Собраніе сочиненій
А. В. ДРУЖИНИНА
(РЕДАКЦІЯ ИЗДАНІЯ Н. В. ГЕРБЕЛЯ)
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМІИ НАУКЪ (Вас. Остр., 9 д., No 12)
1867
САНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ
Ивана Чернокнижникова по петербургскимъ дачамъ.
Глава I. Вступительная
‘ II. Причины путешествія и краткій разговоръ съ привиденіемъ
‘ III. Новая Деревня и дачникъ Шайтановъ
‘ IV. Исторія о сапогахъ, пойманныхъ на удочку
‘ V. Бритье бороды и свирпый господинъ въ цирульн
‘ VI. Эвтерпино угощенье или праздникъ вчно юной Киприды, съ отважными полетами безъ крыльевъ
‘ VII. Продолженіе шестой главы, въ которомъ ршается участь моего сердца
‘ VIII. Литературный вечеръ на Чорной рчк
‘ IX. Опыты девятилтней музы, или удивительный крошка, подающій большія надежды
‘ X. ‘Сонъ въ зимнюю ночь’, фантастическая повсть Льва Балдева.
‘ XI. Новыя лица на литературномъ вечер и опытъ прейсъ-куранта въ стихахъ
‘ XII. ‘Ночь на кладбищ’ — эпизодъ изъ психологическаго романа ‘Четырнадцатый Козырь, или безголовое привидніе’, соч. Анны Крутильниковой
‘ XIII. Неожиданное нашествіе на сердце Чернокнижинкова
Глава XIV. Литературный ужинъ, на которомъ герой является защитникомъ истины, обличителемъ лжи и обращаетъ на путь добродтели честное семейство
‘ XV. Каменный островъ и новая встрча
‘ XVI. Синьоръ Дей-Лабри-Нери и визиты по Каменному острову
‘ XVII. Холостой обдъ и юные львы
‘ XVIII. Королева дача и магнетическое явленіе
‘ XIX. Закатъ солнца на Елагиномъ остров
‘ XX. Наталья Николаевна и ея добрыя подруга
‘ XXI. Крестовскій тракторъ
‘ XXII. Морское сраженіе, абордажъ и пораженіе
‘ XXIII. Неожиданная встрча
‘ XXIV. Исторія трехъ молодыхъ джентльменовъ и посланіе ихъ къ жестокой красавиц, очаровавшей ихъ сердца
‘ XXV. Суровый отшельникъ на берегу моря
‘ XXVI. Исторія дачнаго отшельника, изъ которой читатель увидитъ, до какой степени опасна дружба съ вроломнымъ человкомъ
‘ XXVII. Новыя приключенія и начало похода для освобожденіи трехъ похищенныхъ двушекъ
‘ XXVIII. Первое приключеніе при вступленіи въ Парголово
Письмо Чернокнижникова, служащее окончаніемъ его похожденій
Начало трудно — слышалъ я не разъ…
* * *
Нсколько недль тому назадъ, одинъ гражданинъ Соединенныхъ Штатовъ, на собственной своей шкун, отъ нечего длать, направилъ путь изъ какого нибудь Коннектикута прямо въ Сверную Пальмиру. Въ тридцать-три дня окончилъ онъ свое путешествіе и бросилъ якорь противъ Англійской набережной. Напрасно спутники уговаривали его скоре выйти на берегъ и посмотрть хотя Невскій проспектъ. Угрюмый американецъ пообдалъ на своей шкун, говоря, что въ Петербург врно нтъ хорошаго ростбифа, потомъ легъ спать и, выспавшись хорошенько, наконецъ пошолъ осматривать нашу столицу.
Но не такъ длаютъ петербургскіе фельетонисты. Одинъ изъ нихъ въ такихъ словахъ изливалъ дань удивленія ‘красавцу Петербургу’, воротившись въ него посл двухнедльной поздки въ Финляндію, которая была для него чмъ-то въ род Австраліи.
‘Послдняя картина. И стою на Исакіевскомъ мосту. Утро. Нева. Городъ спитъ. Заря на неб. Дивный видъ! Биржа. Адмиралтейство. Прекрасенъ ты, спящій Петербургъ!’
Истинно чудное описаніе! Какъ бы хотлось мн, подобно художнику фельетонисту, начать мсто разсказа тамъ, гд онъ кончилъ,— то есть на Исакіевскомъ мосту или, по крайней мр, на Троицкомъ. Но, увы! что можетъ происходить на мостахъ? Иногда съ нихъ бросались въ воду, но подобныя сцены хороши въ повсти при конц, а никакъ не въ начал.
Къ несчастію, моему разсказу суждено начаться очень скромно и прозаически — въ Гороховой улиц и тотчасъ же перенестись безвозвратно въ петербургскія окрестности. Петербургу принадлежитъ въ немъ самая малая роль…
Дло было лтомъ, въ іюн. Вечеромъ, часу въ седьмомъ, господинъ лтъ двадцати-осьми, мрачнаго вида, въ синей альмавив, одна пола которой очень граціозно закинута была на плечо, и въ блой шляп съ большими полями, вышелъ изъ своей квартиры у Каменнаго моста и скорыми шагами направился къ Невскому проспекту.
— Извощикъ!
— Куда прикажете?
— На Минеральныя Воды.
— Два съ полтиной.
— Что ты, съ ума сошоль?
— А много ли по вашему?
— Цлковый.
— Шутишь, баринъ…
— Ну, а по твоему?
— Два съ полтиной.
— Заладилъ одно. А ты говори дломъ!
— Ничего меньше.
— Ну, полтора.
— Нтъ баринъ, на шил далеко не удешь. Ныньче вишь не простой день, весь народъ такъ туда и валитъ, цыганы, слышь, будутъ и музыка, и нмецъ на шару полетитъ, и фокусы разные….
При этомъ описаніи мрачное лицо господина въ альмавив озарилось ршимостью, и онъ лаконически произнесъ:
— Ну, два.
— Нтъ, баринъ, не такой день. У меня лошадь важная, да и извощиковъ почитай не осталось. Промшкаешь еще часъ, такъ и не найдешь…
Лицо господина въ альмавив выразило мгновенный испугъ. Онъ оглянулся кругомъ: извощиковъ порожнихъ дйствительно не было видно. Все неслось въ одномъ направленіи къ Троицкому мосту, и все, казалось, говорило: ‘горе тмъ, которые осуждены не видать волшебнаго праздника Эвтерпы съ отважными полетами безъ крыльевъ!’
— Съ четвертью, мрачно произнесъ господинъ въ альмавив.
Извощикъ тряхнулъ возжами, съ явнымъ намреніемъ удалиться.
— Стой! стой! быстро закричалъ господинъ въ альмавив.
Извощикъ остановился и готовился принять его на свои дрожки.
— Да я въ дилижанс за пятіалтынный доду, сказалъ господинъ въ альмавив.
