О жизни и сочиненіяхъ Р. Борнса.
Эпитафія пвцу.
N. N.
‘Московскій телеграфъ’, 1829, ч. XXVIII, No 14.
‘Сельский субботний вечер в Шотландии’. Вольное подражание Р. Борнсу И. Козлова, Полевой Николай Алексеевич, Год: 1829
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Сельскій Субботній вечеръ въ Шотландіи. Вольное подражаніе Р. Борнсу И. Козлова. СПб. 1829. въ т. Деп. Народн. Просв. 37 стр. in 16.
Имя Борнса досел было неизвстно въ нашей Литтератур. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ замчательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мнніе о семъ новомъ перевод нашего Пвца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ тхъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ.
Робертъ Борнсъ (Burns), сынъ бднаго мызника, родился въ Эрскомъ округ, 25 Января 1759 года, на берегахъ Дуна въ Шотландіи. Отецъ его, раззорившись отъ неурожаевъ и пожаровъ, употребилъ остатки своего имнія на воспитаніе двухъ сыновей своихъ, Роберта и Гильберта. Но чмъ ограничилось сіе воспитаніе? Одинъ учитель, какой-то Мюрдокъ, научилъ ихъ Французскому языку, Англійской Грамматик и стихосложенію. При этомъ поверхностномъ ученіи, юные дти мызника веди самую грубую сельскую жизнь: посл книгъ, они брались за серпъ или соху старая, слпая тетка, сидя въ углу сельскаго домика ихъ, по вечерамъ разсказывала имъ длинныя лтописи Шотландскихъ суеврій. Она перебирала всхъ невидимыхъ проказниковъ, въ незапамятныя времена являвшихся въ пещерахъ, долинахъ, ркахъ, прудахъ и кустарникахъ тамошней стороны. Робертъ, слыша разсказы о страшныхъ Шотландскихъ лшихъ, домовыхъ, подземныхъ и рчныхъ привидніяхъ, пугался и творилъ молитвы, Гильбертъ, боле разсудительный, и впослдствіи меньше славный и боле счастливый чмъ братъ его, слушалъ свою тетку и смялся надъ братомъ. Иногда учитель Мюрдокъ приносилъ имъ книгъ, и доброе семейство бывало въ восхищеніи отъ сего драгоцннаго подарка, въ зимніе вечера онъ даже самъ читывалъ съ ними нкоторыя изъ драмъ Шекспира. Тутъ Робертъ, слушая однажды Тита Андроника, пьесу, почитаемую многими не Шекспировою, клялся, по одному собственному чувству, что эта пьеса дурна, и наконецъ, когда во второмъ явленіи пятаго дйствія стражи приводятъ на сцену Лавинію, героиню пьесы, и у Лавиніи уже отрзаны руки и языкъ, а тиранъ спрашиваетъ у нее насмшливо: Не угодно-ли ей воды, умыть руки? девятилтній Борнсъ вскричалъ, что если учитель оставитъ у нихъ книгу, то онъ сожжетъ ее. Эта простодушная критика показывала въ ребенк Роберт такой вкусъ и такую разборчивость, которой недоставало у знаменитаго Мадоны, и Стивенса и Джонсона, другихъ критиковъ Шекспира.
Но несчастіе тяготло надъ семействомъ Роберта Борнса. Неурожайный годъ и немилосердый хозяинъ мызы доведи отца его и все семейство до ужаснйшей бдности. ‘Три года, говоритъ Гильбертъ Борнсъ въ письм о жизни своего брата, три года мы не видали въ нашей хижин ни одного куска свжаго мяса.’
