Романистъ-моралистъ.
(Эдуардъ Родъ).
Романистъ-моралистъ.
(Эдуардъ Родъ).
I.
II.
III.
IV.
Л. Шепелевичъ.
‘Сверный Встникъ’, No 3, 1895
Романист-моралист, Шепелевич Лев Юлианович, Год: 1895
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Предлагая вниманю читателей очеркъ литературной дятельности романиста и ученаго Эдуарда Рода, я руководствуюсь мотивами не случайнаго характера. По моему мнню, дятельность Рода, какъ романиста, весьма характерна. Она важна для знакомства съ состоянемъ и стремленями лучшихъ людей современной интеллигенци, какъ наиболе ихъ яркая и типичная форма. Она весьма важна, какъ выразительное и талантливое проявлене самосознаня, какъ выражене строгаго и добросовстнаго отношеня въ важнйшимъ жизненнымъ вопросамъ. По умственному развитю, солидности образованя, Родъ превосходитъ большинство романистовъ. Его спецальность — исторя литературы (Родъ до послдняго времени былъ профессоромъ женевскаго университета) — способствовала расширеню его умственнаго горизонта. Родъ не прокладываетъ новыхъ дорогъ, не рекомендуетъ положительныхъ средствъ, а лишь подчеркиваетъ тотъ умственный ‘голодъ’, какой испытываетъ наше поколне. Наконецъ Родъ, подобно многимъ своимъ соотечественникамъ, обязанъ ростомъ своихъ идей русскимъ беллетристамъ. Онъ является особеннымъ почитателемъ Толстого: достаточно указать на его очеркъ, посвященный этому маститому русскому писателю.
Сознательное отношене къ своей внутренней жизни является типичной чертою новаго времени. Сложность психической жизни, разнообразе ея интересовъ неизвстны человку, стоящему на низкой ступени культурнаго развитя Выдвинутая эпохой возрожденя на первый планъ, личность съ теченемъ времени привлекаетъ все боле и боле вниманя и достигаетъ у Шекспира (въ Гамлет) необыкновенной глубины. Прогрессъ развитя индивидуума совершается безпрерывно и параллельно съ нимъ длаются успхи въ сознательномъ отношени къ проявленямъ внутренней жизни, послдней формой котораго является самоанализъ, доходящй до крайностей, дающй болзненныя комбинаци (напр. въ геро извстнаго романа Сенкевича ‘Безъ догмата’). Таланты, умюще отршиться отъ своего ‘я’, смотрть на явленя объективно, становятся все рже и рже. Въ литератур и искусств можно указать цлый рядъ оригинальныхъ направленй, извстныхъ подъ разнообразными названями, въ которыхъ личныя ощущеня, впечатлня, понятя стушевываютъ содержане изображаемаго и художники пользуются средствами до того субъективными, что они затемняютъ собою содержане и длаютъ его понимане крайне затруднительнымъ.
Въ этомъ преобладани личности кроется, безъ сомння, много рокового для искусства въ широкомъ значени этого слова. Но не подлежитъ сомнню, что само по себ это преобладане внутренней жизни надъ вншней въ высшей степени характерно для нашего времени и интересно. Даже таке положительные умы. какъ Зола, не избжали увлеченй въ этомъ направлени и ‘культъ матери’ знаменитаго романиста до того увлекаетъ его, что въ нкоторыхъ произведеняхъ заставляетъ такъ-же мало считаться съ дйствительностью, какъ нсколько фантастическя построеня психическихъ комбинацй Поля Бурже. Нтъ въ современной литератур писателя, который-бы такъ глубоко чувствовалъ эту тираню личнаго элемента, рефлекси и самосознаня, какъ Эдуардъ Родъ. Онъ понялъ, что въ крайнихъ своихъ проявленяхъ эта тираня ведетъ къ безусловному скептицизму. Наблюденя надъ своимъ поколнемъ и самимъ собою привели Рода къ заключеню о необходимости покинуть стезю самоанализа и отрицаня и выйти на широкую дорогу положительныхъ идеаловъ. Каковы эти идеалы — Родъ не усплъ указать, онъ довольствуется попытками, раскрыть намъ свою душу, душу современнаго интеллигента, и подчеркиваетъ полную неудовлетворительность ходячихъ взглядовъ на сложные вопросы нашей жизни, на преступлене и добродтель, семейныя и общественныя отношеня. Его взгляды основываются на довольно обширныхъ наблюденяхъ и собственномъ опыт. Родъ не опасается самой прямой и рзкой постановки вопросовъ и подходитъ къ ихъ разршеню въ желательномъ для моралиста и поборника прогресса смысл, не расходясь съ художественной правдой.
Постараемся подвергнуть анализу беллетристическя произведеня Рода, въ которыхъ проявилось его мросозерцане. Насъ будетъ интересовать, ростъ его этическихъ и художественныхъ идей.
Я считаю раннимъ фазисомъ литературной дятельности Рода тотъ, который замтно окрашенъ довольно наивнымъ оптимизмомъ. Въ сложныхъ, тяжело сложившихся обстоятельствахъ жизни романистъ указываетъ исходъ, въ основ котораго лежитъ компромиссъ иногда очень грубый. Мн думается, что таке взгляды имют своимъ источникомъ оптимизмъ и не особенно глубокое отношене къ жизненнымъ вопросамъ. Быть можетъ, они основываются на непосредственномъ наблюдени. Но тогда оно иметъ предметомъ натуры весьма заурядныя, отношеня которыхъ къ важнйшимъ явленямъ жизни основано на мало осмысленномъ индифферентизм. Такъ или иначе, касаясь первостепенныхъ проблеммъ нашего личнаго существованя, Родъ въ первый перодъ своей дятельности находитъ ключъ къ ихъ разршеню, допускаетъ возможность соглашенй при запутанности переплетающихся другъ съ другомъ интересовъ нсколькихъ лицъ.
Любимыми темами Рода являются не запутанныя любовныя интриги, не рядъ романическихъ эфектовъ, не блестящя описаня и живой и бойкй далогъ, а изображене жизни преимущественно психической, немногихъ лицъ, въ ихъ взаимныхъ отношеняхъ. Родъ охотно останавливается на такихъ сочетаняхъ, которыя, не представляя ничего особеннаго по вншности, въ сущности полны глубокаго внутренняго драматическаго интереса.
Особеннаго вниманя въ этомъ отношени заслуживаютъ романы ‘Cte cte’ и ‘Три сердца’. Довольно сложные вопросы разршаются въ нихъ очень просто и элементарно. Въ первомъ изъ нихъ разсматривается взаимное отношене супруговъ, принадлежащихъ къ различнымъ вроисповданямъ: мужъ — протестантъ, жена — католичка. Тотъ отпечатокъ, который кладетъ воспитане въ католическомъ и протестантскомъ дух, очерченъ романистомъ въ самыхъ яркихъ и характерныхъ чертахъ. Мы видимъ молодого человка, котораго слишкомъ долго и слишкомъ, строго держали въ страх и подчинени, оберегая отъ суетныхъ искушенй. Темпераментъ и молодость взяли свое, страсти прорвались наружу и хлынули широкимъ потокомъ, лишь только обстоятельства стали благопрятствовать этому. Съ другой стороны, мистическое настроене жены представляло превосходное основане для религозной пропаганды. Молодая женщина долго отстаивала свой религозный культъ, но поведене мужа съ одной стороны, съ другой обаяне вдохновеннаго проповдника-пастора сломили ея упорство. Къ несчастью учене слилось съ личностью пророка и Юля пала. Казалось, это должно было осложнить распрю супруговъ, но дло приняло другой оборотъ. Мужъ вернулся изъ своихъ безпорядочныхъ скитанй приниженнымъ и подавленнымъ, и, когда жена созналась ему въ своемъ проступк, онъ не придалъ этому ни малйшаго значеня. Жизнь этой четы потекла мирно и ровно. О любви не могло быть и рчи, но ихъ связывали привычка и привязанность.
Само собою разумется, что этотъ романъ можетъ быть основанъ на непосредственныхъ и умлыхъ наблюденяхъ. Но онъ даетъ не много пищи размышленю. Это низведене идеальныхъ этическихъ стремленй къ довольно низменному прозябаню, явившемуся слдствемъ потери всякой воспримчивости къ нравственнымъ вопросамъ, производитъ угнетающее впечатлне. Мужъ и жена устали гршить и потому только чувствуютъ другъ къ другу расположене. Но не долженъ-ли человкъ, наоборотъ, стремиться къ сохраненю отзывчивости на запросы практической морали и избгать всякой фальши въ жизни и даже мысляхъ? Съ этой точки зрня романъ Рода не даетъ никакой новой постановки интересующихъ читателя вопросовъ и не удовлетворяетъ его. Все это возможно и правдоподобно, но слабость тенденци романа не искупается его художественностью.
Еще слабе основная мысль романа ‘Три сердца’. Молодому мужу тсно у домашняго очага. Онъ знаетъ, что существуетъ стихя чувственныхъ наслажденй, имъ не испытанныхъ и не извданныхъ. Любовь прелестной жены, присутстве малютки-дочери, уже проявляющей нжную, любящую душу, кажется ему чмъ-то срымъ, будничнымъ въ сравнени съ чувствомъ какой-либо современной Клеопатры или Аспази. Ему кажется, что таковую онъ нашелъ въ лиц красивой американки, эксцентричной и отличающейся многими странностями. Романъ этотъ, разрушившй семейное счасте супруговъ, отвлекшй ихъ внимане отъ впечатлительной малютки-дочери, далеко не удовлетворилъ Ричарда (такъ звали мужа). Поздно убдился онъ, что американка Роза-Маря, несмотря на свою вызывающую вншность, несмотря на вс странности, въ сущности простая и добрая женщина, требующая спокойнаго и ровнаго чувства, тяготящаяся своимъ неопредленнымъ положенемъ любовницы и стремящаяся къ боле прочнымъ узамъ. Въ то-же время, охладвъ и къ любовниц и къ жен, Ричардъ сталъ увлекаться прекрасной и во всхъ отношеняхъ выдающейся женщиной, которая не раздляла его страсти. Пока родители страдаютъ, полные своего горя, ихъ малютка чахнетъ, не видя ласки и нжности.
Дтскя чувства бываютъ глубоки и сильны, иногда они расшатываютъ слабые организмы,— одинъ изъ такихъ случаевъ мы имемъ въ данномъ роман. Малютка слабетъ, гаснетъ и наконецъ умираетъ. Смерть ребенка снова сближаетъ родителей, увлеченя мужа отходятъ въ область прошлаго, въ свою очередь и жена заставляетъ себя забыть и простить ему многое. Жизнь потекла ровнымъ потокомъ, смывшимъ тяжелыя воспоминаня.
Безъ сомння, все это полно жизни и въ порядк вещей, съ подобными случаями мы встрчаемся чуть не ежедневно. Какъ бытовая картинка — романъ очень хорошъ. Но, полагаю, многе читатели не согласятся съ тмъ, чтобы такъ легко можно было все забыть и простить, они выскажутъ сомнне, всегда-ли способна смерть ребенка сблизить родителей? Не создастъ-ли она, наоборотъ, никогда незаполнимой между ними пропасти? Полно, скажутъ они, разв возможно быть счастливымъ и спокойнымъ, когда за вами стоитъ тнь безвременно погибшаго дорогого существа? Не свидтельствуютъ-ли такя, какъ у Рода, отношеня о сравнительно мало-развитой психологи главныхъ дйствующихъ лицъ? Во всякомъ случа этическая сторона дла окажется неудовлетворительной. Совершаются чуть не преступленя, гибнутъ невинные — и снова воцаряется буржуазное счасте, миръ и согласе. Драма и трагедя превращаются въ комедю.
Повидимому, самъ Родъ остался недоволенъ своими произведенями указаннаго характера. По крайней мр онъ круто поворачиваетъ въ другомъ направлени, углубляетъ психологическй анализъ, предъявляетъ боле высокя этическя требованя и вмст съ тмъ придаетъ своимъ произведенямъ высокй драматическй интересъ. Съ романомъ ‘Обреченная въ жертву’ (La Sacrifie) мы становимся лицомъ къ лицу съ указаннымъ поворотомъ.
Познакомимся нсколько подробне съ содержанемъ послдняго романа. Мы не будемъ неправы, если назовемъ его французскимъ ‘Преступленемъ и Наказанемъ’. Подъ сильнымъ влянемъ Достоевскаго находился Родъ, когда принимался за ‘Обреченную въ жертву’. Онъ не подражалъ замчательному русскому романисту, выбравъ вполн самостоятельно сюжетъ своихъ наблюденй, но тенденця романа всецло, на нашъ взглядъ, возникла при чтени истори Раскольникова. Романъ ‘La Sacrifie’ появился въ форм автобографическихъ записокъ доктора Моргекса, врачафилантропа, всецло посвятившаго себя служеню страждущему человчеству.
