Ив. Франко.
Ив. Франко.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.
ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орховъ.
САМЪ ВИНОВАТЪ.
САМЪ ВИНОВАТЪ.
І.
II.
III.
IV.
Сам виноват, Франко Иван Яковлевич, Год: 1880
Время на прочтение: 9 минут(ы)
‘Выставленная на публичную продажу земля за нумеромъ 29, собственность Мыколы Проця, стоимостью въ сто пятьдесятъ гульденовъ, вмст со всми хозяйственными постройками (ихъ было всего одна хата и хлвчикъ для одной коровы, все вмст подъ одной крышей изъ давно прогнившихъ досокъ) для удовлетворенія иска Мордки Шиндера въ сумм сорока гульденовъ. Кто дастъ больше?’
Всю эту длинную хрію прокричалъ хриплымъ голосомъ судебный приставъ, который вмст съ тмъ исполнялъ обязанности аукціонера. Посл этихъ словъ онъ постучалъ нсколько разъ молоткомъ, по доск, поставленной на бревн, которое замняло собою столъ.
— Кто дастъ больше?— повторилъ онъ.— Сорокъ гульденовъ!
Кругомъ стояло нсколько крестьянъ въ жалкихъ свиткахъ и соломенныхъ шляпахъ, а также два-три грязныхъ еврея съ пейсами. Они разговаривали между собою, оглядываясь по двору, на которомъ происходила вся эта сцена, но на вопросъ судебнаго пристава никто не отвчалъ.
А въ сторон, около разобраннаго забора сидлъ на бревн самъ Мыкола Проць, высокаго роста, лтъ тридцати-пяти, худой, какъ скелетъ, съ лицомъ, изможденнымъ отъ нужды и болзни. На колняхъ у него сидлъ пяти-лтній мальчикъ, прижимаясь къ отцу и съ испугомъ посматривая на чужихъ людей передъ хатою. Рядомъ съ нимъ стояла его жена съ маленькимъ ребенкомъ на рукахъ, и запаскою {Родъ юбки.} обтирала слезы.
— Кто больше?— кричалъ приставъ, оглядываясь кругомъ. При этихъ словахъ къ нему подошелъ еврей — самъ Мордко Шиндеръ, и, прикоснувшись лвой рукой къ ярмолк на своей голов, сказалъ:
— Нтъ, зачмъ, извините, давать больше? я дамъ сорокъ.
— Мордко Шиндеръ даетъ сорокъ, кто больше?.. Разъ!— спрашивалъ приставъ.
Никто не отзывался.
— Два!..
Вс молчали, только слышно было, какъ глухо плакала Процыха.
— Три!
Громкіе удары молотка по доск были отвтомъ на этотъ возгласъ. Мордко Шиндеръ за свои сорокъ гульденовъ сталъ собственникомъ земли и хозяйства, оцненныхъ въ сто пятьдесятъ гульденовъ, а на самомъ дл стоящихъ не мене двухсотъ гульденовъ золотомъ.
— Ну, ты, глупый мужикъ,— обернулся Шиндеръ къ Мыкол.— Не говорилъ я теб: соглашайся, отдай мн половину своей земли? А теперь, видишь, она вся моя!
— Богъ тебя за нашу обиду накажетъ, пьявка ты крестьянская!— крикнула Процыха, заливаясь слезами.
— За что меня Богъ накажетъ? Что, разв я не по правд поступилъ? Пусть тебя самое Богъ накажетъ, паскудница. Сейчасъ убирайся съ моего двора!
Процыха быстро отерла слезы и хотла еще что-то сказать Мордк, но Проць махнулъ на нее рукой и сказалъ глухимъ, надорваннымъ голосомъ:
— Оставь его въ поко! Что ужь теперь разговаривать? Ничего не подлаешь! Богъ насъ покаралъ, такова Его воля… Пусть будетъ такъ! Идемъ!
Онъ всталъ, взялъ мальчика за руку и пошелъ, за нимъ, обливаясь слезами, пошла и его жена съ маленькимъ ребенкомъ на рукахъ.
— Вотъ, кумъ, еще одного хозяина не стало въ громад,— говорили между собою мужики на скотномъ двор.
— Эхъ, видно, Господь попустилъ!
— Толкуйте — ‘Господь попустилъ’ — сказалъ одинъ крестьянинъ, одтый немного лучше другихъ.— Народъ самъ виноватъ, вотъ и все!
— Эхъ. кумъ, кумъ,— отвтилъ первый, — не говорите такъ. Хорошо, что вамъ Господь помогаетъ, и вы не знаете горя. А бдный пусть будетъ самый, что ни на есть, порядочный,— все-же на двухъ одной рубашки не наднешь.