Бдное семейство боролось съ судьбою столь великодушно, что, казалось, оно было-бы достойно лучшей участи. Робертъ Борнсъ, самый могучій изъ всхъ юношей своего округа, работалъ съ утра до вечера, напвая старинныя Шотландскія псни. Борнсу было шестнадцать лтъ, когда на сельскихъ работахъ онъ сыскалъ себ подругу. Надобно знать, что въ Шотландіи есть обычаи, по которому молодые крестьяне и крестьянки соединяются парами для работъ въ пол и облегчаютъ взаимные пруды. Подруга Борнса была, какъ онъ самъ говоритъ, тихая и самая скромная изъ всхъ двушекъ Шотландскихъ: a bonie, sweet, sonsie lass. Эти прелестныя, простыя слова можно перевести по Русски такимъ образомъ: пригожая, ласковая, миленькая двушка. Она была для Борнса первымъ вдохновеніемъ любви и стиховъ. Балладу его, или признаніе въ любви, повторяли вс окрестные поселяне: поэтическое призваніе Борнса было ршено.
Посл продолжительныхъ и безполезныхъ усилій возстановить свое маленькое благосостояніе, почтенный отецъ Борнса, преслдуемый исполнителями закона, долженъ былъ вскор выдашь заимодавцамъ весь свой домашній скарбъ, когда смерть, ускоренная горестью, вырвала его изъ объятіи дтей. Они послдовали въ терпніи примру, показанному имъ отцомъ, и не были счастливе его. Покупка худыхъ хлбныхъ сменъ и пожаръ увеличили ихъ бдствіе. Къ довершенію несчастія, предметъ первой любви Роберта Борнса, прелестная Марія, умерла. Молодой поэтъ, въ отчаяніи посвятилъ памяти ея стихи (To Mary in Heaven), по сил, чувству и страсти принадлежащіе къ высокой поэзіи.
Раззоренные братья заняли у одного богатаго сосда значительную сумму денегъ и сняли аренду въ другомъ мст. Робертъ, таская плугъ, училъ наизусть народныя псни, и исправлялъ старый слогъ ихъ, или сочинялъ новыя слова на древніе напвы. Одинъ годъ прошелъ подл смерти прекрасной двы горъ (Highland Mary). Непостоянная, пламенная чувствительность сндала Поэта втайн, и вскор Jeannie Armor, дочь одного изъ окрестныхъ мызниковъ, сдлалась предметомъ страсти Шотландскіе поселяне представляютъ собою странное явленіе: это народъ дятельный, нравственный, трудолюбивый, извлекающій изъ неблагодарной почвы немногія произведенія, грубыя обычаями и романическій своими склонностями, уставши отъ дневныхъ трудовъ, земледлецъ Шотландскій идетъ къ хижин той, которую онъ любитъ, дерзкой любви его не устрашаетъ ничто: ни вс ужасы сверной зимы, ни снгъ, падающій большими хлопками, ни втръ, дующій бурными порывами, ни продолжительность дороги, ни ужасы ночи. Онъ робко стучится у дверей своей красавицы и ея вжливость или непреклонность составляетъ его счастіе или приводятъ его въ отчаяніе. Такъ прелестная сцена Ромео и Юліи, вошедшая въ народный обычаи Шотландскихъ пастуховъ, безпрестанно повторяется въ этомъ холодномъ климат, у этого народа, который мы называемъ варварами. ‘Для насъ, бдныхъ крестьянъ, говоритъ Р. Борнсъ въ письм къ Доктору Муру, любовь есть важнйшее дло въ жизни. Надежда, увидть на одну минуту свою возлюбленную, тайное свиданіе, сладостное прости, нжная улыбка: вотъ единственныя радости въ нашемъ бдномъ существованіи.’ Этотъ обычай сельскихъ любовниковъ былъ для Борнса предметомъ многихъ небольшихъ поэмъ, прелестныхъ откровенною простотою и деревенскою истиною, въ нихъ между прочимъ. Изображалъ онъ и свою Дженни, которая, долго бывъ къ нему жестокою, наконецъ впала въ заблужденіе. Строгая Кальвинистская церковь заставила ее въ продолженіе трехъ воскресенія слушаетъ выговоры и увщанія пастора. Робертъ Борнсъ требовалъ руки Дженни, но отецъ не хотлъ, чтобы дочь его вышла за бдняка. Несчастный Борнсъ, растерзанный въ нжнйшихъ своихъ чувствахъ, готовъ былъ на дло отчаянное. Онъ записался на корабль, готовившійся къ отъзду въ Ямайку, и, для издержекъ, которыхъ требовали приготовленія къ отъзду, ршился издать свои многочисленныя баллады и поэмы на Шотландскомъ язык, восхищавшія поселянъ.
