Санин и женщина, О. Ш., Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Санинъ
г. Арцыбашевъ
и
ЖЕНЩИНА

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія А. А. Улыбина подъ фирмою ‘Г. Пожаровъ’ Загородн. пр. 8.
1908.

САНИНЪ и ЖЕНЩИНА.

Вмсто предисловія

Милый другъ! Въ своемъ письм Вы затрагиваете вопросъ о ‘Санин’ (г. М. Арцыбашева) и его роли въ нашей общественной жизни. Я очень радъ случаю побесдовать съ вами о вопрос, который, какъ Васъ, такъ и меня сильно интересуетъ. Да не только меня съ Вами. Этимъ разсказомъ зачитывается и живо интересуется теперь вся наша молодежь, начиная отъ уже вполн предлившагося интеллигента и кончая рабочей двушкой или гимназисткой 2-го 3-го класса. Въ одной библіотек мн, напримръ, приходилось замчать 11—12-ти лтнихъ двочекъ съ котомками учебниковъ въ рукахъ, которыя, вмсто того, чтобы отправляться въ школу, приходили сюда читать ‘Санина’. Это обстоятельство я, конечно, не ставлю въ плюсъ ни В. П. Санину, ни его родителю г. Арцыбашеву, но я вывожу это для иллюстраціи той необыкновенной сенсаціи, которую возбудилъ этотъ разсказъ въ публик.

Вы пишете: ‘Санинъ — это острое орудіе, взявшись за которое надо быть осторожнымъ’. Я вполн съ Вами согласенъ, думаю даже, что при малйшей, допущенной съ нашей стороны, неосторожности мы рискуемъ быть искалченными самыми неизлчимыми ранами или быть испачканными самой отвратительной грязью.

Я также вполн раздляю Вашъ взглядъ на Санина, какъ на ‘человка минуты, вкушающаго плоды земныхъ прелестей’, но съ чмъ я ни въ коемъ случа и ни подъ какимъ видомъ согласиться не могу, такъ это съ Вашимъ мнніемъ, будто ‘Санинъ появился слишкомъ рано’, будто ‘въ нашъ вкъ онъ является своего рода Базаровымъ’, будто ‘мы не доросли до него’ и т. д.

Раньше всего, что такое Санинъ? На мой взглядъ, это человкъ, живущій для того только, чтобы жить. Для него жизнь — это океанъ прелестей, сильныхъ чувствъ и ощущеній. Гордо поднявъ голову, Санинъ смло бросается въ бурлящія волны этого океана и съ ироніей и презрніемъ глядитъ на маленькихъ существъ, которыя остались на берегу и были слишкомъ слабы, чтобы присоединиться къ нему. На окружающихъ его обыкновенныхъ людей, на массу или ‘толпу’, по его терминологіи, Санинъ смотритъ свысока,— въ себ и только въ себ онъ видитъ весь смыслъ бытія. Люди глупы, жестоки, плоски, утверждаетъ Санинъ, и для нихъ онъ отказывается жертвовать даже одной минутой жизненной сладости. У Санина нтъ ничего святого, для него не существуетъ никакихъ идеаловъ, никакихъ точекъ въ пространств, никакихъ цлей. ‘Эхъ, люди, люди! восклицаетъ-Санинъ со злобой, создадутъ вотъ такъ себ призракъ, условіе, миражъ и страдаютъ’. На Юрія Сварожича, одушевленнаго разнаго рода идеями, Санинъ смотритъ съ сожалніемъ и скорбитъ о томъ, что ‘погибла смлость, свободная страсть и красота’, что ‘остался одинъ только долгъ и безсмысленная мечта о грядущемъ золотомъ вк’. Женщина въ глазахъ Санина — только источникъ сладострастія для мужчины и въ этомъ отношеніи онъ положительно сходенъ со скотомъ. Даже къ родной сестр у Санина возбуждается гнусная страсть самца, которой онъ и не думаетъ укрощать. Онъ жалетъ о смерти сестры только потому, что ‘съ ней умерла бы огромная радость, которую она вносила въ жизнь окружающихъ людей’, Положительно на все Сапинъ смотритъ съ точки зрнія его личной выгоды. Онъ разрушаетъ вс мосты нравственности, вс устои морали и, ни на минуту не задумываясь, онъ готовъ пожертвовать гибелью сотенъ тысячъ людей ради одного часа его собственнаго благополучія. ‘Я люблю Ланде, говоритъ Санинъ, потому, что онъ на своемъ пути не останавливался ни передъ какими преградами, ни смшными, ни страшными’. Таковъ Санинъ.

Характерно то, что онъ выплылъ на поверхность именно теперь, когда общество, выдерживающее дружный натискъ реакціонныхъ силъ, переживаетъ періодъ безпримрнаго застоя. Эпоха революціонной вспышки, конституціонныя иллюзіи, торжество реакціи, полная реставрація,— все это сильно запутало соціальныя взаимоотношенія и создало тотъ невроятный хаосъ, который и царствуетъ теперь во всей стран. Этотъ-то періодъ — періодъ хаотической мысли и парализованности общественныхъ силъ — и нашелъ себ, хотя не особенно яркое, отраженіе въ трактуемомъ роман г. Арцыбашева. Лица, не могущія уяснить себ ходъ и систематизацію историческихъ проблемъ, жаждущія сильныхъ чувствованій и рзкихъ ощущеній, заключаютъ себя въ свой личный мірокъ, сводя на нтъ весь широкій вншній міръ. Тутъ они получаютъ возможность широко развивать свои животныя страсти, выводя ихъ за предлы человческаго пониманія. Этихъ лицъ, которыхъ въ былое время, быть можетъ, радовало торжество соціалистическихъ идей, теперь охватилъ пессимизмъ, и они начинаютъ презрительно относиться къ самимъ идеямъ и еще боле презрительно — къ ихъ носителямъ. Эти лица готовы въ порыв страсти однимъ взмахомъ уничтожить все то, надъ чмъ въ теченіе долгихъ вковъ трудилось все человчество. ‘Существую ‘я’ и ничто кром меня’ — таковъ лозунгъ эгиды типовъ, представителемъ которыхъ является г. В. П. Санинъ.

Было-бы крайне ошибочно думать, что въ этомъ отношеніи Россія преставляетъ собой исключеніе, что только у насъ могъ народиться такой необузданный индивидуализмъ. Какъ разъ наоборотъ. Почти то-же самое пережила и Германія посл революціи 48 года.

Въ начал 60-хъ годовъ юнкеры снова захватили въ свои руки власть надъ имперіей. Императоръ, раньше разъзжавшій среди толпы и общавшій строго блюсти начала конституціи, отдалъ грозный приказъ государственному кораблю: полный ходъ назадъ! Берлинъ былъ объявленъ на военномъ положеніи, а во всей стран была введена диктатура. И что-же? Тогда вмсто восторженныхъ революціонныхъ псенъ, широкими волнами разливавшихся по всей стран, стали слышаться стсненные голоса отдльныхъ разочарованныхъ, пессимистически настроенныхъ поэтовъ, которые начали апеллировать къ ‘личностямъ’, и въ окружающемъ ихъ непроницаемомъ мрак они искали сильныхъ ‘мужей’ и энергичныхъ ‘дятелей’. Такъ, Брандесъ (‘Молодая Германія’, переводъ Писаревой) приводитъ стихотвореніе одного лучшаго поэта тогдашняго времени Гартмана.

…А вижу ученыхъ и профессоровъ,

Президентовъ и ассесоровъ,

Виноторговцевъ и редакторовъ,

Суперинтендантовъ и акушеровъ,

Торговцевъ тряпьемъ и антикваріевъ,

Честныхъ людей, Гаиземановъ и Вассермановъ,

Но гд-же мужи и дятели?

Это, конечно, индивидуализмъ далеко не санинского пошиба, но все-таки индивидуализмъ. Даже у Гейне, который такъ ‘причудливо сочеталъ въ своей поэзіи прихотливые капризы фантазіи съ суровыми требованіями соціализма’, встрчается очень часто отрицательное отношеніе къ людямъ и ихъ идеямъ.

… Берегись людскихъ совтовъ,

Ихъ совты губятъ душу,

Между всхъ людей вселенной

Не найдешь ты человка.