— Тэ-тэ-тэ,— отвтилъ тотъ, что побогаче,— пустая болтовня. Работать нужно больше, стараться больше!
— Ой, кумъ, разв бдный человкъ не работаетъ такъ, что и глаза на лобъ по разъ ему вылазятъ?.. Да что толку. Вотъ теперь мы здсь стоимъ, а разв мы знаемъ, что съ кмъ-нибудь изъ насъ не случится то-же, что сегодня съ Мыколой?
— Пустяки,— отвтилъ богатый.— Не безпокойтесь, съ хорошимъ, исправнымъ человкомъ никогда ничего подобнаго не случится, — Такія вещи происходятъ только съ такими негодными людьми, какъ Миколка! Говорите, что хотите, а я все-таки скажу, что онъ самъ виноватъ!..
Свтъ широкъ, а куда въ немъ дваться бдняку безпріютному?
Мыкола Проць, точно тнь, шелъ по селу. Жена шла за нимъ, рыдая и причитывая, какъ на похоронахъ. Вылъ душный лтній день. Люди работали въ пол, и на сел никого не было видно. Спустя нкоторое время, женщина ускорила шагъ и поровнялась съ мужемъ.
— Мыкола, куда ты идешь?
— Къ Свич,— отвтилъ тотъ мрачно.
— Боже мой, что ты говоришь?
— Ну, а куда-же теперь итти? Другого выхода нтъ…
— Пусть насъ Богъ сохранитъ отъ этого, Мыкола!.. Не говори такъ!.. Смотри, вотъ тутъ живетъ моя тетка, идемъ къ ней, лто поработаемъ, а зимой какъ-нибудь перебьемся.
— А потомъ?
— Потомъ… потомъ опять будемъ работать и, авось, какъ-нибудь проживемъ между добрыми людьми.
— Добрыми?.. Ну, ну, стоитъ между ними жить! Нтъ ужъ, ничего изъ этого не будетъ.
И Мыкола пошелъ дальше. Жена схватила его за руку…
— Побойся Бога, что ты хочешь сдлать? Вдь это грхъ большой! А меня на кого ты оставишь?.. А дти?..
— А если останусь, чмъ я теб и дтямъ помогу? Глупая, пусти меня!
Но она не пускала, и все тащила его ко-двору тетки.
— Знаешь что,— сказалъ, наконецъ, Мыкола,— если хочешь, то иди къ тетк…
— А ты?
— Я не пойду.
— Почему?
— Я и одной минуты не могу прожить въ этомъ проклятомъ сел! Если ты меня силой удержишь, я повшусь. Лучше пусти.
— Но куда-же ты пойдешь?
— Пойду на заработки въ Людвиковку на лсопильню.
— На лсопильню? Господи Боже, вдь ты слабъ, какъ комаръ! Что ты тамъ сможешь длать?
— Не бойся, что-нибудь ужъ достану. А тамъ теперь нужны работники, примутъ.
— А когда-же ты вернешься?
— Какъ только заработаю столько, чтобы выкупить свое добро у этого проклятаго еврея. Раньше не вернусь.
Она вытаращила на него удивленные глаза и тревожно посмотрла на него.
— Мыкола, что ты говоришь?..
— То, что слышишь.
— Но, вдь, это…
Она не могла окончить, въ горл у нея что-то камнемъ залегло.
— Что будетъ, то будетъ. Или заработаю, или пропаду,— что мн въ такой жизни! Прощай!
Онъ поцловалъ жену и дтей и медленнымъ, нетвердымъ шагомъ пошелъ дальше. Она, плача, смотрла ему вслдъ, пока онъ не исчезъ на поворот за холмомъ.
Прошелъ годъ съ того времени. Снова настало лто. Съ погожаго неба солнце сыплетъ свои горячіе лучи на высокія горы, на зеленыя болота, на заводскія постройки Людвиковской паровой лсопильни. Свича бурлитъ и разбивается о круглые камни, на горахъ виднются сосновые лса, объятые прозрачной синеватой мглой. Среди котловины возвышается заводъ, со всхъ сторонъ окруженный высоко сложенными рядами толстыхъ бревенъ, точно громадной срой каменной стной. Изъ красной трубы идетъ дымъ, раздается пронзительный свистъ, внутри завода слышенъ бшенный шумъ, пискъ, скрипъ и лязгъ паровой машины, смшавшійся съ оглушающимъ шумомъ воды и крикомъ рабочихъ. А вдали на вершинахъ горъ тамъ и сямъ слышенъ стукъ топоровъ и грохотъ падающихъ громадныхъ сосенъ.
