Сатиры и песни, Джусти Джузеппе, Год: 1846

Время на прочтение: 24 минут(ы)

Сатиры и песни Джузеппе Джусти в русских журналах

При перепечатке журнальных переводов XIX в. сохраняются, как правило, пунктуация и строфика, принятые переводчиками, а также их примечания. (Примеч. составителя).
Сапог*
*— Известное сходство географического очертания Италии с формою сапога послужило поэту темою для шутливого изложения хода итальянской истории, в виде похождений сапога, рассказанных им самим.
Не из простой я выростковой кожи,
Меня скроил изрядно чеботарь
И на сапог мужицкий не похоже.
Не отыскать мне было пары встарь.
Я на двойной подошве, на подборах,
Гожуся так, гожуся и при шпорах.
От каблука до голенища сплошь
Всегда в воде, а гниль не пронимает:
Короче, я на все лады хорош,
И дуралей, конечно, всякий знает,
Что на носке с надставкой я, рубцом
Скреплен вверху, а посредине швом*.
* — На носке — Калабрия, рубец вверху — Альпы, а шов посередине — Апеннины.
Но надевать меня нужна сноровка,
Меня обуть не всякий может плут:
Я ноги тру, сижу на них неловко,
Я на ноге поджарой как хомут.
Меня носить никто не мог по многу,
А всякий так — совал на время ногу.
Не стану я считать из рода в род
Всех этих ног, когда-то мной обутых,
Но для того, чтоб посмешить народ,
Лишь расскажу о самых пресловутых,
Да о себе, как лопнул я по швам,
Переходя от плута к плуту сам.
Не верится, однако ж было время,
Когда один я обскакал весь свет:
Поводья врозь и выпустивши стремя,
Я забрался, куда и следу нет,
Да потерял от бога равновесье
И ниц упал — и развалился весь я*.
*— Эпоха всемирного владычества Рима и его падение.
Тогда-то вдруг настала кутерьма:
Пошел народ — был всякого он сорта —
Издалека его валила тьма
(По милости не весть какого черта)—
И ну хватать, насколько было сил,
И молодец, кто больше захватил!*
* — Нашествия Остро-Готов, Ломбардов, потом Карл Великий, преемник Карла. Разделение Италии.
Хотел прелат, пренебрегая веру,
Меня надеть, и помогли ему,
Да увидал — велик сапог не в меру,
Так и пустил таскаться по найму.
Потом в руках у первого пройдохи
Оставил, сам с меня сбирая крохи*.
* — Отдача папами корон Италии и разных областей на ленные владения. Карлу Прованскому, например, была дана власть и преобладание над Неаполем.
И немец был, и немец затевал
Сапог надеть — уж даже было близко —
Да сам не раз в Германию бежал
На лошади блаженного Франциска*.
Являлся вновь, тянул, потел, пыхтел,
Но сапога поныне не надел**.
*— Бежать на лошади блаженного Франциска — ироническое выражение ходьбы пешком с босыми ногами. Блаженный Франциск завещал своим ученикам величайшую простоту жизни, и монахи Францисканского ордена ходят босиком.
**— Тщетные попытки германских императоров утвердиться в Италии.
Там с лишком век я проживал на воле,—
Меня простой купец тогда носил*,
Повычинил, держал в чести и в холе
И на восток неведомый водил.
Гвоздями был я крепкими подкован,
Хоть погрубел, но всем был избалован.
* — Медичи.
Разбогател купец почтенный мой,
Стал щеголять, мне придал вид нарядный.
Сам в шпорах был и в шапке золотой*,
Да не рассчел — и все пошло неладно!
И увидал уже на последях,
Что лучше нам ходилось на гвоздях.
*— Торговые республики: Венеция, Генуя, Флоренция, Пиза.
……………………………………………….*
*— Выпущенные куплеты касаются эпизодов истории Италии не столь общеизвестных, занимательных более для итальянца.
Переходя вот так с ноги на лапу,
Утратил я первоначальный вид:
Не то скроен чертям, не то Сатрапу.
Прямой ноге в меня одеться стыд,—
А уж куда с отвагою былою
Вселенную вновь обскакать со мною!
О, бедный я, о, жалкий я сапог,
Погубленный идеями пустыми:
Когда идти я сам собою мог,
Хотел ходить ногами я чужими,
65 И каждый раз, меняючи ступню,
Все думал я — судьбу переменю!
Крушился я и каялся немало.
И между тем, когда хотел идти,
Я чувствовал, земли недоставало,
Чтоб шаг ступить по прежнему пути,
И до того заезжен я судьбою,
Что и ходить не в силах сам собою.
И вот опять презрен и кинут я,
Истоптанный, среди грязи и тины,
Лежу и жду — теперь, мол, лапа чья
Расправит вновь собой мои морщины:
Француза ли, иль немца-сатаны?
Ну — чтоб нога родимой стороны?
Один герой успел мне полюбиться*,
И не броди он вдоль и поперек,
Не хвастая, мог долго бы гордиться,
Что всех прочней большой его сапог.
Да вдруг мороз настиг среди дороги
И ознобил герою разом ноги.
* — Наполеон I.
Перекроен на старый образец,
Ни мерою, ни весом не похожий
Сам на себя, остался, наконец,
Едва-едва клочком я прежней кожи.
И нитками вам не заштопать всех
И старых-то, и новых-то прорех!
Расход велик и труд большой и длинный:
Все распороть и перешить опять.
Отчистить грязь и на манер старинный
Гвоздей набить, головку притачать.
А потому, смотрите же, как можно
Сапожника берите осторожно!
Да сверх того, на мне где синий цвет,
Где красный цвет и белый, желтый с черным*,—
Ну, словом, я, как арлекин, одет,
Хотите, я останусь век покорным —
Лишь сделайте всего меня пока
Из одного и цвета, и куска.
* — Национальные цвета отдельных государств Италии, до австрийских цветов включительно — желтого и черного (в Ломбардо-Венеции).
А наконец, представьте, что найдется
И человек — ну, кто он там ни будь,
Лишь бы не трус, и что сапог придется
Ему как раз: ведь, право, будет путь!
Но уж тогда никто не лезь с ногами —
Сейчас возьмем и вытурим пинками!
Мой новый друг
Приобрел себе я друга —
С самой первой нашей встречи
