В. Г. Короленко
Русскій дуэль въ послдніе годы.
І.
ІІ.
ІІІ.
ІV.
V.
VІ.
Русский дуэль в последние годы, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1897
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко.
Томъ четвертый
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914
Передо мной лежитъ очень интересная книга: ‘La scіence du poіnt d’honneur’ — commentaіre raіsonn sur l’offense, le duel (etc.), par А. Croarbon (avocat). Это цлый научный трактатъ, своего рода кодексъ обычнаго права по такъ называемымъ ‘вопросамъ чести’.
Господинъ Кроарбонъ, адвокатъ, разсматриваетъ ‘оскорбленіе, дуэль, ея обычаи, отношеніе къ ней законодательства разныхъ европейскихъ странъ, отвтственность дуэлянтовъ и свидтелей передъ закономъ уголовнымъ, гражданскимъ и передъ церковью’, и, наконецъ, въ послдней части приводитъ множество конкретныхъ случаевъ дуэлей, подававшихъ поводъ къ тмъ или другимъ вопросамъ, возникавшимъ на почв дуэльной ‘чести’ и ея обычнаго права.
Г. Кроарбонъ, адвокатъ, не новаторъ въ литератур этого рода. Франція, сохранившая обычай дуэли боле неприкосновеннымъ, чмъ какая бы то ни было изъ европейскихъ странъ, иметъ по этому предмету, кром ‘преданій’, также и ‘писаніе’. Еще въ 1836 г. графъ де-Шатовилляръ издалъ свой ‘Опытъ о дуэляхъ’ (Chateauvіllard, Essaі sur le duel), который сдлалъ его главнымъ законодателемъ въ вопросахъ чести, при чемъ даже другія страны заимствовали отъ него свои правила по этому предмету.
Повидимому, говоритъ г. Кроарбомъ, право своими средствами добиваться удовлетворенія (минуя общество и его законы) кажется основаннымъ на принципахъ, діаметрально противуположныхъ тмъ, которые лежатъ въ основ гражданскаго и уголовнаго законодательства. Между ними существуетъ, повидимому, даже прямой антагонизмъ, не допускающій никакихъ другихъ отношеній, кром взаимнаго отрицанія. Однажды, во время знаменитаго процесса о дуэли, предсдатель суда воскликнулъ нетерпливо, при упоминаніи одной изъ сторонъ о кодекс Шатовилляра: ‘Вотъ книга, которая никогда не станетъ на полк моей библіотеки и которую я вовсе не намренъ читать’. И, однако, съ торжествомъ продолжаетъ г. Кроарбонъ, тотъ же предсдатель оказался вынужденнымъ въ то же засданіе пуститься въ подробные разспросы экспертовъ, съ цлью выяснить, въ какой мр поступки, которые ставились въ вину подсудимому, соотвтствовали или расходились съ тми самыми правилами, которыя Шатовилляръ ставилъ вполн опредленно въ своемъ кодекс. И въ самомъ дл, тамъ, гд судъ считается не съ одними формальными доказательствами и аргументами, вопросы обычнаго права не могутъ быть вполн безразличными. Жизнь всегда оказываетъ извстное давленіе на то или иное примненіе писаннаго закона, а жизнь Запада до сихъ поръ еще сохранила дуэль, со всми тонкостями poіnt d’honneur и подчасъ со всми его очевидными нелпостями.
Въ пятой части своего любопытнаго труда авторъ разсматриваетъ дуэль въ разныхъ странахъ. Оказывается, во-первыхъ, что повсюду есть свои точныя правила, признаваемыя обычаемъ и боле или мене раціонально примняемыя къ ‘дламъ чести’, независимо отъ взглядовъ законодательства данной страны. Оказывается, во-вторыхъ, что при этомъ во многихъ случаяхъ основаніемъ служитъ кодексъ Шатовилляра, однако, съ тми или другими, порой значительными модификаціями. Такъ напр. въ Италіи кодексъ Шатовилляра вообще принятъ, но все же авторъ считаетъ нужнымъ предупредить своихъ соотечественниковъ, на случай ссоры въ Италіи, что тамъ при выбор оружія иногда принимается во вниманіе не то, кто является обиженнымъ или обидчикомъ, какъ слдуетъ по Шатовилляру, а кто послалъ картель (вызовъ) и кто его получилъ. Можетъ случиться поэтому, что обиженный французъ, всегда предпочитающій возстановлять свою честь при помощи пистолета или шпаги и имющій право разсчитывать на выборъ оружія по кодексу Шатовилляра,— окажется вынужденнымъ принять состязаніе на сабляхъ, такъ какъ сабли — любимое ‘оружіе чести’ въ Италіи.
Въ Германіи и Австріи Шатовилляръ господствуетъ почти нераздльно, и его ‘Опытъ’ существуетъ въ многочисленныхъ переводахъ.
Въ Англіи дуэль почти пала. Оскорбленный англичанинъ легко обращается къ суду, который въ этихъ случаяхъ не скупится на денежныя пени. Такъ, одинъ редакторъ, неосмотрительно написавшій нсколько оскорбительныхъ строкъ по адресу женщины, былъ приговоренъ къ 10 тысячамъ фунтовъ стерлинговъ штрафа. Во многихъ другихъ случаяхъ суды Англіи оцниваютъ оскорбленіе не мене солидно, и это, по мннію Кроарбона, почти совершенно убило дуэль въ Англіи. Интересно, что самъ авторъ относится къ этой форм борьбы съ дуэлью очень сочувственно. ‘Бить по кошельку,— говоритъ онъ,— значитъ попадать очень мтко’,— нужно только, чтобы удары имли характеръ дйствительныхъ ударовъ, а не символическихъ, ничтожныхъ штрафовъ.
Пылкіе испанцы создали собственный кодексъ, вроятно, очень своеобразный, но о немъ авторъ распространяется мало. Бельгійцы по нравамъ очень близки къ французамъ и потому дерутся по французскимъ правиламъ, хотя, вообще, дерутся немного. И т. д., и т. д.
Обойдя такимъ образомъ всю Европу (за исключеніемъ Турціи), не забывъ даже Андорской республики, авторъ переходитъ къ Россіи. Администрація императорской публичной библіотеки,— пишетъ онъ на стр. 404,— на вопросъ по этому предмету извстила, что это учрежденіе располагаетъ лишь тремя произведеніями, имющими отношеніе къ интересующему насъ вопросу: 1) Г. Л. Е. ‘Дуэли’. Петербургъ 1837. 2) Дуэль и кассаціоппый департаментъ сената, А. Лохвицкаго (извлеченіе изъ статей въ ‘Отеч. Записк.’ 1858 г.) и 3) Сверскаго ‘Особенная частъ русскаго уголовнаго права’. Но этотъ списокъ, который въ настоящее время пришлось бы нсколько дополнить, не даетъ ни одного сочиненія собственно по вопросу о ‘правилахъ дуэли’ и о такъ называемомъ кодекс чести. Указанныя книги разсматриваютъ вопросъ лишь чисто юридически. Г. Кроарбонъ этому нисколько не удивляется. ‘Такъ какъ,— говоритъ онъ,— дуэль строго запрещена еще Петромъ Великимъ и не терплась его преемниками, то понятно, что и книги по этому предмету не дозволялись цензурой. Это не значитъ, однако, что дуэль въ Россіи не въ употребленіи. Она практикуется рже, но чаще кончается смертью’.
Какія же, однако, правила употребляются въ этихъ случаяхъ? — спрашиваетъ авторъ дале и признается, что не можетъ отвтить на этотъ вопросъ сколько-нибудь опредленно. ‘Добрйшій и много оплакиваемый’ prіnce Dolgoroukoff, бывшій генералъ-губернаторъ города Москвы, съ которымъ авторъ имлъ высокую честь нердко упражняться въ стрльб въ Виши — сообщилъ ему немало интересныхъ деталей изъ анекдотической исторіи вопроса, но и онъ не могъ высказаться хоть сколько-нибудь точно по вопросу объ обычномъ ‘кодекс чести’ въ Россіи. Поэтому г. Кроарбону приходилось прибгнуть къ гаданіямъ и боле или мене туманнымъ наведеніямъ. Онъ желаетъ думать, что если уже въ Германіи, столь враждебной его отечеству, кодексъ Шатовилляра называютъ ‘международнымъ руководителемъ въ дл чести’,— то наврное и дружественная Россія не чужда этому признанію французскаго авторитета, хотя бы съ боле или мене значительными отступленіями.
Не знаемъ, въ какой мр справедливо это тонкое соображеніе. Несомннно, однако, во-первыхъ, что у насъ дуэли до послдняго времени были сравнительно рдки, но за то давали большой процентъ случаевъ смертнаго исхода. Очень можетъ быть также, что тутъ сказывалось въ извстной мр и вліяніе законодательства: дуэль, при всякомъ исход, сопряжена была съ большими неудобствами, и русскій человкъ ршался на нее лишь въ случаяхъ, когда,— правильно или нтъ,— не видлъ никакого другого выхода. Но и вообще дуэль не особенно сильна въ нашихъ нравахъ. Кодексъ Шативилляра и другихъ знатоковъ poіnt d’honneur’а на Запад сводилъ въ одной книг строго выработанныя, опредленныя, органически развивавшіяся правила, теряющіяся въ глубин рыуарскихъ временъ. Въ теченіе столтій скрещивались клинки, ставились барьеры, раздавались выстрлы, дуэль укоренялась, какъ настоящее бытовое явленіе. У насъ она всегда была слаба, какъ организованное признанное орудіе возстановленія чести, и Петру Великому не было особенно трудно бороться съ нею: конечно, она прививалась и у насъ, вмст съ голштинскими косицами, вмст съ французской causerіe, вмст съ другими западными заимствованіями, вплоть до демонизма, но всегда она оставалась въ предлахъ ограниченныхъ кружковъ, не проникая глубже. Можно сказать безъ преувеличенія, что до послдняго времени даже въ войск она была скоре обычаемъ гвардіи, чуждымъ простому армейскому быту, и трудно лучше охарактеризировать отношенія этой среды, чмъ это сдлалъ Пушкинъ устами почтенной командирши Василисы Егоровны {Въ ‘Капитанской дочк’.}. разсказывавшей Гриневу о Швабрин, переведенномъ въ Блогорскую крпость именно за дуэль. По ея словамъ, онъ переведенъ за смертоубійство: ‘Богъ знаетъ, какъ грхъ его попуталъ, онъ, изволишь видть, похалъ за городъ съ однимъ поручикомъ, да взяли съ собой шпаги, да и ну другъ друга пырять… Что прикажешь длать? На грхъ мастера нтъ!’