— Въ дилижан?! повторилъ съ презрніемъ извощикъ.— Да вы бы такъ и сказали, что въ дилижан, и говорить бы нечего съ вами. Иные господа не здятъ въ дилижан. Два часа продете, да еще, бываетъ, дилижанъ не туда и привезетъ…
— Лжошь ты! отчего не туда привезетъ?
— А попробуйте, такъ и увидите. Вотъ на дняхъ, спросите, баринъ, такой же какъ и вы, правда, пришолъ и слъ въ дилижанъ — нужно ему было туды, на Алсксандро-невскіе заводы — да въ дилижан и заснулъ, а пріхали — проснулся, глядь: привезли его къ Троиц Сергію… Ха! Ха! Право!— я же его оттуда и привезъ.
— Да онъ видно пьянъ былъ? сказалъ господинъ въ альмавив.
— Пьянъ? Встимо не трезвый, да вдь и съ трезвымъ разв не можетъ случиться? кто ихъ разберетъ! Деньги отдалъ, слъ, такъ ужь тутъ нечего длать — позжай. Вотъ попробуйте, сядьте, такъ, чего добраго, вмсто Минеральныхъ Водъ привезутъ на Кушелевку — имъ все равно везти, коли деньги взяты. Вотъ и будетъ вамъ праздникъ!
Послднее замчаніе извощика, несмотря на явную его нелпость, видимо испугало господина въ альмавив, и онъ, не торгуясь боле, вскочилъ на дрожки и закричалъ мрачно:
— Ну, пошолъ, да живе, смотри!
Глава II.
ПРИЧИНЫ ПУТЕШЕСТВІЯ И КРАТКІЙ РАЗГОВОРЪ СЪ ПРИВИДНІЕМЪ.
|
|
Есть многое, другъ Гораціо, на неб и на земл, что и не снилось нашимъ мудрецамъ.
Шекспиръ. (‘Гамлетъ’.) |
Немного можно встртить людей, которые, съ умньемъ наблюдать собственную свою особу, соединяли бы великодушную ршимость откровенно и безъ утайки сообщать публик плоды своихъ наблюденій. Я принадлежу къ числу этихъ немногихъ и думаю, что еслибъ мн случилось совершить даже воровство или денное грабительство (чего мн, какъ человку честному и съ добрыми правилами, конечно, совершить не приходилось), то и объ этомъ я не преминулъ бы довести до свднія публики. Такая уже у меня натура, и этимъ качествомъ въ ней я много горжусь, можетъ быть, за недостаткомъ другихъ качествъ, которыми могъ бы гордиться. Настоящій разсказъ будетъ лучшимъ доказательствомъ, что это качество во мн дйствительно замчательно, и если читателю не понравятся нкоторыя черты моего характера, то я прошу его вспомнить, что многіе люди, отлично имъ уважаемые, можетъ быть, явились бы ему не въ лучшемъ свт, еслибъ, подобно мн, раскрылись вполн.
Отрекомендовавъ себя въ первой глав, подъ видомъ господина въ синей альмавив и гороховой шляп съ большими полями (я дйствительно лтомъ постоянно ношу этотъ костюмъ и очень привязанъ къ нему за его немногосложность и величественность), я приступаю къ изложенію нкорыхъ подробностей, которыя необходимы для объясненія причинъ, побудившихъ меня къ моему странствованію, которое я намренъ здсь описать.
Въ молодости моей былъ я одержимъ въ сильной степени страстью къ познаніямъ и немалое количество времени потратилъ на изученіе сокровенныхъ тайнъ чорной и блой магіи. Я окружилъ себя разными старинными книгами, портретами и бюстами Каліостро и другихъ волшебниковъ, завелъ съ полдюжины чорныхъ кошекъ, пріобрлъ за дорогую цну чорнаго птуха и, нарядившись въ длиннйшій чорный сюртукъ (употребленный впослдствіи на подкладку къ моей альмавив), по цлому мсяцу не выходилъ изъ моей маленькой комнаты въ четвертомъ этаж Гороховой улицы. Единственной причиной, побуждавшей меня выйти изъ дому, было — появленіе въ Петербург какой нибудь новой гадальщицы, которыхъ и всхъ зналъ наперечотъ, или представленіе на Алсксандрынскомъ театр какой нибудь пьесы, въ которой авторы общали раскрыть чудеса волшебства и магіи. Впослдствіи я убдился, что ходить въ эти представленіи съ моей цлію только лишняя трата сапоговъ, и еще неприступне заперся въ моей комнатк. Такое самоотверженіе среди шумнаго Петербурга, представляющаго столько соблазновъ для молодого человка, конечно, удивительно, особенно читателю, не знающему еще, что въ карман моемъ обыкновенно не водилось ни гроша,— что, по добросовстности моей, я и спшу сообщить ему, дабы онъ неслишкомъ дивился моему самоотверженію. Чего искалъ я? Разумется, чего ищутъ вс подобные сумасброды — счастія… И такова моя горькая судьба — пока искалъ я этого призрачнаго счастія… любовь, это единственное и врное счастіе человка,— все трудне и трудне становилось мн испытать ее… А между тмъ сердце заговорило свое, обольстительныя виднія тревожили мой сонъ, не давали мн спокойно заниматься моими изслдованіями. Но гд найти ту, которая могла бы пролить цлебный бальзамъ на раны моего сердца? Я же никуда не выходилъ изъ моего чердака, не видалъ никакихъ женщинъ, кром беззубыхъ старухъ, шептавшихъ надъ водой и кофейной гущей… Наконецъ недостало силы терпть. Я началъ топить печку моими волшебными книгами, навязалъ кошекъ моимъ пріятельницамъ колдуньямъ, зажарилъ и сълъ чорнаго птуха, котораго мясо оказалось твердо какъ кость, пересталъ вовсе заниматься чародйными науками. ‘Счастіе — любовь!’ сказалъ я самому себ и пошолъ искать любви. Но въ то время я уже порядочно одичалъ, раззнакомился со всми, и долго, бродя одиноко по улицамъ Петербурга, не находилъ я пищи своему голодному, жаждущему сердцу. Нескоро свыкся я опять съ людьми, сблизился съ нкоторыми старыми знакомыми. Но ихъ любовь, ихъ связи, основанныя на самолюбіи, на свтскомъ тщеславіи, на красивыхъ экипажахъ, съ блестящей упряжью и бшеными конями, на заморской извстности, или боле скромныя, мене продолжительныя, поддерживаемыя банкой помады,— все это далеко не удовлетворяло меня, жаждущаго любви пылкой, возвышенной, никогда неугасающей. Надо признаться, что, долго просидвъ въ четырехъ стнахъ, я мало зналъ жизнь практически, и фантазія моя иногда разыгрывалась слишкомъ необузданно. Но гд же взять той любви, какой жаждало мое сердце? Гд найти ту, которая поняла бы меня… о, гд, гд? Съ этой мыслью я засыпалъ и просыпался, рыскалъ по Петербургу, разъзжалъ безъ надобности въ городскихъ каретахъ… Идеалъ мой не являлся… Наконецъ заснулъ я однажды, мучимый моими волнующимися мыслями, и странное, сверхъестественное нчто совершилось со мной. То была достопамятная ночь, которой я не забуду до конца жизни.
Среди глубокаго сна я услышалъ голосъ, который явственно звалъ меня по имени. Посл троекратнаго призыванія, я проснулся, открылъ глаза и увидлъ передъ собой фантастическое существо, подобное тому встнику счастія, какого ожидалъ я во времена моихъ долгихъ занятій магіей. Въ рукахъ его быль волшебный жезлъ, на голов огромный остроконечный колпакъ, вся одежда чорная, ниспадавшая складками до самого полу, глаза его ярко горли, подобно раскаленнымъ углямъ.
— Несчастный, проговорило видніе глухимъ, могильнымъ голосомъ:— ты ли тотъ, котораго сердце жаждетъ любви, ищетъ и не можетъ найти существа, способнаго наполнить его высокой и безпредльною страстію?
— Тотъ несчастный передъ тобою, отвчалъ я трепещущимъ голосомъ: — и, если ты можешь, скажи мн, таинственное видніе, гд найду я такую женщину?
— На дачахъ! быстро, однозвучно произнесло видніе и медленно начало удаляться.
— Постой! закричалъ я, раздирающимъ голосомъ.
Видніе снова приблизилось.
— Если ты такъ добръ, то скажи, гд именно найду я…
— На дачахъ! нетерпливо повторило видніе, грозно махнувъ жезломъ.
— Но гд? Петербургъ окружонъ дачами. Гд именно? на Крестовскомъ, на Аптекарскомъ? или въ Полюстров? можетъ быть въ Парголов, но въ которомъ?
— На дачахъ! прервало меня видніе съ видимымъ гнвомъ, и когда я снова желалъ возобновить мои вопросы, оно приблизилось ко мн съ яростію, глаза его страшно сверкнули, жезлъ мелькнулъ надъ моею головою.
Я быстро скользнулъ подъ одяло, и видніе исчезло…
Проснувшись часу въ двнадцатомъ утра съ тяжолой головой и припомнивъ мой странный сонъ, я отнесъ его къ тмъ бреднямъ раздражоннаго воображенія, которыя въ послднее время довольно часто наполняли мою голову. Но на другую ночь видніе повторилось. Я ждалъ третьей,— видніе и въ третью ночь повторилось.
Тогда ршился я не пренебрегать совтомъ таинственнаго существа и, просидвъ дома въ сильномъ волненіи до шести часовъ вечера, вышелъ въ моемъ плащ и блой шляп на улицу, горя нетерпніемъ начать мои поиски.
Я ршился начать ихъ съ Искусственныхъ Минеральныхъ Водъ, гд въ тотъ вечеръ готовилось одно чрезвычайное увеселеніе…
Глава III.
НОВАЯ ДЕРЕВНЯ И ДАЧНИКЪ ШАЙТАНОВЪ.
У зданія Минеральныхъ Водъ было много публики, дамы и кавалеры, словно муравьи, брели по широкому лугу, останавливались передъ дверьми заведенія и отходили прочь съ явными признаками неудовольствія. Я подошолъ къ касс.
— Праздникъ отложенъ, слышалось въ толп
— Вотъ теб и воздушный шаръ! говорила двушка, со вздернутымъ носикомъ, бойко посматривая во вс стороны.
Я хотлъ заговорить съ ней — и ороблъ. Читатель! не обвиняй меня: ты самъ былъ бы таковъ, еслибъ, къ несчастію, имлъ дурную привычку сидть часто за книгами. Вмсто двушки съ бойкими глазками, я обратилъ рчь къ господину въ пальто,— господину еще молодому, но плшивому до послдней крайности.
— Позвольте узнать… ба, ба, ба! Шайтановъ!
— Кто это? неужели Чернокнижниковъ? Да нтъ, какой бсъ его сюда потянетъ?
— Ты не ошибся: я Чернокнижниковъ.
Мы обнялись.
— Пойдемъ ко мн на дачу, сказалъ Шайтановъ: — у меня дв комнаты въ Новой Деревн,— всякій день ночуютъ по десяти человкъ. Идемъ же.
— Отчего праздникъ отложенъ? спросилъ я.
— Да втрено: боятся, что шарь залетитъ въ Ледовитое море.
— Стало быть нельзя итти въ садъ.
— Можно, тамъ показываютъ фокусы.
— Ну ихъ.
— Идемъ же ко мн: я тебя познакомлю съ нравами здшнихъ жителей.
Мы пошли въ бокъ, и скоро передъ нами открылось милое зрлище. Огромный рядъ миніатюрныхъ домиковъ, съ микроскопическими садиками, глядлъ мило и привтливо. Садики были такъ малы, что въ нихъ едва могли сидть четыре человка, тмъ не мене въ каждомъ почти изъ нихъ стоялъ зеленый столъ и хозяева дачи съ гостями, сидя подъ тнью развсистой акаціи, играли въ карты. Изрдка игра прерывалась, когда комаръ кусалъ одного изъ партнёровъ: тогда вс пускались ловить зловредное наскомое и тутъ же его убивали. Внутренность домиковъ съ крошечными крылечками, уставленными резедою и фіалками, видна была какъ на ладони, тамъ дти здили верхомъ на палкахъ, двушки играли на разстроенныхъ фортепьянахъ и молодые люди, изящно одтые, слдили за ихъ игрою. На заднемъ план бродили горничныя: къ нимъ подъзжали два молодые человка въ короткихъ пиджакахъ, одинъ изъ нихъ выказывалъ все искусство записного волокиты, тогда какъ другой часто роблъ и безпрестанно удерживалъ своего веселаго товарища, говоря:
— Ну что, если сейчасъ выскочитъ какой нибудь усатый господинъ и насъ отколотитъ?
Вся эта тихая, веселая, миніатюрная жизнь льстила моему воображенію, мн такъ хотлось бы пожить въ одномъ изъ этихъ крохотныхъ домиковъ, наедин съ маленькою подругою души, гулять съ нею маленькими шагами въ уморительно маленькомъ садик, пить кофе изъ маленькихъ чашечекъ и глядть, какъ рзвятся маленькія дти въ маленькихъ башмачкахъ и маленькихъ шляпкахъ съ перьями. Шайтановъ шолъ возл меня и объяснялъ мн вс достопримечательности Новой Деревни.
Первая рдкость, которую мы встртили, заключалась въ слдующемъ: въ одномъ палисадник, подъ деревомъ, лежалъ красивый и толстый старикъ въ срой шляп, застегнутомъ пальто, въ перчаткахъ и съ палкою въ рук. Онъ спалъ крпкимъ сномъ, а около него рзвилось около полдюжины двочекъ, изъ которыхъ двумъ было лтъ по четырнадцати. Двочки забавлялись тмъ, что прыгали черезъ старика, какъ черезъ барьеръ, что ни мало не тревожило его сна.