Он твердит мне беспрестанно
Соблазнительные речи.
Сообщил он мне секретно,
Что страдает за идеи.
Верю я, но из трактира
Поспешал уйти скорее.
Говорил он мне, что в Пизе
Обо мне толкуют сильно…
Рад… Но сухостью ответил
Я на взгляд его умильный.
Он в своем кармане носит
Знак за прошлые заслуги
Так — но я-то не желаю
Повод дать к иной услуге…
Он хромает: ‘мы умели’
Говорит он: ‘отличаться’ —
Но платить ему готов я,
Чтобы только не встречаться.
Чуть мы встретимся — он льстиво
Семенит и жмет мне руки,
Я иду с ним… но душевной
Победить не в силах муки.
Начинает: — то и это
‘Оскорбительно, обидно’,
‘Жить нельзя… злодей такой-то’,
‘Этот аспид и ехидна!’
Я согласен: прав он, точно…
Но когда я замечаю,
Что по улице идет он —
В переулок исчезаю.
Дорожит моим он мненьем,
Хочет знать — как я-то мыслю,
Но о чем меня ни спросит,
Мой один ответ — не смыслю.
Он подтрунивает злобно
Все над скромностью моею.
‘Я для истины,— твердит он,—
Головы не пожалею,
И покуда сил достанет
С откровенностью и громко
Говорить повсюду стану,
Что одно осталось — ломка!’
Тост
&nbspViva Arlecchini
&nbspЕ burattini
&nbspGrossi е piccini,
&nbspViva le maschere.
&nbsp G. Giusti
He сдавлен жизни ношей
Синьор Хамелеон,
В отставке — но хороший
Имеет пансион…
Он выпил за обедом
И стал душою прост,
Вот, чокнувшись с соседом,
Он предлагает тост.
Кажись… не вяжет лыка,
А речь течет рекой,
Кто думал бы, поди-ка,
Мудреный он какой!
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов
И псевдолибералы
Всех наций и цветов,
Продавцы чувств и мнений,
Суждений флюгера,
Житейских представлений
Шуты и шулера!
Я, в некотором роде,
По жизненной реке
Плыл, вверившись погоде,
На утлом челноке.
И с ветром сообразно
Я ставил парус свой,
Жизнь проведя не праздно
И не кривя душой….
Имея убежденья,
Я им не изменял,
Хотя во все теченья
Удачно попадал.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Пролазы и нахалы,
Фактотумы тузов,
Сумевшие карьеру,
Значенье приобресть…
Продавши совесть, веру,
Достоинство и честь.
Где можно — шел я прямо,
Нельзя — пройду ползком,
(Смешно ж ломить упрямо
Повсюду напролом!)
Порою не смиришься,
Так сразу пропадешь,
Без хлеба насидишься
И с голоду умрешь…
Я беден был — невольно,
Винюсь, бирал, где мог…
И малость (мне довольно)
На старость приберег.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Народа обиралы,
Бичи сирот и вдов!
Грабители и воры —
Стяжание и мзда!
Безгрешные поборы
И мутная вода!
Италия немало
На памяти моей
С конца в конец страдала
От смут и мятежей.
Бывало, ум кружится:
Страстей водоворот!
Хоть умирать ложиться —
Не знаешь, чья возьмет…
Ну… чтоб не быть в изъяне
(На что ж и голова?)
Я и держал в кармане
Кокард десятка два…
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
И псевдолибералы
Всех наций и цветов…
Ханжи и лицемеры,
Бесстыдные лгуны,
Без страсти и без веры
Пустые крикуны!
Бурбоны… так Бурбоны,
Рим в силе… я папист,
Бывал (для обороны)
Я даже… атеист…
Случалося, что фразу
Такую подберешь,
Что сам в ней смысла сразу,
Пожалуй, не найдешь…
Смекал порой… синица
Нам море не зажжет —
А в тон взял… все крупица
В карман перепадет.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Бездушные менялы
Фальшиво-звонких слов!
Бесчестные фразеры
С искусной чепухой,
Все ловкие актеры
Трагедии земной!
Вознес Наполеона,
Двух Пиев похвалил
И в славу Веллингтона
Брошюрку сочинил,
Франческо и Мюрата,
Москву, Бородино,
И Питта, и Марата
Я славил заодно…
Уж это слишком смело по
(Иной заметить рад),
А мне-то что за дело?
Лишь было бы впопад.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Ферситы-Ювеналы,
Певцы временщиков,—
Кишащие во мраке
Творцы галиматьи,
Бездарные писаки
И подлые статьи!
Реакция настала —
Угомонился я,
Идей как не бывало
Игривых у меня,
От взглядов всех прошедших,
От чумных фраз отвык —
Утопий сумасшедших
Несбыточность проник.
Глядел, как постепенно
1зо Сменяла бури — тишь,
И жил себе смиренно,
Водой не замутишь.
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Смирения — шакалы
И Ироды — судов
Потом я, слава Богу,
И это пережил —
И в новый путь-дорогу
140 С энергией вступил.
В те дни, как бы в угаре
Италия была,
Повсюду карбонари,
Стал карбонар и я,
Исполненный отвагой,
Я много перенес
Но с новой передрягой,
Ущерба не понес…
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Кто нажил капиталы
Ценой чужих трудов!
Тузы-монополисты,
Мещане-мудрецы!
Все доки, аферисты
И биржи удальцы…
И старости я мирно,
Как видите, достиг,
Сижу себе я смирно
На склоне дней своих.
Достаток и почтенье…
Из Рима пансион…
(Не вовсе без уменья
Достался мне и он).
Теперь… к тому, к другому
Прислушаюсь порой…
И глядь… второму дому
Почин не за горой!
Да здравствуют фигляры,
Паяцы всех родов,
Безнравие, скандалы
И глупость дураков!
Вся сволочь безрассветной
Невежества ночи
И полчища несметной
И праздной саранчи!
&nbsp Старички
&nbsp (отрывок)
Сусанна новая — красой
Блистает между нами —
Она всегда окружена
Шальными стариками.
В жару любовном старички
Покорны ей, как дети.
И много этого добра
В ее попало сети…
Но современная жена
Огласки не боится,
И целомудрием она
Не может не хвалиться.
Гостей готова принимать,
Не выходя из ванны,
То тот, то этот старичок
Бывает у Сусанны.
Вот на бульвар она идет
И выступает павой,
Ее вздыхатели за ней
Плетутся всей оравой.
Концертом дружным — кашель их,
Одышка и хрипенье —
Иной талантливой семьи