Но окончательную разработку индивидуализмъ получилъ у Ницше, который вывелъ его изъ узкихъ рамокъ и вдунулъ въ него аристократическо-анархистскую необузданную душу. Не признавая никакого долга, въ какой-бы форм онъ ни проявлялся, Ницше ломаетъ вс преграды, которыя установлены для прихотей и страстей индивида. ‘Ты положилъ свою высшую цль въ свои страсти, и вотъ он стали твоей радостью, твоей добродтелью’. (‘Такъ говорилъ Заратустра’, глаза ‘О радостяхъ и страстяхъ’.) Лозунгъ Заратустры ‘я хочу’ это единственный мечъ, который Ницше даетъ въ руки своимъ послдователямъ и которымъ они должны рубить все, что стоитъ на пути къ удовлетворенію ихъ прихотей и страстей. Вспомните еще Фалька изъ ‘Homo Sapiens’ Пшибышевскаго. ‘Внутренняя великая святыня человчества, разсуждаетъ Фалькъ, это могучій инстинктъ’ и для его удовлетворенія слдуетъ жертвовать всмъ, даже гибелью всей вселенной. Припомните, какъ онъ терзалъ, обезчещивалъ и губилъ молодыхъ двушекъ, и все это считалъ естественнымъ, ибо оно удовлетворило прихотямъ его личности. Этотъ Фалькъ многимъ напоминаетъ нашего Санина и оба они, за малыми дефектами, являются прямыми послдователями Ницше. Такой періодъ индивидуалисткихъ теченій пережила не только Германія. Переживали его и другія страны. Да оно вполн понятно. Всякая эпоха Sturm und Drang’а рождаетъ людей съ грубой, безшабашной силой и безпорядочной энергіей, людей, которые требуютъ безграничнаго произвола для своей личности, которые презираютъ и ненавидятъ общественные оковы. Но какъ скоро такія личности появляются, такъ-же скоро он исчезаютъ, такъ-же скоро он опускаются. Фалькъ умираетъ въ полномъ почти безуміи и вынужденъ сознаться, что онъ ‘вымирающій человкъ’. Конецъ Санина намъ еще тоже не извстенъ Эгоистическія стремленія нкоторыхъ умственныхъ аристократовъ, презирающихъ уравнительныя тенденціи вка, должны въ конц концовъ отступить передъ сильными движеніями массы. Интересъ въ данное время къ ‘Сапину’ объясняется только тмъ, что мы переживаемъ періодъ застоя, лни и инертности. По вдь этотъ періодъ переходный — и я не сомнваюсь, что какъ только наша жизнь войдетъ въ обычную коллею, интересъ къ ‘Санину’ пропадетъ окончательно. Какъ ницшеанство въ Германіи, такъ и Санинъ у насъ является послдней вспышкой индивидуализма передъ окончательнымъ и полнымъ торжествомъ общественныхъ идеаловъ. Въ эпоху развитія соціальныхъ стремленій, среди проповди равенства и человческой солидарности долженъ затеряться голосъ, призывающій къ гордому одиночеству, проповдующій безсердечіе и равнодушіе. Среди смлыхъ и громкихъ требованіи равноправія, которыя предъявляетъ женщина, долженъ заглушиться голосъ животнаго инстинкта, зовущій женщину на рабскую службу прихотямъ мужчины. Я не отрицаю, что существуютъ и въ не маломъ количеств, и подъ различными видами и костюмами еще будутъ существовать, г.г. Санины, но меня интересуетъ не ихъ существованіе, а отношеніе къ нимъ общества. Какъ враждебно нмецкое общество встртило Ницше, такъ-же презрительно наше русское общество должно встртить ‘Санина’. Симптомы такого къ нему отношенія уже проявляются въ отдльныхъ газетныхъ рецензіяхъ и журнальныхъ статейкахъ, но это лишь цвтики. Настоящій судъ общества еще впереди, за предлами переживаемаго нами умственнаго и психологическаго кризиса. ‘Милый Фалькъ! Есть страданіе совершенно иное, котораго вы не чувствуете, которое чувствуетъ лишь тотъ, кто слился въ одно со всмъ человчествомъ. Я знаю, что для васъ не существуетъ человчества. Душа ваша слишкомъ мала, чтобъ объять весь свтъ. Сердце ваше бьется только для вашихъ ясенъ, возлюбленныхъ и дтей’… Такую оцнку далъ Фальку его товарищъ. Я глубоко убжденъ, что точно такъ-же оцнятъ г. Санина, вс сознательные элементы общества, вс широкіе демократическіе слои массы.

Я изложилъ, другъ мой, свой взглядъ на затронутый вами вопросъ. Для его подтверлсденія я посылаю Вамъ хранящійся у меня документъ ‘Дневникъ поклонницы Сапина’, который случайно попалъ въ мои руки.

Меня тронула судьба этой ‘врной поклонницы’ и я навелъ о ней справки.

Удалось только выяснить, что она заболла сифилисомъ, посл чего исчезла. О дальнйшей ея участи носятся разные слухи. Одни говоритъ, что она потомъ отравила себя, другіе — что она умерла въ больниц для сифилитиковъ.

Какъ видите, другъ мой, печально кончаютъ свою жизнь поклонники Санина…

Примите мой искренній дружескій привтъ

О. Ш.

8 Апрля. Вчера пріхала изъ дому. Какъ тутъ все скучно, однообразно! Даже злость беретъ. здила домой, думала, тамъ веселе будетъ, съдутся вс знакомые, можно будетъ встряхнуться, развлечься. Думала, а что я застала? Петя угрюмъ и носится еще со своими бреднями о пролетаризаціи массъ, о національномъ хозяйств — и какъ ему это не надодаетъ?! Юзя съ его чистой, невинной душой скорбитъ о засто въ движеніи и развращенности нравовъ у молодежи. Гнилыя все существа — умереть можно отъ скуки въ ихъ обществ. Я удрала изъ этого стоячаго болота. Пріхала сюда,— та-же скука. И какой, вл. самомъ дл, толкъ въ идеалахъ, которыми носятся эти безжизненныя твари — какъ ненавижу я ихъ за вялость!— что въ ихъ идеалахъ интереснаго? Вдь все такъ сухо, кабинетно,— доктринеры пустые! фи…

Я за послднее время никакъ успокоиться не могу. Что-то волнуетъ меня и тревожитъ. Я хочу жить, широко — широко жить. Не могу я, какъ эти черепахи, запереться въ раковин и, ползая медленно, заниматься чмъ-нибудь обыкновеннымъ. Душа моя жаждетъ сильного, широкого, красиваго. Но гд это взять? Кругомъ все такъ сро, обыкновенно и единообразно. Атмосфера такая душная, что задохнуться можно. Единственное утшеніе — дневникъ. Съ нимъ я люблю проводить время. Говорю, что хочу — никто не противорчитъ…. Но вотъ снова начинается это сумашедшее настроеніе. Голова болитъ. Брошу писать, авось пройдетъ.

* * *

12 Апрля. Прошли еще три дня, а я все не успокаиваюсь. Скука та-же — когда она кончится? Какъ будто безобразныя крысы выползаютъ изъ подъ земли, лзутъ на мое тло и кусаютъ его. Никогда я такъ остро не чувствовала скуки, какъ сейчасъ, никогда такъ скверно не было на душ. Еще нсколько такихъ дней, и я положительно съ ума сойду…

* * *

14 Апрля. У насъ на второмъ семестр есть одна двица, которую вс зовутъ ‘богиней мудрости’, а что въ ней мудраго, ей Богу, не знаю. Она, правда, держитъ себя такъ важно, какъ будто, въ самомъ дл, штука какая, но въ дйствительности оно далеко не такъ. Щеки впалыя, ноги длинныя, вся она суха и тонка, какъ аспидная доска, и докторъ Высоковннъ, когда заходитъ въ классъ, первую улыбку все таки мн посылаетъ. Сегодня эта ‘богиня’ заговорила со мной о жизни. Жизнь, утверждаетъ она, сама но себ есть борьба и, желая оправдать нашу стоимость, мы всегда должны бороться и стремиться. Надувъ свой длинный носъ, она говорила, что мы должны тсно сомкнуться въ стройные ряды широкихъ массъ и медленно, но умло и разсчетливо повести осаду позицій ‘стараго’. Мы не должны обращать вниманіе на наши личныя прихоти, мы должны жертвовать собой на пользу общему длу. Мы должны бороться, и новое восторжествуетъ надъ старымъ. По моему-же, это только сумасбродство. Правда, оно очень интересно, даже красиво, но всегда — всегда бороться! Кто на это согласится? Вдь нужно-же когда нибудь самимъ вкушать плоды этой борьбы. Гд-же и когда она будетъ? Неужели на томъ свт? Нтъ. Теперь и только теперь слдуетъ наслаждаться жизнью. Я знаю, что я права, хотя большинство нашихъ зубодралокъ соглашаются съ нею. Вдь это овцы. Прослыла та умной — он и соглашаются съ нею, и слушаютъ ее. Я глубоко убждена, что даже т, которыя такъ говорятъ, тоже ищутъ наслажденій. Вдь это-то и есть жизнь.

