С. М. Соловьев: биографическая справка, Соловьев Сергей Михайлович, Год: 1903 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Е. Шмурло

Соловьев Сергей Михайлович

Оригинал здесь: Русский биографический словарь.

(статья из Энциклопедии Брокгауза и Ефрона)

Соловьев (Сергей Михайлович) — знаменитый историк, родился в Москве 5 мая 1820 г., умер 4 октября 1879 г. тоже в Москве, где протекала вся его жизнь, где он учился (в коммерческом училище, 1-й гимназии и университете), служил и работал. Семья (отец его был священником) воспитала в С. глубокое религиозное чувство, сказавшееся позже в том значении, какое он придавал в исторической жизни народов религии вообще и в применении к России, православию в частности. Уже в детстве С. любил историческое чтение: до 13 лет он перечитал историю Карамзина не менее 12 раз, увлекался также и описаниями путешествий, сохранив интерес к ним до конца жизни. Университетские годы (1838 — 1842) на I отделении философского факультета прошли у С. под сильным влиянием не Погодина , читавшего излюбленный предмет С. — русскую историю, — а Грановского . Преподаванием первого синтетический ум С. не удовлетворился: внутренней связи явлений оно не вскрывало. Красоту описаний Карамзина, на что Погодин особенно обращал внимание слушателей, С. уже перерос, фактическая сторона курса давала мало нового, и С. на лекциях нередко подсказывал Погодину, дополняя его указания своими. Курс Грановского внушил С. сознание необходимости изучать русскую историю в тесной связи с судьбой других народностей и в широкой рамке духовной жизни вообще: интерес к вопросам религий, права, политики, этнографии и литературы руководил С. в течение всей его научной деятельности. В университете С. одно время сильно увлекался Гегелем и ‘на несколько месяцев сделался протестантом’, но, говорит он, ‘отвлеченность была не по мне’, ‘я родился историком’. Книга Эверса : ‘Древнейшее право Руссов’, излагавшая взгляд на родовое устройство древних русских племен, составила, по словам самого С., ‘эпоху в его умственной жизни, ибо Карамзин наделял одними фактами, ударял только на чувство’, а ‘Эверс ударил на мысль, заставил думать над русской историей’. Два года заграничной жизни (1842 — 1844) в качестве домашнего учителя в семье гр. Строганова дали С. возможность слушать профессоров в Берлине, Гейдельберге и Париже, свести в Праге знакомство с Ганкой, Палацким и Шафариком и вообще всмотреться в строй европейской жизни. В 1845 г. С. блестяще защитил магистерскую диссертацию ‘Об отношениях Новгорода к великим князьям’ и занял в Московском университете кафедру русской истории, остававшуюся вакантной после ухода Погодина. Работа о Новгороде сразу выдвинула С. как крупную научную силу с оригинальным умом и самостоятельными воззрениями на ход русской исторической жизни. Вторая работа С. — ‘История отношений между русскими князьями Рюрикова дома’ (Москва, 1847) — доставила С. степень доктора русской истории, окончательно установив за ним репутацию первоклассного ученого. Кафедру русской истории в Московском университете С. занимал (за исключением небольшого перерыва) в течение более 30 лет, был избираем в деканы и ректоры. В лице С. Московский университет имел всегда горячего поборника научных интересов, свободы преподавания и автономии университетского строя. Выросши в эпоху напряженной борьбы так называемых славянофилов и западников, С. навсегда сохранил чуткость и отзывчивость к явлениям современной ему политической и общественной жизни. Даже в чисто научных трудах при всей объективности и соблюдении строго критических приемов Соловьев обыкновенно всегда стоял на почве живой действительности, его научность никогда не носила отвлеченного кабинетного характера. Держась известных принципов, С. чувствовал потребность не только следовать им самому, но и пропагандировать их, отсюда выдающиеся по благородному пафосу страницы в его книгах, наставительный оттенок в его университетских лекциях. В пору студенчества и за границей — говорит он о себе — ‘я был жаркий славянофил, и только пристальное занятие русской историей спасло меня от славянофильства и ввело мой патриотизм в должные пределы’. Позже, примкнув к западникам, С. не порвал, однако, с славянофилами, с которыми его сближали одинаковые воззрения на религию и вера в историческое призвание