Воспитанный отцомъ, строгимъ лютераниномъ, Моргексъ не усвоилъ религозныхъ идей своего родителя, можетъ быть потому, что тотъ слишкомъ усердно внушалъ ихъ своимъ дтямъ. Но строгое нравственное мросозерцане отличало Моргекса отъ его сверстниковъ, онъ привыкъ отдавать себ отчетъ въ своихъ поступкахъ и считаться съ своею впечатлительною совстью, это былъ человкъ, не признающй уступокъ и компромиссовъ. Двадцати лтъ отъ роду Моргексъ посл смерти отца очутился безъ средствъ и съ большой семьей на рукахъ. Приходилось усиленно работать и изощряться въ добывани необходимыхъ для существованя средствъ. Двадцати восьми лтъ Моргексъ былъ человкомъ дла, практичнымъ, самолюбивымъ и честолюбивымъ.
Одна сторона осталась у Моргекса не развитой: его чувствительность. По отношеню къ своей семь онъ зналъ лишь одно — долгъ. Онъ доставлялъ ей все необходимое, но нжности къ ней не проявлялъ, къ провинившимся-же докторъ былъ строгъ и неумолимъ.
По странной случайности, у доктора былъ другъ Одуэнъ, ничего общаго съ нимъ не имющй. Это былъ блестящй свтскй адвокатъ, умвшй импровизировать краснорчивыя рчи и ‘искусно направлять свое судно’, какъ онъ выражался. Одуэнъ любилъ роскошную обстановку, хорошй обдъ, вино, сигары — словомъ это былъ типичный великосвтскй адвокатъ, рзко отличающйся отъ неповоротливаго пуританина, сдержаннаго и суроваго Моргекса. Несмотря на это несходство характеровъ и привычекъ, молодые люди были связаны узами дружбы и находили удовольстве въ частыхъ и оживленныхъ бесдахъ. Скоро Одуэнъ сдлался женихомъ и познакомилъ своего друга съ невстой, прекрасной, умной и доброй двушкой. Принужденный ухать на нсколько мсяцевъ изъ Парижа въ мстность, гд господствовала холера, Моргексъ не былъ на свадьб Одуэна и прхалъ посл его медоваго мсяца. Зная, какъ измняетъ людей семейная жизнь, опасаясь показаться навязчивымъ, докторъ почти прекратилъ свои визиты. Только по настояню своего друга онъ сталъ посщать его домъ и безъ труда пробрлъ довре его жены.
Вскор докторъ замтилъ, что отношеня мужа и жены были далеко не идеальны. У Одуэна былъ тяжелый характеръ, мелочной и придирчивый. Клотильда слишкомъ безропотно ему подчинялась. Къ тому же адвокатъ завелъ любовницу — женщину полусвта и этимъ нанесъ окончательный ударъ самолюбю жены. Между друзьями тоже обнаружился разладъ, возникъ крупный разговоръ по поводу одного убйцы, котораго Моргексъ считалъ психически больнымъ, и по поводу защиты Одуэна, которая походила на обвинене и повела за собою апоплексическй ударъ. Сознавая возможность полнаго увчья. Одуэнъ взялъ слово съ Моргекса, что тотъ отравитъ его, если не будетъ надежды на выздоровлене. Тайное желане избавиться отъ друга, жену котораго докторъ полюбилъ всмъ пыломъ перваго и зрлаго чувства, заставило его дать требуемое общане, противорчащее совсти врача. Онъ успокоилъ себя соображенемъ, что Одуэнъ, изъявляя свое желане, былъ человкомъ вполн нормальнымъ, сознававшимъ важность подобнаго требованя.
Само собою разумется, что положене друга мужа, любящаго его жену, было для честнаго Моргекса невозможнымъ. Онъ, чувствуя, что съ каждымъ днемъ становится все боле и боле рабомъ своей страсти, ршилъ воспользоваться первымъ случаемъ для разрыва съ своимъ другомъ. Случай представился. Буря разразилась изъ-за убйцы, о которомъ сказано выше. Одуэнъ съ злорадствомъ упомянулъ о его казни, докторъ не мене страстно сталъ въ его защиту, заявивъ, что отнын на него могутъ разсчитывать только какъ на врача. Сдлавъ ршительный шагъ, Моргексъ сталъ спокойне, образъ любимой женщины сталъ тускнть въ его воображени,— какъ вдругъ г-жа Одуэнъ прислала за нимъ, извщая, что съ ея мужемъ сдлался новый, жестокй ударъ. На этотъ разъ больному предстояло почти безсознательное существоване, которое могло продолжаться цлые годы. Теперь доктору приходилось вспомнить данное слово и принять извстное ршене. Судьба жены друга, стремлене къ личному счастью побдили аргументы, которые ставила совсть врача, и въ одинъ прекрасный день, принявъ большую дозу морфя, Одуэнъ заснулъ навсегда.
Посл смерти адвоката, Моргексъ почувствовалъ всю тягость своего положеня. Тнь друга должна была стоять между нимъ и любимой женщиной. Единственнымъ выходомъ изъ этого положеня могло быть полное удалене отъ Клотильды. Къ этому нашъ докторъ въ первое время и стремился. Но потомъ, влекомый своимъ чувствомъ, побуждаемый различными соображенями, взаимностью прекрасной вдовы, онъ измнилъ свое ршене и женился на прелестной женщин. Въ первое время онъ былъ вполн счастливъ и успокоилъ послушную совсть.
Случайное, неважное обстоятельство нарушило эту гармоню. Заговорили лучшя стороны души Моргекса. Не будучи въ состояни ршить вопроса о своей виновности, найти средство, какъ выпутаться изъ ужаснаго положеня, докторъ обращается къ посторонней помощи, къ совту людей испытаннаго благородства и честности. Одинъ изъ нихъ, честный и прямой священникъ, призналъ доктора виновнымъ и заявилъ, что онъ долженъ отказаться отъ Клотильды, пробртенной преступленемъ. Когда Моргексъ горячо отстаивалъ права своей жены, указывая на ея полную невиновность, духовникъ замтилъ: ‘Роковая необходимость грха, иногда тяжелое за него наказане состоитъ въ томъ, что онъ влечетъ за собой цлый рядъ послдствй, отъ которыхъ страдаютъ и виновные, и невинные… Мы не можемъ нарушить закона, чтобы не затронуть цлой группы людей’. Моргексъ не долго оставался въ нершительности. Совтъ священника показался ему убдительнымъ. Нсколько дней спустя онъ въ письм къ жен изложилъ свою вину, просилъ прощеня и требовалъ разлуки. Несмотря на полную готовность жены забыть обо всемъ, онъ рзко, въ припадк какого-то отчаяня прервалъ съ нею вс сношеня… Съ этой минуты для доктора началась новая эра: служене человчеству должно было быть искупленемъ вины, за которую страдала невинная жена, быть можетъ, больше его самого.
