Н. АХШАРУМОВЪ.
Н. АХШАРУМОВЪ.
Сказка о Лук Шабашников.
Сказка о Лук Шабашников.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
Русские сказки для детей, Ахшарумов Николай Дмитриевич, Год: 1911
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Жилъ въ одномъ город нкій купеческій сынъ Лука Шабашниковъ. И былъ тотъ Шабашниковъ самый безпрокій парень: лнтяй, дармодъ и буянъ, въ жизнь свою путнаго дла не длалъ, а шлялся по кабакамъ да гуляньямъ, катался на рысакахъ, дрался на кулачныхъ бояхъ, швырялъ за окошко горстями отцовскія деньги и промотался въ конецъ. Когда не осталось ни гроша въ карман, бросилъ онъ городъ и пошелъ по свту искать счастья. Бродилъ безъ толку, сбился съ пути и забрелъ въ лсъ… Съ этого самаго лса и начинается наша сказка.
Идетъ Шабашниковъ въ лсу, хватомъ такимъ, ничего не боится и ни о чемъ не тужитъ, статенъ, пригожъ, румянъ, на плечахъ синій суконный кафтанъ, поясокъ шелковый, шляпа поярковая съ павлиньимъ перомъ, изъ подъ шляпы русыя кудри вьются… Идетъ этакъ Лука въ лсу, только вотъ видитъ: на сторон что-то шевелится. Подошелъ ближе, смотритъ: старушка сморщенная, худая, стоитъ, нагнувшись, и вяжетъ валежникъ. Вязанку такую большую вяжетъ, а возл стоятъ на полу еще дв корзины съ грибами и об полныя.
Подивился Лука.— Бабушка!— говоритъ, — да какъ же ты все это унесешь?
— Что длать, соколикъ?.. Какъ нибудь надобно снесть, отвчаетъ старуха.— У насъ, у бдныхъ людей, нту чужой спины къ услугамъ.
Лука стоитъ, смотритъ, хотлось, значитъ, ему поглядть какъ бабушка съ этакой ношею справится.
А бабушка-то не промахъ.— Разв вотъ въ добрый часъ,— говоритъ,— кто на пути попадется, да надъ бдной старухой сжалится… Чего смешься милый?.. Чмъ зубы-то скалить, ты лучше мн помоги. У тебя вонъ и спина-то еще прямая и ноги здоровыя,— теб это будетъ не трудно. Да и живу-то я недалече: вотъ тутъ только на горку подняться…
Выслушалъ это Шабашниковъ и стало ему словно жалко старуху.— Ну,— говоритъ,— хотя я не мужикъ, а купеческій сынъ и къ длу этому непривыченъ, однако, на этотъ разъ ужъ куда ни шло, давай, я за тебя снесу.
— Спасибо, милый!— сказала старуха.— Оно конечно, часочекъ-другой теб придется тащить мою вязанку, но такому, какъ ты молодцу, это не трудно.
Услыхавъ про часочекъ-другой, молодецъ призадумался, но старушенка пристала къ нему, туда, сюда, кланяется, упрашиваетъ, да, вдругъ, какъ повернетъ, и взвалила ему вязанку на спину. Онъ думалъ, по крайности, хоть корзины съ грибами сама понесетъ, однако не тутъ то было, не усплъ оглянуться, какъ старушенка навязала ему и корзины на-руки.
— Ну, вотъ, соколикъ! Вотъ видишь! я знала, что будетъ легко.
— Ай — нтъ! Совсмъ не легко!— сказалъ Лука морщась.— Валежникъ твой давитъ спину хуже вязанки съ сырыми дровами, а въ корзинкахъ, словно и не грибы, словно ты ихъ булыжникомъ нагрузила! И онъ хотлъ сбросить все, но старуха ему не позволила.
— Вишь, баловень! Нженка!— говорила она, насмхаясь.— Я — хилая — ношу это каждый день, а онъ не можетъ! Нтъ, парень, взялся за гужъ, такъ ужъ нечего говорить, что не дюжъ… Ну! Что стоишь?.. Трогайся!
И Лука волей-неволей тронулся
Покуда дорога шла по ровному мсту, все какъ-то еще казалось сносно, но какъ стали они подниматься въ гору, да стало у нихъ подъ ногами и круто и скользко, тогда показалось Лук уже совсмъ не въ мочь. Бросило его въ жаръ, потъ выступилъ на лиц какъ въ бан, по тлу, внизъ, покатились горячія и холодныя капли.
— Ну, нтъ, бабушка, сказалъ онъ:— воля твоя, а я доле не могу! Я отдохну маленько.
— Ни, ни! отвчала бабушка.— И не думай! Отдыхать будешь посл, когда домой придемъ, а теперь нече баловаться. Это теб, молодому, полезно, это здорово, пошелъ!
— Ахъ ты безсовстная! крикнулъ Лука и хотлъ сбросить ношу, туда, сюда, вертится, пытаетъ на право, на лво,— не тутъ-то было, вязанка -проклятая словно какъ приросла къ спин.
А старушенка хохочетъ, весело это видно ей было, стала приплясывать, да подпрыгивать, опираясь на свой костыль.— Эхъ не сердись, соколикъ!.. Смотри-ка на что сталъ похожъ! Словно индюкъ раскраснлся въ лиц… Что толку?… А ты лучше, будь умникъ, потерпи. До мста дойдешь, награду получишь.
Что длать то? Долженъ былъ бдный Шабашниковъ покориться и потихоньку, кряхтя, пошелъ за старухой.
Только той мало видно было и этого, съ веселья что ли помолодла, прыгаетъ возл него, какъ коза, выше и выше, вдругъ, изловчилась, да какъ прыгнетъ ему на спину, на вязанку, и сла сверху. Сухая такая казалась, какъ щепка, а какъ почувствовалъ ее у себя на плечахъ Шабашниковъ, такъ просто свту не взвидлъ, самая толстая городская мщанка, на мст ея, кажись, не была бы такъ тяжела. Онъ еле дышалъ и ноги его тряслись, но старушенка ему не давала спуску. Нарвала дорогою прутьевъ колючихъ, да какъ только онъ остановится, она сейчасъ его прутьями по ногамъ… Охая, поднялся онъ съ ней на гору и охая, еле-еле, донесъ до мста.
А мсто то было пустынное, дикое, и Лука, оглядвшись кругомъ, не могъ понять, куда это онъ попалъ. Лощина какая-то, въ густомъ прегустомъ лсу, и у самаго лсу избушка, кривая, старая, закоптлая. Изъ избушки, на встрчу имъ, выбжала чернявая, непригожая двка.
— А! говоритъ.— Это ты, матушка? Что это какъ ты запоздала?… Ужъ не случилось ли съ тобою чего?
— Нтъ, отвчала старуха.— Ничего не случилось со мною дурнаго, дочка,— напротивъ: вотъ Богъ послалъ мн добраго человка, который не только ношу мою взялъ на себя, но когда я устала и самою посадилъ на плечи. И мы съ нимъ славно дохали, не замтили какъ и время прошло, такъ было весело: всю дорогу шутили.
Наконецъ, бабушка слзла, сняла у него со спины вязанку и съ рукъ корзины.
— Ну,— говоритъ,— теперь сядь, голубчикъ, сюда на завалинку и отдохни.
Но бдный Лука едва на ногахъ стоялъ. Вмсто того, чтобъ ссть, онъ растянулся во всю длину на трав, у порога избушки и уснулъ мертвымъ сномъ.
Выспавшись, онъ почувствовалъ себя снова въ силахъ и, хотя ноги еще порядкомъ ломило, сбирался уйти, но старушенка, увидвъ это, остановила его.
— Куда, говоритъ, торопишься? Ты погоди, погости у насъ тутъ, нашей хлбъ-соли отвдай.
— Нтъ, отвчалъ Лука,— спасибо.
А она ему: — Что-жъ такъ? Али теб моя дочка не нравится?
Лука засмялся, думая, что старуха шутитъ.— Нтъ, говоритъ, прощай, мн пора.
— Ну, пора-не пора, это дло твое, а только я теб вотъ что скажу:— теб одному не уйти отсюда.
— Отчего такъ?
— А отъ того, что ты не найдешь дороги. Говоря это, старуха вышла къ нему изъ избы.— Сядько сюда, молъ. Ты еще, какъ я вижу, молодъ и не знавалъ нужды. Сядь, потолкуемъ.
И она усадила его рядомъ съ собой на завалинку.
— Вотъ что, голубчикъ. Тою короткой дорогою, которою ты къ намъ попалъ, назадъ отсюда выхода нтъ. А есть теб другой путь, далекій и трудный… и ты его не найдешь безъ провожатаго. Такъ ужъ ты лучше останься у насъ,— поживи… Съ дочкой моей познакомься, да полюби ее, она у меня двка хорошая, даромъ что не красавица, мы этимъ вдь и не хвалимся,— что за бда что лицомъ не красна?… Стерпится, слюбится, а приглядишься, такъ посл скажешь и самъ, что хороша.
Слушалъ — слушалъ Лука Шабашниковъ и хотя не взялъ въ толкъ всего, что говорила старуха, однако понялъ, куда она наровитъ, и стало ему то крпко обидно.— Ахъ ты, говоритъ, старая вдьма! Такъ вотъ какую награду ты давеча мн общала?.. Да нешто я не найду себ невсты почище твоей чернявки? Нешто вс двки на свт перевелись?.. Нтъ, бабушка! Не на такого ужъ ты дурака попала! Ищи ей другихъ жениховъ, а меня уволь… Прощай… И сказавъ это, онъ всталъ, спша поскоре уйти отъ старухи съ ея непригожею дочерью. Но хрычевка озлилась, вскочила, заскрежетала зубами и живо за нимъ въ погоню. Лука отъ нея бгомъ, и она бгомъ. Гналась за нимъ съ версту, догнала, вскочила на него, продла уздечку въ ротъ, да какъ учнетъ поворачивать и поворотила назадъ къ изб.
