Сатиры или Беседы, Гораций, Год: 1763 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 109 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

И. С. Барков. Полное собрание стихотворений

СПб.: Академический проект, 2005

Квинт Гораций Флакк. Сатиры

4.
Книга первая

САТИРА I

ТАНТАЛ

Скажи мне, Меценат, что в мире ропщет всякой,

Что жребий каждаго и чин неодинакой,

И хвалит звания различныя людей,

Доволен не хотя быть долею своей?

Разслаблен древностью и изнурен трудами,

Блаженны, говорит салдат, купцы торгами¹.

Купцу, когда корабль терзает буря зла,

Воинска служба тем быть кажется мила,

Что скорый на боях конец приходит делу,

Иль смерть или живот. Приказных жизнь веселу

Крестьянин хвалит, что пред утренней зарей²,

Тьма челобитчиков толчется у дверей:

Он в город вытащен, и дав порук неволей³,

О коль щастливы те, кричит, своею долей,

Которы в городах живут без всех сует!

Толико сих людей наполнен целый свет,

Что могут Фабия жужжанием замучить⁴.

Послушай, чтоб тебе медленьем не наскучить,

К чему здесь идет речь? Вот тайна слов моих:

Когда бы бог какой ко удовольству их

Сказал: Се вашей я споспешествую воле,

Купцем будь, воином кто слыть не хочет боле,

Кто землю драл сохой, судьей с сего будь дня,

И с тем останься всяк, свой жребий пременя.

Чтож медлите? вдруг всем блаженство станет скучно,

Хоть воля есть вести житье благополучно.

Не должен ли на них сей бог разгневан быть,

И может ли мольбы впредь с милостью внушить?

Не должнож мне мешать прямое с смехом дело,

Да что препоной смех писать и правду смело?

Как детям пряники учители сперьва

Дают, чтоб азбучны твердили те слова,

Без шуток пойдем в цель дорогою прямою.

На новых нивах кой ведет бразды сохою³,

И поспешающий в далекий путь пловец,

Чтоб море из конца перебежать в конец,

И воин, и корчмарь все обще подтверждают,

Что в том намереньи труд тяжкий принимают,

Чтоб в старости без бед покойну жизнь вести,

Когда удастся хлеб свободный припасти.

Как малый муравей, что может, отовсюду,

Дая пример трудов, в одну все сносит груду,

И нужду будущу предвидя впредь пасет:

Как в водный из овна знак солнце перейдет^5а,

Тогда питается готовым всем с покоем,

А ты не можешь быть удержан солнца зноем⁶,

Ни лютою зимой, огнем, водой, мечем,

Чтоб не хотел искать своих прибытков в чем.

Пускай тебе в алчбе несытой нет препятства,

Чтоб больше всех других ты приобрел богатства,

Чтож пользы принесет несметная казна,

Зарыта будучи в земле тобой она?

В остатке будет грош: по малу убавляя⁷.

Не прах ли без того и груда золотая?

Хотяб сто тысяч мер ты хлеба с пашен сжал ,

Не болыпеб моего желудку дани дал.

Меж продающихся слуг кош носи с снопами,

Другой с пустыми пусть таскается руками,

Не больше за тебя цены дадут того,

Кто на плечах своих не носит ничего.

Пределы кто хранит естественных законов⁸,

Сто-ль выпашет земли, иль тысячу загонов,

Такому нужды нет отнюдь то разбирать,

Тебе лишь из большой приятно кучи брать.

Когда из малой я расход имею равный⁹,

Чтож больше житницы сусеков наших нравны?

Так естьли нужда вся в ведре воды твоя,

То мог бы почерпнуть ты столько из ручья,

Однако на реку бежишь, оставя лужу,

Где можешь потопить завистливую душу,

Как быстра невзначай река подмыв песок,

Покажет, сколь ея от верьху низ глубок.

Лишенный суеты излишной и безпутной

Не тонет, и воды не почерпает мутной,

А коих вредная излишность веселит,

Обыкновенно тех рок скорый так губит.

Влекома больша часть людей желаньем тщетным,

Именьем не хотят довольны быть несметным¹⁰,

Резон тому, что всяк по деньгам ценит честь.

Возможноль в здравый ум глупца сего привесть?

Оставь, чтоб нищету сносил он, коль угодно¹¹,

Когда обычаю его нищетство сродно.

В Афинах, говорят, подобный был кремляк,

Жил гадко, презирал молву народну так:

Что хочеть обо мне бред Фомка да Ерема,

Как с деньгами сундук открою, весел дома.

Томимый жаждою поймать ртом Тантал мнит

Ту воду, что от губ запекшихся бежит¹²,

Чему смеешься? знать здесь имя не дается,

А песня о тебе, то пременя поется.

Карпишь над деньгами, ни спя ни день ни ночь,

И отступить от них на час не хочешь прочь,

Летают по мешкам недремлющие взоры,

Которые вокруг себя обклал, как горы,

И будто святость чтить ты в деньгах принужден,

Боишься, как греха, быть к ним прикосновен,

Иль как на живопись зря не отводишь ока,

Но пользы в них прямой не знаешь сам и прока.

За деньги достаем хлеб, брашно и питье¹³,

И все то, смертных чем содержится житье.

Или по твоему всяк час не знать покою,

Бояться злых воров днем и ночной порою,

Пожаров и рабов неверных трепетать,

Чтоб обокрав тебя не вздумали бежать?

Я лучшебы желал во веки быть убогим,

Как беспокойну жизнь иметь с богатством многим.

Когдаб ты водяной болезнью захворал,

Или другим каким недугом болен стал,

То ты имея, ктоб присматривал в болезни,

Не сыщешь ни кого, хотя со всем исчезни¹⁴.

Не будет о тебе никто просить врача,

Чтоб здраваго с одра возставил излеча.

Не хочет ни жена, ни сын, чтоб был ты здравый,

И ненавистны всем твои соседам нравы,

Гнушаяся тобой знакомцы отстают,

Ребята от тебя и девки прочь бегут.

А ты, кой деньгами, как Нимфою, пленился,

Дивишься, что постыл всем став, любви лишился.

Да что, хотя бы ты от кровных дружбы ждал,

Которых долг к тому натуры обязал?

Терял бы труд, ища в свою склонить их волю,

Как учит кто осла взнуздав бежать по полю¹⁵.

Уж время положить конец твоей алчбе,

И чем ты более богатств скопил себе,

Тем меньше от грозы убожества да стонешь,

Или коль по-уши в нажитых деньгах тонешь,

Старайся окончать твой неусыпный труд,

И таковым, каков Нумидий был, не будь.

Коротка баснь: богач ссыпает деньги мерой,

А гнусной на плеча жупан вздевает серой,

И лучших, как слуга, не носит он украс,

Боясь чтоб не постиг от глада смертный час¹⁶.

Чтож мне советуешь, жить скупо иль роскошно¹⁷?

А двух противных свойств в одно привесть не можно.

Никак, когда твой глаз за скупость я колю,

Быть мотом через то и плутом не велю.

Имеют разнь скопец и килой отягченный.

Все вещи точными пределы огражденны,

Кто не дойдет, или преступит их, грешит.

Речь к прежнему моя источнику спешит:

Никто так, как скупой, себя не выхваляет¹⁸,

Но паче разны всяк затеи вымышляет,

Никто не сохнет так с досады, как скупец,

Зря у чужой овцы млеком полняй сосец¹⁹.

Гнушаясь быть причтен к нищетскому собору,

Чтоб всех богатей быть, ползет с горы на гору,

И так чем выше мнит подняться для богатств,

Тем более в алчбе находит он препятств²⁰,

Крушась, что у других зрит более достатков.

Подобно как ездок в скачь гонит без оглядков.

Стараясь упредить тех, кои впереди,

И остающимся смеяся позади,

За тем что редко кто себя довольным скажет,

И редко кто во гроб, прожив спокойно, ляжет²¹,

И сыщетсяль еще на свете человек,

Кой с удовольствием таким скончал бы век,

Как после честный гость прохладнаго обеда

Встает из за стола доволен у соседа.

Умолкну, и к перу не приложу руки,

Криспиновы обкралты, скажут, сундуки²².

В сей перьвой сатире стихотворец обличает сребролюбцев, доказывая, что непостоянство и легкомыслие удобнее сносить можно, нежели оный порок. Приписал он сию сатиру Меценату, своему благодетелю, и весьма знаменитому мужу в римской республике, производившему род свой от древних Этрусских Царей, в том разсуждении, что как вельможи управляя гражданами должны воздерживать их от злых нравов, так и сами от пороков всячески удаляться долженствуют.

¹ Сочинитель обличает во первых непостоянство людей, которые и малого нещастия великодушно и без роптания сносить не могут.

² Хотя жизнь приказных для многих беспокойств и опасностей, особливо в судных и вотчинных приказах, веселить не может, но самыя беспокойства от челобитчиков для непозволенных прибытков оным весьма приятны бывают.

³ Крестьян по большей части таскают в приказы за неплатеж податей или подушных денег, где оным предписывают срок платежа и берут с них порук, чтоб неотменно в тот срок в платеже исправны были.

⁴ Может быть, что сей Фабий был сварливой и незговорчивой стряпчей или ябедник, которой за многих входил в тяжбы, ибо не редко судьи для крику и беспокойства таких сварливых людей принуждены бывают поспешать в произведении суда, или не медля решить самое дело. Некоторые говорят, что сей Фабий держался стороны Помпеевои, и с Горацием имел великой спор о Стоическом учении. Написал также несколько книг о Стоической философии.

⁵ Кто упражняется в земледелии. Джоселе говорил автор о непостоянстве, теперь о сребролюбии речь начинает.

^5а Когда солнце из овна вступит в знак Водолея, тогда начинается худая погода, стужа и сильные дожди, что предъявляет приближающуюся зиму.

⁶ Разумеется всякой сребролюбец, которой все препятствия и беспокойства презирает для приобретения богатства.

⁷ Стихотворец в лице сребролюбиваго сам себе ответствует на предыдущий вопрос, разумея в сих словах безмерную алчбу к деньгам сребролюбивых людей, которые и гроша жалеют употребить на необходимую свою нужду.

⁸ Тот живет по правилам натуральных законов, кто малым доволен, и о стяжании великаго богатства не печется. Когда человек имеет пропитание и к содержанию жизни потребное, натуральной закон излишняго искать, наипаче лихоимством и неправдою, не дозволяет.

⁹ Разумный столькоже малым довольствоваться может, сколько скупой большим, потому что тот с умеренностию ведет свои расходы, а сей при великом имении себя изнуряет, что в следующих стихах автор примером изъясняет, опровергая оным предложение скупаго, что ему из большой кучи брать приятнее, нежели из малой.

¹⁰ Многие говорят, что надлежит копить деньги для приобретения почтения от людей, в каком разумении толковать должно обыкновенную народную пословицу: по платью встречаем, а по уму провожаем, то есть: в богатом платье и глупца с честью приемлем, а естьли разумен, но убог, такого скоряе проводить стараемся.

¹¹ Подлинно сребролюбцы с великим богатством добровольно нищету претерпревают.

¹² Тантал, Коринфской, или как Евсевий объявляет, Фригийской царь, по баснословию стихотворцев, за невоздержной язык от богов наказан так, что он стоя в адской реке Еридане по самое горло непрестанною жаждою томился. Сию басню Гораций толкует здесь о сребролюбивых, коих безмерную оную жадность к деньгам Овидий уподобляет водяной болезни таким образом: Quo plus potantur, plus fitiunturaquae, то есть: чем более страждущие водяною болезнию пьют воды, тем больше жажда в них умножается.

¹³ Сатирик исчисляет здесь те нужныя вещи, на покупку которых деньги необходимо потребны, и без коих человеческая натура пробыть не может.

¹⁴ Потому что всякому ненавистен для безмернаго сребролюбия, на всех подозревает и всех чуждается.

¹⁵ Известно, что осел такой ленивой скот, котораго никак к скорому бежанию понудить не льзя, а кто гнать его старается, тот напрасно труд свой теряет.

¹⁶ Гнусной богач для того украшаться не хочет, или по крайней мере пристойно и порядочно содержать себя в разсуждении одежды, что он думает, будто таким образом наконец с голоду умереть принужден будет. Таков был Нумидий, о котором стихотворец выше в сей сатире упоминает.

¹⁷ Сей вопрос скупаго к Горацию.

¹⁸ Сребролюбивой на деньги смотря веселится, и сам собою любуется, напротив того прочие, будучи состоянием своим недовольны, один другому всегда завидуют.

¹⁹ Подобно сему говорит Овидий:

Fertilior feges eft alieno femper in argo,

Vicinumque pecus grandius vber habet.

то есть:

Обильней на чужом и хлеб родится поле,

И у соседа скот сосцы имеет боле.

²⁰ Скупой хотя впротчем собою доволен, однако от безмернаго сребролюбия чувствует то мучение, что другаго, кого достаточнее себя видит, богатством превозмочь не может, что изъясняет стихотворец в следующих по сем стихах примером ездока, которой взапуски с другими скачет.

²¹ Скупые и завистливые не токмо во всю свою жизнь о приобретении богатств пекутся, но и при самой смерти жадность к сребролюбию в них не исчезает.

²² Стихотворец заключает забавным осмеянием некотораго Стоическаго филозофа, которой чрезмерно плодовит был в речах.

САТИРА II

КУПИЕННИЙ

Поносных тварей сонм, ханжи и лицемеры¹,

Обманщики, льстецы, безстыдныя химеры²,

И весь подобной сим печалится причет,

Что щедраго певца в живых Тигелла нет³.

Сей напротив того, хотя бы друг убогий⁴

^&^nbsp,Был голоден и наг, не хочет дать подмоги,

Боясь людской молвы, чтоб мотом не прослыть:

Другой, когдаб его кто вздумал вопросить,

Почто имение отца его и деда

Беспутно тратить он для пышнаго обеда,

О росте и долгах великих не тужа,

Ответствует, что в нем не подлая душа,

И что не хочет он паршивцом жить негодным:

И мотом по сему слывет и благородным.

Фузидий пашнями и деньгами богат⁵,

Кой тысящны давать в рост суммы тороват,

Но со ста по пяти процентов в месяц лупит,

Боясь, что естьли в том не строго он поступит,

И буде мало в чем послабит должникам,

Причтется к ветреным вертушкам и плутам.

И так чем более из них мотать кто любит,

Тем чивее дает в рост, и долги сугубит,

Ища лет мужеских достигших молодцов,

Которым воли нет от суровых отцов⁶.

Не удивитсяль всяк, взмахнув руками розно,

Как скажут, что дерет проценты столь несносно?

Иль разве то о нем подумает народ,

Что держит он велик по прибыли расход,

Однак едва тому поверить льзя удобно,

Как изнуряет он себя и мучит злобно.

Не меньше подлинно крушится сей скупец,

Как сына с глаз согнав Терентиев отец⁷.

Спроси же кто, о чем здесь дело? тот узнает:

Харибды кто бежит, на Сциллу попадает⁸.

Когда стараются порока избежать⁹,

В противной дураки обыкли попадать.

Иной привык ходить раздувшись долгополым,

Хоть скачет фертиком другой, но равен с голым,

Тот нежен через чур, а сей щоголеват.

Мастьми душист Руфилл, козлу Горгоний брат¹⁰,

Благопристоинаяж посредственность забвенна

У тех, которых мысль сластям порабощенна.

Бывает в склонности одной не без отмен,

Есть, коих веселит любовь замужних жен,

Другиеж тем себя от оных отменяют,

Что страсти там предел, где должно, полагают.

Увидев юношу не подлаго Катон¹¹,

Что из безчестнаго выходит дому он,

Изрядно делаешь, дружок, сказал без брани,

В чужия не садись никто отважны сани,

Но лучше на простой наемной кляче сесть

Тому, в ком сильная к езде охота есть.

Подобной похвалы Купенний не желает¹²,

Кой правилу сему противно поступает.

Послушайте, каков прелюбодейства плод,

Которым мерзок есть сластолюбивых род,

Сколь полны горести бывают, бедств и плача

Утеха краткая и редкая удача.

Тот с кровли полумертв скочил, иль из окна,

Другому до костей изсечена спина,

Иной, бежа с двора, несчетны видел страхи,

И на воров напав облуплен до рубахи,

Тот деньгами едва отсыпатся возмог,

Другой обруган весь от головы до ног.

Не редко дорога и тем любовь приходит,

Что после жизнь иной скопцем по смерть проводит.

Всяк праведным такой о сих чтит приговор,

Лишь Галба, им дружа, в противной идет спор¹³.

Гораздо менее подвержен тот нещастью,

Кто сею заражен к отпущеницам страстью¹⁴,

Не меньше коими Саллустий Крисп пленен¹⁵,

Как тот, кто жен чужих любовью ослеплен.

Когда бы здраваго разсудка он держался,

И щедрым быть при том не свыше сил старался,

Но по пристойности расходы бы держал

Безчестьяб лишняго и траты избежал.

Но тем любуется и хвалится собою.

Что не волочится он за чужей женою:

Как некогда Марсей любовию жегом

Ориге подарил отцов с поместьем дом¹⁶,

И также говорил: не лакомлюсь чужбинкой.

Но лакомым живешь до щедрых сестр детинкой¹⁷,

И былиб для тебя здоровы лишь они,

Не толькож тут добро и деньги из мошни,

Но купно доброе теряет имя честной.

Когда ты не бежишь всего, в чем вред известной,

Довольно ли того быть воздержанья мнишь,

Что только честных жен касаться не радишь?

Худое о себе вперить в народе мненье,

И мотовством прожить отцовское именье,

Во всяком случае достойно есть хулы,

С каким бы ни свершил лицем твой помысл злый,

Честнаяль та жена, служанкаль, иль блудница.

На знатныя особ прельщаться женских лица,

Сколь бедственно, пример нам Виллий показал,

Кой в Фавсту, Силлы дочь, влюбясь в нещастье впал¹⁸,

И претерпел за то жестокий бой и раны,

Что выбрал для езды не по себе он сани,

Потом с бесчестием нещастной изгнан вон,

За тем что дома был супруг ея Милон.

Когдаб в такой беде сказал ему дух страстный:

Почто ты в случаи вдаешься толь опасны,

И требуюль, когда бываю распален,

Чтоб благородных ты искал супружных жен?

Ответствовал бы: род ведет от крови знатной.

Натура к лучшему путь кажет не воспятной¹⁹,

И в нуждах каждому пособствовать скора,

Лишь различай умом худое от добра,

И в предприятиях разсматривай искусно,

Пристойно что тебе, что скаредно и гнусно,

В чем есть свобода, в чем опасность и боязнь.

Коль есть меж прихотью и недостатком разнь,

Старанья о чужих женах оставь лукавы,

В чем более беды бывает, как забавы.

Когда же пышной их наряд прельщает взор,

И камней дорогих блистающий прибор,

То знай, что красоты не множит то природной,

Чтоб тела стройностью их стан был превосходной,

Чтоб лядвея нежняй, прямей была икра:

Неж теми какова податлива сестра,

Которая прикрас излишних не имеет,

Въявь кажет всю красу, тем хвастать не умеет,

Что есть прелестное и лучшее у ней:

Ниже, в чем есть порок, скрывает от людей.

Богатые весьма разумно поступают,

Что лошадей всегда открытых покупают,

Прилежно кажду часть высматривая в них,

Чтоб мимо глаз примет не пропустить худых,

И чтоб не учинить в покупке той ошибки,

Когда лишь с виду конь пригож, а ноги хлипки,

У коего дебел зад, шея высока,

И голова при том крута и коротка.

В восторге с перьваго любовник взгляду хвалит:

О грудь! о лядвея! Но похвалы вдруг малит,

Когда разсмотрит он, что ровен зад с спиной,

Что долог нос, что бок с пядень величиной.

У честной ни чего, кроме лица, не видно:

Не кажет протчаго, как Кация, безстыдно²⁰.

И кроя долгою одеждой все места,

Препятствует зреть, чем порочна иль чиста,

Коль станешь простирать далече ты желанья,

Препятствия везде найдут твои старанья,

И глупость будет тут твоя обнажена,

Персонаж честная кругом ограждена.

Премноги случаи зреть не допустят ясно,

Что в сей красавице прелестно и прекрасно:

Глубоки чресла, те, которы кудри вьют,

Прислужницы, рабы те, кои стерегут,

И шлафор по пятам распущенный с фатою.

Другаяж вся почти является нагою²¹,

Из Койскаго нося одежду полотна,

Сквозь кое стройность вся частей ея видна,

Сколь ноги белы, сколь статна брюшком и задом.

Бока и грудь одним измерять можешь взглядом.

Или обманутым желаешь лучше быть,

И цену, не видав товару, заплатить?

Подобна, скажешь ты, любовь моя охоте:

Охотник бегать рад за зайцами весь в поте,

И кои у него почти уж под рукой,

Не ловит, за-диво не ставя лов такой,

Но свистом с места их на место выгоняет,

И чем трудняе лов, миляе тем бывает.

Так на готовой клад охотно не мечусь,

Лишь тем, кой без труда не достается, льщусь.

Но думаешь ли ты²², кой вместо свисту стонешь,

Что хоть несклонну тем любовницу не тронешь,

Однако облегчишь мучение и страсть?

Не лучше ль предану натуре быть во власть,

Хранить ея устав, в желаньях знать подробно,

Что может снесть она отъятое удобно,

Чегож лишенная должна прискорбна стать?

Не лучше ль от тщеты в том пользу отделять?

Когда томит тебя несносна жажда с жару,

Потребуешь ли ты тогда златую чару,

Или как с голоду колотишь зуб о зуб,

Потребуешь ли, чтоб был деликатной суп,

И станешь ли, кроме индейки, всем гнушаться?

Так есть ли будет страсть жестоко волноваться,

То станешь ли тогда ты много разбирать,

И случай упустив другаго ожидать?

Гораздо от сего обычай мой отменен,

Готовой я люблю товар, не многоценен²³,

Без договоров торг и без хлопот веду:

А кои говорят, помешкавши приду.

Как муж сойдет, пришлаб, когдаб цены прибавил,

Тех жарким Филодем любовникам оставил²⁴,

А для себя одних дешевых выбирал,

Которыяб к нему не мешкав шли, как звал,

И коих чист бы вид был без прикрас и статен,

Рост не притворной, стан без горба, и без пятен.

Когда такая мне явит свою любовь²⁵,

Венерою назвать и Нимфою готов,

И всяко имя ей одной мню быть пристойно.

В забавах с нею дни я провожу спокойно,

Не опасаясь в том нечаянных помех,

Что из деревни муж на сей приедет грех,

Дверь выломит в сердцах, поднимуть ты лай велий,

Встревожится весь дом, жена в дрожи с постели

Соскочит бедная, бояся кары злой,

В отчаяньи раба тут будет клясть рок свой,

Что сгонят со двора меня, отрезав полу,

И придет гоголем бежать мне срамну, голу.

Таков то плод любви, когда застанет кто,

Спроси хоть Фабия, и он докажет то²⁶.

Гораций сочинил сию сатиру в том намерении, чтоб молодых и сластолюбивых людей чрез обличение их злонравия привесть к воздержанию, наипаче от прелюбодейства, в чем они не токмо великой труд полагают, но не меньший убыток и бедствие терпят, доказывая, что такия непотребныя их желания без нещастия исполниться не могут.

¹ Под сим стихом разумеются все те, кои шутками, ласкательством, ложью, обманами, от всякаго следа добродетели и честности со всем удалились, каковы суть ханжи, скоморохи, плясальщики и им подобные.

² Разумеются непотребныя женщины, которыя молодых людей безстыдными своими поступками в соблазн приводят.

³ Марк Тигеллий Гермоген в музыке был весьма искусен, притом имел нежной голос, за что Иулий Цесарь будучи Диктатором принял его в милость, а после того и Клеопатрою весьма любим был, также и у Августа Цесаря приятным пением и забавными шутками снискал дружество. Впротчем музыкантам, театральным игрокам и шутам давал великия подарки, чего ради все сии о смерти его печалились.

⁴ Стихотворец представляет здесь двух человек противнаго свойства, то есть расточительнаго и скупаго, и соответствующия местоимения сей и потом другой, перьвое касается до сребролюбца, а последнее до роскошнаго.

⁵ В лице Фузидня Гораций представляет в пример какого-ниесть преподлаго Римлянина, которой был безмерно скуп для того, чтоб не почли его за расточительнаго и мота, так как Тигеллий был для всякаго тороват, чтоб его щедрым почитали. Сей всякаго дарит, а тот дает в рост деньги.

⁶ В Римском Сенате узаконено было, чтоб молодым людям, кои живут еще под присмотром отцов своих, в долг денег не давать, дабы они отцовских имений не расточили, но Фузидин для того их ссужал, чтобы более взять с них росту.

⁷ То есть, Фузидий не меньше себя мучит и изнуряет добровольною бедностию, скупостию и сребролюбием, как в комедии Терентиевой Менедем, которой сам себя кленет и осуждает за то, что чрезмерною строгостию отлучил от себя сына.

⁸ Сие значит: из одной беды бежим в другую, или, как мы просто говорим, из огня да в воду. Впротчем Харибдою называлась безмерной глубины пучина на Сицилийском море, а Сцилла, по баснословию стихотворцев, была дочь Форциева, превращенная в морской камень плавающим весьма опасной, которой издали казался в виде женщины, а ударяющие в него волны издавали волчий вой и лаяние псов. Как та так и другая значат опасныя на море места, находящияся между Италиею и Сицилиею.

⁹ Сия есть сила всей сатиры, чтоб показать безумие людей, которые по любви к самим себе думают, что они только разумны, хотя большая часть из них, оставя одно дурачество, за другое принимается.

¹⁰ То есть хотя люди в прихотях между собою не сходствуют, но как того, так и другаго обычаи порочны. Тоже почти изъясняет наша пословица: Горшок котлу насмехается, а оба черны.

¹¹ Марк Порций Катон, Римский Сенатор, увидев честнаго человека, когда он выходит из непотребнаго дому, похвалил его, с тем разсуждением, что надлежит обуздывать сластолюбие, но в вину того ставить не должно, а как после того приметил, что сей юноша часто из того же дому выходит, сказал: мальчик! я тебя похвалил за то, что временем сюда приходишь, а не за то, что здесь живешь.

¹² Купенний Либон, родом Куманец, знатен по тому, что Августом любим был. Впротчем великую охоту имел нежить свое тело, и к любви замужних жен весьма был склонен.

¹³ Сия язвительная укоризна касается здесь до Сервия Галбы, которой якобы ответствует за прелюбодеев, что с ними несправедливо толь жестоко поступают, потому что по древнему Римскому узаконению за прелюбодейство только денежной штраф положен был. Сей Галба был стряпчим, и весьма склонен к женскому полу.

¹⁴ Отпущеница называется раба пущенная на волю, или такая, которая родилась от уволеннаго раба. Между тем знать должно, что по римским законам с тою только отпущеницею прелюбодейство ни вочто вменялось, которая не хотела быть наложницею своего опекуна, напротив того естьли такая отпущеница была его наложницею, то почиталось прелюбодейство в вину, по тому что оная имени честной жены не лишалась. См. у Папиниана в книге 16, А. I.

¹⁵ Саллустий Крисп, писатель римской истории, такою неистовою страстью заражен был к отпущеницам, какого прелюбодей к чужим женам пленен бывает, и когда за то ему в Сенате выговаривано было, то .ответствовал, что он не чужих и честных жен, но отпущениц любовию довольствуется, за что из Сената выгнан, как о том сам в книге о войне Катилининной упоминает.

¹⁶ В Риме были три славныя, но бесчестныя красавицы, а именно Орига, Ликорида и Арбускула. Перьвая из сих была любовница Марсеева, в которую он положил все отцовское наследство.

¹⁷ Гораций показал сперьва разныя опасности и бедствия, от любви замужних жен приключающияся, потом учит примером Марсеевым беречься от великаго разорения, наконец говорит и о потерянии добраго имени чрез обхождение с непотребными женами, которое выше всякаго богатства почитать должно.

¹⁸ Силла был в Риме Диктатором, которое достоинство во время междоусобной войны силою себе присвоил: наконец сложа оное жил приватным до самой смерти.

¹⁹ Натура в нуждах велит нам избирать безопаснейшия и пристойнейшия средства, и что человеку необходимо, оное все без дальнаго труда достается, а что излишне и не нужно, и чего мы нетерпеливо желаем, то с великим трудом и нередко с опасностию получается.

²⁰ Кация для показания прелестных своих ног короткую одежду носила, или нарочно их обнажала, чтоб красавицею казаться могла. Она была столь безстыдна, что в капище Феатинской Венеры при Помпеевом театре с Валерием, трибуном народным, закрывшись ширмами, прелюбодейство учинила.

