H. A. Лейкин
Сцены
Содержание
НОВЫЙ ГОД
НА ПОХОРОНАХ
ДОМОВЛАДЕЛЕЦ
17 СЕНТЯБРЯ
ВО ВРЕМЯ ТАНЦЕВ
ТОРПЕДА
Сцены, Лейкин Николай Александрович, Год: 1884
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Спутники Чехова. Под ред. В. Б. Катаева. М., Изд-во Моск. ун-та, 1982.
Новый год
На похоронах
Домовладелец
17 сентября
Во время танцев
Торпеда
В аптеке
Налим
Затравкин
В рыбной лавке
Первый день Нового года. Купеческий дом. Пахнет жареным, лампадками, выхухолью. Полы вымыты и начищены воском так, что в них хоть смотрись. В прихожей раздаются звонки за звонками. В залу являются гости с поздравительными визитами. Визиты принимает ‘сам’, ‘сама’ и их дочь-невеста. Сам в медалях, с расчесанной бородой и с головой до того жирно уснащенной помадой, что с нее даже капает, гордо сидит около стола с закуской и поглаживает объемистое чрево, поверх которого покоится золотая массивная цепь от часов. Лицо его сияет: он слегка выпивши и то и дело спрашивает свою супругу:
— А что, Аграфена Спиридоновна, кто теперь может заметить, что мы из мужиков, лаптем щи хлебающих?
— Ну, вот! Стоит об своем мужицком звании вспоминать, коли ежели вы себя давно уж отполировали и к вам военные офицеры с поздравлением ездят,— отвечает супруга.
— То-то! Вот и Глашу за полковника выдадим замуж. Меньше чином, хоть разорвись ты, так за того не отдам. Теперь вот медалями изукрашен, а на будущий год, бог даст, и Станислава првесят, а там и мундир приютский благоприобрету. Глаша, сколько у нас сегодня перебывало народу с новогодним челобитьем? — обращается отец к дочери.
— Сорок две души, папенька,— отвечает дочка.— Я на подоконнике карандашом отмечаю.
— А разные, которые облагодетельствованные мною, в каком численном курсе у нас перебывали?
— Две вдовы по рублю получили, шесть ундеров — по полтине, да окромя того четыре сироты — по два целковых.
— Молодец дочка! Вся в меня. Крестники и все мною призираемые кумовья являлись на поклон?
— Были давеча утром, но так как вы сами были с визитами у генералов, то они обещались после зайти.
— А парильщики из бани, трубочисты, сторожа и прочая сволочь являлись за получением следуемого им за поздравление вознаграждения?
Его перебивает супруга.
— Да полно тебе, Артамон Иваныч, куражиться-то! Ну, что ты к девушке пристаешь? — говорит она.
— Соблюдение порядка для меня первое дело. Коли ежели нет у меня секретаря, то пусть дщерь наша единоутробная докладывает. Впрочем, к пасхе будет у нас и секретарь. Найму какого-нибудь пропойного подешевле.
В прихожей звонок. Входит гость в порыжелом сюртуке и тащит за собой за руки семи-восьмилетнего мальчика в розовой ситцевой рубашке. Гость отыскивает в углу образ, крестится на него и, обращаясь к хозяевам, говорит:
— С новым годом, Артамон Иваныч! С новым годом, Аграфена Спиридоновна! С новым годом, Глафира Артамоновна! Желаю вам счастия и всех благ, больших и маленьких!
— А! Купоросов! Живая душа на костылях! И с сыном! Вот, братец, не обанкроться ты три года назад, вышла бы у тебя новая фирма: Купоросов и сын. А теперь уже нельзя для несостоятельного, потому за эту музыку сейчас за хвост да палкой. Будет у тебя конура твоей собственности с тремя банками ваксы продажной, так и ту кредиторы отымут. Ну, желаю тебе всех блох больших и маленьких! Благ тебе желать нечего.
— Шутить изволите, Артамон Иваныч! Шутники вы, право! — говорит гость и щелкает сынишку в загривок.— Ну, ну! Начинай же!
На глазах ребенка слезы. Нижняя губа у него трясется. Отец отходит в сторону и показывает ему кулак. Тот, дрожа всем телом, начинает читать заученные стихи:
С новым годом поздравляю,
Счастья-радости желаю,
Крестный папа дорогой.
И чтоб ваш счастливый век,
Как прекрасная комета,
Лучезарно бы истек.
Многи лета! Многи лета!
