‘РОВНО СТО ЛЕТ’
‘РОВНО СТО ЛЕТ’
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Ровно сто лет’, Зайцев Борис Константинович, Год: 1959
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Передо мной фотография из норвежской газеты — величественная голова старика с большой, но ‘европейской’ седой бородой (в меру), прекрасными глазами, задумчивыми и серьезными: облик философа, мудреца на закате жизни. Снято в последние его годы (так не похоже на портрет Гамсуна времен ‘Пана’, ‘Виктории’!). Озаглавлено: ‘Снова Гамсун’.
Портрет вложен в письмо из Осло. Там такие строки: ‘4 авг. 1859 года, ровно сто лет тому назад родился Кнут Гамсун, газеты полны воспоминаний о нем, устраиваются выставки, выходят новые издания его сочинений…’
Да, есть о чем вспомнить. Родился в крестьянской семье северной Норвегии, был подмастерьем у сапожника, бежал, стал юнгой на корабле, был приказчиком, вагоновожатым. Побывал в Америке, всего испытал достаточно — и стал тем Гамсуном, которого знала вся Европа. Первый роман, прославивший его в Скандинавии и Германии, был ‘Голод’ (1890) (вещь замечательная, ни на что непохожая по манере, силе и непосредственности).
В России первый перевод Гамсуна сделан был издателем ‘Весов’ С. А. Поляковым — в начале этого века, ‘серебряного’ русской литературы. Поляков перевел ‘Пана’ — едва ли не лучшее произведение Гамсуна — своеобразным языком, передававшим острый и несколько причудливый стиль Гамсуна.
Писания норвежского поэта (и странника) пришлись России по сердцу — вначале ценили их немногие, потом продвинулся он шире. Художественный Театр ставил в Москве ‘Драму жизни’, с успехом. Прошел он и еще дальше к читателям нашим в провинции: ‘Нива’ дала собрание его сочинений, в приложении к журналу: это уже сотни тысяч. (У самого Гамсуна тоже было тяготение к России, и большое — он о России написал целую книгу. Достоевского оценил, когда его еще не весьма понимали на Западе.)
В ранней нашей молодости, в начале века Гамсун принадлежал к ‘новому’, ‘молодому’ движению в литературе, и для русской новой литературы был как бы сочувственным знаменем Запада. Символистом, собственно, не был — кое-где в пьесах есть, все-таки, тяготение к этому — но импрессионистом и поэтом несомненно. Им восхищались в первую очередь тогда молодые писатели, юные дамы московские (иногда терпя за это от пожилых некие заушения: ‘С сумасбродом своим носитесь…’) вообще поклонники его скорее богема, чем профессора, ‘Русские Ведомости’ и толстые ‘честные’ журналы.
Думаю, лучшие его писания — из первой половины жизни: ‘Голод’, а потом ‘Пан’, ‘Виктория’. Все ушло в ‘песнь о любви’. Любовь, природа, первозданность, странствия — в этом он неподражаем. Сколь гамсуновское даже название одной его вещи: ‘Странник играет под сурдинку’. Всегда причудливая любовь, то жестокая, то нежная и неизбывная, любовь — стихия, живущая как бы помимо человека в человеке. Для людей положительных очень странный писатель (меньше всего понимаемый во Франции). Но в конце концов завоевал Европу. Литературная слава его блестяща, росла из года в год, все увенчано Нобелевской премией 1920 года. — И какой странный конец, совсем недавно!
‘Вы, люди, звери и птицы! Я поднимаю стакан за одинокую ночь в лесу, в лесу! За тьму и шепот Бога среди деревьев, за простые, нежные созвучия безмолвия, звенящие в моих ушах! Я пью за звук жизни, за морду, фыркающую в траве, за собаку, обнюхивающую землю!.. За кроткую тишину в земном царстве, за звезды и за полумесяц, да — за них и за него!’ (‘Пан’).
И вот автор шепота Бога и нежных созвучий, одиночка, поэт, пантеист, бродяга вдруг посочувствовал гитлеровской военщине, гусиному шагу, ‘дисциплине’, ‘организации’, самовлюбленности и бесчеловечию.
Ему было уже за восемьдесят, когда в войне он внутренне оказался на стороне немцев и не скрывал этого. Что подтолкнуло его? Что могло соблазнить? Говорили о влиянии ближайшего окружения, семейного. Не могу судить. Знаю, что смолоду он не любил Америку и вообще англосаксов, знаю, что христианско-гуманитарной прослойки в нем никогда не было (она могла бы удержать) — но это не объяснения.
Для немцев, наверно, было и радостно, что вот такой значительный писатель выказал им сочувствие. Но норвежцы отнеслись иначе. Когда мировое представление кончилось, ‘Пан’ запылал на костре — аутодафе одной из лучших книг столетия! Рвали, жгли, выкидывали в помойку и другие сочинения Гамсуна, самого же его судили. Возраст ли, слава, или все же культурность норвежская, к стенке его не поставили. Но позорили как хотели. Жил он как бы под домашним арестом, а было ему 85—86 лет. Его ругали, бросали в сад через забор всякую дрянь, тухлятину, устраивали под окнами кошачьи концерты, одним словом, насмеялись как хотели.
‘Пан’, и ‘Виктория’, и ‘Голод’, и ‘Странник играет под сурдинку’ все-таки втайне жили. Их жгли и позорили, но кто-то и сохранял их, они существовали, как жило где-то подземно творчество, их создавшее, и вечная любовь, насыщавшая их.
А старик беззащитен. Его травить даже любопытно. Ату его.
В сгоравшей ‘Виктории’ воспета вечная любовь, животворящая. Ею держится жизнь, несмотря ни на что.
‘Но вот жена лишилась ног. Старая фру уже не могла ходить, ее пришлось катать в кресле на колесиках и старый муж сам катал ее. Однако, фру невыразимо страдала от этого несчастья и лицо ее покрывалось глубокими морщинами скорби.
Однажды она сказала:
— Я бы хотела теперь лучше умереть… Ты не можешь так любить меня, как прежде.
Но муж обнял ее, покраснев от волнения, и отвечал:
— Я люблю тебя больше жизни, люблю как в первый день, в первый час любви нашей, когда ты подарила мне розу. Помнишь? Ты подарила мне розу и посмотрела на меня. Роза благоухала, как и ты, и ты краснела как она, и я словно опьянел всем существом моим. Но я еще больше люблю тебя теперь, ты теперь прекраснее, чем была в юности, и сердце мое благодарит и благословляет тебя за каждый день, проведенный с тобою’.
Время идет, время проходит. Суетное исчезает, вечное остается.
Газеты полны воспоминаний о нем, устраиваются выставки, выпускают новые издания сочинений, и горько думать, что последние годы его жизни были отравлены… Но все это называется драмой жизни. Или даже трагедией. А истинная слава остается. Посмертная — самая прочная, самая достоверная.
Снова Гамсун…
Русская мысль. 1959. 25 авг. No 1412 (с уточнениями по рукописи, озаглавленной ‘Столетие Гамсуна’).
С. 361. …он <Гамсун> о России написал целую книгу. — Кнут Гамсун в России был осенью 1899 г. Писатель посетил Петербург, Москву, побывал в городах Закавказья. В 1903 г. издал путевые заметки ‘В сказочной стране’.
‘Русские ведомости’ (1863—1918) — политическая и литературная газета, издававшаяся в Москве.