Розовой кустъ, баранъ и перстень.
——
Изъ Merc. de France. Н. О.
——
Розовый куст, баран и перстень, Монтолье Изабель Де, Год: 1811
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Я лично зналъ старика В**, славнаго сочинителя превосходныхъ нравственныхъ разсужденіи, Профессора философіи и изящныхъ наук въ одномъ знаменитомъ Нмецкомъ университет, часто обдалъ у него, и былъ собесдникомъ въ кругу любезнаго его семейства. Старикъ, иногда развеселившись отъ Рейнскаго вина, любилъ воспоминать о приключеніяхъ своей молодости, и обыкновенно разсказывалъ съ такою живостію и такъ приятно, что вс слушали его съ отмннымъ удовольствіемъ. Сдины его, обширныя знанія, ученая слава никому не мшали смяться, онъ и самъ смялся отъ искренняго сердца, воспоминая о забавномъ приключеніи, которое теперь намренъ я въ свою очередь пересказать читателямъ. Сіе происшествіе одно изъ важнйшихъ въ его жизни, и потому онъ говорилъ о немъ весьма охотно и помнилъ вс подробности, къ нему относящіяся. Еслибъ удалось мн удержать вс выраженія, всю игру словъ любезнаго старца, то повсть моя врно понравилась бы читателямъ: но чмъ замнить живую игру прекрасной физіономіи, какъ снгъ блые волосы его, кудрями по голов стелющіеся, голубые глаза его уже тусклые отъ старости, но все еще выражающіе великой умъ и глубокомысліе, чело покрытое морщинами, но ясное и высокое, приятную улыбку, означающую искренность? ‘О, я былъ красивой молодецъ — говаривалъ старикъ, и никто взглянувши на него не могъ въ томъ усомниться — но былъ неловокъ, потому что — прибавлялъ онъ съ улыбкою — рдкіе изъ нашей братьи ученыхъ бываютъ любезны въ обществ.’ Етому нехотли врить, и старикъ принимался разсказывать свое приключеніе.
Еще не было мн и тридцати лт, когда сдлали меня Профессоромъ философіи въ здшнемъ Университет. Незнаю, приятна ли была такая отличная въ мои лта почесть моему самолюбію, можетъ быть оно шептало мн на ухо, что я заслужилъ ее своимъ прилжаніемъ: но скажу вамъ откровенно, что я не былъ достоинъ ее въ то время. Совсмъ иная философія, а не та которую долженъ я былъ преподавать своимъ студентамъ, занимала меня каждую минуту: я гораздо боле хотлъ знать, что происходитъ въ нкоторомъ сердц, нежели наблюдать и разбирать движенія сердца человческаго, короче, друзья мои, я былъ влюбленъ страстно, а вы знаете, что когда любовь поселится въ голов молодаго человка, тогда уже недосугъ заниматься учеными изслдованіями. Столъ мой покрытъ былъ превеликими книгами въ разныхъ переплетахъ, множествомъ тетрадей разной величины, всякими журналами, реестрами книгъ, наконецъ всмъ что только можно находить на стол профессора, но во всей етой громад учености чего искалъ я? Описанія розы, то и дло перечитывалъ статью об ней въ Енциклопедіи, рылся въ ботаническихъ словаряхъ и въ книгахъ о садоводств. Знаете ли, что заставляло меня быть такъ прилжнымъ въ изысканіяхъ о роз? знаете ли, отъ чего окно моей комнаты незатворялось цлой день въ самую холодную погоду? И етому причиною была любовь же, которая ни на минуту изъ головы моей не выходила. Невдаю, каково шли мои лекціи, о которыхъ я совсмъ не заботился, но очень помню, что часто произносилъ я имя Амаліи, вмсто философіи.
