Газетные рецензенты в один голос бранят эту пьесу. И несерьезная она, и смешная, и поверхностная… Выходит так, что, если бы им сыграли серьезную и несмешную комедию, они были бы более довольны… Удивительно как это мы, русские, любим серьезность и глубокомыслие там, где это совсем некстати. Мне кажется, каждое произведение литературы должно измеряться своей собственной меркой. Реалистическое произведение хорошо, если в нем много реализма, романтическое хорошо, если в нем много романтизма и т. д. Комедия хороша, если она смешна, трагедия — если она печальна. Казалось бы, чего проще. Нет, в бойкой, бесшабашной французской пьеске российские рецензенты непременно захотели разрешения запутаннейших социальных вопросов, забывая, что каждое дело нужно судить поскольку его средства совпадают с его же собственными целями, а не с теми, которые мы ему навязываем со стороны. Один рецензент в своих ‘идеальных требованиях’ от бульварной комедии дошел до таких геркулесовых столбов, что, усмотрев в ней некоторую сантиментальность, воскликнул: ‘нужны ли такие трогательные сцены? Интересны ли они? Сантиментальность расплавляет сердца и ум и разрешает сознание истинной красоты!’ (см. ‘Рассвет’ от 30 марта.)
Судите сами, насколько это уместно — в данном случае. Вот содержание этой комедии: Анри, сын французского рантье Жувнеля состоит в связи с миловидной швейкой Мари и прижил от нее сына. Родные узнают об этой связи и в душе ничего против нее не имеют, но притворяются друг перед другом, что она ужасает их. Тайком они покровительствуют влюбленной парочке, но жена боится, как бы об этом не проведал муж, а муж — как бы не проведала жена. Друг мужа, Трэву, тоже считает нужным скрывать свою прикосновенность к молодой чете. Словом, все таят друг от друга лучшие свои чувства, и выставляют напоказ несуществующие у них предрассудки. Отсюда, конечно, много веселых qui pro quo, ради которых, конечно, и написана эта непретенциозная вещь… Никаких нравоучительных целей, столь любезных Вольфу в других его вещах, здесь нет, никаких покушений на решение социальных проблем, которые пригрезились нашим рецензентам, и подавно в этой пьесе не имеется. Эта просто смешная, ловко скроенная комедия, за которой ничего, кроме легкомыслия, не скрывается. Правда, будь она поставлена серьезным театром — бранчивость отзывов была бы приятна, но для публики ‘Нового театра’ — эта водевильная комедия будет истинным кладом, среди таких пьес, как ‘За честь мундира’, ‘Семнадцатилетие’ и проч.
Разыграна комедия Вольфа была на редкость хорошо. Г-н Яковлев в роли старика Жувнеля смог развернуть все лучшие стороны своего дарования. Медлительность игры, непринужденной и веселой, умелая и тактичная шаржировка некоторых положений, выдержанность тона, нигде не переходящего в столь соблазнительную сантиментальность и приторность, — лучшего Жувнеля и желать нельзя! Г-н Баратов, по обыкновению, умно и со вкусом провел свою роль веселого, энергичного друга, Трэву. Г-жа Иванова изящным контуром очертила образ швейки Мари.
Среди исполнителей была, как сказано в афише, ‘девица Александровская’, игравшая трехлетнего сына Анри и Мари — Робера. Один сердобольный рецензент усмотрел в этой девице ‘жалкое существо, которое ломается, не понимая значения своего ломания’. На нас, напротив, ‘девица’ произвела отрадное впечатление бодростью и осмысленностью своей игры.
В качестве водевиля, была поставлена пьеска Мольера ‘хоть тресни, а женись’, в превосходном переводе Д. Т. Ленского. Пьеской этой Мольер хотел осмеять, с высоты своего здравого смысла, модное тогда картезианство и властное над средневековыми умами учение Аристотеля. Жаль, что пьеска эта устарела… века на два, на три. Это все равно, что поставить в XXV веке боборыкинскую Накипь, где изобличается декадентство. Но все же нужно отметить тщательную любовную постановку, достойную великого имени французского классика.