Знаменитая шведская романистка, получившая в этом году премию Нобеля.
(С портретом).
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/selma.jpg)
Жак де Куссанж
———————————————————————————-
Сельма Лагерлёф, Куссанж Жак Де, Год: 1910
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Ровно год тому назад, шведы торжественно праздновали пятидесятилетие со дня рождения Сельмы Лагерлёф и слились в общем национальном порыве, чтобы достойно чествовать свою знаменитую соотечественницу. Добрая и скромная девушка, совсем не тщеславившаяся своей славой, увидела себя воспетой и в стихах, и в прозе, и в лирическом жанре, и в тоне элегии. Банкетов и речей правда не было, но все журналы и газеты были исключительно заняты ею. Отысканы были и появились в печати стихи, которые она писала еще в детстве, первые и знаменитейшие писатели, запрошенные анкетой, выражали свой восторг перед ее талантом.
Труд Сельмы Лагерлёф — национальный труд. Она открыла своему отечеству сокровищницу легенд. С неистощимой щедростью, причем сокровища дающего растут все больше и больше, бросает она своему народу сказки и чарующие рассказы о приключениях, где Швеция находит свой портрет преображенный и сияющий, но не без сильных и жестких черточек, дополняющих сходство. И Швеция с удовольствием смотрит свое изображение, а его творца любит как щедрую фею, расточающую чары поэзии.
Чтобы изобразить совершенно верно шведскую жизнь Сельме Лагерлёф надо было только напрячь свою память. Она воспитывалась в маленьком замке Вермланд, в стране озер, раскинувшихся в полной красе и изменяющих свой вид каждый час дня с подвижностью человеческого лица. Местами, как золотые нити, прорезывают их плоты свежесрубленного леса, а Фрикен, самое большое из озер окружено горами, тянущимися к северу. Там уже начинается дикая местность, заросшая лесом, доходящим до окон селений. Можно пройти много верст, не встретив живой души.
Сельма Лагерлёф выросла в счастливейшей части Нермланда. ее родители не принадлежали к числу богатых шатленов, но семья эта пользовалась известностью и уважением не менее, как уже двести лет. Дом, где она родилась, и который существует еще и теперь, был счастливым домашним очагом.
‘Всякая горечь смягчалась при входе в него. Утром там работали, вечером, усевшись кругом лампы, читали поэтов. Там взращивали рожь и жасмин, пряли лен, но в то же время пели народные песни, изучали историю и грамматику, играли комедии и учили стихи, готовили на кухне, и играли на рояле, на скрипке, на гитаре, на флейте. Все носили одежду, приготовленную дома своими руками, но жизнь шла спокойно и беззаботно’.
Казалось, что первым долгом здесь считалось проводить беспечальные дни и верить, что Господь все делает к лучшему.
Это спокойствие превосходно подходило для такого хилого ребенка, каким была Сельма Лагерлёф.
Хотя у них в доме любили чтение, она не страдала от умственного переутомления, которое могло бы в ней убить самостоятельность. Ей позволялось многое. Она прочла без всякого выбора несколько романов и рассказов из небольшого числа таких книг в этом доме, где увлекались, главным образом, поэтическими произведениями.
В двадцать лет она готовилась в нормальную школу учительницей, так как ей предстояло зарабатывать себе хлеб. Когда она ее кончила, ей была предоставлена начальная школа. Маарбакка был продан после смерти ее отца. Казалось бы, в ее жизни больше не было места ни для мечты, ни для фантазии.
Между тем, она уже задумала писать, но искала своих героев в сказках ‘Тысяча одной ночи’, между рыцарями Вальтер Скотта или воинами ‘Эдды’. Но вот однажды в Стокгольме, когда она возвращалась домой с лекции по литературе, она начала размышлять о героях, воодушевлявших великих шведских поэтов Рунеберга и Белльмана. Один избрал сюжетом современных ему солдат, а другой своих сотоварищей по пирам.
И ей пришла в голову мысль, что мирок, в котором она жила в Вермланде был не менее оригинален и поэтичен, чем мир ‘Fredaran`a’ или ‘Прапорщика Стааля’.
И эта мысль ею овладела вполне и больше ее не покидала. В своем спокойном жилище она когда-то наслушалась страшных историй о владетелях рудокопень, запрягавших в свой экипаж черных быков, и у которых в доме мирно покачивался в кресле-качалке сам черт, пока хозяйка играла на клавесине.