Едва изданы были сіи стихотворенія, какъ во всей Шотландіи заговорили о необыкновенномъ Поэт. Сила, прелесть, чувствительность оживляли его простые стихи, писанные на родномъ язык Шотландцевъ. Удивлялись, какъ бдный поселянинъ умлъ извлечь изъ самыхъ простыхъ ощущеній сердца столь трогательную поэзію. Эта живая, полная, разнообразная веселость, эти сильные, возвышенные порывы, заимствованные изъ самыхъ простыхъ сценъ, сообщающіе прелесть всмъ движеніямъ рима свободнаго, сельскаго, восхитили Эдинбургскихъ ученыхъ. Меккензи, Дюгальдъ Стюартъ, Битти, Рамзей, люди высокаго достоинства и строгаго вкуса, распространили извстіе о семъ чуд въ Литтератур. По приглашенію Доктора Блеклока, Борнсъ пріхалъ и Эдинбургъ. Онъ былъ принятъ искренно, въ лучшее общество города, совершенно литтературнаго, Аинъ Великобританіи, давало праздники поселянину—поэту, который развязностью, природнымъ благородствомъ своего обращенія, огнемъ и остротою своихъ разговоровъ, увеличилъ блескъ своего успха. Второе изданіе сочиненій его, умноженное новыми стихотвореніями, было тотчасъ раскуплено. Изъ пяти сотъ Фунтовъ стерлинговъ, вырученныхъ Борнсомъ, онъ послалъ двсти Фунтовъ своей старой матери, и снова предложило руку свою Дженни. Въ чемъ отказали бдному земледльцу, на то согласились для знаменитаго поэта.
Соединившись съ избранною имъ особою, Борнсъ купилъ мызу и началъ заботиться о хозяйств, но воспоминаніе о город и непобдимое стремленіе къ Поэзіи, которая прославила его и доставила ему руку Дженни, вскор отвратили Поэта отъ сельскихъ занятій. Мыза его пришла въ упадокъ и Борнсъ былъ принужденъ занять мсто чиновника при таможн: эта обязанность, несообразная съ его природными склонностями, имла самое пагубное вліяніе на остальную жизнь его.
Онъ хотлъ обмануть себя, буйными удовольствіями и шумною радостью заглушая грусть своего положенія. Здоровье его разстроилось и, 15 Іюля 1796 года, онъ умеръ, тридцати осьми лтъ отъ роду, оставивъ бдную вдову, родившую сына въ самый день погребенія ея мужа. Сограждане Борнса изъявили печаль свою, сдлавъ ему великолпныя похороны, и берега Эра, прославленные Борнсомъ, покрылись безчисленнымъ множествомъ людей всхъ классовъ, пришедшихъ съ горъ и долинъ, проводить гробъ Шотландскаго Поэта.