Начало ХІХ-го столтія омрачилось двумя трагедіями, поразившими всю интеллигентную Россію скорбію и негодованіемъ. Я, разумется, говорю о смерти величайшихъ изъ нашихъ поэтовъ, Пушкина и Лермонтова, такъ много еще общавшихъ родной литератур. Эти дв дуэли кинули трагическую тнь на всю дальнйшую исторію нашей молодой литературы, и всякій разъ, когда русскій человкъ думаетъ и говоритъ о дуэли, въ его памяти невольно и неотразимо встаютъ эти дв скорбныя тни. И вотъ почему въ мыслящихъ слояхъ общества дуэль у насъ всегда боле или мене ршительно осуждалась. Мы не можемъ забыть, что если неустановившійся, пылкій и эксцентричный Лермонтовъ самъ въ значительной степени накликалъ на себя роковую развязку, то Пушкинъ несомннно палъ жертвой безчестной и гнусной интриги, сотканной изъ легкомыслія, зависти и преклоненія передъ свтскими предразсудками. И мы помнимъ, что и геній, и честь были на одной сторон,— и эта именно сторона погибла. На другой же только
‘Пустое сердце билось ровно,
Въ рук не дрогнулъ пистолетъ’.
И пустое сердце вышло побдителемъ. Кто же посл этого повритъ въ разумность такого ‘суда чести’?
Я пройду мимо десятковъ боле или мене талантливыхъ изображеній дуэли въ нашей литератур. Предоставляю другимъ эту работу,— въ задачу настоящей статьи она не входитъ. Было бы, однако, чрезвычайно любопытно изобразить эту галлерею, тогда читатель увидлъ бы, безъ сомннія, что иронія или сознательно рзкое осужденіе всегда сопровождаютъ талантливое и правдивое изображеніе дуэли въ нашей сред, гд она — явленіе чуждое, привитое извн и отзывающееся глубокою и даже глубоко-сознаваемою фальшью. Вспомните проникнутую пророческой грустью сцену передъ дуэлью Онгина съ Ленскимъ.
…Въ разбор строгомъ,
На тайный судъ себя призвавъ,
Онъ обвинилъ себя во многомъ…
И дале:
…Евгеній…
Былъ долженъ оказать себя
Не мячикомъ предразсужденій
Не пылкимъ юношей-бойцомъ,
А мужемъ съ честью и умомъ.
Но Онгинъ привыкъ отдаваться пассивно игр ‘предразсужденій’. Къ тому же
…въ это дло
Вмшался старый дуэлистъ,
Онъ золъ, онъ сплетникъ, онъ рчистъ…
Конечно, быть должно презрнъе
Цной его забавныхъ словъ,
Но шопотъ, хохотня глупцовъ…
И вотъ — общественное мннье!..
Писаревъ, раціоналистъ по преимуществу, упрощавшій вс самые сложные вопросы общественной и личной психологіи до голаго силлогизма, строго осудилъ Пушкина за всю эту сцену дуэли, считая его, такъ сказать, поэтическимъ сообщникомъ Онгина. По его мннію, Пушкинъ долженъ былъ употребить всю силу своего таланта на то, ‘чтобы подмтить и разработать въ этой черт Онгина вс ея смшныя стороны, онъ долженъ былъ осмять, опошлить и втоптать въ грязь безъ малйшаго состраданія ту низкую трусость, которая заставляетъ неглупаго человка играть роль вреднаго идіота для того, чтобы не подвергнуться робкимъ и косвеннымъ насмшкамъ настоящихъ идіотовъ, достойныхъ полнаго презрнія’. Логически разбирая всю эту сть ненужныхъ мелкихъ условностей, мшающихъ Онгину быть ‘мужемъ чести и ума’, приводящихъ отъ пустой шутки къ смерти ‘любимаго юноши’ и друга,— Писаревъ совершенно правъ. Ошибка его здсь, какъ во многихъ другихъ случаяхъ, чисто психологическая. Не одинъ разумъ двигаетъ поступками даже умныхъ людей, и ‘глупость’ обычая владетъ не одними глупцами. Противъ нея, по мткому выраженію Гёте, даже боги безсильны. Да, къ сожалнію, не одни ‘настоящіе и полные идіоты’ отдавали въ свое время дань вредному предразсудку. Отдавалъ ему дань и Пушкинъ. Однако, сила и искренность его таланта таковы, что дуэль Онгина и Ленскаго навсегда останется однимъ изъ самыхъ яркихъ поэтическихъ аргументовъ противъ ‘вреднаго и безсмысленнаго’ кодекса условій свтской чести.
Лермонтовъ, мене установившійся, угловатый, до извстной степени лишенный непосредственности, въ своей погон за демонизмомъ и въ искусств, и въ жизни, пожалуй, въ большей степени заслуживаетъ упрекъ въ ‘идеализаціи дуэли’. Самъ онъ слишкомъ часто являлся ‘пылкимъ мальчикомъ-бойцомъ’, игравшимъ изъ простой удали, не лишенной оттнка тщеславія, и своей, и чужой жизнью. И, однако, дуэль Печорина съ Грушницкимъ, очень эффектная, какъ одна изъ складокъ мрачной мантіи, въ которую задрапированъ демонъ-Печоринъ,— сама по себ, въ конкретныхъ своихъ чертахъ, опять является лишь злою сатирой на вредный обычай, жертвой котораго суждено было пасть и самому поэту. Для насъ эта картина навсегда подчеркнута сугубой горечью и скорбью, такъ какъ многія ея черты оказались тоже пророческими. Самъ авторъ, какъ ‘фаталистъ’, играя опасностью,— подобно Печорину, раздражалъ бднаго Грушницкаго-Мартынова злыми и сознательно разсчитанными уколами. Только въ жизни пуля Грушницкаго оказалась боле удачливой, и ‘окровавленный трупъ, виднвшійся между скалъ’, былъ трупъ Печорина-Лермонтова. И вся трагедія осталась опять горько, почти позорно-безсмысленной и нелпой.
Минуя другія иллюстраціи, я упомяну еще тургеневскаго ‘Бреттера’. Здсь уже русскій писатель новаго періода рисуетъ не только мастерскую картину дуэли, но выборомъ дйствующихъ лицъ и освщеніемъ всего эпизода даетъ и нравственный судъ явленію. Казалось бы, тургеневскимъ ‘Бреттеромъ’ русская художественная литература подводитъ итоги взглядамъ на дуэль, установивщимся, но крайней мр, въ сознаніи читающаго и мыслящаго общества. И дйствительно, въ середин столтія дуэли у насъ какъ-то стихаютъ, мы слышимъ о нихъ все меньше и меньше, и самые типы, въ род стараго дуэлиста у Пушкина или тургенерскаго бреттера, этихъ спеціалистовъ-экспертовъ, всегда готовыхъ стать къ барьеру или поставить подъ пулю другого, стали исчезать и въ дйствительности, и изъ литературы {Статья была написана до появленія ‘Поединка’ А. И. Куприна.}. И только уже въ самое послднее время дуэль опять заставляетъ обращатъ на себя вниманіе, на страницахъ газетъ то и дло мелькаютъ порой трагическіе, но по большей части смшные и пошлые случаи, въ которыхъ ‘обычай’ является какъ бы внезапно ожившимъ на порог XX вка. Въ настоящей стать мы пытаемся свести вмст разбросанныя газетныя извстія о дуэляхъ послднихъ годовъ и проанализировать эти проявленія внезапно какъ бы обострившейся ‘россійской чести’.
Осенью 1892 года въ газетахъ появились извстія о проект ‘законодательнаго упорядоченія дуэлей въ офицерской сред’. ‘Предполагается,— писали по этому поводу въ ‘Новомъ Времени’,— что всякому поединку между офицерами должно предшествовать разсмотрніе судомъ общества офицеровъ, а гд такового не имется,— командиромъ отдльной части — поводовъ къ дуэли. Подробное обсужденіе послднихъ съ точки зрнія военной чести должно привести къ признанію поединка необходимымъ или не вызываннымъ необходимостію… Признаніе необходимости поединка должно вести къ безнаказанности такой дуали’. Однако, ‘введеніе въ матеріально-уголовное законодательство этого принципа представляется крайне затруднительнымъ, такъ какъ вопросъ о степени необходимости поединка не поддается точному опредленію въ закон. Въ виду этого предполагается установить, что вс дла о дуэляхъ, происходящихъ въ военной сред, представляются до судебнаго разсмотрнія военному министру, который испрашиваетъ высочайшее соизволеніе о прекращеніи тхъ изъ длъ этого рода, которымъ не будетъ признано возможнымъ дать дальнйшее направленіе въ судебномъ порядк. Дйствіе приведеннаго правила предполагается распространить и на дла о дуэляхъ, въ поторыхъ вмст съ военнослужащими принимали участіе лица гражданскаго вдомства’ {‘Нов. Время’. Цит. изъ ‘Волыни’, 1 сент. 1894 г., No 154.}.
Приводя это извстіе, газета сопровождаетъ его очень характерными комментаріями, Предполагаемая мра вызываетъ ея сочувствіе. ‘Идея о дуэляхъ,— говорится въ редакціонной стать по этому поводу,— свидтельствуетъ о существованіи въ обществ строгихъ понятій о чести и ея неприкосновенности’. Правда, авторъ тутъ же соглашается, что ‘быть можетъ, дуэль и является, сама по себ, уродливымъ способомъ возстановленія чести, но,— продолжаетъ онъ,— способъ этотъ признается въ современномъ обществ, и рдко когда сочувствіе общества бываетъ на сторон того, кто избгаетъ поединка’.
