САШУРКА.
САШУРКА.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Сашурка, Арефин Сергей Яковлевич, Год: 1912
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Солнце только что начало вставать, когда семилтняя Сашурка съ бабушкой спустились къ рк, гд были огороды… Рка смотрла сро и сонно, дымилась клочьями тумана, какъ будто — недовольная на солнце за раннее пробужденіе — старалась закутаться поплотне отъ красноватыхъ лучей…
Двочка, обнявъ обими рученками и прижавъ плотно къ себ кувшинъ съ молокомъ, молча шла впереди частыми, мелкими, упругими шажками, отчего подскакивала на спин спутанная, наскоро заплетенная косичка, и трепались изъ стороны въ сторону тоненькіе кончики розовенькаго косничка.
Молоко булькало въ кувшин, и отъ кувшина сквозь тонкую ситцевую рубашку проходилъ холодъ и вмст съ сыростью и свжестью утра заставлялъ поеживаться и ускорять шаги.
Старуха еле поспвала за внучкой.
— Погоди, Сашурка, не лети такъ,— попросила она:— а то мн не поспть…
Двочка оглянулась черезъ плечо на бабку и замедлила шаги. Огородъ былъ уже близко.
— Холодно?— спросила бабка, поровнявшись съ Сашуркой и окинувъ ее заботливымъ взглядомъ: — говорила давеча: однься…
— Не-е… ничего…— повела плечами Сашурка.
— А чево жъ ты ноня такая невеселая? Не выспалась?
— Нтъ… такъ,— улыбнулась Сашурка:— Такъ… думается чевой-та…
— Гм,— усмхнулась бабка:— А я ужъ думаю себ: чего это Сашурка моя нонеча такая неразговорчивая да смирная?.
— Я думаю, бабушка, какъ… коли мы въ станицу подемъ…
— Да подемъ, завтра подемъ!.. Не хлопочи!.. Вдь ужъ сказала я теб разъ,— значитъ, врно!.. подемъ!..
— Да я не объ этомъ,— серьезно сказала двочка:— Ты слухай!.. Коли подемъ въ станицу, надо намъ съ собою кадушечки либо сапетку прихватить…
— Зачмъ это?
— А будемъ назадъ хать,— терну въ Обливахъ, въ займищ, нарвемъ.
— Да вдь это жъ обливское займище!..
— Ну-къ чтожъ?
— Какъ что?— засмялась старуха:— А ежели насъ захватятъ, да въ правленіе къ атаману и представятъ… Что жъ тогда?!. Сраму-то сколько… Ничего это по твоему?
— Фу-у,— пренебрежительно протянула Сашурка:— Есть чего! А мы скажемъ, что не знали…
— Ишь ты, хитрая!
— Кто съ насъ — съ стараго да съ малаго — спроситъ?
Старуха опять засмялась.
— Ахъ, ты, умница моя… хозяичка моя милая!
Она потянулась было къ двочк, хотла приласкать ее, но вспомнила, что Сашурка не любитъ, чтобы ее ласкали при людяхъ, и удержалась
— Ты гляди, покель мамушк не сказывай,— тономъ заговорщика сказала двочка, поблескивая глазами на бабку:— Привеземъ, — она рада-то будетъ!.. И-и-и!І. А то своего у насъ и до середины поста опять не хватитъ…
— Ну-ну! не скажу, никому не скажу.
Старуха не утерпла и, нагибаясь, чтобы развязать ворота огорода, поцловала двочку въ щеку.
— Родненькая жъ ты моя!..
Сашурка быстро окинула взглядомъ сосдніе огороды и, успокоившись, что никто не смотрлъ на нихъ, повела искоса смющимися глазами на бабку и укоризненно покачала головой.
Бабка подхватила шутку и сказала притворно жалующимся тономъ:
— Да вдь не утерпишь, родненькая, ни за что не утерпишь!..
— Гляди,— въ тонъ ей, шутливо-предупреждающе протянула Сашурка:— а то разсержусь…
— Ну-у, Богъ милостивъ!.. Я вдь и то разикъ только… Больше не буду!..
Сашурка засмялась, засмялась и бабушка…
— Ну, съ чего жъ начинать будемъ?— дловымъ уже тономъ спросила она, чтобы загладить свой проступокъ:— Съ капусты?.. аль огурцы снимать будемъ?