Не льзя безъ горестнаго чувства вспомнишь о заблужденіяхъ, до коихъ унизился Борнсъ въ послднее время своей жизни. Дарованіе его еще цвло. Какъ-же могъ возвышенный Поэтъ забыть себя для грубыхъ радостей? Причину сего явленія можно открыть въ тайной борьб его общественнаго положенія съ силами души, его пламенныхъ желаній съ безсиліемъ исполнить оныя. Онъ былъ чувствителенъ, неукротимъ, уступалъ своимъ страстямъ какъ вол судьбы, и дорого купилъ счастіе двигать сердцами людей и умереть славнымъ. Онъ видлъ свои заблужденія, укорялъ себя въ слабости, жаллъ о судьб своей и не могъ ни возвысишься до степени, достойной его, ни бросить грубыя наслажденія, смущавшія его разсудокъ и усыплявшія въ немъ чувство горести. Онъ вврилъ тайну своихъ угрызеній и своихъ печалей собственной своей эпитафіи. Ее можно было-бы написать на гробниц большей части людей съ дарованіемъ, у коихъ способность чувствовать, любить и страдать беретъ верхъ надъ силою дятельности и постоянствомъ воли. Вотъ смыслъ сей эпитафіи:
‘Если буйство води увлекаетъ тебя и воображеніе одерживаетъ надъ тобою побду, если небо создало тебя столь пылкимъ, что ты не можешь размышлять, столь пламеннымъ, что ты не можешь носить цпей, если ты чувствуешь себя непокорнымъ и гордымъ, и не можешь ни ползать, ни молить: приближься, вотъ урокъ теб! это могила одного изъ твоихъ братьевъ, столь-же ничтожнаго, столь-же безумнаго, какъ и ты. Приближься, невольникъ своихъ помысловъ! приближься, гляди и плачь!
‘Ты родился поэтомъ и Муза твоя дика?… Ты страшишься толпы и въ пустын повторяешь стихи, слагаемые тобою для собственнаго наслажденія?… Я, бдный пвецъ, молю тебя: не проходи мимо, не почтивъ меня сердечнымъ вздохомъ! Я жилъ, такъ-же какъ и ты. Я былъ поэтъ, и жизнь моя была продолжительное мученіе.
‘Хочу, чтобы ты остановился на этомъ дерн, хочу, чтобы примръ мой устрашилъ тебя. И я, какъ ты, давалъ благіе совты, я руководилъ другихъ, я заблуждался самъ. Я пробжалъ поприще жизни какъ упоенный: стремленіе моря не столь быстро, пламя не столь пожирающе! Дятельный умъ, строгая разборчивость, легкая чувствительность, все нжное дружбы, все огненное любви, все влекло меня къ одной гибели. Я палъ подъ ударами своихъ заблужденій: я обезславилъ свою славу.
‘Ты не безъ чувства слышишь голосъ поэта, уже не существующаго, ты, читающій сіи стихи: взоръ твой смущается, читая ихъ. Узнай послдній выводъ опытности человческой: кто не властелинъ своей души, тотъ будетъ невольникомъ судьбы. Корень добродтели одинъ: это благоразуміе въ жизни, это сила воли.’
Привыкнувъ судить о различныхъ классахъ общества человческаго по примрамъ, находящимся передъ нашими глазами, мы готовы сомнваться въ существованіи Поэта, который, родившись подъ соломенною кровлею и бывши почти всю жизнь свою мызникомъ, заставлялъ, раскаяваясь, говорить Музу свою голосомъ нравственности столь торжественной, убдительной и чистой. Но Шотландскіе нравы представляютъ картину еще боле изумительную. Это весь пылъ южныхъ страстей, привыкшихъ къ суровому небу! Страстная дружба, живая, глубокая ненависть, необузданная любовь, поэтическій и музыкальный инстинктъ, общественные привычки Провансальскихъ крестьянъ даже въ быстрой пляск: все это встрчаете у жителей горъ и долинъ, на сверъ отъ свтлой Твиди. Въ нихъ узнаете людей Галлійскаго и Цельтическаго поколній, давнихъ утснителей сихъ пустынныхъ странъ, навсегда отдленныхъ силою битвъ и могуществомъ нравовъ отъ Германскаго поколнія, населившаго Англію. Если характеръ сей виднъ сильне въ дикихъ нравахъ Горцевъ, Highlanders, то онъ сохранился не въ столь разительныхъ, но боле прелестныхъ оттнкахъ жителей долинъ, или Low-landers.
