Роман роялиста времен революции, Коста-Де-Борегар Шарль-Альбер, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 234 минут(ы)

Романъ роялиста временъ революціи.
(По воспоминаніямъ графа де-Вирье).
Маркиза Коста де-Борегаръ.

Маркизъ Коста де-Борегаръ, авторъ имвшаго успхъ сочиненія ‘Un homme d’autrefois’, которое выдержало въ короткое время пять изданій, что для историческихъ работъ считается большой рдкостью даже во Франціи, напечаталъ недавно новое сочиненіе подъ вышеприведеннымъ заглавіемъ ‘Le Roman d’un royaliste sous la rvolution’. Тутъ литературно переработанъ интересный историческій матеріалъ — воспоминанія графа де-Вирье и сохранившіеся отрывки изъ мемуаровъ его дочери. И получилосъ сочиненіе историческое — по дйствительности фактовъ, вошедшихъ въ него, и романическое — по форм, въ какой изложены они. А факты эти такого рода, что ими проливается яркій свтъ на французскую революцію, ея зарожденіе, ея эпопеи и героевъ. Попадаются даже неожиданныя разоблаченія насчетъ пагубнаго вліянія Каліостро, насчетъ вредной дятельности массонскихъ ложъ при Людовик XVI, наконецъ, насчетъ знаменитаго процесса объ ожерель, въ который впутано было имя несчастной Маріи-Антуанетты. Попутно охарактеризовано общество того времени и его безумное стремленіе къ катастрофамъ, приведшимъ его къ гибели.

Но истиннымъ историческимъ перломъ ‘Le Roman d’un royaliste’ является послдняя часть его, посвященная осад Ліона 1793 года. Этотъ революціонный эпизодъ до сихъ поръ остается наимене извстнымъ, ибо подлинныя свидтельства о немъ встрчаются рдко. Эрнестъ Додэ, авторъ превосходныхъ изслдованій объ эмиграціи французскихъ роялистовъ, по его заявленію, не разъ самъ пытался изложить этотъ эпизодъ и всегда встрчалъ себ помху въ бдности французскихъ архивовъ въ этомъ отношеніи и въ отсутствіи показаній современниковъ. За исключеніемъ мемуаровъ г-жи des Echerolles, о ліонскомъ возстаніи почти нтъ никакихъ данныхъ въ этомъ род. И вотъ въ бумагахъ графа де-Вирье, героя ‘Le Roman d’un royaliste’, оказались любопытныя записи, которыя и послужили маркизу Боста основой для его занимательнаго повствованія о ліонцахъ.

Но и помимо этихъ историческихъ рдкостей, ‘Le Roman d’un royaliste’ вполн достоинъ вниманія читателей ‘Встника’. Самъ графъ де-Вирье — интересная личность. Потомокъ именитой фамиліи изъ Дофинэ, онъ былъ свидтелемъ переворотовъ, произведенныхъ революціей, низверженія Бурбоновъ, пробужденія философскаго духа и того, какъ цлый рядъ трагическихъ событій на м,сто общества образованнаго и элегантнаго выдвинулъ низшіе слои народа. Вирье обладаетъ нжной душой, пылкимъ воображеніемъ, впечатлительной натурой, непреклонной волей и, несмотря на свое воспитаніе, стремится отршиться отъ предразсудковъ той среды, въ которой выросъ. Онъ отзывчивъ на всякія великодушныя и гуманныя идеи той эпохи. Въ салонахъ герцогини де-Роганъ, сдлавшейся для него пріемной матерью, онъ чувствовалъ себя какъ дома и имлъ возможность наблюдать тамъ всхъ знаменитыхъ современниковъ — послднихъ могиканъ стараго общества и піонеровъ надвигавшейся революціи. Онъ видлъ политическое соперничество и интригантство, подготовлявшее гибель королевства. Оставаясь въ милости въ Тюльери, онъ примкнулъ къ массонскимъ ложамъ, дружилъ съ Каліостро, зналъ о заговор противъ чести Маріи-Антуанетты, потомъ былъ вырванъ изъ своего семейнаго счастья вихремъ революціонныхъ событій, состоялъ депутатомъ въ Etats gnraux 1789 г., принималъ участіе въ законодательномъ собраніи, былъ свидтелемъ всхъ крупныхъ эпизодовъ революціи. И этотъ-то энтузіастъ мало-по-малу отрекся отъ своихъ великодушныхъ иллюзій при вид кровавыхъ бунтовъ и мотивовъ, порождавшихъ ихъ, особенно при вид мученичества королевской фамиліи, ошибокъ своихъ друзей и злоумышленности своихъ враговъ, и превратился въ горячаго защитника низверженнаго трона.

Съ такой исторіей по занимательности могутъ сравняться разв весьма немногіе романы. Предлагая читателямъ ‘Встника’ переводъ ‘Le Roman d’un royaliste’, мы опускаемъ въ немъ подробности и частности, которыя имютъ спеціальный интересъ для французовъ и лишены значенія для русскихъ.

. Б.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Графъ Рене де-Вирье. — Его женитьба на Армандъ-Урсюль дю-Буше де-Суршъ. — Маленькій дворъ Дофина. — Рожденіе Франсуа-Анри де-Вирье. — Смерть его отца. — Графиня де-Турзиль.— Герцогъ и герцогиня де-Роганъ. — Маленькій Анри де-Вирье въ Пюпетьер. — Смерть его матери. — Прибытіе ребенка въ Парижъ.— Герцогиня де-Роганъ помщаетъ его въ коллежъ Гapкура. — Мушкетеры.— Гарнизоны Страсбурга и Вны.— Аббатъ Пулле. — Шевалье де-Грамонъ.

I.

Прежде, какъ и теперь, мемуары не имли претензіи быть назидательными книгами. Попадется ли имъ на пути доброе или злое, въ нихъ или насмхаются, или злословятъ. Возьмемъ хоть мемуары д’Аржансона. Разв возможно боле жестоко казнить Людовика XV, въ немногихъ словахъ боле осмять маленькій дворъ Дофина? ‘Тамъ служатъ вечерни… говорятъ о катафалкахъ…’

Портретъ принца окруженъ силуэтами или каррикатурами все какихъ-то ‘меланхоликовъ’. Странная галлерея, въ которую не попали только профили двухъ дтей. Приходится это простить д’Аржансону, такъ какъ графъ и графиня Рене де-Вирье только промелькнули мимо его насмшливыхъ глазъ. Въ нсколько лтъ они исчерпали вс радости долгой жизни.

Плнительной наружности, выдающагося ума и еще боле рдкаго сердца, одинаково доблестный въ служеніи какъ Богу, такъ и королю, Рене де-Вирье двадцати пяти лтъ командовалъ гренадерами Франціи. Его полковничій чинъ соотвтствовалъ въ то время, говорятъ, одной изъ крупныхъ обязанностей при двор.

Его женитьба въ 1752 году на Армандъ-Урсюль де-Суршъ довершила его блестящую будущность. Графиня де-Вирье была одною изъ тхъ прелестныхъ женщинъ, про которыхъ можно сказать, что он носились въ прошломъ столтіи надъ нечистыми водами, подобно голубк потопа.

Безъ матери, съ самаго ранняго дтства {Шарлотта-Антуанетта де-Гонто-Биронъ, первая жена Луи дю-Буше де-Суршъ, графа де-Турзель, отца г-жи Вирье, умерла въ 1740 году.}, мадемуазель де-Суршъ была какъ потерянная въ этой изысканной сред, въ которой ддъ ея по матери, маршалъ де-Биронъ, считался способнымъ еще 86-ти лтъ выиграть любое сражедіе, а отецъ ея, Луи дю-Буше де-Суршъ, графъ де-Турзель, занималъ должность старшаго судьи Франціи и перваго альта въ оркестр г-жи де-Помпадуръ.

И потому велико было удивленіе въ Версал, когда на другой день свадьбы Рене и его молодая жена, точно желая спастись отъ любенностей фаворитки, вздумали искать пріюта у Дофина и его сестеръ. Раздались восклицанія, которыя затмъ смнились улыбками, а тамъ преспокойно были позабыты эти люди столь строгой добродтели.

Что сталось съ ними? Да то же, что и со всми, которыхъ соединяло одно общее мучительное, христіанское чувство противъ слабостей короля.

Это раздленное чувство уничтожало разстоянія и въ конц концовъ между Дофиномъ и его друзьями, а также между его сестрами и дамами, длившими ихъ горькую участь, создало солидарность, которая мало-по-малу превратилась въ своего рода службу между принцессой Викторіей и графинею де-Вирье.

M-me де-Вирье также любила музыку, живопись и философію, какъ и принцесса Викторія, также интересовалась греческимъ языкомъ, которому он учились вмст подъ руководствомъ одного и того же преподавателя. И потому, когда весною 1754 года ея пріятельница собралась въ далекій отъздъ, для принцессы была настоящимъ горемъ предстоявшая съ ней разлука, хотя отъздъ этотъ не былъ неожиданностью: молодой женщин предстояли роды, и она хотла ихъ справить въ Дофинэ.

Фамиліи, которыя глубокими корнями, десятивковыми, держатся родной земли своей провинціи, могутъ раскинуть далеко свои втви, но имъ нуженъ живительный сокъ родной почвы. Версаль не могъ заглушить въ Рене воспоминаній, жившихъ для него у подножія Альпъ. Ему предстояло увидть дорогія мста, гд онъ провелъ дтство. Въ его семь роли были распредлены не совсмъ правильно. Его отецъ, маркизъ де-Вирье, былъ человкъ добрый, мягкій, снисходительный, тогда какъ мать его, женщина надменная, рзкая, обнаруживала склонность третировать самыхъ именитыхъ по происхожденію людей Франціи, только потому, что она изъ фамиліи Ла-Туръ дю-Пень.

Вс де-Вирье, со всего свта, собрались для встрчи прізжихъ. Тутъ были и предки въ ихъ рамахъ, чтобы слдовать за своими правнуками, какъ только они переступятъ черезъ порогъ,

Какая великолпная генеалогія была развшана по стнамъ! Начиная съ парика временъ Людовика XIV до самыхъ доспховъ старыхъ дофинцевъ. Сохранилось преданіе, что Аймонъ де-Вирье присутствовалъ при передач его страны Франціи, когда послдній Дофинъ выбросилъ своего наслдника въ окно и пошелъ въ монахи… {Гюналлардъ, томъ I, стр. 364, статья Дофинъ.}

Но легенда — не исторія. А для всхъ, для господъ и для слугъ, исторію дома предстояло продолжать. Въ т времена ее писали вмст т и другіе и очень часто своею кровью. Въ Испаніи, напримръ, Перренъ, сдлавшись управляющимъ маркиза де-Вирье, былъ раненъ подл него. Говорили даже, что ему былъ нанесенъ ударъ шпагою вмсто де-Вирье. Можно поручиться, что Перренъ пожертвовалъ бы своимъ собственнымъ внукомъ, если бы потребовалось спасти этого другого внука, который, наконецъ, народился 5-го апрля 1754 года.

Его назвали Франсуа-Анри въ честь его дда. Господа и слуги говорили про него не иначе какъ ‘наше дитя’…

Кто же, какъ не аллегорія жизни, эта злая фея, постоянно усаживается у нашихъ колыбелей въ нашемъ раннемъ дтств? Разв не жизнь рано или поздно завладетъ всми нашими шансами на счастье, которое мы принесли съ собой при рожденіи?

А еще въ часъ рожденія Анри де-Вирье на алтар былъ Богъ, на трон — король.

Никто не предвидлъ, что радостные огни, зажженные вокругъ Пюпетьера, этого стариннаго родоваго жилища, будутъ началомъ грозныхъ пожаровъ, и что поселяне, собравшіеся ради веселья, вернутся напвая: ‘a ira’…

Смерть избавила графа Рене де-Вирье отъ этого ужаснаго конца столтія, ему не пришлось увидать своего сына, окровавленнаго, обманутаго въ своихъ лучшихъ надеждахъ, у ногъ этой обольстительницы, какою явилась для дего революція.

II.

Когда 25-го апрля 1758 года Рене де-Вирье умиралъ въ Версали отъ оспы, можно сказать, что смерть его была спокойная. Онъ могъ завщать жену и сына преданнымъ, врнымъ друзьямъ. Принцесса Викторія, герцогиня Дюрасъ, графиня Дюрфоръ и графиня де-Турзель, это олицетвореніе ангела состраданія, окружили своею нжностью бдную вдову.

Подъ материнскимъ крылышкомъ m-me Дюрасъ и m-me Дюрфоръ, m-me де-Вирье находилась со времени своего представленія ко двору. Что касается m-me де-Турзель, то она лишь незадолго до этого появилась на придворной сцен. Луиз-Елизавет де-Кроа д’Авре, графин де-Турзель, тогда было едва 20 лтъ. Она только что вышла замужъ за брата m-me де-Вирье, и ей прямо пришлось начать проходить около своей невстки школу того безконечнаго горя, въ которомъ она позже явилась утшительницею.

Между m-me де-Вирье и m-me де-Турзель было поразительно много общаго въ чувствахъ, въ впечатлніяхъ, безъ чего два сердца, какъ бы он ни были близки, никогда не могутъ слиться въ одно. Но для m-me де-Вирье, въ ея положеніи неопытной вдовы, нужна была еще опора мене гибкая, чмъ молодость ея невстки.

И вотъ, благодаря судьб, не выходя изъ своего тснаго вружка, она нашла эту опору въ одной изъ тхъ женщинъ, которымъ поклоняются при встрч, подъ вліяніемъ чего-то въ нихъ дйствительно высокаго. Когда он говорятъ, имъ врятъ. Желаютъ ли он чего, имъ повинуются. И все это въ силу того, что он созданы повелвать.

Шарлотта-Эмилія де-Крюссоль, герцогиня де-Роганъ {Шарлотта-Эмилія де-Крюссоль была дочерью Касла-Эммануила-де-Крюссоль, герцога д’Юзесъ, перваго пэра Франціи, и Эмиліи ле-Ларошфуко. Родилась 16 октября 1732 года, вышла замужъ за герцога де-Роганъ 23 мая 1758 года, умерла въ Ницц 19 августа 1791 года.}, была одною изъ тхъ женщинъ, неотразимое вліяніе которыхъ можетъ быть только благотворнымъ. Графиня была женщиною широкаго ума, точнаго, мткаго, глубокаго, она обладала чрезвычайно врнымъ взглядомъ на вещи, большимъ знаніемъ свта, которое могло сравниться разв съ ея преданностью друзьямъ. Ничто не могло поколебать ее или обезкуражить въ ея великодушіи, въ привязанностяхъ. Если порою нкоторая доля надменности или ироніи немного и затмвала собою прелесть ея совтовъ, если руководящая рука ея порою и бывала немного тяжела, тмъ не мене въ основаніи ея характера лежала доброта, хотя она и казалась строгой съ виду.

Она вышла замужъ за герцога де-Роганъ, вдовца, бывшаго женатымъ по первому браку на m-elle де-Шатильонъ. Герцогъ, гораздо старше жены, не показывался при двор, который онъ покинулъ одновременно съ арміею за то, что его обошли по служб. Онъ сталъ съ тхъ поръ отчасти скептикомъ, и онъ перенесъ весь остатокъ своего сердечнаго пыла на людей, нуждающихся въ состраданіи. И вотъ такимъ-то образомъ, отзывчивый ко всякому горю не мене жены, когда у m-me де-Вирье умеръ мужъ, онъ переживалъ съ нею ея утрату, а теперь вмст съ нею горевалъ, что ей приходилось жить вдали отъ сына. Въ т времена тотъ, кто состоялъ при принц или принцесс, такъ мало принадлежалъ себ, что молодая женщина только черезъ большіе промежутки времени могла оставлять принцессу Викторію и посщать Пюпетьеръ, гд росъ ея маленькій Анри.

Онъ росъ вдалек отъ нея не потому, что Руссо желалъ, чтобы Эмиль воспитывался въ деревн, но потому, что въ то время дитя, наслдникъ славнаго имени, длался, такъ сказать, ручательствомъ, которое передавалось старшими въ семь изъ рукъ въ руки до совершеннолтія. Посл смерти стараго маркиза де-Вирье, который пережилъ на 3—4 года своего сына Рене, маленькій Анри попалъ подъ опеку бабушки, и эта ужасная женщина не пожелала ничего уступить изъ своихъ правъ. При каждомъ посщеніи ея невсткой Пюпетьера, она ихъ упорно подтверждала, и въ послдній разъ даже такъ грубо, что молодой женщин пришлось отказаться навсегда отъ своихъ правъ.

Она покорилась быть матерью только издалека, утшая себя тмъ, что, благодаря ея положенію у принцессъ, ей удастся подготовить счастливую молодость тому, чье дтство было у нея отнято.

Если подобная роль была, все-таки, сносна для ея сердца, то единственно потому, что она знала, что Анри тамъ въ хорошихъ рукахъ подъ надзоромъ своихъ дядей — кавалера де-Вирье и другого — аббата {У графа Вирье было два брата, пережившіе его, и одна сестра:

1) Луи-Морнанжъ, де-Вирье, подполковникъ Прованскаго полка.

2) Клодъ-Франсуа-Матья, каноникъ капитула св. Петра въ Віенн, аббатъ Фонтена въ Сансской епархіи.

3) Люкреція-Николь была замужемъ за барономъ де-Бюне, состоявшемъ при корол Сардиніи.}. Одинъ снаряжалъ его въ походъ, другой наставлялъ его, тогда какъ сестра ихъ, добрая Николь, прятала его подъ свое крылышко, когда бабушка слишкомъ бранила.

По словамъ Николь, не было ребенка на св 123,т умне, миле, прелестне маленькаго Анри.

Десять лтъ провелъ Анри безвыздно въ Пюпетьер. Въ то время старое жилище не предвидло еще теперешняго блеска. Гостей тамъ бывало мало. Домъ былъ маленькій и неудобный. Но онъ стоялъ совсмъ въ лсу, у подошвы красивыхъ горъ Дофинэ, трехэтажныхъ, которыя точно поддерживали небо. Начиная съ ихъ снжныхъ вершинъ до самой долины можно было видть всю наличную зелень.

Съ облаками сливалась печальная зелень лиственницы, затмъ шли темныя иглы сосенъ. Кленъ съ своимъ мднымъ оттнкомъ являлся имъ контрастомъ. Затмъ дубы, тамъ дальше, въ полян, каштановыя деревья съ своими зубчатыми листьями, мшаясь съ веселою зеленью яблонь въ цвту, склоняли свои вершины надъ крышами хижинъ.

Какъ вс, которымъ Богомъ уготовано было родиться на этой благодатной земл, какъ вс предки его рода, какъ вс его потомки, Анри де-Вирье страстно любилъ свой домъ. Ему и въ голову не приходила возможность его когда нибудь покинуть, онъ не допускалъ мысли о существованіи другого жилища, другихъ друэей, чего нибудь иного, кром того, что онъ всегда зналъ.

Его тетка Николь была для него олицетвореніемъ доброты, бабушка — страха, дядя аббатъ — религіи, а другой дядя — славы, Перренъ олицетворялъ собою почтительность, Риттеръ, его маленькій товарищъ,— веселье, а священникъ Тивольи — рай или адъ, смотря потому, о чемъ онъ проповдывалъ. Что касается его матери, онъ любилъ ее какъ Бога, котораго вдь онъ тоже никогда не видалъ.

За исключеніемъ этихъ людей, для его сердца ничего не существовало, какъ не существовало для его глазъ ничего, кром церкви въ Шабон, его прихода и унылаго жилья сосда де-Лангонъ.

Набрасывая портретъ этого счастливаго ребенка, получаешь картину какого-то немного рая, но, увы! земной рай существуетъ только для того, чтобы быть изгнаннымъ изъ него.

III.

Внезапно графняя де-Вирье очутилась при смерти въ Париж. Горе подкосило, наконецъ, ея печальное существованіе. Одинъ Анри могъ привязать къ жизни свою мать. Но графин де-Вирье было не дано разсять въ Пюпетьер вс несогласія, какія породила ея близость съ принцессами. Посл тни m-me Помпадуръ, тнь m-me дю-Барри стала между Версалемъ и строгой провинціей. Въ т времена, какъ это бываетъ, впрочемъ, не рдко и теперь, строгость и ревность сливались въ одно въ своихъ суровыхъ сужденіяхъ.

Въ этомъ мучительномъ разлад была одна хорошая сторона: онъ привелъ къ тсной дружб графини де-Вирье съ герцогинею де-Роганъ. Анри, котораго никогда не видали, былъ дитею ихъ обихъ.

Говорятъ, что люди, любящіе другъ друга, должны бы умирать вмст. Нтъ, это было бы эгоизмомъ. Величайшимъ утшеніемъ для графини де-Вирье оставалась мысль, что ея другъ переживаетъ ее, чтобы любить ея сына. Чувствуя приближеніе смерти, она пожелала услыхать отъ герцогини, что она будетъ матерью ея Анри. И, заручившись этимъ общаніемъ, съ облегченнымъ сердцемъ, настоящая мать скончалась.

Не останавливаясь передъ неудовольствіями, какія должно было породить исполненіе ея просьбы, m-me де-Роганъ, закрывъ глаза своей подруг, потребовала, чтобы Анри былъ присланъ въ Парижъ. Долго шли переговоры, но, наконецъ, быть можетъ, въ первый разъ въ жизни, маркиза де-Вирье сдалась и согласилась сдлать для чужой то, въ чемъ она отказывала своей невстк. Анри отправился въ Парижъ. Черезъ двадцать лтъ, вспоминая объ этой ршительной минут въ его жизни, вотъ что онъ написалъ:

‘Среди моего смущенія при извстіи о моемъ отъзд въ Парижъ, гд меня ожидала чужая мн личность, мн казалось, точно что-то порвалось въ моей жизни, и я вступаю на совсмъ иной путь, чмъ тотъ, для котораго я былъ созданъ’…

Странное предвидніе! Но у дтей бываютъ такого рода предчувствія. Жизнь Анри, конечно, была бы счастливе въ тни этихъ маленькихъ башенокъ, чмъ въ сіяніи дня, куда должны были скоро призвать его событія. Но онъ принадлежалъ къ поколнію, предназначенному для жестокой доли въ исторіи.

Если Анри и было не легко разстаться съ Пюпетьеромъ, зато новизна путешествія, прибытіе въ этотъ большой Парижъ, не дали ему возможности скучать по матери или оцнить на первыхъ порахъ вс т ласки, которыя должны были замнить ему навсегда утраченныя.

Маленькій провинціалъ смущенно посматривалъ на Перрена, своего единственнаго друга въ Париж, покуда они проходили подъ удивленными взглядами ливрейныхъ лакеевъ черезъ три, четыре первыя комнаты отеля Роганъ. Но еще больше было его удивленіе, когда въ конц анфилады онъ очутился передъ герцогинею. Онъ пробормоталъ что-то и разрыдался.

Вс эти подробности заимствованы отъ самого графа де-Вирье, онъ не разъ разсказывалъ объ этой первой встрч, стараясь воскресить въ себ т впечатл,нія и проанализировать ихъ. Онъ удивлялся порыву, въ силу котораго онъ съ первой же минуты бросился герцогин на шею. И дйствительно, судя по ея портрету, который хранится въ Пюпетьер, какъ святыня, это удивленіе понятно. Вс черты лица выражаютъ характеръ властный. Что означаютъ эти брови, слегка сдвинутыя? Улыбка ли состраданья, или снисхожденія, раскрыла слегка эти узкія губы?.. Несомннно одно, что взглядъ этихъ большихъ карихъ глазъ должентъ былъ проникать въ самую душу. Словомъ, такая, какою она изображена, въ газовомъ чепц, съ большими бантами, въ сромъ плать безъ всякихъ украшеній, m-me де-Роганъ производитъ впечатлніе женщины, которую должны были чрезвычайно уважать, быть можетъ, очень любить, но, безъ сомннія, немного бояться.

Съ первой же минуты, отнесшись серьезно къ своей роли матери, m-me де-Роганъ принялась изучать во всхъ отношеніяхъ характеръ своего воспитанника.

Въ немъ оказалось не мало достоинствъ, но он были точно покрыты ржавчиною, вслдствіе одинокой жизни ребенка въ провинціи.

Герцогиня замчала въ немъ уже предразсудки, неврные взгляды и склонность, весьма естественную, когда привыкаешь считать себя первымъ въ своей провинціи,— удивляться, отчего не везд первый? Надо было непремнно имть въ виду эту склонность, которая прорывалась у Анри даже среди окружающаго его великолпія отеля Роганъ. Вотъ отчего черезъ два, три мсяца по прізд въ Парижъ, мальчикъ былъ помщенъ въ коллежъ Гаркуръ. Герцогиня надялась, что съ ея воспитанника посбавится спси въ обществ дтей высшей французской аристократіи, которыхъ въ то время тамъ воспитывали {Коллежъ Гаркура находился на улиц de la Harpe. Ни въ одномъ изъ заведеній прежняго университета не было столько учениковъ изъ лучшихъ семействъ аристократіи.}. Но Анри не очень-то внималъ урокамъ, которые ему внушались. Маленькій, двнадцатилтній провинціалъ задался во всемъ превзойти своихъ товарищей, маленькихъ царедворцевъ. Для богато одареннаго Анри это было не трудно, тмъ боле, что его пріободряла къ труду радость, что мыслишки о равенств и фрондированіи правительству были уже въ почет, въ Аинахъ и въ Рим.

Тмъ не мене, эти идеи о равенств не помшали ему принять званіе сраго мушкетера, которое ему предложили черезъ два года по протекціи m-me де-Роганъ. Одинъ изъ его дядей, графъ де-Воге, который командывалъ въ Страсбург, взялъ его къ себ сейчасъ же въ адьютанты. Но 14-лтнему адьютанту нуженъ былъ еще воспитатель.

На эту должность былъ выбранъ аббатъ Пулле, старый другъ дома. Семейная традиція гласила, что аббатъ былъ столь же скученъ, сколь и уважаемъ. Скученъ онъ былъ тмъ, что ежеминутно, неотлучно состоялъ при своемъ воспитанник. Въ Страсбург можно было видть зачастую забавное зрлище, какъ аббатъ-воспитатель, въ высокихъ сапогахъ со шпорами, взгромоздясь на лошадь, сопровождалъ своего воспитанника въ штабъ графа де-Воге. Маленькій Вирье вмст съ другими сперва смялся надъ своимъ гувернеромъ, затмъ стыдился его, а въ конц концовъ ршилъ во что бы то ни стало избавиться отъ такой опеки.

Риттеръ, его маленькій лакей, раздобылъ почтовую карету, и однажды, ночью, около 12 часовъ, карета, запряженная четверкою лошадей, съ кое-какимъ багажемъ обоихъ дтей, должна была уже выхать, какъ вдругъ аббатъ, разбуженный колокольчиками, появился на порог. Пришлось сдаться на капитуляцію, съ той и другой стороны были поставлены условія. Поздне Анри называлъ эту незабвенную ночь ‘ночью шпоръ’, потому, что въ эту ночь аббату пришлось навсегда отказаться отъ шпоръ.

Исторія умалчиваетъ о томъ, какъ относился графъ де-Воге къ продлкамъ своего адьютанта. Должно полагать — не особенно сочувственно, потому что вскор мы видимъ воспитателя съ его воспитанникомъ въ Дофинэ, у воротъ архіепископскаго подворья.

Въ то время, какъ Анри расхаживалъ взадъ и впередъ на часахъ, цлая компанія молодыхъ женщинъ, изъ лучшаго общества, вздумали посмяться надъ его маленькимъ ростомъ. Онъ, задтый за живое, сдлалъ видъ, что не узнаетъ ихъ, и призвалъ къ оружію весь гарнизонъ епархіи. Всхъ ихъ, бдненькихъ, схватили и повели на гауптвахту. Если бы не аббатъ Пулле, который вмшался во избжаніе скандала, он бы отсидли подъ арестомъ цлую ночь.

Да, маленькій графъ де-Вирье шутить не любилъ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Вліяніе Руссо.— Прелесть и преимущества деревенской жизни. — Переписка по этому поводу Анри де-Вирье съ герцогинею де-Роганъ. — Анри длается франкмассономъ изъ религіозной сантиментальности.— Ложа благотворительности въ Ліон.— Путешествіе въ Германію.— Встрча съ вожаками иллюминатства.— Восшествіе на престолъ Людовика XVI.— Тетка короля.— 24-лтній Анри — полковвикъ — М-elle де-Дижонъ. — Уздный судья Дела-Туръ-де-Пэбъ. — Аббатство Бельшассъ.— M-me де-Жанлисъ.— Женитьба Анри.

I.

Девятнадцати лтъ, въ лучшую пору жизни, Анри мечталъ объ отреченіи отъ свта. Онъ готовъ былъ бжать отъ двора, почестей, отъ богатства, чтобы быть, по теоріи Руссо, человкомъ природы. И онъ перечислялъ вс свои доводы m-me де-Роганъ тономъ тхъ глубокомысленныхъ и серьезныхъ безумцевъ, которые резонируютъ убжденно.

‘Вы знаете, какъ я ненавижу Парижъ, если кто нибудь при мн его хвалитъ, я прихожу уже въ волненіе, которое сильне всякой злобы… Я ненавижу шумъ…

‘Гд же мн можетъ быть лучше, чмъ въ деревн?..

‘Вамъ слишкомъ хорошо извстны мои взгляды, чтобы знать, какъ я отношусь къ честолюбію…

‘По моему, честолюбіе — бичъ жизни…

‘Нтъ, могу васъ уврить, что я никогда не ршусь ни на какой патентъ въ связи съ рабствомъ и униженіемъ…

‘Что мн длать у принцевъ, мн, съ моимъ прямымъ характеромъ, не выносящимъ низкихъ людей и ихъ извилистыхъ путей?’…

Столь благонравные порывы провинціализма, вроятно, только смшили бы m-me Роганъ, если бы ея привязанность къ нему не подсказала ей, что тутъ кроется еще нчто. И дйствительно, у него было намреніе жениться на одной барышн изъ мелкаго дворянства, ютившагося по сосдству. Не зная ея, онъ находилъ ее прелестною уже потому, что она любила Дофинэ и намревалась не покидать его никогда.

Герцогиня попробовала отклонить его отъ такого намренія.

‘Вы любите, дитя мое, частную жизнь,— поспшила она ему написать,— вы мечтаете, такъ сказать, быть полезнымъ человкомъ въ деревн. Но поврьте, что для того, чтобы оцнить всю прелесть деревни, надо сперва пройти черезъ вс неудобства свта и Парижа. Въ девятнадцать лтъ, чтобы вы ни говорили, у васъ нтъ опыта. Вы проклинаете Парижъ, мое дорогое дитя, и ваша впечатлительная душа увряетъ васъ, что вы ищете въ провинціальной жизни одну добродтель. Не обманывайте себя. Въ этой склонности къ уединенію столько же чувства, сколько и самолюбія. Самолюбіе облачается во всевозможныя формы. Вы предпочитаете ограничиться маленькимъ кружкомъ, въ которомъ вы разсчитываете пріобрсти себ уваженіе, вмсто того, чтобы постараться заслужить это уваженіе отъ людей боле достойныхъ. Вотъ отчего вы предпочитаете вашу провинцію Парижу, и молодую двушку, которую вамъ предлагаютъ, партіи бол 123,е блестящей’…

Возможна-ли боле тонкая оцнка провинціала, считающаго себя свтиломъ оттого только, что онъ скрывается отъ людей?

Затмъ герцогиня продолжаетъ уже въ мене насмшливомъ тон.

‘Поврьте мн, дитя мое, что ваши теоріи объ уединеніи по случаю брака — плоды вашего воображенія… и главнымъ образомъ вашей неопытности. Всякая пружина слабетъ въ слишкомъ узкомъ пространств. Въ провинціи вы будете центромъ маленькаго царства, но вы не найдете себ тамъ среды, въ которой вы бы могли черпать т силы, какія вамъ нужны. Вамъ нтъ еще двадцати лтъ… Съ вашей впечатлительностью и пытливымъ умомъ, въ двадцать пять лтъ вы почувствуете вокругъ себя страшную пустоту’…

Но Анри принадлежалъ къ разряду людей, которые примшиваютъ судьбу къ глупостямъ, какія творятся ими. Гренобль не хуже Парижа. ‘Въ немъ,— пишетъ онъ,— не одинъ кружокъ, и я могу себ его выбрать изъ нсколькихъ. Въ немъ боле ста двадцати домовъ людей съ положеніемъ… Однимъ словомъ, если у моихъ друзей здсь слишкомъ узки взгляды, то у моихъ парижскихъ родственниковъ они, пожалуй, уже черезчуръ честолюбивы’.

Прозорливость герцогини не смутилась передъ подобной дерзостью.

Во что бы то ни стало надо было спасти Анри отъ этой роли вороны Лафонтена, которую, повидимому, ему такъ пріятно было разыгрывать.

‘Итакъ, мое дорогое дитя,— отвтила ему сейчасъ же m-me де-Роганъ,— вы довряете только своимъ личнымъ, небольшинъ свдніямъ и свдніямъ вашихъ друзей, на которыхъ вамъ указало ваше доброе сердце, быть можетъ, довольно опрометчиво. Поразберите, по крайней мр, заинтересованы-ли они въ вашемъ выбор? Во всякомъ случа здсь въ немъ заинтересованы меньше, чмъ тамъ’.

‘Наконецъ, принцесса Викторія, которая такъ любила вашу мать, продолжала бы интересоваться вами. Я лично, въ данное время, не могу вамъ общать многого, но, быть можетъ, современемъ въ министерств все измнится, и я буду имть возможность вамъ пригодиться. До тхъ поръ вы будете для меня всегда роднымъ сыномъ, и я съ нжностью буду заботиться о развитіи вашего ума, неутомляя васъ нравоученіями. Буду высказывать вамъ откровенно мои взгляды, какъ другъ, не возводя ихъ въ законъ’.

Женщины часто прибгаютъ къ дланному смиренію, чтобы смягчить свои требованія. Но всякое притворство въ герцогин было немыслимо, оно настолько не шло къ ея натур, что эти послднія строки въ ея письм показались Анри смиреннымъ признаніемъ въ пораженіи. Сознавая себя побдителемъ, онъ готовъ былъ сдаться на капитуляцію. Эти постоянные споры съ m-me де-Роганъ подйствовали на него. Внезапно онъ очутился въ томъ фазис молодости, черезъ который мы вс прошли, когда все существо находится подъ мучительнымъ гнетомъ цлаго сумбура идей и чувствъ — удивительный моментъ, когда душа точно ищетъ себ исхода, рвется въ заоблачный міръ, который для нея вдругъ точно становится понятнымъ.

Анри чувствовалъ себя чувствительнымъ, благодтельнымъ философомъ, врнымъ ученикомъ Руссо, и вотъ онъ, въ маленькой книжк, посвященной m-me де-Роганъ, заявляетъ: ‘что нтъ блаженства безъ добродтели, а чтобы познать ее, стоитъ только сблизиться съ природою’.

Это было время умиленія природою, всеобщаго стремленія къ счастью, время, въ которое было воздвигнуто столько великолпныхъ зданій для пріюта человческихъ бдствій. Вс эти зданія сокрушены, и сколько трагизма въ сближеніи нашихъ разочарованій настоящаго и общаній того времени.

Но странное дло, въ конц прошлаго столтія, такъ же какъ и въ конц 23, ныншняго, встрчалось не мало такихъ людей, которые были и апостолами самой равноправной филантропіи, и самаго восторженнаго католицизма! Анри оказался однимъ изъ нихъ и съ этой стороны личность его представляетъ серьезный интересъ. Полный мистицизма, точно духовное лицо, онъ былъ гуманистомъ, какъ настоящій философъ. Но шло ли дло о соціальномъ вопрос или о религіозномъ у него на первомъ план являлось чувство. У Вирье убжденія сердца всегда опережали убжденія ума, и такимъ образомъ изъ своей жизни онъ создалъ родъ поэмы,— то это была драма, то эклога, которой суждено было окончиться героической псней.

‘Я люблю прочувствованную набожность,— пишетъ онъ,— душа моя возвышается, возносится, когда Богъ даетъ мн познать что нибудь изъ тхъ чудесъ, которыя меня окружаютъ. Тогда по истин я чувствую, что я проникаю въ святилище, я падаю ницъ и молюсь’.

И подъ вліяніемъ какой-то религіозной галлюцинаціи Анри стучался въ дверь массонскихъ ложъ. Епископъ, который привтствовалъ его тутъ на порог, разв не ручательство ихъ правоврія? Важная дама, предложившая ему руку, чтобы ввести его въ свтъ, разв не прелестное олицетвореніе ангела, который во времена оны возвщалъ миръ людямъ доброй воли? {Это было то время, когда королева Марія Антуанетта писала m-me де-Ламбаль: ‘Я съ большимъ интересомъ прочла о томъ, что длалось въ франкмассонскитъ ложахъ, гд вы предсдательствовали въ начал года и которыми вы меня такъ забавляли. Я вижу, что въ нихъ занимаются не однми хорошенькими пснями, но и добрыми длами. Ваши ложи слдовали вашему примру, освобождали заключенныхъ и выдавали двушекъ замужъ. Это не помшаетъ намъ дать приданое за вашими’…}

II.

Но смутность или скоре ребячество ученія, съ какимъ столкнулся Анри на первыхъ ступеняхъ масонства, не могло долго удовлетворять его безпокойнаго и питливаго ума. Онъ страшно усталъ отъ всего этого аллегорическаго кривлянія и ршилъ, чтобы вникнуть въ смыслъ его, добраться до его исходной точи. Съ этою цлью онъ отправился въ Германію. Онъ попалъ туда какъ нельзя боле кстати. Вейсгауптъ какъ разъ заканчивалъ объединеніе дятельности всхъ тайныхъ нмецкихъ обществъ, вводя въ нихъ всемогущую организацію іезуитовъ.

Онъ зналъ по себ, будучи ихъ ученикомъ, что значитъ сила единичной воли, передающая іерархически приказанія, которыя везд принимаются съ слпымъ повиновеніемъ. Словомъ, примненіе массонскихъ правилъ Игнатія Лойоллы было столь плодотворно, что Анри засталъ Саксонію, Баварію, Пруссію, всю тогдашнюю Германію, въ рукахъ Вейсгаупта, темнаго профессора Ингольштадта. Не только обездоленные и горемычные, но самые именитые, самые вліятельные люди соперничали между собою въ подчиненіи ему. Тутъ были и герцогъ Брауншвейгскій, и принцъ Гессенскій, и Фридрихъ-Вильгельмъ, наслдный принцъ Пруссіи, и его будущій министръ — Бишофсвердеръ, вс мудрецы или вс безумцы, для которыхъ будущее готовило роли въ этомъ ужасномъ конц столтія.