— Довольно, довольно! Я и так дам целковый. Просекаешь ребенка-то? — обращается он к отцу.
— Зачем его сечь-с? Он и так у нас умный. Поцелуй, Ванюшка, ручку у папеньки крестного.
Ребенок тянется к руке. Купец дает ему рубль и со вздохом прибавляет:
— Рука дающего да не оскудеет! О господи! Так не просекаешь? А следовало бы. Младенцам эта самая наука никогда не вредит. Только нужно правило просекания знать. Первое дело поймай его за ухо, потом ущеми между колен и дери по мягким местам неустанно. Купоросов, водку пьешь?
— Употребляем-с, коли ежели во благовремении.
— А пополам с горчицей выпьешь?
— Зачем же такая издевка над нашим бедствием?
— Чудак ты! Ведь я тебе благодетель. Ну разве можешь ты мне в моих блезирах препятствовать? Выпей с горчицей — три рубля дам. Ведь тебе на бедность годится.
— Делать нечего, извольте наливать.
Хозяин чокается с ним и говорит:
— Видишь, каши тебе почет. Именитый купец, изукрашенный медалями, обласканный двумя генералами, и вдруг с тобой, прогорелым, за панибрата пьет и даже чокается! Вот тебе три целковых. Ну, желаешь ты теперь получить старый сюртук с моего плеча? Коли желаешь, то потешь нас с женой и изобрази нам аспида и василиска! Проползи по горнице на брюхе из одного угла в другой, только с рычанием, иже льву подобно.
— Артамон Иваныч, при младенце-то неловко будет! Каков пример, коли ежели вдруг отец его законный и в змеином образе…
— Жаль. А сюртук, брат, почти новенький. Ну, убери сына в другую комнату, а сам ползи. Видишь, какой я сговорчивый.
— В таком разе, пожалуй! Ванечка, уйди в ту комнату!
— Ну, полно Артамон Иваныч! Полно! Что тебе за охота издеваться над Купоросовым! — заступается за гостя хозяйка.— Не надо, Купоросов не надо, мы тебе и так сюртук отдадим, да там у нас есть еще и стеариновые огарки для тебя.
В дверях появляется мальчик.
— Парильщики из Туляковых бань пришли и сторожа от Владимирской…
— Зови! Ну, Аграфена Спиридоновна, уж ты там как хочешь, а этих виночерпиев я накачаю во все свое удовольствие и бороться их заставлю.
— Папенька, не водите их сюда. Они тулупами всю залу провоняют, — говорит дочь.
— Вишь, неженка! Отец себе тулупами да полушубками состояние составил, а она их боится. Ну, ладно, ладно. Пусть они в столовой подождут. Купоросов, следуй за мной по пятам, яко паж, и будь хранителем полуведерной бутыли.
Хозяин и гость уходят в столовую. Оттуда слышатся восклицания: ‘С новым годом! С новым счастьем!’
Похороны. Из подъезда выносят гроб. Стоя в глубоком снегу и подобрав полы траурных кафтанов, поют певчие. Искривив нижнюю челюсть и уйдя подбородком в воротник, хрипят басы, заигрывая друг с другом, визжат дисканты и альты и фальшивят. Регент, сохраняя строй, ловит левой рукой одного из мальчишек за вихор, а правой старается долбануть в темя камертоном другого. Толпа народа.
— Позвольте узнать, это купца хоронят? — спрашивают две салопницы.
— Нет, не купца,— мрачно отвечает шуба.
— Стало быть чиновника, но ведь тогда треуголка и шпага на гробе полагается… Кто же он по своему званию?
— Актер. Можете продолжать свой путь. Здесь вам денежной милости не очистится.
— Актер! Ах, боже мой! Поди ведь и чертей играл? Раскаялся перед смертью в своем актерстве-то? Ведь ежели духовное, например, Юдифь, главу отсекающая, Соломон, пасть львиную раздирающий, а то нынче больше насчет передразнивания… Вымажут лицо зеленой краской…
— Пороки карал-с, пороки… С богом! Не проедайтесь!
— Деточки остались?.. Ах, господин, какие вы неразговорчивые! Супруга есть? Может, ветошь какую после покойника раздавать будут? Нам бы что-нибудь старенькое на помин души… Вы не пожертвуете ли, господин, хоть малость во спасение безвременной кончины? В таком звании нужно сугубое поминовение. Порок пороком, но прежде всего не осуждай, не осужден и будеши… Аще же…
— Где тут городовой?