Разсужденіе замчательно характерное для даннаго вопроса. ‘Быть можетъ, дуэль и является уродливымъ способомъ возстановленія чести’. Если такъ, то не ясно ли, что печать, какъ орудіе общественной мысли, можетъ только бороться съ ней всми ей доступными средствами! ‘Но способъ этотъ признается въ современномъ обществ’,— тмъ, конечно, благородне задача печати: борьба именно и нужна съ тми уродливыми явденіями жизни, которыя еще сильны и живучи. Пресса обязана идти впереди среднихъ взглядовъ своей страны, и, если даже законодательству приходится порой считаться съ матеріальными факторами, отклоняющими его отъ принципіально правильной линіи, то лучшая изъ задачъ печати — никогда не терять изъ виду высшей разумности и правды и указывать ее среди запутанныхъ изгибовъ такъ называемаго хода вещей. Но мы переживаемъ въ этомъ отношеніи странное время. Теперь въ большой мод показное презрніе къ мннію большинства, и ничмь, кажется, не злоупотребляли въ такой стенени, какъ извстнымъ афоризмомъ: ‘гд большинство, тамъ наврное глупость’ — афоризмомъ, который такъ называемая консервативная пресса иногда очень неосторожно любитъ обращать противъ всего, въ чемъ есть задатки ,представительства’. Между тмъ, давно уже мы не преклонялись такъ легко предъ ‘шопотомъ и хохотней глупцовъ’ именно въ тхъ случаяхъ и въ тхъ вопросахъ принципа, гд это всего мене умстно.
Разумется, правильная постановка вопроса — какъ разъ обратная: ршеніе большинства, напримръ, земскаго собранія, если оно организовано разумно и касается той сферы вопросовъ, которая по существу доступна его компетенціи, иметъ вс шансы быть возможно раціональнымъ, потому что, въ конц концовъ, это есть лишь подсчетъ представленныхъ въ данномъ собраніи боле или мене опредленныхъ интересовъ. Но трудно представить себ собраніе, которое могло бы своимъ большинствомъ внушить мн ту или другую отвлеченную истину или моральный принципъ и воспретило бы мн бороться словомъ и убжденіемъ противъ того, что я считаю ‘уродливымъ’ и вреднымъ.
Однако, приведенное выше разсужденіе, заключающее отъ уродливости явленія, во-первыхъ, и отъ его живучести, во-вторыхъ, не къ необходимости боръбы съ уродливымъ мнніемъ большинства, а къ преклоненію передъ нимъ и признанію его законности,— очень характерно для нашего времени вообще. Въ вопрос о дуэляхъ оно сказалось, пожалуй, особенно сильно. Русскій человкъ въ конц вка разсжкдаетъ въ этомъ вопрос приблизительно такъ, какъ разсуждалъ герой пушкинской поэмы въ начал столтія: конечно, гораздо лучше оказать себя
…Не мячикомъ предразсужденій,
Не пылкимъ юношей-бойцомъ
А мужемъ съ честью и умомъ.
Но ‘способъ этотъ признается въ современномъ обществ’. Иначе сказать: ‘Но шопотъ, хохотня глупцовъ — и вотъ общественное мннье!..’
И русскій человкъ безъ всякой непосредственности, съ созланіемъ фальшивости своего положенія, порой съ горькимъ стыдомъ — все-таки идетъ къ барьеру, пожимая плечами, озираясь и все время мучительно чувствуя ненужность всего того, что онъ длаетъ. И увы! — вмсто ‘дла чести’ по большей части у него выходитъ какая-то запутанная пошлость, которая въ конц концовъ только еще боле унижаетъ его и въ собственныхъ глазахъ, и въ глазахъ постороннихъ людей. Читателъ, надюсь, согласится, что именно таковъ (а порой и гораздо хуже) основной тонъ излагаемыхъ ниже случаевъ дуэли, которую мы будемъ разсматривать на протяженіи этого бглаго очерка лишь съ ея бытовой стороны, не касаясъ боле ея юридическихъ основаній.
19 января 1895 г. между двумя офицерами въ Ташкент произошла дуэль по ршенію суда общества офицеровъ, состоявшемуся недлей раньше. Тотъ же судъ, согласно новому закону, опредлилъ и условія: дистанція 25 шаговъ, обмнъ однимъ выстрломъ съ каждой стороны, въ теченіе 5 секундъ, между счетомъ: ‘разъ! два!’, выстрлившій посл счета два’ — считается простымъ убійцей. Присутствовали 4 секунданта и 2 врача. Противники оба дали промахъ, и такимъ образомъ,— пишетъ нсколько иронически корреспондентъ ‘Окраины’,— честь возстановлена, а обида смыта. Достойно вниманія, что между ршеніемъ суда и приведеніемъ его въ исполненіе прошла недля. ‘Что должны были перечувствовать оба противника въ это время,— и представить трудно, тмъ боле, что оба они люди семейные’,— говоритъ корреспондентъ. ‘На этотъ разъ, заключаетъ онъ, дло обошлосъ безъ новыхъ жертвъ понятію объ офицерской чести’. Эта фраза заставляетъ думать, что начало 1895 года застаетъ уже не первую дуэль, и вроятно прежнія обошлись не такъ благополучно {‘Нижегор. Лист.’, No 45, 1895.}.
Около этого же времени въ Джаркент (Семирч. области) два пріятеля офицера, жившие вмст, заспорили, возвращаясь подъ хмлькомъ домой. Уже въ квартир, повидимому, безъ свидтелей пріятели продолжали ссору, и одинъ хватилъ другого подсвчникомъ. На утро, протрезвившись, оба только посмялись и совершенно примирились. Но тутъ вмшались товарищи, которые ‘вспомнили недавній циркуляръ’ {Приказъ по военному вдомству отъ 20 мая 1894 г., за No 118.} и нашли, повидимому, что случай представляется удобнымъ для примненія новаго закона (?). Произошла дуэль, такъ сказать, ‘по обязанности службы’, вс ждали,— пишутъ въ ‘Степн. Кра’,— что дуэль кончится однимъ лишь гуломъ выстрловъ. Однако, когда дымъ разсялся, одинъ изъ бывшихъ друзей Г. — оказался убитымъ наповалъ {‘Степи. Kpaй’, ‘Волжск. Встникъ’, 1895, No 55.}. ‘Пріятели сначала было упирались, находя, что случай не носитъ характера оскорбленія чести,— прибавляетъ корреспондентъ,— и не знаю, въ силу какихъ соображеній Б., стрлявшій первымъ, убилъ противника’ {‘Смол. Встникъ’, No 46.}.
14 февраля того же года довольно благополучно окончилась дуэль въ Минск. Корреспондентъ называетъ лишь иниціалы участниковъ (Т-въ и М-въ), не упоминая объ, ихъ званіи. Оба противника промахнулись, о причин ходитъ множество толковъ. ‘Приходится, къ сожалнію, констатировать,— прибавляетъ корреспондентъ офиціальнаго ‘Встника торговли и промышленности’,— что дуэль за послднее время пріобртаетъ права гражданства {‘Волжск. В — къ’, 1895, No 62.}.
Въ слдующемъ мсяц, март, корреспондентъ ‘Свта’ случайно наткнулся на эпилогъ кровавой драмы. На вокзал ст. Ново-Минскъ вниманіе публики было привлечено носилками, на которыхъ несли больного офицера, который страшно стоналъ. Носилки были поставлены въ товарный вагонъ, ихъ сопровождали въ позд нсколько офицровъ и врачъ. Корреспонденту удалось узнать, что офицеръ этотъ раненъ утромъ того же дня на дуэли, пуля попала въ животъ, положеніе больного считалось безнадежнымъ. На этотъ разъ причиной послужило недоразумніе среди офицеровъ: офицеръ Т. былъ принятъ въ семь командира, а корнетъ Л. сказалъ какъ-то, что черезъ Т. командиръ узнаетъ все, что творится въ полку. Т. потребовалъ доказательствъ, и, когда аргументы Л. были признаны недостаточными,— Т. назвалъ своего обидчика мерзавцемъ. Послдовала дуэль, при чемъ Л. заявилъ заране, что онъ стрлять въ Т. не будетъ… Раненый Л. черезъ три дня въ страшныхъ мученіяхъ умеръ въ госпитал Краснаго креста въ Варшав {‘Свтъ’,— ‘Смол. Встн.’ 1895. No 35.}.
Въ ма того же года вопросу о дуэляхъ посвятилъ замтку ‘Тифлисскій Листокъ’. ‘Въ Тифлис, по словамъ газеты, дуэль стала модной, и мстные обыватели то и дло вызываютъ другъ друга. Хорошо еще, что эти вызовы въ большинств случаевъ (а въ меньшинств?) кончаются ничмъ’. ‘Почему это мы вдругъ стали такъ щепетильны,— иронически замчаетъ авторъ,— сказать не могу, но думаю, что тутъ виновата мода’ {‘Тифл. Лист.’ — ‘Нижегор. Лист.’, 1895. No 142.}.
Какая-то дуэлъ произошла около этого же времени въ Бобруйск. Къ сожалнію, подробности ея отъ меня ускользнули, и я сужу о ней лишь по косвеннымъ результатамъ. Извстія о ней впервые появились на стр. ‘Минскаго Листка’, и вотъ ея редакторъ, Г. Фотинскій, а также бобруйскій корреспондентъ Петроцкій были привлечены къ суду по знаменитой 1039 стать (о диффамаціи). ‘Командиръ 158 пхотн. Кутаисскаго полка, какъ сообщаетъ ‘Вил. В-къ’, нашелъ, что корреспонденція объ этой дуэли заключаетъ неврныя свднія и затрогиваетъ честь и доброе имя офицеровъ полка. Однако виленская судебная палата оправдала и редактора, и корреспондента’ {‘Биржев. Вд.’, No 160, 1895, 13 іюня.}.
.Въ конц іюня или начал іюля происходила дуэль между офицерами 28-й пхотной дивизіи въ Ковно, вслдствіе ссоры на балу. Дуэль окончилась благополучно.
