Рождество
Рождество
Разсказъ Карла Эвальда.
Съ датскаго.
——
——
——
——
——
——
——
Перев. В. Спасской.
‘Современникъ’, No 12, 1913
Рождество, Эвальд Карл, Год: 1897
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Былъ рождественскій сочельникъ въ большомъ город.
Въ современномъ город… въ столиц съ зубцами и башнями.
Вокругъ города, примыкая къ самымъ полямъ, лежали громадныя предмстья, гд все было бдно, грязно и безобразно.
Тамъ черныя фабричныя трубы заволакивали своимъ дымомъ солнце на неб, и, когда раздавался паровой свистокъ, мужчины, женщины и дти цлымъ муравейникомъ высыпали на работу или на отдыхъ. Гд ютилась самая бднота, тамъ процвтали кабаки и трактиры, и отовсюду несся запахъ пива и пота.
Но въ самомъ город были красивыя площади со статуями королей и гражданъ, были широкія улицы, по асфальту которыхъ безшумно катились кареты, и двигался потокъ человческой толпы, и узкіе переулки, гд было темно и гадко, куда никто не шелъ иначе какъ по длу, и мало кто шелъ за хорошимъ дломъ.
Тамъ были огромные дома съ сотнями оконъ, блестящіе магазины со всмъ, о чемъ только можетъ мечтать человческое вожделніе, театръ и varits.
И двадцать церковныхъ башенъ высилось въ этомъ город, и колокола на нихъ звонили и утромъ, и вечеромъ. Ибо много гршили люди въ этомъ город, много каялись и много молились.
Но въ тотъ рождественскій сочельникъ, о которомъ идетъ рчь, облака спустились такъ низко и были такія тяжелыя и черныя, что солнце лишь съ трудомъ могло напомнить людямъ о своемъ присутствіи на неб.
И какъ только оно зашло, главныя улицы города засверкали огнями изъ многихъ тысячъ оконныхъ рамъ. Во всхъ домахъ было свтло, какъ среди благо дня, и только въ нкоторыхъ отдльныхъ мстахъ царила ночная тьма. И человческій потокъ уносился въ эти темныя мста и исчезалъ — такъ что ничего нельзя было видть, а только слышны были шаги — и снова выплывалъ, такъ что свтъ падалъ прямо на лица и длалъ ихъ странно блыми, съ горящими глазами.
Никогда не бывало такъ много народу на улицахъ, какъ въ этотъ сумеречный часъ. Люди бгали по магазинамъ, покупали, мняли, торговались. Никого среди нихъ не было, кто бы не торонился, никою, кто не несъ бы цвтовъ и рождественскихъ подарковъ.
Добрые знакомые пожимали другъ другу руку и быстро шли дальше… вдь вс они спшили къ своей семь, каждый въ свой домъ, гд кухарки варили и жарили, а дти сидли въ темной комнат, не отрывая глазъ отъ двери, которая должна была показать имъ вс чудеса рождественскаго вечера.
Нельзя было видть, у кого много денегъ, у кого ихъ мало, такъ какъ вс покупали и въ своихъ покупкахъ несли къ себ домой радость.
Но можно было видть, кто одинокъ, и кто обремененъ большою семьей. Ибо въ спокойномъ благосостояніи однихъ было замтно сегодня чувство лишенія, и печаль другихъ о томъ, что они не могутъ придать больше блеска празднику для себя и сбояхъ домашнихъ, смягчилась сіяніемъ счастія.
И пока одни спшили домой, являлись имъ за смну другіе, которымъ надо было еще сдлать покупки, такъ что толпа не уменьшалась. Но громадныя, съ частымъ переплетомъ окна церквей освтились, призывая къ служб Божіей, и весь городъ огласился пніемъ псалмовъ и рокотомъ органовъ.
Посреди людской тсноты шелъ человкъ, котораго никто не зналъ.
Никто не слышалъ его шаговъ, и никто не говорилъ съ нимъ. Нельзя было понять, старъ онъ или молодъ. Никто не могъ бы на слдующій день сказать, каковъ онъ былъ на видъ, но многіе изъ тхъ, что это видли, помнили это до самаго своего смертнаго часа. Онъ не смотрлъ ни на кого. Но всмъ, кто обращалъ на него вниманіе, казалось, что онъ смотритъ на нихъ. Иногда какой-нибудь прохожій вдругъ поднималъ глаза, какъ будто что-то заставляло его взглянуть, и останавливался и смотрлъ вслдъ незнакомцу, потому что не могъ не смотрть.
Одтъ онъ былъ бдно. И, тмъ не мене, одинъ важный господинъ вытянулся передъ нимъ въ струнку среди улицы и такъ низко поклонился ему, какъ будто это былъ самъ король. Важный господинъ не зналъ, почему онъ это сдлалъ, а незнакомецъ нисколько не смутился отъ оказанной ему чести.