Напоминает пенье.
Кто глух, кто кос, а кто и хром,
Тот еле движет ноги,
Мокротой этот, чуть дыша,
Захаркал полдороги.
Один разбит параличом,
Другой не краше трупа,
Всем вместе им не разжевать
Трех макарон из супа!
И столько разных пластырей
У них на поясницах,
Что не всегда такой запас
Отыщешь и в больницах.
На бочках меньше обручей,
На кораблях — канатов,
Чем на влюбленных старичках
Бинтов и аппаратов.
Без мер таких им предстоит .
Опасность развалиться —
Как груше, если чересчур
Сей плод переварится.
Из них иного перед сном
По часу раздевают
И, точно механизм складной,
На части разнимают…
Запрут три четверти из них,
По ящикам разложат,
А остальное на кровать
Ничтожества положат.
Хвалю, Сусанна, подвиг твой,
Хвалю твое терпенье,
Ты слабым с твердою душой
Приносишь утешенье,
Ты льешь целительный бальзам
На старческие раны…
Кто снисходительней людям
Красавицы-Сусанны?
Порой любви высокой ждет,
Полна идеализмом,
А ночь проводит напролет
С подагры пароксизмом.
Порой признания словам
Она внимает жадно
И вдруг — удушье их порыв
Сменяет беспощадно.
Порой на память — прядь волос
Она у друга спросит,
А тот, усердием горя,
Ей весь парик подносит.
Раз у соперников вражда
Из ревности возникла
(Казалось, в ужасе тогда
Сама природа никла!).
Была назначена дуэль
(И даже две дуэли),
Но в грозном встретиться бою
Бреттеры — не успели,
Холодный ветер — как назло,
Дул утром накануне,
Он жар геройский старичков
И пыл развеял втуне.
Все простудилися они
И с полгода — некстати,
Соперник каждый пролежал,
Не двигаясь в кровати.
Обогатили трех врачей,
Две городских аптеки
Напрасной яростью своей
Влюбленные калеки.
Бессильно злобствуя, они
Зубами скрежетали —
Хоть у пяти из них зубов
Десяток был едва ли.
Шалун мальчишка-купидон
Порой до слез смеялся,
Когда на шашни их травить
Лукаво принимался.
Он оставлял свой гибкий лук
И свой колчан — тогда же,
А брал с собой лекарств запас
И клизопомпы даже.
Потом, входя к Сусанне в дом,
Сам наблюдал охотно,
Чтоб форточки и окна все
Закрыты были плотно.
Недоносок
Вдосталь жизнию замучен,
Заживо скелет,
Вял и немощен и скучен
В восемнадцать лет.
Смотрит тускло — тенью бледной,
Чахлой и гнилой,
И одним куреньем, бедный,
Сплин врачует свой!
Без стремлений, без желаний
В лучшие года.,.
В голове — ума и знаний
Даже ни следа,
Смех его — одна натуга
И в улыбке стон,—
Весь под бременем досуга
Исстрадался он!
Между светских дам лениво
Он проводит дни
И толкует им тоскливо
Подлости одни.
За любовь — недальновидный —
Принимать он рад
Обстановки благовидной
Скрашенный разврат,
Верить в чувство ‘неземное’
Пенелоп иных
И за нектар пить гнилое
Жадно — пойло их,
Изловчившихся в гостиной,
Весть дела свои
С чистотою голубиной
С мудростью змеи…
Им он нижет — изнывая,
Фразы без числа,
Хорошо не различая
Ни добра, ни зла…
Жар несет он им посильный,
Но Петраркой он,
Как евнух любвеобильный,
Жалок и смешон,
Самому себе постылый,
Он тяжел, как сплин,
Жалкий друг, любовник хилый,
Скверный гражданин,
С каждым часом больше тает,
Ранней смерти ждет.
Для чего — и сам не знает —
Он еще живет.
Понатужась, о свободе
Поболтать не прочь,
О прогрессе, о народе
Воду потолочь,
О загубленных зачатках
Ныть — всегда готов,
Жертва в палевых перчатках,
Мученик — балов!
Переваривая ужин
Пополам с грехом,
Сознает, что он не нужен
И нет воли в нем,
Но вину в себе бессилья
(Все в минорный тон)
На подрезанные крылья
Сваливает он.
Он, вот видите: ‘от бури
Как цветок, завял’,
Хоть помех он барской дури
Хоть на слякоти привольно
Вырос он’ как гриб.
Сделал зубы… и довольный
Для труда погиб.
Ум и волю светским лоском
Сразу — заменил —
И бессильным недоноском
В жизни путь вступил.
Общих нужд’ чужих страданий
Сердцем не понял,
Плод больной гнилых мечтаний
Истиной считал…
И не встретя в жизни цели,
Замотался он —
Паралитик с колыбели,
Жалкий эмбрион!
Прошение
&nbspPrego vostra Eccelenza
&nbspDi darmi un passaporto etc.
I
Ваше Сиятельство! с просьбою личною
Я обращаюсь к вам, полный почтения,
Выдать мне паспорт — на жизнь заграничную
С вашею скрепой, прошу снисхождения…
Стало в Италии жить возмутительно
(То есть в ней дороги все развлечения…
Эти слова рассмотрев снисходительно,
Вредного им не придайте значения!).
II
В цивилизации, Ваше Сиятельство,
Гонится край наш за чуждыми странами…
Это отрадно — и вот доказательство:
Наш полуостров кишит англоманами,
Их просвещенным стремлениям следуя,
И навсегда отстранясь от участия
В наших вопросах, с беспечностью еду я
В центры Европы отыскивать счастия.
III
Еду, конечно, не с целью научною
И не в погоню за теми идеями,
Что на хандру нагоняют докучную
Разум — своими пустыми затеями.
Соображаясь с своими доходами,
Буду вести жизнь, здоровью полезную,
Плавать — по бурным волнам с пароходами,
Мчаться по суше — дорогой железною.
IV
Не для сокровищ науки и древности
Еду — и быть в том не может сомнения,
Их и в Италии много — но ревности
Нет во мне страстной для их изучения,
Стану лишь к кройке портного художника
Я относиться повсюду с почтением,
Обувь сошью у артиста-сапожника
И к кулинарным наведаюсь гениям!
V
Стану порхать в государства различные
И с головою и с сердцем — порожними,
Чтобы на ссоры не лезть неприличные,
Ради бумаг или книжек с таможнями…
Стану в знакомствах своих осмотрительным,
Мненья мои — будут строго умеренны…
В гости к людям не пойду подозрительным —
В этом вполне уж вы будьте уверены!
VI