— Ура!— кричатъ дровоски при каждомъ паденіи лсного колосса, а потомъ опять начинается стукъ, у великана обрубаютъ втви и по утоптанной дорог спускаютъ по гор внизъ на рку, которая донесетъ его прямо къ машин. День за днемъ со всхъ вершинъ раздается кругомъ этотъ стукъ и крикъ, день за днемъ сотни лсныхъ великановъ съ трескомъ спускаются по голымъ, обрывистымъ скатамъ горъ въ долину, чтобы тамъ, на вод ждать, пока придетъ ихъ очередь лечь подъ неумолимые желзные зубья паровыхъ пилъ. И день за днемъ четырнадцать сложныхъ пилъ грызутъ кости лсныхъ великановъ, точно четырнадцать неустанныхъ червяковъ.
Вотъ уже годъ, какъ среди дровосковъ работаетъ и Мыкола. Он сталъ еще боле изможденнымъ и худымъ, но сегодня онъ рубитъ съ какой-то особой энергіей, точно эта сосна — его смертельный врагъ.
— А вдь, сегодня послдній разъ, Господи, вдь послдній разъ,— думаетъ онъ, высоко замахиваясь топоромъ.
Онъ сегодня счастливъ. Въ пояс у него, въ безопасномъ мст лежатъ, завернутые въ тряпку, пятьдесятъ гульденовъ, заработанныхъ въ теченіе года. Сорокъ, считаетъ Мыкола, будетъ еврею, а десять на начало для хозяйства. Сегодня вечеромъ кончится его работа, а завтра онъ отправится домой.
Дйствительно на другой день, ни свтъ, ни заря, а Мыкола Проць шагалъ ужъ далеко отъ Людвиковки. Онъ шелъ быстро, задыхаясь даже. Мысли его устремлялись въ будущее, не желая хотя-бы только на мгновенье оглянуться на прошлое, гд не было ничего, кром горя и горя.
— Прежде всего пойду къ еврею,— думалъ бдный крестьянинъ,— выкуплю поле и хату, а тогда уже къ жен… Пойдемъ, скажу, настало время снова стать на ноги!..
Эта мысль придавала силу его слабымъ ногамъ. Солнце стояло ужъ на закат, когда онъ добрался къ своему селу. Сердце его забилось сильне, когда онъ издали увидалъ свою полуразваленную хату и большую корчму на краю села. Напрягая послднія силы, онъ поспшилъ къ корчм.
— Добрый вечоръ, Мордко!— крикнулъ онъ, входя въ корчму.
— Добраго здоровья! А, это вы, Мыкола?— сказалъ Мордко.— Гд это вы были, что васъ такъ долго не было видно?
— Былъ на работ,— сказалъ Мыкола.— Слушай, Мордко, я теб кое-что долженъ сказать.
— Ну, что такое?
Мыкола досталъ изъ-за пояса тряпицу, развязалъ ее и положилъ передъ евреемъ четыре десятка.
— На, видишь! Отдай мн землю и хату.
— Что, что, что?— вскрикнулъ еврей и отступилъ.— Ты хочешь за сорокъ гульденовъ купить землю и хату? Ха, ха, ха!
— Не купить, а свое взять назадъ.
— Взять назадъ? О, а какъ же это — взять назадъ.
— Я отдаю теб-то, что долженъ, а ты мн отдай землю и хату.
— Овва! Ты, вижу, Мыкола, сталъ черезчуръ уменъ! У насъ съ тобой дло не сладится! Мн за эту землю даютъ триста гульденовъ. Я хочу четыреста, а теб отдамъ за двсти пятьдесятъ. Понимаешь?..
Мыкола остолбенлъ отъ этихъ словъ. Еврей, видимо, испугался, потому что шмыгнулъ въ другую комнату и заперъ за собою дверь. Въ корчм было нсколько знакомыхъ крестьянъ. Они обступили Мыколу, стали съ нимъ здороваться и утшать его, а онъ все стоялъ, какъ столбъ, не сводя глазъ съ того мста, гд минуту назадъ стоялъ еврей. Долго-долго простоялъ такъ бдный крестьянинъ, а потомъ заговорилъ къ окружающимъ.
— Люди дорбые, разв-жъ это можно?— спросилъ онъ глухимъ, дрожащимъ голосомъ.
— Что-же, куманекъ, подлаешь съ евреемъ, когда все въ его рукахъ?— сказалъ одинъ.
