РАЗСКАЗЫ ИВ. ВАЗОВА.
Переводъ съ болгарскаго И. К.
Сценка на Соборной площади.
Сценка на Соборной площади.
‘Русское Богатство’, No 1, 1902
Сценка на Соборной площади, Вазов Иван, Год: 1902
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Я перебирался на другую квартиру… Этого, надюсь, будетъ совершенно достаточно, чтобы читателю стало ясно, почему я убжалъ въ этотъ день изъ дому…
Я безцльно бродилъ по новымъ софійскимъ улицамъ и незамтно для самого себя очутился, въ конц концовъ, на Соборной площади. Тутъ, не подалеку отъ колокольни, собралась толпа народа, тснившаяся вокругъ кого-то или чего-то. Любопытство также прилипчиво, какъ звота или политика: я тоже подошелъ къ толп и съ помощью локтей скоро пробрался въ ея середину. Что бы вы думали, я увидлъ тамъ? Человка, попавшаго подъ фаэтонъ? или случай скоропостижной смерти? или еще какое-нибудь изъ подобныхъ зрлищъ, имющихъ незавидную привилегію будить людское любопытство?
Нтъ, я увидлъ тамъ женщину, бжавшую изъ своего дома.
Женщина была крестьянка. Она сидла на земл… Молодая, миловидная, съ потупленными глазами, въ живописномъ наряд мстныхъ шопскихъ женщинъ, она сидла, повидимому, безучастная ко всему окружавшему.
Возл нея стоялъ высокій и русый парень, ея мужъ. Я тщетно старался прочитать на его лиц т потрясающія чувства, которыя онъ долженъ былъ испытывать. На немъ ясно видно было лишь какое-то смущеніе.
Любопытная толпа состояла изъ мужчинъ и женщинъ, но характеръ зрлища выдвигалъ на первый планъ женщинъ. Он стояли ближе къ центральной групп. Нкоторыя изъ нихъ увщевали бглянку вернуться добромъ къ мужу. Но молодая баба продолжала сидть, упорно глядя въ землю, и не отвчала ни однимъ словомъ… Къ женскимъ голосамъ присоединялись отъ времени до времени и мужскіе, но самъ мужъ молчалъ. Баба все молчала. Наконецъ, она подняла на мгновеніе свои черные глаза и проговорила, не обращаясь ни къ кому въ отдльности:
— Не пойду, убейте меня, но не пойду!..
Эти слова вызвали въ толп смшанный шумъ голосовъ, въ которомъ большинство было на сторон мужа… Вдругъ толпа раздалась и на сцен появился городовой. Онъ грубо дернулъ бабу за руку и приказалъ ей встать и идти съ мужемъ.
— Убейте меня, не пойду,— крикнула ршительно баба.
Эти ли слова, тонъ ли, которымъ они были произнесены, появленіе ли власти въ лиц грубаго городового, но симпатіи толпы сразу перемстились. Теперь она была за жену.
— Не хочетъ идти съ нимъ, не любитъ значитъ!.. Тутъ силою все равно не поможешь!— говорила одна изъ присутствовавшихъ.
— Несчастная! Не сладко, видно, жилось ей, коли побгла!— говорила другая.
— Господи, Господи, срамъ-то, срамъ-то какой!— послышался полный отчаянія голосъ…
Сначала мн было показалось, что эти слова произнесъ мужъ. Но нтъ: ихъ произнесъ стоявшій тутъ же старый шопъ, какъ оказалось, отецъ бабы.
Городовой еще разъ рванулъ бабу за руку. Она наполовину поднялась, но потомъ опять повалилась на землю.
— Какое варварство!— съ негодованіемъ воскликнулъ стоявшій въ толп высокій студентъ мстной Высшей школы.
— Да разв можно такъ толкаться? Не любитъ — ничего не подлаешь!— энергично проговорила толстая чешка — вроятно, кухарка — которая держала въ рук громадную корзину, до верху наполненную мясомъ и дичью.
Представитель власти бросилъ на обладательницу громадной корзины полуугрожающій, полупренебрежительный взглядъ и, не удостоивъ ее отвтомъ, позвалъ на помощь мужа и еще нсколькихъ ближайшихъ мужчинъ, они схватили бабу за руки и за ноги и подняли ее съ земли. Несчастная длала отчаянныя, но тщетныя усилія вырваться. При вид подъхавшаго фаэтона она удвоила усилія и полнымъ отчаянія голосомъ закричала:
— Не хочу, не хочу!..