Но, чтоб не токмо все области правили
Пропуск везде мне и без задержания,
Но вспоможенье везде мне доставили,
Ради достоинств моих состояния,
Я попросил бы — в видах снисхождения,
Буде возможно — отметить, где следует:
‘Вышепрописанный — для наблюдения
Разного… в чуждые стороны следует’.
Герцог Пелагруэ
Но conosciuto il Duca Pelagrue etc.
Знал я герцога — гербами
Изукрашен был он всуе…
Даже в сфере крепких лбами
Выдавался Пелагруэ!
Рот раскроет — ахинеи
Так уж вы и ждите прямо,
И притом — свои идеи
Он отстаивал упрямо…
Брат умом — орангутангу,
Обладал крутым он нравом
И хотел — прилично рангу —
Герцог наш всегда быть правым.
Спорить с ним начнешь, порою
Даже злость берет — задорно,
Точно бык перед горою,
Все несет свое — упорно…
Так и бросишь состязанье,
С ним любое — без успеха…
Сам не зная, состраданья
Он достоин или смеха.
‘Как же,— думаешь,— иначе
Станет мыслить он умнее?
Кто из нас его богаче?
Кто,из нас его сильнее?
Верен лишь своей природе
Тупоумный герцог в этом…
Да еще расхвален в оде
(Всюду шельмы есть!) поэтом!’
Проект жизни
Io non mi credo nato a buona luna etc.
Знаю: не рожден я под звездой счастливой,
Если из ‘юдоли плача’ суетливой
Дотащу до гроба я хоть шкуру цельной,
Жизни я составлю панегирик дельный,
Все же остальное… что мне остальное?..
Пусть, как хочет, сильный помыкает мною…
Я погибель мира встречу без протеста,
Зная, что сердиться будет не у места!
Правда, был иным я жизни на рассвете,
Эдак лет в пятнадцать… думал, что на свете
Правым, даже бедным, быть порой возможно…
(Вот тогда хватал я как неосторожно!)
Глупы рассужденья детские — известно.
Я не знал, что в мире правда неуместна,
Что встречают люди истину проклятьем
И что правда с ложью обменялись платьем!
Вот как побыл в школе, так, скрывать не стану,
Жадно проглотил я полный курс обмана.
Понял сущность жизни и людей стремленья,
Ну-с,… и изменил я сразу убежденья!
Изменил и знаю… что одним мальчишкам
Бредить лишь прилично о добре… по книжкам…
Перед всяким старшим — от восторга таю.
Подлости, как устриц, весело глотаю,
Глух к мирскому благу — я себе позволю
Только то, что старших не нарушит волю.
Ползаю налево, кланяюсь направо
И цветами путь свой я усеял (право!).
Пусть теперь со мной бы случай повторился…
Как в те дни, как в школе я еще учился
И меня начальник города обидел*,
Он бы с удивленьем у меня увидел
Кротость лишь — ответом на его обиду…
(Верю только в эту слабых я эгиду).
Я сказал бы: ‘Мертв я, вашество, поймите,
Что кричать на мертвых — вы меня простите!’
Заслужил бы, верно, от него я ласку…
(Я надел недаром санфедиста маску!)
Ну-с… и поведу я жизнь свою пристойно,
В легоньких интрижках (грязно, но покойно),
Свой разврат прикрывши, с опытностью ловкой,
Самою приличной в мире обстановкой…
С песнями, с стихами навсегда прощуся,
От ханжей за то и похвалы дождуся,
Позабуду даже (не было б огласки),
Шаловливой Нины черненькие глазки.
Резкостей, острот я говорить не стану
(Люди переносит с болью эпиграмму),
Всех скотов начну я уверять в почтеньи,
Возведу в принцип я самоуниженье,
Буду глупым фразам старших удивляться
И с поклоном к сильным в праздники являться…
При таком решеньи — долго и счастливо
Стану жизнь тянуть я, сытно и лениво,
Новым поколеньям послужив примером,
Как тепло живется в мире лицемерам.
Человек смышленный, человек солидный,
Знаю, что карьеры я добьюсь завидной
И достигну скоро — людям в поученье —
Общего почета, важного значенья…
Буду кавалером — а в конце карьеры
Ждет меня, пожалуй, сан гонфалоньера**
Вот тогда-то — прочно отрастивши брюхо,
Буду я грозою некоего духа…
Сокрушайтесь, люди — трепещи, природа!
И — да процветает скотская порода!
* Намек на случай, бывший с Джусти в студенческое время. История поднялась из-за одной его сатиры.
** Начальник города.
Тетка-воспитательница
(La Mamma-educatrice)
Тетка Клавдия — без спора,
Козырь-тетка, молодец,
Тетка первого разбора,
Прочим теткам образец!
Воздадим хвалу природе,
Что подобный идеал,
Диво в некотором роде,
Между смертными сиял!
Я с ней встретился намедни —
В пух и прах разряжена,
Ровно в полдень — от обедни
Шла с племянницей она.
Я — поклон, и взял направо,
Ускорив нарочно шаг.
Но она меня лукаво
Удержала за пиджак.
‘Ах, как видеть вас я рада,
Сколько лет и сколько зим!
Лизу вам представить надо.
Познакомься, Лиза, с ним!
Что же ты стоишь, как дура?—
Сделай книксен, руку дай!
Какова у ней фигура?!..
(Ну, читатель — замечай!)
Вот сокровище какое,
Нынче, сударь, у меня.
Ах, и я была такою —
Вся из страсти и огня!
Как подумаешь: года-то
Не проходят, а летят!
На глазах растут цыплята,
И туда же… жить хотят!
Пусть живут — я не мешаю…
Жаль… я жду кое-кого
И к себе не приглашаю,
Вас теперь же, оттого.
Но неправда ль, посетите
Вы на днях, надеюсь, нас?..
Мы бедны — уж не взыщите,
Угостим, чем можем, вас —
Адрес знаете наш?’—‘Знаю’…—
‘Завтра?..’—‘Да’— был мой ответ.
(Признаюсь, не понимаю,
Кто бы мог ответить: нет).
В понедельник — верный слову
(Этот в правилах моих),
Я направил путь к их крову
И сыскал жилище их…
Видно, гостя увидали
Из окна еще оне,
Мигом — обе вниз сбежали
Со свечой навстречу мне.
Тетка Клавдия сказала:
‘Просим милости вперед!
А уж как вас Лиза ждала,
Все толкует: не придет!
Я ей:— полно!— утешаю,
Значит, я ее, шутя,
Точно я мужчин не знаю,
Слава Богу — не дитя…
Не споткнитесь… осторожно,
Наша лестница крута…’
(Быть любезней невозможно!
Ах, какая доброта!)
Мы взошли — меня насильно