Амаліею называлась моя любезная, прекраснйшая двушка въ цломъ город. Отецъ ея, отличившійся въ военной служб, умеръ на пол чести. Амалія съ матерью своею жила въ большомъ и красивомъ дом, на одной со мною улиц и въ недальнемъ отъ меня разстояніи. Мать ея, женщина благоразумная, живучи въ такомъ город, въ которомъ собираются съ разныхъ сторонъ молодые люди, и видя разцвтающія прелести своей дочери, не отпускала ее съ глаз своихъ ни на минуту, но любя свтскую жизнь и желая свои склонности согласить съ материнскими должностями, она брала съ собою Амалію во вс собранія у пожилыхъ вдовъ, у профессорскихъ женъ, у монахинь и проч. и проч. Любезное дитя умирало со скуки надъ шитьемъ своимъ или чулкомъ, сидя подл маменьки, играющей въ карты со всевозможнымъ усердіемъ. Надобно знать, что ни одинъ студентъ и никакой мущина моложе пятидесяти лтъ не могли быть постителями ея дома. Такая предосторожность лишала меня всхъ способовъ познакомишься съ Амаліею и раздлить съ нею любовь мою, Я увренъ, что всякой другой на моемъ мст нашелъ бы къ тому средство, но я былъ сущій новичокъ въ длахъ любовныхъ, и до самой той минуты когда прекрасные черные глаза Амаліи поселили во мн ету очаровательную и мучительную любовь, мои глаза были знакомы только съ книгами, Латинскими, Греческими, Еврейскими, Халдейскими, а совсмъ не понимали языка сердца.
Мое знакомство съ Амаліею началось въ дом одной пожилой госпожи, которой меня рекомендовали. Судьб угодно было привести меня въ дом ея въ такое время, когда она ждала къ себ своихъ приятельницъ. Я взглянулъ на Амалію, и образъ ея огненными чертами напечатллся въ моемъ сердц. Мать ея поморщилась, увидвши молодаго пригожаго мущину, но боязливой видъ мой и можетъ быть неловкость ее успокоили. Въ обществ были и другія двицы, дочери и племянницы хозяйки, он выпросились въ садъ погулять подъ окнами залы и передъ глазами своихъ родительницъ. Я пошелъ за ними, не смлъ говорить съ Амаліей, но прислушивался къ каждому ея слову, она говорила о многихъ вещахъ очень умно и приятно, и въ словахъ ея обнаруживался любезной характеръ: ея кротость, доброта сердца, ласковость нравились мн чрезвычайно. Начали шутить надъ пороками мущинъ, Амалія сказала, что очень боится мущинъ сердитыхъ, неумющихъ удерживать перваго своего движенія. Я былъ смиренъ, какъ и вс посвятившіе жизнь свою наукамъ, а особливо философіи, слдственно могъ бы смло похвастаться своимъ нравомъ, однакожъ я удержался, а только примолвилъ, что сердишься весьма непохвально, желая тмъ показать, что гнвъ есть движеніе чуждое моему сердцу, улыбка была моею наградою. Я ободрился и заговорилъ съ такою смлостію, которой не предполагалъ въ себ, особливо же при любезныхъ двицахъ. Амалія слушала меня охотно, и ея удовольствіе придавало мн новую бодрость. Рчь зашла о модахъ, о шляпкахъ, о женскихъ рукодльяхъ, я принужденъ былъ молчать, не разумя сего языка, Амалія также говорила немного. Потомъ дошло дло до цвтовъ, служащихъ къ украшенію сада, каждая хвалила свой любимой. И въ етомъ былъ я столько же знатокъ, сколько и въ модахъ, я могъ однакожъ сказать въ свою очередь, какой цвтъ предпочитаю всмъ прочимъ, но мн нужно было напередъ знать мысли Амаліи. Она объявила, что любитъ боле всхъ розу, и съ великимъ жаромъ выхваляла приіятности цвтка сего. Ахъ, какъ мн хотлось примолвить, что она сама походитъ на розу! Съ той минуты сталъ я почитать розу царицею всхъ прозябеній.