* * *

15 Апрля. Сумашедшее настроеніе не покидаетъ меня ни на минуту. Прихожу въ школу — измученныя, скучныя лица. Домой приду — срыя, мрачныя стны. Хожу изъ угла въ уголъ, ничего длать не могу. Скучно, да и только. Приходящихъ товарокъ по школ я терпть не могу — он вс такія неинтересныя. Гд тотъ необыкновенный? Гд онъ?

* * *

17 Апрля. Сегодня намъ предложили взять на себя иниціативу устройства бала въ политехническомъ институт. Я съ большой радостью согласилась, ибо тутъ можно будетъ какъ слдуетъ развлечься, повеселиться. То-то будетъ житье! Вс студенты, политехники…. Музыка, танцы — ахъ, кабы ужъ скоре! Сегодня я чувствую себя гораздо лучше. Какъ будто приближается то, что я такъ жадно искала. Наполнявшая меня пустота какъ будто сгущается и образуется что-то толстое положительное.

* * *

20 Апрля. Сегодня уже балъ въ институт. Какъ много хлопотъ, работы. За эти дни я какъ бы ожила. Какъ я рада случаю съ вечеромъ! Познакомилась съ новыми студентами и не такими, какъ старые, которые вчно носятся своими никому не нужными идеалами. Это человки, боги! Взять, напримръ, Корнилова — вдь это сама жизнь! Что для него идеалы, нравственные устои, законы морали? Жить, онъ говоритъ, и больше ничего! Въ его смлой, твердой походк, въ его частомъ дыханіи такъ и чувствуется настоящій живой человкъ. А Волинскій? У него, хотя и длинный носъ, который не совсмъ благообразно скручивается, но онъ, какъ и я, терпть не можетъ этихъ нравственныхъ ‘индюковъ’, какъ онъ ихъ называетъ. Пусть въ карты играетъ, пусть кафешантаны, фарсы посщаетъ — эка важность! Надо, говоритъ онъ, все брать отъ жизни. Вотъ потшный… Но довольно о знакомыхъ. Сегодня балъ, сегодня я буду жить, наслаждаться и на этомъ я хочу дольше остановиться въ дневник. Вчера Корниловъ сильно — сильно пожалъ мою руку и сказалъ, что сегодня я буду царицей, а онъ — царемъ. Я — царица! Какъ это мило, прелестно… Но пора уже одваться, пора пойти туда,— на праздникъ жизни. Будутъ чокаться бокалы, будетъ ркою литься вино, будутъ умиленно поглядывать студенты, будутъ цловать, сильно — сильно цловать, а я обхвачу царя моего и отъ великой радости я всей силой укушу его. Лицомъ моимъ, на которое смотрли до сихъ поръ только одряхлвшіе отъ идеаловъ студенты и кислыя старыя двы — курсистки, будутъ любоваться теперь молодые глаза красивыхъ молодыхъ людей. Мой станъ обхватитъ теперь сильная рука, врод Корнилова. Она будетъ прижимать, а мн будетъ хорошо, хорошо. Я съ сожалніемъ оставляю теперь дневникъ, но… надо скоре идти туда, на праздникъ жизни.

* * *

21 Апрля. Теперь 9 часовъ утра. Глаза безсмысленно блуждаютъ въ комнатной пустот. Руки и ноги какъ будто онмли. Я никогда до пьяна не напивалась, но представляю себ самочувствіе до безумія опьянвшаго неопытнаго ‘пиваку’, просыпающагося посл отрезвленія. Такъ и я себя теперь чувствую. Какъ будто сонъ, тяжелый, до боли мучительный сонъ корчилъ меня въ своихъ объятіяхъ. Но все же… это былъ прекрасный, золотой сонъ. Вчера я была царицей! Да, Корниловъ правду говорилъ: я была царицей, онъ — царемъ. Медикъ глазъ не спускалъ съ моихъ полныхъ розовыхъ щекъ, юристъ любовался моими ангельскими, но вмст съ тмъ плутоватыми глазами, какъ онъ говорилъ Корнилову. Политехникъ убждалъ Волинскаго, что я — очень сложный механизмъ, которымъ онъ не прочь бы позаняться, художникъ видлъ во мн прекрасный оригиналъ…. Всякій находилъ во мн свой идеалъ. Почти вс искали моего взора, моей улыбки, пожатія моей руки, а я на всхъ смотрла свысока. Мы съ Корниловымъ проходили по залу. На него смотрли, какъ животныя, а ко мн ласкались, какъ собаки. Я была царицей! Это правда. Прекрасна жизнь — хороша она! А потомъ, посл бала — сколько сладкихъ, упоительно сладкихъ минутъ! Мы сли съ Корниловымъ на извощика. Лошадь мчалась быстро, быстро, какъ стрла, какъ молнія. Она фыркала, отдувалась, пнилась, а Корниловъ только переводилъ дыханіе. Онъ обнималъ и прижималъ меня тсно — тсно. Нтъ словъ для выраженія той великой радости, которую я переживала въ т минуты. Вотъ и дура я: думала когда-то, что мужчины гадки… Могла-бы даже самая лучшая изъ нашихъ кислятинъ такъ крпко сжать меня и доставить такъ много удовольствія? Мы пріхали домой. Какой онъ сильный Корниловъ! Вотъ это человкъ, вотъ это жизнь! Онъ обнималъ меня, цловалъ въ носъ, въ губы, въ глаза, горячо — горячо цловалъ. Никогда я такихъ сладкихъ минутъ не переживала. Каждое прикосновеніе его горячихъ губъ пріятной струей живого источника расходилось по всмъ жиламъ, распространяя въ нихъ что-то сильное, горячее. Мн было хорошо. Я чувствовала, что живу. Корниловъ подымалъ меня на своихъ упругихъ мускулахъ, но мн казалось, что это ангелы подымаютъ меня и уносятъ въ то блаженное царство, гд люди живутъ настоящимъ и наслаждаются широко — широко. Я положила голову на его плечо, и мн было такъ сладостно, такъ пріятно. Но… свтъ ужъ такъ, какъ видно, устроенъ, чтобы все хорошее продолжалось не долго. Корниловъ ушелъ, а я теперь чувствую себя такъ, какъ будто пришла изъ какого-то слишкомъ веселаго пира или вернулась съ какой-то слишкомъ горячей битвы. Почему онъ такъ скоро ушелъ? Почему онъ не оставался еще? Почему? Я вынуждена прервать свои мысли, ибо голова сильно разболлась. Надо пойти прилечь немного.