Шуба начинает смотреть по сторонам. Салопницы скрываются. Стоят двое в скунсовых шубах. Из разговора можно понять, что один писатель, а другой — актер.
— Однако пора и в редакцию,— говорит писатель. — Вот, подумаешь, судьба-то! — язвительно замечает он.— Хорошие актеры умирают, а дрянь остается.
Актера передергивает.
— Да ведь у писателей то же самое,— отвечает он.
Процессия тронулась. Тронулись и провожающие. Вспоминают покойника.
— Солянку рыбную любил. И знаете, что ему нравилось в солянке? Завиток у тешки… Ах, господи! Такой могучий человек, жизненный, и вдруг… Скоренько, скоренько!
— Все там будем, иде же несть разовых и бенефиса!
— В котором году у нас было наводнение-то? Еще лабаз у купца Кумина залило…
— А что?
— Нет, я так, к слову… А большой у него репертуар был. Кому-то перейдут его роли?
— Половину Нильский за себя возьмет, а другую половину на меньшую братию…
Сзади пробирается отрепанная личность. Лицо опухши. Запах винного перегара. Брюки с бахромой, ‘пальтичко ветреного характера’ и фуражка с надломленным козырьком.
— Дозвольте на помин души отставной козы барабанщику…— сипит он.—Келькшоз… даже ниже гривенника. Когда-то купеческим сыном и сам на лихачах разъезжал… Стерлядь а ля рюс, кнутом прохожего по роже, холодная шипучка гран медаль и в ресторане посудный бой по купеческому чину… Когда-то, сидя в первом ряду кресел, казнился на Любима Торцова, а теперь сам Любим Торцов. ‘Пей под ножом Прокопа Ляпунова!’ Дозвольте, благородные лорды, пятачок! Не на хлеб прошу, но на выпивку, и в том каюсь.
— Да он презабавный! Это преоригинально! — говорит кто-то. Оборванцу суют в руки пятачки.
— Покровителем талантов состоял. Артисту на бильярде даже и сотенную проиграть не жалел,— продолжает он.— Бюве, манже — первое дело. Сам хотел идти в актеры, а попал послушником в Валаам, но по несправедливости судеб вновь изругнут с острова на материк к подножию красавицы Невы. Купца Апельсинова знаете? Свершил у него заем в тысячу рублей, а в две вексель выдал, и с этого пошло. Кругом запутал. И диво бы деньги дал, а то вместо денег товаром всучил: ‘Вот, говорит, тебе десять контрабасов, можешь продать и деньги выручить’. Продал на Апраксиной их за две с половиной радужных и сих средств хватило только на пикник для Сюзеты. Лошадям головы шампанским мыл. Се тре жоли, а на утро опять яко благ, яко наг, яко нет ничего. Снова к Апельсинову. ‘Денег, говорит, нет, а вот сто тысяч часовых стекол — те же деньги, любой часовой мастер возьмет’. Беру. На следующий месяц вместо денег полторы тысячи коробок сардинок!
Оборванец становится в позу и восклицает: ‘О, кровопийца Апельсинов! Смерть нечестивцу!’
— Однако, любезный, вы уж надоели,— замечают ему.
— Надоел-с? Пардон! Сейчас мы отогреем бренное тело. Мерси, мерси,— расшаркивается он и скрывается в трактирную дверь с изображением расписных чайников.
Купец Ельников купил старый запущенный дом и решился ремонтировать его, для чего нужно было осмотреть квартиры. Также хотелось ему ознакомиться с жильцами. Как для того, так и для другого он начал делать визиты по квартирам. Ему сопутствовал старший дворник.
В один прекрасный день они позвонились у дверей квартиры четвертого этажа. Отворила горничная.
— Умница, доложите барыне, что, мол, новый хозяин дома желает осмотреть квартиру,— отнесся к горничной дворник, но купец перебил его.
— Какой тут доклад! В свой дом, да еще с докладом! Мы не господа, — сказал он и влез в квартиру.— Почем помещение-то ходит и кто его снимает? — послышались вопросы.
— Криникина, трое детей у ней. Пятьсот сорок платит,— отвечал дворник.
— Ну, шестьсот смело можно взять. Что за счет пятьсот сорок! Ни куль, ни рогожа.
Купец вошел в гостиную и стал озираться.
— Вишь ты! Диваны турецкие развели, а божие милосердие без серебряного оклада в углу висит,— кивнул он в угол и полез в другую комнату, дверь в которую была притворена,
— Куда вы! Куда вы! — замахала на него руками нянька.— Здесь ребенок спит, разбудить можете.