Признайся, Амалія — сказала одна изъ подружекъ съ лукавою улыбкою — сколько розовыхъ кустовъ извела ты ныншнею зимою?— ‘Ни одного, я навсегда отъ нихъ отказалась, ходишь за ними очень безпокойно, ето трудъ мучительной и для меня совершенно безполезной, можетъ быть потому что я неумю воспитывать розы. Очень жаль! Какъ была бы я благодарна тому, кто научилъ бы меня ходить за нею!’ Я осмлился попросить объ изъясненіи вопроса и отвта. ‘Извольте, сказала Амалія: вы уже слышали, что я люблю розу, но маменька еще боле любитъ ее, и ета привязанность наслдственная во всей нашей фамиліи. Съ тхъ пор какъ начала я помнить себя, чувствую чрезвычайное желаніе въ первой день новаго года подарить маменьк распустившуюся розу, и сколько ни старалась о томъ, все напрасно! (Тогда еще не знали въ Европ прекрасныхъ кустовъ розы Бенгальской, которая даетъ цвты во всякое время года, но они неимютъ запаху нашихъ.) Уже нсколько лт сряду воспитывала я розы въ горшкахъ, и всегда пропадали он при наступившихъ морозахъ. Мн очень хотлось доставишь нечаянное удовольствіе любезной маменьк.’
Я отроду не ходилъ за цвтами, и даже не зналъ, что можно имть зимою свжія розы. Уврившись въ противномъ, я тогда же произнесъ обтъ въ душ своей, что въ первой день новаго года Амалія поднесетъ матери своей розовой кустъ съ распустившимися цвтами.
На другой же день купилъ я пятьдесятъ горшковъ съ розовыми деревцами. Не уже ли ни одно не разцвтетъ къ Январю мсяцу? Ето было бы несчастье безпримрное! сказалъ я самъ себ, и побжалъ къ садовнику за наставленіемъ, какъ растить розы, оттуда пошолъ въ лавки, и накупилъ множество книгъ, которыя почиталъ нужными для успха въ своемъ предприятіи. Вся душа моя наполнена была восхитительнйшими надеждами. Горшокъ съ розами пошлю, говорилъ я самъ себ, при письм, въ которомъ буду просить себ дозволенія посщать домъ Амаліиной матери и учить дочь воспитывать розы въ зимнюю пору. Вотъ для чего ршился я возрастить цвты собственнымъ моимъ попеченіемъ, иначе я легко могъ бы купить горшокъ съ распустившимися розами. Я напередъ восхищался, думая о тхъ урокахъ, которые надялся преподавать прекрасной своей учениц, и которые мн нравились несравненно боле философскихъ моихъ лекцій. На сихъ мечтахъ своихъ я строилъ воздушные замки и сочинялъ романы о будущемъ моемъ блаженств, ни мало несомнваясь въ удачномъ успх. Между тмъ все мое счастіе состояло въ одномъ только воображеніи, я боле невидался съ Амаліею, не былъ приглашаемъ въ бесду къ ея матери, а ей недозволяли являться ни въ какихъ двическихъ обществахъ, и такъ, во ожиданіи пока созретъ проводникъ мой, я принужденъ былъ ограничиться единственнымъ удовольствіемъ смотрть на Амалію, когда она по вечерамъ провожала мать свою въ собранія. Я зналъ пору, въ которую он выходили изъ дому, замтилъ звукъ колокольчика у калитки дома ихъ, и научился отличать его отъ всхъ колокольчиковъ нашего квартала, окно мое всегда было отворено, услышавъ звукъ, я тотчасъ бралъ со стола какую нибудь книгу или тетрадь, садился у окна, притворно углублялся въ книгу свою, которую часто держалъ внизъ головою, такимъ образомъ почти каждой день удавалось мн взглянуть украдкою на Амлію, и взгляды сіи отчасу боле меня къ ней привязывали. Милая простота ея наряда, прекрасные черные волосы ея обвитые- вокругъ головы и оканчивающіеся на чел кудрями, тонкой стан ея, величественная и вмст легкая походка, прекрасная ножка, которую надлежало показывать, чтобы не замарать платья, все ето воспламеняло мое воображеніе, между тмъ какъ важная поступь ея, внимательность къ матери, ласковость въ привтствіи къ проходящимъ, сильно трогали мое сердце. При всей неловкости своей усплъ я однакожъ еще примтить, что Амалія иметъ ко мн нкоторое вниманіе, на примръ, вышедши изъ дому, она выбирала сторону улицы противулежащую моей квартир, а иначе ей нельзя было бы ни себя показать мн, ни меня увидть, какъ я обыкновенно сидлъ углубившись въ чтеніе, то она, не подозрвая во мн хитрости, подходя къ моей квартир, всегда начинала говорить нибудь своей маменьк и довольно громко: ‘остерегитесь, маменька! маменька, неупадите! вы не озябли, маменька?’, и проч. Тутъ обыкновенно я долженъ былъ прервать чтеніе, взглянуть, поклониться, и каждой разъ глаза мои встрчалися съ глазами Амаліи, которая въ свою очередь кланялась мн, краснясь и потупляя взоры. Маменька, закутанная въ головной уборъ свой, ничего невидала: но я все видлъ, и питалъ себя сладкою надеждою.
Наступилъ Октябрь. Я перенсъ къ себ въ комнату горшки съ розовыми кустами, которые начинали вянуть, къ ужасному моему прискорбію. Что длать? я перечиталъ все, что ни было писано о розахъ, и такъ внимательно, какъ никогда нечитывалъ древнихъ философовъ, но все безъ пользы, ибо тутъ я увидлъ, что сія наука, равно какъ и прочія, неиметъ никакихъ твердыхъ правил, и что каждой хвалитъ свою систему, каждой называетъ ее превосходнйшего, единственно потому что она непоходитъ на прочія системы. Одинъ изъ моихъ авторовъ требуетъ, чтобы кусты какъ можно доле стояли на свжемъ воздух, другой совтуетъ держать ихъ въ заперти: одинъ предписываетъ поливать кусты какъ можно чаще, другой хочетъ, чтобъ совсмъ ихъ неполивали. Съ етимъ длаютъ то же, что и съ воспитаніемъ людей! сказалъ я съ досадою,— закрывая свои книги: все крайности, все исключительныя системы! возьмемъ среднюю дорогу между сими противуположными мнніями.— Въ тотъ же день досталъ я хорошій термометръ, повсилъ его въ своей комнат, и начал выносить и вносить горшки свои, смотря по градусамъ теплоты или стужи. Подумайте, чего мн стоило три или четыре раза въ день переносить пятьдесятъ горшковъ при перемн погоды! Славный двадцати-осмилтній Профессоръ очень заслуживалъ, чтобы свели его съ философской катедры и отдали бы въ школу снова переучиваться! Будучи втрене самыхъ молодыхъ учениковъ своихъ, я читалъ имъ лекціи свои о философіи какъ-нибудь, а думалъ только объ Амаліи и о розовыхъ кустахъ, которыми единственно занимался отъ утра до вечера.
Но скоро моя работа гораздо поуменьшилась — почти вс розовые кусты, увы! засохли. Одинъ только вознаградилъ меня за неусыпныя попеченія. Етотъ здоровой и прекрасной кустъ, одтый густыми листьями и разширившій пышныя свои втви, обрадовалъ меня шестью благодатными шипками, на которыхъ уже показывался алой цвтъ изъ за оболочки. Оставалось еще недль шесть до новаго года, и я несомнвался, что шипки мои къ тому времени должны распуститься. Труды мои не пропали, думалъ я съ сердцемъ исполненнымъ надежды, ежеминутно смотрлъ на путеводителя своего къ дому Амаліи, смотрлъ съ гордостію, съ радостію, и былъ очень доволенъ собою.