* * *

24 Апрля. За послдніе нсколько дней я себя чувствую такъ-же, какъ чувствовала себя посл ухода Корнилова. Сегодня одинъ господинъ читалъ у насъ въ школ рефератъ объ этик. Скучно было, и я осталась слушать. Слушала, конечно, очень разсянно, но многое припоминаю. Онъ говорилъ о какомъ-то ‘высокомъ’ идеализм. Бороться — суровый долгъ. Эмпирическія нужды должны урзываться и совершенно подчиняться духовнымъ и т. д. Самъ референтъ отрицательно относился къ такому виду идеализма, заявлялъ себя сторонникомъ ‘соціальнаго’ идеализма, но ‘высокій’ идеализмъ, говорилъ онъ, насчитываетъ много послдователей и иметъ больше положительныхъ чертъ, чмъ сантиментальный, широкій и др. Я слушала его и думала: неужели, въ самомъ дл, имются такіе люди, которые совершенно отказываются отъ удовольствій, наслажденій, пріятныхъ ощущеній и обрекаютъ себя на борьбу за какіе-то идеалы? Нтъ. Такихъ нтъ и не можетъ быть. Вдь и я когда-то идеалисткой была, вдь и я болтала много о пролетаріат, котораго и до сихъ поръ не знаю, увлекалась соціализмомъ, о которомъ и теперь понятія не имю, бредила свободой, равенствомъ и братствомъ,— но я не предавалась этому всецло, а всегда имла въ виду и свои личныя цли. Къ тому же, нора увлеченій должна-же когда нибудь миновать. И она минула, эта гадкая пора! Теперь я прямо смотрю въ глаза жизни. Въ ней есть много пріятнаго, красиваго, сладкаго, и мы должны все это брать. Въ этомъ, по моему и только въ этомъ — весь смыслъ бытія. Мн говорятъ мои ‘кислятины’, что все это грязно, дается несправедливыми средствами — исполать! Пусть грязно, не корректно, не честно,— вдь все это въ сущности пустыя слова. Я хочу жить,— значитъ, я хочу удовольствій, веселій и сильныхъ чувствъ. Люди страдаютъ, люди гибнутъ, но что я имъ дамъ? Чмъ я имъ помогу? Ничмъ. Себя погублю, а имъ не пособлю,— какой-же въ этомъ смыслъ? Жизнь коротка, ею надо воспользоваться. Непремнно воспользоваться этимъ временемъ, пока оно не ушло!

* * *

26 Апрля. Сегодня пришелъ Корниловъ, который все время не являлся. Онъ такой-же, какъ и раньше.. Не говоритъ много, только вперится карыми глазами, такъ взглядомъ и пройметъ насквозь. Онъ непремнно хотлъ, чтобъ я сла къ нему на колни, но я ни за что не соглашалась,— пусть знаетъ, какъ не являться столько времени. Онъ сталъ гнаться за мной, желая схватить, а я удирала изъ одного угла въ другой и не давалась. Нсколько разъ я притворялась утомленной и давала ему хватать себя, но какъ только онъ это длалъ, я сейчасъ-же высвобождалась изъ его рукъ. Такъ продолжаюсь около получаса. Вдругъ Корниловъ сдлался такимъ страннымъ, какимъ я его, кажется, никогда не видала. Глаза налились кровью, лицо покраснло, хитрая улыбка сошла и замнилась грознымъ, суровымъ выраженіемъ лица. Онъ стиснулъ зубы и гнался за мной какъ бшенный. Наконецъ, схвативъ меня, онъ такъ крпко прижалъ къ себ, что я крикнула отъ боли. Я сердилась на него, но въ душ я чувствовала себя очень хорошо. Потомъ мы пошли гулять и гуляли очень долго въ парк. Уходя, Корниловъ крпко пожалъ мою руку и поцловалъ. Мы условились завтра встртиться въ парк.

* * *

28 Апрля. Вчера вечеромъ мы встртились съ Корниловымъ въ условленномъ мст. Онъ былъ необыкновенно милъ. Ему замчательно къ лицу штатское платье. Мы услись на скамь въ одной изъ темныхъ аллей. Онъ завелъ разговоръ о жизни, о нашемъ къ ней отношеніи, о людяхъ вообще. Какъ онъ красивъ, когда начинаетъ горячиться! Онъ такъ-же думаетъ, какъ и я. Женщины, говоритъ онъ, это самое благое въ жизни. Намъ природа удлила нкоторыя особенности, благодаря которымъ мы можемъ шире и глубже наслаждаться жизнью. Молодость, говоритъ онъ, проходитъ быстро, и если не теперь, то когда-же?.. Когда онъ пересталъ говорить, то взоръ его притупился и лицо потеряло свою живость. Онъ сдлался мене интереснымъ. Чтобы снова возбудить споръ, чтобы снова любоваться красотой и свжестью его лица, я показывала видъ, что не согласна съ нимъ. Я говорила, что есть еще идеи, за которыя мы должны бороться, которымъ мы должны быт врны и т. д. ‘О, идеи, почти воскликнулъ онъ, довольно кормить себя идеями! Мое существо требуетъ иной нищи. Идеи! Идеалы! За всхъ ихъ вмст взятыхъ я и мизинца вашего не отдамъ’. При этомъ онъ быстро и сильно обнялъ меня и горячо поцловалъ въ губы. ‘Что намъ въ идеалахъ, продолжалъ онъ потомъ, если ихъ плодами будутъ пользоваться дти, внуки или правнуки. Я хочу теперь, теперь наслаждаться жизнью’. При этомъ онъ сталъ такъ сильно прижимать меня къ себ, что я чуть не вскрикнула, но удержалась. Я его тоже обнимала, тоже сильно прижимала къ себ, и это было пріятно, хорошо… Передъ уходомъ онъ снова пожалъ мою руку и просилъ на сегодня снова придти въ эту аллею. Пожимая въ послдній разъ мою руку, онъ сказалъ: ‘да, моя милая, жизнь — злодйка и богатая злодйка. Надо отбирать у нея все, все намъ пріятное. И чмъ скоре, тмъ лучше’… Я поняла его и уже давно объ этомъ подумываю. Но чтобы… чтобы… (стыдно передать это чувство) я съ нимъ не соглашалась. Но онъ, кажется, понялъ, что я точно такъ-же, какъ и онъ, смотрю на жизнь.

* * *

1 Мая. Сегодня Корниловъ пришелъ со своимъ товарищемъ Кругловымъ. Мы снова забрались въ ту темную аллею. Я сла рядомъ съ Кругловымъ, а Корниловъ помстился у моихъ ногъ. Снова зашла рчь о жизни и людяхъ. Кругловъ во время разговора придвигался ко мн все ближе и давалъ мн чувствовать прикосновенія его тла. Корниловъ положилъ голову ко мн на колни и мечталъ. Я посматривала на его лицо, и оно имло страдальческій видъ. Онъ въ теченіе почти всего вечера молчалъ, а говорилъ, большей частью, Кругловъ, который оказался замчательно краснорчивымъ. Настоящій Демосенъ! Есть, говорилъ онъ, такіе господа, которые различаютъ людей по ихъ отношенію къ тому или другому идеалу. Но это чепуха. Но его мннію, все человчество длится на людей и людишекъ. И т, и другіе имютъ одного только Бога, которому они молятся, который ими руководитъ. Это инстинктъ. И т, и другіе исповдуютъ одну только религію—выполненіе всхъ тхъ требованій, которыя предъявляетъ инстинктъ. Но разница вотъ въ чемъ. Одни — люди, смлыя натуры, не скрываются, говорятъ и длаютъ это прямо, а другіе людишки, жалкіе трусы, прячутся за спины всевозможныхъ идеаловъ. И т, и другіе топчутъ, разрываютъ, уничтожаютъ все, что стоитъ на пути къ удовлетворенію инстинкта, но мы, говорилъ онъ, длаема, это прямо, никого не стыдясь, а они прячутся отъ глазъ толпы и длаютъ тоже въ глухомъ и постыдномъ уединеніи. Они, продолжалъ онъ, корчатъ изъ себя ‘невинныхъ душекъ’ и бредятъ разными мелкими философіями. Настоящая-же философія у насъ. Я, почти воскликнулъ онъ, Корниловъ, весь нашъ кружокъ,— мы ницшеанцы! Ницше говоритъ, что прелюбодй — не тотъ, кто удовлетворяетъ требованія своего инстинкта, а тотъ, кто, желая этого все-таки не удовлетворяетъ его. И это врно. ‘Я хочу’ — вотъ мой лозунгъ, и пусть все гибнетъ въ жертву ему. Сильный, могучій потокъ лился изъ устъ Круглова. Я чувствовала въ душ мощныя струи того ясного, красиваго источника, который называется жизненной правдой. Вдь обо всемъ этомъ и я уже не разъ думала, вдь и мн скучно стало съ этими людишками, которые кичатся съ ихъ никому не нужными и никакого удовольствія не доставляющими идеалами. Вдь и мн душно стало въ рамкахъ этихъ идей, и я сломала ихъ. Я сломала ихъ и вышла на волю… Корниловъ почти ни одного слова не произнесъ. Онъ только лежалъ и смотрлъ на небо. Я слышала его частые вздохи и глухіе стоны. Онъ страдаетъ, ибо не можетъ удовлетворить своего инстинкта. Я вижу, что онъ любитъ меня, но не хочетъ говорить, боясь, что я ему откажу. Но и я, вдь, его люблю. Боже мой! Его румяныя, свжія щеки, его сильная, толстая рука, какъ клещи обхватывающая тло,— разв можно не любить его?! Я каюсь, что вчера показывала ему видъ, будто я съ нимъ не. согласна. Но вдь онъ-же долженъ былъ чувствовать, долженъ былъ понять. Когда я сказала Круглову, что я вполн раздляю его взглядъ на жизнь, Корниловъ немного оживился, но блеснувшій въ его глазахъ маленькій огонекъ скоро потухъ. Около часу ночи они меня проводили домой. Кругловъ далъ мн для чтенія книгу Ницше ‘Такъ говорилъ Заратустра’. ‘то, сказалъ онъ, наше евангеліе’. А Корниловъ только пожалъ сильно мою руку и ничего не говорилъ. На мой вопросъ, когда его ждать завтра, онъ со вздохомъ отвтилъ:, не знаю’. Я просила его придти. Когда они уходили и я оставалась еще немного у воротъ, я слышала, что кто-то щелкнулъ пальцами, а другой какой то расхохотался. Мн сначала казалось, что это дло Круглова и Корнилова: но оно не можетъ быть. Вдь онъ, бдненькій, такъ страдаетъ. Надо ему все открыть, положительно все,— пусть не мучается.