— Так что ж из этого? Не укусим твоего ребенка. А ежели проснется, то невелика важность.
— Софья Павловна, пожалуйте сюда! — позвала нянька,— Что это за безобразие! Они лезут насильно.
Показалась хозяйка. Это была молодая женщина лет двадцати пяти с длинными, но остриженными волосами.
— Послушайте, как вам не стыдно? Здесь у меня сестра, девушка, одевается.
— Хозяину дома, да еще стыдиться! Вот напасть-то! Я в своем володении.
— Неправда. Вы хозяин дома, но когда я нанимаю квартиру и плачу деньги, то я здесь хозяйка! — крикнула женщина.
— Не ершись, не ершись! Что за щетина! Я познакомиться пришел и квартиру осмотреть. Так вы хозяйка? Ну очень приятно,— протянул он, попятившись, и сел в кресло.— Замужняя, вдова или девица?
— Что за расспросы! Вдова,— отвечала она, в недоумении смотря на хозяина.
— Важное кушанье! Уж будто и спросить нельзя. Должон же я понимать, с кем я имею дело и кто мои жильцы. Капиталы имеете или так, сбоку благодать?
— Да вам-то что за дело? Я плачу за квартиру исправно. Я повивальная бабка.
— И повивальные бабки тоже разные есть. Одни при родительницах, а другие при старичках. На повитушестве тоже не много попляшешь.
— Послушайте! Да как вы смеете! Я семейная женщина, у меня дети.
— Как смел, так и сел. Мы обязаны тоже знать, какого сорта у нас жильцы, потому домохозяева. Иван, что настоящая они вдова? — отнесся купец с вопросом к дворнику.— Как по паспорту-то?
— По паспорту настоящая,— отвечал тот.
— И слухов никаких насчет чего-либо? Благосклонного жития к мужчинам нет? Не наезжают к ним по вечерам кумовья да Дяденьки разные?
— О, это уж слишком! Подите вон! — крикнула хозяйка.
— Подите вон! Эво что выдумала! Я пришел квартире обозрение делать, а она подите вон! Так я сейчас и послушался! Что ж ты, Иван, стоишь и не отвечаешь на мою команду! Статуй!
— Жизнь ведут постоянную и мы ничего не замечаем,— застенчиво произнес дворник.
— Ну, то-то. Вот нам и довольно. А ты уж сейчас и вон. Домохозяина-то вон. На моей земле живешь, в моих стенах существуешь, да меня же и вон… Это вот я, так точно, что во всякое время и с мебелишкой твоей могу тебя из квартиры вышвырнуть. А мы давай лучше в мире жить. С домохозяином ссориться не след. Он покарать жильца может и помиловать. Поняла?
— Вы пьяны, должно быть.
— На свои выпил, а не на твои. А ежели на свои, то неужто мне у тебя спрашиваться? Выпил. Ну, что ж из этого? А ты гордость-то брось. Нечего нос-то задирать. Через это барыша не будет.
— Извольте идти вон! Еще раз вам повторяю.
— Ну полно! Она и в самом деле. Давай поговорим толком. Я человек покладистый, коли кто со мной ласковый. Вы это зачем волосы-то остригли? Болезнь какая была, что вылезать начали?
— Да что вы в самом деле? Разве я обязана вам давать отчет? Захотела и остригла.
Купец кивнул головой.
— А, значит, шустроперая. Из стриженных по своей собственной вере, по новомодности к учению. Понимаем. А ты ересь-то эту брось, коли ты вдова настоящая, богоспасаемая вдова. Право, нехорошо. Купи шиньон, что ли. Бога забывать не след. Ведь это по-вашему ангелизм, а по нашему вольнодумство называется, и вы ангела-то напрасно к своему названию припустили. Скорей же вы черту поклоняетесь в своем окаянстве, потому что попу, что бабе волос стричь не показано.
— Ежели вы не уйдете вон, я сейчас пошлю за полицией! — стояла на своем хозяйка.
— Что ж, посылай. Я пришел как домовладелец квартиру осмотреть. Обязан же я ремонт сделать, коли жильцы от дымовых труб или от зловония терпят стеснения. Нас, брат, тоже за санитарные-то беспорядки по шерсти не гладят, а ох как жучат! Князья да графы в тюрьму за несоблюдение-то полетели, а нам, купцам, и бог велел. Ну, садись и давай говорить спокойно, а то словно бельмо на глазу передо мной маешься.