Чрезвычайно оригинальные взгляды на требованія чести сказались въ одной исторіи, имвшей мсто въ феврал 1896 года въ гор. Задонск. Въ мстный клубъ явился длопроизводитель воинскаго начальника, капитанъ N., съ дамой, своей квартирной хозяйкой, вдовой бывшаго содержателя почты. Нкій задонскій дворянинъ, членъ клуба, вспомнивъ, что дама до своего замужества была горничной, счелъ свою честь задтой ея присутствіемъ въ клуб и распорядился вывести даму (!), у которой, впрочемъ, не разъ бывалъ при жизни мужа въ гостяхъ. Капитанъ N. совершенно справедливо счелъ необходимымъ заступиться за честь оскорбленной женщины и прибгъ къ традиціонному вызову. Такъ какъ это случай, въ которомъ замшано постороннее лицо невоеннаго званія, то пришлось затять переписку объ особомъ разршеніи вызова. И вотъ городъ Задонскъ цлый мсяцъ разсуждаетъ объ этой исторіи. Господинъ, такъ своеобразно понимающій ‘достоинство клуба’, опомнился и готовъ дать боле мирное удовлетвореніе. Онъ согласенъ принести передъ оскорбленной дамой публичное же извиненіе, но… тутъ капитанъ N. обнаруживаетъ совершенно оригинальное понятіе о способахъ удовлетворенія. Онъ требуетъ не только извиненія передъ дамой, но еще чтобы задонскій дворянинъ согласился смиренно принять отъ него въ клуб пощечину… {‘Сынъ Отечества’, ‘Нижегор. Листокъ’, No 87, 31 марта No 296.}. Какъ видите, иногда дуэль прикрываетъ понятія о чести совершенно безпримрныя, прямо невроятныя. Финалъ этой исторіи намъ, къ сожалнію, неизвстенъ.
‘Посл изданія новаго закона о дуэляхъ въ офицерской сред,— писали въ 1896 г. въ ‘Омской Газет’ изъ Владивостока,— и здсь были случаи прймненія этого закона. Дуэли происходили какъ между мормкими, такъ и между армейскими офщерами. Къ счастію, до сихъ поръ он кончалисъ выстрлами на воздухъ и примиреніемъ противниковъ. Но въ настоящее время по городу ходитъ слухъ о дуэли, состоявшейся между двумя сухопутными офицерамй: поручиком П. и капитаномъ Р. Поручикъ П. раненъ въ животъ и въ руку’ {‘Самарская Газ.’ 1896, No 167 (4 авг.).}.
Разумется ‘мода’ не ограничивается военной средой: дуэль иметъ примненіе и въ сред штатской. Такъ, въ ‘Кіевскомъ Слов’ сообщали о столкновеніи ялтинскаго гор. головы г-на Хвощинскаго съ г. Фирлеевичемъ, котораго г. Хвощинскій публично оскорбилъ словами и на предложеніе извиниться отвтилъ отказомъ. Спустя три недли т. Фирлеевичъ нанесъ обидчику оскорбленіе дйствіемъ. Состоялась дуэль въ Исарскомъ лсу, окончившаяся, впрочемъ, благополучно. Хвощинскій подалъ въ отставку {‘Ниж. Листокъ’, 1896, No 39.}.
Не такъ давно,— писали въ ‘Варшавскомъ Дневник’, въ октябр 1896 года {Цит. изъ ‘Смоленск. Встника’, 1896, No 211.},— на ипподром Мокотовскаго поля между графомъ Замойскимъ и землевладльцемъ Карломъ Выдрою происходила дуэль на пистолетахъ, окончившаяся благополучно. Такой же благополучный исходъ имла и дуэль въ станиц Каменской, Донецкаго округа, между врачомъ Поповымъ и военнымъ приставомъ Семеновымъ. Оба противника промахнулись {‘Нижегор. Листокъ’, No 173, 1896.}.
Уже совсмъ недавно мы узнали изъ газетъ, что въ силу манифеста 14 мая въ Варшав прекращено дло о дуэли, состоявшейся 13 мая въ деревн Яблонной между графомъ Г. Велепольскимъ и гр. С. Ржевускимъ. Поводомъ къ дуэли послужили личныя недоразумнія, разршеніе коихъ было предоставлено суду чести, напрасно старавшемуся склонить стороны къ миру. Выстрлы послдовали одновременно, при чемъ гр. Ржевускій раненъ въ бедро правой ноги {‘Новое Время’, 1896, 19 іюля, No 7234.}.
Иметъ свою дуэльную хронику и наша литературная среда. Какъ извстно, въ другихъ странахъ (особенно во Франціи и Италіи) дуэль является очень обыкновеннымъ способомъ сведенія къ концу литературной, а иногда и политической полемики. Дерутся авторы пьесь съ рецензентами, дерутся журналисты другъ съ другомъ, дерутся депутаты съ журналистами и депутаты разныхъ партій между собою. Можно сказать съ увренностью, что во Франціи нтъ выдающагося политическаго и литературнаго дятеля, у котораго не было бы нсколькихъ дуэлей. Кто не помнитъ еще и теперь дуэли Флоке съ ген. Буланже, когда штатская шпага депутата нанесла первый ударъ военной репутаціи блестящаго генерала. И еще недавно газеты сообщали въ отдл курьезовъ остроумный отвтъ Пастера на вызовъ задорнаго Кассаньяка. Какъ вызванный и, значитъ, имющій право выбора оружія, Пастеръ предложилъ Кассаньяку американскую дуэль при посредств двухъ кусковъ колбасы. Изъ нихъ одинъ былъ съ трихинами. Храбрый Кассаньякъ отказался.
У насъ дуэль въ литературной сред, къ счастію, большая рдкость. Заплативъ свою дань предразсудку ‘дуэльной чести’ двумя геніальными жизнями въ первой половин столтія,— наша среда относится къ этому обычаю съ разумнымъ пренебреженіемъ. И замчательно, что тамъ, гд мы, писатели, являемся уступчивыми въ этомъ отношеніи, у насъ особенно часто является матеріалъ для водевиля, а не для драмы. Я помню случай, еще въ конц 70-тыхъ годовъ, когда московскій журналистъ вызывалъ петербургскаго, г. Полетику, но для этого звалъ своего противника непремнно въ Москву. Послдній, не отказываясь отъ дуэли, отвтилъ, что не видитъ причины для поздки, но что онъ готовъ служить своему противнику въ Петербург. Отвтъ, повидимому, довольно резонный, хотя еще резонне было бы, конечно, съ перваго же шага отвтить смхомъ на грозный вызовъ. Но московскій журналистъ воспользовался отвтомъ г. Полетики для того, чтобы, сидя въ Москв, обвинять г. Полетику въ трусости. Такимъ образомъ, ‘московское сидніе’ должно было символизировать высокое понятіе о чести, сидніе петербургское — обращалось въ символъ малодушія. Это, разумется, было уже совсмъ водевильно. Но тутъ въ душ г-на Полетики проснулся ‘бывшій военный’. Выведенный изъ терпнія джигитовкой своего противника на страницахъ московской газеты, онъ ршился выйти изъ ‘петербургскаго сиднія’ и написалъ, а затмъ напечаталъ въ своей петербургской газет ‘Молв’, что готовъ на среднюто мру: ни въ Петербург, ни въ Москв, а въ Бологомъ, на середин пути между двумя столицами. Это, плвидимому, было опять очень резонно, но противникъ нашелъ, вроятно, что разстояніе между московской храбростью и петербургской трусостью сократилось слишкомъ сильно, и дальнйшаго теченія это дло не имло.
Тогда же въ Петербург имла мсто трагическая дуэль Жохова съ Утинымъ. Несмотря на то, что оба ея участника — и убитый наповалъ Жоховъ, и недавно умершій Утинъ — уже сошли со сцены, мы все-таки не имемъ еще возможности говорить о подкладк этой ужасной трагедіи, гд смерть Жохова явилась случайной развязкой запутаннйшихъ отношеній (Утинъ стрлялъ, не цлясь)… Когда-нибудь еще живые участники этой исторіи, вроятно, разскажутъ намъ въ мемуарахъ ея подкладку, и это будетъ исторія, необыкновенно характерная для того времени и для тхъ теченій, которыя тогда подымалисъ и бродили въ обществ. Здсь же мы упоминаемъ объ этомъ эпизод наряду съ литературными дуэлями лишь потому, что вся исторія разыгрывалась въ литературно-адвокатской сред, и на суд по поводу дуэли прошелъ цлый рядъ извстныхъ журналистовъ и писателей… Во всякомъ случа и здсь, какъ въ другихъ случаяхъ, выстрлъ, даже удачный, ничего не разъяснилъ и никого не очистилъ. За смертію Жохова послдовало самоубійство г-жи Гончаровой, покушеніе на Утина со стороны ея сестры и, наконецъ, самоубійство послдней. Говорили въ Петербург, будто отецъ двухъ послднихъ жертвъ этой трагедіи поставилъ надъ ихъ могилой памятникъ съ надписью, гласившей, что он явилисъ жертвами ‘новыхъ вяній’ русской жизни. Мн кажется, однако, что, пользуясь удачнымъ выраженіемъ г-на Михайловскаго по другому поводу,— было бы справедливе назвать ихъ жертвами ‘старыхъ вяній’ и между прочимъ, стараго предразсудка, будто вопросы чести ршаются удачнымъ прицломъ.
Чистая случайность,— выстрлъ безъ прицла,— придала этой исторіи, въ ея собственно-дуэльной части, тотъ трагическій характеръ, который она приняла. Неизвстно, во что обратилась бы она, если бы Утинъ захотлъ прицлиться… въ воздухъ. Во всякомъ случа,— это исключеніе отнюдъ не нарушаетъ правила и только еще ярче подтверждаетъ непригодность этого простого средства для ршенія запутанныхъ вопросовъ.
Совсмъ уже недавно мы имли нсколько случаевъ, гд слово дуэль упоминалось въ журнальной сред. Братья Половцевы, возстановлявшіе честь при помощи ‘жестовъ съ палкой’, утверждали, будто кто-то вызывалъ князя Мещерскаго, и тотъ отказался. Князь Мещерскій, наоборотъ, утверждаетъ, что онъ не отказывался и признаетъ дуэль ‘между порядочными людьми’. Наконецъ, настоящій уже водевиль съ дуэлью разыгрался въ Саратов между журналистомъ и обличеннымъ имъ адвокатомъ. Нкто г. Богуславскій когда-то (оказывается, еще въ 1891 году) побилъ женщину. Фельетонистъ ‘Саратовскаго Дневника’ г. Марковичъ сдлалъ въ газет рзкую оцнку этого поступка, но при этомъ ошибся въ хронологіи: вмсто 1891 года перенесъ это событіе на 1895. Г. Богуславскій оскорбился и предпринялъ цлый рядъ дйствій, вызывающихъ положительное изумленіе полной своей нецлесообразностью. Прежде всего, онъ опровергаетъ неточность даты и даетъ какія-то объясненія въ частномъ совщаніи своихъ товарищей-адвокатовъ, сущность его объясненій и ршеніе его товарищей остаются неизвстными. Посл этого одинъ изъ товарищей г-на Богуславскаго, прис. повренный г. Вучетичъ,— ‘нервный, пылкій, съ черногорскою впечатлительною натурою’, какъ самъ онъ характеризовалъ себя на суд, подаетъ г-ну Богуславскому мысль о дуэли. И вотъ г. Богуславскій вызываетъ г-на Марковича. Г. Марковичъ огказывается. Это, конечно, очень хорошо, если бы г. Марковичъ отказался просто, такъ какъ, несомннно, выстрлъ, хотя бы самый удачный, не опровергаетъ факта. Но г. Марковичъ не просто отрицаетъ дуэль, а сначала принимаетъ вызовъ, потомъ отказывается и апеллируетъ къ тончайшимъ соображеніямъ ‘дуэльнаго кодекса’. Но его мннію, г. Б-скій — человкъ опозоренный, и онъ, г. Марковичъ, не будетъ съ нимъ драться не потому, что это вообще безсмысленно, а потому, что г. Б-скій недостоинъ стать съ нимъ, г. Марковичемъ, къ барьеру.