Тетка садит на диван…
(Жить с людями — изобильно
Ей талант от неба дан),
Не смолкая на минуту,
Говорить о том, о сем —
И меня уж почему-то
Называет шалуном.
‘На меня вы не глядите…
Лиза! ближе к гостю сядь,
Не смогли мы, извините,
Раньше комнаты прибрать.
Встала поздно я ужасно,
Так теперь похлопочу,
Церемониться ж напрасно
Я уж с вами не хочу’…
Но… такими мелочами
Я читателей томлю —
Как же быть? судите сами —
Чистоту я страх люблю —
Все прибрав и кончив дело
(Можно ль деятельней быть?),
Отдыхать она не села,
Стоя, стала говорить:
‘Кушать станете вы, что ли?
Иль забавиться вином?..
Как подумаешь… легко ли
Бедным людям жить трудом…
Надо то… другое надо…
Нужды с каждым днем растут…
Хуже каторги и ада
Изворачиваться тут!..’
Этой речи — со вниманьем
Смысла я не проронил
И, исполнясь состраданьем,
Золотой ей предложил.
‘Что вы деньгами сорите?—
Говорю я не к тому…
Или, впрочем, не взыщите,
Взаймы я у вас возьму…
Ах! чуть-чуть не позабыла,
Как тут сделаться опять?
Ведь меня кума просила
К ней по делу забежать…
Дело спешное — придется но
Вам часочек обождать —
Впрочем, Лизанька найдется,
Чем от скуки вас занять.
Так ведь?., да?., скорей решайте,
Я вернусь живой рукой…’—
‘Буду ждать’.— ‘Так не пеняйте,
День уж выдался такой!’
Вслед за этими словами
Тетка Клавдия ушла
И в дверях, гремя ключами,
Их снаружи заперла.
Но не час, а три в итоге
Нам прождать ее пришлось…
(Тетке Клавдии в дороге
Дело новое нашлось!).
Но зато… по возвращеньи,
Как себя она кляла,
Прибирая извиненья,
Что невежливо ушла.
Успокоить мог с трудом я
Тетку, нежную, как мать,—
Только тем лишь, что их дом я
Обещался навещать.
‘То-то скучно ей — поймите —
Вечно Лизанька одна!..’
(В этой фразе, поглядите,
Как любовь ее видна).
Кое-как потом я с нею
Распрощался, наконец,—
И размыслив… ставить смею
Прочим теткам в образец
Тетку Клавдию… без спора,
Эта тетка — идеал…
То есть — высшего разбора
Я доселе не встречал!
Отрывок
Строгих женщин — постным взглядом
На земную глядя страсть,
Нина с грешницами рядом,
Верьте мне, не может пасть!
У греховного порога
Ей довольно постоять
И с оглядкой… понемногу
Пламень сердца утолять.
Зная меру в увлеченьи,
К осуждениям чутка,
Нина жаждет наслажденья,
Но грешит исподтишка.
И зато — какая сила
Обаянья в ней видна,
Как искусно изучила
Целомудрие она!
Как смирила дух мятежный
Под личину, под обряд…
Как изысканно-небрежно
Носит Нина свой наряд!
Как идет к ней тон суровых
Аскетических речей
И побед молящий новых
Строгий взор ее очей!
Неприступна в людях
Нина В всеоружии своем,
Просто камень, просто льдина!—
Но кто с Ниной был вдвоем,
Знает тот, что к наслажденью
Нина дома не строга
И не гонит в озлобленьи
Чистых помыслов врага.
Впрочем, все слегка и в меру…
Что позволит, что и нет
И хранит слепую веру
В добродетель Нины свет!..
Ископаемый человек
Вот в красе своей всецелой
Допотопный идиот,
Экземпляр окаменелый
Исчезающих пород.
Он — в бездельи и досуге
Дни проводит напролет,
И, вращаясь в светском круге,
Пьет и курит, ест и врет.
Пуст душой, но сложен плотно,
По подобию быка,
Он десятки лет охотно
Роль играет мотылька.
Вечно с дамами любезно
Светский вздор им городит
И бесплодно, бесполезно
Только землю тяготит.
Умирая сам со скуки,
Он — стране своей чужой,
Презирает он науки,
20 Называя их чумой.
Но за это — без умолку
По часам толкует он
Не без чувства, не без толку
О покрое панталон.
За любезное свиданье
Он отдать бывает рад
Совесть, честь и состоянье
И идти хоть в самый ад.
Пусть кипит и жизнь и пресса
В вечном шуме вкруг него,
В них нисколько интереса
Он не видит своего.
Только в лени, только в неге
Да в обжорстве он силен
И в невежества ковчеге
От житейских зол спасен,
Но хотя от древа знанья
Не отведал он плода,
Жизнью — разные познанья
Приобрел он без труда.
В удовольствиях охоты
Зоологию узнал,
И, уплачивая счеты,
Математиком он стал,
В ресторанах титул лестный
Гастронома заслужил,
И практически известный
Ряд рецептов изучил…
Он искусства мир в балете
Изучил со всех сторон,
Королей — начтет в пикете
До четырнадцати он.
С географией немало
Он трущоб ночных знаком,
И в истории… скандала
Всеми признан знатоком.
Улитка
Viva la Chiocciola,
Viva una bestia
Che unisce il merito
Alla modestia etc.
Честь улитке! честь улитке!
Скромной доблести почет!
В роговом ее завитке
Мудрость мирно почиет,
Без тщеславья — хоть нарядный,
Прочный дом ее и кров
Мучит завистью изрядной
Всех бездомных бедняков!
Высунь, улитка, высунь рога!
Друга найдешь ты во мне, не врага!
Всем довольная — бесстрастно
Мирно жизнь влачит она,
Не волнуется напрасно
И сама себе верна.
До забот мирских ни крошки
Ей, спокойной, дела нет,
Для нее в своем окошке
Заключается весь свет!
Высунь, улитка, высунь рога!
Ты хоть к поступкам других не строга.
Образец прямой — смиренья,
Цвет она своей страны
(Все мы в этом, без сомненья,
Подражать бы ей должны).
Жажда света, права, знаний
Тварь такую не томит.
Без напрасных порываний
Славно жрет она и спит.
Высунь, улитка, высунь рога!
Тварь ты, зато никому не слуга!
Но… для чревоугожденья
Ей рискнуть на подлость — лень…
И улитка — убежденья
Не меняет каждый день.
35 А почтенную такую
Прочность взглядов и идей
Мы не встретим зачастую
В самом обществе людей…
Высунь, улитка, высунь рога!
Благо, что ты хоть на злое туга!
В наши дни… среди раздолья
Пошлых дел и громких слов,
Щеголянья чуждой ролью
Маскированных ослов,
Лишь она — без лжи презренной