— И не стыдно вам над женщиной издеваться? Уйдите, прошу вас.
— Ага, теперь запросила, а давеча гнать! То-то скоры вы на язык то. Уйду, уйду, вот только по квартире смотр сделаю. Печи и трубы в порядке?
— В порядке, в порядке. Пожалуйста, поскорей осматривайте, что вам нужно.
— Поскорей! А может ты водопроводы у меня засорила, дверные ключи растеряла, вьюшки утратила, подоконники разрубила и насчет полов безобразие. Должен я все это прочувствовать или нет? Кто муж-то был и какой чин тебе оставил?
— Это не ваше дело, да, наконец, вы и в паспорте можете об этом справиться.
— Не щетинься, не щетинься! — остановил ее купец.— Опять начинаешь? Вишь, какая блажная! Капиталы уж на тебе очень велики, что ли, что такое о себе воображение держишь?
— Идите и осматривайте квартиру. Нечего здесь сидеть. Пойдемте.
— Те-те-те! Не кудахтай, не испугаешь. Иван, вот как домохозяев-то подданные жильцы у себя принимают! — снова обратился купец к дворнику. — Вот ты и смотри! Ну, что с тобой делать, пойдем.
Начался осмотр квартиры. Войдя в кухню и увидав, что на плите жарилась говядина, купец не утерпел и заметил:
— А вы зачем по средам скором едите? А еще православные считаетесь. Вот ересь-то вашу и видно.
Хозяйка промолчала, но он не унимался и продолжал:
— И образа не во всех комнатах, а это тоже нехорошо. Пожарное наслание за такой грех может быть. Оно, конечно, может быть у тебя твоя требуха вдвое застрахована, так ты хоть домовладельца-то пожалей. У меня страховка в аккурате. Ну, прощай! Да впредь веди себя хорошенько. Такая поведения по-нынешнему нейдет. Я вот хотел на тебя только шестьдесят рублей в год за квартиру-то набавить, а теперь за твое непочтение накину сто двадцать. Иван, чувствуешь? — отнесся купец к дворнику.
— Очень чудесно чувствуем, Трифон Мироныч.
— Ну, и штраф с нового срока.
Дворник и домовладелец вышли вон из квартиры через черную лестницу.
— С ангелом, Софья Дмитриевна, честь имею вас поздравить. Позвольте в сей день Веры, Надежды, Любви и Софии вам пожелать, чтобы ваша вера в любовь вашего супруга была так же крепка, как незыблемый гранит, а надежда на крупный выигрыш по пятипроцентному билету оправдалась в следующий же тираж. Что же касается до Софии, то есть премудрости, то вы ее сами собой олицетворяете не по наименованию только, но и на деле. Все сие мы видим в образцовом порядке вашего дома.
— Очень вам благодарна. Только вы уж насчет дома-то оставьте… Представьте вы себе, что мы как приехали с дачи, до сих пор не можем устроиться: даже занавески на окнах не повешены.
— Занавески, наплевать-с. И при занавесках может быть беспорядок, а я касательно того, что дом ваш всегда яко чаша переполненная, так и пенится избытком содержимого. Позвольте вам вручить пирожную сладость в виде хлеба-соли.
— Ах, что вы это! Напрасно беспокоитесь. А мы, должна вам сказать, при нашем неустройстве и гостей к себе сегодня не звали. Даже от стыда за наш беспорядок хотела всем отказывать, что, дескать, дома нет, в Новгород на богомолье уехала. Впрочем, милости просим. Покорнейше прошу садиться.
— Пирог, доложу, отменный. У Вебера взял. Немка продавщица сказала, что там что-то особенное внутри. Извольте только кушать на здоровье. У обедни изволили быть?
— Была. Да что, только срам один. Все поздравляют, а я к себе позвать не могу. Видите занавески-то… Вот и шторы не везде повешены. Начали у мужа в кабинете перебивать диван, материю содрали, а обойщик до сих пор еще не идет.
— А зачем зов, сударыня? Зов великое дело. К хорошим же и добрым людям и без зова придут. Ободранный диван тоже не при чем. Ежели в стуколку сразиться, то и сидя на ободранном можно. Еще иногда счастливее так-то. Я вот недавно у свояка на новой триповой мебели шестьдесят три рублика простукал.
— Курить не хотите ли?
— Покурить покурим-с. А я бы попросил бы у вас махонькую рюмочку водчишки. Час адмиральский, и вонзить в себя одну-единственную смерть хочется.