Теперь иду читать Ницше. Авось и я сдлаюсь ницшеанкой.

* * *

3 Мая. Замчательная книга ‘Такъ говорилъ Заратустра’ У меня не хватаетъ терпнья читать все, и я довольствуюсь отрывками. Какая сила, смлость какая! Нравственность — пустота, мораль — мишура. ‘Сверх-человкъ’! ‘Я хочу’! Я хочу, и такъ должно быть. Я во всемъ съ нимъ согласна, кром вопроса о женщинахъ, о которыхъ онъ, но моему, неправильно судитъ. ‘Женщина, говоритъ онъ, должна удовлетворить прихотямъ мужчины’,— какъ будто у насъ своихъ страстей, своихъ инстинктовъ нтъ. По моему, это — обоюдная услуга. Но кром этого вопроса онъ во всемъ правъ. Нкоторыя мста я подчеркнула краснымъ карандашомъ и списала. Пусть теперь попробуютъ заговорить со мной наши ‘идеальныя’ кислятины, я смогу имъ отвтить. Я покажу имъ настоящую философію, и он узнаютъ, до чего он жалки, гадки, ничтожны со своими мыслями и глупыми идеями. Он вс бредятъ ‘долгомъ’ нравственнымъ, моральнымъ, духовнымъ, но я имъ покажу Ницше: ‘завоевать свободу и поставить на встрчу даже долгу священное ‘нтъ’,— вотъ зачмъ, братья мои, нужно стать человкомъ. Что касается духа, то онъ не больше, какъ орудіе у тла, ибо Ницше говоритъ, что ‘созидающее тло создало себ духъ, какъ орудіе для воли своей’. А о цломудріи, о цломудріи какъ онъ говоритъ! ‘Кому тягостно цломудріе, тому надо его отсовтовать’. Каждое слово — настоящій перлъ. Отъ него ветъ силой, могучей, жизненной силой. Долой все! Погибай все! Я хочу!- вотъ наши девизы. Да, я сдлаюсь ницшеанкой, настоящей ницшеанкой. Придетъ Корниловъ, и я прямо ему это объявлю — то-то онъ обрадуется. Но почему его до сихъ поръ нтъ? Кабы онъ ужъ скоре пришелъ. Я почему-то чувствую нетерпнье. Я люблю его, Корнилова. Какой онъ сильный, красивый, мой ницшеанецъ!.

4 Мая. Уже 11 часовъ утра, а я только что встала. Голова какъ будто туманомъ окутана. Мысли перепутаны. Хаосъ невроятный. Вчерашній вечеръ ни на минуту не забывается. Все мн калгется мелкимъ, ничтояснымъ въ сравненіи съ тми сильными ощущеніями, которыя я вчера вечеромъ переживала. Дивная сказка оказалась еще боле дивной былью. Эта быль стоитъ мн двственности, чести,— но зачмъ он? къ черту ихъ! Это глупые людишки нарочно приклеймили ярлыкъ ‘чести’, чтобы построить еще одну ограду для нашихъ наслажденій. На самомъ же дл — это сильный, полный остроты и рзкости, видъ наслажденій, который мы и должны использовать.

Вчера Корниловъ пришелъ одинъ и былъ одтъ въ свое штатское платье. Щеки его румянились, глаза блестли. Онъ былъ милъ, необычайно милъ. Но я замчала, что лицо его передергивала тайная грусть. Вошедши, онъ пожалъ мою руку и молчаливо слъ къ столу. Мн его жалко стало, и я объявила ему, что и я уже ницшеанка, ницшеанка въ полномъ смысл слова, что я вполн раздляю его взглядъ на жизнь и людей и что позавчера я только для вида съ нимъ не соглашалась. Онъ повеселлъ немного. Зрачки его глазъ расширились, въ глазахъ заблестлъ огонекъ. Я видла въ немъ мужчину, настоящаго ницшеанскаго мужчину. Я не могла удержать себя. Вышла изъ-за стола, обхватила его толстую шею и сильно-сильно поцловала. Потомъ ушла обратно и сла у стола. Тогда онъ сталъ усиленно дышать и весь покраснлъ. Глаза его тоже налились чмъ-то краснымъ, Я видла, какъ его нижняя губа дрожала. Вдругъ онъ быстро поднялся, быстро подошелъ ко мн, схватилъ мою руку и спросилъ, не шучу-ли я, дйствительно-ли я съ нимъ согласна и дйствительно-ли я люблю его такъ, какъ онъ меня. ‘Я требую ршительный отвтъ. Да или нтъ. Или я уйду, уйду навсегда’. Я чувствовала важность вопроса и отвта. Я хотла подумать, но какое-то сильное желаніе, сама не знаю чего, схватило меня и не давало соображать. Мрачное облако заволокло мой умъ и помрачило мои мысли. Пожиманіе его теплой руки разжигало кровь въ моемъ тл, и я отвтила положительно. Потомъ снова обхватила его и снова поцловала. Тогда онъ посадилъ меня на колни, прижималъ, обнималъ, цловалъ. Я чувствовала, что въ душ подымались могучія волны страстей, когда я прижималась къ его тлу. Кровь бросилась въ голову. Я видла открывавшуюся предо мной бездонную пропасть, но тамъ стучалъ водопадъ сильныхъ, сладкихъ, упоительно сладкихъ ощущеній. И я хотла стремглавъ броситься въ эту пропасть, окунаться въ струяхъ этого водопада. Я какъ будто перестала сознавать. Какой-то сильный круговоротъ захватилъ меня, и я вертлась. Ураганъ въ душ все больше усиливался, и я вертлась, и летала. Не помню, что со мной происходило, но знаю, что переживала очень хорошія, очень сладкія минуты. Погибайте, долгъ, цломудріе, двичья честь! А мн вчера было хорошо — хорошо. Корниловъ, очень разгоряченный, ушелъ около полуночи и общалъ сегодня тоже придти. Теперь немного скучно, къ тому, еще нездоровится, но это все пустое. Придетъ Корниловъ, и будетъ пріятно — пріятно.

* * *

6 Мая. Только что былъ Корниловъ. Пришелъ, поздоровался, посидлъ съ четверть часа и ушелъ. Сказалъ, что его товарищи ожидаютъ и онъ спшитъ. Я не могу точно опредлить, что именно я теперь переживаю, но чувствую, что-то тяжелое давитъ внутри, наступаетъ и давитъ. Почему онъ такъ скоро ушелъ, Корниловъ? Почему онъ не остался, какъ вчера, какъ позавчера? Неужели онъ не чувствуетъ то-лее, что и я? Все скучно, сро, однообразно кругомъ! Чувствую, что-то горячее льется но жиламъ, волнуется и, кажется, вотъ вотъ оно выльется. Почему Корниловъ не остался? За что онъ заставляетъ меня такъ страдать. Пойду на улицу, быть можетъ, тамъ развлекусь немного. Но вотъ идетъ Кругловъ. Я ему отъ души рада — вдь онъ тоже мужчина. Онъ — товарищъ Корнилова, тоже сильный человкъ. Прошу дневникъ, пойду встрчать его.