— Капусту, я думаю,— такъ, же серьезно-дловито отозвалась Сашурка:— Огурцовъ немножко… успемъ передъ вечеромъ… А то за день привянутъ…
— Ну, такъ и такъ… Ты оттоль заходи, съ энтого краю… А суды подъ вербы складывать будемъ…
Сашурк давно уже хотлось сть, и она все чаще и чаще останавливалась и смотрла на солнце. Но бабк не говорила ничего. Она считала, что это будетъ уже безпорядокъ, если она заявитъ о томъ, что голодна, прежде чмъ бабка позоветъ ее… Это можно только маленькимъ, а себя она не считала уже маленькою…
Украдкой она поглядывала,— не слдитъ ли бабка за солнцемъ, но старуха, казалось, вся ушла въ работу и не разгибалась отъ грядки… Солнце тоже какъ будто застыло на одномъ мст и только припекало все сильне и сильне.
Сашурк вспоминалось холодное молоко въ кувшин, давеча такъ непріятно безпокоившее, а теперь казавшееся такимъ привлекательнымъ, заманчивымъ… Рядомъ изъ-подъ широкихъ листьевъ выглядывали зеленые, подернутые пушкомъ и тонкимъ слоемъ земли, огурцы…
Сашурка на минутку засматривалась на нихъ и, спохватившись, опять усердно принималась срзать тяжелые, твердые, сочно хрустящіе капустные кочаны…
И какъ разъ въ тотъ моментъ, когда Сашурка не ожидала, донесся голосъ бабки:
— Сашурка-а!— кричала она:— Бросай!.. Давай полдневать.
Сашурка воткнула ножъ въ недорзанный кочанъ, мигомъ набрала въ передникъ десятокъ огурцовъ и рысью, прыгая по протоптаннымъ уже и полуразрушеннымъ грядкамъ, помчалась къ вербамъ…
— А я у тебя и забыла давече спросить,— сказала бабка, когда он услись за завтракъ: — ты телятъ далеко прогнала?
— Да, до самыхъ Хомичевыхъ… какъ есть до ихъ двора… пастухъ только еще выходилъ…
— То-то… А то вотъ Григорьева баба прогнала вчерась недалечко и бросила,— сами, молъ, дойдутъ… а ихъ собаки и подхватили… Загнали Бо-зна куда!.. Насилу вечеромъ разыскали…
— Да, а то чавожа, — серьезно сказала двочка:— И забгутъ… Телята — они глупенькіе еще…
— Да-а… У насъ такъ же вотъ съ ддушкой твоимъ
теленочекъ было пропалъ,— вспомнила старуха:— Тебя еще на свт тады не было… Бленькій такой, помню, а на лоб черная звздочка и чулочки черные… Пастуха тады не нанимали, телятишки сами ходили по выгону…
— Какъ же можно?— перебила двочка и покачала головой:— На выгон у насъ и въ зубахъ поширять нечмъ!..
— Ну-у, тады разя такъ было?.. Выгонъ-то начинался заразъ за Прокофьичемъ, гд теперь училища да церква…
— Ну?!— недоврчиво посмотрла на бабку двочка.
— Да… А въ балочк, что за гумнами, вода была… осока во какая росла, камыши… Гумны-то были, вотъ гд теперь Авчинниковъ садъ, а то все степь да степь… А въ другую сторону хуторъ то и до Базной не доходилъ… Мирона Савельича ддъ крайнимъ жилъ…
Двочка усмхнулась.
— Поди ты!.. крошечка какая!..
Ей какъ-то странно было слышать, что вотъ хуторъ, который она знала, сколько помнитъ себя, все такимъ же, былъ когда то маленькимъ-маленькимъ…
— Ну? ну?— напомнила она бабк…
— Да-а… О чемъ, бишь, я?..