Сходство этого романа съ ‘Преступленемъ и Наказанемъ’ весьма значительно. Не даромъ авторъ говоритъ, что его герой перечитывалъ романъ Достоевскаго. Соцальный характеръ преступленя въ роман Рода становится романическимъ, притомъ авторъ не везд послдователенъ. Такъ, весьма странно, что Одуэнъ, цнившй свои удовольствя выше всего, хочетъ быть отравленнымъ. Равнымъ образомъ трудно поврить, чтобы докторъ придавалъ серьезное значене слову, данному еле оправившемуся больному.
Зато весь процессъ, слдующй за убйствомъ, у Достоевскаго и Рода поразительно сходенъ.
Раскольниковъ и Моргексъ, несмотря на различе ихъ умственнаго уровня, имютъ своеобразное поняте о морали, отличное отъ общепринятаго. До столкновеня съ дйствительностью, съ практической моралью, ихъ мровоззрне было вполн удовлетворительнымъ. Но лишь только они перешагнули въ сферу преступленя, ихъ устои оказались несостоятельными, и они были принуждены искать разршеня своихъ мучительныхъ сомннй въ общепринятомъ и общеобязательномъ кодекс нравственности: Раскольниковъ, преступлене котораго предусматривалъ законъ, обратился къ суду, Моргексъ — къ нравственному сознаню лучшихъ людей общества,
Какъ Раскольниковъ, такъ и Моргексъ склонны, совершая преступлене, умилять цнность нашей жизни, требуя притомъ отъ человка слишкомъ многаго. Въ этомъ ихъ роковая ошибка, ошибка ихъ гордости, слишкомъ обезцнивающей, въ сравнени съ своими правами на существоване, права другихъ.
Клотильда и Соня имютъ мало общаго. Это женщины двухъ различныхъ мровъ. Соня проникнута любовью къ правд, какимъ-то мистическимъ стремленемъ къ идеалу. Она думаетъ, что счасте любимаго человка въ искуплени грха. Здсь, на пути къ очищеню, она готова слдовать за нимъ, но примириться съ его преступленемъ она не можетъ, такъ какъ не вритъ, чтобы онъ нашелъ душевное равновсе. Клотильда, узнавъ о совершившемся, прощаетъ своего мужа. Боле того: ей и въ голову не приходитъ осуждать его: онъ изъ за нея устранилъ Одуэна — и этого вполн достаточно ея женскому сердцу. У Клотильды нтъ опредленнаго идеала нравственнаго совершенства, и она даже не догадывается о тхъ страданяхъ и сомнняхъ, которыя мучатъ доктора. ‘Обреченная въ жертву’, она несчастна и въ силу неумолимой логики событй, и въ силу своей близорукости, мшающей ей возвыситься до уровня своего мужа, понимать его сомння, внутреннюю борьбу и добровольно ршиться на тяжелую жертву, явившуюся единственнымъ условемъ сноснаго существованя.
Въ изложенномъ роман Родъ очень врно подмтилъ логику событй и роковую ихъ посхдовательность. Честный, подобно Моргексу, человкъ не можетъ совершить преступленя и спокойно наслаждаться его плодами. Рано или поздно придетъ онъ къ печальной необходимости разрушить выстроенное неправымъ путемъ здане и погибнетъ подъ его развалинами. Но въ ‘La Sacrifie’ преступлене слишкомъ очевидно, слишкомъ ярко, необходимыя послдствя его слишкомъ прямолинейны. Родъ сознавалъ, что есть поступки, прощаемые обществомъ, вполн законные, касающеся, повидимому, лишь счастя двухъ лицъ, которые тмъ не мене ведутъ за собою цлый рядъ печальныхъ фактовъ и для. другихъ близкихъ лицъ, ни въ чемъ не виновныхъ и ни къ чему не причастныхъ. Моралиста привлекала заманчивая задача показать на примр, выхваченномъ изъ жизни, справедливость старой библейской притчи о зеленомъ виноград, который ли предки и отъ котораго у потомковъ болли зубы. Онъ остановилъ свое внимане на передовой личности, одномъ изъ лучшихъ людей нашего времени, талантливомъ и разностороннемъ, одинаково способномъ къ теоретической и практической дятельности. Благодаря этому, возникли два романа: ‘Частная жизнь Мишеля Тейссье’ и ‘Вторая жизнь Мишеля Тейссье’.
Въ первомъ изъ этихъ романовъ мы знакомимся съ идеальной на первый взглядъ супружеской четой.
Мужъ и жена какъ-бы созданы другъ для друга: они красивы, здоровы, умны, честны и талантливы. У нихъ дв дочери, въ которыхъ родители души не чаютъ, много хорошихъ друзей и знакомыхъ. Мужъ принадлежитъ къ консервативной парти парламента, горячо отстаиваетъ ея интересы, противодйствуетъ, сколько есть силъ, реформамъ, направленнымъ, по его мнню, противъ семейныхъ и государственныхъ основъ. Такъ, въ моментъ начала романа мы находимъ его ратующимъ противъ проекта о развод, вносимаго либеральнымъ большинствомъ.
Въ семь Тейссье особенной любовью пользовалась молоденькая, прелестная двушка Бланшъ, ихъ сосдка, находящаяся, несмотря на богатство матери, въ самыхъ тяжелыхъ семейныхъ условяхъ. Мать Бланши, бывшая за вторымъ мужемъ, не любила ее, двушка не видла сердечнаго чувства и вниманя въ роскошной обстановк материнскаго дома и искала утшеня у г-жи Тейссье. Мало-по-малу она сдлалась какъ-бы ея третьей дочерью и пользовалась общею любовью. Къ несчастью, исподоволь и почти безсознательно Мишель Тейссье полюбилъ прекрасную двушку, и она отвчала ему полною взаимностью.
Романъ этотъ недолго оставался неизвстнымъ г-ж Тейссье. Случайно она узнала о своемъ несчасти. Оскорбленная и полная горя, сознавая серьезность чувства мужа и своего положеня, она потребовала развода. Скрпя сердце, Тейссье долженъ былъ повиноваться. Послдовалъ унизительный фиктивный процессъ. Разводъ былъ разршенъ. Дти остались при матери. Побуждаемый своимъ чувствомъ и ходомъ событй Тейссье женился на Бланшъ. Бракъ ихъ состоялся безъ участя церкви, которое было невозможно при такихъ обстоятельствахъ. Само собою разумется, что политическая карьера Тейссье въ рядахъ консервативной парти окончилась навсегда, его разводъ произвелъ громкй скандалъ, и любимецъ консерваторовъ былъ принужденъ ограничиться тсной сферой частной жизни.
Десять лтъ провелъ цвтущй и полный энерги Мишель въ вынужденномъ отдых. Онъ писалъ, путешествовалъ, наслаждался природой,— но все это, конечно, мало его удовлетворяло. Любовь его ко второй жен была съ каждымъ годомъ еще сильне и глубже, молодая женщина оказалась на высот своего призваня, но между супругами стояли воспоминаня о покинутой жен и дтяхъ. Чувство горечи нердко всплывало наружу. Судьба, казалось, предупредительно позаботилась объ ихъ успокоени: первая жена Тейссье скончалась. Онъ видть ее уже на смертномъ одр, измнившуюся до неузнаваемости, съ печатью пережитыхъ страданй на лиц. Понятно посл похоронъ матери дочери должны были поселиться съ отцомъ. Съ этого именно момента Тейссье и его жена стали испытывать тяжелыя послдствя своего союза.
Между отцомъ и дочерьми, а еще боле между ними и мачихой — стояла ихъ мать. Старшая, двушка кроткая и податливая, старалась угодитъ отцу и полюбить ласковую добрую Бланшъ, но младшая вела съ нею и отцомъ упорную и глухую борьбу, позволяла себ, пользуясь щекотливостью положеня мачихи, самыя невозможныя выходки и отравляла всмъ существоване. Одновременно съ этимъ осложненемъ въ семью ворвалась новая струя: Тейссье, пережившй много внутренней борьбы и горя, рзко измнилъ свои прежня убждени, онъ сталъ ярымъ радикаломъ и ршилъ перейти въ лагерь своихъ прежнихъ политическихъ враговъ. Здсь онъ былъ встрченъ съ открытыми объятями, въ немъ проснулся пылкй парламентскй дятель, разрывъ съ прошедшимъ былъ самый полный.
Теперь все переплелось и перепуталось. Тейссье шелъ своей дорогой, не считая себя обязаннымъ считаться съ семьей,— а между тмъ семья не раздляла его стремленй, не сочувствовала перемн въ немъ происшедшей. Жена его мечтала о церковномъ брак, долженствовавшемъ оформить ихъ отношеня, а старшая дочь — о брак съ сыномъ одного аристократа — оплота консервативной парти.
Легко догадаться, что этотъ разладъ долженъ былъ внести въ семью много горя. Бракъ молодыхъ людей, вслдстве дуэли ихъ отцовъ, сдлался навсегда невозможнымъ. Бдная двушка, въ высшей степени нервная и впечатлительная, не могла пережить своего горя, она угасла, убитая страданьемъ. А Тейссье остался съ болью въ сердц, съ сознанемъ своего безпощаднаго эгоизма, безъ нравственной поддержки, безъ вры въ свое дло, обусловившее столько несчастй, но съ побдой на выборахъ. Горькой ироней звучало для него послднее извсте.
Нельзя не признать за Родомъ глубокомысленнаго отношеня къ жизненнымъ вопросамъ и вмст съ тмъ большой наблюдательности, ума и художественнаго чутья, проявившихся въ истори Мишеля Тейссье. Читатель прекрасно понимаетъ, что увлечене этого талантливаго человка, само по себ естественное и законное, должно было привести къ роковымъ послдствямъ. Тейссье поступилъ какъ среднй, заурядный смертный, котораго никто не подумаетъ особенно осуждать, а тмъ не мене его поступокъ наказывается строго, даже безжалостно, наказывается въ ближайшихъ дорогихъ ему людяхъ, задушевныхъ стремленяхъ и идеалахъ. Одно увлечене разрушаетъ прекрасное здане счастя, строившееся всю жизнь работой ума и сердца! Это печально, очень печально, но это законно и логично. Торжество эгоизма въ ршительную минуту жизни должно оказаться роковымъ. Жертвуя интересами другого лица своимъ собственнымъ, человкъ долженъ сознавать, что этимъ единичнымъ случаемъ дло не можетъ ограничиться, что у всякаго человка есть преданныя и любящя его существа, на которыхъ отражается его страдане. Читатель смутно сознаетъ, что единственнымъ средствомъ спасти столько жертвъ было бы въ извстный моментъ самопожертвоване, покорене элементарныхъ силъ голосу разума. Но, разъ ошибка произошла, дальнйшя слдствя не могутъ быть устранены: каждая минута приносить новое осложнене, толкаетъ къ ршительной катастроф.
Романистъ полагаетъ, что значительную долю осложненй слдуетъ приписать ненормальнымъ условямъ нашего цивилизованнаго общества. Личности предъявляются большя требованя устойчивости и проницательности, чмъ могутъ вынести силы средняго индивидуума. Прямыя, честныя натуры гибнутъ въ цивилизованныхъ центрахъ, какъ погибаетъ у Рода героиня романа Татьяна Ленлофъ, русская, уроженка Оренбурга.
Эта красивая, цвтущая дочь первобытнаго свера является въ Парижъ съ радужными надеждами. Скоро она иметъ основане думать, что эти надежды осуществятся: она находитъ покровителей и поклонниковъ, которые толкаютъ ее на сцену. У Татьяны есть талантъ и понимане, но нкоторыя особенности ея произношеня, рзкость манеръ длаютъ ея дебюты неудачными. Злополучная актриса становится великосвтской любовницей. Но, отдаваясь безсердечному человку, Татьяна осталась прямой и честной и, когда утомленный однообраземъ виверъ не только покинулъ ее, но и хотлъ передать своему прятелю. Татьяна не пережила позора и наложила на себя руки.