Въ 27 день Ноября, въ день достопамятный для меня и незабвенный, солнце сіяло какъ весною, я благодарилъ Небо за Щедроты его и поспшилъ вынести прекрасной кустъ и немногихъ уцлвшихъ, но слабыхъ его товарищей на свжій воздухъ, полилъ свои розы, полюбовался ими и пошелъ читать лекцію о философіи.
Дамой возвратился я ввечеру, незнаю почему, уже поздно. Первая забота моя была — перенести розы въ безопасное мсто. Лишь только вошелъ я въ переднюю, какъ вдругъ послышалось мн, будто какое то животное съ гремушкою щиплетъ и жуетъ листья. Трепещу отъ ужаса, бгу къ горшкамъ и нахожу, о праведный Боже! нахожу барана, съ жадностію пожирающаго мои розы! Хватаю щипцы отъ камина, чтобы отогнать прожорливую тварь отъ горшковъ, во увы! уже поздно, прекрасная втвь съ шипками уже была во рту у барана, и темнота вечера непомшала мн увидть одинъ шипокъ, которой оставался вн рта и которой въ то же время пошелъ въ слдъ за другими. Клянусь вамъ, друзья мои, что при всей кротости моей я не въ силахъ былъ владть собою, видя столь плачевное позорище! Почти въ безпамятств поражаю щипцами барана, уничтожившаго вс мои надежды, и баранъ палъ мертвъ у ногъ моихъ.
Вт ту же минуту я началъ досадовать на свою опрометчивость. За что отнимать жизнь у бднаго беззащитнаго животнаго, которое непонимаетъ вины своей? Приличенъ ли такой поступокъ профессору философіи и обожателю кроткой Амаліи? На разв не онъ сожралъ куст съ розами? разв не он разрушилъ единственную мою надежду быть впущену въ домъ ея матери?— Слышу голосъ идущей по двору служанки и кричу: Катерина! принеси поскоре огня, здсь бда сдлалась, нестыдно ли теб незапирать клева! одинъ изъ проклятыхъ вашихъ барановъ испортилъ мои розы, и вотъ я… поколотилъ его.
Служанка пришла со свчою. ‘Это не нашъ баран, сказала Катерина: наши вс заперты, я сей часъ смотрла. Ахъ, Боже мой! что я вижу! ето любимой барашекъ нашей сосдки, милой, и прекрасной Амаліи. Бдненькой! какъ ты сюда зашелъ? Добрая барышня будетъ грустишь и досадовать.’
А я, друзья мои! я чуть не умеръ. Едва было Амалія вдругъ нелишилась и барана и любовника.— Какъ Амаліи? опросилъ я дрожащимъ голосомъ: разв у Амаліи есть бараны?
‘Одинъ только и былъ! Жаль мн слезъ твоихъ, бдная барышня! какъ будешь ты горевать и плакать! у нее только было и забавы, что баранъ, и она берегла его какъ глазъ свой. Вотъ посмотрите на ошейникъ, она вышила его своими руками.’ Я наклонился и увидлъ красной сафьянной ошейникъ съ вышитою золотой надписью: Барашекъ принадлежащій Амаліи З…, которая проситъ привести къ нeй бглеца обратно.— Что я сдлалъ! что подумаетъ она о жестокосердомъ, которой въ первомъ движеніи гнва своего убилъ любимаго ея барашка! А она сказала, что ненавидитъ етой пагубной страсти. Она будетъ гнушаться убійцею барашка, и справедливо: ибо чмъ я оправдаю свой поступокъ?… Но можетъ быть онъ не умеръ, Катеринушка, бги въ аптеку, принеси спирту, бальзаму, оленьяго рогу, бги скоре!