Возмутительных затей,
Дорога нам откровенной,
Честной трусостью своей!
Высунь, улитка, высунь рога!
Ты откровенностью мне дорога!
Моралисты с взглядом строгим,
Неужли такой закал
Твари, счастливой немногим,
Для людей не идеал?
И когда от лжи избытка
Жить нет мочи наконец,
Неужель для них улитка —
Не желанный образец?
Высунь, улитка, высунь рога!
Благо, что ты хоть на злое туга!
Спокойная любовь
Рассказ в стихах
Мой нежный друг, капризный и больной,
Зачем опять ты плачешь втихомолку?
Проклятых нерв коварною игрой
Мы оба истомилися без толку.
Так продолжать нам жизнь — избави Бог!
Блажен лишь тот, кто, чужд душой тревог,
Спокойно созерцает блага мира,
В ком нервы спят — под толстым слоем жира.
Капризны и больны мы — вот и все,
Барометры тончайших впечатлений,
Мы сами счастье прогнали свое
Анализом бесплодных ощущений…
Пускай порой заманчив этот путь,
Но, добрый друг, нам надо отдохнуть,
Чтоб наша жизнь не тратилась напрасно.
Шутить с огнем, известно всем, опасно!
Измучаем друг друга мы вконец,
И чтоб избегнуть скорби и тревоги —
Мы даже разойдемся наконец,
Искать отдельно к счастию дороги,
И что ж? быть может, кто-нибудь из нас
Оплачет горько злой разлуки час.
Один из нас — а, может быть, и оба,
Без смысла жизнь влача к порогу гроба?
Да, мы больны — лечиться надо нам
И я придумал способ… стихотворный.
Я расскажу тебе, что видел сам
На деле в жизни твой слуга покорный:
Пример иной любви — он кое в чем
Пускай для нас послужит образцом,
Хоть и достоин смеха он… так что же?
И мы с тобой смешны, как крайность, тоже…
Мои герои мирно провели
В согласьи и любви — полвека сряду…
В ‘юдоли скорби’ рай они нашли,
Спокойствие, блаженство и отраду.
Я назову… иль нет, пусть будет он
Для нас с тобою просто Филемон,
Ее же, древней басне не в обиду,
Я окрещу, пожалуй, хоть в Бавкиду…
Она была дородна и бела,
Как рисом начиненная пулярка,
Здоровием и свежестью цвела
И щек ее румянец рделся ярко…
С трудом и плавно двигалась она,
Глаза глядели тускло, как со сна,
И были полны неги и томленья
И разговор ее и все движенья.
В дородстве ей герой не уступал,
Был крепко сшит, хоть и не ладно скроен.
Он петухом индейским выступал,
Но нравом был и кроток и спокоен,
Глядел на мир, как смотрит сытый бык,
Ценить свое спокойствие привык —
И ни идеи, ни дела мирские
Его не занимали никакие.
Но, впрочем, честны оба и добры
По всем статьям мои герои были
И молоды — и если б до поры
Они чрезмерно жиром не заплыли,
То даже в возраст жизни золотой
Блистать могли бы в свете красотой…
Но тучность — жира грубое господство —
Тяжелое и жалкое уродство!
Они между собою с давних пор
Сходилися день каждый аккуратно,
Всегда ведя солидный разговор
О том, о чем и говорить приятно:
О благодати теплого угла,
О тонкостях хорошего стола,
О кухне, выбирая, как нарочно,
Всегда предмет питательный и сочный.
Когда придет, бывало, Филемон
К своей Бавкиде утром — беззаботно
На мягком кресле иль диване он
Усядется сначала очень плотно
И уж потом, бывало, говорит:
‘Ну, что твое здоровье? аппетит?
В порядке ли желудок?’ — этим очень
Всегда бывал герой мой озабочен.
‘Здорова я, друг милый’, — был ответ
Всегда Бавкиды на вопрос обычный,
‘А ты как спал, спокойно или нет?’ —
‘Как и всегда, я спал всю ночь отлично,
Все, что во сне я видел — позабыл.
Никак часов двенадцать я хватил,
Глаза раскрыл, оделся понемногу,
Да и пришел…’ — ‘Ну что ж, и слава Богу!
Затем всегда — на несколько часов
Меж ними водворялося молчанье.
Он иногда позевывал без слов,
Она бралась за вечное вязанье,
Спускала петли, путала… потом
Распутывала снова их с трудом,
95 Сопровождая пытку легким стоном
И взорами меняясь с Филемоном.
Он на нее всегда, как на луну,
При этом апатично любовался
(Его слегка клонило и ко сну,
Но бодрствовать заметно он старался).
Порою спросит у него она:
‘Не хочешь ли ты водки иль вина?’
Вино и все, что надо, приносилось —
И время мирно в вечность уносилось.
Да, надо честь и в этом ей отдать.
Она вина для друга не жалела.
Закусок наносилась благодать —
Хозяйкой доброй быть она умела, —
Их даже трудно было б перечесть.
Ах! с другом сердца так отрадно есть!
Потом всегда, как водится, обед.
Обедали они неторопливо,
С обедом торопиться и не след
Тем, кто живет и сытно, и счастливо!
Потом, расположась у камина,
Бывало, спросит каждый раз она:
‘Что, — нам в театр сегодня не пойти ли?
Часы никак уж семь часов пробили’.
‘Как хочешь’, — отвечает Филемон. —
‘А какова-то на дворе погода?’ —
‘Отличная’, — бывало скажет он. —
‘Вот это редкость в это время года…
Что ж… одеваться, что ли?’ — ‘Уходи,
Оденься…’ — ‘Ты смотри же, посиди,
Ужасно жаль с тобой мне расставаться,
Тебе ведь скучно будет дожидаться’.
‘Вот пустяки! иди, я посижу…’ —
‘Да что-то нет уж у меня охоты’…
‘Иди же, вздор…’ — ‘Немного погожу’. —
‘Ведь уж в театре не была давно ты,
Вставай, иди! Что дома все сидеть?…’ —
‘Какое ж платье мне, мой друг, надеть?
С какою шляпкой и каким бурнусом?
Хочу я быть одетою со вкусом’.
‘Сама ты знаешь, поскорей ступай…’ —
‘Не обновить ли, милый, новой шали?
Который час?’ — ‘Девятый…’ — ‘Ай, ай, ай!
Ведь эдак мы, пожалуй, опоздали?
И где это служанка?…’ — ‘Позвони…’ — но
‘Еще звонить… как скучно… эти дни
Не по себе мне как-то — и, признаться,
Я дома уж хотела бы остаться’.
‘Ну, дома, если хочешь, посидим,
Мне никакой театр с тобой не нужен…
Проходит час… докладывают им,
Что стол накрыт и приготовлен ужин.
