъ такого заговора, и теперь… боюсь думать, что не многіе будутъ на этотъ счетъ такъ щекотливы, какъ я… Вашъ опекунъ и его семейство готовы способствовать всмъ интригамъ, которыя согласны съ ихъ выгодами… Что же касается до вашего счастія, до вашей будущности, они не заботятся о ней… Грустно, больно мн возмущать ваше сердце, наполнять его недовріемъ… но, къ-счастію, я осмливаюсь указать вамъ на одно благородное, возвышенное сердце… человка, столько жь нетерпимаго злыми и низкими, сколько любимаго всми добрыми и честными людьми… Къ нему, мадмуазель, имйте довріе, полное довріе… Мн кажется, его оклеветали передъ вами…
— Вы говорите о мосьё де-Мэльфор?
— Да, мадмуазель… Поврьте мн, вы никогда не найдете друга боле врнаго, боле преданнаго!.. Въ вашихъ сомнніяхъ адресуйтесь къ нему… нтъ другаго ума такого тонкаго, такого проницательнаго, какъ его умъ… Руководимыя имъ, вы избгнете всхъ стей, которыя могутъ разставить вамъ, которыя, можетъ-быть, уже окружаютъ васъ.
— Я никогда не забуду вашихъ совтовъ, мосьё де-Сантерръ. Чувство живйшей привязанности къ мосьё де-Мэльфору уже замнило во мн ту непріязнь, которую, къ-сожалнію, питала къ нему я, раздраженная клеветами…
— Наша кадриль кончена, мадмуазель, сказалъ Жеральдъ улыбаясь:— я вполн воспользовался счастливымъ случаемъ, который мн представился. Завтра матушка узнаетъ мое ршеніе, какъ ни тяжело мн ее опечаливать…
Сердце Эрнестины облилось кровью, когда она подумала, что Жеральдъ, вроятно, хотлъ завтра сдлать матери признаніе въ своей любви къ Эрминіи.
— Какъ великъ будетъ, думала Эрнестина: — гнвъ герцогини, когда сынъ ея объявитъ ей, что онъ предпочелъ двушку безъ имени, безъ состоянія… предпочелъ богатйшей наслдниц во всей Франціи!..
Хотя мадмуазель де-Бомениль не знала, какое условіе положила гордая Эрминія въ основаніе своему браку съ Жеральдомъ, однакожь она чувствовала всю трудность его и съ грустію сказала молодому герцогу:
— Будьте уврены, мосьё де-Сантерръ, что въ благодарность за ваше великодушное участіе ко мн, я буду искренно, жарко молиться о вашемъ счастіи, о счастіи той, которую вы любите… Прощайте… Когда-нибудь, я надюсь доказать вамъ, какъ я тронута вашимъ благороднымъ поступкомъ.
Кадриль кончилась.
Множество дамъ и двицъ услись около мадмуазель де-Бомениль.
Жеральдъ поклонился сиротк и, чувствуя усталость и изнеможеніе, похалъ домой.
Мадамъ де-Сантерръ была въ полномъ восторг отъ благопріятныхъ признаковъ, которые она видла на лиц Эрнестины и которые растолковала по-своему.
— Постарайтесь, моя милая, шепнула она баронесс:— узнать, какой эффектъ произвелъ Жеральдъ на малютку де-Бомениль…
Мадамъ де-Ларошгю наклонилась къ самому уху Эрнестины и сказала:
— Ну, что, моя милочка?.. не правда ли, мосье де Сантерръ прелесть?
— О, да! невозможно быть любезне… невозможно выказать чувствъ боле высокихъ, боле деликатныхъ…
— Въ такомъ случа, моя милочка, вы — герцогиня де-Сантерръ!.. Это отъ васъ зависитъ… Не такъ ли?.. Скорй, скажите мн… да!
— Вы приводите меня въ замшательство, отвчала Эрнестина, потупивъ глаза.
— Понимаю, понимаю! воскликнула въ восхищеніи мадамъ де, Ларошгю, думая, что одна двственная скромность мшала Эрнестин тотчасъ же признаться въ желаніи выйдти за Жеральда.
— Ну, что? спросила герцогиня, тихонько толкнувъ баронессу локтемъ:— онъ вскружилъ ей голову? Не правда ли?
— Совершенно, любезная герцогиня, отвчала мадамъ де-Ларошгю:— но пойдемте поскорй объявить Жеральду объ его побд…
— Наконецъ-то, говорила мадамъ де-Сантерръ:— она наша, хоть и досталась намъ не безъ труда… Теперь Жеральдъ — богатйшій владлецъ во всей Франціи… Что же касается до нашихъ частныхъ условій, милая баронесса. я не стану говорить вамъ, съ какой точностью выполню ихъ… Разумется, что сынъ мой объ этомъ еще ничего не знаетъ, но я отвчаю за него…
— Оставимъ это, любезная герцогиня… только… знаете… мадамъ де-Миркуръ намъ искренно помогала… не правда ли, было бы очень-вжливо…
— Разумется, перебила герцогиня:— этого требуетъ справедливость, по поговоримъ посл… Теперь, пойдемъ скорй отъискивать Жеральда… Не видите ли вы его?
— Нтъ, но онъ, вроятно, въ цвточной галере… отвчала баронесса:— мы оставляемъ васъ, моя милочка, прибавила она, обращаясь къ Эрнестин: — мы спшимъ обрадовать одного несчастливца…
Не дождавшись отвта Эрнестины, об дамы поспшили въ галерею…
Мосьё де-Мэльфоръ, который, казалось, съ нетерпніемъ ждалъ ухода ихъ, подошелъ къ мадмуазель де-Бомениль, поклонился, и, пользуясь правами своихъ лтъ, слъ подл нея…

XIV.

— Наконецъ, вы боле меня не боитесь, мадмуазель? улыбаясь спросилъ де-Мэльфоръ у Эрнестины.
— Напротивъ, маркизъ… отвчала мадмуазель де-Бомениль:— я очень-рада, что имю случай благодарить васъ…
— За мою скромность? перебилъ горбунъ: — будьте уврены, что никто не знаетъ и не будетъ знать о нашей встрч у этой милой, благороднйшей двицы, какую только я знаю…
— Не правда ли, маркизъ? и все-таки я вамъ обязана тмъ, что познакомилась съ Эрминіей.
— Мн?
— Да, маркизъ… Помните ли вы тотъ день, когда вы, при мадмуазель Елен, высказали грустныя, обидныя слова… но, увы! истинныя?
— Бдное дитя! я видлъ, что вы удалялись отъ меня, но не могъ найдти случая быть съ вами наедин… и однакожь я хотлъ во что бы то ни стало открыть вамъ глаза… показать вамъ подлую лесть, которая могла обмануть васъ… я боялся, чтобъ вы не сдлались жертвой этихъ презрнныхъ похвалъ…
— И ваши слова, маркизъ, въ-самомъ-дл открыли мн глаза… я замтила, что меня обманываютъ, что я даже едва не поврила этой лести… Тогда я приняла, правда, отчаянныя, по ршительныя мры… чтобъ узнать истину, я уговорила мою гувернантку хать на вечеръ къ одной изъ ея знакомыхъ, которой она представила меня, какъ сироту безъ имени, безъ состоянія…
— И въ этомъ обществ вы встртили Эрминію. Она мн говорила объ этомъ. О, теперь я все понимаю… вы хотли узнать цну самой-себ, явясь въ общество безъ обольстительныхъ аттрибутовъ богатства?
— Да, маркизъ… это испытаніе было тяжко для меня, по спасительно. Оно научило меня, между-прочимъ, цнить искренность той угодливости, которою окружаютъ меня даже теперь, на сегодняшнемъ бал…
Горбунъ, едва удерживая свое волненіе, молча смотрлъ на Эрнестину, глубоко тронутый ршимостью двушки.
— Можетъ-быть, вы порицаете мой поступокъ, маркизъ?
— О, нтъ! съ живостью отвчалъ горбунъ: — бдное дитя! можно порицать только недостойную низость тхъ, которые принудили васъ ршиться на этотъ поступокъ… но ему… я удивляюсь… вы сами еще не знаете, сколько въ немъ высокой отважности!
Въ эту минуту, къ маркизу подошелъ человкъ пожилыхъ лтъ и, облокотясь о спинку дивана, на которомъ сидлъ горбунъ, тихонько сказалъ ему:
— Любезный маркизъ, мосьё де-Моренвиль и мосьё д’Отривъ готовы къ вашимъ услугамъ… они оба ждутъ… вонъ тамъ… въ амбразур окна.
— Очень благодаренъ за вашу обязательность… Вы предупредили ихъ?
— Обо всемъ.
— Они согласились?
— Какъ же не согласиться на такой благородный призывъ…
— Безподобно! отвчалъ маркизъ.
— Потомъ, обратившись къ Эрнестин, спросилъ:
— На которую кадриль мосьё де-Морнанъ ангажировалъ васъ, мадмуазель?
— На слдующую… кажется, сейчасъ уже будутъ танцовать ее… отвчала мадмуазель де-Бомениль, очень удивленная этимъ вопросомъ.
— Слышите, любезный другъ… сказалъ маркизъ, обращаясь къ старику: — слдующая кадриль…
— Очень-хорошо, любезный маркизъ, отвчалъ старикъ и отошелъ.
Подойдя къ Моренвилю и д’Отриву, старикъ что-то шепнулъ имъ. Они оба одобрительно кивнули головой.
— Милое дитя мое, сказалъ маркизъ, обращаясь въ Эрнестин: — я не показывалъ вида, но, признаюсь вамъ теперь, наблюдалъ за всмъ, что длалось около васъ… можетъ-быть, въ дтств своемъ вы рдко видали меня у вашей покойной матушки, или вовсе не помните… но я былъ однимъ изъ ея лучшихъ, преданнйшихъ друзей…
— О, маркизъ, я должна была угадать это… потому-что мн постоянно клеветали на васъ.
— Я думаю! Теперь скажите мн, пожалуйста, вашъ опекунъ часто говорилъ вамъ о мосьё де-Морнан, какъ претендент на вашу руку… конечно, онъ убждалъ васъ, что вы не можете сдлать лучшаго выбора?..
— Да, маркизъ.
— Мадмуазель Елена, продолжалъ горбунъ: — эта почтенная, святая двушка, съ своей стороны, говорила вамъ о мосьё Селестен де-Макрёз, такомъ же благородномъ, святомъ человк…
Эрнестина замтила горькую, насмшливую улыбку на лиц маркиза, когда онъ говорилъ о честности и святости достойнаго ученика аббата Леду.
— Мн кажется, сказала она: — вы ошибаетесь въ мнніи насчетъ мосьё де-Макрёза?
— Ошибаюсь? о, нтъ… я очень увренъ въ своемъ мнніи: оно иметъ твердыя основанія…
— Я тоже чувствовала недовріе къ характеру мосьё де-Макрёза…
— О, тмъ лучше, съ живостью воскликнулъ горбунъ: — изъ всхъ ипокритовъ, этотъ негодяй внушалъ мн боле всего страха на-счётъ васъ… я боялся, чтобъ вы не сдлались жертвой его подлаго притворства… но, къ-счастію, благородныя, чистыя созданія иногда по инстинкту питаютъ отвращеніе къ подобнымъ людямъ…
— Вы ошибаетесь, маркизъ… я могу, я должна разуврить васъ…
— Разуврить меня?
— Да.
— Въ чемъ?
— Въ вашемъ мнніи о мосьё де-Макрёз…
— Что это значитъ?
— Я докажу вамъ, маркизъ, что ваши предубжденія неосновательны… Мосьё де-Макрёзъ честный, благородный человкъ, откровенный до грубости…
— Вы меня пугаете, дитя мое, сказалъ горбунъ такимъ голосомъ, что мадмуазель де-Бомениль смутилась:— умоляю васъ, не скрывайте отъ меня ничего… Вы еще не знаете всей дьявольской ловкости, всего искуснаго притворства этихъ іезуитскихъ пройдохъ… Я видалъ, какъ они обманывали людей самыхъ проницательныхъ, самыхъ опытныхъ.— Теперь посудите о себ, простодушномъ, невинномъ ребенк!
Мадмуазель де-Бомениль, изумленная безпокойствомъ маркиза и питая къ нему полную довренность, разсказала въ нсколькихъ словахъ весь разговоръ свой съ де-Макрёзомъ.
— Онъ угадалъ васъ, дитя мое, сказалъ горбунъ: — видя, что попалъ въ западню, онъ перемнилъ планъ и съ адской ловкостью поразилъ васъ вашимъ же оружіемъ… Я сказалъ вамъ, что эти господа меня ужасаютъ.
— Ахъ, Боже мой! воскликнула Эрнестина, устрашенная: — о, нтъ, маркизъ, такая черная низость невозможна… Еслибъ вы видли, какъ навернулись слезы у него на глазахъ, когда онъ говорилъ мн о своихъ страданіяхъ, которыя нанесла ему смерть матери…
— Смерть матери! возразилъ горбунъ.— Да вы, стало-быть, не знаете…
Вдругъ горбунъ на минуту остановился и потомъ сказалъ:
— А, да вотъ и онъ. Само небо мн посылаетъ его… дитя мое, ваше невинное сердце не въ состояніи и подозрвать страшныхъ хитростей, на которыя пускаются эти низкія, презрнныя души изъ жаднаго корыстолюбія… Впрочемъ, сію минуту вы все узнаете…
И маркизъ, возвысивъ голосъ такъ, чтобъ его слышали вс, сидвшіе около него, вдругъ сказалъ де-Макрёзу, который въ эту минуту проходилъ мимо, съ цлью наблюдать за Эрнестиной:
— На одно слово, мосьё де-Макрёзъ… Не угодно ли вамъ пожаловать сюда?
Любимецъ аббата Леду съ минуту медлилъ на этотъ призывъ, потому-что по инстинкту ненавидлъ и боялся маркиза, но, видя себя предметомъ всеобщаго вниманія и ободряемый притомъ успхомъ своего притворства въ бесд съ Эрнестиной, онъ съ увренностью поднялъ голову и, подойдя къ горбуну, холодно спросилъ:
— Вамъ угодно было, маркизъ, сдлать мн честь говорить со мной?
— Да, сударь, я вамъ длаю эту честь, отвчалъ де-Мэльфоръ насмшливо, не вставая со стула и небрежно покачивая ногой:— а вы, сударь, между-тмъ, вовсе невжливы въ-отношеніи ко мн… что говорю я — ко мн? въ-отношеніи ко всмъ намъ, которые имемъ честь быть теперь въ вашемъ сообществ…
При этихъ словахъ, многіе съ любопытствомъ обступили разговаривавшихъ, потому-что вс знали колкое остроуміе маркиза.
— Я не понимаю васъ, маркизъ, сказалъ де-Макрёзъ, предчувствуя какое-нибудь непріятное объясненіе:— я, кажется, не отступилъ отъ приличій ни въ-отношеніи къ вамъ, ни…
— Правда ли это, мосьё де-Макрёзъ, перебилъ насмшливо, маркизъ:— что вы имли несчастіе потерять вашу матушку?
— Маркизъ… возразилъ тотъ въ смущеніи.
— Позвольте мн быть нескромнымъ, продолжалъ горбунъ:— скажите, пожалуйста, давно ли вы потеряли покойную вашу матушку… если только вы ее знали?
— Маркизъ! отвчалъ де-Макрёзъ, покраснвъ: — подобный вопросъ…
— Подобный вопросъ очень натураленъ, любезнйшій мосьё де-Макрёзъ… онъ именно служитъ вамъ упрекомъ въ забвеніи приличій, на что я и жалуюсь во имя всхъ вашихъ знакомыхъ…
— Какое забвеніе приличій?..
— Конечно!.. Почему вы позабыли о вжливости и не увдомили вашихъ знакомыхъ о тяжкой потер, которую вы имли несчастіе понести и проч. Знаете?
— Я ршительно не понимаю, что вы хотите этимъ сказать, маркизъ, отвчалъ де-Макрёзъ, собирая все свое хладнокровіе.
— Полноте!.. Какъ извстно всякому, я человкъ набожный, часто хожу къ обдни… я слышалъ самъ, какъ вы, въ церкви св. омы Аквинскаго, просили священника отслужить девять молебновъ за упокой души вашей покойной матушки…
— Но, маркизъ…
— Но, мосьё де-Макрёзъ… то, что я говорю — истина! Я помню, какъ тогда съ вами сдлалось дурно, вроятно, отъ излишней скорби о потер этой неоцненной для васъ особы… это было въ придл св. Маріи… помню, какъ вы упали, будто-бы безъ чувствъ, и друзья ваши, каноники, унесли васъ, почти бездыханнаго, въ ризницу… Эта дерзкая, балаганная штука очень разсмшила бы меня въ другое время, но тогда она возмутила мое сердце…
Де-Макрёзъ съ минуту не зналъ, что отвчать, но потомъ, вооружась своимъ обыкновеннымъ безстыдствомъ, произнесъ съ притворной набожностью:
— Каждый пойметъ, сударь, что я не могу и не долженъ отвчать на вашу оскорбительную выходку. Тайны молитвъ священны…
— Совершенно справедливо!.. воскликнуло нсколько голосовъ съ негодованіемъ.
— Этотъ маркизъ ничего не уважаетъ.
— Подобныя выходки неумстны.
— Гд это видано? и проч. и проч.
Мы уже говорили, что мосьё де-Макрёзъ, какъ и вс ему подобные, имлъ много партизановъ.— Очень-естественно, что вс эти господа ненавидли маркиза, насмшливый умъ котораго неумолимо преслдовалъ всякую ложь и низость. Поэтому-то ободренія де-Макрёзу все боле и боле сыпались съ разныхъ сторонъ.
— Это невыносимо! говорили одни…
— Какой скандалъ! повторяли другіе…
— Безпримрная грубость! восклицали третьи.
Маркизъ, нисколько не смущаясь, выслушивалъ этотъ ропотъ.
Де-Макрёзъ, ободренный своими партизанами, съ безстыдствомъ сказалъ:
— Участіе, которое принимаютъ во мн многія почтенныя, достойныя особы, избавляетъ меня отъ необходимости отвчать вамъ… и…
— Мосьё де-Макрёзъ, перебилъ горбунъ:— вы безстыдный лжецъ! вы, сударь, Не лишились вашей матушки… эта священная особа жива… вы это очень-хорошо знаете… вашъ батюшка, столько же святой человкъ, тоже находится въ добромъ здравіи… Видите, что я довольно хорошо знаю все… Вы разъиграли комедію, низкую, подлую комедію… вы оскорбили чувство, которое уважаютъ самые презрнные, — чувство сыновней любви! Я знаю цль вашихъ гнусныхъ поступковъ, но молчу… потому-что есть благородныя имена, которыя даже нельзя произнести вмст съ вашимъ… если только у васъ есть имя…
При этихъ убійственныхъ словахъ маркиза, де-Макрёзъ поблднлъ и смшался… Видно было, что горбунъ говорилъ истину…
Самые ревностные защитники благочестиваго молодаго человка, не смли вступиться за него… т же, которые по инстинкту имли къ основателю общества св. Поликарпа отвращеніе, единодушно рукоплескали маркизу…
— Маркизъ!.. наконецъ сказалъ де-Макрёзъ, видя себя разгаданнымъ: — подобная обида…
— Довольно, сударь, довольно… Извольте выйдти вонъ… одинъ видъ вашъ возмущаетъ душу людей благородныхъ… Мадамъ де-Миркуръ будетъ мн очень благодарна за казнь, которую совершилъ я надъ вами… Къ-несчастію, подобныя казни очень рдки… Въ свт слдовало бы непремнно отъ времени до времени производить судъ надъ тми преступниками гостиныхъ, которыхъ общество терпитъ не знаю почему… и какъ ни отвратительна роль судьи надъ подобными людьми, но такъ какъ никто не исполняетъ ея, сегодня я принимаю ее на себя… и я еще не кончилъ…
Послднія слова маркиза произвели всеобщее смущеніе…
Де-Макрёзъ выпрямился, какъ выпрямляется змя подъ ногою, которая ее давитъ, и съ нахальной дерзостью сказалъ маркизу:
— Посл подобныхъ оскорбленій, конечно, я ни минуты не останусь въ этомъ дом, но я надюсь, что, не смотря на различіе нашихъ лтъ, господинъ маркизъ де-Мэльфоръ удостоитъ принять небольшое письменное объясненіе, которое двое изъ моихъ друзей завтра принесутъ ему отъ моего имени…
— Ступайте вонъ, сударь… Утро вечера мудрене… Одумавшись, вы откажетесь отъ вашихъ воинственныхъ, но, впрочемъ, очень забавныхъ претензій…
— Хорошо, сударь. Я прибгну къ другимъ средствамъ, чтобъ показаться мене смшнымъ… воскликнулъ де-Макрёзъ, бросивъ страшный взглядъ на горбуна и медленно уходя посреди всеобщаго недоумнія и ужаса…
Мадамъ де-Миркуръ, вспомнивъ о томъ, что герцогиня говорила ей о де-Макрёз, была совершенно, довольна казнью, которую исполнилъ маркизъ, но, чтобъ вывести общество изъ смущенія и удивленія, произведенныхъ этой странной сценой, она попросила многихъ боле-знакомыхъ молодыхъ людей начать поскоре кадриль…
Сердце мадмуазель де-Бомениль было исполнено признательности къ маркизу… Она ужасалась, думая о томъ, что могла уступить чувству, которое де-Макрёзъ внушилъ ей, и, можетъ-быть, выйдти замужъ за человка, способнаго на самый подлый поступокъ…
Въ эту минуту, герцогиня и мадамъ де-Ларошгю, которыя прежде не могли пробраться сквозь толпу, окружившую маркиза и де-Макрёза, подошли къ Эрнестин и вывели ее изъ задумчивости…
Мосьё де-Мэльфоръ всталъ, подошелъ къ дивану, на которомъ сла герцогиня и мадамъ де-Ларошгю, и, нагнувшись почти къ самому уху баронессы, тихонько сказалъ:
— Ну, что, баронесса. Надюсь, что я хорошій помощникъ, съ высоты моей обсерваторіи, какъ я когда-то сказалъ вамъ, я замчаю многое и очень-гадкое…
— Я въ совершенномъ изумленіи, любезный маркизъ, отвчала мадамъ де-Ларошгю:— теперь я все поняла… поняла, зачмъ отвратительная Елена всякій день водила бдную малютку въ церковь св. омы Аквинскаго… Съ своимъ безсмысленнымъ видомъ, съ своей притворной набожностью, она прегнусное созданіе… Какое низкое притворство!
— Вы еще не все знаете, любезная баронесса. Вы отогрваете въ вашемъ дом не только ехидну, но еще одну очень честную змю?
— Змю?
— Огромную… вотъ съ какими длинными зубами… замтилъ маркизъ, указавъ взглядомъ на мосьё де-Ларошгю, который, стоя въ амбразур дверей, отъ скуки показывалъ свои зубы.
— Какъ? Мой мужъ? сказала баронесса:— что это значитъ?
— А вотъ вы сейчасъ узнаете… Видите ли вы этого толстяка, который подходитъ къ намъ съ торжествующимъ видомъ?
— Вижу. Это мосьё де-Морнанъ.
— Онъ идетъ ангажировать мадмуазель де-Бомениль.
— Такъ что жь? Теперь она можетъ танцовать со всми… Мы не ошиблись: милая малютка нашла мосьё де-Сантерра прелестнымъ…
— Я думаю…
— Стало-быть, теперь она герцогиня де-Сантерръ! воскликнула баронесса:— правда, что не безъ труда…
— Герцогиня де-Сантерръ? перебилъ горбунъ: — не совсмъ еще…
— Конечно, любезный маркизъ, но ужь это ршено.
— Стало-быть, сказалъ маркизъ, лукаво улыбаясь: — теперь вы совершенно довольны и Жеральдомъ, и Эрнестиной, и мною? Не такъ ли, милая баронесса?
— Въ восхищеніи, любезный маркизъ.
— Этого только я и хотлъ. Теперь я могу возвратиться къ моему толстяку и къ вашему муж-зм, которая, вотъ вы увидите, сейчасъ искусно развернется.
— Какъ? мосьё де-Ларошгю осмлился…
— Ахъ, бдная баронесса, ваше простодушіе убиваетъ меня… Смотрите, слушайте и поучайтесь… простодушное созданіе!..
Маркизъ произносилъ эти послднія слова въ ту самую минуту, когда мосьё де-Морнанъ подошелъ къ Эрнестин, чтобъ напомнить ей о приглашеніи, которое онъ сдлалъ.

XV.

Мосьё де-Морнанъ, съ довольной, торжественной физіономіей поклонился мадмуазель де-Бомениль и сказалъ:
— Вы, вроятно, не позабыли, мадмуазель, что общали танцовать со мной эту кадриль?
— Это невозможно, мосьё де-Морнанъ, замтилъ въ-полголоса маркизъ, стоявшій около дивана, на которомъ сидла Эрнестина.
Де-Морнанъ выпрямился, взглянулъ на горбуна и съ высокомріемъ спросилъ:
— Что такое, сударь? Что такое невозможно?
— Вы не можете танцовать съ мадмуазель де-Бомениль, повторилъ горбунъ, тоже въ-полголоса.
Де-Морнанъ съ презрніемъ пожалъ плечами и сказалъ Эрнестин:
— Не угодно ли вамъ, мадмуазель, подать мн вашу руку?
Эрнестина въ смущеніи взглянула на маркиза, какъ-бы испрашивая его совта.?
На этотъ разъ горбунъ уже громкимъ голосомъ повторилъ:
— Мадмуазель де-Бомениль не можетъ, не должна танцовать съ мосьё де-Морнаномъ.
Эрнестина была такъ поражена почти торжественнымъ голосомъ маркиза, что, потупивъ глаза, отвчала де-Морнану:
— Прошу васъ… извинить меня… я чувствую себя слишкомъ утомленной и не могу исполнить общанія, которое дала вамъ…
Де-Морнанъ, не говоря ни слова, вжливо поклонился двушк и бросилъ значительный взглядъ на маркиза.
Мосьё де-Мэльфоръ понялъ этотъ взглядъ и взглядомъ же указалъ отверженному танцору на одну изъ дверей галереи, къ которой онъ и пошелъ, оставивъ мадмуазель де-Бомениль въ страшномъ безпокойств.
Эта сцена, въ противоположность со сценой казни де-Макрёза, осталась незамченною.
Нсколько словъ, которыми обмнялись маркизъ и де-Морнанъ, были произнесены почти въ-полголоса, и притомъ посреди шума, который обыкновенно происходитъ во время занятія мстъ въ кадрили…
По этому-то, исключая мадмуазель де-Бомениль, герцогини и мадамъ де-Ларошгю, сидвшихъ подл Эрнестины, на бал никто и не подозрвалъ этихъ приготовленій къ исполненію новой казни!
Идя въ цвточную галерею, де-Морнанъ встртилъ де-Равиля и барона де-Ларошгю, которые издали съ безпокойствомъ слдили за неслышнымъ для нихъ разговоромъ де-Морнана съ маркизомъ!
— Какъ? ты не танцуешь? спросилъ де-Равиль у своего друга.
— Что тамъ у васъ было, любезный графъ? сказалъ въ свою очередь баронъ де-Ларошгю: — мн показалось, что вы говорили съ этимъ проклятымъ горбуномъ, дерзость котораго ршительно выходитъ изъ границъ.
— Да, дйствительно, отвчалъ де-Морнанъ: — мосьё де-Мэльфоръ позволяетъ себ слишкомъ-много… надо положить границы этой дерзости… Онъ осмлился запретить вашей питомиц танцевать со мною…
— И она повиновалась? вскричалъ баронъ.
— Что прикажете длать бдной двушк посл подобнаго приказанія?
— Но это невыносимо!.. непозволительно!:, невозможно!.. вскричалъ де-Ларошгю:— я пойду къ моей питомиц и…
— Теперь это безполезно, баронъ, возразилъ де-Морнанъ.
И, обращаясь къ де-Равилю, прибавилъ:
— Пойдемъ… Я долженъ объясниться съ мосьё де-Мэльфоромъ… Онъ ожидаетъ меня въ галере.
— Я тоже, любезный графъ, иду съ вами! воскликнулъ де-Ларошгю.
Когда эти три достойныя особы подошли къ маркизу, они увидали подл него де-Моренваля, д’Отрива, и еще пять или шесть человкъ, собравшихся по просьб горбуна.
— Мосьё де-Мэльфоръ, сказалъ де-Морнанъ съ чрезвычайной вжливостью:— вы должны со мной объясниться.
— Я готовъ, графъ…
— Въ такомъ случа, не угодно ли вамъ поидти со мной въ картинную галерею, попросите одного изъ вашихъ друзей послдовать за вами…
— Нтъ, графъ… я хочу, чтобъ наше объясненіе происходило при многихъ свидтеляхъ…
— Маркизъ…
— Не вижу, почему бы вамъ бояться публичности, которой я требую.
— Хорошо, сударь! отвчалъ де-Морнанъ: — итакъ, позвольте мн спросить васъ передъ всми этими господами, почему въ ту минуту, когда я имлъ честь ангажировать мадмуазель де-Боменилт, вы позволили себ сказать: ‘мадмуазель де-Бомениль не можетъ, не должна танцовать съ мосьё де-Морнаномъ’. Это ваши собственныя слова, маркизъ…
— Дйствительно, это мои слова, графъ… У васъ превосходная память и я надюсь, что сію минуту она вамъ послужитъ въ пользу…
— А я, съ своей стороны, воскликнулъ де-Ларошгю: — замчу мосьё де-Мэльфору, что онъ несправедливо присвоилъ себ право… власть… надзоръ… которыя принадлежатъ мн исключительно, потому-что, сказавъ моей питомиц…
— Полноте, любезный баронъ, перебилъ маркизъ улыбаясь: — я знаю, что вы модель… примръ… образецъ опекуновъ прошедшихъ, настоящихъ и будущихъ. Я это докажу вамъ въ-послдствіи, но теперь позвольте мн отвчать мосьё де-Морнану, котораго я имлъ честь поздравить съ безподобной памятью, и спросить его, не помнитъ ли онъ, какъ на послднемъ утреннемъ бал герцогини де-Сантерръ я сказалъ ему, мосьё де-Морнану, по поводу незначительнаго удара шпагой: что эта маленькая царапина должна служить нкоторымъ образомъ вспомогательнымъ memento о числ этого дня, о которомъ, можетъ-быть, въ-послдствіи я буду имть нужду ему напомнить?
— Совершенно справедливо, сударь, отвчалъ де-Морнанъ:— но я не вижу никакой связи между этой царапиной и тмъ, о чемъ я спросилъ васъ…
— Напротивъ, графъ, теперешнее мое объясненіе съ вами есть естественное слдствіе этой царапины…
— Говорите ясне, маркизъ…
— Я, я буду очень понятенъ. На утреннемъ бал у мадамъ де-Сантерръ, въ саду, въ алле, подъ густымъ сводомъ лилій, въ присутствіи многихъ особъ, между-прочимъ господъ де-Морегівиля и Д’Отрива, которые стоятъ теперь передъ вами, вы позволили себ подло оклеветать графиню де-Бомениль.
— Мосьё!..
— Безъ всякаго уваженія, безъ всякаго состраданія къ бдной, умирающей женщин, перебилъ въ негодованіи горбунокъ: — вы оскорбили ее самымъ низкимъ, самымъ презрннымъ образомъ… вы осмлились сказать, что никакой порядочный человкъ не захочетъ жениться на двушк, которой мать была женщина… такая развратная, какъ графиня де-Бомениль.
Де-Морнанъ поблднлъ отъ злости.
— Правда ли это, господа? спросилъ горбунъ, обращаясь къ де-Моренвилю и д’Отриву.— это ли сказалъ мосьё де-Морнанъ въ вашемъ присутствіи?
— Да, дйствительно, мосьё де-Морнанъ сказалъ это при насъ, отвчали въ одинъ голосъ Моренвиль и д’Отривъ:— мы не можемъ отрицать истины…
— Я слышалъ ваши слова, мосьё де-Морнанъ, говорилъ горбунъ: — невидимо отъ васъ, и въ эту минуту въ негодованіи не могъ не вскрикнуть: подлецъ!
— А! такъ это были вы, сударь! воскликнулъ де-Морнанъ, почувствовавъ смертельный ударъ, нанесенный его корыстолюбивымъ замысламъ.
— Да, это былъ я… и вотъ почему я теперь сказалъ мадмуазель де-Бомениль, что она не можетъ, не должна танцовать съ вами, такъ-какъ вы публично обезславили ея мать… Спрашиваю всхъ присутствующихъ здсь, справедливо ли я поступилъ въ этомъ случа?
Всеобщее молчаніе, послдовавшее за этимй словами маркиза, совершенно уничтожило де-Морнана.
Одинъ де-Равиль подалъ голосъ и насмшливо сказалъ:
— Стало-быть, господинъ маркизъ де-Мэльфоръ явился достойнымъ рыцаремъ, и нанесъ своему противнику рану для памяти, родъ memento, какъ онъ самъ выразился, только за тмъ, чтобъ въпослдствіи помшать ему танцовать съ мадмуазель де-Бомениль?
— Нтъ, сударь, отвчалъ горбунъ: — а за тмъ, чтобъ помшать мосьё де-Морнану жениться на мадмуазель де-Бомениль, потому-что вашъ другъ столько же корыстолюбивъ, сколько мадмуазель де-Бомениль богата… Корыстные замыслы мосьё де-Морнана я угадалъ уже изъ его разговора, происходившаго на бал у герцогини де-Сантерръ. Произнеся клевету на графиню де-Бомениль, онъ надялся этимъ средствомъ отдалить отъ себя соперника, потому-что его клевета падала не только на дочь графини, но и на того, кто возъимлъ бы претензію жениться на ней… Такая подлость возмутила меня… Поэтому-то я и произнесъ слово: подлецъ… поэтому-то я нашелъ средство вызвать мосьё де-Морнана и нанесъ ему легонькій ударъ для памяти, родъ memento… Поэтому-то, наконецъ, я ршился помшать ему жениться на мадмуазель де-Бомениль… я усплъ въ моемъ намреніи… потому-что теперь онъ не осмлится показаться на глаза богатйшей наслдниц во всей Франціи, хотя бы онъ произнесъ еще двадцать филантропическихъ рчей о ловл трески… хотя бы онъ представился подъ вашим покровительствомъ, мосьё де-Ларошгю, модель… примръ… образецъ опекуновъ, вы, который хотите пожертвовать будущностью вашей несчастной питомицы своему смшному честолюбію…
Вс безмолствовали.
Горбунъ продолжалъ:
— И что жь, господа? Подобныя подлости такъ часто случаются въ свт, что пора подать примръ къ ихъ уничтоженію… Какъ! если эти постыдныя интриги происходятъ между людьми такъ-называемаго хорошаго тона, поэтому ихъ и не преслдовать?.. и не наказывать?.. Боже мой, господа! Я очень счастливъ, что мн удалось сегодня исполнить правосудіе надъ двумя такими низкими интригами, потому-что мосьё де-Макрёзъ, котораго я сію минуту выгналъ отсюда, имлъ т же безстыдные замыслы, какъ и мосьё де-Морнанъ… Видите ли… честные умы сталкиваются!..
— Ты пойманъ, какъ дуракъ… ты этого стоишь… шепнулъ де-Равиль своему другу, совершенно уничтоженному.— Во всю жизнь не прощу теб, что ты лишилъ меня части въ приданомъ малютки Бомениль.
Возвышенныя, великодушныя чувства почти всегда имютъ огромную власть… Дйствительно, посл жаркой и справедливой выходки горбуна, де-Морнанъ былъ всми отвергнутъ. Ни одинъ голосъ не возвысился въ его защиту. Къ счастію Морнана, кадриль кончилась, въ залахъ и галереяхъ сдлалось движеніе, и будущій министръ усплъ скрыться въ толп, блдный, уничтоженный, не найдя словъ отвчать на оскорбительныя обвиненія мосьё де-Мэльфора.
Маркизъ подошелъ къ мадамъ де-Ларошгю, которая ничего не знала о происшедшемъ, точно такъ же какъ и Эрнестина.
— Теперь, сказалъ горбунъ, обращаясь къ баронесс:— вы необходимо должны увезти мадмуазелъ де-Бомениль домой: ея присутствіе здсь неприлично…
Потомъ, обращаясь къ Эрнестин, онъ прибавилъ:
— Да, милое дитя мое, несносное любопытство, которое вы возбуждаете, теперь еще боле усилится… Завтра я обо всемъ разскажу вамъ… Врьте мн, послдуйте моему совту, узжайте отсюда…
— О, отъ всего сердца, маркизъ, отвчала Эрнестина: — я нахожусь въ страшной пытк…
Молодая двушка встала и подала руку баронесс, которая голосомъ живйшей признательности сказала горбуну:
— Теперь я понимаю все: мосьё де-Морнанъ былъ въ числ претендентовъ?
— Объ этомъ поговоримъ завтра, но, ради Бога, сію же минуту увезите Эрнестину.
— О, маркизъ, вы наше провидніе, шепнула мадамъ де-Ларошгю:— какъ хорошо я сдлала, доврясь вамъ.
— Да, да, поспшите… узжайте отсюда.
Уходя съ бала, сиротка, смущенная, почти устрашенная различными происшествіями этого вечера, бросила на маркиза взглядъ, полный благодарности.
Мосьё де-Мэльфоръ остался на бал, не желая показать, что онъ сколько нибудь смущенъ всеобщимъ оцценніемъ, которое произвело его благородное негодованіе.
Съ тои минуты, какъ надежды де-Морнана совершенно разрушились, де-Равиль осыпалъ его оскорбительными упреками и оставилъ. Будущій министръ бросился въ фіакръ, а его достойный другъ пошелъ пшкомъ, размышляя о происшедшемъ и сравнивая паденія де-Морнана и де-Макрёза.
На углу улицы, въ которой была отель баронессы де-Миркуръ, де-Равиль замтилъ, при лунномъ свт, человка, который ходилъ взадъ и впередъ, то медленно, то ускореннымъ шагомъ.
Видимое волненіе, походка этого человка привлекли вниманіе де-Равиля. Онъ удвоилъ шаги и узналъ де-Макрёза, который по какому-то странному очарованію не могъ отойдти отъ дома, въ которомъ остался мосьё де-Мэльфоръ… Казалось, что онъ вотъ такъ бы и разорвалъ бднаго маркиза, еслибъ только хотть значило то же, что сдлать!..
Въ. голов де-Равиля мелькнула дьявольская мысль.— Добрый вечеръ, мосьё де-Макрёзъ, сказалъ онъ,
Любимецъ аббата поднялъ голову. Да блдномъ, почти посинвшемъ отъ злости лиц его такъ ярко выразились вс низкія страсти, волновавшія душу, что де-Равиль былъ очень доволенъ мыслію, которая внезапно родилась въ ум его.
— Что вамъ угодно, сударь? грубо спросилъ де-Макрёзъ, не узнавая де-Равиля.
Потомъ, всматриваясь въ него, прибавилъ:
— Ахъ! это вы, мосьё де-Равиль. Извините.
И онъ, казалось, хотлъ продолжать свой путь, но де-Равиль удержалъ его.
— Мосьё де-Макрёзъ, сказалъ онъ: — кажется, мы созданы для того, чтобы понимать другъ друга и, слдовательно помогать другъ другу?
— Понимать другъ друга?
— Да! у насъ одна и та же ненависть. Это ужь чего-нибудь да стоитъ.
— Какая ненависть?
— Къ мосьё де-Мэльфору.
— Вы тоже? вы его ненавидите?
— На смерть…
— Что жь дале?
— Дале… питая одну и ту же ненависть, мы можемъ имть одни и т же интересы.
— Я васъ не понимаю…
— Полноте, мосьё де-Макрёзъ… вы, человкъ высокаго ума, зашли слишкомъ-далеко и не можете лишиться бодрости отъ, одного удара…
— Какого удара, мосьё де-Равиль?
— Слушайте… у меня былъ одинъ глупый другъ… вы понимаете, что подъ этимъ разумется де-Морнанъ, который, подобно вамъ, имлъ виды на богатую наслдницу…
— Мосьё де-Морнанъ?
— Да, онъ имлъ эту честь… Къ-несчастію, черезъ нсколько минутъ посл вашего ухода, проклятый маркизъ отдлалъ его такъ же, какъ отдлалъ васъ… Словомъ, вышло то, что мой другъ, большой болванъ, теперь не можетъ жениться на малютк Бомениль. Отъ этого-то и происходить моя ненависть къ маркизу…
— Но вамъ что за дло до того, женится или нтъ другъ вашъ на этой наслдниц?
— Какъ что? напротивъ, для меня это очень-важно, потому-что я помогалъ де-Морнану съ условіемъ, — получить отъ него долю изъ приданаго… Проклятый маркизъ, уничтоживъ де-Морнана, разрушилъ мои надежды. Теперь понимаете?
— Совершенно.
— Морнанъ слишкомъ-вялъ, слишкомъ-тяжелъ, словомъ, слишкомъ толстъ для того, чтобъ возстать изъ своего паденія, или по-крайней-мр найдти утшеніе въ мести.
— Въ мести? Кому же мстить?
— Кому? Натурально этой глупой двчонк, богатой наслдниц. Но я долженъ сказать вамъ, что я вовсе не принадлежу къ числу тхъ дикихъ быковъ, которые мстятъ такъ… безплодно… Нтъ, я допускаю только месть — плодоносную…
— Плодоносную?
— Ну, если мое выраженіе вамъ не нравится, такъ я скажу иначе: я допускаю месть, приносящую матеріальную пользу… И для этой мести у меня есть средства…
— Средства? какія же?
— Я обладаю очень важной тайной…
— Относительно мадмуазель де-Бомениль?
— Именно, конечно. Я могъ бы и одинъ воспользоваться этой тайной…
— Но теперь хотите предложить мн…
— Раздлить? о, нтъ, любезный мосьё де-Макрёзъ… вы сочли бы меня за простака, а вдь вы не любите простаковъ…
— Въ такомъ случа, сударь, къ чему же…
— Позвольте. Вы, конечно, не затяли бы такого серьёзнаго дла, каковъ вашъ бракъ на богатйшей наслдниц во всей Франціи, безъ посторонней очень сильной помощи, безъ большой вроятности въ успх… Такого промаха не сдлаетъ тотъ, кто могъ основать общество св. Поликарпа… Сказать мимоходомъ, основаніе общества доказало мн ваше могущество и давно наполнило мое сердце особеннымъ къ вамъ сочувствіемъ… Словомъ, я хочу доказать, что вы человкъ слишкомъ сильный и не можете покориться… Вроятно, у васъ есть средства возстать изъ своего паденія, дойдти до цли иными путями… словомъ, пока мадмуазель де-Бомениль не замужемъ, человкъ, подобный вамъ, не теряетъ надежды.
— Такъ что жъ? Положимъ, что я надюсь…
— Въ, такомъ случа, я могу предложить вамъ соединить вмст ваши новыя средства къ успху и мою тайну… Если ваши надежды осуществятся, мы не употребимъ въ дло моей тайны, если нтъ, пустимъ въ ходъ мою тайну, какъ сочную грушу для утоленія жажды. Словомъ, если вы женитесь, вы дадите мн долю изъ приданаго, если нтъ,— я уступлю вамъ частицу той прибыли, какую принесетъ мн моя тайна. Могу васъ уврить, что она можетъ имть страшное вліяніе на мадмуазель де-Бомениль…
— Все это заслуживаетъ нкотораго вниманія, сказалъ де-Макрёзъ, посл минутнаго размышленія. Онъ начиналъ врить справедливому заключенію де-Равиля, что они оба созданы другъ для друга.
Потомъ онъ прибавилъ:
— Однакожъ, прежде всего слдуетъ знать, въ чемъ состоитъ эта тайна, и какое вліяніе можетъ имть она?..
— Дайте мн вашу руку, любезнйшій мосьё де-Макрёзъ, я все разскажу вамъ откровенно. Мн нтъ выгоды обманывать васъ… Впрочемъ, это я докажу вамъ сію минуту.
И новые друзья скоро исчезли въ тни отъ одного изъ высокихъ домовъ улицы.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛДНЯЯ.
ГЕРЦОГИНЯ.