Анри чувствовалъ себя среди этихъ мечтателей совершенно на своемъ мст. Ихъ идеи казались ему свтлою зарею. Ему нравился этотъ разсвтъ, какъ общаніе для угнетенныхъ міра для тхъ, у кого нтъ надеждъ, кого несчастіе караулить, кого голодъ преслдуетъ, для тхъ, про которыхъ сказано: ‘каждый новый день для нихъ повтореніе того же ада’…

Онъ сталъ проникаться доктринами, которыя приводили его въ восторгъ, и такъ серьезно, что черезъ нсколько лтъ Вейсгауптъ не пожелалъ никого, кром Анри, для представительства французскаго массонства на конгресс въ Вильгельмсбад.

Покуда Вирье такъ увлекался илюминатствомъ въ Германіи, Людовикъ XV умиралъ въ Версали. Атмосфера тамъ была до такой степени полна испареній, что отъ первыхъ же лучей солнца образовалась радуга. При вид ея, каждый думалъ, что спасся отъ потопа, столь эгоистично предсказаннаго Людовикомъ XV (‘Посл насъ хоть потопъ!’), и старался воспользоваться перемною погоды.

Принцессы Аделаида и Викторія были здсь не изъ послднихъ. Въ то время это были дв старыя принцессы, изысканныя и ворчливыя, въ ихъ кружк группировались не только прежнія, добродтельныя оппозиціи, но вс самолюбія озлобленныхъ обманутыми надеждами людей. Дйствительно, въ политик не везло принцессамъ. Когда умерла m-me де-Помпадуръ, он мечтали о женитьб ихъ отца на m-me де-Ламбаль. Но ихъ мечта не осуществилась, и m-me дю-Барри смнила m-me де-Помпадуръ.

Наконецъ, насталъ часъ, когда принцессы могли дать исходъ своимъ добродтелямъ, подавлявшимся такъ долго. Сдлавшись королемъ, тотъ, отца котораго он такъ нжно любили, не могъ ни въ чемъ отказать имъ въ память праха, который он тревожили. И такимъ образомъ он навязывали Людовику ХІ людей близкихъ себ…

Такимъ манеромъ графъ де-Морепа сдлался первымъ министромъ. Морепа былъ нчто въ род политическаго Анакреона, хитрый, умный, но затхлый, сохранившій въ длахъ только рутину. Король относился къ нему совершенно безразлично, и въ ту минуту, когда онъ сдался на просьбу своихъ тетокъ, бумага о назначеніи графа де-Машо уже лежала у него на стол. Говорятъ, Людовикъ XVI только перемшлъ конвертъ, но не безъ вздоха, эхо котораго явилось крикомъ тріумфа въ Бельвю.

Дйствительно, ‘mesdames’ этимъ партійнымъ маневромъ взломали двери королевскаго совта, и вс непризнававшіяся благія намренія, вс добродтели, доведенныя до отчаянія, въ сопровожденіи всхъ лицемрныхъ честолюбій вторглись туда за ними. Замокъ Бельвю, который былъ пожалованъ имъ королемъ въ даръ, сдлался преддверіемъ всхъ милостей.

Дворъ и городъ постоянно стекались туда. Въ немъ перебывали и герцогъ д’Эгиньонъ, и принцъ Конде, и графъ де-Мюи, были въ немъ и Вержень, канцлеръ Мопу, Террэ, Тюрго, чтобы попасть въ министры. Между тми, кто искалъ себ протекцію въ Бельвю, не обрталось никого, кто бы длилъ позоръ прежняго двора. Каждый разсуждалъ о нравственности, проповдывалъ догматы, восхищался своею добродтелью и старался устроить себя или кого-нибудь изъ близкихъ. Однимъ словомъ, то было время, когда Людовикъ XVI, по словамъ Крейцера, датскаго посланника, ‘устроилъ себ баррикаду изъ честныхъ людей’.

Интересуясь происшедшей перемной событій, Анри поспшилъ вернуться изъ Германіи. Онъ засталъ всхъ своихъ друэей въ милости, и самъ, благодаря всемогущей протекціи принцессы Викторіи, былъ сейчасъ же назначенъ полковникомъ въ полкъ старшаго брата короля.

Ему тогда едва минуло 25 лтъ.

III.

Нсколько мсяцевъ раньше чинъ полковника вполн удовлетворилъ бы вс честолюбивые замыслы де-Вирье, но посл поздки въ Германію они нсколько измнились подъ вліяніемъ неопредленныхъ, туманныхъ теорій, какія ему пришлось тамъ усвоить. Анри, точно какимъ-то психологическимъ чудомъ, вернулся къ себ на родину съ прежними чувствами, очищенными отъ всего условнаго, что на нихъ было навяно двадцатью годами жизни среди людей. Въ немъ воскресъ поэтъ первыхъ его лтъ, съ прежнею безпечностью, мечтательностью, и восторгами, а также и со всми отчаяніями и слабостями натуры, сотканной изъ контрастовъ, и потому чрезвычайно привлекательной для всхъ женщинъ.

Женщина съ нжною душою любитъ поэта за сходство съ собою. Женщина сильная любитъ его изъ чувства сознанія своего превосходства. Вотъ отчего на жизнь Анри имла одннаковое вліяніе привязанность двухъ женщинъ совершенно противоположныхъ по ихъ душевнымъ свойствамъ. Одна изъ нихъ, герцогиня де-Роганъ, любила его потому, что она властвовала надъ нимъ, другая, о которой сейчасъ будетъ рчь, любила его не мене нжно за то, что Анри былъ для нея олицетвореніемъ, отраженіемъ ея собственной души.

Итакъ, онъ снова вернулся къ теоріямъ своей первой молодости. Мене чмъ когда нибудь являлось ему семейное счастье въ образ двушекъ аристократической среды, которыхъ онъ встрчалъ въ салонахъ герцогини.

Одн изъ нихъ казались ему честолюбивыми, другія пустыми, и вс он одинаково требовали отъ жизни того блеска, котораго для него не существовало.

Разв это не было то время, когда женились обыкновенжо ради приличія, часто изъ честолюбія, иногда изъ бдности, и никогда по любви?

Но вотъ однажды Анри встртилъ въ дом графа д’Альберъ де-Ріонсъ, начальника эскадры королевскаго флота, сироту изъ хорошаго семейства, но безъ всякаго положенія въ Париж.

Все въ прошломъ этой молодой двушки являлось какъ бы рамкою къ взглядамъ Анри на бракъ. M-lle Элина де-Дижонъ не знала почти свта, слдовательно, она не могла въ немъ ничего особенно ни любить, ни желать, ни о чемъ нибудь сожалть.

Отецъ ея, графъ Жакъ де-Дижонъ, умеръ молодымъ. На другой же день посл его смерти, съ которой такъ преждевременно кончилась ея счастливая жизнь, вдова его, Сусанна де-Нарбонъ Пеле, переселилась въ старый замокъ Пуденасъ, недалеко отъ Бордо, и тамъ, въ совершенномъ уединеніи, всецло отдалась заботамъ о своихъ дтяхъ, сын и трехъ дочеряхъ.

Хотя Елизавета и не была старшею, но она забрала въ свои руки вс обязанности, и никто изъ окружающихъ не былъ на нее за это въ претензіи. Ея умъ, доброе сердце, привтливость сдлали изъ маленькой двочки любимую повелительницу дома. Надо сказать правду, что она не жалла себя, чтобы поддержать свою власть.

— Послушайте, Жанно,— объявила она однажды въ Пуденасъ старому садовнику, вчно пьяному: — вы очень безобразны, но если бы вы перестали пить, я бы васъ поцловала.

Удивленный Жанно далъ слово перестать пить и такъ честно сдержалъ его, что черевъ два мсяца могъ подставить свою старую, морщинистую щеку подъ поцлуй ребенка. Милая двочка съ такимъ добродушіемъ приложилась къ ней своими розовыми губками, что Жанно возобновилъ свою клятву и ужь не измнялъ ей до своихъ послднихъ дней.

Тутъ уже чувствуется то всесильное вліяніе, подъ которое долженъ былъ такъ незамтно подпасть Анри. Уже ребенкомъ она ршила, что непремнно выйдетъ замужъ за героя. Сдлавшись женщиной, увы! она познала, что значитъ связать свою судьбу съ существомъ, отмченнымъ печатью героизма.

M-lle де-Дижонъ унаслдовала отъ матери вмст съ благородствомъ, съ величіемъ души и то обаяніе, какое на первыхъ же порахъ очаровало Анри. Но графиня де-Дижонъ умерла, когда дочери ея было около двадцати лтъ. Эта двадцатилтняя двушка являлась обузою для дальнихъ родственниковъ, которые и поспшили ее сдать на руки, подъ предлогомъ окончанія воспитанія, m-lle Леметръ, воспитательниц, бывшей въ то время въ большой мод въ Париж. Занималась ли m-lle Леметръ устраиваніемъ браковъ, случайно ли встртилъ де-Вирье m-lle Дижонъ у графа де-Ріомса? Объ этомъ исторія умалчиваетъ. Извстно только то, что Анри и m-lle Дижонъ, познавъ другъ друга по душевнымъ признакамъ, наткнулись вдругъ на своемъ пути на напреодолимое препятствіе.

M-lle де-Дижонъ была протестанткою. Не правда ли, своеобразный масонъ этотъ молодой человкъ, готовый пожертвовать своею первою любовью ради религіозныхъ убжденій?..

Анри не сдлалъ предложенія, онъ ршилъ ждать. Чего?— онъ и самъ не зналъ хорошенько.

Между тмъ вотъ что произошло: однажды, вечеромъ, судья де-Ла-Туръ дю-Пэнь, состоявшій отчасти въ родств съ его бабушкою, ужиналъ въ отел де-Роганъ.

Полушутя, полусерьезно, онъ сталъ разсказывать, что наканун онъ случайно познакомился съ одной прелестной, молодой двушкой. Вроятно, благодаря его Мальтійскому кресту, она приняла его за какое нибудь важное духовное лицо, и обратилась къ нему съ просьбою, разъяснить ей одно дло совсти и указать ей на какое дибудь сочиненіе о толкованіи догматовъ католической вры.

Не трудно догадаться, что это была m-lle де-Дижонъ. Онъ сейчасъ же указалъ своей прелестной покаянниц на катехизисъ Монпеллье, благословляя при этомъ одну изъ своихъ пріятельницъ, женщину высокаго ума и истинной набожности, которая такъ кстати просвтила его въ богословіи.

Только черезъ долгое время посл своего замужества графиня де-Вирье уэнала, какъ счастливо повліялъ судья де-Ла-Туръ дю-Пень на ходъ событій. Какъ бы то ни было вс сомннія Анри разлетлись. Онъ поручилъ герцогин де-Роганъ переговорить съ молодой двушкой, и женитьба его была ршена одновременно съ отреченіемъ m-lle де-Дижонъ отъ ея религіи.

Разсказываютъ, что m-me деТессэ говорила про свою племянницу m-me де-Ла-Файетгъ, что ‘ея набожность — смсь катехизиса и деклараціи человческихъ правъ’.

Быть можетъ, такая смсь пришлась бы Анри де-Вирье по вкусу. Но набожность его жены была нсколько проще. Она отлично выражена собственннми словами m-lle де-Дижонъ, сказанными ею еще въ раннемъ дтств одной маленькой подруг католичк, когда та молилась Богу: ‘Счастливая ты, твой Богъ на земл, а у меня его нтъ’. Ея нжной душ нужна была вра живая и любящая.

M-lle де-Дижонъ получила самыя прекрасныя основы религіознаго ученія въ аббатств Бельшассъ, куда она обратилась за нимъ. Она провела тамъ нсколько мсяцевъ до своего замужества и прониклась истинною религіозностью и вмст съ тмъ, въ силу удивительнаго контраста, всми тонкостями мірской жизни. Случай послалъ ей въ сосдство очень мало подходящую къ монастырской жизни m-me де-Жанлисъ и дтей герцога Орлеанскаго.

Одна старинная миніатюра переноситъ насъ въ эту странную обстановку. Изображенъ монастырь съ закрытыми дверями, толпа сорванцовъ-мальчишекъ врываются въ окна: одни хватаютъ монахинь за косынки, другіе тушатъ у нихъ свчи, или дерзко переворачиваютъ имъ страницы молитвенниковъ.

Боле сосредоточенная, чмъ эти монахини на миніатюр, m-lle де-Дижонъ не допустила увлечь себя любезностями своей блестящей сосдки, чего однако m-me де-Жанлисъ никогда не могла ей простить.

Наконецъ, въ несчастный день 21-го января 1781 года контрактъ графа де-Вирье и m-lle де-Дижонъ былъ подписанъ королемъ, и 24-го іюля 1785 года въ дом герцогини де-Роганъ, которая не пожелала разстаться со своими пріемными дтьми, родилась Марнотефани де-Вирье {Стефани де-Вирье, родившаяся 24-го іюля 1785 г., а скончавшаяся 9-го мая 1873 года, была одною изъ замчательныхъ женщинъ своего времени. Она была дружна съ m-me Свчиной, съ Ламартиномъ, который называеть ее въ своихъ письмахъ ‘Римлянка Фанни’. Уже въ дтств у нея обнаружились замчательныя способности къ искусствамъ. Одинаково способная къ наукамъ и къ самому отвлеченному мышленію, она дошла до учености, рдкой для женщины. Въ ея замткахъ, къ сожалнію, отрывочныхъ, находится большинство фактовъ, внесенныхъ въ это повствованіе.}, воспоминанія которой и послужили источникомъ этого повствованія.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Отель де-Роганъ и его обитатели. — Первыя печали. — Близость Анри съ женою. — Конгрессъ масоновъ въ Вильгельмсбад. — Анри и баронъ Гилье.— Каліостро.— Процессъ ожерелья.— Баронъ Бретёль и Вирье. — Де-Валь.— Его таинственная смерть.— Предчувствія.

I.

Отель де-Роганъ, въ которомъ Анри и жена его должны были провести свои первые счастливые дни или скоре свои единственно счастливые дни, находился въ начал улицы Вареннъ, направо отъ отеля Биронъ и почти напротивъ отеля де-Кастри, разграбленіемъ котораго отмчены первые шаги революціи.

Въ старомъ зданіи все было строго, величественно, великолпно. Все какъ нельзя боле соотвтствовало условіямъ, нравамъ, наружному виду его обитателей. Но, къ счастью для Анри, а въ особенности къ счастью для его застнчивой жены, въ отел де-Роганъ, какъ въ Версали, имлись и не парадныя комнаты. Въ нихъ m-me Роганъ, освободившись отъ своихъ важныхъ туалетовъ и отъ своего важнаго вида, въ прелестномъ дезабилье, появлялась среди своихъ пріемныхъ дтей. Герцогиня не только устроила имъ подл себя прелестное гнздышко, но каждое утро сама приходила въ коинату молодой женщины узнавать, какъ самая нжная мать, о мельчайшихъ подробностяхъ ея здоровья и ея туалета. Она окружала это зарождающееся счастье всевозможнымъ вниманіемъ, надляла ихъ всевозможными подарками.

Однажды, напримръ, герцогиня принесла цлую массу кружевъ на кровать m-me де-Вирье. Куски самыхъ рдкихъ кружевъ такъ и посыпались. Представьте себ т самыя кружева, которыя герцогиня Бургундская носила обыкновенно по принятіи молитвы посл родовъ… {Герцогиня Бургундская сама дала эти кружева герцогин д’Юзесъ, рожденной Ла-Рошфуко. Они хранятся въ Пюпетьер, какъ святыня. Это венеціанское кружево единственное по своей тонкости, рисунокъ изображаетъ цлыя втки лилій, перевязанныя между собой бантами рдкой работы.}. Такого нжнаго отношенія не могло быть ни въ память умершаго друга, ни изъ уваженія къ данному слову. Оно являлось скоре слдствіемъ того скрытаго, прирожденнаго материнскаго чувства, которое дано Богомъ каждой женщин, даже не матери. Это самое чувство по отношенію къ Анри выражалось снисхожденіемъ, какого до тхъ поръ герцогиня не знала. Она сама становилась гораздо доврчиве по мр того, какъ въ лучахъ молодой женщины стали сглаживаться шероховатости характера Анри, въ какихъ она его прежде всегда упрекала.

Но разв для чувства есть границы?

Если есть объятія любви, которыя разслабляютъ, то есть и такія, которыя заставляютъ страдать. Любовь герцогини къ ея пріемнымъ дтямъ, которымъ она слишкомъ сильно желала счастья, была подчасъ мучительна.

Герцогъ де-Роганъ, который не мене ея желалъ имъ счастія, не имлъ претензіи играть въ немъ такой дятельной роли. Онъ только очень любилъ ихъ и отчасти жаллъ Анри и его жену, зная слишкомъ широкіе взмахи крыльевъ герцогини.

Сдовласый герцогъ олицетворялъ собою типъ вчно молодого старика благодаря тому, что относился съ любовью къ окружающимъ. Онъ былъ благодаренъ Анри и его жен за то, что они внесли молодость въ ихъ домъ.

Благодарность разв не есть чувство благодтелей? А когда явились на свтъ дти, не было конца признательности герцога. Ихъ радостные крики, ихъ ласки, воскресили для него ласки другихъ дтей, вмст въ одинъ годъ, уже далекій, похищенныхъ смертью.

Но не даромъ говорятъ, что въ этой грустной школ, которая называется человческою жизнью, нтъ праздниковъ!

Въ первый же годъ своего рожденія первенецъ молодыхъ супруговъ заболлъ и умеръ.

Во что бы то ни стало надо было оторвать несчастную мать отъ горя, въ которомъ каждый считалъ себя въ прав ее утшать.

Анри хотлось увеэти жену въ Пюпетьеръ, котораго она еще не знала. Тамъ ожили бы вс мечты одиночества, столь дорогія нкогда. Но это было бы неблагодарностью. По отношенію къ герцогин ни что не могло бы оправдать подобнаго бгства въ такую минуту.

Къ счастью, въ это время Анри получилъ приказаніе прибыть въ свой полкъ въ Шалонъ. Его солдаты были назначены на саперныя работы въ Бургонь. Везти жену съ собой въ гарнизонъ значило въ то время нарушить не только вс предразсудки моды, но просто законы приличія.

Тмъ не мене Анри рискнулъ, и прекрасно сдлалъ. Сколько было прелести въ этомъ ихъ первомъ tte—tte трехлтней супружеской жизни! Наконецъ-то они принадлежали другъ другу въ этомъ отдаленномъ гарнизон.

Они оба узнали, что не вдаютъ своей собственной исторіи. Они старались уразум 123,ть, какъ случилось, что ихъ души слились въ одну вру, въ одну любовь. Эта любовь, которая дала имъ ребенка, котораго они утратили,— эта вра, благодаря которой они представляли его себ среди ангеловъ, ихъ постоянно отвлекала то впередъ, то назадъ отъ настоящаго. О, за будущее они были спокойны! Но въ прошломъ между ихъ родственниками, казалось, было что-то такое, что отнимало надежду на возможность и ихъ общаго счастья.

‘О Богъ моихъ праотцевъ, Ты, Который благословилъ ихъ въ ихъ дтяхъ, простри и на насъ Твою милосердую десницу’,— молилъ Анри. Этотъ чудесный отрывокъ былъ найденъ въ его молитвенник…— ‘Праотцы мои ходатайствуютъ предъ Тобою за меня, но внемли также молитвамъ предковъ Елизаветы, которую Ты мн даровалъ въ жены. Разв она не награда за ихъ добродтель. Если они не вдали истины, не сочти имъ въ преступленіе ихъ невдніе. Какъ Ты соединилъ насъ съ Елизаветою въ любви твоей, соедини и родителей нашихъ по Твоей великой милости…’ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но хотя миръ и общанъ людямъ уже боле 1800 лтъ, тмъ не мене его еще нтъ на земл для людей доброй воли, чистаго сердца.

Въ то время, какъ Анри обращался съ мольбою къ небу, въ то время, какъ онъ думалъ, что нашелъ наконецъ счастье, онъ получилъ приказаніе явиться въ Вильгельмсбадъ, гд назначенъ былъ създъ иллюминатовъ.

Это значило свалиться съ неба прямо въ хаосъ міра, близкаго въ крушенью.

II.

Для Вирье разочарованіе превратилось въ силу. Оно сдлало изъ него разомъ героя и мученика.

Можно по истин сказать, что онъ оставилъ по себ кровавый слдъ отъ Вильгельмсбада до самой бреши Ліона. Ни одно собраніе масоновъ, ни прежде, ни посл не можетъ сравниться по своему значенію съ конгрессомъ, собраннымъ Вейсгауптомъ въ 1782 году. Это былъ тотъ валъ, который долженъ былъ потопить старый свтъ. Подготовлялось разрушеніе, а не благоденствіе. Анри было сообщено объ этомъ. Подъ химерою человколюбія ему предсталъ въ Вильгельмсбад заговоръ противорелигіозный, противомонархическій…. Исторіи этого ужаснаго конгресса не существуетъ.

Вирье, въ силу данной имъ клятвы, не сохранилъ о немъ ничего въ своихъ замткахъ, что могло бы служить матеріаломъ для нея. Но съ тхъ поръ онъ не могъ слышать безъ ужаса о масонств.

Когда онъ вернулся въ Парижъ, нкто, кто поздне вмст съ нимъ такъ глубоко былъ преданъ королевской семь и кто въ то время не имлъ ни малйшаго предчувствія о томъ, что ему предстояло, баронъ де-Гилье спросилъ его, смясь, какія такія трагическія тайны онъ вывезъ изъ Вильгельмсбада?

— Я не открою вамъ ихъ,— отвтилъ Анри такимъ грустнымъ тономъ, что де-Гилье совсмъ отороплъ:— одно скажу вамъ, что все это иначе важно, чмъ вы предполагаете. Заговоръ, который тамъ ведется, такъ хорошо обставленъ, что монархіи и церкви невозможно спастить отъ него.

Знаменитое дло объ ожерель Маріи-Антуанетты въ скоромъ времени подтвердило это. Эта постыдная комедія была поднятіемъ занавса передъ трагедіею. Скандалъ, предсказанный Анри, коснулся и церкви, и монархіи.

Вся постановка этой комедіи извстна. Въ день Успенья, въ 1785 году, кардиналъ де-Роганъ, главный исповдникъ Франціи, былъ схваченъ при вход въ капеллу въ Версали и заключенъ въ Бастилію, ему даже не дали времени снять архіерейскаго облаченія…

Это событіе произвело потрясающее впечатлніе въ отел 23, де-Роганъ. Уже давно не существовало близкихъ отношеній между нимъ и домомъ главнаго исповдника. Но въ благородныхъ французскихъ семьяхъ немилость сближала. По отношенію въ двору и горожанамъ, которые нахлынули къ нимъ, герцогъ и герцогиня де-Роганъ были непроницаемы. Тмъ не мене было легко замтить, что за ихъ видимымъ спокойствіемъ скрывалась тревога, хотя разгадка ея оставалась имъ еще неизвстной. Одинъ Анри зналъ о ней въ отел улицы де-Вареннъ.

Съ прізда Каліостро въ Парижъ, онъ былъ въ страх, что насталъ часъ, когда ршенія, принятыя въ Вильгельмсбад, превратятся въ ужасающую дйствительность.

Каліостро для Анри былъ старымъ знакомымъ. Ложа, въ которой онъ принадлежалъ, въ Ліон, была первою во Франціи ложею шарлатанства, творящаго чудеса.

Въ Ліон Каліостро, вывезшій изъ Варшавы на 25 тысячъ дукатовъ драгоцнныхъ камней, ввелъ египетскіе обряды и ложу торжествующей мудрости.

Самые солидные изъ ліонскихъ братьевъ поддались вызыванію духовъ и разсказамъ ‘великаго копта’…

По его велнію, старый судья, Простъ де-Роне, умершій за дв недли передъ тмъ, воскресъ, чтобы убдить адептовъ. Шепотомъ передавали, что, войдя въ церковь и указавъ на распятіе, Каліостро воскликнулъ:

— Я говорилъ Ему, что Онъ умретъ на вислиц… Считайте это изображеніе за похожее…— прибавилъ Каліостро…— Это совершенно Его черты, черты Іисуса,

Анри зналъ, что можно было всего ожидать въ смысл продерзости отъ человка, способнаго на подобный обманъ,— всего ожидать, въ смысл совращенности съ пути, отъ общества, способнаго въ него врить. Самыя безумныя врованія примшивались къ отрицанію Бога.

Для этого кончающагося столтія сильныя ощущенія замняли собою всякое ученіе.

Каждый день могъ стать днемъ треволненія, и съ каждымъ днемъ это треволненіе становилось остре, безразсудне. Руссо подготовилъ этотъ послдній фазисъ того, что можно бы назвать нервозомъ, если бы слово это не было анахронизмомъ, подготовилъ это поколніе впечатлительныхъ мужчинъ и женщинъ, которое отдалось въ распоряженіе Каліостро…

Изъ всего этого люда, которымъ ‘великій коптъ’ пользовался для своихъ постыдныхъ цлей, никто не сравнится по безврію, по распутству, по легковрію съ Луи-Рене-Эдуардомъ, княземъ де-Роганъ, страсбургскимъ епископомъ, главнымъ исповедникомъ Франціи.

Каліостро овладлъ его мошною и жилъ на его счетъ, овладлъ его душою и эксплоатировалъ его пороки, злобы, честолюбіе, тщеславіе, слабости. Вотъ что писалъ кардиналъ съ m-me де-ла-Моттъ о Каліостро: ‘Это одинъ изъ самыхъ великихъ людей… Каліостро самъ Богъ…’

И въ то время, какъ этотъ вымышленный богъ вызывалъ ‘за ширмою’ образъ королевы Франціи, этотъ ‘вроломный священникъ’ лобызалъ руки своего обольстителя… ползалъ у его ногъ… Священникъ вышелъ сухъ изъ воды. Остальное извстно.

Плутни кардинала, мошенничество m-me де-ла-Моттъ, невинность королевы были очевидны. Но надо было, чтобы осталось хоть что нибудь отъ клеветы. Это было нужно для враговъ церкви, для враговъ престола.

Вирье обратился къ министру Бретель: ‘Если даже мн угрожаетъ Бастилія, скажите мн, извстно ли вамъ, что длается въ масонскихъ ложахъ, и приняты ли вами мры къ огражденію отъ возможной опасности?’

Но онъ напалъ на человка, для котораго было безразлично, что бы ни творилось. Бретель, несмотря на свою ненависть къ кардиналу, по легкомыслію далъ ему время сжечь свои бумаги и опять-таки по недальновидности далъ время сектантамъ интриговать и дйствовать.

— Будьте спокойны,— отвтилъ онъ:— въ Бастилію вы не попадете, а масоны не потревожатъ государства… {По преданію, сохранившемуся въ семейств де-Вирье, фактъ этотъ приведенный Баррюеіемъ въ его ‘Исторіи якобинства’, т. II, стр. 460, былъ сообщенъ ему самимъ Анри.}.

Пока министръ такъ увренно успокоивалъ Вирье, кардиналъ, несмотря на протесты изъ Рима, былъ отнятъ у своихъ естественныхъ судей. Его процессъ разбирался въ парламент, который былъ подкупленъ ненавистью и развратомъ {Почти весь парламентъ былъ подкупленъ, и m-me Кампанъ передаетъ, что товарищъ генеральнаго прокурора де-Лорансель доставилъ королев списокъ членовъ палаты съ указаніемъ способовъ, какіе были употреблены кардиналомъ, чтобы въ свою пользу заполучить ихъ голоса. Женщины играли тутъ роль, обидную для нравовъ. Черезъ нихъ и посредствомъ значительныхъ суммъ были подкуплены самые старые и уважаемые люди. (Процессъ Ожерелья, кардинала Эмиля Кампардона, стр. 144).}. Послдовало постыдное оправданіе кардинала.

Взгляните на этихъ вроломныхъ судей: это — инсургенты завтрашняго дня. Взгляните на этотъ народъ, который рукоплещетъ униженію королевскаго достоинства: завтра онъ будетъ рукоплескать казни короля.

А теперь взгляните на того, кто затялъ весь этотъ ужасный прологъ революціи.

Вотъ онъ у окна, въ улиц St.-Claude au Marais. Онъ точно въ рам изъ свчей, съ рукой на сердц, онъ улыбается толп, которая радостно привтствуетъ его. Это — Каліостро. Онъ раздляетъ популярность кардинала. Когда ихъ везли изъ Бастиліи, народъ распрягалъ лошадей изъ экипажа! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Каліостро имлъ основаніе гордиться. Масонство одержало первую побду, и такую ршительную, что отнын секта могла сбросить съ себя маску.

Укрываясь въ Лондон, Каліостро вскор напечаталъ свое знаменитое письмо, въ которомъ онъ возвщалъ о разрушеніи Бастиліи и монархіи, предсказывалъ восшествіе на престолъ правителя, который уничтожитъ lettres de cachet, созоветъ 33,tats-gnraux и учредитъ Культъ Разума…

III.

Процессъ Ожерелья порядочно встряхнулъ такъ называемое ‘древо идей’. Но никто еще не предполагалъ, чтобы упавшіе съ него плоды были отравленными. Самыя поразительныя событія не принимались ни за какое указаніе.

Въ то время при m-me де-Роганъ находилась одна совсмъ молоденькая женщина, рожденная Шабо, воспитанная ею и выданная замужъ за дворянина изъ якобинцевъ — виконта де-Валь. Для герцогини m-me де-Валь и m-me де-Вирье были какъ дв дочери. Он любили другъ друга, какъ сестры, и въ отсутствіе мужей вели совершенно общую жизнь.

Однажды, когда Валь былъ въ отсутствіи въ St.-Mand, пришло письмо на его имя. Письмо было странное по форм, все въ иностранныхъ маркахъ и въ какихъ-то удивительныхъ печатяхъ.

Точно предчувствуя что-то недоброе, m-me де-Вирье, по словамъ ея дочери, не могла оторвать глазъ отъ этого письма, воткнутаго за зеркало ея пріятельницы.

Когда Валь вернулся, ему передали письмо. Повидимому, оно взволновало его. Но сейчасъ же, овладвъ собою, онъ сказалъ жен, что ему предстоитъ одно важное свиданіе въ Фонтенебло.

Тамъ его ожидало нсколько неизвстныхъ лицъ. Хотя они говорили поперемнно то по французски, то по англійски, т 123,мъ не мене не могло быть сомннія на счетъ ихъ національности: это были нмцы. По прізд виконта де-Валь вс сли за столъ. Обдъ былъ шумный, поднялся горячій споръ, затмъ вс отправились въ лсъ, откуда никто не вернулся.

Черезъ четыре дня кучеръ де-Валь, которому надоло ждать своего барина, вернулся въ St.-Mand съ единственнымъ указаніемъ — томомъ Руссо, найденнымъ подъ подушкою кареты, и въ немъ была отмчена глава о самоубійств… Никто не видалъ боле таинственныхъ постителей.

Но вотъ черезъ три недли собаки сторожа дорылись въ сухихъ листьяхъ до трупа, котораго такъ напрасно искали везд. Онъ держалъ пистолетъ и былъ завернутъ въ шинель. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волненіе несчастнаго Валя при полученіи злополучнаго письма, его ссора съ этими неизвстными прізжими, зарытіе трупа отклоняли всякую мысль о возможности самоубійства. Тутъ было несомннное преступленіе. У всхъ сложилось убжденіе, что оно было совершено тайнымъ нмецкимъ обществомъ, вроятно, оно являлось искупленіемъ за измну.

Съ тхъ поръ окружающіе Анри стали страшиться для него участи несчастнаго Валя. Онъ тоже со времени своего возвращенія изъ Вильгельмсбада бывалъ часто задумчивъ и печаленъ безъ всякой видимой причины. Его разговоры съ Бретель, съ Гилье, вызывали не мало толковъ. Быть-можетъ, эхо ихъ донеслось и до Германіи — почемъ знать? Это ‘быть можетъ’ тяготло надъ его женою. Ее не покидала мысль о несчастіи, пережитомъ ея пріятельницею. Она не знала, къ кому обратиться, кто бы разсялъ ея опасенія. Анри назвалъ бы это ребячествомъ, она какъ-то разъ попробовала было заговорить о томъ, что ее тревожило, m-me де-Роганъ сдлала видъ, что не слышитъ.

Жизнь отлетала отъ нея понемножку. Ея нжность стала для нея пыткою, и съ тхъ поръ молодая женщина была мрачна какъ само предчувствіе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Отецъ пустыни и дочь Франціи.— Поведеніе герцогини де-Роганъ и ея друзей посл оправданія кардинала. Повсюду добродтель.— Свобода и дворяне того времени.— Графъ де-Хага.— Герцогиня де-Бурбонъ и St.-Martin.— Стишки на де-Буфлерсъ.— Предсказаніе Фридриха Великаго Лафайетту.— Аббатъ Бебе.— Виконтъ де-Вирье.— Графъ де-Дижонъ.— Графиня де-Вирье въ изображеніи m-me Лебренъ.— Портретъ Анри де-Вирье.

I.

Пронесшійся шквалъ унесъ съ собою въ страшномъ безпорядк и трагическія, а также и свтлыя, праздничныя воспоминанія. Кое-какіе запоздалые стишки еще носились надъ событіемъ, которое наканун еще всхъ увлекало. Кардинала, сосланнаго въ Chaise-Dieu, пвецъ превратилъ въ ‘отца пустыни’, m-me де-ла-Моттъ — въ дочь Франціи изъ-за лиліи, которою ее отмтили {Кто могъ бы усомниться,

Что ла-Моттъ изъ рода Валуа,

По приговору ока носитъ

Гербъ рода своего.}. Этимъ все и ограничилось.

Двери салона m-me де-Роганъ, закрытыя со смерти де-Валь, можетъ быть, помимо ея желанія, раскрылись вновь. Оправданіе кардинала служило поводомъ для посщеній стараго отеля въ силу духа моды. Принцы и принцессы изъ дома Конде {Принцъ Конде женился на Шарлотт де-Роганъ, отъ которой родился герцогъ Бурбонскій въ 1756 г.}, изъ дома Субизъ, Гемене, прибывали въ улицу Вареннъ, а съ ними все, что было связано съ ними узами дружбы или крови.

Если они вчера и стояли въ длинныхъ траурныхъ одяніяхъ въ рядахъ просителей передъ членами парламента, сегодня они мстили за это, празднуя оправдательный вердиктъ въ безумномъ весель, къ которому пріемная мать Анри готова была присоединиться.

Уже давно герцогиня де-Роганъ отказалась оверсалиться, по выраженію маркиза де-Мирабо, теперь она обвиняла королеву въ паденіи монархіи. Королева вводила такіе странные порядки въ Версали! Такого же мннія были и пmesdames’, которыя, несмотря на свое вліяніе и милости, какими он пользовались, во всемъ винили Марію-Антуанетту съ самаго восшествія ея на престомъ. Т самые люди, которые такъ долго нападали на фаворитовъ, накинулись съ чувствомъ такого же оскорбленнаго цломудрія на легкомысленные поступки королевы.

Увы! То было время, когда скандальность облачалась въ добродтелъ. Все было нравственно въ этихъ салонахъ, гд смялись смхомъ Вольтера, гд проповдывалась мораль Руссо. Подобно наядамъ, которыхъ миологія селила въ ндра глубокихъ водъ, подобно нимфамъ лсовъ и полей, добродтель, въ конц того столтія, была душою изысканнаго слога, проклятій, утопій, увлекала людей, которые, казалось, были бы мене всего склонны увлекаться этою новою религіею.

Какъ предшественница ея, миологія, она увлекала тмъ, что олицетворяла вс человческія страсти въ образ божества. Каждый могъ такимъ образомъ поклоняться своимъ излюбленнымъ чувствамъ. Совершенно также для Анри, его мечты все боле и боле воплощались въ эти великія слова человчества и филантропіи, обоготворенныя обществомъ атеистовъ.

Эти великія слова заслоняли собою т ужасные призраки Вильгельмсбада,— не то, чтобы масоны казались ему теперь мене преступными въ своихъ замыслахъ, но они представлялисъ ему мене опасными съ тхъ поръ, какъ къ нимъ присоединилосъ столько честныхъ людей.

Нечего и говорить, что общество тогда значительно измнилось. Не утрачивая своего легкомыслія и прелести, направленіе общества приняло другой оборотъ.

Философія стала шутливою и остроумною, геометрія походила на мадригалъ, политика облачилась въ гуманность, и все это было проникнуто строгими правилами и давними традиціями.

Вмст съ m-me де-Роганъ, Анри явился теперь противникомъ ‘хитростей’ Двора, вмст съ нею онъ отршился отъ прошлаго, чтобъ увлекаться будущимъ, которое являлось такимъ радостнымъ въ изложеніи политической экономіи.

Это все были точки соприкосновенія Вирье съ его благодтельницею. Ихъ сердечная близость превратилась въ духовную, пытливымъ умомъ изучали они все, что вносилось новаго изъ безчисленныхъ томовъ ‘Энциклопедіи’ въ нравы и французскій языкъ.

Химія, чтобы не сказать — алхимія, проникла въ отель де-Роганъ и находилась подъ покровительствомъ де-Вирье.

Въ то время, какъ въ салон занимались добываніемъ бриліантовъ, въ саду занимались аэронавтикою,— философія пользовалась верховной властью среди гостей герцогини. Одни, по словамъ m-elle де-Вирье, были за д’Аламбера, другіе за Руссо, у Фенелона, Малебранша, Бондильяка и даже Конфуція тутъ были адепты. На столахъ въ безпорядк валялись правила святыхъ вмст съ трактатами китайской морали, ‘и не рдко бывало,— прибавляетъ m-elle де-Вирье,— что мудрость крайняго Востока становилась выше нашей’…

По странному совпаденію эта древняя мудрость входила снова въ моду въ то самое время, когда въ Европу проникли либеральныя теоріи Новаго Свта, и при появленіи молодой свободы, обворожительной, страстной, подъ руку со старикомъ Франклиномъ, раскрывались вс двери, смолкали вс лозунги съ тою беззаботною французскою любезностью, которая передъ женщиною способна забыть свои самые дорогіе предразсудки.