И ужинать вдвоем они идут…
Ни споры, ни капризы, ни раздор
Моей четы блаженства не смущали,
Доверчиво они, с тех самых пор,
Когда друг друга коротко узнали,
Без ревности напрасной жизнь вели.
Они бы преступлением сочли
Безумной страсти этой предаваться —
Подозревать, страдать и волноваться.
Само злословье даже против них,
О ужас! оказалося бессильно:
Хоть на героев сыпалось моих
Клевет и сплетен, как всегда, обильно,
Но не смущалась мирная чета,
И притупила даже клевета
Об них свое терзающее жало,
Не возмутив их мирный сон нимало.
Так прочен был и крепок их союз.
Твердить об нем готов я без умолку.
Так редка прочность всех подобных уз,
И, право, больше в них я вижу толку,
Чем в нашей страсти… или замолчу:
И растравлять напрасно не хочу
Всех наших ран… (я это вскользь замечу)
И расскажу подробнее их встречу.
Случайное соседство их свело.
Великая на свете вещь — соседство!
Какой любви оно не помогло,
К каким связям не доставляло средства!
Стояли рядом в улице одной
Дома их — и встречались меж собой
Они нередко, чуть не с малолетства,
На улице, благодаря соседству.
Но встречи их безмолвные следа,
Казалось, не имели никакого…
И вот узнал раз Филемон… Беда!
Просватана Бавкида за другого…
Весь день был зол мой Филемон, как пес,
Но молча неудачу перенес,
За то судьба ему и подрадела:
Год не прошел — Бавкида овдовела.
Еще не износила башмаков,
В которых шла она за гробом мужа,
Еще его могилы — в свой покров
Зимы ближайшей не сковала стужа,
Когда на бале раз, куда она
В числе гостей была приглашена,
Она с героем встретилась впервые.
Судьба творит дела и не такие!
За ужином сидеть пришлося ей
С моим героем рядом, как нарочно,
И как назло же тесный круг гостей
Дородные тела их сдвинул прочно…
Он фрукты ей, вино передавал,
Причем ее невольно задевал,
И за свои неловкости — в смущенье
Пускался перед нею в извиненья.
Жар, теснота, избыток яств и вин,
Столовая, вся залитая светом…
Найдется ль в мире смертный хоть один,
Кто мог бы совладать с собой при этом?
За ужином уж понял Филемон,
Как сильно он в свой идеал влюблен,
И смутно догадалася Бавкида,
Что вдовство — против страсти не эгида.
Когда поднялись все из-за стола
И в зале танцы стали продолжаться —
Моя Бавкида просто не могла
От грез игривых мысли отказаться.
Она дала герою что-то несть
Лишь для того, чтоб в зале рядом сесть,
И два часа… до окончанья бала
С ним говорить она не уставала.
Беседа их сначала туго шла,
(Любовь совсем лишила их рассудка,
Да и работа мысли тяжела
Для чересчур набитого желудка).
Но пищу им для разговора дал
Сначала ужин, а потом и бал.
(Бал точно был обставлен превосходно)
И разговор у них пошел свободно.
‘Как крем нашли вы вкусом?… — он спросил. —
‘Хорош, но я… всегда боюсь ванили…’ —
230 ‘Хозяин славной рыбой угостил…’ —
‘Зато ее совсем переварили’.
‘Жаркое было тверже топора…’ —
‘Сумеют все испортить повара!
Чтоб хорошо был приготовлен ужин,
Особый ум в самой хозяйке нужен.
Не хвастаясь, скажу вам: у меня
Отличный стол — кухарка золотая…
Что вы, сосед, не выберете дня
Зайти ко мне?..’ — ‘О Боже, честь какая!
Я и мечтать, сударыня, не смел
(От счастья Филемон побагровел), —
Но если будет ваше позволенье,
Я буду к вам не позже воскресенья.
— Отличный бал!..’ — ‘Да, только теснота,
Я за столом вас локтем задевала,
Виной не я, а наша… полнота…’ —
‘Ах, как она к лицу вам, как пристала!
Я женщины изящней не видал!…’
‘Сосед, без комплиментов!’ — ‘Я не знал,
Что правда — комплименты!’ — ‘Ах! подите!
Я ухожу, смотрите ж, приходите’.
Когда герой мой к ней явился в дом —
Шел разговор у них на ту же тему.
Обед был славный, у нее притом
Шампанское нашлось в придачу к крему…
И долго, долго длилась их любовь,
Предмет для нас достойный удивленья,
И идеал — я повторять готов —
Земной любви без мук и без волненья…
А мы, мой друг, мы не умеем жить.
Нам нравится против теченья плыть
Без счастья, без надежды, без удачи…
А можно жить, как видишь, и иначе…
Паровая гильотина
(На мотив Джусти)
Hanno fatto nella
China Una macchina a vapore
Per mandarla guigliottina,
Questa macchina in tre ore
Fa la testa a centomila
Messi in fila etc.
(La guigliottina a vapore).
Что Китай — страна застоя,
Повторяет целый свет,
Заблуждение пустое!
В нем на каплю правды нет!
Я, напротив, твердо знаю,
Что в прогрессе ни одна
Не ушла вперед Китая
Европейская страна.
Зоркий гений ‘сына Неба’
Там избавил от забот
Чтущий власть превыше хлеба
Неиспорченный народ,
И охраной просвещенной
Бдит над обществом закон,
А недавно премудреный
Аппарат изобретен.
Остроумная машина
(При пособии паров)
Режет, будто гильотина,
Сразу тысячи голов.
И притом такое чудо
Устрашения людей
Перевозится повсюду
Только парой лошадей.
И умно, и дальновидно!
А бранит Китай — поди ж,
Вся Европа, где постыдно
В наши дни сожгли Париж,
Где правители ‘льют слезы’
30 Из-за ‘камней крепостей’,
И наводят митральезы
Против женщин и детей.
Где войска, как в лихорадке,
Кровь людскую льют ручьем,
И расстреливать десятки
Тысяч стало нипочем…
Где под звуки барабана
Мир дивит — геройство вновь
И воителей Седана,
И Базена ‘женихов’*
Пусть стратегикам Версали
Трудно чести не отдать…
Отличились!… но едва ли
Все же им Китай догнать!
Вот когда бы гильотины
Новой знал Версаль секрет,
Прогрессивнее картины
Мог свидетелем быть свет!
* Известно, что в числе аргументов для объяснения сдачи Меца Базен приводил необходимость ‘сохранить для Франции женихов’.