Сіи послдніе украсили деревенскій бытъ свой всми прелестями усовершенствованнаго просвщенія. Приходскія училища, учрежденныя въ 1646 году Шотландскимъ Парламентомъ, уничтоженныхъ Карломъ ІІ-мъ, и возстановленныя въ 1696 году, доставляютъ всякому отцу семейства средство, дать первоначальное, не дорогое воспитаніе своимъ дтямъ: за шесть шиллинговъ въ годъ, учитель обучаетъ каждаго изъ воспитанниковъ Англійскому языку, за десять шиллинговъ Латинскому языку и Ариметик. Строгій Кальвинизмъ, заставляя каждаго отца семейства быть духовнымъ наставникомъ своего семейства, придалъ нравамъ какую-то силу и оттнокъ Пуританства. Стсненные узы семейственные усиливаютъ у нихъ любовь къ родной стран. Продолжительныя междоусобныя войны Шотландскія, кровавыя, ужасныя, но безкорыстныя, далекая тнь народной, отдльной независимости, всегда драгоцнной для нихъ, если не какъ надежда, то какъ воспоминаніе, уваженіе къ женщинамъ, сдлавшимся для Шотландцевъ предметомъ романическаго обожанія, древняя склонность къ музык и танцамъ, тщетно угнетаемая Пресбитеріанскою церковью, любовь къ своей сторон, оживляемая и соединеніемъ идей, плняющихъ сердце, и старинною мелодіею народныхъ балладъ, повторяемыхъ дикимъ эхо, и магическими именами Валласа и Брюса, наконецъ, живописное очарованіе страны, разнообразной, обильной событіями, развалинами и воспоминаніями: все это, столь живо отражающееся въ прелестныхъ стихотвореніяхъ Борнса, смшанно находится въ нравахъ его соотечественниковъ. Видя въ хижин своего отца самый трогательный примръ патріархальной жизни, Робертъ Борнсъ изобразилъ его въ небольшой поэм, исполненной красотъ совершенно оригинальныхъ: это Субботній вечеръ сельскаго жителя (The Cotter’s saturday Night), переведенный нын Г-мъ Козловымъ, подъ заглавіемъ, означеннымъ въ начал сей статьи. Подлинникъ сего сочиненія написанъ равными строфами, элегическимъ римомъ, который ввелъ въ употребленіе Спенсеръ и которымъ столь счастливо пользовался Лордъ Байронъ, чтобы надлежащимъ образомъ судить о перевод Г-на Козлова, вспомнимъ, что Борнсъ былъ поэтъ возвышенный, пламенный, падшій наконецъ подъ ударами судьбы, бросившей его не въ то состояніе, къ которому онъ принадлежалъ умомъ, душою и воображеніемъ. Онъ на всю жизнь остался человкомъ бднымъ, это правда, онъ не могъ перейдти въ достойное его общество, не имлъ силъ поддержать маленькое хозяйство свое, когда Муза его подарила ему нсколько сотъ Фунтовъ стерлинговъ, но онъ понималъ вс нжнйшія ощущенія, чувствовалъ какъ поэтъ, а званіе поэта не терпитъ Аристократства. Если вообще не нужно быть Лордомъ или Коллежскимъ Ассесоромъ, для того чтобы возвышаться духомъ надъ окружающими насъ, большею частію млкими, ничтожными современниками, то для поэта еще мене нужны общественные классы. Сила генія находится въ немъ самомъ, а не въ почетномъ блеск, окружающемъ его вещественность. Кажется, Г. Козловъ упустилъ изъ виду это различіе, и почелъ Борнса простымъ крестьяниномъ, который между прочимъ напваетъ на поэтической свирлк. Это почитаемъ мы главною ошибкою Русскаго перевода, ибо онъ напоминаетъ намъ не пламеннаго Пвца Шотландіи, сгорвшаго въ огн страстей, а простаго поселянина, очень мило разсказывающаго о своемъ сельскомъ быт. Можно даже предположить, что Г. Козловъ, переводя Борнса, помнитъ о нашемъ Слпушкин и подъ напвы сего послдняго хотлъ передать намъ глубокій чувствомъ, пснопнія Шотландскаго поселянина. При всемъ уваженіи нашемъ къ таланту Г-на Слпушкина, мы никакъ не ршимся сравнивать съ нимъ Борнса, даже потому, что одинъ изъ нихъ былъ крестьянинъ Шотландскій, а другой Русскій. Читатели видли выше сего изображеніе быта Шотландскихъ крестьянъ, и могутъ судить о различіи онаго съ бытомъ крестьянъ нашихъ. Они знаютъ жизнь Слпушкина и читали выше сего описаніе жизни Борнса. Есть-ли хоть малйшее сходство между сими двумя Поэтами? Не забудемъ, что поэтъ выражаетъ себя и въ жизни, такъ-же какъ въ сочиненіяхъ. Не понявъ характера Борнса,Г. Козловъ представилъ его намъ въ превратномъ вид. Послушаемъ Г-на Переводчика:
Ноябрь шумитъ, въ поляхъ метель и вьюга,
Ненастный день сталъ меркнуть за горой,
Ужь отпряженъ усталый быкъ отъ плуга
И, весь въ пыли, онъ тащится домой.
Поселянинъ скорй спшитъ съ работы,
Съ недлею окончаны заботы,
Его соха, и ломъ, и борона,
И сбруя вся въ порядк убрана,
Онъ веселитъ свое воображенье,
Что радостно начнется воскресенье,
И чрезъ лсокъ, въ уютный домикъ свой,
Идетъ къ семь, на отдыхъ и покой.
Стихи гладки, но по прочтеніи ихъ, ничего не остается въ душ. Читателя поражаетъ только несообразность: какимъ образомъ, въ Ноябр, когда въ поляхъ метель и вьюга — быкъ въ пыли?.. это произошло отъ того, что Переводчикъ не близко держался подлинника, гд не только нтъ сей несообразности, но, напротивъ, въ цлой строф блещетъ высокая, пламенная поэзія. Мы страшимся исказить прелестные стихи Борнса прозаическимъ переводомъ, но, чтобы оправдать и его, и свои слова, передаемъ читателямъ смыслъ вышеприведенной строфы:
‘Слышу гнвный стонъ ледянаго Ноябрьскаго втра. Ночь. Она спшитъ и оканчиваетъ слишкомъ краткіе часы зимняго дня. Быки, покрытые п_о_томъ, запачканные своею работою, идутъ отъ плуга. Въ воздух, вороны поднимаются черными рядами, темнетъ небо и на старыхъ дубахъ ищутъ сна. Приближается бдный мызникъ: недля кончилась для него, утомительная работа дастъ ему успокоиться одинъ день, какое счастіе! Завтра онъ будетъ наслаждаться отдыхомъ. Онъ собираетъ земледльческія орудія, бороны, заступы, желза сохи: эта тяжесть легка, завтра онъ надется провести спокойное утро, и, радостный, хотя и утомленный, проходитъ черезъ открытыя поля, попираетъ ногами кустарникъ и направляетъ шаги свои къ дыму своей хижины.’
Картина совсмъ не та!… Даже, осмливаемся сказать, въ прозаическомъ перевод виднъ другой характеръ стихотворенія, боле похожій на характеръ подлинника.
Намъ могутъ возразить, что Г. Козловъ не хотлъ близко подражать подлиннику и оградилъ себя словами: вольное подражаніе. Но съ этимъ не льзя согласишься. Какъ-бы ни называлъ нашъ поэтъ переводъ свой, онъ остается въ равной отвтственности передъ читателемъ, ибо обязался передать ему Борнса. Мы не привязываемся къ словамъ, хотя изъ приведеннаго мста читатели видятъ, что въ Русскомъ перевод есть пропуски и переиначиванья, мы говоримъ только что онъ не передалъ намъ характера Борнсовоц поэзіи, а этого мы столько-же въ прав требовать отъ подражанія, какъ и отъ ближайшаго перевода. Скажемъ боле: мы почитаемъ ошибкою тотъ способъ перевода, который называютъ у васъ подражаніемъ: или пишите свое, или точно передавайте избранный вами подлинникъ, иначе, я не узнаю ни васъ, ни чужеземнаго поэта. Вотъ почему мы почитаемъ себя въ прав судить о стихотворномъ подражаніи какъ о перевод, и вотъ почему мы не совершенно довольны переводомъ Г-на Козлова.
За Субботнимъ вечеромъ, въ книжечк Г-на Коздова напечатанъ переводъ другаго стихотворенія Шотландскаго поселянина: Къ полевой маргаритк, которую Робертъ Борнсъ, обработывая свое поле, нечаянно срзалъ желзомъ сохи, въ Апрл 1786. Это прелестное стихотвореніе боле сохранило въ Русскомъ перевод свою первобытную свжесть и красоту. Въ немъ Борнсъ видне и понятне для Русскаго читателя, чмъ въ перевод предъидущей пьесы.
Поэзія Борнса весьма разнообразна. Въ нкоторыхъ стихотвореніяхъ его господствуетъ неподражаемый юморъ Шотландскихъ поселянъ, таковы: Молитва лицемра (Holy Willie’s prayer), Посланіе къ дьяволу (Address to the De’il), и проч. Въ другихъ онъ возносится до высокой, строгой поэзіи, гд звучность стиховъ соотвтствуетъ сил мыслей. Одно изъ замчательнйшихъ стихотвореній его въ семъ род есть: Стованіе Маріи Стюартъ при возвращеніи весны.
Искренно благодаря Г-на Козлова за его желаніе познакомить насъ съ однимъ изъ поэтовъ Великобританіи, скажемъ, что въ изданной имъ нын книжк, мы всего боле были услаждены Посланіемъ къ Ал. Ан. В… к-вой. Поэтъ пишетъ къ ней, и вдругъ узнаетъ, что, она уже не существуетъ для здшняго міра. Это посланіе напечатано впереди обоихъ упомянутыхъ стихотвореніц. Вотъ оно:
Была пора, лучъ ясный въ ней сіялъ,
Я сердцемъ жилъ, я радостью дышалъ,
И жизнь моя играючи летла.
Т дни прошли, одта черной мглой,
Въ моихъ очахъ природа потемнла,
Кругомъ гроза, но ты была со мной,
Моя судьба душой твоей свтлла!
Мн замнилъ твой дружескій привтъ
Обманъ надеждъ и блескъ веселыхъ лтъ.
Забылось все. Какъ плнники въ невол,
Привыкнулъ я къ моей угрюмой дол,
Она (скажуль?) мн сдлалась мила:
Меня съ тобой она, мой другъ, свела,
И, можетъ быть, не даромъ мы узнали,
Какъ много есть прекраснаго въ печали!
Теперь съ тобой надолго разлученъ,
Но дружбою, но памятью твоею
Какъ воздухомъ душистымъ окруженъ,
Я чувствовать и думать не умю,
Чтобъ чувствъ и думъ съ тобой не раздлять.
Стсненъ-ли духъ отъ мрачныхъ впечатлній,
Горитъ-ли онъ въ порывахъ вдохновеній,
Могу-ль тебя, могу-ль не вспоминать?
Въ ум моемъ ты мыслію высокой,
Ты въ нжности и тайной и глубокой
Душевныхъ чувствъ, и ты-жь въ моихъ очахъ,
Какъ яркая звзда на темныхъ небесахъ.
Я ждалъ ее, я мчался къ ней душою,
Я для нея сквозь слезы псни плъ,
Я плъ — она была ужь не земною,
Звукъ томныхъ струнъ, онъ къ ней не долетлъ!
Тиха ея далекая могила,
Душа свтла въ надзвздной сторон:
Но сердце тхъ, кого она любила…
Святая тнь! молися обо мн…
Такіе стихи трогаютъ душу, и долго остаются въ ней, какъ символы прекраснаго, не земнаго!…