— А! говоритъ.— Ты не хочешь добромъ у меня оставаться, такъ останешься нехотя… Вотъ погоди, вотъ я теб покажу, что такое нужда! Я тебя вышколю!.. Ну, пошелъ у меня живе!.. Сказавъ это, она сорвала съ куста длинный, колючій прутъ и стегнула его по ногамъ такъ больно, что бдный Лука помчался какъ конь… А чернявая двка изъ дому опять навстрчу.
— Что это, матушка? говоритъ.— Нешто уйти хотлъ?
— Нтъ, дочка, куда уйти? Не уйдетъ!.. Это онъ такъ,— блажитъ… Держи-ка.
Отдала двк поводъ, слзла, и велла его отвести на дворъ, въ конюшню… Бдный Лука сталъ было упираться, да только куда! Двка такая рослая, дюжая, тянетъ за поводъ спереди, а сзади старуха съ хлыстомъ… Какъ есть ничего не подлаешь!.. И вотъ, взяли они его вдвоемъ, отвели въ стойло, привязали къ кольцу, чтобы не бился и заперли на замокъ.
— Бда! подумалъ Лука.— Куда это я попалъ? Въ коня что ли хочетъ меня оборотить эта вдьма съ дочерью?.. Горько заплакалъ бдняга при этой мысли и такъ, заливаясь слезами, стоялъ всю ночь, до утра, въ конюшн.— Хотя бы накормили проклятыя! думалъ онъ, потому что не лъ ничего цлый день и совсмъ отощалъ отъ голоду.
По утру, чернявая двка вошла въ конюшню и отвязала его.— Ступай работать, сказала она.— Матушки нту дома, а мн одной съ моимъ дломъ не справиться.
Лука сталъ просить, чтобъ она покормила его сперва, но она не хотла и слушать.— У насъ, говоритъ, этого нтъ заводу, чтобы такъ, даромъ жрать. У насъ по работ кормятъ.
И повела она его за уздечку на дворъ, заставила воду носить, дрова рубить, въ избу таскать, печку топить, мести да скрести, прибирать да чистить. А сама слдомъ за нимъ, учитъ да наставляетъ, и ни шагъ отъ себя, отдыху не даетъ, съ глазъ не спускаетъ… И какъ вглядлся въ нее Лука, то показалась она ему противне смерти: грязная, черная, непригожая, злая, измучила такъ, что едва на ногахъ стоитъ, а сть не даетъ,— погоди, говоритъ, посл, какъ кончишь. Но вотъ проходитъ уже часъ, другой и третій, а конца нтъ какъ нтъ. Только одинъ урокъ справитъ, она другой задаетъ. Терпнія у него наконецъ не хватило, видитъ: старухи нтъ, двка одна, неужли же онъ, молодецъ, съ двкой съ одною не справится?.. Стой! говоритъ, шабашъ, отдыхать пора… и бросилъ, что было въ рукахъ.
А она ему: — Эй, не куражься парень, а не то скажу матушк, она тебя вышколитъ!.. И подступила она къ нему: — Али ты, говоритъ, молодецъ, на силу свою надешься?.. А ну-ка, давай, помряемъ, кто сильне?
— Давай, говоритъ Лука.
И вотъ, стали они бороться. Двка сразу его осилила, ухватила подъ мышки, да какъ погнетъ — и пригнула совсмъ до земли.
Тогда сталъ Лука просить у нея пощады…— Не могу, говоритъ, я больше работать, хоть ты убей меня! Голоденъ я, изъ силъ выбился!
А двка смется.— Ну, говоритъ:— это еще посмотримъ. Кстати, вонъ матушка воротилась.-Эй, матушка, подь-ка сюда!
Откудова ни возьмись, появилась старуха.— Что это онъ? спрашиваетъ.
— Да вотъ, балуется, на полъ легъ, говоритъ:— не могу работать.— А старуха хохочетъ.— Ахъ ты, говоритъ,— нженка! Вотъ постой! Вотъ я тебя проучу. Сейчасъ нарвала крапивы, да прутьевъ колючихъ и принялась его учить. Свту не взвидлъ бдный Лука, какъ вскочитъ, откуда взялась и сила, вернулся опять за дло и работалъ покорно до самаго вечера. Къ вечеру стали он съ нимъ поласкове, посадили съ собою за столъ и накормили.
Посл ужина, старуха услала свою чернявую дочку спать и осталась глазъ на глазъ съ Шабашниковымъ.— Ну что, говоритъ, голубчикъ, какъ теб у насъ нравится?
Лука отвчалъ, что вовсе не нравится и сталъ просить, чтобы она отпустила его.
— Нтъ, отвчала старуха: — не отпущу. Ты намъ нуженъ, да и мы теб нужны. А дурнаго у насъ тутъ что же? Работа — честное дло и такому какъ ты, молодому парню, стыдно лниться, стыдно чужими руками жаръ загребать.
Лука не зналъ, что и сказать, потому что она ему говорила правду. А старуха сидитъ, смотритъ ему въ глаза.— Вотъ, говоритъ,— теперича ты хочешь уйти. А куда уйти-то и самъ не знаешь. Некуда теб отъ насъ уйти, потому денегъ у тебя нтъ, ни ремесла, ни науки ты никакой не знаешь, а за твой синь-кафтанъ да за кудри русыя никто тебя ублажать не будетъ. Везд теб скажутъ тоже. Скажутъ, что ты не лучше другихъ, значитъ и стой наряду съ другими — не величайся, узнай нужду, возьми на плечи свою ношу тяжелую, въ руки работу черную и заслуживай хлбъ свой насущный въ пот лица, какъ ты сегодня его заслужилъ.
— Бабушка, отвчалъ Лука:— да я и вечоръ на тебя работалъ.
— А! это особъ-статья, и за это будетъ теб награда особая. Я за тебя свою дочку отдамъ… Что морщишься-то?.. Чмъ молодица моя нехороша?.. Двка здоровая, дюжая…
— Да, молвилъ Лука:— дюжа! до самой земли пригнула!
— Ну, это на первый разъ, и ты потерпи сначала. Потерпишь, да свыкнешься, такъ будешь и самъ ее гнуть, какъ вздумаешь.
— Нтъ, бабушка, ужъ уволь! отвчалъ Лука.— Больно она ужъ черна, да не пригожа!
— Пустое, голубчикъ! Поврь мн, это все только сначала. Теперь черна, а посл очистится, вымоется, станетъ бла, да румяна. Теперь непригожа, а ты не смотри на это, ты ее приласкай, выхоли, выкорми, самъ увидишь, какъ скоро похорошетъ. Будетъ краше твоихъ купчихъ, что въ соболяхъ, да въ бархат. И эта не промотаетъ тебя, потому что она у меня не блоручка, не будетъ даромъ хлбъ сть, сама поможетъ теб во всемъ и всему научитъ.
Слушалъ, слушалъ ее Лука, думаетъ: вишь, вдьма старая, какъ размазываетъ! Видно двка-то у нея на рукахъ засидлась, хочетъ скоре сбыть… Думаетъ это онъ, а самъ еле смотритъ, усталъ до смерти, глаза такъ и слипаются… Лучина въ изб догорла, стало темно, онъ растянулся на лавк и уснулъ крпкимъ сномъ… Подъ утро приснилась ему старухина дочь… Вошла это будто въ избу и стала мыться. Мылась, мылась, кончила, вытерлась и оборачивается къ нему.— Ну, что, говоритъ: — теперь хороша?.. Глядитъ Лука ей въ лицо и видитъ: двка себ, какъ двка, совсмъ не дурна…— Э! думаетъ:— да старуха-то правду сказала… А ну-ка помойся еще.
— Нтъ, говоритъ двка,— некогда мн съ тобою тутъ баловаться. Вставай-ка, пора за работу, да какъ толкнетъ его подъ бокъ, тутъ и проснулся… Смотритъ: въ изб ужъ свтло и передъ нимъ стоитъ въ самомъ дл старухина дочь, грязная, черная, какъ и прежде, нисколько не похорошла.
— Будетъ-те нжиться! говоритъ.— Вставай! За работу!.. Ухватила его за об руки, стащила съ лавки, вытолкала на дворъ, топоръ въ руки:— руби дрова!.. И пошло все по прежнему… Опять онъ усталъ и проголодался, опять сталъ просить, чтобы позволила отдохнуть, да покормила, но она не давала отдыху. Слово за слово, поспорили, стали опять силу пробовать и опять двка его одолла, пригнула совсмъ до земли. Тогда прибжала старуха, нарвала крапивы да прутьевъ, стала учить…
… Все по прежнему.
Такъ и пошло, день въ день, никакой перемны. Работы гибель, а въ дом опричь его ни души, такъ что Лука служилъ и въ лсу, и въ пол, и на двор, и въ горниц, все на него взвалили. И валежникъ изъ лсу носилъ, и грибы, и замсто коня служилъ. Двка его запрягала въ соху и пахала съ нимъ землю, здила даже на немъ верхомъ, когда работа была далеко отъ дому. Возилъ иной разъ и старуху… Что будешь длать? Нужда не свой братъ, и Лука, какъ ни горько было ему сначала, наконецъ, покорился своей судьб.
Прошло этакъ съ годъ. Къ концу того времени хлбъ въ пол созрлъ, на цлой земл все уродилось густо. Они убрали его и вымолотили. Пріхали къ нимъ купцы изъ города и купили зерно. Потомъ посплъ въ огород картофель, поспла капуста… Ничего того прежде тутъ не было, все Лука своими руками на свтъ произвелъ. И стало ему отъ этого какъ будто повеселе. Сталъ онъ и сть вкусне и спать слаще. И завелись у него въ сундук денежки. На т денежки онъ допрежде всего коня купилъ, а потомъ и корову. И съ той поры стала работа ему полегче, потому на немъ перестали здить старуха съ дочерью. И стали они съ нимъ ласкове, перестали имъ помыкать. Старуха уже не журила его ни крапивой, ни прутьями, двка не гнула уже до земли и кормила во время. Только вотъ разъ и вспомнилъ онъ, что давно уже съ ней не боролся.— А что, молъ двушка, мы давно не пытали силы, давай поборемся?
Та застыдилась. Боюсь, говоритъ:— что мн теперича не осилить тебя, однако давай — попытаемъ.
Схватились они… Лука какъ нагнетъ, и одоллъ… Вспыхнула вся какъ огонь старухина дочь.— Ну, говоритъ:— видно теперича власти моей конецъ! Пришелъ твой чередъ и быть теб, въ дом у насъ, теперь хозяиномъ, а мн служить и повиноваться теб во всемъ. Сказывай: чего хочешь?
Дивно то показалось Лук,— сталъ что-то припоминать и вспомнилъ тотъ сонъ, что снился ему со словъ старухи… И говоритъ онъ:— вотъ, говоритъ, чего я хочу. Не любо мн, что ты день-деньской ходишь такая черная, грязная. Поди вымойся.
Старухина дочка пошла, затопила баню, умылась, одлась въ чистое платье, заплела алыя ленты въ косу и воротилась къ Лук. Сама стыдится, очи потупила.— Ого! говоритъ Лука.— Да тебя этакъ и не узнать!
А старуха подслушала ихъ разговоръ изъ окна, смется.— Ну,— вотъ,— говоритъ:— не правду-ли я теб, соколикъ, пророчила, что стерпится — слюбится?.. Глядь-ка:— вдь дочка-то у меня хоть куда?
— Да, — отвчалъ Лука,— теперь ничего.
— Ну, то-то же!.. Да ты чего стоишь такъ, глаза-то пялишь?.. Ты подойди, обними, поцлуй ее.
Лука сдлалъ все это охотно и съ той поры полюбилъ онъ старухину дочь, и недолго прошло, стала она ему женою. Зажили они дружно, работали вмст прилежно и работа кипла у нихъ въ рукахъ.
Спустя нсколько времени посл того старушенка, теща Луки, стала сбираться въ гости къ какой-то дальней родн, на которую она была крпко сердита…— Забыли меня совсмъ,— говоритъ:— ни всти не шлютъ, ни глазъ не кажутъ. А вотъ я напомню имъ о себ! Я ихъ проучу! Простилась съ дочкою, съ зятемъ, да и ушла.
Лука былъ радъ, что она ушла. Не могъ забыть, какъ старуха его осдлала и какъ стегала крапивою да колючимъ хлыстомъ. Къ тому же онъ ожидалъ у себя въ семейств прибыли и боялся, чтобы въ изб не стало тсно.
Старуха ушла и они не видали ея три года. Въ эти три года Лук была удача и радость во всемъ. Жена его поблла, да раздобрла и стала такая пригожая, что любо весело посмотрть. Въ пол пошли урожаи, въ дом приростъ и прибыль. Корова тлилась, завелись куры и куры неслись. Въ сундук денегъ прибыло. Семейство росло. По первому году родилась дочь, по второму сынъ, по третьему еще сынъ. Когда родилась дочь, Лука сказалъ: — вотъ это молъ, прибыль такъ прибыль! Когда родился первый сынъ, онъ сказалъ:— это достатокъ, потому, значитъ, уже достаточно. А когда родился еще сынъ, то онъ сказалъ:— ну, это уже избытокъ! т. е. значитъ ужъ лишнее… Но это онъ такъ пошутилъ, ибо въ хорошемъ никто не прочь и отъ избытка.
И зажилъ Лука въ избытк. То мсто, куда онъ пять лтъ назадъ пришелъ съ тяжелою ношей и со старухою на плечахъ, теперь узнать было трудно. Изба была перестроена за-ново: окна большія, свтлыя, крылечко съ узорными вырзками, и на крылечк, когда онъ теперь возвращался домой, встрчала его уже не грязная, чернорабочая двка, а пригожая баба въ цвтномъ сарафан, съ янтарными бусами вокругъ блой шеи и съ румянымъ, здоровымъ мальчишкою на рукахъ. На двор стало шумно: овцы блеяли, собаки лаяли, свинья съ поросятами хрюкала, куры кудахтали, птухъ плъ… А за избой, въ огород, земли не видать: все зеленло, цвло. У плетня хмль вился густыми кудрями, бобы ползли. А за огородомъ, въ пол, рожь стояла стною и когда онъ шелъ мимо, высокіе стебли кивали ему привтливо своими тяжелыми, золотыми колосьями… Разжился, разбогатлъ Лука Шабашниковъ, сталъ сытъ да веселъ, забылъ, что есть и нужда на свт.
Только вотъ разъ стоитъ Лука на крылечк… Время шло къ ночи и на двор темнло, по синему небу загорались звздочки… Стоитъ Лука и глядитъ на дорогу… Глядитъ и видитъ: изъ лсу къ нему идутъ странники, нищій, бездомный народъ, идутъ босые, оборванные, въ пыли и несутъ между собою носилки, а на носилкахъ лежитъ что-то грузное, въ тряпицы завернутое. Странники подошли къ крылечку и стали, ношу свою опустили на землю, кланяются… И говоритъ одинъ изъ нихъ, сдой изможденный старикъ:
— Здравствуй, молъ, добрый молодецъ, Лука Шабашниковъ!
Лука отдалъ поклонъ, — Здравствуйте люди прохожіе! Зачмъ пожаловали? Коли устали и голодны, то у меня въ изб есть мсто и хлбъ-соль есть… Покушайте, отдохните.
— Нтъ,— отвчалъ старикъ.— Хотя мы ночлегомъ твоимъ и хлбъ-солью не брезгаемъ, но, по правд сказать, мы не за этимъ пришли. А пришли мы къ теб со слезною просьбою. Сжалься ты, человкъ богатый, Л)жа Шабашниковъ, надъ нами, нищими и бездомными, сними ты съ насъ нашу ношу тягостную!
— Ношу?.. Какую такую ношу?.. Покажь-ка.
Старикъ нагнулся и развернулъ тряпье, въ которомъ лежалъ завернутъ ихъ грузъ.
— Да вотъ,— говоритъ:— нужда наша горькая, а твоя родня, старушонка древняя… Пристала къ намъ нищимъ, убогимъ, дохнуть не даетъ. Почитай уже съ годъ какъ носимъ, совсмъ изъ силъ съ нею выбились… Эй, бабушка! бабушка!.. Проснись, бабушка! Глянь-ка: къ своимъ тебя принесли, къ зятьку, да къ дочк.
Глядитъ Лука, видитъ: старуха, теща его, оборванная такая, худая, привстала кряхтя и протираетъ себ костлявыми кулаками глаза… Съ просонковъ знать не узнала еще. Перепугался Лука до смерти, машетъ руками…— Не нужно мн,— говоритъ,— ея… Семья велика, въ дом тсно. Не нужно! Зачмъ разбудили? Берите! Тащите ее скоре прочь!
А убогіе странники въ ноги ему.— Смилуйся!— говорятъ…— Не обижай ты насъ нищихъ, бездомныхъ въ конецъ! Либо возьми старуху къ себ, либо отдай намъ дочку ея съ приданымъ, чтобы она насъ кормила. А то ты забралъ себ все, что у старухи было хорошаго, а намъ оставилъ одну только нужду да тяготу.
— Эхъ, братцы!— молвилъ Лука.— Ходите вы изъ края въ край, по разнымъ землямъ, и обычаи разные знаете. Ну скажите же вы мн по совсти: разв гд есть такой обычай, чтобы жену свою собственную, законную, чужимъ людямъ въ работницы отдавать?.. Нту такого обычая, и нту такого закона, чтобы приданое женино шло за тещею. Приданое завсегда при жен Опять теперича и приданое-то за нею было не велико, кривая лачуга, да пустырь кругомъ, а это, что вы теперь здсь видите: и пашни, и огородъ и эта изба просторная, чистая, все это моими руками создано.
Путники слушали, слушали, бухъ опять ему въ ноги.— Такъ возьми ты, голубчикъ, отъ насъ хоть старушенку-то!.. Пусть поживетъ у тебя хоть малость, если она ужъ такая бродящая, что мста своего не знаетъ… Пусть у тебя погоститъ, а мы отдохнемъ.
— Нтъ,— говоритъ Лука.— Я ее отъ себя не гналъ: сама ушла, потому у нея родни и окром насъ не мало. А когда, значитъ, сама, своей волей ушла, то и живи, гд хошь, мн ея не нужно. У меня въ дом и мста нтъ такого, чтобы ее, оборванную бродягу, держать… Съ Богомъ ребята! Берите ее! Несите прочь!
— Лука Шабашниковъ! Пусти хоть ночку переночевать, самъ звалъ.
— Да, прежде звалъ, покол не зналъ съ чмъ пришли, а теперь какъ узналъ, не пущу!
— Лука Шабашниковъ! Бога ты не боишься! Время ночное, темно, дороги не видно, мы шли съ утра и съ утра не ли, иззябли, едва на ногахъ стоимъ… Пусти!
— Нтъ,— отвчалъ Лука.— Не пущу.
— Подай хоть милостынку!
— Нтъ,— отвчалъ Лука.— Повадитесь со старухой сюда ходить, житья мн отъ васъ не будетъ… Ступайте! Ступайте съ Богомъ!
Покуда они это говорили, старуха съ просонковъ кряхтла-кряхтла, охала-охала, закуталась снова въ свое тряпье, да такъ, не разглядвши своихъ, и уснула… Подняли ее убогіе путники опять на плечи и унесли.
Лука оглянулся. За нимъ, на крылечк, стояла его жена и плакала.
— Чего ты? Старуху те что ли жаль?
— Нтъ, — отвчала она.— Я матушку знаю и это точно, что ей здсь у насъ не мсто, потому не любитъ она ни сладко сть, ни мягко спать.
— О чемъ же ты сокрушаешься?
— А сокрушаюсь я вотъ о чемъ. Сдается мн, Лука Шабашниковъ, что также какъ ты отъ моей родни отрекся, такъ отречешься и отъ меня.
— Ври больше! сказалъ Лука, и отвернулся.
Но не одна убогая нищета заглядывала въ жилище Луки съ мольбою о помощи. Заглядывала къ нему порою и знать.
Однажды къ его крыльцу подкатила коляска съ четверкою лихихъ коней и изъ коляски вышла спсивая, важная боярыня, со своей молодою дочкою, красавицей писанной.
— ду я,— говоритъ боярыня,— издалека и до дому остается еще немало пути. Такъ нельзя ли здсь, у тебя, отдохнуть и лошадокъ моихъ покормить?
Лука поклонился ей въ поясъ.— Милости просимъ, молъ, отдохните, сударыня.
И вотъ, пока лошадей кормили, боярыня съ дочкою у него на крылечк расположились чай пить. Онъ звалъ ихъ въ горницу, но боярыня только глянула черезъ плечо и поморщилась. Хотла, значитъ, сказать, что для нея это низко войти къ мужику въ избу, да и сказать-то не удостоила. Только, вотъ вынесли на крылечко столъ и подаютъ самоваръ. Слуга, что съ господами пріхалъ, сейчасъ досталъ дорогую, камчатную скатерть и стелетъ на столъ, а молодая боярышня, хвать… и сбросила скатерть на полъ.— Не нужно, говоритъ, этого, хочу пить чай по ихнему, на простомъ, тесовомъ стол… Хозяйка несетъ на поднос свои простыя чашки, а слуга отпихнулъ подносъ и ставитъ на столъ фарфоръ, серебро, да золото… Боярышня хвать, и столкнула все на полъ.— Надоло,— говоритъ, мн это! Хочу пить чай изъ простой мужицкой посуды.
А мать смется…— Ахъ ты, говоритъ, блажь!
— Ну, матушка, отвчала дочка,— мы вдь немножко съ родни и если я Блажь, то вы ужъ конечно Спсь.
И стали он хохотать.
А Лука стоитъ, смотритъ во вс глаза, наглядться не можетъ. Боярыня, важная, величавая, словно царица, а дочка, ужъ и равнять-то не съ чмъ, нжне цвтка, краше весенняго солнышка!.. И подумалъ онъ: — Вотъ это люди, такъ люди! А мы что?.. Мужичье неумытое!
Отпили боярыни чай и пока лошадей запрягали, пошли пшія, Лука сзади, дорогу указывать… Идутъ он полемъ, а у Луки въ пол рожь стною, на локоть выше росту и тяжелые, золотые колосья рядами киваютъ, словно прохожему кланяются.
Залюбовалась боярыня…— Эхъ! говоритъ, кабы у меня такъ!.. Какъ это ты длаешь, что у тебя такой хлбъ родится?
Лука не зналъ что и сказать.. Идетъ боярыня дале, видитъ: овесъ, пшеница, ячмень… и все хорошо, все густо, конопля словно лсъ дремучій, ленъ весь въ цвту, сплошной, голубою скатертью… Дивится она.— Ну, говоритъ, вижу я, что ты хорошій хозяинъ!.. Вотъ кабы у меня да такой!
У лсу ихъ догнала коляска. Сли и укатили, а Лука долго еще стоялъ на мст, безъ шапки, и долго смотрлъ имъ вслдъ. Думалъ, что никогда уже не увидитъ, однако, немного спустя, он прозжали опять, и опять останавливались пить чай.
На этотъ разъ боярыня была къ нему очень милостива, позвала къ себ ближе, и долго разспрашивала, давно ли тутъ? какъ хозяйничаетъ? и много ли выручаетъ?
Когда Лука сказалъ ей сколько онъ выручаетъ, она усмхнулась презрительно.— Переходи, говоритъ ко мн прикащикомъ. Я дамъ теб вдвое и будешь ты жить у меня не такъ какъ здсь, будешь одтъ по дворянски, и будешь сть съ моего стола, и будешь имть прислугу.
Польстился Лука на боярскія милости и перешелъ къ госпож прикащикомъ, а жену съ дтьми оставилъ хозяйничать дома и нанялъ ей батрака въ подмогу.
И вотъ зажилъ Лука въ богатомъ боярскомъ сел, въ палатахъ каменныхъ. Хозяйка была вдова и ни во что не входила сама, а довряя ему больше другихъ, положилась во всемъ на него. Дворецъ свой и всю прислугу, поля и луга неоглядныя и избы курныя, мужицкія, безъ числа, все поручила Шабашникову. И сталъ Лука Шабашниковъ важнымъ лицомъ, даромъ что не боярскаго рода, а выше другого боярина. Во всемъ узд знали его и на десять перстъ вокругъ не было ему никакого предла. И сталъ онъ спсивъ, бросилъ свою одежу простую, рабочую, сталъ наряжаться по барски, въ нмецкій, шитый кафтанъ, ибо боярыня была къ нему очень милостива, сажала его по праздникамъ съ собою за столъ, рядомъ съ попомъ и съ другими своими гостями воскресными.
И все бы это само по себ ничего, еслибъ не спсь. Но спсь отуманила ему голову, и вотъ, сталъ Лука дурть. Забылъ, кто онъ и откуда, забылъ жену и дтей и свой хуторъ, все это стало ему ни почемъ. И стало ему казаться, что его настоящее мсто тутъ во дворц, возл боярыни, для которой онъ такъ де ужъ нуженъ, что будто бы она безъ него и жить не можетъ. И что будто бы она ставитъ его, Л)гку, не въ примръ выше простого прикащика, совсмъ наравн съ собою, такъ что не будь тутъ поперегъ дороги того да этого, такъ онъ и не всть до чего бы достигъ.
И все бы это еще небольшая бда, кабы не замшалась тутъ Блажь — двица, прекрасная дочка боярыни. Замтила она что нибудь, или такъ просто потшиться захотла, только вотъ стала она вертть Шабашникова.
Какъ встртитъ его глазъ на глазъ, въ теплиц, либо въ саду, остановится и оглянетъ всего съ головы до ногъ, или потупитъ глаза и пройдетъ мимо него усмхаючись.
Однажды встртились они этакъ, Лука, не вытерплъ, остановился и спрашиваетъ:— Что это вы боярышня?
А она ему:— Такъ, ничего, Лука… Дивлюсь я только, какъ иногда погляжу на тебя… Совсмъ ты съ виду и не похожъ на простого прикащика, а словно какой нибудь графъ или князь.
— Шутить изволите!
— Нтъ, говоритъ, я не шучу… Вотъ и матушка давеча тоже мн говорила. Какой, говоритъ, молодецъ нашъ Лука! Какъ наднетъ свой шитый кафтанъ, такъ совсмъ и узнать нельзя, что онъ невысокаго рода. Ни дать, ни взять, говоритъ, какъ бывало покойный мужъ… И съ лица то похожъ на него.
Луку такъ и бросило въ жаръ. Не зналъ ужъ что и сказать ей на это.
А другой разъ пристала къ нему:— Скажи, говоритъ, Лука, по правд: кто краше — я или матушка?
Лука и говоритъ ей:— Не знаю, молъ, я ничего объ этомъ, боярышня.
— Отчего такъ?
— А оттого, что какъ взглянешь на васъ, такъ ни о комъ другомъ ужъ и думать не хочется, все на свт забудешь.
Она засмялась, головкой ему киваетъ. Ладно, молъ, сказано…— Ну, а на матушку какъ?
— А на матушку вашу я и глядть-то не смю.
Какъ захохочетъ боярышня:— Неправда!.. Неправда!.. Смотришь!..
А разъ она стала его допрашивать.— Скажи, говоритъ, Лука, ты женатъ?
Лука потупился, не хотлось ему признаться, что онъ женатъ, да и солгать-то не смлъ.
— Какъ вамъ сказать, боярышня? дло такого рода, что я и самъ не знаю.
Она хохочетъ.— Какъ такъ не знаешь? Что это такое?.. Разсказывай.
— А вотъ изволите видть… и разсказалъ все: какъ встртилъ старуху въ лсу, и какъ довезъ ее на себ. И какъ его зануздали, въ конюшню поставили, и что посл было, все разсказалъ по правд, только прибавилъ: — думается, молъ, мн, что старуха вдьма и что все это, такъ,— навожденіе…
А Блажь-то хохочетъ.— Знаешь-ли, молъ, Лука, что это такое? Слушай, я все теб объясню. Старуха, которая осдлала тебя и зануздала, и школила, и подстрекала, совсмъ не старуха, а просто Нужда. Да и двка, чернявая, непригожая дочка ея, совсмъ не двка, а просто Работа. И была она непригожа, черна, одолвала, гнула тебя до земли, покуда ты не привыкъ къ ней. А какъ свыкся, да справился, такъ и стала она чиста да красива, и стала теб мила. И не былъ ты, Лука, нисколько женатъ на ней, а былъ просто хорошій хозяинъ, который поладилъ съ своею работой. И не было у тебя никакихъ дтей, ибо та дочка, что ты говоришь первою родилась у тебя, совсмъ не дочка, а просто Прибыль, которую ты имлъ отъ Работы. А и сынъ, что слдомъ за нею родился, совсмъ не сынъ, это просто Достатокъ. Да и другой сынъ, тоже не сынъ, а Избытокъ. И то, что теща ушла отъ тебя, тоже неправда. Совсмъ не теща ушла, а просто Нужда покинула.
Какъ услыхалъ это Шабашниковъ, такъ и руки разставилъ. Совсмъ потемнло въ его голов, стоитъ, слова не можетъ выговорить. А боярышня, Блажь-двица, окончила притчущкою-то, да какъ захохочетъ!.. Словно флейточка залилась въ саду!.. Упала на травку, держится за бока…— Охъ смерть моя! Охъ больно!.. Каталась, каталась, еле не умерла со смху.
Но Шабашникову, бдняг, было совсмъ не до смху..-