— Теленочекъ… бленькій… съ черными чулочками…
— Да-а… теленочекъ… Такъ же вотъ я, — неколи мн было,— выгнала его, онъ и пошелъ съ другими… Середъ дня поглядть не хватилась,— чередъ не дошелъ, да и ума, признаться, не хватало… Ходили же сколько годовъ,— все ничего… Ну, а тутъ вечеръ ужъ подошелъ,— доить,— анъ его нту. Сосдскіе пришли, и наши, другіе которые, пришли, а благо нту… Туда-сюда — нту!.. По сосдямъ: не видлъ ли кто?— Нтъ, не видали… Ходилъ середи дня съ другими вмст,— сосдка видала — а вечеромъ вотъ нту!.. Ну, кинулись искать, а онъ въ балк чуть живенькій лежитъ…
— Сердечный!
— Пить, стало быть, пошелъ, да не попалъ на твердое мсто, въ багно и влзъ… Туда-то вошелъ, а оттеля — изъ грязи ногъ не вытащитъ… Бился, бился, видно, и легъ… Чуть головенка изъ воды торчитъ… Какъ не захлебнулся еще!
— Живъ остался?— переспросила двочка замирающимъ отъ радости голосомъ.
— Еле отходили… Зачахъ было… Напужался, или что! Принесли его, трусится весь… не стъ, не пьетъ…
— Ну да, а то!— подтвердила, качая головою, двочка:— На кого не доведись,— испужаешься!..
Она улыбнулась, представивъ себ этого напугавшагося теленочка, и спросила:
— Бычокъ былъ?
— Телочка. Корова потомъ изъ нее вышла, да такая ужъ молочная!..
Двочка снова — уже радостно — улыбнулась хорошему концу и засмялась:
— Небось, ддушка не похвалилъ тебя?
— И не говори!.. Бывало, покойникъ,— царство ему небесное — горячій былъ… Чуть чего не по немъ — и-и-ихъ понесетъ!..
Двочка опять засмялась, на этотъ разъ уже откровенно надъ бабкой.
— Ругалъ?— спросила она, и об засмялись.
— Коли-жъ бы не ругалъ?
— Шур-ка-а!— донесся съ сосдняго огорода тоненькій голосокъ:— Купаться пой-демъ!..
Сашурка поглядла на бабку и сказала:
— Мотя Иванычева кличетъ…
— Иди, што-жъ,— разршила старуха:— Жарко!.. Да гляди, глубоко не заброди…
— И-ду-у!..— крикнула Сашурка по направленію къ сосднему огороду и сказала бабк:— Я плавать умю…
— Да то-то… умешь!..— недовольнымъ тономъ забурчала старуха:— Вс вы умлыя… Береженаго и Богъ бережетъ…
— Ну, бабуся моя, бабулечка,— обняла ее за шею Сашурка:— Не серчай, не ругайся… Не буду на глубокое ходить… Мотя не уметъ плавать, такъ съ нею все равно на мелкомъ!
— Ну, или ужъ, иди!— улыбнулась старуха:— А я покель прилягу, вздремну… Самый жаръ теперя…
Сашурка встала, покрестилась на виднвшійся изъ-за садовъ на гор куполъ церкви и побжала къ сосднему огороду.
— Да гляди недолго!— покричала ей бабка вслдъ:— и меня буди, чтобы намъ до вечерни управиться…
Бабка поднялась еще до свту.
Хотя сборы въ дорогу предстояли и небольшіе, но ей, какъ и всмъ, рдко вызжающимъ изъ дому людямъ, поздка за тридцать верстъ представлялась цлымъ событіемъ, выбивала изъ привычной колеи и заставляла безъ особаго толка суетиться и волноваться вплоть до самаго отъзда.
Старуха зажгла лампочку, одлась, наскоро поплескала водой на руки и лицо и подошла къ постели, чтобы разбудить Сашурку, но пожалла.
Сашурка сладко спала, свернувшись комочкомъ, и только рсницы чуть-чуть вздрагивали отъ ударявшаго въ нихъ свта лампы.
— Нехай поспитъ,— улыбнулась бабка и укрыла плотне Сашурку:— Умучилась за день-то…
Она потушила лампу и вышла изъ кухни на дворъ къ скотин…
Скоро вышла изъ куреня старшая внучка — уже невста — Луша и за нею мать, и вс трое стали поднимать и доить лниво поворачивавшихся коровъ.
— Шурка спитъ?— спросила мать.