Родъ превосходно понялъ и изобразилъ всю бездну испорченности, какая отличаетъ извстную часть цивилизованнаго общества большихъ центровъ, испорченности, кроющейся не въ случайныхъ выходкахъ страстей, а въ полномъ эгоизма мросозерцани. Противоположность душевной чистоты неиспорченной двушки съ безсердечностью пошлаго общества ее окружающаго, оттнено авторомъ прекрасно и даетъ превосходный художественный эфектъ. ‘Татьяна Ленлофъ’ — одинъ изъ лучшихъ романовъ Рода, несмотря на нкоторую сбивчивость свднй о Росси.
Само собою разумется, что указывая на т послдствя, которыя влечетъ для насъ и другихъ нашъ эгоизмъ, наше себялюбе, наша близорукость, обусловливающя не только личныя и семейныя несчастй, но и общественныя, Родъ долженъ былъ сознавать, что высшй, нормальный порядокъ можетъ явиться слдствемъ исключительнаго предвдня, предусмотрительности, альтруизма и всепрощеня. Тогда только можетъ воцариться полная гармоня. Но для насъ, рабовъ страсти, такое состояне возможно лишь въ будущемъ,— и Родъ прекрасно высказался но этому поводу въ небольшомъ фантастическомъ разсказ ‘L’autopsie du Docteur Z.’.
Сюжетъ разсказа основанъ на мнимомъ физологическомъ наблюдени, состоящемъ въ томъ, что сознательная жизнь человка не прекращается съ моментомъ смерти, а продолжается еще нкоторое время. Легко догадаться, какое употреблене сдлаетъ романистъ изъ этой гипотезы. Онъ постарается показать намъ состояне души человка, возвышающееся надъ жизненными злобами дня, надъ уровнемъ общечеловческихъ страстей, увлеченй и понятй,— словомъ, онъ заставитъ взглянуть на душу очищенную, безстрастную и мудрую. Одни и т же факты въ два различные момента производятъ различное дйстве. Прощене занимаетъ мсто озлобленя, требовательность и строгость уступаютъ снисходительности: умышленное или безсознательное непонимане — полному просвтленю. Понимается и прощается даже то, что при жизни такъ строго судится: измна, неблагодарность. Поступки людей, получая другое освщене, становятся простительными и понятными.
Намъ кажется, что въ сказанномъ очерк Родъ высказалъ свои задушевныя мысли о важнйшихъ вопросахъ практической этики. Онъ повидимому склоненъ думать, что полное понимане есть и полное прощене, что значительная часть нашихъ распрей и столкновенй — результатъ взаимнаго непониманя и недоразумня.
Въ нкоторыхъ очеркахъ Рода проглядываетъ указанная нами мысль о необходимости возвыситься умомъ и сердцемъ надъ всмъ временнымъ и случайнымъ. Такое отношене или является удломъ исключительныхъ по благородству натуръ, или достигается путемъ продолжительныхъ испытанй и страданй. Таковъ, напримръ, мужъ въ разсказ ‘Le pardon’, узнавшй посл смерти горячо любимой жены объ ея измн и не только простившй ея памяти, но сумвшй полюбить и ея дочь — плодъ легкомысленнаго увлеченя — зная, что это дитя чужого человка, соперника лишившаго его чести.
Обратимся теперь къ проявленямъ самосознаня у Рода, постараемся уловить его взгляды на главнйше вопросы нашего существованя и оттнить черты его духовнаго склада, насколько он являются выразителями современности.
Есть среди сочиненй Рода не особенно объемистая книга (311 стр. 18 разгонистаго штрифта), удостоенная французской академей преми: ‘Смыслъ жизни’. Для знакомства съ общими взглядами Рода и ихъ оцнки эта книга представляетъ весьма любопытный и интересный матералъ. Книга распадается на четыре отдла: бракъ, отцовство, альтруизмъ и религя. Это — что-то въ род исповди находящагося въ цвтущемъ возраст мужчины, искренняя исповдь сына нашего вка. Прекрасно оттняетъ Родъ тотъ контрастъ, который существуетъ между молодыми людьми, вступающими въ бракъ: она, пожившй и изврившйся, эгоистичный и себялюбивый, часто недоврчивый и всегда съ извстными, неудобными для семейной жизни привычками, она въ большинств случаевъ полная наивной вры и энтузазма, способная ко всему приспособиться и измниться въ угоду любимому мужу, забывающая о своихъ радостяхъ и страданяхъ, чтобы раздлять его волненя. Вотъ въ какихъ выраженяхъ характеризуетъ Родъ состояне души мужа, души, овладть которою должна пытаться жена: ‘Если-бы были только эти вншне враги (привычка холостяка), ты изгнала-бы ихъ, какъ день прогоняетъ ночь. Но они имютъ союзника въ моемъ сердц: оно вовсе не спокойное зеркало, въ которомъ отражается твой образъ, оно — дно бурнаго моря, часто болотистое — населенное чудовищами. Въ немъ есть низкя стремленя, убивающя чистыя чувства, какъ ползучя растеня убиваютъ цвты, часто оно пожирается той жаждой успха, которую обостряетъ Парижъ и которая усмиряется лишь ядами, въ немъ есть пошлое любопытство, которое по временамъ отвлечетъ его отъ тебя, и, кто знаетъ, быть можетъ ему когда-либо захочется твоихъ слезъ! Я подозрваю, что борьба возникнетъ между Парижемъ и тобою. Вы оба пожелаете обладать мною: ты, чтобы любить меня и сдлать добрымъ, городъ, чтобы пустыми миражами обезсилить мою душу. Его голосъ будетъ воспламенять кровь въ моихъ жилахъ, твоя-же любовь будетъ для меня освжающимъ плодомъ. Городъ будетъ внушать мн совты бороться и удовлетворять честолюбе, ты мн скажешь, что цль достигнута, когда есть любовь…’ ‘Это еще не все. Если ты овладешь этимъ ‘я’, которое обстоятельства передлали на свой ладъ, ты найдешь завтра другое ‘я’, можетъ быть еще боле опасное, такъ-какъ оно находитъ удовольстве въ безконечномъ самосозерцани, въ жестокой