* * *

7 Мая. Вчера Кругловъ, какъ видно, не пришелъ, а прибжалъ, ибо, вошедши въ комнату, онъ долго еще не могъ перевести духъ. Объяснилъ онъ это тмъ, что, зная о невозможности для Корнилова быть у меня вчера, онъ думалъ, что мн скучно будетъ,— вотъ онъ и пришелъ провести со мною вечеръ. Поговоривъ немного о Ницше и узнавъ, что и я улге исповдую ихъ религію, онъ сразу подошелъ ко мн, крпко обнялъ и поцловалъ. Въ душ я была ему, конечно, очень благодарна за такой подарокъ, но, желая его подразнить, я говорила, что разскажу Корнилову, который разсердится на него за это. Не успла я кончить эту фразу, какъ изъ устъ Круглова полился неизсякаемый источникъ сильныхъ, красивыхъ истинъ. ‘Такъ какъ мы не признаемъ долга вообще, говорилъ онъ, то для насъ нтъ и долга передъ другомъ. У насъ нтъ дружбы. Есть инстинктъ и только ему мы остаемся врны’. Онъ сказалъ, что точно такъ-же мыслитъ и Корниловъ, которому и въ голову не придетъ сердиться. Когда онъ спросилъ меня о моемъ мнніи, я не могла его скрыть и призналась, что вполн съ нимъ согласна. Тогда онъ подслъ ко мн и сталъ сильно меня прижимать. Я видла, какъ ноздри его раздулись, зрачки расширились, а яблоко глаза увеличилось вдвое или втрое. Мн тогда вспомнилась картина, изображающая голодного волка, нападающаго на овечку. Когда Кругловъ началъ меня прижимать, я почувствовалала, что въ голов снова что-то запрыгало, а въ жилахъ снова начали бороться чертики. Умъ снова окуталъ какой то срый густой туманъ. Снова все перемшалось. Загадочная пропасть была тутъ-же и притягивала сильными громовыми звуками ея водопада. Какъ это пріятно! Разгоряченный Кругловъ повалилъ меня до безумія пьяную отъ избытка ощущеній. Что дальше было, не знаю, но знаю, что переживала хорошія, сладкія минуты, хорошія, быть можетъ, потому, что я не въ ум была, не разсуждала, быть можетъ, почему-нибудь другому. Но это совершенно все равно. Было сладко, пріятно — что-же еще нужно? Или что еще есть въ жизни? Кругловъ быстро ушелъ домой и не помню, общалъ-ли онъ придти или нтъ. Во всякомъ случа, я буду отъ души рада кому-нибудь изъ этихъ двухъ сильныхъ мужей.

* * *

18 Мая. Пришедши въ школу, я застала сегодня сильное движеніе. Мои ‘старыя двы’ шушукались, шептались, часто посматривали на меня и ни одна не подошла меня привтствовать. Я, конечно, не обращала никакого вниманія. Но вотъ подошла одна изъ нихъ, сухая, противная рожа съ стриженными волосами, и заявила мн порицаніе за мое близкое знакомство съ Корниловымъ и Кругловымъ. Оказывается, что я не имю нравственнаго права сноситься съ тмъ кружкомъ, которому вся ‘честная студенческая братія’ давно уже объявила бойкотъ за безнравственное поведеніе и различныя исторіи, случавшіяся съ членами этого кружка. Опять нравственность, опять долгъ, опять честь! Ничему, какъ видно, не научились эти безобразныя кислятины. Меня укоряютъ безнравственностью!— это смшно, право. Да неужели он не знаютъ, что именно то, чмъ он меня укоряютъ, составляетъ мою гордость, мою славу? Разрушить, уничтожить я хочу и нравственность, и честь, ибо на нихъ построено та глухая стна, которая отдляетъ насъ отъ могучаго потока сильныхъ чувствъ и ощущеній,— вдь только въ этомъ весь смыслъ жизни. Надоли он мн хуже горькой рдьки. И не налюбуются старыя двы своими полинявшими перлами. Выросли, состарились — нкоторымъ уже по 28—30 лтъ — и ни одна не доросла до настоящаго понятія о жизни. Трещатъ, какъ сороки, объ устояхъ морали, о законахъ этики, а спросить-бы любую изъ нихъ, что это такое — вытаращитъ глаза да и только. Я категорически заявила, что знакомства съ Корниловымъ, Кругловымъ и всмъ ихъ кружкомъ я хочу и отъ своего желанія не откажусь, что я готова съ радостью принять 20 бойкотовъ, исходящихъ отъ старыхъ двъ, за одно теплое, сильное пожатіе руки красиваго молодого человка. При послднихъ словахъ ‘стриженная’ покраснла (отъ стыда или злости, не знаю), не отвтила ни слова и отвернулась. Посмотримъ, что еще будетъ. Но… стоитъ-ли даже объ этомъ думать? Стоило-ли тратить для такой, въ сущности, мелочи драгоцнное время и страницы дневника? Брюзжатъ двы — пусть ихъ, вдь отъ зависти это. Сегодня я ожидаю къ себ Корнилова и Круглова вмст. До сихъ поръ они приходили поодиночку, теперь — вмст. И чего, въ самомъ дл, стсняться! Людямъ не стыдно жениться — а вдь они это тоже для удовольствія длаютъ — чего-же намъ стыдиться? Мы добрались до самой верхней ступени той міровой лстницы, которая ведетъ къ сверхчеловку, мы поняли настоящій смыслъ бытія-такъ чего-же имъ стснять себя? Придутъ они,— сама я буду наслаждаться и имъ буду наслажденія доставлять. Мы будемъ жить! Но… я такъ долго вожусь съ дневникомъ, а скоро ужъ придутъ мои дорогіе ницшеанцы. Надо себя духами испрыскать и принарядиться. Чтобъ пріятнй было!

* * *

19 Мая. Корниловъ и Кругловъ исполнили свое общаніе: пришли вмст. Они были пьяны или, какъ они выразились, подъ рюмкой. Но отъ этого они мн были еще боле милы. Пришедши, они заявили, чтобъ я сегодня съ ними не шутила, а то ирибьютъ меня. ‘Безъ предисловій’, произнесъ Корниловъ. Я хотла ихъ подразнить и напустила на себя, какъ они говорятъ, сурьезъ, но они чуть ли не въ зврей превратились, и я должна была уступить. Передъ уходомъ они разсказали, что скоро узжаютъ на каникулы въ провинцію, что передъ отъздомъ они устроятъ пирушку, на которую меня уже пригласили. ‘Не безпокойтесь, говорилъ Корниловъ, мы васъ въ надежныя руки передалимъ’. Станетъ немного скучно, когда они удутъ. Опять потянутся скучные срые дни. Но… Нечего тужить пока. Увидимъ раньше, въ какія такія надежныя руки они меня передадутъ.

* * *

22 Мая. Сегодня пришелъ Кругловъ вручить мн адресъ дома, въ которомъ иметъ состояться вечерника. При этомъ онъ принесъ мн первые 5 томовъ ‘Современнаго Міра’ — Впервые буду читать такой толстый журналъ,— въ которомъ напечатанъ разсказъ Арцыбашева ‘Санинъ’. Этотъ разсказъ Кругловъ превозносилъ прямо до небесъ. ‘Такъ какъ на вечеринк, говорилъ онъ, будетъ много разговору объ этомъ труд уважаемаго всмъ нашимъ кружкомъ г. Арцыбашева, то, чтобы имть возможность не быть вн спора, прочтите. Это колоссальное произведеніе, которое проливаетъ очень яркій свтъ во вс темные углы нашей жизни. Въ немъ указаны самые врные и надежные пути, по которымъ должно двигаться человчество въ стремленіи къ счастью и блаженству. Какъ огненный столбъ освщалъ когда-то путь евреевъ изъ Египта въ Землю обтованную, такъ Санинъ освтитъ тотъ трудный путь, который совершитъ, если еще не совершаетъ, человчество изъ сего міра пустоты, изъ міра, усяннаго дернами морали и колючками нравственности, изъ міра, который различными долгами, какъ рыбачьими стями, опутываетъ человческую личность и его инстинкты,— изъ этого міра въ міръ полной свободы человческихъ инстинктовъ въ міръ, гд нтъ ни долга, ни нравственности, ни морали’. Онъ еще многое говорилъ о Санин и совтовалъ ни одной строчки не пропустить. Потомъ онъ, посидвъ еще немного и побаловавшись, ушелъ очень довольный.

* * *

25 Мая. Сегодня я прочла этотъ дивный, очаровательный разсказъ. Что за сила, что за мощь въ этомъ Санин! Вдь это Богъ, которому мы вс должны кланяться въ ноги. Я нкоторыя мста читала по нскольку разъ, подчеркивала, заучивала наизусть. ‘Санинъ’ долженъ сдлаться карманной книгой всякаго человка, ищущаго счастья и наслажденій,— вдь онъ даетъ отвты положительно на вс вопросы, которые могутъ быть вызваны жизнью. Это — нашъ пророкъ, нашъ Илья, нашъ Мессія, который явился для того, чтобы закрыть рты всмъ кислымъ идеалистамъ и идеалисткамъ, безобразящимъ и гадящимъ красивую жизнь,— пророкъ, который вызоветъ къ еще большей кипучей дятельности наши молодыя силы. Какая геніальность! ‘Если-бы погибла женская молодость, въ свт стало-бы, какъ въ могил’ — сколько правды, красоты въ этихъ словахъ! 0. если теперь наши двы бальзаковскаго возраста станутъ трещать о своихъ этикахъ, то я имъ прямо отвчу словами Санина ‘Жить надо только тому, кто въ самой жизни видитъ что-то пріятное’, и он должны будутъ замолчать.— Если станутъ он величаться своими идеалами провозглашать ихъ и ставить себя выше меня, то я имъ покажу ‘Санина’, и он будутъ постыдно прижаты къ стнк. ‘Санину вдругъ страшно стало, что эта красивая, солнечная молодая женщина, способная дать счастье многимъ людямъ, уйдетъ въ безсмысленную пустоту’. Такъ это я и мн подобныя способны дать счастье людямъ, а он? Он — пустота да еще безсмысленная. Я способна дать счастье, я — соль земли, я — центръ вселенной,— какъ это мило! Я зачитывалась этимъ произведеніемъ.

Вдь я и раньше такъ думала о жизни и людяхъ, но Санинъ укрпилъ все то, что держалось шатко. Я теперь сознала свою цнность, я выросла въ собственныхъ глазахъ. Бывало, не замтно для меня самой, въ душу попадали искорки сомннія, бывало, я думала, что я — одна такая и порицала себя, но теперь Санинъ открылъ мн глаза на все. Онъ прямо и ясно доказалъ, что только въ моихъ поступкахъ весь смыслъ и интересъ жизни. И какой онъ талантъ этотъ Арцыбашевъ! II. художественная красота, и философская выдержка — прямо прелесть! Ахъ, я совсмъ забыла, вдь пора уже на вечеринку и надо скоре одваться. Но я не могу оставить дневникъ, не высказавъ горячей душевной благодарности Арцыбашеву. Ахъ, если-бъ онъ былъ здсь! Я пошла-бы къ нему, обнимала-бы, цловала-бы, доставила бы ему такъ много наслажденій. И представляю себ, какъ мн было-бы пріятно изворачиваться въ объятіяхъ Санина. То-бы жизнь была! Но это вдь мечта. Благодарю тебя, дорогой Арцыбашка! Я хоть мысленно цлую тебя, милый Санинекъ! А теперь пойду искать подобнаго теб.

* * *

29 Мая. Сегодня мои зубодралки объявили мн оффиціальный бойкотъ. Поводомъ, говорятъ он, послужила вечеринка, о которой въ город разсуждаютъ, какъ о дикой оргіи развратниковъ, у которыхъ зврскія страсти вышли якобы за предлы понимаемоети. Я, конечно, разсмялась и больше ничего. Стану я считаться съ такой мелюзгой. Он говорятъ: я пала,— пусть. Но Санинъ оправдываетъ это. Онъ прямо утверждаетъ, что ‘въ паденіи Лиды была страсть, поэзія силы и смлости, что ‘поступокъ ея не только естественъ, но и хорошъ, ибо онъ никому не причинялъ зла, а ей и другому человку далъ наслажденіе’. И дйствительно. Я была отважна, смла! Я прямо пошла къ источнику, смло сдвинула камень и наплась. А он? он — жалкія трусишки. Мн объявили бойкотъ старыя двы — смшно ей Богу. Какъ будто я искала или хотла ихъ общества. Съ Волинскимъ и другими студенты тоже окончательно перестали раскланиваться, ихъ тоже избгаютъ, но, какъ я на моихъ кислятинъ, такъ они на своихъ студентовъ только плевать хотли. У насъ свой тсный кружокъ,— зачмъ много? Мы будемъ жить лучше другихъ. Они намъ будутъ завидовать, не мы — имъ. Они намъ потомъ руки протянута и насъ будутъ просить извиненія, не мы — ихъ. Вотъ сегодня придетъ Волинскій съ компаніей. Будемъ вслухъ ‘Санина’ читать. Волынскій общалъ больніе не хихикать и носъ не скручивать въ складки. Они говорили, что принесутъ шампанское. То-то весело будетъ, то-то жизнь будетъ кипть. Мужчины будутъ горячиться — ахъ, какъ пріятно, когда мужчина горячится — нервы будутъ бурлить, страсти будутъ подыматься, и будетъ такъ хорошо, такъ хорошо.

* * *

2 Іюня. Дв крупныя непріятности. Въ школ мн объявили, что я должна экзаменоваться въ август но патологіи и фармакологіи, иначе я буду оставлена на томъ-же семестр. Придется, значитъ, потратить ежедневно по нсколько часовъ на занятіе но этимъ сухимъ, безжизненнымъ предметамъ. Но самое непріятное — это письмо изъ дому, въ которомъ отецъ требуетъ немедленнаго прізда домой. Вдь, это прямо ужасно! Придется снова цлыхъ три мсяца прозябать въ этой глуши, не видя предъ собой агавой души, снова придется слышать розсказни Юзи и Пети объ ихъ соціализмахъ. Тамъ нельзя будетъ устраивать этихъ чудныхъ вечеровъ или оргій, какъ называютъ ихъ мои старыя двы. Тамъ нтъ Корниловыхъ, Кругловыхъ или Волинскихъ, которые моглибы доставлять столько наслажденіи. Словомъ, тамъ не жизнь, а прозябаніе. И какая-же у меня проклятая судьба! Едва занялась моя заря, освщая и согрвая мой жизненный путь, какъ надвинулись черныя тучи, и зашла она, зашла моя заря. Едва расправила я крылья и поднялась изъ болота пустыхъ идеаловъ, въ которомъ я вязла, какъ подулъ втеръ и сломалъ мои крылья. Посл такого приволья очутиться въ глуши,— что боле ужасное себ можно представить? А хать надо, иначе денегъ не будутъ присылать, а безъ денегъ — что подлаешь? Вотъ Волинскій совтуетъ плюнуть на родителей и остаться здсь. Это можно-бы сдлать, но, опять таки, какъ лгать безъ денегъ? Я уже думала — думала, искала различные предлоги, чтобы уклониться отъ поздки,— никакъ нельзя найти. Мн такъ и кажется, что я умру тамъ со скуки. Но… чего я, въ самомъ дл хныкаю? Стыдно самой себя. Теперь поду, а тамъ найду предлогъ и укачу обратно сюда. Да… но какъ прожить до тхъ поръ, пока предлогъ найдется? Скверно… Ничего не подлаешь. Придется проститься на время со всмъ этимъ раздольемъ. Не будетъ тамъ этого широкаго размаха чувствъ, не будетъ… Прощайте, острыя чувства и сильны’, ощущенія, я ду прозябать, я ду въ глушь. Я опущусь въ погребъ, гд царствуютъ ихъ идеалы, а васъ отстраню немного. Отдыхай и ты, моя жгучая страсть, моя поэзія. На короткое время я замню тебя прозой, зато потомъ удовлетворю тебя на славу. Прощай, Санинъ! Твоя поклонница измнитъ теб на нкоторое время, но будь покоенъ — вдь ты всегда покоенъ — потомъ.., потомъ я награжу тебя такими сильными наслажденіями, которыхъ ты никогда не ощущалъ, и заставлю тебя съ еще большей увренностью сказать, что мы тогда только живемъ, когда находимся съ женщиной.