— Спитъ,— сказала бабка:— Хотла будить, да ужъ пускай… праздникъ… Телятъ я сама прогоню, а потомъ и разбужу.
Сашурка поднялась сама… Она вышла изъ кухни полусонная еще, потирая кулаками глаза и неувренно ступая босыми ногами по холодной земл.
— Проснулась, мамушка?— ласково сказала бабка:— А я было хотла итить драться съ тобой… думала,— проспитъ…
Сашурка сонно улыбнулась, но ничего не сказала и посмотрла на небо…
На восток уже поблло, звзды попрятались, и небо стало срымъ и непривтливымъ…
— Холодно какъ,— сказала она, поёживаясь, и стала бгать по двору, сгоняя на улицу отсосавшихъ телятъ.
— Ты же скорй!— закричала ей бабка, когда она погнала телятъ въ стадо:— хать будемъ…
Когда Сашурка вернулась, ихъ телжка была уже выкачена на средину двора и наложена до верху сномъ. Работникъ Василій, плотный, коренастый мужикъ съ чернымъ, какъ у цыгана, лицомъ и заскорузлой туго поворачивавшейся шеей, надвалъ на стараго, лохматаго и посдвшаго мерина хомутъ… Меринъ покорно стоялъ, опустивъ голову и закрывъ глаза…
— Но-о, холера идолова! Головы не подыметъ!— кричалъ на него по привычк Василій.
— А сапетку не забыла, бабушка?— спросила потихоньку Сашурка у старухи, приминавшей и расправлявшей на телжк сно.
— Нту!.. Какъ же можно? Я съ вечера еще схоронила, чтобы никто не видалъ.
Еще Василій не окончилъ запрягать, а Сашурка уже сидла на телжк и торопила бабку:
— Скорй!.. А то ужъ и солнышко заразъ вставать будетъ…
— Скорая…— огрызнулась бабка:— Надо же приготовить ду — али нтъ, то твоему?.. Да воды надо въ баклажку набрать… Бги-ка!..
— дете?— подошелъ къ телжк Иванъ Сергичъ, отецъ Сашурки, рослый, моложавый на видъ казакъ съ серьгой въ ух. Въ распахнутый воротъ рубахи виднлась крпкая, блая, высокая грудь, ярко отдлявшаяся отъ красной загорлой шея и лица…
— Да вотъ ужъ на поход,— сказалъ Василій.
— А мы ужб съ обда тронемся,— медленно и лниво говорилъ Иванъ Сергичъ:— Нагонимъ еще васъ, гляди… Вы черезъ обливское займище зжайте…
— Да и то такъ думаемъ хать,— сказала бабка.
— Ну, прощай, Сашурка!.. Иди, я тебя поцлую,— сказала мать и перекрестила подошедшую къ ней Сашурку.
— Прощайте,— поклонилась матери Сашурка:— Прощай, Луша!.. Простите, батенька… Прощай, Василій…
— Прощай, касатка!.. Дай Богъ счастливо!..— отозвался Василій.
— Да-а, — вспомнила Сашурка: — Ты ужъ гляди тутъ, Василій, за курами, за утями… Наши тоже вдь вс удутъ…
Василій посмотрлъ на серьезную, дловитую, чуть-чуть нахмуренную Сашурку и такъ же серьезно въ тонъ ей отвтилъ солдатскимъ:
— Слушаю-съ!..
— Я теб гостинца за то привезу,— не обращая вниманія на улыбавшихся Лушу и мать, продолжала Сашурка:— А телятишкамъ сна клади, какъ придутъ… Да прогонять ихъ надо до самаго пастуха, а то собаки…
— Ну-ну, сдляю, Санюшка, сдляю… Какъ велишь, такъ и исполню!..
— Да будетъ теб, садись!— вмшалась нетерпливо бабка:— Безъ тебя то-та не знаютъ!..
— Надо же наказать!— взглянула на нее Сашурка:— Ну, все, кажись?..
Сашурка перекрестилась нсколько разъ, услась поудобне, запахнула плотне кофту и серьезной пвуче сказала:
— Господи благослови!.. Трогай, бабушка!..
— Похала наша хозяюшка главная!— засмялся Василій, запирая ворота за выкатившимся со двора тарантасикомъ:— То-то хлопетъ-то, подумаешь!..