русского народа. Идеалом С. была твердая самодержавная власть в тесном союзе с лучшими силами народа. Огромная начитанность, глубина и разносторонность знания, широта мысли, спокойный ум и цельность миросозерцания составляли отличительные черты С. как ученого, они же обусловливали и характер его университетского преподавания. Лекции С. не поражали красноречием, но в них чувствовалась необыкновенная сила, они брали не блеском изложения, а сжатостью, твердостью убеждения, последовательностью и ясностью мысли (Бестужев-Рюмин ). Тщательно продуманные, они всегда вызывали на размышление. ‘С. давал слушателю удивительно цельный, стройной нитью проведенный сквозь цепь обобщенных фактов взгляд на ход русской истории, а известно, какое наслаждение для молодого ума, начинающего научное изучение, чувствовать себя в обладании цельным взглядом на научный предмет. Обобщая факты, С. стройной мозаикой вводил в их изложение общие исторические идеи, их объяснявшие. Он не давал слушателю ни одного крупного факта, не озарив его светом этих идей. Слушатель чувствовал ежеминутно, что поток изображаемой перед ним жизни катится по руслу исторической логики, ни одно явление не смущало его мысли своей неожиданностью или случайностью. В его глазах историческая жизнь не только двигалась, но и размышляла, сама оправдывала свое движение. Благодаря этому курс С., излагая факты местной истории, оказывал сильное методическое влияние, будил и складывал историческое мышление. Настойчиво говорил и повторял С., где нужно, о связи явлений, о последовательности исторического развития, об общих его законах, о том, что называл он необычным словом — историчностью’ (Ключевский ). Как характер и нравственная личность С. обрисовался вполне определенно уже с самых первых шагов своей научной и служебной деятельности. Аккуратный до педантизма, он не потерял даром, кажется, ни одной минуты, каждый час его дня был предусмотрен. С. и умер за работой. Избранный в ректоры, он принял должность, ‘потому что тяжело было ее выполнение’. Убедясь, что русское общество не имеет истории, удовлетворяющей научным требованиям времени, и почувствовав в себе силы дать таковую, он принялся за нее, видя в ней свой общественный долг. В этом сознании он черпал силы для совершения своего ‘патриотического подвига’. 30 лет неустанно работал С. над ‘Историей России’, славой его жизни и гордостью русской исторической науки. Первый том ее появился в 1851 г., и с тех пор аккуратно из года в год выходило по тому. Последний, 29-й, вышел в 1879 г., уже по смерти автора. В этом монументальном труде С. проявил энергию и силу духа, тем более изумительные, что в часы ‘отдыха’ он продолжал готовить много других книг и статей разнообразного содержания. Русская историография, в ту пору, когда появился С., уже вышла из карамзинского периода, перестав главную задачу свою видеть в одном только изображении деятельности государей и смены правительственных форм, чувствовалась потребность не только рассказывать, но и объяснять события прошлого, уловить закономерность в последовательной смене явлений, открыть руководящую ‘идею’, основное ‘начало’ русской жизни. Попытки подобного рода даны были еще Полевым и славянофилами как реакция старому направлению, олицетворенному Карамзиным в его ‘Истории государства российского’. В этом отношении С. сыграл роль примирителя. Государство, учил он, будучи естественным продуктом народной жизни, есть сам народ в его развитии: одно нельзя безнаказанно отделять от другого. История России есть история ее государственности — не правительства и его органов, как думал Карамзин, но жизни народной в ее целом. В этом определении слышится влияние отчасти Гегеля с его учением о государстве как совершеннейшем проявлении разумных сил человека, отчасти Ранке, оттенявшего с особой рельефностью последовательный рост и силу государств на Западе, но еще больше влияние самых факторов, определивших характер русской исторической жизни. Преобладающая роль государственного начала в русской истории подчеркивалась и раньше С., но им впервые было указано истинное взаимодействие этого начала и элементов общественных. Вот почему, идя значительно дальше Карамзина, С. не мог преемственность правительственных форм изучать иначе, как в самой тесной связи с обществом и с теми переменами, какие вносила в его жизнь эта преемственность, и в то же время он не мог противопоставлять, подобно славянофилам, ‘государство’ ‘земле’, ограничиваясь проявлениями одного только ‘духа’ народа. Одинаково необходим был в его глазах генезис и государственного, и общественного быта. В логической связи с такой постановкой задачи находится другое основное воззрение С., заимствованное у Эверса и развитое им в стройное учение о родовом быте. Постепенный переход этого быта в быт государственный, последовательное превращение племен в княжества, а княжеств — в единое государственное целое вот, по мнению С., основной смысл русской истории. С Рюрика и до наших дней русский историк имеет дело с единым цельным организмом, что обязывает его ‘не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснять каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию’. Эта точка зрения оказала громадное влияние на последующее развитие русской историографии. Прежние деления на эпохи, основанные на внешних признаках, лишенные внутренней связи, потеряли свой смысл, их заменили стадии развития. ‘История России с древнейших времен’ и есть попытка проследить наше прошлое применительно к высказанным взглядам. Вот сжатая схема русской жизни в ее историческом развитии, выраженная, по возможности, собственными словами С. Природа для народов Западной Европы была матерью, для народов Восточной Европы — мачехой, там она содействовала успехам цивилизации, здесь — тормозила их, потому-то и русский народ позже западноевропейских собратий приобщился к греко-римской культуре и позже выступил на историческое поприще, чему, кроме того, немало способствовало и непосредственное соседство с варварскими кочевниками Азии, с которыми необходимо было вести упорную борьбу. История застает русских пришедшими с Дуная и расселившимися по великому водному пути из варяг в греки, они живут родовым бытом: общественной ячейкой была не семья, еще не известная в ту пору нашим предкам, но вся совокупность лиц, связанных узами родства, как самых близких, так и самых отдаленных, вне родовой связи не существовало и связи общественной. Во главе рода стоял родоначальник с патриархальной властью, старшинство определялось рождением, дядья имели все преимущества перед племянниками, а старший брат, родоначальник, был для младших ‘в отца место’. Родоначальник был распорядителем рода, судил и наказывал, но сила его распоряжений опиралась на общее согласие младших родичей. Такая неопределенность прав и отношений вела к усобицам и позже вызвала распадение рода. Появление Олега в Киеве положило начало постоянной княжеской власти. Прежняя неподвижность сменилась кипучей жизнью: князья собирают дань, рубят города, вызывают желающих селиться, является надобность в ремесленниках, возникает торговля, пустеют села, масса народа принимает участие в походах на Византию и возвращается не только с богатой добычей, но и с новой верой. Всколыхнулось сонное царство русских племен! Его разбудили ‘лучшие’ люди того времени, т. е. храбрейшие, одаренные большей материальной силой. В более крупных городах появляются князьями сыновья, братья главного князя киевского, племена исчезают, сменяясь волостями, княжениями, имена княжений заимствуются уже не от племени, а от правительственного городского центра, стянувшего к себе окружное население. Обширность территории грозила распадением связей, только что возникших и еще не успевших окрепнуть, но от него предохранили родовые отношения князей с их непоседливостью, постоянной сменой на престоле и вечным стремлением к обладанию Киевом. Это мешало обособиться и волостям, создавая общие интересы и укореняя сознание о нераздельности русской земли. Таким образом время розни и княжеских усобиц в сущности положило прочное основание народному государственному единству, созданию русского народа. Но до самого единства было еще далеко. Появление князя с дружиной, образование нового класса горожан коренным образом изменяло быт племен, но русское общество еще долго оставалось как бы в жидком состоянии, пока успело окончательно осесть и перейти в более твердое: вплоть до половины XII столетия русская жизнь знала одних князей-богатырей, переходящих из волости в волость, бродячие дружины, следовавшие за своим князем, веча с первоначальными формами народных собраний, безо всяких определений, а на границе — полукочевые и чисто кочевые азиатские племена. Все элементы общественной жизни были задержаны в своем развитии, Россия еще не вышла из периода богатырства. Новый толчок дан был северо-востоком. Несчастное положение юго-западной Украины, терпевшей от набегов степняков, вынудило часть жителей выселиться в Суздальский край. Прилив населения совершался туда не целыми особыми племенами, а в разброд, по одиночке или небольшими толпами. На новом месте поселенцы встретили князя, хозяина земли, и сразу вступили в обязательные к нему отношения, которые и легли в основу будущего сильного развития княжеской власти на севере. Опираясь на новые свои города, суздальский князь вносил новое понятие о личной собственности как уделе, в противоположность общему родовому владению, и с большей свободой развивал свою власть. Покорив в 1169 г. Киев, Андрей Боголюбский не покинул своей земли и остался жить во Владимире — событие поворотное, от которого история приняла новых ход и начался новый порядок вещей. Возникают (только теперь!) удельные отношения: суздальский князь не только старший в роде, но и материально сильнейший, сознание этой двойной силы побуждает его требовать от младших князей безусловного повиновения — первый удар родовым отношениям: впервые обнаруживается возможность перехода родовых отношений в государственные. В последующей борьбе новых городов со старыми победили новые, и это еще сильнее подорвало начала родового строя, оказав решительное влияние на дальнейший ход событий не только на севере, но и в целой России, ибо север получает преобладающее значение. Новый путь был намечен еще до появление монголов, и видной роли в его определении последние отнюдь не играли: ослабление родовой связи, борьба князей из-за усиления своего удела на счет других, закончившаяся поглощением всех княжеств княжеством Московским — обнаружились независимо от татарского ига, монголы в этой борьбе служили князьям лишь орудием. Нельзя, следовательно, говорить о монгольском периоде и выдвигать на первый план монголов: значение их второстепенное. Отливом народной жизни с Приднепровья на северо-восток порвалась связь с Европой: новые поселенцы стали жить в бассейне верхней Волги, а куда текла она, главная река государственной области, туда, на Восток, обращено было все. Западная Россия, потеряв свое значение и способы к дальнейшему развитию, разоренная в конец татарами и Литвой, подпала под чуждую власть, политическая связь ее с восточной Русью порвалась. Назначение старой южной Руси было расплодить русскую землю, раздвинуть и наметить ее границы, Руси северо-восточной выпал удел закрепить приобретенное, сплотить части, дать им внутреннее единство, собрать русскую землю. Южные князья — витязи-богатыри, мечтающие о славе и чести, северные — князья-собственники, руководимые пользой, практической выгодой, занятые одной думой, они идут медленно, осторожно, но постоянно и неуклонно. Благодаря этой неуклонности, великая цель была достигнута: родовые княжеские отношения рушились и сменились государственными. Но новое государство было поразительно бедно материальными средствами: страна преимущественно сельская, земледельческая, с ничтожной промышленностью, без природных границ, открытая врагу с севера, запада и юга, Московская Русь изначала осуждалась на постоянную черную работу, на изнурительную борьбу с внешними врагами — и чем беднее и реже было население, тем труднее доставалась эта борьба. Нужды фиска, рука об руку с потребностями военными, привели к закреплению промышленного городского и сельского крестьянского люда, оседлость князей еще раньше превратила дружинников в ‘бояр и вольных слуг’, а система поместий окончательно лишила их прежней подвижности, низведя на степень ‘холопов’. Это вызвало реакцию: бега и закладничество тяглого населения, борьбу служилого класса с князьями за свои политические права. Северные леса дали приют разбойничьим шайкам, широкие степи пустынного юга населились казаками. Выделением беспокойных сил за окраины государства облегчалась внутренняя деятельность правительственная, беспрепятственно усиливалась централизация, но зато образование вольных зарубежных обществ должно было вести к постоянной борьбе с ними. Высшего напряжения борьба эта достигла в эпоху самозванцев, когда настало Смутное время, т. е. казацкое царство, но в