²¹ То есть непотребная женщина или блудница, которая для прельщения молодых людей весьма тонкую одежду носит, так что можно ее как нагую сквозь оную видеть. Такое прозрачное и весьма тонкое полотно делается на острове Ко.

²² Слова Горациевы, коими увещает прелюбодея следовать предписанным от натуры законам.

²³ То есть для утоления моей страсти не ищу благородных и знатных лиц, но в нетерпеливости довольствуюсь готовым увеселением.

²⁴ Филодем был стихотворец, последователь Епикурова учения. Написал на греческом языке многия эпиграммы.

²⁵ Слова Горациевы.

²⁶ Весьма язвительно пятнает стряпчаго Фабия, которой некогда в прелюбодействе пойман был.

САТИРА III

ТИГЕЛЛИЙ

Обычный тот порок певцы в себе имеют,

Когда их просят в честь в беседе петь, немеют,

А где им не хотят со всем о том скучать,

Там сами ни на час не терпят, чтоб молчать.

Таков Тигеллий был преслушный и упорный¹,

Который Цесарю являлся не покорный²,

Когда не силой он, но лаской убеждал,

Чтоб пением его для дружбы услаждал.

Когда же в нем была своя охота к реву,

Тогда не затворял широкаго он зеву,

Меж тем, как Бахуса он в песнях возносил,

То возвышался вверьх, то с верьху нисходил,

И приводил напев с музыкою согласно,

Но равенства ни в чем не наблюдал всечасно³,

Иль бегал, как бы гнал по нем свирепый враг,

Иль тихой поступью свой узко мерял шаг,

Как дары кто несет Юноне посвященные

Двумя он стами слуг был часто окруженный,

А иногда имел десятерых людей,

Порой рассказывал про Принцев и Царей⁵,

Другою говорил: век проживу без голи,

Как хлеба есть сухарь, горшок щей, лошка соли,

Пусть буду на плечах своих серяк иметь,

Лишь толькоб мне в мороз от стужи не колеть.

Сему скупому⁶, кой желал одной краюшки,

Дай сто рублев, в пять дней не будет ни полушки.

Он с вечера всю ночь без сна до утра бдел,

А днем лежа в пуху тянулся и храпел.

Бывал ли кто другой столь шаток и развратен?

Теперь пусть скажет кто: Ты разве сам без пятен,

И разве никаких в тебе пороков нет?

Не меньше, может быть, других в самом живет.

Как Мений Новиев осмеивал нрав грубый⁷,

То некто к стати рек: Дружок мой, стисни зубы,

Знать прямо сам себя не знаешь ты, и мнишь,

Что, как невызнанный, от нас злость утаишь?

А Мений говорил: Вить я чужия речи,

Какияб ни были, не вешаю за плечи’.

Безумна к самому себе весьма любовь,

Когда ты выпяля глаза и вскинув бровь,

Наводишь на других дела твой взор жестокий,

Как Епидаврский змей^, орел как быстроокий,

Почто же, на себя взирая, жмуришь глаз?

Не могут равно скрыть и те¹⁰ твоих проказ.

Гневлив ли кто? с людьми не знает обходиться¹¹,

И может за пустой смех скоро осердиться,

Что свисло платье с плеч, обрит не по людски,

Что худо на ноги надеты башмаки,

Однако мил тебе будь друг, и тем умнее,

Чем с виду кажется других людей гнуснее.

Изведай наперед нрав собственной, дружок,

Имеешь ли какой с природы сам порок,

Иль от привычки злой во нраве вскорененный.

Без пашни куколью луг глохнет порошенный¹².

К любовничьим делам мы обратим свой зрак¹³,

На коих нежна страсть наводит сильный мрак,

Что мил кокеток прав так, как Балбину любы

Согнившей Агнин нос, обкусанный губы.

Не только в их не зрят поступках худобы,

Но хвалят оные страстей своих рабы.

О естьлиб наша мысль так в дружестве грешила,

И добродетелью сия погрешность слыла!

Как сына рождшему нелепость не гнусна¹⁴,

Так сносна нам другов порочность быть должна.

Раскосаго отец зовет подслепым сына,

Птенцем, кой вырос чуть на полтора аршина,

Как Сизиф, кой имел два фута вышины¹⁵.

Кто раскарякою ползя, дерет штаны,

Того мнит скрасить тем, что с мала глезны гибки,

Поджарым тот слывет, чьи ноги в кисти хлипки.

Когда приятель скуп, почти, что бережлив,

Когда беспутен он и несколько спесив,

Скажи, что в дружбу он способен подбиваться.

Тот должен простяком и храбрым называться,

Кто волю сам себе дает на все и лют,

Жестоким почитай того, кто сердцем крут.

Сей способ в дружество людей совокупляет,

И нерушим союз меж ними сохраняет.

Мы добродетелям противной вид даем,

И в дорогой сосуд нечисту воду льем¹⁶.

Кто так живет, как жить довлеет честну мужу,

В том признают весьма уничиженну душу,

Кто телом отягчен от тука, тот глупец,

Кто скор бежит, слывет коварной тот хитрец,

За тем что в том умно хранясь и осторожно

Не допущает злу льнуть к боку, сколь возможно,

Хоть обращенье там случилось бы иметь,

Где зависть на беду кладет под ноги сеть.

Кто прост, как ты меня зрел, Меценат, не в пору

От дум, от чтения книг нудит к разговору,

Того нам речь горька, как редька или хрен,

И говорим, что он чувств общих есть лишен.

Сколь сами мы себе даем закон не правый!

Никто с безгрешными в свет не родился нравы.

В ком только малые пороки можно снесть,

Того за лучшаго достойно и почесть.

Когда сравнив мои дела благия с злыми,

Найдет друг верный, что обильней я честными,

Что естьли он любим желает мною быть,

Изрядных доброту поступок должен чтить:

Весы употреблю и для него едины¹⁷:

Изрыли чье лице глубокия морщины,

Того друг просит, чтоб его веснушки снес¹⁸,

Взаимным отпуском вины равнится вес.

Когда же истребит со всем не можно гнева,

Иль всеяннаго в злых других пороков плева,

Почто же разум дел не уважает так,

По мере чтоб вины был истязуем всяк?¹⁰

Когда бы кто раба за то хотел вгнать в петлю,

Что рыбьи съел хвосты, схлебал похлебку теплу,

Не скажут ли тому разумные, что он

Глупей, как ябеда сварливой Лабеон²⁰.

Неистовее тот и больше погрешает,

Кто дружество за вещь неважну нарушает,

По строгости такой быть должен лих, суров,

Что рушит злобою любовь своих другов,

И бегает от них, должник как от Рузона²¹,

Кой повести свои, пустаго полны звона,

Неволить силою и слушать и хвалить,

Как скоро бедному срок придет долг платить.

По нужде должен уж внимать безпутны звяки,

И сладким слогом звать, как пленник, голы враки

Или на рубль тогда две гривны росту дать,

Коль шею протянув не станет слов внушать.

Кому противными за то быть должны гости,

И можноль праведно причесть вину ту злости,

Что капля канувша постелю залила,

Что дорогой сосуд сронился со стола?

Иль кто цыпленка взял из под чужаго края,

Великаль быть должна обида таковая?

Чтож, естьлиб верность кто изменой нарушал²²,

Ктоб вещь украл, и ктоб во обещаньи лгал,

Как должно воздавать за ту проступку другу?

Преступство равно мстить, и награждать заслугу

Хоть подают чужих дел критики совет²³,

Но в нравах собственных их строгости той нет,

И правило сие ум здравый отвергает,

Противноеж тому обычай подтверждает,

И польза общая, Добра и Правды мать,

Советует дела по мере уважать.

Посмотрим древних лет на первые початки:

Как немы родились в свет люди, видом гадки²⁴,

Желудки пища им, пещеры были дом,

Когтьми, кулачьями, дубинами потом,

А наконец уже орудьями дралися,

Когда по малу в свет потребою ввелися.

Как звания вещей и речи обрели,

Которымиб свою мысль выражать могли,

Не нужно стало им ружье для обороны,

Крепили городы, вводили в них законы,

Чтоб не был кто вор, тать, разбойник, любодей.

И до Елены брань велася меж людей²⁵,

Которыя была слепая страсть причиной,

Но неизвестною погибли те кончиной,

Которы в похотях, обычаем скота,

От сильных своего лишались живота.

Всех разсмотрев времен порядок и теченье,

Найдем, что дан закон неправд во пресеченье.

Все, что законно есть, того с неправдой разнь,

Так как вред с пользою, с надеждою боязнь

Не может различать ни самая Природа²⁶,

Ни сильного на то не льзя привесть довода,

Чтоб было важности преступство то одной,

И чтобы равною то почитать виной,

Хоть крадет с гряд чужих капусту тунеядец,

Хоть обнажает храм безбожный святотатец.

Пристойно завсегда умеренность в том знать,

Чтоб по достоинству преступников карать,

И чтоб не сечь кнутом, кто заслужил батоги.

Когдаб ты предписал злодею штраф не строгий,

Кой тяжко за вину истязай должен быть,

То самым тем меня не мог бы устрашить²⁷,

Что равною бедой разбой и кражу ставишь,

Грозя, что казнию единою исправишь,

Лишь только бы народ тебе дал Царску власть.

Мудрец себе богат²⁸, сапожному горазд,

Красавец он один, и Царь, как ты считаешь,

Почто же сам того, что есть уже, желаешь?

А ты даешь ответ: Внимай, де, те слова,

Которы рек Хризипп²⁹, премудрая глава:

Не шил себе Мудрец сам обуви во веки,

Но с мудрыми его считают человеки,

Так по сему хотя Тигеллий и молчит³⁰,

Но за искуснаго его певца всяк чтит.

Подобно хитрой так Алфиний из Кремоны³¹

Без фершельши, без бритв был бритовщих учоный,

И как премудраго во всем искусным чтят,

Так можно по томуж Царем его назвать.

Тыж будучи со всех сторон стесненный свалкой³²,

Резвящихся ребят³³ прочь отгоняешь палкой,

Как бороду твою теребят по клочкам,

Хоть Царь, да лаешь тут подобно лютым псам.

Чтоб кратко кончить речь: Когда ты с Царским чином

Без ближних и без слуг сам пойдешь господином

В торгову баню, грош имея заплатить,

И будет баньщик лишь Криспин тебе служить,

То будешь в смех, а мне простит друг терпеливно,

Взаимно потерплю ему, что мне противно.

И так хоть век слыви премудрым и Царем,

Счастливо буду жить приватным я меж тем. В сей сатире обличает стихотворец Стоиков, которые не видя своих великих пороков, других людей и самых приятелей своих малый погрешности весьма уважали, будучи в том мнении, что за всякия преступления равно наказывать должно, и что они одни премудры. Чего ради представляет себя Стоиком, дабы тем удобнее их обличать мог, советуя друг друга пороки сносить терпеливо, или всех преступников наказывать, но одних жесточее, нежели других: потому что естьли бы за самыя малыя проступки весьма тяжкия истязания чинить надлежало, тоб за великия злодеяния или со всем карать не должно было, или новыя казни изобретать потребовалось.

¹ Смотри о нем примечание в сатире 2, под стихом 4-м.

² Разумеется Цесарь Август, которой Юлием Цесарем вместо сына воспитан был, и после победы полученной над Антонием приняв правительство в Риме содержал сего Тигеллия в отменной милости для его веселаго нрава.

³ Был в намерениях и делах своих весьма непостоянен.

⁴ Девицы, которыя на головах своих в кошницах жертву Юнонину носили, тихо и медленно ступали, и у Афинян канифорами, то есть носящими кошницы именовались. Сим именем назывались обыкновенно жрицы Церерины или Палладины.

⁵ Тигеллий иногда представлял себя весьма важным в разговорах, будто бы сам был человек знаменитой породы, а иногда скромным, и от всякаго излишества воздержным, так что малой достаток служил ему вместо великаго богатства.

⁶ То есть Тигеллию.

⁷ О сем Мение известно, что он был знатной шут в Риме, которой расточив все имение свое наконец и самой дом продал, выговорив себе один столп, с коего бы ему смотреть поединщиков, которой по тому и назывался столпом Мениевым.

⁸ Обыкновенно злонравные чужия пороки, хотя бы они самые малые были, увеличивают и всюду разглашают, не редко с ложными прилогами, а естьли кто о собственных их упоминает, затыкают уши, и ни вочто оные поставляют.

⁹ Близ Епидавра, греческаго города, было Эскулапиево капище, куда отовсюду великое множество больных збиралось для испрошения от Эскулапия помощи, которой по суеверию древних врачевал всякия болезни. Некогда римляне Сивиллииым пророчеством побуждены были, чтоб для избавления граждан от моровой язвы ехали в Епидавр, и там бы Эскулапия о том просили, куда они прибыв и исполнив положенный обет, увидели дракона, бегущаго к их кораблю, котораго после видели в другой раз на берегу или острове реки Тибра, где ом вдруг невидим стал, и где они потом изображение сего дракона поставили.

¹⁰ Друзья, которых ты пятнаешь.

¹¹ Человек, которой имеет малые пороки, но при том гневлив, к обхождению с забавными людьми неспособен, за тем, что шуток их терпеливно снесть не может, хотя бы в них никакой обиды не заключалось. Сим примером научает, чтоб дружеские пороки, естьли они сносны и не велики, прикрывать по латинской пословице: Amici mores noueris, non oderis: т. е. дружеских пороки знай, только не лай.

¹² Иные пороки бывают врожденные в нас от природы, а другие от худой привычки вкореняются, так что естьли кто сам о себе радеть не похочет, злонравным зделается, не инако как запущенное поле тернием зарастает.

¹³ Стихотворец показывает примерами, как должны мы великодушно сносить дружеские пороки, подражая любовникам, которые нелепостьми любовниц своих не токмо не гнушаются, но еще и хвалят оныя, а не хотят их видеть.

¹⁴ Другой пример, как должно снисходить другу, взят от родителей, которые по горячей любви к детям своим натуральных их недостатков или не разумеют, или разумея прикрывают.

¹⁵ Повествуют, что у Марка Антония был карлик, возрастом в два фута, коего он для остроты ума называл Сизифом.

¹⁶ То есть сияние добродетели пороками нашими затмеваем.

¹⁷ Тоже о нем разсуждать и заслугу равною заслугою платить буду.

¹⁸ Когда кто просит друга, чтоб большие его проступки снес великодушно, то напротив того необходимо должно малые его предать забвению.

¹⁹ Стихотворец по малу приступает к опровержению мнения Стоиков, которые утверждали, что все преступления равны, при чем показывает, что не столько взирать надлежит на самое преступление, сколько на намерение преступника.

²⁰ Для показания, что преступления не все равны, и следственно не одинакому подлежат наказанию, приводит в пример такого господина, которой бы слугу своего за самую малую проступку хотел весьма жестоко наказывать, поставляя онаго безумнейшим, нежели Лабеон. Мартий Антистий Лабеон, юрист с великою вольностию и смелостию поступал против Цесаря Августа, опорочивая изданные от него законы, чего ради во угождение Цесарю называет его безумным и сварливым.

²¹ Стихотворец показывает, что сей Рузон был великой ростовщик и ни к чему годной писатель, которой должников своих обыкновенно принуждал к тому, чтоб они или повестей его слушали, или бы долг заплатили, что им нередко самой смерти горестнее было.

²² Стихотворец сравнивает здесь великия представления с малыми.

²³ Явно опровергает учение Стоиков, чтоб все преступления равными почитать, которые и сами сего правила делом не наблюдали, но только словами подтверждали.

²⁴ Старается доказать, что правосудие ни от натуры людям предано, но для общей пользы в свете необходимо нужно быть стало.

²⁵ Елена была супруга Менелая, царя Лаксдемонскаго, которую для безмерной красоты Парис похитил, что было причиною десятилетней войны и раззорению Троянскаго царства.

²⁶ То есть всяк от природы знает, что добро, и что зло, что сладко, и что горько, а что праведно или не праведно, того от природы познавать не может, по от жития научаемся по общей пословице: Век живи, век учись.

²⁷ То есть когда бы ты, Стоик, злодею, достойному жестокаго истязания учинил легкий штраф, то бы и я не имел ни малой причины тебя опасаться, зная, что ты все преступления равными почитаешь.

²⁸ Стихотворец весьма остроумно осмеивает Стоиков, которые утверждают, что премудрый богат и в самой скудости, благороден в рабстве, и прекрасен в скаредном житии и проч. По чему естьли премудрый богат, и искусной сапожник, и красавец, и Царь, то для чего ты, Стоик, желаешь над людьми иметь царскую власть для наказания за преступства, когда уже Царем почитаешься?

²⁹ Хризипп почитался начальником Стоической секты, котораго Цицерон называет весьма разумным толкователем Стоических мечтаний.

³⁰ Гораций возвращается тудаже, откуда речь свою начал, то есть Тигеллию, дабы непостоянства и самолюбия его Стоиков участниками зделать.

³¹ Алфиний Вар, родом из Кремоны, с молодых лет упражнялся в фельдшерской науке, потом оставя оную в Рим прибыл, где при Марке Сулпицие знания прав так обучился, что достигнул до Консульскаго достоинства, и по смерти погребен с публичною церемониею.

³² От сего стиха и до конца стихотворец обличает безумное высокомыслие о себе Стоиков, кои присвояют то, чего не имеют.

³³ То есть последователей Епикуровых, коих Стоики за ребят почитали.

САТИРА IV

КРИСПИН

Кратин, Аристофан и Евполис¹ с другими,

Комедиями нам известными своими,

Слагали едкие весьма на тех стихи,

Чьи нужда им была описывать грехи,

Когда кто нравом зол, иль вор, иль убоец,

Когда прелюбодей, иль славный был пропоец.

Луцилий их следы в творениях топтал²,

И пременив стихов род, сатиры писал.

Хотя в нем нежен вкус, разсудок был изряден,

Но тем порочен, что в стихах груб и досаден.

Он часто, будто бы писал велико что,

Поджавши ногу, в час марал тетратей сто.

Плыл быстро по-мути язык многоречивый³,

И сколь был вздорен слог, столь нрав нетерпеливый

И не радив о том, чтоб сочинять без врак,

Лишь былоб много. Пусть по мне то будет так.

Вот об заклад еще Криспин со мною бьется’,

И говорит: На то рука тебе дается,

Что естьли место дашь, порук, и скажешь час,

Увидим, больше кто из двух напишет нас.

Благодарю богов⁵, что дали ум мне средний,

И не охочь язык пустыя вякать бредни.

А ты включенному в мехах из козьих кож

Подобясь воздуху, речь непрестанно множь⁶,

Как непрестанно тот в горну жар раздувает,

Пока кузнец в огне железо умягчает.

Принявший Фанний честь обычную, блажен⁷,

Что без заслуг в число пиитов был включен,

Мои же напротив того дела не в моде,

Которыя боюсь разсеять сам в народе,

За тем что многим сей не вкусен род стихов,

Достойны кои их дела винящих слов⁸.

Из множества кого не выведи на ружу,

Иль горд, иль к лакомству имеет склонну душу,

Сей женолюбец, тот не знает в страсти мер,

Мот щоголь смотрит лишь на моды и манер,

Всех лучше знает разнь вещей скупой и цену,

И без ошибки свой товар дает на мену,

Трудясь в том целый день: И как мятется прах,

Так презирая он все бедствия и страх,

Чтоб не продать в наклад, иль капитал умножить,

Метаться, клясться, век готов себя тревожить.

Все оные враги пиитов не брегут,

Как чорт от ладану, так от стихов бегут.

Беги от Сатира, висит на роге сено⁹,

Готов поднять на смех и ближнее колено.

Что на бумаге он ни начертит пером,

На рынках знать дает и площадях о том,

Насильно всякому сажая смех на губы,

И богаделенки твердят уж то беззубы.

Противу сих речей я нечто сам скажу:

В число я тех себя пиитов не ввожу,

Которым имя то охотно уступаю,

Затем что сам того творцом не почитаю,

Кто только что стихи умеет составлять,

И сходно с речию простой, как я, писать.

Тот прямо честью сей возможет быть почтенный,

В ком острота и ум с природы просвещенный,

Кто может возгреметь великия дела.

И так комедия причину подала,

Поэма ли она, в том многим сомневаться,

Что в деле и словах обыкла унижаться,

При том ни пышности, ни силы в оной нет,

И только стоп одних известной виден след,

Чем от простаго речь отлична разговору.

Чтож скажут мне, отец в комедии с задору¹⁰

Ярится на сына за то, что мотом став,

И сердце с деньгами любовнице отдав,

Не думает жену с богатым взять приданым,

Что до-ночи ходить по вечеринкам пьяным,

Зажегши факелы, не ставит в стыд и срам.

Не можноль по сему дать силу сим словам?

Не меньше бы отец Помпониев ярился’

На сына, есть ли бы он жизни не лишился.

И так не льзя сказать, чтоб стих был совершен,

Которой из простых речений сочинен.

Разбей ево, найдешь, что всяк так негодует,

Как на-сына отец в комедии воюет.

Так, естьлиб рушить кто мои стихи желал,

Иль те, которые Луцилий написал,

И стопы все смешав представить в виде новом,

Чтоб задним стих начать, передним кончить словом,

Не найдешь ни красы, ни важности такой,

Как естьлиб в сем стихе порядок был иной,

‘Как дерския вражды неистовая сила

‘Железныя врата злой брани сокрушила¹²,

Одним бы взглядом ты увидеть мог тотчас,

Что стихотворца жар гасимый не угас.

Поэмаль сатира, иль нет, то оставляю,

Лишь я тебя о том едином вопрошаю,

Прямыяль в роде сем приметы зришь досад?¹³

Вить я ни Сульцию, ни Каприю не брат’.

С реэстром рыскали охриплы оба всюду,

Внося то имя, чью поступку зрели худу,

И наводили злым великой страх чрез то,

Ктож честно жизнь ведет, вменяй их за ничто.

Будь Целию по мне и Биррию подобен¹⁵,

Чтож я тебе за страх? престань быть тщетно злобен.

Ни на базаре нет моих книг, ни в рядах,

Не трет их ни народ, ниже Тигелл в руках,

Без нужды ни друзьям казать их не привычен,

Нигде, и никому, и в том от тех отличен,

Которые среди толпы публично чтут,

И в баню для того с собой стихи берут,

На едине наш слух глаз нежно услаждает,

Безпутным то не так, и кто не разбирает,

Разсудноль сказана его и к статиль речь.

Другой меня в словах сих тщится подстеречь,

Ты правду говоришь, да обижать умеешь,

И то де с умыслу, как злой, ты делать смеешь.

Скажиж, с чего взялась в тебе мысль такова,

Иль хульны кто внушил о мне тебе слова?

Кто над приятелем отсудственным шпыняет,

Кто не стоит , когда другой его пятнает,

Кто осмеять кого и вставить гож рога,

Кто небылицу сплесть умеет в три мига,

Кто в тайне вверенной не крепок и неверен,

Того ты, Римлянин, беги, он зол, весь черен.

Из призванных к тебе на пиршество другов¹⁶

Гость часто при столе случается таков,

Кой с зуба на-зуб всех передвигать изважен,

Лишь тот, кто подчует, бывает в том пощажен.

Но после, как питьем утробу отягчит,

С икотой на того из уст хула летит.

Однак тебе, кой к злых общенью не привычен,

Забавен кажется, учтив, простоязычен.

Яж естьли усмехнусь, что злой подьячих род

Без взятков не живет, сутяга без хлопот,

Зло сердце и язык язвителен мой станет .

Когда о краже кто Петиллия вспомянет’,

Что грабить он дерзнул Капитолийский храм,

Тогда ты защищай его, как знаешь сам:

С ребячества со мной Капитолии жил дружно,

Охотно он служил во всем, что было нужно,

И слава Богу, что щастливо он живет,

Спокойно жил, и век спокойно проведет.

Однак дивлюсь, как спас себя от приговора?

Когдаж ты говоришь, что пощадили вора,

Не большель тем его съедаешь и язвишь?

Но естьли о себе ручаться мне велишь,

То склонности такой во мне не будешь видеть,

Чтоб на письме кого мнил с умыслу обидеть.

Ручаюсь в истинну, и слово в том даю,

А буде в шутках что смеляе я пою,

Оставь мне право то и долг великодушно.

В отцовских чадо был наказах я послушно,

Которой, как меня младаго наставлял,

Примерами от злых дел бегать научал.

Когда увещавал жить скромно и не пышно,

Довольну тем быть, что соблюл мне, не излишно,

Смотри, как Албиев развратен сын и зол,

И как, говаривал, роскошный Барр стал гол?

Хранит довод сей всех от вольнаго нищетства,

Чтоб зло не расточать отцовскаго наследства.

Когда удерживал от мерския любви,

Сектану, говорил, подобно не живи.

Чтоб сердце я имел к любовницам несклонно,

Коль воля есть вступить в супружество законо,

Требония на то в пример мне приводил,

Кой в подозрительном пойман доме был.

Премудрой даст тому довольную причину,

Чему последовать, чего беречься сыну,

Но естьли я храню обычай древних лет,

И показать могу тебе хорошей след,

Пока еще твои суть лета недозрелы,

Довольно мне того. Когда же возраст спелый

Со временем твой ум и чувства укрепит,

Тогда без пузырей свободно можешь плыть¹⁸.

Так управлял отец лета мои младыя,

И ежели давал приказы мне какия,

Нарочитых мужей примером представлял,

Чтоб оным следуя подобно поступал.

А естьли от него что было мне запретно,

Разсматривать велел, не будет ли то тщетно,

И не безчестно ли мне, по примете той,

Какой кто носит слух, хорошей иль худой:

Как тем, которые в болезни страждут смертной,

Слух ближних похорон наводит страх безмерной,

И побуждает их блюстися от вреда,

Так детям дел чужих безсловие узда,

Чтоб воздержаться им, то видя, от пороков.

Я чистой упоен водой из сих потоков,

Хотя от пагубных преступств себя храню,

Однак в простительных и средственных виню.

Век долгий, может быть, друг верный, разум здравый

Гораздо более мои очистят нравы,

Тем паче, что в уме благое содержу,

Хотя гуляю где, хоть на одре лежу,

Что честно, и что мне пристойно, избирая,

И путь в делах друзьям угодный сохраняя.

Представив иногда других людей порок,

Боюсь, чтоб не привел меня в туж глупость рок.

Сиеж, что в тайности мечтаю я не скушно,

В увеселение пишу, когда досужно.

Порочность та одна из средственных числа

Коль не простительна является и зла,

Пиитов множество дать помощь мне потщится,

Велико нас число, мы будем все трудиться,

И как жиды тебя неволей принуждать,

Иль мысль одну иметь, иль стихотворцем стать.

Стихотворец изъявляет в сей сатире неудовольствие свое к Римлянам, что обличения его весьма несносны им были, хотя напротив того Луцилиевы и других сочинения, с большею вольностию писанный, с похвалою принимали.

¹ Сии перьвые древния комедии писали, в коих пороки сограждан своих ядовитым слогом описывали.

² Луцилий из древней Греческой комедии зделал сатиру, переменив только род стихов, а злословия не оставил.

³ То есть слагал вздорные стихи плодовито и поспешно, старался больше о множестве, нежели о исправности оных.

⁴ Кристин также писал многие стихи, но худые. Смотри о нем последнее примечание к сатире перьвой.

⁵ Гораций говорит.

⁶ Советует Криспину по обыкновению его писать пышные и надменные стихи, применяя сердце его к козьим мехам, а надменные и безумные замыслы к воздуху, в тех мехах включенному.

⁷ Фанний был весьма многоречивый и негодный стихотворец, от котораго стихов скучив Сенат в общество Пиитов онаго включить повелел, как искуспаго, или, как другие повествуют, за неимением у него детей искавшие наследства без его старания и труда книги его в публичный библиотеки вносили, хотя сочинитель того и недостоин был.

⁸ То есть многим, которые обличения достойны, и которых в следующих стихах исчисляет.

⁹ Уподобление взято от бодливаго быка, которому на рога сено навешивают для признаку, чтоб встречные на него не находили. Так Гораций советует имеющим злую совесть удаляться от того, кто пороки обличает.

¹⁰ Стихотворец сам себе делает противное предложение, за тем что прежде говорил, что в комедии ни пышности ни важности нет. Разумеет здесь Менедема в Терентиевой комедии, ярящагося на сына за мотовство.

¹¹ Решение помянутаго предложения, что и всякой отец невоздержным житием сына своего также разгневан быть может, как Менедем в комедии, приводя в пример Помпония, которой жил весьма роскошно.

¹² Приводит в пример Энниевы стихи, великой дух стихотворца изъявляющия, говоря, что когдабы его или Луцилиевы стихи в иной порядок превращены были, то бы ни красы ни важности такой оные в себе не заключали.