І.

Мадмуазель де-Бомениль общала Эрминіи прійдти къ ней въ пятницу утромъ, на другой день бала, даннаго баронессою де-Миркуръ, бала, на которомъ маркизъ де-Мэльфоръ, такъ сказать, совершилъ казнь надъ господами де-Макрёзомъ и де-Морнаномъ.
Эрнестина оставила этотъ балъ, устрашенная гнусными интригами двухъ претендентовъ на ея руку.
Съ другой стороны, откровенный разсказъ Жеральда де-Сантерра о томъ, какъ выдаютъ замужъ богатую наслдницу,— глубоко огорчилъ бдную сиротку.
Питая въ душ своей презрніе и отвращеніе къ своему опекуну и его семейству, молодая двушка чувствовала необходимость принять ршительныя мры, и вн дома де-Ларошгю искать умныхъ и искреннихъ совтовъ.
Эрнестина видла, что только на маркиза де-Мэльфора и на Эрминію могла она положиться съ полной довренностью.
Но чтобъ разсказать герцогин о своемъ, грустномъ положеніи, мадмуазель де-Бомениль должна была открыть свое настоящее имя, и она хотла сдлать своей подруг это признаніе, желая, однакожь, еще разъ насладиться дружеской привязанностью, которую Эрминія питала къ ней, какъ къ бдной сирот, живущей однимъ трудомъ своимъ.
— О, дай Богъ, чтобъ Эрминія, узнавъ о томъ, кто я, любила меня столько же, сколько и теперь! съ безпокойствомъ думала. Эрнестина:— дай Богъ, чтобъ при этомъ открытіи гордость Эрминіи не возмутилась и не охладила ея дружбы ко мн!
Врная своему общанію и счастливая тмъ, что узнала, какъ Жеральдъ достоинъ любви Эрминіи, Эрнестина, вмст съ мадамъ Ленэ, отправилась къ герцогин.
Не нужно говорить, что, на другой день казни де-Макрёза, Елена де-Ларошгю уже не приглашала Эрнестину идти къ обдн.
Думая о скоромъ свиданіи съ Эрминіей, мадмуазель де-Бомениль тмъ не мене чувствовала глубокую грусть.
Хотя она знала благородство намреній Жеральда, и на бал баронессы де-Миркуръ уврилась въ томъ, что молодой человкъ страстно любитъ Эрминію, но тмъ не мене предчувствовала безчисленныя препятствія, которыя предстояли браку герцога съ бдной учительницей музыки. Съ этими грустными мыслями, Эрнестина пріхала къ своей подруг.
Герцогиня бросилась ей на встрчу и нжно поцаловала.
— О, я была уврена, что вы не забудете вашего общанія: Ахъ, Эрнестина, ваше присутствіе для меня такъ утшительно!
— Дай Богъ, чтобъ это было такъ, отвчала мадмуазель де-Бомениль:— но вы, моя добрая Эрминія… не имете ли вы какой-либо надежды? Герцогиня съ грустью склонила голову и отвчала:
— Да, къ-счастію, я могу теперь нсколько забыть свое горе, но оставимъ это… поговоримъ о немъ посл… когда, увы! мн уже будетъ нечмъ боле развлечь себя.
— О какомъ развлеченіи вы говорите?
— Дло идетъ, о васъ, Эрнестина…
— Обо мн?
— Да… есть одно предложеніе… которое можетъ имть счастливое вліяніе на вашу будущность…
— Что вы хотите сказать?
— Не мн объяснять вамъ эту тайну… Меня просили только быть, посредницей и передать вамъ одно… предложеніе… но, боясь подйствовать на васъ какимъ бы то ни было образомъ, я отказалась, желая оставить все это на ваше собственное ршеніе… Если вы хотите, я скажу вамъ мое мнніе объ этомъ предложеніи…
— Боже Мой, Эрминія! ваши слова меня удивляютъ… что значитъ это предложеніе?
— Въ послдней наше свиданіе… въ то время, когда капитанъ Бернаръ говорилъ съ вами… мосьё Оливье просилъ меня позволить ему прійдти ко мн на другой день по очень-важному длу… Я пригласила его… Дйствительно, дло это очень-важно… Мосьё Оливье просилъ меня быть посредницей между имъ и вами, но я отказалась… по причин, которую я вамъ сказала.
— А! такъ это дло касается мосьё Оливье…
— Да… и я нашла, что лучше, еслибъ онъ самъ при мн высказалъ вамъ свою тайну… разумется, если только вы согласитесь его выслушать…
— Такъ вы совтуете мн выслушать его?
— Да, милая Эрнестина, я совтую… потому-что, во всякомъ случа, ршитесь вы или не ршитесь на его предложеніе, вы не станете сожалть о томъ, что его выслушаете…
— Стало-быть, Эрминія, я увижу мосьё Оливье… но когда же?
— Сегодня… сію минуту, если хотите…
— Гд же онъ?
— Въ саду, Я надялась, что вы прійдете сегодня ко мн и потому сказала мосьё Оливье, чтобъ и онъ пришелъ… я сказала ему, что онъ можетъ подождать въ саду, и если вы согласитесь выслушать его, я пришлю за нимъ…
— Въ такомъ случа, Эрминія, попросите Мосьё Оливье войдти сюда… Я очень рада его видть.
Черезъ минуту, Оливье Рэмонъ вошелъ въ комнату Эрминіи.
— Мосьё Оливье, сказала герцогиня:— Эрнестина готова васъ выслушать… вы знаете мою дружбу къ ней, знаете мое уваженіе къ вамъ, и потому надюсь, что мое присутствіе здсь не покажется вамъ страннымъ…
— О, напротивъ… отвчалъ Оливье.
Потомъ, обратившись къ Эрнестин, молодой человкъ, нескрывая глубокаго волненія, сказалъ:
— Право, мадмуазель, мн надо быть слишкомъ увреннымъ въ прямот и благородств своихъ намреній, чтобъ осмлиться на предложеніе, которое я хочу сдлать вамъ…
— Я впередъ уврена, что это предложеніе достойно васъ меня и той, которая слушаетъ нашъ разговоръ…
— Итакъ, продолжалъ Оливье:— я буду говорить съ полной откровенностью… можетъ-быть, вы еще не забыли, какъ я уже доставилъ вамъ однажды случай убдиться въ моей искренности…
— Да, и ваша искренность меня тронула какъ-нельзя-боле… Эрминія можетъ васъ уврить въ этомъ…
— Я тоже надюсь, что мадмуазель Эрминія можетъ засвидтельствовать вамъ то живое участіе, какое я почувствовалъ къ вамъ… не въ-слдствіе кадрили изъ соотраданія, прибавилъ Оливье слегка улыбаясь:— но, въ-слдствіе нашего разговора въ тотъ же вечеръ…
— Дйствительно, милая Эрнестина, въ тотъ вечеръ, когда вы ушли отъ мадамъ Эрбо мосьё Оливье былъ очень тронутъ вашей грустной откровенностью… его участіе къ вамъ еще боле увеличилось, когда я сказала ему, что вы — такъ показалось мн, очень-несчастливы… поврьте, что я не хотла оскорбить васъ этимъ нескромнымъ разсказомъ.,
— Истину можно говорить всегда откровенно, отвчала Эрнестина.— Если должно скрывать свое несчастіе отъ равнодушныхъ, то, передавая друзьямъ его печальныя подробности, какъ-то облегчаешь свое страдающее сердце…
— Въ такомъ случа, мадмуазель, сказалъ Оливье:— вы, можетъ-быть, поймете, что по этимъ обстоятельствамъ… наше первое свиданіе произвело на меня, не скажу вамъ, одно изъ тхъ мгновенныхъ, сильныхъ впечатлній, какія иногда испытываютъ… я солгалъ бы, еслибъ сталъ уврять васъ въ этомъ… нтъ… впечатлніе, которое произвели вы на меня, было полно тихой грусти, нжной заботливости о вашей участи… и это впечатлніе все боле и боле во мн усиливалось… Таковы были мои чувства къ вамъ, когда вы, съ опасностью вашей собственной жизни, спасли жизнь человка, котораго я люблю какъ отца… Съ этой минуты, въ душ моей родилось еще новое чувство, чувство признательности къ вамъ, чувство удивленія къ вашему благородному великодушію… О, я не сказалъ бы вамъ этого никогда, еслибъ случай не доставилъ мн такъ неожиданно богатства..
Оливье на минуту остановился, какъ-будто не ршаясь продолжать.
Наконецъ, посл нкотораго размышленія, онъ сказалъ:
— Теперь, мадмуазель, я долженъ напомнить и себ и вамъ о томъ, что вы любите искренность…
— О, да, мосьё Оливье…
— Стало-быть, я могу, вамъ сказать откровенно: вы несчастливы, вы не можете похвалиться тми, которые васъ окружаютъ… Не такъ ли?…
— Къ-несчастію, это совершенно справедливо… Со смерти моего отца и моей доброй матери, я въ первый разъ была счастлива и довольна жизнію… на вечеръ у мадамъ Эрбо…
— Я не хотлъ бы васъ печалить, продолжалъ Оливье растроганнымъ голосомъ:— представляя вамъ всю жестокость положенія двушки, живущей исключительно своимъ трудомъ, часто неврнымъ, нердко недостаточнымъ, однакожь, долженъ сказать, что какъ бы вы ни были трудолюбивы, какъ бы вы ни были уврены въ свое мужество, вы не должны забывать, что вы сирота… и вроятно окружены грубыми эгоистами, которые, въ случа нужды, въ случа вашей, болзни, можетъ-быть, оставятъ васъ на произволъ судьбы, или окажутъ вамъ оскорбительное состраданіе, которое уязвитъ ваше благородное сердце еще боле, чмъ совершенное ихъ забвеніе…
— Да, вы не ошиблись… еслибъ случилось мн впасть въ нищету… эти люди вс оставили бы меня... тогда я могла бы найдти въ нихъ… одно грубое презрніе…
— Презрніе? вы? о, никогда! вскричалъ Оливье.
И на прекрасномъ, благородномъ лиц молодаго человка выразилась глубокая, трогательная грусть
— Вамъ терпть подобное униженіе? продолжалъ Оливье: — о, нтъ! это не должно быть, этого не будетъ… я знаю, что вы можете быть уврены въ дружеской помощи мадмуазель Эрминіи… но между бдными людьми, какъ мы, не должно употреблять во зло дружбы… Мадмуазель Эрминія тоже можетъ въ свою очередь имть нужду въ васъ… Во всякомъ случа, помощь двоихъ значитъ боле, чмъ помощь одного… Итакъ, позвольте мн предложить вамъ свою помощь, если только вы имете ко мн столько же доврія, сколько я питаю къ вамъ глубокаго уваженія и привязанности… ,
— Мосьё Оливье! воскликнула Эрнестина, потупивъ глаза:— не знаю, должна ли я…
— Послушайте, еслибъ я былъ еще солдатъ, я не сказалъ бы вамъ этого… я постарался бы забыть… не мою признательность… но то чувство, которое длаетъ ее для меня вдвойн драгоцнною… Не знаю, усплъ ли бы я въ этомъ… Но теперь я получилъ офицерскій чинъ… для меня это званіе почти то же, что несметное богатство… позвольте мн предложить вамъ это богатство…
— Мн… такое предложеніе, которое выше всхъ надеждъ моихъ!… отвчала Эрнестина, едва, удерживая радость, которую испытывала слыша слова Оливье: — мн, бдной сирот, живущей трудомъ своимъ…
— О, еслибъ вы приняли мое предложеніе, я былъ бы вдвойн обязанъ вамъ… я былъ бы еще одолженъ вамъ блаженствомъ всей моей жизни… Къ-счастію, этотъ долгъ я могъ бы заплатить своею преданностью къ вамъ, своею любовью… Да, къ-чему таить? нтъ любви святе, благородне той, которую я питаю въ душ моей къ вамъ, мадмуазель Эрнестина…
При этихъ словахъ, произнесенныхъ молодымъ человкомъ съ простодушной доврчивостью, мадмуазель де-Бомениль еще боле смутилась. Сладостное чувство, досел незнакомое ей, разлилось по всему существу ея… Краска стыдливости покрыла щеки двушки, когда она взглянула на благородное, прекрасное лицо Оливье, блиставшее любовью и надеждой…
Эрнестина видла, чувствовала, что она любима, страстно любима…
И она поняла эту любовь, оцнила всю нжность, всю возвышенность ея, и въ сердц своемъ отвчала ей…
Какъ отрадно было ей думать:
— Я любима… любима не за мое богатство… нтъ, онъ любитъ меня — бдную сиротку, безъ имени, безъ состоянія, любитъ за мою искренность, за мое великодушное мужество.
— Онъ любитъ меня истинно и предлагаетъ свою руку — неожиданное счастіе для бдной, безпомощной сироты, потому-что этотъ бракъ доставляетъ и довольство и честное имя той, которую считаютъ бдной, почти нищей…
Мадмуазель де-Бомениль, смущенная, растроганная, подъ вліяніемъ тысячи новыхъ ощущеній, красня схватила руку Эрминіи и сказала:
— О, вы правы, Эрминія… я должна гордиться предложеніемъ, которое длаетъ мн мосьё Оливье.
— И вы принимаете это предложеніе, перебила герцогиня, угадывая тайную мысль своей подруги?
Эрнестина въ смущеніи бросилась на шею Эрминіи, нжно поцаловала ее и, скрывая лицо свое на груди подруги, почти шопотомъ сказала ей:
— Да… Я согласна..
Герцогиня, глубоко растроганная, едва удерживала, радостныя слезы.
— Мосьё Оливье, наконецъсказала она:— Эрнестина принимаетъ, ваше предложеніе… Съ этой минуты, она можетъ быть счастлива…
— О, да! вскричалъ Оливье въ восхищеніи: — съ этой минуты я имю право посвятить мадмуазель Эрнестин всю жизнь свою….
— Теперь я уврена въ своей счастливой будущности, потому что убждена въ искренности вашихъ словъ, мосьё Оливье, отвчала Эрнестина, приподнявъ съ груди герцогини свою миленькую головку и дружески подавая свою руку молодому человку.
Въ эту минуту щеки ея были покрыты живымъ румянцемъ, прекрасные голубые глаза блистали чистой, невинной радостью.
Олтвье вздрогнулъ, дотронувшись до руки двушки и, не осмлившись поцаловать этой руки, съ нжностью пожалъ ее…
Слезы выступили на прекрасныхъ глазахъ молодаго человка.
— Клянусь, воскликнулъ онъ: — клянусь, что съ этой минуту вся жизнь моя будетъ посвящена вашему счастію…

II.

Обмнявшись въ присутствіи Эрминіи взаимными общаніями, мадмуазель де-Бомениль и Оливье Рэмонъ нсколько минутъ хранили торжественное молчаніе.
— Какое счастіе быть богатымъ, думалъ Оливье:— да, теперь я очень-богатъ въ-сравненіи съ этой бдной сироткой, живущей однимъ трудомъ своимъ…. Какъ отрадно доставить ей состояніе, которое выше всхъ ея прекраснйшихъ грезъ…
И при этой мысли, въ чертахъ молодаго человка блистала чистая, простодушная радость.
Онъ первый перервалъ всеобщее молчаніе и, обращаясь къ Эрнестин, сказалъ:
— Не бывъ еще увреннымъ въ вашемъ согласіи, я не хотлъ, ничего говорить вашей родственниц, которая, надюсь, согласится на мое предложеніе… Что же касается до моего дядюшки, до я знаю, что его радость будетъ такая же, какъ и моя, когда онъ узнаетъ о томъ, что можетъ назвать васъ своею дочерью… Дядюшк поручу я передать мое предложеніе вашей родственниц… Какъ вы думаете объ этомъ?
Слова Оливье привели Эрнестину въ страшное безпокойство.
Соглашаясь на предложеніе Оливье, молодая двушка не подумала о безчисленныхъ препятствіяхъ, выходившихъ изъ ея incognito, котораго она не могла и не смла открыть въ эту минуту.
Однакожь, уже нсколько освоясь съ затруднительнымъ положеніемъ, въ которомъ находилась, Эрнестина посл минутнаго размышленія отвчала:
— Право, не знаю, что сказать вамъ на это… я подумаю… не лучше ли будетъ, если Эрминія увдомитъ мою родственницу о вашемъ предложеніи и о моемъ согласіи… Въ первый же разъ, какъ я васъ увижу, я скажу вамъ мое мнніе.
— Эрнестина права, мосьё Оливье, замтила Эрминія,— судя по тому, что мн извстно о характер ея родственницы, я думаю, что надо дйствовать осторожно, потому-что, къ-несчастію, согласіе этой родственницы необходимо для заключенія вашего брака.
— Совершенно полагаюсь на васъ и на мадмуазель Эрнестину, отвчалъ Оливье:— теперь я буду ожидать конца въ сладкой надежд, о, да, мадмуазель Эрнестина… еслибъ вы знали, съ какою радостью я думаю о будущемъ, о нашемъ будущемъ… теперь я могу сказать это… И какъ велика, будетъ радость моего добраго дядюшки, когда онъ увидитъ себя окруженнаго нашей заботливостью… Вдь его присутствіе не обезпокоитъ васъ…. не такъ ли? Онъ такъ добръ.
— Вы уже сказали мн, что ему пріятно будетъ назвать меня своею дочерью… и я употреблю вс силы, чтобъ оправдать это сладостное для меня названіе…
— Ну, скажите теперь, мадмуазель Эрминія, воскликнулъ Оливье: — посл такого отвта, чье счастье можетъ быть полне моего?
— Да, мосьё Оливье, отвчала со вздохомъ герцогиня, думая, что и она могла бы наслаждаться подобнымъ счастьемъ, еслибъ Жеральдъ по состоянію своему не былъ отъ нея такъ далеко: — да, прибавила она:— я не думаю, чтобы кто-нибудь былъ счастливе васъ… и сердечно радуюсь замою милую подругу…,
— Конечно, мадмуазель Эрнестина, сказалъ Оливье, улыбаясь:— мы не будемъ важные, знатные богачи, потому-что чинъ подпоручика немного значитъ… но во всякомъ случа эполеты, пріобртенные достойнымъ образомъ, уравниваютъ вс состоянія… И притомъ, я молодъ… я могу еще сдлаться эскадроннымъ командиромъ… можетъ-быть, полковникомъ…
— О, да вы честолюбивы, мосьё Оливье, замтила Эрнестина шутливымъ тономъ.
— Да, это правда… мн кажется, что теперь я дйствительно сдлался честолюбивъ… О, какъ бы я желалъ, чтобъ вы наслаждались тмъ уваженіемъ, которымъ окружена жена полковника… Какъ бы гордился дядюшка, видя меня въ этомъ чин… Знаете ли, мадмуазель Эрнестина, вдь съ жалованьемъ полковника мы были бы просто мильйонщики… Какъ былъ бы я доволенъ тогда, я имлъ бы возможность окружить васъ довольствомъ, даже нкоторой роскошью, имлъ бы возможность заставить васъ позабыть грустныя минуты, которыя, можетъ-быть, отравляли вашу юность… и, наконецъ, доставить дядюшк тихую, спокойную жизнь… вдь онъ тоже иногда терплъ нужду…
— Не смотря на ваши благородныя усилія, перебила въ волненіи Эрнестина: — не смотря на ваши безпрерывные труды, которымъ вы подвергали себя во все время вашего отпуска…
— А, мадмуазель Эрминія! вы очень-нескромны… весело сказалъ Оливье.
— Полноте, мосьё Оливье, возразила герцогиня:— моя нескромность все-таки была очень-безкорыстна, потому-что, пересказывая Эрнестин все хорошее, что о васъ знала, я вовсе не думала, что вы такъ скоро оправдаете мои слова.
— Я должна предупредить васъ, мосьё Оливье, сказала Эрнесгина улыбаясь:— что вы ошибаетесь, если думаете, будто я люблю роскошь…
— Но я долженъ признаться, вамъ, возразилъ Оливье: что я страшный эгоистъ и потому, думая доставить вамъ вс средства къ довольству и даже къ роскоши, думалъ только о своемъ собственномъ удовольствіи…
— Знаете ли что? перебила герцогиня, тоже улыбаясь: — такъ-какъ я воплощенная мудрость, то и должна замтить вамъ, что вы какъ дти строите воздушные замки… Разв для васъ еще недовольно настоящаго?
— Да, правда… воскликнулъ весело Оливье.— Какъ, право, заманчиво честолюбіе… Я мечтаю о чин полковника, не думая о томъ, что я и дядюшка еще никогда не были такъ богаты, какъ теперь… Почти тысяча экю въ годъ… для насъ двоихъ… О, какъ я,счастливъ тмъ, что могу теперь сказать: ‘для насъ троихъ’, мадмуазель Эрнестина…
— Тысяча экю годоваго дохода… Да это несметное богатство, мосьё Оливье… сказала богатйшая наслдница во всей Франціи.— Куда двать столько денегъ?
— Бдняжка! подумалъ, Оливье:— я не ошибся… дйствительно, это страшное богатство для нея… она до-сихъ-поръ была такъ несчастна…
И онъ прибавилъ въ-слухъ:
— Не безпокойтесь, мадмуазель Эрнестина.— Мы найдемъ куда двать три тысячи франковъ… Во-первыхъ, я хочу, чтобъ вы были одты прекрасно… просто, но изящно…
— Боже мой, какое кокетство
— Вовсе нтъ… мадмуазель Эрнестина… этого требуетъ мое званіе офицера…
— Ну, если такъ, замтила Эрнестина съ улыбкой:— то я согласна, съ условіемъ, однакожь, чтобъ для вашего добраго дядюшки былъ хорошенькій садикъ… онъ такъ любитъ цвты…
— Разумется… мы непремнно найдемъ квартиру съ маленькимъ садикомъ… Ахъ, да! я-было и позабылъ…
— Что такое?
— Я не спросилъ у васъ, не бонапартистка ли вы? сказалъ молодой человкъ съ комической важностью.
— Я? Конечно, я удивляюсь императору, отвчала Эрнестина: — но что значитъ этотъ вопросъ?
— Въ такомъ случа, мадмуазель, мы пропали… подъ одной кровлей съ нами будетъ жить самый непримиримый врагъ императора…
— Въ-самомъ-дл?
— О, вы услышите страшныя исторіи… однакожь, не шутя, мадмуазель Эрнестина, я напередъ долженъ попросить васъ о снисхожденіи и благосклонности къ многоуважаемой женщин, которая живетъ у дядюшки экономкой… въ-теченіе десяти лтъ она каждодневно оказывала ему величайшую заботливость… и если не спорить съ ней о корсиканскомъ чудовищ…
— Не безпокойтесь, мосьё Оливье… я только съ вашимъ дядюшкой буду говорить объ император и удивляться ему… ваша добрая экономка не услышитъ отъ меня похвалъ своему непріятелю… О, я буду вести дла политически… увидите, что она полюбитъ меня не смотря на мой бонапартизмъ…
Въ эту минуту постучалрсь въ дверь.
Го была мадамъ Муфлонъ, съ письмомъ къ Эрминіи.
Герцогиня тотчасъ узнала почеркъ маркиза де-Мэльфора и сказала дворничих, чтобъ она попросила слугу подождать отвта.
Оливье совстился доле оставаться и притомъ желалъ поскоре увдомить дядю о своемъ счастливомъ успх и потому сказалъ Эрнестин:
— Я пришелъ сюда съ страшнымъ безпокойствомъ… теперь ухожу счастливйшимъ изъ людей… Вамъ обязанъ я этимъ счастіемъ… Нечего гoвopить, съ какимъ нетерпніемъ буду я ожидать вашего ршенія…
— Въ слдующій разъ, когда я прійду къ Эрминіи, я скажу вамъ, какъ будетъ приличне объявить моей родственниц о вашемъ предложеніи…
— Конечно, вы позволите, на этотъ разъ, привести сюда и дядюшку… онъ такъ желаетъ увидать васъ, поговорить съ вами.
— Я тоже, отвчала Эрнестина: — горю нетерпніемъ видть его… И такъ, до свиданія, мосьё Оливье.
— До свиданія, мадмуазель Эрнестина.
И Оливье вышелъ.
Эрминія и Эрнестина остались одн. Эрминія распечатала записку и прочла слдующее:
‘Завтра я заду за вами, милое дитя мое, и мы отправимся вмст къ мадмуазель де-Бомениль… Мы условились хать въ двнадцать часовъ, но мн невозможно быть у васъ въ это время, и потому могу ли я пріхать къ вамъ въ три часа? Въ Венгріи умеръ одинъ мой родственникъ, двоюродный братъ, владтельный герцогъ Го-Мартель… что для меня, впрочемъ, все равно, хоть я и остался посл него единственнымъ наслдникомъ…
‘Я получилъ это извстіе черезъ австрійское посольство, и завтра утромъ долженъ туда отправиться для совершенія кой-какихъ законныхъ формальностей. Это обстоятельство, къ моему сожалнію, лишаетъ меня удовольствія сдержать общаніе…
‘Итакъ, до завтра, милое дитя мое,

‘Вашъ Мэльфоръ’.

— Эрнестина, вы позволите мн отвтить нсколько словъ на эту записку? сказала герцогиня.,ъ
Между-тмъ, какъ Эрминія писала, мадмуазель де-Бомениль думала о слов, которое дала она Оливье.
Герцогиня написала маркизу, что будетъ ждать его завтра въ три часа, какъ онъ желалъ… Потомъ, позвавъ мадамъ Муфлонъ, попросила ее отдать записку слуг.
Мадамъ Муфлонъ вышла.
Герцогиня оставшись наедин съ своей подругой, подошла къ ней и нжно поцаловала ее…
— Теперь, Эрнестина, вы очень-счастливы, сказала она: — не правда ли?!
— О, да, очень-счастлива… и еще боле потому, что все это совершилось здсь у васъ… Какъ великодушенъ мосьё Оливье! Да, дйствительно, онъ долженъ глубоко уважать меня, долженъ сильно любить меня, если ршился предложить мн свою руку. Вдь его положеніе гораздо-выше моего… Этого одного довольно, чтобъ я его обожала… Съ какой полной доврчивостью должна и выслушивать вс его общанія… Съ какимъ отраднымъ спокойствіемъ могу я теперь смотрть на мою будущность…
— Да, поврьте мн, Эрнестина… теперь ваша будущность, обезпечена… ваша жизнь будетъ спокойна и счастлива… Любить, быть любимой… завидное блаженство!
И молодая двушка, вспомнивъ о самой-себ, не могла удержать слезъ, которыя полились, ручьемъ изъ прекрасныхъ глазъ ея.
Мадмуазель де-Бомениль поняла задумчивость герцогини и съ грустью сказала:
— Стало-быть, дйствительно справедливо, что въ счастіи всегда много эгоизма… Ахъ, милая Эрминія, простите мн… какъ вы должны были страдать во все время нашего разговора съ мосьё Оливье… Вы слышали, какъ говорили мы о любви взаимной, о надежд, о будущемъ… и думали, что, можетъ-быть, вамъ нужно будетъ отказаться отъ всхъ этихъ надеждъ… О, наша беззаботность, вроятно, терзала ваше сердце…
— О, нтъ, Эрнестина, отвчала герцогиня, отирая слезы: — напротивъ, ваше счастіе было для меня утшительно… По-крайней-мр, на это время я могла нсколько позабыть свое отчаяніе…
— Отчаяніе?.. Полноте, Эрминія… Мосьё де-Сантерръ достоинъ васъ, онъ любитъ васъ, вскричала Эрнестина, вспоминая свой вчерашній разговоръ съ Жеральдомъ:— да, онъ любитъ васъ, я это знаю…
— Вы знаете? Почему же?
— Я хотла сказать, что уврена въ любви его, отвчала въ смущеніи Эрнестина: — все, что вы говорили мн о немъ, ясно доказываетъ, что вы полюбили человка, вполн достойнаго любви вашей. Конечно, препятствія къ вашему браку велики, но ихъ еще можно побдить…
— О, нтъ, Эрнестина, я еще не все поврила вамъ… моя гордость, моя личное достоинство заставило меня сказать Жеральду, что я въ такомъ только случа соглашусь выйдти за него, если герцогиня де-Сантерръ сама прійдетъ сюда и cкaжетъ, что согласна на мой бракъ съ ея сыномъ… Иначе, ни за что не войду я въ это благородное семейство…
— Ахъ, Эрминія! какъ люблю я въ васъ эту гордость! воскликнула Эрнестина: — но что жь мосьё де-Сантерръ отвчалъ вамъ на ваше требованіе?
— Трогателенъ и благороденъ былъ отвтъ Жеральда… его слова заставили меня простить ему обманъ, жертвой котораго я сдлалась… Когда мосьё Оливье передалъ ему мое ршеніе, Жеральдъ вовсе не удивился и отвчалъ: ‘желаніе Эрминіи совершенно справедливо… этого требуетъ и ея, и мое собственное достоинство… Отчаяніе подло и безполезно… Я долженъ убдить свою мать оцнить женщину, которой я съ гордостью предлагаю свое имя’.
— Да, Эрминія, вы правы, эти слова дйствительно благородны и трогательны…
‘— Моя мать нжно любитъ меня, прибавилъ Жеральдъ:— притомъ же, для истинной страсти нтъ ничего невозможнаго… Я съумю убдить мою мать исполнить требованіе Эрминіи, на которое она иметъ полное право… Не знаю, какъ мн удастся достигнуть этого, но я достигну… потому-что отъ этого зависитъ счастіе Эрминіи и мое…’
— И эта отважная ршительность мосьё де-Сантерра не подаетъ вамъ никакой надежды?
Герцогиня съ грустью склонила голову.
— Ршительность Жеральда искренна, отвчала она посл минутнаго размышленія,— но онъ ошибается, если думаетъ, что убдитъ свою мать… То, что я узнала о ней, увы! все говоритъ мн, что никогда эта высокомрная женщина…
— Никогда? зачмъ говорить никогда? перебила Эрнестина.— Ахъ, Эрминія! вы не думаете о томъ, что можетъ сдлать любовь такого человка, какъ мосьё де-Сантерръ. Вы говорите, что его мать женщина гордая, высокомрная… Тмъ лучше… можетъ, только низкое униженіе ничего бы не сдлало съ подобнымъ характеромъ… ваша гордость, напротивъ, поразитъ ее, можетъ-быть, даже раздражитъ, потому-что она встртитъ сопротивленіе своей надменности, но по-крайней-мр это заставитъ ее уважать васъ… это будетъ уже большой шагъ: остальное довершитъ материнская нжность… Вы еще не знаете, какъ герцогиня любитъ своего сына… да, она любитъ его такъ сильно, что готова унизиться до интригъ за тмъ чтобы доставить ему несметное богатство. Почему бы ея материнскому сердцу не уступить благородному требованію, когда дло идетъ о счастіи сына, счастіи, которое пріобртается честно, цною, достойною его и ея имени? Поврьте, Эрминія, сердце матери не такъ грубо, не такъ жостко… къ чему отчаиваться.
— Вы меня удивляете, Эрнестина… Вы говорите о мосьё де-Сантерр и его матери, какъ-будто вы знаете ихъ…
— Ну да! къ чему таить? отвчала мадмуазель де-Бомениль, и не въ состояніи боле противиться желанію успокоить свою подругу: — зная, какъ вы страдаете, я постаралась черезъ свою родственницу разузнать все о мосьё де-Сантерр… Видите ли, какая я интригантка?..
— Какъ же вы это сдлали?
— Моя родствеиница знаетъ гувернантку мадмуазель де-Бомениль.
— Ваша родственница?
— Да. Черезъ нее она узнала, что мадамъ де-Сантерръ унизилась до интригъ затмъ, чтобы пріобрсти своему сыну руку мадмуазель де-Бомёниль, этой богатой наслдницы.
— Какъ! Жеральдъ долженъ былъ жениться на мадмуазель де-Бомениль! вскричала Эрминія.
— Да, но онъ отказалъ… несметное богатство не привлекло его, потому-что онъ любитъ васъ, Эрминія… потому-что онъ страстно любитъ васъ…
— Не-уже-ли? въ восхищеніи вскричала герцогиня:— вы уврены въ этомъ?
— Очень уврена…
— Конечно, подобное безкорыстіе Жеральда не удивляетъ меня, но…
— Но вы счастливы, вы гордитесь этимъ новымъ доказательствомъ чистой любви его… не такъ ли?
— О, да! воскликнула герцогиня, почти противъ воли увлекаясь надеждой:— но ради Бога, точно ли вы уврены въ этомъ, Эрнестина? Бдное дитя! можетъ-быть, васъ обманули, вы поврили этимъ слухамъ… можетъ-быть, они ложны… знаете ли, о чемъ я думаю?.. Справедливы или нтъ эти слухи, но я хотла бы знать, видла ли мадмуазель де-Бомениль Жеральда?
— Моя родственница сказывала мн, что мадмуазель де-Бомениль видла его, кажется, два раза… Но что вамъ до этого?
— Мн кажется, что завтра я буду очень-смущена, когда подумаю о томъ, что было предположеніе, выдать мадмуазель де-Бомениль за Жеральда.
— А что жь такое будетъ завтра?
— Завтра меня представятъ этой богатой невст, какъ учительницу музыки.
— Завтра? быстро сказала Эрнестина, не скрывая своего удивленія. ,
— Прочтите эту записку, отвчала герцогиня:— это отъ того господина, помните, горбуна, котораго вы видли у меня…
— Вроятно, думала Эрнестина:— мосьё де-Мэльфоръ имлъ свои причины, если вчера не предувдомилъ меня объ этомъ… но что нужды… онъ поступилъ благоразумно, ускоривъ эту минуту, потому-что я не въ состояніи доле притворствовать… О, какъ отрадно будетъ мн во всемъ признаться Эрминіи!..
Эрнестина отдала записку маркиза.
— Я прочла, сказала.она:— но скажите, пожалуйста, что вамъ за дло, что было-предположеніе выдать мадмуазель де-Бомениль за Жеральда?
— Не знаю, Эрнестина, но мн кажется, что это ставитъ меня въ фальшивое положеніе въ отношеніи къ этой двиц… право, еслибъ я не общала мосьё де-Мэльфору хать съ нимъ…
— Что жь бы вы сдлали?
— Я отказалась бы отъ этого визита, который теперь страшно безпокоитъ меня.
— Ахъ, Эрминія! вы дали общаніе и должны исполнить его… притомъ же, вдь мадмуазель де-Бомениль дочь той дамы, которая такъ любила Bacъ, которая такъ часто говорила съ вами о своей милой дочери… подумайте объ этомъ… вы обязаны увидать эту двицу изъ уваженія къ памяти ея матери.
— Да, пpaвдa, я должна ршиться… и однакожь…
— Почему знать, можетъ-быть, ваше сближеніе съ этой двушкой будетъ для васъ обихъ… не знаю почему, но мн кажется, что вы будете очень довольны этимъ визитомъ… Я совтую вамъ хать, а между-тмъ, вы знаете, дружба ревнива… но мн уже пора домой, Эрминія… завтра я напишу вамъ…
Герцогиня на минуту задумалась.
— Боже мой, Эрнестина, сказала она посл нкотораго молчанія:— не знаю, что происходитъ въ душ моей… благородное безкорыстіе Жеральда, мое свиданіе съ мадмуазель де-Бомениль, ваши слова о характер герцогини де-Сантерръ, которая именно по своей надменной гордости пойметъ справедливость моего требованія, внушеннаго мн моимъ собственнымъ достоинствомъ… все это приводитъ меня въ непонятное смущеніе… Минуту назадъ, я такъ отчаивалась… теперь, почти противъ воли, увлекаюсь надеждой… ваши слова сдлали то, что теперь мое сердце уже не такъ страдаетъ, какъ это было до вашего прихода…
Еслибъ Эрнестина не считала намреній маркиза совершенно-благоразумными, хотя вовсе и не знала ихъ, она непремнно положила бы конецъ безпокойству и опасеніямъ своей подруги и ещё боле усилила бы ея надежду, сообщивъ ей новыя доказательства любви Жеральда и благородства его характера…
Но молодая двушка, подумавъ о томъ, что скоро все должно объясниться, сохранила свою тайну и оставила Эрминію.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На другой день, маркизъ де-Мэльфоръ, по общанію, въ три часа явился къ герцогин.
Черезъ нсколько минутъ, оба они отправились къ мадмуазель де-Бомениль.

III.

Мадмуазель де-Бомениль, до свиданія своего съ Эрминіей въ пятницу утромъ, не имла никакого объясненія съ своимъ опекуномъ и мадмуазель Еленой по поводу господъ де-Морнана и де-Макрёза.
Возвратясь въ четверкъ съ бала, Эрнестина, подъ предлогомъ усталости, ушла въ свою комнату.
На другой же день утромъ, она съ мадамъ Ленэ отправилась къ Эрминіи.,
Не трудно угадать горькіе упреки, которыми осыпали другъ друга баронъ де-Ларошгю, его жена и мадмуазель Елена, когда, посл бала у мадамъ де-Миркуръ, замыслы ихъ открылись…
Мадамъ дe-Лapoшгю, все еще совершенно-увренная въ брак Эрнестины съ Жеральдомъ, была безпощадна въ торжеств своемъ и покрыла дкими сарказмами мужа и невстку.
Благочестивая Елена кротко и набожно отвчала, что ‘успхъ злыхъ и гордыхъ кратковремененъ, и что праведный, на минуту утсненный, скоро и въ полномъ блеск своей славы возвысится надъ врагами!’
Баронъ съ твердостью объявилъ жен своей, что она еще не знаетъ его, что онъ не могъ принудить Эрнестину выйдти за де-Морнана, посл непріятной сцены, случившейся съ будущимъ министромъ на бал, но что онъ откажетъ совершенно, ршительно, непреложно въ своемъ согласіи на всякій другой бракъ мадмуазель де-Бомениль, до-тхъ-поръ, пока она не достигнетъ совершеннаго возраста, словомъ, до того времени, когда сама не будетъ имть права располагать собою.,
По возвращеніи отъ герцогини, Эрнестина была съ нжностью встрчена баронессой, которая, торжествуя, сказала ей, что мосьё де-Ларошгю, въ первыя минуты своей досады, объявилъ, что воспротивится всякому браку своей питомицы до ея совершеннолтія, но что воля барона ничего не значитъ, что его сегодня же можно заставить перемнить свое ршеніе, тмъ боле, что для мадмуазель де-Бомениль бракъ съ герцогомъ де-Сантерръ самый приличный…
Баронесса совтовала Эрнестин завтра принять герцогиню де-Сантерръ, которая желала объявить ей предложеніе Жеральда…
Молодая двушка отвчала, что, цня вполн достоинства мосье де-Сантерра, она проситъ нсколько дней на размышленіе, думая въ это время втайн посовтоваться обо всемъ съ маркизомъ и Эрминіей.
Напрасно баронесса настаивала поспшить этимъ ршеніемъ, Эрнестина была непреклонна.
Мадамъ де-Ларошгю была крайне удивлена и разсержена этой ршительностью.
— Да, я-было и позабыла сказать вамъ, моя милочка, что мосьё де-Мэльфоръ — мой лучшій другъ и вашъ тоже… Мы уговорились доставить вамъ случай сдлать доброе дло, идея котораго мн пришла въ голову еще до вашего возвращенія въ Парижъ… Есть одна бдная и честная двушка, которая въ послднія минуты жизни вашей доброй матушки приходила къ ней играть на фортепьяно… эта двушка столько же горда, сколько бдна… Мы придумали, что, подъ предлогомъ музыкальныхъ уроковъ, вы можете помочь ей…. и такъ, если вы согласны, маркизъ завтра вамъ представитъ ее.
Не трудно отгадать отвтъ Эрнестины.
Равно не трудно понять и то нетерпніе, съ которымъ мадмуазель де-Бомениль ожидала прибытія Эрминіи и маркиза.
Наконецъ, эта желанная минута наступила.
Молодая двушка хотла по этому случаю одться точно такъ же, какъ была одта вчepa, когда была у Эрминіи. Она была въ простомъ кисейномъ плать. Скоро каммердинеръ съ важностью растворилъ об половинки двери комнаты Эрнестины и громко возгласилъ:
— Господинъ маркизъ де-Мэльфоръ.
Эрминія сопровождала горбуна, и дйствительно, какъ вчера предсказывала она Эрнестин, была чрезвычайно-смущена этимъ свиданіемъ по многимъ обстоятельствамъ.
Грудь герцогини волновалась, молодая двушка, потупивъ глаза, подошла къ Эрнестин. Между-тмъ, каммердинеръ вышелъ и затворилъ за собой двери.
Маркизъ съ любовью наслаждался этой нмой сценой…
Наконецъ, бдная Эрминія, удивленная молчаніемъ, съ которымъ принимали ее, осмлилась взглянуть на мадмуазель де-Бомениль и вскричала въ совершенномъ удивленіи:
— Боже мой! Эрнестина, вы… здсь…
И герцогиня въ изумленіи смотрла на маркиза, между-тмъ, какъ Эрнестина, бросившись на шею къ своей подруг, съ жаромъ цаловала ее и слезы текли изъ прекрасныхъ глазъ ея.
— Вы плачете, Эрнестина? спросила Эрминія, приходя все боле и боле въ смущеніе, но не угадывая ничего.
Сердце ея билось съ необыкновенной силой.
— Боже мой! говорила она:— что съ вами, Эрнестина? Какимъ образомъ я встртила васъ здсь, у мадмуазель де-Бомениль? Вы мн не отвчаете?.. Что это значитъ?
И герцогиня снова взглянула на маркиза, на глазахъ котораго навернулись радостныя слезы.
— Не знаю, продолжала она:— но мн кажется, что здсь происходитъ что-то непонятное для меня. Ради Бога, маркизъ, умоляю васъ, объясните мн, что все это значитъ?
— Это значитъ, что я дйствительно все знаю, отвчалъ горбунъ:— помните ли, когда я говорилъ вамъ о вашемъ свиданіи съ мадмуазель де-Бомениль, не предсказывалъ ли я, что это свиданіе доставитъ вамъ самое сладкое, самое отрадное удовольствіе… какого вы и не ожидаете?
— Въ такомъ случа, маркизъ, вы, врно, знали, что я встрчу здсь Эрнестину?
— Я былъ увренъ…
— Уврены?
— Да, потому-что иначе и не могло быть…
— Почему же?
— По очень-простой причин…
— Не понимаю…
— Вы не догадываетесь?
— Нтъ, маркизъ…
— Иначе и не могло быть, потому-что дв Эрнестины составляютъ одну…
Герцогиня вовсе не подозрвала истины, и потому не поняла словъ маркиза.
— Дв Эрнестины составляютъ одну!.. повторила она машинально, и взглянувъ на Эрнестину.
Мадмуазель де-Бомениль съ невыразимой нжностью, смотрла на свою подругу. Въ изумленіи, почти въ ужас вскричала Эрминія:
— Боже мой… мадмуазель де-Бомениль! это вы?..
— Да., это она! отвчалъ маркизъ въ восхищеніи: — это дочь той превосходной женщины, которая такъ любила васъ, которую вы такъ уважали…
— Эрнестина моя сестра!.. подумала герцогиня.
И при этой мысли, вспомнивъ и свою странную первую встрчу съ мадмуазель де-Бомениль, и вс обстоятельства, случившіяся посл того времени, Эрминія совершенно потерялась.
Она поблднла, задрожала, и врно упала бы, еслибъ Эрнестина не поддержала ее и не посадила на кресла.
Мадмуазель де-Бомениль, ставъ передъ сестрою на колни, схватила руки ея и съ нжностью цаловала ихъ, между-тмъ какъ маркизъ въ молчаніи смотрлъ на эту трогательную сцену.
— Простите мн… шептала Эрминія: — мое смущеніе, мадмуазель…
— О, не называйте меня такъ, Эрминія… вдь я все та же… ваша прежняя Эрнестина, сирота, которой вы общали свою дружбу, потому-что считали ее несчастной, бдной… увы! мосьё де-Мэльфоръ скажетъ вамъ, что въ-самомъ-дл я была несчастна, что ваша нжная дружба мн теперь нужне, чмъ когда-нибудь… Что вамъ до того, что я теперь уже не бдная швея… Ахъ, Эрминія, богатые тоже бываютъ несчастны, слишкомъ-несчастны, увряю васъ… Умоляю васъ, вспомните слова моей умирающей матери, которая такъ часто говорила вамъ обо мн… О, не переставайте любить меня, хоты изъ уваженія къ ея памяти.
— О, будьте увpeны, милая Эрнестина, вы всегда будете дороги моему, сердцу… но, право, я едва могу прійдти въ себя… Все случившееся такъ странно… Я будто во сн… и когда я думаю о нашей странной встрч въ первый разъ, о многомъ другомъ — не будь вы, Эрнестина, здсь, подл меня… я не поврила бы дйствительности того, что случилось со мною.
— Ваше удивленіе очень-понятно, дитя мое, сказалъ маркизъ:— когда я, назадъ тому нсколько дней, увидалъ у васъ мадмуазель дe-Бoмeниль, я тоже такъ былъ изумленъ и смущенъ этой встрчей, что еслибъ въ ту минуту вы не отошли отъ насъ, вы непремнно замтили бы удивленіе на лиц моемъ… но я общалъ Эрнестин хранить ея тайну и сдержалъ ее…
Въ это время герцогиня совершенно пришла въ-себя и по минутномъ размышленіи спросила у своей подруги:
— Но, Эрнестина, объясните, ради Бога, какимъ образомъ вы пріхали на вечеръ къ мадамъ Эрбо? Что значитъ эта тайна? Зачмъ вы просили представить себя въ это общество?..
Эрнестина грустно улыбнулась, взяла со стола альбомъ и подала его герцогин, открывъ на той cтpaниц, на которой описала причины, принудившія богатйшую наслдницу во всей Франціи подвергнуть себя печальному испытанію, которое она перенесла съ такимъ мужествомъ,
— Я предвидла вашъ вопросъ, Эрминія, сказала она,— и желая, чтобъ вы считали меня достойцою во всемъ вашей дружбы… прошу васъ прочесть нсколько страницъ этихъ записокъ… изъ нихъ вы узнаете всю истину… потому-что он посвящены имени моей покойной матери… Мосьё де-Мэльфоръ, и васъ также прошу я прочесть эти строки . вы увидите, что если, къ-несчастію, сначала я поврила низкимъ клеветамъ на васъ, за то вашъ благоразумный и строгій урокъ не остался для меня-безъ пользы… Этотъ урокъ… Одинъ придалъ мн мужество ршиться на то испытаніе, которое, можетъ-быть, покажется вамъ страннымъ…
Герцогиня взяла альбомъ изъ рукъ Эрнестины.
Въ эту минуту, посторонній человкъ увидалъ бы трогательную картину. Эрминія, сидвшая въ креслахъ, держала альбомъ, маркизъ, облокотясь о спинку ея креселъ, безмолвно, какъ и она, читалъ простодушный разсказъ Эрнестины.
Между-тмъ, мадмуазель де-Бомениль, во все время чтенія, внимательно слдила за выраженіемъ лицъ обоихъ читателей, сгарая отъ любопытства, одобрятъ ли т, которымъ отнын она ршилась вполн довриться, причины, побудившія ее къ тяжкому испытанію.
Нсколько трогательныхъ восклицаній маркиза и Эрминіи, ясно выразившихъ ихъ сочувствіе, скоры убдили ее въ томъ, что оба они одобряли ея поведеніе въ этомъ случа.
Когда чтеніе было кончено, герцогиня отерла радостныя слезы, струившіяся изъ глазъ ея, и сказала Эрнестин:
— Ахъ, Эрнестина! не одну дружбу чувствую я къ вамъ, но и уваженіе, почти удивленіе… Боже мой, какъ должны были вы страдать въ этцхъ страшныхъ сомнніяхъ!.. Какое мужество должны были имть вы, чтобъ ршиться на испытаніе, отъ котораго многія отступили бы съ ужасомъ… Но, по-крайней-мр, теперь я могу предложить вамъ свою дружбу, которую вы считали безкорыстной столько, сколько она была безкорыстна въ самомъ дл… Благодаря Бога, я могу доказать вамъ, что вы можете, что вы должны быть любимой за вашъ характеръ, за вашу душу…
— Эрминія права, сказалъ маркизъ, не мене растроганный:— вашъ поступокъ прекрасенъ, благороденъ… Нсколько словъ, которыя вы сказали мн по этому поводу третьяго дня, на бал, дали мн только слабое понятіе обо всемъ… Но теперь я понялъ все… да, вы достойная дочь благородной матери…
Вдругъ герцогиня вспомнила о слов, которое дала Эрнестина Оливье Рэмону и воскликнула съ безпокойствомъ:
— Ахъ, Боже мой, Эрнестина… а слово, которое вы дали вчера мосьё Оливье?..
— Такъ что жь? простодушно отвчала мадмуазель де-Бомениль:— я сдержу свое слово…

IV.