Самъ король, первый, былъ примромъ, за нимъ всякій стремился поухаживать за прекрасною чужестранною,

Король и подданные, точно тотъ человкъ, который, какъ говоритъ Сепоръ, ‘сочинялъ псенку о счасть быть обманутымъ женою…’, старались прибавить къ ней лишній куплетъ. Франція, такъ долго бывшая прелестною страною маленькихъ скандаловъ, подготовлялась къ превращенію въ отвратительную страну крупныхъ событій…

II.

Эта переходная пора интересовала всю Европу. Одни изъ государей, какъ императрица Россійская, маркграфъ Байрейтскій, король Прусскій, оповщались о томъ, что длалось въ Париж, Іосифъ же II и король шведскій прибыли туда сами. M-lle де-Вирье разсказываетъ, что графъ де-Хага былъ однимъ изъ самыхъ ревностныхъ сторонниковъ равенства въ числ гостей герцогини де-Роганъ.

Вмсто того, чтобы помститься въ Версали въ отведенномъ для него помщеніи, онъ поселился у Туше, купальщика. Между Парижемъ и Версалемъ онъ не здилъ иначе, какъ въ карет-купэ. При немъ состоялъ всего одинъ лакей. Даже его пріемъ, желалъ-ли онъ того, или нтъ, явился насмшкою надъ торжественностью и величіемъ Версаля.

Его никто не ожидалъ, и въ день его прізда король охотился въ Рамбулье. Когда королева предупредила Людовика XVI о прізд графа де-Хага, онъ вернулся съ такой поспшностью, что пришлось послать за слесаремъ, чтобы открыть гардеробные шкафы, и довриться комнатному гарсону для совершенія туалета его величества. Бошомонъ разсказываетъ, что едва удерживались отъ смха при появленіи короля въ разныхъ башмакахъ: одинъ былъ съ краснымъ каблукомъ, другой съ чернымъ, одинъ съ золотой пряжкой, другой съ серебряной. Королева спросила его, не костюмированный-ли у нихъ сегодня балъ, и не открылъ-ли король его…

Она, сама того не подозрвая, сказала удивительно мткую вещъ: дйствительно, разв это былъ не настоящій маскарадъ, этотъ графъ Хага, переодтый въ либерала, пропитанный всми теоріями дня, заразившійся всp3,ми модными идеями, путешествующій изъ Эрменонвилль въ Монморанси и кончающій вечера въ улиц Вареннъ. И когда онъ появлялся, весь проникнутый равенствомъ между нимъ и людьми, которыхъ онъ тамъ встрчалъ, падали вс преграды. Правда, что это не представлялось большой трудностью для графа де-Хага, ибо и герцогиня Бурбонская, эта странная женщина, которая соединяла въ себ вс качества сердца и вс заблужденія разума, отреклась отъ всхъ своихъ прежнихъ взглядовъ въ отел де-Роганъ, съ которымъ она была въ родств. Нердко она появлялась тамъ въ сопровожденіи своего еозофа St.-Martin. Въ то время имли своихъ еозофовъ, какъ прежде были свои геометры, свои философы. Saint-Martin, какъ и везд, гд онъ бывалъ, присвоилъ себ престранныя права въ отел де-Роганъ. Почти черезъ пятьдесятъ лтъ, m-lle де-Вирье все еще видитъ его передъ собою, педанта, мрачнаго съ виду, увряющаго молодыхъ женщинъ, что ихъ разговоръ для него ‘отдыхъ для ума’, ихъ добрыя дла ‘отдыхъ для сердца’.

Какое любопытное явленіе, столько умныхъ мужчинъ и женщинъ во власти этого пошлаго, пустого профессора иллюминатства!

Что могло быть общаго между нимъ и милымъ chevalier де-Буфлерсъ, вся исторія котораго была разсказана въ слдующихъ стихахъ Вольтера:

…’Его похитилъ Марсъ изъ семинаріи,

‘Теб онъ служилъ, нжная Венера.

‘Съ Вольтеромъ пишетъ онъ,

‘И съ Губертомъ рисуетъ.

‘И все, что хочетъ, онъ уметъ:

‘Искусства вс въ его рукахъ.

‘Скажи, мн милая, лишь только,

‘Съ тобою чмъ бываетъ занятъ онъ’…

Эти стихи относились къ одной прелестной жительниц Женевы, и было бы гораздо легче сказать, чмъ Буфлерсъ былъ занятъ съ нею, нежели сказать, что могло быть общаго у него съ St.-Martin.

А между тмъ оказывается, что съ St.-Martin онъ оплакивалъ участь негровъ.

Буфлерсъ только что прибылъ изъ Сенегала и примкнулъ къ обществу негрофиловъ, у которыхъ былъ свой клубъ въ отел Массіакъ.

Тамъ бывалъ часто и нкій chevalier де-Модюи, большой другъ маленькой Стефани де-Вирье, которая постоянно слышала, какъ онъ проповдывалъ о чернокожихъ въ салон m-me де-Роганъ.

Знаютъ-ли, что сталось съ этимъ Модюи?.. Онъ былъ зарзанъ въ Санъ-Доминго своими друзьями-неграми. Такія дружескія отношенія служатъ вчнымъ подтвержденіемъ словъ Фридриха Великаго, сказанныхъ имъ Лафайетту по его возвращеніи изъ Америки:

— Я зналъ одного молодого человка,— сказалъ онъ,— который, возвратясь изъ странъ, гд царили свобода и равенство, вбилъ себ въ голову ввести эти прекрасные порядки и въ своей стран. И что же? Знаете, чмъ это все кончилось?

— Нтъ, ваше высочество,— зам,тилъ Лафайеттъ.

— Онъ былъ повшенъ…

III.

Вроятно, и по отношенію къ Вирье Фридрихъ Великій съ своими предсказаніями потерялъ бы также напрасно время, какъ и съ Лафайеттомъ. Чтобы убдить Анри, пришлось бы замнить въ немъ то самоотреченіе, которое идеализировало вс предстоящія жертвы, эгоизмомъ, который бы привязывалъ его ко всмъ выгодамъ прошлаго. Для Анри надежда была все, сожалній не существовало. Его провинціальное воспитаніе познакомило его съ тми страданіями, для которыхъ въ салонахъ, имъ посщаемыхъ, знали только поэтическую теорію.

Въ его состраданіи не было ничего условнаго. Для исцленія дйствительнаго страданія, онъ желалъ дйствительныхъ средствъ и предоставлялъ другимъ состраданіе какъ забаву.

Состраданію изъ пустыхъ, благозвучныхъ фразъ онъ противоставлялъ искренность, доходящую до суровости.

И таковъ онъ былъ во всемъ. Касалось-ли дло филантропіи, политики или искусства, искренность являлась характеристиною всхъ его предпочтеній.

Въ силу той же искренности онъ такъ страстно отстаивалъ то, что ему казалось истиною въ живописи во время споровъ по поводу первыхъ картинъ Давида.

Съ тмъ же увлеченіемъ, съ какимъ онъ относился къ низверженію злоупотребленій старыхъ порядковъ, онъ преслдовалъ и кудлатыхъ амуровъ, которыхъ Ланвре, Ватто, Буше сдлали модными богами будуаровъ и сумасшедшихъ домовъ.

Путемъ возврата къ античности, возврата къ природ, апостоломъ которой Давидъ являлся въ отел де-Роганъ, Анри надялся привести искусство къ его настоящимъ традиціямъ.

Въ мастерской, въ салон, на улиц, везд было все тоже.

Во имя возврата въ природ Давидъ свершалъ переворотъ въ искусств, во имя возврата къ природ нація въ бреду уничтожала на аутодафе все изящное, пріобртенное вками. Воспоминанія, обычаи, традиціи — все уничтожалось по очереди. Съ ними должны были исчезнуть и столько прелестныхъ типовъ — аббаты, канониссы, придворные люди, о которыхъ воспоминаніе изглаживается съ каждымъ днемъ.

Вотъ, напримръ, аббатъ, пользующійся коммендою, Это — дядя Анри, съ которымъ мы уже познакомились въ Пюпетьер. Онъ постоянный гость салона въ улиц Вареннъ. Аббатъ очень малъ ростомъ, до того малъ, что его прозвали ‘Bb’, въ род того, какъ аббатъ Bernis былъ прозванъ ‘Бабетъ — цвточивца’, что не помшало, однако, ‘Бабет’ сдлаться кардиналомъ и посланникомъ. Но Бебе мене честолюбивъ. Добрый человкъ, въ полномъ смысл этого слова, при всякой возможности сдлать доброе дло, онъ сбрасывалъ съ себя свое прозвище, свой маленькій воротникъ облагалъ въ рясу, и возвращался къ своему имени Матіаса. И тогда онъ готовъ былъ исколесить весь Парижъ, не жаля ни своихъ короткихъ ножееъ, ни своихъ доходовъ съ аббатства Saint Jean des Fontanes.

Или вотъ этотъ другой добродтельный дядюшка, аббатъ де-Вирье, котораго m-me де-Севинье называетъ ‘lе bien bon’, у котораго не много своего личнаго дла, и всю-то свою жизнь онъ отдаетъ на служеніе другимъ своимъ родственникамъ: у однихъ онъ менторомъ дтей, у другихъ онъ собесдникъ или повренный по дламъ. Призадумаешься, съ кмъ сравнить теперь этихъ аббатовъ прежнихъ дней, которые были тогда такою же принадлежностью семействъ, или ихъ братьевъ, кавалеровъ Мальтійскаго ордена, или ихъ сестеръ-канониссъ, которыя точно существовали только въ помощь тмъ, на которыхъ лежала отвтственность за семью.

Когда настанутъ тяжелые дни, мы снова встртимся съ этимъ маленькимъ аббатомъ, надъ которымъ въ отел де-Роганъ вс подсмивались, уже значительно выросшимъ, благодаря своей храбрости.

Какъ бы то ни было, въ то время онъ съ такою преданностью занимался пятью дтьми своего кузена, виконта де-Вирье Бовуаръ, который, надо сказать правду, ужь слишкомъ приносилъ въ жертву собственное потомство служенью воспитаннику королевской крови, при которомъ состоялъ {Виконтъ Вирье Бовуаръ, изъ втви рода Вирье, отдлившейся за много лтъ отъ линіи Вирье-Пюпетьеръ, эмигрировалъ, окончивъ воспитаніе герцога Эвьенскаго. Онъ былъ производенъ въ полковники конногренадеровъ въ Кобленц и умеръ въ конц эммиграціи. Это былъ одинъ изъ замчательныхъ красавцевъ своего времени.}.

Герцогъ Бурбонскій назначилъ его воспитателемъ къ герцогу Энгьенскому. Онъ вполн былъ достоинъ этой чести. Его благородная осанка, умнье держать себя съ достоинствомъ поражали даже изысканную среду отеля де-Роганъ. Не отличаясь особымъ умомъ, онъ считался и въ Париж и въ Версал, а позже и въ Кобленц, за типъ человка чести и благородства. Онъ вмст съ герцогиней де-Роганъ содйствовалъ первымъ шагамъ Анри при вступленіи въ свтъ.

Но въ то время, какъ видно, повсюду царила революція. Этому безупречному барину, этому цвту благородства, какимъ былъ виконтъ де-Вирье, герцогиня и ея гости предпочитали личность, одтую чортъ знаетъ какъ, которая самымъ нахальнымъ образомъ появлялась въ костюм изъ дроге, съ ненапудревной головой, съ подкованными сапогами, подъ величественными украшеніями улицы Вареннъ. Это былъ графъ де-Дижонъ, капитанъ полка королевскаго Пьемонта, братъ графини де-Вирье.

Дижонъ вносилъ въ отель де-Роганъ тотъ же отважный умъ, ту же шумную веселость, то же хорошее настроеніе, которыми онъ славился на большихъ дорогахъ своей Гасконьи. Трудно себ представить человка боле популярнаго. Себ патрономъ онъ избралъ своего добраго короля Генриха IV, и не разъ приключенія Дижона напоминали приключенія этого короля.

Однажды, напримръ, Дижонъ отправился въ Мармандъ, гд у него была ферма, съ палкой въ одной рук и съ узелкомъ въ другой.

Объздъ задержалъ его. У Дижона, конечно, не было при себ бумагъ, и вотъ его арестуютъ. Но дождь идетъ, и его отводятъ въ сосдній домъ. Какъ разъ это и была его ферма, куда онъ направлялся. Входятъ. Оказывается, что тутъ цлый пиръ, фермеръ выдаетъ замужъ дочку. Печальный видъ арестованнаго тронулъ невсту, и она пожелала дать ему даже мстечко въ конц стола.

Поли, попили. Настало время подписывать брачный договоръ.

— А вы,— обратилась невста къ Дижону,— сумете ли подписать?

Вс возстали противъ того, чтобы заставлять подписывать какого-то бродягу.

Но молодая двушка настаивала на своемъ и протянула Дижону перо, онъ написалъ: ‘я даю Марселин, хорошенькой дочк моего фермера, 10 тысячъ ливровъ въ награду за ея доброе сердце’.

Надо сказать, что ни Марселина, ни ея отецъ, которые только что поступили на мсто къ графу Дижону, не видали въ глаза своего барина, который явился на свадьбу ‘незваннымъ гостемъ’.

Дижонъ, вслдствіе своихъ взглядовъ, которыхъ вс страшились, не двигался по служб, но ему было безразлично — служить ли своему королю капитаномъ, или маршаломъ Франціи.

Если бы король Генрихъ вдругъ воскресъ! Онъ узналъ бы дда, своего врнаго компаньона, въ этомъ внук, который любилъ поврать, поразсказать какія нибудь любовныя похожденія и только изъ состраданія къ своей сестр отправлялся доканчивать ихъ куда нибудь въ сторонку.

Рдко можно было встртить два существа, мене похожія, которыя любили бы другъ друга такъ нжно, какъ Дижонъ и m-me Вирье. Онъ приземистый, коренастый, съ рзкими чертами, съ короткими волосами безъ пудры, походилъ скоре на строгаго гугенота,— онъ сохранилъ даже ихъ взгляды,— чмъ на современнаго вельможу, пропитаннаго амброю.

Она-же, напротивъ, по словамъ поэта, олицетворяла собою только душу, сотканную изъ кротости и граціи, въ слабомъ, нжномъ тл. Изобразить это прелестное лицо могла только m-me Лебренъ своею кистью. Только она съумла передать эту простоту, которая къ ней такъ шла, и въ то же время сохранить въ ней видъ важной дамы, подъ этой простой соломенной шляпой съ полевыми цвтами. Боспина изъ прозрачнаго газа небрежно повязана на груди, во всемъ столько непринужденности, которая идетъ такъ въ разрзъ съ общей аффектаціей времени и такъ гармонируетъ съ грустью этихъ голубыхъ глазъ, которые такъ выдаются на блдномъ лиц. Красота графини де-Вирье была красота духовная, въ ней свтилась серьезная мысль, сознательная, полная созерцанія. Чувствовалось, что душа ея хорошо вооружена для борьбы со всякою скорбью. Улыбка ея, для которой точно съ усиліемъ полураскрылись ея уста, точно говорила, что улыбка эта не идетъ къ судьб молодой женщины.

Въ салон m-me де-Роганъ, благодаря своей любезности, m-me де-Вирье длалась добычею самыхъ скучныхъ людей, и она никогда не показывала имъ виду, до какой степени они скучны. Для такой удивительной женщины не было мелкихъ доказательствъ преданности. Быть можетъ, оттого въ вещахъ крупныхъ она и доводила эту преданность до героизма. Между нею и ея мужемъ была та разница, что она признавала долгъ для ежедневнаго служенія ему, тогда какъ Анри, теряясь въ теоріяхъ, виталъ въ заоблачныхъ высяхъ.

Въ особенности съ рожденіемъ второго сына, названнаго Aymon и заполнившаго собою ту пустоту, которую внесла смерть первенца, фантазіямъ графа де-Вирье не было предла. Трудиться на благо человчества сдлалось его потребностью потому, что отнын будущность традицій, которыя онъ собирался создать для своихъ, являлась обезпеченною. И какъ прекрасно выраженъ характеръ графа де-Вирье на его портрет! Глаза его немного грустные, глядятъ прямо противъ себя, точно лезвія шпагъ. На его широкомъ чел видно много мыслей, которыя уста его нетерпливо жаждутъ выразить. Маленькаго роста, по словамъ тхъ, кто его зналъ, онъ вдругъ точно выросталъ, когда заходила рчь о несправедливыхъ и когда, увы! слишкомъ убжденный въ томъ, что Богъ далъ націямъ возможность исцленія, онъ собирался быть ихъ самаряниномъ. Онъ видлъ раны и ошибался въ средствахъ. Скоре артистъ, чмъ политикъ, онъ преслдовалъ свой идеалъ сперва среди утопій, а потомъ среди развалинъ. Судьба его была весьма странная. Изъ него, мученика за истину, сдлали сообщника заблужденій, и онъ, думая ‘проложить себ дорогу’ вырылъ себ яму.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Командировка Анри въ Корсику.— Возвращеніе въ Пюпетьеръ. — Переписка Анри съ либералами Дофине и съ m-me де-Роганъ.— Парламентъ Гренобля.— Первое разршеніе провинціальныхъ собраній. — Чмъ былъ Пюпетьеръ передъ революціей.— Воспоминанія дтства.— Мувье.— Какимъ обрахомъ Барнавъ сталъ революціонеромъ. — Высокомріе членовъ парламента въ Дофине.— Корона въ рукахъ канцелярщины. — Бріеннъ.— Анри командируется въ Парижъ. — Жена сопровождаетъ его. — У случая бываетъ иногда ‘фальшивый шиньонъ’.

I.

Если прослдить жизнь Анри де-Вирье шагъ за шагомъ, въ ней окажется явнымъ то единство, или, какъ говоритъ Дидро, то ‘согласіе линій’, которое необходимо для всякаго выдающагося дянія. Сами обстоятельства способствовали этому. 12-го марта 1786 года Вирье былъ командированъ въ Бастіа, чтобы получить полкъ Royal-Limousin. Корсика въ это время раздляла съ Америкою общій энтузіазмъ. Он об ‘освободились отъ тираніи’…

Дворъ и городъ были довольны пріемомъ, который Людовикъ XVI оказалъ корсиканскому патріоту Паоли. Находили прекраснымъ, что король совтовался съ нимъ объ образ правленія, пусть онъ будетъ республиканскій, лишь бы обезпечивалъ счастье французовъ {По мемуарамъ Люсьена Бонапарта, томъ I, стр. 30, король будто бы сказалъ Паоли, что далъ бы Франціи республику, если бы врилъ, что республика можетъ обезпечить ея счастіе.}. Тутъ снова являлся поводъ восхищаться Руссо. Руссо писалъ: ‘предчувствую, что этотъ маленькій островъ нкогда удивитъ Европу’ {Contrat Social, кн. II, глава X.}. Сантиментальные мужчины и женщины радовались при мысли, что ‘Contrat Social’ будетъ если не сводомъ законовъ, то, по крайней мр, катехизисомъ благодатной страны. Возможно ли, чтобы и Анри не ощущалъ счастья, переживая такое обновленіе. Онъ нашелъ въ Бастіа не только офицеровъ, но и солдатъ, проникнутыхъ идеями, прославленными Лафайеттомъ. Свобода, эта сила американскихъ армій, которая была силою маленькой корсиканской арміи, не будетъ ли она когда нибудь и силою великой французской арміи?

Слово ‘свобода’ въ то время золотило, освщало собою все, примнялось ли оно въ военнымъ реформамъ, или соціальнымъ.

Для Анри оно являлось тою господствующею идеею, которую каждый прившиваетъ, какъ лампу, къ потолку своего жилья.

Она освщаетъ его, но подчасъ и чадитъ. Для Анри пламя ея разгоралось отъ демократическаго вянія Корсики.

Необычное обращеніе этого либеральнаго полковника длало изъ него бога для его солдатъ, благодаря чему онъ могъ проводить въ полку новыя теоріи. Анри былъ убжденъ, что онъ рожденъ для роли реформатора.

Это была не изъ послднихъ его иллюзій, какія поддерживались перепискою съ m-me де-Роганъ. Каждое письмо, которое получалось въ Бастіа изъ Парижа, оправдывало какую нибудь теорію, дополняло какую нибудь систему, которая обсуждалась герцогиней и Вирье. Приводить здсь ихъ переписку значило бы излагать исторію переговоровъ, завершившихся созваніемъ нотаблей 17 февраля 1787 г.

Какъ удивляться энтузіазму Анри по поводу этого созванія, если вспомнить, что самъ Людовикъ XVI отъ радости не спалъ всю ночь наканун открытія собранія?

Увы! Скоре отъ кошмара, какъ говорилъ графъ де-Сегюръ, что онъ устроилъ свою отставку, должно было ему, несчастному, не спаться. Но король въ то время, подобно послднему изъ своихъ подданныхъ, находился подъ обаяніемъ Колонна, вся заслуга котораго заключалась въ томъ, что, достигнувъ власти, онъ разсыпался передъ каждымъ въ самыхъ безумныхъ общаніяхъ. Боле легкомысленный, чмъ всякій другой, этотъ министръ, безъ сомннія, отстаивалъ бы также легко и что нибудь другое, а не парламентаризмъ, который теперь, по его слованъ, былъ всемірною панацеею.

Но зачмъ укорять Колонна въ его легкомысліи, когда вс были одинаково легкомысленны — и епископы, и принцы крови, и герцоги, и пэры, которые трактовали о финансахъ, о политической экономіи, о реформахъ, не избгнувъ этой заразы.

Они также беззаботно затвали за зеленымъ сукномъ партію политической экономіи, какъ нкогда партію въ бостонъ. Вчера американцы ввели эту игру въ моду, сегодня экономисты — другую.

Какъ устоять противъ обольщеній будущаго?

Теперь Анри уже не удовлетворялся скромною дятельностію въ своемъ полку. Онъ мечталъ ввести въ своей провинціи, которая для него была всегда цлымъ міромъ, вс т реформы, о какихъ писала ему герцогиня де-Роганъ. Онъ жаждалъ вернуться въ Дофинэ, гд вся его пылкая молодость являлась отголоскомъ его мыслей. Какъ интересно будетъ наставить его на путь истины! Первая попытка уже была сдлана съ тмъ увлеченіемъ, которое могло бы удивить, если бы не было извстно, что обыкновенно рдкія сердца начинаютъ съ возмущенія противъ общества.

Въ Бастіа, какъ и въ Париж, Вирье вздыхалъ о судьб народовъ, заключенныхъ въ оковы… То онъ клеймилъ короля, который не знаетъ и не желаетъ иныхъ министровъ, кром плохихъ… то онъ принимался за самихъ министровъ… ‘Морепа,— пишетъ Вирье въ письмахъ,— былъ съ колыбели вскормленъ идеями деспотизма… Сенъ-Жерменъ — дуракъ, Анжело — честолюбецъ, Вержень — сообщникъ тираніи’.

Если бы Вирье зналъ Свифта, безъ сомн,нія, онъ бы воскликнулъ съ нимъ: ‘развращенность людей власти сндаетъ ея плоть и сушитъ ея кровь’.

Каждый истый дофинецъ въ сущности думалъ такъ же. Пламя, которое везд во Франціи таилось подъ пепломъ, въ Гренобл пылало съ трескомъ. Здсь во вс времена поговаривали не только о независимости, но даже объ автономіи. Всякому былъ извстенъ договоръ, въ силу котораго Дофинэ сталъ французскимъ. Статья о томъ, что эти суровые горцы имютъ право собрать свои провинціальныя сословія, боле всего разжигала ихъ.

Съ дтства Вирье былъ бойцемъ за притязанія Дофинэ. Безчисленное множество замтокъ, написанныхъ его рукою и переполненныхъ всякимъ вздоромъ того времени, развиваютъ слдующую мысль: ‘Только мстныя собранія способны избавить провинціи отъ рабства’.

Постановленія нотаблей были совершенно солидарны со взглядами Вирье и дофинцевъ.

Въ Гренобл раздался торжествующій возгласъ, къ которому присоединился хвалебный гимнъ въ честь герцога Орлеанскаго по поводу ршенія, принятаго въ Париж.

Получить въ управители перваго принца крови было на этотъ разъ для Дофинэ не излишнею привилегіею {Первый принцъ крови былъ всегда по праву управителемъ Дофинэ. Привилегія эта велась со времени передачи Дофинэ Франціи. Извстна наступательная роль герцога Орлеавскаго въ собраніи нотаблей.}.

Но вотъ въ то самое время, какъ Анри прізжаетъ въ Пюпетьеръ, чтобы воспользоваться побдою, совершенно неожиданная оппозиція уничтожаетъ ее въ конецъ. Члены парламента въ Гренобл отказались принять распоряженіе, которое обезпечивало ее.

II.

Парламентъ въ Дофинэ былъ силой, съ которою приходилось считаться. ‘Сэръ,— сказалъ Ла-Туръ дю-Пэнь Гуверне Генриху IV,— когда вами будетъ взятъ Парижъ, тогда вамъ останется только вступить въ Гренобльскій парламентъ’…

И, вроятно, судя по тому, какъ относились къ королевскимъ эдиктамъ, королю Франціи не легко было бы справиться съ двумя первоприсутствующими, 16 предсдателями съ титуломъ ‘монсиньоровъ’, съ 64 членами и безчисленнымъ множествомъ всякихъ писцовъ, которые громили дворъ своими укорами. Господа гренобльскіе парламентеры были большею частью важные синьоры, потому что только тамъ, по особой привилегіи, форменная мантія не унижала родовитости. Напротивъ, она давала право на командованіе войскомъ.

Люди, которые по личному усмотрнію могли мнять судебную карьеру на военную, которые то судили, то занимались любовными похожденіями, описанными въ ‘Liaisons dangereuses’ {Лакло нашелъ сюжетъ для своего непристойнаго романа въ Гренобл.}, надменно третировали Бога, въ которомъ они весьма сомнвались, считали себя равными королю, въ котораго они совсмъ больше не врили.

Если они еще врили во что-нибудь, такъ разв только въ собственную непогршимость. И вотъ ей-то, повидимому угрожала опасность съ введеніемъ провинціальныхъ собраній.

Съ того времени, какъ Бріеннъ, несчастливый пріемникъ Колонна, послалъ въ Гренобльскій парламентъ уставъ проектированнаго собранія, ему пришлось имть дло съ такими внушеніями, которыя скоро превратились въ отказъ внести его въ протоколъ.

Свобода вчно будетъ похожа на то солнце басни, отъ котораго зрла жатва земледльца и лопались горшки горшечника.

Горшечникомъ былъ тогда парламентъ, земледльцемъ — Анри… ‘Моя провинція,— пишетъ онъ m-me де-Роганъ, не обращая вниманія на вздорныя ссоры парламента,— моя провинція, наконецъ, отршается отъ темнаго деспотизма. Способныя головы, подавленныя угнетеніемъ, наконецъ-то проявятъ себя… Народъ въ оковахъ разв въ состояніи проявить присущія ему качества? Наконецъ-то близокъ часъ, когда мы будемъ мыслить и говорить сами’.

Несмотря на то, что m-me де-Роганъ искренно раздляла его радость, она все-таки укоряла его въ данномъ случа за его односторонность. Видть только въ серьезныхъ реформахъ, имющихъ быть или уже введенныхъ, благополучіе нсколькихъ отдльныхъ личностей казалось герцогин столь же пустымъ, какъ нкогда намреніе Анри жениться ради благополучія своего села.

Она уговаривала его теперь, какъ и тогда, удалиться изъ провинціи, увряя его, что издалека онъ посмотритъ на все боле здраво, что ему необходимы въ такую минуту взгляды на цлое и что это возможно только въ Париж.

Монтень сказалъ бы: ‘почемъ знать!’, а Рабеле — ‘быть можетъ’. Но Вирье отвтилъ: ‘Я привыкъ съ дтства думать самъ, у меня сложившіеся взгляды. Я не умю ихъ выражать иначе, чмъ думаю. Надюсь, что люди прямые и благомысіящіе простятъ меня за мои намренія. Мнніе другихъ мн безразлично’.

Сколько слезъ было пролито изъ-за этого человкомъ, котораго политика превратила въ блуднаго сына.

Анри въ то время не предвидлъ печальныхъ послдствій своего упорства такъ же, какъ не сознавалъ всего неблагоразунія продлать двери и окна въ старомъ, разрушенномъ зданіи…

Чтобы вполн быть счастливымъ, Вирье, покидая Корсику, просилъ жену встртиться съ нимъ въ Пюпетьер. Они вмст вошли въ свой домъ, довольные тмъ, что вернулись къ той жизни, которой они такъ мало вкусили.

Графиня вернулась къ мужу вполн свтскою женщиною высшаго круга, благодаря сред, въ которой она вращалась, а, говорятъ, среда вліяетъ на насъ одинаково какъ дйствіемъ, такъ и противодйствіемъ.

Она не могла забыть своихъ слезъ по поводу производства Анри въ полковники, пролитыхъ ею тайно, чтобъ не оскорбитъ радости герцогини.

А герцогиня писала: ‘Лучшаго назначенія не могло быть для моего дорогого Анри’ и, конечно, для нея были непонятны радости вульгарной любви.

Боле чмъ когда нибудь пришлось притворяться счастливой, и потому m-me Вирье подъ вчною улыбкою, точно подъ лакомъ, скрывала свою печаль.

Между тмъ сколько женщинъ позавидовали бы этой печали, окруженной такимъ великолпіемъ. Но каждому нуженъ свой рай. Рай одного для другого не рай. И сколько такого счастья на свт, передъ которымъ приходится сказать себ: ‘стой!’, чтобы не познать, что его нтъ.

Между тмъ, подъ скромнымъ кровомъ Пюпетьера можно было видть то настоящее счастье, которое было такъ мало привлекательно для міра, изъ котораго ушли Анри и его жена.

Пюпетьеръ никогда не былъ красивымъ замкомъ. Революція застала его еще не достроеннымъ. Цлая масса пристроекъ, связанныхъ между собою, примыкала къ башн феодальныхъ временъ. Вс рвы давно были заполнены, и въ нихъ росли толстыя липы. Тамъ, гд не было липъ, оказывались латукъ и капуста.

Нсколько ступенекъ вели отъ башни къ жилью на большой дорог. Что это за длинная дорога была, прямая, безконечная! Она вела отъ фермы къ дому, который стоялъ на косогор, покрытомъ лсомъ, и подъемъ былъ такъ крутъ, что четыре лошади съ трудомъ могли встащить карету. ‘Но люди того времени, по словамъ m-me Вирье, были мене требовательны, а лошадей на конюшняхъ было больше’…

Во вс времена добрыя лошадки довозили постителей и постительницъ въ Пюпетьеръ.. Вс располагались въ общей комнат: мужчины въ одной половин, дамы въ другой. Посл веселаго ужина бывали танцы, и вс узжали съ чувствомъ благодарности за оказанное гостепріимство, на которое не было сдлано никакихъ затратъ, кром разведеннаго огня въ камин, нсколькихъ цыплятъ съ птичьяго двора да простого мстнаго вина.

Анри не собирался что либо мнять въ традиціяхъ дома. Водя жену по комнатамъ, изъ зеленой въ желтую, изъ желтой въ синюю, онъ разсказывалъ про каждую изъ нихъ сложившуюся легенду. Въ старинныхъ домахъ держатся всякія преданія объ умершихъ обитателяхъ. Души дорогихъ усопшихъ ночью витаютъ въ нихъ.

Передъ Анри, точно живая, стояла его старая, суровая бабушка, маркиза де-Вирье. А жена его видла ее его глазами. Маркиза представлялась имъ въ своей комнат, обтянутой фландрскими обоями съ занавсями изъ стариннаго камлота. Въ углу стояла ея большая кровать съ четырьмя колонками, обитая желтымъ сукномъ. Въ ногахъ этой большой кровати постель ея горничной.

У Анри разомъ воскресли въ памяти вс впечатлнія ранняго дтства. Ему казалось, онъ слышитъ исторію о Гаспард де-Прюнье, которую столько разъ ему разсказывала бабушка.

Эта Гаспардъ была его прабабка, которая, во время оно, продала, ‘безъ всякаго уваженія къ своимъ феодальнымъ правамъ’, старую башню.

За это портретъ этой святотатственной прабабки уже давно вислъ внизу въ зал перевернутымъ къ стн. Съ нимъ было поступлено почти такъ же, какъ съ портретомъ Марино Фальеро въ Венеціи: тотъ завсили чернымъ флеромъ.

Вся гордость ея рода пробуждалась въ старой маркиз де-Вирье при воспомннаніи, что вс женщины ихъ рода имли право, наравн съ царственными принцессами, поступать въ Chartreuse блаженной Сильвіи. Ей казалось, она слышитъ щелканье кнута почтаря, когда она въ первый разъ въхала во дворъ монастыря. Право это длилось съ давнихъ поръ. Для этого монастыря, построеннаго подл ихъ владній, Вирье были уже въ 1000 году достославными благодтелями.

III.

И какой старинный былъ этотъ родъ, который Анри собирался демократизировать своей сантиментальностью! Подобно добродтели, чувство служило связью между старыми порядками и подготовлявшеюся революціею.

Занимались промышленностью, торговлею ради сантиментализма.

Маркизъ де-Лафайеттъ далъ свое имя для названія газа — газъ ‘маркизъ’. Вилеруа основалъ въ Ссо фарфоровую фабрику. Съ тхъ поръ, какъ король заткнулъ себ однажды, на прогулк, картофельный цвтокъ въ бутоньерку, масса людей, не имвшихъ понятія, какъ сется рожь, заговорили о земледліи.

Анри, въ свою очередь, мечталъ о разработк съ промышленною цлью лингнита, котораго было много въ окрестности. Это было бы дешевое топливо для неимущихъ, и въ скоромъ будущемъ около Пюпетьера развелись бы заводы, которые обогатили бы всю эту мстность.

Самая курьезная иллюзія, входившая въ программу того времени, по выраженію одного умнаго человка, заключалась въ томъ, чтобы человческій родъ подчинялся вс 123,мъ фантазіямъ своихъ благодтелей.

Тмъ не мене, благодаря этимъ иллюзіямъ, первое время пребыванія Анри и его жены въ Пюпетьер было самымъ счастливымъ въ ихъ жизни. Но эти счастливые дни быстро промчались. Быстрота, съ какою они промелькнули, не была ли единственнымъ доказательствомъ того, что это были счастливые дни?

И только тогда, когда счастье уже далеко, сознаешь, что оно было когда-то. Такъ точно случилось и съ Анри. Событія дня заставили его отложить задуманное предпріятіе до боле благопріятныхъ обстоятельствъ. Изъ промышленнаго центра, которымъ долженъ былъ явиться Пюпетьеръ, онъ превратился въ центръ политическаго дйствія.

Какъ только въ Дофинэ узнали о возвращеніи Вирье, люди, проникнутые однимъ и тp3,мъ же желаніемъ, однми и тми же мыслями и у которыхъ не было до сихъ поръ главы, вс сгруппировались около него. Тутъ былъ и графъ Моржъ, предсдатель въ Визиль, и маркизъ де-ла-Блашъ, котораго прославидъ процессъ съ Бомарше {Процессъ по наслдству Париса Дюверне.}, маркизъ д’Агу, имя котораго такъ неразлучно съ первыми фазисами революціи, chevalier де-Мюрине, будущій ссыльный въ Синнамари, а также chevalier дю-Бушажъ, графъ д’Альбонъ, де-Шалеонъ и столько другихъ, жаждавшихъ борьбы и свободы. Но человкъ, который бывалъ чаще другихъ въ Пюпетьер и котораго принимали лучше всхъ другихъ, былъ адвоватъ Мунье. Анри сознавалъ, что насталъ часъ, когда люди безъ имени отплатятъ тмъ, которые до сихъ поръ пользовались всмъ, благодаря имени.

Съ ихъ перваго и общаго увлеченія готовившимся обновленіемъ началась близость Анри съ Мунье, а съ ихъ общаго пораженія они стали близки, какъ братья. Мунье было въ то время 28 лтъ. Его отецъ занимался въ Гренобл торговлею. Мунье былъ настоящій огонь, но отнюдь не фанатикъ, какимъ сдлался Барнавъ. Въ то время это былъ еще безсознательный революціонеръ, пропитанный ‘Contrat Social’, такой-же мечтатель, какъ Руссо, онъ собирался вложить всю душу въ служеніе блестящимъ идеямъ.

Лойяльность Мунье, даже когда онъ ошибался, была безусловна. Его личностъ можно опредлить такимъ образомъ: нчто въ род политическаго алхимика, который думалъ, что нашелъ въ англійской конституціи философскій камень, и во что бы то ни стало ршилъ наградить имъ Францію.

И вотъ на этой-то почв встртились Вирье и Мунье. Скоро все стало общимъ у обоихъ пріятелей. Но прежде чмъ посвятить себя въ Париж либеральной монархіи, въ Гренобл они оба были одинаково проникнуты благодарностью къ королю, ‘возстановителю ихъ правъ’, и одинаковою независимостью по отношенію къ парламенту. Съ тхъ поръ, какъ ихъ надежды осуществились въ столъ желанной форм, въ собраніи, парламентъ для нихъ обоихъ превратился въ лошадь — подмогу, которую можно было отпрячь, потому что она добралась до вершины косогора. Благодаря ихъ вліянію и несмотря на оппозицію парламента, первое подготовительное собраніе трехъ сословій состоялось въ Гренобл.

‘Да, милый другъ, какъ это ни кажется невроятнымъ,— пишетъ Вирье одному своему пріятелю,— но это такъ… У насъ только что было предварительное совщаніе по поводу нашего знаменитаго собранія. Вс цловались въ начал,… вс перебранились въ конц. Вопросъ о кресл могъ навсегда уничтожить вс наши стремленія, твои, мои, Мунье и столькихъ другихъ честныхъ людей.

‘У насъ не любятъ шутить со старшинствомъ: вс становятся на дыбы, едва коснется дло до кресла. Если здсь вспыхнетъ война, такъ это случится изъ-за кресла или ложи на комедію’.

Лучше нельзя было выразиться: дйствительно, благодаря лож на комедію въ Гренобл, Барнавъ отдался революціи.

Отецъ Барнава былъ прокуроромъ въ парламент въ Дофинэ, а мать его происходила изъ мелкаго дворянства и тосковала по своимъ башенькамъ. Вс страсти м-мъ Роландъ были и у м-мъ Барнавъ. Нуженъ былъ только случай, чтобы имъ разъиграться, и, благодаря герцогу Клермонъ-Тонерръ, случай этотъ представился. Привилегіей служебнаго положенія герцога, вице-губернатора провинціи, было право пользованія, по его усмотрнію, всми ложами въ театр. Случилось такъ, что въ этотъ вечеръ одни изъ его знакомыхъ, пріхавшихъ поздно, не получили ложи. Герцогъ попросилъ мсье и м-мъ Барнавъ выйти изъ ложи. Протестъ съ одной стороны, съ другой негодованіе, однимъ словомъ настоящій скандалъ, сдлавшій изъ Барнава бунтовщика, готоваго приминуть во всякому, кто бы возсталъ противъ двора и придворныхъ. Возсталъ парламентъ, возсталъ и Барнавъ.