Пусть такъ. Г. Марковичъ отказался. Г. Кроарбонъ приводитъ много случаевъ, когда одна изъ сторонъ въ подобномъ положеніи кидаетъ перчатку со словами: ‘примите, m-sіeur, это мое дйствіе за пощечину’. Но у насъ такими тонкими символами довольствоваться не желаютъ. У насъ необходимо во имя чести свернуть кому-нибудь скулу не въ переносномъ, а въ самомъ прямомъ смысл. И дйствительно, г. Богуславскій запасается содйствіемъ нкоего здоровеннаго верзилы и подъ его прикрытіемъ наноситъ г. Марковичу на улиц чувствительное оскорбленіе дйствіемъ.
Общее негодованіе, послуживпіее отвтомъ на эту безобразную расправу человка, побившаго женщину въ 1891 году и возстановляющаго свою честь побитіемъ журналиста въ 1895,— повидимому, могло доставить послднему полное удовлетвореніе. Къ сожалнію, ‘шопотъ, хохотня глупцовъ’ очевидно имютъ огромное значеніе и въ глазахъ журналистовъ. Теперь г. Марковичъ вызываетъ, въ свою очередь, г-на Богуславскаго. Для послдняго, разумется, наступаетъ моментъ нравственнаго торжества. Еще такъ недавно г. Марковичъ считалъ его недостойнымъ ‘стать у барьера’, такъ какъ онъ побилъ женщину. Теперь онъ прибавилъ къ этому побитіе журналиста и — сталъ совершенно достойнымъ высокой чести!
‘Скучная и неумная исторія!’ — совершенно сдраведливо восклицалъ по этому поводу фельетонистъ ‘Нижегородскаго листка’ {‘Ниж. Листокъ’, No 106, 1896 года.}, у котораго я заимствую эти факты. Дйствительно, исторія неумная, лишевная всякой послдовательности и твердаго сознанія истиннаго достоинства.
Дальнйшее переходитъ уже прямо въ водевиль. Сначала, по словамъ того же автора, об стороны пылаютъ жаждой крови. ‘Нервный, впечатлительный, съ черногорской натурой’ г. Вучетичъ требуетъ (для другихъ!) дуэли прямо черезъ платокъ. Условія установлены мене кровожадныя. Оставалось цлить и стрлять. Но тутъ уже г. Богуславскій самъ является помхой близкой развязк. Въ послднія минуты, онъ ставитъ еще одно условіе: съ послднимъ звукомъ выстрла — должны стихнуть и вс отголоски его некрасивой исторіи. Г. Марковичъ обязывается не писать объ ней ни слова, обязывается склонитъ къ тому же своихъ товарищей по газет, чуть не всю россійскую прессу. Совершенно понятно, что г. Марковичъ не могъ дать подобнаго общанія, и противники опять расходятся, опять начинается скучная и неумная канитель. ‘Прошу не щадить моей жизни!’ — пишетъ своему секунданту г. Богуславскій. Г. Марковичъ, ‘стоя у барьера’, зоветъ на смертмый бой не только уже г. Богуславскаго, но и его секундантовъ (въ томъ числ пылкаго, съ черногорской натурой г. Вучетича?),— но водевильная струя оказывается явно боле сильной, чмъ струя трагическая,— и вотъ все дло, со всей воинственной компаніей, самымъ прозаическимъ образомъ плыветъ къ мировому такого-то участка гор. Саратова.
Въ этомъ своемъ фазис оно сначала заинтересовало всю поволжскую прессу. Защищать прис. повреннаго Богуславскаго явился г. Плевако, и дло принимало характеръ борьбы ‘на почв чести’ мстной адвокатуры съ мстною прессой. Къ чести саратовской адвокатуры, она поторопилась устранить этотъ элементъ въ курьезномъ дл. Въ письм на имя г. Плевако, напечатанномъ въ газетахъ, мстные присяжные повренные просили его разсматривать вопросъ, какъ чисто личное столкновеніе, такъ какъ, очевидно, поступки г-на Б., побившаго женщину въ 1891 году и журналиста въ 1895 — отнюдь не могли касаться его товарищей, никого, ни въ какомъ году не бившихъ. Подписавшіеся подъ письмомъ категорически заявляли, что они ‘во всякомъ случа категорически отрицаютъ свою солидарность съ тою формой, которую обвиняемый избралъ для сведенія своихъ счетовъ съ лицомъ, которое теперъ является его обвинителемъ’.
Такимъ образомъ, вс эффекты понемногу облетали съ этого дла. Къ сожалнію, г. Марковичъ въ своемъ послднемъ слов зачмъ-то самъ заявлялъ о томъ, какъ, ‘стоя у барьера’, онъ вызывалъ на бой секундантовъ. Очевидно, эта чисто юнкерская бутада журналиста ничего не добавила къ его ‘достоинству’ въ этомъ дл: Правдивость и мужество своего мннія — лучшая форма мужества, которой общество въ прав требовать отъ представителя печати. Между имъ, на пути отъ своей замтки до камеры мирового судьи саратовскій журналистъ, къ сожалнію, проявилъ только колебанія и непослдовательность, которыя отнюдь не способствуютъ поддержанію достоинства въ этомъ единственно-важномъ отношеніи.
Все это, наконецъ, приняло форму окончательнаго водевиля: судъ, выйдя для объявленія приговора, засталъ противниковъ помирившимися. Г. Плевако заявилъ суду, что его довритель г. Б.— ‘въ выраженіяхъ, которыя г. Марковичъ призналъ достаточными, созналъ тотъ грхъ, который онъ въ 1891 г. позволилъ себ по отношенію къ г-ж Г-нъ и который былъ единственной причиной и поводомъ для г. Марковича въ 1895 г. такъ отнестисъ къ г-ну Богуславскому. Тогда и г. Марковичъ заявилъ, что онъ ничего не иметъ противъ прекращенія этого дла въ суд’.
Г. Богуславскому, очевидно, слдовало начатъ съ того, чмъ онъ кончилъ. Увы! и г. Марковичу тоже слдовало кончить, какъ онъ начиналъ, т.-е. отказаться отъ дуэли мужественно и прямо, не прикрываясъ никакими измышленіями изъ дуэльнаго кодекса. Къ счастію, у насъ есть примръ такого именно мужества въ той же области и изъ той же журнальной среды. Это примръ г-на Меньшикова, который подъ направленнымъ на него дуломъ револьвера съ достоинствомъ отвергъ всякую мысль о дуэли. Онъ проявилъ именно то мужество, котораго слдуетъ ожидать отъ всякаго убжденнаго человка: мужество физическое въ виду возможнаго выстрла и мужество своего мннія. Къ сожалнію, далеко не вся пресса оцнила ту услугу, которую г-мъ Меньшиковъ оказалъ ея достоинству своимъ поведеніемъ въ этомъ случа.
Теперь намъ приходится остановиться еще на нсколькихъ фактахъ, которые особенно ярко рисуютъ любопытныя стороны разсматриваемаго явленія. Мы видли уже выше, что сами участники дуэли по большей части вовсе ея не желаютъ, въ одномъ случа оскорбленный, по выраженію корреспондента, ‘долго упирался’ и пошелъ къ барьеру, какъ человкъ, неохотно исполняющій распоряженіе начальства. Въ другомь два участника пассивно ждутъ ршенія въ теченіе недли, въ третьемъ одинъ изъ участниковъ впередъ заявляетъ, что стрлять не будетъ, и гибнетъ въ качеств простой мишени для чужого выстрла… Читателъ, вроятно, согласится, что все это — довольно неожиданные результаты попытки ‘регулировать дуэли’.
Особенно яркій и поучительный примръ этого рода имлъ мсто въ конц 1895 года въ Оренбург. ‘Въ среду, 13 декабря,— писали изъ этого города въ ‘Новое Время’,— здсь состоялась дуэль на пистолетахъ между сотникомъ оренбургскаго казачьяго войска г. И. и подпоручикомъ запаса арміи г. В. Дуэль вызвала большіе толки, въ особенности потому, что дравшіеся состояли въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ. Но вотъ, вечеромъ, еще 27 іюля 1891 года подпоручикъ В. пришелъ въ нетрезвомъ вид въ помщающійся на берегу рки Урала вокзалъ Блона, гд присоединился къ компаніи своихъ молодыхъ товарищей-офицеровъ. Уже поздно вечеромъ у подвыпившаго В. завязался крупный разговоръ съ кмъ-то изъ штатскихъ постителей ресторана… Это, конечно, не понравилось хозяину, у котораго по этому поводу возникло съ подпоручикомъ В. довольно раздраженное объясненіе. Тогда подпоручикъ, взбшенный до послдней степени, отправился въ казармы, привелъ оттуда взводъ солдатъ и кинулся на содержателя ресторана {Въ этомъ мст цензура выкинула подробности эпизода съ приводомъ солдатъ, и я возстановляю его въ самомъ общемъ вид.}. Видя, что готово случиться страшное несчастіе, сотникъ И. кинулся въ свою очередь къ своему обезумвшему товарищу со словами: ‘Сережа, ради Бога, оставь!’ Тогда В., повидимому, взбшенный до потери разсудка и уже не отдававшій себ полнаго отчета въ своихъ поступкахъ… ударилъ сотника И. ‘Вс точно замерли,— продолжаетъ корреспондентъ,— а черезъ нсколько секундъ В. разрыдался и кинулся къ И. съ мольбой о прощеніи. Вскор посл этого онъ поступилъ въ лазаретъ, гд доктора почти единогласно признали, что онъ въ послднее время былъ въ ненормальномъ состояніи’.