Мосьё де-Мэльфоръ чрезвычайно удивился, когда услыхалъ о слов, которое Эрнестина дала Оливье и которое она хотла сдержать.
Между-тмъ, герцогиня спросила:
— Какъ? это слово вы…
— Да, милая Эрминія… повторяю вамъ, что я сдержу это слово… Вдь вы одобрили мое согласіе на предложеніе мосьё Оливье… Вдь вы, подобно мн, могли видть, что мое будущее счастіе могло быть обезпечено… вдь вы тоже почувствовали, сколько великодушія, сколько благородства было въ этомъ предложеніи…
— Конечно, Эрнестина… но это предложеніе мосьё Оливье сдлалъ бдной шве, а вы…
— Такъ что жь! Разв теперь я должна мене цнить его великодушіе? Разв счастіе, которое общаетъ мн это предложеніе, теперь можетъ быть мене врно?
— Ахъ, Эрнестина, право, я не нахожу словъ… Мн кажется, что вы правы, и, однакожь, противъ воли чувствую какое-то безпокойство:. Но… вдь вы, конечно, не хотите скрывать этого отъ мосьё де-Мэльфора?..
— О, конечно, нтъ… и я уврена, что мосьё де-Мэльфоръ одобритъ мое ршеніе…
Маркизъ безмолвно слушалъ весь этотъ разговоръ. Казалось, онъ о чемъ-то думалъ.
— Мосьё Оливье, о которомъ вы говорите, наконецъ сказалъ горбунъ:— не тотъ ли самый молодой человкъ, который ангажировалъ васъ изъ состраданія, и о которомъ вы упоминаете въ вашихъ запискахъ?..
— Да, это онъ, маркизъ… отвчала мадмуазель де-Бомениль.
— Его-то дядю недавно спасла Эрнестина отъ врной смерти, замтила герцогиня.
— Его дядю! быстро воскликнулъ маркизъ.,
.Потомъ, по нкоторомъ размышленіи, прибавилъ:
— Я понимаю теперь… Очевидно, благодарность, и, вроятно, еще другое нжнйшее чувство, вспыхнувшее въ груди молодаго человка посл вашей первой встрчи съ нимъ у мадамъ Эрбо, побудили его предложить вамъ, которую считалъ бдной сироткой…
— Предложить свою руку — неожиданное счастіе для сироты, перебила мадмуазель де-Бомениль:— потому-что мосьё Оливье получилъ недавно офицерскій чинъ… Теперь, видите, какъ благородно, какъ великодушно предложеніе, которое мосьё Оливье сдлалъ бдной шве…,
— Фамилія его Рэмонъ? спросилъ горбунъ, какъ-будто внезапная мысль мелькнула въ его голов.
— Да, именно… разв вы знаете его, маркизъ?
— Оливье Рэмонъ, унтер-офицеръ ** гусарскаго полка… не такъ ли? продолжалъ горбунъ.
— Да, мосьё да-Мэльфоръ, именно такъ…
— Стало-быть, за него хлопоталъ я… вмст съ моимъ милымъ, добрымъ Жеральдомъ де-Сантерромъ, который любитъ этого молодаго человка какъ брата…
И потомъ, обращаясь къ Эрнестинъ, маркизъ сказалъ:
— Дитя мое, все это очень-очень важно… говорю вамъ, какъ лучшій другъ вашей матери, почти какъ отецъ… Я боюсь, не слишкомъ ли далеко увлекла васъ великодушіе… Стало-быть, вы дали мосьё Оливье формально ваше слово?..
— Да, маркизъ.
— И вы любите его?
— Столько же, сколько-его уважаю…
— Да, это понятно, посл грустныхъ и страшныхъ открытій, которыя сдлали вы третьяго-дня на бал, вы чувствуете теперь, боле чмъ когда-нибудь, жажду любви искренней, безкорыстной… Я понимаю, что вы находите чудное очарованіе, и даже, можетъ-быть, дйствительное обезпеченіе вашего счастія въ великодушномъ предложеніи мосьё Оливье… Но все-таки вы поступили неосторожно… Подумайте, вдь вы еще такъ мало знаете мосьё Оливье!
— Это правда, мосьё де-Мэльфоръ, но мн не нужно было много времени, чтобъ узнать, что вы любите меня съ нжностью отца, что Эрминія — благороднйшее созданіе въ мір… Поврьте мн, я также не ошиблась и въ мосьё Оливье…
— Я очень хотлъ бы врить этому, дитя мое. Этотъ молодой человкъ лучшій другъ Жеральда… а для меня это — доброе предвстіе… Притомъ же, когда я общалъ мосьё де-Сантерру похлопотать о его друг, я старался развдать о немъ что могъ…
— Что же вы узнали? спросили въ одно время об двушки.
— Мое ходатайство о немъ служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что я узналъ о немъ много хорошаго…
— Въ такомъ случа, сказала Эрнестина:— чего же вы боитесь за меня? Могла ли я сдлать лучшій выборъ? Происхожденіе мосьё Оливье, благородно, его званіе честно и почтенно… правда, онъ бденъ, но что жь? за то я, увы! не слишкомъ ли я богата? Притомъ же, подумайте о моемъ грустномъ положеніи… Я безпрестанно окружена самыми низкими интригами… припомните, что вы сами, желая предостеречь меня отъ корыстолюбивыхъ плановъ, благополучно пробудили во мн недоврчивость, которая теперь уже слишкомъ-глубоко запала въ мое сердце… Теперь безпрестанно терзаетъ меня мысль, что я могу бытъ любима только за мое богатство… Кому же мн врить? Гд, у кого найду я это безкорыстное, великодушное чувство, которое я нашла въ мосьё Оливье? не доказалъ ли онъ мн это самымъ убдительнымъ образомъ? Въ, предложеніи, которое мосьё Оливье сдлалъ мн… бдной сирот… онъ былъ мильйонеромъ…
Маркизъ, полуулыбаясь, взглянулъ на герцогиню и сказалъ:
— Ваша подруга мастерица доказывать… и, признаюсь, въ нкоторомъ отношеніи, ея доказательства полны истины, благоразумія и предусмотрительности… признаюсь, мн трудно доказать ей, что она ошибается.
— Да, это правда, отвчала Эрминія:— я сама придумывала теперь возраженія на ея слова, но не нашла ни одного.
— Я тоже, милыя дти мои, съ грустью сказалъ горбунъ:— не нахожу этихъ возраженій, но, къ-несчастію, разумъ еще не составляетъ права… Положимъ даже, что для Эрнестины нтъ брака приличне этого, но, чтобъ выйдти замужъ, ей нужно имть согласіе опекуна… а онъ, съ его характеромъ, съ его идеями, я увренъ, ни за что не согласится на подобный союзъ… Стало-быть, Эрнестина должна ожидать своего совершеннолтія… да и это еще не все… Рано или поздно, мосьё Оливье узнаетъ, что его бдная швея — богатйшая наслдница во всей Франціи, и, судя потому, что вы об мн говорили о немъ, что мн разсказывалъ о своемъ друг Жеральдъ, я опасаюсь, чтобъ мосьё Оливье, по чувству деликатности, самъ не отказался отъ этого союза, боясь, чтобъ не вздумали подозрвать корыстолюбивыхъ видовъ въ согласіи его, человка безъ всякаго состоянія, на бракъ съ богатой наслдницей… Я опасаюсь, чтобы, несмотря на свою любовь, на благодарность, которую мосьё Оливье питаетъ къ Эрнестин, онъ не пожертвовалъ всмъ своей благородной гордости…
Мадмуазель де-Бомениль слишкомъ-хорошо поняла истину словъ маркиза и затрепетала… Сердце ея сжалось подъ гнетомъ страшнаго безпокойства и она съ горечью вскричала:
— Богатство! богатство! теб обязана я вчнымъ безпокойствомъ, вчнымъ страданіемъ.
Потомъ она взглянула на маркиза съ_ полными слезъ глазами и умоляющимъ голосомъ продолжала:
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, вы были лучшимъ другомъ моей матери, вы любите Эрминію, спасите ее, спасите ее… будьте нашимъ ангеломъ-хранителемъ… Я чувствую, что жизнь моя увянетъ подъ бременемъ подозрній, недоврчивости, которую пробудили во мн ваши слова… Единственная надежда на счастіе для меня заключается въ брак съ мосьё Оливье… Эрминія тоже умретъ съ печали, если она не выйдетъ за мосьё де-Сантерра…. Умоляю васъ, добрйшій мосьё де-Мэльфоръ… сжальтесь надъ нами…..
— Ахъ, Эрнестина! сказала герцогиня съ грустнымъ упрекомъ, покраснвъ отъ смущенія:— эту тайну… я доврила только вамъ… одной…
— Жеральдъ! воскликнулъ маркизъ въ изумленіи, взглядомъ спрашивая Эрминію: — вы любите Жеральда?.. Такъ это васъ онъ любитъ съ неодолимой страстью… Такъ это о васъ говорилъ онъ вчера, когда я хвалилъ его благородный проступокъ съ мадмуазель де-Бомениль… ‘Есть’ сказалъ онъ: ‘двушка, достойная моей любви, моего обожанія…’ О, теперь я понимаю все… Бдныя дти мои, ваша будущность ужасаетъ меня!..
— Простите меня, Эрминія, сказала Эрнестина, обращаясь къ своей-подруг, которая въ безмолвіи плакала: — простите за то, что я употребила во зло вашу довренность… Но кому жь, какъ не мосьё де-Мэльфору, можемъ мы высказать свои жалобы? на кого намъ надяться? Кто лучше его можетъ помочь намъ, поддержать насъ въ эти страшные дни печали и отчаянія? Увы! онъ самъ сказалъ, что разумъ еще не составляетъ права… Онъ сознается, что въ моемъ положеніи я всего боле могу врить искренности чувствъ мосье Оливье… и что, однакожь, этому союзу угрожаютъ почти неодолимыя препятствія… Мосье де-Мэльфоръ, конечно, точно такъ же убжденъ и въ томъ, что для васъ, Эрминія, и для Жеральда счастіе всей вашей будущности заключается въ брак, которому угрожаютъ такія же препятствія, какъ и моему.
— Ахъ, дти мои! еслибъ вы знали, что за женщина герцогиня де-Сантерръ? вдь я уже говорилъ вамъ, Эрминія, о ея характер, помните, въ тотъ разъ, какъ вы у меня о ней спрашивали… Теперь я понимаю причину этого вопроса… Да, нтъ женщины, которая тщеславилась бы своимъ герцогскимъ титуломъ боле мадамъ де-Сантерръ!
— И, однакожь, Эрминія, сказала Эрнестина:— не хочетъ выходить за Жеральда до-тхъ-поръ, пока мадамъ де-Сантерръ сама не прідетъ къ ней и не дастъ своего согласія на бракъ сына… Это гордое требованіе Эрминіи совершенно справедливо. Не правда ли, мосьё де-Мэльфоръ?..
— О, да! благородная, возвышенная двушка! воскликнулъ маркизъ въ удивленіи:— какъ люблю я въ васъ, Эрминія, эту дивную гордость… да, я одобряю ваше требованіе и удивляюсь ему… такая ршительность — признакъ возвышеннаго сердца! о, я боле не удивляюсь страстной любви Жеральда! о, да, Эрминія, сердцемъ вы равны Жеральду! Это сердце — вотъ настоящее благородство!
— Слышите, Эрминія? сказала Эрнестина: — теперь будете ли еще упрекать меня за нескромность?
— Нтъ, нтъ, Эрнестина, кротко отвчала герцогиня:— нтъ, теперь я упрекну васъ только за то, что выпоселили въ сердц мосьё де-Мэльфора безполезную скорбь, разсказавъ ему о несчастіяхъ, которымъ онъ не можетъ помочь.
— Кто знаетъ! живо возразила Эрнестина:— вы еще не знаете, Эрминія, какое вліяніе иметъ мосьё де-Мэльфоръ на общество, какое уваженіе, симпатію внушаетъ онъ сердцамъ благороднымъ, какъ страшатся его низкія, злыя души… Мосьё де-Мэльфоръ. такъ добръ для тхъ, которые страдаютъ… онъ такъ любилъ мою бдную мать…
Маркизъ въ волненіи отвернулся, чтобы скрыть слезы..
Мадмуазель де-Бомениль все боле и боле умоляющимъ голосомъ продолжала:
— О, не правда ли, мосьё де-Мэльфоръ, вы любите насъ какъ отецъ… Не сестры ли мы въ глазахъ вашихъ! Сжальтесь надъ нами, не оставляйте насъ, умоляю васъ, во имя дтской привязанности, которую мы об хранимъ къ вамъ въ сердцахъ нашихъ…
И Эрнестина схватила руку горбуна, между-тмъ, какъ Эрминія, увлеченная словами воей подруги, овладла его другой рукою и съ нжностью сказала:
— Увы, мосьё де-Мэльфоръ! въ васъ однихъ вся наша надежда!
Смущеніе, умиленіе овладли душою горбуна.
Одна изъ двушекъ была дочерью той, которую онъ страстно любилъ…
Другая… можетъ-быть, тоже была дочь ея… и маркизъ часто приходилъ къ своему первому убжденію, что графиня де-Бомениль была матерью Эрминіи.
Кром-того, мосьё де-Мэльфоръ отъ этой умирающей матери получилъ священное порученіе заботиться объ Эрнестин и Эрминіи, и поклялся исполнить послднюю волю умирающей.
Не скрывая своего волненія, горбунъ съ нжностью прижалъ обихъ двушекъ къ груди своей и прерывающимся отъ рыданій голосомъ сказалъ:
— О, да, бдныя дти мои, я сдлаю… сдлаю для васъ все, что могъ бы сдлать нжнйшій изъ отцовъ!..
Невозможно описать этой трогательной сцены.
Нсколько минутъ длилось молчаніе. Наконецъ, Эрнестина, блистающая надеждой, первая прервала молчаніе, воскликнувъ:
— Эрминія! мы спасены… ты выйдешь за Жеральда, я за мосьё Оливье!

V.

Мосьё де-Мэльфоръ, услыхавъ слова Эрнестины, меланхолически склонилъ голову и улыбаясь сказалъ:
— Пoдoждитe, дти мои, не предавайтесь безумнымъ надеждамъ… Он столько же будутъ безпокоить меня, сколько безпокоило ваше отчаяніе… Будемъ говорить благоразумно, осторожно… волненіе только заставитъ страдать ваши сердца… вы будете плакать и… только…
— Но эти слезы сладостны, возразила Эрнестина, отирая заплаканные глаза: — не должно сожалть о нихъ!
— Такъ, но не должно и еще разъ проливать ихъ… Слезы портятъ зрніе, а въ нашемъ теперешнемъ положеніи мы должны все видть ясно, очень-ясно, милыя дти мои.
— Мосьё де-Мэльфоръ правъ, замтила герцогиня: — мы должны успокоиться, будемъ благоразумны.
— О, да! мы будемъ благоразумны, повторила Эрнестина.— Сядьте между нами, мосьё де-Мэльфоръ, и поговоримъ хладнокровно, спокойно…,
— Хорошо., отвчалъ маркизъ, садясь на диванъ, посреди обихъ двушекъ и взявъ ихъ за руки:— о комъ же прежде мы должны говорить?
— Объ Эрминіи, быстро сказала Эрнестина.
— Ну, хорошо! будемъ говорить объ Эрминіи, отвчалъ горбунъ: — Эрминія и Жеральдъ любятъ другъ друга и достойны другъ друга… это мы уже знаемъ… но по гордости, которую я совершенно одобряю, потому-что нтъ ни любви, ни счастія безъ сознанія собственнаго достоинства… по гордости, говорю я, Эрминія соглашается на бракъ только въ такомъ случа, если герцогиня де-Сантерръ сама прідетъ къ ней и дастъ свое согласіе… Стало-быть, намъ надо найдти средство убдить въ справедливости этого требованія самую высокомрную изъ всхъ герцогинь… вотъ, что намъ надо сдлать — ни больше, ни меньше!
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, сказала Эрнестина:— для васъ нтъ ничего невозможнаго!
— Какова плутовка! что она распваетъ своимъ сладенькимъ голоскомъ, замтилъ маркизъ, улыбаясь:— для меня нтъ ничего невозможнаго! Каково! Ахъ! милое дитя мое, прибавилъ онъ, вздыхая:— вы еще не знаете, что такое тщеславіе эгоиста… а эти два слова совершенно обрисовываютъ характеръ герцогини де-Сантерръ… Однакожь, хотя я и не чародй, все-таки мн надо будетъ постараться околдовать это двуглавое чудовище.
— Какъ. вы добры, мосьё де-Мэльфоръ, воскликнула Эрминія:— еслибъ вы могли совершить это чудо, всю жизнь моя…
— О, я увренъ, дитя мое, я надюсь, что вы будете любить меня… даже, еслибъ я и не усплъ въ моемъ предпріятіи… потому-что тогда я буду столько же несчастливъ, сколько и вы… и тогда-то особенно я буду имть нужду въ утшеніи… Ну, теперь ваша очередь, Эрнестина?
— Мое положеніе еще затруднительне, чмъ положеніе Эрминіи, съ грустью отвчала мадмуазель де-Бомениль.
— Право, я не знаю… но я долженъ предупредить васъ, что не могу вмшиваться въ ваше дло до-тхъ-поръ, пока не соберу новыхъ, подробнйшихъ свдній о мосьё Оливье Рэмон.
— Какъ, мосьё де-Мэльфоръ? а разв недостаточно того, что вы уже знаете о немъ?
— То, что я знаю о немъ хорошаго, все это касается до его военной жизни… теперь у насъ идетъ дло не о томъ, чтобъ выхлопотать ему слдующій чинъ… вдь можно быть храбрымъ офицеромъ и… и… очень дурнымъ мужемъ… Поэтому, я освдомлюсь о томъ, что… нужно знать въ этихъ обстоятельствахъ…
— Вдь мосьё де-Сантерръ вамъ разсказалъ о немъ все хорошее…,
— Такъ что жь? можно быть превосходнымъ другомъ, добрымъ товарищемъ и между-тмъ сдлать жену свою несчастной!
— О, какое подозрніе! вспомните о томъ, что мосьё Оливье считаетъ меня бдной сиротой… и…
— Все это прекрасно! благодарность, великодушіе, любовь… побудили его предложить вамъ… бдной шве, свою руку, но, можетъ-быть, онъ сдлалъ это предложеніе по-минутному увлеченію… За минуту назадъ… я самъ увлекся, растрогался, смотря на васъ…
— А теперь? спросила Эрнестина съ безпокойствомъ:— разв теперь ваше мнніе измнилось?
— Теперь, дитя мое, я сужу не только сердцемъ, но и разсудкомъ… а разсудокъ говоритъ мн, что если первое увлеченіе мосьё Оливье было великодушно, все-таки это только первое увлеченіе… я нисколько не сомнваюсь, что онъ исполнитъ свое общаніе, и исполнитъ его съ любовью, но хочу быть увреннымъ въ томъ, что когда мосьё Оливье женится на васъ, вся жизнь его будетъ согласна съ его первымъ великодушнымъ yвлeчeнieмъ, которому я столькоже удивляюсь, сколько и вы.
Эрнестина не могла скрыть грустнаго нетерпнія, съ которымъ слушала основательное сужденіе горбуна.
Маркизъ замтилъ это и продолжалъ важнымъ и вмст нжнымъ голосомъ:
— Дитя мое, ваша довренность ко мн, моя привязанность къ вашей матери, заботливость о вашей будущности заставляютъ меня говорить такъ… мoжетъ-быть, опечалить васъ, но клянусь вамъ, если я найду мосьё Оливье достойнымъ вашей любви, тогда я употреблю вс возможныя средства, чтобъ уничтожить безчисленныя пpeпятcтвiя, которыя должны непремнно встртиться при, вашемъ брак.
— Эpнecтинa, сказала гергцогиня своей подругъ, — мы должны слпо врить мосьё де-Мёльфору… отвтственность, которую онъ беретъ на себя, заботясь о насъ… слишкомъ-велика… притомъ же, къ-чему вы боитесь свдній которыя мосьё де-Мэльфоръ хочетъ собрать… напротивъ требуйте ихъ… Они будутъ служить вамъ еще лучшимъ доказательствомъ тoгo, что мосьё Оливье, какъ я уврена, достоинъ васъ…
— О, да, это правда, Эрминія, съ робостью отвчала мадмуазель де-Бомениль.— Простите мeня, мосьё де-Мэльфоръ… я виновата… пo, увы! судите сами… въ этомъ брак заключается единственно-возможное для меня счастіе… Не должна ли я бояться, что онъ можетъ не исполниться?
— Напротивъ, дитя мое, мои намренія клонились именно къ тому, чтобъ еще боле обезпечить ваше счастіе… теперь положимъ, что мосьё Оливье соединяетъ въ себ вс достоинства, какихъ я ищу въ немъ… Остается еще получить согласіе вашего опекуна… потомъ… а это, можетъ-быть, трудне, нежели мы думаемъ… намъ надо будетъ убдить мосьё Оливье, что онъ можетъ, не оскорбляя своей благородной гордости, жениться на богатйшей наслдниц во всей Франціи, потому-что любилъ ее, считая бдной сиротой…
— Увы! теперь и я боюсь, чтобъ мосьё Оливье не отказался, сказала съ безпокойствомъ Эрнестина:— и однакожь этотъ отказъ докажетъ еще боле благородство его возвышенной души… и я, не смотря на своё отчаяніе, на могла бы не удивляться ему… Но, Боже мой! что жь длать?
— Не знаю, дитя мое… Я подумаю объ этомъ… Не-уже-ли я буду такъ несчастливъ, что не найду никакихъ средствъ помочь нашему горю?.. Мн уже кажется, что я нашелъ эти средства, прибавилъ маркизъ въ размышленіи:— да, почему бы не быть этому? Но не безпокойтесь… въ уединеніи я приведу въ порядокъ хаосъ моихъ мыслей… Но еще разъ прошу, не отчаявайтесь…
— Но какъ вы думаете, мосьё де-Мэльфоръ, спросила Эрминія:— должна ли Эрнестина теперь видть мосьё Оливье?
— Конечно, нтъ… впрочемъ, на самое короткое время…
— Боже мой! что жь онъ подумаетъ обо мн? съ грустію воскликнула мадмуазель де-Бомениль.
— А разв вы забыли, сказала герцогиня: — что вы общали черезъ, нсколько дней увдомить его, самому ли мосьё Оливье или его дяд идти къ вашей родственниц съ просьбой о вашей рук.
— Да, правда, отвчала Эрнестина: — мн остается еще нсколько дней, въ которые мосьё Оливье не будетъ безпокоиться.
— Кто же эта мнимая родственница? спросилъ горбунъ: — вроятно, ваша гувернантка?
— Да, маркизъ.
— И вы уврены въ ея скромности?
— Ея собственный интересъ ручается мн за ея молчаніе…
— Это очень-важно… потому, что для успха въ нашихъ планахъ намъ нужно дйствовать совершенно тайно… я не нахожу нужнымъ замтить вамъ, Эрминія, что даже, Жеральдъ не долженъ знать о томъ, что бдная швея, о которой, конечно, мосьё Оливье говорилъ ему, не кто иная, какъ мадмуазель де-Бомениль…
— Увы, мосьё де-Мэльфоръ, съ грустью отвчала герцогиня: — мн очень-легко хранить эту тайну, потому-что я не увижу Жеральда до-тхъ-поръ, пока его мать не прідетъ ко мн… иначе, я не увижу его никогда…
— Не печальтесь, не отчаивайтесь, дитя мое, возразилъ горбунъ: — я врю, что есть Богъ для добрыхъ людей… Онъ уже ознаменовалъ свое милосердіе, соединивъ насъ троихъ вмст… Но воротимся къ мосьё Оливье… если вы, Эрминія, увидите его, такъ скажите, что Эрнестина не совсмъ здорова… Я прошу у васъ, милыя дти мои, дать мн только недлю срока… Если въ это время я не успю сдлать ничего, значитъ — все потеряно для насъ. Тогда намъ останется только утшать другъ друга и покориться судьб… Все-таки теперь, дти мои, когда вы вмст, вамъ легче будетъ перенести ударъ, который грозитъ вамъ въ случа моей неудачи… И я тоже буду съ вами… Втроемъ, мы будемъ сильне противиться бдствіямъ…
— О, да, мосьё де-Мэльфоръ, воскликнула Эрминія:— такое горе убило бы меня, еслибъ меня не поддерживала ваша дружба, дружба Эрнестины…
— Сколько страданій должны мы перенести въ эту страшную недлю! Но, по-крайней-мр, мы будемъ видться каждый день… Не такъ ли, Эрминія? или еще лучше, вскричала вдругъ мадмуазель де-Бомениль, восхищенная внезапной мыслью: — мы вовсе не разстанемся…
— Что хотите вы сказать этимъ, Эрнестина?
— Вы останетесь жить здсь, вмст со мною…. Не правда ли, мосье де-МелъФоръ, Эрминія останется у меня?
— Для меня это было бы высочайшей отрадой, отвчала герцогняя, покраснвъ:— но… но я боюсь принять…
Горбунъ угадалъ мысль Эрминіи: ей, казалось унизительнымъ согласиться на предложеніе богатой наслдницы, унизительно было остаться въ бездйствіи, окруженной изобиліемъ и роскошью…
Притомъ же, маркизъ дyмaлъ, что еслибъ даже Эрминія и приняла предложеніе своей подруги, то это могло бы повредить его планамъ, и потому онъ сказалъ Эрнестин, которая была очень удивлена и огорчена отказомъ герцогини:
— Знаете ли что, дитя мое… ваше предложеніе можетъ вредить моимъ планамъ, потому-что мосьё де-Ларошгю и его семейство тотчасъ узнаютъ тайну вашей дружбы съ Эрминіей и станутъ искать причинъ ея, полагая, что вы видите вашу подругу сегодня только въ первый разъ… Ихъ подозрнія, ихъ недоврчивость, признаюсь, очень бы женировали меня…
— Да, я вижу, что должна отказаться и отъ этой отрады, со вздохомъ сказала Эрнестина: — а какъ бы утшительно было для меня провести вмст съ Эрминіей эту недлю грусти и ожиданій…
— Я тоже сожалю о невозможности этого, сказала герцогиня: — но мосьё де-Мэльфоръ знаетъ лучше насъ, что намъ надо длать… Притомъ же, еслибъ я вдругъ скрылась изъ своей бдной комнатки, это возбудило бы подозрнія въ мосьё Оливье… Мн было бы невозможно увдомить его о васъ… да потомъ, Эрнестина, вы забыли, что я живу уроками и, слдовательно, не могу оставаться безъ дла — цлую недлю…
При этихъ словахъ герцогини, мадмуазель де-Бомениль съ изумленіемъ взглянула на нее, не понимая, какимъ образомъ Эрминія могла думать о своихъ урокахъ…. теперь, когда у нея есть подруга — богатйшая наслдница во всей Франціи.
Но, подумавъ о гордости Эрминіи, мадмуазель де-Бомениль вдругъ затрепетала… Ей показалось, что своимъ предложеніемъ она могла навсегда оскорбить подругу…
— Да, правда, Эрминія, сказала она наконецъ: — я совсмъ-было позабыла о вашихъ урокахъ… Вы не можете пропустить ихъ… но по-крайней-мр, я прошу васъ помстить меня въ число вашихъ любимыхъ ученицъ и приходить ко мн всякій день…
— О, это я общаю вамъ съ величайшей радостью, отвчала герцогиня, совершенно-успокоенная, потому-что до этой минуты она дйствительно боялась, чтобъ Эрнестина не стала упрашивать ее принять ея предложеніе, на которое согласиться она считала унизительнымъ для своего достоинства…
— Итакъ, дти мои, сказалъ маркизъ, вставая: — теперь мы условились обо всемъ… Что же касается до вашего обхожденія съ мосьё де-Ларошгю и его семействомъ, то старайтесь быть со всми ими холодны, осторожны, оставайтесь сколько возможно чаще въ своей комнат, но не показывайте никому изъ нихъ ни досады, ни отвращенія… Въ-послдствіи, увидимъ, какъ вамъ должно будетъ вести себя…
— Кстати, мосьё де-Мэльфоръ, я должна сказать вамъ, что мадамъ де-Ларошгю все еще уврена въ моемъ намреніи выйдти за мосьё де-Сантерра и хочетъ, чтобъ я даже сегодня приняла у-себя герцогиню… Я просила у нея, нсколько дней на размышленіе…
— И хорошо сдлали… но завтра объявите формально, что вы не хотите выйдти за Жеральда… причинъ не объясняйте никакихъ… остальное — моё дло…
— Послдую вашимъ совтамъ, маркизъ, завтра я скажу вамъ, Эрминія, какъ благородно поступилъ мосьё де-Сантерръ въ-отношеніи ко мн… О, вы будете гордиться его поступкомъ… Не такъ ли, мосьё де-Мэльфоръ?..
— Да, дитя моя… Жеральдъ поступилъ прекрасно. Онъ еще заране говорилъ мн о своемъ намреніи, и сдержалъ слово… Но пора вамъ разстаться, дти мои…
— Уже? Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, по-крайней-мр, оставьте у меня Эриннію хоть до вечера…
— Къ-несчастію, я не могу остаться, сказала герцогиня, стараясь улыбнуться: — въ пять часовъ я должна давать урокъ у мосьё Буффара… Должно быть аккуратной, чтобы не потерять ученицъ…
— Да, вы правы, Эрминія, отвчала Эрнестина со вздохомъ:— но по-крайней-мр завтра увидимся…
— О, да! и увряю васъ, я буду ожидать завтрашняго дня съ такимъ же нетерпніемъ, какъ и вы…
— Эрминія, сказала вдругъ мадмуазель де-Бомениль растроганнымъ голосомъ:— любите ли вы меня теперь такъ же, какъ любили тогда, когда считали бдной швеей, сироткой?..
— Я-люблю васъ, и, можетъ-быть, еще боле-прежняго, отвчала герцогиня,— потому-что у мадмуазель де-Бомениль такое же сердце, какъ и у бдной швеи Эрнестины…
Он еще разъ нжно поцаловали другъ друга и разстались.

VI.

Два дня прошло посл свиданія маркиза съ Эрминіей и Эрнестиной.
Мосьё де-Мэльфоръ, въ-слдствіе двухъ серьёзныхъ и продолжительныхъ разговоровъ съ Жеральдомъ, которому онъ совтовалъ не напоминать матери ничего объ Эрминіи, написалъ герцогин де-Сантерръ записку, прося у ней свиданія въ этотъ же самый день.
Въ назначенный часъ, маркизъ дйствительно явился къ герцогин.
Предувдомленный Жеральдомъ, горбунъ нисколько не удивился, увидавъ на лиц мадамъ де-Сантерръ выраженіе гнва и презрнія…
Этотъ гнвъ, это презрнію были слдствіемъ того, что утромъ того же дня баронесса де-Ларошгю увдомила герцогиню, какъ Эрнестина, вполн оцняя личныя достоинства Жеральда, не хотла, однакожь, выйдти за него замужъ.
При появленіи горбуна, мадамъ де-Сантерръ съ отвращеніемъ взглянула на него и съ горечью сказала:
— Coзпaйтecь, сударь, что я очень великодушна…
— Въ чемъ же, герцогиня?
— Разв я не доставила вамъ удовольствія прійдти сюда оскорблять печаль мою, которую вы же сами причинили мн?
— О какой печали говорите вы?
— О какой печали? воскликнула герцогиня съ гнвомъ: — да разв не вы виноваты въ томъ, что бракъ мадмуазель де-Бомениль съ моимъ сыномъ разстроился.
— Такъ, по вашему мннію, это моя вина?
— O, сударь, вы не обманете меня… Я согласилась на свиданіе именно съ намреніемъ сказать вамъ въ лицо, что вы внушаете мн страшное отвращеніе…
— Что жъ, герцогиня… это тоже родъ разговора… и надо отдать cпpaвeдливоcть, вы превосходны въ подобныхъ случаяхъ…
— Мосьё де-Мэльфоръ очень обяжетъ меня, если побережетъ свою дерзость и иронію до удобнйшаго случая… сказала мадамъ де-Сантерръ съ высокомріемъ:— надюсь онъ помнитъ, что иметъ честь говорить съ герцогиней де-Сантерръ…
— Я тоже надюсь, что герцогиня де-Сантерръ сдлаетъ мн честь и будетъ съ должнымъ уваженіемъ обращаться со мною, строго отвчалъ горбунъ:— иначе я буду, отвчать ей совершенно такимъ же тономъ…
— Какъ, сударь? Угроза…
— Нтъ, герцогиня, только урокъ…
— Урокъ… мн?
— Почему жь бы не такъ? Разв я не былъ стариннымъ другомъ ващего мужа? Разв я не люблю Жеральда, какъ сына? Разв я не имю права на уваженіе всхъ и каждаго?.. понимаете ли вы это, герцогиня? Да! я имю право на всеобщее уваженіе, даже по своему происхожденію отъ рода, который, я думаю, по-крайней-мр равенъ вашему… Я долженъ вамъ напомнить объ этомъ, если ужь вы такъ высоко цните знатности рода… Вы встрчаете меня съ оскорбленіемъ на устахъ, съ гнвомъ въ глазахъ, и я не могу напомнить вамъ о томъ, что вы обязаны уваженіемъ ко мн, уваженіемъ къ вамъ самимъ…
Какъ вс тщеславные, нетерпящіе противорчій, мадамъ де-Сантерръ сначала была удивлена и взбшена словами маркиза, которыя высказалъ онъ съ твердостью и съ достоинствомъ.
Потомъ она невольно склонилась передъ величіемъ характера горбуна и съ горечью сказала:
— Пo-кpaйнeй-мp, сударь, вы должны была бы принять во вниманіе горесть матери, которая, видитъ счастіе сына навсегда разрушеннымъ…
— Почему жь такъ?
— Да, сударь, и вы же разрушили его…
— Сдлайте милость, герцогиня, объясните мн эту загадку…
— Какъ, сударь? и вы еще думаете, что я не знаю, какое вліяніе имете вы на мадмуазель де-Бомениль. Жеральдъ иметъ къ вамъ довренность большую, нежели ко мн, и еслибъ вы хотли, этотъ бракъ не былъ бы разрушенъ такъ внезапно… и Богъ-знaeтъ, по какой причин… Тутъ есть тайна, которая извстна вамъ однимъ… Да, сударь, когда я подумаю, что Жеральдъ съ своимъ знатнымъ именемъ могъ бы быть еще и богатйшимъ владльцемъ во всей Франціи… и что это навсегда потеряно… я несчастнйшая изъ матерей, я плачу, видите ли вы?… я плачу отъ грусти и досады. Довольны ли вы этими слезами?
Дйствительно, герцогиня почти рыдала.
Еслибъ маркизъ не принималъ живйшаго участія въ судьб Жеральда и Эрминіи, oнъ, кoнeчнo, не разжалобился бы этими смшными слезами и просто отвернулся бъ отъ тщеславной, корыстолюбивой женщины, которая такъ наивно называла себя нжнйшею и несчастнйшею изъ матерей, потому-что хотла всевозможными средствами доставить сыну несметное богатство, и потому-что ея прекрасный планъ былъ разрушенъ. Но горбунъ хотлъ во что бы то ни стало привести къ доброму концу свое трудное предпріятіе, и, давъ герцогин время успокоиться, сказалъ:
— Тайна, о которой вы говорите, очень-ясна… Жеральдъ и мадмуазель де-Бомениль взаимно цнятъ достоинства другаго, но, къ-несчастію, они вовсе не любятъ другъ друга…
— Э, полноте, сударь… Что значитъ любовь? Да разв подобные браки составляются когда-нибудь по любви?
— Вы, конечно, понимаете, герцогиня, что я пріхалъ къ вамъ не затмъ, чтобъ спорить съ вами о старой, какъ самый міръ, тез: какой изъ браковъ лучше? бракъ ли по любви, или бракъ, основанный на приличіяхъ? Въ этомъ мы никогда не сойдемся. Позвольте уврить васъ, что отнын бракъ Жеральда съ мадмуазель де-Бомениль ршительно невозможенъ… Мильйоны наслдницы не достанутся вашему сыну, который, впрочемъ, нисколько и не думаетъ о нихъ… Прекрасный молодой человкъ…
— Да, именно, благодаря этому нелпому безкорыстію, или, скоре, низкой беззаботности о своемъ высокомъ родъ, представители знатнйшихъ домовъ впадаютъ въ постыдную посредственность… Такъ точно мой отецъ и мой мужъ, не стараясь возстановить состояніе, которой отняла у насъ позорная революція, оставили сына и дочерей ни съ чмъ… Теперь позвольте спросить васъ, какъ могу я выдать дочерей своихъ замужъ?.. между-тмъ, еслибъ Жеральдъ женился на богатйшей наслдниц во всей Франціи, онъ могъ бы помочь сестрамъ, и он, вроятно, нашли бы себ приличныя партіи… И вы хотите, сударь, чтобъ я не приходила въ отчаяніе отъ разрушенія моихъ плановъ… Я, которая думала доставить своему сыну богатство, приличное его знатному происхожденію!
— Прекрасно, герцогиня, я понимаю… вы любите Жеральда, хотя должно сознаться, что ваша манера любить не совсмъ-хороша… Но какъ бы то ни было… худо или хорошо, главное дло въ томъ, что вы его любите…
— О, да, я люблю его, отвчала мадамъ де-Сантерръ:— я люблю его такъ, какъ должна любить…
— А вотъ мы сейчасъ это увидимъ.
— Что вы хотите этимъ сказать?
— Во-первыхъ, я долженъ объявить вамъ, что Жеральдъ страстно влюбленъ… и что…
Но мадамъ де-Сантерръ съ гнвомъ вскочила со стула, покраснла и, перебивъ горбуна, вскричала:
— О, это низко… Я это подозрвала… Такъ вотъ эта тайна… значитъ, Жеральдъ сдлалъ этотъ отказъ!.. Мадмуазель де-Бомениль была безъ ума отъ него… Я это замтила на бал у мадамъ де-Миркуръ… и это вы, сударь, устроили всю эту гнусную интригу…
Гнвъ герцогини достигъ своего полнаго развитія.
— Нтъ, вскричала она:— я боле не хочу видть своего сына… Онъ безъ души, безъ сердца!..
Маркизъ ожидалъ этого и потому, давъ время пройдти бшенству нжнйшей изъ матерей, сказалъ:
— Вы перебили меня, герцогиня… я продолжаю… я долженъ еще замтить вамъ, что мадмуазель де-Бомениль вовсе не безъ ума отъ Жеральда, а, съ своей стороны, она тоже любитъ одного благороднаго молодаго человка…
— Безстыдница! вскричала герцогиня съ такимъ простодушіемъ, что горбунъ, не смотря на свою важность, не могъ не улыбнуться едва-замтнымъ образомъ и продолжалъ:
— Итакъ, я сказалъ вамъ, что Жеральдъ страстно влюбленъ въ двушку, вполн достойную любви его…
— Прошу васъ, сударь, боле ничего не говорить мн объ этомъ, возразила герцогиня, стараясь казаться спокойною:— между мною и моимъ сыномъ отнын все кончено. Онъ можетъ любить кого ему угодно… онъ уже совершеннолтній… и можетъ обойдтись безъ моего согласія… Пускай онъ топчетъ въ грязь свой благородный титулъ… съ ныншняго дня я принимаю фамилію моего отца..ж я разскажу везд и всмъ, почему стыжусь носить имя униженное, опозоренное… Мн еще остаются дочери, подл которыхъ я могу найдти себ утшеніе…
Маркизъ понялъ безсмысленность и необузданность этихъ словъ.
— Вашъ сынъ, герцогиня, сказалъ онъ съ важностью:— понимаетъ свои обязанности въ отношеніи къ вамъ совершенно иначе, нежели вы понимаете ваши обязанности въ отношеніи къ нему… Будьте уврены, что онъ будетъ уважать васъ, какъ онъ исполнялъ этотъ долгъ уваженія до-сихъ-поръ… Онъ женится только получивъ ваше согласіе…
— Въ-самомъ-дл? вскричала герцогиня съ сардоническимъ смхомъ:— онъ длаетъ мн эту честь?
— Двушка, которую любитъ вашъ сынъ, не смотря на свою любовь къ нему, выходитъ за него только съ тмъ условіемъ, что вы, герцогиня, сами прідете, къ ней и дадите ваше согласіе на бракъ…
— Это, конечно, шутка, маркизъ?
— Нтъ, герцогиня… это вопросъ о жизни или смерти вашего сына.
Голосъ маркиза, выраженіе лица его, были полны такой власти, что герцогиня, устрашенная, спросила:
— Что хотите вы сказать?
— Я хочу сказать, что вы мать безъ сердца, если до-сихъ-поръ не замтили, какъ съ нкотораго времени чахнетъ вашъ сынъ… Разв вы забыли день бала, въ который докторъ при мн сказалъ вамъ, что вы можете потерять вашего сына, что онъ умретъ отъ воспаленія въ мозгу?..
Нсколько оправившись отъ безпокойства и досадуя на то, что на минуту увлеклась чувствомъ материнской любви, мадамъ де-Сантерръ съ улыбкой презрнія сказала:
— Полноте, маркизъ… воспаленіе въ мозгу можно вылечить піявками… Отъ любви умираютъ только въ романахъ, и притомъ еще въ самыхъ плохихъ…
— Вы шутите, герцогиня, и шутите очень-трогательно, совершенно по-матерински… Мн, остается отвтить вамъ тоже шуткой, и сказать, что если черезъ нсколько дней вы не соберете необходимыхъ свдній о двушк, о которой я говорю, и не исполните ея требованія…
— Что же, сударь?
— Вашъ сынъ убьетъ себя.
— Убьетъ, повторила герцогиня съ ироніей: — какъ, герой какой-нибудь мелодрамы….
— Я говорю вамъ, что вашъ сынъ убьетъ себя, безумная, безчувственная женщина, вскричалъ маркизъ:— я говорю дамъ, что послдній герцогъ де-Сантерръ кончитъ жизнь самоубійствомъ, какъ послдній герцогъ де-Бретиньи.
Мадамъ де-Сантерръ вспомнила недавно случившееся трагическое, событіе, о которомъ много говорили на бал у мадамъ де-Миркуръ, и затрепетала. Она знала удивительную энергію характера Жеральда, она знала, какъ страдалъ онъ отъ печали, которую скрывалъ отъ нея… Она, наконецъ, противъ воли, такъ глубоко уважала прямой характеръ маркиза, что считала его неспособнымъ, безъ особеннаго убжденія, говорить о возможности самоубійства Жеральда… и потому въ ужас вскричала:
— Ахъ, маркизъ, ваши слова ужасаютъ меня! Какъ! фамилія де-Сантерровъ пресчется самоубійствомъ.
Oчeвиднo, въ этомъ крик слпое тщеславіе вопіяло гораздо сильне, чмъ чувство матери. Высокомрная герцогиня трепетала за жизнь сына при мысли о томъ, что фамилія де-Сантерровъ, ихъ знатный, древній родъ могъ угаснуть…
Маркизъ не могъ ошибиться въ чувствахъ герцогцни, и сказалъ:
— Да, если вы такъ же слпы, какъ безчувственны, прекрасное имя дe-Caнтeppoвъ, уважаемое, прославленное — угаснетъ навсегда, въ слезахъ и въ крови…
— Эта мысль ужасна, мосьё де-Мэльфоръ… Я знаю, мой несчастный сынъ способенъ на все… О, нтъ, нтъ, я не хочу и думать объ этомъ… Я трепещу отъ ужаса… Когда я припомню траура отчаяніе, стыдъ семейства, глава котораго кончилъ жизнь подобнымъ преступленіемъ… О!.. дoвoльнo, довольно… я боюсь чтобъ не сойдти съ ума…
Герцогиня на минуту остановилась охватила обими руками свой лобъ, облитый холоднымъ потомъ, и по нкоторомъ размышленіи продолжала:
— Я говорю вамъ, сударь, что я не хочу объ этомъ думать… Скажите, кто она, эта двушка? Хотя я страшно боюсь за выборъ Жеральда, но все-таки одно меня нсколько разувряетъ… выговорите, что эта двушка требуетъ, чтобъ я сама пріхала къ ней — дать мое согласіе на бракъ… Чтобъ осмлиться на подобное требованіе, надо по-крайней-мр принадлежать къ тому обществу, которое достойно меня… Любовь Жеральда должна быть…
— Не безпокойтесь, перебилъ маркизъ: — вашъ сынъ избралъ двушку, достойную его… Я уже имлъ честь утвердительно сказать вамъ объ этомъ, съ строгостію продолжалъ горбунъ: — обыкновенно всегда врятъ тому, что я говорю.
— Да, это правда, сударь, ваше слово можетъ служить мн порукой.— Конечно, боле уже никогда не буду я мечтать о счастіи моего сына… но все-таки, если двушка, о которой вы говорите, знатнаго происхожденія, иметъ состояніе…
— Двушка, о которой идетъ рчь, перебилъ горбунъ: — сирота… простая учительница музыки и живетъ одними своими уроками…
Невозможно передать, какое выраженіе приняли вс черты лица герцогини, когда она услышала эти слова. Кажется, еслибъ электрическая искра пробжала по всему ею существу, и тогда она не сдлала бы такого странно-конвульсивнаго движенія.
— Бродяга, потаскушка! вскричала герцогиня:— такъ, я этого ожидала… негодный сынъ мой долженъ былъ этимъ кончить!.. Какой срамъ моему имени, имени дочерей моихъ!..
Мосьё де-Мэльфоръ тоже быстро вскочилъ со стула, чтобъ отвчать герцогин, но она перебила его:
— И подобная тварь иметъ дерзость требовать, чтобъ я унизилась до нея… чтобъ я пріхала…
Герцогиня не могла кончить. Ей казалось, что она осквернитъ свои губы, повторивъ дерзкое, непонятное для нея требованіе Эрминіи. Потомъ она захохотала сардоническимъ, почти лихорадочнымъ смхомъ.
Черезъ нсколько минутъ, мадамъ де-Сантерръ съ холоднымъ спокойствіемъ подошла къ горбуну, взяла его за руку, и сказала:
—Выслушайте меня хорошенько… Еслибъ мой недостойный сынъ пришелъ сюда и сказалъ: ‘Я убью себя въ вашихъ глазахъ, если вы откажете мн въ своегнъ согласіи’, я отвтила бы ему: убей! Мн легче видть твою, смерть, чмъ твой позоръ, если твое имя угаснетъ навсегда, мн будетъ отрадне видть его конецъ, чмъ продолженіе,позорное для тебя, для меня и для твоихъ сестеръ.
Маркизъ еще разъ хотлъ говорить, еще разъ перебила его герцогиня:
— Я спокойна теперь, мосьё де-Мэльфоръ… Я говорю-что думаю, говорю, что сдлала бы непремнно… Посл дерзкихъ притязаній моего сына и его гнусной сообщницы, я не чувствую боле къ нему материнской любви… я равнодушна къ нему… боле, я презираю его, ненавижу, слышите ли, маркизъ? да, ненавижу… Скажите ему это… Теперь я перенесу на дочерей, моихъ всю привязанность, которую имла къ этому негодяю…
— Да, думалъ маркизъ съ ужасомъ: — эта женщина способна исполнить все, что она говоритъ… Настойчивость напрасна… разсудкомъ никогда не побдишь ея слпаго упрямства… да, герцогиня дйствительно хладнокровно стала бы смотрть, еслибъ сынъ ея пришелъ убить себя у ногъ ея… Въ характер этой высокомрной женщины тщеславіе дошло до безсмысленной лютости животнаго? Бдный Жеральдъ! бдная Эрминія!..

VII.

Бшенство мадамъ де-Сантерръ стало мало-по-малу утихать, хотя она никакъ не могла врить тому, что сынъ ея хочетъ жениться на музыкантш, живущей одними своими уроками.
Мосьё де-Мэльфоръ, сдлавъ видъ, будто между ними вовсе не было предъидущаго разговора, вдругъ спросилъ:
— Что думаете вы, герцогиня, о древности происхожденія и знатности дома Го-Мартелей?..
Мадамъ де-Сантерръ съ изумленіемъ взглянула на горбуна..
— Удивляюсь, маркизъ, вашему неумстному допросу.
— Почему же, герцогиня?
— Какъ, сударь? вы видите мое отчаяніе, въ которое вы же сами, конечно невольно повергли меня, и спрашиваете о знатности и древности дома Го-Мартелей?
— Мой вопросъ вовсе не такъ неумстенъ, какъ вы полагаете, онъ именно касается вашего положенія, потому-что можетъ облегчить ваше горе. Итакъ, еще разъ позвольте спросить, что вы думаете о дом Го-Мартелей?
— Помилуйте, маркизъ… конечно, во Франціи нтъ фамиліи древне и знатне Го-Мартелей. Впрочемъ, вы это знаете лучше, чмъ кто-нибудь, потому-что сами принадлежите къ ней…
— А теперь я сдлался даже главою этого дома…
— Вы? вскричала мадамъ де-Сантерръ.
И непонятное дло! Въ голос герцогини вмсто гнва и ироніи выразилось завистливое уваженіе къ представителю могущественной фамиліи.
— Но скажите, пoжaлyйcтa, маркизъ, что же сдлалось съ владтельнымъ герцогомъ Го-Мартелемъ, который посл глупой іюльской революціи ухалъ въ Германію?
— Герцогъ по неосторожности утонулъ… и такъ какъ у него не было ни братьевъ, ни дтей, то я, какъ его кузенъ, остался наслдникомъ его титула и богатствъ…
— Cтaлo-быть, все это случилось очень-недавно?
— Я только-что получилъ отъ австрійскаго посланника извстіе о смерти герцога и вчера формально былъ введенъ во владніе…
— Такимъ-образомъ, вы теперь — маркизъ-де-Мэльфоръ, владтельный герцогъ Го-Мартель! воскликнула мадамъ де-Сантерръ съ завистливымъ удивленіемъ.
— Ни больше, ни меньше, герцогиня, и притомъ это пріобртеніе, какъ видите, не стоило мн никакихъ хлопотъ…
— Да это великолпно, маркизъ! продолжала герцогиня тмъ же тономъ, вовсе позабывъ о сын, котораго отчаяніе могло довести до самоубійства:— стало-быть, вы теперь одинъ изъ знатнйшихъ владльцевъ Франціи?..
— Да! это прекрасное достоинство какъ съ облаковъ свалилось на меня… Трудно поврить, что вчера я былъ просто добрый дворянинъ, а сегодня… не правда ли, я перемнился? А?
— Мн странно, сударь, что вы можете шутитъ надъ знатностью рода… это то же, что кощунствовать.
— О, конечно, Герцогиня, есть много другихъ предметовъ для насмшекъ… Но я забылъ сказать вамъ, что владтельный герцогъ Го-Мартель оставилъ въ Венгріи нсколько помстій, съ которыхъ получается боле пятидесяти тысячъ экю чистаго, годоваго дохода…
— Пятьдесятъ тысячь экю годоваго дохода! Да, и теперь, хоть наврно не знаютъ, что вы имете, все-таки считаютъ васъ очень богатымъ, сказала мадамъ де-Сантерръ съ завистливой жадностью!
— Право, герцогиня, отвчалъ горбунъ: — я самъ хорошо не знаю количества своихъ доходовъ… потому-что мои фермеры… народъ бдный… платятъ мн, когда могутъ платить, не обременяя себя… все-таки въ самый несчастный годъ я получу до шестидесяти тысячъ ливровъ чистаго дохода… я уже не считаю того, что земли мои приносятъ мн, кром денегъ, и почетъ. Это уже дло честолюбія!.. На-примръ, честные избиратели того округа, въ которомъ лежатъ мои помстья, предлагаютъ мн быть ихъ депутатомъ, потому-что послдній почтенный представитель ихъ умеръ… Видите ли теперь, что слава и богатство сыплются на меня, какъ дождь…
— Въ такомъ случа, маркизъ, у васъ теперь боліе двухъ сотъ тысячъ ливровъ годоваго дохода, и кром того вы еще владтельный герцогъ Го-Мартель…
— И прибавьте еще, что могу быть депутатомъ, если вамъ угодно… замтьте это…
— Ваше положеніе превосходно!
— Разумется, и съ моей фигурой я могу имть претензію на самыя-блестящія партіи… не правда ли? Скажите, пожалуйста, какая досада, что мадмуазель де-Бомениль страстно влюблена въ прекраснаго молодаго человка… Иначе, она съ гордостью отдала бы мн свое сердце…
При этихъ словахъ горбуна, внезапная мысль мелькнула въ ум герцогини. Тщеславная и корыстолюбивая, она по минутномъ размышленіи бросила проницательный взглядъ на маркиза, и сказала:
— Знаете ли что, мосьё де-Мэльфоръ? Мн кажется, что я угадала вашу мысль?
— Что же вы угадали?
— Когда вы спрашивали мое мнніе, о знатности фамиліи Го-Мартелей, вы сказали мн, что этотъ вопросъ былъ сдланъ съ цлью облегчить мое отчаяніе, въ которое повергло меня недостойное поведеніе Жеральда.
— Да, я сказалъ это, герцогиня… и дйствительно вопросъ мой былъ сдланъ съ этой цлью.
— Теперь, когда вы сдлались главою знаменитой фамиліи Го-Мартелей, вы хотите, чтобъ эта фамилія не угасла…
— Въ вашихъ словахъ есть нсколько правды, отвчалъ маркизъ, очень удивленный проницательностью герцогини, но онъ вовсе не подозрвалъ ея настоящей мысли: — да, продолжалъ горбунъ:— сознаюсь, я очень хотлъ бы, чтобы фамилія моя не угасла вмст со мною…
— Вотъ видите ли, я угадала… И какъ вы знаете, что только двушка высокаго происхожденія, воспитанная въ строгихъ правилахъ, способна носить это знатное имя и понять свои священныя обязанности къ тому, который доставитъ ей такое великолпное положенію въ свт… вы думаете о моей старшей дочери… и такимъ-образомъ хотите предложить мн вознагражденіе за т страданія, которыя причиняетъ мн безпутная жизнь моего сына…
— Мн жениться? мн? вскричалъ горбунъ, боле возмущенный, чмъ удивленный безстыднымъ предложеніемъ герцогини. Но онъ хотлъ узнать, до чего могли дойдти ослпленіе, корыстолюбіе и безчувственность этой безчеловчной женщины и потому принялъ на себя видъ, будто отказывается только затмъ, чтобъ, такъ-сказать, покориться ея убжденіямъ…
— Какъ? мн думать о подобномъ брак? говорилъ маркизъ:— даже еслибъ я и желалъ… это было бы невозможно… Подумайте, герцогиня… въ мои лта… съ такой фигурой… между-тмъ, ваша дочь Берта прелестная двушка… и ей нтъ еще двадцати лтъ… Прлноте, она будетъ смяться мн въ глаза… и хорошо сдлаетъ…
— Вы ошибаетесь, маркизъ, съ важностью возразила несравненная мать:— мадмуазель де-Сантерръ воспитана въ строгихъ правилахъ… она пріучена къ покорности и уваженію… и никогда не выйдетъ изъ границъ приличія… Притомъ, ей извстно, что она бдна и что никогда не дождется такого блестящаго предложенія, какое вы можете сдлать ей.
— Еще разъ говорю вамъ, что я старъ, безобразенъ, горбатъ…
— Маркизъ, дочери мои воспитаны въ такихъ правилахъ, что не осмлятся поднять глазъ на мyжей, которыхъ я изберу имъ, до-тхъ-поръ, пока не воротятся изъ-подъ внца…
— Прекрасный же сюрпризъ готовите вы бдной двушк, которая выйдетъ за меня!
— Повторяю вамъ, мои дочери не обладаютъ безстыдствомъ тхъ, которыя позволяютъ себ цнить мужей по физическимъ достоинствамъ… Я скажу мою волю Берт, и она покорится ей…
— Что выиграю я, подумалъ горбунъ:— если выскажу этой недостойной матери весь ужасъ, который она внушаетъ мн? Это безумная, злая женщина… Лучше употребимъ въ пользу ея безуміе…
Мадамъ де-Сантерръ съ безпокойствомъ ожидала отвта.
Маркизъ это замтилъ и сказалъ: — Вы сейчасъ очень-благоразумно выразились, говоря, что не должно шутить надъ знатностью происхожденія.,
— Да, маркизъ.
— Конечно, вы согласитесь, что тмъ не мене нельзя шутить бракомъ?
— Разумется.
— Въ такомъ случа, между нами сказать, ваше желаніе видть мадмуазель Берту герцогиней Го-Мартель, очень походитъ на шутку надъ бракомъ и знатностью рода, надъ этими двумя священными предметами, какъ вы ихъ называете.
— Почему такъ?
— А вотъ почему: мадмуазель де-Сантерръ, дав клятву въ врности старому горбуну, оскорбила бы этимъ и святость брака и самую религію, скажу боле, она оскорбила бы природу и ея Создателя… Съ своей стороны, я жестоко бы насмялся надъ древними дворянскими фамиліями вообще и надъ фамиліей де-Сантерровъ и Го-Мартелей-въ-особенности, еслибъ согласился принять руку вашей дочери и такимъ-образомъ продолжить существованіе этихъ двухъ домовъ въ лиц страшныхъ boscos, подобныхъ мн по фигур… Конечно, это послужило бы лучшимъ доказательствомъ самоотверженія и врности моей жены, но за то, какое смшное понятіе имлъ бы свтъ о нашихъ знатныхъ историческихъ родахъ?
— Маркизъ…
— Знаю, знаю, перебилъ де-Мэльфоръ:— вы хотите припомнить мн горбъ принца Евгенія… Вроятно, мой горбъ очень польщенъ этимъ сравненіемъ, но знаете ли, къ чему отнимать знаменитость у этого рдкаго произведенія природы, умножая его? Я безконечно благодаренъ вамъ, герцогиня, за предложеніе, съ своей стороны, мадмуазель Берта будетъ не мене благодарна мн за мой отказъ… Однакожь, все-таки зависитъ отъ васъ соединить об наши могущественныя фамиліи, какъ вы ихъ называете, и доставить нашему семейству мои двсти тысячь ливровъ годоваго дохода. Спшу предувдомить васъ, что я слишкомъ-мало убжденъ въ своихъ достоинствахъ для того, чтобъ осмлиться поднять глаза на васъ самихъ, герцогиня, прибавилъ горбунъ съ ироническимъ поклономъ.— Во-первыхъ, я былъ бы для васъ самымъ отвратительнымъ мужемъ… и потомъ… я не имю призванія къ браку...
— Не спшите, сударь, предупреждать предложеніе, котораго вамъ и не думали длать, возразила мадамъ де-Сантерръ съ высокомріемъ.— Потрудитесь лучше объяснить вашу загадку, которой я не могу понять… Вы говорите мн о соединеніи нашихъ фамилій… признаюсь, я тутъ ровно ничего не понимаю.
— Позвольте замтить вамъ, вовсе не въ вид упрка… нтъ… такъ, подружески. Когда дло шло о брак вашего сына съ мадмуазель де-Бомениль, вы забыли, что Бомениль есть только названіе земли, и что ддушка покойнаго графа, впрочемъ, очень-хорошій человкъ, былъ просто мосьё Жозефъ Веръ-Пюи, богатый банкиръ..
— Извините, я очень-хорошо, знала, что по своему происхожденію мадмуазель Веръ-Пюи де-Бомениль ничего, не значитъ, но…
— Но мильйоны озлащали для васъ эту недавно облагороженпую мщанку. Теперь позвольте же васъ спросить… хотя въ этомъ случа мильйоновъ очень-немного, не боле пяти… повторяю, позвольте васъ спросить, что бы вы сказали о свадебномъ билет слдующаго содержанія:
‘Маркизъ де-Мэльфоръ, владтельный герцогъ Го-Мартель и проч., и проч., иметъ честь увдомить васъ о бракосочетаніи мадмуазель Эрминіи Го-Мартель съ герцогомъ де-Сантерромъ?’
Герцогиня, ничего не понимая, съ удивленіемъ смотрла на горбуна.
Онъ продолжалъ:
— Въ свадебномъ контракт было бы сказано, что дти мужескаго пола, имющія родиться отъ этого брака, будутъ-носить имя де-Сантерръ — Го-Мартель. Мн кажется, что это имя звучитъ не хуже именъ Роанъ-Рошфоръ или Монморанси-Люксанбуръ. При томъ же, надо замтить вамъ, что мадмуазель Эрминія Го-Мартель единственная дочь, до моей смерти я предоставил бы молодымъ супругамъ полтораста тысячъ годоваго дохода. Это, кажетcя, довольно для тoгo, чтобъ они могли достойно поддерживать этотъ союзъ двухъ знаменитыхъ фамилій.
— Право, я все-таки ничего не понимаю, вдь вы, маркизъ, никогда не были женаты и, стало-быть, не имете дочери.
— Такъ что жь? Разв кто-нибудь мшаетъ мн сдлать законною дочерью какую-нибудь двушку и передать ей и мое имяи мое богатство?
— Конечно, нтъ, но эта двушка… кто же ея родственники? Она сирота и, какъ я сказалъ вамъ, живетъ музыкальными уроками. — Какъ? вскричала мадамъ де-Сантерръ.— Это та, которую Жеральдъ унизился любить… эта бродяга!..
— Дoвoльнo, гepцoгиня, съ строгостію перебиъ тгорбунъ.— Я не позволю говорить такъ о той, которую я уважаю… люблю… которой хочу даже передать свое благородное имя.
— Маркизъ, все это такъ странно…
— Пусть будетъ странно. Скажите, принимаете ли вы мое предложеніе, да или нтъ?
— Согласиться на бракъ моего сына съ той, которая живетъ музыкальными уроками!..
— Конечно, герцогиня, съ вашей стороны это было бы удивительно героическое снисхожденіе, но я опять напомню вамъ, что вашъ сынъ не иметъ ничего, или иметъ очень-мало, что почти все равно, между-тмъ, какъ мадмуазель Эрминія де-Мэльфоръ, которая, имла безстыдство жить честно однимъ трудомъ своимъ, доставляетъ мосьё де-Сантерру двсти тысячъ ливровъ годоваго дохода и родство съ знаменитой фамиліей Го-Мартелей… Притомъ же, прощу позабыть, что въ случа отказа вашъ сынъ убьетъ себя… Я знаю, что вы лучше бы согласились видть его смерть, чмъ женитьбу, на не-ровн, потому-что стоицизмъ матери Гракховъ въ сравненіи съ вашимъ ничего не значитъ, но тмъ не мене, слдствіемъ этого будетъ то, что съ самоубійствомъ вашего сына знаменитая фамилія де-Сантерровъ пресчется навсегда. Мн кажется, что это обстоятельство гораздо плачевне женитьбы на не-ровн, тмъ боле, что эта неровня носитъ имя мадмуазель де-Meльфopъ-Гo-Mapтeль.
— Но все-таки вс будутъ знать, что эта двушка только узаконенная дочь ваша…
— На этотъ счетъ, я могу вамъ только сказать, что никогда у меня самого не могло быть дочери боле нжной, боле прекрасной, боле благородной…
— Стало-быть, вы очень-хорошо ее знаете?
— Вотъ странный вопросъ! помилуйте, герцогиня: не-уже-ли вы думаете, что я отдалъ бы свое имя двушк, которая не достойна носить его… кажется, герцогиня, вы довольно знаете меня…
— Стало-быть, маркизъ, въ этой двушк есть что-нибудь особенное?
— Да, моя узаконенная дочь дйствительно иметъ несчастіе быть артисткой съ рдкимъ талантомъ и я… право, плачу, страдаю, бшусь на это жалкое неудобство, но увы! вдь вы знаете, герцогиня, пословицу, что хорошенькая двушка…
— По-крайней-мр, въ какомъ же обществ она даетъ уроки?
— Конечно, не въ нашемъ… она слишкомъ-горда для этого, но Эрминія де-Мэльфоръ…
— Боже мой, маркизъ… вы ршительно приводите меня въ смущеніе…
— Выслушайте меня хладнокровно, сказалъ де-Мэльфоръ уже не съ ироніей, а строгимъ, серьёзнымъ голосомъ:— сейчасъ я выведу васъ изъ этого затруднительнаго положенія… Вотъ мое послднее и ршительное слово… Если вы откажете въ вашемъ согласіи, я поду къ Эрминіи, разскажу ей обо всемъ, что хочу для нея сдлать… постараюсь всми средствами доказать, что если она, какъ двушка безъ состоянія, безъ имени, согласясь на бракъ съ Жеральдомъ, боялась, показаться корыстолюбивой, и по чувству собственнаго достоинства сдлала требованіе, которое я передалъ вамъ, герцогиня… то теперь, сдлавшись узаконенною дочерью маркиза де-Мэльфора, и принося своему мужу знаменитое имя и двсти тысячь ливровъ годоваго дохода, она не должна бояться за свою благородную гордость… Я знаю, что Эрминія обожаетъ Жеральда, и потому согласится на мой благоразумныя совтъ… Вашъ сынъ поступитъ по праву совершеннолтія и… конецъ длу.
— Маркизъ!
— Конечно, Жеральду будетъ тяжело перенести вашъ гнвъ и обойдтись безъ вашего согласія, потому-что онъ любитъ васъ, любитъ до ослпленія… но, чтобъ избавить его отъ угрызеній совсти, я повторю ему ваши собственныя слова: мн отрадне видть моею сына мертвымъ, чмъ женатымъ на не-ровн. Слова безчеловчныя, или, лучше, безумныя, потому-что я утверждаю, что Жеральдъ любитъ двушку, достойную его…
— А, маркизъ! вы не захотите поселить раздоръ между мною и моимъ сыномъ.
— Я долженъ упрочить счастіе и спокойствіе Жеральда, если ужь вы такъ упрямы, что хотите пожертвовать имъ нелпымъ предразсудкамъ…
— Это выраженіе…
— Да, герцогиня… и предразсудкамъ глупымъ темъ боле, что они теряютъ всевозможное основаніе, когда вы знаете, что эта двушка будетъ моей узаконенной дочерью. Послднее слово! если въ васъ еще есть хоть капля материнскаго чувства и здраваго cмыcлa, если вы хотите сохранить привязанность вашего сына и избавить себя и его отъ безразсудныхъ, кривыхъ толковъ толпы, — вы подете завтра къ Эрминіи… посл тoгo, что я длаю, для нeя, всякою ваше стараніе разузнавать о ней вовсе безполезно…
— Какъ? мн первой хать къ ней?
— Да, вы должны снизойдти до этого… такое униженіе можетъ быть тяжело для васъ тмъ боле, что Эрминія, по нкоторымъ, причинамъ, до времени не должна знать о моемъ намреніи назвать ее моей дочерью… Cтaлo-быть, просто Эрминіи, музыкальной учительниц, скажете вы, что соглашаетесь на бракъ ея съ вашимъ сыномъ.
— Никогда, сударь, не соглашусь я на подобное униженіе…
— Подумайте, что вашъ визитъ никому не будетъ извстенъ… Одного меня встртите вы у Эрминіи…
— Повторяю вамъ, что это нeвoзмoжнo., никогда я не унижусь до этого…
— Въ такомъ случа, Жеральдъ узнаетъ мру вашей материнской любви къ-нему… и мы обойдемся безъ вашего согласія.
— Но, наконецъ, маркизъ… вы не можете требовать, чтобъ я сію же минуту ршилась…
— Я даю вамъ день на размышленіе… Послзавтра утромъ я пріду къ вамъ за отвтомъ. Если онъ будетъ согласенъ съ разсудкомъ, если я увижу въ немъ голосъ материнской любви — я отправлюсь къ Эрминіи за нсколько минутъ до васъ… Если жь нтъ, объявляю вамъ, что черезъ шесть недль вашъ сынъ женится.
При этихъ словахъ, маркиз поклонился герцогин и вышелъ.
— Я увренъ, думалъ онъ, выходя изъ дверей:— эта безумная женщина согласится на требованіе Эрминіи, потому, что ея корыстолюбіе очень польщено этимъ бракомъ. Притомъ же, по одному изъ тхъ странныхъ противорчій, которыми, къ-несчастію, такъ изобилуетъ бдная человческая натура, эта женщина, готовая своимъ безсмысленнымъ, безчеловчнымъ упорствомъ довести сына своего до самоубійства, дорожитъ его привязанностью, какъ нжнйшая изъ матерей. Она пойметъ, какъ Жеральдъ будетъ обожать ее, если она покажетъ видъ, что охотно соглашается на его бракъ, и подетъ къ Эрминіи.
‘Но это еще не все, мечталъ горбунъ: — прійметъ ли Эрминія предложеніе быть моей узаконенной дочерью? Зная вс выгоды, которыя оно можетъ доставить ей, гордая двушка станетъ подозрвать, что только по этому и ршилась мадамъ де-Сантерръ дать согласіе на бракъ… Эта мысль ужасаетъ меня. Еще вчера, безподобная въ своей благородной гордости, она почти оскорбилась, когда Эрнестина предложила ей… не раздлить съ ней ея довольство, но только провести съ нею нсколько дней, оставивъ уроки… а между-тмъ, она, можетъ-быть, знаетъ, что Эрнестина сестра ея… теперь, я боле не сомнваюсь… Эрминія — дочь графини де-Бомениль,— и она знаетъ эту тайну…
‘Да! очень можетъ случиться, что Эрминія не прійметъ моего предложенія… а я, между-тмъ, долженъ былъ сказать объ этомъ герцогин, чтобъ убдить ее…. Иначе невозможно было получить ея согласіе… Но лишь бы только герцогиню похала къ Эрминіи, и дала свое согласіе ей… какъ бдной сирот, простой двушк, живущей музыкальными уроками… Дале увидимъ, что надо будетъ еще сдлать…
‘Теперь отправимся къ мосьё де-Ларошгю… Эрнестина тоже дочь моя… Надо попасть къ этому несносному барону невзначай… Иначе онъ ни за что въ свт не прійметъ меня… Съ тхъ поръ, какъ я уничтожилъ его надежды на званіе пера, сорвавъ маску съ негодяя Морнана, баронъ не можетъ меня терпть… Впрочемъ, съ помощью Эрнестины, я надюсь поймать его въ-расплохъ… Притомъ же баронъ, къ-счастію, не такъ золъ, какъ глупъ.
Мосьё де-Мэльфоръ слъ въ карету и веллъ везти себя къ барону де-Ларошгю.

VIII.

Пріхавъ въ отель де-Ларошгю, маркизъ попросилъ ввести его къ мадмуазель де-Бомениль. Увидавъ горбуна, Эрнестина бросидась къ нему на встрчу.
— Ну, что, мосьё де-Мэльфоръ, есть ли что-нибудь утшительное для Эрминіи?
— Я начинаю нсколько надяться…
— Какое счастіе! Когда я увижу Эрминію, могу ли сказать ей объ этомъ?
— Да, скажите ей, чтобъ она надялась, но не слишкомъ… Однакожь, дитя мое, вы забываете о себ… Для васъ у меня тоже есть пріятная новость… Свднія, которыя я собралъ о мосьё Оливье, прекрасно рекомендуютъ его.
— О, я была въ этомъ уврена!
— Я даже узналъ одну очень-любопытную вещь… Мосьё Оливье, пользуясь своимъ отпускомъ и помогая своими работами старику-дяд, здилъ въ ваше помстье де-Бомениль, неподалеку отъ Люзарша… тамъ онъ занимался…
— Не-уже-ли? вотъ странно!..
— Это обстоятельство мн подало мысль, которую я нахожу очень благоразумною. Хотя теперь я и убжденъ, что, полюбивъ мосьё Оливье, вы не могли сдлать достойнйшаго выбора, однакожь…
— Однакожь?
— Это дло такъ важно, что я нахожу необходимымъ еще одно и уже послднее испытаніе…
— Для мосьё Оливье?
— Да. Какъ вы объ этомъ думаете?
— Я согласна, мосьё де-Мэльфоръ, о, я не боюсь за него…
— Притомъ же, вы сами, Эpнecтина, будете свидтельницей этого испытанія. Если мосьё, Оливье выдержитъ его, вы должны будете гордиться своимъ выборомъ, тогда не будетъ боле никакихъ сомнній о участіи всей вашей будущности… Если жь нтъ, это будетъ новымъ доказательствомъ, что благороднйшіе характеры иногда покоряются искушпніямъ… Кром того, это испытаніе должно произвести самое важное послдствіе.
— Какое же?
— Посл этого испытанія, мосьё Оливье не могъ бы нисколько бояться за свою благородную гордость, женясь на богатйшей наслдниц во всей Франціи., а вдь вы знаете, какъ насъ безпокоила гордая деликатность его характера…
— Ахъ, мосьё дe-Meльфopъ, вы нашъ добрый геній…
— Подождите еще, не длайте изъ меня полубога, дитя мое, намъ еще остается многое. Помнится,вы говорили мн, что черная лстница ведетъ въ Вашу комнату и доходитъ даже до кабинета мосьё де-Ларошгю?
— Да… по этой лстниц мосьё де-Ларошгю принимаетъ по утрамъ нкоторыхъ изъ своихъ самыхъ близкихъ друзей, о которыхъ никогда ему не докладываютъ.,
— Безподобно. Я пройду по ней ни больше, ни меньше, какъ близкій другъ барона, и доставлю ему самый странный, сюрпризъ. Проводите меня, дитя мое.
Эрнестина пошла впереди маркиза. Проходя черезъ комнату мадамъ Ленэ, она сказала:
— Ахъ, я все позабывала объяснить вамъ, какимъ-образомъ я могла потихоньку отъ всхъ здить на вечера къ мадамъ Эрбо. Вотъ эта дверь ведетъ на другую потайную лстницу, которая выходитъ прямо на улицу. Дверь была издавна заперта, но моя гувернантка успла отпереть ее… Черезъ эту-то дверь мы выходили и входили, никмъ не замченные.
— А теперь эта дверь заперта. ли?— спросилъ горбунъ, казалось, пораженный этимъ обстоятельствомъ.
— Моя гувернантка сказала мн, что заперла ее.
— Дитя мое, ваша гувернантка презрнная, женщина. Она помогала вамъ выходить потихоньку изъ -дому, стало-быть, сдлала бы то же самое, еслибы вы вздумали выйдти и не съ такой благородной цлью, Вы не должны имть къ ней ни малйшаго доврія.
— Я нисколько и не довряю ей, мосьё де-Мэльфоръ. Какъ только будетъ можно, я намрена щедро заплатить ей за ея скромность, какъ общала, и отослать ее…
— Черезъ, эту дверь можно свободно пройдти къ вамъ, и она, между-тмъ, находится въ распоряженіи вашей презрнной гувернантки… Это дурно… сказалъ маркизъ въ размышленіи: — сегодня же скажите вашему опекуну, что вы случайно открыли этотъ выходъ,— и попросите для большей безопасности заложить его… или пускай дадутъ вамъ другую комнату…
— Я исполню ваше желаніе, мосьё де-Мэльфоръ, но чего вы боитесь за эту дверь?
— Я не имю никакой особенной причины бояться, это надо сдлать, во-первыхъ, изъ приличія, во-вторыхъ, изъ предосторожности… Но до свиданья, дай Богъ, чтобъ я возвратился къ вамъ съ доброй встью!
Черезъ нсколько минутъ, маркизъ вошелъ во второй этажъ и, идя по корридору, увидалъ дверь, отворилъ ее и очутился въ кабинет мосьё де-Ларошгю.
Баронъ~сидлъ спиною къ маркизу и читалъ въ какой-то газетъ отчетъ о послднемъ засданіи палаты перовъ. Услыхавъ шумъ въ дверяхъ, онъ обернулся и увидалъ горбуна, который съ веселымъ видомъ кивнулъ ему дружески головой и сказалъ:
— Здраствуйте, любезный баронъ.
Мосьё де-Ларошгю въ первую минуту не могъ ничего сказать, Опрокинувшись въ кресл, съ журналомъ въ рукахъ и раскрывъ ротъ, онъ неподвижно глядлъ на маркиза съ выраженіемъ изумленій и гнва.
— Видите, баронъ, я поступилъ по-пріятельски и воспользовался потаеннымъ ходомъ, продолжалъ горбунъ, улыбаясь и подвигая кресла къ камину.
Мосьё де-Ларошгю покраснлъ отъ злости, но такъ-какъ онъ очень боялся маркиза, то, вскочивъ съ креселъ, сказалъ:
— Странно… непонятно… необъяснимо, что я… принужденъ имть честь принимать васъ у себя… посл той сцены, которая…
— Позвольте, любезный баронъ. Вдь еслибъ я попросилъ у васъ свиданія, вы, конечно., отказали бы мн, не такъ ли?
— О, конечно, сударь… потому-что…,
— По этому-то я и придумалъ вамъ сюрпризъ, явясь къ вамъ внезапно… теперь, сдлайте милость, сядьте, и поговоримъ по-дружески.
— По-дружески! и вы осмливаетесь произносить это слово — вы. который съ первой минуты моего несчастнаго знакомства съ вами. преслдуете меня своими сарказмами… правда, что я возвращаю вамъ сторицей вс ваши насмшки… Вы?.. мои другъ? вы, который еще недавно…
— Любезный баронъ, снова перебилъ горбунъ:— знаете ли вы одинъ прелестный водевиль Скриба, подъ названіемъ: Ненависть женщины?
. — Я не вижу, какое отношеніе…
— А вотъ сейчасъ увидите. Въ этомъ водевил молоденькая и очень хорошенькая женщина преслдуетъ своею ненавистью одного молодаго человка, котораго въ глубин души своей страстно любитъ…
— Что жь дальше, сударь?
— Вотъ. что.. любезный баронъ:— мое положеніе относительно васъ совершенно одинаково съ положеніемъ хорошенькой героини водевиля Скриба… Одна только и есть разница… та, что вы не молодой человкъ, а я не прекрасная молодая женщина, которая васъ обожаетъ…
— Но я…..
— Позвольте… скажите мн, политикъ ли вы? да. или нтъ?
— Маркизъ!..
— О, ради Бога, не скромничайте. отвчайте но совсти. Какъ вы думаете о себ, политикъ вы или нтъ?
При этихъ словахъ маркиза, пріятно ласкавшихъ слухъ мосьё де-Ларошгю, почтенный баронъ вовсе позабылъ свое отвращеніе къ горбуну, надулъ щеки. вложилъ указательный палецъ лвой руки въ петлю своего длиннаго домашняго сюртука и, вставъ въ парламентскую позу, съ торжественностью произнесъ:
— Если глубочайшее, подробнйшее, совстливйшее изученіе внутренняго и вншняго состоянія Франціи — если нкоторая способность въ искусств ораторскаго краснорчія — если священная любовь къ отечеству — если, говорю, вс эти качества, свойства, достоинства составляютъ политика: то, конечно, я могу имть притязаніе играть эту роль… да! И безъ васъ, сударь, безъ вашей выходки противъ мосьё де-Морнана, я игралъ бы ее, эту высокую роль!
— Да, дйствительно, любезный баронъ, я долженъ сознаться, что очень-доволенъ собой, потому-что помшалъ низкому, презрнному де-Морнану жениться на вашей питомиц, а вамъ быть пэромъ Франціи.
— Для удовлетворенія моего смшнаго самолюбія, какъ вы сказали мн тогда прямо въ лицо… отвергаю это несправедливое, оскорбительное обвиненіе! Мое честолюбіе никогда не было смшно!
— Полноте, любезный барон, оно было смшно во всхъ отношеніяхъ…
— Помилуйте, сударь, разв вы пришли сюда за тмъ, чтобъ оскорблять меня?
— Знаете, ли, почему ваше честолюбіе было смшно и неумстно, любезный баронъ? Потому-что вы желали средины, въ которой ваше политическое значеніе нисколько бы не проявилось, даже погибло бы навсегда.
— Какъ? вы теперь говорите о моемъ политическомъ значеніи, тогда какъ прежде всегда преслдовали меня эпиграммами?
— Ненависть женщины, любезный баронъ, ненависть женщину, повторяю вамъ.
Мосьё де-Ларошгю въ изумленіи смотрлъ на горбуна.
Де-Мэльфоръ продолжалъ:
— Вы, конечно, знаете, баронъ, что мы оба придерживаемся одного и того же мннія?
— Нтъ, не знаю, но это меня не удивляетъ… Люди, имющіе значеніе въ обществ, должны быть постоянными, неизмнными, вчными представителями преданій старины…
— Поэтому-то, любезный баронъ, сердце мое и возмутилось слишкомъ ложнымъ направленіемъ, которое вы приняли въ политическомъ отношеніи, стараясь выхлопотать себ пэрство.
— Знаете ли, маркизъ, сказалъ мосьё де-Ларошгю, слушая горбуна съ возрастающимъ участіемъ: — знаете ли, что вы чрезвычайно, необыкновенно, безмрно удивляете меня?
— Боже мой! Думалъ я, продолжалъ де-Мэльфоръ, какъ-будто не обращая вниманія на слова барона: — не-уже-ли несчастный мосьё де-Ларошгю такъ ослпленъ? или онъ слушается дурныхъ совтовъ?.. Какъ человкъ благомыслящій, онъ совершенно основательно желаетъ воскресить преданья старины, и, надо отдать ему справедливость, въ немъ есть все, что нужно для этого… и знатность происхожденія, у и талантъ, и высокіе политическіе виды, словомъ, вс необходимыя условія для исполненія великихъ предпріятій…
Слушая исчисленіе своихъ политическихъ достоинствъ, мосьё де-Ларошгю началъ мало-по-малу непримтно улыбаться, но когда горбунъ на минуту остановился, чтобъ перевести духъ, длинные зубы барона совершенно обнаружились.
Горбунъ замтилъ этотъ, счастливый симптомъ удовольствія барона и продолжалъ:
— И гд баронъ, думалъ я, хочетъ блеснуть всми этими блестящими качествами? Въ палат пэровъ, наполненной аристократами? Что жь изъ этого выйдетъ? Не смотря на свои способности, бдный баронъ неминуемо сгибнетъ, вс.будутъ считать его за выскочку, потому-что онъ покровительству будетъ обязанъ своимъ званіемъ… и тогда все его энергическое прямодушіе, такъ-сказать, грубость, жосткость его ораторскаго краснорчія не найдетъ случая выразиться,.будетъ скована приличіями разныхъ родовъ.
— Такъ зачмъ же вы всего этого не сказали мн прежде? воскликнулъ мосьё де-Ларошгю съ упрекомъ.
Горбунъ, какъ-будто не слыхавъ этихъ словъ, продолжалъ:
— Какая разница, еслибъ баронъ выступилъ на политическое поприще — въ палат депутатовъ… Онъ не былъ-бы обязанъ званіемъ депутата покровительству, нтъ, это почетное титло досталось бы ему по избранію, въ которомъ выразилось бы желаніе избирателей… Тогда, какую бы силу имли слова барона, его, врнаго представителя преданій старины… Ему не осмлились бы сказать: ваше мнніе — мнніе людей, пользующихся особенными привилегіями, потому-что вы сами принадлежите къ числу этихъ людей… Баронъ могъ-бы возразить на это: нтъ, мое мнніе принадлежитъ тмъ, которые присылаютъ меня сюда своимъ представителемъ…
— Да, да! совершенно справедливо, но повторяю еще разъ, зачмъ же, вы не сказали мн этого прежде?
— Какъ зачмъ? Затмъ, любезный баронъ, что вы всегда смотрли на меня съ недoвpчивocтью, съ антипатіей… Сознайтесь…
— Напротивъ маркизъ, это вы преслдовали меня всюду…
— Ну, дa, я нарочно преслдовалъ васъ, потому-что хотлъ раскрыть вамъ глaзa, навести васъ на истинный путь… Вотъ причина по которой я, отдлавъ на бал Морнана, помшалъ вамъ сдлать огромную глупость…
— Но послушайте, маркизъ…
— Пoзвoльтe, баронъ, вы не принадлежите себ, вы принадлежите вашей партіи, и, поступая такимъ образомъ, губите цлое общество… Признайтесь, что вы эгоистъ?
— Одно слово…
— Честолюбецъ, и предпочитаете быть одолженнымъ покровительству, чмъ общественному избранію…
— Да, говорите-ка мн о вашемъ общественномъ избраніи. Вы думаете что этого легко достичь, хотя бы вы даже обладали множествомъ политическихъ достоинствъ… Вотъ, на-примръ, я… Вы врно не знаете, что уже цлыхъ десять лтъ я напрасно стараюсь получить званіе пэра…
— Ну то-то и есть… а вотъ, еслибы вы захотли быть депутатомъ, такъ были бы имъ непремнно, и не дальше, какъ черезъ мсяцъ…
— Я?
— Да, вы, баронъ де-Ларошгю.
— Я депутатъ? Да это безподобно. Вы открыли моимъ идеямъ обширное, огромное, безграничное поле. Но какимъ же образомъ мн сдлаться депутатомъ?
— А вотъ видите ли какъ! Большинство голосовъ округа, въ которомъ находятся мои помстья, предлагаетъ м7 быть представителрмъ округа…
— Вамъ, маркизъ.
— Именно мн. Судите сами, что подумаютъ объ этихъ простякахъ, судя по ихъ представителю… Взглянувъ на меня въ палат, вс вообразятъ, что я ни больше, ни меньше, какъ представитель колоніи, основанной полишинелемъ.
Шутка горбуна разсмшила барона, и, въ знакъ удовольствія, десятилтній кандидатъ въ пэры оскалилъ свои длинные зубы.
— Еслибъ еще нашъ округъ былъ горною страною, продолжалъ, маркизъ, съ улыбкой указывая на свой горбъ, въ намреніи поддержать веселость барона: — то мое избраніе имло бы, по-крайней-мр, какой-нибудь смыслъ…
— Право, маркизъ, сказалъ де-Ларошгю съ возрастающей веселостью: — вы шутите надъ собою необыкновенно мило, умно.
— О, баронъ, да вы еще не знаете, чмъ обязаны моему горбу вы и вс т, которые держатся нашего мннія…
— Какъ, маркизъ? я и вс т, которые держатся нашего мннія, мы обязаны вашему… нкоторой выпуклости на вашей спин? спросилъ де-Ларошгю съ нершительностью.
— Выпуклости на спин! безподобно сказано, совершенно дипломатически… О, баронъ, по всему видно, что вы рождены для ораторской трибуны, и, какъ я сказалъ, если хотите, меньше нежели черезъ мсяцъ вы будете депутатомъ.,
— Не понимаю, маркизъ, какимъ образомъ.
— Очень-просто… Я предлагаю вамъ свое мсто…
— Вы шутите?
— Вовсе нтъ! Я разсмшилъ бы своей фигурой всю палату, вы — ее очаруете… Я представлю васъ двумъ или тремъ изъ моихъ избирателей, и, по моей рекомендаціи, они пріймутъ васъ вмсто меня… Сегодня я напишу имъ, посл завтра они прідутъ въ Парижъ… Черезъ день все будетъ кончено… вы депутатъ.
— Право, маркизъ,боюсь врить, не сонъ ли это? Вы, на котораго я до-сихъ-поръ смотрлъ, какъ на моего врага, вы…
— Ненависть женщины, любезный баронъ, или, если вамъ угодно, ненависть политическаго друга…
— Трудно врить…
— Однакожь, любезный баронъ, я предлагаю вамъ маленькое условіе… вы будете депутатомъ только тогда, когда согласитесь выдать вашу воспитанницу за одного достойнаго молодаго человка, котораго она страстно любитъ и который въ свою очередь, влюбленъ въ нее до безумія.
При этихъ словахъ, баронъ вскочилъ со стула, съ недоврчивостью взглянулъ на горбуна и сухо сказалъ:
— Вы хотли провести меня, маркизъ, и я какъ дуракъ попалъ въ западню…
— Какая же тутъ западня, любезный баронъ?
— Ваша ненависть женщины, вашъ притворный гнвъ, который будто-бы вамъ внушало ошибочное направленіе. моихъ политическихъ видовъ, ваши льстивыя похвалы и предложеніе сдлать меня депутатомъ, все это скрывало тайную мысль, но, къ-счастію, я ее угадалъ, раскрылъ, понялъ…
— О, баронъ, вы непремнно сдлаетесь министромъ иностранныхъ длъ, если всегда будете такъ проницательны…
— Оставьте ваши шутки, сударь…
— Xopoшo, баронъ… одни изъ двухъ или я въ-самомъ-дл смялся надъ вами, смотря на ваши политическія притязанія какъ на нчто cepьзнoe, или я искренно вижу въ васъ государственнаго мужа… Вы сами врне можете предположить то или другое… Но дло не въ томъ. Упростимъ и сократимъ вопросъ, который насъ долженъ занять теперь. Ваша воспитанница сдлала превосходный выбора я вамъ это могу доказать. Согласитесь на бракъ ея и вы будете избраны въ депутаты… Вотъ хорошая и выгодная для васъ сторона моего предложенія…
— А, стало-быть, въ немъ есть дв стороны? спросилъ до-Ларошгю насмшливо.
— Разумется. Я показалъ вамъ xopoшyю, а вотъ и дурная: вы недостойнымъ образомъ злoyпoтpeбляeтe, опекой, которая вамъ вврена…
— Маркизъ!..
— Я имю на это доказательства. Вы, ваша жена и ваша сестра, вс трое помогали низкимъ интригамъ, жертвою которыхъ мадмуазель де-Бомениль могла сдлаться. Повторяю вамъ, у меня есть на это доказательства. Мадмуазель де-Бомениль тоже поможетъ мн открыть вс гнусныя продлки и ваши и вашего семейства.
— А позвольте спросите кому вы сдлаете это благородіи представленіе?
— Фамильному совту, который долженъ будетъ немедленно собраться по требованію мадмуазель де-Бомениль. Вы, конечно, угадываете слдствія этой мры: съ васъ снимутъ званіе опекуна, которое вы употребляли во зло для своихъ корыстолюбивыхъ видовъ.
— Увидимъ!
— Конечно, вы увидите все это, потому-что въ собраніи будете сидть на почетномъ мст… Итакъ, изберите одно изъ двухъ: если вы согласитесь, вы будете депутатомъ, если нтъ, такъ съ васъ снимутъ званіе опекуна, и притомъ съ такимъ скандаломъ, что вс ваши честолюбивые виды навсегда уничтожатся.
— Странно, маркизъ, возразилъ съ ироніей баронъ: — вы обвиняете меня въ томъ, что я хотлъ выдать замужъ мою воспитанницу изъ собственнаго интереса, а сами предлагаете мн сдлать то же самое.
— Ваше сравненіе, любезный баронъ, не иметъ ни Малйшаго смысла. Вы хотли выдать вашу воспитанницу за негодяя, я… предлагаю Вамъ честнаго и достойнаго молодаго человка. Если я длаю вамъ это предложеніе и между прочимъ поставляю на видъ вашъ личный интересъ, такъ это потому, что вы уже доказали, что необходимо положить цну вашему согласію.
— Почему же, сударь? Если партія, которую вы избираете для мадмуазель де-Бомениль, мн покажется приличной, то я…
— Не безпокойтесь, баронъ. Выборъ мадмуазель де-Бомениль благороденъ и, какъ вы говорите, приличенъ — во всхъ отношеніяхъ.
— Если молодой человкъ иметъ состояніе, значеніе въ свт и…
— Онъ просто гусарскій подпоручикъ, человкъ безъ всякаго состоянія, цо благороднйшій изъ людей… Чего жь вы еще хотите?
— Какъ? человкъ ничтожный, безъ состоянія… и за него выдать богатйшую наслдницу во всей Франціи. Никогда, сударь, никогда не соглашусь я на такой бракъ. Мосьё де-Морнанъ, по-крайней-мр, имлъ блестящую перспективу быть Министромъ, посломъ или президентомъ государственнаго совта.
— Ну, вотъ, видите ли теперь, что я долженъ вынудить у васъ согласіе, положивъ за него награду…
— Но позвольте спросить васъ, дйствуя подобнымъ образомъ изъ личнаго интереса, какъ поступаю я?..
— Вы поступаете низко… но что мн до этого за нужда, лишь бы счастіе Эрнестины было обезпечено.
— И меня-то, человка, способнаго сдлать низость, предлагаете вы вашимъ избирателямъ! вскричалъ баронъ съ торжествомъ.— Вы хотите употребить во зло ихъ довренность…
— Во-первыхъ, баронъ, мои избиратели — безсмысленные глупцы… Они вообразили себ, что въ качеств маркиза я долженъ быть фактическимъ защитникомъ ихъ мнній, и сказали, что въ случа моего отказа, они согласны принять кого бы я ни вздумалъ предложить имъ вмсто себя. Представляя васъ, я совершенно согласуюсь съ ихъ требованіемъ, потому-что, вы можете быть достойнымъ представителемъ ихъ… Остальное касается ихъ самихъ… Не считаю нужнымъ объяснять вамъ, что я шутилъ, говоря объ единств нашихъ мнній. Мн хотлось только найдти средство сдлать вамъ мою предложеніе. Теперь, можетъ-быть, вы захотите спросить у меня, почему я, будучи убжденъ въ возможности отнять у Васъ опеку, не сдлалъ этого тотчасъ же?
— Да, сударь, я сдлаю вамъ этотъ простой вопросъ…
— Мой отвтъ тоже будетъ очень ясенъ… Вотъ видите ли, любезный баронъ: я не думаю, что изъ числа тхъ, которые могли бы быть назначены въ опекуны вмсто васъ, нашелся хоть одинъ человкъ съ умомъ и съ сердцемъ, который могъ бы понять, что богатйшая наслдница во всей Франціи можетъ выйдти замужъ за благороднаго человка, хотя бы и бднаго… Притомъ же, такъ-какъ мн трудно было бы имть на новаго опекуна такое же вліяніе, какое я могу имть на васъ, то перемна опеки могла бы только быть очень неблагопріятна для моихъ плановъ… Теперь, баронъ, обдумайте хорошенько мои слова и сдлайте выборъ… Завтра я жду васъ у себя до десяти часовъ.
Съ этими словами, мосьё де-Мэльфоръ вышелъ, оставивъ барона де-Ларошгю въ страшномъ безпокойств.