Возмущеніе этихъ парламентовъ, которые такъ сильно подрывали королевскую власть съ восшествія на престолъ Людовика XVI, было именно то, что моряки называютъ ‘цвтъ бури’ передъ сильными порывами втра. Если Мопу дйствительно, какъ онъ говорилъ, ‘вырвалъ корону у канцелярщины’, то теперь она боле, чмъ когда либо, была въ ея власти. Но между этими возмутившимися парламентами особою дерзостью отличался Гренобльскій, хотя ему была сдлана уступка, введеніе провинціальныхъ собраній въ Дофине было отсрочено, онъ не унимался, нарушалъ указы, возвращалъ жалованныя грамоты, не соблюдалъ не только приличія, но и требованій здраваго смысла.

Разсказываютъ про Ноя, что, упившись винограднымъ сокомъ, онъ позабылъ о лист, скрывавшемъ его наготу. Господа члены парламента, опьяненные своимъ успхомъ, подобно ему, совершенно утратили всякое чувство стыда. Они до такой степени забыли о немъ, что 21-го апрля 1788 года пришли къ ршенію, въ силу котораго угрожали ‘отдлить Дофинэ отъ Франціи’…

Люди хладнокровные, напрасно потерявшіе время въ разсужденіяхъ съ господами парламентерами, кончили тмъ, что впали въ совершенное отчаяніе отъ такой продерзости. Приходилось какъ можно скоре дйствовать, чтобы не дать времени правительству вернуться ршительно къ своимъ уступкамъ. Снестись непосредственно съ Версалемъ казалось единственнымъ средствомъ для спасенія того, что на язык того времени называлось ‘нарождающейся свободою’.

Общая опасность сгруппировала около Анри всхъ диссидентовъ.

Имъ поручено было доставить въ Парижъ записку, въ которой излагалось положеніе вещей въ ихъ настоящемъ св 23,т, съ просьбою о приведеніи въ исполненіе королевскаго общанія. Лаблашъ и Деніенуа согласились его сопровождать. Вс трое отправились въ начал весны 1788 года. М-мъ де-Роганъ пожелала, чтобы Анри привезъ жену къ ней.

Молодая женщина похала съ унылымъ сердцемъ, убжденная, что въ Пюпетьер она оставляла свои послдніе счастливые дни, бываютъ минуты, когда предчувствуешь предстоящее горе.

Анри, напротивъ, былъ убжденъ, что его посредничество между дворомъ и провинціею пойдетъ на благо, и радовался возможности еще разъ своей роли благодтеля. ‘Поэты,— писалъ онъ,— изображаютъ случай въ образ женщины съ чудными волосами на передней части головы и плшивой сзади, надо торопиться: если не схватишь ее во время, потомъ не поймаешь’.

А Талейранъ сказалъ: ‘у случая бываетъ иногда фальшивый шиньонъ’.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Возвращеніе въ Парижъ.— Фрондерство въ отел де-Роганъ.— Вражда противъ министра Бріеннъ.— Предсказаніе герцога Роганъ Аери. — ‘Что прикажете отвчать такимъ животнымъ?’ — Юлія.— Какъ были приняты требованія дофинцевъ.— Градъ черепицъ.— Гражданки Гренобля и ихъ ужасныя угрозы.— Бріеннъ сдается на капитуляцію.— Общаніе Etats—gnraux.— Письма герцогии и Анри къ Маріи-Антуанетт. — Актеръ Дюгазонъ и m-me де-Полиньякъ.— Болзнь маленькаго дофина. — Будущая гувернантка королевскихъ дтей Франціи.

I.

Если посмотрть издали на Парижъ, надъ городомъ стоитъ точно паръ, сквозь который виднются колокольни, башни, монументы. Стоитъ густой туманъ, точно отъ испареній цлаго народа, который втеръ то сгущаетъ, то разгоняетъ, чтобы по своему усмотрнію превратить въ ясный, свтлый день, или сумрачный, грозный.

Такимъ же густымъ туманомъ стояли въ 1788 году надъ Парижемъ вс требованія Франціи и втеръ грозилъ превратить ихъ въ бурю.

Изъ переписки съ герцогинею де-Роганъ Анри мало зналъ, насколько обострилось положеніе длъ. Тхъ людей, которыхъ онъ считалъ за несерьезную оппозицію, онъ засталъ въ разгар возмущенія.

Если въ отел де-Роганъ не выражали открыто своего сочувствія уличнымъ взглядамъ, если въ немъ не осуждали прямо стараго порядка вещей, то во всякомъ случа его не защищали. Снисходительнымъ отношеніемъ къ нападкамъ на дворъ плохо маскировалась тайная радость.

Назначеніе Ломени де-Бріеннъ на постъ перваго министра окончательно разсердило герцогиню де-Роганъ. Она обвиняла королеву, по случаю этого выбора, въ посягательств на монархію.

Назначить первымъ министромъ архіепископа, который не врилъ въ Бога, академика, который не умлъ писать, финансиста, который самъ раззорился, казалось герцогин чудовищнымъ. Только королева могла указать королю на эту ‘поповщину’, отъ которой онъ такъ энергично оборонялся {Король, долго не соглашавшійся на назначеніе сперва Бріенна, а потомъ Неккера, говорятъ, сказалъ: ‘Они не заставятъ меня взять ни эту ‘prtraille’, ни эту ‘neckraille’. См. два тома очень интересныхъ мемуаровъ герцога де-Карсъ.}. Что касается ея мужа, то онъ, обыкновенно такой снисходительный, относился къ Бріенну съ несвойственнымъ его доброт раздраженіемъ.

Дло въ томъ, что онъ тоже не допускалъ возможности, чтобы могли коснуться вольностей этой Бретани, имя которой онъ носилъ и которую онъ превратилъ въ свою заступницу.

А Бріеннъ, какъ нарочно, заключилъ въ Бастилію 12 бретонскихъ депутатовъ, которые, подобно Анри, явились отстаивать привилегіи своихъ провинцій. Подобно имъ, Анри предстояло быть заключеннымъ въ Бастиліи…

— Несомннно, вы на очереди,— постоянно твердилъ герцогъ, обращаясь къ Анри.

‘Знаете ли вы, какъ этотъ проклятый архіепископъ принялъ на дняхъ депутацію изъ Ренна, которая явилась требовать выдачи вашихъ заключенныхъ? Вотъ что онъ имъ сказалъ:

— Ваши земляки, господа, дйствительно въ Бастиліи, но будьте уврены, что съ ними обращаются со всевозможной предупредительностью.

На это одинъ изъ бретонцевъ отвтилъ ему, что они пріхали требовать не вжливости въ обращеніи съ заключенными, а ихъ освобожденія…

Тогда архіепископъ обернулся къ своему секретарю и громко воскликнулъ:

— Что прикажете отвчать такимъ животнымъ?

Разсказывая этотъ эпизодъ, герцогъ де-Роганъ выходилъ изъ себя отъ негодованія. Онъ бралъ въ свидтели нахальства Бріенна весь городъ и дворъ. Только жена Анри, она одна умла его нсколько умиротворять. За это въ отел де-Роганъ ее прозвали: ‘Юлія’.

Такое прозваніе изъ античнаго міра было въ дух времени. Разв не Юлія отвратила войну между Юліемъ Цезаремъ, ея отцемъ, и Помпеемъ, ея мужемъ? При томъ положеніи вещей, въ какомъ он были въ улиц Вареннъ, роль миротворительницы, которая съ общаго согласія была дана маленькой графин де-Вирье, не могла быть синекурой.

Герцогиня дйствительно не одобряла тона протестовъ, о которыхъ сообщалъ Анри. Въ этомъ тон ей чувствовалась неумстная самонадянность, и оправданія Анри не въ силахъ были заставить ее измнить такое мнніе. M-me де-Роганъ казалось, что эти дофинцы способны забыть всякую мру. И это было врно.

Всецло отдавшись своей роли, Анри черезъ нсколько дней отправилъ къ де-Бріеннъ адресъ за многими подписями дворянъ Дофинэ. Онъ присоединилъ въ адресу подробную записку, которая, казалось ему, была неотразима.

Проходитъ недля, проходитъ другая, отвта нтъ. Надо създить за нимъ. Анри отправляется въ Жарди. Это былъ старый пріоратъ, по сосдству съ Виллъ д’Аврэ, куда архіепископъ Сансскій отправлялся, за неимніемъ религіозныхъ вдохновеній, вдохновляться политикою.

Но, къ великому удивленію Анри, его не принимаютъ, и вотъ, не успвъ даже вернуться въ Парижъ, онъ изливаетъ свою досаду въ слдующемъ письм:

‘Представь себ, я сижу въ карет у воротъ Жарди въ ожиданіи, когда г. архіепископъ соблаговолитъ меня принять. Страшно бшусь. Чтобы заполнить время, берусь за перо и посвящаю теб и отечеству плоды моего бездйствія.

‘Я счелъ нужнымъ приложить записку къ адресу, который вы поручили мн передать. Въ этой записк я изложилъ всю силу, настойчивость нашего народа, а также причины движенія нашего Гренобля… Затмъ я указалъ на выгоду для короля не брать назадъ даннаго общанія относительно нашего собранія.

‘Наконецъ, я подтвердилъ, ибо необходимо, чтобы его величество зналъ объ этомъ,— что я говорилъ отъ имени всхъ способныхъ мыслить въ нашей провинціи… Пора же разсчитаться съ нами’.

Какъ разъ на это-то именно Бріеннъ и не склоненъ былъ согласиться. Онъ даже не соблаговолилъ представить королю записку Вирье. Негодованію герцога де-Роганъ не было предла…

‘Сажая въ тюрьму, онъ воображаетъ себя Ришелье, обманывая — воображаетъ себя Мазарини’…

Добро бы еще, если бы Мазарини хоть извинился бы! Такъ вдь нтъ же! Когда черезъ нсколько дней Анри, наконецъ, удалось добраться до архіепископа Санскаго, онъ получилъ отъ него, въ весьма сухой форм, урокъ правилъ общежитія.

Обозвавъ адресъ дофинцевъ ‘распечатаннымъ письмомъ’, онъ затмъ сказалъ: ‘вамъ нечего удивляться, если при тхъ условіяхъ, при какихъ ваше письмо было представлено, король не соблаговолилъ принять его… Во-первыхъ, оно какъ будто написано отъ имени дворянства… Дворянство не собиралось, да и не могло собраться безъ разршенія короля’.

Собраніе въ Визил показало, однако, министру, что подобная вещь могла случиться.

II.

Простой исходъ, не принять, избавилъ архіепископа Сансскаго отъ назойливости Вирье. Съ тмъ же легкомысліемъ онъ разсчитывалъ, что нсколько указовъ избавятъ его и отъ назойливости всхъ парламентовъ Франціи.

Дйствительно, чего проще учредить посредствомъ этихъ указовъ родъ высшаго совта регистратуры? Нсколько маршаловъ Франціи, нсколько прелатовъ, нсколько принцевъ крови занимали бы должности предсдателей или членовъ совта: въ такомъ совт нечего страшиться, что вол короля можетъ угрожать малйшее сопротивленіе,

Такова была, по крайней мр, мысль министра-архіепископа, когда онъ въ начал мая 1788 г. объявилъ этотъ новый законъ и отправилъ его на утвержденіе во вс парламенты.

Со всхъ концевъ Франціи поднялось всеобщее негодованіе. Даже благомыслящіе люди, которые, какъ Вирье, заявили себя довольными первыми уступками двора, соединилисъ въ общемъ сопротивленіи, которое Бріеннъ такъ необдуманно ставилъ на почву права.

Напечатанные въ Гренобл, съ комментаріями Барнава, въ смлой брошюр, министерскіе указы, безъ различія положенія и мнній, возмутили весь городъ. Судьи, бывшіе въ изгнаніи въ своихъ земляхъ, были возвращены съ тріумфомъ посредствомъ ‘lettre de cachet’. Впервые возмущеніе посягнуло на власть короля. Цлый градъ черепицъ былъ направленъ на его войско. Съ трудомъ де-Клермонъ-Тонерръ спасся отъ веревки, которая должна была его подвсить къ люстр его салона. Разрушеніе дворца губернатора, сбиванье съ толка солдатъ было началомъ безобразныхъ сценъ, которымъ вскор предстояло разъиграться по всей Франціи.

Парижъ и Версаль съ изумленіемъ узнали объ этомъ первомъ возмущеніи и надо сказать правду, что Анри черезчуръ смло разговаривалъ съ Бріенномъ.

Протестуя противъ проекта министра, а еще боле противъ остракизма, въ которомъ держали депутатовъ Дофинэ, Вирье рискнулъ произнести такую смлую фразу:

— Король не иметъ права отказать въ пріем представителямъ своихъ подданныхъ… Справедливость, какъ и повиновеніе, есть выраженіе того обоюднаго контракта, который соединяетъ ихъ съ монархомъ…

Въ Версал никогда не слыхали ничего подобнаго. Всей революціи предстояло зародиться изъ этой теоріи, которую безумно привтствовала провинція Дофинэ.

Барнавъ и Мунье комментировали ее. Она служила для поученій духовенства. Буржуа сдлали ее своимъ лозунгомъ.

— Наши головы,— восклицали парламентеры,— принадлежатъ вамъ, государь, но наши законы намъ дороже нашихъ головъ.

Въ борьбу вмшались и гражданки Гренобля, и вотъ какимъ вызовомъ отвтили он на предлагаемые эдикты:

‘Подъ вліяніемъ того смущенія, въ какое повергли насъ ваши проекты, государь, можетъ случиться, что мы не пожелаемъ боле поставлять государству гражданъ… Мы охотно исполняемъ таковую нашу обязанность при счастливомъ и разумномъ правленіи. Но даватъ жизнь существамъ заране обреченнымъ на деспотизмъ, н 123,тъ соблазновъ, которые заставили насъ это длать’.

Исторія умалчиваетъ, принималъ ли участіе въ составленіи этого воззванія какой нибудь любезный совтникъ, заинтересованный въ этомъ вопрос. Она умалчиваетъ также и о томъ, какъ Людовикъ XVI отнесся къ угроз, которая, безъ сомннія, должна была смутить беарнейца. Извстно только, что она воздйствовала на Бріенна. Онъ сдался на капитуляцію, и четыре гренобльскіе консула {Гренобльскіе старшины назывались консулами.}, которыхъ онъ вытребовалъ въ Версаль, вернулись не только съ прощеньемъ за день черепичнаго дождя, но еще привезли съ собою пятьдесятъ тысячъ экю, чтобы заплатить военныя издержки.

Вирье ликовалъ, его побда надъ Бріенномъ прославляла его въ Гренобл, оправдывала его въ отел де-Роганъ, длала его знаменитымъ въ Париж. Бретонцы и дофинцы, отстаивавшіе свое особое правленіе, были настоящими предтечами. Провинціальныя сословія сзывали tats gnraux. Слово, безсознательно сказанное самымъ неспокойнымъ совтникомъ — клеркомъ Парижскаго парламента, аббатомъ Сабатье, попало изъ дворца на улицу, съ улицы въ казарму, чтобы явиться вызовомъ въ Версаль {Одинъ совтникъ клеркъ, аббатъ Сабатье, во время засданія, въ которомъ высказывались требованія относительно финансовыхъ штатовъ, крикнулъ: ‘Намъ нужны не эти штаты, а генеральные’. И вотъ эта-то игра словъ была въ нкоторомъ род исходнымъ пунктомъ революціи.}. Т, кто подстревалъ его, стали героями дня. Любопытные, болтуны, политики наводняли улицу Вареннъ. Вс хотли видть Анри, узнать отъ него подробности ‘дофинской революціи’, какъ говорилось тогда. Принцесса Викторія пригласила его въ Belle-Vue и пріемъ, сдланный Вирье, убдилъ его, что смлостью можно побороть препятствія и недоброжелательство двора.

III.

Печально то время, когда злоязычіемъ можно имть успхъ. Анри нашелъ въ Belle-Vue защитниковъ парламентовъ и враговъ королевы въ одной общей, безпощадной оппозиціи. Обвиненія ‘mesdames’ противъ ихъ племянницы превосходили теперь всякую мру. Постоянно повторялись сцены въ род той, какъ въ тотъ день, когда у Маріи-Антуанетты, оскорбленной какою-то новою дерзостью, сорвалась фраза: ‘эти возмутительные французы…’

— Скажите лучше: эти возмущенные французы,— поправила Madame Adelaide.

Какимъ тяжелымъ камнемъ должно было впослдствіи лечь это слово на душ принцессы, записанное губернаторомъ Моррисомъ {‘The diary and letters of gouverneur Morris, minister of the United States to France’, т. 1, стр. 74.}.

Но такое несправедливое отношеніе къ королев одрило не въ одномъ Belle-Vue. Въ то время, какъ важныя дамы украшали себя лентами ‘цвта кардинала на солом’, простыя женщины носили чепцы la rvolte, и каждая заявляла свои права на контроль, на критику или совтъ.

Нкоторыя высокопоставленныя дамы, какъ, напримръ, герцогиня де-Роганъ, предъявляли свои права на все это заразъ.

‘Ахъ, Madame,— писала герцогиня королев въ конц іюня 1788 года,— во имя вашей семьи, во имя тхъ чувствъ, которыя вы вселяли и которыя вы найдете въ сердцахъ всхъ французовъ, положите конецъ этимъ всеобщимъ напастямъ.

‘…Вамъ приписываютъ томленіе цлаго народа. Быть можетъ, королева не сознаетъ всей важности той роли, какую она могла бы играть. Быть можетъ, ея вліяніе на короля было пагубно для ея славы!..

‘Какъ бы я была счастлива, если бы мн пришлось услышать вмсто всхъ обвиненій на королеву: ‘она поражена нашими бдствіями, она спасла государство…’.

Въ бумагахъ Вирье находится это письмо, въ которомъ подъ почтительною формою едва скрыта язвительность смысла. Увы! духъ фронды, который въ немъ чувствуется, до такой степени охватилъ всю обстановку ‘mesdames’, что, и безъ того либеральные, инстинкты Анри черпали въ ней новыя силы. Онъ тоже ршался давать совты королев, упоминать объ ея отвтственности и почти прибгать къ угрозамъ.

‘Васъ обманываютъ, ваше величество,— пишетъ онъ.— Дворъ бравируетъ мнніями, возстановляетъ… Оппозиція его планамъ всеобщая… Неудовольствіе въ провинціяхъ, броженіе умовъ достигло крайнихъ предловъ… Всеобщее отчаяніе сндаеть вс сердца… Вс заняты только мрами сопротивленія…

‘И за все это отвтственность возлагается на высшія сферы’.

Въ дл политики можно имть печальную смлость старости, причемъ опытъ для нея не есть оправданіе.

Тмъ не мене для королевы было мучительно сознаніе, что стремленія молодой Франціи звучатъ въ унисонъ съ сожаленіями старой Франціи. Важныя дла и мелочи, все было для несчастной королевы свернымъ втромъ. Ей одинаково ставили въ укоръ и ея прелестную простоту, и ея роскошь, ея сады и ея политику, но въ особенности ея дружескія отношенія возводились въ преступленія. И здсь m-me де-Роганъ была безпощадна, такъ какъ принадлежала къ школ, которая требуетъ даже для сердца законовъ этикета.

И эти интимности королевы, гд всякая женщина должна имть свою ‘insparable’, которая называлась: ‘ma toute belle, mon coeur’, возмущали строгую даму. Боле всего ей не нравилось, что ‘monseigneur — дофинъ ростетъ среди такой разнженности’. Герцогин казалось, что m-me де-Полиньякъ мене кого либо годна для роли воспитательницы короля Франціи, и съ какой стати какая-то графиня де-Полиньякъ замнила принцессу де-Роганъ Гемене?

Надо сказать, что Анри, по своей деревенской грубости, раздлялъ чувства m-me де-Роганъ, и вроятно, онъ не удивился бы апплодисментамъ, которыми былъ встрченъ однажды вечеромъ актеръ Дюгазонъ, когда въ одной рискованной роли онъ замнилъ имя Galiga именемъ Polignaqui.

Фаворитки королевы во Франціи всегда имли несчастье приводить въ отчаяніе народъ. Но кто скажетъ, отчего бдный маленькій дофинъ {Луи-Жозефъ-Ксавье-Франсуа родился въ Версал 22 окт. 1781 г., умеръ въ Мёдон 1 іюня 1789 г.} присоединялся къ простому народу въ его ненависти къ своей гувернантк. ‘Уйдите,— говорилъ онъ безпрестанно m-me де-Полиньякъ,— уйдите, графиня, я ненавижу ваши духи…’.

Ни просьбы матери, ни самый нжный уходъ его гувернантки, не могли побдить его отвращенія къ ней.

Со всми преданными ему людьми было то же, что и съ людьми, преданными приговоренной монархіи. Имъ всмъ пришлось испытать горе.

Совсмъ на глазахъ Анри, другому дофину пришлось стать на высоту ужасныхъ испытаній, которыя ему предстояли.

Боле двадцати лтъ маркиза де-Турзель, тетка Анри де-Вирье, жила вдали отъ двора. Къ удивленію, заслуги ея не были забыты. Прошло 20 лтъ съ тхъ поръ, какъ на первыхъ страницахъ нашего повствованія мы оставили ее утшающей свою невстку, мать Анри. Маркиза въ это время овдовла.

Во время охоты въ Фонтенебло лошадь Турзеля понесла, и онъ на глазахъ короля расшибъ себ голову. Предстоявшее ей воспитаніе пятерыхъ дтей не могло отвлечь ее отъ ея печали, по крайней мр вдов оно дало возможность доказать на дл, сколько въ ея сердц женщины и матери было умнья сдлать это воспитаніе образцовымъ.

И потому, какъ только стало проявляться нерасположеніе ребенка, ожесточеніе народа, королева сочла себя вынужденною смнить m-me де-Полиньякъ и обратилась къ m-me де-Турзель съ просьбою замстить ее.

Вотъ отчего нсколько мсяцевъ спустя, вызванной изъ своего замка де-Суршъ, гд она жила всецло для своей семьи и для бдныхъ, тетк Анри пришлось слышать отъ Маріи-Антуанетты: ‘Мои дти были сперва на попеченіи дружбы, теперь они въ рукахъ добродтели…’.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Пилгримы Визиля.— Новыя свиданія Анри съ Бріенномъ.— Какимъ образомъ стало возможно собраніе въ Визил.— Вліяніе болзни Бріенна на революцію.— Сословія Визиля.— Паденіе Бріенна.— Возвращеніе Неккера къ дламъ въ сентябр 1788 года.— Маркизъ Кондорсе.— Письмо къ Анри по поводу де-Ланоаньона.— Эпитафія двухъ министровъ.— Сословія Романъ.— Анри — депутатъ tats gnraux.— Ссоры въ Дофинэ.— Архіепископъ д’Эмбренъ и графъ де-ла-Блашъ.— Болзнь графини Вирье.— Печальныя предчувствія.

I.

21-го іюля 1788 года красивая, тнистая дорога изъ Гренобля въ Визиль представляла чрезвычайно оживленный видъ, по ней масса шла народу пшкомъ, хала верхомъ, въ каретахъ. Въ парикахъ, въ рясахъ, въ сюртукахъ изъ дрогета, съ требниками подъ мышкою, съ посохами въ рукахъ, или со шпагами въ ножнахъ,— вс весело направлялись къ мстопребыванію Ледитьера.

Клодъ Перье замстилъ конетабля, и въ бывшихъ огромныхъ залахъ вмсто прежнихъ алебардщиковъ цлая армія рабочихъ занималась производствомъ обой.

Такая же пестрая, въ своихъ разнообразныхъ одеждахъ, какъ прежде отъ волновавшихъ ее разнообразныхъ чувствъ, толпа подъ вліяніемъ чуднаго, яркаго солнца, казалось, слилась въ одну душу. Даже соддаты, построенные эшелонами вдоль дороги, раздляли всеобщую радость.

И вотъ такимъ-то образомъ разсялась та грозная туча, которая такъ внезапно надвинулась надъ Версалемъ, и это Анри, самъ того не подозрвая, не далъ ей разразиться.

Вотъ что случилось: въ то время какъ Бріеннъ пробиралъ въ Жарди гренобльскихъ консуловъ, положеніе длъ въ Дофинэ все ухудшалось.

7-го іюня черепичный дождь выказалъ неуваженіе къ войску и къ королевской власти. Опьяненные своимъ успхомъ, побдители постановили учредить торжественное собраніе трехъ орденовъ въ своей провинціи, даже, если бы потребовалось, безъ всякаго на то разршенія. Возмущеніе становилось серьезнымъ. Бріеннъ отвтилъ на вызовъ, отозвавъ Клермонъ-Тонерра и замстивъ его въ Дофинэ настоящимъ воиномъ, маршаломъ де-Во.

Назначеніе стараго солдата было началомъ фразы, сорвавшейся у министра: ‘я на все готовъ, даже на междуусобную войну’.

Но идеи проникаютъ черезъ всякія границы, какъ бы ихъ ни охраняли, черезъ всякіе лса штыковъ. Взгляды маршала де-Во не могли воспрепятствовать вербовк голосовъ въ пользу собранія, въ домахъ гражданъ Дофинэ, на папертяхъ церквей, въ лабораторіяхъ всякихъ канцелярій Гренобля.

Гнву Бріенна, его ‘дурному настроенію’, какъ писалъ Анри, не было предловъ, когда министръ узналъ, что вс его угрозы безплодны.

Его внутренняя болзнь сжигала ему кровь, на него находили порывы безумнаго раздраженія. Тмъ не мене, Анри не смущался.

5-го іюля мы застаемъ его у Бріенна, по словамъ самого Анри, онъ говоритъ съ нимъ о ‘возбужденіи народа, готоваго дойти до послднихъ крайностей’.

У обоихъ собесдниковъ замтно въ разговор повышеніе въ тон. Чмъ боле Вирье умолялъ министра ‘не нарушать проекта’, тмъ боле Бріеннъ горячился, въ конц концовъ онъ вскричалъ:

— Никогда маршалъ де-Во не потерпитъ этого собранія въ Гренобл, которымъ вы меня пугаете!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не подозрвая, какой будетъ сдланъ выводъ изъ отвта министра, Вирье въ точности передалъ его своимъ друзьямъ.

Неизвстно, кто вывелъ заключеніе изъ этихъ словъ, что въ Визил возможно то, что не дозволено въ Гренобл. Но самъ маршалъ де-Во какъ будто присоединился къ этому взгляду.

Онъ тоже игралъ словами. Если, указывая на ружья своихъ солдатъ, онъ говорилъ ‘о десяти тысячахъ замкахъ, чтобы запереть двери Гренобльской ратуши’, онъ не говорилъ о дверяхъ замка въ Визил, тмъ боле, что нсколько человкъ изъ дворянъ заявили ему, что они уже связаны даннымъ честнымъ словомъ.

— Слово, данное честнымъ человкомъ, свято: никакая пушка не должна заставить ему измнить,— было отвтомъ маршала. И въ то же время онъ писалъ Бріенну, что единственная услуга, какую оставалось ему оказать, это урегулировать собраніе, котораго въ настоящее время уже нтъ возможности не разршить. И вотъ такимъ-то образомъ столько честныхъ людей, совершенно спокойно, по общему соглашенію, низвергли въ Визил вс основы монархіи, на какихъ держалась она.

II.

Перечислять ли вс требованія, какія обсуждались въ этотъ достопамятный денъ? Выборная система для всp3,хъ должностей, двойное представительство третьяго сословія, поголовное голосованіе. установленіе налоговъ сословіями — все это было принято въ одно засданіе, которое началось утромъ и кончилось въ полночь.

Братскія вечери, въ которыхъ принимали участіе боле четырехсотъ гостей, задавались Клодомъ Перрье. ‘И пока записывалось каждое ршеніе,— гласитъ преданіе того времени,— эти чувствительные люди, связанные самою тсною дружбою, разгуливали въ помщеніи конетабля… Подъ тнью деревьевъ ихъ оживленныя рчи отражали въ себ интересы, которыми они были поглощены, и самыя сладкія надежды рисовались ихъ искреннему патріотизму’.

Революція уже обнаружила свои сельскіе вкусы, какіе ей пришлось выставлять напоказъ въ ея боле дурные дни. Но если этотъ пастушескій лиризмъ у подошвъ Альпъ былъ только смшонъ, въ Париж онъ носилъ характеръ настоящаго возмущенія.

Анри понялъ это. Призванный изъ первыхъ, затмъ сдланный прокуроромъ-синдикомъ (секретаремъ) собранія, онъ остался въ Париж…

‘Мой отецъ,— пишетъ m-lle де-Вирье,— вчно раскаивался бы въ своемъ участіи въ этомъ жестокомъ покушеніи на королевскую власть, онъ, который уважалъ ее на столько, что поздне готовъ былъ пожертвовать за нее жизнью…’

Но въ то время, какъ великіе помыслы, героическое самоотреченіе этого сердца были еще не выяснены, побужденія его были перетолкованы. Чернь, которая привыкла унижать то, что ей непонятно, не въ состояніи была постичь этого соединенія безконечнаго уваженія къ королевской власти съ великодушнымъ ратованіемъ за свободу.

Не мало удивились бы вс т, кто считалъ его солидарнымъ со всми разрушительными стремленіями, увидавъ его на другой день посл событій въ Визил, у перваго министра, которому онъ передавалъ,— это его подлинныя слова,— ‘что дофинцы утратили всякую мру’.

Но, правду говоря, что выиграли бы эти бунтовщики отъ повиновенія? Въ то время, какъ Анри, такъ сказать, приносилъ за нихъ публичное покаяніе, къ его удивленію, за эти нсколько дней у архіепископа Санскаго совершенно измнились взгляды на вещи!.. Не только не было помина объ укрощеніи, но Бріеннъ показалъ Анри постановленіе совта, въ силу котораго король созывалъ на 29 августа въ Романъ собраніе, которому предстояло принять ршенія по вопросамъ, затронутымъ въ Визил.

Столь же малодушный, какъ и упрямый, длающій шаги впередъ необдуманно, отступающій не съ честью, Бріеннъ для того только, чтобы удержаться министромъ, жертвовалъ сегодня своимъ первоначальнымъ мнніемъ съ тою же безразборчивостью, съ какою вчера рисковалъ жизнью.

Когда враги его напугали Людовика XVI опасностью работать съ министромъ, страдающимъ чесоткой, Бріеннъ сейчасъ же призвалъ къ себ Бартеса, своего доктора.

— Вы должны меня вылечить въ 24 часа,— сказалъ онъ ему.

— Но вдь я могу погубить васъ,— отвтилъ ему Бартесъ:— если вгоню болзнь внутрь.

— Безразлично, я требую, чтобы вы меня вылечили…

Такъ и было сдлано.

Есть историческія фатальности, которыхъ нельзя не признать: скрытыя страданія страшной болзни способствовали тому, что Бріеннъ былъ самымъ отвратительнымъ министронъ. Быть можетъ, въ этомъ кроется одна изъ тысячи тайныхъ причинъ революціи.

Мры, какія примнялись для спасенія страны, только увеличивали ея страданія. Позволеніе, данное дофинцамъ собраться въ Романъ, вмсто того, чтобы успокоить ихъ возбужденное состояніе, только усилило его. На этотъ разъ Анри опять остался въ Париж и это на его счастье. Предварительные дебаты были такіе ожесточенные, что до открытія собранія, былъ уже ршенъ арестъ Мунье и нкоторыхъ изъ его друзей.

Паденіе Бріенна спасло ихъ и въ то же время породило одну изъ тхъ забавныхъ и трагическихъ сценъ, какими отмчается начало всякой революціи.

Въ костюмъ епископа былъ наряженъ манекенъ, и въ такомъ вид его таскали по улицамъ Парижа. Затмъ манекена этого судили, обвинили и предали всесожженію при радостномъ крик толпы, отголосокъ котораго отдался и въ провинціи.

Паденіе Бріенна явилось новымъ поводомъ для торжества Мунье. Его третировали, точно онъ одинъ сокрушилъ архіепископа. Къ его внцу непогршимаго патріота присоединился еще внецъ мученика, какимъ онъ могъ бы сдлаться. На этотъ разъ насталъ конецъ всмъ сопротивленіямъ двора. Скользкость пути выяснялась, неизбжно должно было наступить головокруженіе и ‘nekraille’, какъ называлъ Людовикъ XVI приверженцевъ и систему Неккера, такъ же мало могъ затормозить паденіе, какъ и ‘la prtraille’ (Бріеннъ)…

Несмотря на несочувствіе, даже на гнвъ короля, Неккеръ вступилъ на свой постъ при общемъ одобреніи всей Франціи.

И надо сознаться, что иміамъ, какимъ окружали женевца, мшалъ ему видть ту пропасть, въ которую онъ летлъ вмст съ государствомъ.

— Наслаждайтесь вашею славою, вы, для котораго мнніе было всегда руководителемъ,— говоритъ Мунье… А мнніе гласило устами де-Крильонъ:

‘…Если бы весь свтъ и я были проникнуты однимъ чувствомъ, а мсье Неккеръ другимъ, я былъ бы убжденъ, что весь міръ и я ошибаемся’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Герцогиня де-Роганъ стояла во глав этой партіи, лозунгомъ которой было восторгаться государственнымъ контролеромъ. Бунтъ Неккера начался со времени обнародованія знаменитаго бюджета 1789 года. И восхищеніе Анри этимъ знаменитымъ ‘conte bleu’, какъ его называлъ маркизъ де-Кондорсе, котораго навелъ на это остроумное словцо цвтъ обертки для этого дла, было не меньше восхищенія m-me де-Роганъ.

И именно то, что давало пищу остроумію де-Кондорсе, какъ разъ усиливало поклоненіе отеля де-Рогасъ къ Неккеру и его жен.

Нравы ихъ были непорочны, такъ непорочны, что въ этомъ Париж XVIII столтія ихъ союзъ былъ, по словамъ Сентъ-Бева, ‘алтаремъ, воздвигнутымъ въ честь добраго и цломудреннаго брака’…

M-me Неккеръ основала въ Париж больницу, чтобы конкурировать съ больницею, которую содержала королева въ Версал. И каждый годъ расходы по этому доброму длу излагались въ отчет, въ своемъ род ‘conte bleu’, благодаря которому у враговъ королевы являлась возможность длать дкія сравненія между ея щедростью и щедростью финансистки.

Это сравненіе не могло не отзываться и на Анри — онъ не могъ бытъ къ нему равнодушенъ. Для него всегда всякая невзгода имла притягательную силу, и несчастливцы сего міра привлекали его къ себ… пока онъ не испыталъ на себ притягательной силы обездоленныхъ трона, которыхъ онъ пока еще безжалостно казнилъ.

Если Неккеръ на первыхъ же порахъ не проявлялъ ожидаемыхъ отъ него чудесъ, въ этомъ винили короля, который навязалъ ‘великому человку’ недостойныхъ окружающихъ… Надо было во что бы то ни стало выжить изъ министерства этого въ своемъ род преступника Ламоаньона.

Два преступныхъ министра,— писалъ Анри,— разрушили государство.

‘Бріеннъ уже заплатилъ дань за свое безчестное безразсудство, но Ламоаньонъ еще держится.

‘Мудрый финансовый администраторъ ничего не въ состояніи сдлать, пока король будетъ поддерживать этого человка, этотъ позоръ своего отечества. Въ немъ есть нчто, чего не было у Бріенна — это соединеніе жестокости и подлости, которыя длаютъ его отвратительнымъ… Презрніе, какое онъ съумлъ внушить къ себ судебному вдомству, превышаетъ безконечно ту ненависть, какую питали къ Морепа… Значить, необходимо его свергнуть какъ можно скоре, если не хотть, чтобы его репутація осквернила репутацію безупречнаго человка, на котораго онъ желаетъ опираться’… Въ это время ходила псенка:

Превратите Б… (Бріенна) въ кардинала,

Л… (Ламоаньона) въ пэра Франціи,

Вашей власти несравненной

Заране все подчинено.

Но еслибъ этихъ двухъ негодяевъ

Пришла бы вамъ фантазія

Превратить въ двухъ честныхъ людей,

Вамъ, государь, никто бы не поврилъ…

Эти псенки, какъ Іерихонскія трубы, брали верхъ надъ всякой защитой.

Ламоаньонъ палъ, какъ его собратъ Бріеннъ, среди тхъ же скандальныхъ сценъ. Тло его въ свою очередь образовало собою пьедесталъ человку, о которомъ говорили: ‘У него вс достоинства и вс недостатки’…

III.

За Неккеромъ признавались еще вс достоинства въ то время, когда, по его приказанію, подписанному новымъ хранителемъ печатей де-Барантеномъ, вс парламенты открыли свои засданія.

Дофинцы увидли, что ихъ заповдныя желанія исподняются. Они обртали свои парламенты, и имъ разршалось присоединиться къ Романъ.

Помпиньянъ, вьенскій архіепископъ, былъ назначенъ президентомъ tats, Мунье — секретаремъ, тогда какъ Вирье остался на своемъ посту чрезвычайнаго посланника при двор. Въ Дофине привыкли смотрть на Анри, какъ на громоотводъ, подъ защитою котораго можно было браться за самыя рискованныя предпріятія.

Въ первую сессію tats de Romans только подтвердили претензіи Визиля.

Затмъ было ршено снова собраться въ декабр 1788 года. На этотъ разъ предполагалось избрать депутатовъ, которые должны были отстаивать въ tats gnraux установленную программу.

Вирье былъ избранъ при баллотировк и записанъ пятнадцатымъ.

Какая жатва горя для посва, предоставленнаго во власть судьбы, и какъ далекъ бываетъ сятель отъ возможности предугадать это! Извстіе объ избраніи Вирье было настоящею радостью для отеля Роганъ. Изъ всхъ провинцій Дофине первая избрала себ депутатовъ. Имя Вирье являлось на первомъ мст того листа, въ который заносилась великая исторія.

Анри въ то время было едва 34 года. Чрезвычайная непринужденность въ манер съ тхъ поръ, какъ онъ сталъ участвовать въ длахъ своей страны, замнила собою его прежнюю застнчивость. И даже слишкомъ много апломба появилось въ немъ съ его успхами.