Случилось, что господскій экипажъ совсмъ было нахалъ на ного, и среди давки онъ не могъ посторониться. Тогда онъ поднялъ руку, и горячіе кони остановились, точно вкопанные. А толстый, весь въ галунахъ, кучеръ, сидвшій на козлахъ, не сталъ кричать на него, а молча посмотрлъ и тихо похалъ дальше.
Былъ и такой случай, что маленькій ребенокъ перебжалъ отъ матери къ нему, взялъ его за руку и шелъ съ нимъ нкоторое время.
Незнакомецъ шелъ медленно то одной дорогой, то другой, смотря по тому, куда его увлекала толпа.
И вотъ случилось, что онъ вошелъ въ большой магазинъ.
Это было громадное помщеніе, потолокъ котораго поддерживали стройныя колонны, прилавки магазина гнулись подъ тяжестью шелка, драгоцнныхъ тканей и всего того, что употребляютъ женщины, чтобъ скрыть собственную похоть и разжигать мужскую.
Сотни приказчиковъ кланялись, улыбались и расхваливали товаръ, бгали по лстницамъ, вынимали вещи и откладывали ихъ въ сторону, чтобъ угодить покупателямъ. Но еще несравненно большее число людей, вс, что тснились на улиц, и все это почти исключительно женщины, устремлялись толпой въ магазинъ и алчными взорами смотрли на все это великолпіе.
Что имъ и подумать нельзя было купить, то имъ нужно было хотя бы только потрогать. И при этомъ у нихъ дрожали руки, и блестли глаза.
Въ глубин магазина стоялъ его владлецъ и развертывалъ цнное кружево. Такъ было дорого это кружево, что суммы, которую стоилъ одинъ аршинъ его, было бы достаточно, чтобъ прокормить человка въ теченіе цлаго года. И самыя богатыя женщины столпились вокругъ стола, на которомъ оно лежало, и торговали его.
Сюда-то и подошелъ незнакомецъ, и такъ были вс поглощены крудевомъ, что никто не обратилъ на него вниманія.
Но вотъ оказалось, что одинъ кусокъ самаго драгоцннаго кружева пропалъ.
Женщины тснились вокругъ прилавка и отступали назадъ, пока приказчики всюду искали исчезнувшій товаръ и не находили его. Купецъ разсердился и сказалъ, что его украла какая-нибудь изъ этихъ женщинъ. Он стали озираться другъ на друга, и каждая изъ нихъ думала на другую.
Тогда купецъ обратился къ той, которой онъ какъ разъ передъ тмъ показывалъ кружево, и она, знатная дама, поблднла подъ его взглядомъ и стала протестовать.
Но такъ какъ онъ стоялъ на своемъ, а вс другія отъ нея отшатнулись, то въ своемъ безвыходномъ положеніи она указала на незнакомца въ его бдной одежд и сказала, что это наврно сдлалъ онъ.
Всмъ показалось, что иначе и быть не можетъ. Вс стали кричать: зачмъ же онъ и пришелъ сюда, какъ не для того, чтобъ украсть?
Да… онъ воръ… рождественскій воръ…
На ихъ крики сбжался отовсюду народъ, и пезнакомца схватили, чтобъ не дать ему ускользнуть. Кто-то кинулся за полиціей, и вс стали обшаривать свои карманы, чтобъ убдиться въ томъ, что вс ихъ деньги цлы.
Незнакомецъ ничего не сказалъ, но какъ бы въ изнеможеніи опустился на стоявшій возл него стулъ. Но какъ только онъ слъ, купецъ съ крикомъ набросился на него и вытащилъ у него изъ кармана свое драгоцнное кружево.
Въ ту же минуту въ магазин показался полицейскій. Вс стали наперебой разсказывать ему о случившемся, и онъ схватилъ вора за руку и грубо приказалъ ему слдовать за нимъ.
Но человкъ, котораго никто не зналъ, осторожно высвободилъ свою руку, поднялся со стула и сказалъ:
— Другъ, я этого не длалъ.
И какъ только онъ произнесъ эти слова, по всему громадному помщенію прошелъ трепетъ. Вс слышали ихъ, и никто не возвысилъ голоса, чтобы вновь обвинитъ его. Полицейскій приложилъ руку къ козырьку и съ сокрушеніемъ сказалъ:
— Господинъ, я только по долгу службы… не гнвайтесь на меня.
Но незнакомецъ обернулся и взглянулъ на женщину, которая его обвинила. Затмъ онъ сказалъ полицейскому:
— Я пойду съ тобой.
Они вышли изъ магазина, и вс послдовали за ними.
Ибо никто не думалъ больше о покупкахъ.
Приказчики побросали аршины и ножницы и присоединились къ процессіи. Даже купецъ забылъ о своемъ гнв и объ убытк, который ему нанесли покинувшія его покупательницы. Онъ стоялъ и пристально смотрлъ вслдъ незнакомцу, когда же тотъ скрылся у него изъ виду, онъ заперъ магазинъ и тоже побжалъ.