игр, анализируетъ свои чувства, слдуетъ за ходомъ своихъ мыслей до крайнихъ и роковыхъ предловъ, ‘я’ разсуждающее, деспотическое и скептическое, о которомъ ты не знаешь и которое сознаетъ себя, ‘я’, котораго я такъ боюсь, что вижу, какъ оно наступаетъ на наше счасте, терзаетъ мою и твою любовь, какъ дикй палачъ, который направляетъ на самого себя свои колеса и дыбы. О, если-бы ты знала прошлое этого враждебнаго ‘я’, если-бы ты знала, какими путями оно пришло къ теб!.. Я говорю себ это и стыжусь, глядя на тебя… Столько прочитанныхъ книгъ, столько затронутыхъ вопросовъ, столько усилй ума не сдлали изъ меня теб равнаго. Я гордился моимъ умомъ и полагалъ, что онъ проникъ почти все: нсколько дней, проведенныхъ въ твоемъ обществ, открыли мн глаза на мою пустоту. Да, я не обладаю знанемъ, которымъ стоитъ только овладть, которое есть у тебя, которое всякй можетъ создать, но тмъ не мене оно дается немногимъ, у него нтъ названя, но оно длаетъ счастливымъ! И я боюсь этого невжества, боюсь за тебя, за себя, за наше будущее и нашу любовь!..’ Мучимый тяжелыми сомннями, вопросами относительно принциповъ нашего существованя, романистъ разбираетъ все, что можетъ его оправдывать и давать людямъ твердое основане. На первомъ мст, говоритъ онъ, ставятъ вру. Вра въ самомъ дл все объясняетъ, доказывая, что мы являемся центромъ всего существующаго, она даетъ намъ мужество для перенесеня всхъ бдствй. Она заглушаетъ всякя сомння и не даетъ мста отчаяню. Но этой-то вры у романиста, говорящаго отъ лица современнаго человка, нтъ. Существуетъ, говорятъ друге, прогрессъ всего человческаго рода, виновниками котораго мы являемся, пусть страдаютъ единицы, только-бы цлое совершенствовалось. Но, возражаетъ Родъ, мы имемъ довольно полное представлене лишь о двухъ цивилизацяхъ: о римской и о греческой. Притомъ прогрессъ цлаго, основанный на страданяхъ единицъ, далеко не удовлетворяетъ автора, видящаго въ немъ софизмъ, выдуманный боле остроумными людьми для мене остроумныхъ.
Многе говорятъ о человчеств, продолжаетъ романистъ, его, по ихъ мнню, слдуетъ любить, эта любовь разршаетъ проблемму, даетъ смыслъ жизни и цль дятельности. Но для Рода человчество ничего собою не представляетъ. Слово это иметъ слишкомъ неопредленное значене. Оно обнимаетъ вс наци, вс сословя, вс професси самаго разнообразнаго характера. Личность, по мнню Рода, обязана человчеству лишь ограниченемъ своихъ законныхъ правъ.
Говорятъ также о сострадани. Русске романисты, по Роду, создали ‘религю человческаго страданя’. Онъ находитъ, что служене человчеству возможно лишь въ извстныхъ предлахъ. Наполнить жизнь оно можетъ только исключительно благопрятно настроеннымъ индивидуумамъ. Это служене, сострадательное и безкорыстное, дается человку не мене трудно, какъ искренняя, живая вра. Создать его искусственно невозможно.
Остаются борьба за существоване, индифферентизмъ и то состояне, которое можно охарактеризовать: ‘моя хата съ краю’. Вполн правильно полагаетъ Родъ, что вс эти принципы не разршаютъ сложныхъ проблемъ бытя, а лишь устраняютъ ихъ.
Съ такою-то полною сомннй и недоумнй душою, современный интеллигентный и мыслящй человкъ встрчается съ элементарными и простыми, всми испытанными и всмъ извстными положенями. Ему предстоитъ сдлаться отцомъ. Часть книги, посвященная анализу родительскихъ чувствъ, представляетъ наиболе живыя ея страницы. Скептикъ въ любви къ младенцу находитъ искомую полноту чувствъ. Медленно, очень медленно созрваютъ въ немъ эти чувства, подобно тому, какъ медленно возстановляются наши силы посл продолжительной хронической болзни. Авторъ какъ-бы отршается на время отъ своего безрадостнаго скептицизма и раздляетъ радости и печали большинства.
Въ глав объ альтруизм Родъ впадаетъ въ прежнй, полный отчаяня тонъ. Передъ его глазами рисуется воспоминане объ идеальномъ альтруизм, носителемъ котораго являлась старая гувернантка, жившая лишь другими и для другихъ, отршившаяся отъ проявленй даже простительнаго эгоизма. Но, указывая на эту высшую форму любви къ ближнему, романистъ отчаивается, не является-ли она единичной и недоступной. Внимательно слдитъ онъ за проявленями нашего себялюбя въ различные моменты жизни и приходитъ къ печальному заключеню, что и соцальныя и личныя условя нашего времени длаютъ немыслимымъ широкое примнене гуманныхъ чувствъ. Особенно замчательны его страницы о милитаризм.
Четвертый и послднй отдлъ посвященъ современной религи. Внимательному анализу подвергаетъ авторъ ‘религю человческаго страданя’, которую онъ считаетъ господствующею въ русскомъ обществ и роман. Онъ ужасается, глядя на сухость и безсердечность своихъ соотечественниковъ: онъ ужасается дилетантизму, который, подобно жонглеру, играетъ съ идеями и идеалами, сочетая самыя разнообразныя комбинаци и гоняясь за художественнымъ эфектомъ. Примняя притчу о фарисе и саддуке къ современнымъ условямъ, Родъ относитъ интеллигентное большинство къ первой категори. Современный фарисей все понимаетъ и толкуетъ: онъ бесдуетъ съ Богомъ, какъ равный съ равнымъ. Онъ растягиваетъ по всмъ направленямъ смыслъ словъ и играетъ понятями и идеями. Саддукей смотритъ на все просто, всему вритъ и умираетъ, не пытаясь проникнуть въ суть вещей. Но вотъ наступаетъ тяжелая минута въ жизни фарисея. Онъ ищетъ вокругъ себя опоры, но находитъ лишь пустоту, которую создалъ, разрушая собственныя иллюзи.