¹³ То есть справедливоли ты, Римлянин, ненавидишь сей род, комедии или сатиры, или по достоинству оных страшишься.

¹⁴ Сулций и Каприй имена доносителей: Иные объявляют, что они были стряпчие, по чему и охриплыми названы, а другие за весьма язвительных сатириков их признавают.

¹⁵ Хотя бы ты жил так, как Целий и Биррий, то есть непорядочно и злонравно, однако я в том ни доноситель, ни обличитель, и по тому не для чего меня бояться.

¹⁶ Гораций показывает своему сопернику, в чем состоит прямая обида и досада, что однако почитает тот за учтивыя шутки и забаву.

¹⁷ Стихотворец представляет друга Петиллиева, с собою разговаривающаго и защищающего сего Петиллия в учиненном святотатстве. Петиллий Капитолии, которому Капитолийской храм поручен был в главное смотрение, по чему он и Капитолином прозван, будучи обличен в похищении короны Юпитера Капитолинскаго по предстательстпу опаго приятеля своего получил прощение в угождение Августу, которой содержал его в милости.

¹⁸ Жить будешь по своей воле, не требуя наставления.

САТИРА V

ВЕСЕЛАЯ ДОРОГА

В Арцию прибыв из Рима по отъезде¹,

Был мало время тут с Гелиодором вместе,

Кой славным Ритором меж Греками был чтим.

Мы оба в путь един отправилися с ним,

Потом в град Аппиев² оттуда мы приспели,

Где мореходцов тьму и корчмарей злых зрели.

Чрез два дни медленно приехали туда,

А можноб в день, когдаб скоряй была езда,

И Аппиевой страх дороги презирали.

Как ужинать мои товарищи тут стали,

Я голод принужден терпеть был той порой,

Бояся от воды вреда себе худой,

И ждал других, снося их с горестью медленье.

Уж наводила ночь на землю помраченье,

Готовясь показать небесных вид украс,

Матрозы начали с рабами брань в тот час,

И меж собой они ругалися упрямо.

Иной кричит: Сюда, сюда правь судно прямо,

Другой шумит: Уж ты до трех сот насажал,

И нудит кормчаго, чтоб плыть он поспешал.

Меж тем, когда вели между собою ссору,

Начало зделали с пловущих денег збору,

И путать начали бечевкой лошаков,

Час целой времени державши ездоков.

Ночною каморы с лягушками порою

Лишали сладкаго пловущих всех покою.

Любезных скучило отсудствие пловцам,

Которые своим отраду дать сердцам

И песнями разбить старались мысли думны,

Когда вспевали их матрозы с ними шумны.

Склонились от труда к покою ездоки,

И пущены на корм от судна лошаки,

Которое едва припутав к камню с хмелю,

Пал на обычную ничком матроз постелю.

Настал уже и день, ни в зад мы ни вперед,

Пока один из нас вскочил, увидев свет,

И ухватив в сердцах претолстую дубину,

Матроза охмелил и еюж бил скотину.

В четвертом трудныя часу прешли места,

И вышли, где вода источника чиста

Журчит и хвалится, Ферония, тобою³:

Той руки и уста омыли мы водою.

По трудном толь пути окончив наш обед,

Еще три мили шли усталые вперед,

И наконец уже достигли Таррацины,

Где важныя имел быть Меценат причины,

С Кокцеем Нервою в посольстве быв одном¹,

Которы примирять другов могли умом.

В том месте я мои текучи мазал очи,

Вдруг прибыл Меценат и с ним в посольстве прочи

Кокцей, и Капитон Фонтей острейший муж⁵,

Вернейшая душа Антонию всех душ.

Мы в Фунды для того поехать не желали⁶,

Что Фуска Претором Авфидия там знали:

Награде глупаго смеялись лишь писца⁷,

Кой в сем достоинстве гордился без конца,

Признаков онаго тщеславяся сияньем,

Но были в Формиях довольны пребываньем⁸,

Где честно приняты Муреною мы в дом,

А Капитоновым угощены столом.

Последующий день приятней был тем боле,

Что в Синуэссе нам на Капуанском поле⁹

Любезные друзья попались невзначай,

Виргилий, Плотий, Вар¹⁰. Мне всех миляй случай,

Что больше всех меня приятством обязали.

С какою радостью друг друга лобызали!

Столь верной для меня приятель честен есть,

Что ничего ему не можно предпочесть.

Близ Капуанского в сельце мы мосту стали¹¹,

Где нам проводники потребное давали.

Потом как с лошаков сложили мы всю кладь,

Игрою Меценат себя стал забавлять,

Я спать лег между тем и такожде Виргилий,

За тем что мы играть мячем опасны были,

Я был подслеп, другой желудком слаб зело.

Оттуда прибыли в Кокцеево село,

За Клавдиевыми лежащее корчмами¹².

Теперь упомяни мне краткими словами

Цицерра Мессия с Сарментом шутом прю,

Тебе, о Муза! Я об оном говорю,

И оба от каких родителей рожденны,

В раздор между собой вступили дерзновенный.

От Осков Мессий свой род славный выводил¹³,

Сармент пущенный раб от господина был,

От предков произшед толь благородных оба,

Свели брань меж собой, вдруг воскипела злоба.

Сармент сказал сперьва: Столь видом ты пригож,

Что весь на жеребца удалаго похож.

Смеялись мы тому, а Мессий отвечает:

Пусть так, и головой тряхнув его стращает.

К тому Сармент ему такую молвил речь:

Когда бы ни кому рог не случилось ссечь¹⁴,

То что бы зделать ты мог будучи с рогами?

Не такжель бы меня збол, как дрался с волами,

Когда окарнаной грозишь толь люто мне?

А у него чело на левой стороне

Обезображено болячкой мерской было,

Мохнатоеж лице на всем лбу щет носило,

Над коим много он смеялся и шутил,

И что бы как Циклоп он поплясал, просил¹⁵,

В большие чоботы, как шут, не обуваясь¹⁶,

Ниже когда химер в ночной мечте пугаясь¹⁷.

Смеялся и ему Цицерр, как дураку:

Ужель цепь в дар принес домашнему божку¹⁸.

Притом хотя писцом его всяк почитает¹⁹,

Но власть еще над ним господска пребывает²⁰.

А наконец, по что збежал, стал вопросить,

Кой фунтом хлеба в день доволен мог бы быть²¹,

За тем что не велик и тонок был собою.

Весьма забавились мы ужиною тою,

И прямо в Беневент отправились отсель²²,

Где суетливый чуть хозяин не згорел,

Когда про нас дроздов на кухне жарил старой,

По коей широко Вулкан разшедшись ярой²³

Спешил верьх хижины свирепым пламем зжечь.

Голодны гости тут, чтоб ужин как зберечь,

Рабы же то за тем, то за другим метались,

И обще погасить пожар мы все старались.

Оттуда начали являться горы мне,

Которые лежат в Апульской стороне,

Где знойный Атавул наносит вред живущим²⁴.

Не можноб миновать сих гор нам в путь идущим,

Когдаб близ Тривика лежащее село²⁵

От сей дороги нас тогда не отвело.

От дыма едкаго там мы лились слезами,

За тем что ветвие сырое жгли с листами.

Тут лживой девушки до полночи я ждал,

Однако мною сон в тех мыслях обладал.

Оттуда четверо в путь спешно устремились,

И в Эквотуцию прибыв остановились:

Тут воду продают, что есть всего смешняй,

Лишь только хлеб других мест лучше и вкусняй,

За тем прохожие охотно покупают,

Те, кои каменной в Канузии быть знают²⁶,

Который древле град построил Диомид,

И в коем также вод не лучший вкус и вид.

В сем месте с плачем Вар с приятельми разстался,

А наш путь далее до Рубов простирался,

Когда усталые достигли наконец,

За тем, что всяк из нас был дальных стран пришлец,

Дорога портиться от заморозов стала,

Проведрело, езда труд больший причиняла,

Пока до Барии наш продолжали путь.

Быв в Гнатии потом, где воды шумны бьют²⁷,

Довольно смеха там нашли мы и забавы,

Как представления услышали неправы,

Что будто ладон там курится без огня²⁸.

Пусть уверяют тем жида²⁹, а не меня,

За тем, что жизнь богов безпечно вся преходит,

И естьли чудно что натура производит,

Не льзя сказать, чтоб то збывалось от небес.

Брундизия мой стих скончала и путь весь³⁰.

Стихотворец описывает путешествие свое из Рима в Брундизию, упоминая о неудобностях онаго, и о забавном споре, произшедшем между шутом Сарментом и Мессием Цицерром.

¹ Город Ариция построен был на Аппиевой дороге, разстоянием от Рима на 160 стадий.

² Древней город в Кампанской провинции при реке Нимпе, которой назывался Аппиева 1иощадь (Forum Appii), a ныне на том месте монастырь называемой Новая яма. От сего города в Феронию переезд был через болота, потому что за трудностию дороги сухим путем ездить не можно было.

³ Источник посвященной богине Феронии, которой капище от Таррацины на третей миле разстоянием находилось. Сия богиня почиталась супругою Юпитера Анксурскаго или Таррацинскаго, котораго там почитали, ибо город Таррацину, по свидетельству Плиниеву, Волски Анксуром называли.

⁴ Сие Посольство отправлено было на съезд для постановления мира между Цесарем Августом и Антонием.

⁵ Кокцей Нерва был прадед Нервы Императора, Консул Римский, которой с Агриппою между обоими в сем мире посредниками были.

⁶ Гоород Фунды отстоял от Таррацины в Юти милях по Аппиевой дороге в правой стороне.

⁷ Писцы посылаемы были в провинции, и разделены были по степеням, по тому что определялись при Квесторах, Ценсорах, городских управителях, и Преторах. Таким писцом был Авфидий Фуск, которой наконец зделался Претором.

⁸Форнии был древней город при реке Агне в Неаполе, ныне называется Кола, и отстоит от Неаполя за 14 миль.

⁹ Синуэсса древней город в Неаполитанском королевстве, лежащей при реке Гаригляне, не подалеку от Минтурнов.

¹⁰ Имена Римских стихотворцов, из коих перьвый столь славен был в Риме, сколь Гомер в Греции.

¹¹ Разумеются Фрегеллы, отстоявшие от Капуи на 16 миль, которой город за отступление от Римлян разорен.

¹² Так назывался Самнийской город, лежащей не подалеку от Беневента.

¹³ Оски или Каыпанцы древней народ в Италии, которой заражен был природною нечистотою или проказою на лице. Род славный в посмеяние сказано, по тому что Мессий и Сармент подлые были.

¹⁴ Сармент насмехается Мессию, у котораго на лбу срезана была бородавка.

¹⁵ То есть по обыкновению Циклопов. У Римлян были Циклопейския игры, в коих представлялся на театре Полифем, которой плясал чрез голову весьма необыкновенным образом.

¹⁶ Чоботы, по Латине называемые cothurni, была особливая обувь охотников и театральных игроков с высокими каблуками, чтобы представляя Героев тем важнее казаться могли. Сармент был высокаго росту, и для того чоботы ему не нужны были.

¹⁷ По тому что Мессий безобразным своим видом сам походил на химеру.

¹⁸ Сармент, как о нем выше в сей сатире стихотворец упоминает, был раб пущенной от господина на волю. Сия язвительная укоризна взята от подобия возраслых ребят и девиц Римских, которыя выступив из ребяческих лет посвящали домашним божкам обыкновенные свои уборы, на подобие того, как у нас вступившие в замужство девицы кос с лептами не заплетают, и ими не повязываются.

¹⁹ О писцах смотри примечание 7 в сей сатире.

²⁰ То есть власть Цесарева, которой ему даровал вольность и чин.

²¹ Слуги по большой части бегут от господ для чрезмерной их скупости и худаго содержания.

²² Беневент, Неаполитанской город, принадлежащей Папе, где ныне Архиепископ с титулом Эрцгерцога находится.

²³ Вулкан, то есть пламя. Вулкан, сын Юпитера и Юноны, котораго по баснословию стихотворцов, Юпитер свергнул с неба за учиненную им помощь Юноне, своей матери, с которою он имел ссору. Жители острова Лемноса, на которой он упал, его изцелили, хотя он между тем хромым зделался. Стихотворцы употребляют его вместо огня, по тому что он напоследок кузнец был.

²⁴ Ветр весьма вредителыюй Апулии, для моровой язвы, которую он наносил.

²⁵ Тривик город в королевстве Неаполитанском, ныне называется Тривенто.

²⁶ Канузия в древния времена раззореной город, где ныне замок Каносса в герцогстве Моденском. Сей город построен был от Диомида, Царя Этолийскаго.

²⁷ Рубы, Бария и Гнатия не в дальнем разстоянии меж собою по одному тракту находились, из коих последней город может быть стоял при подножии горы, с которой река бежала.

²⁸ Плиний в книге 2, главе 107 пишет, что в Салентинском городе Гнатии есть некоторой почитаемой там камень, на которой иаложенпыя дрова без огня загараются.

²⁹ Язычники, особливо эпикурейцы, которые ни какому закону не следовали, жидам смеялись и за суеверных признавали, подтверждая, что боги ни о чем не радят, ни на что не преклоняются и не умилостивляются, напротив того жидов в посмеяние себе ставили, что они никакой вещи чувствию их предложенной не покланялись, но только взирая на небо мольбу приносили, и для того их облакопоклонцами (Nubicolae) именовали.

³⁰ Брундизия был порт и город в Калабрии, откуда Римляне безопасно в Грецию ездить могли. По Страбопову объявлению отстоял от Рима за 360 миль.

САТИРА VI

ТУЛЛИЙ

Хотя ты, Меценат, с времен ведешь род давных,

И знатностью затмил мужей Лидийских славных¹,

Колико ни было в Етрусской их стране,

Хотя вожди полков великих на войне

По матери твоей дед и по отце бывали,

Но ты, что родом подл кто, или чином малый,

В безчестие того не ставишь никому,

Как многи делают противное сему.

Хотя по своему рожденью я незнатен²,

Однако ты всегда ко мне благоприятен.

Не спрашивая титл почтительных имен,

Лишь честный любишь нрав, ктоб нибыл кем рожден,

И правое о том имеешь разсужденье,

Что прежде, как приял незнатный Тулл владенье³,

Из граждан многие заслугами цвели,

Не предков гербами, и честно жизнь вели,

Достигши знатнаго чрез добродетель чина.

А напротив того столь мало чли Левина⁴,

Валерий коего Публикола родил,

Которым изгнан царь Тарквиний Гордый был⁵,

Что в грош народ его велику ставил цену,

Кой недостойным щедр творить чинов премену,

И следует одним пустым лишь именам,

Ценя всю честь людей по дедам и отцам.

Когда же и простой народ судил так право,

То разсужденье мы с тобой имея здраво,

И оным будучи весьма отменены,

Которой должны в том держаться стороны?⁶

Положим, что Левин согласием народа

Почтен бы честью был по превосходству рода,

А Деция, кой в знать из подлости вошел,

Оставил бы народ при том, что он имел,

Пусть Аппиева власть меня лишилаб чина,

И подлость бы моя тому была причина:

Конечно бы такой поступок был правдив⁷,

Что в перьях зделаться чужих хочу спесив⁸.

Ворона не должна лететь в больши хоромы⁹:

Но славы лепотой все люди суть влекомы,

Огромной дом и цук богатой всех манят,

И знатных и простых на то глаза горят.

Сложив достоинство, к чему опять, Тулл, тщиться,

Чтоб в чин Сенаторской, в Тривунску честь добиться?¹⁰

Вознесшись, найдешь ту одну себе корысть,

Что станет на тебя зла зависть зубы грысть,

Которой подлежать гораздо будешь боле,

Как естьлиб по своей приватным жил ты воле.

Представь безумнаго надменна в соболях,

И в знатных подлаго сияюща чинах,

Не слышит ли всяк час: Кто он и кем рожденный!

Как тот, кто страстию подобной зараженный:

И той же слабости подвержен, коей Барр¹¹,

Тщась в нежных возбудить сердцах любовный жар,

Девицам щегольством зоботу налагает,

Что всякая из них подробну знать желает,

Каков с лица и ног, и каковы глаза,

Как пукли завиты, заплетена коса,

Так, кто высокий сан правителя приемлет,

Сулит, что он печась о граде не воздремлет,

Что с пользой граждан власть свою соединит,

Италию от бед и храмы защитит,

А повод тем дает разведывать народу,

Кто мать, и кто отец был? знатнаго ли роду?

В противном случае с роптаньем вопиет:

Кто подлецу сему такую власть дает,

Чтоб граждан Римских он смел предавать злой казни?

Тверди сто раз: Меж мной и Новьем не без разни¹²,

И выше я его степенью, хоть подлец,

А он отпущенник, и тож, что мой отец.

Однак на то тебе в ответ все скажут люди:

Честняй ты Новия, по твоему то буди,

Но Мессала ли ты иль Павел по тому?¹³

Он хуже, скажешь ты, тебя и по уму,

И только что вопеть столь громко он умеет,

Что двух сот колесниц стук гласом одолеет,

И может заглушить музыку горлом он,

Хотя бы много вдруг случилось похорон,

При коих бы в трубы играли три, четыре.

Да тем, что у него зев твоего пошире,

По крайней мере люб и мил народу есть,

И судят все за то его возвысить в честь.

Теперь я собственну возму в разсудок долю¹⁴,

Рожденный от раба пущеннаго на волю.

Зубами на меня за то скрежещет всяк,

Что ты мне, Меценат, являешь дружбы знак¹⁵,

Что правил некогда я Римским легеоном.

Нет сходства с дружеством отнюдь в правленьи оном.

Иное подлому иметь честь без заслуг,

Другое дело, что тебе я стал быть друг,

Которой с выбором дружишься осторожно,

Не с тем, чтоб пред людьми гордиться было можно.

Щастливым не могу себя звать по сему,

Что случаем пришел по сердцу твоему,

А не Фортуна мне в том оказала службу,

Что принял в милость ты меня свою и дружбу.

Виргилий с Варием¹⁶ к тому открыли след,

И кто я все о мне сказали на перед.

Представ перед тебя поговорил я мало,

Стыденье речь плодить тогда не дозволяло,

Всего же паче лжи не восхотел сказать,

Что знатнаго отца имею, честну мать,

Что кормных лошадей набиты все конюшни,

Что провождаю дни в забавах я нескушны,

И ездя по своим пространным деревням,

Спокойство нахожу с обильностию там,

Но то, что был, тебе нескрытно объявляю,

И кратко на вопрос, как любишь, отвечаю,

А после отхожу я от тебя домой.

Как девять месяцев с поры минуло той,

Вторично ты меня к себе в дом призываешь,

И быть в числе другов своих повелеваешь.

Великим должен я благодеяньем чтить,

Что ты вменил меня любви достойным быть,

Кой различаешь злых и честных меж собою

Не рода знатностью, но нравов добротою,

Изрядством жития и сердца правотой.

Когда же блудит в чем посредственно ум мой,

И малые в себе пороки я имею,

А впротчем честно жизнь препровождать радею,

И те погрешности тебе приметны так,

Как виден не большой на чистом теле знак,

Когда алчбы во мне и гадкости не видно,

Когда я по шинкам не волочусь безстыдно,

Но в непорочности похвально жизнь веду,

И мил за то друзьям, что верность к ним блюду:

Всему тому был труд родителя причиной,

Кой скудной пашнею довольствуясь единой,

Дать Флавию меня в науку не хотел¹⁷,

Чтоб в школе у него учился щетных дел,

Куда не мелкия детей давали лица,

У коих на боку висел щот и таблица,

Когда к ростовщику учиться в школу шли,

Иль деньги собранны в указной срок несли:

Но для наук меня в Рим отвезти потщился,

Где вместе я с детьми шляхетскими учился,

И меж Сенаторских был наставляем чад.

Когда бы кто на мне тогдашней зрел наряд,

И провождаема увидел бы рабами,

Возмнил бы, что живу я дедними крохами.

Он не был от меня отлучен никогда,

Храня обычаи от всякаго вреда,

При всех учителях старался сам прележно,

Чтоб стыд был вкоренен воперьвых в сердце нежно,

Стыд, добродетели краса и перьва честь,

И чтоб не только зла не смел я произвесть,

Но чтоб безчестнаго и слова опасался.

Тем страхом дух его о мне не возмущался,

Что после малому достатку буду рад,

И в нужде деньгу ту почту себе за клад,

Которую, как он, с продажи получают,

Те, кои с молотка пожитки расценяют¹⁸.

И как ему в порок то не моглоб служить¹⁹,

Так я бы никогда о том не стал тужить.

Тем похвалы моей отец достоин боле,

И яб благодарил его в мизирной доле.

Не должно на отца такова мне пенять,

Да я и не хочу себя так защищать,

Как многие твердят: Не я де в том виною,

Что не под солнцем в свет родился, под луною,

И то не по моей збылося воле так,

Что батюшка у всех заботой был простяк.

Весьма другое я имею разсужденье:

И естьли бы дала натура позволенье

С известных лет опять возобновлять свой век,

И лучших избирать отцов от человек,

Пускай бы всяк искал по собственному вкусу,

Я не поддался бы натуры в том искусу,

Доволен будучи родившими меня,

Не пожелал бы тех, чьи знатны имена,

Которы гербами и титлами почтенны.

Пусть думал бы народ, что я ума лишенный,

Однако бы меня разумным ты почел,

Что бремени носить такова не хотел,

К которому отнюдь я не бывал привычен.

Тогдаб мне малый был достаток не приличен,

Но нужноб было уж пространнее мне жить,

И многим всякой день поклоны развозить.

Когдаб в деревню путь, иль инуды случился,

Тоб целый каравод за мною слуг тащился,

Потребноб более мне было лошадей,

Колясок для езды и множество людей.

Не посмеется мне никто в той неудаче²⁰,

Хоть на худой в Тарент теперь поеду кляче²¹,

У коей вся спина обтерлась от седла,

И шея зделалась от хомута гола.

Никто мне онаго в зазренье не поставит,

Что о твоих народ обрядах, Туллий, славит²²

Как по Тибуртской ты дороге идешь пеш,

И Претор пятерых слуг за собой ведешь,

Урильник и с вином несущих сзади флягу.

И так повольну жизнь имею я и благу,

Не зная прихотей излишних и зобот,

И больше, нежель ты Сенатор, зрю выгод.

Хожу один, и знать стараюсь не стыдяся,

Как дорог хлеб и соль, и по чему фунт мяса?

К Цирценским зборищам не редко выхожу²³,

Или по площади торговой я брожу,

Молитву должную богам я воздаваю,

Потом пришед домой горох да щи хлебаю.

Как ужинаю я за небольшим столом,

Стакана два стоят с водою и вином,

Из глинянаго лью напиток я сосуда,

Кампанской весь прибор²⁴, тарелки, чашки, блюда

Три мальчика на стол становят предо мной.

Отужинав иду беспечно на покой,

И не пекусь, чтоб мне в одно встать с солнцем время,

И челобитен несть в суд Марсиев²⁵ беремя,

Где племя Новиев несносно уж давно,

Что тяжбами судьям наскучило оно.

В четыре я часа с постели поднимаюсь,

Читаю иль пишу, иль после сна шатаюсь,

Уединенными весь мыслями объят.

Употребляю я для тела аромат,

Не так как голова у Натты вся вонюча,

На кою тратится свечных огарков куча.

Когда же солнце жар умножив в вышине,

Ко умовению покажет пору мне,

Тогда от сильнаго скрываюся я зною.

Обедать не спешу с великою алчбою,

Но столько съев, чтоб день до вечера терпеть,

С полудня дома я обык отдых иметь.

Такая жизнь есть тех, которых не тревожит

Надменна пышность дух, и прихотей не множит.

Сим веселясь, я так жить буду наконец,

Как будтоб Квестор был моя дядя, дед, отец²⁶.

Гораций в сей сатире похваляя равное чистосердечие и благосклонность Мецеиатову как к благородным так и незнатным, осмеивает безумное Римскаго народа, о произведении и уважении одних знатных, и о презрении подлых, разсуждение.

¹ Меценат, как о нем в начале перьвой сатиры упомянуто, производил род свой от Этрусских Царей. Тиррен, Атисов сын, населил Этрурию переведенцами из Лидии, во время недорода хлеба и глада, которой по имени своему назвал сию страну Тиррениею или Тиром, а брат его по жребию учинился в Лидии наследником.

² То есть не имею знатных предков. Гораций родился от раба, пущеннаго на волю, как после сам о себе в сей сатире упоминает.

³ Сервий Туллий, по числу шестый Царь Римской, был Тарквиния Приска Лукумона раб, рожденный от невольницы.

⁴ Сей Левин произшел от весьма знатной фамилии, но столь непотребно и развращенно жил, что более Квесторскаго чина дослужиться не мог.

⁵ Тарквииий Гордый был седьмый и последний Царь в Риме, которой Валерием Публиколою, отцем помянутаго Левина, и Иунием Брутом за учиненное Лукреции насильство свержен с престола, и из Рима изгнан был.

⁶ То есть какое мнение в том иметь нам должно, благородных или злонравных возводить на высокия степени, или подлых добродетельных, по колику слепой народ о достоинстве обыкновенно разсуждает по знатности рода.

⁷ Гораций уступает в том преимущество народу, чтоб производить в чины знатных, но с тем, чтоб безразсудныя и несправедливыя онаго определения важнейшими и благоразумнейшими людьми исправляемы были, каков в Риме был Аппий Ценсор, которой хотя и допускал в чины знатных, но только тех, кои достойны были, а подлых и по прихотям народа возвышенных низводил паки в прежнее состояние, в том разсуждении, что чины и преимущества, также и должности состоянию каждаго и поступкам соответствовать должны.

⁸ То есть стараюсь неприличное состоянию моему получать достоинство. Известна Езопова притча о Галке, которая украсив себя перьями других птиц вмешалась в павлиное стадо, где ее узнав те перья выщипали, и от себя прогнали. Подобное сравнение тщеславных и безумных людей бывает с ослом, во львиную кожу одетым.

⁹ Русская пословица, которая значит, что с большими и знатными лицами равняться не должно.

¹⁰ Разум сочинителя есть сей: что пользы искать чести, когда от того великая ненависть рождается? Туллий оный Иулием Цесарем от Сената отрешен был для подозрения, будто он держался стороны Помбеевой, а по убиении Цесаря паки принял на себя Сенаторской чин, и Тривуном воинским учинен был.

¹¹ Пример от подобия взятый. Сей Барр заражен был страстию любодеяния, и для прельщения девиц своею красотою ходил по всем местам, коим чрез то дал причину разведывать о своем имени и пригожестве.

¹² То есть доказывай несклонному и презирающему тебя народу, что ты имеешь сверстника себе Новия, которой хотя ниже тебя степенью, но колику оп отпущеник, а ты от такого отца рожденный, и хотя он разумом недостаточнее, но Тривунское достоинство имеет.

¹³ Сии две презнатныя фамилии весьма высоко в Риме почитались. Здесь народ отвечает: Не можешь для того великим себя поставлять, что ты вольной.

¹⁴ Гораций сам о себе говорить начинает.

¹⁵ Показывает две причины ненависти к себе народа, а именно Меценатово дружество и Тривунское правление в войске Брутовом, которыя между собою обе различны.

¹⁶ Смотри о них примечание 10-е в сатире V.

¹⁷ Флавий в тогдашния времена был некто из обучающих арифметике и щетным делам, которыя больше знать надлежит ростовщикам и купцам, нежели знатным лицам.

¹⁸ Отец Горациев был авкционист, которой торгующим объявлял даемую за каждую вещь цену.

¹⁹ То есть не предосудительное было моему отцу, естьли бы я по смерти его для бедности, оставя науку, принялся за его ремесло.

²⁰ То есть что я не имею такого достатка, какой надлежало бы мне иметь будучи знатным господином.

²¹ Тарент был весьма славной в Апулии или Калабрии, а ныне посредственной город в Неаполитанском королевстве. В древния времена достопамятен великою роскошью и сластолюбием.

²² О Туллии смотри выше примечание 10-е.

²³ У Римлян было публичное зборное место, называемое Цирком (Circus), которое учредил Тарквиний Приск, для игр, конских ристаний, звериной травли, поединков и тому подобных. Оно заведено было с одной стороны вдоль продолговато, а с другой полукружием, и притом окружено было оградою.

²⁴ То есть не щегольской, но посредственной. В Кампании делывались изрядные глиняные и медные сосуды.

²⁵ В сем суде разбирали всякие тяжебныя и спорныя дела, каков наш судной приказ.

²⁶ Квесторская должность была взыскивать, хранить и в расход употреблять государственные доходы, и Квестор тоже почти значит, что Рентмейстер. Сей был первой чин, которой отворял путь к вышним степеням.

САТИРА VII

РУПИЛИЙ

Известны, думаю, в шинках и банях вести

О сильной Персия Царю Рупилью мести

За ядовитую сего изгнанца злость.

