РУССКИЙ НАРОД
РУССКИЙ НАРОД
А. Погодин.
Русский народ, Погодин Александр Львович, Год: 1923
Время на прочтение: 3 минут(ы)
На днях я был в концерте Н.В. Плевицкой. Я слышал ее когда-то в России, когда эти веселые и задорные или надрывные песни Рязанской губернии еще не звучали для нас напоминанием о далекой родине, о ‘белокаменной’ Москве, попавшей в тяжкий плен к международным бандитам. Тогда я имел случай побеседовать с Надеждой Васильевной, послушать ее трогательный рассказ о деревне, из которой она вышла, как простая крестьянка, и куда вернулась, как знаменитая певица Г-жа Плевицкая — единственная в своем роде, но сколько огромных талантов выдвинула русская деревня за какие-нибудь небольшие десятилетия. Эта утонченная женщина, в которой все дышит истинным аристократизмом, сама когда-то жала в страдную порушку. Ну-ка вы, остальные народы, бахвалящиеся тем, что у вас все благополучно, покажите-ка нам, где ваша деревня дает таких тонких и изящных людей, таких утонченных и обаятельных женщин. Вы, ценящие выше всего на свете деньги и со скрежетом зубовным отдающие их частичку другим, когда это необходимо, вспомните, какой широкий размах души был у того же простого русского народа, который никогда не боялся отдавать своих лучших сыновей за долг и правду. Укажите-ка в вашей истории Мессину, когда русские моряки спасали в развалинах будущих устроителей договоров с ‘Москвой’, или русские мужики из Сибири бросались из вагонов, где они провели недели, прямо в бой, чтобы спасать Варшаву от немцев, — тех самых немцев, которым два года спустя Пилсудский, ‘маршал Франции’, с низкими поклонами отдавал Варшаву…
Чем дальше живешь, тем более убеждаешься, что мы, действительно, совсем не похожи на другие народы. Говорили мы, что между ‘народом’ и интеллигенцией — пропасть, а между тем всякий мужик поймет интеллигентного человека, но останется вместе с ним непонятным и удивительным для западного мещанина. На днях в одной иностранной газете я читал статью об ‘американизации’, которой не только естественно, но и искусственно подвергаются эмигранты. Во-первых, это процесс привлечения материальной культуры. В стране долларов так приятно думать, что этот господин человечества, доллар, стоит на европейских биржах таких сумасшедших денег. Только потому, что Америка накопила золото, в то время как остальные государства были вынуждены все заказывать у нее, подальше от пожара мировой войны, — только поэтому господин доллар позволяет в Европе накупать на него то, что его подлинному лицу совершенно не соответствует. И потому эмигрант, приезжающий из стран, где на доллар смотрят с суеверным страхом, готов немедленно преклонить с благоговением колени перед его алтарем и отрясти прах всех этих бедных и истощавших марок, крон и т.п., которыми живет несчастная Европа. И в этом могуществе американских денег главная цивилизующая сила американской культуры. ‘Будьте, как мы, — говорят доллары всем маленьким европейским кронам и маркам, — и не занимайтесь пустяками, когда можно зарабатывать деньги’. И вся мудрая философия каждого из новых героев Америки сводится в конечном выводе к той же религии доллара. Эта религия американизует новых пришельцев за ними, потому что только настоящий поклонник доллара может быть настоящим американцем. Широкий размах американской политики, который американцы на своих долларах могут позволить себе, ‘как летом вкусный лимонад’, ослепляет нас, людей без долларов, и скрывает от нас истинную суть американской культуры, но не следует и, сидя без долларов, думать, что разрешение потребностей души заключается в ‘американизации’ жизни. Избави Бог Европу, создавшую чистое и наивное знание, искусство ради искусства, Дон Кихота и Роланда, — избави ее Бог от этого последнего падения.
А вот за Россию я не боюсь. Народ, который создает Плевицких, из которого выходят ученые Бахметьевы, художники и поэты, как-то не помышляющие о том, что надо каждый день есть, даже политические мечтатели, обладают даром жизни. Этот дар жизни мы щедро расточали и расточаем теперь и не боимся расточать даже на чужбине, среди людей, не понимающих нас. Приедут на Лемнос и устроят там такую церковь, что старые поселенцы, обладающие большими богатствами, чем коробки от консервов, приходят любоваться и дивиться. Заберутся на какой-нибудь Галлиполи, и там выстроят новый городок: не небоскреб, а душескреб.
Русская культура не прельщала и не обладала живительными долларами, но она завоевала народы, с которыми вела войны, она прошла с бедных берегов получухонской когда-то речки Москвы на великолепные набережные Петербурга, на сказочные красоты Крыма, на неимоверный Кавказ, на Байкал и на Врангелеву землю…
Но нет на свете народа, который так любил бы порочить себя, при дружном подхватывании всех мещан Европы. Мы говорим: ‘Вечно-то мы ссоримся и делимся на партии’, и нам дружно отвечают: ‘Конечно, уж вы такие, берите с нас пример: мы-то дружно живем’. А мы, в действительности, умеем так скоро, так ослепительно скоро объединиться и принести, когда это нужно, в жертву себя…
Я думаю, что на свете есть только один великий народ, великий в добродетели и в падении, в размахе самозабвения, в высоте восстания после глубины падения И этот народ — есть наш великий русский народ.
(‘Новое Время’. 1923. No 722 (22 сентября). С. 2).