Но среди всхъ, восхищавшихся имъ въ отел Роганъ, только жена его страшилась за будущее.

Быть можетъ, теперь онъ пожелаетъ освободиться изъ-подъ опеки герцогини. M-me де-Вирье чувствовала, что подчиненіе становилось для Анри все тягостне. Вдь такъ сладко считаться только съ похвалою!

Популярность Вирье росла все боле и боле. Онъ принадлежалъ къ той школ, въ которой незнаніе людей доходитъ до возможности воображать, что въ политик существуетъ преданность, поощренія, привязанности безкорыстныя. Анри не замчалъ, что, восхваляя его, партіи въ его провинціи, которыя уже дошли до схватки, расчитывали на его поддержку, благодаря его вліянію въ Париж.

На другой день Романскіе tats, земной рай, общанный дофинцамъ, были не что иное, какъ загороженное поле, на которомъ ‘gentilshommes’ дрались съ обнаженными мечами, епископы и священники отршались отъ церкви, гд, наконецъ ‘Messieurs du Tiers‘ (господа третьяго сословія), чтобы не отставать отъ привилегированныхъ сословій, ссорились безпощадно.

Вызванный въ Гренобль, чтобы хорошенько проучить свободу, которая такъ шумно заявляла о себ, Анри засталъ ее какъ разъ въ то время, когда она втравила въ драку архіепископа д’Энбрень и графа де-Ла-Блаша. Не выбранный при баллотировк, первый кричалъ во все горло: ‘дворянство и духовенство с…..’…

На это второй отвчалъ: ‘разъ что епископъ разговариваетъ языкомъ капитана драгуновъ, ему ничего не остается боле, какъ говорить съ нимъ, какъ подобаетъ прелату’…

Одинъ мсяцъ парламентаризма навсегда перессорилъ людей, которые шли столько лтъ рука объ руку, въ надежд на свободу. При вид этого, Анри, при всемъ его оптимизм, казалось, въ первый разъ почувствовалъ колебаніе почвы подъ собою. Въ его письмахъ сказывается какое-то предчувствіе чего-то, что вскор усложнилось душевною тревогою.

Вернувшись въ Парижъ, онъ засталъ жену свою почти при смерти. Въ такомъ состояніи она пробыла около трехъ мсяцевъ, вс эти три мсяца m-me Роганъ и Анри употребили вс усилія привязанности, чтобы вырвать ее изъ объятій смерти. Имъ это удалось наконецъ. Видя Анри и жену его опять возвращенныхъ другъ другу, герцогиня надялась въ ихъ счасть обрсти и свою прежнюю долю счастія.

Она могла на это надяться. Нашимъ дтямъ надо только быть счастливыми, чтобы не быть неблагодарными!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Неудача добродтельнаго рыцаря. — Депутаты и зрители 5 мая 1789 г. — Герцогиня де-Роганъ и графиня де-Вирье во время шествія депутатовъ въ Etats gnraux.— Графъ Мирабо. — Портреть Людовика XVI. — Неккеръ. — Вирье въ ‘Jeu de paume’.— Способы графа д’Артуа помшать собранію сословій.— Впечатлнія m-me де-Роганъ въ первые дни Etats gnraux’. — Ея неудовольствіе на Анри.— Ощущенія старости.— Принцессы Викторія и Аделаида.— Графъ де-Варбоннъ. — Анри у короля Людовика XVI. — Изящныя женщины и депутаты третьяго сословія.— M-me де-Жанлисъ.— Анри и Барнавъ въ Бельшасс.— Орлеанистскій заговоръ.— Угрозы Анри.— Онъ назначенъ членомъ комиссіи по выработк конституціи.

I.

Не мшало бы, прежде чмъ мечтать объ обновленіи человческаго рода, поразмыслить надъ нижеслдующей старой сказкой: одинъ рыцарь, страшный уродъ, но очень умный, желая усовершенствовать свою породу, женился на писаной красавиц, но еще боле глупой чмъ красивой, въ надежд, что дти его унаслдуютъ его умъ и красоту матери.

Но случилось иначе. Дти рыцаря вышли нсколько безобразне отца и нсколько глупе матери.

Въ 1789 году могли еще смяться надъ неудачею добродтельнаго рицаря, тогда еще не было дознано опытомъ, что, въ особенности въ политик, иные союзы не совершенствуютъ породъ.

Тмъ не мене 5-го мая 1789 г., король и нація отправились въ церковь Notre-Dame, въ Версали, молить о ниспосланіи благословенія Божьяго на ихъ освященный союзъ. И въ этотъ день, въ послдній разъ распустился цвтокъ лиліи, которой суждено было навсегда поблекнуть.

Великолпные ковры украшали улицы, по которымъ должна была слдовать процессія. Изъ полковъ образовались цлые заборы, окна, балконы, даже крыши разукрасились хорошенькими личиками и блестящими туалетами, торжественные марши оркестровъ чередовались съ пніемъ священниковъ.

Все, что было во Франціи великаго и преступнаго, все соединилось въ этомъ шествіи депутатовъ въ Etats gnraux.

У одного изъ оконъ Petites Ecuries, недалеко отъ окна, изъ котораго, облокотясь, смотрлъ больной дофинъ, m-me де-Роганъ и графиня де-Вирье любовались на эту небывалую въ Версали помпу.

И вотъ раздались вдругъ апплодисменты.

Въ шествіи дошла очередь до депутатовъ Дофинэ, возбуждавшихъ въ высшей степени энтузіазмъ и любопытство толпы. На нихъ указывали какъ на первыхъ бойцовъ, которые боролись за свободу. Это прошлое соединяло ихъ съ третьимъ сословіемъ въ апплодисментахъ, которые привтствовали будущее.

Вс злобы m-me де-Роганъ, казалось, были удовлетворены. Но для жены Анри, для ея сердца, способнаго только на доброе чувство, въ этомъ молчаніи почувствовалась точно личная боль.

Она видла точно свое личное будущее въ этомъ будущемъ, которое ненависть подготовляла для Маріи-Антуанетты.

Это предчувствіе отравляло графин Вирье чувство гордости, охватившей ее, когда она замтила въ шествіи своего мужа, такого обворожительнаго въ костюм депутата дворянства,— что въ сущности было одною изъ немалыхъ ошибокъ дня.

Но даже эта ошибка была пріятна герцогин де-Роганъ. Если она желала реформъ, то такихъ, при которыхъ каждый оставался бы на своемъ мст.

И эта шляпа съ перьями, и эта шелковая шитая мантія, которую умли такъ изящно носить дворяне, рядомъ съ этими одноцвтными брызжами и черными мантіями ‘Messieurs du Tiers’ (господъ третьяго сословія) говорили о томъ непреодолимомъ разстояніи, какое навсегда должно было раздлить на артистовъ и ремесленниковъ этихъ участниковъ общаго дла.

Тмъ не мене, революція, которую герцогиня олицетворяла въ Анри, разукрашенномъ перьями, для толпы являлась въ образ человка, котораго благородная дама напрасно старалась не замчать.

Зачмъ попалъ сюда этотъ забракованный дворянинъ?

Онъ наводилъ ужасъ.

О Мирабо говорили, что этотъ свтскій челов,къ боле, чмъ кто либо походилъ на свою репутацію, такъ какъ былъ ужасенъ. Говорили про него еще, что онъ рябой до глубины души, но врне всего онъ самъ опредлялъ себя. Онъ говорилъ про себя, что ‘онъ бшенная собака, отъ укуса которой должны погибнуть деспотизмъ и предразсудки’…

Мирабо шелъ въ рядахъ третьяго сословія, его чудовищная голова длала его туловище еще меньше. И однакожь, народъ видлъ только этого человка, глаза котораго были полны огня, уста полны дерзости, осанка полна презрнія. Пыль изъ-подъ его ногъ заслоняла собою для толпы все великолпіе королевскаго кортежа.

Можно было всего ожидать отъ подобнаго апоеоза. Жена Анри не ошибалась. Она страшилась, чтобы мужъ ея не поддался увлеченію, чтобы между нимъ и Мирабо не установилось солидарности въ силу смутнаго сходства взглядовъ, мнній.

О нтъ! Какъ бы ни было велико въ ея сердц уваженіе къ мужу, она въ данномъ случа обижала его.

Мирабо съ этого дня сталъ для Анри рабомъ, опьяненнымъ античностью. Дйствительно, для него незабвеннымъ явился контрастъ этой ‘ужасной головы’ съ добродушнымъ лицомъ, улыбавшимся изъ окна королевской кареты. Контрастъ этотъ сегодня предвщалъ вс возмущенія завтрашняго дня.

Монархія во все время этой церемоніи, которую можно бы назвать похоронной, была жалка для графа де-Вирье.

Людовику XVI была она къ лицу. Неспособный къ личной иниціатив, сомнвающійся самъ въ себ боле всхъ другихъ, безпрестанно обманываемый своимъ сердцемъ, которое отдавалось всякому встрчному, близорукій въ дружб, какъ и въ политик, не отличавшій никогда, благодаря неврности слуха, ея эхо, онъ воображалъ, что слышитъ голосъ Франціи, когда говорили Морепа, Балоннъ, Бріеннъ и, наконецъ, Неккеръ.

Неккеръ, о которомъ говорили, что у него гипертрофія ‘я’, раздлялъ въ этомъ, и совершенно искренно, королевскую ошибку. Если онъ не считалъ себя за Францію, то, по крайней мр, за ея сердце, ея умъ, ея волю. Онъ думалъ, что можно жонглировать со страстями великаго народа, увренный въ возможности остановить ихъ однимъ словомъ, направить ихъ однимъ жестомъ, плнить ихъ одною улыбкою. Чтобы испытать свое могущество, онъ съ перваго же дня бросилъ, въ вид яблока раздора между сословіями, вопросъ о проврк полномочій.

Затмъ, когда оказалось на лицо столько противоположныхъ интересовъ, онъ предоставилъ ихъ самимъ себ, въ увренности, что этимъ путемъ онъ заставитъ дворянство, духовенство и третье сословіе признать Неккера за необходимаго человка.

Но черезъ двадцать дней этотъ необходимый человкъ дошелъ до сознанія своего безсилія, и до того безповоротно, что, по словамъ одного современника, мечталъ о томъ, чтобы обрушилось зало ‘des Menus’, лишь бы не быть смшнымъ {Маіуэ, Mmoires, т. I, стр. 261.}.

Между тмъ подобная катастрофа ни къ чему бы ни привела. Третье сословіе съ 17-го іюня учредило національное собраніе и требовало, не съ большимъ успхомъ, чмъ прежде, присоединенія къ нему дворянства и духовенства, затмъ занялось составленіемъ законовъ о налогахъ.

Страшнымъ матомъ королю началась ‘эта партія въ шахматы, въ которой, по словамъ Мирабо, онъ былъ сильне’.. Людовикъ XVI вдругъ понялъ это.

Точно очнувшись изъ своего сладкаго сна, король приказалъ собратъ королевское засданіе, т. е. нчто въ род ложа правосудія, которое разомъ бы все отодвинуло на сто лтъ назадъ. Затмъ, съ беззаботностью или скоре съ полнымъ равнодушіемъ къ опасности,— характерная черта Бурбоновъ,— Людовикъ XVI преспокойно отправился въ Марли, а маркизъ де Брезе, подъ предлогомъ разныхъ передлокъ въ зал для ложа правосудія, воспретилъ доступъ въ нее депутатамъ общинъ.

Что было дальше — извстно.

Вирье, который 6-го мая въ одномъ изъ первыхъ собраній дворянства опредленно заявилъ, что не признаетъ другого судьи для своихъ правъ, кром соединенныхъ трехъ сословій, запыхавшись, съ трудомъ пробрался однимъ изъ первыхъ въ Jeu de paume, чтобы произнести ту пресловутую присягу, которую покаявшійся Мунье называлъ поздне ‘посягательствомъ на монархію’,

Въ замк король былъ сраженъ.

Королева писала: ‘Близокъ бой. Начинается междуусобная война’.

Что касается графа д’Артуа, онъ преподнесъ свою песчинку насмшки противъ разсвирпвшей волны, оповстивъ того, кто стоялъ во глав Jeu de paume, ‘что онъ будетъ играть завтра’.

Если ошибка бываетъ хуже преступленія, то глупость еще хуже ошибки. Едва это ребячество стало извстно, ‘Messieurs du Tiers’, уважая принцевы забавы, направились въ церковь св. Людовика для своихъ совщаній.

Хотя священникъ Жакобъ и состоялъ при двор, но онъ мене, чмъ кто либо, дерзнулъ бы отказать третьему сословію въ пользованіи церковью, такъ какъ во глав его было нсколько епископовъ и сто шестьдесятъ священниковъ.

Епископы и священники требовали, чтобы ихъ права были подвергнуты общей проврк.

И вотъ являются развдчиками два депутата отъ дофинскаго дворянства — маркизъ де-Блаконъ и виконтъ д’Агу. Они только на шесть дней опередили графа де-Вирье и другихъ 47 депутатовъ дворянства, которые 25-го іюня торжественно присоединились въ третьему сословію.

II.

Покуда разыгрывались эти горячечныя сцены, Анри не покидалъ Версаля. Онъ проводилъ время или у архіепископа Вьенскаго, у котораго собиралась дофинская депутація, или въ клуб ‘du Potager’. Тамъ онъ встрчался съ Мунье, съ Лалли-Толландалемъ, съ Нойалемъ, Бергасомъ, Клермонъ-Тоннеромъ,— со всми этими соединившимися дворянами и буржуа, которые предршали будущее.

Тщетно герцогиня де-Роганъ, безпокоясь объ его отсутствіи, мотивовъ котораго она не знала, приглашала къ себ Анри. Онъ находилъ тысячу предлоговъ, чтобы отсрочить встрчу, которой боялся.

Было замтно, что съ нкоторыхъ поръ часы въ отел де-Роганъ отстаютъ отъ часовъ Анри. А вотъ они остановились и совсмъ, какъ разъ въ то время, какъ Анри храбро передвигалъ стрлки на своихъ.

Какъ же было справиться либерализму m-me де-Роганъ со всми разочарованіями, какія ей то и дло подносили слабость Неккера, капитуляція дворянства, увлеченіе духовенства, наконецъ, положеніе всхъ этихъ неизвстныхъ, въ которыхъ она разсчитывала встртить реформаторовъ, и которые въ сущности были только мятежники?

Ея либерализмъ исчезъ, какъ исчезла филантропія m-me la marchale де-Бово, посл того какъ, однажды, обсуждая какой-то вопросъ, касающійся человколюбія, она замтила, что ея собесднивъ, филантропъ, запустилъ свои черные пальцы въ ея шкатулку съ золотомъ, которую она держала въ рукахъ…

Между Версалемъ и улицею Вареннъ слышались раскаты грома, которые раздавались тогда надъ всей Франціей. Они и тамъ, какъ всегда, возвщали о терзаньяхъ, долженствовавшихъ превратиться въ неутшную скорбь для молодой женщины, которая не переставала быть связующимъ звеномъ между Анри и его пріемною матерью.

Но тогда еще графиня де-Вирье могла надяться, что какое-нибудь объясненіе могло спасти отъ разрыва. По своей кроткой натур, она была не въ состояніи постичь непреклонныя строгости или фальшивыя требованія чести. Не раздляя иллюзій своей жены, Анри согласился написать.

‘Я написалъ два письма m-me де-Роганъ,— пишетъ Анри въ своихъ интимныхъ замткахъ,— во время моего присоединенія къ третьему сословію, но она не пожелала ихъ прочитать. Увы! ея глаза точно закрылись для меня, и съ этой минуты она стала относиться ко мн совершенно ошибочно. Между тмъ, врядъ ли кто другой былъ такъ близокъ ей по характеру и по духу. Тамъ, гд другіе терпли неудачу, я чувствовалъ, что я проникалъ въ ея душу… Я надялся на то же самое и теперь… Мои надежды оказались тщетны…’

Увы! года накладываютъ морщины даже и на геній. Но сознаніе этихъ первыхъ морщинъ весьма мучительно — посл него остается чувство непоправимой потери!

Паденіе старыхъ порядковъ, которыхъ она являлась какъ-бы представительницею, разомъ разбудило m-me де-Роганъ, она мучительно сознала, что пережила себя.

Она пережила себя потому, что не понимала тхъ словъ, которыя теперь увлекали людей и отнимали у нея Анри.

И она не хотла смириться. Она возмущалась, эта высокопоставленная дама! Первая жалоба на устахъ, которыя привыкли повелвать, бываетъ отчаянною, первая слеза на очахъ, которыя никогда не опускались долу — безконечно горька!

Но тщетны жалобы старости, безплодны ея сожалнія. Всегда найдется солнечный лучъ, чтобы осушить слезы молодости, но слезы, которыя похожи на послднія осеннія росы,— для нихъ близка зима, она превратитъ въ ледъ сердце.

Если бы герцогиня де-Роганъ была боле сговорчива, если бы она согласилась читать письма Анри, она убдилась бы изъ нихъ, что въ присоединеніи его въ третьему сословію не было ничего революціонернаго, напротивъ, онъ никогда не относился съ большимъ уваженіемъ къ королевской вол.

Здсь опять принцесс Викторіи суждено было имть вліяніе на судьбу Анри. По мр того, какъ революціонерное теченіе выяснялось, ‘mesdames’,— совс,мъ въ противоположность герцогин де-Роганъ,— чувствовали себя все мене принцессами. Он покинули Belle-Vue, чтобы заниматься политикою въ Версали. Правда, что въ ихъ салон можно было встртить самыхъ ярыхъ депутатовъ правой, но тамъ попадались также и нкоторые борцы модныхъ идей, имя во глав себя того обольстительнаго графа де-Нарбоннъ, къ которому принцесса Аделаида относилась съ тою же благосклонностью, съ какою принцесса Викторія обращалась съ Анри.

Нарбоннъ, въ то время, былъ всецло у ногъ m-me де-Сталь и покидалъ ее только для того, чтобы у принцессъ являться апостоломъ теорій своего божества.

Общіе интересы скоро сблизили его съ Вирье. Оба молодые, интересные, а главное пронивнутые своими убжденіями, они не безъ успха нападали на предразсудки и опасенія своихъ старыхъ благодтельницъ. И отчего не сознаться? Они даже увлекались своимъ любопытствомъ. Однажды дло дошло даже до того, что, съ цлью узнать настоящій взглядъ короля на собраніе трехъ сословій, ‘mesdames’ толкнули Анри въ кабинетъ Людовика XVI.

И вотъ такимъ-то образомъ ‘противникъ деспотизма’, сознательный врагъ ‘обивателей королевскихъ переднихъ’ очутился какъ-то утромъ въ іюн 1789 г. съ глазу на глазъ съ его величествомъ.

III.

‘Мой отецъ,— пишетъ m-lle де-Вирье,— не былъ никогда царедворцемъ, онъ бывалъ при двор только по необходимости.

‘И потому въ его манер, въ его словахъ являлась извстная доля неловкости, когда онъ чувствовалъ себя лицомъ къ лицу съ властью, тоже самое было и теперь, когда онъ подошелъ дъ королю…’

Каково же было его удивленіе, когда Людовикъ XVI не только выразилъ свое сочувствіе по поводу его поведенія, но далъ ему формальное приказаніе присоединиться въ третьему сословію {Это заявленіе вполн тождественно во всхъ пунктахъ съ тми письмами, какія король писалъ въ конц іюня 1789 г. кардиналу де-ла-Рошфуко, президенту сословія духовенства, и герцогу Люксанбургскому, президенту дворянскаго сословія, рекомендуя имъ соединеніе трехъ сословій:

‘…— Предоставляю моему врноподданному духовенству присоединиться немедленно къ двумъ сословіямъ, чтобы ускорить осуществленіе моихъ отцовскихъ завтовъ.’

‘— Въ силу добровольнаго принятія моей деклараціи 23 мая предоставляю моему врноподданному дворянству присоединиться немедленно къ другимъ двумъ сословіямъ…’}.

— А между тмъ этотъ шагъ,— добавляетъ m-lle Вирье,— ставится въ горькій укоръ моему отцу… а также и его друзьямъ…

Порицаніе герцогинею Анри и тхъ, кто считалъ боле великодушнымъ дать сегодня то, что завтра было бы отъ нихъ неизбжно отнято, было почти жестокимъ.

Никогда m-me де-Роганъ не умла говорить неясно…

‘Она возмущалась,— разсказываетъ Анри,— положеніемъ вещей съ тмъ же жаромъ, съ какимъ прежде защищала его. И потому салонъ ея мало по малу пустлъ и она обвиняла въ своемъ одиночеств всхъ, кром самой себя’.

Друзья — вдь это т,ни кредита, успха, счастья, а ничего этого въ улиц де-Вареннъ не было.

Только нсколько старыхъ друзей не измняли герцогин, потому что могли себ позволять длать намеки на ея внезапное обращеніе, или же оказывать нкоторое сопротивленіе ея настроенію. Но т мужчины и женщины, которые были слишкомъ молоды, чтобы позволить себ подобныя вольности, потихоньку перешли изъ отеля де-Роганъ въ т салоны, гд, увлекаясь новыми принципами, собирались точно на посидлки революціи.

Т самыя молодыя женщины, которыя вчера еще окружали себя учеными, философами, артистами, теперь разрывали на части этихъ ‘Messieurs de Tiers’.

Они оспаривали ихъ вниманіе, какъ нкогда оспаривали вниманіе короля.

Рзкая суровость этихъ новыхъ пришельцевъ имла особую прелесть посл безцвтной придворной среды. Вс скучавшіе ожили отъ вводившихся новыхъ нравовъ, отъ новыхъ словъ.

Вс принципы, чтобы не сказать, вс добродтели, въ какіе прежде играли, теперь спали, какъ маски, а если и теперь обзаводились снова масками, то иными. То были маски философскаго педантизма, теперь же появились маски педантизма революціонернаго въ этихъ салонахъ, сдлавшихся ‘демократическими, какъ лакейскія…’

Первымъ вышли на бой m-mes де-Симіанъ, де-Тессе, де-Куаньи. Но ни одна изъ нихъ не была такимъ отчаяннымъ коноводомъ, какъ m-me де-Жанлисъ.

Помните ли, какъ въ начал этого повтствованія она въ Bellechasse смущала m-me Вирье въ ея отшельничеств? Но что такое бсенята того времени въ сравненіи съ тми политическими бсами, которые теперь составляли ея кортежъ?.. ‘Сварливые, придирчивые, задорные, говоритъ одинъ современникъ, они каждое утро бросали въ политическій міръ какое-нибудь яблоко раздора, на которомъ значилось: ‘вопросъ дня’.

M-me де-Жанлисъ съ особою ловкостью ловила такое яблоко, чтобы поднести его — кому? Вы знаете. Коварная женщина старалась соединить въ Bellechasse въ пользу герцога Орлеанскаго самые разнородные элементы… Лозэнъ встрчался здсь съ Барреромъ, епископъ Отэнскій съ Барнавомъ, Лакло съ графинею де-Гонто, Волней сталкивался въ своемъ безбожіи съ пламенною врою Анри де-Вирье.

Анри, самымъ искреннимъ образомъ, недоумвалъ, къ чему это m-me де-Жанлисъ такъ старалась залучить его въ Bellechasse? Выдуманнымъ предлогомъ явилесь воспоминаніе о проведеннихъ вмст дняхъ съ m-me Вирье. Но настойчивое напоминаніе m-me де-Жанлисъ о томъ, что герцогъ Орлеанскій — правитель Дофине, скоро выдало тайну. Для Анри стало ясно, что его хотятъ завербовать, вмст съ его коллегами, дофинцами, на служеніе принцу. Если бы даже у него оставалось малйшее сомнніе на этотъ счетъ, то поведеніе Барнава въ Bellechasse должно было его уничтожить.

Барнавъ проживалъ тутъ какъ титулованный гость. Не покидая своихъ замысловъ мести, стремясь все къ тмъ же честолюбнымъ цлямъ.

— Мсьё Мунье,— сказалъ онъ своему коллег, когда они вмст покидали Греноблъ,— ваша репутація сдлана, я же долженъ еще пріобрсти себ мою.

И Анри нашелъ героя дня черепичнаго дождя готовымъ на все, чтобы сдержать данное себ слово. Холодный, какъ его гордость, не заботясь нисколько объ элегантности, въ короткомъ жилет, въ длинномъ левит, съ волосами безъ пудры, подвернутыми подъ круглую шляпу, онъ былъ бы не на мст въ блестящей обстановк Bellachasse, не будь у него скрытаго единомыслія съ людьми, можно сказать даже, съ существовавшимъ тамъ положеніемъ вещей.

‘…Не подозрвая того,— пишетъ m-lle де-Вирье,— мой отецъ попалъ въ орлеанистскій заговоръ, Bellechasse и его обыватели были его гнздомъ. По м,р того, какъ убжденіе это выяснялось у него въ голов, въ сердц его поднимался гнвъ.

‘Гнвъ этотъ разразился окончательно въ тотъ день, когда мсъе де-Жанлисъ ршилъ, что настало время снять передъ нимъ маску {Извстно, что мужъ m-me де-Жанлисъ носилъ поперемнно дв фамиліи, то Genlis, то Sillery. Жена же его называлась всегда m-me de Genlis, а онъ погибъ съ жирондистами подъ фамиліей Sillery.}.

Въ этотъ день у Силлери завтракало нсколько друзей, а также и Вирье.

Въ разговор, Силлери вздумалъ приняться за перечисленіе всхъ выгодъ отъ перемны династіи. И, наклонясь къ Вирье, сказалъ ему:

— Вы понимаете, въ чемъ дло… Да здравствуетъ герцогъ Орлеанскій!..

Это, безъ сомннія, было словомъ сближенія, такъ какъ никто не моргнулъ даже. Но Анри, задыхаясь отъ подобнаго откровенія, вн себя отъ гнва, воскликнулъ:

— Знайте, милостивый государь, что если бы кто нибудь здсь осмлился избрать на тронъ герцога Орлеанскаго въ ущербъ королю, я въ того собственноручно вонжу кинжалъ…

Эта была не фраза. Оставаться солдатомъ Революціи, которая представляласъ ему великою и благородною идеею, Вирье готовъ былъ, но сообщникомъ ея покушеній — никогда!..

Неизвстно, какой эффектъ произвела эта выходка Вирье на гостей Bellechasse, такъ какъ m-lle Вирье, у которой заимствованъ этотъ эпизодъ, не сообщаетъ ничего на этотъ счетъ. Но, очевидно, эта выходка образовала пропасть между Анри и партіей его хозяевъ.

Онъ сталъ подозрительнымъ въ глазахъ орлеанистовъ, и, вопреки ихъ голосованію, былъ назначенъ 6 іюля членомъ коммиссіи по вырабок конституціи.

Назначеніе это Анри принялъ съ восторгомъ, убжденный, что ему удастся спасти монархію и возродить Францію.

Ахъ! какъ жестоко поплатился онъ за такую надежду!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Волненіе въ Собраніи. — Курьезный вопросъ одного депутата-труса. — Аналогія между Неккеромъ и ампулой св. Януарія.— Разнообразіе аристократовъ. — Нянька m-lles Вирье. — Анри въ ночь съ 12 на 13 іюля. — Бурное засданіе въ Собраніи.— Лалли взываетъ къ добродтельнымъ слезамъ своихъ коллегъ.— Первая рчь Вирье.— Событія въ Париж.— Собраніе требуетъ отъ короля удаленія войскъ. — Выходка графа д’Артуа относительно Неккера,— Разрывъ m-me де-Роганъ съ Анри. — 14 іюля въ Версали. — Новая встрча Анри съ Барнавой.

I.

Черезъ нсколько дней, т. е. 8 іюля, Анри, возвратясь въ Версаль, засталъ ‘Salle des Menus’ въ страшномъ волненіи. Говорили, что король снова отрекся отъ престола въ пользу герцога д’Артуа и королевы. Неккеръ былъ смщенъ, что предвщало реакцію, которую подтверждалъ приказъ маршалу де-Брольи собрать 30 полковъ между Версалемъ и Парижемъ.

Мирабо сейчасъ же явился на трибун выразителемъ всеобщаго негодованія: ‘Святая Святыхъ свободы будетъ осквернена аппаратомъ деспотизма!..’, воскликнулъ онъ.

Но, несмотря на такія громкія слова, депутаты, которые еще недавно задорно клялись не выйти изъ залы засданія иначе, какъ на штыкахъ, казались встревоженными.

Эти штыки, эти пушки, которыми безобидный Людовикъ XVI вдругъ вздумалъ себя окружить, теперь превращали въ безумный страхъ вс вчерашнія горделивыя бравады.

Въ то время, какъ Анри пробирался къ своему мсту, одинъ изъ его коллегъ схватилъ его за руку.

— Противъ насъ выставлены пушки, Собраніе будетъ взорвано… Разв вы не слышите запаха пороха?— говорилъ несчастный, блдный отъ ужаса.

— Когда взорвутъ, тогда объ этомъ и потолкуемъ,— замтилъ Анри, спокойно усаживаясь на свое мсто.

Тмъ не мене, подсмиваясь надъ страхами своего коллеги, Анри сознавалъ всю важность кризиса, вызывавшагося отставкой Неккера.

По его мннію, для Людовика XVI было такъ же опасно удалить женевца, какъ, по словамъ Ривароля, ‘для Неаполитанскаго короля бросить въ море ампулу св. Януарія’.

Наврно лацарони такъ же искренно вопили о святотатств, какъ т разбойники, которые какъ разъ въ то время возили по Парижу бюсты Неккера и герцога Орлеанскаго.

День былъ воскресный. Такъ какъ Собраніе не засдало, то Анри воспользовался этимъ, чтобы създить въ Парижъ. Онъ нашелъ герцогиню де-Роганъ совершенно спокойною, несмотря на извстія, какія ежечасно получались въ улиц Вареннъ. Аристократы,— это слово становилось въ мод,— посщавшіе ея салонъ, объясняли ихъ каждый по оттнкамъ своего ума. Въ то время еще не шли дальше остротъ и оттнки эти выражались въ прозвищахъ, какія давали другъ другу т немногіе друзья герцогини, которые оставались ей врны.

Такъ, ея кузенъ, уздный судья въ Круссол, который не могъ разсуждать спокойно о событіяхъ дня, назывался ‘Агіstocrache’, Эпремениль за свою храбрость — ‘Aristocritne’. За свои мннія, то черныя, то блыя, д’Антрэгъ былъ прозванъ ‘Aristopie’.

Что касается Анри, то онъ былъ просто аристократъ, но во вкус того страннаго аристократа, о которомъ ходила слдующая исторія:

Разсказывали, что дофинъ очень любилъ одного кролика, который, однажды, играя съ нимъ, жестоко его царапнулъ.

— Если ты вздумалъ разъигрывать изъ себя аристократа,— воскликнулъ маленькій принцъ,— то, знай же, ты будешь запертъ.

Анри совершенно такъ же безсознательно царапалъ монархію, играя съ ней въ конституцію. И много ихъ было, игравшихъ въ эту игру, или скоре думавшихъ, какъ Вирье, что конституція въ состояніи спасти Францію и престолъ!..

Стоитъ взглянуть на Тарже, Мунье, Малуэ и столькихъ другихъ, готовившихся превратиться въ жертвы своихъ утопій, чтобы убдиться, что за фальшивыя идеи, какъ и за истины, бываютъ мученики. Вс эти люди не могли бы боле великодушно пожертвовать собою ради благополучія престола, чмъ то сдлали они ради его погибели.

Анри предстояло покинуть Парижъ, объятый пламенемъ, беременную жену, дтей, предоставленныхъ на произволъ всевозможныхъ опасностей, чтобы заняться въ Версали благополучіемъ людей, которые нсколько часовъ позже разгуливали по городу съ первыми отрубленннми головами.

‘Мои самыя отдаленныя воспоминанія,— пишетъ m-elle Вирье,— это т ужасы, на которые каждый бжалъ взглянуть въ іюл 1789 г. Между прочимъ, вспоминаю фантазію молодой двушки, которая состояла при мн въ нянькахъ. Во время взятія Бастильи, ей сказали, что на пикахъ носятъ головы. Она побжала посмотрть и хотла взять меня съ собой…’

‘Вполн справедливо,— утверждала она нсколько дней позже,— что Фулону отрубили голову, этотъ злой человкъ хотлъ, чтобы народъ лъ сно’.

‘Честная двушка врила всякому вздору, и нисколько не возмущалась всми ужасными сценами’.

Почемъ знать, можетъ быть, она про себя повторяла и пресловутыя причитанья о фонар?..

‘Будь благословенъ, между всми фонарями, Парижскій фонарь…’

‘Мстительность націи, отмсти за насъ’.

‘Страхъ аристократовъ, внемли намъ’.

По счастью въ отел де-Роганъ не вс были такъ наивны, какъ нянька дтей. Анри былъ предупрежденъ о томъ, что готовилось, своимъ камердинеромъ Дюпюи, которому стекольщикъ отеля де-Роганъ, по имени Тильеръ, сообщилъ утромъ 12 іюля, что онъ и 49 его друзей получили по луидору за то, что они двинутся въ предмстья.

Дюпюи былъ дофинецъ, 6 футовъ росту, силенъ какъ Геркулесъ, преданность его равнялась его храбрости.

Нельзя было не отнестись серьезно къ предупрежденію такого человка.

Очевидно готовилось нчто ужасное.

Относилось-ли это до Собранія, которому грозила опасность, или до изгнаннаго министра — вотъ чего Дюпюи не умлъ объяснить. Во всякомъ случа собиралась цлая народная армія противъ двора.

II.

Вирье не ложился въ эту зловщую ночь, когда пылавшія заставы служили маяками для сновавшаго всюду люда предмстій. Съ разсвтомъ онъ пробрался черезъ вс эти шайки, которыя расхаживали по Парижу съ ревомъ и крикомъ, Нсколько голосовъ кричали: ‘Въ Версаль!..’ вс требовали оружія.

Добравшись до своей депутатской скамьи, Анри избавился отъ ожесточеннаго народа только для того, чтобы очутиться среди еще боле ожесточеннаго Собранія. Мирабо и его друзья обходили группы, то отдавая приказанія, то ободряя, то шепотомъ сообщая какую-нибудь ужасную всть.

Для Мирабо этотъ ‘grippesou genevois’. какъ онъ обыкновенно называлъ Неккера, вдругъ превратился въ фетиша. ‘Съ ужасомъ приходится думать о той бездн, въ какую низвергнуто отечество съ удаленіемъ этого великаго человка’, говорилъ онъ.

Этотъ день въ Собраніи, какъ и на улиц, могъ быть только днемъ битвы.

Мунье, Тарже, Лалли тотчасъ же возвщаютъ о посягательств:

— Ахъ! — восклицаетъ Лалли своимъ слезливымъ тономъ,— скажите вы, члены общины, когда вы проливали надъ нимъ (Неккеромъ) ваши чистыя слезы, скажите, разв онъ имлъ видъ заговорщика…

Нечего сказать, нашелъ время для трогательныхъ словъ! Передъ слезливостью ‘самаго толстаго изъ чувствительныхъ людей’ Анри не смотъ удержаться. Онъ вскочилъ на трибуну. Въ нсколькихъ словахъ онъ разсказалъ, въ какомъ лихорадочномъ состояніи онъ оставилъ Парижъ:

— Кровь лилась въ эту ночь,— воскликнулъ онъ,— мы идемъ между двумя подводными камнями, одинаково опасными — неистовство народа и предпріятія враговъ общественнаго благополучія… Аппаратъ насилія, которымъ насъ окружаютъ, не можетъ насъ поколебать. Но также и возбужденіе народа не должно увлекать насъ…

‘Мы не можемъ не признать за королемъ права выбора его министровъ. Какія бы соображенія ни побуждали насъ сожалть о тхъ, которые уходятъ… мы не должны стснять заявленій королевской власти… Какъ! неужели мы посягнемъ наложить руки на скипетръ?..

Это была благородная рчь. Вооружившись своей конституціонной фикціей, Анри надялся смирить вс смуты, успокоить всякія злобы. Но если, съ одной стороны, раздались апплодисменты, съ другой послышался ропотъ. Крики, запросы такъ и перекрещивались. Анри никого не успокоилъ. Напротивъ, онъ разнуздалъ страсти этого собранія, которое хорошенько не знало, ни чего оно хочетъ, ни къ чему стремится. Да зналъ-ли онъ это и самъ, когда закончилъ свою рчь слдующими революціонерными словами:

— Призванные королемъ, котораго мы любимъ, чтобы возродить государство, сблизимъ тсне узы, связующія насъ, оставшись неизмнно врными резолюціи 20-го іюня, которая призываетъ насъ всхъ къ общимъ обязанностямъ…

— Да, поклянемся… поклянемся мы, вс сословія вмст, быть врными этимъ постановленіямъ, которыя только одн въ настоящее время могутъ спасти королевство. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вирье предлагалъ въ новомъ изданіи тотъ же Jeu de paume. Въ то время какъ де-ла-Рошфуко бросился ему въ объятія, а Клермонтъ-Тоннеръ восклицалъ: ‘Или конституція, или насъ не будетъ…’, въ то время, какъ духовенство и дворянство роптало, а третье сословіе безумно апплодировало, вошелъ курьеръ съ письмомъ, которое разомъ положило конецъ всмъ спорамъ:

‘…Въ Пале-Роял толпа громадная… 10 тысячъ человкъ вооруженныхъ… Они заявляютъ, что идутъ въ Версаль… Вс заставы разрушены… застава Трона горитъ… у всхъ зеленыя коварды… говорятъ, вс тюрьмы будутъ раскрыты’.

Можно-ли себ представить, что для того, чтобы предотвратитъ эту страшную опасность, депутаты не придумали ничего лучшаго, какъ послать 40 человкъ изъ своихъ къ королю, чтобы умолить его отозвать войско… ‘присутствіе котораго раздражаетъ отчаяніе народа?’…

Если король уступитъ, вторая депутація немедленно отправится возвстить мятежникамъ ‘утшительную всть’… Такъ это и значится въ ‘Moniteur’.

У Анри, который не входилъ въ составъ депутаціи, было нсколько свободныхъ часовъ. И вотъ онъ летитъ въ Парижъ въ страх за жену и дтей. Но каково его удивленіе — онъ застаетъ всхъ въ улиц Вареннъ въ отличномъ настроеніи!

Только одна герцогиня повидимому не была въ восторг отъ обращенія графа д’Артуа съ Неккеромъ:

— Ты куда лезешь, предатель-чужестранецъ? Разв твое мсто въ совт, с…? Убирайся въ твой городишко или ты погибнешь отъ моей руки…— кричалъ графъ, стараясь заслонить рукою женевцу дверь кабинета короля.