Надо думать, что это было именно такъ, состоялся военный судъ,— и послдствія этой исторіи для г-на В. сказались лишь въ томъ, что онъ ‘добровольно подалъ въ отставку’. Сколько намъ извстно, военные законы знаютъ мало преступленій, равныхъ вооруженному нападенію защитниковъ отечества на своихъ мирныхъ согражданъ, и, значитъ, мягкій приговоръ суда, очевидно, объясняется признаніемъ ‘невмняемости’. А если такъ, то, очевидно, и ударъ, нанесенный товарищу,— нанесенъ въ такомъ же состояніи. Сотникъ И., защищая безоружнаго человка отъ вооруженнаго нападенія безумца, исполнялъ лишь долгъ присяги, совсти и чести, и, очевидно, его поступкомъ можетъ лишь гордиться среда, къ которой онъ принадлежитъ.
Но… тутъ опять выступаетъ одна изъ неожиданностей ить разсматриваемой нами области… ‘По городу и въ офицерской сред,— продолжаетъ корреспондентъ,— начали носиться слухи, будто для сотника И. (какъ обезчещеннаго ударомъ невмняемаго человка!) единственнымъ приличнымъ выходомъ является дуэль, въ противномъ случа должно послдовать отчисленіе его по войску’ {‘Ниж. Вр.’,— цит. изъ ‘Нижгор. Листка’, 1895, No 352.}. Корреспондентъ другой газеты говоритъ прямо, что г. И. ‘было сказано ясно и категорично, что его нравствепная обязанность — потребовать удовлетворенія’ {‘Ст. Газета’, No 274.}. И вотъ, хотя многіе благоразумные люди не хотли и врить въ возможность дуэли, такъ какъ В. извинился, такъ какъ, наконецъ, В. признанъ невмняемымъ, а поступки сумасшедшихъ и изступленныхъ не могутъ быть оскорбительными,— тмъ не мене исторія тянулась, В. и И. продолжали оставаться друзьями, а вопросъ ршался за нихъ. Черезъ 1/2 года, наконецъ, И., такъ сказать, по обязанности службы, вынужденъ былъ подать рапортъ и ‘просить позволенія’ драться съ В. Дуэль состоялась за городомъ, со старинными пистолетами (лучшихъ не достали) противники стали въ 20 шагахъ. Когда разсялся дымъ выстрла, подпоручикъ В. лежалъ на снгу, съ ногой, пробитой выше колна. Сотникъ И. стрлялъ, не цлясь.
Очевидно, здсь мы имемъ дло съ весьма странными понятіями о чести, съ дуэлью по принужденію и приказу…
Все это невольно наводитъ на очень серьезныя размышленія. Чувстно чести, заставляющее всякаго оберегать свое личное достойнство, какъ онъ его понимаетъ, есть несомннно чувство почтенное и совершенно необходимое въ личномъ и общественномъ обиход. Нужно только, чтобы это было здоровое чувство.
Здоровый человкъ не сознаетъ въ каждую данную минуту, что онъ именно здоровъ, и не станетъ выставлять этого на видъ каждому встрчному и поперечному. Онъ просто здоровъ, и это отражается во всхъ его движеніяхъ, взглядахъ, поступкахъ, направленныхъ на обычныя житейскія дла, къ его здоровью никакого отношенія не имющія. Совершенно наоборотъ: если вы видите, что человкъ ко всмъ своимъ предпріятіямъ примшиваетъ вопросъ о своемъ здоровьи, то вы съ полнымъ основаніемъ тотчасъ же усомнитесь въ томъ самомъ, въ чемъ онъ старается васъ уврить. А если, при этомъ, онъ еще непрестанно станетъ принимать экстренные мры, направленныя къ поддержанію здоровья, то ваше сомнніе перейдетъ въ полную увренность въ противномъ.
То же нужно сказать и о здоровой чести. Она, прежде всего, сдержанна. Она просто проникаетъ извстнымъ оттнкомъ вс дйствія и поступки даннаго человка, какъ особый душевный тонъ, котораго нтъ надобности выдлять въ каждую данную минуту изъ общаго душевнаго строя. Въ тхъ случаяхъ, когда этого потребуютъ серьезныя обстоятельства, она проявится сама собою и тмъ сильне, чмъ чувство глубже, разумне и сдержанне.
Но такъ же, какъ есть субъекты, иллюстрирующіе свое здоровье предохранительными пластырями на самыхъ видныхъ мстахъ,— такъ есть и люди, носящіе свою честь, такъ сказать, обнаженною и у всхъ на виду. Они проносятъ ее черезъ толпу, какъ нкій драгоцнный ковчегъ, зорко и ежеминутно оглядываясь, не задлъ ли кто, хотя бы нечаянно, ихъ хрупкаго сокровища. Это люди, по большей части, чрезвычайно непріятные, а иногда и очень опасные. Если такой субъектъ входитъ въ собраніе, онъ прежде всего пронизываетъ васъ надменно-подозрительнымъ взглядомъ: не намрены ли вы посягнуть на его достоинство. Если вы отвтили взглядомъ невольнаго удивленія, человкъ съ больною честью уже вспыхнулъ. Если вы отвернулись равнодушно,— ему это покажется пренебреженіемъ, если вы продолжаете прерванный разговоръ съ сосдомъ,— онъ заподозритъ, что рчь идетъ о немъ. Если, наконецъ, придраться будетъ не къ чему,— то нестерпимый зудъ больной чести заставитъ его перейти въ наступленіе. Какъ нкогда рыцари ставили вензель своей возлюбленной среди другихъ и провозглашали, что никто другой не любитъ столъ превосходной красавицы и что возлюбленныя остальныхъ рыцарей, которыхъ онъ даже не знаетъ, не стоятъ и ея ногтя,— такъ человкъ съ больной честью сунетъ вамъ подъ носъ свой ковчежецъ и потребуетъ преклоненія: это значитъ, что его честь много превосходне вашей. Если при этомъ носитель этого ковчега обладаетъ здоровыми кулаками, уметъ фехтовать и попадаетъ изъ пистолета въ туза,— то типъ бреттера совершенно готовъ. Гордый своими физическими аттрибутами, съ выпяченной и болзненно-гипертрофированной ‘честью’, онъ ходитъ по свту, готовый во всякое время къ нападенію и защит, съ девизомъ Тита Титыча Брускова: кто меня можетъ оскорбить? Я самъ оскорблю всякаго!
Этими колоритными фигурами была прежде очень богата наша жизнь, еще не освобожденная отъ крпостного права. Это и понятно: рабство одной стороны роковымъ образомъ отражалось на другой: слишкомъ вогнутая на одной сторон — россійская честь выпячивалась на оборот медали. Во второй половин столтія этотъ несносный и въ сущности презрнный тинъ какъ-то стушевался. Въ послднее время онъ выступаетъ опять выпукло и ярко. Чмъ объяснить это странное обстоятельство? Значитъ ли это, что общій уровень русской личности опять понижается? Хочется думать, что нтъ. Очень можетъ быть, что бреттеровъ въ послднее время стало нсколько больше, подъ вліяніемъ нкоторыхъ теченій нашей жизни послдняго періода. Но, кром того, и мы стали чутче къ такого рода явленіямъ. Такъ это или иначе,— результатъ одинъ: больная честь доставляетъ серьезное безпокойство и вызываетъ справедливое волненіе.
Къ сожалнію, вслдствіе неясности и непродуманности нашихъ собственныхъ взглядовъ, это раздраженіе остается тоже нездоровымъ и безплоднымъ, и порой наше общество, даже читающее, даже мыслящее, даже культурное, дйствительно уподобляется какому-то глухому лсу, въ которомъ разыгрываются самыя удивительныя происшествія.
Такую именно изумительную картину развертываетъ передъ нами дло, которое m-sіeur Croarbon-avocat могъ бы озаглавить: affaіre Schіschkіne-Pavlovsky, но передъ которымъ, безъ всякаго сомныія, стали бы въ тупикъ вс авторы всхъ кодексовъ чести, собранные воедино.
Начинается это дло еще съ 1894 года, а въ ма 1895 г. ‘корнетъ запаса арміи’ г-нъ Накловскій уже предложилъ его на судъ общественнаго мннія, напечатавъ въ ‘Одесскомъ Листк’ письмо подъ заглавіемъ: ‘Исторія одной несостоявшейся дуэли’. Въ этомъ письм онъ сообщалъ, съ какой-то подозрительной осторожностью избгая подробностей, что въ ма 1894 года землевладлецъ Елисаветградскаго узда А. K. Шишкинъ нанесъ ему грубое оскорбленіе, которое, по элементарнымъ правиламъ чести, остаться безнаказаннымъ не можетъ. Между тмъ, г. Шишкинъ отказывается дать ему удовлетвореніе и всми мрами избгаетъ дуэли. Правда, въ письм упоминалось глухо, что самъ г. Павловскій, ‘защищаясь отъ (какой-то) остервенлой толпы, произвелъ выстрлъ’, проглядывало еще что-то странное и непонятное,— тмъ не мене газета напечатала письмо, другія газеты его перепечатали… И вотъ имя г. Павловскаго всплываетъ на поверхность нкоторой всероссійской извстности, въ качеств рыцаря чести, апеллирующаго къ общественному мннію.
Г. Шишкинъ отвтилъ на это письмо, и въ этомъ отвт, нужно сказать, впослдствіи не только вполн подтвержденномъ данными суда и слдствія, но еще значительно усиленномъ не въ пользу г. Павловскаго, передъ нами встала слдующая поистин изумительная и сложная картина нравовъ, которую мы и изображаемъ здсь на основаніи совокупности оглашенныхъ обстоятельствъ.
24 апрля 1894 года, въ Елисавеятрад, гг. Дмитріевъ, Стенбокъ-Ферморъ и другія лица, т. е. цлая компанія штатскихъ людей съ дамами, возвратясь изъ театра въ гостиницу ‘Маріани’ (гд они остановилисъ, на время пріхавъ изъ деревни), намревались поужинать въ общей комнат, пока имъ подадутъ лошадей. Въ этой компаніи находился и землевладлецъ А. К Шишкинъ съ женой. Пришедшіе скромно заняли отдльный столикъ, не ожидая, разумется, никакихъ непріятностей.