— Этотъ господинъ весьма замчателенъ, сказалъ мн мой пріятель.— Фамилія его Балаболкинъ. Онъ отличается тмъ, что, переселившись на дачу, далъ себ честное слово для здоровья вставать въ пять часовъ утра, гулять поминутно и не спать посл обда, тогда какъ въ Петербург онъ имлъ обыкновеніе вставать въ десять и всегда отдыхать, пообдавши. Онъ свято исполняетъ данное общаніе: всякое утро его расталкиваютъ на зар, надваютъ на него шляпу и проталкиваютъ въ Строгановъ садъ. Тамъ онъ гуляетъ и борется со сномъ цлое утро, наконецъ падаетъ гд нибудь подъ деревомъ и, не имя силъ противостоять Морфею, тотчасъ же засыпаетъ. Тоже происходитъ и посл обда, и тмъ скоре, что господинъ Балаболкинъ. любитъ покушать съ рдкимъ апетитомъ. Вся разница въ томъ, что посл обда онъ отправляется въ свой палисадникъ съ твердымъ намреніемъ гулять — и засыпаетъ тамъ, не выпуская изъ рукъ дорожнаго посоха. Дти съ сосднихъ дачъ такъ къ этому привыкли, что всегда черезъ него прыгаютъ.
— А это что за толстая дама, которая сидитъ на балкон и что-то пишетъ, а потомъ глубоко вздыхаетъ?
— Тсс… проходи тише… больше шагъ… Ну, прошли, слава Богу.
— Врно старая два?
— Именно, и къ тому же женщина-писательница, зовутъ ее Анной Крутильниковой, стихи ея ты врно читалъ. Дачная жизнь вредно на нее дйствуетъ: я зналъ ее въ Петербург, гд она вела себя скромно, знала себ цну, не имла претензій на красоту, цлый день читала книги и никого не трогала. А перехала на дачу, такъ родные не узнаютъ, а мы просто отъ нея бгаемъ. То и рчи, что о живительномъ вліяніи весны, о сродств душъ, о томъ, что нужно еще любить, пока не охладло сердце… Ну, просто, сама вшается на шею…
— Ну, а ты чего же зваешь?
— Да что, братецъ — самъ видишь — рожерь!
И пріятель мой прищолкнулъ языкомъ съ выразительною ужимкою.
Мы пошли дале и примтили странную группу. Молодая и довольно красивая женщина шла впереди насъ. Около нея шли двое мужчинъ: одинъ изъ нихъ былъ одтъ въ жолтенькія холстинныя панталоны и тоненькій батистовый сюртучекъ,— однимъ словомъ, костюмъ его показался бы слишкомъ прохладнымъ и въ самой Гаванн. Но петербургскій вечеръ былъ довольно свжъ, и у легко одтаго господина зубъ не попадалъ на зубъ. Онъ дрожалъ отъ холода, размахивалъ руками и вертлся во вс стороны, стараясь согрться. Рядомъ съ нимъ, тоже дрожа, шолъ человкъ въ пальто, повидимому, только что выкупавшійся: лицо его было сине, волосы мокры, онъ кашлялъ и щолкалъ зубами какъ волкъ.
— Который вы разъ выкупались сегодня? спросила его дама.
— Семнадцатый, отвчалъ синій господинъ, дуя въ свои сжатые кулаки.
— Ты погубишь свое здоровье, замтилъ человкъ въ батистовомъ сюртук.
— Вотъ что выдумалъ! вода есть лекарство отъ всхъ болзней. Надо купаться девятнадцать разъ въ сутки, ни боле, ни мене. Да что ты какъ плантаторъ вырядился весь въ батистъ?
— Мужъ мой лечится воздухомъ, отвчала дама.
— Сумасшедшій! замтилъ любитель купанья.
— Нтъ, не сумасшедшій, перебилъ его легко одтый господинъ: — сумасшедшій ты, а не я. Воздухъ долженъ возстановить мои силы — не петербургскій воздухъ, а воздухъ здшній, воздухъ Новой Деревни. Нужно, чтобъ какъ можно мене было преградъ между нашимъ тломъ и токомъ воздуха, и вотъ почему до перваго октября я далъ себ общаніе не носить ничего, кром батистовыхъ сюртучковъ. Еслибъ я не боялся, что вы, профаны, начнете меня осмивать, я одлся бы еще легче…
— Ну, это довольно трудно, замтила дама, кусая губы.
— Одлся бы еще легче и ни днемъ, ни ночью не входилъ бы въ душную комнату… Слушай меня, другъ, брось свои купанья и слдуй моему примру. За это я могу теб сообщить еще одно секретное средство для сохраненія здоровья…
— Какое это средство? съ жаднымъ любопытствомъ спросилъ дачникъ, успвшій въ теченіи одного дня быть семнадцать разъ въ купальн.
— А вотъ увидишь.
Передъ гуляющими открылся лужокъ, весь увлаженный росою и вечернимъ туманомъ. Крупныя капли воды были на каждой травк. На этотъ-то лужокъ прыгнулъ господинъ въ батистовомъ наряд. повалился на землю и съ живйшимъ наслажденіемъ принялся кататься по трав, до того, что платье его смокло и облипло около тла.
— Роса, роса — вотъ истинная наша спасительница, повторялъ онъ ежеминутно: — оттого мы и больны въ Петербург, что тамъ нтъ росы на камняхъ!
Глава IV.
ИСТОРІЯ О САПОГАХЪ, ПОЙМАННЫХЪ НА УДОЧКУ.
|
|
Бги, бги, зіосчаcтный! теб нтъ спокойствія, нтъ уютнаго прибжища вь сихъ негостепріимныхъ мстахъ!
Матюринъ. |
Подивившись на обоихъ друзей здравія, которымъ, по всей вроятности, предстояло уходить себя еще до осени, мы подвинулись дале и увидли новую сцену. Дв телги, нагружонныя стульями и разною утварью, стояли около одной небольшой дачи, изъ которой продолжали выносить мебель. На одну телгу между прочимъ взгромождена была красивая лодка. Около возовъ суетился господинъ лтъ сорока, въ бломъ пальто, съ угрюмой и озлобленной физіономіей.
— Скорй, скорй! повторялъ онъ безпрестанно.— Не хочу ни минуты оставаться здсь доле!
— Это что? спросилъ я моего пріятеля.— Этотъ господинъ, кажется, перебирается уже съ дачи — въ іюн мсяц!
— Ты не ошибся, отвчалъ Шайтановъ.— Съ нимъ случилась престранная исторія, которую можно назвать исторіей о сапогахъ, пойманныхъ на удочку.
— Это очень интересно. Разскажи, пожалуста.
