Русская журналистика при Александре I-ом, Пятковский Александр Петрович, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

**РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДР I-^омъ< *).**

*) Возобновляя въ ‘Дл’ статьи мои, прерванныя въ ‘Современник’ 1866 г. (No 1 и 4), я счелъ необходимымъ предпослать имъ краткое историческое введеніе и снова коснуться тхъ журналовъ, о которыхъ говорилъ во второй стать, — но говорилось не настолько подробно, насколько это нужно для полной ихъ характеристики. Такимъ образомъ, продолженіе моихъ статей получитъ по возможности видъ законченнаго цлаго, и читатели, которые удостоятъ ихъ своимъ вниманіемъ, не будутъ вынуждены обращаться за справками и объясненіями въ старыя журнальныя книжки. Прибавлю еще, что нкоторые новые матеріалы, не бывшіе у меня подъ руками въ 1868 году, значительно пополнятъ картину общаго состоянія прессы въ первую половину царствованія Александра I-го. Авт.

(Статья первая.)

Зависимое положеніе русской журналистики. Характеръ первой половины царствованія Александра -го. Мры и предположенія правительства. Comit du salut public. Взглядъ Новосильцева на свободу книгопечатанія. Практическія неудобства ко введенію этой свободы. Цензурный уставъ 1801 ч. Проэктъ правительственнаго журнала, отвергнутый Завадовскимъ. Книга И. И. Пнина. Мнніе Каменовскаго о новомъ цензурномъ устав. Либеральное направленіе петербургской прессы. ‘Другъ просвщенія’. ‘Журналъ россійской словесности’. Гимны свобод и нападки на предварительную цензуру. ‘Островъ подлецовъ’. Журнальная дятельность П. И. Мартынова. Политическія теоріи, выразившіяся въ переводныхъ и оригинальныхъ статьяхъ ‘Свернаго Встника’. ‘Геній временъ’. Передовая статья о причинахъ Французской революціи. ‘С. Петербургскій Встникъ’. Борьба Шишкова, съ новымъ направленіемъ въ литератур. ‘Демокритъ’ поддерживаетъ Шишкова. Ретроградное движеніе подъ покровомъ патріотизма. ‘Русскій Встникъ’ и ‘Сынъ Отечества’. Воинственный характеръ журналистики. Политическіе афоризмы ‘Сына Отечества’. Солдатская псня, навлекшая выговоръ по цензур. Напутствія бгущему Наполеону.

Происхожденіе русской журналистики относится къ тому времени, когда государственная власть, реформируя внутренній быть страны, — далеко отставшей въ своемъ развитіи отъ другихъ европейскихъ державъ, — прибгнула къ пресс, какъ къ удобному орудію для политической пропаганды въ извстномъ смысл. Петръ Великій, суровый преобразователь Россіи, былъ вмст съ тмъ ея первымъ журналистомъ: подъ его непосредственнымъ наблюденіемъ издавался въ Москв, а потомъ въ Петербург, первый газетный листокъ, предназначенный возбуждать политическое любопытство русскихъ грамотевъ. Такое происхожденіе нашей журналистики обусловило, въ значительной степени, и всю ея дальнйшую судьбу, мнялась власть, заправлявшая такъ или иначе политическимъ бытомъ страны, мало того, мнялись только пріемы и отношенія этой власти къ разнымъ общественнымъ вопросамъ, какъ уже вся журналистика подчинялась волей-неволей новому камертону, выходившему изъ правительственныхъ сферъ. Такъ напр. въ начал царствованія Екатерины II-й журналистика наша, отражая на себ взгляды самой императрицы, настроилась было въ очень гуманномъ тон, но даже и въ это цвтущее время предлы литературнаго вліянія строго ограничивались правительственными видами, и новиковскій журналъ (‘Трутень’), перешагнувшій эти предлы, долженъ былъ замолчать на другой годъ своего существованія. ‘Не въ свои-де этотъ авторъ садится сани, онъ-де зачинаетъ писать сатиры на придворныхъ господъ, бояръ, дамъ, такая-де смлость ничто иное есть, какъ дерзновеніе’: — вотъ приговоръ, высказанный вліятельнымъ кружкомъ о журнальной дятельности Новикова. Въ слдующее затмъ царствованіе, при существованіи указа о невывоз ‘изъ-за границы всякаго рода книгъ, на какомъ бы язык оныя ни были’, дятельность журналиста въ Россіи оказалась еще боле затруднительной. Обстоятельства снова измнились при восшествіи на престолъ Александра -го. Юный монархъ получилъ весьма тщательное и раціональное воспитаніе подъ руководствомъ швейцарскаго гражданина Лагарпа, нимало не скрывавшаго свой либеральный образъ мыслей, въ его доброй, впечатлительной душ была возбуждены смолоду и благородныя чувства, и великодушныя стремленія. Находясь, но обязанностямъ своего сана, при самомъ источник правительственныхъ системъ, молодой внукъ Екатерины -й не раздлялъ тревожныхъ опасеній, выразившихся въ цломъ ряд репрессивныхъ мръ, задушевныя симпатіи влекли его на сторону простора и истинно-человческаго развитія. Еще меньше онъ могъ быть доволенъ тми личностями, которыя выдвинулись впередъ въ конц царствованія Екатерины -й. Это недовольство, какъ системой администраціи, такъ и личностями, приводившими ее въ исполненіе, долго накоплялось въ душ Александра и приводило его, по временамъ, къ тяжкому разочарованію, къ сознанію своего безсиліи — исправить все зло, допущенное прежними блюстителями закона. ‘Мое положеніе — писалъ онъ въ одинъ изъ такихъ тяжелыхъ моментовъ, князю Кочубею — меня вовсе не удовлетворяетъ. Оно слишкомъ блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствіе. Придворная жизнь не для меня создана… Въ нашихъ длахъ господствуетъ неимоврный безпорядокъ, грабятъ со всхъ сторонъ: вс части управляются дурно, порядокъ, кажется, изгнанъ отовсюду, а имперія, несмотря на то, стремится лишь къ расширенію своихъ предловъ. При такомъ ход вещей возможно ли одному человку управлять государствомъ, а тмъ боле исправить укоренившіяся въ немъ злоупотребленія: это выше силъ не только человка, одареннаго, подобно мн, обыкновенными способностями, но даже и генія, а я постоянно держался правила, что лучше совсмъ не браться за дло, чмъ исполнять его Дурно. Слдуя этому правилу, я и принялъ то ршеніе, о которомъ сказалъ вамъ. Мой планъ состоитъ въ томъ, чтобы, по отреченіи отъ этого труднаго поприща, поселиться съ женою на берегахъ Ренна, гд буду жить спокойно, частнымъ человкомъ, полагая мое счастіе въ обществ друзей я въ изученіи природы’. (См. Восшествіе на престолъ имп. Николая I, соч. барона Корфа). Идиллическое намреніе отказаться отъ власти не устояло, конечно, предъ обаяніями новаго блистательнаго поприща, и Александръ -й вступилъ на престолъ къ радости всхъ мыслящихъ и образованныхъ людей того времени. Впечатлніе, произведенное этимъ событіемъ, было громадно, въ особенности благодаря тому контрасту, который представляла молва между характеромъ ближайшаго царствованія и направленіемъ новаго государя. ‘Для Россіи — говоритъ г. Ковалевскій — воцареніе императора Александра -го было зарею пробужденія. Трудно представить себ государя и человка, такъ щедро одареннаго природой и съ такимъ блестящимъ образованіемъ, какъ Александръ I. Современники свидтельствуютъ, что при извстіи о его воцареніи, на улицахъ, люди незнакомые между собою другъ друга обнимали и поздравляли. Въ манифест своемъ онъ объявилъ, что будетъ править Богомъ врученнымъ ему народомъ но законамъ и но сердцу премудрой бабки своей Екатерины II-й, и первымъ дйствіемъ его было освобожденіе всхъ содержавшихся но дламъ Тайной экспедиціи въ крпостяхъ, и сосланныхъ въ Сибирь или въ отдаленные города и деревни Россіи подъ надзоръ мстныхъ властей, и уничтоженіе самой Тайной экспедиціи. Разсказываютъ, будто Алексй Петровичъ Ермоловъ, выходя изъ Петропавловской крпости, написалъ на стн: ‘свободна отъ постоя’, а государь, узнавши объ этомъ, сказалъ: ‘желаю, чтобъ навсегда.’ Во время коронаціи, по словамъ того же автора, ‘въ лиц государя было боле задумчивости, робости, чмъ смлости, онъ какъ бы чувствовалъ всю важность, всю тягость царской власти, которую принялъ, не съ самонадянностью и гордымъ величіемъ шелъ онъ, не страхъ внушали его взгляды кроткіе, привтливые… Каждый мысленно ободрялъ его: ‘смле, смле! врь, что господство дикой власти мене надежно, чмъ господство разума, что проявленіе благотворнаго добра въ нравственной жизни народа также необходимо, какъ проявленіе солнечной теплоты въ царств растительномъ’ {См. Графъ Блудовъ и его время, стр. 13—4.}.

Но въ то время, когда развитые люди встрчали съ такимъ сочувствіемъ воцареніе новаго императора и первые шаги его на державномъ поприщ,— кружокъ отсталыхъ личностей, съ неменьшею горячностью, хотя и не такъ открыто, занимался порицаніемъ его привычекъ и образа мыслей. Г. Богдановичъ сообщаетъ въ своихъ любопытныхъ матеріалахъ, что нкоторыя похвальныя качества государя, его отвращеніе отъ всякаго этикета и вншняго блеска подвергались превратнымъ толкамъ. Говорили, что русскій царь утратилъ все достодолжное величіе свое, что одна лишь вдовствующая императрица умла поддерживать старинныя дворскія преданія. Любители форменныхъ отличенъ находили предосудительнымъ, что государь ничмъ не отличался отъ своихъ подданныхъ въ одежд и образ жизни, что не приглашалъ дипломатическій корпусъ набольшіе церемоніальные обды и пр. Осуждали также императора за то, что, въ одномъ изъ манифестовъ, онъ изъявилъ благодарность своимъ подданнымъ за услуга, оказанныя родин, назвавъ ихъ сынами отечества и повторивъ нсколько разъ слово: ‘отечество.’ Удивлялись также пристрастію самодержавнаго владыки къ американцамъ, гражданамъ республики. Жозефъ де-Местръ, проповдывавшій молодому государю свою реакціонную мудрость, вначал принятую имъ очень холодно, удивлялся, что Александръ былъ ласковъ къ бостонскому негоціанту, Пуансе, который ‘не смлъ бы показаться ни въ какомъ изъ домовъ высшаго туринскаго общества.’ Графиня Шуазель-Гуфье отзывалась объ Александр такимъ образомъ: ‘въ немъ замтна преувеличенная простота обхожденія, выказывающая его отвращеніе къ держанному церемоніалу, можно сказать, что въ этомъ отношеніи онъ хочетъ быть императоромъ какъ можно мене. Это придворный, какъ будто лишній при двор.’ {Первая эпоха преобразованій ими. Александра I. Встн. Евр. 1866 г., T. I.}

Сочувствіе мыслящихъ людей, негодованіе ретроградовъ, своихъ и иноземныхъ, все предвщало прекрасный путь новому царствованію, и если бы молодой монархъ отличался столько же энергіей и настойчивостью въ исполненіи своихъ мыслей, сколько благородствомъ своихъ намреній, то во внутреннемъ быту нашего отечества произошелъ, бы, безъ всякаго сомннія, крутой и полезный переворотъ. Къ сожалнію, недостатокъ энергіи и, кром того, нкоторая шаткость и неопредленность преобразовательныхъ плановъ, зависвшія отъ плохого знакомства съ государственной практикой. произвели то, что на первыхъ же порахъ, въ ближайшемъ, интимномъ совт государя, послышались весьма серьезныя разногласія по вопросамъ самой капитальной важности, и Александръ часто оставался въ нершимости: чью сторону ваять въ данномъ случа? Интимный совтъ государя, прозванный имъ въ шутку Comit du salut publie, состоялъ, какъ извстію, изъ четырехъ лицъ: кн. Чарторнискаго, Кочубея, Новосильцова и Строгою.вы, и между ними-то ршались вс важнйшія внутреннія преобразованія. Изъ рукописныхъ протоколовъ этого комитета, веденныхъ гр. Строгановымъ, {Съ статью г. Богдановича. стр. 172—134.} видно, что на разсмотрніе комитета вносились такіе крупные вопросы, какъ напр. о преобразованія сената въ законодательный корпусъ, объ уничтоженія крпостнаго права, о введеніи habeas corpus и т. п. Разсуждая о дворянской грамот., государь выразился, что онъ подписываетъ эту граниту противъ своей воли, ‘вслдствіе исключительности ея правь, которая была всегда противна.’ Александръ отвергалъ однако вс мры, которыя могли бы сразу покончить съ признаннымъ уже зломъ, и охотно избралъ пальятивныя средства, ведущія къ цли окольной дорогою. Такъ было въ комитет съ крестьянскимъ вопросомъ. Напрасно энергическій Строгановъ убждалъ государя не слушать преувеличенныхъ опасеній, выходившихъ изъ противуположнаго лагеря я приступить къ немедленному освобожденію крестьянъ: дло кончилось тмъ, что запрещена была яичная продажа крпостныхъ людей (безъ земли), а мщанамъ и казеннымъ крестьянамъ дозволено пріобртать недвижимую собственность. Доводы графа Строгонова заслуживаютъ особеннаго вниманія, они были, по видимому, довольно распространены въ лучшей части тогдашняго общества и выражались прямо или косвенно въ печати.

Изъ историческаго факта крестьянскаго движенія во времена Стеньки Разина и Пугачева, гр. Строгоновъ выводилъ заключеніе, что если съ чьей нибудь стороны опасно неудовольствіе, и затмъ вооруженное возстаніе., то, но всмъ вроятіямъ, со стороны крестьянъ, а не дворянъ. Александръ Павловичъ не согласился, какъ уже сказано, съ этими доводами, но личное чувство всегда внушало ему отвращеніе къ рабству и, въ теченіи своего продолжительнаго царствованія, онъ не закрпостилъ, по крайней мр, ни одного вольнаго человка, опередивъ въ этомъ случа свою знаменитую бабку. На письмо одного государственнаго сановника, желавшаго получить въ награду населенное имніе, государь отвтилъ: ‘Русскіе крестьяне, большею частію, принадлежатъ помщикамъ, считаю излишнимъ доказывать униженіе и бдствіе такого состоянія. И потому я далъ обтъ не увеличивать числа этихъ несчастныхъ, и принялъ за правило не давать никому въ собственность крестьянъ. Имніе, о которомъ вы просите, будетъ пожаловано въ аренду вамъ и вашимъ наслдникамъ, слдовательно, вы получите желаемое, но только съ тмъ, чтобы крестьяне не могли быть продаваемы подобно безсловеснымъ животнымъ’. Не довольствуясь этимъ, Александръ поощрялъ добровольное освобожденіе крестьянъ помщиками, и нкоторыя знатныя лица, стоявшія близко ко двору, спшили исполнить задушевное желаніе императора. Такимъ образомъ возникъ у насъ новый разрядъ крестьянъ, названныхъ ‘свободными хлбопашцами’.

Между разными вопросами, обсуждавшимися въ первую половину царствованія Александра Павловича, ближайшее отношеніе къ нашему предмету иметъ вопросъ о свободномъ книгопечатаніи. Заботясь, — подобно Екатерин въ эпоху ея дружбы съ французскими энциклопедистами, — объ успхахъ умственнаго развитія, молодой государь пожелалъ освободить литературную дятельность въ Россіи отъ тяжелыхъ оковъ, наложенныхъ на нее вслдствіе невжества и безразсудной боязливости, неоправдываемой никакими политическими соображеніями. Какъ только зашла рчь объ этой свобод, то на видъ представился выборъ между цензурою предупредительною и личной отвтственностью авторовъ за напечатанныя ими сочиненія. Одинъ изъ членовъ интимнаго комитета, а именно H. Н. Новосильцевъ, плнился датскимъ уставомъ свободнаго книгопечатанія и предлагалъ ввести его въ Россіи съ нкоторыми передлками, соотвтствующими нашему законодательству {См. Матеріалы для исторіи просвщенія въ Россіи въ царств. ипм. Александра I, М. Сухомлинова, напечат. въ журнал мин. нар. просв. 1866 г.}. Уставъ, на который ссылался Новосильцевъ, возникъ при слдующихъ обстоятельствахъ. Датскій король, Христіанъ VII (1766—1808), вступилъ на престолъ семнадцатилтнимъ юношей и въ первое время, подъ вліяніемъ графа Струэнзе, защитника либеральныхъ идей, уничтожилъ цензуру, находя ее ‘въ высшей степени вредной для безпристрастнаго изслдованія истины, и открытія закоренлыхъ предразсудковъ и заблужденій’. Съ паденіемъ Струэнзе, оклеветаннаго врагами, обнаружился поворотъ въ регрессивномъ смысл — и результатомъ его было изгнаніе изъ Даніи многихъ писателей. Датское правительство пыталось даже возобновить предупредительную цензуру, забывъ прекрасные стихи Вольтера, обращенные нкогда къ королю Христіану:

Hlas! dans un tat l’art de l’imprimerie

Ne fut en aucun temps fatal la patrie…

Les romans de Scarron n’ont pas troubl le monde,

Chapelain ne fit point la guerre de la fronde…

Non, lorsqu’aux factions un peuple entier se livre,

Quand nous nous gorgeons, se n’est pas pour un livre ¹).

¹) Т. е. книгопечатаніе никогда не было гибельно, для отечества. Романы Скаррона не взволновали свта, и Шанпленъ не былъ виновникомъ фронды…. Когда народъ поднимаетъ мятежъ, и люди душатъ другъ друга — не книга бываетъ тому причиною.

Но свобода печати настолько вошла уже въ привычки народа, что замнить ее прямо прежнимъ порядкомъ сочли неудобнымъ противники прессы. По этой причин, не возстановляя цензуры, датское правительство ограничилось изданіемъ очень строгаго устава книгопечатанія, по которому, за иныя важныя преступленія, назначалась даже смертная казнь. Въ манифест короля, обнародованномъ въ 1799 г., было сказано: ‘Вскор по вступленіи нашемъ и престолъ мы уничтожили цензуру и тмъ самымъ облегчили всякому просвщенному и благонамренному человку способы сообщать публик свои открытія и безъ малйшаго принужденія предавать печати свои чувства и мысли обо всемъ, что можетъ споспшествовать общему благу. Но злоупотребленіемъ неограниченной свободы, книгопечатаніе сдлалось, къ несчастію, орудіемъ страстей самыхъ низкихъ и произвело слдствія самыя пагубныя, какъ для общественнаго спокойствія, такъ и для безопасности частной…. Нтъ сомннія, что развратъ сей можно было предупредить, подвергнувъ разсмотрнію правительства вс книги, назначаемыя къ печати. Но какъ этому сопутствуетъ принужденіе, непріятное всякому благомыслящему и просвщенному человку, желающему быть полезнымъ чрезъ сообщеніе другимъ своихъ свденій, то мы и не желаемъ употребить подобное средство. Вмсто же сего вознамрились мы опредлить и утвердить положительнымъ закономъ, сколько возможно, предлы свободнаго книгопечатанія, назначивъ также и соразмрное наказаніе для тхъ, которые дерзнутъ преступить наши отеческія и благонамренныя повелнія’. Представляя въ главное правленіе училищъ переводъ этого манифеста, Новосильцевъ находилъ полезнымъ сдлать въ датскомъ устав нкоторыя измненія въ смысл благопріятномъ для литературы. Такъ напр. онъ намревался предоставить въ Россіи право конфискаціи подозрительныхъ книгъ не полиціи, а университетамъ и академіямъ, съ тмъ, чтобы они, увдомивъ мстное начальство, представляли мннія свои вмст съ экземпляромъ книги въ главное правленіе училищъ. Кром того, обвиняемый въ изданіи предосудительной книга, долженъ быть судимъ не обыкновеннымъ судомъ, но особымъ трибуналомъ, составленнымъ изъ лицъ образованныхъ и пользующихся уваженіемъ въ обществ. Требованіе датскаго правительства печатать непремнно на книг имя автора или переводчика было также отмнено Новосильцевымъ изъ уваженія къ ‘скромности литераторовъ, впервые выступающихъ на поприще словесности’. Постановленіе о свободномъ книгопечатаніи не должно било, впрочемъ, касаться цензуры книгъ духовныхъ, которая оставалась вполн въ рукахъ св. синода. Въ то время, когда въ главномъ правленіи училищъ шло обсужденіе столь близкаго для литературы вопроса, изъ среды общества раздавались голоса въ пользу полнаго простора для слова и смысла. Въ главное правленіе прислана была анонимнымъ авторомъ любопытная записка, доказывавшая необходимость скорйшаго освобожденія печати {См. Матер. для исторіи просвщенія, стр. 18—19.}. ‘Истинные сыны отечества — писалъ просвщенный авторъ — ждутъ уничтоженія цензуры. Свобода писать въ настоящемъ философическомъ вк не можетъ показаться путемъ къ развращенію и вреду государства. Цензура нужна была въ прошедшихъ столтіяхъ, нужна была фанатизму невжества, покрывавшему Европу густымъ мракомъ, когда варварскіе законы государственные, догматы невжествомъ искаженной вры и деспотизмъ самый безчеловчный утсняли свободу людей, и когда мыслить было преступленіе. Словесность наша всегда была подъ гнетомъ цензуры. Сто лтъ, какъ она составляетъ отдлъ въ исторіи ума человческаго и его произведеній. Мы имемъ много хорошихъ почтивъ, хорошихъ прозаиковъ, видимъ на нашемъ язык сочиненія математическія, физическія и др., но философіи — нтъ и слда. Можетъ быть, скажутъ, что у насъ есть переводы философскихъ твореній. Это правда, но вс наши переводы содержать только отрывки своихъ подлинниковъ: рука цензора умла убить ихъ духъ… Разные толки объ истиц но столько опасны, сколько заблужденіе невжества… Нкоторые утверждаютъ, что французская революція, причинившая столько бдъ Франціи и цлой Европ, есть слдствіе литературныхъ произведеній. Несправедливо обвиняютъ Руссо, Вольтера, Рейналя и др. писателей, не они, а Робеспьеръ, Маратъ и имъ подобные произвели и питали революцію. Безъ писателей Франція бы пала и сдлалась жертвою раздраженія внутреннихъ и вншнихъ партій. Писатели одушевили истинныхъ гражданъ, указали имъ цль, къ которой должно стремиться. И такъ писатели не только не произвели революціи, но въ реаолюцію спасли Францію, показавъ исходъ изъ лабиринта всеобщаго волненія. Если Сена послужила могилою для цлыхъ семействъ, бросавшихся въ нее отъ голода, если улицы Парижа наполнены были день и ночь грабителями и убійцами, если кредитъ окончательно упалъ и во всемъ былъ страшный недостатокъ, то писатели въ этомъ отнюдь не повинны. Если я спокоенъ и счастливъ. говори мн философъ что угодно, я не пожертвую своимъ настоящимъ благосостояніемъ для неизвстнаго будущаго.’ Насчетъ предварительной цензуры неизвстный авторъ отзывался такимъ образомъ: ‘цензоръ и простой гражданинъ смотритъ на книги неодинаково. Простой просвщенный гражданина, видитъ въ общихъ философскихъ положеніяхъ истины или заблужденія, одни признаетъ полезными, другія — вредными, но вредными боле для самого писателя, показывающаго слабость своихъ умственныхъ способностей. Цензоръ же, напротивъ того, въ самыхъ важныхъ и общихъ истинахъ, чуждыхъ всякихъ частностей и личностей, видитъ опасность и расположенъ толковать ихъ въ худую сторону.’ — Окончательное разсмотрніе цензурнаго вопроса поручено было главнымъ правленіемъ училищъ двумъ изъ его членовъ — Озерецковскому и Фусу. Взвшивая доводы pro и contra свободнаго книгопечатанія, два эти лица пришли къ мысли, что учрежденіе цензурныхъ комитетовъ будетъ цлесообразне — какъ потому, что оно ‘предохранитъ совершенно общество отъ гибельныхъ послдствій злоупотребленія свободою слова,’ такъ, съ другой стороны, и потому, что ‘предохранитъ самую литературу отъ давленія пристрастныхъ и далеко некомпетентныхъ судовъ.’ ‘Великое неудобство — говорятъ Озерецковскій и Фусъ — было бы предавать авторовъ обыкновенному суду. Но чрезвычайно затруднителенъ также и выборъ посредниковъ, вполн способныхъ оцпить стенень виновности писателя, проникнутыхъ, истинно-либеральными мыслями и чуждыхъ пристрастія и всякаго рода предразсудковъ. Какъ бы ни разграничивали преступленія и постепенность наказаній, — тонкость и неуловимость оттнковъ въ нарушеніяхъ закона, различіе въ воззрніи и требовательности судей, способъ толкованія намековъ и мстъ, имющихъ двоякій смыслъ и т. п. длаютъ въ высшей степени затруднительнымъ приговоръ надъ книгами и авторами.’ Но и цензура, но мннію составителей первого цензурнаго устава, представляла также свои неудобства. Во-первыхъ сочиненіе, исполненное полезнйшихъ истинъ, но поражающихъ своею новостью и смлостью, можетъ подвергнуться запрещенію со стороны мнительнаго и робкаго цензора,’ а во-вторыхъ цензура не препятствуетъ распространенію вредныхъ рукописей и соблазнительныхъ эстамповъ. Для избжанія второго неудобства Озерецковскій и Фусъ предлагали поручить наблюденіе за этимъ Управ благочинія (которая занималась, во времена Екатерины, и цензурою книгъ), что же касается до придирчивости слишкомъ робкаго или усерднаго цензора, то для огражденія литературы признаны необходимыми ‘подробныя наставленія цензорамъ, составленныя въ дух терпимости и любви къ просвщенію.’ Организованная такимъ образомъ цензура представила бы, по мннію правительства, ‘мало отличія отъ той свободы книгопечатанія, которая допускается датскимъ правительствомъ.’

Можно думать, что найти первые цензурные законодатели были искренно убждены, что полная свобода печати, въ соединеніи съ строгой отвтственностью но суду, убьетъ русскую литературу въ самомъ зародыш, и многія личности совсмъ не рискнутъ выйти на литературную арену подъ такими тяжелыми, грозящими условіями. Проэктъ доклада о цензур, написанный рукою самого Фуса, показываетъ ясно, что этотъ почтенный академикъ не отвергалъ въ принцип свободной прессы, понималъ вредъ цензурныхъ стсненій, и только по особымъ обстоятельствамъ нашего литературнаго развитія ршился замнить правомрную строгость закона измнчивой опекой ‘либеральныхъ’ цензоровъ. ‘Разумная свобода книгопечатанія — говорится въ проэкт — общаетъ слдствія благія и прочныя, злоупотребленія же ея приносятъ вредъ только случайный и скоропреходящій. Поэтому нельзя не сожалть, что правительства, самыя либеральныя но своимъ принципамъ, находятся иногда въ необходимости ограничивать свободу слова, побуждаись къ тому примромъ, стеченіемъ обстоятельствъ и неотразимымъ вліяніемъ’ духа времени. Сожалніе усиливается при мысли, что такое ограниченіе трудно удержать въ надлежащихъ предлахъ, и что оно будучи доведено до крайности, становится положительно вреднымъ. Неоспоримо, что строгость цензуры всегда влечетъ за собою ‘шубныя послдствія, истребляетъ искренность, подавляетъ умы и, погашая священный огонь любви къ истин, задерживаетъ развитіе просвщенія. Неоспоримо и то, что свобода мыслитъ и писать есть одно изъ сильнйшихъ средствъ къ возвышенію народнаго духа, и что свободное высказываніе даже ложной мысли ведетъ только къ большему торжеству истины, едва заблужденіе отважится заговорить во всеуслышаніе, множество умовъ готово будетъ’ вступить съ’ нимъ’ въ. гибельную для него борьбу Наконецъ, нтъ сомннія, что истиннаго успха въ просвщеніи, прямаго и прочнаго стремленія къ достижимому для человчества совершенству можно ожидать только тамъ, гд безпрепятственное употребленіе всхъ душевныхъ способностей даетъ свободу умамъ, гд дозволяется открыто разсуждать о важнйшихъ интересахъ человчества, объ истинахъ наиболе дорогихъ человку и гражданину.’ Все сказанное покуда весьма либерально и можетъ служить предисловіемъ — скоре къ уставу свободнаго книгопечатанія, чмъ къ положенію о цензурныхъ комитетахъ. Почти тже мысли встрчаемъ мы и въ извстной книг Радищева.

Но дальше Фусъ длаетъ неожиданный и плохо мотивированный переходъ къ предварительной цензур и заканчиваетъ свой проэктъ слдующими словами: ‘утверждая новый порядокъ цензуры, мы (т. е. верховная власть) желаемъ устранить отъ этой мры все то, что могло бы препятствовать невинному пользованію нравомъ мыслить и писать. Мы объявляемъ, что только злоупотребленія свободной печати, возможныя со стороны писателей злонамренныхъ, безнравственныхъ и безобразныхъ, будутъ нами предупреждаемы.’

Посл всхъ этихъ толковъ и предположеній, частію одобренныхъ, частію отвергнутыхъ высшимъ правительствомъ, возникъ наконецъ цензурный уставъ 1804 г. Либеральный характеръ времени коснулся, въ значительной степени, этого законодательнаго акта: первый цензурный уставъ немногословенъ и въ немъ не замтно желанія уловить и предупредить всякій порывъ свободной мысли, напротивъ того нкоторые пункты его даютъ довольно простора для литературной критики. ‘Скромное и благоразумное изслдованіе всякой истины — сказано въ устав — относящейся до вры, человчества, гражданскаго состоянія, законодательства, государственнаго управленія или какой бы то ни было отрасли правительства, не только не подлежитъ и самой умренной строгости цензуры, но пользуется совершенной свободой печати, возвышающею успхи просвщенія.‘ Для боязливыхъ цензоровъ существовало правило: ‘когда мсто, подверженное сомннію, иметъ двоякій смыслъ, въ такомъ случа лучше истолковать оное выгоднйшимъ для сочинителя образомъ, нежели его преслдовать.’ Послдствія показали однако, что самыя широкія и льготныя цензурныя правила легко съуживаются и даже совершенно видоизмняются подъ вліяніемъ случайныхъ обстоятельствъ: политическаго переворота въ западной Европ, личнаго взгляда главы министерства, претензій и жалобъ частныхъ лицъ.— Въ то время, когда составлялся цензурный уставъ и нсколько лтъ спустя по введеніи его въ дйствіе, правительство молодого государя не только не опасалось свободной мысли, но вызывало ее на обсужденіе разныхъ государственныхъ вопросовъ, задумывая рядъ послдовательныхъ политическихъ преобразованій, оно нуждалось въ сочувствіи и поддержк мыслящихъ людей, которые могли бы растолковать обществу, путемъ печатнаго слова, все значеніе мръ, предпринимаемыхъ для обновленія внутренней жизни Россіи. Подъ защитой такого настроенія легко было развиваться литератур, реформаціонные планы зарождались сами собою въ пытливыхъ головахъ, увлеченныхъ общимъ движеніемъ, и если не могли появиться въ печати, то представляемы были, въ вид проектовъ, правительству. Въ одномъ изъ такихъ проектовъ проводится любопытная мысль о необходимости обширнаго періодическаго изданія, которое предполагалось назвать ‘правительственнымъ журналомъ.’

‘Въ семъ правительственномъ журнал—писалъ авторъ проекта, Ваккаревичъ,— помщаемы будутъ вс государственные акты и бумаги, каковые только благоразуміе правительства почтетъ за благо обнародовать, какъ-то: высочайшіе манифесты, рескрипты, журналы всхъ высочайшихъ путешествіи, бывшихъ или имющихъ быть: вс новыя узаконеніи и уставы, если они по слишкомъ обширны, реляціи министровъ и полководцевъ, описанія военныхъ экспедицій. сраженій и побдъ и разные трактаты съ шюстраиными дворами: примчательнйшія письма къ Имп. Величеству или къ знаменитымъ ггосударственнымъ особамъ: голоса и мннія какъ г.г. сенаторовъ, лакъ и другихъ верховныхъ чиновниковъ относительно къ важнымъ дламъ: примчательнйшія тяжбы, достопамятнйшія уголовныя дла, ршенныя или въ правительствующемъ сенат, или въ палатахъ, или въ другихъ присутственныхъ мстахъ, съ показаніемъ ихъ теченія и производства. Дале помщаемы будутъ краткія описанія жизни и дяній великихъ россійскихъ патріотовъ и героевъ, прославившихъ или спасшихъ отечество. Помщаемы будутъ вс новые одобренные проэкты, писанные яснымъ и чистымъ слогомъ: вс новыя полезныя открытія, въ какомъ бы то род ни было, вс основательныя разсужденія, относительныя къ общественной польз: о законодательств напр., о земледліи, торговл, пчеловодств (?), о воспитаніи юношества, также всякія патріотическія мысли, всякія характеристическія черты россійскаго народа, всякіе примры добродтели, словомъ, это будетъ хранилище всхъ домашнихъ, такъ сказать, важнйшихъ государственныхъ происшествій.’

По мннію Баккаревича, такое изданіе должно было сдлаться архивомъ необходимыхъ для отечественной исторіи матеріаловъ. ‘Родится — патетически восклицалъ онъ — россійскій Тацитъ, россійскій Робертсонъ и найдетъ въ семъ обширномъ хранилищ богатый запасъ драгоцнныхъ матеріаловъ, недостатокъ которыхъ и составляетъ существенную причину невозможности написать исторію Россіи.’ На этомъ основаніи авторъ проекта полагалъ предоставить редактору ‘правительственнаго журнала’ званіе исторіи графа россійской имперіи. Вс матеріалы, предназначенные для того журнала, обязаны были сообщать въ редакцію министры и главноуправляющіе отдльными вдомствами. Баккаревичъ представилъ

свой проэктъ министру народнаго просвщенія чрезъ H. Н. Новосильцона, подъ наблюденіемъ котораго должно было выходить въ свтъ новое изданіе.

Но графъ Завадовскій (министръ народнаго просвщенія) смотрлъ иначе, чмъ Новосильцовъ, на потребность гласности въ правительственныхъ дйствіяхъ и не особенно заботился о томъ, чтобы доставить ‘россійскимъ Робертсонамъ’ должное количество историческихъ матеріаловъ. Онъ представилъ Государю, что въ замышляемое изданіе войдутъ такія статьи, которыя ‘едва ли можно позволить издавать въ свтъ частному человку,’ каковы манифесты, рескрипты и прочіе документы, которые будучи напечатаны неисправно, могутъ подать поводъ къ недоразумніямъ. Кром того, министръ полагалъ, что слишкомъ трудно найти людей, довольно способныхъ и просвщенныхъ для составленія редакціи подобнаго изданія и что, наконецъ, еслибъ такіе люди и нашлись, то потребовали бы слишкомъ большого вознагражденія за свой трудъ, а потому и самое изданіе едва ли могло бы окупиться. Эти причины, открыто приведенныя гр. Завадовскимъ противъ проэкта Баккаревича, очевидно несущественны и позволяютъ догадываться, что имъ были представлены въ свое время другія, боле уважительныя, секретныя соображенія, ршившія дло не въ пользу проектируемаго изданія. Повлдиному, мысль о допущеніи гласности въ правительственныхъ длахъ встрчала въ то время сильное противодйствіе со стороны заинтересованныхъ въ ней правительственныхъ лицъ, новое доказательство, какъ мало было единодушія и твердой, опредленной системы дйствій въ высшихъ сферахъ тогдашней администраціи. (См. Историч. свденіи о цензур въ Россіи, стр. 12). Предположеніе о правительственномъ журнал осуществилось нсколько позже, и только отчасти, въ изданіи ‘Сверной почты,’ которая стала выходить съ 3-го Ноября 1809 г. (два раза въ недлю) при почтовомъ департамент, принадлежавшемъ тогда министерству внутреннихъ длъ. Газета издавалась подъ руководствомъ товарища министра (впослдствіи министра) внутреннихъ длъ, О. П. Козодавлева, въ ней печатались кореспонденціи изъ самыхъ отдаленныхъ провинціальныхъ городовъ, политическія извстія, литературные и общественные слухи и цлыя статьи, посвященныя преимущественно торговымъ и промышленнымъ вопросамъ, но были также статьи историческаго и этнографическаго содержанія, какъ напр. объ устройств почтъ, объ историческомъ прошломъ г. еодосіи, о рыбной ловл на Урал и пр. Время отъ времени здсь сообщались на особыхъ таблицахъ продажныя цны на хлбъ во всхъ губернскихъ городахъ. Общественныя новости, сообщаемыя въ газет, вызывали иногда въ публик дополненія и опроверженія, которыя печатались въ самой газет. Въ одномъ изъ нумеровъ Св. Почты за 1810 г. есть интересное извстіе, что министерство внутреннихъ длъ послало въ Липецкъ для пользы публики, гостившей на водахъ, библіотеку, составленную изъ тысячи томовъ разныхъ авторовъ: такъ заботливо относилось это вдомство къ интересамъ образованія.

Въ первое время, по введеніи цензурнаго устава, цензурные комитеты дйствовали вообще въ либеральномъ дух и примняли широко къ литератур снисходительные пункты устава, но тогда уже обнаруживалось, насколько условно можетъ быть, между разными лицами, пониманіе ‘свободы печати, возвышающей успхи просвщенія.’ Неопредленность правительственной программы въ цензурномъ вопрос, постоянное столкновеніе между требованіями правительственной опеки и свободой общественнаго развитія, уже заявлявшаго свои права, наконецъ неизбжное свойство предварительной цензуры, легко видоизмняющейся, при неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, въ стснительную преграду для свободы мысли — все это сказалось полно и наглядно въ извстномъ случа съ книгой И. И. Пнина.

Мы разскажемъ, по возможности подробно, этотъ замчательный случай.

А. Пятковскій.

(Продолженіе будетъ).

‘Дло’, No 1, 1868

РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДР I-омъ< *).

Читайте также:

**РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДР I-^омъ< *).**