Но по мр того, какъ толпа шла по улиц, она такъ разрослась, что ничего подобнаго никто не могъ и припомнить.
Во глав шелъ незнакомецъ, такой спокойный, какъ-будто онъ былъ предводителемъ, а немного позади полицейскій. И спереди, и сзади, и съ боковъ двигалось несмтное множество людей, плечо съ плечомъ шедшихъ другъ возл друга.
Вс, кто только встрчался съ этой процессіей, тотчасъ же шли за ней. Вс спрашивали и получали въ отвтъ, что это ведутъ въ участокъ рождественскаго вора. Никто не могъ себ сказать, почему онъ идетъ съ этимъ шествіемъ: вдь дома ждалъ каждаго рождественскій ужинъ, а воровъ въ город по нскольку ловили каждый день.
Никто не кричалъ, никто не говорилъ громко. Не слышно было никакихъ звуковъ, кром гула многотысячныхъ шаговъ по каменной мостовой. Глаза всхъ были устремлены на человка, котораго никто не зналъ, и маленькихъ дтей поднимали вверхъ, чтобъ они могли его видть.
И когда эта странная процессія проходила по городу, въ душ каждаго безъ исключенія участника ея шевелилось смутное воспоминаніе, что когда-то онъ это самое уже видлъ.
Или читалъ… или слышалъ и врилъ… когда-то… давнымъ-давно.
Но никто не могъ сказать, что же это собственно было.
Когда они пришли къ участку, толпа успла такъ разростись, что вс высшіе и низшіе полицейскіе чины схватили свои дубинки и опрометью бросились на улицу, думая, что городъ горитъ или жь взбунтовался. И безмолвные остановились они передъ тмъ, что увидли.
Начальникъ, котораго никто не зналъ, безпрепятственно прошелъ среди нихъ въ ворота. Тамъ онъ обернулся и окинулъ взоромъ все это множество людей. И такое было у него лицо, что вс головы наклонились впередъ, чтобъ внимать словамъ, исходящимъ изъ его устъ.
Но пока онъ стоялъ такъ, громкій крикъ раздался внезапно на улиц.
Снова раздался онъ, и затмъ еще третій разъ, но уже ближе, и сильное движеніе сдлалось замтно въ толп.
Съ трудомъ протискивалась какая-то женщина сквозь передніе ряды, и, когда ей удалось проложить себ дорогу, она съ прямой и гордой осанкой остановилась на мгновеніе передъ незнакомцемъ и вперила въ него безумные глаза. Вс видли, какъ порвало въ клочья ея дорогое платье, и какъ разметались по втру ея волосы.
Затмъ она высоко воздла руки и съ дикимъ воплемъ бросилась ницъ передъ нимъ:
— Онъ невиновенъ… это я украла и обвинила его!
Въ толп раздался тысячеголосый крикъ, и вс стали тсниться впередъ, чтобъ увидть женщину, которую многіе знали.
Но незнакомецъ поднялъ ее и сказалъ:
— Дайте ей уйти въ мир… ради меня.
И онъ пошелъ внизъ по улиц.
Но полицейскій обнажилъ голову, и вс разступились и стояли, не отрывая отъ него взоровъ, пока онъ не исчезъ.
Въ тотъ рождественскій сочельникъ, о которомъ мы разсказываемъ, жизнь постепенно затихла на улицахъ и замерла.
Вс лавки были заперты, и гд прежде было свтло, какъ днемъ, тамъ мерцали лишь тусклые фонари. Кругомъ, во всхъ домахъ свтъ лился въ окна отъ зажженныхъ елокъ. Въ нкоторыхъ были спущены шторы, и видны были лишь тни тхъ, что ходили вокругъ елки и пли. Но тнь показывала, какъ сверкаетъ елка. Въ другихъ-же можно было видть все въ полномъ блеск.
Если кто останавливался и прислушивался, то навстрчу ему звучали извнутри рождественскія пснопнія. Можно было различить голосъ отца, густой и низкій, и голосъ матери, въ которомъ чувствовалась усталость, потому что въ будніе вечера она. столькихъ дтей убаюкивала своей псней. А дтскіе голоса были такъ звонки въ своемъ рождественскомъ ликованіи!
Но немного оставалось теперь людей на улиц, когда были дома вс т, у которыхъ былъ свой очагъ.
И по мр того, какъ проходилъ вечеръ, пніе замолкало, и свчи догорали. Потомъ въ домахъ сдлалось тихо. Маленькія дти спали съ раскраснвшимися щечками, и имъ снились блаженные рождественскіе сны. Старшіе сидли въ торжественномъ молчаніи, радостные и утомленные. На улиц городовой держалъ свой одинокій караулъ и съ нетерпніемъ ждалъ смны.
Въ это время человкъ, котораго никто не зналъ, пришелъ на подъздъ красиваго и роскошнаго дома.