Однажды за завтраком ее отец рассказывал Сельме о человеке, которого он знал когда-то в юности, обладавшим таким очарованием, какого он ни в ком никогда не встречал. Куда бы он не являлся — он всюду приносил веселье. Он пел, сочинял, импровизировал стихи. Начинал ли он играть танцы — в пляс пускались не только молодые, но и старики, начинал ли говорить речь — плакали или смеялись все по его воле. Если он был пьян, он говорил еще лучше, чем трезвый, а если в кого влюбился, то не было женщины, которая бы могла перед ним устоять. Случалось ли ему сделать какую-нпбудь неловкость, ее сейчас же ему прощали, а когда на него находила грусть, не знали, как бы и чем его развеселить. Но несмотря на эти выдающиеся качества, ему не удалось добиться ничего особенно хорошего. Вся его жизнь протекла в Вермланде, где он был наставником в одной семье.
И вот этот-то знакомец ее отца сделался героем Сельмы Лагерлёф, центром ее саги и, сама не зная почему, она сразу дала ему имя Йесты Берлинга.
Этот Йеста Берлинг, пред образом которого она трепетала, вышел у нее совсем живой, живее чем мог быть при своей жизни. Его чудесные дарования, его обаятельность, те чары, которые создали из него поэта, хотя он никогда не написал ни строчки все это воплотилось пред нами в живого человека. Мы его полюбили, поем и смеемся вместе с ним, как это делали те, кто его окружал, и когда печаль туманит его душу, мы открываем в ней такую неизмеримую глубину сверхчеловеческой тоски, что является необходимость какой бы то ни было ценой ее избежать, утаить как-нибудь.
Это слабое непостоянное сердце нас привлекает, потому что с ним радость вдвое радостнее, печаль вдвое печальнее. Любовью мы платим ему за сострадание к людям. Вся его личность облечена таким блеском, что ничто, оттолкнувшее бы нас от другого, не оскорбляет нас в нем.
Сельма Лагерлёф посетила шведскую колонию в Святой Земле, и вернувшись сумела изобразить всю жизнь людей, эмиграцию которых в Иерусалим она описывала.
Щедрость принца Евгения позволила ей также посетить Италию. Она была ослеплена и очарована этой горящей от солнца землей и оттуда привезла она роман ‘Чудеса Антихриста’, герои которого, итальянцы — с точки зрения иностранца, не совсем-то, пожалуй, натуральны, но жизнь толпы и в этом романе необыкновенно ярко выражен.
Она могла также, без всякаго труда, точно она жила в их времена, воскресить в романе ‘Los Reines de Kunghlla’ королей, воинов и крестьян первой эпохи проникновения христианства в Скандинавию. Неистовые темпераменты с дикими порывами, которые иногда способны проникаться безграничным добродушием, рабы, таящие хитрую ненависть, нищета народа, истощенного войнами, силы природы, готовые поработить человека, все это становится нам понятным и знакомым благодаря ее передаче.
Сельма Лагерлеф, в смысле богатства воображения, самый великий шведский писатель нашего времени. Богатство, свежесть, самобытность ее воображения являются единственными во всей европейской литературе. Благодаря им, маленькая учительница, бывшая так долго болезненным и хилым ребенком, сделалась могучим гением, который щедрой рукою выливает сокровища дивных историй на утешение и радость людям. И вполне понятно, что она восхищает жителей своей далекой родины, в которых пробуждалось, под влиянием ее образов, сознание расы и ее традиций.
Она показала нам, что было самого замечательного в гении ее отчизны. Но ей — как женщине — свойственнее, чем кому-либо из мужчин, понимать все инстинктивные традиции своего народа, живее схватывать самые неуловимые черты его вкусов, стремления, способностей, уметь их защитить, оживить, укрепляя, таким образом, цепь, связывающую прошедшее с будущим и развивать народное самосознание. Это вполне удалось Сельме Лагерлёф. Укрепляя совесть шведов, народа весьма склонного увлекаться всем чужим, она оказала большую услугу своей родине, не допуская, чтобы под чужестранным влиянием улетучились его врожденные качества.
Женщинам, конечно, также свойственно проникать, благодаря гибкости их ума, сердечной деликатности, вниманию к мелочным деталям, благодаря, наконец, их доброте и состраданию, туда, куда никогда не проникает никто из сильных и грубых: в жизнь детей, в души животных, в глухие и сокровенные чувства нас связывающие или разъединяющие. Особенно легко их угадывает доброта. A гений Сельмы Лагерлёф создан из лучших женских качеств, доведенных до высшего их напряжения. Когда смотришь на прекрасное лицо этой простой и скромной женщины, не можешь удержаться от мысли, что именно благодаря сияющей на нем доброте, она могла извинил, даже может, любоваться многими безумствами нашего узкого мирка, могла любить, не впадая в чувствительность, стольких грешников и грешниц, могла подметить столько благородных и рыцарских движений, сочувствовать такому количеству слёз.
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1910, No 12. С. 112—114.