— Да ужъ куда!— засмялась и мать:— Безъ нее и вода не освятится…
Симвшіе въ сторон курганы и бугоръ убгали впередъ, какъ будто играли въ перегонки съ телжкой, ближе степь быстро уносилась назадъ, и, если прищурить глаза, казалось, что кто-то быстро продергиваетъ въ разныя стороны дв широкія ленты — синюю и зеленую… Придорожная трава проплывала мимо глазъ, сливаясь въ сплошное полотно, и только отбжавъ немного назадъ, какъ будто выпрямлялась и начинала тихонько покачиваться, кивая верхушками на телжку, и на Сашурку, и на дремавшую бабушку… Сашурка перемнила позу и стала смотрть на мерина и слушать телжку… Меринъ тоже прислушивался къ чему-то, заложивъ назадъ одно ухо и кося глазомъ.
— Дзынь… др др-др-др… дзы-ынь,— выстукивала и вызванивала телжка,— дзынь… др-др-др-др…
И какъ-то незамтно, само собою стало получаться, что она выстукиваетъ и вызваниваетъ въ ладъ съ пришедшей въ голову Сашурк псенкой:
Ой, ты, веснушка-весна!.. дзынь!..
Хороша была весна, дзынь!
Очень хороша-а…
— А ну-ка — ‘Куры мои’,— сказала Сашурка и замурлыкала потихоньку мотивъ другой псни.
Телжка скоро приспособилась и стала подзванивать въ ладъ.
— Ты что это, безстыдница этакая!— сказала проснувшаяся отъ толчка бабка:— добрые люди въ церкву теперь идутъ, а ты псни затяла!..
Это былъ резонъ, противъ котораго ничего нельзя было возразить.
Сашурка перестала пть и замахнулась кулакомъ на перешедшаго въ шагъ мерина.
— Но-о! Я вотъ теб!..
Меринъ опять затрусилъ рысцою, и телжка задребезжала безъ толку, путаясь и сбиваясь…
— Я, кажись, уснула,— сказала немного погодя бабка сла удобне и оглянулась: — курганы малаховскіе не были еще?
— Нтъ… компличку только прохали…
— А-а… Ну, стало быть, за бугромъ и курганы… Тутъ недалеко ужъ, а тамъ все съ бугра, все съ бугра пойдетъ до самаго займища…
— Кормить будемъ?— спросила Сашурка.
— А какъ же… Мерину чижало не кормя… старикъ ужъ. Ты сть не хочешь?— спросила бабка.
— Нтъ, не хочется… Я давеча налась…
Сашурка помолчала и посмотрла на солнце.
— А обдня теперь, гляди, уже отошла,— сказала она:— къ полднямъ близко…
— Отошла,— согласилась бабка.
— Бабушка, обдня теперь кончилась.— давай псню сыграемъ,— робко попросила Сашурка:— ты меня общалась поучить…
— Какую?— неувренно, но уже соглашаясь, спросила смягчившаяся бабка — да и…
— Бабушка, родименькая! Сыграемъ!— обрадовалась Сашурка и, замотавъ вожжи за скобку передка, живо перебралась въ задокъ телжки и сла рядомъ съ бабкой.
— Какую-жъ?— улыбаясь, переспросила бабка, не желая огорчать Сашурку:— у меня ужъ и голосъ-то… не вытяну, пожалуй…
— Ничего, какъ-нибудь!… А мн давно хочется научиться…
— Какую-жъ?
— Да что вы играли съ Панкратьичемъ, коли на проводахъ гуляли…
— Мало ли? Помню я!
— Старая такая… никто еще ее не зналъ окромя васъ…
— ‘Службицу’?
— Н-ну! ‘Службицу’ и я знаю… Старая!
— ‘Леталъ бы орелъ’?
— Про вора, кажись…
— ‘Думай, моя буйная головушка’?— стала догадываться старуха:— чижолая псня… я и не выведу…
— Ну, да какъ-нибудь!..