— С удовольствием. Хоть мы сегодня к себе никого не звали, но водка есть. Даже и пирог пекли. Только уж вы извините, что не с сигом и вязигой, а просто с капустой. Думаю: никого из гостей не будет, так зачем же? Сиги-то нынче полтора рубля маленькие, к вязиге приступу нет. Картофель и тот рубль четверик. Ну, когда это бывало?
— Уж и не говорите! Ужас, ужас. Просто словно перед светопреставленьем. А что насчет пирога с капустой — не беспокойтесь… С капустой-то я еще лучше… Особливо, ежели к нему паюсной икорки… Наверно, уж у вас есть?
— Нет, но я сейчас пошлю. Икра-то также в цене ужасной.
— Ежели посылать, то не стоит-с… Зачем же беспокоиться?
— Что за беспокойство! Девушка живым манером сбегает. Только предупреждаю: водку вам придется пить одному, потому мужа дома нет. Он в должности. ‘Никого, говорит, Сонюшка, мы к себе не звали, так я пойду’.
— Жаль, жаль. Ну, да мы с графином чокнемся, а с груздочком насчет крепости поговорим.
— Представьте себе: ведь и груздочков я не покупала.
— А вот за икоркой-то будете посылать, так уж велите, кстати, и груздочков захватить. Груздочек вперемешку с селедочкой чудесно. Селедочка-то уж наверное есть?
— А вот я сейчас велю очистить. Да курите, пожалуйста!
Именинница ушла в другую комнату. До ушей гостя долетело ее восклицание: ‘Вот черт-то принес! Ни крестом, ни пестом отвязаться нельзя!’ Гость проглотил эту пилюлю и в свою очередь прошептал: ‘Жадная тварь! Ну, да ладно, не отвертишься! И дернула меня нелегкая пирог ей принести!’ Явился второй гость и поздоровался с первым.
— Дома именинница-то?
— Дома, только насчет угощения хочет отъехать. Самым нахальным образом закуску у ней выманил. И представьте, какая подлость: нарочно занавеси и шторы на окна не вешали, чтоб гостей к себе вечером не звать
— Ой!? А я ей пару арбузов вместо хлеба-соли принес. Вон там в прихожей лежат.
— Можете вы думать, ведь и я такого же дурака сломал с сладким пирогом.
— Когда так, я свои арбузы не отдам ей. Помилуйте, зачем же? Если я делаю приношение, то рассчитываю так, что могу вечером время провести и угоститься. Тогда я лучше эти арбузы Вере Афанасьевне.. Она хоть сплетница и рассказывала моей жене о какой-то грродовихе, с которой будто бы я нахожусь в любовной связи, но все-таки у ней сегодня кухмистер ужин из трех блюд стряпает. Как только унесу я обратно эти арбузы? — задумался он.— Ведь она, пожалуй, потом выйдет провожать меня в прихожую, так при ней-то будет как-то неловко. Скажет: вот принес и обратно арбузы несет.
— А вы хватайте арбузы и уходите сейчас. Как будто бы вас здесь и не было.
— Но ведь вы говорите, что все-таки закуску успели у ней вытянуть. Рюмку-то водки при закуске и я выпил бы теперь с удовольствием. Особенно за компанию с вами. Знаете что: мы будем уходить вместе, а вы скажите ей, что эти арбузы ваши, что ей вы пирог принесли, а другой имениннице пару арбузов несете. Можете вы это сделать?
— Да она видела, что я пришел с одним пирогом и без арбузов.
— Ах, какая жалость! А ведь арбузы-то какие! Восторг!
— Тогда хватайте их, уходите скорей, отдайте их дворнику на хранение и потом снова вернитесь, чтоб закусить.
— Отлично! Да вы, батюшка, совсем гениальный человек на всякие изобретения!
Гость выскочил в прихожую, схватил арбузы, но тут же натолкнулся на хозяйку.
— Иван Петрович! Ах, боже мой! Я даже не слыхала, как вы и позвонились… Даже с арбузами вместо хлеба-соли… Напрасно только вы так балуете именинницу, право, не за что. Сегодня я именинница сухая, без угощения. Впрочем, спасибо.
Картина.