Эта отвратительная сцена возмутила всхъ. Со всхъ сторонъ послышались протесты и негодующіе крики. Возмущеніе достигло своего апогея, когда мужъ, перешедшій внезапно въ состояніе свирпаго бшенства, нанесъ нсколько ударовъ кулакомъ по лицу своей жертвы.
— Безобразіе, безобразіе!— закричалъ студентъ, бросаясь къ городовому съ сжатыми кулаками. Это движеніе увлекло за собою всхъ. Теперь въ толп нельзя было найти ни одного человка, который не былъ бы на сторон бглянки. Столкновеніе между возмущенною человческою совстью и законнымъ правомъ казалось неминуемымъ. Но прежде чмъ дло дошло до этого, баба очутилась въ фаэтон, вмст съ мужемъ и съ блюстителемъ порядка. Фаэтонъ тронулся, и толпа остановилаюь, понимая, что дло кончилось, что порядокъ окончательно восторжествовалъ. Но неравная борьба въ фаэтон тотчасъ же возобновилась: баба вырвалась, выпрямилась и сдлала движеніе, чтобы броситься изъ экипажа. Но это было ея послднее усиліе. Черезъ мгновеніе она опять исчезла на дн экипажа, подъ дождемъ сыпавшихся на нее кулачныхъ ударовъ. Фаэтонъ похалъ быстре и повернулъ въ одну изъ улицъ. На дн его лежала баба, ноги у которой торчали наружу, а на баб сидли, навалившись на нее всёю тяжестью, городовой и мужъ, закрывавшій ей ротъ своею ладонью.
Толпа провожала взорами фаэтонъ, пока онъ не скрылся въ боковой улиц, и затмъ начала расходиться.
Составлявшія толпу женщины продолжали обмниваться впечатлніями по поводу только что видннаго.
— И что это за жизнь теперь у нихъ будетъ!— сказала одна изъ нихъ.
— Извстно, какая!.. Такая же, какъ и до сихъ поръ была!— отвчала другая.
— А что, крпко онъ ее билъ?
— Еще бы не билъ! Такъ билъ, что…
— Ну, да и она тоже хороша,— вмшалась новая собесдница,— получила, что заслужила, только и всего…
Вс обернулись къ ней.
— Не слыхали, разв, что ея отецъ тутъ говорилъ,— продолжала она.— Безстыдница!.. И она прибавила шопотомъ нкоторыя подробности, которыя нсколько охладили симпатіи публики къ героин только что разыгравшейся сцены.
— Ну, въ такомъ случа и жалть ее нечего,— сказала сурово одна изъ женщинъ.
— Да вдь все равно силою любить не заставишь,— возразила другая.
— Ничего, ничего… Такую и поучить не грхъ — отвчала третья.
— Да что толку-то? Все одно ненавидитъ она его!
— Ненавидитъ! Да онъ-то ее любитъ, какъ сумасшедшій!..
Я ушелъ, не дождавшись конца завязавшагося разговора.
Но долго еще въ моей голов неотступно стоялъ образъ неврной жены, которую градомъ кулаковъ заставляли возлюбить своего мужа, образъ мужа, покинутаго и обезчещеннаго, но тмъ страстне и крпче привязаннаго къ жен своей, образъ городового, который въ качеств орудія закона охранялъ право сильнаго. Вс эти элементы картины — простые, потому что ежедневно повторяющіеся на нашихъ глазахъ,— становились въ своей совокупности сложными, загадочными и трагическими, обращались въ мрачную и неразршимую загадку…
Заворачивая въ улицу, я обернулся назадъ: группа женщинъ еще продолжала оживленно разговаривать. Ихъ, вроятно, занимала та же загадка, тотъ же страшный вопросъ, который встрчаемъ во всякомъ человческомъ обществ, который не разршила до сихъ поръ никакая философія, который никогда не разршатъ никакія политическія и соціальные перевороты… Гд же тайна этой фатальной дисгармоніи между двумя половинами человческаго рода? Въ условіяхъ жизни скрывается ли она, или въ исторіи человчества, или въ капризномъ, какъ волны, человческомъ сердц?
Да, страшный это вопросъ…