Сей Персии многим был богатством славный гость,

Кой в Клазоменах дел премножество имея’

Раздор с изнанным вел Царем, чтя как злодея.

Горд, дерзок будучи, злословить столь умел,

Что Барров и Сисенн легкоб преодолел²,

И словом, человек сей столь жестокосердый,

Что злобой превзошел Царя, и был в ней твердый.

Чтож о Царе сказать? Когда взрасла вражда,

Ко примирению не зрелося следа,

За тем что свойство тож и недругам обычно,

Которое мужам воюющим прилично³.

Зла ненависть была Геройских двух сердец,

Пресекла кою смерть едина наконец:

(О Гекторе здесь речь и Ахиллесе славном)⁴

Причина ж состоит ея в сем деле главном,

Что было мужество безмерно в обоих.

Когда же идет спор о чем между таких,

Которые тогда, как брань ведут, слабеют,

Иль в силах равенства друг с другом не имеют,

Как с Главком бой имел неравный Диомид⁵,

Тогда, кто слабее, дав дары, брань гасит.

Во время Брутова во Азии правленья

Дошло у Персия с Рупильем до сраженья,

В которых равная являлась крепость сил.

Не лучше с Бахием Бифон⁶ в сраженьях был.

С жестоким бросились два чуда в суд стремленьем⁷:

Как Персии приступил к Собранью с предложеньем,

Смеялись бывшие все при расправе той:

Он Брута выхвалял и весь при нем конвой,

Светилом Азии вруг возвеличил Брута,

Звездами называл при нем всех бывших тута,

И только одного лишь исключал Царя,

Пес неба, про него отважно говоря⁸,

Противная звезда бразды ведущим в поле,

И так против него еще стремился боле,

Как быстрая река с крутых текуща гор,

Где редко древесам касается топор⁹.

Рупилий такожде преедкими словами,

Как выжимал из древ сок крепкими руками,

Из сердца так его язвил и поносил,

И на крестьянина презлаго походил,

Которомуб легко мог уступить прохожей,

И развеб только звал кукушкой, гадкой рожей.

А Грек, почувствовав за кожею мороз¹⁰,

Вдруг Персии возопил: Твоих страшились гроз.

Низверженны тобой, о Брут! Цари с престола,

Казни сего Царя: Твоя в том власть и воля.

Я именем богов сей простираю глас,

Чтоб совершил, о чем прошу тебя в сей час.

Публий Рупилий, Царь Пренестинский, будучи изгнан от Пренестинцов, воевал в Аттической стране под предводительством Акция Вара, а потом служа вместе с Горацием в войске Брутовом, часто поносил его незнатностию рода: Чего ради сатирик для отмщения своей обиды описывает здесь грубую и жестокосердую Рупилиеву в ссоре с Персием Клазоменским поступку.

¹ Не должно сие разуметь о делах партикулярных или до купечества касающихся, но о судебных и тяжебных, в коих богатые наипаче заплетены бывают.

² Сии оба, то есть Барр и Сисенна, были весьма злословные ругатели, коих однако Персии гораздо в том превосходил.

³ Сварливые имеют от природы тоже самое свойство, которое храбрым людям прилично, и как те один другаго в деле правее быть стараются, так сии на бою желают победить друг друга, по колику храбраго человека дело, лучше умереть честно, нежели со стыдом искать спасения, и другому добровольно поддаться.

⁴ Оные были два прехрабрые полководца, один с Троянской, а другой с Греческой стороны, которых храбрость описана в Гомеровой Илиаде и в истории о раззорении Трои.

⁵ Главк, Ликийской полководец, которой, как Гомер пишет, будучи больше безумен и хвастлив, нежели храбр, вступил с Диомидом в бой, но сей будучи напротив того мужествен и хитр уговорил своего соперника с собою примириться, и в залог онаго мира получил от него золотую броню, дав ему свою медную.

⁶ Сии имена славных поединщиков.

⁷ То есть Персии и Рупилий, коих именовали чудовищами.

⁸ Разумеется песья звезда или Сириус, которая опасна для тяжкаго и знойнаго времени, в кое по большей части сабаки бесятся, по чему она и названа песьею звездою, а то время песьими днями (Dies caniculares).

⁹ На крутыя и высокия горы неудобно для рубки дров всходить можно.

¹⁰ Персии родом был Грек, которому ядовитое Рупилиево поношение так несносно было, как жестокой мороз среди зимы.

САТИРА VIII

ПРИАП

Пень Фиговой я был сперьва, болван безплодной,

Не знал и мастер сам, к чемуб я был пригодный,

И скамью ли ему построить, иль божка?

Приапа зделала художная рука.

С тех пор я став божком, воров и птиц пугаю,

Имея в правой жердь руке, тех отгоняю,

Стращаю наглых птиц лозою от плодов,

Чтоб, роя семена, не портили садов,

На Эсквилинском вновь пространстве насажденных¹,

Где трупов множество бывало погребенных.

На те места рабы товарищей своих

Из хижин вынося, бросали там худых.

То было общее кладбище бедной черни:

Скончавший Номентан жизнь в мотовстве и зерни,

И Пантолав, кой был известный мот и шут²,

Как тот так и другой лежат зарыты тут.

Обширность места вся на плите означалась³,

И вдоль и поперег в пределах заключалась,

И было сверьх того иссечено на ней,

Безродный что голяк зарыт в могиле сей.

А ныне может жить в Эсквилах всяк по воле,

На холме в ясны дни гулять и ровном поле.

Печальный всюду вид до толе зрелся там,

И кости лишь по всем валялися местам.

Не столько птицы тут досадны мне и воры,

Сколь яд Волшебниц злых, шептанья, наговоры,

Которыми они тревожат дух людей.

Не льзя никак прогнать прелютой язвы сей:

Как скоро солнце зрак, скончав бег, скроет в понте,

Блудящая луна взойдет на горизонте,

Збирают зелия и кости для вреда.

Я видел, как пришла Канидия туда^

Вся, растрепав власы, в нелепости безмерной,

И препоясанна была в одежде черной,

И ноги зрелися босыя у нея.

Вдруг после страшного с Саганою вытья,

Являя с ужасом бледнеющия хари,

Драть землю начали ногтьми волшебны твари,

И зубом растерзав потом они овна,

На коем черная везде была волна,

Кровь в яму испущать ископанную стали,

Чтоб духи собрались и им ответы дали.

Личины ими две тудаж принесены,

Которы зделаны из воску и волны,

Последняя была сильняе перьвой многим,

Хотевшая карать мученьем слабу строгим.

Из воску зделанна стояла перед той,

Как рабским образом терпящая рок злой.

Едина Гекату на помощь призывала,

Другая лютую Тизифону склоняла⁵.

Змеям подобны те и адским зрелись там,

И самая луна разделась, зря сей срам,

И скрылась, чтоб таких не видеть злодеяний.

А естьли лгу, глаза пусть выклюют мне враны,

И пусть достануся на всякой я позор,

Чтоб Юлий, Педиат, Воран ругался вор⁶.

Чтож все упоминать проказы злых явлений,

Как проницательно жужжа с Саганой тени

Плачевной делали и чуткой звук в ушах,

Которой всякому навел бы сильной страх?

Как волчью морду те злодейки хоронили⁷,

И с нею вместе зуб змеи в земле зарыли?

Как растопившись воск умножил пламя вдруг,

И как я, видя то, сих устрашил подруг?

Отмстил, пресекши тех с делами фурий речи:

Сколь громко лопает воловей иль овечий,

Когда надут пузырь и сильно напряжен,

Столь громко Фиговой разседшись треснул пень.

Тем зделался конец волшебству их и злобе,

Канидья бросились с Саганой в город обе,

От треску выпали все зубы вон у той,

У сей спал с головы парик ея большой,

И ядовитыя из рук упали травы.

Довольно было тут и смеха и забавы,

Когдаб кто на сие позорище смотрел,

Премного бы, чему смеяться, тот нашел.

Стихотворец представляет в сей сатире Приапа, которой поставлен был в Эсквилинских садах, жалующагося, что не столько обеспокоивают его воры и птицы, как ворожеи, в том месте для колдовства собирающияся.

¹ Эсквилами называлась гора и село в Риме, где был замок Римскаго Царя Тулла Гостилия, после на том месте погребались рабы и подлые люди, где напоследок Меценат для здраваго воздуха развел сады.

² Сии оба расточив имение свое погребены в Эсквилах, которые можно по нашему назвать убогим домом.

³ На плите означалось все пространство погребальнаго места, которое имело в ширину тысячу, а в длину триста саженей, при том и завещание умершаго.

⁴ Канидия и Сагана, о которой ниже в сей сатире упоминает суть имена волшебниц.

⁵ Гекатою называлась Прозерпина, а Тизифоною одна из трех адских фурий.

⁶ То есть естьли я говорю неправду, то пусть всякой бездельной и негодной человек мне насмехается.

⁷ В деревнях привешивали над дверьми волчью морду, будто тем от порчи избавлялись, так как у нас в хлевинах лапоть вешают.

САТИРА IX

СКУЧНАЯ ВСТРЕЧА

Священным идучи путем, как мне обычно,

Я размышление имел в уме различно,

И крепкой думою объята мысль была.

Вдруг некто подбежав ко мне, как вихрь иль мгла,

И за руку схватив, всель жизнь ведешь щастливу?

Сказал: Которому я отвечал противу:

Благополучно так живу, как зришь теперь,

Желаю и тебе во всем успеха, верь.

Когда не отходя он от меня ни пяди,

Куда бы я ни шел, за мной тащился с зади,

Тогда я речию предускорил его,

Не хочет ли еще он от меня чего?

На то он мне сказал: Я больше не желаю,

Как знать меня прошу, ученых почитаю,

И сам на свете я ученой человек.

Дороже будешь мне ты тем, в ответ я рек.

Не нужны были мне тут все его науки,

Но всячески ища избавиться от скуки,

То шел скоряе, то оторопев стоял,

И на ухо слуге не знаю что шептал.

Меж тем я ощущал злу горесть и досаду,

И тайно сам себе я говорил в отраду:

Щастливым я тебя, Болан, считаю в том¹,

Что терпелив на все и скромен ты умом.

А тот о всячине болтая пустомеля,

Не к стати выхвалял то городы, то села.

Ни слова я ему не говорил в ответ,

Готов я за тобой итти, сказал мне, в след,

Хотя, как вижу, ты прочь отойти желаешь,

Я не отстану, знай, пустое затеваешь.

Скажи же мне: Куда намерен ты итить?

Тебе, рек, не почто со мною колесить:

Близ Цесаревых друг садов живет люблезный,

Не знаемый тебе, кой страждет от болезни,

И коего за Тибр я посетить иду.

Я празден, неленив, с тобою побреду.

Повесил голову я, как осел усталый,

Кой на хребте своем имеет воз не малый.

Болтливой говорить не преставал язык:

Когда я сам в себя моим разсудком вник,

То знаю, что меня ты больше поставляешь,

Как Виска меж другов, как Вария считаешь².

Ктоб больше иль скоряй меня стихи писал?

Ктоб лучше и нежняй, как я один, плясал?

Пою так, что и сам Тигелл бы удивился³.

По сих словах ко мне болтливой обратился,

Имеешь ли ты мать и сродников, спросил,

Которым бы живот твой дорог был и мил?

Нет ни кого, сказал, все мною погребенны,

Один остался я в живых, они блаженны.

Губи, и поражай ножем в гортань иль в бок,

Сивиллой в младости пришел вещанныи рок:

‘Сего ни скорбь, ниже чахотка, ни отрава,

‘Ниже подагра иль врагов рука кровава,

‘Ниже какое зло другое истребит,

‘Болтливой наконец незапно погубит.

‘Как скоро в возраст он достигнет совершенный,

‘От многоречивых да будет удаленный’.

Четвертая часть дня минула в скуке сей,

Как к храму Вестину пришел со мной злодей,

По случаю ему в суде стать должно было,

А время то уже конечно наступило,

И естьли бы сего в тот час не учинил,

Тоб дело все свое в ничто он обратил.

Коль хочешь мне явить любовь твою, как другу,

То помоги, сказал, и покажи услугу.

Я говорил на то: Пусть лучше пропаду,

Неж в суд не знаючи прав гражданских пойду,

К томуж в суде стоять я сил не ощущаю,

И знаешь ты, куда теперь я поспешаю.

Чтож делать? к речи той болтливой рек в ответ,

Тебяль пустить, иль суд весь бросить за помет.

Оставь меня, прошу. Ты просишь не о деле,

И наперед пошел: Послушен пустомеле

Я принужден уж быть, и спорить не посмел.

Как Меценатом ты любим? он речь завел.

Не многих, отвечал, он в дружбу принимает,

О коих разуме и постоянстве знает.

Никто разумно столь щастливым не живал,

Как только он, на то болтливой мне сказал.

Когда бы знал меня муж по тебе толикий,

Предстатель о тебе всегдаб я был великий,

Пускай бы первенство ты в милости имел,

А я хотяб уже вторым себя почел:

Кленусь, что был бы всем ты протчим предпочтенный.

Не так, как мнишь, живем мы там, не так надменны,

Сей дом от всякаго порока чист и чужд,

Не знают в нем притворств, тревог, обманов, нужд.

Я не смотрю на то сам жадными глазами,

Когда богаче кто, когда наук лучами

Гораздо более чей разум просвещен,

Всяк собственным своим талантом есть снабден.

Великое ты мне расказываешь дело,

Болтливой рек: Поверь, сказал я, в том мне смело.

Тем больше, говорил⁴, желаю во сто крат,

И тщиться буду, чтоб мне друг был Меценат.

Старайся лишь о том⁵, ты честностью твоею

Возможешь овладеть несклонною душею,

И может Меценат тобой быть убежден,

Хотя сперьва к нему есть доступ загражден.

Потщусь притти в любовь⁶ я всякими трудами.

И буду задобрять рабов его дарами:

Хотяб не удалось теперь мне доступить,

Но не престану я о щастии рачить,

Не буду отлагать час к времени иному,

Встречаться стану с ним, и провождать до дому.

Ввек смертному добра на свете не видать,

Когда к чему труда не станет прилагать.

В тот час сошелся вдруг со мною Фуск Аристий,

Кой знал говоруна, мне был приятель истый.

Остановились мы, он прежде вопрошал,

Откуда и куда мне путь тогда лежал?

И я спросив его о том, щипал, мигал, жал руки,

Глазами поводил, чтоб свободил от скуки.

А он, как будто бы того не разумел,

Смеялся, и себя ко мне холодным вел.

Я огорченный быв поступкою такою,

Сказал: Не знаю что за тайну ты со мною

Недавно перед сим хотел поговорить.

Я помню, до поры то должно отложить⁷,

Севодниж, знаешь сам, тритцату чтим субботу⁸,

Иль презирать жидов имеешь ты охоту?

Я рек: Не следую законам никаким.

Да я, он отвечал, не прекословлю им,

И многих слабее, в сию прости мне пору,

Я время изыщу другое к разговору.

О сколь печальный сей день для меня настал?

Оставив в петле, Фуск бездельник побежал.

Соперник вдруг нашел на болтуна в то время,

И громко закричал: Куда ты, злое семя?

Ты будешь ли моим свидетелем, сказал?

Готовым быть к тому я тотчас обещал,

На суд тащил его, не медля он ни мало,

С обеих крик сторон и противленье стало,

Отвсюду множество збежалося людей,

Избавил Аполлон меня, погиб злодей.

Гораций описывает в сей сатире скучнаго и болтливаго человека, который на лороге с ним встретился, и от котораго едва бы избавился, естьли бы незапно нашедшей на них соперник онаго в суд его не потащил. Сия сатира почти вся писана разговором.

¹ Сей Болан умел великодушно сносить всякие досады, так что и знаку гиева не оказывал, котораго терпеливости Гораций себе в сем случае желает.

² Виск и Варий, приятели Виргилиевы и Горациевы, в то время оба были изрядные стихотворцы.

³ О Тигеллие смотри примечание к сатире второй.

⁴ То есть болтливой.

⁵ Гораций говорит.

⁶ Болтливой.

⁷ Слова Фусковы к Горацию.

⁸ Жиды и по ныне при каждом новомесячии великую субботу празднуют.

САТИРА X

ЛУЦИЛИЙ

И подлинно сказал я правду, что Луцилий

Слагал свои стихи без важности и силы,

Да кто бы таково пристрастие имел,

Чтоб в том, дружа ему, признаться не хотел?

Ктож многим солон стал и горек, тот же самый

Хвалим за те стихи народными устами.

Но для смешков одних, которыми пятнал,

Не льзя сказать, чтоб он и в протчем был удал.

По сим бы я хвалим Лаверия резонам¹,

И равноб игрищным дивился забобонам.

Но не довольно, чтоб в стихах представив смех,

Понудить хохотать их слушающих всех,

Хотя и то хвалю, нужна речь сокращенна,

Чтоб в слоге мысль была творца не принужденна,

Чтоб не мешалась связь пространностью речей,

И чтоб не отягчал усталых слух ушей.

К печали речь клони слов жалостных прибором,

А иногда веди забавным разговором,

Чтоб ритором порой и стихотворцем был,

Другою бы своих не напрягал ты сил,

Умеренностью всем являяся учтивым.

Забавной трогает слог больше пред бодливым²,

И силен следствия великия пресечь.

Мешали с шутками и жалостию речь

Те, кои древния комедии писали,

Достойно по сему, чтоб мы им подражали.

Однак их не читал сорокоум Тигелл³,

И кроме ничего сей пифик не умел,

Как честь Катулловы и Калвовы тетрати⁴

Мешал де Гречески слова с латынью к стати,

Тигелловы друзья мне скажут вопреки:

Но вы, о поздые в науках знатоки!

Какой нашли в его труд и премудрость книшке,

В которой подражал Родийской он мартышке?⁵

Из двух языков речь приятна вам одна,

Как пунш из сладкаго и горькаго вина.

Скажитеж мне: Когда стихи слагать вам нужно⁶,

Иль должно говорить суд за Петилла дружно⁷,

И от Попликолы с Корвином защищать,

Латынью весь донос обыкших представлять,

То разве нравнее повадки вам такия,

В природной чтоб язык лепить слова чужия,

Как двуязычные Канузцы говорят?⁸

Быв Греческими ум стихами мой объят

Рожденнаго меня в Апулии близ моря⁹

Их нудил составлять: Но в том мне Ромул споря¹⁰

Предстал, когда уже минула полночь в сне,

И естьли сны не лгут, то рек он так ко мне:

Напрасно в лес дрова безумно ты таскаешь¹¹,

Или собой число умножить Греков чаешь?

Смеюсь Алпиновой надменности в стихах¹²,

Кой о Ахилловых с Мемноном пел боях,

Но так, как бы лишал Мемнона жизни дерзско,

Наполнил тиной Рен, описывая мерско,

Я Тарпе не даю стихов моих на суд¹³,

И не хочу, чтоб их сто раз прочетши тут,

И скучив зрителям твердил, что им уж гнусно.

Один Фунданий мог то удавать искусно¹³,

Как девка хитрая и Дав проворный плут

Хремета старика умели обмануть.

О случаях Царей пел Поллион пристойно¹⁵.

А Варий громкия слагал поэмы стройно.

Виргилий нежные стихи слагать умел,

Который воспевал приятну жизнь меж сел.

Я в сатирах свою всю полагал утеху,

Имея более Варрона в них успеху¹⁶,

Который оказал худые в том плоды,

Так как и протчие потратили труды.

Почтенья больше я к начальнику имею¹⁷,

Ни заслуженну им хвалу унизить смею,

Хотя и говорил, что он мешает здор,

Выметывая блеск и оставляя сор.

Но скажут мне: А ты, ученый через меру,

Не ставишь ничего в порок и сам Гомеру?¹⁸

Не хулит ли чего у Аттия Луцилл?^|9

Не осмевает ли и Энниевых сил²⁰,

Которыя его гораздо суть слабее,

Хотя не говорит, чтоб он был их умнее?

Так посему и мне кто может возбранить,

Чтоб, чтя Лицилловы дела, не вопросить,

Природноель свойство его вело в погрешность,

Что грубые стихи слагал, оставя нежность,

Иль состояние худое тех времен,

Что слог его не мог исправно быть веден?

Но так, как бы кто тем доволен лишь остался,

Чтоб стих его шестью стопами заключался,

И до обеда бы писал по двести строк,

И тот же бы имел отужинав урок.

Столь Кассиев ум был в письме скоропостижный²¹,

Склав ящики его и вместе кипы книжны

По смерти, говорят, ученой труп сожгли.

Пускай же бы таким Луцилия почли,

Что он забавен, что учтив и больше честен,

Неж груб, и новостью одной стихов известен,

И пусть бы древних он пиитов лучше был,

Но естьли бы до нас рок век его продлил,

Изъял бы многое, излишне бы убавил,

И не исправной слог конечно бы исправил.

Не редко, естьли бы стихи не удались,

Затылок бы чесал, у пальцов ногтиб грыз,

Штиль чаще пременяй, чтоб чисты шли и гладки,

И чтущим бы твои стихи казались сладки,

К томуж не тщись, чтоб им простой дивился люд,

Но небольшим числом чтецов доволен будь.

Иль хочешь угодить ты тем безумной твари,

Чтоб игрищныя те стихи читали хари?

Я не таков, и тем доволен веселюсь,

Когда от Римскаго вельможи похвалюсь,

Как смело некогда Арбускула сказала²²,

И изгнанна толпой других так презирала:

Меня ли тронет чем Пантилий стрекоза?²³

Иль рваться, что бранит Димитрий за глаза,

Что обижает Фанн с Тигеллием комратом?

Пусть Плотий с Варием, Виргилий с Меценатом,

Октавий, Валгий, Фуск, и оба Виски пусть²⁴

Достойну из своих хвалу дадут мне уст.

Тебя я, Поллион²⁵ могу вознесть хвалою,

И брата твоего Мессалу вдруг с тобою,

Вам, Сервии, и вам Фурн, Вивулы дать честь²⁶,

И многим, кроме вас, другим хвалы соплесть,

Которы мне друзья наукой знамениты,

И кои мною здесь нарочно суть забыты.

Желал бы, чтоб стихи вам нравились мои,

Жалея, естьли той надеждой льстят сии:

Выж, Гермоген Тигелл, Димитрий, оба грезы,

Комедианок лить учите жалки слезы²⁷.

Останься приговор сей мой на веки так,

Как раз один его уже пометил дьяк.

Гораций отвечает тем, кои его обвиняли за опорочение Луцилиевых стихов в сатире четвертой, в которой о нем говорит, что нескладные стихи писал, в чем извиняется тем, что он не стихотворца, но стихи его хулил, которые он по состоянию тогдашняго времени слагал худо.

¹ То есть ежели бы одни шутки в писателях похвальны были, тоб и Лаверия за то хвалить мне надлежало. Деций Лаверий, Римский шляхтич, писал шуточные стихи, и хотя также в речах забавен, по слог его не складен: Однако Юлий Цесарь за представленныя им последния игры подарил ему золотое кольцо и пять сот сестерциев, как о том Светоний объявляет.

² Шутками великия дела в ничто обратить можно. Древних комедий намерение было тоже, которое нынешних сатир, чтоб осмеянием пороков исправлять нравы. В старых оных комедиях имена порочных и злонравных людей без зазрения и страха упоминались, что хотя иногда и великия следствия произвесть могло бы, но оныя вмешанными шутками пресекались. По чему говорит стихотворец, что комический стих хотя чувствительнее, но безопаснее нежели сатирической.

³ То есть легкомысленный и весьма разумным себя почитающий, и для того в следующем стихе назвал его пификом или обезьяною, которая все без разсуждения делает.

⁴ То есть говорит речи в комедиях из Катулловых и Калвовых стихов.

⁵ Чрез Родийскую мартышку разумеет Гораций некоего негоднаго стихотворца, которой прежде Луцилия также Димитрия Родийского, в Латинских своих сочинениях мешал Греческия слова не к стате.

⁶ То есть скажите вы мне, защитники Луцилиевы, ежели бы вам надлежало слагать стихи, или на суде защищать Петиллия, то не ужели бы вы как в стихосложении, так и на суде мешали Греческой язык с латынью.

⁷ Сей Петиллий обличен был в похищении Капитолинскаго капища от Педия Попликолы и Мессалы Корвина, велеречивых Витиев, которые Греческих слов употреблять весьма остерегались.

⁸ То есть жители города Канузы, которые говорили по Гречески и по Латыне. О Канузе смотри примечание к сатире пятой.

⁹ Гораций родился в Апулии близ Тирскаго моря, а не в Сицилии и Ахаии.

¹⁰ Ромул с братом своим Ремом были основатели Рима.

¹¹ То есть не для чего тебе считаться между Греческими стихотворцами, коих число и без тебя велико.

¹² Корнелий Алпин стихотворец писал о сражении между Ахиллесом и Мемноном, но так, как бы он вторично убивал Мемнона.

¹³ То есть стихи Алпиновы. Метий Тарпа был критической судья всех стихотворений, которой всех Пиитов стихи слушал и разсматривал в Аполлоновом капище, и без его удостоения никаких стихов в комедиях не читали.

¹⁴ То есть Фунданий искусно изобразить умел в комической поэме как и проч.

¹⁵ Поллион сочинял весьма изрядныя трагедии.

¹⁶ Варрон Атацинский и некоторые другие не весьма удачно сатиры сочиняли.

¹⁷ Луцилий перьвой начал писать сатиры.

¹⁸ То есть разве ты сам ничего не хулить в Гомере, котораго однако себя ниже поставляешь. Гомер или Омир, Греческий стихотворец столь славный, что святой Златоустый говорит о нем, что он божеским вдохновением и силою в писании спомоществуем был, а Василий Великий все стихотворение Омирово похвалою добродетели именовал.

¹⁹ То есть Луцилий также, как и ты, погрешности находит у Аттия, Трагического стихотворца.

²⁰ Енний, самый древний стихотворец, писал комедии, трагедии, сатиры и другия сочинения, из коих некоторые только остатки, кроме комедий у разных писателей находятся.

²¹ Сей Кассий многие ни к чему годные стихи написал, и для того по смерти его Римский Сенат определил труп его вместе с письмами сожечь. О смерти сего стихотворца Валерий Максим и другие писатели инако повествуют.

²² Арбускула, имя комедиантки, которая за неудачное представление будучи народом изгнана, в дворянством похвалена, сказала, что она честных людей похвалою довольна, а подлость презирать всегда готова.

²³ Гораций говорит о себе. Пантилий и Димитрий, о котором в примечании к сей сатире упомянуто, суть имена негодных стихотворцов, а Фанн и Тигеллий имена шутов.

²⁴ О Виргилие, Плотие и Варне сказано в примечании к сатире пятой, а о Меценате в начале сей сатиры. Под именем Октавия можно разуметь Цесаря Августа, котораго кроткой и тихой нрав, также и искусство в стихосложении все похваляют. Тит Валгий, Фуск Аристий и два брата Виски суть имена не последних Римских стихотворцов.

²⁵ Сочинитель трагедий.

²⁶ Сервии и Вивулы были знатныя Римския фамилии, а Фурн изрядный и верный историй писатель.

²⁷ То есть учите комедианок на театрах представлять жалостныя явления, и плачущими притворяться.

Книга вторая

САТИРА I

ТРЕБАТИЙ

И злобны сатиры пишу я вдруг и смелы,

И преступаю тем закона в них пределы,

Как некоторые за то меня винят:

Нет важности в стихах другие говорят,

В день тысячу стихов таких составить можно.

Скажиж, Требатий¹ мне: Коль так, что делать должно?

Покойся, говоришь, и больше не пиши.

Изрядно, я бы сам лишиться рад души,

Когдаб мог оное исполнить в самом деле,

Но не имею сна я лежа на постеле.

А ты советуешь, чтоб мне покойней быть,

Иль масть употреблять, иль трожды Тибр преплыть,

Потом же напаять вином все тело к ночи²:

Когда же удержать от дел себя нет мочи,

То Цесаревы петь деяния велишь,

За что велику мне награду впредь сулишь.

Желал бы, мой отец, но слаб мой дух и силы,

Геройски чтоб дела стихи мои гласили.

Ты знаешь вить и сам: В ком сил не достает,

Тот страшных копьями полков не воспоет,

Ни преломленными мечами Галлов збитых,

Ни падших Парфян с седл. и ранами изрытых³.

Однако лучшеб ты пел храбрыя дела,

Иль правда бы тобой восхвалена была,

В чем Сципиаду де Луциллову представлю⁴.

Сего по времени я, верь мне, не оставлю,

Но напротив того, Требатий, ведай ты,

Что Флакковы слова⁵ не будут приняты,

И разве Цесарь⁶ их внушит в благое время,

Который отражать обык все льстивых племя.