— Дло вотъ въ чемъ. Этого господина зовутъ Груздевымъ. Онъ страстный рыболовъ. Удочки у него такія красивыя, всхъ сортовъ: и донныя, и съ поплавками, и съ жерлицами. Перехалъ онъ сюда еще въ начал мая и съ той поры каждый день проводилъ на рыбной ловл, задетъ на середину рки, станетъ на якоряхъ, и то-и-дло таскаетъ преогромныхъ щукъ, окуней, лещей, даже не разъ вытаскивалъ лососокъ — вотъ такихъ, по аршину: такъ, по крайней мр, онъ разсказывалъ. Вставалъ ранехонько, такъ-что мы даже удивлялись, когда онъ успваетъ выспаться. Только и толкуетъ про свои удочки, про разныя наживки, жерлицы, черви-токари, красные черви… ну, заслушаешься! Послушать его, бывало, такъ зависть беретъ. ‘Что вы, говоритъ, только бьете баклуши, шатаясь взадъ и впередъ по деревн, да не даете проходу горничнымъ, или спите, забившись въ свои конуры. Это ли сельская жизнь? Вотъ я…’ и пойдетъ разсказывать, какихъ дивныхъ рыбъ онъ вытащилъ въ тотъ или другой день. А въ заключеніе созоветъ всхъ своихъ знакомыхъ и угощаетъ ‘плодами собственнаго лова’. Рыба всегда у него дйствительно была превосходная, и пиры задавалъ онъ отличные раза по два въ недлю. Я тоже на нихъ бывалъ и не разъ дивился, какъ его онъ таскаетъ такихъ огромныхъ щукъ и лещей, тогда какъ намъ нейдетъ на удочку ничего, кром дрянныхъ окунишковъ. Вотъ разъ похали мы въ лодк — видимъ: стоитъ нашъ Груздевъ на якоряхъ, на самой середин рки. Полдюжины удочекъ въ разныхъ направленіяхъ торчатъ надъ водой.
— Хорошо ли клюетъ? кричимъ.
Отвта нтъ.
— Каково ловится?
Тоже молчаніе, Подъхали мы ближе и видимъ: спитъ нашъ Груздевъ богатырскимъ сномъ, примостившись въ своей лодочк. Мы захохотали — не слышитъ, подъхали къ самой лодк, заглянули въ сачокъ — ничего. ‘Такъ вотъ какъ онъ удитъ! ай да рыболовъ!’ подумалъ я и предложилъ компаніи съиграть съ нимъ штуку. Съ однимъ изъ нашихъ были запасные сапоги — на случай если вымочатся, такъ чтобы передться и сухимъ выйти на берегъ. Счастливая мысль меня оснила.
— Пожертвуй, говорю пріятелю, сапогами!
— Да чтожь будетъ?
— А вотъ увидишь.
Вытащилъ я одну удочку. Проткнулъ сапогъ крючкомъ, да еще узломъ захлеснулъ и по прежнему закинулъ лсу въ поду и укрпилъ палку точно такъ, какъ у него было. Потомъ вытащилъ другую удочку и сдлалъ тоже съ другимъ сапогомъ. Потомъ мы отъхали подальше, такъ чтобы ему насъ не было видно, и стали наблюдать. Нескоро онъ проснулся. Потянулъ одну удочку — видитъ сапогъ, потянулъ другую — опять сапогъ. Что ужь онъ тутъ подумалъ — не знаю, только онъ долго старался отпутать крючки, да напрасно, я ихъ захлеснулъ мертвой петлей, а изорвать свои удочки ему видно жаль было,— такъ онъ и подъхалъ къ берегу съ сапогами. Мы поскорй выбрались на берегъ и ждемъ. Вышелъ нашъ Груздевъ, привязалъ лодку, взвалилъ удочки съ сапогами на плечи и пошолъ деревней. Намъ того и надо было. Мы поскорй мигнули проходящимъ и многомъ разсказали, въ чемъ дло. Зрлище было великолпное. Съ тхъ поръ нтъ бдному Груздеву проходу. Кто ни встртить его, всякой подсмивается, заводитъ рчь о сапогахъ, иные даже увряли, что онъ кормитъ своихъ гостей ухой изъ сапоговъ. Долго отшучивался Груздевъ, наконецъ терпніе его лопнуло, онъ перебранился со всми и вотъ теперь узжаетъ съ дачи. Говорятъ, онъ бы съхалъ еще на прошлой недл, да не было денегъ расплатиться съ рыбакомъ, у котораго набралъ онъ пропасть рыбы, когда подчивалъ насъ ‘плодами своей ловли’.
Когда Шайтановъ кончилъ эту назидательную исторію, было уже довольно поздно, и, поигравъ съ полчаса въ горлки съ горничными двушками, которыя порядочно насъ поколотили, мы отправились домой.
Глава V.
БРИТІЕ БОРОДЫ И СВИРПЫЙ ГОСПОДИНЪ ВЪ ЦЫРУЛЬН.
Впередъ, впередъ, моя исторья:
Лицо насъ новое зоветъ…
Пушкинъ.
— Разбуди насъ въ шесть часовъ утра, сказалъ Шайтановъ своему Памфилу,— тогда какъ мы. утомившись, легли спать въ три часа ночи.
‘Зачмъ бы ему вставать въ шесть часовъ?’ думалъ я: ‘зачмъ онъ меня подыметъ въ такую пору? Эхъ, еслибъ можно было поспать хоть до девяти… ну, да что жь съ этимъ длать! хозяйская воля.’
Съ досадой проворочавшись до пяти часовъ, я заснулъ угрюмый и недовольный. Во сн я не видлъ ничего хорошаго, сонъ мой былъ нарушенъ приходомъ Памфила, уже открывшаго ставни.
— Который часъ? спросилъ я его, проклиная судьбу, не давшую мн выспаться.
— Да перваго три четверти-съ.
— Что ты, съ ума сошолъ?
Но на часахъ дйствительно было три четверти перваго.
— А баринъ всталъ?
— Никакъ нтъ-съ.
— Да какъ же онъ веллъ будить себя въ шесть часовъ!
Памфилъ махнулъ рукою, какъ будто говоря:
‘Послушайся его, онъ и не то теб наскажетъ.’
Дйствительно, Шайтановъ всталъ очень покойно, замтилъ, что съ завтрашняго дня надо вставать поране, и что сегодня не стоитъ итти на службу.
— Экая у тебя бородища! сказалъ онъ, когда мы напились чаю: — этакъ ты себ не найдешь здсь занятія для сердца.
Дйствительно, еслибъ я имлъ талантъ того литератора, который еще такъ недавно на сорока страницахъ описывалъ, какъ плывутъ глыбы льду на Москв-рк, я бы описалъ видъ моей бороды на четвертый день посл приближенія къ ней бритвы, разсказалъ бы, какъ иные волоски стояли прямо и ровно, тогда какъ другіе начинали уже виться и не такъ кололись. Выбриться было не безполезно, и я спросилъ Памфила, гд у нихъ бритвы.