ІХ.

Черезъ день посл описанныхъ нами разговоровъ мосьё де-Мэльфора съ герцогиней де-Сантерръ и барономъ де-Ларошгю, происходило слдующее.
Эрминія, одна въ своей комнат, казалось, была, въ какомъ-то ужасномъ безпокойств. Часто, въ нетерпніи, смотрла она на часы, и, вздрагивая при малйшемъ шум, поглядывала на дверь.
На лиц герцогини видно было выраженіе тоски, совершенно подобной той, которую она чувствовала назадъ тому нсколько времени, когда ожидала появленія неумолимаго Буффара.
И, однакожь, теперь двушка ждала мосьё дю-Мэльфора, а уже не Буффара.
Герцогиня, казалось, съ особеннымъ стараніемъ убрала свою кокетливую комнатку. Свжіе цвты, недавно принесенные, разливали свое благоуханіе.
Молодая двушка на этотъ разъ надла свое лучшее платье, изъ чернаго левантина, съ глухимъ лифомъ. Маленькій воротничекъ и нарукавники блистали снжной близною.
Благородная красота Эpминiи, казалось, никогда не была въ такомъ блеск, какъ въ этотъ разъ, нкоторая блдность, слдствіе страданій сердца бдной двушки, придавала лицу ея необыкновенно милое и трогательное выраженіе.
Герцогиня еще разъ съ нетерпніемъ взглянула на часы, какъ вдругъ услышала легкій шумъ шаговъ. Казалось, кто-то шелъ мимо ея открытыхъ оконъ, которыя выходили въ садъ и были заставлены зелеными ширмочками. Она встала, чтобъ посмотрть, не послышалось ли ей, но въ эту минуту дверь ея комнаты отворилась и мадамъ Муфлонъ ввела маркиза.
— Черезъ нсколько минутъ прідетъ одна дама и спроситъ мадмуазель Эрминію… Потрудитесь проводить ее сюда! сказалъ маркизъ дворничих.
— Слушаю, сударь, отвчала мадамъ Муфлонь, уходя.
Эрминія услыхали слова маркиза, быстро бросилась ему на встрчу и спросила:
— Что это значитъ, мосьё де-Мэльфоръ… кто эта дама?..
— Это она, отвчалъ маркизъ, полный надежды: — да, дитя мое, она должна пріхать…
При этихъ словахъ горбуна, Эрминія затрепетала и поблднла.
— Что съ вами, дитя мое? вскричалъ съ безпокойствомъ горбунъ…
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, отвчала слабымъ голосомъ двушка:— теперь… мн, право, страшно…
— Какъ? вы боитесь, вамъ страшно въ ту минуту, когда маркиза де-Сантерръ прідетъ къ вамъ исполнить ваше требованіе, на которомъ вы такъ благородно настаивали.
— Увы! теперь только понимаю я всю дерзость и, можетъ-быть, безразсудность своего требованія…
— Ради Бога, дитя мое, будьте смле… иначе вы все потеряете… Говорите съ мадамъ де-Сантерръ какъ обыкновенно… будьте скромны, но безъ униженія, благородно-горды… и я надюсь все пойдетъ хорошо.
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, когда вчера вы сказали мн о возможности этого визита, мн казалось, что я сойду съ ума отъ радости… Теперь же только страхъ и печаль объемлетъ мою душу…
Въ эту минуту раздался стукъ колесъ и казалось карета остановилась у воротъ дома.,
— Это она! воскликнулъ маркизъ:— ради Бога, будьте смле и вспомните о Жеральд.
— Боже мой! шептала Эрминія умоляющимъ голосомъ и схвативъ горбуна за руку:— сжальтесь надо мной, мосьё де-Мэльфоръ, пощадите… мн страшно… я не смю…
— Бдняжка! подумалъ горбунъ:— я боюсь, она лишится чувствъ. Черезъ минуту, герцогиня де-Сантерръ вошла въ комнату Эрминіи. Это была высокая, сухая женщина.
Она вошла, гордо закинувъ назадъ голову, съ надменнымъ взглядомъ, съ презрительной улыбкой. По-видимому, герцогиня съ трудомъ удерживала сильное внутреннее волненіе.
Эта женщина, тщеславная до безсмысленности, выхала изъ дому съ твердымъ намреніемъ выполнить требованіе де-Мэльфора, за которое онъ общалъ сдлать Эрминію своею узаконенною дочерью. Она хотла только быть какъ-можно-холодне и суше въ этомъ визит, который такъ дорого стоилъ ея безграничному самолюбію. Но когда минута свиданія уже была близка, когда высокомрная герцогиня подумала, что вотъ, черезъ нсколько минутъ, она будетъ-принуждена явиться какъ просительница передъ ничтожной двчонкой, которая жила однимъ трудомъ своимъ — ея безпредльное тщеславіе возмутилось, гнвъ увлекъ ее. Она позабыла все: и значительныя выгоды, которыя этотъ бракъ могъ принести ея сыну, и то, что уже не бдной артистк, а узаконенной дочери герцога Го-Мартеля она длала этотъ визитъ.
Поэтому, мадамъ де-Сантерръ явилась къ Эрминіи уже не съ цлью выполнить требованіе маркиза, но съ ршительнымъ намреніемъ обойдтись съ нищей музыкантшей, какъ того заслуживало ея дерзкое притязаніе.
Увидавъ на лиц герцогини это высокомрное выраженіе и гнвъ, маркизъ понялъ, какой оборотъ приняли мысли ея, ужаснулся и съ отчаяніемъ сказалъ про себя:
— Все потеряно!
Что же касается до Эрминіи, то въ лиц молодой двушки, какъ говорится, не было ни капли крови, оно было покрыто смертною блдностью, губы ея посинли и судорожно дрожали, глаза были опущены… Бдняжка не находила словъ.
Хотя мадамъ де-Сантеръ и слышала уже отъ маркиза о томъ, что Эрминія была достойная двушка, однакожь, слишкомъ упрямая въ своихъ нелпыхъ предразсудкахъ, она не могла понять благороднаго чувства, которое руководило молодой двушкой, и ожидала встртить въ ней простую, грубую мщанку, дерзкую до безстыдства… Каково же было удивленіе герцогини, когда она увидала предъ собою скромную двушку удивительной красоты, стройную, граціозную… и эта двушка, вмсто того, чтобы встртить ее съ нахальнымъ торжествомъ, не смла даже поднять глаза на знатную дaмy, отъ которой требовала визита.
— Боже мой, какъ она хороша! подумала мадамъ де-Сантерръ съ невольнымъ удивленіемъ: — все въ ней кажется такъ граціозно, такъ изящно… Это невроятно… ничтожная музыкантша… Мои дочери не лучше ея…
Вс эти мысли почти въ одну минуту промелькнули въ ум герцогини… Она почти покраснла, досадуя на то, что невольно пришла въ смущеніе при вид милой и прекрасной двушки, и первая прервала молчаніе.
— Мадмуазель Эрминія… сказала она съ высокомріемъ.
— Это я, герцогиня…. едва слышно прошептала двушка.
Мосьё де-Мэльфоръ смотрлъ на эту сцену съ возрастающимъ безпокойствомъ.
— Мадмуазель Эрминія, музыкантша… повторила мадамъ де-Сантерръ съ презрительной усмшкой:— это, конечно, вы?
— Да, герцогиня, отвчала бдняжка, несмя поднять глазъ.
— Надюсь, что вы удовлетворены теперь… Вы имли дерзость требовать, чтобъ я пріхала къ вамъ…
— Герцогиня, я должна была просить васъ о чести, которую вы мн длаете, пріхавъ ко мн…
— Не-уже-ли? А по какому праву осмлились вы сдлать это требованіе.
— Герцогиня! вскричалъ съ строгостію маркизъ.
Но при послднихъ оскорбительныхъ словахъ мадамъ де-Сантерръ, Эрминія, до-сихъ-поръ боязливая, кроткая, гордо подняла голову и въ первый рази устремила на нее свои прекрасные голубые глаза, въ которыхъ блистали слезы. Щеки двушки покрылись легкимъ румянцемъ, и она съ кротостію и вмст съ твердостью сказала:
— Никогда, герцогиня, я не думала, что имю, право ожидать отъ васъ хотя малйшаго знака вниманія… напротивъ, объявивъ мосьё де-Сантерру, что я не могу принять его предложенія, неполучивъ на это вашего согласія, я хотла оказать уваженіе, которое внушала мн священная власть его матери…
— Такъ, стало-быть, мн надо было унизиться до исполненія Вашего дерзкаго требованія?
— Я сирота, герцогиня…у меня нтъ родныхъ… по этому, только ко мн могли вы обратиться… Совсть и сознаніе собственнаго достоинства не позволяли мн самой идти къ вамъ просить вашего согласія…
— Ваше достоинство! вотъ забавно! вскричала мадамъ де-Сантерръ, оскорбленная твердостью и сознаніемъ, съ которыми отвчала ей Эрминія: —это очень любопытно! У васъ тоже есть сознаніе собственнаго достоинства!….
— Да, герцогиня, честь, трудолюбіе и бдность — вотъ мои достоинства, отвчала Эрминія, бросивъ на герцогиню взглядъ такой благородный, такой ршительный, что та, устыдясь своей грубости, принуждена была потупить глаза.
Маркизъ едва удерживалъ свои гнвъ и уже хотлъ отмстить герцогин за ocкopблeнiя, которыя она наносила его любимиц, но, услыша гордый отвтъ двушки, успокоился.
— Пусть такъ, мадмуазель, сказала мать Жеральда мене грубымъ тономъ: — у васъ есть достоинство, но не думаете ли вы, что для того, чтобъ войдти въ одно изъ знатнйшихъ семействъ Франціи, достаточно быть честной и трудолюбивой?
— Да, герцогиня, я это думаю…
— Вотъ неслыханная дерзость!.. такъ вы, стало-быть, полагаете, что, выходя замужъ за герцога де-Сантерра, длаете честь и ему и его семейству?…
— Отвчая на любовь мосьё де-Сёнтерра столь же чистою и искренней любовью, я длаю ему такую же честь, какую онъ, сдлалъ мн, предлагая свою руку… Что же касается до семейства герцога, то я знаю, что оно не будетъ гордиться мною, но совсть говоритъ мн, что я буду его достойна…
— Прекрасно, милое, благородное дитя моя! вскричалъ горбунъ.
Мадамъ де-Сантерръ, не смотря на всевозможныя усилія, невольно покорялась вліянію Эрминіи: красота, грація и трогательное благородство выраженій этого очаровательнаго созданія, производили на мать Жеральда какое-то очарованіе. Она боялась уступить, и, желая поскоре кончить этотъ затруднительный для нея разговоръ, съ гнвомъ вскричала:
— Нтъ, никогда не поддамся я коварнымъ прелестямъ, какой-нибудь бродяги, и не соглашусь на бракъ моего сына…
При этихъ словахъ герцогини, слезы брызнули изъ глазъ герцогини.
Маркизъ вскочилъ со стула, страшно взглянулъ на мадамъ де-Сантерръ и хотлъ что-то сказать, но бдная двушка перебила его и произнесла прерывающимся отъ слезъ голосомъ:
— Я не нахожу словъ отвчать на ваше оскорбленіе, герцогиня, тмъ боле, что вы матъ мосьё де-Сантерра. Великодушно ли съ вашей стороны пріхать ко мн затмъ, чтобъ оскорблять меня? Не-уже-ли я виновата тмъ, что считала мосьё де-Сантерра бднымъ молодымъ человкомъ, равнымъ мн по состоянію… Иначе, я скоре умерла бы, чмъ допустила себя увлечься подобною страстью…
— Какъ! вскричала герцогиня: — разв вы не знали, что мой сынъ…
— Мосьё де-Сантерръ сказалъ мн, что онъ такой же бднякъ, какъ и я, и живетъ однимъ трудомъ своимъ… Я поврила ему и полюбила его искренней, благородной любовью… Когда, въ-послдствіи, я узнала о его происхожденіи, я отказалась видть его… Я не ршалась соединиться съ нимъ безъ согласія его матери… Вотъ, герцогиня, вся истина. Я принесла жертву любви, которой мн нечего стыдиться, но я полагала, что по-крайней-мр имю право страдать безъ свидтелей. Я извиняю ваши жестокіе слова, герцогиня, вы мать… вы не знаете, что я была достойна вашего сына… да, вы мать, а любовь матери всегда священна, даже въ самомъ ослпленіи…
Эрминія на минуту остановилась, отерли слезы, катившіяся ручьемъ по блднымъ щекамъ ея, и слабымъ голосомъ продолжала:
— Прошу васъ сказать мосьё де-Сантерру, что я прощаю ему зло, которое онъ невольно сдлалъ мн: Вамъ, его матери… клянусь я некогда не видать его… вы должны врить словамъ моимъ… Терерь, герцогиня, вы выйдете отсюда удовлетворенною… Но, Боже мой, я не знаю, что со мной… А, мосьё де-Мельфлоръ, умоляю васъ… помогите…
Бдная двушка не могла боле говорить, и бросила умирающій взглядъ на горбуна, который схватилъ ее почти безчувственную и посадилъ въ кресла.
— А, герцогиня, вскричалъ страшнымъ голосомъ маркизъ: — я заставлю васъ кровавыми слезами плакать за зло, которое вы сдлали. Выйдите отсюда, сударыня… видите, она умираетъ…
Въ-самомъ-дл, щеки Эрминіи покрылись смертною блдностью, губы посинли, голова опрокинулась назадъ, широкія пряди волосъ разсыпались въ безпорядк по прекрасному челу, орошенному холоднымъ потомъ, въ полуоткрытыхъ глазахъ блистали яркія капли слезъ…
Мосьё де-Мэльфоръ не могъ удержать рыданій… Голосъ его дрожалъ.
— Вы наслаждаетесь, герцогиня, сказалъ онъ:— своимъ торжествомъ… Не такъ ли?
Но каково было изумленіе горбуна, когда онъ вдругъ замтилъ на лиц ея скорбь, ужасъ, угрызеніе совсти….
Побжденная благороднымъ, трогательнымъ самоотверженіемъ Эрминіи, эта высокомрная женщина наконецъ зарыдала…
— Сжальтесь надо мной, мосьё де-Мэльфоръ, вскричала она умоляющимъ голосомъ:— я пріхала сюда съ намреніемъ сдержать свое общаніе, но гордость возмутилась во мн противъ моей воли… Я забылась… Теперь я раскаяваюсь… мн стыдно… мн страшно за себя…
И мадамъ де-Сантерръ бросилась къ Эрминіи, судорожно схватила голову Эрминіи, покрыла поцалуями блдное чело двушки и, обнявъ ее, вскричала:
— Бдное дитя, проститъ ли она мн? Ради Бога, мосьё де-Мэльфоръ, помогите, позовите кого-нибудь… Ея блдность ужасаетъ меня…
Въ эту минуту послышался за дверью шумъ шаговъ…
То былъ Жеральдъ.
Молодой человкъ, не предувдомивъ ни Эрминіи, ни маркиза, дожидался въ саду и слышалъ въ окно весь разговоръ.
Жеральдъ вбжалъ съ помутившимися глазами, въ которыхъ видно было выраженіе отчаянія и гнва.
— Жеральдъ? вскричалъ въ изумленіи маркизъ.
— Я былъ здсь, подъ окномъ, отвчалъ молодой человкъ съ грознымъ видомъ: — я слышалъ все и… Но Жеральдъ не могъ боле ничего сказать. Онъ увидалъ герцогиню, которая поддерживала на груди своей голову Эрминіи.
— Сынъ мой! вскричала мадамъ де-Сантерръ: — мн стыдно, страшно самой-себя за мой поступокъ… Я соглашаюсь… Это ангелъ!.. Она твоя… Дай Богъ, чтобъ она простила меня!
— О, матушка! прошепталъ Жеральдъ голосомъ невыразимой благодарности. ,
Онъ упалъ на колни передъ Эрминіей, плакалъ и цаловалъ ея похолодлыя руки.
— Прекрасно! шепнулъ маркизъ герцогин:— теперь сынъ вашъ будетъ обожать васъ.
Эрминія мало-по-малу начинала приходить въ себя.
— Эрминія! это я… это Жеральдъ! вскричалъ молодой человкъ.
Двушка затрепетала, услыхавъ голосъ Жеральда, медленно открыла глаза и смотрла блуждающимъ взоромъ, какъ-будто все еще находясь въ какомъ-то страшномъ сн.
Потомъ она. приподняла нсколько голову. Глаза ея прояснились.
Она узнала герцогиню, которая, поддерживая ее въ своихъ объятіяхъ, съ нжностію смотрла на нее.
Думая, что это сонъ, Эрминія быстро приподнялась, провела своей горячей рукой по глазамъ, и взоръ ея сначала упалъ на маркиза, потомъ остановился на Жеральд, который на колняхъ стоялъ передъ нею.,
— Жеральдъ! вскричала она, и съ выраженіемъ сомннія и надежды взглянула на герцогиню, какъ-будто желая увриться, точно ли отъ нея получала она трогательныя ласки.
— Матушка согласна, Эрминія, поспшилъ сказать Жеральдъ, замтивъ движеніе двушки.
— Да, мадмуазель Эрминія, я согласна… За многое должна я просить у васъ прощенія… но я вымолю у васъ это прощеніе моею нжной любовью къ вамъ.
— Герцогиня! правда ли это? воскликнула Эрминія.— Боже мой, Боже мой, возможно ли, вы coглaшaeтecь, герцогиня?.. Не сонъ ли это?
— Нтъ, Эрминія, это не сонъ, сказалъ Жеральдъ въ восторг: — вы будете моей женою… мы навсегда соединены другъ съ другомъ.
— Нтъ, милая, благородная дочь моя, это не сонъ, повторилъ маркизъ:— это вознагражденіе за честную, трудолюбивую жизнь.
— Нтъ, мадмуазель, въ свою очередь сказала герцогиня:— это не сонъ, потому-что это вы, прибавили она, значите-льно взглянувъ на горбуна: — это вы, мадмуазель Эрминія, жили честно и благородно трудомъ своимъ. Васъ, въ присутствіи мосьё де-Мэльфора, принимаю я въ супруги моему сыну, и принимаю съ радостно, я знаю, я уврена, что сынъ мой не можетъ сдлать другаго выбора, боле достойнаго его, меня и всего нашего семейства.
Мы отказываемся описывать т чувствованія, которыя волновали сердца лицъ, дйствовавшихъ въ этой коротенькой драм.
Черезъ полчаса, мадамъ де-Сантерръ и Жеральдъ простились съ Эрминіей.
Тотчасъ же посл ихъ отъзда, молодая двушка и маркизъ поспшили къ мадмуазель де-Бомениль, разсказать ей радостную всть и поддержать ея мужество, потому-что теперь дла шло о послднемъ и страшномъ испытаніи, которое предстояло Оливье.

X.

Въ то время, какъ герцогъ де-Сантерръ отправился вмст съ матерью отъ Эрминіи, молодая двушка, какъ мы сказали, похала съ маркизомъ къ Эрнестин.,
Не мудрено угадать, въ какомъ восторг были мосьё де-Мэльфоръ и Эрминія, которой счастіе отнын было непреложно.
Маркизъ очень-хорошо зналъ, что герцогиня была неспособна измнить согласію, которое торжественно дала на бракъ своего сына съ Эрминіей,. но онъ только боялся, чтобъ горделивая музыкантша не отказалась быть его узаконенной дочерью, не отказалась отъ тхъ богатствъ, которыя приносило ей это узаконеніе. Впрочемъ, почти совершенно увренный въ томъ, что успетъ побдить ея деликатность, мосьё де-Мэльфоръ нашелъ нужнымъ до времени не говорить ей ни слова объ этомъ.
Когда маркизъ и Эрминія такимъ-образомъ хали къ мадмуазель де-Бомениль, карета горбура вдругъ остановилась на углу улицы де-Нурселль, которая въ эту минуту во всю ширину свою была заставлена телегами.
Маркизъ высунулся въ окно кареты, чтобъ узнать причину, которая ихъ остановила, и вдругъ, взглянувъ нечаянно на слесарную лавку, находившуюся на углу улицы, вскричалъ:
— Что онъ здсь длаетъ?
При этомъ восклицаніи, Эрминія невольно взглянула на улицу, и на лиц ея выразилось что-то въ род отвращенія. Маркизъ, однакожъ, ничего не замтилъ, потому-что въ это время онъ быстро опустилъ стору окошка.
Такимъ-образомъ, не будучи видимъ, горбунъ, отдернувъ уголъ шелковой занавски, казалось, съ безпокойствомъ слдилъ за чмъ-то, или за кмъ-то, между-тмъ, какъ Эрминія, не смя его спрашивать, съ удивленіемъ смотрла на него.
Что жь такое привлекло вниманіе маркиза? Горбунъ увидалъ въ лавк барона де-Равиля, который показывалъ слесарю ключъ и по-видимому что-то съ жаромъ объяснялъ ему. Казалось, что слесарь совершенно понялъ барона, потому-что взялъ у него ключъ и спряталъ его. Въ эту самую минуту, карета де-Мэльфора, высвободившись изъ множества стснившихся экипажей, снова быстро понеслась въ Сен-Жерменское Предмстье.
Маркизъ вдругъ сдлался чрезвычайно задумчивъ.
— Боже мой! что съ вами! спросила его Эрмиція.
— Я увидалъ нчто, по-видимому вовсе незначительное, но, дитя мое, все-таки это заставляетъ меня подумать о многомъ. Я замтилъ въ лавк слесаря одного человка, который показывалъ слесарю ключъ… Конечно, въ этомъ обстоятельств нтъ ничего необыкновеннаго, но я знаю, что этотъ человкъ мерзавецъ… а въ нкоторыхъ случаяхъ, каждое дйствіе подобныхъ негодяевъ заставляетъ задумываться….
— Онъ высокаго роста, съ лицомъ, на которомъ ясно отражается низость и лесть… Не такъ ли? спросила Эрмрнія.
— Бтало-быть, вы тоже замтили его?
— Да, я знаю его.
— Знаете?
— Да.
И Эрминія въ короткихъ словахъ разсказала маркизу обо всхъ напрасныхъ покушеніяхъ де-Равиля сблизиться съ нею.
— Теперь я не столько удивляюсь, сказалъ маркизъ:— что увидалъ этого мерзавца въ этой улиц. Онъ часто ходилъ по ней, около вашего дома… стало-быть, давно замтилъ и лавку… Но зачмъ онъ былъ у слесаря? продолжалъ горбунъ, какъ-бы говоря съ самимъ-собою: — впрочемъ, съ-тхъ-поръ, какъ де-Равиль Сблизился, съ подобнымъ ему мерзавцемъ — де-Макрёзомъ, я не теряю изъ вида ни того, ни другаго… За ними наблюдаетъ человкъ, мн вполн преданный…. Я знаю… подобные люди очень-опасны, когда они дйствуютъ въ-тайн… Я не боюсь ихъ, но опасаюсь за Эрнестину.
— За Эрнестину? воскликнула герцогиня съ изумленіемъ и безпокойствомъ — да чего жь ей опасаться ихъ?
— Вы не знаете, дитя мое, что этотъ де-Равиль былъ гнуснымъ сообщникомъ одного изъ претендентовъ на руку Эрнестины… Негодяй де-Макрёзъ тоже имлъ и иметъ виды на эту богатую добычу. Мн удалось публично сорвать маску съ обоихъ мерзавцевъ, удалось осрамить ихъ и теперь я боюсь, чтобъ злоба ихъ не пала на беззащитную Эрнестину… Но… я слжу за ними… и появленіе де-Равиля въ лавк слесаря заставляетъ меня еще боле усилить мою бдительность…
— Почему жь вы думаете, что появленіе де-Равиля въ лавк слесаря непремнно касается Эрнестины?
— Я еще не могу угадать причины, отвчалъ горбунъ:— но меня удивляетъ то, что деі-Равиль самъ взялъ на себя трудъ зайдти къ слесарю въ такую отдаленную улицу, но оставимъ это… дай Богъ, чтобъ этимъ мерзавцамъ не удалось возмутить радости чистйшаго, достойнйшаго сердца… Мой долгъ еще исполненъ только въ-половину… Ваша будущность, дитя мое, обезпечена навсегда… дай Богъ, чтобъ ныншній день такъ же прекрасно улыбался и Эрнестин, какъ вамъ… Но вотъ мы наконецъ пріхали… Идите къ Эрнестйн, разскажите ей о вашемъ счастіи, а я между-тмъ зайду къ барону: мн нужно кой-о-чемъ переговорить съ нимъ… Отъ барона я пріиду къ вамъ…
— Давиче вы говорили что-то о послднемъ испытаніи? спросила Эрминія.
— Да, дитя мое.
— Оно касается мосьё Оливье?
— Именно, и если онъ съ благородной гордостью выдержитъ это испытаніе, Эрнестнн нечего будетъ завидовать вашему счастію…
— И она согласилась на это испытаніе?
— Разумется. Тутъ дло не въ томъ только, чтобъ испытать возвышенность души Оливье, но нужно все устроить такъ, чтобъ благородное самолюбіе Оливье ни было оскорблено, когда онъ узнаетъ о томъ, что бдная швея Эрнестина — богатйшая наслдница во всей Франціи…
— Увы! мы всего боле боимся этого, со вздохомъ сказала герцогиня:— мосьё Оливье такъ чувствителенъ, такъ деликатенъ…
— По этому-то, моя милая, я и старался отъискать средство устранить вс препятствія… и, надюсь, нашелъ одно… скоро вы узнаете, въ чемъ оно заключается…
Въ эту минуту, карета маркиза остановилась у отели барона де-Ларошгю.
Ливрейный лакей высадилъ горбуна и Эрминію, и между-тмъ, какъ герцогиня отправилась къ мадмуазель де-Бомениль, маркизъ де-Мэльфоръ пошелъ къ барону, которній встртилъ его съ самой довольной улыбкой, вполн оскаливъ свои длинные зубы.
Мосьё де-Ларошгю, обдумавъ предложенія маркиза и помня его угрозы, ршился согласиться на первыя, тмъ боле, что они доставляли ему средства достигнуть наконецъ какого-нибудь политическаго значенія. Баронъ общалъ способствовать женитьб Оливье Рэмона, хотя и не могъ, вовсе понять нкоторыхъ обстоятельствъ этого брака, потому-что горбунъ не счелъ нужнымъ сообщить ему о томъ, какую двойственную роль играли въ этомъ случа мадмуазель де-Бомениль.
— Ну, что, любезный баронъ, сказалъ горбунъ:— все ли готово, какъ мы условились?
— Все, маркизъ, все, отвчалъ де-Ларошгю: — свиданіе будетъ здсь, въ моемъ кабинет… Изъ сосдней комнаты можно слышать весь разговоръ…
Горбунъ подошелъ къ двери, осмотрлъ опущенную портьеру и сказалъ:
— Прекрасно, но скажите, пожалуйста, узнали ли вы все, что желали, о мосье Оливье Рэмон.
— Я былъ сегодня утромъ у его прежняго начальника, полковника де-Бервиля. Полковникъ чрезвычайно расхвалилъ мн мосьё-Рэмона.
— Я былъ въ этомъ увренъ, любезный баронъ, но мн хотлось, чтобъ вы сами уврились въ превосходныхъ качествахъ моего кліента.
— Да, маркизъ, ему не достаетъ только громкаго имени и богатства, отвчалъ де-Ларошгю съ невольнымъ вздохомъ: — все-таки это прекрасный, честный, достойный молодой человкъ.
— Э, баронъ, то, что вы о немъ уже знаете, ничего не значитъ въ-сравненіи съ тмъ, что узнаете, можетъ-быть, теперь…
— Какъ? еще тайна, любезный маркизъ?
— Потерпите немножко… Черезъ часъ вамъ все будетъ извстно… Да, я надюсь, что вы ничего не говорили о нашихъ планахъ ни баронесс, ни вашей сестр.
— Помилуйте, маркизъ, вы врно забыли, что я еще долженъ отмстить и жен своей и Елен. Осмливались въ-тайн отъ меня составлять планы на бракъ моей питомицы, хотли заставить меня играть роль шута… А! за то теперь я въ свою очередь буду имть удовольствіе посмяться надъ ними.
— Такъ, такъ, баронъ, но смотрите, будьте тверды, настойчивы… Ваша жена тщеславится тмъ, что будто-бы можетъ длать изъ васъ все, что угодно, говорить — извините, пожалуйста — будто бы она водитъ васъ за носъ…
— Меня? меня она водитъ за носъ? прекрасно, прекрасно, а вотъ увидимъ… А! меня водятъ за носъ!
— Ну, полноте, баронъ, это дло прошлое…
— Помилуйте, какъ можно оставить это? кричалъ баронъ, почти вн себя.
— Э, любезнйшій мосьё де-Ларошгю, теперь вы стойте настез государственнаго человка, и вамъ непростительно думать о такихъ пустякахъ. Скажите лучше — видли ли вы нашихъ главныхъ избирателей?
— Видлъ, вчера у насъ было новое совщаніе, я битыхъ два часа говорилъ о союз съ Англіей,— и при этихъ словахъ де-Ларошгю выпрямился, засунулъ руку между пуговицами сюртука и принялъ ораторскую позу:— потомъ, продолжалъ онъ:— я коснулся размноженія рогатаго скота, и такъ же ясно доказалъ необходимость свободы религіи, какъ въ Бельгіи… Сказать правду, мн показалось, что мои слушатели были въ восхищеніи отъ моей рчи.
— Надюсь… вы для нихъ человкъ неоцненный… я оказываю имъ огромную услугу, потому-что они найдутъ въ васъ все, чего не достаетъ мн..
— О, маркизъ, вы слишкомъ скромны…
— Напротивъ, любезный баронъ… Итакъ, дло кончено… вы подпишете контрактъ Оливье и Эрнестиеы, а я откажусь тотчасъ же отъ своего кандидатства въ вашу пользу…
Въ эту минуту, вошедшій слуга доложилъ, что мосьё Оливье Рэмонъ желаетъ видться съ барономъ.
— Попроси подождать одну минуту, отвчалъ де-Ларошгю.
Слуга вышелъ.
— Смотрите же, баронъ, сказалъ горбунъ: — не забудьте, что я говорилъ вамъ, и особенно не удивляйтесь нисколько отвтамъ мосьё Оливье, какъ бы странны они ни показались вамъ… По,сл вашего свиданія съ нимъ все объяснится.
— Право, маркизъ, странное дло… Я ровно ничего не понимаю, что изъ этого выйдетъ.
— Говорю вамъ, что все объяснится… Смотрите же, не забудьте упомянуть о работ мосьё Оливье для управляющаго замкомъ де-Бомениль, близь Люзарша.
— Будьте спокойны… этимъ-то я и хочу начать разговоръ… Сказать мимоходомъ, любезный маркизъ, я дебютирую великолпной ложью.
— За то какая поразительная истина будетъ слдствіемъ этой великолпной лжи… Я въ этомъ увренъ… Вы не раскаятесь… то, что должно произоидти отъ вашего свиданія съ мосьё Оливье, можетъ-быть, столько же будетъ интересно для васъ, сколько и для мадмуазель Эрнестины. Я сейчасъ пойду къ ней… Смотрите же, Только тогда позовите мосьё Оливье, когда узнаете, что мы готовы слушать вашъ разговоръ…
— Знаю, знаю… спшите же, любезный маркизъ… пройдите черезъ черную лстницу… это будетъ скоре, и притомъ мосьё Оливье не встртитъ васъ…
Маркизъ въ-самомъ-дл пошелъ пo черной лстниц, на которую также выходила одна изъ дверей мадмуазель де-Бомениль.
— А, мосьё Де-Мэльфоръ, вскричала Эрнестина, когда горбунъ вошелъ къ ней: — Эрминія мн все разсказала… Она счастлива!..
И въ эту минуту на лиц двушки ясно выразилась неподдльная радость. Чудные глаза ея были полны слезъ, но слезъ, которыя вызвало сочувствіе къ счастію милой подруги..
— Скорй, скорй, дитя мое, сказалъ маркизъ:.— пойдемте… Мосьё Оливье уже здсь.
— Эрминія тоже пойдетъ съ нами… Не правда ли, мосьё де-Мэльфоръ? спросила Эрнестина: — пусть она будетъ подл меня… Ея присутствіе поддержитъ во мн твердость.
— Что съ вами?
— Да, мосьё де-Мэльфоръ, теперь… я должна сознаться, что раскаяваюсь, зачмъ согласилась на это испытаніе.
— Полноте, дитя мое, вы знаете, что это испытаніе необходимо… вы знаете, что оно поможетъ намъ уничтожить величайшее препятствіе къ исполненію вашего счастія, поможетъ намъ побдить чувство деликатности въ мосьё Оливье.
— Къ-несчастію, это правда, съ грустнымъ вздохомъ сказала Эрнестина.,
— Поспшимте же, дитя мое… Эрминія пойдетъ съ нами…
Пусть она первая порадуется вашему счастію.
— Увы! можетъ-быть, ей прійдется утшать меня… Но пусть будетъ что угодно небесамъ… Идемте, мосьё де-Мэльфоръ.
Черезъ нсколько минутъ, маркизъ, Эрнестина и Эрминія вошли въ комнату, которая находилась рядомъ съ кабинетомъ барона де-Ларошгю.
— Мы готовы, сказалъ въ-полголоса горбунъ, отдернувъ портьеру.
— И прекрасно! отвчалъ баронъ.
Онъ позвонилъ.
Горбунъ быстро задвинулъ портьеру.
— Проси мосьё Оливье Рэмона, сказалъ де-Ларошгю вошедшему слуг.
Черезъ минуту, слуга громко доложилъ:
— Мосьё Оливье Рэмонъ.
Услыхавъ шаги Оливье, раздававшіеся въ сосдней комнат, Эрнестина противъ воли поблднла, одной рукой схватила руку Эрминіи, другою руку горбуна, и трепещущимъ голосомъ сказала:
— О, умоляю васъ, не оставляйте меня… Я чувствую, что кровь стынетъ во мн… О, Боже мой, какъ страшна для меня эта торжественная минута.
— Успокойтесь, въ-полголоса сказалъ маркизъ:— тише, слушайте, Оливье говоритъ…
И вс трое стали прислушиваться къ разговору барона съ молодымъ человкомъ. Хотя вс трое находились подъ вліяніемъ совершенно различныхъ ощущеній, однакожь, одно общее чувство выражалось на ихъ лицахъ — чувство безпокойства…

XI.