На несчастіе, оказалось, что за другимъ столомъ сидла компанія офицеровъ, и въ томъ числ г. Павловскій (нын, кажется, именно вслдствіе этого дла,— только ‘корнетъ запаса арміи’). Такимъ образомъ, судьба сводитъ въ одной зал двухъ героевъ будущей громкой драмы, г-на Шишкина и г-на Павловскаго. Необходимая ремарка,— сдланная судебнымъ репортеромъ ‘Одесскаго Листка’ и свидтелями: г. Шишкинъ — молодой худощавый брюнетъ, держится скромно, выдающимися физическими достоинствами не обладаетъ, занимается сельскимъ хозяйствомъ, женатъ, иметъ трехъ дтеи. Г. Павловскій — невысокій коренастый мужчина, съ признаками огромной мускульной силы. ‘Говоритъ онъ съ усиліемъ, какъ бы выдавливая изъ себя фразы и длая большія паузы’,— зато ‘ударом кулака сшибаетъ двери съ петель, отлично фехтуетъ и стрляетъ безъ промаха’.. Въ Елисаветград извстенъ многими похожденіями самаго опаснаго для мирныхъ обывателей свойства и вчно готовъ превознести честь свою и ‘чести своего мундира’ насчетъ всякой другой чести любого изъ мирныхъ обывателей.
Въ данную минуту, кром всего прочаго, г. Павдовскій сильно пьянъ. И вотъ, едва мирная компанія штатскихъ людей съ дамами заняла свои мста, какъ изъ-за стола, занятаго офицерами, послышаласъ грубая, непечатная брань. Это ругался г. Павловскій, будущій апелляторъ къ общественному мннію по вопросамъ чести.
Что оставалось длать мирной компаніи? Разумется, господа встали изъ-за стола, подали руки дамамъ и ушли къ себ въ номеръ. По нкоторымъ ‘правиламъ чести’, они могли себя считать глубоко оскорбленными и потребовать удовлетворенія у грубіяна. Есть даже и такія правила, согласно которымъ товарищи г-на Павловскаго, въ компаніи которыхъ онъ позволилъ себ такое поведеніе въ присутствіи дамъ, должны бы счесть себя оскорбленными прежде всего и всего больше. Наконецъ, такое поведеніе г-на Павловскаго, по нкоторымъ понятіямъ о чести, могло бы оскорбить все ‘общество гг. офицеровъ’ даннаго полка. Но… мы не станемъ входить въ эти тонкости. По здравому смыслу слдовало поступить именно такъ, какъ поступила комнанія: предоставить г-ну Павловскому свободное поле для его понятій о порядочности и чести.
Однако, и это оказывается нелегко. ‘Что, испугались?’ — иронически провожаетъ г. Павловскій уходящихъ, но затмъ находитъ, что, въ сущности, его оскорбили. Ему слишкомъ рзко дали понять, что онъ не достоинъ находиться въ обществ порядочныхъ женщинъ. Очевидно, специфическія понятія о чести требуютъ, чтобы дамы смиренно выслушивали ‘т спеціально русскія слова’, которыя, по словамъ г-на Куперника (повренный со стороны Павловскаго), составляютъ у насъ такое обыкновенное явленіе и которыя ‘русскій человкъ такъ легко произноситъ въ пъяномъ вид’. И вотъ г. Павловскій чувствуетъ себя оскорбленнымъ и немедленно открываетъ военныя дйствія, при чемъ его компанія считаетъ возможнымъ удалиться.
Мы понимаемъ этихъ молодыхъ людей. Правда, въ обыкновенныхъ условіяхъ они и обязаны были бы, и, пожалуй, могли бы сдержать своего расходившагося товарища, но г. Павловскій силачъ, но г. Павловскій ‘защищаетъ честь’, но г. Павловскій вооруженъ револьверомъ, наконецъ, мы видли въ дл сотника И. и подпоручика Б. — къ чему порой ведетъ такое заступничество: къ необходимости дуэли, а дуэль съ г. Павловскимъ, завдомымъ бреттеромъ, никозму нравиться не можетъ. И вотъ товарищи г-на Павловскаго удаляются ‘съ поля чести’ по добру, по здорову.
Г. Шишкинъ не усплъ еще дойти со своими дамами до номера, какъ его въ корридор догоняетъ г-нъ Вальчевскій и предупреждаетъ о томъ, что г. Павловскій — человкъ очень опасный, что онъ извстенъ съ этой стороны всему городу и что необходимо тотчасъ же запереть двери номера, такъ какъ онъ несомннно атакуетъ компанію, не стсняясь присутствіемъ дамъ. Всего же лучше дамъ удалить поскоре.
Дамь удаляютъ въ окно!
Между тмъ, Павловскому въ руки попался уже гр. Стенбокъ-Ферморъ, котораго онъ избиваетъ, вырываетъ клокъ бороды и, по нкоторымъ показаніямъ, наноситъ ударъ шашкой. Еще минута, и г. Павловскій начинаетъ громить запертую дверь.
Что оставалось длать? Г. Шишкинъ призываетъ своихъ конюховъ и, когда г. Павловскій кидается на него съ револьверомъ,— велитъ связать его. Г. Павловскій производитъ выстрлъ, пуля пролетаетъ мимо, а затмъ наступаетъ свалка. Конюхи остаются побдителями. Разумется, г. Павловскій пускаетъ въ ходъ свои дюжіе кулаки, разумется также, и конюхи не соображаютъ своихъ движеній ни съ какими кодексами чести. Свалка выходитъ довольно безобразная. Является полиція, составляется протоколъ, дло поступаетъ къ слдователю.
Г-ну Павловскому грозитъ не шуточное дло. Онъ не въ состояніи отрицать всего, описаннаго выше, наоборотъ, самъ вынужденъ признать (письменно), что былъ сильно пьянъ, что совершалъ поступки, которыхъ слдуетъ стыдиться {}Показанія г-на Павловскаго, читанныя по требованію защиты г-на Шишкина, на суд: ‘Я былъ такъ пьянъ, въ такомъ отуманенномъ состояніи, что ничего почти не помню’. Дале: ‘Я не помню, чтобы они — Шишкинъ и Ферморъ — меня чмъ-либо оскорбяли, что бы вызвало съ моей стороны покушеніе на убійство’. И еще: ‘Я самъ душевно страдаю за все происшедшее и сожалю о немъ’ (Листъ 18 прекращеннаго дла, ‘Одесскій Дистокъ’, No 308)., выстрлъ тоже установленъ. Но… тутъ начинаются обычныя старанія ‘замять дло’. Къ г-ну Шишкину и Стенбокъ-Фермору является опять тотъ же г. Вальчевскій, родственникъ г-на Павловскаго, и проситъ измнитъ показанія въ пользу раскаявшагося молодого человка, которому грозитъ судъ. Тотъ, въ свою очередь, даетъ честное слово не безпокоить боле ни г-на Шишкина, ни его пріятелей и впослдствіи неоднократно подтверждаетъ это честное (!) слово письменно. Гг. Шишкинъ, и гр. Стенбокъ-Ферморъ соглашаются и измняютъ свои показанія. Власти тоже соглашаются — и громкое, всему городу извстное дло замято!
Эта ложь, говорилъ впослдствіи защитникъ интересовъ Павловскаго, г-нъ Куперникъ,— является узломъ всего дальнйшаго. Это совершенно врно. Эта ложь совершенно непростительна, эта ложь показываетъ, что для гг. Шишкина и Стенбокъ-Фермора, какъ для истинно-русскихъ людей, свое ‘спокойствіе’ дороже достоинства и безопасности своей лично, своихъ женъ или сестеръ, наконецъ, своихъ согражданъ, на которыхъ завтра же ‘прощенный молодой человкъ’ можетъ произвести такое же нападеніе. Эта ложь показываетъ, что мы слишкомъ мало возмущаемся самыми безобразными посягательствами на такія вещи, какъ наша честь и достоинство, что наше ‘благодушіе’ порой грашічитъ съ истинной распущенностью и совершеннымъ малодшіемъ.
Какъ бы то ни было,— ‘дло замято’, и г. Павловскій тотчасъ же принимается за старое. Его зудящая честь опять не даетъ ему нокоя. Г. Кунерникъ, адвокатъ г-на Павловскаго, такъ комментируетъ тотъ своеобразный процессъ, который происходитъ въ душ оскорбленнаго корнета. Дло бы кончилосъ этимъ,— говоритъ адвокатъ,— если бы г. Шишкинъ лично подрался съ г-мъ Павловскимъ въ гостиниц Маріани (иначе сказать, далъ бы себя избить, какъ гр. Стенбокъ-Ферморъ, человку, съ трудомъ выдавливающему слова, но вышибающему кулакомъ дверь съ петель). Но, вспоминая впослдствіи эту исторію, г-нъ Павловскій не могъ переварить, что его ударилъ не такой же дворянинъ (это право замчательно!), а конюхи, которые его вязали и били {‘Одесскій Листокъ’, No 308.}. ‘Такое состояніе’ кажется г-ну Купернику совершенно понятнымъ, и въ такомъ-то состояніи г-нъ Павловскій обращается за совтомъ къ товарищу, тоже корнету, Блехову.
Послдній, въ качеств эксперта по этому тонкому вопросу, даетъ г-ну Павловскому компетентные совты. Да, честь г-на Павловскаго требуетъ вызова во что бы то ни стало. Но онъ далъ честное слово ‘не безпокоить’ боле г-на Шишкина! — О, это совершенные пустяки въ длахъ чести! Вмсто г. Павловскаго, вызовъ сдлаетъ добрый товарищъ. И вотъ, передъ мирнымъ г-мъ Шишкинымъ, солгавшимъ, чтобы выгородить г-на Павловскаго отъ отвтственности, а себ обезпечить спокойствіе, стоитъ новый воинъ: незнакомый ему корнетъ, обманнымъ образомъ попросившій свиданія, требуетъ дуэли съ нимъ лично! Тогда мирный г. Шишкинъ предпочитаетъ вернуть Павловскому его ‘честное слово’, которое онъ все равно нарушилъ самымъ казуистическимъ образомъ.