Онъ остановился въ первомъ этаж и позвонилъ у двери. Вышелъ лакей, и незнакомецъ сказалъ ему, что желаетъ говорить съ епископомъ.
Лакей посмотрлъ на его бдную одежду, вынулъ изъ кармана грошъ и подалъ ему. Потомъ онъ заперъ дверь и заложилъ предохранительную цпь. Но незнакомецъ позвонилъ вторично, и когда лакей вышелъ къ нему, онъ снова сказалъ, что желаетъ говорить съ епископомъ.
Тогда вышла епископша, она шла медленно, потому что была очень грузная, и ноги у нея болли.
Она кроткими глазами взглянула на незнакомца и спросила, неужели это такъ необходимо. Вдь сегодня канунъ Рождества. Епископъ такъ утомился, а завтра онъ долженъ произносить проповдь въ собор. Затмъ она дала ему крону и пожелала ему радостно встртить праздникъ.
Но незнакомецъ стоялъ на своемъ, и тогда его впустили въ кабинетъ епископа.
Онъ остановился въ дверяхъ со шляпой въ рук.
На стол стояла лампа подъ шелковымъ абажуромъ, и во всхъ углахъ комнаты было темно. Окна были завшены тяжелыми гардинами, со всхъ стнъ блестли золотые заголовки на сотняхъ и сотняхъ книжныхъ корешковъ.
У стола сидлъ епископъ въ покойномъ кресл, и на колняхъ у него лежала одна изъ книгъ величайшаго поэта его страны. Онъ былъ въ великолпномъ халат, съ бархатной ермолкой на голов и въ новыхъ сафьяновыхъ туфляхъ.
Но онъ не читалъ. Очки его были подняты на лобъ, а руки сложены на живот. Епископъ спалъ.
Вдругъ онъ проснулся и привскочилъ въ кресл. Онъ устремилъ неподвижный взглядъ на незнакомца, спустилъ очки на носъ и снова сталъ неподвижно смотрть. Потомъ онъ со вздохомъ всталъ и направился къ нему.
— Что вамъ нужно? — спросилъ онъ.
Незнакомецъ, продолжая стоять у двери, сказалъ:
— Я бденъ.
Епископъ вынулъ кошелекъ и сталъ въ немъ искать. Въ комнат царила тишина, и слышно было, какъ звенли деньги. Онъ отыскалъ монету въ дв кроны и подалъ ее незнакомцу.
— Идите теперь домой и хорошенько отпразднуйте сочельникъ,— сказалъ онъ, устало звая.
— Да не забудьте воздать благодареніе Богу, источнику всякихъ благъ.
Незнакомецъ стоялъ съ двумя кронами въ рук, ничего не говоря и какъ будто и не собираясь уходить.
— Прощайте,— сказалъ епископъ.— Мн надо теперь подумать о своей проповди.
Сказавъ это, онъ пошелъ обратно къ креслу.
Но въ тотъ же мигъ ему показалось, что кто-то дотронулся до него. Онъ вздрогнулъ и испуганно обернулся.
Незнакомецъ стоялъ посреди комнаты, и епископу почудилось, будто онъ сталъ теперь выше.
— Дай мн твой халатъ, — сказалъ онъ и протянулъ руку.
Епископъ выпрямился, — онъ былъ высокій и статный. Глаза его сверкнули изъ-за очковъ.
— Ты говоришь ‘ты’ епископу?— сказалъ онъ.
Незнакомецъ не двинулся съ мста и снова сказалъ:
— Дай мн твой халатъ. Братъ у меня мерзнетъ.
И вдругъ епископъ почувствовалъ, что у него какъ-то странно сжалось сердце, — онъ самъ не могъ сказать, почему. Но ему захотлось, чтобъ незнакомецъ скорй ушелъ.
— Я позову сейчасъ Ганса,— сказалъ онъ.— Гансъ дастъ вамъ какой-нибудь мой старый сюртукъ. Вашъ братъ не долженъ мерзнуть. Вдь онъ такъ же и мой братъ, какъ истинно то, что вс мы — дти Божіи. Я сейчасъ позову Ганса.
Онъ подобралъ свой халатъ и хотлъ идти, но ему показалось, что онъ не можетъ. Незнакомецъ точно наполнялъ собой всю комнату и заграждалъ ему путь. И снова произнесъ онъ:
— Дай мн твой халатъ.
Тогда у епископа затряслись и подогнулись колни, такъ что онъ долженъ былъ схватиться за кресло. Онъ склонилъ голову, какъ жалкій гршникъ, просящій помилованія.
— Я получилъ его отъ своей Регины,— сказалъ онъ,— отъ епископши…
Онъ робко взглянулъ на незнакомца, но готъ все еще стоялъ съ протянутой рукой. И взоръ у него былъ величавый и твердый. Епископъ опустилъ глаза и сталъ перебирать пальцами складки своего халата.