Когда Оливье вошелъ въ кабинетъ барона де-Ларошгю, на лиц его выражалось и удивленіе и вмст любопытство.
Баронъ чрезвычайно-вжливо поклонился молодому человку, знакомъ пригласилъ его ссть и сказалъ:
— Конечно, я имю честь говорить съ мосьё Оливье Рэмономъ?
— Да-съ.
— Подпоручикомъ 3-го гусарскаго полка?
— Дйствительно такъ.
— Изъ письма, которое я имлъ честь писать къ вамъ, вы, конечно, видли, что я…
— Что вы баронъ де-Ларошгю, быстро перебилъ Оливье: — но, къ-несчастію, я не имю чести васъ знать. Позвольте спросить, о какомъ важномъ и притомъ лично касающемся до меня дл вы хотли поговорить со мною.
— Дло вотъ въ чемъ, сударь, сказалъ де-Ларошгю:— прошу васъ выслушать меня съ величайшимъ вниманіемъ, и въ-особенности не удивляться ни чему, что, можетъ-быть, покажется вамъ въ моемъ разсказ нсколько страннымъ… особеннымъ… чрезвычайнымъ…
Оливье съ большимъ изумленіемъ взглянулъ на барона.
— Мосьё Рэмонъ, продолжалъ де-Ларошгю: — назадъ тому нсколько мсяцевъ, вы были въ одномъ замк близь Люзарша, вы пріхали туда съ однимъ подрядчикомъ, для котораго сводили счеты работъ его въ этомъ замк.
— Да, это правда, отвчалъ Оливье, не понимая, къ чему ведутъ эти вопросы.
— Когда вы кончили работы, продолжалъ баронъ:— управитель замка предложилъ вамъ остаться въ немъ еще на нсколько дней, и помочь ему въ поврк книгъ по имнію.
— Это тоже справедливо.,
— Вы, конечно, знаете, сказалъ де-Ларошгю съ чрезвычайно-важнымъ видомъ: — что этотъ замокъ принадлежитъ мадмуазель Эрнестин де-Бомениль, богатйшей наслдниц во всей Франціи.
— Да, мн сказывали объ этомъ… но позвольте, наконецъ, спросить васъ, съ какой цлью вы длаете вс эти вопросы?
— Сейчасъ все узнаете… сдлайте милость, посмотрите прежде на этотъ актъ.
И, говоря это, баронъ вынулъ изъ бюро листъ гербовой бумаги, кругомъ исписанный, и отдалъ его Оливье.
Между-тимъ, какъ молодой человкъ, еще. боле изумленный, пробгалъ глазами бумагу, мосьё де-Ларошгю продолжалъ:
— Изъ этого акта вы увидите, что фамильными совтомъ, собраннымъ по кончин покойной графини де-Бомениль, я сдланъ опекуномъ и, попечителемъ мадмуазель де-Бомениль.
— Все это такъ, отвчалъ Оливье, отдавая барону бумагу:— но я, право, не могу себ представить ничего, что бы могло здсь относиться, лично ко мн.
— Позвольте, любезнйшій мосьё Рэмонъ… я сначала хотлъ представить вамъ ясныя… положительныя… законныя доказательства моего права во всемъ, что касается до мадмуазель де-Бомениль за тмъ, чтобъ то, что я буду имть честь сообщить вамъ, имло въ вашихъ глазахъ силу очевидную… неопровержимую… непремнную…
Монотонная рчь барона, размренная, какъ движеніе маятника, уже начинала выводить молодаго человка изъ терпнія, тмъ боле, что онъ не могъ понять, къ чему вели вс эти прелюдіи, и Оливье такъ странно смотрлъ на де-Ларошгю, что будущій депутатъ подумалъ:
— Странно… какъ-будто я говорю съ нимъ по-арабски… при имени Эрнестины онъ не поведетъ и бровью… какъ-будто и не знаетъ ея. Что это значитъ? Непонятный маркизъ не даромъ предупреждалъ меня, что я не долженъ ничему удивляться… непонятнo… странно… необъяснимо…
— Могу ли же, наконецъ, я узнать, сказалъ Оливье съ живостію:— какое отношеніе иметъ ко мн то, что вы опекунъ мадмуазель де-Бомениль?
— Надо прибгнуть ко лжи, подумалъ баронъ: — можетъ-быть, она поможетъ…
И онъ сказалъ:
— Итакъ, сударь, вы пробыли довольно-долго въ замк моей питомицы…
— Да, я уже говорилъ вамъ объ. этомъ, отвчалъ Оливье, съ трудомъ удерживая свое терпніе…
— Вы, вроятно, не знаете, что мадмуазель де-Бомениль была тоже въ замк въ одно время съ вами…
— Мадмуазель де-Бомениль?..
— Да, отвчалъ де-Ларошгю, подумавъ, что солгалъ съ истинно-дипломатическимъ искусствомъ: — да, мадмуазель де-Бомениль была въ своемъ помсть въ одно время съ вами…
— Но я слышалъ, возразилъ Оливье: — что въ это время мадмуазель де-Бомениль была за границей, притомъ же, я никого не видалъ въ замк.
— Это меня не удивляетъ, отвчалъ баронъ, стараясь сдлать лукавую мину.— Это было вотъ какъ: мадмулзель де-Бомениль, возвратясь изъ-за границы черезъ нсколько времени по смерти своей матери, дйствительно пожелала провести первые дни траура въ своемъ замк, и какъ ей хотлось пожить въ совершенномъ уединеніи, то она приказала хранить въ тайн ея пребываніе въ замк.
— Въ такомъ случа, не мудрено, если я не зналъ объ этомъ ничего, тмъ боле, что жилъ въ дом управителя, довольно далеко отъ замка, который вс почитали пустымъ. Но, еще разъ, позвольте спросить васъ, къ чему ведутъ вс ваши разспросы?
— Сдлайте одолженіе, вооружитесь терпніемъ еще на нсколько секундъ и выслушайте меня съ самымъ-полнымъ вниманіемъ, потому-что, повторяю вамъ, все это касается васъ въ высочайшей степени, все это иметъ для васъ особенную… необыкновенную… чрезвычайную важность.
— Этотъ баронъ престо хочетъ уморить меня своими удвоенными и утроенными эпитетами… подумалъ Оливье:— что онъ хочетъ сказать? Что общаго между мною и мадмуазель де-Бомениль?
Между-тмъ, де-Ларогшю продолжалъ:
— Подрядчики для котораго вы работали, не скрылъ отъ управителя замкa, что вы работой своей помогали вашему дядюшк, котораго окружали истинно-сыновней попечительностью.
— Э, пoлнoтe, сударь, быстро перебилъ Оливье:— тутъ нтъ ничего необыкновеннаго, сдлайте одолженіе, поскорй объясните мн за чмъ вы пригласили меня сюда?
— Дло вотъ въ чемъ, воскликнулъ съ торжественностью баронъ: — управитель замка разсказалъ мадмуазель де-Бомениль о вашемъ великодушіи.
— Такъ что жь, сударь? перебилъ молодой человкъ, почти выходя изъ терпнія:— къ чему же это все ведетъ…
— А вотъ къ чему….я хочу сказать вамъ, что мадмуазель де-Бомениль двушка, предобраго сердца, благороднйшаго характера, и потому чувствительна ко всякому великодушному поступку. Такимъ-образомъ, когда она узнала о вашей преданности къ больному дяд, она пожелала васъ видть…
— Меня видть?… спросилъ Оливье съ совершенной недоврчивостью.
— Да, мосьё Рэмонъ, моя питомица пожелала васъ видть, но такъ, чтобъ не быть замченною вами… Скажу боле: она хотла слышать ваши разговоры съ управителемъ и съ подрядчикомъ, и потому тайно присутствовала при вашихъ бесдахъ съ ними. Изъ нихъ она узнала прямоту вашего характера, возвышенность вашихъ чувствованій и благородство вашего сердца… Точно также она поражена была и вашими наружными достоинствами… и…
— Мосьё де-Ларошгю, быстро перебилъ Оливье, покраснвъ:— мн грустно думать, что человкъ вашихъ лтъ, человкъ почтенный, можетъ забавляться выдумкою пустяковъ, и однакожь я не могу поврить, чтобъ вы говорили. все это серьёзно…
— Я имлъ честь, возразилъ баронъ:— показывать вамъ законный актъ, которымъ я уполномоченъ быть опекуномъ мадмуазель де-Бомениль, именно затмъ, чтобъ вы дали полную вру моимъ словамъ. Я предупреждалъ васъ, что то, о чемъ я долженъ говорить вамъ, можетъ показаться для васъ не совсмъ обыкновеннымъ… страннымъ… чрезвычайнымъ… Притомъ же, я надюсь, вы не думаете, чтобъ человкъ моихъ лтъ и моего званія, словомъ, человкъ, имющій нкоторое значеніе въ свт, могъ шутить священными обязанностями, которыя ему вврены, и еще боле — смяться надъ такимъ достойнымъ молодымъ человкомъ, какъ… вы…
— Да, вы правы, сказалъ Оливье:— сознаюсь, я виноватъ въ томъ, что дйствительно подозрвалъ будто вы способны мистифировать…. но все-таки…
— Пoзвoльтe, перебилъ де-Ларошгю:— ради Бога не забывайте, что вы должны, узнать вещь необыкновенную… Продолжаю… Мадмуазель Эрнестин де-Боменнль.— шестнадцать лтъ… она — богатйшая наслдница во всей Франціи. Стало-быть, прибавилъ баронъ, значительно взглянувъ на Оливье:— она, не, иметъ нужды безпокоиться о богатств того, кого изберетъ своимъ супругомъ… Говоря откровенно, она хочетъ выйдти за-мужъ за человка, который ей правится и можетъ составить ея счастіе въ будущемъ. Мадмуазель де-Бомениль даже, не требуетъ, чтобы тотъ, котораго она изберетъ себ въ мужья, имлъ знатное имя и занималъ важное мсто въ обществъ… она желаетъ только, чтобъ его имя и его значеніе въ обществ были почтенны и уважаемы.. Теперь понимаете ли вы меня, мосьё Рэмонъ.
— Признаюсь, отвчалъ Оливье:— я слушалъ васъ съ величайшимъ вниманіемъ… понялъ, что мадмуазель де-Бомениль желаетъ выйдти замужъ по влеченію сердца, не заботясь ни о ранг, ни о богатств своего мужа, и полагаю, что она поступаетъ въ этомъ отношеніи совершенно благоразумно… Но не понимаю зачмъ вы разсказываете все это мн, который не видалъ никогда мадмуазель де-Бомениль, и, вроятно, никогда ея не увидитъ.
— Я говорю вамъ это, возразилъ баронъ: — потому-что мадмуазель де-Бомениль уврена въ томъ, что, вы соединяете въ себ вс т прекрасныя качества, которыя она желала бы наидти въ своемъ муж… Я тщательно освдомлялся о васъ, и долженъ сказать, что вс подробности, которыя мн сообщены о вашемъ благородномъ характер, о вашей жизни… заставляютъ уважать васъ, какъ достойнйшаго молодаго человка… На этомъ основаніи, какъ опекунъ и попечитель мадмуазель де-Бомениль, я имю законное право и вмст съ тмъ порученіе отъ нея самой предложить вамъ ея руку…
Баронъ могъ бы говорить еще долго, долго, и Оливье все-таки не прервалъ бы его: совершенно-пораженный тмъ, что услышалъ, молодой человкъ долго не могъ выйдти изъ смущенія… Онъ не хотлъ врить, чтобъ баронъ де-Ларошгю могъ мистифировать его, потому-что баронъ, не смотря на свою забавную страсти къ ораторству, своею наружностью внушалъ уваженіе, пріемы, обхожденіе и разговоръ, все это показывало въ немъ человка хорошаго тона. Съ другой стороны, какъ бы ни было велико самолюбіе-того, которому вдругъ длали подобное предложеніе, все-таки трудно было поврить, а Оливье вовсе не имлъ этого недостатка, и потому никакъ не могъ убдить себя, въ томъ, что богатйшая наслдница во всей Франціи могла вдругъ влюбиться въ него.
Посл нсколькихъ минутъ молчанія, молодой человкъ наконецъ сказалъ:
— Извините, баронъ, мое изумленіе и смущеніе… Признаюсь хотя вы и предупредил меня въ томъ, что я услышу отъ васъ нчто необыкновенное, но я все-таки не могъ предполагать чтобы…
— О, не оправдывайтесь, любезнйшій мосьё Рэмонъ, я понимаю ваше смущеніе… Мое предложеніе вамъ кажется странно… Вотъ потому-то я и долженъ еще сказать вамъ, что мадмуазель Де-Бомениль очень-хорошо знаетъ что вы не можете принять ея предложенія, не увидавъ и ни оцнивъ ее. Итакъ, если xoтитe, я сегодня же буду имть честь представить васъ моей питомиц… Мое единственное желаніе состоитъ въ томъ чтобъ и вы и моя питомица нашли другъ въ друг полное обезпеченіе своего счастія въ будущности.
Оливье не говорилъ ни слова.
— Ну, слава Богу, подумалъ баронъ: — наконецъ-то онъ понялъ… скоро и я узнаю отъ этого воплощеннаго дьявола — маркиза разгадку тайны, которая все боле и боле мн кажется запутанною, необъяснимою.
Во все время разговора Оливье съ барономъ, мадмуазель де-Бомениль, Эрминія и маркизъ слушали съ безмолвнымъ вниманіемъ.
Герцогиня поняла двоякую цль испытанія, которому мосьё де-Мэльфоръ находилъ нужнымъ подвергнуть Оливье, но Эрнестина, не смотря на полную увренность въ возвышенности чувства молодаго человка, невыразимо страдала, ожидая отвта, который онъ долженъ былъ сдлать на лестное предложеніе барона.
Увы! въ-самомъ-дл, искушеніе было слишкомъ-велико, слишкомъ-могущественно. Немногіе, очень-немногіе имли бы твердость устоять противъ него. Сколько есть такихъ молодыхъ людей, которые при подобномъ предложеніи съ жадностью ухватились бы за возможность обладать несметными сокровищами, и позабыли бъ вс клятвы и общанія, которыя въ порыв великодушія длали бдной, доврчивой двушк!
— О, Боже мой, какъ мн страшно, шептала Эрнестина,— можетъ-быть, отреченіе, котораго мы ожидаемъ отъ мосьё Оливье, свыше силъ человческихъ. О, зачмъ, зачмъ я согласилась на это испытаніе…
— Къ-чему этотъ страхъ, дитя мое? возразилъ маркизъ: — думайте только о вашемъ будущемъ счастіи, объ уваженіи, которое вы будете питать къ Оливье, когда онъ съ твердостью выдержитъ испытаніе!.. Но, тише… слушайте, что онъ скажетъ…
По какому-то невольному чувству, Эрнестина бросалась въ, объятія Эрминіи, и такимъ-образомъ он об со страхомъ и надеждою ожидали отвта Оливье.
Молодой человкъ уже не сомнвался, что какъ ни было невроятно предложеніе барона, оно все-таки было серьёзно… Однакожъ, онъ никакъ не ршался приписать эту честь своимъ личнымъ достоинствамъ, и видлъ въ этомъ предложеніи одну только прихоть романической двушки, какъ говорятъ, весьма-свойственную тмъ, которыхъ несметное богатство ставитъ въ положеніе совершенно-исключительное, эксцентрическое…
— Мосьё де-Ларошгю, наконецъ сказалъ Оливье съ торжественностью:— какъ ни невроятно, почти невозможно предложеніе, которое вы мн длаете, но я врю истин вашихъ словъ, хотя и не могу ничмъ объяснить себ…
— Врьте мн, врьте искренности моей… этого только я и прошу отъ васъ.,…
— Да, я врю, и не стараюсь проникнуть необъяснимыхъ причинъ, которыя побудили мадмуазель де-Бомениль думать обо мн…
— Извините, мосьё Рэмонъ, я, кажется, имлъ честь высказать вамъ эти причины.
— Да, баронъ, вы мн высказали ихъ, но он вовсе не кажутся для меня основательными…. Говорю вамъ это не изъ смшной, ложной скромности… нтъ! врьте искренности словъ моихъ… Да! причины, высказанныя вами, баронъ, мн вовсе не кажутся основательными, впрочемъ, я не имю права взвшивать ихъ, потому-что… мн невозможно… тысяча непредвиднныхъ обстоятельствъ препятствуютъ мн принять предложеніе мадмуазель де-Бомениль… притомъ же и я самъ…
— Позвольте… перебилъ баронъ съ такой торжественностью, что Оливье изумился: — даю вамъ честное слово, что отъ васъ — понимаете ли… отъ однихъ васъ зависитъ все… дайте только ваше согласіе жениться на мадмуазель де-Бомениль, и мене нежели черезъ часъ, я представлю васъ ей… Надюсь, что теперь вы не можете имть ни малйшаго сомннія въ искренности моего предложенія…
— Я врю вамъ… я хотлъ только сказать вамъ, что, съ своей стороны, я не могу принять предложенія, которое вы мн длаете…
Мосьё де-Ларошгю, въ свою очередь, пришелъ въ совершенное остолбенніе.
— Какъ сударь, воскликнулъ онъ:— вы отказываете… О, нтъ, не можетъ быть… вроятно, я худо понялъ вашъ отвтъ… Это невозможно… вы врно не такъ слпы, чтобы не видть, какія огромныя выгоды представляетъ вамъ подобный бракъ…
— Позвольте, баронъ, я выскажу пряме мой отвтъ… Я положительно отказываюсь отъ предлагаемаго брака, хотя совершенно сознаю, въ какой степени лестно для меня милостивое вниманіе мадмуазель де-Бомениль.,
— Какъ? отказать… богатйшей наслдниц во всей Франціи! вскричалъ баронъ совершенно разстроенный:— съ такимъ хладнокровіемъ принять столь лестное предложеніе!..
— Извините, баронъ, съ живостью возразилъ Оливье: — я уже сказалъ вамъ, въ какой мр я считаю за честь себ предложеніе мадмуазель де-Бомениль… и мн досадно, больно, что вы принимаете мой отказъ съ такой невыгодной стороны для вашей питомицы, тмъ боле, что я даже не имю чести знать ее…
— Но, повторяю еще разъ, если вы желаете, я сейчасъ представлю васъ ей…
— Это безполезно… Я не сомнваюсь въ достоинствахъ мадмуазель де-Бомениль, но… скажу вамъ откровенно… я уже далъ слово…
— Вы дали слово?..
— Да, баронъ, я скоро женюсь на одной молодой двушк, которую столько же люблю, сколько и уважаю,
— Вы женитесь! вскричалъ де-Ларошгю, совершенно потерявшись.
— Да, баронъ… надюсь, что теперь я достаточно объяснилъ причину моего oткaзa, и эта пpичинa, очевидно, нисколько не оскорбительна для мадмуазель де-Бомениль.
— Чортъ возьми, подумалъ де-Ларошгю:— вдь если эта свадьба не сладится, мн не бывать депутатомъ. Проклятый маркизъ! Къ-чему же онъ просилъ моего согласія?.. Разв онъ не зналъ, что этотъ сумасшедшій молодой человкъ откажется отъ такого баснословнаго предложенія? Странно! Еще сегодня утромъ Эрнестина ста разъ повторяла мн, что ршительно не выйдетъ ни за кого, кром этого сумасброда… Маркизъ не даромъ сказалъ, что это загадка, но вдь ко всякій загадк есть ключъ, а къ этой я что-то не вижу.
Какъ бы то ни было, баронъ, однакожь, не хотлъ вовсе отказываться отъ надежды получить мсто въ палат депутатовъ, и сказалъ:
— Послушайте, любезнйшій мосьё Рэмонъ, подумайте хорошенько о моемъ предложеніи. Вы говорите, что дали слово… прекрасно!.. вы любите какую-то молодую двушку… превосходно!.. Вдь, благодаря Бога, вы все еще человкъ свободный… Не забудьте, что есть такія жертвы, которыя человкъ долженъ часто приносить во благо своей будущности… Судите сами… боле трехъ мильйоновъ годоваго дохода, и все земли… Да отъ этого невозможно отказаться — знаете ли что? эта самая двушка, которую вы любите, если только и она васъ любитъ, и любитъ въ-самомъ-дл, первая посовтуетъ, вамъ пожертвовать вашей любовью для такого неожиданнаго богатства, разумется, если она не одержима бсомъ безграничнаго самолюбія… Подумайте… Три мильйоца годоваго дохода, и все въ земляхъ, любезнйшій мосьё Рэмонъ… Понимаете ли, все въ земляхъ…
— Я уже сказалъ, вамъ, баронъ, возразилъ Оливье:— что я далъ слово… и мн больно, прибавилъ онъ съ строгостью:— что вы могли считать меня способнымъ на такой низкій, неблагородный поступокъ…
— Напротивъ, любезнйшій мосьё Рэмонъ, я считаю васъ прекраснйшимъ человкомъ… яо…
— Довольно, баронъ, сказалъ Оливье, вставая:— прошу васъ передать мадмуазели де-Бомениль нашъ разговоръ, объясните ей причины, которыя побуждаютъ меня дйствовать такъ, а не иначе, и я увренъ впередъ, что заслужу уваженіе вашей питомицы…
— Да полноте, мосьё Ремонъ… вы слишкомъ его заслуживаете… Такое безкорыстіе — единственно, удивительно, въ, высшей степени благородно.
— Такое безкорыстіе очень-просто, съ скромностію отвчалъ Оливье,— я люблю и любимъ… Въ союз съ двушкой, которую я люблю, я предвижу все счастіе своей жизни.
Съ этими словами Оливье поклонился барону и, хотлъ выйдти…
— Позвольте, позвольте, любезнйшій мосьё Рэмонъ, вскричалъ де-Ларошгіо: — возьмите хоть нсколько дней на размышленіе… Не уступайте первому влеченію… Посудите сами — вдь три мильйона дохода.
— Извините, баронъ, я уже слышалъ это… быстро перебилъ Оливье, и снова хотлъ уйдти.
— Ахъ, Боже мой! вскричалъ де-Ларошгю въ отчаяніи:— какой вы горячій молодой человкъ… Умоляю васъ, подумайте о томъ, что вашъ отказъ огорчитъ мою питомицу… она будетъ несчастна… она будетъ въ отчаяніи отъ вашего отказа… можетъ-быть, умретъ отъ этого.
— Позвольте жь и мн, возразилъ Оливье: — въ свою очередь замтить вамъ, въ какое тягостное положеніе вы ставите меня… Я уже сказалъ и нсколько разъ повторилъ вамъ, что я скоро женюсь…
При этихъ словахъ, Оливье въ послдній разъ поклонился барону и, подойдя къ двери, прибавилъ:
— Мн пріятно было бы, баронъ, окончить, наше свиданіе иначе, нежели я это длаю теперь… Поэтому, прошу васъ извинить мою неучтивость, которая происходитъ единственно отъ вашей настойчивости… Ваша настойчивость ставитъ меня въ положеніе крайне непріятное… и… боюсь сказать, чрезвычайно смшное… Съ этими словами Оливье вышелъ, несмотря на то, чти баронъ умолялъ его остаться…
Мосьё де-Ларошгю, увидавъ, что такимъ-образомъ надежды его на депутатство рушатся, въ страшной досад и въ совершенномъ отчаяніи вбжалъ въ гостиную, въ которой сидли дв молодыя двушки и горбунъ, и вскричалъ:
— Послушайте, маркизъ, да объясните ли вы мн наконецъ, что все это значитъ? Надъ кмъ вы думаете здсь смяться… Вашъ мосьё Оливье говоритъ, что отъ роду и въ глаза не видалъ, мадмуазель де-Бомениль и ршительно отказывается отъ ея руки, а вы вотъ увряете, что онъ и Эрнестина по уши влюблены другъ въ друга…

XII.

Мосьё да-Ларошгю, входя или, лучше сказать, вбгая въ комнату, въ которой ожидали его маркизъ и объ двушки, предполагалъ найдти ихъ въ совершенномъ отчаяніи. Вышло напротивъ..
Въ ту минуту, какъ баронъ вошелъ Эрнестина въ порыв радости бросилась въ объятія Эрминіи…
— Онъ отказалъ! восклицала она голосомъ, въ которомъ выражалось блаженство ея души.
— Я такъ и думала, другъ мой, что мосьё Оливье не можетъ обмануть нашихъ надеждъ, прибавила герцогиня.
— А я, сказалъ въ свою очередь горбунъ, довольный счастіемъ Эрнестины:— разв я не предсказывалъ вамъ, что онъ откажетъ…
— Въ такомъ случа, воскликнулъ де-Ларошгю: — зачмъ же вы требовали моего согласія… зачмъ же умоляли меня сдлать мосьё Оливье это предложеніе, если знали напередъ, что я получу отказъ?
При этихъ словахъ барона, Эрнестина подошла къ нему.
— О, благодарю васъ, сказала она трогательнымъ голосомъ.— Вамъ одолжена я счастіемъ всей своей жизни… и вчно… вчно буду благодарна вамъ, клянусь въ томъ…
— Послушайте, вскричалъ баронъ:— да вы разв не слыхали?.. Онъ отказалъ, понимаете ли, отказалъ…
— О, да! онъ отказалъ, повторила Эрнестина въ восторгъ:— это благородный отказъ благороднйшаго сердца.
— Ршительно они съ ума сошли, сказалъ де-Ларошгю, пожавъ плечами.
Потомъ онъ наклонился къ уху своей питомицы и закричалъ:
— Вашъ мосьё Оливье, женится, слышите ли вы? Онъ не хочетъ о васъ и думать… Онъ скоро женится, слышите ли, понимаете ли вы меня?
— И, благодаря Бога, отвчала Эрнестина:— теперь его женитьба уже не иметъ боле никакихъ препятствій… Да, мосьё де-Ларошгю, вамъ обязана я счастіемъ своей жизни… и еще благодарю васъ… Я никогда не забуду того, что вы сдлали для меня въ этомъ случа…
Бдный мосьё де-Ларошгю ршительно сходилъ съ ума. Къ-счастію, горбунъ подосплъ къ нему на помощь и сказалъ:
— Я общалъ вамъ, любезный баронъ, показать ключъ къ этой загадк…
— И давно бы пора его дать мн, отвчалъ де-Ларошгю: — право, иначе я скоро сойду съума… въ ушахъ у меня трещитъ… голова, кажется, готова развалиться на части… Я ршительно одурлъ…
— Такъ слушайте же, перебилъ горбунъ:— сегодня утромъ ваша питомица объявила вамъ, что хочетъ выйдти замужъ за мосьё Оливье Рэмона и что видитъ въ этомъ союз счастіе всей своей будущности.
— Ужь не хотители вы, маркизъ, возобновить!.. вскричалъ въ бшенств де-Ларошгю.
— Позвольте же, баронъ, имйте хоть немножко терпнія. Вотъ видите ли… Я потомъ сказалъ вамъ, что все, что вы знаете хорошаго о достоинствахъ мосьё Оливье, ршительно ничего не значитъ въ сравненіи съ тмъ, что вы, вроятно, узнаете въ-послдстиіи.
— Да, но что жь я узналъ?
— Какъ что? Да разв ничего не значитъ этотъ безкорыстный отказъ, который вы сами находите достойнымъ удивленія. Подумайте-ка… Не принять руки богатйшей наслдницы во всей Франціи, чтобъ сдержать слово, данное бдной двушк…
— Ну, да, Боже мой, это удивительно и въ высшей степени благородно… Впрочемъ, и это уже знаю… но, ради Бога, право, я сейчасъ же ршительно сойду съ ума, если вы не объясните мн, отъ-чего вы приходите въ такой восторгъ отъ этого отказа, тогда-какъ, по моему мннію, онъ долженъ былъ привести васъ въ отчаяніе… вдь вы хотите же, наконецъ, женить мосьё Оливье на Эрнестинъ?..
— Ну, да…
— А онъ вовсе не хочетъ взять ее за себя.и женится на другой.
— Эхъ, баронъ, сказалъ горбунъ улыбаясь: — да это-то именно насъ такъ и радуетъ.
— Этого-то только мы и желали, прибавила мадмуазель де-Бомениль.
— А! васъ радуетъ то, что Оливье хочетъ жениться на другой! вскричалъ баронъ, совершенно потерявшись.
— Именно, возразилъ маркизъ: — потому-что эта другая-то и есть… она…
— Она? Да кто жь она?
— Ваша питомица.
— Что? моя питомица и есть эта другая?
— Ну, да! эта другая — я, отвчала мадмуазель де-Бомениль, торжествуя.
— Да вы поймите, баронъ, сказалъ горбунъ: — вамъ говорятъ, что другая-то и есть она… ваша питомица…
— Это и есть Эрнестина, прибавила Эрминія.
— Кажется, очень-нетрудно понять, воскликнулъ де-Мэльфоръ: — совершенно-ясно…
Это объясненіе еще боле запутало несчастнаго барона, который бросалъ вокругъ себя блуждающіе взоры.
Наконецъ, онъ ршительно закрылъ глаза и сказалъ маркизу умоляющимъ голосомъ:
— Вы безжалостны, мосьё де-Мэльфоръ… Моя голова не слабе другихъ, но, сознаюсь, она болй не въ-состояніи выдерживать всю эту галиматью… Вы общаете мн объяснить вашу докучливую загадку, и что жь — разгадка еще боле нeпoпятна, чмъ самая загадка.
— Успокойтесь, успокойтесь, любезный баронъ, и выслушайте меня до конца.,
— Да помилуйте, ради Бога, вотъ уже цлую четверть часа я слушаю васъ и все мене и мене понимаю.
— Подождите, сейчасъ все объяснится. — Посмотримъ: Вотъ видите ли: въ-слдствіе нкоторыхъ обстоятельствъ, о которыхъ вы узнаете позже, ваша питомица встртилась съ мосьё Оливье. Она тогда выдала себя за бдную сироту… Понимаете ли?..
— Понимаю, понимаю. Что жь дальше?
Въ-слдствіе другихъ обстоятельствъ, о которыхъ вы тоже со временемъ узнаете, Эрнестина и Оливье полюбили другъ друга. Молодой человкъ полюбилъ ее, какъ сироту, безъ имени, безъ состоянія…. По своему великодушному, сострадательному характеру, онъ хотлъ облегчить несчастную судьбу Эрнестины и предложилъ ей свою руку. Не правда ли, это предложеніе съ его стороны было очень-великодушно?
— Наконецъ-то,! воскликнулъ баронъ, торжествуя и выпрямившись во всю вышину своего роста.— Понимаю, понимаю: Эрнестина и та другая, не что иное, какъ одно и тоже…
— Ну, да, отвчалъ горбунъ.
— И тогда-то, продолжалъ де-Ларошгю, отирая потъ, струившійся по его лицу: — вы вздумали испытать, искренно ли Оливье любитъ эту другую? будетъ ли онъ въ состояніи принести для нея въ жертву женитьбу на богатйшей наслдниц во всей Франціи.
— Именно, баронъ.
— Такъ вотъ происхожденіе басни, въ которой мадмуазель де-Бомениль вдругъ влюбилась въ бднаго Оливье въ то время, какъ онъ прізжалъ въ ея замокъ.
— Вдь надо же было придумать какую-нибудь причину, на основаніи которой можно бы сдлать мосьё Оливье предложеніе мадмуазель де-Бомениль. И вы, баронъ, сказать правду, превосходно исполнили наше порученіе. Ну, что, согласитесь, не, правду ли я говорилъ, что Оливье въ полномъ смысл прекрасный, благородный молодой человкъ.
— О, да, маркизъ, вскричалъ де-Ларошгю:— а знаете ли, говоря откровенно, сначала я находилъ этотъ бракъ вовсе неприличнымъ для моей питомицы, по теперь во всеуслышаніе объявляю… торжественно говорю… ршительно утверждаю, что посл того, что я узналъ и видлъ собственными своими глазами, я не пожелалъ бы мадмуазель де-Бомениль достойнйшаго мужа, еслибъ даже она была моя собственная дочь… Да, маркизъ, я сказалъ бы ей: выходите за мосьё Рэмона, вы не можете сдлать лучшаго выбора…
— О, я никогда не забуду этихъ словъ, мосьё де-Ларошгю! воскликнула Эрнестина.
— Но это еще не все, любезный баронъ, сказалъ горбунъ, улыбаясь.
— Какъ, не все? перебилъ де-Ларошгю съ безпокойствомъ, предполагая, что ему хотятъ задать новую загадку.— Что жь еще?
— Это испытаніе иметъ двоякую цль…
— Двоякую… Какъ-такъ?
— Дло вотъ въ чемъ… мосьё Оливье чрезвычайно гордъ и деликатенъ… мы боялись, чтобъ онъ, узнавъ вдругъ, что бдная сиротка не кто иная, какъ мадмуазель: де-Бомениль, не отказался отъ своего слова, не желая показаться корыстолюбивымъ.
— Да, это правда, отвчалъ баронъ.— Но что жь? вдь это неудобство, которое могло бы выйдти изъ его чрезмрно-благородной деликатности, все-таки существуетъ.
— Нтъ, любезнйшій баронъ, возразилъ де-Мэльфоръ: — теперь она не существуетъ.
— Отъ-чего же нтъ?
— Очень-просто, сказала Эрнестина:— вдь мосьё Оливье отказался отъ руки мадмуазель де-Бомениль, богатой наслдницы…
— Ну, да, но что жь изъ этого слдуетъ? Я еще не вижу тутъ ничего…
— Позвольте, продолжала молодая двушка:— когда мосьё Оливье узнаетъ, кто я въ-самомъ-дл, тогда онъ не будетъ уже спасаться, что его подозрваютъ въ корыстолюбіи, потому-что онъ отказался отъ моей руки, какъ руки мадмуазель де Боменилъ…
— То-есть, онъ отказался отъ трехъ мильйоновъ годоваго дохода, перебилъ де-Ларошгю.— Да, это правда… Мысль дйствительно превосходная… Въ-самомъ-дл, теперь мосьё Оливье, хоть бы онъ былъ еще въ тысячу разъ скрупулёзне, уже не можетъ устоять противъ этой дилеммы… Такъ, такъ… Теперь стоитъ только ему сказать: вы отказались жениться на трехъ мильйонахъ годоваго дохода, стало-быть, ваша благородная гордость нисколько не можетъ пострадать отъ подозрній…
— Не правда ли? сказала Эрнестина?— мосьё Оливье, при всей своей деликатности, не можетъ ничего сказать противъ этого доказательства.
— Да, да, совершенно-справедливо… но, наконецъ, вдь рано или поздно, а надо же будетъ открыть ему эту тайну.
— Разумется, отвчалъ маркизъ: — и я беру на себя эту коммиссію… У меня уже есть въ голов планъ, о которомъ мы, баронъ, поговоримъ съ вами вдвоемъ, потому-что тутъдло касается и нкоторыхъ чисто-матеріальныхъ обстоятельствъ… Молодыя двушки въ нихъ ровно ничего не понимаютъ. Не правда ли, дитя мое? прибавилъ горбунъ, съ улыбкой обратясь къ Эрнестини.
— О, конечно, ничего, отвчала мадмуазель де-Бомениль.— Я напередъ соглашаюсь на все, что вы, мосьё де-Мэльфоръ, и мой опекунъ вздумаете сдлать.
— Надюсь, любезный баронъ, сказалъ горбунъ:— что мн не нужно просить васъ хранить все это въ тайн до-тхъ-поръ, пока брачный контрактъ не будетъ подписанъ… а это мы сдлаемъ посл-завтра… Что, Эpнecтинa, вамъ кажется этотъ срокъ долгимъ?
— Ахъ, мосьё дe-Meльфopъ, отвчала молодая двушка и улыбаясь и красня:— вы угадываете мой отвтъ. Потомъ она съ живостію прибавала:— я надюсь, что кром этого контракта будетъ и другой, не правда ли, Эрминія?
— Разумется, иначе не можетъ и быть,— отвчала герцогиня: — я уврена, что и мосьё де-Мэльфоръ однхъ мыслей со мною.
— Конечно, замтилъ горбунъ, улыбаясь: — но позвольте спросить, кто же возьметъ на себя эту довольно-трудную коммиссію?
— Все-таки вы же, мосьё де-Мэльфоръ, отвчала Эрнестина: — вы такъ добры.
— И притомъ же, прибавила Эрминія: — вы уже доказали вамъ, что для васъ нтъ ничего невозможнаго.
— О! что касается до этого, возразилъ маркизъ въ волненіи:— то, когда я вспомню о сцен, которая разъигралась сегодня утромъ у васъ, дитя мое, я сознаюсь, что тутъ вы побдили то, что было невозможно, а не я…
Мосьё де-Ларошгю, услыхавъ эти слова, посмотрлъ. на Эрминію, которой онъ до-сихъ-поръ почти не замчалъ, и сказалъ:
— Извините меня, сударыня… право, все происшедшее здсь такъ разстроило меня, что я не замтилъ…
— Представляю вамъ, мосьё де-Ларошгю, моего лучшаго друга, или, лучше сказать, мою сестру, сказала Эрнестина, подводя къ барону Эрминію.
— Если я не ошибаюсь, сказалъ баронъ:— я имю честь видть мадмуазель Эрминію-музыкантшу…
— Любезный баронъ, перебилъ горбунъ: — вы еще узнаете о мадмуазель Эрминіи кое-что не совсмъ-обыкновенное.
— Что жь это такое? спросилъ де-Ларошгю.
— А вотъ, я объясню вамъ нкоторыя обстоятельства, о которыхъ мн можно будетъ разсказать вамъ… Теперь, покамстъ, вамъ достаточно будетъ знать, что, ваша питомица нашла себ столь же благородную подругу, какъ и великодушнаго мужа.
— О, да, мосьё де-Мэльфоръ совершенно правъ, сказала мадмуазель де-Бомениль, сжимая въ своихъ объятіяхъ герцогиню.— Да, я узнала всю прелесть жизни… любовь и дружбу вдругъ… въ одинъ день — на скромной вечеринк мадамъ Эрбо.
— Что такое? Скромная вечеринка, мадамъ Эрбо? это что значитъ? спросилъ баронъ, сдлавъ пребольшіе глаза.
— Полноте, дитя мое, сказалъ де-Мэльфоръ, обращаясь къ Эрнестин: — надо быть великодушной и пощадить бднаго барона отъ новыхъ загадокъ…
— Да, да, ради Бога, вскричалъ баронъ: — объявляю напередъ что ршительно неспособенъ ничего отгадывать… Въ моей голов сегодня весь мозгъ какъ-будто перевернулся… шумъ такой, что страшно, точно какъ-будто я только-что спустился на землю на воздушномъ шар.
— Успокойтесь, любезнйшій мосьё де-Ларошгю, перебилъ, улыбаясь, горбунъ:— я все разскажу вамъ, и постараюсь не разстроивать вашей головы… боле не подвергну испытанію ваше воображеніе…
— Ну, мы васъ оставляемъ, сказала Эрнестина: — только я должна предупредить васъ, мосьё де-Ларошгю, что мы съ Эрминіей составили заговоръ…
— Заговоръ? вотъ какъ! Въ чемъ же состоитъ вашъ заговоръ?
— А вотъ, видители: такъ-какъ я, оставшись здсь одна, непремнно сошла бы съ ума отъ радости, то я и уговорила Эрминію остаться у меню до завтра. Мы будемъ обдать вдвоемъ… то-то намъ будетъ весело.
— И какъ это кстати, замтилъ де-Ларошгю:— а мы съ баронессой, сегодня не обдаемъ дома. Такъ до свиданія… Желаю вамъ хорошенько повеселиться.
— До свиданія же, дти мои, сказалъ горбунъ: — до завтрака теперь мы потолкуемъ о нкоторыхъ обстоятельствахъ, исполненіе которыхъ, надюсь, будетъ пріятно и для васъ.
Молодыя двушки, оставивъ мосьё де-Ларошгю и маркиза, ушли въ комнату мадмуазель де-Бомениль. Он почти и не дотронулись до обда, такъ сердца ихъ были полны невинной радости… Посл обда, двушки отправились въ спальню Эрнестины, чтобъ тамъ наедин свободне предаться воспоминаніямъ любви и дружбы.
Ихъ веселая, бесда, къ-несчастію, скоро была прервана появленіемъ мадамъ Ленэ.
— Что вамъ нужно, милая Ленэ? спросила Эрнестина.
— У меня есть до васъ просьба.,
— Въ чемъ дло?
— Вы изволите знать, что баронъ и баронесса изволили ухать, и воротятся очень-поздно.
— Да, такъ что жь?
— Мадмуазель де Ларошгю, желая доставить намъ случай воспользоваться въ отсутствіи господъ ныншнимъ вечеромъ, наняла для всей прислуги три ложи въ Театр-Веселья, гд даютъ Маккавеевъ, пьесу, почерпнутую изъ священной исторіи.
— А, понимаю, вы тоже хотите посмотрть пьесу?
— Если только вы, мадмуазель, не изволите имть во мн нужды до-тхъ-поръ, пока не будете ложиться почивать…
— Не нужно, не нужно, ныншній вечеръ весь вашъ… возьмите также съ собой и Терезу.
— Но если вы, мадмуазель, безъ меня будете имть въ чемъ-нибудь нужду?…
— Нтъ я могу раздться и сама, когда буду ложиться спать… Да вотъ и Эрминія поможетъ мн… мы, будемъ прислуживать другъ другу. Ступайте же, милая Ленэ, веселитесь хорошенько.
— Покорно благодарю васъ, мадмуазель… впрочемъ, если бы случайно вамъ что-нибудь понадобилось, только позвоните… Мадмуазель де-Ларошгю приказала Пласид прислуживать вамъ, въ случа надобности.
— Хорошо, хорошо, милая Ленэ… я позову Пласиду… Ступайте съ Богомъ.
Гувернантка поклонилась и вышла.
Въ пустомъ, огромномъ отел де-Ларошгю въ эту минуту остались только наши дв молодыя героини, мадмуазель Елена и горничная Пласида, которой приказано было, въ случа надобности, явиться на зовъ мадмуазель де-Бомениль.

XIII.