* * *

8 Іюля. Я долго не садилась за дневникъ,— не хотла вносить сюда ту отчаянную скуку, пустоту, которыя окружаютъ меня теперь Хотя тутъ есть одинъ технологъ, съ которымъ можно иногда пріятно вечеръ провести, но это не то, что въ Кіев. Юзя и Петя мн покоя не даютъ своей болтовней объ идеализмахъ. Тоже братья!.. Не то, что Санинъ — Лид. Санина ругаютъ они до невозможности. Самое скверное то, что приходится скрывать себя и передъ родителями, и передъ братьями. Воображаю себ, какая паника началась-бы, если-бъ они узнали, что я не только поклонница, но и послдовательница Сапина… Приходится разыгрывать паиньку, такую именно, которую я въ дйствительной жизни ужасно презирала-бы. Да я и себя теперь презираю. Каковъ, въ самомъ дл, теперь смыслъ моей жизни? Сама не наслаждаюсь, другимъ наслажденій не доставляю. Все такъ монотонно, сро, обыкновенно. Зеркало приноситъ далеко не утшительныя всти. Я чувствую, что съ каждымъ днемъ я все больше и больше увядаю. Красота тускнетъ, а вдь это самое важное. Боже мой! Какая крутая мысль! Лто пройдетъ, листики завянутъ, что тогда? Неужели цвтокъ пропадетъ? Вдь только за красоту! Какая ужасная мысль! Нтъ. Это не возможно. Глупая фантазія! Я еще буду жить, буду жить! Я еще гордо подыму свою голову и какъ Санинъ ‘съ высокаго забора смотрлъ внизъ’, такъ и я посмотрю на то безцвтное время, когда я тутъ прозябла. Я найду своего Корнилова, Круглова или другого. Его возведу въ цари, а сама останусь царицей. Мы еще поживемъ! А пока… скучно.

* * *

12 Августа. Пишу теперь въ гостиниц, куда я сегодня лишь пріхала. Я пережила сильную — сильную бурю. Въ мстечк узнали, что я беременна. Стали тыкать пальцами, стали надо мной смяться, издваться. Дошло до родителей. Поднялась невообразимая тревога. Плачъ, стонъ и отчаянье наполнили весь домъ. Папа падалъ въ обморокъ, мама — въ истерику. Вс возстали противъ меня. Братцы мои — тоже братья!— и они вооружились противъ меня. Меня прогнали изъ дому. Отецъ проклялъ и веллъ больше не являться на его глаза. Я оказалась на улиц безъ гроша въ карман. Положеніе отчаянное. Подвернулся технологъ и сунулъ полсотню. Я ухала сюда. Буря въ душ еще не улеглась. Какіе-то неистовые крики, образуя громадныя пробоины, вырываются изъ глубины и оглашаютъ все мое нутро. Мн часто кажется, что я съ ума сошла. Какая-то невдомая сила подымаетъ меня, и я кручусь, кручусь, какъ бшенная. Но то, что я снова здсь, меня немного успокаиваетъ. Этотъ городъ напоминаетъ мн вс сладкія, упоительно-сладкія минуты, которыя я когда-то переживала. Въ моей памяти воскресаетъ то веселое, полное жизни, время, когда я очертя голову бросалась въ бурлящія волны страстей и быстро-быстро плавала по широкому безбрежному океану сильныхъ чувствъ и ощущеній. О, золотое время! Но. нечего тужить. Если-бъ Санинъ узналъ, что его поклонница такъ падаетъ духомъ, онъ, вроятно, разсердился-бы. Нтъ. Я не падаю духомъ. Я и теперь не отстану, и и теперь не покорюсь.’ Пойду, найду своихъ, и мы заживемъ. Хотя я чувствую себя совсмъ не здоровой, хотя лицо похудало, поблднло и появились морщинки, но — пустое, друзья на это не обратятъ вниманія. Что касается плода, то для него Санинъ давно уже нашелъ средство. Теперь пойду, поищу Корнилова. Царица ищетъ царя… Она найдетъ его и царство снова расцвтетъ пышнымъ, благоухающимъ цвтомъ. Съ какимъ презрніемъ я посмотрю назадъ, на пережитое въ глуши время. Мн будетъ тягостно воспоминаніе о немъ, но я въ могучихъ потокахъ острыхъ и рзкихъ чувствъ постараюсь утопить его. Чтобы слда не осталось. О, Санинъ! Мы еще поживемъ съ тобою, я еще покажу теб свою преданность.

* * *

21 Августа. За послдніе нсколько дней я себя положительно не узнаю. Что со мной происходитъ? Неужели моя псенка уже спта? Неужели я уже роздала все, что у меня было? Неужели я уже больше ничего не могу дать людямъ? Ну, а если я ничего не даю, то я вдь и брать не могу. Ахъ, та ужасная мысль, которая случайно пришла въ голову лтомъ, теперь осуществляется. Лто прошло, листики упали, краса потускнла, увялъ цвтокъ… Людишки давно уже оттолкнули меня, я пошла къ людямъ, къ человкамъ, къ моимъ человкамъ, и они меня не приняли. Кругловъ женился, Корниловъ такъ живетъ съ какой-то нмкой-шансонеткой, а Волинскій проигрался, продулся и исчезъ куда-то. Они не хотятъ меня знать. Корниловъ посмотрлъ на мое лицо, потомъ на пухлое, свжее лицо своей сожительницы и произнесъ: ‘Кто вы? Я васъ не знаю’. Кругловъ теоретически доказалъ мн, что не можетъ продолжать знакомства со мною. Они оттолкнули меня. Я имъ больше не нужна. Или я вообще больше не нужна? Я чувствую, что со мной происходитъ нчто невроятное. Мысли мои подымаются высоко-высоко, но скоро он падаютъ въ какую то ужасную бездну. Я сама начинаю вязнуть въ какой-то зыбкой тин. Нтъ. Я вмст съ мыслями лечу въ бездну. Какая-то дикая вдьма раскрыла свой широкій ротъ. Нтъ. Это — жерло вулкана, это — пасть звря. Она хочетъ меня проглотить. Вотъ — вотъ… Вдьма скалитъ зубы, вдьма хохочетъ. Что-же со мной происходитъ? Я — въ гостиниц, денегъ ни гроша, друзей нтъ. Что-же? Я въ дйствительности обднла? Не превратиться-ли въ попрошайку? Нтъ, тысячу разъ нтъ! Что я расфантезерилась?! Я чувствую приливъ силъ, ростъ энергіи! Моя мысль просвтлла — я поняла! Я больше не малодушная,— я теперь Санинъ! Санинъ мой, Богъ мой! Тноя поклонница не измнитъ твоимъ правиламъ. Хотя мн теперь выгодно было-бы взывать къ нравственности, напоминать о долг къ ближнему, ноя и теперь плюну на все это съ высоты.

Я пойду своей дорогой.

Я еще распрямлю свои крылья и тысячи мужчинъ будутъ подъ ними въ сладострастіи отдыхать. Я докажу, что я еще богата, что я еще сама способна наслаждаться широко и другимъ наслажденія доставлять. Не буду я апеллировать къ различнымъ устоямъ морали или этики. Раньше я плавала на поверхности, обнимая и радуясь только отдльнымъ пловцамъ,— теперь я брошусь въ самую гущу жизни, буду всми безъ различія наслаждаться. Грозный всепобждающій образъ Санина манитъ меня своими очаровательными знаками… Онъ вселяетъ силу въ мой духъ, онъ ободряетъ меня. Онъ посвящаетъ меня на великое, славное дло. Ну, старая лукавая вдьма! Раскрой свой безобразный ротъ! Въ него ползетъ бывшая курсистка, настоящая врная поклонница Санина.—

Санинъг. АрцыбашевъиЖЕНЩИНА

САНИНЪ и ЖЕНЩИНА.

Вмсто предисловія

Читайте также:

Санинъ
г. Арцыбашевъ
и
ЖЕНЩИНА