— Э-э-эй… Вотъ бы да ты думай-жа, моя-а… буйная головушка,-начала дрожащимъ голосомъ старуха:— Думай не проду-у… не продумайси…
— Ой да ты совтуйся, моя ретиво сердечушка,
Съ моимъ крпкимъ ра… крпкимъ разумомъ…
— Нтъ, не эта,— сказала вслушавшись Сашурка:— Кажись, не эта… Энта не такая протяжная…
— Какую жъ ‘про вора’? Я што-то и не знаю больше…
— Да тамъ, какъ онъ у родной мамушки… просился…— стала припоминать Сашурка и неувренно посмотрла на бабку.
— Тю-ю!— шутливо смазала ее пальцемъ по губамъ бабка:— ‘про вора’! Это про Добрышошку!.. Это только такъ говорится: ‘воръ ды Добрынюшка’… А онъ вовсе и не воръ былъ!..
Она засмялась.
— Да-а, старая псня,— вздохнула она и, подумавъ, пропла одно колно псни:
— Не свтила вотъ красная солнышка ровно девять лтъ
— Эта?-спросила она, припомнивъ мотивъ псни.
— Эта, эта самая!— обрадованно подтвердила Сашурка и услась поудобне…
Старуха откашлялась и запла погромче и увреннй:
Не свтило вотъ красное солнышко ровно девять лтъ,
На десятомъ солнышко да просяило…
Какъ просился воръ да Добрынюшка у родной, у мамушки…
Сашурка смотрла на бабку во вс глаза и внимательно вслушивалась, шевеля губами… И полузнакомый, слышанный уже раньше напвъ сталъ самъ собою укладываться въ голов.. Она быстро освоилась съ нкоторыми переливами псни и стала подтягивать тоненькимъ, тоже дрожащимъ отъ неувренности и напряженія голоскомъ…
— Похалъ младъ ды Добрынюшка въ поле пойохотничать,— пла старуха.
— Э-э-э-о-о-ой, — подтягивала ей Сашурка: — въ поле пойохотничать…
Скоро и телжка опять застучала въ ладъ псн, и шлея на мерин и кисти уздечки стали подпрыгивать, какъ разъ въ то время, когда нужно было подпрыгнуть…
Въ станиц было людно и оживленно. Широкая песчаная коса на берегу Дона была застроена ярмарочными балаганами и палатками, въ которыхъ завтра будетъ открыта торговля. Кругомъ берегъ чернлъ отъ возовъ скота, сновавшихъ туда и сюда людей… Крикъ, шумъ, стукъ молотковъ, мычаніе скота, звонкое ржанье лошадей, чуть шевелившіеся отъ набгавшаго втерка флаги и паруса палатокъ — придавали всему какой-то необычайный праздничный оттнокъ… Даже рка какъ будто блестла иначе, чмъ всегда… По улицамъ станицы двигался народъ, прозжали повозки и тарантасы, въ разныхъ направленіяхъ рысили верховые казаки…
Во двор у свата, куда захала бабка съ Сашуркой, стояло много повозокъ и лошадей, и было тсно, шумно и безпокойно. Большой домъ стоялъ съ раскрытыми настежь окнами и дверями. Изъ дому въ кухню и обратно то и дло пробгали незнакомыя Сашурк женщины и двушки, разряженныя по праздничному въ шуршащихъ яркихъ платьяхъ. Во двор толклись — входили и выходили — чужіе люди.
Потаповна ушла провдать кого-то по сосдству, и Сашурка потерялась одна и заробла. Она выскользнула изъ кухни, гд пріютила было ее сваха, и услась на телжку немного грустная и тревожно настроенная…
Привязанный у передка меринъ лниво перебиралъ губами снинки и тихонько пофыркивалъ отъ пыли или отъ усталости…
Сашурка смотрла на него и гладила его мягкую, какъ бархатъ, губу, когда онъ тянулся мордой за сномъ… Онъ одинъ только былъ тутъ ‘изъ своихъ мстъ’, и Сашурка испытывала сейчасъ къ нему теплое ласковое чувство за то* что онъ однимъ своимъ присутствіемъ умрялъ ея тоскливое настроеніе…
Когда къ двору подъхалъ знакомый ей новый тарантасъ, Сашурка, узнавъ лошадей — Буланаго и Альчика,— обрадовалась и побжала къ воротамъ. Она забыла даже, что кругомъ были и смотрли на нее совсмъ чужіе незнакомые люди, и приласкалась къ матери.