Тыж снова говоришь сие мне во преки:

Сколь лучшеб было петь по важнее стишки,

А нежель о тебе худая пройдет слава,

Что обижать нашел ты шута Пантолава,

И Номентана с ним негодницу язвить!⁷

Без опасения никто не может жить⁸,

И зная свой порок не тронут ненавидит,

Хоть сатир в глаз его не колет, не обидит.

Что делать? посмотри, как весел есть Милон!⁹

Лишь стало чуть бродить во лбу, уж скачет он,

И в мутных у него очах уж свет двоится.

Ездою Кастор, брат боями веселится¹⁰:

Сколь много есть голов, столь много и умов.

Я стопы лишь одни прибрать люблю из слов,

Луцилиеву в том последуя манеру,

Кой вместо лучшаго нам служит в жизнь примеру,

За тем что книгам он так верит, как друзьям¹¹,

И худоль зделал что, иль хвально, вносит там,

От предприятаго пути не отступая.

Вся в книгах старика жизнь явствует такая,

Какой изобразить и в лицах льзяль живяй?

Рожден Ауканий, Апулии по край¹²

Не знаю, к коему принадлежу народу,

А следовать ему имею я свободу¹³.

Венузцы обоих касаются земель,

И там и здесь пахать свободен земледел.

Пришельцы посланны от Рима там засели,

Когда, как идет слух, с мест согнаны Сабеллы,

И праздны после них остались те страны:

Опаснож было, чтоб не нанесли войны¹⁴

Набегом дерзские Апулы иль Луканы.

Но штиль сей никому не зделает злой раны¹⁵

И без вины вреда не будешь наносить,

Лишь станет от врагов моих меня хранить,

Как острый меч давно в ножны уже вложенный:

Почто же будет мной он тщетно обнаженный,

Когда от сопостат свободен я моих?

О сильный Юпитер! Исторгни плевел злых¹⁶,

Да ржавчиною меч сокрытый истребится,

И миролюбну мне никто вредить да тщится.

А тот, кто раздражит меня, (оставь, кричу)

Вздохнет, как имя я его везде промчу.

Сердитый Цервий злых смирить грозит чрез правы,

Канидия известь недружных чрез отравы,

К великой Фурий тех грозит привесть беде,

Кто спорить с ним дерзнет упрямо при суде.

Как кто опасным мстить, чем может, долженствует,

И как сама к тому натура обязует,

В единый вступим мы с тобой о том совет.

Язвит зубами волк, рогами вол бодет,

Не показала ли следа к тому натура?¹⁷

А ты мне говоришь: Так верить не фигура,

Что Сцева право¹⁸ мать за долгу жизнь убил,

И что своей руки сим злом не осквернил.

Мнеж дивно, будет ли сие с собою сходно¹⁹,

Чтоб волку бить ногой, волу грызть было сродно?

И Сцеве матери дать с медом смертный яд?

Чтоб речь не расплодил пространно долгой склад:

Хоть древен к поздому достигну я покою²⁰,

Или хотя грозит мне смерть своей косою,

И машет черными крилами пред очьми,

Богатоль в Риме жить, иль в ссылке меж людьми

Мне изгнанными весть судьба жизнь скудну судит,

Никто, чтоб не писал, насильно не принудит,

К чему бы ни привел меня противной рок.

Живот твой, мальчик, верь, едваль не короток²¹,

Приятель, может быть, за прежнюю услугу

Мстить будет смертию тебе, как стару другу.

Луцилий разве сам тогда в беду попал,

Как перьвой образцем таким стихи слагал,

И смело обнажал прикрытых он личиной,

Хоть прежде смрад таил одет волк кожей львиной²²?

Скажи, Требатий, мне. Сердит ли Лелий был,

Иль огорчен за ум, кто имя получил

От раззорения войною Карфагена?

Былаль Метеллова обида им отмщенна,

И обезславленный досадовал ли Луп²³?

Однако сих Особ язвить был смел и глуп,

И грубыми народ словами озлобляя,

Мнил, что на свет он один душа святая²⁴.

Но Лелий не смотря на то и Сципион,

Не помнили его досадных забобон,

И как с комедии из зборищ возвращались,

Свободные от дел с ним купно забавлялись,

Пока готовился из зелий им обед.

Каков бы ни был я, хоть доброты той нет

Ни разума во мне, каким Луцилий знатен,

Однак великим был особам мил, приятен,

В чем зависть не хотя признатися должна.

Пускай же на меня свой зуб острит она,

И злобный узо уст пусть испущает пламень,

Но ведать должно ей: Найдет коса на камень²⁵,

Согласна ли на то, Требатий, мысль твоя?

Теперь о том судить уж должность не моя²⁶,

Советом лишь одним тебя остерегаю,

Чтоб не нажить хлопот по такову случаю,

Когда не будешь знать законов ты святых:

Есть правы, есть и суд для сочинений злых.

Пусть так, кто на кого издаст стихи худые²⁷,

Да хвалит Цесарь, кто напишет дорогие.

А что, злословящий достойно прав ли есть?

Суд смехом кончится²⁸, и тщетна будет месть.

Гораций видя, что некоторые из Римлян негодуют на его сочинения, яко иным весьма оскорбительныя, а другим прощающия, требует совета у Требатия Юриста, что ему в таком случае делать?

¹ Требатий был Римской дворянин, которой несколько книг о гражданском праве и о благочестии написал, и может быть из числа тех, кои Горациевыми сочинениями не довольны были.

² Сими словами скрытно пятнает Требатия, яко глупаго, которой будучи Юристом, дает Горацию лекарское наставление, чтоб избавиться от безсонницы намащением тела, плаванием и питием. Древние обычай имели при наступлении ночи для приятнейшаго покою нарочно утруждать свое тело.

³ Марий сражаясь с Сантонами пущал в них преломленныя стрелы, которых неприятелю обратно на него бросать не можно было. В сих стихах упоминается о Парфянской или Галлской войне, которая другим каким нибудь стихотворцом описана была.

⁴ То есть представлю тебе в образец Сципиаду Луцилиеву. Луцилий описал войну Сципиона Африканского с Аннибалом, котораго он выманив из Италии победил.

⁵ То есть стихи мои.

⁶ Цесарь Октавий Август.

⁷ Смотри о нем в примечаниях к сатире осьмой.

⁸ То есть ни кто не может быть безопасен от поношения, ежели томуже пороку подвержен, которым ты язвишь, и хотя бы впротчем молчал, однако такой тебя ненавидит.

⁹ Милон был шут, которой подвеселившись тотчас плясать начинал.

¹⁰ Сим означаются разныя склонности людей, как у нас говорят просто: Иной любит попа, а другой попадью, или всякой молодец на свой образец, что самое изъясняется в следующем стихе.

¹¹ То есть Луцилиева жизнь, в разеужденин честности и постоянства, служит нам вместо примера, по тому что он добрыя и худыя свои дела в книгах записывал, и вся жизнь его из дел так ясна, как бы на картине изображена была.

¹² То есть в Венузии, принадлежащей к Лукапии и Апулии.

¹³ То есть Луцилию подражать и писать сатиры.

¹⁴ То есть чтоб Апулийской или Луканской народ чрез те пустыя места не учинил нападения на Римлян, от котораго Венузцы их защищали.

¹⁵ То есть я следуя Луцилиею в писании сатир без причины никого обидеть не намерен, но только стараться буду сатирическим моим штилем как мечем защищать себя, а не других раздражать.

¹⁶ Естьли бы все люди добродетельно жизнь вели, тоб не для чего было не только сатиры писать, но и вводить самые законы.

¹⁷ Гораций доказывает отчасти, что силу и способ ко отомщению обид всякому подает сама природа, как иной мстит судом, другой отравою, третий обличением в неправде и проч. что самое и в неразумных животных примечаем. Сие подтверждает руская половица: Клин клином выгонять должно.

¹⁸ Требатий говорит во преки Горацию, что когда по его доводу всякой обиду свою справедливо мстить может и от натуры к тому обязан, то по сему и Сцева, чувствуя обиду от долговременной жизни его матери, отравил оную справедливо, и в том не погрешил.

¹⁹ Гораций опровергает противоречие Требатиево тем, что хотя по натуральной справедливости всякой обиду свою мстить может, но отмщение в разеуждении самой обиды должно быть равное и пропорциональное, то есть такое, какое повелевает сие правило: зуб за зуб и око за око. Например против оружия употребляй оружие, против силы силу и проч. И как волк не бодет ногою, а вол не кусается, потому что не дала того природа, так и ядом или иным коварством не только матери, но и против озлобления, никому мстить не должно.

²⁰ То есть когда доживу до глубокой старости.

²¹ Слова Требатиевы, которой предостерегая жизнь Горациеву, предлагает ему о опасности стихов язвительных.

²² Личиною прикрытые суть злонравные, под видом добродетели пороки свои скрывающие, которые прежде Луцилиева обличения никому известны не были.

²³ Лелий был тесть Сципионов, Сципион Африканской, которой раззорил Карфаген, Аннибалов победитель, а Луп Консул Римский.

²⁴ То есть Луцилий.

²⁵ Зависть найдет себе такого противника, которой доброй отпор ей учинит.

²⁶ То есть нет мне нужды о том разсуждать более.

²⁷ То есть пускай судят того, кто злобно кого в стихах порочит, лишь бы только хвалил Цесарь, естьли кого праведно обличают.

²⁸ Перьвой стих есть Горациев вопрос, а второй ответ Требатиев в подтверждение онаго.

САТИРА II

ОФЕЛЛ

Коль благ, кто жизнь, друзья, достатком малым правит!

Не мной то сказано, Офелл простый так славит¹,

Невежа будучи, не просвещен умом.

Не в роскошах свой ум острите за столом,

Где очи блеск пленя разсудок в вас мешает,

И лестным видом мысль от правды удаляет,

Но чрево тощее из вас имея всяк,

Изследуй здесь со мной, почтоб то было так?

Скажу, когда могу. Судья не право судит,

За тем что старая в нем порча к кривде нудит².

Приятным делает достаток малый труд³,

По зайце наскоро гоня стремися в путь,

Скачи на молодом коне в поту и пыли,

Коль в Римском утомил учася войске силы,

Обыкши завсегда, как Греки, быть в гульбе,

Играй мячем, когда угодно то тебе:

Труд будет проходить нечувственно с охотки,

Иль пращу в верьх мечи, коль скучишь с той работки.

Как брезганье в тебе усталом все минет,

Голодной презирай тогда худой обед,

Но разве мед смешав с вином Фалернским кушай.

А я скажу в тот час: Не погневись, послушай!

Теперь лишь погребщик за нуждой сшел с двора,

На рыбу лову нет, волнуются моря:

Не рад ли хлебу уж да соли от задору⁴?

Как думаешь, с чего так сталось вдруг в ту пору?

Не в светлых состоит сервизах прихоть зла,

Но к самому тебе в сем случае пришла⁵,

Питомства по сему ищи чрез труд прилежный.

Кто в гору от сластей ползет и телом нежный,

Не сладки устерсы и карпы для того,

Не усладит морской и заяц вкус его⁶,

Которой был везен издалека нарошно.

Однак едва тебя к тому склонить возможно⁷,

Чтоб предложенного павлина ты не ел,

Но лучшеб курицей доволен быть хотел,

Усилиться сластьми дав развращенной воле:

За птицу редкую цены дать должно боле⁸,

Цена ей высока, и пригожа хвостом,

Как будтоб был резон прямаго дела в том.

Употребляешь ли ты перья в снедь хвалены,

И в той же ли чести, как будут уж сварены?

Но в протчем разности нет в мясе никакой,

И так ошибся ты, как видно, пестротой.

Пусть так, скажиж теперь, не ошибясь в разборе,

Где щука ловлена, во Тибре или в море⁹,

И в самой ли реке шаталась меж мостов,

Иль в устье плавала вблизи от берегов?

Трех фунтовую сырть ты хвалишь вместо щуки¹⁰,

Которую делить потребно в разны штуки,

Чтоб стало в каждую похлебку положить,

Знать было надобно величину любить.

А щуки для чего большие неугодны?

Конечно в чем нибудь казалися не сходны,

Велики щуки вдоль, а сырти коротки¹¹.

Голодной черствые готов жевать куски¹²,

Обжора Гарпиям ни в чем не уступает¹³,

И сырть в котле варить большую затевает.

Вы ж, ветры тихие! согрейте ествы их:

Имея порчен вкус от роскошей худых

И слабый от довольств желудок непомерных,

Меж множеством всего еств не приметит скверных,

Пусть будет теплотой испорченной кабан,

И тухлой под носом стоять морской фазан¹⁴.

Наелся репы, вдруг горчица стала вкусна.

Богатым простота в пиру еще не гнусна¹⁵,

За тем что в наши дни от маслищ и яиц,

Хотя и дешевы, не отвращают лиц.

Транжирствож сколь вредит,

не меньше столь безславно,

Как над Галлонием пример сей был недавно,

Котораго за то лишь всякой осудил,

Что первой осетра на стол постановил.

Что ж? менее тогда велось фазанов в море,

Фазан безстрашен был, Аист не знал жить в горе,

Пока не показал Семпроний Руф следа

Вам, Римляне, что та приятная еда.

И так пусть скажет кто: Нырки печены сладки,

До слов и до нырков все тотчас будут падки,

Похватят щоголи то Римские тотчас,

Как будтоб о нырках кто выдал им указ.

Различно кушанье от средняго сурово¹⁶,

Так должны разуметь Офеллово мы слово,

За тем что тщетно ты трудиться будешь в том,

Чтоб роскоши избыть, а зделаться скотом.

Авидиену в знак дан титул пса нетщетный,

Кой маслищные ест плоды, но пятилетны,

Терновы ягоды, растущия в лесу,

И порчено вино сему приятно псу,

Кроме котораго друзей не угощает,

По капле масла он на зелье испущает,

От вони коего едва не гадит гость,

На старой уксус щедр он впротчем и препрост.

Когдаж рожденья день, на свадьбе пир бывает,

То в праздник белую рубашку надевает.

Которыеж из двух средств должно выбирать,

Чтоб умной мог себя пристойно содержать,

Рутильюль следовать, или Авидиену¹⁷?

Кто не проводит жизнь в беспечности презренну,

Не знает роскоши, ни скаредства отнюдь,

Тот только в житии чист и обряден будь¹⁸.

Сей, наряжая слуг, не будь строг через меру¹⁹,

И не последуй в том Албуция примеру:

Ни воду от него маститу примет гость²⁰,

Как Невий в том весьма роскошен был и прост,

За тем что ставятся в порок излишны моды.

Теперь воздержности ты в пище знай выгоды:

Во перьвых здравие крепится лучше тем,

Как равно то вредит излишество во всем.

Чтож разных множество еств вредно, верить станешь,

Как пищу прежнюю простую ты вспомянешь²¹.

Когда же твой обед из смеси будет весь,

Когда с жарким уха составят ону смесь,

Или вдруг рыбное представится с дичиной,

То будет разнота сия вреда причиной,

Вкушенная себя в желчь сладость претворит,

И мокрота згустясь желудок оскорбит.

Видал ли, сколь обед бывает жирной вреден,

Где всяк из за стола встает смущен и бледен?

Вчерашним сверьх сего нутр пивом отягчен

Вдруг с телом слабит дух, и каждой треплет член,

Отьемля нежность чувств и разум затмевая.

Другой по малом сне поспешно воставая²²,

К назначенным делам с веселием спешит,

За тем что в меру сей и кушает и спит.

Однак и лучший стол иметь ему довлеет

Иль в праздник годовой, или когда слабеет,

Когда со временем умножатся лета,

И поздо юности увянув красота

Восхощет жить нежняй при старости глубокой.

Тебеж²³ что к нежности прибавится безпрокой,

К которой приобык ты будучи в поре,

И живучи чрез чур роскошно и в добре,

Хоть в здравииб почул худую перемену,

Хоть в старостиб сносил жизнь тяжко изнурену?

Не свежаго у нас хвалили каплуна,

Только был в древния обычай времена:

Однак не даром то и не безумно было,

Но чтобы поздому казалось гостю мило,

И початого чтоб он лучше есть хотел,

А нежлиб целаго хозяин алчный съел.

О естьлиб я рожден был в первобытном свете!

Ты разве мнишь найти в богатом честь банкете,

Чтоб слава о тебе промчалася в стихах,

И произвесть моглаб приятный слух в ушах?

Большие на столе фазаны и суда

Доводят о больших убытков и стыда.

Имеет дядя гнев, сосед всяк ненавидит,

И твой же ум тебя развратный зло обидит.

Рад смерти за ничто, когда уж гроша нет,

На что бы петлю мог купить себе, мой свет.

По правде Тразия бранят словами сими²*¹,

Яж, говоришь, богат доходами большими,

Которых трем Царям моглоб довольно стать?

Так разве некуды излишняго девать?

Чтож недостойные нищетства терпят скудость?

Что храмы божески нещадна рушит худость?

И от толикаго достатка твоего

Почто, безумна тварь, не тратишь ничего,

Чтоб в пользу отчества могло служить хоть мало?

Или, как мнишь, на век тебе то щастье дало,

И ты лишь оскудеть не можешь паче всех?

О коль велик врагам оставишь после смех!

Ктож постоянным быть из двух возможет боле,

Когда подвергнутся нещастной оба доле,

Тот ли, кто нравом горд и пышной нежит дух,

Иль добродетели и воздержанья друг,

Кой малым веселясь, о будущем печется,

И в мирно время, как Герой, к войне пасется?

А чтоб ты более сему поверить мог,

Офелл, как с целым был пожитком не убог,

Не большее держал к довольству иждивенье,

Неж ныне чувствуя в достатке умаленье.

На части он земли своей с своим скотом

И в поле сам с детьми трудяся нанятом,

Хотяб богат я, рек, в крестьянстве был, иль скудный,

Но ничего не ел, без разсужденья в будни,

Как только окорок копченой и овощ,

Доволен быв всегда и с голоду не тощ.

Когда же приходил гость долго небывалой,

Или, как отдыхал в ненастье я усталой,

Приятной посещал сосед мой бедный дом,

Тогда не отходил не потчиван с стыдом.

Не ставил пред него я рыбу дорогую,

Но пищу из цыплят и из овец простую,

А после ягоды на стол созрелы нес,

Орехи и плоды от смоковных древес.

Остаток времени в забавах провождали,

И в неумеренном питье вину считали:

О плодородии Церера вняв мольбу,

Являла весел знак на морщеватом лбу.

Пусть на меня злясь вновь фортуна брань возставит,

Но что из сих моих пожитков та убавит?

Я скромно жил, да всяк меня не лучше цвел,

Как новый на моем преемник месте сел²⁵.

Натура не дала земли наследства точно,

Чтоб мне, иль ввеки то другому было прочно,

Тот, кто меня лишил²⁶ земли, лишится сам,

Иль винен в чем явясь, иль следуя сластям,

По крайней мере тот лишит его наследства,

Кто ищет онаго чрез злыя душевредства.

Умбренова теперь зовется та земля,

Которая сперьва Офеллова слыла,

И так не будет ей властителя прямова,

Но то в моих руках, то будет у другова.

Храните по сему вы в жизни твердый путь²⁷,

Противным случаям противну ставя грудь.

В сей сатире Гораций в лице Офелла Стоика весьма жестоко укаряет роскошных.

¹ То есть неученый простак и незнающий философии, но в житии умеренный и воздержный.

² Как судью подарки от правды, так отягченный желудок от прямаго познания разум отвлекает.

³ Разум сей речи есть такой: Приятен бывает малой достаток, трудом приобретенный.

⁴ Естьли человек разными упражнениями ослабит силы свои и отощает так, что ни чем уже гнушаться больше не станет, не рад ли будет от голоду хлебу и воде для утоления жажды?

⁵ Голодной не спрашивает богатых сервизов и деликатных еств, но ищет, чем бы нибудь насытить свой желудок.

⁶ Сластям порабощеннаго, разслабленнаго от лености и изнеженнаго человека никакая роскошь не веселит больше.

⁷ Хотя все уже омерзело, однако трудно его склонить к тому, чтоб он простую пищу, хотя впротчем изрядную употреблял, по тому что привычка, как говорят, вторая натура.

⁸ Просто говорят: Что редко, то и мило. Гораций приводит пустые резоны сластолюбивых, которые для пищи покупают редких птиц для того, что они ценою дороги, и не всякой их купить может, и что они перьями пригожи.

⁹ Уступив Гораций роскошному оную ошибку, произшедшую яко бы от прсльстившагося пригожством птицы зрения, вопрошает его, по чему он знает, где например поймана щука, в реке или море, которая ни дороговизною ни видом не отмените?

¹⁰ Сырти велики редко бывают, и по тому оныя роскошному приятнее не для вкусу, но для редкой величины.

¹¹ Такойже пустой резон, как и тот, что павлин с курицею перьями несходны.

¹² Голодному черствой хлеб вместо калача кажется, по пословице: Голодной волк и завертки рвет.

¹³ То есть так жаден, как Гарпии. Гарпии суть хищныя и гадкия чудовища, коих Сервий три исчисляет, а именно Дэлла, Оципета и Целена.

¹⁴ Морской фазан по Латыпе называется Rhombus, а поруски с Польскаго имянован.

¹⁵ То есть что при богатых столах видны еще следы древняго воздержания, а роскошь не давно вкоренилась.

¹⁶ Гораций похваляя воздержание от излишней роскоши, изъясняет свое намерение тем, что он чрез то не советует жить весьма скупо и гадко.

¹⁷ То есть роскоши ли, или безмерной скупости следовать.

¹⁸ То есть тот только хорошо живет, кто во всем умеренность хранит.

¹⁹ Такой разумной и воздержной человек, поручая слугам какое нибудь дело, не должен весьма строго спрашивать от них отчету, каков был Албуций.

²⁰ Также не должен подавать гостям на руки ароматную воду, подражая в том роскошному Невию.

²¹ Гораций приводит на память роскошному простую и умеренную пищу, которою он довольствовался живучи в незнатности.

²² То есть тот, кто от роскоши воздерживается.

²³ Говорит роскошному.

²⁴ Трезий был некто убогий, но сластолюбивый.

²⁵ Октавий Август отдал землю сего Офелла воину некоему, именем Умбрену.

²⁶ То есть воин владеющий моего землею.

²⁷ То есть продолжайте течение вашей жизни с таким воздержанием, с каким оное начали, презирая всякое нещастие.

САТИРА III

ДАМАЗИПП

Сержуся на тебя за то, что пишешь мало¹,

И больше четырех в год писем не бывало,

Ты упражняясь лишь в разборе старых дел,

По ныне ничего похвальнаго не пел,

И время провождал в питье и сне напрасно,

В деревне живучи с Сатурновых дней празно²,

Дав слово, что нибудь достойное скажи,

Примись трезв, держишься леняся старой лжи.

Напрасно грифели винишь, сердяся ложно,

Что на плохих стенах речей чертить не можно³.

Однако ты лице такое мне казал,

Как будтоб что нибудь велико обещал,

Когда из города в крестьянску скрывшись нору

Ты выберешь себе от дел досужну пору.

Какой же из того ты плод себе имел,

Что за тобой Платон с Менандром в след пошел⁴,

Что вызвал Эвпола, Архилоха с собою?

Уймешь ли ненависть поступкою такою,

Что добродетели не будешь боле друг⁵?

Никак, пренебрегут тебя все люди вдруг.

Беречься надлежит от лености конечно,

Или останутся труды забвенны вечно,

И все, что заслужил ты ими от людей,

Спокойно отложи, и больше не жалей.

Благодарю тебя я, Дамазипп, безмерно⁶,

Что мне советуешь толь здраво и усердно:

О естьлиб Юпитер тебя благословил,

Чтоб лучший бритовщик браду твою скосил⁷!

С чегож я ведом стал изрядно столь тобою?

Лишившись от торгов имения судьбою⁸,

Оставил собственны по нужде я дела,

С тех пор чужия знать охота привлекла.

Дотоле я любил разведывать повсюду,

Какую Сизиф медь держал или посуду⁹?

На чем худа резьба, что худо мастер лил,

И всякую своей ценою вещь ценил.

В покупке был дворов один лишь я щастливый,

И дешево умел купить сады и нивы,

Второй Меркурий был, как в людях шла молва.

Довольно знаю то, о умна голова¹⁰!

Дивлюсь, как ты от сей болезни излечился.

Избыв я тот недуг, вдруг новым заразился¹¹,

Как часто слышанна в главе скорбь иль в боку

Наводит сердцу вдруг, переменясь, тоску,

Иль как сонливостью всегдашней одержимый

Безсонницей потом бывает вдруг томимый,

И вышед из ума, врача убити смел.

Как хочешь, так и будь, лишь толькоб я был цел¹².

Не ошибайся, друг, знать ты и сам несмыслен¹³,

И род всех дураков есть почитай безчислен,

Как правду о таких Стертиний говорил¹⁴,

От коего сии я правила внушил

В то время, как меня в печали тешил глупа,

Веля мне мудрую браду растить до пупа,

Когда Фабрициев оставить мост велел,

С котораго в реку Тибр броситься хотел,

Покрыв мою главу с отчаянья и сраму¹⁵,

Что положил в торгах нещастных жизнь я саму.

Он¹⁶ к стати подошед такую молвил речь:

Не должен ли себя от зла ты поберечь,

Чтоб не пропасть с стыда безумнаго безчестно,

Что меж глупцами быть глупцем тебе не вместно.

Во первых докажу, что есть безумным быть:

И естьли ты один таким достоин слыть,

Погибни, не скажу к тому тебе ни слова.

Тот, кто слепым умом от глупости прямова

Ни дела ни добра не может разбирать,

Достоин, чтоб его безумным признавать.

Так думает Хризипп со всей своей ордою¹⁷,

И все заключены суть истинною тою,

Кроме премудраго, народы и Цари.

Почто же все, как ты, безумны, дале зри,

Которые тебя безумным называют.

Как сплошь бродящие в лесах свой след теряют,

Хотяж и в лево тот, сей в право идет в путь,

Но оба таковым разсудком слабы суть,

За тем что держатся ошибки одинакой,

Хоть в разные пути из них стремится всякой,

Подобно так себя безумным ты считай,

Что тот, кто над тобой смеется, не умняй.

Один род глупости тот может называться,

Бояться там, где нет следа, чего бояться.

Как, например, когдаб кто жалобу творил,

Что в чистом поле огнь дорогу воспятил,

Препятствовали рвы, и реки, и болота.

Другой столь глупой же: Беспутная охота

Чрез реки и огонь отважно преходить.

Пусть в след любезна мать слезясь ему кричит,

Сестра, все сродники, отец, жена младая:

Здесь ров, а впереди, брегись, гора крутая,

То столько же он их послушается в том,

Как Фузий некогда отягощен вином

Уснул в трагедии, в лице быв Илионы¹⁸,

И не слыхал, когда играющи персоны

Кричали в тысячу различных голосов:

‘Под твой я, матушка, под твой спешу покров¹⁹.

Сему подобно весь народ, как мню, шалеет,

И в старой глупости безумствуя коснеет.

Пусть будет Дамазипп безумно поступать,

И статуи себе старинны покупать:

Так по тому сие быть может ли разсудно,

Кто Дамазиппу в долг, что просит, даст не трудно¹⁹?

Положим, что не глуп заимодавец сей,

Но естьли я скажу: Даю тебе, имей,

За что не дашь вовек ни гроша мне в уплату²⁰,

То будешь ли ты глуп, взяв деньги без возврату²¹?

Или безумен тот, кто втуне не берет,

Что на корысть ему Меркурий подает?

Пусть Нерий ростовщик письмом тебя обяжет²²,

Что десять тысяч взял ты у него, пусть скажет,

А естьли мало уж покажется того,

Пусть долгу тысяч сто велит писать всего,

Пусть тысячу включит прав, как обык Цикута,

Но тем закабалить вовек не может плута.

Дорогу завсегда найдет хитрец Протей²³,

Как вырваться из тех удобнее цепей.

Он смехом отходить на суд влекомый станет,

И так должник его²⁴ коварный вдруг обманет,

Покажется ему то зверем, то совой,

Болваном станет вдруг, вдруг хитрою лисой.

Когдаж оплошность есть безумному обычна,

Предосторожность же разумному прилична,

Сколь должно в Нерие плохому быть уму,

Что обязал тебя письмом своим к тому,

Чего он от тебя во веки не получит.

Збирайтесь все сюда, кто слушать не поскучит²³,

И всяк предстани здесь, кто чем ни искушен,

Что честолюбием лукавым напыщен,

Кто от алчбы к сребру исчахнув весь бледнеет,

Кто тает от сластей иль суеверство сеет,

Или чью мысль объял другой какой недуг,

Друг по друге ко мне стекайтеся все вдруг,

Когда я всех людей открыть намерен глупость.