— И нтъ у меня на это никакого права?
— Нтъ.
— Ба!— сказалъ Мыкола и замолкъ, только крупныя, жгучія слезы покатились по его блдному, измученному, запыленному лицу.
— Люди добрые, сказалъ онъ минуту спустя, — возьмите, прошу васъ, эти деньги и отдайте ихъ моей жен. Мн они не нужны. Поклонитесь ей отъ меня и скажите, что скоро вернусь. А о томъ, что здсь съ евреемъ было — ни слова! Слышите, ни слова!
— Хорошо, куманекъ, хорошо.
— А теперь, прощайте!
Онъ надвинулъ шапку на голову и пошелъ. Заходящее солнце горло кроваво-золотымъ пламенемъ. Кровавой полосой сверкала Свича, извиваясь среди лозъ по темнозеленой равнин. Шумла вода по камнямъ, чирикали воробьи въ лозахъ, а въ сердц бднаго Мыколы бушевало горе.
Въ то-же время, какъ все это происходило, въ Людвиковк случилось происшествіе. Въ одной корчм возл долины, стоящей одиноко среди поля, ночью вырзали всю семью арендатора. Одинъ только мальчикъ чудомъ спасся на печк и потомъ разсказалъ объ убійств. Людей, которые это сдлали, онъ не зналъ и даже не понималъ ихъ языка. Подозрніе пало на двухъ итальянцевъ, работавшихъ въ Людвиковк. Ихъ и арестовали. Итальянцы эти работали ‘при спуск’. Это была очень опасная работа. Одна изъ поросшихъ лсомъ вершинъ лежала далеко отъ рки, съ этой вершины нельзя было спускать срубленныя деревья, такъ-какъ кругомъ были совершенно неприступныя, заброшенныя громадными камнями дебри.. А деревья на вершин были какъ разъ одни изъ лучшихъ и рослыхъ. Директоръ лсопильни думалъ, думалъ, какимъ-бы образомъ добраться къ нимъ, и, наконецъ, придумалъ способъ. На половин высоты этой горы, изъ подъ скалы вытекалъ небольшой ручеекъ, который маленькимъ потокомъ падалъ въ долину и клокоча терялся межъ скалами, чтобы ужъ подъ горой успокоиться и тихо впасть въ Свичу. Отъ этого ручья директоръ веллъ построить спускъ прямо къ фабрик. Спускъ этотъ былъ просто небольшой водопроводъ, сложенный изъ толстыхъ деревянныхъ брусьевъ въ вид продолговатаго корыта. Какъ струна вытянулся онъ отъ фабрики надъ страшной, наполненной камнями, поросшей кое-гд ежевикой и дикимъ бурьяномъ пропастью вплоть до самой середины противоположной горы. Со дна пропасти водопроводъ казался толстой веревкой, а устои, служащіе ему опорой, казались длинными жердочками, которые вотъ-вотъ пошатнутся и упадутъ. По этому деревянному корыту текла изъ ручья вода, съ помощью которой легче было спускать деревья съ горы къ лсопильн, однако, силы одной воды не достаточно было, чтобы гнать эти громадныя бревна, хотя для того, чтобы они легче скользили, у нихъ обдирали кожу. Двое рабочихъ должны были все время подталкивать эти деревья внизъ. Это длалось такимъ образомъ. Крпко всадивъ топоръ въ одинъ конецъ бревна, рабочій ухватывался обими руками за топорище и, ступая по краю бруса, всмъ тломъ свсившись надъ страшной пропастью, волочилъ за собою по скользкому дну бревно. Не быстро длалось все это да и работа была опасная, ибо стоило только топору вырваться изъ бревна, или рукамъ работника соскользнуть съ топорища и его ждала неизбжная смерть на дн страшной пропасти. Поэтому-то мстные рабочіе ни за что не хотли идти на эту работу, хотя директоръ давалъ за нее по два гульдена въ день. Только упомянутые два итальянца согласились на это, и дйствительно, вотъ уже три мсяца счастливо съ этимъ справлялись. Другіе рабочіе боялись даже взглянуть на нихъ, когда они, изогнувшись, волочили бревна надъ пропастью. Правда, что при корыт были положены на сваяхъ доски, чтобы удобне было ходить, но если-бы топоръ вырвался изъ дерева, доска все-же не спасла-бы рабочаго.
Когда Мыкола вернулся обратно въ Людвиковку, мсто двухъ арестованныхъ итальянцевъ было свободно.