Женился купец средней руки. Свадебный пир справлялся у кухмистера. Обед состоял из целого десятка блюд. За обедом басистый официант провозглашал бесчисленное множество тостов за здоровье разных дядюшек и тетюшек. Гости кричали ура, били в тарелки вилками и ножами, музыканты играли туш, причем особенно надсаживалась труба. Большинство гостей состояло из серого купечества. Фраков было очень немного, но мелькали сибирки и длиннополые сюртуки. От некоторых сибирок пахло дегтем и керосином. Впрочем, на обеде присутствовал и генерал в ленте, ничего ни с кем не говоривший и очень много евший. Пока не садились еще за стол, купцы подводили к генералу своих дочерей в белых и розовых платьях и рекомендовали их. Генерал при этом тоже ничего не говорил, а только испускал звук ‘хмы’ и при этом кланялся.
После стола полотеры вымели пол от объедков, и в зале начались танцы. Сначала все шли польским. Две сибирки, до сего времени обнимавшиеся, влетели в круг и хотели плясать русскую, но шафера вывели их из зала. Началась кадриль.
В первой паре танцевал с белокуренькой девицей в розовом платье маленький брюнетик, поверх белой перчатки которого красовался на указательном пальце большой бриллиантовый перстень. Брюнетик был в белом галстуке, но в сюртуке. Волосы на голове его были завиты бараном, усы закручены в шпильку. От него отдавало самыми крепкими духами. Пока устанавливались пары, брюнетик попробовал занять разговором танцующую с ним девицу. Он долго думал, о чем начать разговор и наконец спросил:
— Капусту изволили рубить?
— Это в каких же смыслах? — недоумевала девица.
— А в тех смыслах, что теперь самое настоящее капустное время. Ежели к Покрову не срубят, то уж аминь… Сейчас она в такую цену вкатит, что и рубль не сходно.
— Мы капустой не занимаемся. Я в гимназии училась и даже по-французски говорю,— обидчиво произнесла девица.— Мы совсем другого образования.
— Пардон-с. Я про вашего папеньку с маменькой, так как у них есть же хозяйство.
— Хозяйство есть, но мы к нему не причинны. Рубили ли они капусту или не рубили — мы внимания на это не обращаем.
— Так-с. Но может быть, мельком слышали? Ваш папашенька по какой части?
— Они ломовых извозчиков держат. Есть и подряды по мусорной части.
— В таком разе, значит, капусту рубили, потому иначе чем же рабочий народ кормить?
— Могут и вовсе не рубить, а в мелочной лавочке покупать.
— Для обстоятельного купца несходно-с. Мы теперь почем фунт-то продаем? Шесть копеек. Ежели и бочкой на Сенной купите, то дешевле пяти копеек с провозом не обойдется. Поверьте совести, мы это дело очень хорошо знаем, так как сами мелочные лавочники. Семь мелочных лавок у нас.
— Что вам вздумалось про капусту у меня спрашивать?
— Какое дело на уме, про такое и спрашиваешь. Мы, почитай, прямо от капусты и на свадьбу-то сюда приехали. Сегодня у нас такой день, что мы гнет на бочки с капустой клали и в подвалы их спущали. Мы на Сдвиженье пять тысяч голов вырубили.
— Все-таки капустный разговор к танцам совсем не идет.
— Очень даже идет и, можно сказать, прямо в центру… Теперича ежели со стороны посмотреть, то эта самая кадрель совсем с рубкой капусты вровень. Все кавалеры и дамы при танцах точь-в-точь будто бы капусту рубят.
— Однако неужели вы не можете начать какой-нибудь современный разговор? — сказала девица.
— Хорошо, извольте. Можем и по другой части. Нам начинать-с.
Станцевали первую фигуру кадрили.
— Какие у вас крепкие духи…— начала девица и сморщилась.
— Первый сорт-с. Француз на Невском надушил. Там и галстук себе покупали, там и завивку делали. Рубль за всю эту музыку с меня содрал.
— Мужчины, по-настоящему, не должны душиться. Это дамское, занятие.
— По нашей торговле невозможно, потому прямо от капусты. Приятно бы вам разве было ежели бы от меня капустой несло?
— Можно бы было вымыться.
— Насквозь пропах-с. Впрочем, когда рыбу соленую принимаем, еще хуже бывает-с. А огурцы вы изволили солить?
— Мы никакими этими делами не занимаемся. Мы с сестрой вышиваем да книжки читаем.
— Огурцы занятие чистое-с… Конечно, от капусты пользы больше, нежели от огурца, но рубка капусты интереснее. Тут и для барышень есть занятие: можно кочерыжки грызть, любовные сердца из них вырезать ножичком.
— Хорошо сердце из капустной кочерыжки!
— По своему коварству и бесчувственности — самое женское.