Служанка ушла, а я принялся тереть барана и приводить его въ чувство. Можетъ быть ошейникъ давитъ его, въ самомъ дл примтна опухоль. Снимаю ошейникъ, и роняю какую-то вещицу, на которую однакожъ необращаю вниманія. Катерина приноситъ лкарства: ‘Аптекарь говоритъ, что ето непоможетъ барану отъ обморока…’
Какъ болтунья! ты уже успла разгласить, что баран въ обморок…
‘Разгласить? Боже упаси! Бдная Амалія и безъ того теперь горюетъ!’
Что Амалія? горюетъ? разв она уже знаетъ о смерти барана? Сдлай милость не мучь меня, Катерина! говори скоре!
‘Какой несчастной день для бдной барышни! баранъ бездлка. Амалія теперь ищетъ на улиц перстня, которой невдомо какъ утраченъ. Шутка ли? Етотъ дорогой перстень подаренъ отъ Государя покойному ея батюшк, и очень очень дорогъ. Сего дня былъ онъ у нее на пальц, маменька дозволила ей надть его, идучи въ гости, скидая перчатку, барышня примтила, что нтъ перстня, искать здсь, тамъ, везд — нтъ перстня. Подумайте, въ какомъ она теперь гор! всхъ проситъ, убждаетъ, чтобъ искали, общаетъ награду и свою дружбу. Побгу и я, можетъ быть удастся вамъ оживить барана, а мн найти перстень. Какъ бы мы обрадовали барышню!’
Катерина ушла, а я между тмъ вспомнилъ, что какая-то вещица, похожая на кольцо, выпала на землю изъ за ошейника..
Почему знать, можетъ быть… и начинаю искать на поду подл барана. Судите о моемъ восторг! Въ самомъ дл нашелъ я етотъ прекрасной перстень съ дорогимъ алмазомъ. Тайное предчувствіе сказало мн, что теперь имю надежнйшее средство явиться къ Амаліи и получить прощеніе въ убійств барана. Прижимаю драгоцнной залогъ къ своему сердцу, несомнваюсь о смерти барана, небезпокоюсь о съденныхъ розахъ, иду прямо на улицу, говорю всмъ, чтобъ неискали перстня, становлюсь у дверей своихъ и дожидаюсь возвращенія своихъ сосдокъ. Вижу ихъ при свт факела идущихъ домой и догадываюсь по разговору, что Амалія уже призналась въ своей оплошности. Мать сильно журила Амалію, которая плакала. ‘Любезная маменька! можетъ быть мы найдемъ его.’ — О, это врно! отвчала мать съ досадою: перстень вещь недорогая! теб тотчасъ принесутъ его! Втреница! онъ пожалованъ покойному отцу твоему за спасеніе жизни Государя на войн, отецъ твой дорожилъ имъ какъ глазомъ своимъ, а ты потеряла его…— Он вошли. Я мучился, что принужденъ длить печаль Амаліи, ибо мн хотлось явиться съ находкою у нихъ въ дом, а не на улиц. Черезъ нсколько минут приказываю доложить о себ г-ж Б…, и сказать что несу добрыя всти, меня вводятъ, почтительно подаю перстень г-ж Б… и украдкою взглядываю на дочь ея. Боже мой! какъ обрадовалась Амалія! Не смя обнять меня, она бросилась на шею къ своей матери, и устремивши на меня глаза еще заплаканные, но сверкающіе отъ радости, сказала: ‘Сколько я вамъ благодарна!’
Ахъ, сударыня! знаете ли къ кому относите вы сіе слово?
‘Къ тому, которой теперь доставляетъ мн превеликое удовольствіе.’
Къ тому, которой теперь причиняетъ вамъ жестокую горесть, къ убійц любимаго вашего барашка.
‘Вы убили моего барашка? Нельзя статься, за что вамъ обижать меня? вы не злой человк.’
Не злой, однакожъ по несчастію точно я убилъ вашего барашка. Вотъ и ошейникъ, изъ подъ него выпалъ вашъ перстень. Сказываютъ, вы общали награду тому, кто найдетъ его, смю ли надяться прощенія въ моемъ проступк?