Чихоткой врачевать чахотну должно скупость²⁶,

И столько на цельбу ея употребить,

Сколь много может вся Антицира родить²⁷.

Наследникам велел Ставерий, зря кончину²⁸,

Чтоб разделив его несметну чемезину,

На плите каждой часть свою изобразил,

А естьлиб кто из них сего не учинил.

Тоб сто пар выставил за штраф бойцов, иль боле,

Народ бы угостил по Арриевой воле²⁹,

И столько б дал еще к тому пшеницы мер,

Колико в Африке родится на пример.

Исполните, сказал, вы по сему условью,

Никто мне мачихой не будь, или свекровью,

И худоль, хорошоль, иначе не суди,

Но так, как предписал, сей мой завет блюди.

Разумно поступил, как думаю, скупяга:

Какогож из того надеялся он блага,

Что высечь сумму ту на камне завещал,

Которую своим потомкам отказал?

За главной он порок нищетство в свете ставил,

Доколе жизнь свою безплодную пробавил,

И более всего остерегался он,

Чтоб в сумме всей какой не зделался урон,

И грошем бы одним тогда не стался бедный,

Как жизни придет час ему уже последний,

За тем что сам себе казалсяб не хорош,

Когда бы у него из бездны убыл грош.

По мнениюж его честь, слова, добродетель,

Зависят от богатств, и тот всего владетель,

Храбр, славен, справедлив, премудр, и вся есть всем,

Кто числит тысячи в имении своем.

Великим делом чтя казну он неисчетну,

Мнил, что доставит та хвалу ему всесветну.

Не меньшей глупости след Аристипп имел³⁰,

Кой бросить золото из рук рабам велел,

Среди Ливийских стран путь с ними продолжая,

Что тягость им была препятствием такая,

И не могли за ним поспешно злата несть:

Которагож из сих безумнейшим почесть?

В сомнительных делах разбор бывает труден.

Глупец тот по своим поступкам будет чуден,

Кой множество гуслей накупит для того,

Чтоб только им лежат всем в куче у него,

А сам к игре иметь не будет он охоты,

Ни в тонах нежности, не в музыке знать ноты.

Когдаб сапожному не зная мастерству,

Кто шилья покупал, колотки и верьву,

Когда бы на море во веки не бывалой

И склонности к торгам нечувствующ ни малой

Готовил парусы и заводил суда,

Достойно должен слыть безумным тот всегда.

Чем разнствует от сих, кто денег тьму скопляет,

Употребленьяж их во весь свой век не знает,

Не смея, как к святым вещам, коснуться к ним?

Когда бы кто сидел у ржи с цепом большим,

Иль протянувшись бдел снопов у кучи целой,

Из коей бы зерна голодной и несмелой

Хозяин будучи сам не взял никогда,

Но горькаяб трава была его еда,

Когда бы бочек сто, но то еще и мало,

Когдаб до трех сот их с напитками стояло,

И Хийскоеб имел с Фалернским он вино,

А сам бы пиво пил окислое давно,

Когдаб пуховики храня драгие в доме,

Лет с лишком в семьдесят валялся на соломе,

А те бы в кладовой моль съела наконец,

Тоб в самом деле был великой сей глупец:

Но люди редко бы таким его признали,

За тем что сами в том премноги обуяли.

На толь, о враг богов! блюдешь достаток цел,

Чтоб в глотке у сына иль у питомца сел,

Или чтоб старой жил без нужды и изъяна?

Но много ль в каждый день убудет из кармана,

Когда ты будешь хлеб, а не мякину есть,

И холей шолуди потщишься обоскресть?

Когдаж ты малым, как большим, доволен равно,

Почто рад кожу снять со всех и грабишь явно?

Возмнил ли бы тебя кто умным почитать,

Когдаб ты стал в народ каменьями метать,

Или на купленных работ всегда яриться,

Сердясь, что от ребят и девок не льзя скрыться,

Которые тебя в слух дразнят дураком?

Коль паче можно ли сказать, что ты с умом?

Когда извел жену удавкой, мать отравой³¹?

Тыж больше по тому в сем случае не правой,

Что не у Аргов мать, и не мечем убил,

Как некогда Орест безумно поступил³².

Иль мнишь, что не было безумия в Оресте,

Пока не обуял с убийством рождшей вместе?

Никак, он с той поры уже безумен стал,

Как принял злобу мысль и действом окончал,

Хоть впротчем до того зла не явил другова,

За коеб счесть его мог за глупца прямова,

Когда ни Пилада мечем не погубил,

Ни живота сестру Электру не лишил³³,

Лишь только обоих в неистовстве злословил,

И к Фуриям во ад себе тем путь готовил,

То ту из них к себе, другую то зовя,

Какие в бешенстве лишь вздумать мог слова.

Хоть в деньгах по уши Опимий весь зарылся,

Но в праздники вином Веэнтским веселился³⁴,

И из Кампанского пил судна³⁵, как убог,

А в будни пить раку обычной был залог.

Сонливостию быв всегдашнею задавлен,

Надежным стал врачем и скорым так восставлен,

Когда наследник вкруг ключей и сундуков

Рад бегая, спешил добраться до мешков,

Велел поставить стол перед больным убогим,

И деньги высыпав считать нарочно многим,

И поднял словом сим немедленно с одра:

Когда не бережешь ты своего добра,

То алчный захватив наследник овладеет.

Как, за живоль при мне, вскричал, то зделать смеет?

А врач сказал: востань и бодрствуй для того,

И не забудь притом ты наблюдать сего.

Чего? спросил больной: Твои ослабнут силы,

И скоро дойдешь ты без пищи до могилы,

Когда не укрепишь желудка поскорей.

Что медлишь? растворив ячменну цежу пей.

Во сколько станет та, спросил больной, ценою?

Сказал врач: Льзя купить весьма недорогою.

За сколько ж? за восемь, ответствовал, грошей.

Коль так, пришло пропасть уж голове моей,

И от болезни ли умру, иль от грабленья,

Мне все равно. Прошуж в сем деле наставленья,

Кого за умнаго довлеет почитать?

Стертиний рек: Кого безумным не льзя звать.

Скупого ли? спросил³⁶: Глупец он и несмыслен.

Что ж, к умным может ли быть нескупой причислен,

Никак, а для чего, скажу тебе на то:

Когда желудком здрав и крепок в людях кто,

Не льзя, сказал Кратер³⁷, признать, что тот здоровой,

За тем что немощью другой объят суровой.

Но встанет ли? спроси: Оспорит он и в том,

Что либо колет бок, иль в голове есть лом.

Так естьли кто живет не гнусно, не безбожно,

И жертвует богам хранителям не ложно,

Однако гордости исполнен, дерзновен,

И сей в Антициру быть должен отвезен,

За тем что все равно, хотя прожить для глотки,

Хотя не брать во век ни денешки из чотки.

О Сервие идет Оппидие сей слух³⁸,

Что он призвав сынов своих при смерти двух,

И разделяя им достаток предков древний,

В наследство каждому оставил две деревни,

И каждому слова последния сказал:

Когда я, Авл, тебя с игрушками видал

И с полной пазухой орехов между равных,

Что раздаешь в играх растешившись забавных:

И как, Тиверий, ты считал и прятал их,

Боялся, чтоб в пути различны обоих³⁹

Беспутно не вело безумство заблужденных,

И чтоб не приняли вы нравов развращенных:

Ты с Номентаном, тыж не будь с Цикутой тож.

Один не маль, что есть, другой из вас не множь,

Чего, как мнит отец, для обоих довольно,

И более желать по естеству невольно,

К томуж и клятва в том на вас моя пребудь,

Коль к тщетной славе вы приложите свой труд,

И нижней ли имеет чин будет кто, иль вышней,

Останься конче в том без прихоти излишней.

Иль мило потерять именье без плода,

Чтоб благосклонен был народ к тебе всегда,

Чтоб на Цирценских ты играх был предпочтенный⁴⁰,

Или бы образ твой был медян соруженный,

Когда лишился уж и денег и полей,

Чтоб льву мог подражать лисицы удалей

И тех же почестей добиться от народа,

Какие обрела Агриппина порода⁴¹?

Почто, Агамемнон, ты повеленье дал⁴²,

Чтоб Аякса никто земле не предавал?

Я царь, не вопрошай меня, Плебей, ты боле,

Доволен будь, что суд даю правдив по воле:

А естьли кто меня несправедливым чтит,

Без страха мысль свою о том да объявит.

Великий Государь! Да пошлют щедры боги,

Чтоб покорив врагов и царство их под ноги

Благополучно флот от Трои ты привел:

И так могу ли быть столь пред тобою смел,

Чтоб вопросить, потом ответ услышать равный?

Не запрещаю в том. Почто Герой толь славный,

О Аяксе теперь прехрабром говорю,

Кой по Ахилле есть второй в боях, Царю!

К истленью по твоей лежит повержен власти,

Хотя толико крат спас Греков от напасти,

Не дляль угодности Приама и Троян,

Чрез коих вне своих погибли греки стран?

Сей тысячу овец в безумстве истребил⁴³,

Крича, что он меня с Улиссом поразил,

И будто с нами уж кончает Менелая,

Твояж правдиво ли поступка в том такая,

Что дочь на жертву дал в Авлиде, о презлой⁴⁴,

И окропил главу соленою водой⁴⁵,

К чему слова сии? кого глупцем поставил⁴⁶?

Чтож Аякс заслужил? жены не обезглавил⁴⁷,

Ни сына, и одним Атридам лишь грозил:

Ни Тевкра он, ниже Улисса погубил⁴⁸

Я кровию богов умилостивить тщился⁴⁹,

Чтоб от Авлиды флот щастливо отдалился.

Конечно кровью ты своей склонил богов:

То правда, что моей, но был умом здоров.

Кто правду видами другими покрывает,

И беззаконие во благо обращает,

Тот разумом смущен и вне себя живет,

От гневаль, без умаль грешит, в том разни нет.

Шалеет Аякс, что побил овец беззлобных:

А ты, кой с умыслу для титулов особных

В преступство впадаешь, умен ли посему,

И чист ли сердцем ты по гордому уму?

Когда бы для волны любя кто овцу чистой,

Чтил вместо дочери своей и нежил истой,

На мягкой бы велел постеле ту носить,

Приставив к ней рабынь, стал чисто бы водить,

Копил бы деньги ей, звал ягодкой наливной,

И за муж собя, брак не ставил бы в противной,

А Претор бы его от права отрешил⁵⁰,

И ближним сродникам имение вручил:

Что, естьлиб жертвовал кто дочь свою родную,

За овцу оную считаючи немую,

То в целом ли уме и тот есть и другой?

Никак. И посему в ком глупость с слепотой,

В том совершенное безумство обитает:

Злонравной завсегда неистов вдруг бывает.

Кто хлипкой славы блеск за верьх блаженства чтет,

В том здраваго ума давно померкнул свет.

Представим роскоши теперь беспутства злыя,

И сколь безумны той любители прямыя,

Чрез Номентанов мы докажем то пример.

Как скоро руки он в наследны деньги втер,

Не медля рыбаков, овощников збирает,

Помады разныя и птиц уж закупает,

Всю Туеску слободу сзывает рано в дом⁵⁰,

Разнощиков и весь харчевников содом.

Чтож зделалось? пришли великими толпами,

Стал сводник говорить, такими льстя словами:

Что ни имею я, и что ни есть у сих,

Верь, как бы уж в руках все было то твоих,

Возми хотя теперь, хоть завтра, коль угодно.

Смотри, сколь отвечал Крез новый благородно⁵¹:

Ты на Луканских спишь обувшися снегах,

Чтоб в ужин на моих стоял кабан столах,

Ты рыбу ловишь мне, бдя на море зимою:

Не благодарен я, богатств владея тьмою,

Возми ты десять доль, ты столькож, втрое ты,

Принявший для меня столь много суеты,

Что встав любезная красавица с полночи,

Прибегла вдруг ко мне, и показала очи.

Езопов сын, гордясь богатством на показ,

Сестерций десять сот съел тысяч в малый час⁵²,

Из уха вынувши Метеллы Маргариту,

Котору в уксусе он поглотил размыту.

Конечно стольже бы безумно поступил,

Когда бы в быструю реку иль бросил в ил.

Два брата, Арриев род, пара превосходна⁵³,

В неистовых делах и склонностях злых сходна,

Обыкли купленных великою ценой

Есть в ужин соловьев по прихоти одной.

Добром, иль худом сих обеих должно встретить⁵⁴,

И мелом надлежит, иль углем их заметить?

Когда бы малых кто обычаем детей⁵⁵

Клеть городил, к возку привязывал мышей,

В чет не чет бы играл, и ездил на жердине

С седою бородой, с морщиной на морщине,

Тогда бы пальцом всяк, смеяся, указал,

И тотчас бы, с ума сошол старик, сказал.

Но кажется, что тот глупяе совершенно,

Чье сердце страстию любовной зараженно

И естьли здравый ум то прямо подтвердит,

И что нет разни в том, кто как дитя шалит,

Иль по красавице кто плачет неутешно,

Скажи, оставишь ли дурачество поспешно,

Как некогда свой нрав исправил Полемон⁵⁶?

Отвергнешь ли со всем злой роскоши закон,

Безмерно щегольство, спесь, негу и затеи,

Как перла Полемон связал тихонько с шеи

От Ксенократова учения и слов?

Сердитое дитя бежит прочь от плодов^ь7:

Возми, любезное дитя, не принимает:

Когда же не даешь, тогда весьма желает.

Любовник, с малым кой не может быть сравнен,

От милой будучи на время отлучен,

Итти, иль нет, о том крушится, мыслит в горе,

Кудаб без прозьбы он сам возвратился вскоре,

И у дверей торчит постылых вне ума:

Ниже теперь пойду, хотя зовет сама,

Иль лучше всю болезнь скончать и думы бросить?

Оставила, зовет, иттили? нет, пусть просит.

Разумнейший слуга вдруг к стати молвил речь:

Не может дело то с порядком добрым течь,

Ниже когда себя разсудку подвергает,

Разсудка в коем нет, порядка не бывает.

В любви лишь началась война, вдруг мир поспел.

Когдаб незапны кто премены оных дел⁵⁸,

Бывающий так, как бурный ветер, случайно,

В порядок привести трудился чрезвычайно,

Не лучший бы себе снискал трудами плод,

Как естьлиб тщился, чтоб безумный был урод.

Когда из яблоков взяв семя ты Пиценских⁵⁹,

О склонностях к тебе чрез то гадаешь женских,

И рад, что вскинул ты на кровлю то зерно,

Не знак ли будет, что безумен ты давно?

Что естьли языком, стар будучи, картавишь⁶⁰,

Не теж ли клети ты ребячьи глупой ставишь?

Безумство живота презреньем умножай,

Иль лютостью свое неистовство являй⁶¹.

Теперь я говорю: Когда убив Гелладу

Стремглав пал Марий, чтоб забыть свою досаду⁶²,

Во изступлении ума случилось так,

Тыж не виня за то, что Марий был дурак,

Одно злодейство в нем, не глупость обличаешь,

И сходны имена вещам лишь прилагаешь.

По утру бегая по перекресткам раб^и,

Кой был за старостью сух, дряхл уже и слаб,

С обмытыми богам творил мольбу руками:

Единаго, но что ж? рек важными словами,

Исхитите меня от смерти одного,

О боги! Вам сие удобнее всего.

Все члены раб имел, и всем здоров был телом,

Кроме того, что был он в разуме нецелом,

Как господин о нем торгующим сказал,

Боясь, чтоб утаив, то сам в беду не впал.

Премудрый сих людей толпу и постоянный

В Менениев Хризипп включает род пространный⁶⁴,

Горячая мольбу лила о сыне мать⁶⁵,

Чтоб Юпитер велел трясавице отстать.

О ты, кой тяжкими скорбьми людей караешь,

И милуя опять болезни прекращаешь!

Когда ты даруешь збыть с рук сию беду,

В тот день его на Тибр нагаго приведу,

И должное воздам тебе благодаренье,

В который во твою бывает честь пощенье⁶⁶.

Случилось, что болезнь по щастью отошла,

Иль тщанием врача исцелена была,

Старуха глупая на Тибр сынка стащила,

И стужею сперьва болезнь возобновила,

Потом и живота лишила бедняка!

Чтож привело к шальству? боялася божка.

Сии осьмый мудрец Стертиний дал законы⁶⁷,

Чтоб не был я хулим без всякой обороны.

Пусть скажут люди, что безумен я и глуп,

Не буду для услуг взаимных оным скуп,

И обличением самих не меньше трону.

Скажиж мне⁶⁸: После толь великаго урону

Когда ты начал все дороже продавать,

И мудрость за товар Стертиния считать,

Какое есть во мне безумство по примете,

За тем что не один род глупости на свете?

Мне кажется, что я умом конечно здрав.

Пусть так: Сыновнюю нося главу Агавь⁶⁹,

Казалась ли себе неистовой и злою?

Я глуп, в том признаюсь, и от тебя не крою⁷⁰,

Но паче говорю, что я и сумазброд,

Мне только лишь скажи, какой безумства род,

Или какой порок во мне ты примечаешь?

Воперьвых знай, что дом огромный затеваешь’,

То есть, мнишь ростом быть как люди, таковый,

Два фута будучи от ног до головы,

И станом тела сам во всем с Турбоном равен⁷²,

Кой более тебя на поединках славен,

Смеешься крепости и поступи его,

Иль смеха менее достоин сам сего?

И к стати ли тебе за Меценатом гнаться,

С которым ты ни в чем не можешь ввек сравняться?

Ногою невзначай теленок наступил⁷³,

И не больших в гнезде лягушек задавил,

Ушедши, матери одна из них сказала,

Как страшная детей скотина потоптала.

Она спросила, сколь велика та была?

Быльль с меня? потом вдруг дуться начала,

И дуясь молвила: Такая ль та зверина?

Нет, матушка, еще потребна половина,

Сказала малая лягушка ей в ответ:

Такая ли была величиною? Нет:

Не будешь ей равна, пока раздувшись треснешь,

И также, как твои все дети, ты изчезнешь.

Сей образ от тебя не много отошел.

Прибавь к тому еще здор стихотворных дел,

Иль лучше так сказать, прибавь в горн масла боле.

Коль умной кто стихи слагал, последуй воле,

Не говорю к тому о бешенстве твоем.

Прошу, о Дамазипп, остаться при своем,

И по приходу впредь держать твои расходы:

Несчетны девушек и щоголей все моды,

И тысяча у них есть прихотей всяк час.

Простиж большой дурак меньших безумцов нас.

Гораций приводит в сей сатире некоего Дамазиппа, с собою разговаривающего, которой чрез торги истощив все свое наследство, и оставя купеческой промысл принялся за философию. Укаряет он Горация за леность, что ни в городе за частыми пирушками и разными делами ничего ни писал, ни живучи в деревне, куда он для спокоинеишаго упражнения в сочинениях удалился.

¹ Дамазипп изъявляет свое неудовольствие, что Гораций ленив стал.

² То есть с праздника Сатурнова, которой Римляне праздновали 17 дня Декабря.

³ Древние обыкновенно стену возле своей постели натирали воском, и держали при себе грифели, чтоб для памяти записывать на стене, ежели что ночью вздумается.

⁴ То есть, что ты повез с собою много хороших Греческих книг.

⁵ Для того ли ты оставляешь добродетель и прилежание, чтоб избыть людской ненависти?

⁶ Гораций отвечает Дамазиппу.

⁷ Стоики, коих учению Дамазипп последовал, бород не брили.

⁸ Речь Дамазиппова.

⁹ Коринфская медь и посуда была наилучшая, из которой Сизиф, Царь Коринфский, умывал свои ноги.

¹⁰ Гораций говорит.

¹¹ Дамазипп отвечает, что он свободившись от оной страсти, чтоб о всем разведывать, другою заразился.

¹² Гораций насмехается Дамазиппу.

¹³ Дамазипп сердится на него.

¹⁴ Стертиний, Стоический философ, которой Дамазиппа, хотевшего с отчаяния броситься с моста в реку, увещанием своим от того отвел, и открыл след в философии.

¹⁵ Покрыв главу или зажмуря глаза, чтоб людей не видеть от стыда.

¹⁶ Он, то есть Стертиний.

¹⁷ Хризипп начальник Стоическаго учения с его последователями.

¹⁸ Сей Фузий представляя в трагедии спящую Илиону, дочь Приамову и жену Полимместорову, от вина так крепко уснул, что не слыхал тысячи Катиенов, кои вопели к Илионе матери в лице сына ея Полидора, требуя погребения. Сему Полимнестору Приам, во время крайняго отчаяния, поручил сына своего Полидора с великим богатством, котораго он убив тем сокровищем завладел.

¹⁹ Разум сих речей есть такой: когда тот, кто покупает старинныя статуи, безумен, то можно ли разумным почесть того, кто деньги свои верит безумному, от котораго ни настоящаго своего капитала ни прибыли получить нет надежды?

²⁰ Весь спор здесь идет о должнике и заимодавце, кто из них котораго глупяе? Первой безумен для того, что не хочет брать даемых денег, а другой, что дает без надежды возврату.

²¹ Нерий, Периллий и Цикута имена вымышленный, и не известно, ростовщики ли они были, или юристы.

²² То есть коварной и переменяющийся человек, которой как Протей смотря по приличности случаев разные виды на себя принимать может.

²³ То есть заимодавца Нерия.

²⁴ Говорит Стертиний в лице Дамазиппа.

²⁵ В латинском стоит elleborus, что значит чемерицу, но у нас обыкновенно чхающим здравия желают, думая, будто от чихания голове легче бывает. Чахотная скупость для того такою названа, что скупой от зависти чахнет.

²⁶ Так назывался остров в Беотии, на котором весьма много чемерицы расло.

²⁷ Ставерий был весьма сребролюбивый человек, которой при смерти завещал своим наследникам, чтоб каждой из них означил на плите его число денег, кои получил в наследство.

²⁸ Аррий был великой прожора.

²⁹ Стертиний показывает, что безумен и тот, кто деньги со всем презирает, которыя в житии необходимо нужны. Аристипп, Греческой философ, получив от некоего Мавританского Царя в подарок знатную сумму денег, велел рабам бросить оныя на дороге, потому что они шли тихо.

³⁰ Кажется, что в сем стихе Гораций пятнает какого нибудь непотребнаго и злаго Римскаго гражданина.

³¹ Орест убил мать свою Клитемнестру за то, что она лишила жизни отца его Агамемнона, следовательно тому убийству сожаление причиною было. Он же сие учинил над безчеловечною и неистового женщиною, и не злобным коварством, но явною силою, по чему сребролюбивой тем гораздо безумнее Ореста, что ни гневом, ни жалостию побужден будучи, но для единаго сребролюбия злодейски поступает.

³² Пилад, Строфиев сын, был великой друг Агамемнону и Оресту, а Электра сестра Орестова, и супруга Пиладова.

³³ Веэнтское вино весьма неприятной вкус имело.

³⁴ Из глинянаго сосуда.

³⁵ То есть Дамазипп у Стертиния, по тому что здесь идет разговор между ними.

³⁶ Кратер был искусной медик.

³⁷ Стертиний представляет в пример Сервия Оппидия, котораго завещанием заключает оной вопрос, кого же разумным почесть можно? После того о гордости и тщеславии речь начинает.

²⁸ То есть Оппидий.

³⁹ О Цирценских играх сказано выше в примечании к сатире осьмой, книги I.

⁴⁰ Марк Агриппа был зять Цесаря Августа.

⁴¹ Следующим разговором Царя Агамемнона с плебеем отпущенником подтверждает Стертиний справедливое Оппидиево завещание детям, чтоб они чрез деньги чести не искали, которой следствия суть властолюбие, самолюбие, страх, мщение, злочестие, пустые титулы, неукротимой гнев и другия тем подобныя, что доказывает примером безумнаго Агамемнона, которой дал повеление, чтоб не погребать Аякса.

⁴² Причина Агамемнонова гнева на Аякса была та, что он вознамерился лишить жизни Улисса и Менелая, и погубить все войско за уступление ими Улиссу Ахиллесова оружия, но божеским прещением до того не допущен, ибо он пришед во исступление ума вместо их напал на овец, и оных побил.

⁴³ Плебей уличает самаго Агамемнона, которой по совету жреца Калхаса дочь свою Ифигению для умилостивления богов в Авлиде принес на жертву.

⁴⁴ Древние при начале жертвоприношения растворяли в воде молотую рожь и соль, и оного окропляли голову закалаемой жертвы между рогами.

⁴⁵ Говорит Агамемнон.

⁴⁶ Плебей наипаче обличает неправду Агамемнонову, что Аякс не убил ни жены ни сына, как он дочь, и грозил только словами ему и Менолаю, которые назывались Атридами.

⁴⁷ Тевкр был брат Аяксов, а Улисс противник его, которому оружие Ахиллесово досталось.

⁴⁸ Агамемнон отражает от себя знак безумства тем, что он кровию дочери своей богов умилостивить хотел.

⁴⁹ То есть лишил бы его наследственнаго права, как безумнаго.

⁵⁰ Тусская слобода наполнена была самыми непотребными людьми, какие в начале сатиры второй книги перьвой исчислены.

⁵¹ То есть роскошный Номентан, Крез был весьма богатой Лидийской царь.

⁵² Другой пример безумной роскоши. Езоп роскошный, трагического Езопа сын, всех вещей трату ни во что поставляя, вынул из уха жены своей Метеллы драгоценный камень, и размыв оной в крепком уксусе проглотил, дабы отцовское богатство безмерною роскошью превзойти мог.

⁵³ Об Аррие смотри выше в примечаниях к сей сатире.

⁵⁴ То есть к добрым ли, или к злонравным их причислить надлежит.

⁵⁵ Стертиний начинает говорить о любовной страсти, которая также от сластолюбия происходит, сравнивая оную с глупостию малых детей.

⁵⁶ Полемон, Афинейской юноша, был весьма роскошнаго жития и развращенных нравов, но по случаю пьяной зашед в школу Ксенократову, которой тогда рассуждал о воздержании, так переменился, что и сам после великим философом зделался. Ксенократ, Халкидонский философ, был столь воздержен, что когда Лайда об заклад билась, что она может его прелестию своею склонить к своей любви, и как в некоторое время притворившись устрашенною ночью к нему прибегла, и у него всю ту ночь пробыла, то он лежал неподвижно. После того будучи принуждаема к платежу по уговору, сказала, что она о человеке, а не о статуе об заклад билась.

⁵⁷ Из непостоянства, обычаев и легкомыслия детскаго заключает, что любовь не что иное есть, как прямое безумие. Доказывает оное самым делом из Терентиевой комедии, Федриа называемой, в коей весьма страстной любовник волнуясь мыслями своими не знает, что делать в отчаянии.

⁵⁸ То есть любовных, потому что любовники столь безпокоятся, что на одном часу десять перемен случается.

⁵⁹ Любовники обыкновенно вынимали яблошныя семена, и сжав оныя перьвыми двумя перстами бросали в тот покой, где жила любовница, надеясь чрез то получить желаемое, ежели оное семя докинуть до кровли.

⁶⁰ Ежели будучи стар стараешься пежняе произносить речи для прельщения тем любовницы.

⁶¹ Сие есть самое крайнее в любви безумство, ежели кто для нея жизнь свою опасности подвергает, и иногда для угождения любовницы убийство чинит.

⁶² Марий некто от несносной любовной страсти некоторую девицу Гелладу лишил жизни за то, что она к нему несклонна была, а после от жестокой печали бросившись с высокаго места сам убился.

⁶³ Наконец показывает здесь безумие суеверных, разумея Стоиков, коих служению, обрядам, почитанию богов, обетам и проч. скрытно насмехается. Древние в уреченное время года по перекресткам приносили жертву домашним богам, при которых жертвоприношениях рабы жрецам служили. Гораций не держался никакого закона, и по тому не верил, чтоб боги о делах человеческих попечение имели, как явствует в сатире девятой книги перьвой при конце.

⁶⁴ То есть в число безумных. Мепениева фамилия суеверием и безумством весьма обезславлена была. Хризипп, учитель Стоиков.

⁶⁵ Другой пример безумнаго суеверия.

⁶⁶ Консулами или Преторами назначенный день, в который празднества в честь Юпитера отправляемы были.

⁶⁷ Заключает речь свою Дамазипп.

⁶⁸ Гораций вопрошает Дамазиппа.

⁶⁹ Ответ Дамазиппов Горацию. То есть не удивительно ему, что Гораций сам себе разумным кажется, по колику и Агавь, убив своего сына Пентея за осмеяние бахусова празднества, безумною себя в том не признавала.

⁷⁰ Гораций говорит.

⁷⁰ Дамазипп отвечает.