— Она мн подарила его сегодня… каждое Тождество она даритъ мн халатъ,— сказалъ онъ, и голосъ его зазвучалъ нжностью при мысли о длинномъ ряд счастливыхъ годовъ, прожитыхъ имъ съ женой.— Она шьетъ ихъ сама, собственными руками.
Онъ снова умолкъ, и въ комнат сдлалось тихо. Онъ чувствовалъ, что близокъ къ обмороку, и ему стоило страшныхъ усилій поднять голову и взглянуть на незнакомца.
Но незнакомецъ исчезъ.
Епископъ схватился рукой за лобъ и устремился въ глубь комнаты. Онъ не слыхалъ шаговъ незнакомца, не слыхалъ звука затворяющейся двери.
Потомъ онъ бросился въ переднюю, но тамъ не было никого. Онъ сталъ звонить и звать: епископша, Гансъ, об служанки, вс сбжались. Онъ веллъ имъ скорй догнать человка, который только что ушелъ, и привести его обратно. Гансъ и об двушки тотчасъ же бросились за нимъ.
Епископъ упалъ на стулъ.
— Боже милосердный! Регина!— сказалъ онъ.
Жена поцловала его въ лобъ и заплакала отъ страха, потому что никогда не видала его такимъ. И онъ не сталъ съ ней говорить, а сидлъ молча, не отрывая глазъ отъ двери.
Люди вернулись и доложили, что улица совсмъ пуста, и нигд не видать незнакомца. Тогда епископъ съ трудомъ поднялся со стула и приказалъ имъ выйти изъ комнаты. Онъ самъ посмотрлъ, плотно-ли затворена дверь. Потомъ онъ снова слъ, такъ какъ не могъ стоять, и сказалъ:
— Регина… я долженъ идти… я долженъ найти этого человка… долженъ найти его ради спасшія своей души.
Прерывистымъ голосомъ разсказалъ онъ ей то, что случилось. И когда онъ дошелъ до конца, она прижала руки къ груди и заплакала. Но глаза ея сіяли.
— оганнесъ, — оказала она,— я все понимаю.
Она тихо плакала. Епископъ пугливо смотрлъ на нее, какъ-бы боясь того, что она ему скажетъ. Потомъ онъ вышелъ въ корридоръ за своимъ верхнимъ платьемъ и снова вернулся.
— оганнесъ… вдь я такъ часто думала объ этомъ. На меня находилъ какой-то ужасный страхъ… и тоска тихая о прошломъ… Тогда, въ былые дни, въ пасторат, когда нивы золотились благодатной рожью, и въ нашихъ комнатахъ звенли молодость и радость… И то, что было посл того… какъ разъ тогда, когда мы сдлались такъ счастливы и такъ богаты, когда король осыпалъ тебя милостями, и твоя паства благоговйно внимала теб. Это жгло мн сердце, оганессъ… и днемъ, и ночью… И когда ты стоялъ предъ алтаремъ…
Она продолжала говорить, помогая въ то же время ему одваться:
— Если-бъ я могла пойти съ тобой, оганнесъ! Но Господъ послалъ мн крестъ, съ своими больными ногами я не могу спуститься съ лстницы… Ахъ, если-бъ это случилось съ нами, когда мы были молоды!.. Но слава Богу, что это случилось все-таки теперь, когда мы не покинули еще этотъ міръ!
Дрожащими руками застегнула она ему шубу и проводила его на лстницу. Ни она не замтила, ни самъ епископъ, что на голов у него только ермолка.
Пока епископъ бгалъ по улиц, человкъ, котораго никто не зналъ, стоялъ на широкомъ мосту надъ ркой.
Онъ стоялъ на самой середин, гд балюстрада поднималась всего выше и увнчивалась огромнымъ фонаремъ въ пять рожковъ. Онъ смотрлъ на воду, которая струилась и журчала, между тмъ, какъ мстами вспыхивала при свт волна и падала снова. И лицо его было кротко и печально.
Но пока онъ стоялъ такъ, кто-то схватилъ его за его одежду.
Онъ наклонился и заглянулъ въ красное и распухшее лицо. Оно высовывалось изъ ниши, гд, казалось-бы, и собак негд было бы помститься. И человкъ, которому принадлежало это лицо, смотрлъ на незнакомца налитыми кровью, горячечными глазами и говорилъ заплетающимся языкомъ:
— Дайте, господинъ, на стаканчикъ водки.
Незнакомецъ веллъ ему встать. И онъ выползъ изъ своей норы и, шатаясь, прислонился къ балюстрад. Его обтрепанная шляпа слетла у него съ головы и упала въ воду, но онъ этого не замтилъ. Отъ него несло водкой, и онъ, икая, выставилъ свой грязный кулакъ.
— На стаканчикъ, добрый господинъ… ради великаго праздника.
Тогда незнакомецъ положилъ ему руку на плечо и сказалъ:
— Иди домой, къ Катерин.