Родъ, скорбя о томъ, что принадлежитъ къ сект современныхъ фарисеевъ, находитъ, что и у нихъ есть свое убжище, свой уголокъ: семья. Въ семь, у семейнаго очага можетъ наполнить свое сердце фарисей. Пусть онъ оставитъ разрушенные имъ миражи и довольствуется небольшимъ уголкомъ. Родъ приводитъ одинъ примръ обращеня скептика: отчаявшись въ безплодномъ искани, онъ примыкаетъ къ извстной вроисповдной форм. ‘Когда прочно установилось въ моей совсти, что я желалъ врить, я увровалъ… Какъ это случилось — не знаю… Если это чудо, я не знаю, какъ оно совершилось: я знаю только, что въ настоящее время моя вра реальна и жива, что въ ней нтъ вымысла, въ особенности-же я знаю, что это не новая форма нашего прежняго дилетантизма’…
Подъ влянемъ теплой семейной атмосферы Родъ ставитъ себ вопросъ, не здсь-ли окончательное убжище человка. ‘Меня берета большая охота оттолкнуть отъ себя навсегда глупые вопросы, меня смущающе, оставить Бога въ поко въ Его неб, а людямъ предоставить пожирать другъ друга на земл, и отправиться съ двумя существами, составляющими все для меня, куда-нибудь на какой-нибудь южный островъ, гд мягкй климатъ, гд мы состаримся вдали отъ толпы и забота, въ небольшомъ бломъ домик съ садикомъ, гд росли-бы пальмы и кактусы до тхъ поръ, пока насъ не разлучитъ смерть. Кто знаетъ? Мы сдлаемся тамъ старыми — старыми, и смерть придетъ безъ страданй, слившись въ одну прекрасную ночь со сномъ’.
Но самъ романистъ знаетъ, что это только безсодержательныя и пустыя мечты.
Книга Рода оканчивается молитвою, сочиненною въ пантеистическомъ дух. Въ заключене мы видимъ, какъ безсильны его стремленя усвоить наивную вру и какъ безпомощны его попытки въ этомъ направлени.
Книга ‘Le sens de la vie’ разоблачаетъ тщету усилй современнаго человка подняться до общихъ принциповъ, создать себя прочные устои. Въ другой книг ‘La course la mort’ Родъ указываетъ на свое безсиле (въ качеств представителя интеллигентнаго большинства) въ области чувства. Онъ не можетъ, несмотря на вс попытки, любить и ненавидть непосредственною страстью, сдлаться ея жертвою, совершать въ угоду ей подвиги. Онъ не въ состояни проникнуться однимъ впечатлнемъ и долго сохранять его. Отношеня этого интеллигента къ любимой женщин и ко всему окружающему лишены опредленнаго характера: онъ чего-то ищетъ, чего-то жаждетъ, чмъ-то томится, что-то преслдуетъ, стремится достигнуть извстной цли и пугается ея достиженя. Я думаю, что его болзненное состояне можно свести къ болзни воли, слишкомъ слабой и неустойчивой для активной дятельности. Эта слабость воли идетъ еще дальше: она не позволяетъ стремленямъ и вкусамъ романиста высказаться опредленно. Однажды ему, напримръ, кажется, что необходимо искать уединеня, что въ немъ только и счасте, въ другой разъ его тянетъ въ Парижъ, въ пеструю толпу борцовъ за существоване.
Изъ литературныхъ произведенй Рода, особенное значене иметъ книга ‘Нравственныя идеи настоящаго времени’. Она заключаетъ рядъ очерковъ, посвященныхъ характеристик нсколькихъ первостепенныхъ европейскихъ писателей: Ренану, Шопенгауэру, Зола, Бурже, Леметру, Эдмонду Шереру, Дюма-сыну, Брюнетьеру, Толстому и де-Вогюэ. Какъ видите, галлерея весьма разнообразная и выборъ удачный. Характеристики литературныхъ дятелей, принадлежащя перу Рода, обладаютъ большими достоинствами. Он, правда, не даютъ вполн отчетливаго, рельефнаго представленя о писател, но зато превосходно оттняютъ нкоторыя, наиболе типичныя его стороны. Он раскрываютъ задушевныя симпати самого автора, такъ-какъ лишь этими симпатями опредляется не только выборъ сюжета, но и постановка его. Въ сущности такого рода очерки рдко даютъ округленное представлене объ извстномъ писател. Въ громадномъ большинств случаевъ, они оттняютъ одну особенно интересуютъ для ихъ автора сторону и высказываютъ, такимъ образомъ, его задушевныя симпати.
Рода интересуютъ нравственныя идеи нашего времени. Онъ познакомился и познакомилъ читателей съ главнйшими писателями, задававшимися общими вопросами религи и нравственности. Выборъ его былъ не случайный, а опредлялся, главнымъ образомъ, степенью и характеромъ вляня на общество извстнаго автора. Разсмотрнные Родомъ писатели могутъ быть подраздлены на дв группы: на отрицателей и положительныхъ. Первые или относятся скептически къ человчеству и не врятъ въ возможность его нравственнаго совершенствованя, или считаютъ совершенно излишними всяке вопросы этого рода. Они довольствуются изображенемъ дйствительности, какъ они ее понимаютъ на основани своихъ неполныхъ или шаткихъ научныхъ свднй, вторые живо интересуются важнйшими задачами практической и теоретической этики, врятъ въ возможность улучшеня нашихъ нравовъ, указываютъ больныя мста нашей соцальной, общественной и личной жизни и средства къ ихъ удаленю или исцленю. Среди нихъ одно изъ первыхъ мстъ принадлежитъ гр. Толстому. Родъ находитъ предлагаемыя нашимъ писателемъ реформы внутренней жизни мало примнимыми и трудно исполнимыми, особенно при условяхъ жизни на запад, но онъ удивляется ихъ возвышенности и благородству и признаетъ за его трактатами большое воспитательное значене.
Не трудно догадаться, какая изъ двухъ группъ симпатичне Роду. Къ первой онъ самъ примыкалъ въ начал своей дятельности, ко второй онъ присталъ теперь. Онъ указываетъ, какъ велики успхи этого новаго направленя, какъ быстро растетъ число его приверженцевъ. Реакця противъ жизни, которая мирится съ фактомъ, признавая его необходимость, и не принимаетъ мръ къ его улучшеню, становится все сильне и сильне.
Въ настоящемъ очерк я не касаюсь спецальныхъ литературныхъ трудовъ Рода (монографи о Данте, Ламартин, Леопарди и др.). Я задавался цлью познакомить читателя съ дятельностью и мыслями передового человка нашего времени и потому говорилъ лишь о тхъ его произведеняхъ, гд онъ самъ высказывался. Съ удовольствемъ мы можемъ отмтить глубину и серьезность этихъ произведенй и съ довремъ смотрть въ будущее, которое унаслдуетъ отъ настоящаго времени его благородныя страданя и исканя.