эту-то страшную пору и сказалась вся сила порядка вещей, утвердившегося при московских государях: единство религиозное и государственное спасло Россию, помогло обществу соединиться и очистить государство. Смутная пора была тяжелым, но поучительным уроком. Она раскрыла недостатки нашего экономического быта, наше невежество, вызвала на сравнение с богатым и образованным Западом и возбудила желание умерить односторонность земледельческого быта развитием промышленным и торговым. Отсюда движение от Востока к Западу, от Азии к Европе, от степи к морю. Новый путь стал определяться еще со времен Ивана III и Ивана IV , но особенно сознательно выяснился он в XVII веке. Для России окончился период чувства и началось господство мысли, древняя история перешла в новую. Переход этот Россия совершила на два века позже, чем западноевропейские народы, но, подчиняясь тому же историческому закону, как и те. Движение к морю было вполне естественным и необходимым: тут не могло быть и мысли о каком-нибудь заимствовании или подражании. Но переход этот совершился не безболезненно: рядом с вопросом экономическим вырос и вопрос образования, а масса привыкла слепо верить в превосходство своего над чужим, фанатически отстаивая предания старины, не умея отличить духа от буквы, правды Божией от человеческой ошибки. Раздался крик: западная наука — еретическая, явился раскол. Однако необходимость науки была сознана и провозглашена торжественно, народ поднялся, готовый выступить на новый путь. Он только ждал вождя, и этот вождь явился: то был Петр Великий . Усвоение европейской цивилизации становится задачей XVIII века: при Петре усваивалась преимущественно материальная сторона, при Екатерине преобладала забота о духовном, нравственном просвещении, стремление вложить душу в приготовленное тело. То и другое дало силы пробиться к морю, воссоединить западную половину русской земли с восточной и встать в ряду европейских держав на положении равноправного и равносильного сочлена. В наше время просвещение уже принесло свой плод: познание вообще привело к самопознанию. Таков, по мнению С., ход русской истории и связь явлений, в ней замечаемых. С. первый из русских историков (совместно с Кавелиным , одновременно высказывавшим ту же мысль) осмыслил все наше прошлое, объединив отдельные моменты и события одной общей связью. Для него нет эпох более или менее интересных или важных: все имеют одинаковый интерес и важность как неразрывные звенья одной великой цепи. С. указал, в каком направлении должна вообще идти работа русского историка, установил исходные точки изучения нашего прошлого. Он первый высказал настоящую теорию в приложении к русской истории, внеся принцип развития, постепенной смены умственных и нравственных понятий и постепенного роста народного — и в этом одна из важнейших заслуг С. Будучи эпохой в развитии русской историографии, труд С. определил известное направление, создал многочисленную школу. ‘История России’, по верному определению профессора Герье , есть национальная история: впервые исторический материал, необходимый для такого труда, был собран и исследован с надлежащей полнотой, с соблюдением строго научных приемов, применительно к требованиям современного исторического знания: источник всегда на первом плане, трезвая правда и объективная истина одни руководят пером автора. Монументальный труд С. впервые схватил существенные черты и форму исторического развития нации. В натуре С. ‘глубоко коренились три великие инстинкта русского народа, без которых этот народ не имел бы истории — его политический, религиозный и культурный инстинкты, выразившиеся в преданности государству, в привязанности к церкви и в потребности просвещения’, это и помогло С. за внешней оболочкой явлений вскрыть духовные силы, их определившие. Западники, к которым принадлежал С., ставили современному обществу высокие общечеловеческие идеалы, побуждали его во имя идеи прогресса идти вперед по пути общественной культуры, вселяя ему сочувствие к гуманным началам. Бессмертная заслуга С. заключается в том, что он внес это гуманное, культурное начало в русскую историю и вместе с тем поставил разработку ее на строго научную почву. Оба начала, проводимые им в русской истории, тесно связаны одно с другим и обусловливают собой как общий взгляд его на ход русской истории, так и