Пьяница отвелъ рукой со лба свои всклокоченные волосы, сталъ протирать глаза, какъ-бы усиливаясь стряхнутъ съ себя сонъ.
— Къ Катерин…— медленно произнесъ онъ.— Катерина… и дти…
— Иди же къ нимъ,— снова сказалъ незнакомецъ.
Но тотъ задрожалъ всмъ тломъ и началъ плакать.
— Господинъ… вдь я тамъ ужъ много мсяцевъ не былъ… Катерина умерла… Она была больна, когда я отъ нея ушелъ… Вдь я избилъ ее, господинъ… вдь я отнялъ у нея перину и заложилъ… И дтскія вещи тоже…
Онъ вдругъ взглянулъ въ лицо незнакомцу и сразу отрезвлъ и пришелъ въ себя.
— Господинъ! Господинъ!.. жива Катерина?.. дома она?.. жива она?..
И, не дожидаясь отвта, онъ пошелъ, какъ человкъ, нашедшій себ цль. Но тотчасъ же снова обернулся и почтительно спросилъ: — Кто вы, господинъ?
Но незнакомецъ прошелъ мимо него, не отвтивъ.
Онъ направился черезъ мостъ въ предмстье, гд было особенно темно.
По длиннымъ, прямымъ улицамъ, глубокимъ и смраднымъ, какъ колодцы, черезъ площади гд былъ нагроможденъ строевой лсъ и камень, мимо часовни съ большими, тусклыми оконными стеклами онъ пришелъ къ стоявшему возл маленькому красному домику.
Онъ позвонилъ. И пока онъ ждалъ, чтобъ ему отворили, онъ слышалъ извнутри женскій голосъ, говорившій: ‘Вотъ и папа пришелъ!’ Слышалъ, какъ запрыгали и засмялись дти.
Когда дверь оттерли, лта принялись плакать, потому что явился не тотъ, кого они ждали. Но мать, молодая женщина, съ блднымъ лицомъ, поспшила ихъ успокоить и пригласила незнакомца войти.
— Священникъ сейчасъ вернется.
Незнакомецъ вошелъ и слъ въ комнат священника.
Здсь стоялъ лишь сосновый письменный столъ, старый черный диванъ и нсколько стульевъ. На окн были тонкія красныя занавски. По стнамъ висли большія, ярко раскрашенныя картины изъ Священнаго Писанія: Марія Магдалина и Спаситель на Крест и Воскрешеніе Лазаря.
Дверь въ смежную комнату была отворена, и тамъ жена и лта священника сидли за накрытымъ, столомъ.
— Папа у бдныхъ,— говорила мать,— у больныхъ. Вдь вы же это знаете. Вдь я разсказывала вамъ объ этомъ. А потому намъ и надо подождать. Такъ Богу угодно.
Она обернулась къ незнакомцу, сидвшему въ сосдней комнат, и сказала:
— Они никакъ не дождутся елки. Они такъ еще малы. Не могутъ понять.
Прошелъ часъ, а незнакомецъ все такъ-же тихо сидлъ на стул. Дти заснули, положивъ головки на скатерть. Жена священника сидла, скрестивъ руки на груди, съ опущеннымъ въ землю взоромъ.
Пришелъ священникъ.
Онъ остановился въ дверяхъ, высокій и тонкій, съ большими, строгими глазами.
— Миръ вамъ!— сказалъ онъ.— Вы хотите говорить со мной?
Незнакомецъ не поднялъ головы, но произнесъ:— Я голоденъ.
Священникъ затворилъ дверь въ столовую и началъ ходить взадъ и впередъ, сложивъ руки у подбородка. Потомъ онъ остановился и нагнулся, чтобъ поймать взглядъ незнакомца.
— Голодны?— сказалъ онъ.— Это значитъ, что вамъ нужно рисовой каши, жаренаго гуся и оладьевъ съ яблоками? Такъ?
Незнакомецъ поднялъ голову, посмотрлъ на него и спокойно кивнулъ. Но священникъ высоко поднялъ сплетенныя руки и сталъ ломать ихъ, такъ что пальцы захрустли.
— Богъ да будетъ милостивъ къ намъ, гршникамъ!— воскликнуть онъ.
Затмъ онъ опустилъ руки, слъ и устремилъ глаза въ пространство.
— У меня душа болитъ отъ всего этого голода и всей этой ды, которые я видлъ, — заговорилъ онъ спустя немного.— Я ходилъ изъ дому въ домъ, пока меня носили ноги, и всхъ ихъ насыщалъ. Они благодарили и благословляли меня, и, такъ какъ они знали, что я священникъ, то славословили Бога передо мной. Я былъ также у богатыхъ, и, при вид меня, они тотчасъ же спшили воздать хвалу Богу. Но ни одного богача я не встртилъ, который не попомнилъ бы приготовить праздничный столъ къ сегодняшнему вечеру, и ни одного не видлъ бдняка, который забылъ-бы о своемъ голод ради исуса Назарянина.
Незнакомецъ ничего не возразилъ. Въ комнат было совсмъ тихо. Затмъ священникъ поднялъ голову и печально сказалъ:
— Вонъ тамъ стоитъ рождественскій ужинъ для меня и моей семьи. Я роздалъ все, что у меня было, только это и осталось. Но наврно хватить и на тебя. Поди туда, наполни свое чрево и затмъ уходи.
— Позволь мн остаться здсь и поужинать вмст съ тобой,— сказалъ незнакомецъ.
Священникъ взглянулъ на него, затмъ всталъ и подошелъ къ нему вплотную.
— Ты святой?!— тихо спросилъ онъ.
— Я не знаю, что ты хочешь этимъ сказать,— отвчалъ незнакомецъ.
— Тогда бери, что теб нужно, и уходи!— сказалъ священникъ и отступилъ отъ него назадъ.— Въ эту ночь только святой можетъ оставаться у меня въ дом. Я не знаю, кто ты… не спрашиваю объ этомъ. Иди съ миромъ… но только уходи… уходи!
Незнакомецъ поднялся съ мста и направился къ священнику.
‘Не суди, да не будешь судимъ!’ — произнесъ онъ.
И отъ звука его голоса священникъ задрожалъ всмъ тломъ. Но онъ сейчасъ же оправился и строго сказалъ:
— Ты хочешь легкомысленно извращать слова Господни. Знаешь-ли ты, когда ты умрешь? Устами моими Господь къ теб глаголетъ… быть можетъ, въ послдній разъ. Дни… я знаю это! Я дерзаю это сказать! Дерзаю бросить теб проклятіе. Во имя Господа общаю теб адскій огонь и вчныя муки, если въ сей же часъ не освятить тебя исусъ Христосъ!
Въ тотъ же мигъ во взор незнакомца зажглось пламя, въ сравненіи съ которымъ огонь, горвшій въ глазахъ священника, былъ какъ свтъ свчи передъ молніей. Священникъ отшатнулся и простеръ впередъ дрожащія руки.
Но незнакомецъ ударилъ его по устамъ, и онъ съ грохотомъ повалился на полъ.
Дверь отворилась, и вошла его жена. Она уложила его на диванъ, принесла холодной воды и стала смачивать ему голову. Она длала это такъ спокойно, что видно было, что ей не разъ и раньше приходилось это длать.
Спустя нкоторое время священникъ открылъ плаза и обвелъ комнату блуждающимъ взоромъ, потомъ онъ прислъ на диванъ и сложилъ руки на колняхъ.
— Анна,— сказалъ онъ, и голосъ его дрожалъ.— Гд незнакомецъ?
— Здсь нтъ никого,— отвтила она и подсла къ нему.— Никого не было, когда я вошла.
Онъ съ усиліемъ всталъ и взялъ ее за руку.
— Пойдемъ, Анна,— сказалъ онъ,— онъ наврно гд-нибудь здсь.
Она покачала головой, но обошла съ нимъ комнаты. Она заставила его остановиться и указала ему на дтей, сидвшихъ вокругъ стола и спавшихъ. Но онъ не видлъ ихъ. Онъ увлекъ ее за собой черезъ входную дверь на улицу, но тамъ не было никого.
— Анна,— сказалъ онъ,— пойдемъ со мной. Мы должны его найти.
— Пойдемъ въ комнаты,— сказала она и глубоко вздохнула.— Ты боленъ, здсь нтъ никого.
Тогда онъ тихимъ голосомъ разсказалъ ей, что случилось.
— Мы должны найти его, Анна,— повторилъ онъ и такъ стиснулъ ея руку, что она вскрикнула отъ боли.— Онъ ударилъ меня своей десницей и сломилъ мою силу…
— Пойдемъ… пойдемъ… пока онъ еще не ушелъ отъ насъ.
— Теб это привидлось,—съ горечью сказала она.— Ты опять боленъ, какъ въ прошломъ году, и ты умрешь и оставишь меня одну съ дтьми, если не будешь разсудителенъ и не станешь беречь свое здоровье.
Священникъ выпрямился, и глаза его засіяли.
— Да… мн было видніе!— воскликнулъ онъ.— Его очи ослпили меня, а теперь я вижу такъ ясно, какъ никогда еще не видлъ. Я былъ боленъ, теперь же я здоровъ. Анна… Анна моя… пойдемъ и отыщемъ его.
Она вздрогнула отъ холода и отошла назадъ, за дверь.
— Нтъ!— отвтила она, скрестивъ руки на своей плоской груди.— Будетъ теперь! Ступай ты, куда ты долженъ идти, если ужъ нельзя иначе. Я зажгу елку бднымъ малюткамъ. Часъ за часомъ дожидались они, пока ты былъ у своихъ бдныхъ. Будетъ теперь. Онъ стоялъ среди улицы и протягивалъ къ ней руки.
— Анна!…
— Нтъ… нтъ… нтъ…— жестко отвтила она.— Мн нечего больше дать твоему Богу. Онъ отнялъ у меня молодость и радость… мое здоровье отнялъ и твое… и наше счастье… Иди… иди, куда теб угодно. Я останусь со своими дтьми.
Она вошла въ домъ и захлопнула за собой дверь. Священникъ простоялъ съ минуту, простирая руки, потомъ побжалъ по улицъ безъ шляпы и безъ верхняго платья и исчезъ въ ночной тьм.
Теперь остается только разсказать, какъ кончилась эта рождественская ночь. А кончилась она такъ, что изъ всхъ тхъ, кто ее пережилъ, ни у кого не могла она изгладиться изъ памяти.
Многіе лежали дома въ постели и спали и ничего не знали объ этомъ. Во зато многіе другіе проходили всю ночь, ища человка, котораго никто не зналъ.
Ибо не только т, о которыхъ здсь разсказано, видли его, ихъ было много, много больше. И всмъ имъ казалось, что они не успокоятся, пока еще разъ не увидятъ его, ибо вс они знали про себя, что не такими они были, какими должны-бы быть.
Поэтому и епископъ, и священникъ, и женщина, обвинявшія незнакомца, вс они бгали по улицамъ, смшавшись со множествомъ другихъ. Въ толп былъ также и пропойца съ своей Кагериной, которая крпко держала его за руку и не захотла останавливаться, пока не поблагодаритъ того, кто заставилъ опомниться ея мужа. И купецъ былъ тамъ, и полицейскій. И что всего удивительнй: никто изъ нихъ не чувствовалъ усталости, ни молодые, ни старые. Ибо они знали, что все, чего они домогались донын, ничто въ сравненіи съ этимъ, и что если они достигнутъ того, къ чему теперь стремятся, ихъ жизнь будетъ богаче, чмъ прежде, и смерть оны встртятъ безъ страха.
И не было теперь между ними различій, такъ что епископъ и пропойца свидтельствовали другъ передъ другомъ о томъ, что слышали и видли. Епископъ такъ говорилъ, что пропойца слушалъ его, а слова пропойцы казались высокоученому князю церкви мудростью. Они вс понимали другъ друга, какъ никогда до сихъ поръ, потому что каждый изъ нихъ забылъ о своемъ ум, и для всхъ только одно лишь было нужно.
Имъ всмъ представлялось, будто они бродятъ по незнакомымъ мстамъ. Они не узнавали своего города и своихъ домовъ, гд занимались своимъ дломъ и жили своей жизнью до этой ночи. Они не узнавали другъ друга, такъ что всякая пріязнь и всякая вражда, существовавшая раньше между ними, теперь умерла и была позабыта. И тмъ не мене вс они другъ друга знали и доврчиво длились своими чувствами, потому что вс были проникнуты одной и той же надеждой.
Всякій разъ, какъ подходилъ кто-нибудь новый, они спрашивали, не видалъ-ли онъ незнакомца, и затмъ шествіе, все разрастаясь, двигалось дальше, торжественное и безмолвное. И тотъ, кто къ нему присоединялся, забывалъ о всхъ своихъ прочихъ длахъ и становился участникомъ тайнаго ужаса и тайной радости, наполнявшихъ другихъ.
На исход ночи толпа остановилась на самой большой площади города, и вотъ тутъ случилось, что колокола всхъ церквей начали звонить.
Вс въ процессіи стали слушать, но никто не могъ объяснить себ, какая связь между шествіемъ и звономъ, и по чьему повелнію звонятъ колокола.
И тогда какъ въ обычное время каждый изъ нихъ внималъ призыву лишь своей собственной церкви, въ эту святую рождественскую ночь имъ показалось, что каждый колоколъ несетъ имъ всмъ одну общую всть. Лютеране и католики, евреи, баптисты и ирвингіане, и т, что молились въ тайникахъ души — вс т, что преклоняли колно, потому что знали, что не могутъ стоять — они не помнили въ эту минуту, что побудило каждаго изъ нихъ построить свой отдльный храмъ, а чувствовали себя одной великой общиной и склоняла головы и внимали колокольному звону.
И пока они такъ стояли, и площадь была полна народу, и было темно, такъ что они едва различали лица другъ друга, и никто не говорилъ, и вс внимали звону,— внезапно раздался мощный голосъ:
— Онъ былъ среди насъ!
Они стали оглядываться другъ на друга, и никто не зналъ, откуда истекъ этотъ голосъ.
Но когда онъ прозвучалъ, какой-то удивительный восторгъ объялъ все это множество людей.
Многіе упали на колни и плакали, многіе стояли, выпрямившись во весь ростъ, съ сіяющими глазами. Нкоторые громко молились, иные пли, иные закрывали лицо руками. Но вс они были такими, какими не были еще никогда.
Простоявъ нкоторое время на площади, они разошлись по своимъ домамъ и не могли заснуть.