⁷² Вероятно, что Турбон был глупой карлик, которой почитал себя за Героя, и тем подавал причину к смеху.

⁷³ Дамазипп приводит в пример Езопову притчу о треснувшей жабе, показывая тем, что не должно никому с богатыми равняться, как Гораций с Меценатом, кем вся сатира заключается.

САТИРА IV

КАТИЙ

Откуда, Катий, ты? куда? мне не досужно,

Доводы приложить уставам новым нужно¹,

Против которых бы Сократ и Пифагор,

И тщетно бы Платон вступить дерзнули в спор².

Винюсь, что я спросил не в пору и не к стати,

Но снесть вину прошу великодушно, Катий!

Когда же пало что в забвение теперь,

Ты вскоре приведешь на память то, поверь,

Природный ли сей дар в тебе, иль плод ученья,

Но в том ты и другом достоин удивленья.

И подлинно одно то в мыслях я имел,

Как должно наблюдать исправно, в чем успел,

И помнить тонкости мне кратко изъясненны.

Ктож именно есть твой учитель просвещенный,

И Римлянин ли он, иль в нашей гость стране?

О имени его дать знать нет нужды мне,

Лишь правила тебе полезныя открою.

Которы яйца суть больше долготою³,

Вкусняе круглых те и скорлупой беляй,

И те, как лучшия на стол ты поставляй,

За тем что сих желток содержит плод петушей⁴.

Капуста на полях довольствуется сушей⁵,

И слаще, нежели растуща на грядах:

Весь груб и плох овощ на водяных местах.

Когда вечерний гость нечаянно нагрянет,

Приятней курицу ту в ужин кушать станет,

Которую велишь живую ты сварить⁶,

И в кипяток вина Фалернского подлить.

Переменится вдруг на нежный вкус суровый.

Растущи на полях грибы весьма здоровы⁷:

В других местах не столь надежен оных род.

Кто по обеде есть от шелковицы плод,

Который собран с древ до солнечного всхода,

Тот препроводит здрав все летне время года.

Авфидий в том весьма не право поступал⁸,

Что с крепким мед вином Фалернским растворял,

Пей легкой мед, когда желудок тощий ноет,

За тем что лучше он гортань и грудь промоет.

От раковин простых и щавелю легко

С вином, которое привозится из Ко,

Запор перестает, заглохший нутр слабеет.

С растущею Луной вдруг раковина зреет,

Но не везде равно удачлива она:

Баянской более Лукринская вкусна⁹,

Цирцейски устерсы в чести, ежи Мизенски¹⁰,

Приятны черепы отверстые Таренски¹¹.

Не всяк же должен в том свой разум выхвалять,

Что ествы может он искусно составлять,

Кто груб в разборе их по вкусу меж собою:

Ниже довольно, чтоб высокою ценою

Стол с рыбой дорогой на площади скупить,

Когда не знает кто, чем гостю угодить,

Вкусняе что в ухе, что жареное слаще.

Умбрийский Вепрь, кой ест одни желудки чаще¹²,

На блюде жирных мяс нелюбящих тяжел,

Лаврентский ото мхов и тростнику дебел,

От коего при том и здравие вредится.

Коз диких не всегда в садах ловить случится,

Возмогут добрые во вкусах знатоки

Есть заяцов плодом обильных передки¹³.

Натуру рыб и птиц и точныя их лета

Я прежде всех открыл, и то моя примета.

Иные до того достигли лишь умом,

Что знают хлебенно печь новым образцом.

Но не довольно знать одно, презрев другое,

Так, как бы тщился кто, чтоб не было худое,

И чтоб изрядное не портилось вино,

Имея только то старание одно,

А о другом радеть не думал бы ни мало,

Какое масло лить в уху ему пристало.

В Шампанском через ночь отляжет муть со всем,

Которое стоять на Солнце будет днем,

И запах пропадет вредящ сухия жилы:

Теряет цельной вкус процеженно и силы.

В Суррентско кто вино Фалернски дрожжи льет,

Тот голубиным иль желтком да соберет¹⁴,

За тем что ко дну он излишнее притянет.

Разслабленный от вин питух живяе станет,

Кой жареных морских съест раков пять иль шесть,

Иль Африканския улитки будет есть,

А напротив того салат внутри всплывает,

И крепкаго с питья желудка не смягчает.

Как то ни будь, однак надежней ветчина

И калбасы манят к еде вкус от вина:

Вдруг вместо сладких еств питух желает жадно,

Что ни готовится в корчмах нечистых смрадно¹⁵.

Двоякой знать ухи отмену надлежит:

Из масла свежаго простая состоит,

Из цельнаго вина и соку рыб другая,

Тот раковина сок пусть даст тебе морская.

С иссеченными все травами то смешай,

И с Корическим вдруг вскипеть шафраном дай,

Венафрской маслины потом влей тут же соку.

В Пиценских яблоках Тибуртских больше проку¹⁶,

За тем что красота и вкус нежняе в них.

Венузски ягоды рви для приправ одних,

Албанския живут сушеныя изрядны.

Я с яблоками их, густой сок виноградный,

И сельди, белую горчицу, серу соль

Просеяв, поставлял вкруг чистых блюд на стол,

И перьвой показал ту новую я моду.

Кто по три тысячи имеет в год расходу,

И платит за харчи ценою дорогой,

Чтоб в скудости явить достаток мог большой,

На тесном блюде рыб великих представляя,

Порочна есть тому поступка таковая.

Мерзит и делает слуга в желудке зуд,

Как сальною рукой берется за сосуд,

Которою куски хватая ест с оглядкой,

Или как подает от рук нечистых гадкой.

Велик ли можно в том убыток понести,

Чтоб скатерти обмыть и с полу сор смести,

И в доме содержать все чисто и прелестно?

Когдаж пренебрежешь сие, весьма безчестно.

Пристойноль помелом месть мраморны полы,

И Тирской пурпурой крыть грязные столы,

Забыв, что всяк тебя за то осудит прямо,

Когда ты чистоты хранить не станешь тамо,

Где меньший труд и кошт потребно потерять,

Как чтоб богатыя пирушки затевать,

Которые толстому карману не изъянны,

Премудрый Катий! путь открой к тому желанный¹⁷

Для дружества и для безсмертных мне богов,

Я следовать, куда ни поведешь, готов,

Чтоб научиться мог полезной столь науки.

Хоть твердо расказал мне все, как аз да буки,

Однако не льзя мне заочно так успеть,

Как естьли бы лице и образ мог я зреть

Открывшаго тебе толикий свет ученья.

Блажен, что ты его сподоблен лицезренья,

Хотя в диковинку уже не чтешь того,

За тем что зреть тебе случилося его.

Сколь многоб щастием своим я веселился,

Когдаб не тщетно в том, чем льщу себя, трудился,

Чтоб до источников мог дальных доступить,

И воду здравую блаженной жизни пить.

Гораций начинает сию сатиру разговором с Катием, в лице котораго осмеивает Епикурейцов, как в предидущей Стоиков. Сей Катий был из числа последователей Епикуровых, которой написал четыре книги о натуре вещей и о высочайшем благе, которое Епикурейцы в роскоши полагали, то есть в объядении и сластолюбии, чего ради Гораций просит Катия, чтоб ему дал наставление о приуготовлении хорошаго обеда, и показывал бы пристойныя к тому правила.

¹ То есть подтвердить доказательствами новоизобретенный поваренныя правила.

² Имена трех славных древних Философов, из коих перьвой, был всех премудрейший, и Платонов учитель, второй учился физике у Кратоиа, и перьвой ввел в свою систему преселение душ в животных, и для того от ядения их воздержаться советовал, а третей был учитель Аристотелев, котораго называл мулом за то что он, обучившись у него, школу против своего учителя завел, потому что мул мать свою бьет копытом.

³ Древние ужин свой начинали яйцами, а кончали яблоками.

⁴ Гораций во всей оной сатире почти явно смеется невежеству Катиеву, которой общему примечанию ученых противное советует и за лучшее признавает. Впротчем мужеской плод в яйцах не по долготе и белизне оных, а женской не по круглости, но по доброте семени бывает.

⁵ Все писатели о огородных вещах согласно подтверждают, что капуста любит влажную, а не сухую землю.

⁶ Искусные повары в нужном случае для нежности вкуса курицу опущают в цельное вино, а не с водою смешанное, или не требуя ни воды ни вина, колют птиц иглою сквозь мозг пропущенною, а иные колют их, вливая на перед носом уксус с водою разведенной, и другие различные способы употребляют.

⁷ Сие несправедливо и медическим правилам противно, так как и следующее Катиево наставление о шелковичном плоде.

⁸ В сем и следующем Катиевом правиле о употреблении дешеваго пития и пищи Гораций явно показывает Катиеву подлость духа, которой хотя и хочет казаться роскошным, но притом безмерно скуп и подл, потому что подслащенную свою воду предпочитает изрядному Авфидиеву напитку.

⁹ Катий исчисляя разные роды раковин, показывает их преимущество одной над другою.

¹⁰ Так называется косматая морская рыба, круглую фигуру имеющая, и притом большую щеть и иглы.

¹¹ То есть созрелыя раковины Тарентския, потому что все двойныя раковины по созрении растворяются.

¹² Катий начинает говорить о дичине, и больше хвалит того вепря, которой питаясь одними желудками имеет твердое и сухое мясо, и по тому тяжеле, нежели другой, которой в иловатых местах мхом и тростником питается.

¹³ Передки у зайцов бывают всегда суше, нежели зад, чем Гораций явно Катаеву невежеству насмехается.

¹⁴ Винопродавцы не желтком, по белком или от вина оттягивают.

¹⁵ Пьяницы, имея испорченной ко всему вкус, обыкновенно любят кислое, соленое и горькое, например огурцы, сельди, редьку и проч.

¹⁶ Катий кончит стол яблоками, по древнему обыкновению.

¹⁷ Гораций с потаенною насмешкою просит Катия, чтоб открыл ему столь полезную науку, которая в самом деле важным и благородным людям со всем не нужна.

САТИРА V

УЛИСС

Сверьх случаев, тобой предсказанных мне прежде,

Колеблемую мысль в сомнительной надежде

Советом подкрепи, Тирезий, и умом,

Какую предприять мне должно хитрость в том,

Какия могут быть к тому довольны средства,

Чтоб возвратить добро потерянно чрез бедства?

Что разве вздумал ты смеяться надо мной¹?

Не можешь ли хитрец, доволен быть судьбой,

Что ты в отечество щастливо возвратишься,

И зрением твоих домашних насладишься?

Воззри, о праведный гадатель збытия²!

Сколь возвращуся в дом убог и беден я,

Как предвещаешь мне о том неложно ныне.

В чужия руки сплыл скот и запас в отчине³.

Что больше? пропадай и рода знать и честь,

Как пусто все в руках, и нечего уж есть.

Когда нищетства ты за подлинно страшишься⁴,

Вот способ, коим вдруг опять обогатишься:

Дрозд, иль другой какой род редкий диких птиц⁵

Пускай летит на стол роскошный нежных лиц,

У коих в старости богатства блещут пышны,

Сот, сладки яблоки, созрелы сливы, вишни,

И все, что тучная земля ни принесет,

До принесенья жертв пускай богач пожрет.

Каков бы ни был тот, хотяб он был не знатный,

Хотя бы беглой раб, или убивец братний,

Тщись с боку подольнуть к нему, когда есть прок,

Яль Даме подлецу собой закрою бок⁶?

Не так я вел себя, когда ходил под Трою,

Но лучшему тогда не уступал Герою,

Так будешь нищ⁷. Потщусь великодушным быть,

Как некогда я мог и горше зло сносить.

О том ты мне пророчь теперь скоряй, откуда

Мне новой придет клад, и ржавых денег груда?

Уже я говорил⁸, и говорю опять:

Старайся хитростью наследства присвоять,

И старых уловлять обманом потаенным.

Когда же способам нет места ухищренным,

И тот или другой, обгрызши червяка,

От уды побегут и цепкаго крючка⁹,

Однак не должен ты остаться безнадежен,

Но в промысле своем тщись больше быть прилежен.

Большой ли, малой ли случится спор в суде,

Старайся стряпчим быть и угождать везде,

Разсматриваи при том, кто густ из двух, бездетен¹⁰,

Дружа во всем тому, чей век не долголетен.

Хотяб по делу был не прав и нравом худ,

И правагоб с собой другаго позвал в суд,

Однако защищай, презревши гражданина,

Кой честен будучи имеет дома сына,

Иль плодовитую жену уже на днях.

Приятно ласкова щекотит речь в ушах¹¹:

Твое приятство, Квинкт иль Публий, обязало,

Чтоб дружество моей услугой тверже стало.

На обе стороны суд верток, знаю я,

И будет правее, поверь мне в том, твоя.

Скорее выколет глаза мне всяк из тела,

Неж раззорит тебя плут из пустова дела.

Я на себя беру весь суд к тому привесть,

Чтоб ты отнюдь не мог убытку в чем понесть,

И чтобы над тобой соперник не смеялся.

Вели, чтоб шел домой, без думы бы остался¹².

Сам, вызнав дело, так, как за себя, вступись,

В одних стоять речах не позабудь, крепись,

Хоть треснут в песьи дни безмолвны пни от зною,

Хотя седой падет на Альпы снег зимою¹³.

Тут локтем кто нибудь из близ стоящих ткнет,

И на ухо другим так о тебе шепнет:

Смотри, сколь терпелив, услужлив, кто сильнее?

На рыбу будет клв, и ловля прибыльнее’.

Кроме того, когда здоровьем слабый сын

Воспитан у отца в довольствии один,

То, чтоб чрез явныя услуги одинаку¹⁵

Не мог ты хитрости своей явить признаку,

По малу и сего любовь пекись снискать,

И к совершению надежды достигать.

Вторым включить тебя наследником в духовной,

И естьли кончит жизнь свою наследник кровной,

Порожнее по нем заступишь место ты,

Со временем твои все будут животы,

За тем что редко кость сия не правду скажет¹⁶.

А естьли кто тебе духовную покажет,

Как будто не твое то дело, вид являй,

Урывком пробеги меж тем из края в край,

И быстрыя раскинь для знания зеницы,

Что во второй строке содержится таблицы,

Один ли в оной ты наследником включен,

Иль вместе с многими к наследству допущен.

Подьячей, кой слинял все промотавши взятки¹⁷,

И стал опять пушист чрез прежния ухватки,

Заставит ворона со временем зевать¹⁸,

Писец Коран начнет Назику осмевать,

Что тщетно будет в нем искать своей корысти.

Не допрыгнет лиса до виноградной кисти¹⁹.

Никак смеешься мне, иль ты с ума сошел²⁰,

Что темныя сии теперь слова запел?

Что збудется, иль нет, Улисс, гадать я силен:

Великий Аполлон сей дар мне дал обилен.

Однако истолкуй, что баснь сия значит.

Как храбрый Юноша злых Парфян устрашит²¹,

Ведущий дальний род от древняго Энея,

Кой морем и землей, прославится, владея,

То за Корана дочь Назики посягнет,

В надежде, что к отцу наследство перейдет,

Кой все приданое дать зятю пожалеет.

Взаимно тот ему в духовной порадеет,

И оную вручив, чтоб чел, начнет просить:

Назика от него прочь будет отходить,

Но взявши наконец тихонько прочитает,

И найдет, что одни лишь слезы оставляет.

К томуж еще велю тебе я наблюдать:

Как глупым стариком случится управлять

Дворецкому, или прислужнице лукавой,

Товарищем им будь, хвали поступок правой,

Чтоб за очи тебя хвалили и они,

И то тебе в свои полезно будет дни.

Коль паче самому услуживать старайся,

Худые ли стихи слагает, удивляйся,

Прелюбодей ли он, ты прозьбу упреди,

Кто щедрее, к тому Пенелопу сведи²².

Пойдет ли честна столь жена и благонравна²³,

Коль не могли прельстить любовники издавна?

Да, щоголи больших подарков не дают,

Обыкли прилагать для брюха больший труд,

Нежь склонность получить стараются любезной.

Вот как не портится Пенелопы нрав чесной:

Когдаб из старика хоть раз пожала сок,

И разделила бы с тобою барышок,

То столь же бы на путь привел жену ты перьвый,

Как трудно отогнать пса палкою от стерьвы.

Скажу, что зделалось на памяти моей:

Старуха Фивская по смерти несть своей

Себя наследнику нагому завещала,

И чтоб хоть мертвая из рук его упала,

Обмазать маслом труп нагой велела вкруг,

Что может быть хотела сыскать наследство вдруг²⁴

Ты пролагать к тому след должен осторожно,

Старайся угождать умеренно, как можно.

Кто строг и нравен, тот не любит болтунов,

Однако для сего не будь со всем без слов,

Но комическим быть ты Давом да потщишься²⁵,

Потупя голову стой, как чего боишься:

Все меры для услуг ему употребляй,

Когда порывной ветр подует, представляй,

Чтоб он покрыв главу, берег живот безценной,

Тащи на раменах вон из толпы стесненной,

Подставь ему ушко ко всякому словцу,

Коль нравны похвалы излишния глупцу,

Хвалами возноси тщеславнаго до толе,

Пока он руки вздев, вскричит: Чегож мне боле?

И от паров давно раздувшийся пузырь

Словами пышными и льстивыми разширь²⁶,

Как кончит смерть его твой труд и службу скучну,

Познаешь долю ты твою благополучну,

А не услышав въявь сих точных слов, не льстись:

Четвертой части будь наследником Улисс.

Тогда уже скажи: На свете Дамы нету²⁷!

Лишившись вернаго дружка, лишился свету!

Усыпь цветами одр, хоть мало слез пролей:

Притворным радость скрыть лицем всего нужней.

Богатое отправь, как должно, погребенье,

Коль будет на твое дано соизволенье.

Соседи честный зря обряд со всех сторон,

Великолепие похвалят похорон.

Когдаж из старших кто товарищей в наследстве

Захочет дом купить иль вотчину в соседстве,

А сам под старость горб таскает за спиной,

И туже видит уж могилу пред собой,

Тому из части ты твоей радеть потщися,

И малу цену взяв от дому отступися.

Но Прозерпина мне велит теперь молчать²³:

Прощай, желаю век щастливо пребывать.

Вся оная сатира ведена разоовором между Улиссом и тению прорицателя Тирезия, котораго Улисс вопрошает, каким бы способом потерянное чрез бедствия и любовников жены его имение приобресть мог. Гораций посторонним образом пятнает в ней искателей наследства и изъясняет способы, коими оное получается. Между тем укоряет Римлян за то, что они богатство выше всего поставляют.

¹ Тирезий говорит Улиссу.

² Речь Улиссова.

³ Всем моим домашним имением завладели любовники моей жены.

⁴ Тирезий показывает Улиссу способ, как ему от нищеты избавиться.

⁵ То есть всякую редкую вещь и новинку, прежде нежели оную принесешь в жертву домашним богам, отошли в дар богатому, и тем засвидетельствуй, что ты его больше, нежели божка, почитаешь.

⁶ Улисс отвечает Тирезию: Пристойно ли мне, как ты советуешь, с негодницею и подлецом Дамою итти рядом по левую сторону.

⁷ Слова Тирезиевы, после которых следует речь Улиссова.

⁸ Тирезий.

⁹ Прилог взять от рыб, которыя иногда слегка за червяка принимаются, и почувствовав скрытой обман прочь отбегают, но сколь бы рыба осторожна ни была, однако не всегда удается, чтоб она не поймана была, так и хитрые старики будучи задарены редко лукавством не уловляются.

¹⁰ То есть держи сторону того, кто из двух судящихся персон богат, бездетен и стар.

¹¹ Показывает приступ, каким образом подольститься можно к старику Квинктию или Публию. Квинтий и Публий имена вымышленный.

¹² То есть оставь сего старика в покое и несомненной на тебя надежде.

¹³ То есть презирай сильной летней жар, и жестокую стужу для богача, за котораго ты в суд пойдешь.

¹⁴ Сим способом приманишь ты к себе множество подобных стариков, которые будут искать твоей защиты.

¹⁵ То есть такому отцу, которой об одном сыне, откуда происходит одиночество.

¹⁶ Так говорится о неизвестной удаче, когда дело не от нашей воли, но от щастия зависит.

¹⁷ Писцы, посланные с Проконсулами и другими начальниками в провинции, сменяясь продавали свои места, и по прошествии некотораго времени снова в теже должности определяемы были. Такой был Коран, которой женился на дочери Назикиной, обещав тестю вручить по себе все свое наследство, в чем его обманул. Тирезий при искании наследства советует Улиссу быть осторожну.

¹⁸ То есть насмеется Назике. Тирезий говорит о будущем времени, как прорицатель. Известна Езопова притча о вороне, которой сидя на высоком дереве держал во рту кусок сыру, и когда лисица похвалила его изрядной голос, то он разинув рот добычу свою выронил.

¹⁹ То есть не получит Назика желаемаго наследства. Также пример взят из Езоповой притчи о лисице, которая прыгая не могла достать виноградной кисти, и для того оставя оную, будто незрелую, есть не хотела.

²⁰ Улисс негодует на Тирезия, что он говорит ему весьма не ясно.

²¹ Тирезий речь свою изъясняет. Храбрый юноша, то есть Цесарь Август, который Парфян победил.

²² Пенелопа, жена Улиссова, была весьма благонравная. Сими словами, Гораций язвит Римлян, которые жен своих, впротчем стыдливых и честных, для получения наследства неволею отводили к старикам прелюбодеям.

²³ Те, кои старались склонить к любви Пенелопу, были не столь достаточны, чтоб при таких случаях великую щедрость оказывает и богатые подарки давать могли, потому что они больше о роскоши стараются, а старики зараженные любовною страстью ничего не жалеют, и для того которая хоть раз и неволею оказать склонность принуждена будет, то полученная великая от того прибыль столь будет приятна, сколь страсть неутолима.

²⁴ Тирезий сим примером учит Улисса, чтоб он искал наследства, но не весьма приметно и упорно. Сия старуха нарочно велела труп свой маслом вымазать, чтоб хотя мертвая из рук наследника выскользнуть могла, от котораго заживо не могла вырваться.

²⁵ Имей поступки такия, какия услужливому и проворному слуге приличны, каков Дав в Терентиевой комедии представляется.

²⁶ Весьма изрядно чрез раздутой пузырь самолюбца, а чрез пышныя слова тщетныя хвалы изображает.

²⁷ Дама разумеется тот богатой подлец, котораго Улисс презирал.

²⁸ Прозерпина адская богиня, которая над тенями умерших власть имела.

САТИРА VI

ЗАГОРОДНОЙ ДОМ

Желал иметь земли посредственной уделен.,

Гдеб собственной я был деревнишки владелец,

Гдеб вечной близ двора источник вод бежал,

И небольшой с сторон лес все то окружал,

Но больше даровать богов судилось воле.

Доволен, и к тому я не желаю боле,

Как только, чтоб сей дар тобою был храним,

Меркурий! Чтоб всегда считался он моим,

Когда именье то я не стяжал алчбою,

Ни расточу его поступкой мотовскою,

Когда таких выгод безумно не прошу,

О естьлиб ближней край прешел в мою межу¹,

Которой в нашу пал против размеру дачу!

О естьлибы я клад найти имел удачу!

Как тот наемщик, кой сокровище обрел²,

И с Геркулесовой руки разбогател,

Купивши землю ту наемну суммой сею,

Когда благодарю за то, что я имею.

В сей час тебя прошу я и молю весьма,

Чтоб тучен скот мой был, и все, кроме ума³,

И чтоб, как ты обык, хранил меня всечасно.

И так я живучи в деревне безопасно,

Не знаю, что в моих приличней петь стихах,

Как сатиров, леса и злаки на полях.

От злости воздуха и ветров не робею⁴,

И в осень развозя поклоны не колею,

Чрез погребальный торг прибытков не ищу⁵,

В надежде, что себя чрез то обогащу.

Вспомочник в утренних трудах, к тебе взываю,

О Ян! И сих стихов начало посвящаю,

Кой избран лишь на то едино от богов,

Чтоб всякой от тебя начатки вел трудов.

Поверенным спешу стать в Риме я по друге⁶,

Кой нудит, чтоб другой не помешал в услуге⁷.

Хотя свирепой ветр, взвевая прах, орет,

Хоть лютая зима короткой день дает,

Но не льзя от того для друга отказаться.

Потом, как принужден в чем буду обязаться

И не-хотя в суде о деле хлопотать,

Судящихся толпу мне придет разгонять,

И поздо явльшихся к суду обидеть смело,

Когда предупрежду, и их испорчу дело.

Однак сердясь меня торопит глупой так⁸,

Пустое затевать ты думаешь, дурак,

Не будет в том тебе ни мало затрудненья,

Лишь к Меценату ты прибегни без медленья,

И дело все ему подробно разскажи.

Мне лучше нет сего, не стану путать лжи⁹.

Как только я к его пришел в Эсквилы дому,

Услуживать тому стал должен и другому,

Увидел вдруг сто дел еще перед собой.

Тот просит заступить, совет подать иной,

От Росция другой с поклоном ожидает,

Чтоб завтра в Путеал шел рано, умоляет¹⁰,

И чтобы за него замолвил слово я.

Вдруг нужда общая с приказными моя

Велит, чтоб с ними там севодниж повидался¹¹.

Проси, чтоб Меценат под делом подписался,

Напросливый твердит приятель мне раз сто.

Отведаю, сказал. Коль хочешь, можешь то¹².

Со времени того семь лет преходит целых¹³,

Как Меценат меня для шуток лишь веселых

Достойным своего быть дружества вменил,

И всюду для того с собой меня возил,

Чтоб скуку прогонял чрез разговор забавной:

Которой идет час? в боях Траке Сиру равной¹⁴,

Морозы по утрам жестокие стоят,

И щиплют, здравия которы не хранят.

Употребляли мы в беседе лишь безделки,

Не труся, что скользнут вон сквозь ушныя щелки¹⁵.

Подвержен зависти всяк день и час я был:

Почтенной подлости дивясь, иной твердил,

И наш смотрел игор с ним вместе Рыцарь мнимой¹⁶,

Играл на площади Фортуны сын любимой¹⁷,

Свербящей Ненависть чесала так язык.

Промчался ли где слух, хоть мал, хотя велик,

Уж всякой в робости по перекресткам рыщет,

И новых вдруг вестей, встречаясь, всюду ищет:

Не слышал ли чего о Даках ты, дружок¹⁸,

За тем что лучший в том ты должен быть знаток,

Имея к знатнейшим свободный доступ в домы?

Те вести, говорю, отнюдь мне не знакомы.

Не перьвое тебе смеяться над людьми,

Скажи нескрытно, друг, и не всегда глуми.

Пусть боги так меня карают, отвечаю,

Как естьли зная что я от тебя скрываю.

Где Цесарь обещал дать воинам поля?

Италияль, иль Сицильская земля

Назначена для них, скажи друг, к межеванью?

Дивятся моему глубокому молчанью,

И особливо чтут за крепкаго меня,

Что я в незнании божусь, себя кленя.

Меж тем проходит день в пустом ни за полушку.

Когда увижу я любезну деревушку!

Когда веселу жизнь иметь удастся мне,

Книг древних в чтении, в забавах и во сне¹⁹

Приятныя часы спокойно провождая,

И городских сует, мятущих мысль, не зная!

Дождусь ли я когда щастливой той поры,

Чтоб, позабыв совсем роскошные пиры,

Мог, Пифагоровой родней, бобом питаться²⁰

Иль овощем простым, но вкусным наслаждаться?

О ночи сладкия! О пиршества богов!

Чем сам с домашними доволен без трудов,

И слуг остатками безпечных насыщаю!

На волю пить гостям, как нравно, оставляю,

И у меня для них законов глупых нет,

Стаканом ли большим, иль чаркою кто пьет,

И в меру весел быть благоразумно тщится.

Никто о вотчинах чужих не суетится,

И о богатых тут домах не говорят,

Ни худоль, хорошоль умеет Леп плясать²¹,

Но идет тихая беседа тут любезно

О том, что нужно, что знать умному полезно:

В богатстве ли людей блаженство состоит,

Иль в добродетели, кто прямо ону чтит?

И пользаль к дружеству нас больше привлекает,

Иль честной нрав к любви взаимной побуждает?

Прямое благо в чем должны мы познавать,

И что в нем надлежит за главное считать?

Меж тем, как богача Арелла хвалят, Цервий

Не даром сказывать стал бабью сказку перьвый²².

Сошлися вместе две подруги меж собой²³,

И полевая мышь увидясь с городской,

Просила посетить свою убогу нору,

Где грубо жизнь вела сурову без разбору,

Натасканным в запас довольствуясь харчем:

Но что бы угодить спесивой гостье чем,

Без дальных к ней учтивств вдруг стала таровата,

И подчивала всем, чем ни была богата.