отношение его к отдельным вопросам. Он сам указал на эту связь, назвав свое направление историческим и определив сущность его тем, что оно признает историю тождественной с движением, с развитием, тогда как противники этого направления не хотят видеть в истории прогресса или не сочувствуют ему. ‘История России’, особенно во второй половине, основана главным образом на архивном материале, по многим вопросам к этому труду и теперь приходится обращаться как к первоисточнику. Правда, критика не без основания упрекает автора в несоразмерности и механической сшивке частей, в обилии сырого материала, излишней догматичности, лаконизме примечаний, далеко не все страницы, посвященные явлениям юридического и экономического быта, удовлетворят современного читателя, исторический фонарь С., направленный преимущественно на рост государственности и объединяющую деятельность центра, неизбежно оставил в тени многие ценные проявления жизни областной, но рядом с этим С. впервые выдвинул и осветил массу важнейших явлений русского прошлого, которых раньше не замечали вовсе, и если некоторые из его взглядов и не получили полного права гражданства в науке, то все без исключения будили мысль и вызывали на дальнейшую разработку. Сюда могут быть отнесены: 1) вопрос о делении русской истории на эпохи, 2) влияние природных условий территории (в духе воззрений К. Риттера) на исторические судьбы русского народа, 3) значение этнографического состава русского государства, 4) характер русской колонизации и ее направление, 5) теория родового быта и смена его строем государственным в связи с новым и оригинальным взглядом на период уделов, 6) теория новых княжеских городов, объясняющая факт возвышения княжеской собственности и зарождение нового порядка на севере, 7) выяснение особенностей новгородского строя, как выросшего на чисто туземной почве,

сведение почти к нулю политического значения монгольского ига, 9) историческая преемственность суздальских князей XII — XIII веков и московских XIV — XV веков, 10) преемственность идеи в поколении Даниловичей , тип ‘бесстрастных ликов’ и основные условия возвышений Москвы (географическое положение Москвы и ее области, личная политика князей, характер населения, содействие духовенства, неразвитость самостоятельной жизни в городах Северо-восточной Руси, отсутствие сильных областных привязанностей, отсутствие препятствий со стороны дружинного элемента, слабость Литвы), 11) характер Ивана Грозного в связи с условиями его воспитания, 12) политический смысл борьбы Грозного с боярами — проведение начал государственности в ущерб старой дружинной ‘воле’, 13) преемственная связь между стремлениями Ивана Грозного продвинуться к морю и политическими задачами Петра Великого, 14) должное внимание к истории Западной Руси, 15) поступательное движение русского народа на восток и роль России в жизни азиатских народов, 16) взаимные отношения Московского государства и Малороссии, 17) значение Смутного времени как борьбы государственных и антигосударственных элементов, и вместе с тем как исходной точки последующего преобразовательного движения, 18) связь эпохи первых Романовых с временами Петра Великого, 19) историческое значение Петра Великого: отсутствие какого-либо разрыва с московским периодом, естественность и необходимость реформы, тесная связь между эпохами допетровской и послепетровской, 20) немецкое влияние при преемниках Петра Великого, 21) значение Елизаветинского царствования как основы последующего, Екатерининского, 22) значение Екатерининского царствования (впервые введены в должные рамки как преувеличенные восхваления, так и обрисовка теневых сторон личности и государственной деятельности императрицы), 23) применение сравнительно-исторического метода: события русской истории у С. постоянно освещены аналогиями из истории западноевропейских народов, славянских и германо-романских, и не ради большей наглядности, а во имя того, что русский народ, оставаясь цельным и единым организмом, в то же время сам есть часть другого великого организма — европейского. ‘История России’ доведена до 1774 г. До известной степени продолжением этого труда могут служить две других книги С.: ‘История падения Польши’ (Москва, 1863, 369 стр.) и ‘Император Александр Первый. Политика, Дипломатия’ (Санкт-Петербург, 1877, 560 стр.). Новейшие издания ‘Истории России’ — компактные в 6 больших томах (7-й указатель, 2-е изд., Санкт-Петербург, 1897). С. написал еще ‘Учебную книгу русской истории’ (1-е изд., 1859, 10-е изд. 1900), применительно к гимназическому курсу и ‘Общедоступные чтения о русской истории’ (Москва, 1874, 2-е изд., Москва, 1882), примененные к уровню народной аудитории, но выходящие из тех же начал, как и главный труд С. ‘Публичные чтения о Петре Великом’ (Москва, 1872) — блестящая характеристика преобразовательной эпохи. Из сочинений С. по русской историографии наиболее важны: ‘Писатели русской истории XVIII века’ (‘Архив историко-юридических сведений Калачева’, 1855, кн. II, пол. 1), ‘Г.Ф. Миллер’ (‘Современник’, 1854, т. 94), ‘М.Т. Каченовский’ (‘Биографический словарь профессоров Московского университета’, ч. II), ‘Н.М. Карамзин и его литературная деятельность: История государства российского’ (‘Отечественные Записки’, 1853 — 56, тт. 90, 92, 94, 99, 100, 105) и ‘А.Л. Шлецер’ (‘Русский Вестник’, 1856, No 8). По всеобщей истории: ‘Наблюдения над исторической жизнью народов’ (‘Вестник Европы’, 1868 — 76) — попытка уловить смысл исторической жизни и наметить общий ход ее развития, начиная с древнейших народов Востока (доведено до начала X столетия по Р. Хр.) и ‘Курс новой истории’ (Москва, 1869 — 73, 2-е изд. 1898, до половины XVIII столетия). Свой метод и задачи русской историографии С. изложил в статье ‘Шлецер и антиисторическое направление’ (‘Русский Вестник’, 1857, апрель, кн. 2). Весьма незначительная часть статей С. (между ними ‘Публичные чтения о Петре Великом’ и ‘Наблюдения’) вошла в издание ‘Сочинений С.М. Соловьева’ (Санкт-Петербург, 1882). Библиографический перечень сочинений С. составлен Н.А. Поповым (систематический, ‘Речь и отчет, читаемый в торжественном собрании Московского университета 12 января 1880 года’, переп. в ‘Сочинениях’ С.) и Замысловским (хронологический, неполный, в некрологе С., ‘Журнал Министерства Народного Просвещения’, 1879, No 11). Основные положения С. подверглись критике еще при его жизни. Кавелин в разборе обеих диссертаций и 1-го тома ‘Истории России’ указывал на существование промежуточной стадии между родовым бытом и государственным — вотчинного строя (‘Полное собрание сочинений Кавелина’, т. I, Санкт-Петербург, 1897), К. Аксаков в разборе 1, 6, 7 и 8 томов ‘Истории России’, отрицая родовой быт, настаивал на признании быта общинного (‘Полное собрание сочинений К. Аксакова’, т. I, изд. 2-е, Москва, 1889), профессор Сергеевич определял отношения древнерусских князей не родовым, а договорным началом (‘Вече и князь’, Москва, 1867). Против Кавелина и Сергеевича С. защищался в ‘Дополнениях’ ко 2-му тому, а Аксакову возражал в одном из примечаний к 1-му тому ‘Истории России’ позднейших изданий. Бестужев-Рюмин , впоследствии один из самых горячих поклонников С., в более ранних своих статьях (‘Отечественные Записки’, 1860 — 61) охотнее подчеркивал слабые стороны ‘Истории России’. Как пример полного непонимания исторических воззрений С. можно указать на статью Шелгунова ‘Ученая односторонность’ (‘Русское Слово’, 1864, No 4). Общую оценку трудов С. см. у Герье (‘С.М. Соловьев’, ‘Исторический Вестник’, 1880, No 1), Ключевского (в некрологе С., ‘Речь и отчет, читанные в торжественном собрании Московского университета 12 января 1880 года’), Бестужева-Рюмина (XXV-летие ‘Истории России’ С.М. Соловьева, ‘Русская Старина’, 1876, No 3, в некрологе С.: ‘Журнал Министерства Народного Просвещения’, 1880, No 2, и в ‘Биографиях и характеристиках’, Санкт-Петербург, 1882), Барсова (некролог С., ‘Древняя и Новая Россия’, 1880, No 1), Кояловича (‘История русского самосознания’, Санкт-Петербург, 1884) и П.В. Безобразова (‘С.М. Соловьев, его жизнь и учено-литературная деятельность’, Санкт-Петербург, 1894, из серии ‘Биографической библиотеки’ Павленкова). Ср. Ключевский ‘С.М. Соловьев как преподаватель’ (‘Изд. исторического общества при Московском университете’, год I-й, Москва, 1896, и ‘Воспоминания о студенческой жизни’, Москва, 1899). См. также автобиографическую записку С. в ‘Биографическом словаре проф. Московского университета’, отрывки из его дневника: ‘Из неизданных бумаг С. М. С.’ (‘Русский Вестник’, 1896, No 2, 3, 4, 5) и статьи о нем сына его Влад. Серг. С. (‘Вестник Европы’, 1896, No 1).

Соловьев Сергей Михайлович

Читайте также: