РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДР I-омъ.
РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДР I-омъ.
(Продолженіе.)
А. Пятковскій.
(Продолженіе слдуетъ.)
‘Дѣ,ло’, No 3, 1868
Русская журналистика при Александре I-ом, Пятковский Александр Петрович, Год: 1867
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Благопріятныя условія, въ которыя поставлено было все русское общество со вступленіемъ на престолъ молодого государя, не замедлили отразиться и на журналистик. На это поприще выступило много новыхъ дятелей, спшившихъ воспользоваться удобнымъ временемъ. Въ 1802 г. (до учрежденія цензурныхъ комитетовъ) Карамзинъ началъ издавать свой ‘Встникъ Европы’ и усплъ составить себ значительный кругъ читателей. Несмотря на многіе существенные недостатки — на приторную сентиментальность бельлетристики, на ‘золотую умренность’ и оптимизмъ своихъ политическихъ воззрній, журналъ этотъ имлъ большое вліяніе на публику и открылъ собой, сказать безъ преувеличенія, новый періодъ въ развитіи русской журналистики {О журнальной дятельности Карамзина говорилось подробно въ первой стать моей — въ Современник 1866 г., здсь я упоминаю объ ней только вскользь, для связи съ общимъ ходомъ развитія журналистики.}. Его главное значеніе состояло въ томъ, что это былъ первый журналъ въ европейскомъ смысл этого слова, и политическія событія, какъ въ Россіи, такъ и за границей, оцнивались въ немъ съ одной общей точки зрнія, именно съ точки умреннаго либерализма, снисходительнаго къ заблужденіямъ старины, но и требующаго, вмст съ тмъ, признанія правъ науки и гуманныхъ общественныхъ идей. Карамзинъ чуть ли по первый заговорилъ объ ‘общемъ мнніи,’ о ‘новыхъ, лучшихъ идеяхъ’, одинаково чуждыхъ и крайностей политической реакціи, и неумолимой послдовательности строго прогрессивныхъ ученій, и хотя онъ нердко устанавливалъ свой штандпунктъ совершенно механически, желая согласить самыя непримиримыя противорчія (какъ напр. гуманность и крпостное право), но политическіе вопросы, затронутые имъ, вошли тмъ не мене въ общественный оборотъ, и могли быть переработаны въ пресс съ другихъ, боле радикальныхъ точекъ зрнія. Этимъ объясняется то всеобщее уваженіе, которое высказывалось тогдашней журналистикой къ Карамзину, какъ къ первому писателю, благоразумно заручившемуся счастливыми обстоятельствами. Примръ ‘Встника Европы’ подйствовалъ соблазнительно на вс наличныя литературныя силы того времени, и новые журналы появились заразъ, въ большомъ количеств, въ обихъ столицахъ, издавна служившихъ у насъ привиллегированными центрами умственнаго движенія.— Вс журналы наперерывъ, одинъ за другимъ, воздавали хвалу правительству -за льготы, оказываемыя имъ печатному слову, и не отставали въ этомъ случа отъ изданій оффиціальныхъ. ‘Мы не имемъ нужды — говорится въ ‘Новостяхъ русской литературы’ за 1804 г.— читать похвалу нашего монарха во всхъ иностранныхъ журналахъ, чтобы чувствовать цну его благотворительности и своего счастія. Александръ даетъ умамъ свободу, необходимо нужную для просвщенія и моральнаго достоинства человка. Скоро откроется величіе русскихъ къ радости патріотовъ, скоро поле учености не будетъ горестною пустынею, мертвымъ уединеніемъ, но оживится соревнованіемъ блестящихъ талантовъ. Слава и хвала Распространителю просвщенія!.. Падемъ на колна съ сердечнымъ умиленіемъ, возблагодаримъ управляющаго судьбою царей и народовъ’ и пр. пр. Въ томъ же журнал (изд. въ Москв съ 1802 г. по іюль 1805 г.) неизвстный піитъ восклицаетъ:
Что взоръ мой восхищенный зритъ?—
Тамъ зрю изъ праха вознесенный
Градовъ и селъ несчетный рядъ,
Разцвтшій, вновь обогащенный
Наукъ священный вертоградъ..
Везд мн зрится совершенство,
Все веселитъ собою духъ,
Всякъ чувствуетъ свое блаженство —
Вельможа, воинъ и пастухъ.
Но передъ кмъ все оживаетъ?
Кто общей радости виной?
Чье имя всякъ благословляетъ?
Кто вкъ даритъ всмъ золотой?—
Се ты, о Александръ нашъ славный!
Се ты, краса земныхъ царей! и пр.
Почти т же похвалы, но съ большимъ тактомъ и умренностью, высказывались въ ‘Періодическомъ изданіи объ успхахъ народнаго просвщенія’,— журнал, издававшемся при главномъ правленіи училищъ съ 1803 по 1818 г., подъ редакціей Озерецковскаго и Фуса. ‘Ты сопрягаешь съ самодержавною властью — читаемъ мы здсь въ латинскомъ гимн императору — скромный образъ добраго гражданина и съ царскимъ внцомъ сближаешь гражданскія обязанности. Ктожъ паче возлюбитъ благомыслящихъ гражданъ? Кто боле можетъ защищать градскія права, промышленность и художества? Кто? кром самого тебя, монархъ-патріотъ? Кто жъ, неправо судящій о простомъ народ, презритъ земледльца, кг, которому ты обращаешь кроткій взоръ, котораго ты, монархъ, одобряешь своимъ привтствіемъ? обременяемый жестокостью рока, истаивающій отъ глада въ болзни, въ нищет — побуждаютъ тебя неусыпно бдть о содланіи ихъ благополучными’ (1803 г., No 3.) Словомъ, надеждамъ и ликованіямъ не было конца…
Изъ новыхъ журналовъ, возникшихъ вслдъ за ‘Встн. Европы’ Карамзина, наибольшаго вниманія заслуживаютъ петербургскіе журналы, наименьшаго — московскіе, которые разработывали только одну сентиментально-патріотическую сторону своего первообраза. Политическая струйка перешла, впрочемъ, и сюда изъ ‘Встника Европы.’ Такъ напр., въ ‘Друг просвщенія’ (1801—1806 г.) мы находимъ ‘Письмо Людовика XVI-го къ одному аббату и нсколько мыслей, писанныхъ имъ собственноручно.’ Въ этомъ письм французскій король говоритъ о воспитаніи дофина въ дух кротости, религіи и любви къ народу, онъ не желаетъ, чтобы воинская слава кружила ему голову, а ласкательство придворныхъ производило въ немъ своенравіе. ‘Первый долгъ государя, говоритъ король, есть тотъ, чтобы сдлать народъ счастливымъ. Законы суть столпы трона: если государь ихъ нарушитъ, то и народъ сочтетъ себя свободнымъ отъ ихъ обязательствъ.’ Изъ мыслей Людовика, набросанныхъ имъ собственноручно, замчательны слдующія: ‘королю, царствующему правосудіемъ, вся земля служитъ храмомъ. Длать добро и терпливо слушать злословіе о себ — вотъ добродтели царскія. Сочиненіе написанное безъ свободы должно быть посредственно и худо’ и пр. Въ стихотвореніи П. Кутузова: ‘ода на правосудіе’ высказывается надежда, что на престол русскомъ, вмст съ Александромъ, ‘возсядутъ милость и правый, нелицепріятный судъ.’ Но рядомъ съ блднымъ отраженіемъ новыхъ взглядовъ, въ этомъ невыдержанномъ изданіи печатались вирши на старый ладъ, въ род ‘Колесницы’ Державина и стиховъ Л. С. Шишкова. Въ ‘Колесниц’, написанной по поводу французской революціи, авторъ рекомендуетъ правительству ежовыя рукавицы въ политик, чтобы ‘раздраженные буцефалы’, воспользовавшись дремотою властей, не столкнули ихъ въ ровъ. Обращаясь къ Франціи, Державинъ говорить:
Отъ философовъ просвщенья,
Отъ лишней царской доброты
Ты пала въ хаосъ развращенья
И въ бездну вчной срамоты.
Къ счастію, эти поклонники ежовыхъ рукавицъ не могли остановить развитія новыхъ идей, покуда лица повыше ихъ, не смущаясь прямыми и косвенными намеками на излишнюю доброту, сами способствовали прогрессу своимъ сочувствіемъ и поддержкою. Гораздо замчательне петербургскіе журналы, въ которыхъ либеральное направленіе нашло себ боле усердныхъ проводниковъ и защитниковъ. Сюда относится ‘Журналъ Россійской Словесности’, издаваемый Н. Брусиловымъ (1805 г.) при участіи И. И. Пнина. Въ первой же книжк своего изданія Брусиловъ напечаталъ оду Ишша: ‘Человкъ’ — довольно смлый гимнъ свободы, въ отпоръ унижительнымъ взглядамъ на права мыслящей личности. Авторъ говоритъ, обращаясь къ человку:
Какой умъ слабый, униженный
Теб дать имя червя смлъ?
То рабъ несчастный, заключенный,
Который чувства не имлъ,
Въ оковахъ тяжкихъ пресмыкаясь,
И съ червемъ подлинно равняясь,
Давимый сильною рукой,
Сначала въ горести признался,
Потомъ въ сихъ мысляхъ вкъ остался,
Что человкъ есть червь земной.
Прочь мысль презрнная! ты сродна
Душами преподлыхъ лишь рабовъ,
У коихъ вкъ мысль благородна
Не озарила мракъ умовъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ какомъ пространств зрю ужасномъ
 , Раба отъ человка я:
Одинъ, какъ солнце въ неб ясномъ,
Другой такъ мраченъ, какъ земля.
Одинъ есть все, другой — ничтожность.
Когда бъ позналъ свою рабъ должность,
Спросилъ природу, разсмотрлъ:
Кто бдствій всхъ его виною?
Тогда бы тою же рукою
Сорвалъ онъ цпи, что надлъ.
Желая нсколько ограничить эту свободу, чтобы она не переходила въ анархію и открытое возстаніе, пугавшіе умы, издатель вслдъ затмъ (No 2 и 4), напечаталъ оду: ‘на безначаліе’ и басню: ‘Зябликъ’, гд представлено въ дурномъ свт своевольство и крайнее вольнодумство. Это вольнодумство ведетъ къ тому, что народъ (французскій), низвергшій царя, создаетъ себ другого — ‘изъ праха’, а зябликъ попадается въ когти къ коршуну. Вообще бельлетристическіи произведенія, — если исключить изъ нихъ сентиментальныя, служившія прямой связью журнала съ ‘Встникомъ Европы’, — выбирались Брусиловымъ не безъ цли, и каждое изъ нихъ служило дополненіемъ и разъясненіемъ къ другому. Въ басн: ‘Истица во дворц’ (соч. А. Измайлова) разсказывается, какъ истина вошла во дворецъ и была приговорена къ ссылк въ рудники, но потомъ, перерядившись въ вымыселъ, сказала шуткою все, что ей было нужно, и ее выслушали съ благосклонностью. Конецъ баcни таковъ:
Счастлива та страна, въ которой кроткій царь
Правдиво говорить себ не запрещаетъ!
Счастливй мы стократъ: нашъ ангелъ-государь
Не только истицу въ чертогъ къ себ впускаетъ,
Но даже ищетъ самъ ее.
Въ No 5-омъ помщена басня же, въ которой хозяинъ, за врную службу дворняшки, даритъ ей ошейникъ, и ничего больше, въ No 7 другая — ‘Царь и придворный’, гд проводится мысль, что ‘блескъ царскаго величія’ ничто безъ поддержки народа. Въ повстяхъ изъ восточной жизни (эти повсти часто попадаются въ тогдашнихъ журналахъ), какъ напр. ‘Истина’ и ‘Перстень’, доказывается, что правда, хотя она и не нравится придворнымъ щеголямъ, щеголихамъ, судьямъ и пр., но должна быть терпима въ государств и поставлена выше ‘угожденія царю’. Въ первой изъ этихъ повстей багдадскій кади ‘въ ярости разбиваетъ чубукомъ зеркало истины’, и вотъ на всемъ пространств багдадскихъ владній царедворцы льстятъ, кади грабятъ, слезы несчастныхъ льются ркою, во второй — мудрый персидскій шахъ ршаетъ, что истина всего нужне ему, и Персія при немъ ‘была счастлива и наслаждалась тишиною’. Дале напечатана ода Инина: ‘на правосудіе’ (No 10), гд правосудіе одинаково караетъ ‘рабовъ и вельможъ’.
Гд ты — тамъ вопль не раздается
Несчастныхъ, брошенныхъ сиротъ:
Всмъ нужно помощь подается,
Не раболпствуетъ народъ.
Тамъ земледлецъ не страшится,
Чтобы насильствомъ могъ лишиться
Имъ въ пот собранныхъ плодовъ.
Любуется, смотря на ниву,
Въ ней видя жизнь свою счастливу,
Благословляетъ твой покровъ…
Гд ты — тамъ геній просвщенья,
Лучами мудрости своей,
Открывъ зловредны заблужденья,
Ведетъ на путь прямой людей.
Науки храмы тамъ имютъ,
Художества, искусства зрютъ,
Торговля богатитъ народъ,
Тамъ духъ зиждительной свободы,
Проникнувъ таинства природы,
Сторичный собираетъ плодъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гд нтъ тебя — тамъ вс несчастны
Отъ земледльца до царя.
Законы дремлютъ и безгласны,
Тамъ всякъ живетъ лишь для себя.
Нтъ ни родства, союза, вры,
Тамъ видны лишь злодйствъ примры,
Шипятъ пороки и язвятъ,
Тамъ выгодъ нтъ быть добрымъ, честнымъ,
Быть другомъ искреннимъ, нелестнымъ,
Тамъ чашу смерти пьетъ Сократъ и пр.
Между разными общественными явленіями, которыя мшаютъ строгому отправленію правосудія, Пнинъ указывалъ, но горькому опыту, и предварительную цензуру: въ этой сфер произволъ административнаго лица могъ лишить человка его собственности и его нравственныхъ правъ. Эту мысль Пнинъ выразилъ въ форм сцены между сочинителемъ и цензоромъ, сцены будто бы переведенной съ манчжурскаго языка. Здсь авторъ доказываетъ цензору, что онъ, своимъ неосновательнымъ запрещеніемъ книги, конфискуетъ у частнаго лица его собственность и чрезъ сіе нарушаетъ справедливость и порядокъ’, кром того, онъ не позволяетъ автору воспользоваться правомъ совершеннолтія — т. е. принять на себя отвтственность за свои дла и за свой образъ мыслей. Снисходительная цензура сама подписала ему этотъ рзкій приговоръ. (Журн. Рос. Слов. 1805 г. No 12.) Отстаивая истину, право и свободу мысли отъ покушеній на нихъ со стороны судей, придворныхъ и цензоровъ, Брусиловъ осмивалъ очень дко, хотя и въ аллегорической форм, враждебный ему лагерь, бравшій подъ свою защиту вс ненормальныя условія общественной жизни. Какъ образчикъ подобнаго осмянія, мы приведемъ отрывокъ изъ ‘путешествія на островъ подлецовъ’, принадлежащаго перу самого издателя журнала. Авторъ разсказываетъ, что онъ, возвращаясь изъ Америки, попалъ совсмъ въ другую сторону по причин бури, недалеко отъ острова подлецовъ. Любопытство видть эту неизвстную страну побудило его отпроситься у капитана на шлюпк къ острову, съ условіемъ вернуться вечеромъ на корабль. ‘Островъ подлецовъ есть Наибогатйшій въ мір. Онъ лежитъ подъ самымъ почти полюсомъ и окруженъ океаномъ коварства, весьма опаснымъ для мореплавателей. Земля неплодородна и производитъ только плоды хитрости и пронырства, весьма вкусные для жителей, но впрочемъ горькіе для всякаго честнаго человка. Я спшилъ скоре въ главный городъ сего острова. Онъ называется Лесть, весьма пріятенъ по своему мстоположенію и стоитъ на рк низкихъ поклоновъ, которая течетъ иногда тихо, иногда быстро, смотря но обстоятельствамъ. Жителей на семъ остров много, и сказываютъ, что въ годъ родится въ десять разъ боле, нежели умираетъ. Жители вс блдны, худы, но въ богатыхъ кафтанахъ и живутъ хорошо, ибо много добываютъ чрезъ подлость. Они столь низки духомъ, что даже и въ дурную погоду ходятъ но улицамъ безъ шляпъ и кланяются всякому богачу, а особливо путешественникамъ, отъ которыхъ надются поживиться. Передъ тмъ же, кто мало значитъ въ свт или бденъ, честенъ и добръ — передъ тми они горды, и вотъ одинъ только случай, когда они надваютъ шляпы… Я остановился въ лучшемъ трактир. Трактирщикъ выбжалъ ко мн и сказалъ, что онъ уже нсколько дней меня ожидалъ и очистилъ для меня лучшіе покои. ‘Мой другъ, сказалъ я съ удивленіемъ,— я пріхалъ сюда нечаянно и не думаю, чтобъ ты могъ знать прежде о моемъ прізд’.— ‘Милостивый государь, отвчалъ онъ, мы люди малые и единственнымъ счастіемъ нашимъ поставляемъ предупреждать намренія и волю людей вашихъ достоинствъ’. Въ самое время нашего разговора подошелъ къ нему бднякъ и просилъ дать уголокъ въ его дом, но трактирщикъ оттолкнулъ его съ гордостью и, показавъ всю мру презрнія богатаго гордеца къ бдному, веллъ ему удалиться. Я удивился такой скорой перемн. ‘Милостивый государь! сказалъ трактирщикъ, принявъ опять униженный видъ, чтожь было бы въ нашей жизни, еслибъ, ползая весь вкъ передъ богачами, не имли мы удовольствія гордиться предъ бдными. Тутъ узналъ я великую истину, что подлецъ есть самое горделивое твореніе въ мір. Не усплъ я отдохнуть посл трудной дороги, какъ вдругъ явилась ко мн толпа жителей сей страны. Всякій кланялся мн въ поясъ, иной называлъ меня своимъ благодтелемъ, хотя я отъ роду въ первый разъ его видлъ, иной подносилъ мн стихи на день моего рожденія, иной — эпиталаму на мой пріздъ. Въ сихъ стихахъ уподобляли меня Сенек въ мудрости, емистоклу въ храбрости, Лукуллу въ благотворительности, иной просилъ позволенія списать мой портретъ и поставить его рядомъ съ Адонисомъ, иной говорилъ, что добродтель Аристида ничто передъ моею, иной, узнавъ, что я люблю словесность, уврялъ меня, что Платонъ, Виргилій, Демосенъ не могутъ равняться со мной въ краснорчіи, тотъ читалъ мн съ восхищеніемъ наизусть оду, которой я отъ роду не писывалъ, иной, повались мн въ ноги, лизалъ пыль съ моихъ сапоговъ, словомъ, вс прилагали стараніе выманить у меня по нскольку копекъ, обыкновенное желаніе подлыхъ душъ! Посл сихъ учтивостей пошелъ я обдать. за столомъ сидло человкъ пятьдесятъ. Вс они сидли смирно, говорили шепотомъ и, браня тхъ, предъ которыми за четверть часа предъ тмъ ползали и которыхъ, превознося до небесъ, называли своими благодтелями, поминутно оглядывались то на ту, то на другую сторону, боясь, чтобы ихъ не подслушали. Въ сей зал нашелъ я одного англичанина, который въ город Лести живетъ уже нсколько недль. ‘Я пріхалъ сюда, сказалъ мн прямодушный британецъ, нарочно затмъ, чтобы увидть разницу между человкомъ и подлецомъ’. Онъ мн много разсказалъ о семъ чудномъ остров. ‘Здсь деньги есть всемогущій металлъ, говорилъ онъ, и человкъ безъ денегъ есть жалкая тварь. Здсь почти ежедневно бываютъ тому слишкомъ ясныя доказательства’.
Еще замчательне былъ журналъ И. И. Мартынова, ‘Сверный Встникъ’, выходившій два года (1804—1805) при пособіи отъ казны въ три тысячи рублей ежегодно. (См. статьи о Мартынов въ Современник 1856 г. No 3 и 4.) Новыя либеральныя понятія о наук, общественномъ воспитаніи и государственномъ устройств нашли себ ревностнаго защитника въ этомъ журнал. Дн главныя задачи выставлялись на видъ ‘Свернымъ Встникомъ’: 1) усовершенствованіе воспитанія и 2) начертаніе новаго уложенія законовъ. Но первому вопросу Мартыновъ сходился съ Пнинымъ, т. е. требовалъ, чтобы воспитаніе и обученіе сообразовались съ потребностями различныхъ классовъ народа. Крестьянину, по его мннію, нужно было давать въ общественныхъ училищахъ только такія познанія, ‘которыя сопряжены съ его отношеніями и нуждами его состоянія: поправить соху, употребить простое механическое средство къ уменьшенію числа рукъ въ работ есть для него неоцненное пріобртеніе’. ‘Но — продолжаетъ авторъ — поселянинъ долженъ пользоваться только практическимъ приведеніемъ въ дйствіе и выгодою изобртенія: изученіе же ведущихъ къ тому математическихъ истинъ, сопряженное съ многочисленными предварительными свденіями, не должно лишать его времени, столь нужнаго для воздлыванія земли. Вообще, всякій человкъ, снискивающій себ пропитаніе тяжелой работой, выходитъ изъ своего состоянія, если возбуждается въ немъ наклонность къ умственнымъ упражненіямъ’. Сверный Встникъ хвалилъ книгу Гельмана, въ которой границы народнаго образованія опредлялись слдующимъ образомъ: ‘Не вс состоянія народа должны получать, одинаковое просвщеніе. Науки, такъ называемыя свободныя художества и вс т наставленія, которыя составляютъ воспитаніе человка государственнаго, совсмъ неприличны для черни и даже вредны въ отношеніи къ общественному благоденствію. Сохрани насъ Богъ, если весь народъ будетъ состоять изъ ученыхъ, діалектиковъ, замысловатыхъ головъ. Но крайне несправедливо было бы отказать народу въ пособіяхъ начальнаго образованія.’ Читатель спроситъ, можетъ быть, съ недоумніемъ: въ чемъ же заключается заслуга Мартынова, отстаивавшаго подобныя мысли о народномъ просвщеніи? Чтобы понять эту заслугу и относительный либерализмъ ‘Свернаго Встника’, нужно вспомнить, что говорила въ то время противная сторона, иначе, но сравненію съ современнымъ взглядомъ на тотъ же предметъ, идеи Мартынова покажутся чистйшимъ обскурантизмомъ. Самъ Гельманъ говоритъ, что не вс писатели согласны съ его мнніями, и что многіе изъ нихъ ‘смотрятъ на просвщеніе, какъ на опасное орудіе въ рукахъ народа.’ Эти злонамренные писатели (какъ напр. Жозефъ де Местръ и др.) — нападали на первый базисъ науки — на тотъ скептицизмъ и критическое отношеніе къ дйствительности, которые рождаютъ, по ихъ словамъ, гордость и самомнніе въ человк и стремятся ‘вредить обществу’, т. е. сословнымъ привиллегіямъ, религіознымъ предразсудкамъ, политическому застою. Они предлагали держать, что называется, въ черномъ тл не только рабочій, трудящійся классъ народа, но и все среднее сословіе — не давать имъ ни одной крупицы просвщенія, какъ бы ни была эта крупица мала и ничтожна сама по себ. Важно то, что разъ выступивъ на эту дорогу, дозволивъ народу отвдать ‘древа познанія’, правительство не будетъ уже въ силахъ остановиться, когда захочетъ, и естественное стремленіе освобожденныхъ умовъ повлечетъ ихъ дальше и дальше. Политическая реакція въ Европ составила заговоръ противъ успховъ человческаго ума и не отступала ни передъ какими гнусными и іезуитскими средствами къ достиженію своей цли. На революцію указывали, какъ на неизбжный результатъ умственнаго развитія народа, чтобы избжать ея, совтовали прежде всего видть въ народ естественнаго врага своихъ правительствъ. Для правительствъ, слдовательно, сочиняли такую дилемму: или будь обскурантомъ и наслаждайся мирно всми выгодами своего положенія, или заботься о просвщеніи, но сиди на вулкан. Подобные взгляды проникали къ намъ и, не встрчая никакого отпора со стороны самого общества, гнули и ломали его но произволу, приписывали ему такіе вредные, революціонные замыслы, о которыхъ оно и помыслить не смло. Вспомнимъ, какой переполохъ произвели весьма невинныя до мысли масонскія изданія Новикова, вспомнимъ, что Радищевъ уподоблялся, по своей вредности, Пугачеву… Александра -го запугивали перспективой разврата, разливающагося изъ заведенныхъ имъ университетовъ и гимназій. Въ вышеприведенныхъ стихахъ Державинъ говоритъ, что просвщеніе и лишняя доброта царя повели къ взрыву буйныхъ страстей, Шишковъ, не заимствовавшій ретроградныхъ идей съ запада, но дошедшій до нихъ ‘своимъ собственнымъ умомъ’, напиралъ на упадокъ нравственности и религіознаго благочестія, какъ на слдствіе школьнаго обученія и вредныхъ книгъ. Рядомъ съ этими мнніями поставимъ другое, нашедшее себ пріютъ и защиту въ журнал Мартынова: ‘привыкли уже мы слышать нареканіе, что просвщеніе въ наши времена произвело на запад страшныя неустройства. Не оно, а невниманіе къ нему. Сто лтъ уже, какъ оно, развиваясь естественно въ народахъ, просило тамъ правителей пожалть о человчеств и примняться постепенно къ духу вка своего, оно просило, ему не внимали, его презирали, тснили, терзали, симъ самымъ оно укрпилось, сорвало личину съ предразсудковъ, злоупотребленій и лести и умоляло, но неправды и своенравіе въ закоренлости своей торжествовали надъ народомъ безпечно и безстыдно. Оно издали предвщало громовыя тучи и нимало уже не виновно въ томъ зл, которое учинено буйствомъ ожесточеннымъ. Но какъ можно любить науки? всякій захочетъ быть уменъ и съ достоинствами, и чмъ избранные только отличались, то будетъ не въ рдкости, он не позволяютъ обманывать и обольщать людей: обманъ легко вскроется, не даютъ обидть сосда: сосдъ уметъ защитить свое право! мшаютъ жить на счетъ общаго добра: вс за него вступятся! Он смлы и страшны, преслдуютъ злодя въ самую его душу — какъ можно не сердиться на нихъ? Он обличаютъ тунеядца празднаго, который жнетъ, — гд не сетъ,— и смются, если величается родомъ отъ знатныхъ предковъ и пустотою поведенія, и богатствомъ, которое скоро разсыплется. Жестокія, он такъ язвительно смются и такъ самонадежны и довольны! Подлинно, въ самолюбіи человческомъ столь много есть причинъ, побуждающихъ чуждаться паукъ, не признавать добра, отъ нихъ получаемаго, и не желать ихъ распространенія. Однако, просвщенія никакою силою остановить невозможно, когда оно воспріяло ходъ свой, оно, какъ Протей, въ разныхъ видахъ повсюду возникаетъ, Остается заблаговременно усматривать необходимость и важность ученія по мр надобностей вка: дабы правительство не оставалось позади успховъ народнаго смысла и всегда имло достаточное число людей всякаго званія для своихъ дйствій во благо народа.’ (См. Св. Встн. 1805 г. No XII, рчь при открытіи гимназіи въ земл Войска Донскаго).
Сблизивъ между собою два эти мннія, мы поймемъ безъ труда заслугу Мартынова. Въ первыхъ же нумерахъ ‘Свернаго Встника’ за 1804 г. открылась горячая полемика между двумя противоположными взглядами на систему школьнаго обученія. Враги умственнаго развитія народа, примиряясь съ наукой, какъ съ необходимымъ зломъ, желали обезсилить ее учебною формалистикой, строгою регламентаціей, которая не допустила бы въ школу ни одной свободной мысли, не подходящей подъ рубрики установленной программы. Съ этою цлью въ редакцію ‘Свернаго Встника’ былъ присланъ цлый проэктъ школьнаго преподаванія, авторъ котораго, нкто Б. С., требовалъ установить единообразныя печатныя методы обученія’, чтобы предупредить ‘опасныя заблужденія,’ скрытыя въ ‘сочиненіяхъ многихъ древнихъ и новыхъ писателей.’ Надзираніе за учителями — гласитъ этотъ проэктъ — потребне, нежели за учениками.’ Но Мартыновъ вооружился противъ такого стсненія свободы преподаванія.
Взглядъ на политику и государственное устройство выражается въ ‘Сверномъ Встник’ въ тенденціозныхъ переводахъ изъ Тацита, Гиббона, Монтескье, Гольбаха и др. писателей. Изъ Тацита брались обыкновенно рзкія филиппики противъ тирановъ, изъ Гольбаха переведена почти цликомъ его ‘La politique naturelle’. Цль этой книги — поставить политическія науки на здравыя начала, откинувъ ‘отвлеченныя и метафизическія понятія’. Источникомъ общественной жизни полагается чувство общежитія, свойственное каждому человку, укрпляемое привычкою и совершенствуемое разумомъ. Изъ чувства общежитія возникаетъ любовь къ обществу. ‘Для собственныхъ своихъ выгодъ люди вступаютъ въ общество, и общество обязано доставить человку благосостояніе или содержать такой порядокъ, чтобъ каждый членъ общества пользовался всми выгодами, какія совмстны съ намреніемъ общежитія’. Человкъ даромъ, безъ замны, никогда не налагаетъ на себя ига зависимости. Когда же общество или управляющіе имъ вмсто того, чтобы доставить членамъ общества вс возможныя блага, угнетаютъ ихъ волю, принуждаютъ длать ‘безполезныя и горестныя пожертвованія’, стсняютъ ихъ трудолюбіе и промышленность, не доставляя даже простой безопасности — тогда человкъ не иметъ никакой нужды въ общежитіи: онъ бжитъ отъ него, привязанность его къ обществу умираетъ. Онъ отдляется отъ общества, длается ему врагомъ и ищетъ своего благополучія средствами, вредными его сочленамъ. Въ обществ, худо управляемомъ, почти вс люди длаются другъ другу врагами. Тогда человкъ для человка длается звремъ, Власть основана единственно на способности длать добро, покровительствовать, руководствовать и доставлять благополучіе. Неравенство природныхъ способностей не можетъ быть причиною зла, но оно, напротивъ, есть истинное основаніе благополучія. Каждый приноситъ, обществу свою долю пользы, смотря по силамъ, и то, чего недостаетъ ему, требуетъ и получаетъ отъ другихъ. Изъ этихъ коренныхъ понятій выводились вс дальнйшія политическія функціи. Такъ какъ потребности общества измняются, смотря по степени его развитія, то отсюда слдуетъ, что ‘законы гражданственные, примненные къ обстоятельствамъ и нуждамъ общества, долженствуютъ измняться. Общества человческія, подобно тламъ естественнымъ, подвержены перемнамъ: слдовательно одни и т же законы не могутъ приличествовать имъ въ разныхъ обстоятельствахъ’. Но законы гражданскіе не слдуетъ смшивать съ ‘законами естественными’, т. е. съ естественнымъ правомъ человка на свободу и благополучіе, которое должно оставаться неизмннымъ. Тому же естественному регулятиву подчиняются и права человческихъ массъ, т. е. народовъ, ихъ взаимными отношеніями также руководятъ принципъ пользы, извлекаемой изъ мирнаго общежитія. Тмъ не мене цлому народу дозволяется, по ошибочному взгляду, грубое насиліе, потому что ‘одна сила ршаетъ вс ихъ распри, Самовольныя ихъ дянія смшали съ нравомъ и изъ того заключили, что существа, которымъ ничто не можетъ противиться, долженствуютъ имть особое произвольное уложеніе’. О военныхъ распряхъ народовъ, ршаемыхъ силой, говорится въ разбор книги: ‘Разсужденіе о мир и войн’, вышедшей въ Петербург въ 1803 г. и составленной но сочиненію Б. Сенъ-Пьера, ‘Projet de paix perptuelle’. Рецензентъ ‘Свернаго Встника’ начинаетъ сожалніемъ, что у насъ ‘очень рдко заглядываютъ въ такія книги. Предубжденіе или собственно недоразумніе причиною того, что всякій наврно полагаетъ, если книга философическая, то она скучна и къ тому же невнятно и тяжелымъ слогомъ писана’. Рецензентъ длаетъ изъ этой книги пространныя извлеченія и добавляетъ къ нимъ свои собственныя примчанія, по большей части въ хвалебномъ тон. Авторъ ‘Разсужденія’ говоритъ: ‘привычка длаетъ насъ ко всему равнодушными. Ослплены оною, мы не чувствуемъ всей лютости войны… Время намъ оставить сіе заблужденіе и истребить зло, подкрпленное всего боле невжествомъ’. ‘Если мы къ чему нибудь привыкли, замчаетъ рецензентъ, то отъ онаго можемъ современемъ отвыкнуть. Привыкли мы къ войн отъ невжества, отвыкнуть отъ нея должны съ истиннымъ просвщеніемъ’.
Затмъ авторъ книги опровергаетъ разные доводы за войну и исчисляетъ происходящія отъ нея бдствія. Его рзкія осужденія вс выписаны рецензентомъ. ‘Войны, говорится въ книг, начались въ т несчастныя времена, когда родъ человческій сталъ развращенъ, когда люди оставили природную ненависть, когда они пришли въ то несчастнйшее природы состояніе, въ коемъ, не довольствуясь малымъ, захотли имть всего боле и не знали другого права, кром нрава гибельнйшаго, права, лишающаго человка всхъ правъ — права разбойниковъ и грабителей… Праздныя толпы монаховъ, которыхъ благоденствіе зависло отъ невжества народовъ, питали оное, и большая часть людей воздавали нелпое почтеніе тмъ роскошнйшимъ и богатйшимъ монахамъ (т. е. папамъ), которые сдлали бога мира богомъ войны и обратили священный его законъ въ орудіе своихъ страстей’. Что касается бдствій войны, то авторъ обращаетъ особенное вниманіе на экономическую ихъ сторону: ‘Правленія думаютъ, что довольно для бдныхъ завести милостинныя учрежденія, но он суть, слабыя вспомоществованія умножающейся бдности. Сіи учрежденія сдланы для нищихъ, но не одни т нищіе, которые просятъ, цлыя провинціи и знатная часть жителей большихъ городовъ страждутъ отъ бдности… Если люди преданы пьянству, если они грабятъ и убиваютъ, то не поношенія, а сожалнія и слезъ они достойны, крайность ихъ побуждаетъ къ злодйству, бдность и нужда приводитъ ихъ въ отчаяніе и искореняютъ въ нихъ человколюбіе и стыдъ’. Но отъ такого радикализма отказывается уже и самъ рецензентъ, которому почудилась, на этотъ разъ, чуть ли не пропаганда разбоя. Онъ осторожно замчаетъ: ‘однако же, не взирая на сожалніе и слезы состраждущихъ о такихъ людяхъ, они должны, для спокойствія общественнаго быть, наказываемы или удержаны въ своихъ распутствахъ попеченіемъ правительства. Вотъ что слдовало бы г. сочинителю тутъ прибавить’. Впрочемъ, вообще, вся книга признана въ высшей степени полезною для русской публики, которая, на самомъ дл, была очень склонна увлекаться подвигами ‘екатерининскихъ орловъ’ и считать военный успхъ — верхомъ государственнаго величія.
Свобода печати была также предметомъ симпатіи ‘Свернаго Встника’.
Въ No 8-мъ 1804 г. напечатано ‘Мнніе короля шведскаго Густава III-го’ съ одобрительною замткою отъ редакціи. Здсь мы читаемъ: ‘чтобы не попасть опять въ прежнія, ужасныя времена, должно, чтобъ подкрпляемая и покровительствуемая свобода книгопечатанія употреблена была для показанія всему обществу истиннаго его блага и для открытія государю мннія народа. Если бы таковая свобода позволена была въ предыидущихъ вкахъ, чтобъ дать познать государю истинныя его пользы, находящіяся въ благосостояніи его подданныхъ, то король Карлъ XI вроятно не издалъ бы повелній насчетъ всеобщаго благосостоянія. Сіи указы привели въ омерзніе королевскую власть и приготовили слды къ тому раздору, который похитилъ у королевства области въ царствованіе Карла XII-го.— въ раздору, коего горькими плодами были вс недавно прекращенные безпорядки. Если бы свобода книгопечатанія могла научить Карла XII, въ чемъ состояло его истинная слава, то сей великодушный государь предпочелъ бы управлять счастливымъ народомъ и не пожелалъ бы царствовать въ пространномъ, но безлюдномъ государств. Въ Англіи свобода книгопечатанія запрещена была, когда Карлъ I былъ обезглавенъ, и когда укрывающійся Яковъ II оставилъ престолъ предковъ своему любочестивому зятю. Сей народъ законно пользовался такимъ правомъ при конц царствованія Вильгельма III или въ начал царствованія ганноверскаго дома, который владетъ теперь англійскимъ престоломъ съ большею славою и безопасностью, нежели вс предшествовавшіе ему. Хотя Вилькесъ и произвелъ нкоторыя мятежныя движенія, но ихъ должно приписать боле неблагоразумному вниманію, оказанному правительствомъ его твореніямъ, нежели происшедшему отъ нихъ минутному чувствованію, которое оставило впечатлніе непродолжительне того, которое оставляютъ и другія сего рода сочиненія… Знаніе всего производства длъ въ присутственныхъ мстахъ, всхъ приговоровъ и того, что относится вообще къ судьямъ, должно быть неотъемлемо позволено публик’.
Эту рчь шведскаго короля, произнесенную въ засданіи сената (18 апрля 1774 г.), переводчикъ называетъ ‘достопримчательной’. Насчетъ печатанія судебныхъ ршеній переводчикъ говоритъ въ выноск, что и у насъ положено тому начало указомъ 8 сентября 1802 г., повелвшимъ, чтобы въ вдомостяхъ кратко объявлялись ршенныя въ Сенат дла. Но онъ находитъ это недостаточнымъ и предлагаетъ печатать вс судебные приговоры. Такъ какъ для этого не нашлось бы мста въ вдомостяхъ, то переводчикъ проэктируетъ особое изданіе подъ именемъ ‘Памятниковъ россійскаго правосудія’.
Къ Великобританіи и ей государственному устройству ‘Сверный Встникъ’ относился съ большимъ сочувствіемъ, чмъ ‘Встникъ Европы’ Карамзина. По мннію автора, патріотизмъ возвысилъ эту страну на высокую степень развитія, тотъ патріотизмъ, который проистекаетъ изъ любви къ свободнымъ учрежденіямъ, гарантирующимъ человку его естественныя права. Но если разумный патріотизмъ принесъ такую пользу Англіи, то онъ можетъ бытъ равно плодотворенъ въ Россіи. Для этого авторъ проэкта даетъ совтъ: ‘Чтобъ какое либо государство могло возвести себя на нкоторую степень сравненія съ Великобританіей, — правленію надлежитъ принимать не робкія, но дальновидныя и великодушныя мры, преимущественно дворянское отдленіе народа да содлается имущимъ и чрезъ то значащимъ и могущимъ заслуживать уваженіе всхъ прочихъ состояній. Для сего правленіе должно положишь преграды пагубному размноженію дворянства… Постановивъ дворянское достоинство наградою за самую отличную или весьма долговременную службу отечеству, положится нкоторая преграда размноженію дворянства, я сказалъ бы, что необходимо нужно и дале положить преграды размноженію дворянъ даже въ самыхъ семействахъ ихъ (подразумвается маіоратъ), ежели бы не видлъ чрезвычайныхъ для приведенія сего вдругъ въ дйство трудностей. Между симъ постановленіемъ и первымъ требуется нкоторое пространство времени. Чрезъ таковое учрежденіе государство увеличитъ свое среднее состояніе людей, усиленно клонящееся къ принятію какого нибудь постояннаго ремесла…. Дти всякаго чиновника, не имя права напыщатъся дворянскимъ сословіемъ, не нашли бы другого средства отличить себя отъ простолюдиновъ, какъ чрезъ науки, изящныя искуства и художества… Дворянство само, чрезъ большую исключительность нравъ своихъ, начало бы уважать свое состояніе и пещись рачительне о собственности семействъ своихъ. Слдовательно невжливая (sic) роскошь уменьшилась бы, благородныя имущества остепенились бы’, и пр. и пр. И такъ первая мра должна коснуться дворянства, постепенно вводя его въ рамки англійской аристократіи. Дале, авторъ проэкта требуетъ законовъ, равныхъ для всхъ сословій… Объ уничтоженіи крпостнаго права говорится намекомъ: рогатый скотъ, овцы, лошади и прочіе (курсивъ въ подлинник), находясь въ чьемъ либо исключительномъ владніи, препятствуютъ свободному употребленію и развитію произведеній.’ Чтобы уничтожить эти препятствія къ развитію народнаго богатства, но вмст и, тмъ не нарушить привилегій, ‘злоупотребленіемъ постановленныхъ, временемъ утвержденныхъ’, авторъ предлагаетъ вознаградить за потерю ихъ казенными землями, которыя остаются необработанными и не приносятъ никому пользы.— Во всемъ этомъ проэкт ярко выразилось то самое либеральное направленіе съ англоманскимъ оттнкомъ, котораго держался Новосильцевъ и другіе приближенные молодого императора, можно думать даже, что проэктъ и былъ написанъ кмъ нибудь изъ вліятельныхъ лицъ. На это указываетъ, между прочимъ, поползновеніе къ аристократизму, желаніе учредить на Руси нчто въ род англійскаго пэрства, которому приписывалась волшебная сила — создавать разомъ политическую свободу въ стран. Стоитъ только завести пэровъ — и ‘дворянскія имущества остепенятся’, среднее сословіе устремится къ наук, патріотизмъ разовьется въ Россіи, словомъ господняя, весь слетитъ на землю. Не смотря на свою явную несостоятельность и противорчіе основному духу русской исторіи, подобная попытка пересадить къ намъ типическую форму англійскаго быта гнздилась долго въ извстныхъ кружкахъ и до сихъ поръ составляетъ предметъ тайныхъ воздыханій нкоторыхъ крпостническихъ газетъ. Но въ оны дни это англоманство вязалось еще со многими хорошими стремленіями и но противорчило въ такой степени, какъ нын, общественному развитію.
Впрочемъ не вс литературныя дятели раздляли эту мысль о совершенномъ изолированіи дворянства, о вознесеніи его надъ всми остальными классами народа.