Пробило десять часовъ.
Ночь была темная, бурная, сильный втеръ своими тоскливыми завываніями одинъ только нарушалъ глубокое безмолвіе,— царствовавшее въ отели де-Ларошгю, въ которой, какъ мы сказали, оставались только четыре женщины.
Наши дв героини долга говорили о своемъ прошедшемъ, столь грустномъ, и о своей будущности, которая такъ ясно улыбалась имъ.
Вдругъ Эрнестина замолчала. Она стала къ чему-то внимательно прислушиваться.
— Что съ вами? спросила Эрминія.— Ничего, мой другъ, отвчала мадмуазель де-Бомениль:.— ничего… я ошиблась.
— А что же?
— Мн послышалось, что будто кто-то вошелъ въ комнату мадамъ Ленэ.
— О! какая трусиха! воскликнула герцогиня улыбаясь.— Это втеръ….
Но при этихъ словахъ, герцогиня, въ свою очередь остановилась и тоже стала прислушиваться, обративъ голову къ двери, которая отдляла спальню Эрнестины отъ гостиной.
— Это что-то странно… Слышите, Эрнестина?
— Да, мн показалось, какъ-будто кто-то заперъ вншнюю дверь въ сосдней комнат… Не правда ли?
Герцогиня, не говоря ни слова, бросилась къ двери.
Дверь дйствительно была заперта.
— Боже мой! что. это значитъ? воскликнула Эрнестина въ страх:— вс люди ухали въ театръ… А! къ-счастію, Пласида, горничная мадмуазель де-Ларошгю, осталась дома… Пбзовемъ ее…
И Эрнестина, подойдя къ камину, судорожно схватилась за сонетку и нсколько разъ позвонила.
Въ эту минуту, Эрминія смутно вспомнила о томъ безпокойств, которое мосьё де-Мэльфорь изъявилъ ей на счетъ подлаго сообщничества Макрёза съ барономъ де-Равилемъ.
Но хотя молодая двушка чувствовала сильнйшій страхъ, однакожь она не хотла еще боле тревожить своей подруги, и сказала ей:
— Не бойтесь, душа моя, Пласида, вроятно, объяснитъ намъ, что насъ такъ удивило и испугало…
— Но она не идетъ, отвчала мадмуазель де-Бомениль:— а между-тмъ я уже три раза звонила такъ, что, думаю, во всемъ дом было слышно…
И она прибавила дрожащимъ отъ страха голосомъ и указывая на дверь, которая изъ ея спальни вела въ комнату гувернантки:
— Слышите ли, Эрминія? мн кажется, кто-то идетъ… сюда!… о, Боже мой!
Герцогиня съ сомнніемъ покачала головой. Мадмуазель де-Бомениль снова стала прислушиваться, и вдругъ вскричала въ страшномъ испуг:
— Ну, да, идутъ, разв вы не слышите? О, Боже мой? что намъ длать.
— Скорй запремся, съ живостью сказала Эрминія и бросилась къ двери.
Но едва молодая двушка успла схватиться за ручку дверей, дверь отворилась.
Мосьё де-Макрёзъ поспшно вошелъ въ спальню Эрнестины.
При вид его, герцогиня съ крикомъ отступила назадъ. Благочестивый молодой человкъ тоже вдругъ попятился назадъ, и, обернувшись къ дверямъ, въ которыхъ показалось другое лицо, съ бшенствомъ сказалъ: — Чортъ возьми! Она не одна! все потеряно!
Другое лицо былъ де-Равиль.
При вид Эрминіи, баронъ былъ, изумленъ и взбшенъ не мене своего сообщника.
— Музыкантша! вскричалъ онъ.
Эрминія и Эрнестина бросилась въ одинъ уголъ комнаты, и тамъ, прижавшись другъ къ другу, отъ ужаса не могли произнести ни слова…
Макрёзъ и де-Равиль, въ бшенств отъ непредвидннаго присутствія Эрминіи, которая, казалось, вовсе разрушала ихъ планы, въ-теченіе нсколькихъ минутъ стояли неподвижно и какъ-будто глазами совтовались, что имъ длать при такомъ неожиданномъ обстоятельств.
Двушки, не смотря на свой испугъ, услыхали восклицаніе Макрёза. Он поняли, что слова основателя общества, святаго Поликарпа ясно выражали досаду и бшенство на неожиданное препятствіе, нсколько затруднявшее исполненіе ихъ подлаго замысла.
Это возвратило нкоторую бодрость обимъ сестрамъ. Имъ даже показалось, что теперь, будучи вмст, он были столько же сильны, сколько были слабы, еслибъ случилось, имъ каждой отдльно попасть въ руки этихъ, двухъ негодяевъ.
Мадмуазель де-Бомениль была уврена, что присутствіе Эрминіи спасало ее отъ величайшей опасности.
— Видите, Эрминія, вскричала она трогательнымъ голосомъ, въ которомъ выражалась нжная признательность къ подруг: — видите, что небо посылаетъ васъ, какъ ангела хранителя Эрнестины… О, конечно, безъ васъ — я погибла бы…
— Ободритесь, моя милая, отвчала съ увренностью герцогиня: —посмотрите, какъ эти мерзавцы потерялись.
— Да, Эрминія, такой торжественный, такой отрадный для насъ день не долженъ окончиться бдствіемъ… о, я теперь слпо врую въ яркую звзду нашего счастія.
Эти слова, которыми двушки обмнялись между собою въ-полголоса, воодушевили ихъ, и Эрнестина съ твердостью сказала Макрёзу и гнусному сообщнику его:
— Не думайте устрашить насъ… нашъ первый испугъ уже прошелъ… Ваша дерзость внушаетъ намъ одно только презрніе къ вашей низости… Черезъ два часа, люди воротятся изъ театра… и тогда вы принуждены будете выйдти отсюда такъ же постыдно, какъ и вошли сюда.
— Правда, намъ прійдется еще нсколько времени терпть ваше присутствіе, замтила герцогиня съ гордостію:— но это не боле двухъ грустныхъ часовъ, которые мы проведемъ между презрніемъ и отвращеніемъ. Впрочемъ, мадмуазель де-Бомениль и я, мы об уже успли выдержать боле тяжкія испытанія…
— О, какъ это достойно васъ, мосьё де-Макрёзъ! воскликнула Эрнестина.— Внезапно войдти съ сообщникомъ къ молодой двушк, которую вы предполагали найдти одну-одинехоньку, безъ защиты, безъ помощи… Это длаетъ честь вашей храбрости… вы хотли, вроятно, отмстить мн за то, что мосьё де-Мэльфоръ, который очень-хорошо васъ знаетъ, осрамилъ васъ публично…
Макрёзъ и де-Равиль безмолвно слушали сарказмы двухъ двушекъ, мняясь отъ-времени-до-времени выразительными взглядами.
— Послушайте, Эрминія, сказала мадмуазель да-Бомениль, все боле и боле ободряясь: — я могу показаться вамъ чрезвычайно-странной, потому-что низкій поступокъ этихъ господъ мн кажется въ одно время такъ отвратителенъ и такъ забавенъ, что мн почти хочется смяться. А вамъ?
— Меня тоже все это начинаетъ смшить, отвчала герцогиня, улыбаясь.
— Какая жалкая храбрость! воскликнула Эрнестина, и залилась звонкимъ двическимъ смхомъ.
— Вотъ забавный родъ злодевъ! вмсто страха, они наводятъ смхъ, да это преуморительно!
И об двушки такъ громко, такъ весело засмялись, какъ-будто не видли передъ собой ни малйшей опасности.
Макрёзъ и де-Равиль, озадаченные неожиданнымъ присутствіемъ Эрминіи, еще боле потерялись, услыша звонкій, почти лихорадочный смхъ двушекъ.
Однакожь, два достойные друга скоро оправились отъ своего невольнаго смущенія.
Макрёзъ подошелъ къ де-Равилю, и шепнулъ ему что-то на ухо
Баронъ тотчасъ же бросился къ единственному окну, какое было въ комнат мадмуазель де-Бомениль, заперъ его внутренними ставнями, прикрпилъ къ крючьямъ дни заране приготовленныя цпи, и, соединивъ остальные концы ихъ, заперъ замкомъ.
Такимъ-образомъ, извнутри было невозможно отворить окна и просить помощи.
Бъдпщя сиротки находились вполн во власти де-Макрёза и деРавиля.
Дверь, выходившая въ сосдній залъ, была извн заперта Пласилой, горничной мадмуазель Елены де-Ларошгю, потому-что ханжа и ея горничная были сообщницами достойнаго питомца аббата Леду, но он не знали, что Эрнестина была не одна въ своей комнат.
Въ то время, какъ де-Равиль былъ занятъ окномъ, Макрёзъ, на лиц котораго выражались подлйшія чувства, подошелъ къ двумъ сироткамъ, скрестилъ на груди руки и сказалъ:
— Мой первый планъ уничтоженъ… присутствіе этой проклятой твари, прибавилъ онъ, указывая на герцогиню: — помшало мн. Но… я не скоро могу потеряться… и притомъ я тоже не одинъ… итакъ, вы об въ нашей власти. Намъ еще остается цлыхъ два часа… Я успю доказать вамъ, что я не изъ числа тхъ, надъ которыми можно долго… смяться.
Эти угрозы, голосъ и зврское выраженіе лица Макрёза, и невозможность, никого позвать на помощь, все это, кажется, должно было навести ужасъ на двухъ беззащитныхъ двушекъ, но если и самое трагическое обстоятельство однажды покажется комическимъ, то все, что, повидимому, должно было увеличивать ужасъ, увеличиваетъ только смхъ, который наконецъ длается совершенно-неудержимымъ.
Точно такой эффектъ, произвели угрозы де-Макрёза на нашихъ героинь. Притомъ же къ-несчастію, онъ, въ порыв своей злодйской тирады, вдругъ задлъ рукой за шляпу и сдвинулъ ее почти совершенно на затылокъ. Широкое лицо его отъ этого сдлалось тактъ забавно, что самому серьёзному человку трудно было бы удержаться отъ смха. Двушки замтили это и расхохотались больше прежняго.
Де-Равиль въ свою очередь тоже былъ для нихъ предметомъ смха.
Когда баронъ заперъ ставни и прикрпилъ цпи, онъ сталъ соединять концы ихъ, чтобъ привсить замокъ, во на близорукости долго не могъ продть замка въ кольца, и съ досады и отъ нетерпнія сдлалъ такую гримасу, что двушки, и безъ того ужо развеселившіяся, вдругъ такъ дружно, такъ громко захохотали, что оба негодяя совершенно смутились.
Однакожь, это изумленіе ихъ продолжалось недолго.
Въ бшенств, досадуя на неудачу, они бросились на двухъ сестеръ и схватили бдныхъ двушекъ за руки.
— Что жь? убить, что ли, надо васъ, чтобъ устрашить? вскричалъ Макрёзъ, и лицо его почти посинло отъ гнва, глаза налились кровью, у рта выступила пна.,
Онъ былъ страшенъ, но шляпа его, слишкомъ-наклоненная назадъ, придавала ему самый забавный видъ.
— Увы! сказала Эрнестина: — къ-несчастію, вы можете только уморить насъ… со смху.
И при этихъ словахъ, мадмуазель да-Бомениль залилась еще большимъ смхомъ, чмъ прежде:
Герцогиня усердно и отъ души вторила своей подруг.
Два мерзавца въ бшенств, уже готовы были употребить гнуснйшія насилія, какъ вдругъ дверь, запертая извн, отворилась.
Маркизъ де-Мэльфоръ и Жеральдъ де-Сантерръ вошли въ комнату…
Пусть же теперь читатель представитъ себ изумленіе нашихъ двухъ друзей.,
Блдные, устрашенные, они спшили спасти бдныхъ сиротокъ отъ угрожавшей имъ опасности, и что жь представилось имъ?
На лицахъ обихъ двушекъ выражались не испугъ, не страхъ, но смхъ, веселый, двическій смхъ… между-тмъ, какъ Макрёзъ и де-Равиль, съ глазами, налившимися кровью, стояли неподвижно, въ досад на неожиданную помощь.
Маркизъ приписалъ-было эту непонятную веселость двушекъ истерическому припадку, возбужденному ужасомъ, но Эрнестина тотчасъ же разуврила его, сказавъ:— вы удивляетесь, мосьё де-Мэльфоръ, нашему смху, въ-самомъ-дл, это очень-странно, но вообразите, что случилось — эти господа вошли сюда съ помощью поддльнаго ключа…
— Помните, дитя мое, перебилъ маркизъ, обращаясь къ Эрминіи,— что мы видли давича утромъ… мое предчувствіе не обмануло меня.
— Сказать правду, замтила герцогиня:— сначала мы испугались, но когда увидли бшенство, отчаяніе этихъ господъ, которые надялись найдти Эрнестину одну…
— Ихъ положеніе, перебила мадмуазель де-Бомениль: — показалось намъ такъ жалко, такъ забавно, что мы не могли удержаться отъ смха…
— Да, мы отъ души смялись… замтила герцогиня: — и было чему смяться…….
— Вообразите, продолжала Эрнестина:— Мосьё де-Макрёзъ хотлъ насъ убить, чтобъ отнять у насъ охоту смяться…
— Каковы? воскликнулъ горбунъ, обращаясь къ Жеральду: — скоро ли найдешь подобныхъ красавицъ-рыцарей.
— Да, я тоже удивляюсь ихъ мужеству, отвчалъ Жеральдъ: — но когда подумаю о гнусной дерзости этихъ двухъ негодяевъ… я удерживаюсь отъ гнва. О, я раздавилъ бы ихъ….
— Э, полноте, любезный Жеральдъ, перебилъ горбунъ: — стоютъ ли они того… теперь они принадлежатъ полиціи… мосьё Макрёзъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ основателю общества святаго Поликарпа:— съ-тхъ-поръ, какъ вы соединились съ барономъ де-Равилемъ, я, зная, на что вы оба способны, приказалъ наблюдать за вами…
— То-есть, вы стали шпіонить? сказалъ Макрёзъ съ высокомрною улыбкой.
— Разумется, отвчалъ горбунъ,— разв когда-нибудь поступаютъ иначе съ отъявленными негодяями… Вы именно были включены въ число этихъ людей съ-тхъ-поръ, какъ я выставилъ васъ на позоръ.
— Господинъ маркизъ, вроятно, разъигрываетъ роль судьи? замтилъ де-Равиль, оскаливъ зубы: — даже, можетъ-быть, судьи верховнаго.
— О, нтъ! отвчалъ горбунъ: — но, сказать правду, случай часто помогаетъ мн исполнять обязанности судьи… Такъ, на-примръ, сегодня утромъ, я случайно замтилъ васъ, баронъ, въ лавк слесаря… вы принесли ему ключъ… это возбудила во мн подозрнія… я удвоилъ бдительность… Вечеромъ, двое изъ моихъ людей слдовали за вами и вашимъ сообщникомъ до воротъ этого дома… Одинъ изъ нихъ остался у дверей лстницы, которую вы отворили поддльнымъ ключомъ, а другой побжалъ извстить меня… и потомъ отправился за полицейскимъ коммиссаромъ, который теперь внизу лстницы ожидаетъ васъ, и вашего достойнаго сообщника, чтобы подвергнуть обоихъ нкоторымъ непріятностямъ, которымъ подвергаются бродяги, забравшіеся въ дома посредствомъ поддльныхъ ключей.
Макрёзъ и де-Равиль обмнялись взглядомъ и смертная блдность выступила на ихъ лицахъ.
— Какъ кажется, замтилъ маркизъ: — это обстоятельство нсколько пахнетъ галерами, но мосьё де-Макрёзъ находчивъ: онъ и тамъ будетъ разъигрывать роль святаго Викентія, и своими христіанскими добродтелями заслужитъ общее удивленіе сотоварищей по красному колпаку.
Въ эту минуту послышались чьи-то шаги.
— А! это врно полицейскій коммисаръ, продолжалъ горбунъ:— онъ, вроятно, не могъ дождаться вашего выхода, господа, и взялъ на себя трудъ зайдти за вами. Съ его стороны, это очень-деликатно!
Въ самомъ-дл, дверь отворилась и полицейскій коммисаръ съ своими агентами подошелъ къ Макрёзу и де-Равилю и сказалъ:,
— Во имя закона, арестую васъ…
— Пойдемте отсюда, дти мои, сказалъ горбунъ, обращаясь къ двушкамъ: — въ комнат мадамъ де-Ларошгю мы дождемся возвращенія вашего опекуна.,
— Господинъ маркизъ, замтилъ коммисаръ:— показаніе этихъ двухъ двицъ будетъ сейчасъ для меня необходимо, и вы тогда позволите мн войдти къ нимъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неболе, какъ черезъ часъ, почтенный основатель общества св. Поликарпа и его сообщникъ были представлены въ префектуру.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По возвращеніи барона и баронессы, было ршено, что Эрминія останется ночевать у Эрнестины…
— Я многое усплъ покончить, дти мои, сказалъ маркизъ, прощаясь съ обими-двушками: — оба контракта готовы и должны быть подписаны завтра, въ семь часовъ вечера, у Эрминіи.
— У меня! о, какое счастіе! воскликнула герцогиня.
— У кого жь, какъ не у невсты, сказалъ горбунъ улыбаясь:— обыкновенно подписывается брачное условіе… Притомъ же, вы об любите другъ друга какъ сестры…
— О, да! воскликнула мадмуазель де-Бомениль: — мы сестры?.. и даже сестры не могутъ любить другъ друга сильне…
— Въ такомъ случа, продолжалъ маркизъ: — условія будутъ подписаны, какъ всегда водится, у сестры старшей…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На другой день, дйствительно, Эрминія, веселая, смющагося, длала разныя приготовленія въ своей кокетливой маленькой комнатк. Въ ней должна была совершиться подпись брачныхъ контрактовъ богатйшей наслдницы во всей Франціи и названной дочери маркиза де-Мэльфора, владтельнаго герцога Го-Мартеля…

XIV.

Въ тотъ самый день, какъ Эрминія длала сказанныя нами приготовленія въ своей маленькой комнатк, въ Батиньйольскомъ-Предмстіи, въ квартир капитана Бернара, происходило слдующее.,
Капитанъ Бернаръ, Жеральдъ де-Сантерръ и Оливье обдали въ той же самой бесдк, гд, назадъ тому нсколько мсяцевъ, молодой герцогъ знакомилъ своихъ друзей съ нкоторыми изъ героевъ этаго романа. Посл обда, они должны были вс вмст собраться у Эрминіи для подписи брачныхъ договоровъ.
Прекрасный осенній день благопріятствовалъ нашимъ друзьямъ.
Мадамъ Барбансонъ превзошла самое-себя. На этотъ разъ, предупрежденная заране, она успла съ особенной заботливостью приготовить къ обду великолпный супъ съ говядиной, чудесныя сочныя котлеты, безподобное жаркое — пулярдку, и наконецъ кремъ, уподоблявшійся снгу по безпорочной близн своей.
Въ приготовленіи всхъ этихъ яствъ, мадамъ Барбансонъ дошла до nec plus ultra своего повареннаго искусства.
Но, увы? не смотря на превосходство обда, трое собесдниковъ почти вовсе не сдлали ему чести… Радость отняла у нихъ аппетитъ. Почтенная экономка съ горестью сравнивала эту, такъ-сказать, жалкую безапетитность съ солдатскимъ голодомъ, примръ котораго Жеральдъ и Оливье показали ей назадъ тому нсколько мсяцевъ, когда дважды принимались сть ея на-скоро приготовленный винегретъ.,
Мадамъ Барбансонъ сняла со стола первыя три кушанья почти нетронутыми. Наконецъ, она съ торжественностью поставила свой великолпный кремъ.
— Ну, по-крайней-мр, сказала она сквозь зубы:— отъ этого блюда ничего не останется… Кремъ можно сть и сытому: это блюдо влюбленныхъ.
— Чортъ возьми, тётушка Барбансонъ, весело воскликнулъ капитанъ:— вотъ блюдо, напоминающее мн снжныя горы Новой-Земли… Какая досада, что мы вс трое сыты.
— Да, чрезвычайно-досадно, сказалъ Жеральдъ: — потому-что мадамъ Барбансонъ явилась сегодня настоящимъ синимъ чулкомъ въ области повареннаго искусства.
— Безподобный кремъ! прибавилъ Оливье:— за то, по-крайней-мр, мы будемъ пожирать его… глазами.
Экономка не знала еще, принять ли ей за серьёзныя эти слова трехъ собесдниковъ и прерывающимся голосомъ сказала:
— Шутите, шутите, господа…
— Что вы, тётушка Барбансонъ, воскликнулъ капитанъ:— разв можно шутить такимъ торжественнымъ блюдомъ, какъ вашъ кремъ… Мы не посмемъ… Къ-несчастію, никому изъ насъ не хочется сть, и потому мы не можемъ попробовать вашего образцоваго блюда.
— Ршительно не можемъ! прибавили оба молодые человка.
Почтенная экономка не сказала ни слова, но за лиц ея ясно выразилось чувство досады и, оскорбленнаго самолюбія. Она судорожно схватила тарелку, положила въ нее почти половину блюда, поставила передъ изумленнымъ капитаномъ и воскликнула повелительнымъ голосомъ:,.
— Вы, сударь… вы будете
— Послушайте, тётушка Барбансонъ…
— Безъ отговорокъ, сударь, перебила экономка: — не сть моего крема. Въ цлыя десять лтъ я только второй разъ сдлала такой чудесный кремъ и вы еще отказываетесь отъ него… Я нарочно приготовила его въ честь женитьбы мосьё Оливье и мосьё Жеральда… Нтъ, батюшка, нечего отговариваться… вы должны сть…
Несчастный ветеранъ не зналъ, что длать. Онъ прибгнулъ къ убжденіямъ,
— Знаете ли, тётушка Барбансонъ, сказалъ онъ:— я съмъ его завтра… Ей-Богу, съмъ… Даю вамъ честное слово…
— Да разв можно, воскликнула съ досадой экономка: — оставлять кремъ до завтра… Да онъ не будетъ никуда годиться.
— Что-жь мн длать? Вдь я божусь вамъ, что ршительно не могу сть.
— Все-таки вы должны сть, и будете… слышатели? непремнно будете…
— А! чортъ возьми! вскричалъ капитанъ:— что жь? вы хотите разв, чтобъ я лопнулъ?..
— Что? лопнуть отъ крема, который я сама готовила? воскликнула почтенная экономка съ горечью, какъ-будто ей нанесено была величайшее оскорбленіе:— ну, этого-то я, по-крайней-мр, не ожидала… десять лтъ служу вамъ… и въ такой торжественный день, когда мосьё Оливье женится… вы такъ обходитесь со мною…..
И при этихъ словахъ почтенная экономка громко зарыдала.
— Слёзы! воскликнулъ капитанъ:— этого еще не доставало! послушайте, послушайте, моя милая, право, сегодня вы сошли съ ума.
— Лопнуть отъ моего крема! сквозь слезы повторяла экономка: — прекрасно… о, я никогда не забуду этой обиды.
— Ну, вотъ, смотрите же, я мъ… мъ… видите ли, вскричалъ ветеранъ, проглотивъ на-скоро нсколько ложекъ:— чудесный, безподобный кремъ… Нутеперь довольны ли вы?
— Разумется, теперь довольна, сказала мадамъ Барбансонъ, отирая слезы:— не хотть, попробовати такого прекраснаго крема! Я дамъ рецептъ жен мосьё Оливье…
— Дайте, дайте, тётушка Барбансонъ, отвчалъ Оливье.— Эрнестина будетъ славная хозяйка… я увренъ въ этомъ….
— Дамъ тоже рецептъ солить маленькіе огурчики, продолжала экономка:— будутъ чудесные! зеленые, какъ-будто сейчасъ съ гряды,и на зубахъ такъ и хрустятъ, какъ орхи. Ужь будьте покойны, мосье Одивье, у насъ будетъ безподобное хозяйство.
Жеральдъ, которому маркизъ де-Мэльфоръ сообщилъ тайну превращеній мадмуазель де-Бомениль, не могъ не расхохотаться при мысли о томъ, какъ мадамъ Барбансонъ будетъ сообщать свои рецепты богатйшей наслдниц во всей Франціи.
— Чему вы сметесь, мосье Жеральдъ? сказала почтенная женщина: — разв вы думаете, что рецепты, которые я хочу дать…
— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, любезнйшая мадамъ Барбансонъ, перебилъ Жеральдъ:— я совершенно врую въ силу вашихъ рецептовъ, а смюсь только потому, что мн весело… Вдь сегодня день моей свадьбы…
— Однакожь, возразила экономка съ мрачнымъ, таинственнымъ видомъ:— бывали и такія чудовища, которыя въ день своей свадьбы длались еще свирпе обыкновеннаго…
— Не уже-ли?
— Да вотъ, помните ли вы? въ день своего бракосочетанія съ Маріей-Луизой… знаете ли, какъ онъ взбсился, предатель эдакой!
Мадамъ Барбансонъ считала излишнимъ называть по имени предмегъ своихъ вчныхъ нападеній и ненависти.
— Разскажите, разскажите, тётушка Барбансонъ, сказалъ капатанъ:— а потомъ дайте намъ кофе, потому-что уже скоро шесть часовъ.,
— Да, сударь, продолжала экономка:— вашъ любимецъ въ день своего бракосочетанія съ Маріей-Луизой велъ себя хуже тигра… Вы, стало-быть, не знаете, что онъ сдлалъ съ маленькимъ римскимъ королемъ, когда тотъ подошелъ къ нему и своимъ нжнымъ голоскомъ сказалъ: ‘папа, не оставляй бдную мамашу… Жозефину…’
— А! теперь я понимаю, воскликнулъ Жеральдътсъ удивительнымъ хладнокровіемъ: — вы говорите о римскомъ корол, сын Жозефины.
— Да, да, мосьё Жеральдъ, но это еще ничего въ сравненіи съ тмъ, что предатель сдлалъ съ святйшимъ отцомъ папой, да еще гд? Передъ самымъ алтаремъ, въ Нотрдамскомъ-Собор.
— Что жь онъ сдлалъ?
— Это корсиканское чyдoвищe, продолжала мадамъ Барбансонъ — во время своей коронаціи, вырвалъ корону изъ рукъ святйшаго отца папы и самъ надлъ ее на свою голову… Потомъ… Ну, да что объ этомъ разсказывать… ужасъ!.. Я говорю вамъ, господа, объ этомъ только затмъ, чтобъ вы знали, что есть такія Корсиканскія чудовища, прибавила экономка, искоса взглянувъ на капитана: — которыя въ день своей свадьбы становятся еще свирпе, чмъ обыкновенно… Тогда какъ вы, мосьё Оливье и мосьё Жеральдъ — оба сдлаетесь еще лучше и добре посл свадьбы…
И съ этими словами мадамъ Барбансонъ вышла приготовлять кофе.
— Прекрасная женщина! сказалъ Жеральдъ.— А знаешь ли, Оливье, прибавилъ онъ:— вдь тетушка Барбансонъ права, гoвopя, что женитьба сдлаетъ насъ лучше… Я совершенно согласенъ съ нею, а ты какъ-думаешь?
Оливье не отвчалъ ни слова. Онъ былъ погруженъ въ глубокую задумчивость.
— Что съ, тобой, Оливье? спросилъ Жеральдъ, дружески положивъ ему на плечо свою руку.
— Я вспомнилъ, отвчалъ Оливье: — что, назадъ тому шесть мсяцевъ, мы точно такъ же, какъ и тeпepь, втроемъ сидли въ этой самой бесдк… Я теб разсказывалъ въ первый разъ о прекрасной двушк, которую прозвали герцогиней… Помнишь? Ты еще отвчалъ мн со смхомъ: ‘Гepцoгиня! знаю я этихъ герцогинь…’ и что жь? эта двушка дйствительно длается герцогиней… и… герцогиней де-Сантерръ… твоей женой… о, какъ чудно, какъ непонятно измняются судьбы человчества!..
— Вы правы, дти мои, замтилъ старикъ?— отрадно взглянуть на прошедшее… особенно, когда настоящее такъ ярко улыбается намъ. Въ-самомъ-дл, назадъ тому какихъ-нибудь шесть мсяцевъ, кто бы могъ предсказать, что мой добрый, милый Оливье женится на очаровательной двушк, которая великодушно спасетъ меня отъ неминуемой смерти, съ опасностію для своей собственной жизни?
— Тмъ боле, замтилъ Жеральдъ:— кто бы могъ предполагать, что та самая мадмуазель де-Бомениль, на которою меня хотли женить, вдругъ влюбится въ Оливье?
— Полно, мой другъ, возразилъ молодой человкъ: — къ чему? вспоминать о такой шалости молоденькой двушки! Это просто капризъ, капризъ избалованнаго ребенка, онъ непремнно такъ же скоро вылетитъ изъ головы мадмуазель де-Бомениль, какъ скоро могъ зарониться въ нее.
— Ты ошибаешься, Оливье, весело возразилъ Жеральдъ: — я имлъ случай видть мадмуазель де-Бомениль и говорить съ нею, и увряю тебя, что она, хотя и не старе годами твоей милой Эрнестины, но вовсе не похожа на капризное, избалованное дитя, какъ ты говоришь. Напротивъ, она двушка очень-умная…
— Что касается до меня, замтилъ капитанъ, улыбаясь:— то я, по-крайней-мр, увренъ въ томъ, что мадмуазель де-Бомениль двушка съ изящнымъ вкусомъ, потому-что она полюбила, моего Оливье. Къ-несчастію для нея, крпость уже была занята нашей милой Эрнестиной. Правда, у нея нтъ мильйоновъ, но за то въ ея груди бьется благородное, великодушное сердце.
— Да, вы правы, дядюшка, крпость уже была занята, о! она охранялась крпкимъ гарнизономъ… Да хоть бы она и не была…
— Что ты хочешь сказать? перебивъ Жеральдъ, смотря на своего друга съ возрастающимъ вниманіемъ: — разв ты ни женился бы на мадмуазель де-Бомениль, еслибъ твое сердце было свободно отъ любви къ другой?
— Разумется…
— Да почему же?
— А вспомни-ка, что ты самъ говорилъ за этимъ же самымъ столомъ: не говорилъ ли ты, что ‘богачъ можетъ жениться на бдной прекрасной двушк, одаренной очаровательными свойствами души, но что бднякъ, который женится на женщин, приносящей ему огромное состояніе, поступаетъ подло…’ Не правда ли, дядюшка, вдь это собственныя слова Жеральда?
— Да, да, мой другъ, мосьё Жеральдъ именно говорилъ это… я очень помню.
— Позволь же, Оливье, перебилъ де-Сантерръ: — а не ты ли самъ тогда же возразилъ мн на мои слова, что ‘почему бы со стороны бдняка было подло жениться на богатой двушк, еслибъ онъ любилъ ее всей душой, не за ея мильйоны, конечно, а такъ, какъ любилъ бы онъ двушку безъ имени и безъ состоянія?’ Не такъ ли, капитанъ? вдь вы тоже тогда раздляли это мнніе?
— Да, мосьё Жеральдъ, отвчалъ ветеранъ:— я и теперь нахожу это мнніе совершенно-благоразумнымъ и совершенно-справедливымъ, но, надюсь, мы не имемъ нужды снова разбирать этотъ деликатный вопросъ: Оливье поступилъ какъ честный человкъ, отказавшись отъ женитьбы на мильйонщиц, потому-что уже любилъ другую… Такъ и слдовало… а ужь врно ни вы, мосьё Жеральдъ, ни я не будемъ удивляться этому, тмъ боле, что вы сами, мосьё Жеральдъ, женитесь по любви, точно такъ же, какъ и Оливье…
— О, да, дядюшка! воскликнулъ Оливье въ восторг: — это именно бракъ по любви… Да и какъ не любить Эрнестину? Она такъ мила, такъ добра, такъ умна… Притомъ же, она такъ признательна за то, что такой важный господинъ, какъ я, прибавилъ молодой человк, улыбаясь:— беретъ ее за себя замужъ… Ахъ, Жеральдъ, еслибъ ты зналъ, какое чудесною письмо Эрнестина вчера написала мн, увдомляя меня о томъ, что ея родственница согласна на все, и что, если мое намреніе не измнилось, то договоръ будетъ подписанъ сегодня… Оно такъ просто, такъ трогательно… прекрасная душа ея проглядываетъ въ каждомъ выраженіи, въ каждомъ слов… Но что а говорить? Я угадалъ прекрасную душу Эрнестины съ перваго раза, какъ только увидалъ ея лицо!
— О, да, мой другъ, замтилъ капитанъ:— лицо Эрнестины необыкновенно привлекательно.
— Не правда ли, дядюшка? Конечно, въ ея лиц нтъ классически-правильныхъ чертъ, но за то какой у нея чудно-кроткій взглядъ, какая невыразимо-очаровательная улыбка… а ровные блые зубы… а волосы густые, черные, какъ смоль… а дивная маленькая ножка, которая вся, кажется, спрячется въ моей рук…
— Довольно, довольно, Оливье, перебилъ капитанъ, поглядывая на часы:— припоминая прелести своей невсты, ты забываешь, что пора идти къ ней… Не забудь, что мосьё Жеральдъ еще долженъ захать за своей матушкой, чтобъ вмст съ ней хать къ мадмуазель Эрминіи.
— Успемъ еще, успемъ, сказалъ Жеральдъ: — знаете ли, капитанъ, какъ мн отрадно, что Оливье такъ сильно любитъ свою Эрнестину…
— О, да, Жеральдъ, воскликнулъ Оливье: — я люблю ее страстно, и еще тмъ боле, что она лучшая подруга твоей Эрминіи.
— Право, Оливье, сказалъ Жеральдъ: — можно сойдти съ ума, думая о такомъ чудномъ счастіи, которое намъ достается посл столькихъ неодолимыхъ препятствій… и это счастіе — общее намъ обоимъ… вдь мы можемъ сказать, что женимся на двухъ сестрахъ, или что он об выходятъ за двухъ братьевъ… право, противъ воли… но я не могу удержаться отъ слезъ… Обнимемся, мой другъ, пусть ужь лучше здсь, безъ лишнихъ свидтелей, выразятся первые и сильнйшіе порывы нашей радости… А то тамъ, при другихъ, мы были бы очень-забавны съ нашимъ восторгомъ.
И молодые люди обнялись съ истинно-братской нжностью, между-тмъ, какъ старикъ Бернаръ, щелая сохранить свою важность, старался скрыть волненіе своего сердца, и сквозь едва удерживаемыя слезы безпрерывно пускалъ изо рта огромные клубы табачнаго дыма.
Наконецъ Жеральдъ вышелъ. Онъ отправился за своей матерью, чтобъ вмст съ ней хать къ Эрминіи для подписи брачнаго договора.
Капитанъ Бернаръ и Оливье тоже хотли идти, какъ вдругъ были остановлены почтенною мадамъ Барбансонъ, которая тихимъ, величественнымъ шагомъ подошла къ нимъ, держана ладоняхъ обихъ рукъ сильно накрахмаленный блый кисейный галстухъ,
— Это что такое, тётушка Барбансонъ? спросилъ изумленный, капитанъ.— Подумаешь, что вы приготовились къ какой-нибудь торжественной процессіи…
— Это… это галстухъ для васъ… отвчала почтенная экономка: — я хотла сдлать вамъ маленькій сюрпризъ… и купила этотъ галстухъ, потому-что вашъ черный очень-старъ… и надть его въ такой торжественный день, день свадьбы мосьё Оливье…
Почтенная экономка не могла докончить фразы и зарыдала: — свадьба Оливье чрезвычайно растрогала ее.
Капитанъ былъ такъ тронутъ вниманіемъ своей экономки, что сказалъ прерывающимся отъ волненія голосомъ:
— Что это вы выдумали, тётушка Барбансонъ? Право, я разсержусь на васъ,
— Вотъ, посмотрите, я вышила на углахъ вашъ вензель Ж и Б.— Жанъ Бернаръ… сказала экономка, съ нкоторой гордостью указывая на свое вышиванье.
— Да, да, это мой вензель, посмотри-ка, Оливье, воскликнулъ восхищенный старикъ:— ну, моя милая, моя добрая тётушка Барбансонъ, вы мн доставили величайшее удовольствіе.,
— О, я очень рада! сказала экономка тронутая и просіявшая, какъ-будто получила самое щедрое вознагражденіе: — но вотъ уже слишкомъ шесть часовъ, прибавила сна: — надо поторопиться. Дайте-ка, я надну вамъ…
— Что наднете?
— Что?.. разумется, галстухъ…
— Чортъ возьми! мн надть…
Но капитанъ не кончилъ фразы, замтивъ умоляющій взглядъ Оливье и подумавъ о томъ, что отказъ его оскорбитъ добрую мадамъ Барбансонъ. Съ другой стороны, старикъ, отъ роду не носившій благо накрахмаленнаго галстуха, дрожалъ при мысли, что его шею закуютъ. Однакожь, его естественная доброта одержала верхъ: онъ отдалъ на пытку свою шею, и желая окончить прерванную фразу какъ-нибудь пріятне для мадамъ Барбансонъ, сказалъ:
— Я хотлъ сказать: чортъ возьми! мн надть такой прекрасный галстухъ… да это слишкомъ-хорошо для меня.
— Вовсе нтъ, и въ-особенности въ такой торжественный день, возразила экономка, повязывая галстухъ вокругъ шеи капитана:— жаль еще, что у васъ нтъ новаго сюртука… ну, да что длать? все-таки вашъ крестъ, новая ленточка и тонкое чистое блье очень вамъ къ-лицу. Да, прибавила мадамъ Барбансонъ, распустивъ изъ узла галстуха два огромные конца, которые торчали, какъ гигантскіе заячьи уши: — да, у кого тонкое, чистое блье, тому нечего стыдиться своего поношеннаго платья.
Мадамъ Барбансонъ наконецъ кончила свою работу, и, отойдя отъ капитана на нсколько шаговъ, стала любоваться эффектомъ великолпно-повязаннаго галстуха.
— Да вы, мосьё Бернаръ, сказала она: — просто сдлались двадцатью годами моложе… честное слово… Не правда ли, мосьё Оливье? Вдь капитанъ теперь совершенно похожъ на отставнаго нотаріуса.
Капитанъ подошелъ къ зеркалу, улыбнулся, увидавъ свою физіономію, и сказалъ:
— Жаль, что не совсмъ-ловко повертывать шею, но за то, какъ говоритъ тетушка Барбансонъ, я похожу на отставнаго нотаріуса…
— Дядюшка! уже безъ четверти семь, сказалъ Оливье съ нетерпніемъ влюблённаго.
— Да, да, мой другъ… пора, пора… идемъ… Тетушка Барбансонъ, дайте-ка мн палку и шляпу…
Они вышли. Вечеръ былъ великолпный, отъ Батиньйольскаго-Предмстья до улицы. Монсо было недалеко, и потому капитанъ Бернаръ и Оливье скромно отправились пшкомъ.
Дорогой, туго-накрахмаленный галстухъ капитана наконецъ, уступивъ движенію шеи, нсколько помялся, и когда старый морякъ вошелъ въ комнату Эрминіи, онъ уже почти вовсе не походилъ на отставнаго нотаріуса.

XV.