Примечания

САТИРЫ И ПЕСНИ ДЖ. ДЖУСТИ В РУССКИХ ЖУРНАЛАХ

Сапог

Сокращенный перевод П. М. Ковалевского, опубликован в журнале ‘Современник’, No 3 за 1861 г.
Ковалевский Павел Михайлович (1823—1907) — поэт и художественный критик, переводчик стихотворений Леопарди, Берше, Джусти, Каррера, Канту, автор книги ‘Этюды путешественника (Италия, Швейцария: Путешественники и путешествия)’ (СПб., 1864). В книгу вошли его статьи, написанные в Италии и Швейцарии и печатавшиеся в 50-е годы прошлого века в журнале ‘Отечественные записки’. Переводы Ковалевского печатали журналы ‘Отечественные записки’, ‘Вестник Европы’, ‘Современник’ (см.: Потапова 3. М. Русско-итальянские литературные связи. Вторая половина XIX века. М.: Наука, 1975. С. 28).

Мой новый друг

Шутка написана Джусти, видимо, в 1833 г., когда поэт учился в Пизанском университете, и отражает личный жизненный опыт начинающего поэта, ставшего жертвой доноса, поданного в полицию одним из ‘друзей’ — шпионом-провокатором.
Перевод Николая Курочкина напечатан в Журнале ‘Искра’ в No 27 за 1864 г. Подпись — Пр. Преображенский (псевдоним).
Курочкин Николай Степанович (1830—1884) — поэт и переводчик, брат Василия Курочкина, переводившего песни Беранже. С 1859 г. активно сотрудничал в сатирическом ил-люстрированном журнале ‘Искра’, где печатал стихи, переводы, фельетоны, комические сценки и т. п. Кроме сатирических шуток Джусти, Курочкин перевел с итальянского стихи К. Порты, Л. Меркантини и трагедию ‘Филипп’ В. Альфьери. Переводы стихотворений Джусти печатались в ‘Искре’ в 1864—1866 гг. под рубрикой ‘Сатиры и песни Джусти’, многие из них — под псевдонимом. Н. Курочкин был членом руководства организации ‘Земля и воля’, друзьями его были А. И. Герцен, Дж. Мадзини, М. А. Бакунин, П. Л. Лавров. Во Флоренции, где Н. С. Курочкин на-ходился в 1863—1864 гг., сблизился с русским публицистом и критиком, гарибальдийцем Л. Мечниковым, сотрудничавшим в ‘Современнике’ и в герценовском ‘Колоколе’. По обвинению в связях с каракозовцами Н. Курочкин вместе с братом 4 месяца просидел в тюрьме и потом долго оставался под надзором полиции (см. подробнее: Потапова 3. М. Русско-итальянские литературные связи… С. 40—42, 53—63).

Тост

Перевод Н. Курочкина напечатан в ‘Искре’, в No 29 за 1864 г. Подпись — Пр. Преображенский. Эпиграф, как и в других переводах Курочкина, представляет собой строфу (или одну строчку) стихотворения Джусти.
36 …Фактотумы…— доверенные лица, управляющие, ‘правая сука’ в каком-либо деле.
101 —107 Подбор имен в этой строфе иллюстрирует политическую беспринципность Флюгера:
Веллингтон (1769—1852) — ‘железный герцог’, командовавший английской армией в ряде отражений с Наполеоном, в 1815 г. во главе объединенной армии европейской коалиции выиграл битву при Ватерлоо,
Франческо — австрийский император Франц I (см. примеч. к шутке ‘Dies irae’),
Иоахим Мюрат (1767—1815) — муж сестры Наполеона Бонапарта, генерал его армии, в 1808—1814 гг.— неаполитанский король, расстрелян в 1815 г. после неудачной попытки вернуть себе престол, Жан Поль Марат (1743—1793) — деятель Великой французской революции (1789—1794), редактор газеты ‘Друг народа’, убит Шарлоттой Корде.
115 Ферситы-Ювеналы…— Джусти подразумевает трусливых лицемеров и наглецов (Терсит или Ферсит — персонаж ‘Илиады’ Гомера, тип нахала и подлеца), прячущих ради выгоды свою низость под маской неподкупного обличителя пороков (Ювенал — римский поэт-сатирик I— II вв. н. э.).

СТАРИЧКИ (ОТРЫВОК)

В оригинале стихотворение называется ‘Фрагмент’. Предположительно датируется 1834 г. В одном из писем Джусти 1838 г. стихотворение названо ‘Стариковская любовь’.
Перевод напечатан в ‘Искре’, в No 34 за 1864 г. Подпись — Пр. Преображенский.

НЕДОНОСОК

Оригинальное название шутки — ‘Юнец’. Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в ‘Искре’ в No 17 за 1865 г.

ПРОШЕНИЕ

Шутка написана в 1847 г., опубликована посмертно, после 1856 г. Она представляет собой обращение мнимого ревнителя спокойствия и порядка к начальнику тайной полиции.
Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в ‘Искре’ в No 4 за 1865 г.

ГЕРЦОГ ПЕЛАГРУЭ

В оригинале стихотворение представляет собой сонет. Дата его написания неизвестна, опубликован в 1863 г. в сборнике ‘Различные сочинения в прозе и стихах, по большей части неизданные’. Прототип персонажа неизвестен.
Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в ‘Искре’, N9 13 за 1865 г.

ПРОЕКТ ЖИЗНИ

Оригинальное заглавие — ‘Покорное намерение переменить жизнь’. Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в ‘Искре’, No 15 за 1865 г.

ТЕТКА-ВОСПИТАТЕЛЬНИЦА (LA MAMMA-EDUCATR1CE)

Шутка датируется 1836 г. Оригинальное заглавие — ‘Мамаша-воспитательница’. Перевод Н. Курочкина (Пр. Преображенского) напечатан в ‘Искре’, в No 18 за 1865 г.

ОТРЫВОК

Дата написания и место опубликования неизвестны. Перевод напечатан в ‘Искре’, в No 24 за 1865 г. Подпись — Пр. Преображенский.

ИСКОПАЕМЫЙ ЧЕЛОВЕК

См. стихотворение ‘Истукан’, стр. 204 наст. изд. Перевод Н. Курочкина напечатан в ‘Искре’, в No 5 за 186о г. Подпись — Пр. Преображенский.

УЛИТКА

Перевод Н. Курочкина напечатан в ‘Искре’, в No 44 за 1866 г. Подпись — Н. Курочкин.

СПОКОЙНАЯ ЛЮБОВЬ. РАССКАЗ В СТИХАХ

Перевод Н. Курочкина напечатан в ‘Искре’, в No 46 и 47 за 1866 г. Подпись — Н. Курочкин. В наст. изд. имеет название ‘Тихая любовь’.

ПАРОВАЯ ГИЛЬОТИНА (НА МОТИВ ДЖУСТИ)

Вольный перевод Н. Курочкина, опубликованный в ‘Отечественных записках’ (No 7, 1871). Подпись — Н. Курочкин.
39-40 Седан — город в Арденнских горах (Франция), где в 1870 г. Наполеон III потерпел сокрушительное поражение от прусской армии,
Ашиль Базен (1811 — 1888) — французский маршал, прославившийся в Крымской кампании, после неудавшейся обороны и сдачи г. Меца в 1871 г. был обвинен в государственной измене и приговорен к смерти.

Е. Ю. Сапрыкина

————————————————————

Текст издания: Джусти Дж. Шутки. — Москва: Наука, 1991. С. 352. — Серия ‘Литературные памятники’.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека