В. И. Даль (Казак Луганский). Повести. Рассказы. Очерки. Сказки
Государственное издательство Художественной литературы
Москва Ленинград 1961
РУСАК
РУСАК
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Русак, Даль Владимир Иванович, Год: 1861
Время на прочтение: 8 минут(ы)
У немца на все струмент есть, — говорит пословица, которая неоспоримо доказывает, что русский любит браться за дело как можно проще, без затейливых снарядов. Бей русского — часы сделает, — говорит другая, намекая на то, что нужда хитрее мудреца и что неволя учит и ума дает. Но коли тот, о ком идет речь, в нужде и часы сделает — верх премудрости человеческой, то, стало быть, у него догадливости и досужества станет на это, была бы нужда либо охота, воля или неволя, но как охота пуще неволи, то, надо быть, и ее иногда достаточно для подстрекания смышлености и догадливости нашего сметливого народа.
Кто не знает Телушкина, сметливости и смелости его, удивившей в свое время весь белый свет? Тонкий и высокий Адмиралтейский шпиль в Петербурге, который еще недавно в глазах наших для починки обставлен был целым лесом лесов, — потребовал и в то время какой-то менее значительной починки, но само собою разумеется, что на вершину шпиля, на эту иглу, одетую сверху донизу вызолоченным листовым железом, нельзя иначе попасть, как обгородив ее целым городом лесов, от земли до самого кораблика: издержки огромные в работе и в припасах. Простой работник, кровельщик, был при рассуждениях об этом, слышал о торгах, о совещаниях подрядчиков, пошел осмотреть еще раз на глазомер шпиль и узнать, высоко ли можно будет подняться внутри его, в пространству трех мачтовых дерев, составляющих иглу, и, сообразив все это, явился сам на торги и предложил сделать требуемую поправку не за десятки тысяч рублей, а несколько сот, сколько пожалуют из милости. Подумав, согласились, но никто не верил успеху. Кровельщик отправился в шпиль, поднялся по железным скрепам между тремя мачтовыми деревьями до самого нельзя, там сделал осторожно окошечко, вынув железный лист, — высунул голову и посмотрел на Питер. Насмотревшись, он примостился, стал твердою ногою снаружи шпиля, закинул веревку, размахав ее, вокруг шпиля, поймал другой конец, пронял в него веревку удавкой, или петлей, затянул ее и, подымая шестом постепенно все выше и выше, продолжал затягивать, не давая ей опускаться вниз. Кончив прием этот, он опоясался концом этой веревки, соскочил во славу господню на вольный свет, будто хотел полететь, и, цепляясь босыми ногами за почти отвесный шпиль, пошел улиткой вокруг него, подымая шестом обороты веревки как можно выше и ложась весом своего тела прочь от шпиля, на воздух, чтобы натягивать веревку. Таким образом он, обвивая веревку вокруг шпиля и укорачивая ее этим, подымался все выше и выше, там примостился снова, как ласточка с гнездом своим, снаружи шпиля, опять закинул оттуда веревку петлей и кончил тем, что добрался до верхушки, до железного стержня, на котором стоит знаменитый кораблик. Привязав к этому месту стремянку (веревочную лестницу), мой кровельщик сел отдыхать и смотрел на подножный Петербург глазом победителя. Весело было ему теперь оглянуться! В несколько дней починка была окончена, лесенка снята, окно зачинено и все незатейливые снаряды убраны!