Довольно нанесла гороху и овса,

И винограду, кой раждали ей леса,

Оглоданных мослов ветчинных не жалела,

Чтоб ествы разныя приятней гостья ела.

Но гордым зубом та, охоча до сластей,

Прикусывала всех по малу овощей,

Хозяйка между тем сама мякину жостку

И вялу грызла рожь, и то жевала в чотку,

Подруге лучшею тщась пищей угодить,

Котора наконец ей стала говорить:

Как, кумушка, тебе такая жизнь угодна,

Что мычешь горе так, как сирота безродна,

Снося в глухих лесах пустынный всяк час?

Не лучшель меж людей жить дичи сто раз?

Поверь, сестрица мне, и следуй в путь за мною.

Коль всем животным смерть предписана судьбою,

И избежать ея не может ни одно,

Хотя великое, хоть малое оно,

То зная, сколь твой век на свете сем есть краткий,

В забавах провождай мирских житья остатки,

Доколе время есть пожить в покое нам,

Обрадовавшись тем безумная речам,

Не медля выползла лесная мышь из щели,

И обе прямо в путь бежать не укоснели,

Чтоб в город вкрасться им в ночную темноту.

Уж полночь минула, как прибежав в поту

Подруги забрались щастливо в дом богатый,

Блистали где парчой покрытыя кравати,

И полны кошницы стояли евств драгих,

За пышным ужином вчера лишь початых.

И так на той парче уклавши поселянку,

Хозяйка приняла заботливой осанку,

И суетясь за тем и за другим для ней,

Старалась честь воздать услугою своей,

И кушанье сама отведывала прежде.

Приятно было той пирующей невежде,

И щастья веселясь пременой таковой,

Тянулась, нежилась, гнушалася норой.

Поднялся сильной стук, вдруг двери заскрыпели,

Подруги бросились от ужаса с постели,

Метались без души, не зная скрыться где.

Меж тем, как лаянье псов слышалось везде.

Сказала городской в том страхе мышь лесная:

Не надобна, мой свет, во век мне жизнь такая,

И пропадай она. Мякину я жую

Здоровее в лесу, да знаю щель свою.

В сей сатире стихотворец, описывая приятное увеселение своей деревни, похваляет выгоды и безопасность деревенскаго житья, а напротив того упоминает о безпокойствах, которыя он в угодность Меценату, живучи в городе, имел, чем доказывает, что деревенское житье спокойнее, нежели городское.

¹ Безумное желание завидливых людей показывается.

² Геркулес почитался хранителем и раздавателем сокровищ. Некоторой наемщик земли просил его, чтоб наградил каким нибудь благополучием, коего Геркулес отведши к Меркурию, показал ему желаемое сокровище. Земледелец выкопав оное купил туже самую землю, которую прежде нанимал, и по прежнему в земледельстве упражнялся, чем явно оказал, что он никаким щастием доволен быть не может.

³ От сластолюбия тупеет разум, и глупаго разум толстым простой народ называет, как говорят: крупно и толсто смыслишь, то есть худое понятие имеешь.

⁴ Говорит о выгодах деревенскаго житья.

⁵ В древния времена продавали публично принадлежащия до похорон вещи при некоторой роще, посвященной богине Либитине, присудствовавшей при погребальных церемониях.

⁶ Исчисляет труды беспокойной и тягостной городской жизни.

⁷ То есть понуждает скоряе итти за себя в суд, чтоб другой предупредив его прозьбою о собственном деле, не воспрепятствовал ему оказать свою услугу, потому что в таком случае надлежалобы ожидать окончания посторонняго дела.

⁸ Друг Горациев, котораго ему на суде защищать должно, советует наперед итти к Меценату, представляя, что помощию его все дело без дальних хлопот обойдется.

⁹ Гораций принимает за благо совет друга своего.

¹⁰ Путеалом называлось судебное место, где Претор суд давал обидимым.

¹¹ Прежде суда надлежит повидаться с приказными, для благодарения за такую услугу, которой они еще не оказали.

¹² Приятель Горациев говорит.

¹³ Гораций объявляет время с котораго Меценатом знаем стал.

¹⁴ Такие были разговоры для препровождения времени, Траке и Сир имена поединщиков.

¹⁵ Не опасаясь, что наши речи на ружу выдут, по тому что они не важныя и не тайныя.

¹⁶ Завистники Горациевы, насмехаясь ему, говорили, что и он вместе с Меценатом при позорищах народных присудствовал.

¹⁷ Фортуны сын значит совершенно благополучнаго человека, каким Горация для дружества Меценатова почитали.

¹⁸ Сей народ бунтовал тогда против Римлян. Гораций говорит здесь с охотником до новизн, которой любопытствуя безпокойство ему причиняет.

¹⁹ Стихотворец полагает троякое увеселение деревенскаго житья, а именно чтение книг древних писателей, забавы, отдохновение по трудах, и сон, коими живучи в городе без помешательства наслаждаться не можно.

²⁰ Пифагор от всех животных воздерживался, для мнимаго им преселения душ, также и бобов не ел для того, что оные чрез несколько времени будучи содержаны в медном ковчежце, когда еще зелены, кровяной вид получают, и для того, как о нем повествуется, лучше желал попасться в руки разбойникам, нежели перейти через поле, на котором бобы растут, по тому что он сомневался, не заключена ли в них душа отца его или другаго сродника, в чем Гораций его и последователей онаго осмеивает.

²¹ Леп был первой шут при дворе Цесаря Августа, которой весьма искусно плясал и говорил нежно.

²² Арелл имя скупаго богача, а Цервий некоего веселаго гостя.

²³ Сия сатира заключается Езоповою баснею о полевой и городской мыши, коею доказывается, что деревенское житье безопаснее нежели городское.

САТИРА VII

ДАВ

Давно все дело так, как дважды два, я знаю¹,

И слушаться готов, но много не болтаю:

Хоть рад бы несколько с тобой поговорить,

Но как слуга, и рта не смею растворить.

Не Даваль слышу? Да, я здесь, слуга твой верной,

И так, как лучше быть не льзя, тебе усердной,

То есть, что мог бы все ты мне на волю дать.

Свободу в Декабре умей употреблять²,

Когда обычай тот издавна так ведется,

И вольность от господ рабам в те дни дается.

В пороки вдавшись, часть людей коснеет в них³,

И устремляет мысль в беспутство нравов злых,

Непостоянно жизнь часть большая проводит,

То в правой идет путь, то в кривизны заходит.

Примечено, что Приск так ветрено живал,

Кой по три вдруг кольца на левую вздевал⁴,

Другою не имел ни одного порою,

Сенаторский убор одеждою простою,

Колеблясь, всякой час обык переменять,

Из пышных в хижину переходил палат,

В которой бы жить всяк обрядной постыдился,

Хотя бы от раба свободнаго родился.

То в Риме за ничто чтил любодейцем слыть,

То лучше Ритором хотел в Афинах жить,

В благой час⁵ по сему родился вертопрахом.

Не могши Воланер метать костьми с размахом,

Когда жестокою хирагрою страдал,

Другова за себя поденно нанимал,

Чтоб кости тот збирал, тряс и пускал на зерни.

Чем больше был в своих пороках непомерный,

Тем меньше беден он и лучше перед тем,

Кто слабким тянет груз и навитым гужем⁵.

Не перескажешь, знать, бездельник, ты севодни⁶,

К чему слова сии болтаешь так негодны?

К тебе веду я речь. Как? мерской человек!

Ты хвалишь простотой щастливый древний век⁷,

А естьли бы какой бог зделал, что приятно,

От щастья бы того отрекся ты стократно,

Или не зная, что и сам блаженством чтишь,

Или, что о прямом блаженстве не радишь,

И на берег ползя, сам путаешься в тине.⁸

Как в Риме ты живешь, в деревню рад хоть ныне,

И естьли скучит вдруг в деревне дикой лес,

То городскую жизнь возносишь до небес.

Как не зовет никто на ужин милость вашу,

То лучше хвалишь ты домашни щи да кашу,

И так себя тогда высоко уж несешь,

Что связаной к столу чужому не пойдешь,

За тем что негде пить пришло тебе уж боле.

Вдруг Меценатовой послушен будешь воле,

И естьли в гости он велит попожже быть,

Со всех ног бросясь, рад тем другу услужить.

Когда же скоро кто не принесет умыться,

Кто слышит? горлом всем вопя, начнешь беситься.

А Мильвий с протчими тебя облают в след,⁹

Что, как отозван ты, у них пропал обед.

Пусть скажет кто, что я брезгливой и обжора¹⁰,

Ленивец некошной, иль с кабака мотора,

Готов признаться в том, а ты хоть тож, что я,

И может быть еще скверняе жизнь твоя,

Но с гневом на меня великим нападаешь,

И красными речьми порок свой закрываешь.

Готов я доказать, что ты глупей меня,

За коего дана пять сот драхм вся цена?

Лишь взором не стращай, и не дерзай рукою,

Доколе часть твоих проказ тебе открою,

О коих расказал слуга Криспинов мне’.

К чужой таскаться ты повадился жене,

С податливой сестрой знакомство Дав имеет.

Когоже более из нас карать довлеет?

Когда любовь меня жестокая палит,

Я всякой склонностью могу доволен быть,

И не пекусь, чтоб кто до дел подобных лаком

Чрез деньги иль красу не зделался свояком,

При том ни мало тем себя на остыжу,

Что от любовницы из дому выхожу.

Тыж збросив все с себя достоинства признаки,

Колечко и убор приличный честным всякий¹²,

Выходишь подлому и Даме на позор¹³,

И озираешься вокруг себя, как вор,

Чтоб в сермяке людском не узнан был по виду,

Которым обвертел ты голову маститу.

Так разве мнишь, что ты представившись слугой,

Боярин над людьми, а сам и не такой?

Дрожат от ужаса в тебе и жару кости¹¹,

Когда в чужой ты дом к любезной идешь в гости.

Какая разность в том, чтоб зделавшись бойцом¹⁵

Лозами биту быть, разстаться с животом?

Иль жаться втискану в сундук прелюбодею,

Где заперла раба, и гнуть к коленкам шею?

И может ли такой преступницы супруг

Мстить равной мерою за то обеим вдруг?

Иль более себя покажет справедливым,

Как горесть выместит свою над нечестивым¹⁶?

Не пременяется жена во гнусной вид,

Не знает щеголькам обычных волокит,

И потаенный грех наружностью скрывает,

Меж тем боясь любви твой не доверяет.

Свободен будучи, спеши в оковы сам,

И раболепствуй злым подвергнувшись страстям,

И поручив во власть именье, жизнь и славу.

Когдаж случилось жизнь спасти от бедства здраву,

Бояться станет, мню, ворона и куста¹⁷.

Обратно пойдешь в теж опасныя места,

Где снова трепетать и бед искать ты станешь.

О раб толико крат! И зверя не обманешь,

Чтоб раз ушедши в теж тента забежал.

Пускай бы о себе, что ты не мот, сказал,

Скажи, что ты не мот, я вором не зывался,

Когда страшась беды, чужое красть боялся.

Скинь наложенную от ужаса узду,

Поступит ползкая натура на беду.

Тебель, толиких раб страстей и толь различных¹³,

При сих повелевать мной нравах необычных,

Кой мог бы завсегда избегнуть от оков,

Тыж вечно в страхе быть невольником готов?

К томуж не меньше сей довод имеет силы:

Когда бы в звании едином двое были,

Из коих бы один другому раб служил,

Тоб иль наместником его слыть должен был,

Иль равными вменить обеих надлежало,

Как ваш обычай есть. Как счесть меня пристало?

За тем что ты, кой власть имеешь надо мной,

Сам власти подчинен, как я тебе иной,

И как кубарь на льду гоним вертится плетью¹⁹,

Так движешься и ты опутавшись вкруг сетью.

Кого же надлежит свободным почитать?²⁰

Премудраго, собой кто знает управлять²¹,

Кто бед, нищетства, уз и смерти не боится,

Противится страстям, и честию не льстится,

Порядок с равенством во всех делах блюдет,

К которому ни что порочное не льнет,

И щастье дух его не сильно беспокоит.

Возможноль что нибудь из сих тебе присвоить?

Любовница пяти талантов просит вдруг,

Не хочет без того являть тебе услуг,

И муча как водой студеной обливает,

За дверью выторив, вдруг паки призывает.

Сложи же ты сие безчестно иго с плеч,

Я волен, волен, тем оспорь мою ты речь.

Никак, умом твоим страсть люта обладала,

Не можешь слабой снесть к злу нудящаго жала,

Хотя бы оной ты противиться хотел.

Когдаб на живопись ты Павзиеву зрел²²?

И рот разинув, пнем стоял и удивлялся,

Тоб меньшель, нежель я, виновным в том познался?

Когда бы Фульвиев с Пацидианом бой

Зря на картине я написанный драгой²³,

И выгнувшаго грудь Рутуба и колени,

Дивился живости представленных сражений,

Так как бы оныя происходили вьявь,

Тоб слыл негодницей и пучеглазом Дав:

Тыж строгой древностей судья и любопытной²⁴.

За пряник ли примусь, или за хлеб я ситной,

Мизирной тварью чтут, негодным ни к чему,

Ты добродетелен и хвален потому,

Что не любы, как мню, богатыя пирушки.

Почтоже прихоти моей вредняй мне душки²⁵,

И кожу со спины за лакомство дерешь?

А разве сам за тож пощажен ты живешь²⁶,

Что сотое с сластьми уж очищаешь блюдо?

Прожорливой варит желудок ествы худо,

И ноги хлипкия уж гнутся под тобой,

Отягчены твоей брюшины толстотой.

Пролакомив скребло украденно слуга,

Не кажетсяль за то достойным батога?

А тот, кто продает и целый поместья,

Чтоб не нажить житьем умеренным бесчестья,

Но паче, чтоб себя роскошным показать,

Не тож ли делает шальство слуге под стать?

Прибавь к сему и то, что ни на час единый

Не можешь равенства держаться и средины,

Не знаешь лишний час употребить на прок,

Чуждаешься себя и мыслию легок,

То ищешь Бахусом, то сном прогнать всю скуку,

Но тщетно, и всегда туж ощущаешь муку,

Которою твой дух жестока страсть томит,

И всюду за тобой, как прочь бежишь, спешит.

Гдеб камень мне найти? На что тебе? Гдеб стрелы²‘?

Иль бесится Пиит, иль потерял ум зрелый!

Девятой на поле Сабинском за сохой

Таскаться станешь, коль с глаз не уйдешь долой.

Гораций представляет слугу, разговаривающаго с господином своим о разных человеческих обычаях, которой притом дерзновенно обличает господские пороки, что он инако живет, нежели каким себя показывает.

¹ Начинается разговор между слугою Давом и его господином, так, как обыкновенно в комедиях чинится ко всему приступ отрывною речью.

² В сем месяце отправлялись празднества Сатурновы, в которое время как рабы так и вольные в равенстве были между собою, в память златаго века, в коем Сатурн царствовал.

³ Дав говорит.

⁴ Много колец иметь на руке в порок ставили, а носили их только известнаго достоинства люди.

⁵ То есть в худую пору.

⁶ Чем сильняе Воланер держался одного намерения, тем он щастливее Приска, которой жил иногда роскошно, а иногда крепко.

⁷ Продолжается разговор далее.

⁸ Слуга обличает непостоянство господина своего.

⁹ Стараясь оказать себя постоянным, не то делаешь, что говоришь.

¹⁰ То есть все прихлебатели и объедалы тебя бранить станут, что ты приходом своим лишишь их обеда, и они голодные вытти принуждены будут.

¹¹ Дав говорит о себе самом.

¹² Криспин был Стоической философ, о котором Гораций поминает в книге первой, в сатире второй. Впрочем Дав укоряет своего господина, что пороки его так явны всем, что и Криспинов слуга о них ведает.

¹³ Колец не дозволено было носить Римским дворянам, кроме того ежели оныя им Преторами подарены будут.

¹⁴ Дама имя слуги, о котором выше в сатире шестой упоминалось.

¹⁵ То есть тебя терзают две страсти, а именно: страх и сильная любовь.

¹⁶ То есть нет разности между бойцом и прелюбодеем, по тому что бойцы, продавая себя, включали в записи, чтоб их вольно было сечь лозами и живота лишать.

¹⁷ По Афинским законам прелюбодея поиманнаго в прелюбодеянии с чужою женою мужу вольно было убить, но сие узаконение Юлиевым законом отрешено, и в таких случаях велено о том доносить в судебных местах.

¹⁸ Пословица русская: Пуганая ворона и куста боится, или: Кто раз ожжется молоком, будет и на воду дуть, то есть искусившись раз в беде, бояться станешь, где почти страха не видишь.

¹⁹ Заключает Дав, что состояние господина его гораздо хуже и бедняе, нежели его, по тому что он дав за себя втрое или вчетверо выкуп может быть свободным, а господин его будет во всегдашней неволе и страхе.

²⁰ То есть любовница, опутав тебя своею сетью, так тобою повелевает, как ей угодно, подобно тому, как ребята, играя кубарем на льду, гонят его плетью в любую сторону.

²¹ Господин спрашивает у Дава.

²² Слуга отвечает.

²³ Павзий был весьма искусной живописец. Тот, кто безмерное любопытство в маловажных делах имеет, есть также раб своей страсти.

²⁴ Фулвий, Пацидиан и Рутуб суть имена бойцов.

²⁵ То есть ты сам о всем прилежно любопытствуешь.

²⁶ Порядок оных речей есть сей: Почто прихоти моей душки вредняе мне, нежели тебе.

²⁷ То есть по чему сказать можешь, что ты меньшему наказанию за сластолюбие подвержен, нежели я, по тому что меня за то бьют, а ты от неумереннаго ядения слабеешь и дрябнешь телом.

²⁸ Господин, сердяся на слугу, хочет отмстить ему досаду, котораго слуга наипаче раздражает.

САТИРА VIII

ФУНДАНИЙ

Каков Назидиен за ужином казался,

Богатоль потчивать щастливец сей старался?

Желал, чтоб у меня ты в доме гостем был,

Но сказано, что там вчера с полудни пил.

Так хорошо, что в жизнь мне лучше не случалось¹.

Чтож наперед гостям голодным преставлялось,

Коль не противно то, спросить себя позволь?

Сперьва Луканский вепрь поставлен был на стол,

Пойманный, как он рек, в тихую погоду,

Коренья пряныя и зелень с огороду,

И с Конским соусы составлении вином

Стояли на столе перед гостьми кругом,

Какия сытому приличны ествы брюху,

И только нравятся для вкусу и для духу.

Как пурпурою стол накрыл слуга, сняв здор,

И как меж тем другой все собрал, сметши сор,

Служащий всем гостям к гнушению и гневу,

С Церериной Гидасп представил жертвой деву²,

Неся на голове Шампанское вино,

Алканом Хийское вдруг было внесено,

Которое с водой не смешано морскою³.

Тщеславясь молвил тут хозяин до запою:

Когда угоднее Албанско, Меценат,

Или Фалернско, тем я и другим богат.

О бедной сей богач! Но знать хочу, Фунданий⁴,

Кто были из гостей с тобою вместе званы?

Я впереди, Турин повыше возлежал⁵,

А ниже место Вар, как помню, занимал,

Сервилий, Балатрон с Вибидием лежали,

Все непоследние в пирушках объедалы,

Которых Меценат на ужин тот привел,

Середне место сам Назидиен имел,

Повыше Номентан его, а Порций ниже,

Кой вдруг по пряженцу глотал на смех безтыже.

А Номентан к тому нарочно подстрекал,

И перстом о другом, что лучше, намекал,

Чего тот сам не мог меж разных еств дознаться.

Мыж, прочая толпа, тут не могли приняться,

Кроме птиц, устерсов и рыбы, ни за что,

За тем что кушанье вкусняе было то,

Как необычныя Епикурейски здобы.

Неудовольства знак являл я тем особый,

Что рыбьих потрохов представленных не ел.

О яблоках вдруг речь Назидиен завел⁶,

Что должно при Луне збирать налив растущей,

Чем больше та растет, тем он краснеет пуще.

К какой же стати те он вымолвил слова,

Пусть умна изъяснит сама тебе глава.

Тут Балатрону так смеясь сказал Вибидий:

Чем даром пропадать, не отомстив обиды,

Тем лучше хоть питьем убыток навести,

Побольше стопы сам веля на стол нести,

Незапно вид лице покрыл хозяйско бледной,

И ничего он так не испужался бедной,

Как жадных питухов, иль более того,

Что не смолчать подпив о гадкости его,

Илиж, что вкусов уж не распознают пьяны.

До капли высушать вдруг начали стаканы

Вибидий с протчими гостьми и Балатрон,

И делая лишь стыд бедняшке и урон,

Столь были до питья охочи тут и жадны,

Что пусты сткляницы на стол летели задний.

Меж плавающею на блюде мелузгой

В тож время принесен и угорь был морской.

В плодуще, говорил хозяин, пойман время,

И хужеб вкусом был, когдаб пустил он семя⁷.

Составлена уха из разных та сластей,

Венафрской маслины, Гишпанских рыб сок в ней

Варился спущенный с напитком Италийским,

Но лучше суп варить с вином пристало Хийским,

И перцу белаго подсыпав, уксус лить,

Чтоб суровость вина Мефимнскаго отбить.

Я способ изыскал других для наставленья,

Как должно горькия вываривать коренья,

И заморить в ухе горчицу, девесил.

Не вымочив варить морских ежей Куртилл⁸

Советуя, манер сей лучшим почитает,

Как тот, когда кто с щук росол в уху вливает.

Меж тем, как он сии расказы нам молол,

Навешенный ковер обрушась пал на стол,

И столько с онаго стряслося пыли черной,

Колико на полях Кампанских ветр безмерной,

Дыханьем сильным прах взвевая, не мятет.

Боялись мы, что дом со всем на нас падет,

Но усмотрев, что нет беды, вскочила разом,

Повесив голову, завыл Руф⁹ волчьим гласом,

Как по сыне в летах умершем молодых.

Не зделал бы конца нещастной слез своих,

Когдаб не ободрен был речью Номентана:

Какой бог злей тебя, Фортуна окаянна?

Сколь издеваться ты обыкла над людьми,

Ругаясь смертных всех делами и вещьми!

Едва от смеха мог тут Варий удержаться,

Кой принужден был, рот закрыв салфеткой, жаться,

А Балатрон, кой все в смех ставил и шутил,

Вот какова людей жизнь в свете, говорил:

И так по сим трудам твоим достойной славы

Достигнуть завсегда рок воспятит лукавый.

К чемуж тебе иметь столь много суеты,

Чтоб мог мне учинить прием богатой ты?

Чтоб хлеб не подгорел, былаб уха вкуснее,

Чтоб слуги не были притом в худой ливрее?

Что, естьли сверьх сего обрушится ковер,

Как зделалось сие нечаянно теперь,

Иль блюдо разобьет ногой, упавши малой?

Но как в войнах, сколь ум имеет вождь удалой,

Чрез случаи живет злощастны явно всем,

Во времяж счастия не зрится то ни кем,

Так и в пирах сему подобное бывает,

Где всяк хозяйское проворство примечает.

Благодарил дружка за то Назидиен,

Желаю, чтоб ты всем был от богов снабден,

И чтоб в желаниях имел успех полезный,

Столь дорог гость ты мне и столь приятель чесный!

Велел подать себе он туфли поскорей¹⁰:

Поднялся шорох вдруг и ропот меж гостей,

И на ухо они друг с другом все шептали.

Не стольбы зрелища меня увеселяли¹¹,

Поверь, Фунданий, чтож еще смешило вас?

Вибидий спрашивал у слуг меж сих проказ,

Не все ли в доме уж бутылки перебили,

Что более гостям вина не подносили,

И как тут Балатрон комедию играл¹²,

Вошед Назидиен иной уж вид казал,

Как будтоб случай злой искусством мнил поправить.

Потом вдруг начали на стол жаркия ставить:

Представлен был журавль расщипанной в куски,

На коего пошла тьма соли и муки,

И печень кормнаго нам гуся предложили,

И зайца передки оторванные были,

Как лучшая еда, нежь зад, принесены,

И чайки, коих хлубь и зоб подожжены,

И дики голуби без гузок тут лежали,

Которы евствы мыб за лучшия признали,

Когда б хозяин нам причин не изъяснял,

Для коих отнял зад, и гуски оторвал,

Которому мы тем несносней досадили,

Что ничего из евств похвальных не вкусили.

Как будтоб дунула на них ворожея

Канидья¹³, ядом злей, как Афрская змея.

Фундания, приятеля своего, вопрошает Гораций, каков был ужин у богатаго Назидиена, у котораго он был на вечеринке. Между тем описывая оной по порядку показывает, что Назидиен тем более дал знать о своем гадком житье, чем больше старался оказать себя роскошным и тароватым. Сия сатира содержанием своим сходствует почти с четвертою, потому что такия же глупые правила и Назидиен предлагает, какия Катий предписывает.

¹ Фунданий Горацию отвечает.

² Церерины жрицы, которыя назывались кошеносицами (caniftriforac), подняв на голову руки Церере в кошницах жертву приносили. Гидасп имя слуги.

³ Греки приливали в вина морскую воду, чтоб не скоро портилось, по чему у Назидиена не настоящее Хийское вино было, но поддельное.

⁴ Гораций далее любопытствует.

⁵ Исчисляет имена пришедших с Меценатом гостей, и каким порядком при столе возлежали.

⁶ Приметив, что Фунданию рыбьи потрохи противны были.

⁷ Некоторые медики утверждают, что мясо диких зверей не здорово, по тому что в оном меланхолическая кровь содержится, и разве только тогда есть его можно, когда они скоро плодиться начнут, а о рыбах можно ли тоже самое сказать, не известно, только видно, что Гораций смеется сей Назидиеновой физической причине.

⁸ Куртилл был некто из числа Епикуровых последователей. О морских ежах смотря в примечаниях к сатире четвертой.

⁹ То есть Назидиен, по тому что он был двуимянной.

¹⁰ Древние во время ужина скидывали с ног туфли, чтоб не замарать дорогих наметов, коими покрыты были постели.

¹¹ Гораций говорит.

¹² То есть проказами своими смешил гостей.

¹³ Канидия есть та волшебница, которую Гораций описал в книге первой, сатире осьмой.

Примечания

4. Отд. изд.: Квинта Горация Флакка Сатиры или Беседы / С примечаниями, с латинскаго языка преложенныя российскими стихами Академии наук переводчиком Иваном Барковым. СПб., 1763. По отзыву рецензента: ‘Всегда хвалить должно труды на переводы древних классических Авторов употребленные, а когда кто древних Стихотворцов искустно на стихи же в природной язык переложить умеет: то он двоякой хвалы достоин. Дар сей редкой и немногим постижимой. Требуется к тому совершенное знание двух языков, потому что в Поэзии все тонкости языков являются и являться должны в полной силе. Сверх того такому Переводчику надлежит самому быть Пииту, Оказал ли господин Барков их о себе качеств при сем переводе, о том пусть разсудят настоящие Пииты’ (Ежемесячные сочинения. 1763. Декабрь).

——

Квинта Горация Флакка Сатиры или Беседы / С примечаниями, с латинскаго языка преложенныя российскими стихами Академии наук переводчиком Иваном Барковым. СПб., 1763. С. 35—36) в качестве предисловия-посвящения).

Г. Г. Орлов (1734—1783) — военный и государственный деятель, фаворит имп. Екатерины II (см. далее: …Милость нашея ЗАЩИТНИЦЫ и Сила). Ср.: ‘Граф Орлов (Григорий Григорьевич) заботился о распространении у нас писателей-классиков. По его убеждению Барков (Иван) перевел и напечатал Флакковы Сатиры. Говорили, что Граф Орлов этими трудами хотел облагородить Баркова’ (Макаров 1837).

Квинт Гораций Флакк. Сатиры

4.Книга первая

САТИРА I

ТАНТАЛ

САТИРА II

КУПИЕННИЙ

САТИРА III

ТИГЕЛЛИЙ

САТИРА IV

КРИСПИН

САТИРА V

ВЕСЕЛАЯ ДОРОГА

САТИРА VI

ТУЛЛИЙ

САТИРА VII

РУПИЛИЙ

САТИРА VIII

ПРИАП

САТИРА IX

СКУЧНАЯ ВСТРЕЧА

САТИРА X

ЛУЦИЛИЙ

Книга вторая

САТИРА I

ТРЕБАТИЙ

САТИРА II

ОФЕЛЛ

САТИРА III

ДАМАЗИПП

САТИРА IV

КАТИЙ

САТИРА V

УЛИСС

САТИРА VI

ЗАГОРОДНОЙ ДОМ

САТИРА VII

ДАВ

САТИРА VIII

ФУНДАНИЙ

Примечания

Читайте также:

4.
Книга первая