— Дамские сердца мягче мужчинских,— возразила девица.
— Помилуйте, что вы! — заспорил кавалер.— Нешто мало мужчинских слез из-за женской бесчувственности проливается? То и дело в газетах пишут, что поднято неизвестного звания тело с простреленной грудью. Все это от любви-с. Кабы ежели женские сердца были так мягки, как соленый огурец в Великом посту… Впрочем, у нас такой способ солки, что наши соленые огурцы и после вешнего Николы со свежепросольным огурцом вровень. Мы насчет огурцов специалисты и этим товаром хвастаем. У нас мелочные лавочки в Коломне, а к нам за огурцами с Песков присылают.
— Делайте соло-то перед вашей визави, а то вы из-за огурцов и кадриль забыли,— указала кавалеру девица.
Танцевали вторую фигуру. Кавалер вернулся к даме и, делая с ней круг, сказал:
— Соло не чеснок-с. Вот ежели чесноку забыть в огурцы положить, то можно весь бочонок испортить. А ежели черносмородинный лист да укроп, то и еще хуже.
Девица вспыхнула.
— Неужели вы думаете, что так приятно для образованной барышни про огурцы с капустой слушать! Вот уж не девичий-то разговор! — огрызнулась она.
— В таком разе мы сейчас девичий заведем, и это уж будет по вашей части,— нашелся кавалер.— Ягодное варенье изволили летом варить?
— Варили. Ну, и что ж из этого?
— Нет. Я к тому, что малина нынче из-за дождливого лета не удалась.
— А у нас удалась. Только послушайте, ежели вы не можете образованный разговор про театр вести, то хоть бы критику в кого-нибудь из гостей пущали. Все-таки было бы интересно. Смотрите, сколько серого народа на свадьбе и даже ни одного офицера. Вон какая тумба в ковровом платке стоит. Она давеча три груши со стола из вазы взяла и в карман запихала.
— Которая-с? — спросил кавалер,
— Да вот эта в длинных бриллиантовых серьгах и в лиловом платье.
— Это наша маменька-с. Только оне не для чего-либо прочего груши взяли, а чтобы внукам домой гостинца снести.
Девица сконфузилась.
— Я не про эту, я совсем про другую…— заминала она.
— А хоть бы и про эту-с. Не извольте беспокоиться, мы их сами за тумбу считаем.
— Нет, нет, я вон про ту, что в синем платье.
— А в синем платье невестка наша. Вдова-с. Два кабака у ней, и сама кабаками заправляет. Только, разумеется, молодцы на отчете стоят. Это бой-баба-с, а уж вовсе не тумба. Она пятерым мужикам глотку переест.
— Господи! Да что вы все то о мелочных лавочках, то о кабаках. Неужели не можете о театре разговор начать?
— Извольте. Жирофлю недавно в Буффе смотрели.
— Ну и что же? Интересная игра?
— Игра-то интересная, госпожа актриса на совесть свою роль доложила публике, но у меня с новым сюртуком вышло недоразумение. Весь в краске перепачкался. Стулья были выкрашены масляной краской и не высушены. Очень многие из публики за это ругались… Нам начинать фигуру. Пожалуйте галопом… Вот уж теперь совсем будем капусту рубить.
— Пожалуйста, без капусты…
— Да что ж делать, коли похоже.
И кавалер, обхватив девицу, понесся галопом.
Часу в восьмом утра младший дворник одного из больших домов с множеством мелких квартир, проходя по двору за вязанкой дров, заметил на стене флигеля нечто такое, что сразу обратило его внимание. Из форточки четвертого этажа была проведена в форточку третьего этажа тоненькая бечевка, и по этой бечевке передвигался вниз сам собой какой-то бумажный сверток. Сверток дошел до окна форточки третьего этажа и стал ударять по стеклу, то поднимаясь на некоторое расстояние, то опускаясь. Ни в окне четвертого этажа, ни в окне третьего никого не было видно.
— Что за оказия? — подумал дворник и передвинул, шапку со лба на затылок.— Сама движется, сама и по стеклу бьет… Нет тут дело неладно, тут что-то подозрительное…— продолжал он.
А бумажный сверток, вздетый на веревку, между тем все барабанил да барабанил по стеклу форточки.
— Надо старшему дворнику сказать, такую вещу оставлять нельзя…— решил дворник и побежал под ворота.— Силантий Герасимыч, а Силантий Герасимыч! Выдь-ка сюда,— сказал он старшему дворнику, приотворив дверь дворницкой.