В одном из вековых зданий, в огромном и великолепном соборе, надо было приступить к расписке свода. Трудность этого дела для зодчего и живописца может понять только тот, кто обнимает глазом огромность этого пространства по всем размерам, но затруднение еще тем увеличивалось, что нельзя было уставить все пространство лесами, как полагали ученые зодчие, и покрыть помостом, потому что живописцы требовали свету, который падал из окон снизу, и требовали еще простора для глаза, открытого вида. Как тут быть? Задача состояла в том, чтобы устроить леса такого рода, которые давали бы полную свободу приступиться к любой точке огромного свода, а притом не застили бы снизу и с боков и оставляли бы всегда столько простора перед каждой картиной, чтобы можно было во время работы рассматривать ее на расстоянии сажен десяти. Мудрецы зодчего дела исчертили несколько листов саженной бумаги, придумывая самое хитрое устройство подмостков, а живописцы все качали головой, уверяя, что это не годится и что им так писать потолка нельзя. Слыша все толки эти, один из простых работников долго стоял, сняв шапку, задрав голову и почесываясь в затылке, и наконец решился подойти, не к зодчему, разумеется, а к живописцу, и предложить скромно то, что сам придумал: по окружному карнизу под сводом положить ровную деревянную настилку, перекинуть от одной точки окружности до другой, в виде поперечника, мостик с перилами, подвесив его для помощи за средину цепью к самой вершине свода, где для этого пропустить в небольшие окна два надежных бревна накрест, под обе оконечности мостика подвести чугунные медведки или колеса, которые бы могли кататься по настилке карниза, — и дело кончено. Тогда легко будет подвигать помост рычагом по всей окружности, устроив на нем подвижную лесенку с сиденьем, все пространство свода остается пустым, незагроможденным, доступ света свободен со всех сторон, а рассматривать можно картину, отходя по мостику до противного конца поперечника.
Я уже рассказал, помнится, где-то, как десяток наших мужиков или извозчиков, возивших товар на лейпцигскую ярмарку, удивили немцев в каком-то городке, взявшись окрасить высокий, многоярусный дом с такими малыми затеями и издержками, что весь город сходился дивиться и любоваться этим необычайным делом. Цеховые немецкие баумейстеры, сошедшись на торги к хозяину дома, просили большую цену, сообразную с их способом обелки и окраски, а они для этого ставят леса и делают помосты вокруг всего здания, до самого верху, как у нас при постройке домов. Мужички мои, которые смолоду бывали кто сапожником, кто мостовщиком, долго стояли у ворот заезжего дома, насупротив которого все это деялось, и когда хозяин не сошелся с мастерами в цене, то наши и стали поговаривать, что дело это можно бы сделать вдвое дешевле против немцев. Слово за словом, их вызвали принять на себя работу, а они, посоветовавшись между собою, ударили по рукам. Приставив с одной стороны обычный костыль наш, которого за границей и не знают, подвесив с другой койку, которая спускается и подымается на веревке, на которой внизу стоит один работник, ради безопасности висельника, да выставив из окон верхних ярусов тут и там по плахе, на которую один садится верхом внутри окна, а другой снаружи, — мои мастеровые окрасили дом, к большому изумлению и даже соблазну туземцев, а особенно каменщиков или белильщиков, которые подали просьбу на такое нарушение цеховых прав и заставили хозяина уплатить за это значительную пеню. Дешевое доводит до дорогого.