Вечеромъ того самаго дня, въ который въ скромномъ жилищ Эрминіи назначено было собраніи для подписи двухъ брачныхъ договоровъ, мосьё Буффаръ, хозяинъ дома, въ которомъ жила герцогиня, вошелъ въ комнату своей дворничихи.
Было ужи около семи часовъ.
Мосьё Буффаръ, усвшись на полу-развалившемся стул, разспрашивалъ почтенную мадамъ Муфлонъ, каково поживаютъ его жильцы и что поговариваютъ на-счетъ платежа за квартиру.
— Да все слава-Богу, сударь… отвчала мадамъ Муфлонъ: — только вотъ тотъ жилецъ, что-нанялъ въ третьемъ этаж…
— Что жь онъ? съ безпокойствомъ перебилъ мосьё Буффаръ:— не хочетъ платить?..
— Да вотъ, знаете, сударь… какъ онъ перезжалъ сюда, такъ смотрлъ настоящимъ чортомъ, но теперь, какъ приближается срокъ платы, вдругъ сдлался со мной учтивъ, да такъ учтивъ, что даже гадко…
— Смотри, поглядывай за этилъ молодцомъ, да хорошенько: это что-то подозрительно, сказалъ Буффаръ:— а, какъ досадно, что не нанялъ этой квартиры тотъ молодой человкъ, который, помнишь, заплатилъ мн за мою музыкантшу.
Такъ мосьё Буффаръ называлъ Эрминію съ-тхъ-поръ, какъ она стала учить дочь его, Корнелію.
— Да, продолжалъ онъ: — кабы этотъ молодой человкъ нанялъ…
Но почтенный домохозяинъ-не усплъ договорить своей фразы, потому-что былъ испуганъ тремя страшно-громкими ударами въ кольцо воротъ.
Въ испуг, онъ вскочилъ со стула, и вскричалъ:
— Чортъ возьми!.. Да я и самъ не посмлъ бы стучаться такъ въ ворота моего собственнаго дома… Надо взглянуть, кто этотъ смльчакъ.
И съ этими словами мосьё Буффаръ вышелъ изъ комнаты дворничихи.
Въ эту минуту, вдругъ раздался чей-то страшный голосъ, кричавшій:
— Отворяйте ворота. И тотчасъ же Буффаръ сквозь ршетку воротъ увидалъ высокаго лакея въ напудренномъ парик, въ голубой ливре, обшитой серебряными галунами.
— Эй, что жь вы не отпираете? снова крикнулъ ливрейный гигантъ.
Мосьё Буффаръ такъ смутился, что начавъ отвшивать ему низкіе поклоны.
— Да что жь это въ-самомъ-дл, съ ума, что ли вы сошли? закричалъ лакей: — что жь вы заставляете такъ долго ждать его свтлость господина герцога…
— Герцога!.. воскликнулъ Буффаръ въ изумленіи, не двигаясь съ мста, и снова начиная еще ниже кланяться лакею.
Въ эту минуту, другой такъ же сильный ударъ въ кольцо раздался у воротъ, и потомъ сильный, звонкій голосъ прокричалъ:
— Отворяйте ворота!
Это былъ другой лакей въ зеленой ливре, съ золотыми галунами. Подходя къ комнатъ дворничихи, онъ вдругъ увидалъ голубаго гиганта и сказалъ:
— А, Лорренъ, это ты… то-то я и видлъ у воротъ карету твоего барина, да думалъ, что ошибся… что жь это, братецъ, не отпираютъ? умерли, что ли, здсь вс…
— Какое умерли, отвчалъ гигантъ: — они вовсе и не были живы… Это набитыя чучела… посмотри, стоятъ и не двигаются, — прибавилъ онъ, указывая на мосьё Буффара и на мадамъ Муфлонъ.
— То-то, я думаю, теперь герцогиня сердится? замтилъ другой:— у ней такъ много терпнія…
— Герцогиня! воскликнулъ Буффаръ, еще боле-изумленный.
— Чортъ возьми! вскричалъ гигантъ: — да отворите ли же вы наконецъ?
— Но… но… къ кому вы идете, сударь?.. спросилъ Буффаръ, нсколько выходя изъ своего смущенія:— кого вы спрашиваете?
— Мадмуазель Эрминію, отвчалъ одинъ изъ лакеевъ, одтый въ голубую ливрею.
— И я тоже ищу ее… прибавилъ другой.
— Сейчасъ, сейчасъ, вскричала скороговоркой мадамъ Муфлонъ.
— Герцогъ и герцогиня… у моей музыкантши! думалъ Буффаръ:— странно, непостижимо..
Новый стукъ у воротъ вывелъ почтеннаго домовладльца изъ задумчивости.
Явился третій лакей, въ темно-коричневой ливре съ голубымъ воротникомъ.
— Ворота, вскричалъ онъ:— проворнй отворяйте ворота.
Мосьё Буффаръ, наконецъ, опомнился.
Онъ отперъ ворота и едва усплъ отсторониться къ стн, какъ во дворъ почти влетла пара безподобныхъ срыхъ коней, запряженная въ великолпную голубую коляску.
Коляска остановилась по знаку высокаго лакея у дверей, которыя вели на лстницу къ Эрминіи…
Небольшаго роста горбунъ и краснощекій толстякъ, оба въ черныхъ фракахъ, вышли изъ коляскю и мадамъ Муфлонъ, встртивъ ихъ у дверей квартиры Эрминіи, громко провозгласила:
— Мосьё Леруа, нотаріусъ.— Владтельный герцогъ Го-Мартель.
Едва коляска успла выхать со двора, чудесный берлинъ, съ герцогской короною и гербомъ, подъхалъ къ лстниц Эрминіи.
Изъ берлина вышли дв дамы и молодой человкъ. Они тоже вошли къ Эрминіи. И мадамъ Муфлонъ провозгласила:
— Герцогиня де-Сантерръ.
— Мадмуазель Берта де-Сантерръ.
— Герцогъ де-Сантерръ.
Черезъ минyтy, почтенная дворничиха громко крикнула:
— Баронъ де-Ларошгю.
И наконецъ скоро явились еще четыре особы, которыхъ имена, не столь аристократическія, Тётушка Муфлонъ произнесла довольно-тихо:
— Капитанъ Бернаръ.
— Мосьё Оливье Рэмонъ.
— Мадмуазель Эрнестина Веръ-Пюи.
— Мадамъ Ленэ.
Доложивъ о появленіи всхъ этихъ господъ, почтенная дворничиха спустилась внизъ, гд нашла и своего хозяина. Мосьё Буффаръ скорыми шагами ходилъ подъ воротами. Крупный потъ катился по широкому лицу его. Любопытство такъ сильно разстроило его, что онъ говорилъ самъ съ собою:
— Что бы могли длать у моей музыкантши вс эти знатные господа? Боже мой! что-то странно! Непостижимо. Какъ ты, думаешь объ этомъ, тётка Муфлонъ? спросилъ онъ, увидавъ свою дворничиху.
— О чемъ объ этомъ?
— Да вотъ объ этихъ важныхъ господахъ, что пріхали къ моей музыкантш! Зачмъ они пріхали?
— А я, право, ничего не понимаю… У меня голова такъ и ходитъ кругомъ…
— А! вотъ… позволь… я догадался! воскликнулъ Буффаръ торжествуя: — это концертъ… моя музыкантша, вроятно, даетъ концертъ.
— Не думаю, возразила дворничиха: — я замтила, что дамы положили свои плащи и мантильи на фортепьяно, которое было заперто… Притомъ же, ужь это врно не концертъ, потому-что нотаріусъ…
— Какой нотаріусъ? быстро перебилъ Буффаръ:— разв тутъ есть нотаріусъ?…
— Да, сударь, есть., такой славный мужчина, еще вдвое толще васъ… Его называютъ мосьё Лepyо. Онъ сидитъ у стола… передъ нимъ лежатъ листы бумаги и стоятъ дв свчи…
— Да онъ не гадаетъ ли ужь въ карты? спросилъ Буффаръ.
— Какіе вы, сударь, странные, отвчала мадамъ Муфлонъ: — вдь ужь я говорила вамъ, что онъ нотаріусъ.
— Да, правда, правда, я было и забылъ… не понимаю, ршительно не понимаю… Странно… непостижимо… Ну, да ладно, я останусь здсь и. дождусь выхода всхъ этихъ господъ: авось тогда что-нибудь и узнаю…
И съ этими словами, мосьё Буффаръ принялся шагать взадъ и впередъ мимо дворницкой.
Читатель, вроятно, знаетъ, что такое блестящее, такое аристократическое общество до-сихъ-поръ еще никогда не собиралось въ скромномъ жилищ Эрминіи.
Молодая двушка наслаждалась совершеннымъ счастіемъ. Особенно тронуло ее вниманію герцогини де-Сантерръ, которая, какъ-бы желая вознаградить молодую артистку за свою вчерашнюю грубость, привезла съ собой и свою старшую дочь, Берту.
— Ахъ, герцогиня, сказала ей Эрминія растрораннымъ голосомъ и съ слезами на глазахъ, — вы доставили мн величайшее удовольствіе… Видть здсь, мадмуазель де-Сантерръ было моимъ сильнйшимъ желаніемъ, но… я не смла надяться на такое счастіе.
— Берта слишкомъ-горячо принимаетъ къ сердцу радость своего брата, отвчала герцогиня самымъ ласковымъ голосомъ:— а потому она хотла первая поздравить свою будущую сестру…..
— О,— да, мадмуазель, прибавила Берта, дружески пожимая руку Эрминіи,— я хотла какъ-можно-скоре имть удовольствіе поздравить васъ, а въ-особенности поблагодарить васъ… мой братъ такъ счастливъ!.. и я вижу… что онъ иметъ тысячу причинъ быть счастливымъ…
— Ахъ, мадмуазель, отвчала Эрминія:— я желала бы быть еще достойне вашего лестнаго вниманія.
Между-тмъ, какъ дв-двушки продолжали разговоръ, въ которомъ Эрминія явилась совершенно-свтской двушкой, съ изящными манерами, полными скромной, непринужденной граціи, маркизъ до-Мэльфоръ все боле и боле восхищался своей названной дочерью.
— Ну, что скажете, любезная герцогиня, въ-полголоса спросилъ у нея горбунъ.— Какъ вамъ нравится моя названная дочка. Не правда ли, что нельзя быть миле и умне ея?..
— Да, это удивительно, отвчала мадамъ де-Сантерръ: — она обладаетъ всмъ, что требуется въ высшемъ обществ… Какіе изящные пріемы, что за ловкость, что за граціозность въ обхожденіи… Право, маркизъ, такъ и хочется сказать, что она родилась герцогиней…
— Ну, а что вы думаете о жених мадмуазель де-Бомениль, друг и товарищ Жеральда?
— Я ршительно изумлена, маркизъ, отвчала со вздохомъ герцогиня де-Сантерръ: — молодой человкъ необыкновенно-милъ и ловокъ… Наружность его прекрасна и благородна, словомъ, почти нтъ никакой разницы между имъ и молодымъ человкомъ нашего круга. Знаете ли что, маркизъ… Меня ужасно удивляетъ, какъ этотъ классъ людей быстро подвигается впередъ, сбрасываетъ съ себя прежнюю грубую кору. Ахъ, маркизъ, право, я не знаю, къ чему все это приведетъ насъ….
— Все это приведетъ насъ. отвчалъ горбунъ съ разстановкой:— къ тому…. къ тому, что мы… начнемъ подписывать, наши два брачныя условія, но, ради Бога, любезная герцогиня, не говорите ничего такого, изъ чего бы мосьё Оливье могъ заключить, что эта бдная двушка въ кисейномъ плать — мадмуазель де-Бомениль…
— О, будьте покойны, маркизъ, я буду молчать… Я уже доказала вамъ свою скромность: Жеральдъ до-сихъ-поръ не знаетъ о томъ, что-вы длаете его невсту своей названной дочерью… Однакожь, при подписи брачныхъ договоровъ вдь прійдется же, наконецъ, раскрыть вс эти тайны.
— Это ужь мое дло, герцогиня… Я объ одномъ только пращу васъ… прошу хранить мой, секретъ до-тхъ-поръ, пока я не скажу вамъ…
— Будьте уврены, маркизъ, что я исполню вашу просьбу….
Мадамъ де-Сантерръ, отойдя отъ маркиза, подсла къ Эрминіи, которая разговаривала съ Бертой.
Мосьё де-Мёльфоръ подошелъ къ нотаріусу, который со вниманіемъ перечитывалъ два брачные договора. Горбунъ что-то шепнулъ ему на ухо. Мосьё Леруа улыбнулся и въ знакъ согласія кивнулъ головой.
— Я полагаю, что теперь, сказалъ маркизъ въ-слухъ:— мы можемъ выслушать брачныя условія.
— Разумется, отвчала мадамъ де-Сантерръ.
Въ эту торжественную минуту, лица этой сцены представляли слдующую картину:
Эрминія и Эрнестина сидли рядомъ. Подл Эрминіи помстились герцогиня де-Сантерръ и мадмуазель Берта. Подлъ Эрнестины услась мадамъ Ленэ, безподобно-игравшая свою нмую роль.
Позади ихъ стояли Жеральдъ, Оливье, капитанъ Бернаръ и баронъ де-Ларошгю. Присутствіе барона въ жилищ Эрнестины чрезвычайно удивляло Оливье, и даже какъ-то безотчетно безпокоило его, хотя ему не могла прійдти въ голову и мысль о томъ, что Эрнестина-швея и мадмуазель де-Бомениль одно и то же лицо.
Мосьё де-Мэльфоръ сидлъ въ противоположномъ углу комнаты, вмст съ нотаріусомъ.
— Если вамъ угодно, маркизъ, сказалъ нотаріусъ, вставъ съ креселъ и показавъ горбуну одинъ изъ гербовыхъ листовъ: — мы начнемъ съ брачнаго договора герцога де-Сантерръ.
— Разумется, отвчалъ маркизъ, улыбаясь:— такъ и слдуетъ, потому-что мадмуазель Эрминія старше мадмуазель Эрнестины.
Нотаріусъ слегка поклонился своимъ слушателямъ, и хотлъ-было начать чтеніе, какъ вдругъ баронъ де-Ларошгю вышелъ на средину комнаты, принялъ одну изъ, самыхъ торжественныхъ ораторскихъ позъ, и съ важностью сказалъ:
— Я надюсь, что почтенное собраніе позволитъ мн еще до чтенія брачныхъ условій сдлать нкоторыя весьма нужныя замчанія.

XVI.

Оливье Ремонъ, удивленный присутствіемъ барона де-Ларошгю, еще боле изумился, когда баронъ вдругъ сталъ просить у всего общества позволенія сказать нсколько словъ.,
— Говорите, говорите, мосьё де-Ларошгю, отвчалъ маркизъ на просьбу барона.
— Чортъ возьми, шепнулъ Оливье Жеральду: — зачмъ здсь этотъ господинъ, и о чемъ онъ будетъ говорить?
— А вотъ, послушаемъ, такъ узнаемъ, отвчалъ тоже, въ-полголоса молодой герцогъ, лукаво улыбаясь.
Между-тмъ, баронъ де-Ларошгю кашлянулъ, заложилъ лвую руку подъ бортъ своего чернаго фрака и съ важностью произнесъ:
— Я надюсь, что мосьё Оливье Рэмонъ позволитъ мн сдлать ему нсколько вопросовъ, которые я осмлюсь ему предложить.
— Я къ вашимъ услугамъ, сударь, отвчалъ Оливье, боле и боле приходя въ смущеніе.
— Вроятно, мосьё Оливье Рэмонъ, говорилъ баронъ: — не откажется отвчать мн, предлагалъ ли я ему руку мадмуазель де-Бомениль, моей питомицы?
При этихъ словахъ, Эрнестина бросила значительный взглядъ на мосьё де-Мэльфора.
— Я не понимаю, баронъ, къ чему вы мн длаете этотъ неумстный и вовсе-ненужный вопросъ, отвчалъ Оливье покраснвъ.
— Извините, мосьё Рэмонъ, продолжалъ де-Ларошгю:— я нахожу весьма-умстнымъ и даже необходимымъ сдлать вамъ этотъ вопросъ, и потому еще разъ спрашиваю васъ, предлагалъ ли я вамъ руку моей питомицы, мадмуазель де-Бомениль?
— Да, да, предлагали, отвчалъ Оливье въ страшномъ нетерпніи.
— И вы отказали мн въ этомъ предложеніи, мосьё Рэмонъ, положительно отказали…
— Да, сударь…
— Вы сказали мн, продолжалъ де-Ларошгю:— что отказываетесь потому-что уже отдали свое сердце и скоро женитесь… Не такъ ли?
— Совершенно справедливо, сударь, отвчалъ Оливье:— и, благодаря Бога, то, что было тогда еще только однимъ изъ искреннйшихъ моихъ желаній, сегодня должно осуществиться, прибавилъ молодой человкъ, съ нжностью взглянувъ на Эрнестину.
— Такое безкорыстіе по истин достойно удивленія, шепнула герцогиня де-Сантерръ своей дочери.— Знакомство съ подобными людьми испортило Жеральда.
Мадмуазель де-Сантерръ опустила глаза, и не знала, что отвчать матери на эту выходку.
— Но вотъ, чего я ршительно, не понимаю, продолжала герцогиня:— зачмъ пріхали сюда мадмуазель де-Бомениль и ея безтолковый опекунъ?.. Вдь месьё Оливье отказался отъ руки ея… Что-то странно… Но подождемъ, увидимъ, что будетъ дальше…
— Мн теперь остается только поблагодарить мосьё Ржмона, между-тмъ говорилъ баронъ:— за то, что благоволилъ отвчать на мои вопросы… Я надюсь, что все почтенное общество слышало нашъ разговоръ.
И съ этими словами де-Ларошгю слъ неподалеко отъ нотаріуса.
— Зачмъ этотъ важный господинъ произнесъ эту длинную рчь? спросилъ капитанъ Бернаръ, обращаясь къ Оливье и Жеральду.
— Не знаю, дядюшка… мн очень-досадно, что онъ говорилъ обо всемъ этомъ при постороннихъ…
— О, это ничего, замтилъ Жеральдъ, улыбаясь:— это даже очень обрадуетъ твою Эрнестину, которая еще боле полюбитъ тебя, узнавъ, что ты для нея пожертвовалъ такой богатой невстой…
— Мн то-то и досадно, что этотъ господинъ придалъ такую важность моему отказу, сдланному просто изъ любви къ Эрнестин… Вдь иначе и быть не могло…
— Да, да, мой другъ, прибавилъ капитанъ:— ты правъ: подобныя вещи длаются только для себя-самихъ, а не для другихъ… Этимъ нечего хвастаться… Да скажите, пожалуйста, мосьё Жеральдъ, прибавилъ старикъ: — этотъ горбунъ, что сидитъ рядомъ съ нотаріусомъ, тотъ самый маркизъ де-Мэльфоръ, о которомъ вы мн говорили?
— Да, капитанъ, это онъ.
— Какая у него странная физіономія, продолжалъ старикъ: — то онъ смотритъ такимъ хитрецомъ, та вдругъ лицо его длается кротко и ласково, какъ лицо ребенка. Да вотъ, хоть теперь, посмотрите, съ какой нжностью онъ глядитъ на мадмуазель Эрминію.
— О, капитанъ, воскликнулъ Жеральдъ: — мосьё де-Мэльфоръ прекраснйшій человкъ… у него предоброе, преблагородное сердце!
— Тише, Жеральдъ, перебилъ Оливье:— нотаріусъ всталъ и хочетъ читать…
— Это только для формы, мой другъ, отвчалъ Жеральдъ: — что мн въ этомъ пустомъ, безсмысленномъ лист… истинныя условія, условія любви и дружбы, мы съ Эрминіей уже давно начертали въ сердцахъ нашихъ…
Въ-самомъ-дл, когда, посл внезапной рчи барона де-Ларошгю, вс успокоились, нотаріусъ снова всталъ и сталъ читать брачный договоръ Жераіьда и Эрминіи.
Когда, посл извстнаго, предписаннаго закономъ и обычаями предисловія, нотаріусъ дошелъ до упоминовенія имени, отчества и фамиліи жениха и невсты, мосьё де-Мэльфорь вдругъ сказалъ, обмнявшись съ нотаріусомъ значительнымъ взглядомъ:
— Я думаю, что можно пропустить имена и фамиліи… мы вс хорошо знаемъ ихъ…. Перейдемъ лучше прямо къ вопросу о длеж имуществъ между супругами.
Нотаріусъ поклонился въ знакъ согласія и продолжалъ читать:
‘Симъ брачнымъ условіемъ положено, что оба супруга не имютъ общаго имущества, равно какъ, еслибъ кому-нибудь изъ супруговъ случилось въ-послдствіи пріобрсть что-нибудь вновь, благопріобртеніемъ или по наслдству, то и такое имущество или капиталъ не подлежатъ раздлу’.
— Эта статья, дитя мое, включена въ условіе по вашей просьб, сказалъ маркизъ, остановивъ нотаріуса и обратившись къ Эрминіи.— Когда вчера я объяснилъ вамъ различные способы владнія имуществомъ между супругами, вы настаивали на томъ, чтобы въ вашемъ бракъ имущества супруговъ считались отдльными. Всякій пойметъ, что вы сдлали… это изъ деликатности, потому-что, не обладая ничмъ, кром вашего несравненнаго таланта, которымъ до-сихъ-поръ такъ благородно поддерживали себя, вы не хотли пользоваться тми выгодами, которыя мосьё де-Сантерръ такъ желалъ предложить вамъ.
Эрминія покраснла и, потупивъ глаза, съ скромностью отвчала:
— Я почти уврена, что мосьё де-Сантерръ извинитъ и пойметъ мой отказъ.
Жеральдъ почтительно поклонился своей прекрасной невст.
— О, какъ благородное сердце мадмуазель-Эрминіи согласно съ ея очаровательнымъ лицомъ! воскликнула Берта де-Сантерръ.— Не правда ли, maman.
— Да, да, правда, отвчала въ-полголаса герцогиня де-Сантерръ.
Между-тмъ, нотаріусъ продолжалъ:,
‘Дти мужескаго пола, могущія родиться отъ сказаннаго брака, равно какъ ихъ потомки, должны присоединить къ своею фамиліи де-Сантерръ фамилію Го-Мартелъ. На таковое условіе согласились оба супруга, по просьб Лудовика-Августа маркиза де-Мэльфора, владтельнаго герцога Го-Мартеля.’
На лиц Эрминіи выразилось изумленіе, но горбунъ замтилъ это, и взглядомъ указывая на-Жеральда, въ-полголоса сказалъ:
— Не удивляйтесь, дитя мое, эта статья помщена въ условіе немножко изъ тщеславія… Жеральдъ согласился на нее, увренный въ томъ, что вы нисколько не оскорбитесь, если ваши сынъ присоединитъ къ своему славному имени де-Сантерровъ… имя человка, который любитъ васъ, какъ свою дочь…
Эрминія съ такой трогательной нжностью взглянула на маркиза, что онъ во взор ея прочелъ полную признательность двушки за все, что онъ для нея сдлалъ.
— Эта статья, кажется, послдняя? спросилъ горбунъ у нотаріуса.
— Послдняя, маркизъ.
— Стало-быть теперь, продолжалъ маркизъ,— мы можемъ прочесть брачный договоръ мосьё Оливье и мадмуазель Эрнестины… А посл уже разомъ подпишемъ оба контракта.
— Разумется, маркизъ, отвчалъ нотаріусъ.
— Ну, вотъ, дошла очередь и до насъ, шепнулъ капитанъ своему племяннику.— О, какъ отрадно было бы мн, еслибъ я могъ вписать въ этотъ контрактъ, что даю теб и твоей милой Эрнестин хотя маленькое состояніе… Но, увы! прибавилъ старикъ, грустно улыбаясь:— добрая тётушка Барбансонъ будетъ единственнымъ наслдствомъ, которое вы получите — посл моей смерти…. хорошъ подарокъ? не правда ли.
— Э, полноте, любезный дядюшка, къ чему эти грустныя мысли…
— Я даже не могу ничего подарить твоей невст, продолжалъ капитанъ: — но что длать? Я хотлъ-было продать послднія шесть серебряныхъ ложекъ, но тётушка Барбансонъ ршительно воспротивилась, говоря, что твоей жен больше понравится вещь, нужная для домашняго быта, чмъ какая-нибудь красивая бездлка.
— И тётушка Барбансонъ сказала правду, но тише, дядюшка, слушайте.
Въ-самомъ-дл, нотаріусъ взялъ второй контрактъ и сказалъ:
— Я думаю, маркизъ, что и тутъ можно пропустить имена?
— Пропустите, пропустите…
— Стало-быть, намъ остается прочесть только одну, и единственную статью, относящуюся до раздла имуществъ между супругами.
— О, эта статья не будетъ длинна! шепнулъ старикъ Бернаръ на ухо племяннику.
— Извините, господинъ нотаріусъ, сказалъ Оливье, улыбаясь: — мн кажется, что эта статья совершенно-лишняя: я уже имлъ честь объявить вамъ, что у меня нтъ ничего, кром жалованья, а у моей невсты тоже ничего, кром ея мастерства.
— Это правда, сударь, отвчалъ нотаріусъ тоже улыбаясь:— но вдь браки основываются всегда на какихъ-нибудь условіяхъ, поэтому, въ настоящемъ случа, я помстилъ въ вашъ договоръ эту статью, какъ самую естественную… И такъ, вы сочетаваетесь бракомъ на условіи длить все имущество другъ съ другомъ.
— Намъ, кажется, нечего будетъ длить, замтилъ молодой человкъ съ улыбкой:— но ужь если того требуетъ обычай, мы согласны… не правда ли, мадмуазель Эрнестина?
— О, разумется, отвчала мадмуазель де-Бомениль.
— Въ такомъ-случа, господинъ нотаріусъ, продолжалъ, смясь, Оливье:— дло ршено., я и моя невста, мы длимъ пополамъ все наше Имущество, ршительно все, начиная отъ моихъ поручичьихъ эполетъ до ея швейной иглы.
— Кажется, этотъ вопросъ будетъ не затруднителенъ, замтилъ въ-полголоса со вздохомъ капитанъ Бернаръ: — о, я никогда не имлъ желанія быть богатымъ, но теперь…
— Итакъ, провозгласилъ нотаріусъ: — мы ршили, что статья относительно общности имуществъ между супругами остается въ контракт неизмнною, Я продолжаю: ‘Сказанные супруги сочетаются бракомъ на условіи общаго владнія имуществомъ, и длаютъ обоюдное дареніе какъ движимости, такъ недвижимости, а равно и того имущества, которое они могли бы получить въ-послдствіи отъ кого-нибудь въ наслдство.’
— Наслдство! тихо сказалъ ветеранъ Жеральду: — отъ кого имъ наслдовать? Бдныя дти мои, только свой крестъ и шпагу могу я завщать имъ.
— Почемъ знать, капитанъ? съ веселостью отвчалъ Жеральдъ.
Между-тмъ, какъ старый морякъ, не раздляя надеждъ Жеральда, съ грустью покачивалъ головою, нотаріусъ обратился къ Эрнестин и къ Оливье и спросилъ:
— Согласны ли вы съ этимъ условіемъ?
— Я напередъ соглашаюсь съ мнніемъ мосьё Оливье, отвчала Эрнестина.
— Я нахожу, замтилъ въ свою очередь Оливье, по-прежнему веселымъ тономъ:— что эта статья совершенно-удовлетворительна, и увряю васъ, господинъ нотаріусъ, что вамъ до-сихъ-поръ не удавалось заключать условій, о которыхъ спорили бы мене, нежели мы о нашемъ.
— Теперь, сказалъ нотаріусъ, вставъ со стула:— приступимъ къ подписи договоровъ.
Въ эту минуту, мадамъ де-Сантерръ, воспользовавшись общимъ движеніемъ, подошла къ барону де-Ларошгю, и сказала:
— Послушайте, баронъ, объясните мн, пожалуйста, что все это значитъ?
— Что такое, герцогиня?
— Я ршительно не понимаю, что здсь происходитъ.
— О, герцогиня, я тоже чуть-чуть не сошелъ съ ума отъ этой кутерьмы.
— Да этотъ господинъ Оливье Рэмонъ, кажетсй, думаетъ, чтотмадмуазель де-Бомениль — швея…
— Да, герцогиня.
— Но почему же онъ отказалъ вамъ въ вашемъ предложеніи?
— Потому-что уже любилъ другую.
— Кто жь эта другая?
— Моя питомица.
— Какая питомица?
— Мадмуазель де-Бомениль, отвчалъ мосьё де-Ларошгю съ довольной усмшкой.
Онъ былъ чрезвычайно восхищенъ тмъ, что могъ отмстить герцогин за пытку, которую самъ вытерплъ отъ маркиза.
— Послушайте, бароцъ, съ высокомріемъ спросила герцогиня: — ужь не думаете ли вы смяться надо мною?
— Я увренъ, отвчалъ де-Ларошгю: — герцогиня не думаетъ, чтобъ я могъ забыться до такой степени.
— Такъ скажите же, что значитъ это непонятное имброліо. Почему это мосьё Оливье говоритъ, что отказался отъ руки мадмуазель де-Бомениль, а между-тмъ женится на ней, и… вотъ, сейчасъ же готовъ подписать брачный договоръ. И потомъ, что это за комедія, въ которой мадмуазель де-Бомениль играетъ роль швейки.
— Извините, герцогиня, я не имю права разсказывать объ этомъ, я общалъ мосье де-Мэльфору молчать. Адресуйтесь къ нему.. Онъ удивительный мастеръ разгадывать всевозможныя-загадки.
Мадамъ де-Сантерръ, въ отчаянію бросилась къ де-Мэльфору и, схвативъ его за руку, спросила:
— Послушайте, маркизъ, когда жь я, наконецъ, узнаю?..
— Потерпите, потерпите, любезнйшая герцогиня, скоро все узнаете, сказалъ горбунъ и что-то шепнулъ на ухо нотаріусу.

XVII.

Вс присутствовавшіе при подписи свадебныхъ контрактовъ Эрминіи и Эрнестины подошли къ столу, на которомъ лежали два листа гербовой бумаги.
— Увы, другъ мой, сестра моя, съ безпокойствомъ сказала Эрнестина:— наступаетъ ршительная минута, сейчасъ все откроется,, что подумаетъ, какъ поступитъ Оливье? Я не знаю, что со мною длается! кажется, еслибъ теперь должно было открыться какое-нибудь страшное преступленіе, совершенное мною, то и тогда я не тревожилась бы, не боялась бы такъ, какъ теперь.
— Ободритесь, Эрнестина, тихо отвчала Эрминія.— Надйтесь во всемъ на мосьё де-Мэльфора.
Но если Эрнестина испытывала какой-то невольный страхъ за себя, то и маркизъ, съ своей стороны, также боялся за себя относительно гордой Эрминіи, которая еще не знала, что въ свадебномъ контракт она названа узаконенной дочерью маркиза де-Мэльфора, владтельнаго герцога Го-Мартеля.
Съ такимъ-то чувствомъ боязни горбунъ подошелъ къ Эрминіи и сказалъ:
— Подписывайте вы первая.
Нотаріусъ подалъ молодой двушк перо, и она, дрожа всми членами, подписала

Эрминія.

— Что жь вы, дитя мое, остановились? сказалъ маркизъ, когда двушка уже хотла возвратить прро нотаріусу.
Эрминія въ изумленіи посмотрла на него, и не знала, что длать.
— Я говорю: что жь вы остановились, продолжалъ маркизъ:— продолжайте, и подпишитесь: ‘Эрминія де-Мэльфоръ.’
— О, теперь я все понимаю, сказалъ Жеральдъ, въ волненіи обращаясь къ матери:— мосьё де-Мэльфоръ лучшій, великодушнйшій изъ людей!
— Но, месьё де-Мэльфоръ, говорила между-тмъ Эрминія, приходя все боле и боле въ изумленіе: — я не могу подписаться такъ., это имя…
— Дитя мое, перебилъ горбунъ: — вдь вы не разъ говорили мн, что любите меня дочерней любовью…
— О, да?..
— Не вы ли благодарили меню за то, что я заботился о васъ, и говорили, что я былъ для васъ отцомъ.
— Да, мосьё де-Мэльфоръ, вы всегда, всегда были для меня самымъ нжнымъ, самымъ заботливымъ отцомъ! воскликнула двушка въ порыв благодарности.
— Въ такомъ случа, сказалъ горбунъ, простодушно улыбаясь: — вдь вамъ ничего не значитъ носить мое имя… Вы уже общали мн, что если у васъ родится сынъ, вы его назовете моимъ именемъ, по всему… по сердцу, по вашей привязанности ко мн, по моей нжности къ вамъ, вы моя дочь, хотя дочь названная… почему же вы отказываетесь подписаться въ контракт, какъ моя названная дочь?
— Какъ? воскликнула Эрминія, не вря тому, что слышитъ: — я… ваша названная дочь!
— Ну да… и я горжусь этимъ, я даже и въ вашемъ свадебномъ контракт просилъ означить васъ, какъ мою названную дочь….
— Боже мой! я, право…
— Ну, полноте, перебилъ горбунъ прерывающимся отъ слезъ голосомъ:— не-уже-ли вы откажете мн въ счастіи к гордостію называть Васъ передъ всми — моей дочерью? Не-уже-ли вы откажетесь принять имя, всми уважаемое?
— О, мосьё де-Мэльфоръ, воскликнула Эрминія, будучи не въ состояніи доле удерживать слезъ своихъ:— столько благодяній.,
— Такъ подписывайте же скоре, злое, упрямое дитя! сказалъ маркизъ, улыбаясь сквозь слезы:— а то, пожалуй, еще подумаютъ, что такое прекрасное, очаровательною созданіе, какъ вы, стыдится называть своимъ отцомъ такого бднаго горбуна, какъ я…
— Можете ли вы это думать! съ живостью воскликнула Эрминія.
— Hy, такъ подписывайте же скоре, дитя, мое, подписывайте. И горбунъ съ нжностью схватилъ руку двушки, какъ-бы желая водить перомъ ея. Наклонившись къ ней, онъ сказалъ такъ тихо, что никто не могъ слышать:
— Помните ли?.. та, потерю которой мы вмст оплакиваемъ, тоже сказала мн: ‘будьте отцомъ моей бдной дочери…’
Молодая двушка затрепетала при воспоминаніи о своей матери. Она смутилась, и наконецъ, тронутая нжной заботливостью маркиза, увлеченная благодарностью къ нему, дрожащей рукой подписала:

Эрминія де-Мэльфоръ.

Подписывая это имя, Эрминія и не подозрвала, что она такимъ-образомъ принимала великодушный подарокъ маркиза, о значительномъ богатств котораго она вовсе не знала.
Старикъ Бернаръ былъ сильно растроганъ этой сценой. Онъ подошелъ къ горбуну и сказалъ:
— Извините, маркизъ, я старый морякъ, дядя Оливье. Я имю честь знать васъ только потому, что мосьё Жеральдъ говорилъ мн о васъ много хорошаго, и еще по той снисходительной благосклонности, съ которою вы старались доставить моему племяннику офицерскій чинъ. Но то, что вы сдлали теперь для мадмуазель Эрминіи, такъ великодушно, такъ благородно, что я не могу удержаться отъ желанія пожать вашу руку…
— И я дружески отвчаю, вамъ на вашъ привтъ, воскликнулъ горбунъ:— тоже знаю васъ только по тому, что мой милый, добрый Жеральдъ, искренній другъ вашего племянника, разсказывалъ мн о васъ, какъ о прекраснйшемъ человк. Я душевно радъ, что обстоятельства сблизили насъ, радъ тмъ боле, что вы точно такъ же любите Эрнестину и Оливье, какъ я люблю Жеральда и Эрминію. Не правда ли, мы весело заживемъ посреди этой милой молодежи.
— О, разумется, отвчалъ ветеранъ: — я буду часто видть васъ, потому-что я ршился не покидать моего Оливье и его жены.
— Я тоже буду жить съ моими милыми дтьми, Жеральдомъ и Эрминіей, замтилъ маркизъ: — Эрминія и Эрнестина любятъ другъ друга, какъ сестры…
— Стало-быть, он тоже не захотятъ разлучиться, и мы…
— Заживемъ веселой семьей, прибавилъ горбунъ.
— Знаете ли, маркизъ, сказалъ капитанъ:— еслибъ я былъ хоть немножко суевренъ, то непремнно сказалъ бы, что это счастіе ниспослано мн на старость лтъ…
— И, полноте, мосьё Бернаръ, у всхъ честныхъ людей одна и та, же религія, религія сердца, религія чести, эта-то религія и есть самая истинная, самая., но довольно., Оливье и Эрнестина сгараютъ отъ нетерпнія, желая поскорй подписать свой свадебный контрактъ.
— Да, правда, отвчалъ капитанъ. Потомъ онъ обратился къ Эрнестин и сказалъ:
— Ну, поторопитесь же, моя милая… подпишите скоре на этомъ листк ваше имя, имя, которое должно дать мн право называть васъ своей дочерью, хотя въ самомъ-то дл не вы мн, а я одолженъ вамъ жизнію… Въ-самомъ-дл, странно, прибавилъ старикъ, весело улыбаясь: — у насъ съ вами все выходитъ навыворотъ, потому-что, отецъ обязанъ своей жизнію дочери.
Эрнестина взяла изъ рукъ нотаріуса перо съ невыразимымъ безпокойствомъ, которое, впрочемъ, испытывали вс дйствующія лица этой сцены, исключая Оливье и старика Бернара.
Эрнестина подписала:

Эрнестина Веръ-Пюи де-Бомениль.

Потомъ она дрожащей рукой подала перо Оливье.
Молодой человкъ съ восторгомъ взялъ перо изъ рукъ своей невсты.
Но едва онъ написалъ свое имя — Оливье, перо выпало изъ рукъ его… и онъ остановился въ безмолвномъ удивленіи, увидавъ надпись:

Эрнестина Веръ-Пюи де-Бомениль.

Большая часть присутствовавшихъ уже заране предвидли причину изумленія молодаго неловка, и потому вс хранили глубокое, безмолвіе.
Капитанъ Бернаръ одинъ возвысилъ голосъ и сказалъ:
— Ну, что-жь ты сталъ, Оливье? или ты забылъ, какъ пишется твое имя?
Старикъ, однакожь, тотчасъ же замтилъ выраженіе безпокойства на лицахъ всхъ, и въ особенности на лицахъ Эрминіи и Эрнестины, и предчувствовалъ, что случилось что-нибудь необыкновенное.
— Что жь, Оливье? повторилъ онъ:— что мшаетъ теб подписать свое имя?
— Простите, прочтите, дядюшка, отвчалъ молодой человкъ, указывая на подпись Эрнестины.
— Эрнестина Веръ-Пюи де-Боменилъ! воскликнулъ капитанъ, не вря своимъ глазамъ.
— Вы, мадмуазель, прибавилъ онъ, обращаясь къ Эрнестин:— вы — мадмуазель де-Бомениль?
— Да, сударь, съ важностью сказалъ баронъ де-Ларошгю:— я, опекунъ мадмуазель де-Бомениль, говорю, объявляю… утверждаю… что мадмуазёль дйствительно моя питомица, и потому-то мое присутствіе здсь необходимо.
— Мадмуазель, сказалъ Оливье Эрнестин прерывающимся отъ волненія голосомъ: — извините мое изумленіе… Всякій пойметъ его… Вы — мадмуазель де-Бомениль… Вы, которую я считалъ бдной, покинутой сиротой, потому-что вы сами сказали мн это. Но скажите, съ какой же цлью вы сдлали это.
Сердце Эрнестины было готово разбиться, слезы хлынули изъ ея глазъ, и бдная двушка умоляющимъ голосомъ воскликнула:,
— Простите, о! простите меня, мосьё Оливье!
Въ этихъ словахъ ея было столько трогательной простоты, столько нжности, что вс присутствующіе, не исключая барона и герцогини де-Сантерръ, были глубоко тронуты,
Оливье тоже былъ смущенъ, и дв крупныя слезы заблистали на его рсницахъ.
Мосьё де-Мэльфоръ замтилъ, что наступила пора объяснить все, и уничтожить малйшія препятствія, которыя благородная гордость Оливье полагала совершенію этого неровнаго брака. Горбунъ ясно видлъ, что молодой человкъ глубоко страдалъ. Потому-что его страстная любовь боролась съ благородной деликатностью.
— Прошу васъ, мосьё Оливье, и васъ, капитанъ, сказалъ горбунъ:— удлить мн нсколько минутъ безмолвнаго вниманія, и вы узнаете тайну, которая такъ изумляетъ и безпокоитъ васъ. Мадмуазель де-Бомениль, богатая сирота, въ своемъ двственномъ простодушіи, какъ невинное дитя, врила лести, которою ее окружали, нисколько не подозрвая, что подъ этой лестью крылись корыстолюбивые замыслы, Однажды, одинъ изъ искреннихъ друзей ея матери намекнулъ ей, что ее окружали ложь, корыстолюбіе, низость, что причиной всхъ гнусныхъ интpигъ, которыми хотли опутать ее, было ея несметное богатство. Это внезапное открытіе поразило мадмуазель де-Бомениль., Въ ея молодомъ ум заронилась мысль, мысль страшная, неутшительная: что, если она можетъ быть любима только за свое несметное богатство? думала она, и съ этой минуты недовріе, ко всмъ и ко всему объяло ея двственную душу. Ей не къ кому было обратиться за искреннимъ совтомъ, и она сама мужественно ршилась узнать истинную цну, себ… этой оцнкой она хотла поврить искренность окружающихъ ее льстецовъ. Но какъ узнать, какъ сдлать эту оцнку? Одно средство оставалось ей, и она съ ршимостью прибгла къ нему: она сбросила съ себя богатую одежду и въ простенькомъ платьиц явилась въ общество, въ которомъ никто не зналъ ея… Тамъ она выдала себя за бдную сиротку, и…
— О, довольно, маркизъ, довольно! воскликнулъ Оливье голосомъ, въ которомъ выражалось глубокое удивленіе:— я угадываю остальное. Какая дивная ршимость!
— Подвергнуться такому страшному испытанію! сказалъ капитанъ:— жертвовать жизнію за жизнь старика, о, это достойно величайшаго удивленія.,
— Слышите, мосьё Оливье, замтилъ маркизъ: — что говоритъ вашъ дядюшка? Во всякомъ случа, какое бы ни было теперь положеніе мадмуазель де-Бомениль, вы все-таки, должны заплатить ей долгъ благодарности.
— Да, маркизъ, это священный долгъ? произнесъ молодой человкъ: — и я надялся заплатить его, предлагая мадмуазель де Бомениль свою руку. Я думалъ этимъ облегчить ея участь, потому-что, тогда считалъ ее бдной сиротой. Но, теперь…
— Позвольте, еще одно слово… перебилъ маркизъ:— и я и мадмуазель де-Бомениль, мы знали вашу благородную деликатность, и потому мы условились съ барономъ де-Ларошгю — предложить вамъ руку мадмуазель де-Бомениль и заставить васъ отказаться отъ честнаго слова, которое вы дали бдной сиротк. Это было испытаніе… и вы благородно выдержали его, какъ ни было оно опасно. Вы пожертвовали баснословнымъ богатствомъ бдной шве… Согласитесь же сами, разв можно чмъ-нибудь лучше доказать свое благородное безкорыстіе?
— Конечно, ничмъ! воскликнулъ капитанъ Бернаръ:— я первый горжусь честью моего Оливье. Я замчу ему, что если постыдно жениться на женщин изъ корысти, то такъ же неблагородно отказываться отъ своего честнаго слова, даннаго прекраснйшему, лучшему изъ земныхъ существъ, потому только, что у этой милой двушки вдругъ открывается богатое состояніе. Чёртъ возьми, Оливье, это странно! Ну, предположи, на-примръ, что мадмуазель Эрнестина въ-самомъ-дл бдна, и вдругъ получаетъ въ наслдство отъ какого-нибудь индійскаго набоба нсколько мильйоновъ. Не-уже-ли жь нужно выводить изъ этого исторію?
— О, благодарю васъ, мосьё Бернаръ, за ваши слова! воскликнула Эрнестина, въ восторг бросясь на шею моряка:— я уврена, что мосьё Оливье не можетъ возразить на нихъ,
— Я тоже думаю, замтилъ Жеральдъ, въ волненіи:— словомъ, мой милый Оливье, вспомни только, что ты говорилъ мн назадъ тому нсколько мсяцевъ, когда я разсказывалъ теб о своей предполагаемой женитьб на мадмуазель де-Бомениль.
— Притомъ же, мосье Оливье, сказала въ свою очередь Эрнестина:— Вы полюбили Эрнестину какъ бдную сироту, швею.
— Вашъ безкорыстный отказъ отъ предложенія мосьё де-Ларошгю, прибавила герцогиня де-Сантерръ:— доказываетъ вполн ваше благородство, и будьте уврены, хотя вы и женитесь на мадмуазель де-Бомениль, однакожь въ душ я все-таки буду почитать васъ достойнйшимъ молодымъ человкомъ, который изъ любви къ бдной сиротк пожертвовалъ мильйоннымъ бракомъ.
Эти доказательства сочувствія и уваженія къ благородному поступку Оливье тронули его до глубины души, и онъ сказалъ:
— Я знаю, что относительно благородства и чести не имю права быть взъискательне тхъ, которые присутствуютъ здсь, чувствую, какъ то, что я узналъ теперь о мадмуазель де-Бомениль, еще боле увеличиваетъ мое уваженіе, мою любовь къ ней, но…
— Позвольте, перебилъ горбунъ: — я угадалъ вашу мысль. Вы стыдитесь раздлить съ мадмуазель де-Бомениль ея несметное богатство… Послушайте, мосьё Оливье, я понялъ бы эту стыдливость, еслибъ предполагалъ, что въ состояніи, которое вамъ приноситъ Эрнестина, вы видите только средство предаться праздной, безплодной жизни, роскоши, разсянію… Стыдъ, посрамленіе тому, кто заключаетъ подобный гнусный торгъ… Нтъ, мосьё Оливье, я знаю, ваша будущность не будетъ такова… точно такъ же, какъ и будущность Жеральда, хотя вы, Жеральдъ и Эрминія еще не знаете, что я при жизни даю своей милой дочери около пятидесяти тысячь экю годоваго дохода…
— Мн… мосьё де-Мэльфоръ, такое богатство? воскликнула Эрминія: — о, зачмъ оно…
— Выслушайте меня, дитя мое, перебилъ маркизъ: — слушайте и вы, Оливье!, на нсколькихъ трогательныхъ страницахъ, написанныхъ подъ вліяніемъ прекрасной души, Эрнестина высказала то, чего я никогда не забуду. Вотъ что говоритъ она:
‘У меня три мильйона годоваго дохода!
‘Зачмъ мн одной такое несметное богатство?
‘Почему все мн, и ничего другимъ?
‘Стало-быть, наслдство величайшая несправедливость?
‘Какъ пріобрла я эти, несметныя сокровища?
‘Увы! вашей смеpтью мой милые родители.
‘О, зачмъ для тoгo, чтобъ быть богатой, я потеряла два существа, которыя обожала боле всего на свт.
‘Можетъ-быть, для того, чтобъ мн быть богатой, тысячи молодыхъ двушекъ, какъ на-примръ, Эрминія должны страдать въ нищет, не смотря ни свою трудолюбивую, безукоризненно честную жизнь…’
— О, да! воскликнулъ горбунъ съ жаромъ: — въ этомъ великодушномъ, вполн двственномъ сердц, въ этихъ простодушныхъ словахъ — видна высокая истина! Да, Эрнестина, вы правы — наслдство величайшая несправедливость, когда оно ведетъ за собою развращеніе праздной, порочной жизни… наслдство — язва, когда оно служитъ, приманкой гнуснымъ страстямъ, жертвой которыхъ вы, Эрнестина, едва не сдлались… Но за то наслдство, можетъ иногда возвыситься до жертвоприношенія, если достойный наслдникъ исполняетъ священныя обязанности, которыя человколюбіе возлагаетъ на богача въ-отношеніи къ неимущимъ, да, наслдство, дйствительно, можетъ быть жертвой, принесенной Создателю, если обладатель сокровищъ посвятитъ жизнь свою на нравственное и матеріальное улучшеніе жизни тхъ, которые лишены даже необходимаго… Теперь, дти мои, прибавилъ горбунъ въ волненіи и взявъ Оливье и Эрминію за руки: — скажите мн, унизительно ли вамъ, бднымъ вчера, вдругъ-сдлаться богатыми, на основаніи началъ хорошо-понимаемаго человколюбія? Не-уже-ли вы отступите передъ этой святой и часто трудной обязанностью, которую должно исполнять ежедневно и съ просвщенной преданностью?
— О, мосьё де-Мэльфоръ! воскликнулъ Оливье съ энтузіазмомъ:— зачмъ богатства мадмуазель де-Бомениль еще не боле…
И молодой человкъ, взявъ перо, дрожащей отъ радости и волненія рукой, подписалъ:

Оливье Рэмонъ.

— Наконецъ! воскликнули Эрминія и Эрнестина, бросаясь другъ къ другу въ объятія….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ нсколько времени посл этого дня, многія лица изъ высшаго общества получили слдующіе пригласительные билеты:
‘Баронъ де-Ларошгю иметъ честь извстить васъ о бракосочетаніи своей питомицы, мадмуазель Эрнестины де-Бомениль съ мосьё Оливье Рэмономъ’.
И другой: ‘Маркизъ де-Мэльфоръ, владтельный герцогъ Го-Мартель, иметъ честь извстить васъ о бракосочетаніи своей названной дочери мадмуазель Эрминіи де-Мэльфоръ съ герцогомъ Жеральдомъ де-Сантерръ’.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 1—3, 12, 1848

Сю Эжен
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Морской разбойник и торговцы неграми, или Мщение черного невольника, Сю Эжен, Год: 1831
  2. Жан Кавалье, Сю Эжен, Год: 1840
  3. Мартин-Подкидыш, Сю Эжен, Год: 1846
  4. Мисс Мери, Сю Эжен, Год: 1851
  5. Плик и Плок, Сю Эжен, Год: 1830
  6. Плик и Плок, Сю Эжен, Год: 1830
  7. Соленое озеро, Бенуа Пьер, Год: 1921
  8. Даниэль Деронда, Элиот Джордж, Год: 1876
Электронная библиотека