Выходка графа д’Артуа свидтельствовала, до какого діапазона дошли враги Неккера. Его смщеніе было для нихъ сигналомъ всевозможныхъ реакцій. Однимъ махомъ будутъ стерты съ лица земли и Собраніе и парижская сволочь, будетъ возстановлена самодержавная власть, будетъ пополненъ дефицитъ. Епископъ де-Памье придумалъ уже какія-то кредитныя деньги, чтобы совершить это чудо.

И вдругъ король, своимъ отношеніемъ къ длу, точно подтвердилъ эти химеры. Депутація Собранія, принятая посл долгаго ожиданія, была встрчена сухо. Не только она не добилась того, чтобъ войска были отозваны, но Людовикъ XVI приказалъ депутатамъ остаться въ Версали, гд присутствіе ихъ могло быть необходимо для важныхъ длъ, ‘послдствія которыхъ,— прибавилъ иронически король — я прошу васъ имть въ виду’… Анри не зналъ этого отвта,— но онъ зналъ, что, каковъ бы ни былъ отвтъ Людовика XVI, онъ не удовлетворитъ ни Собраніе, ни улицу.

‘Революція,— писалъ онъ,— настала для націи, и m-me Роганъ должна знать, что даже если бы реакція взяла верхъ на время, то господствовало такое отвращеніе къ возврату прошлаго, что новыя междоусобія неминуемы’.

Но что могло быть общаго между этимъ ораторомъ, и его безнадежнымъ ослпленьемъ врностью и преданностью?..

Анри говорилъ, говорилъ долго. ‘Какъ видно, никто не слыхалъ меня’,— замтилъ онъ… Никто не соблаговолилъ ему даже отвтить. Это уже былъ не прежній гнвъ… ‘въ глазахъ m-me де-Роганъ искрилось презрніе’…

Между герцогинею и Анри въ мгновеніе ока оказалось ‘то безнадежное разстояніе, которое длало ихъ совершенно чужими другъ другу’. Она отдалась прошлому, онъ ринулся въ будущее. Его благодтельница напоминала собою статую, которая вдругъ обернулась бы сразу вся. Анри понялъ, что отнын между нимъ и этимъ мраморомъ все кончено. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Его дочь продолжаетъ это печальное повствованіе:

‘… Мой отецъ едва ли зналъ, что длалъ, отправляясь въ Версаль… Въ свою очередь, не внимая мольбамъ моей матери, онъ ухалъ.

‘Онъ ухалъ, почти не отвчая ей, она тоже сознавала, что прошлое рушилось и хотла бжать съ отцомъ. Но онъ былъ неумолимъ.

‘Не имя возможности разсчитаться за долгъ счастливаго прошлаго, она хотла, чтобы мы расквитались за него. Заботы моей матери были необходимы для m-me де-Роганъ… Увезти ее было бы со стороны моего отца местью недостойного его благороднаго сердца . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И съ этихъ поръ въ отел де-Роганъ Вирье сталъ невиденъ, онъ появлялся точно тайкомъ. Тотъ, кто былъ въ дом какъ сынъ, появлялся мелькомъ, чтобы поцловать жену, дтей… Ему суждено было еще разъ встртиться съ герцогиней… на этотъ разъ въ послдней сцен агоніи.

III.

Вернувшись ночью въ Версаль, Анри засталъ въ Собраніи настоящее возмущеніе. Для того, чтобы подчеркнуть свою дерзостъ по отношенію къ королю, оно избрало Лафайетта своимъ вице-президентомъ. Человкъ, которому нсколько дней позже предстояло сказать Фрошо: ‘Я побдилъ короля Англіи въ его могуществ, а короля Франціи въ его власти’, могъ достойно предс 123,дательствовать въ собраніи мятежниковъ. Послдніе объявили, что они не разойдутся и подъ предлогомъ обсужденій длъ, просидли ночь съ 13 на 14 іюля.

Въ дйствительности же они не расходились для того, чтобы спастись отъ государственнаго переворота, на который такъ сильно разсчитывали m-me де-Роганъ и ея друзья.

Но они ожидали слишкомъ многаго отъ Людовика XVI. Нершительный, какъ всегда, онъ отложилъ всякое дйствіе на завтра, какъ будто во время Революціи король можетъ разсчитывать на завтрашній день. Вирье, вернувшись въ Версаль, долженъ былъ пройти только черезъ залъ для того, чтобы попасть въ свой piedаterre въ улиц Petites curies. Но эта квартира была слишкомъ близка къ дорог въ Парижъ, чтобы онъ могъ въ ней оставаться чуждымъ тому, что творилось.

Съ разсвтомъ около Собранія началось движеніе. Со всхъ сторонъ сновали любопытные, напуганные люди, къ которымъ присоединялись депутаты, чтобы объяснять малйшій шумъ, чтобы прислушиваться ко всякому слуху.

Одни увряли, что слышатъ пушечную пальбу, другіе, что уврены въ этомъ, нкоторые даже ложились на землю и прислушивались, приложивъ ухо къ земл…

Боле, чмъ когда либо, какъ это видно изъ замтокъ Анри, ему были отвратительны вс эти страхи. Но есть жестокій способъ быть выше событій — это обозрвать ихъ съ высоты безграничной печали. Для Анри драма происходила не въ Париж, не въ Версали, но въ его сердц, онъ самъ сознается, что совсмъ иначе думалъ о своемъ личномъ несчастіи, ‘чмъ объ опасностяхъ, которымъ подвергалось общественное дло’. Впрочемъ и вс вокругъ него противорчили другъ другу. Одни говорили ‘о 300.000 вооруженныхъ гражданъ въ Париж, которые ршили погибнуть подъ развалинами города…’, другіе — ‘о Вароломеевской ночи патріотовъ’…

Въ такихъ волненіяхъ прошелъ весь день. Подъ вечеръ прибылъ наконецъ виконтъ де-Нойаль, весь въ пыли.

Онъ сл,зъ съ лошади у дверей Menus. Толпа старалась пробраться за нимъ въ зало. Его обступаютъ со всхъ сторонъ, тснятъ, засыпаютъ вопросами. Нойаль сообщаетъ, что ‘народъ подъ командой французской гвардіи завладлъ отелемъ des Invalides, Бастиліей, что губернаторъ Лонэ убитъ, и что въ настоящую минуту голову его, вздернутую на пику, носятъ по Парижу’…

Одно, единственное слово прозвучало для Анри среди всхъ этихъ ужасовъ. Чернь разграбила Htel des Invalides! Отъ Дома Инвалидовъ до отеля де-Роганъ всего одинъ шагъ. Какая соблазнительная добыча для мятежниковъ!..

Но нтъ, имъ еще не до грабежа. Вытащивъ пушки, размахивая шпагами и ружьями, которыми они завладли, они прошли мимо… Слдомъ за ними Дюпюи, отправленный въ Версаль, находитъ путь свободнымъ.

Ему приказано разъискать гд бы то ни было Вирье, успокоить его на счетъ жены и дтей, и вернуться, чтобы успокоить ихъ на его счетъ.

Бгая изъ одной двери въ другую, изъ Собранія въ Petites curies, Дюпюи наконецъ нашелъ Вирье у архіепископа Вьенскаго

Посл засданія, длившагося шестьдесятъ часовъ, Собраніе разбилось на маленькія группы, въ которыхъ обсуждались ужасныя событія дня. Въ салон архіепископа царило оцпененіе.

Изъ дофинскихъ депутатовъ только одинъ Барнавъ сіялъ, его улыбка была какимъ-то вызовомъ, оскорбленіемъ для всеобщаго безпокойства.

Мене терпливый, чмъ его коллеги, Анри, какъ разсказывала потомъ его жена, видлъ въ этомъ трагическія надежды Bellechasse.

‘Да, милостивый государь,— воскликнулъ онъ, внезапно подойдя къ нему,— вс эти безобразія — слдствіе заговора, цль котораго низверженіе короля съ престола. Вы достигли цли. Опровергните, если смp3,ете, мои слова’.

M-me Вирье прибавляетъ, что Барнавъ удалился, не сказавъ ни слова, но закрылъ лицо руками.

‘И вс могли замтить сквозь его раздвинутые пальцы краску стыда, которая разлилась у него по лицу’. Было ли это признаніе? или раскаяніе? Нтъ, она явилась выраженіемъ сожалнія.

На этотъ разъ дло не выгорло. Приходилось подумать объ отступленіи. Силлери занялся этимъ, онъ на слдующій же день явился съ проектомъ адреса, преисполненнаго страстной любви въ королю:

‘Государь! французы, говорилось въ этомъ адрес, обожаютъ своихъ королей, но не хотятъ никогда страшиться ихъ. Появитесь среди Національнаго Собранія… Самою достославною минутою въ вашей жизни будетъ та минута, когда ваше величество встртитъ тамъ доказательства любви и уваженія, которыми оно проникнуто къ вашей священной особ’..

Пожалуй, было бы неблагоразумно поврить этимъ словамъ. Но еще боле неблагоразумно было отвтить на нихъ тою суровостью, съ какою Людовикъ XVI принялъ въ тотъ же день герцога Орлеанскаго, явившагося къ нему въ Версаль предлагать свои услуги: ‘Вы мн не нужны, милостивый государь… можете отправляться, откуда пришли…’.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Капитуляція короля.— Скипетръ и десннца правосудія въ поток Парижа.— Вирье участвуетъ въ депутаціи, сопровождающей Людовика XVI въ Парижъ 17 іюля.— Наивное довріе Анри къ народу.— Его бесды съ честными гражданами буржуазной милиціи.— Видніе Мунье.— Убійство Фулона и Бертье.— Лаліи и Вирье 22 іюля.— Негодующая рчь Вирье объ исключительныхъ судахъ.— Онъ опредляетъ настоящій смыслъ Революціи.— Безуміе Собранія 4 автуста.— Набатъ провинцій. — Разграбленіе Пюпетьера.— M-me де Роганъ ршается покинуть Францію.— Она желаетъ, чтобы и дти слдовали за ней. — Сцены насилій. — Удаленіе герцогини въ эмиграцію.

I.

Какъ вс слабые люди, Людовикъ XVI былъ такъ же не настойчивъ въ своихъ ошибкахъ, какъ и во всякомъ хорошемъ дйствіи. Вирье и его друзья не поврили грозному настроенію короля. Они предвидли, что посл выходки съ герцогомъ Орлеанскимъ, неминуемо послдуетъ примиреніе съ орлеанской партіей, если не съ самимъ герцогомъ.

Дйствительно, уже на другой день, безъ свиты, пшкомъ, со шляпою въ рук, Людовикъ XVI пришедъ съ повинною въ Salle des Menus. Съ непокрытою головою, стоя, онъ обратился къ депутатамъ смущеннымъ голосомъ:

— Помогите,— говорилъ онъ имъ,— помогите мн обезпечить благополучіе государства… Я разсчитываю на содйствіе Національнаго Собранія… разсчитывая на врность моихъ подданныхъ, я отдалъ приказъ войскамъ разойтись… Приглашаю васъ сообщить столиц о моихъ распоряженіяхъ.

Въ то самое время, какъ онъ такимъ образомъ опускалъ руку правосудія, онъ, король, ронялъ изъ рукъ своихъ скипетръ. Изъ Собранія въ Версали скипетръ и рука правосудія попали въ потокъ Парижа.

Дйствительно, отъ всхъ принятыхъ ршеній наканун не осталось ничего. Новые министры были смнены, Неккеръ и его партизаны призваны снова. Маршалу де-Брольи пришлось распустить полки, а самъ Людовикъ XVI шествовалъ 17 іюля въ Htel de Ville на призывъ мятежа.

Передъ униженіемъ королевскаго достоинства радость Собранія доходила до изступленія. Собраніе требовало, чтобы 300 его членовъ отправились въ Парижъ въ качеств свидтелей его торжества. Вирье, котораго выдвинула на видъ его недавняя рчь, былъ выбранъ однимъ изъ первыхъ въ составъ этой депутаціи.

Сколько было пережито за одинъ мсяцъ!

Безумныя утопій однихъ, помогая злоб другихъ, доканали старую монархію. Отъ нея не осталось ничего, кром злополучнаго короля, възжавшаго въ Парижъ.

И это путешествіе являлось прелюдіей къ 6 октября. Королевскій экипажъ двигался среди новой буржуазной милиціи Версаля. По виду ей боле подходило совершать грабежи, чмъ сопровождать короля Франціи. Графъ д’Эстэнь командовалъ этимъ сбродомъ. Въ виду его популярности, ему было поручено хать верхомъ подл короля. Какъ ему было не сдлаться популярнымъ? Онъ, говорятъ, обдалъ у своего мясника. И тмъ не мене, несмотря на всю свою популярность, ему было не мало хлопотъ съ этою толпою въ 150.000 человкъ, среди которыхъ, такъ сказать, плыла королевская карета.

Посл двухъ- или трехъ-часовой зды съ постоянными остановками, шествіе наконецъ добралось до Парижской заставы. Тутъ декорація вполн соотвтствовала пьес, которая должна была разъиграться. Это поистин было Вербное воскреніе монархіи.

Въ духовной сторон событій бываютъ такія сильныя вибраціи, которыя подчиняютъ себ духовную сторону человка.

Такъ было и съ Анри — революціонерныя вибраціи большого города заглушали собою то безпредльное состраданіе, отъ котораго содрогнулось бы его монархическое сердце, при всякихъ иныхъ условіяхъ. Эти страшные народные потоки пробуждали въ немъ весь его либерализмъ. Его демократическіе инстинкты чувствовали себя прекрасно среди этой странной обстановки, гд пестрота толпы гармонировала съ пестротою стнъ.

Тысячи объявленій, въ перемжку съ вывсками, вдругъ сдлавшимися политическими, присоединяли свои аллегоріи къ восторгамъ народа… ‘Великому Неккеру…’ ‘Національному Собранію…’ ‘Патріотизму..’ ‘Человчеству…’ Среди всеобщаго помраченія, Анри не замчалъ смшной стороны изступленія этихъ людей, ‘которые цловались со слезами на глазахъ’ и у которыхъ доходило до безумія то, что Мунье называлъ ‘опьяненіемъ чувства’.

Въ то время какъ Бальи восторгался, что ‘невинные голоса дтей воспитательнаго дома вносили въ эту картину что-то небесное’, въ то время, какъ онъ излагалъ королю свой легендарный вздоръ: ‘Государь, Генрихъ IV обрелъ свой народъ, народъ сегодня обрелъ своего короля…’, Вирье отправился на площадь Людовика XV встрчать шествіе {Весь этотъ разсказъ находится въ показаніи графа Вирье при слдствіи о 5 и 6 октября (‘Procdure criminelle instruite au Chtelet de Paris sur les faits arrivs Versailles dans les journes des 5 et 6 Octobre. V, 2, p. 213). ‘…Убжденный, говоритъ графъ Вирье, что событіи 5 окт. імютъ непосредственное отношеніе къ предъидущимъ событіямъ, которыя я пережилъ, считаю своею обязанностью для возстановленія истины, въ силу данной мною клятвы, начатъ свой разсказъ о томъ, что мн по этому поводу извстно, съ самаго начала. 17 іюля и т. д.’}.

Тамъ, всецло отдавшись ‘пріятному ощущенію улыбки толпы’, какъ говорилъ Лафайеттъ, онъ волновался съ однимъ, соболзновалъ съ другимъ и настолько сближался со всми, что находилъ утшительный смыслъ въ самыхъ странныхъ открытіяхъ.

Вотъ, напримръ,— это разсказываетъ самъ Анри,— одинъ изъ буржуазной милиціи до такой степени тронулъ его ‘своею честностью, своею простотою и скромностью’, что онъ вступилъ съ нимъ въ разговоръ.

На основаніи ‘взаимнаго доврія’ этотъ объявилъ Вирье, ‘что онъ готовъ низвергнуть короля и провозгласить покровителемъ герцога Орлеанскаго, и только изъ любви въ Собранію’.

Можно ли негодовать на этого скромнаго простака?

Затмъ, Анри натыкается на бывшаго солдата королевскаго Лимузенскаго полка, преобразившагося въ капитана національной гвардіи. Капитанъ въ претензіи на графа д’Артуа… Ему поручено даже арестовать его и онъ ничего не иметъ противъ.

Анри, въ полномъ восторг отъ искренности и добрыхъ намреній народа, объясняетъ своимъ собесдникамъ, которые ничего въ этомъ не понимаютъ, всю теорію министерской отвтственности. Этого слова еще не существовало. Но нельзя иначе резюмировать ту длинную рчь, которую Анри сказалъ по этому поводу {‘Я напомнилъ о врности королю, который, несмотря на ошибки министровъ, остается нашимъ единственнымъ, законнымъ монархомъ. Это повидимому тронуло офицера, но въ особенности тронуло его то, что король уступилъ общему желанію, бросившись въ объятія націи’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .}.

Если его не поняли, то, по крайней мр, его выслушали съ снисхожденіемъ, которое успокоило его вполн на счетъ участи монархіи. И онъ продолжалъ свой путь, всецло отдавшись плнительному виднію, которое въ тотъ день являлось Мунье:.. ‘Статуя Людовика XVI возвышалась среди тлющихъ развалинъ Бастиліи и прославляла короля, возстановителя евободы Франціи…’.

Однако, какая галлюцинація! Разв цареубійство не витало уже надъ этими улицами, надъ этими площадями, надъ этими перекрестками, по которымъ двигалось это шествіе? Отчего же эта толпа, которая душила депутатовъ своими нжностяки, отчего была она вооружена? Начиная съ шщали, до желзной палви, все пригодилось этимъ мужчинамъ, женщинамъ, монахамъ, которые ревли: ‘Да здравствуетъ нація’!.. Вдругъ раздался ружейный выстрлъ по ту сторону Сены. Пуля попала въ женщину, шедшую около дверцы кареты короля, хавшей по площади Людовика XV. Наконецъ, добралисъ до Ратуши. Боролю пришлось подниматься по ступенькамъ, мстами краснымъ отъ крови, подъ стальной сводъ торжествующаго массонства.

Вся эта толпа и депутаты направилась въ Notre Dame чествовать эту побду, а несчастный Людовикъ XVI, измученный своею ролью ‘Ессе homo’ (‘Ce человкъ’), сътрехцвтною кокардою на груди, подъзжалъ къ Версалю.

II.

Прокатилась первая волна… Казалось, обртенъ былъ миръ. Но на завтра волна принесла тла Фулона и Бертье. При своемъ отлив, она унесла съ собой, для нкоторыхъ, первую иллюзію.

22 іюля оставило неизгладимый слдъ въ жизни Анри. Онъ разговаривалъ съ Лалли, своимъ старымъ товарищемъ по училищу Harcourt, когда въ Версаль прилетлъ сынъ несчастнаго Бертье, умоляя собраніе спасти его отца отъ смерти, уже плнника народа. ‘Запыхавшись, растерянный, несчастный обнималъ колни Лалли, восклицая:— вы, по крайней мр, сжальтесь надо мною, вы, который знаете, что значитъ видть убійство своего отца’…

Почти одновременно пришло извстіе о совершившемся уже убійств, со всми ужасными его подробностями… отрубленная голова… вырванное сердце… на куски изорванное мясо…

Мирабо былъ циниченъ. Эти преступленія были для него лишь ‘гнойными прыщами свободы’… Барнавъ же только анализировалъ пролитую кровь. Вирье былъ возмущенъ и съ негодованіемъ протестовалъ.

‘У Франціи есть законы,— восклицалъ онъ нсколько дней позже, когда Собраніе требовало введенія исключительнаго суда, весьма выгоднаго для палачей и въ ущербъ жертвамъ.— У Франціи есть законы, судьи, исполнительная сила… Соединить все это въ однихъ рукахъ, значитъ, возстановить деспотизмъ… Первая обязанность, которую на меня возложили мои доврители, это — упроченіе свободы… Деспотизмъ толпы — самый пагубный изъ всхъ деспотизмовъ…’ {Засданія 23 и 28 іюля 1789 г.}.

Анри вдругъ, разомъ, точно понялъ, что такое будетъ революція. Его прямота овладла имъ. Вчерашній простякъ превратился въ пророка будущаго. Онъ резюмировалъ его однимъ словомъ.

Но и для него, какъ для многихъ честныхъ людей этого Собранія, которые считали тотъ день потеряннымъ, когда не было разрушено что нибудь, свтъ могъ быть только перемежающимся. Извстно безумное засданіе 4-го августа, которое самъ Мирабо называлъ ‘оргіею’. Везд подобало быть оргіи: на улицахъ оргія грубаго тупоумія, въ другихъ мстахъ оргія рыцарскаго тупоумія.

III.

Этотъ печальный звонъ старыхъ порядковъ нигд не раздавался такимъ усиленнымъ перезвономъ, какъ у подошвы Альпъ. Въ Дофине горло семдесятъ замковъ. Мстные крестьяне воображали, что этимъ они выражаютъ свое сочувствіе всмъ рыцарскимъ безразсудствамъ, совершеннымъ въ ихъ пользу 4 августа.

Ради этого Пюпетьеру пришлось поплатиться за вс жертвы, которыя владлецъ его принесъ отъ добраго сердца своимъ вассаламъ. Для защиты отъ шаекъ поджигателей и грабителей Анри оставилъ въ своемъ замк только управлдющаго Журне съ женою. Журне замстилъ собою Перрэня и, подобно ему, далъ бы себя разрубить на части, защищая входъ къ его господамъ.

Однажды, вечеромъ, въ окрестностяхъ Пюпетьера появилась одна изъ такихъ гнусныхъ шаекъ, и скоро эта обезумвшая толпа ‘Тысячеголовый Робеспьеръ’, какъ называлъ ее Бальзакъ, направилась къ замку по узкому и каменистому ложу ручья.

‘Среди гвалта и крика слышались,— разсказываетъ m-lle Вирье,— жалобы и стоны одного несчастнаго священника, стараго друга семейства Вирье, котораго тащили на штурмъ замка. Казалось весьма заманчивымъ, чтобы во время нападенія на замокъ священникъ сказалъ рчь о правахъ народа’.

И вотъ толпа достигла уже стнъ ограды. Эта стна не представляла собой иной защиты, кром головъ съ раскрытыми пастями старыхъ водосточныхъ трубъ, которыя вками изрыгали грязную воду, скопившуюся за стной. Что касается оружія, то все оно заключалось въ нсколькихъ средневковыхъ мечахъ, которые валялись въ башн подъ кучей заржавленныхъ наручей. Правда, у Журне было еще ружье и охотничій ножъ. Почемъ знать, можетъ быть онъ съ удовольствіемъ бы употребилъ ихъ въ дло! Но несчастный, потрясенный послдними событіями, лежалъ въ паралич.

Жена его, такая же храбрая, какъ и онъ, прибжала на первый шумъ. Она прошла черезъ маленькій дворъ, отдлявшій замокъ отъ стны воротами. Черезъ ршетчатую калитву она спросила, что нужно. Въ ту же минуту къ лицу священника приставили заряженный пистолетъ… ‘Говори, чтобы открыли или я тебя убью!’, крикнулъ одинъ изъ злодевъ. Несчастный священникъ упалъ безъ чувствъ. Не отв 23,чая на вопросъ осаждаемыхъ, вся толпа навалилась на дверь. Дерево выдерживаетъ. Но вотъ изъ деревни силою тащутъ кузнеца. Ему велятъ открыть замокъ. Онъ его открываетъ. Но едва отворилась дверь, какъ толпа очутилась лицомъ съ лицу съ г-жей Журне. Отважная женщина заграждаетъ входъ. На нее сыпятся удары, ругань. Ее собираются столкнуть въ ровъ съ водою. ‘Ахъ! я лучше сама въ него брошусь,— говоритъ героиня-сторожиха,— если я не въ силахъ спасти замка!’

‘И вотъ она,— говоритъ m-lle Вирье,— взлзаетъ на стну оранжереи и собирается броситься въ воду, увидвъ, что весь этотъ народъ вторгается къ намъ’. По счастью ее удерживаетъ священникъ, пришедшій въ себя.

Но во время этой сцены дворъ взятъ, часовня осквернена, Распятіе сорвано {Укравшій это Распятіе, по словамъ m-lle Вирье, мучился угрызеніемъ совсти. Посл Революціи онъ имлъ намреніе возвратить его. Но оказалось столько украденнихъ Распятій, что онъ не могъ узнать, которое было изъ Пюпетьера и отослалъ m-me Вирье другое, несравненно боле красивое. ‘Ахъ, сударыня,— воскликнулъ при вид его старый Риттеръ, который вернулся къ своимъ прежнимъ господамъ, чтобы умереть у нихъ,— если мы и въ проигрыш съ людьми, надо сознаться, что мы выиграли на Господ Бог’.}, двери въ архивы сломаны, въ погреба тоже.

И началось пьянство, кто кого перепъетъ,— было выпито и съдено все, что только можно было выпить и състь. Затмъ все было свалено въ кучу: картины, книги, пергаменты, документы, граматы, разныя семейныя бумаги. Изъ всего этого былъ разведенъ костеръ, вокругъ котораго разбойники плясали до тхъ поръ, покуда, мертвецки пьяные, не свалились въ пепелъ, изрыгая въ послдній разъ: ‘Да здравствуетъ свобода!’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Благодаря этой вакханаліи, замокъ не подвергся огню. Но на другой день несчастный священникъ умеръ, а кузнецъ сошелъ съума. Въ припадк безумія, ему все казалось, что онъ у воротъ Пюпетьера и онъ всячески отбивался отъ тхъ, кто его туда притащилъ!.. ‘Нтъ,— кричалъ онъ,— это не я… это они… вотъ они…’ и онъ бросался на колни, прося прощенія у своихъ господъ, упреки которыхъ въ неблагодарности ему слышались до послдняго вздоха.

Вирье былъ правъ. Самый отвратительный деспотизмъ — это деспотизмъ толпы.

IV.

Съ тхъ поръ какъ совершилось сліяніе сословій, m-me де-Роганъ съ возраставшимъ негодованіемъ слдила за вторженіемъ этого новаго деспотизма. Съ удовольствіемъ сказала бы она, какъ сказала одна важная дама депутату изъ дворянъ avant la lettre {Такъ называли депутатовъ, которые присоединились къ третьему сословію до письма короля.}: ‘Посл перехода въ третье сословіе я уже не браню свою прислугу’.

Посл страшнаго разочарованія 14 іюля стало еще хуже. Ей не только была отвратительна эта торжествующая чернь, но она съ удовольствіемъ бы завсила окно своей кареты, чтобы ее даже вовсе не видть. Дома, гд все обращено было къ солнцу, кажутся негодными для жилья, когда подуетъ втеръ. Франція въ настоящее время была для m-me де-Роганъ такимъ домомъ. Ея единственною мыслью было его покинуть.

Уже многіе другіе, близко стоявшіе къ престолу, выхали въ Бельгію и Германію. Принцъ Конде, графъ д’Артуа, m-me де-Полиньякъ подали примръ къ бгству, которое должно было оказаться столь гибельнымъ. На взглядъ герцогини де-Роганъ они одни были правы. Францію слдовало наказать, а слабость короля, безобразія въ провинціяхъ, повсемстныя возмущенія настоятельно требовали иностраннаго вмшательства. Единственнымъ врнымъ средствомъ для спасенія монархіи считалась необходимость вызвать это вмшательство.

Однажды, утромъ, въ август, герцогиня де-Роганъ явилась къ m-me Вирье и объявила тономъ, въ которомъ слышалась и прежняя нжность, и суровость настоящаго:

— Надо узжать, моя милая… Положимъ, не надолго… Все это не можетъ долго длиться… Ахъ! если бы г. Вирье (такъ она звала теперь Анри) понималъ свой долгъ!..

M-me де-Роганъ попадала подъ вліяніе своихъ идей, какъ и своихъ страстей. Анри долженъ былъ понимать свой долгъ съ ея точки зрнія. Анри долженъ былъ думать какъ она, что честь перебралась по ту сторону границы и что всякій порядочный человкъ долженъ былъ послдовать за ней туда.

Но герцогиня разсчитывала, что старое слово сохранило свое первоначальное значеніе, тогда какъ во время Революціи слова мняютъ свое значеніе. Для людей, сгрупировавшихся около короля, честь была въ Версали, для революціонеровъ Парижа она была въ Ратуш, а эмигранты въ свою очередь считали ее своимъ исключительнымъ достояніемъ.

Для Анри, между тмъ, не существовало сомнній. Честь была на томъ посту, куда ее забросили конвульсіи его отечества, а не въ рыцарскомъ приключеніи, которое рекомендовали король и его братья. Отсюда его геройская твердость для сопротвиленія, дйствительно геройская, потрму что она закалилась на безконечной печали его жизни.

M-me де-Роганъ общала забыть прошлое, если дти ея послдуютъ за нею въ изгнаніе. Тогда m-me Вирье пришлось открыть герцогин, ршеніе, принятое Анри. Съ обагреннымъ сердцемъ кровью, со слезами на глазахъ она объявила своей благодтельниц, что Анри предпочитаетъ ‘ужасы самой отчаяяной борьбы и ея фатальную развязку тому, что онъ считаетъ бгствомъ’.

По самой сущности своей сила не знаетъ оттнковъ, для нея не существуетъ утонченныхъ, нжныхъ, деликатныхъ чувствъ, въ которыхъ могли бы слиться долгъ и привязанность. M-me Роганъ увидала въ откровенности молодой женщины только новое сопротивленіе.

‘Въ этотъ день,— говоритъ Анри,— я имлъ несчастье убдиться, что пріемная дочь, которую я уступилъ моей благодтельниц въ ущербъ моему личному счастью, была у нея на такомъ дурномъ счету, какъ и я’…

Ни одной жалобы не вырвалось у этой удивительной женщины. Въ этой борьб двухъ душъ, чмъ боле одна ожесточалась, тмъ боле другая смягчалась… Но m-me Роганъ ни въ чемъ не могла найти спокойствія необходимаго, чтобы здраво отнестись къ своимъ д,тямъ. Однимъ почеркомъ пера она измнила свое завщаніе относительно Анри и его жены. И въ этомъ завщаніи она прибавила:

‘…Я наканун далекаго путешествія. Предпринимаю его, какъ мн кажется, по вол Божьей… Если мн суждено умереть, отдаю душу мою въ руци Божіи’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сдлавъ это, m-me Роганъ нсколько успокоилась, но, по словамъ m-me Вирье, душа ея еще какъ будто боле ожесточилась.

Анри, между тмъ, ожидалъ реакціи. Онъ надялся на послднее прощаніе. Онъ разсчитывалъ, что все, что осталось отъ любви въ этомъ рдкомъ женскомъ сердц, испытавшемъ материнскую любовь только къ нему, все разомъ проснется… Онъ съ отчаяніемъ будетъ стучаться въ это сердце. Если бы даже ему пришлось валяться у ногъ герцогини… если бы даже ему пришлось заставить ее наступить на него — онъ не дастъ ей ухать, проклиная его.

Но вдругъ въ отел де-Роганъ перестали говорить объ отъзд.

Ткъ не мене, однажды, въ конц августа, когда Анри пробрался въ улицу Varenne, чтобы повидаться съ женой, онъ увидалъ во двор запряженную почтовую карету герцогини. При помощи Брагонъ, старика швейцара, лакеи Фламанъ и Ришаръ выносили чемоданы, которые привязывались на верхъ кареты. Со слезами, старикъ Брагонъ сообщилъ Анри, что герцогъ де-Роганъ уже выхалъ изъ Парижа и будетъ ожидать свою супругу въ Бургундіи, у ея лучшаго друга, графини де-Жокуръ. Не давъ ему досказать, Анри, какъ съумасшедшій, взбжалъ по лстниц.

Онъ прошелъ по этимъ салонамъ, нкогда столь блестящимъ, теперь пустыннымъ. Въ глубин отдаленной комнаты была m-me Роганъ, невозмутимо отдававшая послднія приказанія, Анри хотлъ поцловать ей руку. Она ее отдернула…

— Вы хотите остаться? — спросила она его.— Это безповоротно?

Анри ничего не отвтилъ.

Негодованіе, которое она такъ долго сдерживала, разразилось со всею силою.

Она обвиняла Анри въ предательств относительно короля, въ томъ, что онъ жертвуетъ имъ ради своего честолюбія, что онъ участвуетъ въ Собраніи только ради личныхъ видовъ… что онъ хочетъ выкляньчить себ также, какъ его друзья, постыдную популярность… что онъ безчестный подданный и недостойный сынъ…

Какъ могъ онъ оставаться спокойнымъ? Вотъ какъ онъ это объясняетъ:

‘…Я думалъ, что настанетъ время, когда она сама оцнитъ, что я не поддался ей… Мн казалось, что посл этихъ часовъ невыразимыхъ страданій, она снова раскроетъ мн свои объятія… и скажетъ мн, что если бы я поддался ея просьб, я былъ бы недостоинъ ея нжности’…

Во время этой ужасной сцены вошла жена Анри и бросилась на колни передъ герцогинею, умоляя ее о пощад или, по крайней мр, о милости ее сопровождать.

Повелительнымъ жестомъ она заставила встать молодую женщину:

— Нтъ,— сказала она,— ваше мсто около вашего мужа… Оставайтесь въ этомъ дом… Я желаю, чтобы этотъ домъ былъ всегда вашимъ…

Этимъ все и кончилось.

M-me де-Роганъ ухала съ смертельной раненой душой, оставивъ позади себя совершенное отчаяніе.

‘Несчастная мать,— писалъ Анри,— ея ошибки стоили ей жизни… намъ они стоили счастья’…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Мелкія и комичныя стороны Революціи. — Первое преніе о правахъ чеіовка. — Анри вводить Высшее Существо въ предисловіе къ ковституціи.— Жертвенникъ отечества. — Какія жертвы на немъ приносятся. — Даръ маршала де-Малье, одного башмачника изъ Пуатье, одного мужа и нсколькихъ хорошенькихъ женщинъ. — Острота Сегюра. — Гильотина изъ краснаго дерева.— Противорчія женскаго сердца.— Комната, посщаемая въ замк.— Анри во время голосованія veto.— Слишкомъ много энергіи въ его выраженіяхъ.— Слабость короля. Афоризмъ Ривароля.— Къ кому перейдетъ корона Франціи? — Счастливый случай, благодаря которому Утрехтскій трактатъ находятъ въ карман, маркиза Синери. — Бесда Анри съ Мирабо.— Бельшасскій заговоръ обостряется.— Отвтъ маркиза де-Мирнуа на выводы Синери.

I.

Революцію изучали въ ея ужасныхъ, постыдныхъ или достославныхъ сторонахъ. Но думалось ли когда нибудь посмотрть на нея подъ ея смшнымъ угломъ? Если взять только ея ораторовъ, по крайней мр, большинство изъ нихъ, то ни въ какую другую эпоху не найдется никого, кто бы ихъ превзошелъ въ забавной напыщенности и въ слезливой чувствительности. Никогда не говорили боле бднымъ языкомъ.

Рчи Lalli ‘еще боле одутловатыя чмъ его особа’… Байльи ‘этотъ Аристидъ, котораго иначе не зовутъ какъ Juste’ {Рчь делегаціи французской академіи къ Байльи, мэру Парижа.}, Шапелье, ‘des Castors le digne prsident’, какъ его называетъ Ривароль, соперничаютъ въ классическомъ педантизм. И въ наше время вполн согласились бы съ мнніемъ Мирабо, который, недовольный тмъ, что Клермонъ-Тоннера зовутъ ‘Питтомъ Франціи’…. задался вопросомъ: ‘былъ-ли бы Питтъ доволенъ, если бы его назвали Клермонъ-Тоннеръ Англіи’… Барнавъ сознавался, что онъ и его друзья ‘не излагаютъ своихъ идей иначе, какъ періодами’.

Вирье тоже выражался этимъ напыщеннымъ языкомъ, пом 23,сью пасторальныхъ теорій Руссо съ шумнымъ краснорчіемъ Рима и Аинъ. Но у него это насиліе, эта напыщенность, эта сантиментальность, не затемняли собою, какъ у большинства его коллегъ, мысли, у него всегда сквозитъ идея, хотя бы слова были порою и неясны, потому что идея эта велика, такъ велика, что она преобладаетъ надъ всми ошибками и послужитъ величайшею наградою для его жизни.

Вотъ, напримръ, онъ сцпился съ Сіейсомъ по поводу предисловія къ пресловутой конституціи, которая ‘такъ глубока, по словамъ одного умнаго человка, только потому, что она пуста и что на дн ея нтъ ничего’.

Сіейсъ, въ многословіи и напыщенности рчи нисколько не уступавшій своимъ коллегамъ, распространился въ безконечныхъ тирадахъ о томъ, ‘что человкъ по природ своей подчиненъ своимъ нуждамъ, но что, также по своей природ, онъ обладаетъ средствами пещись о нихъ’ {‘О правахъ человка и гражданина’ — проектъ, читанный 20-го и 21-го іюля 1789 г. въ комитет Конституціи, аббата Сіейса.}.

Тотчасъ же, безъ всякой улыбки, Мунье, Рабо Сенъ-Этьенъ, Тарже воспламеняются этими заявленіями о правахъ человка и отвчаютъ Сіейсу воззваніями ‘о необходимости создатъ правительство, которое им 123,ло бы цлью всеобщее благосостояніе’.

Все это многословіе въ конц концевъ выводитъ Анри изъ себя. Онъ не противъ признаванія правъ человка, но ‘онъ требуетъ первенства для правъ Бога’. Какой-то голосъ прокричалъ: ‘надо поручить конституцію покровительству природы’.

Пылкій, страстный, Вирье, который думалъ, что отстоялъ ‘прерогативы божества’… вскакиваетъ на трибуну.

— Это еще что? — восклицаетъ онъ.— Что такое природа?.. Что за безсмысленное слово?

‘Если вы хотите взять на себя эти обязательства отъ имени всего народа, то въ присутствіи Высшаго Существа мы, представители этого народа, обязаны признать его права неотъемлимыми…’.

Философы возмущаются. Даже вс врующіе кричатъ со всхъ сторонъ, что… ‘такъ какъ Высшее Существо вездсуще, безполезно говорить объ этомъ въ предисловіи конституціи’.

Но Вирье желаетъ подтвержденія своей вры въ основномъ акт Революціи. ‘Для великаго акта, который нація собирается совершить, нужна печать Божья’.

И Вирье заклинаетъ, требуетъ, уговариваетъ, и въ конц концовъ добивается того, что это исповданіе вры принимается конституціоннымъ Собраніемъ. Благодаря ему, оно заявляетъ себя христіанскимъ {Засданіе 20 августа.}.

Вступающимъ въ битву обыкновенно сперва везетъ счастье. Анри отнын попалъ въ ораторы правой. Его талантъ, который сегодня еще оспаривался, былъ признанъ по первому успху. И человкъ, котораго m-me де-Роганъ заклеймила именемъ перебжчика, сдлался защитникомъ самаго благороднаго дла.

Но если Анри на минуту самъ не поддался революціонерному комизму революціи, то для того, чтобы вскор въ свою очередь вынести на себ самыя забавныя выходки этого комизма. Собраніе, которое, помимо своей воли, подъ его вліяніемъ, увлеклось такимъ высокимъ полетомъ, на другой же день отмстило ему, назначивъ его делегатомъ для пріема даровъ патріотизма.

Ему пришлось возссть за маленькій столъ, покрытый ковромъ съ галунами… И вотъ онъ священнодйствовалъ, такъ какъ это называлось ‘жертвенникомъ отечества’. На жертвенникъ отечества старый маршалъ де-Малье первый принесъ жертву — свои золотыя пряжки… За нимъ послдовалъ башмачникъ изъ Пуатье. ‘Эти пряжки,— говоритъ онъ,— служили подпорою для клюшей моихъ башмаковъ, теперь они послужатъ на избіеніе тирановъ, враговъ свободы’ {Гонкуръ. La Socit pendant la Rvolution.}.

Другой гражданинъ, еще боле патріотъ, объявилъ, подойдя подъ руку съ своей супругою, что ‘хотя съ него требуется всего одна четвертая часть, онъ жертвуетъ свою половину’… Наконецъ Анри могъ умилиться великодушіемъ тхъ граждановъ, которыя ‘имя сердце, чтобы любить, несли отечеству плоды своей любви’…

Сегюру должно было принадлежать послднее слово объ этой революціонной буфонад:

‘Вс, ршительно вс, желали этой революціи. Одни позволили ей добраться до пряжекъ башмаковъ, другіе до подвязокъ, третьи до пояса. Найдутся и такіе, которые останутся довольны только тогда, когда сложатъ головы’…

II.

Тмъ временемъ герцогиня де-Роганъ поспшно направлялась въ Бургундію. Чмъ дальше она отъзжала отъ Парижа, тмъ боле усиливалась ея ненависть въ революціи.

Герцогиня, что называется, бжала безъ оглядки. Она бжала даже отъ своихъ сожалній. M-me де-Валль, сопровождавшая ее въ этомъ путешествіи, сознавалась позже, что во все время этого длиннаго путешествія она не смла упомянуть имени Анри и его жены.

Ея отношеніе къ нимъ еще ухудшилось посл нсколькихъ дней, проведенныхъ у графа де-Жокуръ. Роялизмъ ея хозяевъ усилилъ ея гнвъ.

‘Не только,— пишетъ Анри,— матеріальное разстояніе усилило нравственное разстояніе, но у меня не можетъ быть никакихъ иллюзій насчетъ состоянія ея души, разъ я узналъ объ ея откровенности съ людьми, которые ей въ настоящее время дороги’… И онъ прибавляетъ съ грустью: ‘Партійный духъ убиваетъ одновременно и добродтель, и логику’…

Разв это не всегда такъ было? Пристрастіе превращаетъ въ покушенія самыя великодушныя дянія и облачаетъ въ героизмъ безразсудство и глупость.

Для того, чтобы попасть въ униссонъ съ извстною средою, приходилось проклинать или отлучать отъ церкви… Приходилось быть почти палачемъ.

А вотъ что произошло, однажды, на одномъ ужин, наканун эмиграціи: смялись, издвались надъ дйствіями Собранія, затмъ кто-то вздумалъ оспаривать достоинства новаго изобртенія, ‘столь человчнаго’, доктора Гильотина.

Сейчасъ же было послано за маленькою моделью машины. Она изъ краснаго дерева. Хотятъ испробовать ее. Принесли одновременно и маленъкихъ куколъ, изображающихъ Байльи, Ламета, Лафайетта… Хорошенькія ручки кладутъ ихъ головы подъ плаху… Она опускается. Голова катится. Изъ обезглавленнаго трупа истекаетъ какая-то красная жидкость. Каждый, посмиваясь, смачиваетъ ею свой платокъ. Кукла эта — флаконъ, а кровь — благовонная вода {Гонкуръ. Histoire de la Socit franaise sous la Rvolution, crp. 461.}.

Такимъ образомъ, гильотинировали т, которымъ потомъ предстояло самимъ быть гильотинированными, играли въ изгнаніе раньше, чмъ подвергнуться ссылк.

Нечего упоминать о томъ, что m-me де-Роганъ раздляла такъ же мало эти безразсудства, какъ и ослпленіе партіи эмигрантовъ. Для нея не было ничего забавнаго въ томъ, что длалось. Если изъ глубины Бургундіи, какъ и съ высотъ Авентинской горы, она желала, чтобы все французское дворянство послдовало за нею, то единственно потому, что въ такомъ исход заключалась, по ея мннію, послдняя надежда монархіи.

Замтьте, однако, какія противорчія могутъ уживаться въ самыхъ сильныхъ натурахъ. Вмст съ тмъ могучимъ сочувствіемъ, какое влекло герцогиню за предлы Франціи, чувство личное, глубокое удерживало ее въ этой проклятой стран, гд оставались ея дти.

Измнившіяся черты эмигрантки свидтельствовали, по словамъ m-me де-Валль, о той борьб, какая убивала герцогиню.

‘… Какую пытку переживала она! — писалъ Анри.— Глубокая нжность и многолтняя близость были необходимы ей… Что бы она ни говорила, она чувствовала ежечасную потребность въ нихъ. Она думала, что уничтожила въ себ всякую чувствительность. На самомъ же дл это было иначе…’.

По крайней мр, въ данное время это было иначе. Она изо-дня-въ-день откладывала свой отъздъ отъ графини Жокуръ, точно надясь, что слдующій день принесетъ ей то чудо, благодаря которому ей можно будетъ повернуть назадъ.

Разв не присуще всмъ страждущимъ людямъ разсчитывать на какое-нибудь чудо? Такъ прошло шесть недль.

Выше было говорено о вліяніи сверхъестественнаго на это скептическое общество. Для многихъ эмигрантовъ легенды и предсказанія замняли теперь смшные обряды Каліостро. Въ замк графа Жокуръ герцогиня де-Роганъ узнала объ одной изъ такихъ легендъ.

Можетъ быть, вы читали эту любопытную исторію въ ‘Souvenirs’ m-me де-Жанлисъ.

Графу Жокуръ было 12 лтъ, когда отецъ его, прежде чмъ отправить его въ армію, вызвалъ его въ себ, въ этотъ самый замокъ, въ Бургундію, гд теперь находилась m-me де-Роганъ. Вечеромъ онъ заперъ своего сына въ большой комнат, вс стны которой были завшаны великолпною вышивкою.

Тамъ былъ храмъ и передъ закрытыми дверями храма стоялъ священникъ въ длинномъ бломъ одяніи. Въ правой рук онъ держалъ пучекъ розогъ. Въ другой ключъ. Пробило 12 часовъ и маленькій графъ, полумертвый отъ страха, видитъ, что священникъ двигается и подходитъ къ его кровати. Эта блая фигура останавливается и говоритъ:

— Эти розги будутъ многихъ хлестать. Когда ты увидишь ихъ взмахи, не сомнваясь, возьни этотъ ключъ. Открой, пойди, и ты сотворишь великія дла.

Съ этими словами исчезло видніе, которое являлось всмъ Жокурамъ изъ поколнія въ поколніе. Двнадцатилтній графъ видлъ его послднимъ, ибо на другой же день вся драпировка съ комнаты была снята и сожжена.

Въ то время, когда m-me де-Роганъ прибыла въ его замокъ, бывшій 12-лтній мальчикъ, теперешній графъ Жокуръ, конечно, вспоминалъ то страшное виднье своего дтства. Пророческія розги носились въ воздух. Ничего больше не оставалось, какъ узжать. Такимъ-то образомъ де-Жокуръ сталъ самымъ дятельнымъ агентомъ эмиграціи {Два Жокура играли значительныя роли въ прошіомъ стоітіи: Арнайль-Франсуа (род. въ 1757, ум. въ 1852, 95 лтъ), правнукъ друга Генриха IV, Дюплеси-Морнэ, и племянникъ извстнаго chevalier де-Жокуръ, одного изъ авторовъ ‘Энциклопедіи’, былъ депутатомъ въ Законодательномъ Собраніи. Онъ отстаивалъ тамъ монархію шагъ за шагомъ. Онъ былъ схваченъ 19 августа и заключенъ въ монастырь и едва спасся отъ избіенія. Онъ бжалъ въ Англію, потомъ въ Швейцарію, и въ 1803 г. былъ сд 123,ланъ сенаторомъ, камергеромъ Жозефа Бонапарта, затмъ пэромъ Франціи и министромъ иностранныхъ длъ во время Реставраціи. Другой Жокуръ, другъ герцогини Роганъ, былъ заслуженный офицеръ. Онъ однимъ изъ первыхъ послдоваіъ за принцами въ эмиграцію и на чужой земі былъ военнымъ министромъ Людовика XVIII.}.

Вотъ также причина, отчего m-me де-Роганъ, въ конц декабря 1789 г., не останавливаясь на своихъ привязанностяхъ, покинула Францію и прибыла въ Ниццу, гд она нам 123,ревалась переждать бурю.

III.

Зачмъ не отложила она своего отъзда на нсколько недль! Точно какая-то фатальность есть въ каждой трагической развязк. То, что было бы сегодня благополучіемъ, случится непремнно завтра. И случай, такъ часто являющійся на выручку, приводитъ къ самымъ плачевнымъ совпаденіямъ!

M-me де-Роганъ ухала какъ разъ въ тотъ самый часъ, когда Анри проявилъ такое благородство, которое должно было его оправдать въ ея глазахъ.

Какъ слухъ герцогини былъ шокированъ, когда она впервые услыхала невдомый языкъ, такъ и для Анри былъ чуждъ этотъ языкъ, на которомъ вокругъ него говорили въ Версали.

Король назывался теперь ‘Executif’. Для Анри это слово было такъ же мало понятно, какъ и роль, которую отнын должна была играть монархія. Роялистъ сказался въ немъ.

— Прежде всего,— восклицаетъ онъ 19 августа,— надо признавать королевскую власть.

Но именно этой-то власти и не желаютъ. Ее должно заннить ‘Правленіе Націи’. Со всхъ сторонъ получаются адресы съ требованіемъ, чтобы Собраніе было постоянное. Отсюда до провозглашенія его верховенства — одинъ шагъ.

— Согласенъ,— восклицаетъ Анри 7 сентября,— что всякая власть дается народомъ… Но есть ошибка въ примненіи этого принципа. Пускай депутаты издаютъ законы… Но пусть король иметъ право не дать на нихъ своего согласія. Вотъ чего я требую. Народъ, который не размышляетъ, можетъ быть увлеченъ крамолою. Я стою за то, чтобы король имлъ право Veto… и чтобы Veto это было безпредльно…

Отстаивая такимъ образомъ неотъемлемыя права короля, Анри идетъ не только противъ Собранія, но и противъ всей Франціи, Франціи увлеченной страстью, напуганной, возмущенной словомъ Veto, котораго она не понимаетъ.

‘И 15.000 народа собирается поджечь дома и замки тхъ, кто посметъ на трибун отстаивать это подлое veto’.

Опасность угрожаетъ всего боле Вирье. Но эти угрозы только усиливаютъ его энергію.

Мирабо сцпляется съ нимъ. Анри продолжаетъ:

‘Неужели же,— восклицаетъ онъ,— Собраніе въ рукахъ демагоговъ’.

При этихъ словахъ все зало возстаетъ противъ него. Анри повторяетъ фразу и заканчиваетъ ее такимъ браннымъ словомъ, какого никогда еще не слыхали стны Menus.

Возмущеніе не знаетъ границъ.

Анри обвиняютъ (его слово попадаетъ въ ‘Moniteur’) въ томъ, ‘что онъ осквернилъ свои уста проклятіемъ’.

Оскорбляютъ президента. Упрекаютъ его въ слабости, въ пристрастіи, и доходятъ до такой сцены, что Лангрскій архіепископъ кончаетъ тмъ, что покидаетъ свое кресло. Тмъ не мене, черезъ четыре дня, Анри снова появляется на трибун, чтобы высказаться еще боле энергично о королевской санкціи.

‘Права короля,— говоритъ онъ,— вписаны въ сердц каждаго француза… не только въ наши cahiers… Ихъ слдуетъ признавать… Тотъ, кто несогласенъ съ этимъ, пусть встанетъ… пусть себя покажетъ!..’

Встаютъ вс. Вс галдятъ одновременно. На Клермонъ-Тоннеръ, который на этотъ разъ предсдательствуетъ, т, же нападки, какъ въ прошлый разъ — на епископа Лангрскаго. ‘Что касается до извстнаго вамъ дворянина, позволившаго себ забыться до того, чтобъ произнести оскорбительное слово,— сказано въ отчет о засданіи,— то онъ велъ себя какъ бшенный… и его сосдямъ стоитъ не мало труда его удержать’…

Дйствительно, Анри не терялъ еще надежды довести до приступа разстроенное конституціонное войско. Тщетная надежда! Одна изъ тхъ слабостей, которыя Мирабо называлъ ‘les nolonts du Roi’, должна была окончательно выбить изъ колеи его защитниковъ.

Неккеръ сообщилъ Вирье и его друзьямъ, что отъ неограниченнаго veto имъ слдуетъ лучше отказаться, чта Людовикъ XVI удовлетвориться призрачною властью ‘veto suspensif’, и вотъ такимъ-то образомъ, на слдующій день, возвщено было, что… ‘глава 24 милліоновъ подданныхъ добровольно превратился въ подданнаго 24 милліоновъ королей’…

IV.

Словцо, выражающее положеніе вещей, принадлежитъ Риваролю. ‘L’Executif’ — говоритъ онъ,— самое подходящее имя, потому что онъ самъ казнилъ себя…’

Вирье тмъ не мене ршается продолжать борьбу, хотя бы для того, чтобы трупъ монархіи не достался въ руки непріятеля.

Проходятъ два дня, и непріятель появляется на трибун въ лиц маркиза Силлери. Силлери помахиваетъ утрехтскимъ трактатомъ, который онъ, ‘случайно, только что нашелъ у себя въ карман’…

Сейчасъ же поднимается вопросъ о престолонаслдіи во Франціи среди смха Собранія. Интересуются узнать, кто получитъ наслдство — испанскій ли домъ или орлеанскій.

Вирье, который замтилъ ловушку, проситъ объ ‘отсрочк на три столтія’…

Смхъ продолжается.

Но на завтра Анри было уже не до смху, когда къ нему подошелъ Мирабо, схватилъ его за руку и сталъ шептать на-ухо, что надо немедленно ршить затронутый наканун вопросъ.

Вирье испыталъ такое же впечатлніе, какъ нкогда Шатобріанъ, когда Мирабо положилъ ему руку на плечо… ‘ему показалось, что его коснулись когти сатаны’… Инсинуаціи трибуна были дйствительно дьявольскія… ‘Король страдаетъ полнокровіемъ. Monsieur также. Здоровье дофина, старшій братъ котораго умеръ, непрочно. Приходилось подумать о будущемъ. Графъ д’Артуа съ дтьми покинулъ Францію — ‘и, вслдствіе этого,— заключилъ Мирабо,— они вн закона…’

Не даромъ отецъ маркиза Мирабо говорилъ про него, что у него ‘вс свойства лисицъ Самсона… Онъ поджигалъ всюду, гд ни появлялся’. Какое же пламя должно было вспыхнуть 5 октября отъ его предложенія?

Возрождался антидинастическій заговоръ Бельшасса подъ другою фирмою. Мирабо посл m-me Жанлисъ пробовалъ завербовать Анри въ орлеанскую партію.

Но какъ смлъ Мирабо обратиться къ Анри? Что было общаго между ними? {Извстно, что, будучи намченъ общественнымъ мнніемъ, какъ соучастнікъ, если не виновникъ преступіеній 5 и 6 октября, Мирабо потребовалъ самъ слдствія. Это слдствіе длилось 9 мсяцевъ. Было допрошено боіе 200 свидтелей. Показаніе Вирье, содержащее въ себ этотъ разговоръ, одно изъ самыхъ важныхъ.}. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отнын между ними выяснилась ненависть, пробудившаяся въ ихъ душахъ при первомъ столкновеніи. Они слишкомъ расходились между собою, чтобы забыть это. Трибунъ съ тхъ поръ видлъ въ Вирье своего врага. Анри не звалъ Мирабо иначе, какъ ‘злодй Мирабо’.

Въ то время, какъ ‘въ проход налво, за кресломъ президента’, происходила упомянутая сцена, Силлери возобновилъ снова вопросъ о возможной передач престола Франціи. Боле смлый, чмъ Мирабо, Силлери пришелъ къ заключенію:

‘Я требую,— закончилъ онъ,— чтобы было засвидтельствовано отсутствіе герцога Орлеанскаго во время этого совщанія…

‘Я требую,— отвтилъ сейчасъ же маркизъ де-Марнуа,— чтобы было засвидтельствовано отсутствіе его величества короля испанскаго. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это опять былъ проблескъ стараго французскаго духа. На остроумномъ слов драма окончилась комедіей.

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ.

M-me де-Турзель — Ея прибытіе въ Версаль.— Д&#1123,ти Анри.— Маленькая служанка изъ Оверня при двор. — Яичница у Дофина. — Де-Кошерель, принятый въ Севр за Анри де-Вирье. — Остроты убійцъ. — Остроты депутатовъ и высокопоставленныхъ дамъ въ Собраніи.— Прибытіе пуассардокъ въ Версаль.— Ихъ предводителъ Мальяръ.— Отмщеніе Сабинянокъ.— Гражданки и депутаты.— ‘Собачья лапа’ и ‘Маленькій воробей’.— Мунье приводитъ во дворецъ вмст съ депутаціей и цвточницу Роллэнь.— Патріотическое приношеніе тулонскихъ каторжниковъ.— Мунье вырываетъ у короія согласіе на права человка.— Жилль-Цезарь де-Лафайеттъ.— Онъ передаетъ королю и Собранію о своемъ желаніи спать.— Въ ‘Menus’ юбки и штаны, забрызганные грязью.— M-me де-Вирье въ Версал 5 октября.— Возвращеніе короля въ Парижъ.— M-me де-Вирье возвращается въ Парижъ въ одной изъ каретъ свиты.— Она думаетъ умереть по возвращеніи въ улицу Varenn.

I.

Но веселье тоже эмигрировало. Въ воздух стояла такая тоска, что даже дти задыхались отъ нея.

‘Я живо помню,— пишетъ m-lle Вирье,— ту тоску, которая охватила меня, несмотря на то, что я была еще очень мала, когда мы очутились одн съ тремя людьми прислуги въ громадномъ отел m-me де-Роганъ, только что покинутомъ ею. Въ немъ слышались разв крики съ улицы, у насъ никто не бывалъ. Только отецъ иногда прізжаль къ намъ посл засданій въ Версали. Я до сихъ поръ вижу его измнившееся лицо отъ горя и безпокойства.

‘Однажды появилась свтлая точка на нашемъ сумрачномъ небp3, — это былъ тотъ денъ, когда отецъ объявилъ, что наша grand’ tante, m-me де-Турзель, назначена воспитательницею къ дофину… Maть пожелала сейчасъ же ее видть и взяла и насъ къ ней съ собою.

‘…Лицо m-me де-Турзель соединяло въ себ и строгость и вмст необыкновенную кротость — я такого лица никогда не видала. Такъ же, какъ m-me де-Роганъ, она внушала къ себ глубокое уваженіе, но въ то же время и довріе, котораго мы никогда не чувствовали къ герцогин.

‘Та импонировала, къ этой чувствовалось невольное влеченіе’…

Будь маленькая Стефани боле опытна, она замтила бы еще и другую разницу — m-me де-Турзель, въ силу своей безконечной снисходительности, относилась къ своимъ привязанностямъ какъ къ чему-то такому, что выше всякаго разсужденія. Для нея такъ давно были чужды самолюбіе, интриги, что она не знала ни о печаляхъ, ни о надеждахъ дня.

Для того, чтобы заставить ее принять званіе воспитательницы королевскихъ дтей, потребовалось прямое приказаніе короля. И если она повиновалась, то потому, что обязанность, которую на нее возлагали, была не лишена опасности. Она прибыла въ Версаль безъ шума, безъ пышности, съ готовностью принести ребенку, котораго отдавали ей на руки, преданность, любовь и даже, если бы того потребовалось — жизнь. Она съ перваго же дня стала тмъ, чмъ ей надлежало быть во дни кончины монархіи.

Помщеніе, которое маркиза занимала въ замк, находилось между помщеніемъ сестры короля и дофиномъ. На ночь ей стлали постель въ комнат маленькаго принца. И точно для того, чтобы помогать въ преданности m-me де-Турзель, при ней была ея дочь Полина. Комната Полины была въ антресоли, надъ кабинетомъ королевы, при открытыхъ окнахъ, она могла слышать все, что говорилось внизу. Маркиза сейчасъ же предупредила объ этомъ королеву…

— Не все ли равно! — отвтила Марія-Антуанета,— чего мн страшиться, даже если бы мои самыя сокровенныя мысли попали въ сердце нашей милой Полины?..

Есть души, точно созданныя для того, чтобы пріютить въ себ самыя тяжелыя признанія. Приходилось ли утшать королеву Франціи или бдную, маленькую графиню Вирье, въ нжности Полины и ея матери былъ тотъ же бальзамъ, который усыплялъ страданіе.

У нихъ жена Анри могла выплакаться, когда сердце ея изнемогало… Никого не раздражая, никому не надодая, она при нихъ могла обожать мужа и говорить о своихъ дтяхъ. А дти эти были прелестны: Аймону было тогда два года, Стефани, его старшая сестра, блистала умомъ, а Эмили, младшая, приводила всхъ въ восторгъ своимъ добрымъ сердцемъ.

Ни недостатки, ни качества этого маленькаго міра не ускользали отъ наблюдательности m-me де-Турзелъ, у нея было удивительно много такта по отношенію къ д 123,тямъ, этого рдкаго такта, состоящаго изъ любви и твердости.

Инстинктивно дти любятъ такихъ женщинъ — матерей вдвойн. Они какъ будто понимаютъ, что рядомъ съ любовью, которая ихъ убаюкиваетъ, въ нихъ есть сила, которая въ состояніи ихъ поддержать. Они часто, безсознательно, предпочитаютъ боле здоровую строгость разслабляющему баловству. И очень скоро чувствуютъ опору въ этой строгости и относятся съ презрніемъ къ излишнему баловству.

Хотя королева и писала герцогинp3, Полиньякъ, ‘что le chou d’amour вспоминаетъ ее’… {‘Le chou d’amour,— писаіа Марія-Антуанетта m-me де-Полиньякъ — прелестенъ… Я любію его называть этимъ именемь, чтобы ему напоминать васъ и вашихъ… Я иногда его спрашиваю помнитъ-ли онъ васъ, любитъ-ли васъ. Онъ отвчаетъ: да: и тогда я его еще больше ласкаю.. Онъ здоровъ… и не такой злюка’… (Письмо королевы къ m-me де-Полиньякъ 29-го декабря 1790 г.— Collection Feuillet de Conches vol. I, p. 405).} тмъ не мене, Марія-Антуанетта должна была сознаться, что въ рукахъ m-me де-Турзель ‘дофинъ не такой злюка’…

Ребенокъ сперва боялся ее и называлъ маркизу ‘rame Severe’… Но затмъ, черезъ нсколько дней, онъ такъ подружился съ ней, что не отпускалъ ее отъ себя ни на шагъ. Она должна была присутствовать при его молитв, при его ученіи, при играхъ. Съ ней все было въ радость дофину. И радость эта выражалась тмъ оживленне, что воспитательница его обыкновенно изгоняла всякій этикетъ.

II.

Былъ конецъ сентября — вчера, сегодня, завтра, все это сливалось въ одну угрозу.

Угрожали королю, людямъ, которые, какъ Вирье, отказывались сегодня повиноваться черни, только вчера разнузданной ими самими. Среди этихъ людей, Анри, по словамъ его дочери, былъ тотъ, котораго народная ненависть преслдовала особенно яростно.

Уже не ограничивались боле анонимными письмами, какъ въ то время, когда Анри отстаивалъ veto. Вслдъ за угрозами являлись дйствія. Въ одинъ изъ первыхъ дней октября, въ Собраніе явился де-Кошерель, совсмъ растерянный. Его приняли за ‘подлаго Вирье’. И среди невообразимаго волненія Кошерель сообщилъ съ трибуны, какъ ему пришлось въ Севр взяться за шпагу, чтобы спастись отъ шайки убійцъ.

Только Вирье, по словамъ его дочери, отнесся совершенно равнодушно къ этому разсказу. Онъ давно зналъ, что его жизнь въ опасности. Но онъ зналъ, что и другимъ жизнямъ, въ тысячу разъ боле драгоцннымъ, угрожала та же опасность.

Въ это самое время, дйствительно, два бандита, быть можетъ т самые, за обдомъ, въ Севр, разсуждали о политик дня:

— Нтъ, нтъ,— говорилъ одинъ изъ нихъ,— я не могу ршиться убить короля… Но ее (дло шло о королев) я убилъ бы съ удовольствіемъ {Эти подробности и большинство послдующихъ заимствовавы изъ показаній слдствія, произведеннаго Шатлэ о событіяхъ 5-го и 6-го октября.}…

Въ Собраніи, со дня пиршества гардистовъ короля, ненависть высказывалась совершенно ясно.

— ‘Неприличная оргія’,— тявкали Грегуаръ, Дюпоръ, Барреръ.

— ‘Недостойно,— говоритъ Вирье,— называть преступленіемъ празднество, въ которомъ выразился неподдльный энтузіазмъ…

— Оскорбленіе для бдности,— прерываетъ Мирабо,— тмъ боле неблагоразумное, что весьма возможно, что въ самомъ непродолжительномъ времени за него отомстятъ тмъ, кто его вызвалъ.

Д’Анбли и Монспэ требуютъ, чтобы трибунъ назвалъ, кого онъ при этомъ подразумваетъ…

— Я выдамъ королеву,— отвчалъ въ полголоса Мирабо.

— Какъ королеву? — восклицаетъ кто-то съ хоровъ, гд была m-me деЖанлисъ съ дтьми герцога Орлеанскаго.

— Отчего же нтъ? — слышится чей-то голосъ изъ той же ложи, гд, казалось, думали въ униссонъ съ площадью de la Grve…

И дйствительно, де-Круа, который часъ тому назадъ выхалъ изъ Парижа, объявляетъ, что Ратуша въ рукахъ всякаго сброда.

За своимъ коллегой выступаетъ Тарже и прибавляетъ, вн себя, что цлая шайка пуассардокъ и разбойниковъ, крича о голод, вышла изъ Парижа и идетъ за нимъ. Этихъ мерзкихъ ободранцевъ до семи тысячъ. И чмъ боле потоки людей увеличиваются, тмъ боле они пнятся. Больше всего между ними женщинъ. Но въ этомъ чудовищномъ карнавал вс-ли он женщины? Изъ подъ кисейнаго чахла нердко выглядываютъ большіе сапоги съ гвоздями. Изъ подъ вырзаннаго корсажа виднется грудь, обросшая волосами. И подъ вздымающейся косынкою можно было найти не то, что обыкновенно,— а приклады пистолетовъ.

Затрудненное пушками шествіе это тянется три часа между Парижемъ и Версалемъ, слдуя за булавою привратника Мальярда. Толпа движется на подобіе стада, а одинъ гражданинъ безъ шапки, въ сюртук 23, безъ воротника, идетъ рядомъ, точно собака пастуха. Этого гражданина подцпили въ Севр, гд собирались его повсить. Веревка еще болтается у него на ше. Сквозь холодный туманъ порывами доносятся до Собранія пьяныя пp3,сни. Тамъ спрашиваютъ другъ друга, какія мры приняты, и предупредили-ли, по крайней мр, министры короля.

Въ замк никакого движенія. Въ страшномъ безпокойств, будучи не въ силахъ выдержать боле, Анри бжитъ изъ Собранія и проситъ доложить о себ маркиз де-Турзель. Быть можетъ, она найдетъ средство добраться ему до короля.

Напрасная надежда… Съ часъ назадъ Людовикъ XVI ухалъ на охоту въ Мёдонъ. Ривароль сказалъ врно: ‘У несчастнаго короля корона сползла съ головы на глаза’…

Де-Сенъ-Пристъ поспшно пишетъ нсколько строкъ и вручаетъ ихъ де-Кюбьеру. Этотъ немедленно мчится галопомъ въ Мёдонъ, чтобы застать короля, который весьма недоволенъ, что прерываютъ его охоту, и снова садится на лошадь, въ сопровожденіи герцога д’Айэнъ. Когда Людовикъ XVI прізжаетъ во дворецъ, капитанъ его караула спрашиваетъ, какія будутъ его приказанія…

— Никакихъ приказаній не будетъ… Противъ женщинъ-то? Вы сметесь, monsieur de Luxembourg…

Вотъ какъ смотрлъ на вещи королъ въ то время, какъ Парижъ посягалъ на его свободу, пуассардки покушались на жизнь его жены, а Собраніе накладывало руку на его корону.

Какъ не разбудилъ несчастнаго Людовика XVI, по крайней мр 23,, припвъ ‘Vive Henry IV!’, который во все горло орали мегеры, совращая его Фландрскій полкъ? Парижскія Сабинянки мстили за своихъ предковъ Рима.

— …Ага! вотъ он парижанки,— говорили солдаты, слдуя за ними,— то-то будетъ у насъ съ ними утха…— И одинъ за другимъ шли за развратными бабами.

Солдаты и гражданки предавались тому веселью, которое указалъ имъ Мальярдъ, прибывъ въ Версаль.

Вся эта сволочь весело требовала, чтобы ее впустили въ Собраніе.

Мунье, который предсдательствовалъ, приказалъ раскрыть двери и впустить депутацію гражданокъ съ ихъ ораторомъ, Мальярдомъ.

Выступаетъ Мальярдъ, худой въ дрянномъ сюртучишк съ чужаго плеча. Онъ размахиваетъ длинною рапирою, а его жалонеры, дворничиха маркизы д’Алигръ, слдуетъ за нимъ съ бубнами вздтыми на палку.

— Мы пришли къ вамъ за хлбомъ! — кричитъ Мальярдъ, выпрямляясь въ своемъ отрепь. Затмъ, не стсняясь быстрымъ переходомъ: — мы требуемъ,— кричитъ онъ еще громче,— чтобы вашъ караулъ прицпилъ себ трехцвтную кокарду…

Громкимъ ропотомъ была встрчена эта дерзость.

— Это что значитъ? — продолжаетъ Мальярдъ. — Разв мы не братья?..

Этотъ голодный ободранецъ весьма кстати напомнилъ этимъ сеньорамъ революціонерамъ о братств съ Каиномъ.

Умстенъ былъ и отвтъ той женщины, которая, на предложеніе одного либеральнаго епископа поцловать кольцо на его рук, воскликнула: ‘я не изъ такихъ, чтобъ цловать собачью лапу!..’

Во время обмна такихъ рчей, говоритъ Анри, вся ватага женщинъ взломала двери и со всхъ сторонъ нахлынула въ залу,

— Я,— прибавляетъ онъ,— подлежалъ спеціально ихъ ненависти.

Во все время путешествія, эти женщины клялись, что будутъ ‘играть въ шары головою Вирье’. За нимъ сохранилось названіе ‘petit moineau’ (‘маленькій воробей’) со времени его знаменитой фразы о воробь Катулла. И многія изъ этихъ женщинъ, не имвшихъ ничего общаго съ Лезбіей, громко требовали ‘маленькаго воробья’, чтобы его повсить. Т, которымъ не было дла до Вирье, тмъ временемъ садились на колни депутатовъ и, смотря по тому, нравилось ли имъ лицо или нтъ, кричали: ‘говори, депутатъ!’ или: ‘молчи, депутатъ!’… А Мальярдъ продолжалъ визгливымъ голосомъ отчитывать гардистовъ. Но, въ то самое время, какъ онъ достигъ апогея ругани, появился привратникъ съ подношеніемъ женщинамъ Парижа трехцвтной кокарды отъ гардистовъ.

О, тутъ ихъ восторгамъ не было предp3,ла, патріотическія изліянія полились ркою. Вс он набрасываются на депутатовъ, обнимаютъ ихъ, срываютъ ихъ кокарды и украшаютъ ими свои лифы, чепцы, юбки…

Мальярдъ пораженъ, и предлагаетъ слдующій отводъ: — Пойдемте во дворецъ просить хлба!..— рычитъ онъ. Вс женщины встаютъ и толкаясь лезутъ въ двери. Мунье, чтобы спасти дворецъ отъ нашествія, вызывается проводить депутацію гражданокъ къ королю. Онъ предлагаетъ руку цвточниц Франсуаз Роллэнъ, докторъ Гильотинъ подаетъ руку Луизонъ Шабри и по грязи, подъ ливнемъ дождя они отправляются въ путь… Въ улицахъ, по которымъ проходятъ, только и слышны непристойныя псни, изрдка оттняемыя ружейными выстрлами… Въ группахъ только и разговоровъ, что объ убіеніи королевы. Въ зал Собранія, подъ предсдательствомъ епископа де-Лангръ, смнившаго Мунье, въ добычу 600 женщинамъ осталось не боле 250 депутатовъ.

— Положи твои персты на столъ, сумасбродъ!..— кричитъ одна изъ нихъ епископу. Тотъ повинуется при страшномъ взрыв смха.— А теперь поцлуй меня.

И такимъ образомъ скандалъ все ростетъ, забрызгивая все своею пною.

Чтобы какъ-нибудь сдержать его, епископъ президентъ объявляетъ гражданкамъ, что будетъ читаться новый списокъ патріотическихъ пожертвованій. Нуженъ Вирье. Его везд ищутъ. Онъ появляется на трибун съ длиннымъ сверткомъ. По словамъ одного очевидца, онъ сильно взволнованъ.

Видно, что ему претитъ отъ подобной обязанности. Съ отвращеніемъ дочитываетъ онъ до мста, гд тулонскіе каторжники, за неимніемъ денегъ, предлагаютъ ‘свои руки на защиту Конституціи’ {См. Archives parlementaires. Засданіе 5 октября 1789.}.

Каторжники и публичныя женщины отнимаютъ у него мечту всей его жизни…

III.

Около десяти часовъ Мунье снова появился въ Menus. Увы! т нсколько минутъ, которыя онъ провелъ у короля, должны были тяготть на совсти этого честнаго человка до посл 123,днихъ его дней. Воспользовавшись положеніемъ, въ какомъ находился Людовикъ XVI, онъ вынудилъ его дать согласіе на права человка, на что до этихъ поръ тотъ ни за что не соглашался. Несчастный король сперва долго не ршался и хотлъ было отдлаться честнымъ словомъ. Но что значило теперь королевское слово? Нуженъ былъ документъ. И вотъ съ нимъ-то Мунье явился въ Собраніе {‘Чортъ возьми,— воскликвуда одна гражданка, выходя изъ кабинета короля и показывая бумагу,— мы заставили его утвердить’… (Судопроизводство Шатлэ, показаніе 168).}.

Его растерянному взору представляются одн женщины. Он заняли вс мста, даже кресло предсдателя.

Изнемогая отъ усталости, епископъ де-Лангръ прервалъ засданіе. Вс бжали отъ мегеръ. И для того, чтобы прочитать заявленіе короля депутатамъ, ихъ пришлось сзывать барабаннымъ боемъ. Они являются по одиночк, пробираясь вдоль стнъ въ потьмахъ.

Имъ объявляютъ, что король требуетъ ихъ во дворецъ. Но едва они добрались до площади d’Armes, какъ получается отмна приказанія. Оказывается, что Лафайетту удалось успокоить Людовика XVI. Генералъ желаетъ успокоить и депутатовъ. Вотъ онъ появляется среди нихъ. Онъ все тотъ же ‘Gilles Csar’, какъ его назвалъ Шуазель, все такъ же наивно доврчивъ къ своей дйствительной храбрости, какъ и къ своей зловредной популярности.

Своимъ краснорчіемъ, успокоительнымъ и убдительнымъ словомъ, говоритъ одинъ современникъ, ему удается внушить Собранію ‘ту же смертную охоту ко сну, какую испытываетъ и самъ’ и преспокойно засыпаетъ тмъ пресловутымъ сномъ, который для его славы долженъ быть сномъ вчнымъ.

Посл 18-часоваго совщанія, Мунье, Лалли, Клермонъ-Тонерръ, Вирье, покидаютъ Собраніе вмст съ героемъ двухъ міровъ.

‘Мы проводили г. де-Лафайетта до дверей,— разсказываетъ Анри.— Какъ намъ казалось, онъ былъ весьма удрученъ заговорами, о которыхъ онъ узналъ, противъ королевы. Но всегда увренный въ себ, онъ точно ничего не страшился, и не предвидлъ всхъ тхъ крайностей, какими на завтра должна была разразиться вся эта чернь, которую мы оставили позади себя’.

Дйствительно, съ уходомъ послдняго депутата изъ залы Menus, граждане и гражданки явились хозяевами поля битвы.

‘…Одн снимали, чтобы высушить забрызганныя грязью юбки, надтыя сверхъ мужскихъ штановъ, другіе рвали штаны, которые были надты поверхъ юбокъ…’, а въ остальное время ночи, прибавляетъ офицеръ караула въ своемъ показаніи Шатле: ‘между этими людьми происходили довольно непристойныя сцены…’.

Это былъ первый комментарій въ этимъ пресловутымъ правамъ человка, которыя Людовикъ XVI только что утвердилъ.

IV.

На другой день, въ одной изъ послднихъ каретъ, которыя слдовали въ Парижъ позади короля, лежала полумертвая бдная, маленькая графиня Вирье на рукахъ двухъ служанокъ маркизы де-Турзель… Дло въ томъ, что она только что, выходя отъ своей тетки, споткнулась о трупъ караульнаго, голова котораго лежала рядомъ, завязанная въ платк… Но какимъ образомъ несчастная женщина очутилась тамъ въ такое ужасное время? Зачмъ была она въ Версал?