— Господинъ директоръ,— сказалъ Мыкола, входя въ заводскую контору,— вотъ я опять у васъ и прошу работы.
— Работы?— проворчалъ директоръ.— Гмъ, хорошо. Вотъ здсь при спуск есть работа, хочешь?
— При спуск?— растерянно спросилъ Мыкола.
— Я теб хорошо заплачу, два гульдена за день. Хочешь?
Мыкола задумался. Холодомъ повяло на него отъ этой мысли, но выхода не было. Да, впрочемъ, для чего ему теперь было беречься?..
— Хорошо, господинъ директоръ!— сказалъ онъ,— пойду на спускъ, пусть будетъ, что Господь дастъ!
— Что, пойдешь?— сказалъ директоръ и удивленно посмотрлъ на него. Онъ теперь какъ-будто самъ испугался смлости Мыколы.
— А, пойду!— твердо сказалъ Мыкола.
На другой день утромъ возл спуска собралась цлая толпа рабочихъ и заводскихъ надзирателей. Хотли посмотрть, какъ справится Мыкола со своей головоломною работой. Мыкола былъ уже въ лсу. Оттуда слышны были крики рабочихъ, стукъ топора и трескъ падающихъ деревьевъ. Вотъ въ корыто ввалили громадное бревно. Блое, очищенное отъ коры смолистое дерево сверкаетъ на солнц. Вотъ и Мыкола. Онъ перекрестился, схватилъ обими руками большой топоръ съ длиннымъ, крпкимъ топорищемъ и. замахнувшись имъ, что есть силы всадилъ въ толстый конецъ бревна.
— Ну, съ Богомъ!.. Двигай!..
Мыкола схватилъ топорище, наклонился, перевсился надъ пропастью и при помощи другихъ рабочихъ тронулъ съ мста бревно.
— Потише, потише!— кричали изъ долины.
Бревно довольно легко двинулось по спуску. Мыкола шагъ за шагомъ осторожно шелъ по доск. Вотъ онъ приблизился къ самому страшному мсту. Боязливые отворачивали глаза, не будучи въ состояніи слдить за человкомъ, который, словно по нитк, шелъ между жизнью и смертью.
— Боже, помилуй его!— шептали рабочіе.
— Интересно, пройдетъ-ли онъ?— шепталъ директоръ.
А Мыкола шелъ. Глазами онъ впился въ бревно и въ сверкающій топоръ, который, точно большой зубъ какого-то хищнаго звря, вцпился въ блое блестящее бревно. Кром топора и бревна, Мыкола ничего не видлъ, не слышалъ. Не чувствовалъ даже страха, Ему казалось только, что онъ глазами держится за бревно, и отверни онъ на минуту глаза — тутъ ему и смерть.
Но что это такое?.. Рука дрожитъ? Или топоръ сталъ выдергиваться изъ дерева? Сердце сжалось у Мыколы. Онъ почувствовалъ, что топоръ слабо вбитъ и вотъ-вотъ выскочитъ. Онъ хотлъ остановиться и поправить его, но что-то какъ-будто влекло его дальше. Онъ посмотрлъ внизъ, въ пропасть, и въ эту—минуту голова его закружилась, въ глазахъ потемнло и одно, только слово вырвалось изъ его устъ:
— Боже!..
Крикъ ужаса вырвался въ эту самую минуту изъ груди тхъ, которые наблюдали за этимъ на другой сторон. Мыкола мелькнулъ — и полетлъ внизъ головой въ пропасть. На первомъ-же остромъ выступ голова его, точно разбитый арбузъ, разлетлась въ куски.
— Боже!— вскрикнули рабочіе при вид этого и побжали въ долину, хотя знали, что для бднаго Мыколы нтъ ужъ спасенія. Его похоронили за Свичею у стнъ высокой горы, на зеленой, поросшей мхомъ и полевыми цвтами полян. Съ двухъ сторонъ она окружена ркой, но подымается надъ нею на столько высоко, что вода никогда ее не заливаетъ. Свича брызжетъ и реветъ, словно въ безсильной ярости на свою жертву. Кругомъ высокія горы задумчиво смотрятъ и на маленькую зеленую могилку, и на огромный заводъ съ красной трубой. Въ оршник кукуетъ кукушка, точно спрашиваетъ: ‘Кто тутъ? Кто тутъ?’ А чижикъ въ высокой трав протяжно отвчаетъ: ‘Несчастный! Несчастный!’ Только сердитая, пестрая сойка на одинокой сосн дразнитъ: ‘Самъ виноватъ! Хге! Хге’..’
Львовъ, 20 ноября 1880 г.