— Въ мыть-съ, отвчалъ служитель.
— Это что значитъ?
— Эхъ, ты невинная душа! заложены! со смхомъ замтилъ хозяинъ.
— Да кто же ихъ взялъ подъ закладъ?
— А здшній цирульникъ. Разочти, какъ выгодна ему эта спекуляція. Теперь онъ меня бретъ въ долгъ.
— Да гд же цырульникъ?
И мн указали на конецъ Покой Деревни. Я пошолъ туда и скоро увидлъ изящную вывску, на которой одинъ щеголь, въ клтчатыхъ панталонахъ съ лампасами, пускалъ кровь какому-то господину, одтому съ таковымъ же дендизмомъ, а другой прицливался бритвой къ чьей-то намыленной физіономіи съ такимъ видомъ, какъ будто готовился съ разу отхватить у жертвы своей носъ. Черезъ минуту и сидлъ уже у новодеревенскаго Фигаро, щеки мои были намылены и носъ мой страдалъ между двумя грязными пальцами брадобря.
Въ лавк сидли еще цырульница, помощникъ хозяина и намыленный человкъ съ пунцовымъ носомъ и геройскою наружностью. Вс эти лица вели между собой пріятельскій и, какъ сейчасъ увидитъ читатель, не лишонный любопытства разговоръ
— Такъ, такъ, Иванъ едосичъ, говорилъ пунцовый носъ,— и при каждомъ его слов въ комнат разливался запахъ спиртныхъ напитковъ, — продайте мн ваши бритвы, право, надоло ходить къ вамъ: посл вашего мыла прыщи по физіономіи такъ и гуляютъ.
— Не могу, лаконически отвчалъ цырульникъ, нещадно нацарапывая мой подбородокъ.
— Такъ купите для меня пару, я деньги, право, заплачу.
— Да будто у васъ своихъ нту? спросила жена цырульника, пріостановивъ свое вязанье.
— Были, Амалія Экбертовна, были у меня бритвы, да сестра — знаете, Лукерья Петровна — увезла ихъ въ деревню.
— Будто сестрица ваша брется? любопытно спросила нмка.
— Эхъ вы, куды хватили! Дло-то все было очень просто, какъ-то воротился домой, ну, знаете, подгулявши, да и забурлилъ немножко, взялъ бритвы въ руки, иду къ жен и сестр да приговариваю: ‘ахъ, вы такія и этакія — сейчасъ васъ заржу!’ Ну, извстное дло, меня связали, уложили спать, бритвы уложили въ сундукъ, да такъ, позабывши, и увезли.
— Вы шутите, сказала Амалія Экбертовпа.
— Ну, нтъ, что шутить! конечно, я ихъ люблю, да вдь выпито было порядочно. Такой анекдотъ со мной только разъ и случился…
Пунцовый носъ съ достоинствомъ поднялся и, полюбовавшись въ зеркало своимъ выбритымъ подбородкомъ, раскланялся и вышелъ.
Я вышелъ спустя дв минуты и увидлъ его почти у самой цырульни, занятаго разговоромъ съ двушкой лтъ семьнадцати, она была красоты ослпительной, одта съ той изящной простотой, которая съ избыткомъ выкупаетъ недостатокъ кружевъ и брильянтовъ. И тутъ же подумалъ:
‘Не она ли?’ и сердце мое сильно забилось.
Съ выраженіемъ, совершенно несвойственнымъ его свирпой физіономіи, фіолетовый носъ говорилъ ей:
— Ну, ужь пожалете вы когда нибудь, что такъ жестоки съ добрыми людьми..
— Мн ничего не надо, оставьте меня… а если что понадобится, я сама съумю найти…
— Полноте! что вы можете сдлать одн, безъ покровителей, безъ денегъ…
— Мн не нужно денегъ, а понадобятся — достану.
— Ха! ха! ха! ну, гд вы достанете?
— А вотъ хотите, у меня завтра же будетъ пятьдесятъ цлковыхъ!
— Полноте… вы шутите! Ну, гд вамъ ихъ взять? Пятьдесятъ цлковыхъ деньги не маленькія.
— А вотъ будутъ — хотите?
— Я знаю вашего батюшку, да и у него сроду, я думаю, не бывало разомъ пятидесяти цлковыхъ.
— А у меня будутъ.
— Ну, ужь нтъ. И ручаюсь!
— Такъ будутъ же, непремнно будутъ! вспыхнувъ, настойчиво отвчала двушка.— Я вамъ докажу… Приходите къ намъ завтра и увидите…
И она побжала прочь.
— Не будутъ! зловщимъ голосомъ прокричалъ ей вслдъ свирпый господинъ.
— Будутъ! будутъ! повторила двушка, подпрыгивая и оглядываясь.— Сегодня же вечеромъ!
— Бдное, бдное дитя! думалъ и, провожая ее глазами: — гд, какимъ образомъ думаешь ты достать къ завтрему пятьдесятъ цлковыхъ?…
Средне мое было полно ею.
— Что это за двушка? ршился я спроситъ у свирпаго господина.
— А вамъ на что? отвтилъ онъ грубо и устремилъ на меня такой взоръ, что изображенію моему живо представилась та сцена, по поводу которой бритвы его путешествовали теперь въ деревню, я невольно попятился.
— Я хотлъ бы знать…
— Много будете знать, скоро состаретесь… Да вамъ нужно, что ли?
— Нужно, очень нужно, подхватилъ я, ободренный надеждою.
— А нужно, такъ я вамъ и не скажу, холодно отвчалъ свирпый господинъ и пошолъ.— Нужно… такъ вы никогда отъ меня не узнаете!
— Да я и спрашивать васъ больше не буду, отвчалъ я, самъ наконецъ разсердившись и тоже уходя въ противоположную сторону.
— Не будете? ну, тмъ лучше!
И онъ исчезъ за угломъ.
Читатель! на моемъ мст ты самъ вроятно разсердился бы и отвчалъ, можетъ быть, еще хуже, но впослдствіи я увидалъ всю необдуманность моего поведенія и горько раскаивался. Увы! еслибъ я зналъ, что въ рукахъ этого свирпаго человка будетъ современемъ мое счастье, не такъ бы я долженъ былъ обойтись съ нимъ при первой встрч…
Глава VI.
ЭВТЕРПИНО УГОЩЕНІЕ ИЛИ ПРАЗДНИКЪ ВЧНО ЮНОЙ КИПРИДЫ, СЪ ОТВАЖНЫМИ ПОЛЕТАМИ БЕЗЪ КРЫЛЬЕВЪ.
|
|
Востокъ и югъ на сверъ ты призвалъ
(Изъ хвалебной оды.)
Конечно, Александръ Македонскій былъ великій человкъ, да зачмъ же стулья-то ломать
Гоголь. |
Посл сцены, описанной въ предыдущей глав, мы только и длали съ пріятелемъ моимъ, что бродили взадъ и впередъ по Новой Деревн, въ надежд встртить поразившую меня двушку. Но мы нигд ея не встртили и когда ршились кончить наши поиски, то оказалось, что намъ нтъ уже времени даже и пообдать: пора было отправиться на праздникъ.
Когда мы пошли въ заведеніе Минеральныхъ Водъ, тамъ уже гремла музыка и толпы гуляющихъ бродили между столиками и скамейками, на которыхъ больно было сидть долго. Праздникъ назывался ‘Эвтерпино угощеніе или праздникъ вчно юной Киприды, съ отважными полетами безъ крыльевъ’… и, Боже мой! сколько народу со всхъ сторонъ стремилось принимать участіе въ этомъ угощеніи! Нкоторые изъ гостей дйствительно угощались крпительной влагой Вакха, остальные поглядывали на нихъ съ замтнымъ подобострастіемъ, но мн было не до вина: мн хотлось любви: что-то говорило, что въ этой толп женщинъ, слушающихъ упоительную музыку, съ хлопаньемъ и припвами, мн суждено отыскать ту, которая наполнитъ собою мое отжившее сердце. Кром того, вина я потому не хотлъ пить, что у насъ съ Шайтановымъ денегъ было всего одинъ трехрублевый, а обладая такою малою суммою, поневол будешь убгать вчно юнаго Бахуса.
Итакъ, искусно драпировавшись альмавивою, я пошолъ между скамьями, внимательно оглядывая женскія головки… а сколько тутъ было хорошенькихъ головокъ! Тутъ была и мантилія, которой не могъ видть Выпивкинъ, не вздохнувши глубоко, тутъ была брильянтика, составлявшая счастіе многихъ Донъ Жуановъ, и Катишь, по своей живописи прозванная Эсмеральдою… Тутъ были и вы, лилія береговъ Чорной рчки, и вы, граціозная баронесса Д***, и вы, ни съ кмъ не сравнимая Z, съ которой такъ отрадно летать по гладко натертому паркету!… Но я вдаюсь въ тонъ разсказовъ изъ большого свта, забывая, что я всегда нападалъ на подобные разсказы. Однимъ словомъ, общество было избранное, зелень еще свжая, втерокъ дулъ такъ пріятно, что я что-то замшкался въ какомъ-то уголку сада и немного опоздалъ въ залу, гд пли цыгане.
А тамъ происходило нчто неслыханное, псни удавались превосходно, и каждая изъ нихъ повторялась троекратно. Когда Лиза окончила милую коровушку, въ которой такъ художественно выражена досада хорошенькой и лнивой молодицы на хозяйственные хлопоты, яростное браво потрясло своды комнаты. Одинъ господинъ до того былъ тронутъ, что дружелюбно глядлъ на совершенно незнакомыхъ людей и только смялся самымъ добродушнйшимъ образомъ, другой кинулъ букетъ, третій закричалъ: ‘Полюби меня!’, требуя, чтобъ ему спли псню подъ этимъ названіемъ. Но всего странне было поведеніе двухъ низенькихъ и толстенькихъ господь въ пальто гороховаго цвта: они услись на полу около эстрады и, измучивъ себя восторженными аплодисманами, залились горькими слезами.
— О чемъ вы плачете’? спросилъ ихъ я, врный своему обыкновенію заговаривать съ знакомыми и незнакомыми.
— Мы не стоимъ этого! отвчалъ одинъ изъ нихъ, продолжая плакать.
— Чего вы не стоите? продолжалъ я, думая, что какъ нибудь невольно обидлъ чувствительныхъ пріятелей.
— Мы не стоимъ такой о насъ заботливости! хныкая перебилъ другой: — такой праздникъ! такіе сюрпризы, такія псни и еще шаръ впереди!… Нтъ, распорядитель праздника слишкомъ великъ для нашего желзнаго вка… мы не стоимъ его внимательности, мы не стоимъ его изобртательности, его гостепріимныхъ праздниковъ!
— Мы не стоимъ, мы не стоимъ! повторилъ другой, вынимая изъ кармана платокъ, выпачканный табакомъ, и отирая имъ свои слезящіеся глаза: — онъ чародй! онъ нашъ благодтель!
Я всею душой сочувствовалъ благодарнымъ участникамъ ‘Эвтеринна угощенія’, можетъ быть, и я не отказался бы поплакать вмст съ ними, еслибъ въ это время не раздался звонокъ, призывающій публику къ новымъ увеселеніямъ. Звонокъ тянулся долго и торжественно, нсколько разъ прекращаясь и снова возникая съ неслыханною энергіею…
— Это воздушный полетъ безъ крыльевъ! заговорила публика.
— Врно воздушный шаръ! И вс ринулись къ выходу въ садъ, и черезъ минуту въ зал остались только два коротенькихъ господина. Они все плакали и упорно отказывались итти въ садъ, каждую минуту прославляя распорядителя фестиваля и безпрестанно повторяя: ‘нтъ, мы не пойдемъ смотрть на шаръ: этого слишкомъ много, мы не стоимъ этого!’
Глава VII.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ШЕСТОЙ ГЛАВЫ, ВЪ КОТОРОМЪ РШАЕТСЯ УЧАСТЬ МОЕГО СЕРДЦА.
Передо мной явилась ты.
Какъ мимолетное виднье,
Какъ геній чистой красоты.
Пушкинъ.
За толпою, я едва не опоздалъ къ воздушному шару. Вокругъ площадки, на которой были устроены вс приготовленія къ летанію безъ крыльевъ, уже волновалась публика, куря сигары, большею частію довольно дурныя. Я однако пробрался впередъ, осмотрлъ шаръ, бочки, лодочки и увидлъ господина въ узенькихъ панталонахъ и чорной триковой мантіи, усянной серебряными блестками. Ему-то и слдовало летть подъ облака, но онъ, кажется, вовсе не думалъ объ опасности, которая его ожидала, и выпивалъ съ наслажденіемъ четвертую рюмку зеленой водки, которая должна была придать ему бодрости и предохранять его внутренность отъ простуды. Около него стоялъ человкъ въ бутылочномъ фрак съ зелеными пуговицами и о чемъ-то говорилъ ему съ жаромъ: то былъ одинъ изъ главныхъ распорядителей праздника.
— Да такъ-таки, громко говорилъ артистъ въ чорной мантіи:— отъ меня зависитъ теперь весь вашъ вечеръ! Вотъ захочу, да и не поду на шар, а публика вся съ носомъ останется…
И онъ подперъ себя въ бока обими руками, кокетливо глядя на зрителей.
— Что вы? что вы? говорилъ кто-то:— нельзя, нельзя! я ужъ написалъ о томъ, что вы летали и статья набирается въ типографіи! Еще бы не летть,— этого быть не можетъ!
— Вотъ какъ! иронически возгласилъ воздухоплаватель, взлзая въ лодочку шара и показывая видъ, что ему желательно говорить съ публикою, — почтеннйшіе зрители!..
— Что такое, что такое?… И зрители съ шумомъ, толкая другъ друга, прихлынули ближе къ оратору.
— Почтеннйшіе зрители! началъ онъ, нжно улыбаясь: — и хотлъ летть подъ облака, вы сошлись на меня смотрть, но подумайте, что станется со мной, если перемнится погода и подымется втеръ. Я погибну въ волнахъ и хищныя птицы растерзаютъ мои члены! А жизнь такъ хороша, земля такъ прекрасна, угощеніе Эвтерпы такъ мило, нашъ распорядитель даетъ такіе превосходные праздники, что мн, по совсти говоря, не хочется разстаться съ землею и летть въ страны пустыя, безлюдныя, безъизвстныя.
Публика закричала браво, думая, что артистъ только остритъ, но что въ самомъ дл онъ вовсе не намренъ отказаться отъ воздухоплаванія. Каково же было ея изумленіе, когда господинъ въ мантіи, произнеся свою рчь, спрыгнулъ съ подмостокъ, какъ змй проскользнулъ мимо толпы и бгомъ бросился бжать по направленію къ Чорной рчк.
— Держите его! держите! кричали зрители.
— Ловите, ловите обманщика! вопіялъ опять кто-то: — я написалъ въ журналъ, что онъ ужь летлъ, и статья набрана.
Человкъ въ бутылочномъ фрак стоялъ, задумчиво нагнувъ голову, и, по видимому, мало обращалъ вниманія на ропотъ публики и неудавшееся воздухоплаваніе. Въ поз его и глазахъ видны были находчивость и увренность въ своихъ неистощимыхъ средствахъ. Когда неудовольствіе публики достигло своего апогея, онъ кротко подошелъ къ шару, снова слегка нагнулъ голову и сказалъ эти короткія слова,
— Минуту терпнія — и все будетъ устроено.
— Воздухоплавателя! раздалось между зрителями: — сажайте его на шаръ, садитесь сами.
— Вмсто воздухоплавателя, снова началъ бутылочный фракъ: — у насъ на шар полетитъ молодая и прелестная двушка.
И онъ исчезъ съ этими словами.
— Браво! браво, бррррраво!!! закричали зрители. Но всхъ боле послдними словами чародя поражена была моя собственная особа. ‘Какъ!— думалъ я — женщина, созданіе слабое и прелестное, ршается на такую отважную мру! молодая двушка ршается исчезнуть на время въ заоблачныхъ пространствахъ, пренебречь всми благами міра и взлетть на воздухъ! О, недаромъ, я читалъ въ книгахъ, женщинъ называютъ втренницами, а сочинители аристократическихъ повстей придаютъ имъ еще титулъ воздушныхъ!’
Какъ бы то ни было, я горлъ нетерпніемъ, кровь кипла и сердце билось. И вотъ оно сжалось… наступила торжественная минута,— минута, ршившая собою мою участь и отразившаяся въ поступкахъ всей моей жизни.
Раздалась торжественная музыка, и шаръ заколыхался. Изъ какого-то нарочно устроеннаго уголка около подмостокъ вышелъ господинъ въ бутылочномъ фрак. Лицо его сіяло добродушіемъ и удовольствіемъ. Онъ велъ за собой смлую воздухоплавательницу, въ образ стройной семнадцатилтней двушки въ бархатныхъ шальварахъ и атласной курточк, съ срою шляпою на блокурой, кудрявой головк.
Но нтъ, то не была двушка, то не была простая женщина. О, какъ казалось она, въ своемъ дебардерскомъ наряд, выше и прекрасне всхъ этихъ зрительницъ, жеманно разсвшихся около музыки и въ ум не державшихъ того, что и молодая женщина можетъ изрдка, для общаго удовольствія, слетать на воздушномъ шар! Она казалась отчасти коротконожкою, но глаза у ней были темные, ласковые, продолговатые. Я хотлъ бы, чтобы вс женщины въ мір носили подобный костюмъ и имли ея полосы… но, впрочемъ, я не силенъ въ описаніяхъ, кром того, я до сей поры растроганъ и не могу ни о чемъ говорить съ послдовательностію.
Она вошла въ лодочку… я стоялъ возл… глаза наши встртились. Она покраснла, потомъ вздохнула, потомъ сложила руки на груди и робко стала глядть на восхищенную публику. Кто подавалъ ей цвты, кто совтовалъ ей выпить рюмку хересу или абсинту, кто кричалъ браво до того, что щеки у него сдлались краснй моркови. Мн наступали на ноги, и я того не замчалъ, хотя имлъ на нихъ преогромныя мозоли, или мамзолеи, какъ говорилъ мой нмецкій учитель. Но всему есть конецъ, и мое созерцаніе кончилось.
Не могу уже сказать, какъ произошелъ полетъ, кто подрубилъ канаты, съ какимъ чувствомъ проводила публика воздухоплавательницу. Помню только, что она бросала въ насъ цвтами и одинъ георгинъ упалъ мн на носъ, помню и то, что когда я, поднявъ голову кверху, все еще глядлъ на шаръ, кто-то сбросилъ съ моей головы шляпу и она, подпрыгивая, покатилась по дорожкамъ. Помню, что вс хохотали въ то время, какъ я, подобравъ альмавиву, гнался за моею шляпою, но этотъ смхъ былъ смхомъ профановъ,— никто изъ нихъ не зналъ, чмъ было полно мое сердце, когда я догонялъ мою шляпу.
Судьба сердца моего была ршена. Я еще не сказалъ, кажется, что въ смлой воздухоплавательниц узналъ ту, которую видлъ утромъ у цырульни, и которая съ перваго взгляда произвела на меня такое сильное впечатлніе. Теперь она явилась мн въ другомъ, боле привлекательномъ, боле торжественномъ свт, и сердце мое было покорено окончательно и невозвратно. Но — такова моя участь!— едва нашелъ я ту, которой такъ долго искалъ, какъ уже она исчезла съ земли, исчезла въ воздушныхъ пространствахъ, и Богъ знаетъ еще, воротится ли. И если воротится, то будетъ ли моею? найду ли ее? узнаю ли, кто она?… До сей поры розыски мои были напрасны. Безуспшно спрашивалъ я, кто она, у хозяина, у пріятелей, даже у многихъ незнакомыхъ. Хозяинъ объявилъ, что онъ обязался держать имя ея въ секрет, прочіе отозвались незнаніемъ. Казалось одинъ свирпый господинъ, разгуливавшій по саду съ своимъ фіолетовымъ носомъ, зналъ тайну, но какъ подступлюсь я къ нему?
Воротится ли она изъ воздушнаго пространства, и если воротится, узнаю ли я: кто она? все это еще для меня самого тайна..
Буду ждать, буду искать, и дождусь ли, найду ли — не замедлю сообщить читателямъ.