Огромный колокол, в саженных размерах, был отлит за несколько сот верст от Петербурга, куда его следовало доставить. Не столько огромный объем, сколько вес его чрезвычайно затруднял дело: никакой летний ход, то есть оси и колеса, не могли бы выдержать такой тяжести, а на зимнем ходу, на полозьях, ее нельзя стащить с места, потому что она прилипает, как крестьяпе выражаются, то есть от непомерного давления своего не только врезывается в снег до земли, но и останавливается намертво на каждом сучке или камешке, который попадается на дороге и забивается в самое дерево полоза. Нашелся, однако же, крестьянин, который принял на себя с торгов доставку за весьма-умеренную плату, и все отступились, полагая, что он поплатится залогом. Но он ухитрился очень просто и сделал свое дело как нельзя лучше: он положил колокол боком, приподнял и подпер уши так, чтобы ось колокола лежала по уровню, затем он приделал со стороны ушей большой деревянный круг того же размера, как и самое жерло колокола, которое также накрыл таким кругом, обшив всю поверхность между двумя днами или кругами этими толстыми досками и вставив в середину того и другого дна по железному стержню вместо оси, он сделал из колокола огромный каток, который не слишком тяжело было катить по дороге, заложив несколько десятков лошадей за каждый конец оси. Ломки не было никакой, и колокол прибыл благополучно к сроку на место своего назначения,
Лет тому тридцать, помню я, ставили у нас два дорогие мраморные конные изваяния. Подножия вышиною сажени полторы были изготовлены, и ученый мастер, француз или итальянец, принялся за дело: поставили леса, которые для прочности и связи были довольно обширны, укрепили стрелы вроде кранов, которыми ставят мачты в суда, приделали на вершине их блок и стали подымать воротом мраморную лошадь с человеком. Хлопот было много, но дело шло кой-как, покуда не пришлось поворачивать стрелы в сторону, чтобы приподнятое на весу изваяние поставить на стояло: тогда по какой-то неосторожности ударили задом лошади об леса и отбили ей ногу. Тотчас приказано было опустить драгоценную статую опять на землю, а француза прогнали. Один из работников, не стерпев, вышел и стал просить, чтоб ему позволили поставить оба изваяния на стояла, сказав, что их и не следовало вовсе вынимать из ящиков и что дело это, так и так, можно сделать гораздо проще и безопаснее. Согласились. Он настлал из толстых досок на козлах откос, с поверхности каждого подножия, до земли, поставил ящики, где уложены были изваяния, на медведки и, закинув за них веревку, вскатил их вручную на место. Там разобрали ящики, приподняли поддоны рычагами и вынули из-под них дно ящика с медведками. Дело было кончено, и статуи стоят по нынешний день.
Строили манеж в самых огромных размерах, весь на железных скрепах, переводинах и стропилах. Потолочные переводины, или балки, были составные и подвешивались к кровельным лесам. Один из подрядчиков, ярославский крестьянин, сказал зодчему, что в погибе переводин мало запасу и надо его прибавить почти на вершок, иначе потолок сядет и будет провес. Зодчий проверил еще раз вычисления свои, нашел их верными и спросил старого опытного мастера, на чем он основывает свое мнение? Но как этот ничего не мог сказать, кроме того, что будет провес: ‘Воля ваша, а будет, прибавьте запасцу на вершок’, — то зодчий должен был более поверить науке и велел продолжать работу. Кончили потолок, подрядчик мой взглянул на него из конца в конец и сказал: ‘Таки ровно на вершок придется подымать средину балок’. Так и вышло, и двойной работы не миновали.
При расчистке дороги наткнулись на большой дикий камень, гранит, составлявший гребень подземной скалы, и не знали, как его сбыть с рук: вести для него дорогу в обход не хотелось, и потому принялись разбивать его вручную, молотами. Проработали целый день, щебню набили целую кучу, а между тем камня почти не убывает. Прикинули глазом, да и испугались: приходилось заняться одним этим камнем более месяца. Один из работников взялся убрать его в двое либо трое сутки, он натаскал на него целый костер хворосту, зажег его и, раскалив камень, велел поспешно полить его водой из ближней канавы: камень весь растрескался, начал осыпаться под молотом, как рыхляк, и когда таким образом легко сняли верхний пласт, то повторили то же в другой раз, и камня не стало: дорогу сровняли.