Съ этихъ поръ начинается настоящая травля. Г. Павловскій печатаетъ письмо въ одесскихъ газетахъ {См. ‘Одесскій Листокъ’, ‘Нов. Вр.’ 1895 г., No 6905, и др.} (‘Исторія несостоявшейся дуэли’), г. Шишкинъ ему отвчаетъ, разъясняя всю безобразную подкладку этого ‘дла чести’. Газеты перепечатываютъ и то, и другое письмо, и съ этихъ поръ травля принимаетъ характеръ нкоего всероссійскаго зрлища. ‘Узнавъ,— пишетъ г. Павловскій,— что онъ (Шишкинъ) находится въ Одесс,— я отправляюсь туда, но онъ ухалъ въ Москву. Я за нимъ въ Москву,— онъ наканун выбылъ въ имніе… Десять мсяцевъ (!) я по пятамъ слдую за моимъ обидчикомъ (?!), но онъ ускользаетъ’.
Итакъ, цлыхъ десять мсяцевъ и на виду всей Россіи длится эта изумительная исторія. Теперь, перечитывая эти письма въ столичныхъ газетахъ, я съ трудомъ врю своимъ глазамъ: никакихъ комментаріевъ, точно эхо повторяетъ два голоса въ дремучемъ лсу! Г-нъ Шишкинъ, измученный и уставшій, идетъ на всевозможныя уступки, готовъ принести даже извиненіе (въ томъ, что не далъ себя избить сильнйшему и вооруженному скандалисту!), но г. Павловскій неумолимъ, онъ соглашаотся ‘простить’ своего оскорбителя только подъ условіемъ, что тотъ дастъ 25 тысячъ рублей въ его распоряженіе или ‘подвергдется 25 ударамъ въ присутствіи корреспондентовъ’! На предложеніе третейскаго суда онъ согласенъ, но съ тмъ, что самъ назначитъ судей!
Г-ну Шишкину остается только вооружиться револьверомъ и разсчитывать на свою бдительность: вс общественныя собранія теперь для него — опасный лсъ, въ род американскихъ льяносовъ, гд изъ-за каждаго ствола ему грозитъ нападеніе. Въ Елисаветград вс знаютъ, что Павловскій гоняется за Шишкинымъ, какъ охотникъ за дичью, и ждутъ, что будетъ.
Такъ проходитъ еще боле года. 2-го февраля Шишкинъ отправляется въ многолюдное ‘благородное собраніе’. За нимъ, по пятамъ слдуетъ Павловскій. Въ передней послдній натыкается на г. Воллета, на вопросъ, ‘здсь ли Шишкинъ’,— тотъ отвчаетъ, что здсь и, быть можетъ, самъ отправляется смотрть интересное представленіе. Г. Шишкинъ стоялъ въ зал, у колонны, въ полъ оборота и смотрлъ на танцующихъ. Павловскій подошелъ къ нему, такъ что его не было видно, и внезапно нанесъ своимъ могучимъ кулакомъ ударъ но лицу, отъ котораго Шишкинъ свалился. Посл этого самъ храбрецъ началъ поспшное отступленіе, закрываясъ руками, споткнулся на стулъ и упалъ очень кстати, такъ какъ Шишкинъ выхватилъ револьверъ и выстрлилъ ему въ догонку два раза. Пуля миновала корнета Павловскаго и попала въ посторонняго человка, г-на Дунина-Жуховскаго, который оказался легко раненымъ, и слегка задла m-lle N. {‘Одесскій Листокь’, ‘Сам. Встн.’ No 32, 1896, ‘Бириж. Вд.’ No 43. Судебный отчетъ въ ‘Одесскомъ Листк’ и ‘Од. Новостяхъ’.}.
7-го февраля 1896 года г. корнетъ Павловскій былъ судимъ по обвиненію въ нарушеніи общественной тишины и порядка. Мировой судья приговорилъ его къ 7-дневному аресту. Дло же г-на Шишкина (о выстрл) разбиралось въ конц ноября истекшаго года въ Елисаветград. ‘Уже съ утра 20 ноября,— писали въ ‘Одесскомъ Листк’ (No 307),— въ зданіе суда стала набираться многочисленная публика, привлеченная громкимъ проуессомъ. Въ 9 часовъ двери открылись, и залъ суда наполнился публикой, ‘преимущественно элегантной’, допускавшейся по билетамъ внизъ и безъ билетовъ, въ ограниченномъ числ, на хоры, впрочемъ, и внизу было много сверхкомплектныхъ слушателей, протиснувшихся въ залъ подъ чьимъ-нибудь покровительствомъ’. Очевидно, дло вызывало глубокій интересъ въ мстномъ обществ. Г. Павловскій явился въ качеств потерпвшаго и гражданскаго истца! Мы видли, что онъ ране требоваіъ 25 тысячъ въ свое распоряженіе, но для благотворительнътхъ учрежденій. Теперъ онъ требуетъ ихъ уже прямо на свой профитъ, утверждая, что своимъ выстрломъ г. Шишкинъ на эту сумму ‘разстроилъ ему нервы’. Держитъ онъ себя по военному, часто апеллируетъ къ офицерскому суду чести и даже предъявляетъ письмо, апробующее, такъ сказать, его притязанія къ злополучному противнику.
Письмо это чрезвычайно любопытно и съ необыкновенной яркостью характеризуетъ понятія о чести, водворяющіяся порой даже въ военныхъ коллективахъ. ‘Г. Серпецъ, Плоцкой губ., декабря 26 дня 1894 года. М. Г. Николай Абрамовичъ! Получивъ Ваше письмо отъ 24 декабря сего года, съ приложеніемъ документовъ о Вашемъ дл съ Шишкинымъ, я въ столь важномъ дл не взялъ на себя безусловной иниціативы въ ршеніи и предложилъ гг. офицерамъ это дло на обсуждоніе, которое и состоялось сегодня въ состав посредниковъ суда чести и пришло къ слдующему заключенію:
Вашъ вызовъ признали совершенно правильнымъ и на почв чести законнымъ (!!). Дать же Вамъ разршеніе на дуэль мы не имемъ права: это право предоставлено вашему воинскому начальнику на основаніи приказа по военному вдомству 1894 г., No 118, 5. Но, входя вполн въ Ваше положеніе и понимая Ваше затрудненіе въ выбор секундантовъ, предоставляемъ Вамъ право на выборъ таковыхъ изъ нашей среды. Примите увреніе въ истинномъ къ Вамъ уваженіи (!) и преданности. Е. Корбуть’.
Какъ видно, ни уваженію, ни преданности гг. офицеровъ по отношенію къ человку, обнаруживающему такія черты поведенія даже въ присутствіи дамъ,— это поведеніе нимало не мшаетъ. Весь вопросъ сводится просто къ физическимъ пріемамъ возстановленія ‘чести’… А въ этомъ отношеніи, нужно сказать, ‘достоинства’ г-на Павловскаго очень внушительны!
Газеты передаютъ небольшой инцидентъ во время самаго засданія. Когда г. Павловскій, разсказывая объ удар, подвинулся, для большей наглядности, къ судебному приставу,— тотъ попятился въ испуг… Передъ судебными преніями г. Павловскій оставилъ залъ засданія.
Присяжные, посл минутнаго совщанія, вынесли оправдательный вердиктъ подсудимому, встрченный публикой съ громкимъ сочувствіемъ. Одесскія газеты тоже очень сочувственно цитируютъ рчь защитника подсудимаго H. П. Kaрабчевскаго, покрытую въ суд громкими рукоплесканіями. ‘Право, господа,— сказалъ онъ между прочимъ,— чмъ-то невыразимо дикимъ ветъ отъ всей исторіи, къ которой такъ нелпо пристегнуты вс разговоры о чувств чести, которое, однако, въ своемъ чистомъ вид всегда и прежде всего является лишь спутникомъ сознанія и въ себ, и въ другихъ истиннаго человческаго достоинства’. Г. Карабчевскій ставилъ защиту на основаніи необходимой самообороны. ‘Но,— предвидитъ онъ возраженіе,— мн скажутъ, законъ допускаетъ необходимую самооборону при условіи, когда нельзя ожидать затциты, когда человкъ застигнутъ въ уединенномъ мст, напримръ, въ лсу. Но разв, спрашиваетъ г. Карабчевскій, здсь былъ не живой лсъ безучастныхъ и равнодушныхъ людей, для которыхъ интересы и опасенія ближняго совершенно чужды? Разв не около 2-хъ лтъ на глазахъ всего города г. Павловскій безнаказанно занимался выслживаніемъ и травлей скромнаго и душевно измученнаго Шишкина? Разв послдній не обращался и къ ‘ближайшему’, и къ боле высокому начальству съ просьбами обуздать г-на Павловскаго, защитить его отъ посягательствъ? Разв не всему городу были вдомы безнаказанныя и буйныя выходки г-на Павловскаго? Разв терпимо въ сколько-нибудь культурной стран, чтобы нравственная распущенность своеобразнаго трактирнаго бреттера держала въ осад цлый городъ, цлый елисаветградскій уздъ? Въ клубъ проникаетъ господинъ, не снабженный даже входнымъ билетомъ, онъ врывается почти насильно. Въ толп вс знаютъ, что онъ пробирается съ явно-враждебными намреніями по отношенію къ Шишкину, и никому до этого нтъ дла, никто не отрезвляетъ, не останавливаетъ, не выпроваживаетъ его. Какого дремучаго лса еще нужно!’… Это громкое дло, длившееся въ своихъ характерныхъ перипетіяхъ боле 2-хъ лтъ и, къ сожалнію, обратившее слишкомъ мало вниманія въ столичной пресс,— освобождаетъ насъ отъ подробмыхъ комментаріевъ. Оно, какъ нельзя лучше, само подводитъ окончательные итоги всему, разсказанному въ настоящей, быть можетъ, слишкомъ бглой замтк. Да, вопросъ о ‘дуэляхъ и чести’ требуетъ, повидимому, самаго основательнаго пересмотра и регламентаціи. Но въ томъ вид, въ какомъ она проявляется въ послдніе годы,— на внезапно обострившаяся чуткость ‘россійской чести’ даетъ по большей части самыя некрасивыя оказательства: никакая литературная сатира не скажетъ уже ничего боле краснорчиваго, чмъ этотъ, оглашенный безхитростными хроникерами, рядъ случаевъ, въ которыхъ, съ одной стороны, люди приводятся къ барьеру ‘мрами понужденія’, а съ другой, разыгрывается на свобод самое безшабашное бреттерство, не видящее въ чести ничего, кром повода для обмна кулачныхъ ударовъ и выстрловъ.
1897 г.