— Давно пріхали?— спросила мать и, не дождавшись отвта, высвободила руки и пошла къ стоявшей на крыльц свах…
Сашурка не отходила отъ матери весь этотъ вечеръ и даже, когда пошли въ церковь, все время крпко держала мать за руку, какъ будто боялась отстать и потеряться въ этой большой, веселой и говорливой гурьб…
Солнце уже садилось, когда стали звонить ко всенощной, и станица какъ-то разомъ притихла, словно кто-то приглушилъ вс звуки. На берегу у ярмарки дымились уже костры и, все, что давеча днемъ сновало, волнуясь и крича, теперь угомонилось, какъ будто каждый нашелъ наконецъ свое мсто…
Въ церкви было свтло, тсно и жарко… Пахло ладаномъ, гарью свчей, саломъ и тмъ душнымъ тяжелымъ запахомъ, какой бываетъ всегда при большомъ скопленіи народа. Горла люстра. Подсвчники сплошь были облплены свчами и отъ огоньковъ ихъ темне казалось небо за окнами, и становилось почему-то весело и легко, и хотлось двигаться, шумть, прыгнуть или побжать быстро-быстро…
Сашурка стояла впереди матери, защищавшей ее собою отъ напора толпы сзади, и сквозь случайно образовавшіеся въ шевелящейся толп просвты разсматривала служившихъ священниковъ, дьякона, ярко освщенный иконостасъ, нарисованныхъ на стнахъ старенькихъ святыхъ съ книгами и крестами въ рукахъ.
Рядомъ съ ними. стоялъ высокій, статный старикъ, Петро Лазаревичъ, тоже остановившійся у сватовъ и вмст пришедшій въ церковь. Бабушка говорила, что онъ недавно вернулся съ Аона и изъ Іерусалима, куда ходилъ по общанію…
— Теб, мамушка моя, не видно ничего,— сказалъ Петро Лазаревичъ, замтивъ, что Сашурка тянется на цыпочкахъ, чтобы разсмотрть вышедшихъ на середину церкви священниковъ:— поди, я тебя подержу.
Сашурка поглядла на мать, спрашивая совта.
— Поди… что-жъ,— сказала мать.
Петро Лазаревичъ поднялъ Сашурку вверхъ и посадилъ ее на широкое плечо, подставивъ подъ ноги для упора согнутую въ локт руку. Стало удобно, какъ на стул…
— Ну, вотъ…— сказалъ онъ:— теперь видно?
— Все, какъ есть видно!— прошептала Сашурка и обняла старика за шею, чтобы удобне было поворачиваться.
— Вотъ, гляди,— сталъ разсказывать ей потихоньку старикъ:— это вотъ сденькій такой… съ желтымъ крестомъ… въ шапк… это благочинный… Вотъ это — здшніе батюшки…
— А вонъ нашъ отецъ Романъ!— угадала Сашурка.
— Который?
— А вонъ съ краю… что въ зеленой риз…
— А-а… Молодой еще,— сказалъ старикъ и прибавилъ:— ну, теперя ты крестись и за себе и за мене сразу…
Сашурка усмхнулась… Ей такъ понравился этотъ простой, веселый старикъ, ничуть не строгій…
— А въ Ерусалимъ ходилъ,— подумала она, но не докончила своей мысли и стала смотрть на батюшекъ и на шевелящіяся, будто насыпанныя, какъ казалось ей сверху, головы…
Небо заволокло тучками, и только съ одной стороны робко жались нсколько звздочекъ, какъ будто смущались, что показались одн.
Сашурка, укутанная материнской шубой и полостью, лежала въ тарантас и слушала, какъ жевали привязанныя у оглоблей лошади, и разговаривали потихоньку у сосднихъ телгъ невидные въ темнот люди.
— Дождь, гляди, будетъ ночью,— сказалъ кто-то сзади.
— Дакъ што жъ! Дай Богъ!..— отозвались нсколько голосовъ:— Завтра на ярманк не такъ пыльно будетъ…
— Міру-то понахало… страсть!