А я благодарю васъ, сказала г-жа Б…, я нелюбила барашка, которымъ безпрестанно занималась Амалія и которой надодалъ мн своимъ бляньемъ. Еслибъ вы не убили его, то Бог знаетъ, что сталось бы съ алмазомъ. Счастье наше, что баранъ пришолъ къ вамъ, а не къ другому сосду.
‘Ето правда, примолвила Амалія, однакожъ на что было поступать съ нимъ такъ немилосердо? Разв ето бда, что онъ къ вамъ пришелъ?’
Онъ причинилъ мн, сударыня, такую обиду, что я въ первой разъ въ моей жизни не могъ удержаться отъ жестокости, онъ сожралъ мою надежду, мое счастіе, прекрасной кустъ съ розами, которыя скоро бы распустились и которыя назначены были… для одной особы къ новому году.
Амалія улыбнулась, покраснла, подала мн руку и сказала въ полголоса: всё забываю.
Какъ! воскликнула г-жа Б…. испортилъ кустъ съ разршающими розами? Онъ стократно заслужилъ свою участь, я дала бы двадцать барановъ за одинъ кустъ съ розами.
‘Я почти уврена, маменька, сказала Амалія, что г. Профессоръ для васъ готовилъ етотъ куст съ розами.’
Мн? какой вздоръ! Я неимла чести быть знакома съ господиномъ Профессоромъ.
‘Но онъ зналъ, что вы любите розы, однажды при немъ я говорила об етомъ у г-жи Л**. Не правда ли, что бдной мой барашекъ испортилъ маменькины розы?’
Я во всемъ признался, разсказалъ подробно о своихъ заботахъ, о неудачахъ, об единственной надежд моей въ одну минуту уничтоженной, о бшенств моемъ и отчаяніи, наконецъ об усиліяхъ одушевить барана.
Г-жа Б… смялась отъ всего сердца, и увряла, что я сдлалъ имъ двойную услугу. ‘Милая дочь ваша, сказалъ я, уже наградила меня за перстень, теперь дозвольте и у васъ просить награды.’ — Требуйте, что вамъ угодно?— ‘Иногда являться къ вамъ съ моимъ почтеніемъ.’ — Милости просимъ, милости просимъ. — Мы разстались.
Въ слдующіе дни меня принимали въ дом г-жи Б…. отчасу ласкове, и наконецъ стали обходишься со мною какъ съ близкимъ родственникомъ. Г-жа Б … приглашала меня во вс собранія и знакомила съ своими приятельницами.
Наступилъ день новаго года. На канун постарался я найти барана во всемъ похожаго на Амаліина, не забылъ также купить у садовниковъ нсколько горшковъ съ расцвтшими розами, и въ 1 день Января предсталъ предъ сосдками съ поздравленіемъ и съ подарками. ‘Хотла бы я поквитаться съ вами, но не знаю, что вы любите…‘ — Что я люблю? Ахъ, еслибъ я смлъ сказать вамъ — и взглянулъ на Амалію.— ‘Не уже ли дочь мою?’ — Я упалъ къ ногамъ ея, Амалія то же. ‘О, если такъ, сказала г-жа Б… то мы теперь же сочтемся: Амалія даетъ вамъ свое сердце, а я свою руку въ знак согласія.’ Она связала наши руки цпью изъ роз, которую сняла съ шеи барана,
И моя Амалія, сказалъ старой Профессоръ, одною рукою, обнявши старою свою подругу, для глазъ моихъ все еще также прелестна, а для сердца также любезна, какъ въ тотъ день, когда руки наши соединены были розовою цпью.
[Монтолье И.] Розовой куст, баран и перстень: [Повесть]: Из Merc. de France / [Пер.] Н.О. [Н.Ф.Остолопова] // Вестн. Европы. — 1811. — Ч.59, N 18. — С.89-109.