Еще лучше и проще этого сделал загадливый мужичок, который за сто рублей убрал камень, за уборку которого просили тысячу. Большое место ровняли, проходили на проглядь, как говорят наши рабочие, и камень в добрую сажень лежал там, где ему быть не следовало. Решили свезти его под гору и свалить на берег реки, но это обходилось недешево, и на торгах никто не брал менее тысячи рублей. Выходит простой работник, наслушавшийся всех толков об этом камне, и говорит: ‘Залогов у меня нет, господа, и нет денег на гербовый лист, на просьбу и на контракт, а коли поверите — не слову, а делу, то завтра камня не будет на этом месте, а вы мне за это что пожалуете, то и возьму’. Такое предложение не могло не затруднить господ членов, которые обязаны были для охранения казенного интереса соблюсти всю обрядливость торгов по форме. Рассудив однако же, что тут убытка быть не может, потому что крестьянин денег вперед не берет и требует на работу свою всего только сутки времени, — согласились. Мужик пошел, выкопал под камнем яму, подкопал, и свалил его туда, и засыпал землей. Все до того изумились, что не знали, посмеяться шутке этой и подтрунить над самими собой или уж лучше притвориться, будто никто ничего не видал…
Недавно еще появился крюковский крестьянин, который брался подымать из-под воды затопленные суда, днища и другие тяжести. Много было различных слухов об этом деле, то за, то против изобретателя, и никто не знал, чему верить, чему не верить, особенно когда даже и самые рассказы приверженцев и заступников этого водолаза сделали до того темными, непонятными и, можно сказать, похожими на сказку, что всякий поневоле сомневался и недоумевал: в наш век чудес не бывает. Несмотря на это, теперь, однако же, достоверно известно, что крестьянин или мещанин этот изобрел что-либо необыкновенное, непонятное и необъяснимое для нас в том виде или при тех обстоятельствах, как он показывает нам свое искусство. Затопив в воду бочку, полную водой, он в глазах всех ныряет и всплывает на поверхность воды с порожнею или наполненною одним воздухом бочкой. Как он это делает — доселе неизвестно, будем надеяться, что тайна его с ним не умрет, но ясно, что он делает это каким-нибудь чрезвычайно простым и убористым снарядом, потому что ничего громоздкого не мог бы скрыть при себе, и ясно также, что самый способ подводного выкачивания воды, по непонятной быстроте производства, заслуживает большое внимание. Как бы, казалось, не подумать о том, что человек этот, который носится годы с изобретением своим, смертный и может умереть каждый день и каждую минуту?..
Смышленостью и находчивостью неоспоримо может похвалиться народ наш, но надобно сознаться, что, кроме нескольких простых и превосходных древних изобретений, с которыми уже свыкся русский крестьянин, он не только мало склонен к новым, самобытным изобретениям, но вообще, по косности своей, даже не любит собственно для себя улучшений и нововведений подражательных, и это особенно относится до домашнего его быта и хозяйства. Зато он крайне понятлив и переимчив, если дело пойдет по промышленной и ремесленной части, но здесь четыре сваи, на которых стоит русский человек, — авось, небось, ничего и как-нибудь,— эти четыре сваи на плавучем материке оказываются слишком ненадежными, жаль, что они увязли глубоко и что их нельзя заменить другими.
Кто не слышал рассказа о том, как в Риме ставили огромный памятник, которого подъем и установка считались торжеством механики, как под смертною казнью запрещено было народу говорить, чтобы не вышло каких беспорядков и помехи, как снасти или веревки, на которых висели блоки, вытянулись от чрезмерной тяжести, блоки сошлись, нельзя было более тянуть, а между тем памятник не дошел еще до места и оставался в опасном наклоненном положении, к отчаянию потерявшегося зодчего, и как, наконец, кто-то из толпы среди мертвой тишины закричал: ‘Полить снасти водой!’ Совет этот поспешили исполнить, памятник стал на свое место, но находчивого советника, несмотря ни на какие старания, не могли отыскать… Я уверен, что это был наш земляк…
Первая публикация не установлена. Помещено в сборнике ‘Картины из русского быта’ (СПб., 1861 г.) и в Собрании сочинений 1861 года, том 2.
Стр. 383. Телушкин Петр — произвел ремонт в октябре 1830 года, но не Адмиралтейского шпиля, а шпиля Петропавловского собора. Об этом подробно рассказывается в монографии Божерянова И. Н. ‘Невский проспект’ (СПб., 1901—1903 гг.).
Стр. 385. Баумейстер — архитектор, подрядчик по строительству.