— Да-а… міру…
Сашурк не хотлось спать, и она соскочила съ тарантаса и пошла къ кухн. Тамъ еще горлъ огонь, и хозяйка съ нкоторыми изъ прізжихъ женщинъ мыла посуду и готовила что-то на завтра… На заваленк у кухни сидла и тихо разговаривала кучка народу…
Сашурка по голосу узнала отца и остановилась.
— Ты чего, мамушка моя?— спросила бабка и за руку подтащила ее къ себ.
— Пить хочется,— сказала Сашурка, чтобы чмъ-нибудь объяснить свой приходъ.
— Тамъ въ кухн… въ обливномъ горшк за дверью… напейся,— сказала сидвшая рядомъ съ бабкой мать и, обращаясь къ кому-то въ темноту проговорила другимъ пвучимъ тономъ, полнымъ глубокаго интереса:— Ну-у, Петро Лазаревичъ!.. такъ похали вы пб морю…
— Да-а,— раздльно и задумчиво заговорилъ Петро Лазаревичъ — Сашурка по голосу узнала давешняго веселаго и простого старика:— Да-а… Отговлись мы въ первую недлю на Аон… въ монастыр… ина второй, — какъ сейчасъ помню — въ среду поплыли въ Константинополь, а оттоля въ Яффу… И почала насъ бить погодушка!..
Сашурка пробралась къ матери, остановилась у ея колнъ и стала слушать.
— Иди, попей! чево жъ ты?— шепнула ей мать.
— Посля,— такъ же шепотомъ отвтила Сашурка и махнула на мать рукой, чтобы не мшала.
— И-и-и, родимые мои,— продолжалъ старикъ:— бывалъ я на своемъ вку во всякихъ мстахъ, всего видалъ, на Кавказ службу служилъ — а такого страху не видывалъ… Пароходъ-то… то какъ на гору ползетъ-ползетъ, то съ горы перевалится, да-бу-ухъ внизъ…
— Страшно?— спросила какая-то изъ слушательницъ замирающимъ шепотомъ.
— И-и, болзная!.. Говорю,— не приведи Богъ!.. Поглядлъ я тогда на этихъ моряковъ… Богъ имъ судья, какъ они на этакую страсть идутъ?.. Привычка али бы што?
— Привычка, извстно,— сказалъ кто-то изъ казаковъ:— Это вотъ, къ примру скажемъ, какъ на служб: иной лихо здитъ, а солдата посади въ первой на строевого коня…
— Ну, приравнялъ!— перебилъ его другой:— то конь, а то…
— А то што жа?!.
— Ш-ш-ш!.. Будя вамъ!.. Молчите, дайте человку говорить!— зашипли на нихъ со всхъ сторонъ.
— Да-а… Втеръ рветъ, съ ногъ валитъ… водой хлещетъ черезъ… А пароходъ-то вышиною, вотъ какъ бы два дома Омельченковыхъ одинъ на одинъ поставить… Да и то, гляди, какъ бы не выше…
— А-а-а,— вздохнули въ одинъ голосъ слушатели.
— Да-а… Тутъ ужъ прямо думали: ‘конецъ! смерть!’ Слава Богу, сподобилъ Господь поисповдоваться, пріобчиться…
Сашурка вся превратилась въ слухъ. Она не могла представить себ ясно моря, но въ голос старика былъ какой-то отзвукъ пережитаго страха, который заражалъ и длалъ яркими и понятными описываемыя имъ картины…
Старикъ сидлъ рядомъ съ матерью, и Сашурка незамтно перебралась черезъ ея колни и оперлась локтями на ногу старика, чтобы лучше было слушать… Петро Лазаревичъ улыбнулся и обнялъ ее за плечи рукою.
— Да-а,— продолжалъ онъ:— Ужъ и не знаю, чьими молитвами сохранилъ Господь, привелъ дохать… Доплыли мы такимъ манеромъ до Яффы. А тамъ пароходы къ берегу, какъ у насъ, не пристаютъ — мелко, а надо далече плыть на каюкахъ. А она бьетъ, матушка, погода-то, пуще, кажись!.. подплыли тутъ арабы на каюкахъ… Черные такіе… галдятъ что-то не по нашему… не разобрать… Швыряетъ ихъ волной, какъ щепки… И стали кидать насъ, какъ барановъ, сверху въ каюки!.. Плачу тутъ было…