Увы! она отправилась туда разъискивать своего мужа, о которомъ она уже два дня ничего не знала, кром того, что жизнь его въ опасности и что каждую минуту ему угрожаетъ смерть. Она могла добраться до замка только какимъ-то чудомъ.

Врный Дюпюи взялся ее проводить, ей пришлось сд 23,лать большой обходъ черезъ лсъ St.-Germain. Она прибыла въ Версаль какъ разъ въ то время, когда Мальярдъ съ своимъ кортежемъ вступалъ на площадь d’Armes. Какъ обезумвшая отъ испуга птица, молодая женщина стучалась во вс двери замка. Ни одна не отворялась. Мучительный страхъ начиналъ овладвать ею, когда, по счастью, ее призналъ одинъ дофинскій депутатъ, маркизъ де-Блаконъ и проводилъ ее къ m-me де-Турзель.

Маркиза была у дофина. Когда ей доложили о прибытіи ея племянницы, она велла ей сказать, чтобы она устроилась покуда въ ея помщеніи и подождала бы ее. Дйствительно, черезъ нсколько минутъ m-me де-Турзель пришла къ ней.

Почти одновременно пришелъ и Анри котораго предупредилъ Дюшои.

Было не до безполезныхъ изліяній. Съ тмъ удивительнымъ присутствіемъ духа, которое должно было внушить уваженіе самимъ злодямъ 4 сентября, маркиза опредлила каждому его роль. Анри вернулся въ Собраніе, а молодая женщина, изнемогая отъ своего волненія, при ея состояніи беременности, помстилась въ кабинет, рядомъ съ комнатою m-me де-Турзель.

Нечего говорить о томъ, какую ужасную ночь она провела. Однако, къ семи часамъ утра, она задремала, въ это самое время кто-то громко застучалъ въ дверь. Чей-то грубый голосъ спрашивалъ маркизу де-Турзель. По обыкновенію, она спала въ комнат дофина. Графиня де-Вирье, которая не знала голоса де-Сентъ-Олера {Сентъ-Олеръ былъ начальникомъ бригады королевскаго конвоя.}, думала, что умретъ со страха.

Сентъ-Олеръ, назвавъ себя, отправился въ помщеніе принца. Онъ разбудилъ воспитательницу. ‘Не теряя ни минуты надо перенести дофина къ королю’ — объявилъ онъ ей. Самъ взялъ ребенка на руки и понесъ его, а m-me де-Турзель отправилась предупредить королеву.

Королева сейчасъ же послдовала за ними, съ распущенными волосами, не одтая, въ одной маленькой кофточк съ ‘желтыми полосками’.

Какая картина! Марія-Антуанета, принцесса Елизавета, дти, вс жмутся другъ къ другу около окна, въ которое смотритъ король, а маленькій дофинъ сквозь слезы говоритъ: ‘мама, мн хочется кушать’…

Въ корридорахъ, по лстницамъ, всюду, толпа, удары, крики, трупы, подъ окнами яростные или осиплые голоса требуютъ, чтобы королева вышла на балконъ.

Съ трудомъ пробрался Анри до помщенія m-me де-Турзель.

Въ чепчик, въ косынк, взятой у служанки маркизы, m-me де-Вирье, насколько возможно, стала неузнаваема.

Затмъ мужъ запираетъ ее внизу въ комнат Полины де-Турзель, а самъ бжитъ узнать, что длается.

— Король въ Парижъ… Король въ Парижъ!… — такой крикъ раздается повсюду. Людовикъ XVI уступилъ настояніямъ своихъ убійцъ. Онъ покинулъ Версаль и прибылъ въ Тюльери, гд Собраніе постановило сл 123,дить за нимъ. Вс иллюзіи исчезли. Ревъ, какимъ привтствовали появленіе королевскихъ каретъ, около 12 часовъ, во двор de-Marbre, выражалъ безповоротный приговоръ. Да, именно приговоренную монархію, два часа позже, тащила за собою чернь, по направленію къ Парижу.

При помощи своего костюма, m-me де-Вирье могла ссть въ одну изъ каретъ, не будучи узнана. Дюпюи, тоже переодтый въ костюмъ солдата національной гвардіи, сталъ у дверцы и сопровождалъ карету.

Путешествіе изъ Версаля въ Парижъ длилось боле семи часовъ.

‘Я знала, какова ненависть окружавшей меня черни къ Анри,— писала графиня Вирье въ одной изъ немногихъ оставленныхъ ею замтокъ.— Каждую минуту я думала, что увижу его голову на одной изъ тхъ пикъ, съ которыми разгуливали вокругъ меня. Эта пытка превзошла по страданію все, что только доступно воображенію…’

И потому неудивительно, что по прибытіи въ улицу Varenne, силы покинули несчастную, молодую женщину. Посл долгаго обморока, послдовалъ выкидышъ, который чуть не стоилъ ей жизни. Ей не дано было счастья умереть, Она еще не выплатила мужу своего громаднаго долга преданности и любви.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Изреченіе Ламартина.— Анри и его друзья на слдующій день посл 6 октября.— Всеобщее бгство.— Письма Анри къ Мунье.— Клубъ безпристрастныхъ.— Анри и Лафайеттъ.— Роды Тарже.— Засданіе 13 апрля.— Назначеніе Анри предсдателемъ Собранія,— Его паденіе съ кресла.— Пораженіе умренныхъ.— Слдствіе Шатлэ.— Мирабо и Вирье.

I.

‘Для того, чтобы принять на себя отвтственность за революцію, надо быть или сумасшедшимъ, или злодемъ, или Богомъ’… Говорятъ, это изреченіе принадлежитъ Ламартину, который могъ бы прибавить еще: или поэтомъ.

Въ Анри жилъ поэтъ. Онъ поэтически отдался революціи, прислушиваясь къ таинственнымъ созвучіямъ жалобъ и надеждъ.

Благороднымъ и прекраснымъ казалось ему равенство, потому что оно отдавало справедливость всмъ и каждому. Онъ видлъ свободу мысли и слова, видлъ господство идеи христіанства — въ братств. Но никто столько не страдаетъ отъ зла вчнаго противорчія между идеаломъ и дйствительностью, какъ поэтъ. Чмъ выше онъ возносится, тмъ боле жизнь старается принизить его.

Самыя дорогія теоріи Вирье, его самыя дорогія надежды, были разбиты въ роковые дни 5 и 6 октября. Для него была цлая вчность между радостными криками, какими привтствовали депутатовъ при ихъ вступленіи въ Парижъ, посл Бастиліи, и тми постыдными рчами, какими сотіровождалось возвращеніе короля. Для Вирье, отнын, разочарованіе превратилось въ рану его сердца, въ морщину его чела. Оно убдило его, что онъ долженъ искупить, что онъ долженъ воздать должное, хотя бы съ опасностью для личной жизни, той правд, которая ему явилась.

Въ то время, какъ разочарованіе разомъ угнетающе подйствовало на многіе характеры, Вирье выросталъ подъ измною своихъ надеждъ. И въ Собраніи конституціонной группы, которую Мунье созвалъ на другой день посл 6 октября, онъ явился готовымъ на все.

Въ этомъ Собраніи, Бергассъ, Лалли, Клермонъ-Тоннеръ и ихъ друзья допрашивали другъ друга, должны ли они продолжать ‘одобрять своимъ присутствіемъ т преступленія, которыя совершались на глазахъ у нихъ’…

Очевидно, эти люди были полны сожалнія и угрызеній совсти отъ неизбжнаго сознанія, что они виновники непоправимыхъ катастрофъ. Ихъ сегодняшнее отчаяніе можно было сравнить только съ ихъ вчерашиею самонадянностью. Большинство стояло за отставки массой… ‘Это являлось средствомъ возбудить провинцію противъ Парижа’. Эти люди воображали, что количествомъ можно будетъ отстоять побжденныхъ!

Одинъ или почти одинъ, Анри ршился назвать настоящимъ именемъ ‘дезертирства’ это бгство съ поля битвы.

Было ли то предчувствіе 21 января, когда, говоря о Карл I, онъ сказалъ, что ‘бжавъ изъ парламента, преданные люди несчастнаго короля отправили его на эшафотъ’… Сильно заключилъ свою рчь Анри… ‘Если бы даже намъ предстояло быть унесенными моремъ, наша обязанность остаться здсь. Что касается меня лично, то воспоминаніе о покинутыхъ палатахъ Англіи и о происшедшихъ отъ этого печальныхъ послдствій подскажетъ мн, какъ мн дйствовать…’

Но эти слова остались безъ отклика.

Вирье увидлъ съ грустью, что требованія о выдачи паспортовъ увеличивались. Мунье и Лалли узжали первыми… ‘Они считали бы,— говоритъ Малуе высокопарнымъ языкомъ того времени,— себя оскверненными, если бы остались на театр такихъ жестокостей…’

Продолжая метафору, можно сказать, что статисты уходили потому, что наступала драма. Къ этой драм не подходила сельская декорація Версаля. Для того, чтобы достичь пароксизма ея ужаса, ей нуженъ былъ Парижъ, его улицы, его толпы, его окровавленныя площади.

Въ Тюльери, въ зал манежа собирались депутаты. На этомъ клочк земли, теперь забытомъ, учредительное Собраніе убило монархію, не оставивъ для Конвента ничего, кром убійства короля.

Съ перваго же дня, эти люди, съ отъздомъ боле двухсотъ монархистовъ, предоставленные самимъ себ, принялись такъ рьяно за свою мрачную дятельность, что отъ Анри отлетло всякое довріе, даже слдуетъ сказать, всякое снисхожденіе.

‘Будьте уврены,— пишетъ онъ Мунье,— что я вхожу въ положеніе вашей души… Оно должно быть мучительно. Вы должны быть глубоко угнетены т,мъ, что покинули Собраніе… Чмъ больше было участіе въ длахъ прошлаго, которыми настоящее злоупотребляетъ, тмъ мене имешь права бросать тхъ, которые были сбиты съ толку’.

‘Отчего, говорите вы, не можете вернуться безъ Лалли? Разв не возвращаются на поле битвы оттого, что рядомъ былъ убитъ товарищъ по оружію?’

Мунье сознавалъ, по отношенію къ себ, всю справедливость этихъ благородныхъ словъ. На что послужило ему бгство? Едва онъ прибылъ въ Гренобль, онъ былъ заочно приговоренъ съ повшенію.

II.

Въ провинціи, какъ и въ Париж, Франція стала добычей своего рода самопроизвольнаго зарожденія преступности. Она приближалась къ цареубійству, пройдя черезъ все самое гнусное. Подъ кистью Давида, казнь сыновей Брута превратилась въ кровавый намекъ на будущность королевской семьи. Въ театр, каждый вечеръ, вся чернъ 5 октября апплодировала въ ‘Карл IX’ оскорбленію королямъ.

Это была такая публика, что на дверяхъ приходилось вывp3,шивать объявленіе, ‘чтобы заставить ихъ снимать ихъ грязныя фуражки’…. {См. ‘Исторія французск. общества во время революціи’, бр. Гонкуръ.}.

Вотъ они, эти щитоносцы демократіи, когда-то столь элегантной и изящной, будуаровъ Парижа и Версаля! Изъ салона она перешла въ переднюю, оттуда на улицу. А съ улицы попала въ стоки. Теперь она вылзала изъ нихъ опозоренная, оскверненная. Въ ней нтъ боле ума, она изрыгаетъ только ругательства. Въ этой безстыдниц въ ситцевомъ казакин, Анри не узнавалъ того обожаемаго кумира въ изящномъ утреннемъ костюм важной дамы.

‘Атмосфера, въ которой онъ живетъ, кажется ему зараженною. Преступленія и негодяи, которые отовсюду лзутъ, оскверняютъ его очи, отвратительны его разуму, возмущаютъ его сердце’ {Письмо къ Мунье.}.

Она сдлалась безобразна, эта демократія, до такой степени, что самъ Мирабо пятится отъ нея.

‘…Лучше междуусобная война,— говоритъ онъ,— чмъ эта топкая грязь…’.

А между тмъ, послднимъ средствомъ, въ то время какъ Мирабо говорилъ это, считалась необходимость вытащить его изъ этой грязи и сдлать министромъ. Изъ всхъ непріятностей этого ршительнаго кризиса въ жизни Вирье это была наибольшая.

‘…Представьте себ,— писалъ онъ,— герцогъ де-Ліанкуръ только тмъ и занятъ, чтобъ сдлать Мирабо министромъ… Представьте себ министромъ человка, котораго подозрваютъ въ подстрекательств къ убійству королевы и который во всякомъ случа… графъ де-Мирабо!.. На дняхъ мн пришлось объясняться съ Шателе по поводу разговора, который я имлъ съ нимъ изъ-за престолонаслдія и который я передавалъ вамъ въ свое время’.

‘Вчера Мену выдалъ герцога Орлеанскаго и хотлъ его вызвать изъ Англіи въ оправданіе себя. Но Собраніе постановило этого не длать… Вчная нершительность. Страна разлагается, кровь течетъ…’.

‘Два дня назадъ,— продолжаетъ онъ на другой день,— на пик носили голову одного булочника. Его умерщвленіе было ужасно. Смерть этого несчастнаго сдлала то, что въ тотъ же день былъ внесенъ и утвержденъ законъ о мятежахъ…’.

Но что значили постановленія Собранія для убійцъ, которые изрубили на куски де-Барра, которые убили Бельзенса въ Канъ, которые бросили въ прудъ Монтессона и его жену, для всхъ тхъ изъ всей Франціи, душою которыхъ становился клубъ Якобинцевъ? {Вскор по прибытіи Собранія въ Парижъ клубъ Друзей конституціи переименовался въ клубъ Якобинцевъ.}. Въ свои щупальцы якобинцы захватили отнын Парижь и провинціи, чтобы, смотря по надобности, производить мятежи, пожары, грабежи, убійства. Якобинцы занимались ‘политикою вертепа’, какъ выразился Сіейсъ. ‘Посягательство на жизнь,— говорилъ онъ,— считалось самымъ обыкновеннымъ средствомъ’. Тотъ, кто нападалъ на эту грозную силу, нкоторымъ образомъ обрекалъ себя на смерть.

Вотъ еще одна поразительная черта характера Анри: въ минуту борьбы въ немъ исчезалъ поэтъ. Тогда оставался только человкъ дла.

Однажды вечеромь, когда у герцога Ла-Рошфуко, Малуе, Ла-Туръ-Мобургъ, Буффлерсъ, выражали свое отчаяніе по поводу безсилія парализовать адскую пропаганду якобинцевъ, Вирье, внезапно прервавъ безплодныя пререканія своихъ коллегъ, объявилъ, что слдуетъ основать контръ-клубъ, цлью котораго было бы разрушать повсемстно, какъ въ Париж, такъ и въ провинціи, козни Робеспьера и его присныхъ.

Въ нсколькихъ словахъ, Вирье изложилъ планъ задуманной имъ ассоціаціи. Она будетъ сколкомъ съ организаціи, указанной Вейсгауптомъ его иллюминатамъ, которая размножаетъ свои дйствія при помощи людей, входящихъ въ сферу ея вліянія.

Посл горячаго спора, предложеніе Анри было принято еднногласно. Новый клубъ получилъ названіе ‘Клуба Безпристрастныхъ’.

Что касается его программы, то она заключалась въ слдующихъ словахъ: ‘Спасать королевство, избгая всякихъ крайностей. И скоре погибнуть подъ развалинами престола, чмъ сдаться’. Изъ Парижа былъ сейчасъ же отправленъ манифестъ въ провинцію, чтобы передать этотъ лозунгь.

Увы! Его никто не понялъ. Вирье, Клермонъ-Тоннеръ, Малуе уже не существовали для толпы. Подъ своей программой они только схоронили остатокъ своихъ надеждъ {27 янв. 1790 г. монархическому клубу угрожала первая опасность, но Байльи удалось разогнать толпу. 28 марта онъ былъ осажденъ, разогнанъ и чернь съ камнями преслдовала его президента г. Клермонъ-Тоннера.}. У Клуба Безпристрастныхъ, въ теченіе его кратковременнаго существованія, былъ всего одинъ хорошій день, это — когда Лафайетъ и Вирье обмнялись клятвою: одинъ — сохранить монархію, другой — не требовать никогда возстановленія какого бы то ни было злоупотребленія. Но поврилъ ли кто-нибудь ихъ искренности?

За умренными была всегда та большая вина, что они не внушали никому страха. Уже во времена Монтэня имъ приходилось выносить ‘отъ всхъ рукъ’. Такъ же было и съ Вирье и его друзьями. Слва ихъ ожидалъ кинжалъ, справа — эпиграмма.

Особенно доставалось отъ сотрудниковъ ‘Actes des Aptres’ — Тарже, президенту конституціонной комиссіи. ‘Преждевременные роды, предстоявшіе г. президенту мертворожденной конституціи’, служили ежедневной темой для ихъ остроумныхъ варіацій. То они отправляли цлые возы соломы подъ окна Тарже, чтобы шумъ экипажей не помшалъ ему въ его разршеніи отъ бремени, то появлялся бюллетенъ о счастливомъ событіи, сопровождавшійся эстампомъ, будто бы полученнымъ изъ Лондона, гд каждому изъ сторонниковъ конституціи была дана своя роль {Actes des Aptres. T. VII, стр. 38.}.

Тамъ было изображено: Тарже на лож страданій. У ногъ его копошится герцогъ д’Эгильонъ, одтый повивальной бабкой, герцогъ прелестенъ въ своей юбк изъ камлота и въ ситцевой кофт, чепецъ la Marly какъ нельзя боле ему въ лицу. Епископъ Отэнскій (Талейранъ) съ сокрушеннымъ сердцемъ поддерживаетъ родильницу въ своихъ пастырскихъ объятіяхъ… Совсмъ подл него Малуе играетъ на гармоник, стараясь отвлечь Тарже отъ страданій, а Клермонъ де-Тоннеръ помогаетъ ему въ его благочестивомъ занятіи….

Что касается Вирье, то онъ тщетно предложилъ свое бюро жертвоприношеній патріотовъ, какъ ложе страданій для Тарже, его не приняли, и онъ съ грустью снова садится за свой маленькій столивъ, чтобы принимать въ пользу ребенка, которому надлежало народиться, старыя пряжки, старыя шляпы, однимъ словомъ, всякій хламъ, который толпа вздумаетъ возложить на жертвенникъ отчизны {Actes des Aptres, ibid.}.

III.

Все было хламомъ — увы! — въ это время для новаторовъ, даже католическая религія, которую Анри, по слдамъ отца Жерль, 13 апрля 1790 г., старался заставить признать за религію государства,

Говорятъ, ‘людямъ нужны или четыре стны тюрьмы, или четыре Евангелія’… Вирье разсчитывалъ, что, избавившись отъ Бастиліи, Франція возьмется за Евангеліе.

Онъ ошибся.

Собраніе, по предложенію герцога Ла-Рошфуко, объявило, ‘что оно не иметъ, и не можетъ имть никакой власти надъ совстью’, и отказалось вдаваться въ какія-либо дальнйшія разсужденія. Для революціи насталъ моментъ ‘Снятія со Креста’, какъ выразился Манюэль.

Тмъ не мене, Анри не считалъ себя побжденнымъ. Онъ хотлъ обратиться къ націи по поводу равнодушія ея представителей. А ‘Нація’ какъ разъ и поджидала его у дверей.

Слова, только что произнесенныя имъ, привели толпу въ изступленіе. Его оглушаютъ проклятія, ругань, крики смерти, на него лезутъ съ дубинами. Изъ этой свалки онъ спасается весь оборванный, съ окровавленнымъ лицомъ, и все это за то, что по своей обычной отваг онъ не уступилъ этому отребью людей, ‘всегда готовыхъ принять фонари за законъ’ {Сюло.}.

Съ этой поры пораженіе умренныхъ стало неустранимымъ. Послднее приключеніе должно было въ этомъ убдить Вирье и его друзей.

Въ тотъ день, 29 апрля 1790 г., центры послднимъ усиліемъ добились назначенія Вирье президентомъ Собранія. Справа и слва были взбшены этимъ успхомъ. На Вирье цлятся съ обихъ сторонъ, и начинается борьба, лицемрная, коварная.

Поводомъ для нея служитъ жалкая придирка къ словамъ.

Требуютъ, чтобы Вирье далъ клятву, что никогда не протестовалъ противъ декрета Собранія, санкціонированнаго королемъ. Вирье клянется.

Раздается крикъ осужденія какъ съ крайней правой, такъ и съ крайней лвой.

Разв не протестовалъ онъ еще вчера противъ декрета, который отказался признать католическую религію за религію государства?

Этотъ декретъ, возражаетъ Вирье, ‘еще не былъ санкціонированъ королемъ’.

Но что значитъ имть резоны для разъяреннаго собранія?

Трибуны присоединяются къ крикамъ депутатовъ.

Раздается слово — клятвопреступникъ. Въ отчаяніи, что его не слышатъ, возмущенный, что сомнваются въ его честности, Вирье уступаетъ гроз и уходитъ съ своего мста, и снова честь и разумъ оказались во власти злыхъ и глупцовъ.

‘…Мой блескъ,— пишетъ онъ на другой день Мунье,— былъ сіяніемъ метеора. Онъ длился всего съ минуту. Вихрь налетлъ на меня съ двухъ сторонъ… Со стороны аристократовъ за то, что они уже давно были мною недовольны… Со стороны бшеныхъ за то, что въ предсдательств меня предпочли Мирабо… Не желая, чтобы меня могли заподозрить, что я виляю для того, чтобы сохранить за собою кресло, которымъ я, не будучи честолюбивъ, такъ мало дорожу, я подаю въ отставку… Въ ней отказали… Я подтвердилъ ее письмомъ, за которое себя одобряю вполн’…

Дйствительно, у него оставалось одно только честолюбіе — поднять т жемчужины, которыя выпадали по одной изъ короны Франціи.

Если будетъ затянъ вопросъ о замщеніи друтимъ знаменемъ блое знамя, Вирье потребуетъ, ‘чтобы былъ сохраненъ цвтъ перьевъ Генриха IV {21 октября 1790 г.}, и чтобы къ нему только прибавили, на одной полос, цвта вновь завоеванной свободы’.

Относительно избираемости судей онъ потребуетъ ‘грамоты короля’ {6 мая 1790 г.}. Вопросъ объ участіи народа въ выборахъ вотируется благодаря Барнаву. Вирье летитъ на трибуну, занимаетъ мсто рядомъ съ ‘подающими свое мнніе’ и заставляетъ его замолинуть.

Неужели эти 300 зрителей,— говоритъ онъ по поводу разграбленія отеля de Castries, которому апплодируютъ трибуны,— неужели эти 300 зрителей должны быть нашими судьями? я требую, чтобы эти апплодисменты были прекращены, они — оскорбленіе {10 октября 1790 г.}.

Но вскор должны были раздаться другіе апплодисменты и явиться еще боле жестокимъ оскорбленіемъ для нравственности и справедливости!

Около года прошло со времени октябрскихъ событій. Депутатъ Шабру представилъ свой отчетъ о слдствіи, производившемся по поводу ихъ. Изъ всхъ показаній самымъ компрометирующимъ для Мирабо было показаніе Вирье {Слдуетъ припомнить, что въ одномъ разговор съ нимъ этотъ трибунъ вычеркнулъ изъ права престолонаслдія всхъ членовъ старшей линіи въ пользу герцога Орлеанскаго.}.

Посл первыхъ словъ оправданія себя, Мирабо обращается въ Вирье.

‘…Меня поражаетъ этотъ г-нъ Вирье,— восклицаетъ онъ своимъ громовымъ голосомъ.— Къ чему мн пояснять эту сцену откровенности? Онъ воображаетъ, что я доврился ему, и такъ честно выдаетъ… Но разв онъ былъ когда нибудь такимъ усерднымъ ревнителемъ дйствительной революціи? Разв было когда нибудь, чтобы онъ заявилъ себя такимъ искреннимъ другомъ конституціи, чтобы человкъ, о которомъ было все сказано, кром того, что онъ скотина, избралъ бы его въ свои повренные?’

И, не обращая боле вниманія на уничтоженнаго, раздавленнаго Вирье, онъ продолжаетъ оправдываться, чтобы попасть въ Капитолій подъ апплодисменты.

‘…Я думалъ,— пишетъ Вирье на другой день посл этого засданія,— что нужно имть дубину Геркулеса, чтобы уничтожить эти злоупотребленія… плечи Атласа, чтобы поддержать міръ, который рушится’.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Возвращеніе графини де-Вирье въ Пюпетьеръ.— Старый домъ, новые друзья.— Баронъ де-Жилліе.— Еще письмо Аврикъ Мунье.— ‘Французскій салонъ’.— Изреченіе принцессы Елизаветы, ея переписка, ея роль политическая.— Планъ побга.— Безучастіе короля.— Онъ санкціонируетъ гражданскую конституцію духовенства.— Сцены въ Собраніи.— Монсиньоръ де-Бовнакъ.— Чернь по дорог въ Belle-Vue.— Анри спасаетъ ‘Mesdames’.

Въ этомъ разрушеніи Анри безпрестанно обращалъ свой опечаленный взоръ на одну развалину. Это — на свой отчій домъ, который онъ покинулъ вотъ уже два года, въ надежд вернуться туда, сдлавъ что-нибудь великое для чести своего имени, и для благополучія тхъ, кого онъ тамъ оставилъ.

Но нтъ, ему не суждена была эта награда за вс опасности, какимъ онъ подвергался, за потраченную энергію, за принятыя жертвы. Ему не суждено было, какъ его отцамъ, встртить на порог Пюпетьеръ улыбку благодарности. Вмсто того его ожидали подъ кровами хижинъ и подъ тнью большихъ деревьевъ лица съ гримасами и крики ненависти. Для него Революція измнила даже картину мстности и отравила воздухъ родины.

А все-таки приходилось вернуться. Приходилось это сдлать ради своихъ. Неблагодарность тутъ была смертью только для его сердца, тогда какъ въ Париж она могла быть смертельною для его жены, для его дтей. Но съ отъздомъ герцогини де-Роганъ Анри сталъ отчасти чужимъ для этихъ стнъ, которыя укрывали его только изъ состраданія, имлъ ли онъ право злоупотреблять этимъ состраданіемъ?

‘Вслдствіе жестокихъ ошибокъ, которыя погубили въ вашихъ глазахъ мое сердце и мое поведеніе,— писалъ онъ m-me де-Роганъ въ конц октября 1790 г.,— я не могу доле оставаться тамъ, гд вы меня оставили. Новыя угрозы, направленныя на меня за послднее время, обязываютъ меня не компрометировать этихъ дорогихъ для меня мстъ и покинуть ихъ. Я покидаю ихъ съ сердцемъ, преисполненнымъ боли и горести, чтобы ожидать въ другомъ мст конца моей жестокой миссіи’.

И вскор молодая женщина, вся въ слезахъ, съ тремя дтьми, перешла черезъ порогъ стараго отеля, оставивъ точно прившанными къ его стнамъ дорогія воспоминанія, связуемыя обыкновенно съ отчимъ домомъ. Печальный исходъ, хотя отправлялись они еще не въ изгнаніе, но въ тотъ замокъ, о которомъ семейное преданіе, несмотря на то, что онъ былъ разгромленъ, гласило столько прекраснаго.

Дти простирали къ этому виднію свои маленькія ручки, и Анри вмст съ ними. Разв не миражъ является послднею радостью заблудившемуся путнику? Но какъ ни влекло его къ этому миражу, Анри чувствовалъ, что онъ еще не покончилъ съ честью, этимъ старымъ товарищемъ, который стоилъ ему уже столько слезъ, а впереди еще столько крови. Честь требовала его присутствія въ Париж. Бывали въ его жизни минуты боле возвышенныя, но не было боле мучительной, какъ минута отъзда экипажа, который увозилъ всхъ близкихъ ему. Онъ поручилъ семью аббату Вирье, аббату ‘Bb’, какъ его звали. Добре, чмъ когда-либо, былъ аббатъ въ этотъ ршительный часъ, но Вирье желалъ, чтобы онъ былъ боле внушителенъ.

Въ продолженіе двухъ недль, онъ переживалъ мучительные страхи. Его семь предстояло прозжать черезъ мстность, гд все находилось въ опасности. Но наконецъ пришло письмо отъ m-me Вирье, что они благополучно дохали до мста назначенія.

Пюпетьеръ подвергся мене значительному опустошеніюу чмъ можно было предполагать. Отстоявъ его, m-me Журне перевязала раны стараго жилища. Мстами сохранились только заживленныя раны въ вид новыхъ досокъ на большихъ дверяхъ, да копоть дыма на стнахъ отъ обгорлыхъ обой.

Внутри стулья хромали, длинныя полосы холста висли изъ продранныхъ картинъ, въ окнахъ были выбиты стекла, но сохранился кровъ, подъ которымъ жена Анри и его дти могли пріютиться. Разв не кажется всегда, когда отойдешь отъ какой-нибудь опасности, что опасность отошла сама. Сравнивая тишину, въ которую она попала теперь, съ шумомъ оставленнымъ ею позади, m-me де-Вирье наслаждалась благотворнымъ впечатлніемъ этого контраста.

Что касается дтей, они были вполн счастливы. Для нихъ не существовало ни прошлаго, ни будущаго, тогда какъ настоящимъ были для нихъ т открытія, полныя прелести, которыя они длали на каждомъ шагу своихъ прогулокъ. Они никогда еще не слыхали этого пнія птицъ, эти ягоды на изгородяхъ, эти осенніе цвты были незнакомы имъ. Однимъ словомъ, настоящее для нихъ заключалось въ этой свобод, которой они никогда боле не испытывали, въ этихъ новыхъ друзьяхъ, о нжности которыхъ они даже не подозрвали.

Разсказы m-lle де-Вирье заставляютъ насъ переживать радости этого маленькаго міра. Въ шестилтней Стефани чувствовалась уже та выдающаяся женщина, которую, много лтъ позже, Ламартинъ прославилъ въ своихъ воспоминаніяхъ. Дйствительно, поэтъ освтилъ лучезарнымъ сіяніемъ этихъ трехъ дтей.

Но какое сильное впечатлніе произвело на него блдное аскетическое лицо ихъ матери: прошли уже многіе годы посл Революціи, когда онъ встртился съ графиней де-Вирье, она все еще была неутшна, все еще въ слезахъ. Ея послднимъ счастьемъ было то время, когда она была такъ несчастна въ Пюпетьер…

II.

Несмотря на то, нчто ужасное, что тогда носилось въ воздух, врывалось въ закрытыя двери, виднлось изъ подъ закрытыхъ вкъ, слышалось даже въ тишин, жену Анри не покидала надежда, что онъ вернется къ ней.

Подъ ихъ разрушеннымъ кровомъ они еще могли быть счастливы. Но съ каждымъ письмомъ, которое получалось, часъ этого, столь желаннаго свиданія, казалось, отлеталъ. Обстоятельства все боле серьезныя задерживали Анри въ Париж.

‘… Еслибы я подчинился только моему желанію и утомленію отъ жизни среди мятежниковъ, меня уже давно не было бы здсь,— писалъ онъ Мунье,— но не проходитъ трехъ дней безъ какого нибудь дьявольскаго открытія и васъ удерживаетъ страхъ не быть тамъ, гд вы должны быть въ силу своего долга…

‘А кром того, когда я ближе всматриваюсь въ положеніе несчастной королевской семьи, надъ которой постоянно виситъ ножъ, я не могу уйти. Несмотря на декретъ, уничтожившій титулъ дворянства, я чувствую себя еще слишкомъ дворяниномъ, чтобы бросить короля’.

Анри становился еще боле ярымъ монархистомъ съ тхъ поръ, какъ почувствовалъ себя разочарованнымъ демократомъ. И какъ разъ точно для того, чтобы подкрпить его въ этомъ направленіи, онъ встртился съ подходящимъ для этого другомъ.

Быть можетъ, читатель еще не забылъ того барона де-Жилліе, съ которымъ Анри, однажды, встртился вечеромъ въ отел де-Роганъ, по возвращеніи изъ Вильгемсбада. Жилліе въ то время смялся надъ страхами Анри, которые тотъ хотлъ, чтобы онъ раздлялъ съ нимъ. Но наконецъ и онъ нашелъ свой путь въ Дамаскъ. Чернь разграбила его домъ и тмъ разрушила его иллюзіи {Объ осад замка де-Жилліе въ окрестностяхъ Романъ см. ‘Mmoires’ Ривароля, стр. 867.} и это превратило его въ яраго апостола истины.

‘Я уже истощилъ вс источники, писалъ Анри къ Мунье, чтобы длать добро и избгать зла, когда я снова обрлъ Жилліе, котораго федерація призвала въ Парижъ. Мы сейчасъ же пріободрили другъ друга. Его дятельность, его чистота, его умъ, извстны вамъ… Вы поймете, что, не выдаваясь особенно, онъ не лнивъ, не безполезенъ… Исторія, бытъ можетъ, удивится, узнавъ изъ его секретныхъ бумагъ подробности на счетъ той роли, которую онъ играетъ… Онъ пріобрлъ отъ важныхъ лицъ большое и заслуженное довріе…

‘… Ахъ! если бы нкоторые характеры были мене слабы, Жилліе давно далъ бы другой оборотъ длу… Во всякомъ случа, для меня открывается новая будущность, а можетъ быть, и для отечества…’.

Когда приходится ставить крестъ на все прошлое, какъ пришлось это сдлать Анри — все въ человк страдаетъ — сердце, что оно поддалось заблужденію, умъ — что онъ далъ себя затемнить. Для того, чтобы придти въ себя, надо, чтобы явилась новая обязанность. Жилліе указалъ на нее Анри, привлекши его къ дятельности ‘Французскаго Салона’ {Монлозье сообщаетъ въ своихъ ‘Mmoires’ (т. II, стр. 309), что монархическое Собраніе, подъ названіемъ ‘Французскій салонъ’, обязано своимъ происхожденіемъ обдамъ, которые бывали въ Пале-Роял у ресторатора Массъ, на этихъ обдахъ присутствовали виконтъ де-Мирабо и многіе другіе члены правой Собранія. Затмъ ‘французскій салонъ’ перешелъ ‘aux Capucins’: Адвокать Лаво приписывалъ себ основаніе ‘французскаго салона’, что совсмъ неправдоподобно. Онъ говоритъ, что это Собраніе возникло сперва въ rue Royale, butte Saint-Roch, а затмъ перешло во второй этажъ Пале-Рояля. Какъ бы тамъ ни было, въ 1790 г. ‘французскій салонъ’ былъ правильно организованъ, какъ центръ дйствія роялистовъ и главною задачею его было спасти королевскую семью… (См. ‘Correspondance du comte du Yaudreuil’, t. I, стр. 227. Примчаніе).}.

Тутъ оказалось нсколько людей съ сердцемъ, людей дла, которые не удовлетворялись платоническимъ роялизмомъ, а еще мене тмъ, чтобы онъ ограничивался заговорами съ иноземщиной, они мечтали объ организаціи политической и военной сти, которая обнимала бы Ліонне, Форезъ, Виваре, и соединялась бы съ лагеремъ Жаллеза, какъ разъ въ то время организованнымъ аббатомъ Блодомъ Алліе и его братомъ Доминикомъ.

Среди самыхъ воинственныхъ членовъ ‘Французскаго Caлона’ выдавались Жаржанесъ, де-Поммель, маркизъ де-Шапоне, которые также, какъ Вирье и Жилліе, были уроженцами южныхъ провинцій.

Планъ этой организаціи сохранился въ замткахъ, оставленныхъ Анри, къ сожалнію, большая часть изъ нихъ шифрованная, и шифръ не могъ быть вполн разобранъ. Но изъ того, что удалось прочесть, ясно видно, что члены ‘Французскаго Салона’ старались дйствовать не только за одно съ королемъ, но при содйствіи воли, которая взяла бы верхъ надъ слабымъ и неустойчивымъ королемъ.

Сперва надялись, что въ лиц королевы можно будетъ найти эту волю. Но эта прелестная женщина ‘подходила боле съ своему полу, чмъ къ своему положенію’. Она могла только очаровать, сбить съ толку, умереть.

Ея несогласіе съ эмигрировавшими принцами, ея переписка, полная противорчій, съ ея братьями въ Вн, ея сухія рчи, а подчасъ и обидныя, съ эмигрантами, смущали самыхъ преданныхъ слугъ монархіи.

Вс теперь указывали на другую женщину, преданную, полную героизма, вліяніе которой въ совт короля росло съ каждимъ днемъ.

‘Вы парализованы ревностью королевы, писалъ Водрель графу д’Артуа, а также слабостью короля, у котораго, по крайней мр, врный глазъ на счётъ королевы… и который относится съ довріемъ только къ ангелу, обожаемому всми честными людьми…’ {Переписка Водреля, т. I, стр. 398.}.

Ангеломъ, имя котораго было прописано цликомъ въ шифрованныхъ депешахъ Вирье, была m-me Елизавета.

III.

Никто до сихъ поръ не воображалъ, а сама принцесса Елизавета еще мене, чмъ кто либо, что она можетъ играть политическую роль. И вдругъ военный министръ, графъ де-Ла-Туръ дю-Пенъ попробовалъ лтомъ 1790 г. сдлать изъ принцессы ближайшаго совтника короля…

Благодаря ему, принцесса стала самымъ дятельнымъ посредникомъ между королемъ, эмигрировавшими принцами и роялистами, оставшимися въ Париж. Никто такъ искренно, какъ она, не сочувствовалъ желанію группы, душою которой были Жилліе и Вирье, чтобы король наконецъ отршился отъ примиренія, бывшаго для него столь фатальнымъ.

‘…Я считаю неизбжной междуусобную войну,— писала она m-me де-Бомбелль.— Безъ этого не будетъ конца анархіи. Чмъ дольше будутъ съ ней медлить, тмъ больше будетъ пролито крови. Вотъ мой принципъ. Еслибъ я была королемъ, я бы имъ руководилась…’ {См. Mmoires de Tabb Gaillon, т. I, стр. 67, примчаніе.}.

Этимъ убжденіемъ были слишкомъ проникнуты и члены Salon franais, чтобы принцесса Елизавета не явилась для нихъ желаннымъ главою.

Одно случайное обстоятельство длало возможнымъ ихъ ежедневныя сношенія съ нею. Съ того времени, какъ принцесса распустила свой домъ, Жилліе состоялъ при ея особ. Такимъ образомъ Жилліе, какъ бы акредитованный посолъ Salon franais, вскор посл федераціи 1790 г., велъ переговоры съ принцессой Елизаветой по поводу одного изъ плановъ бгства королевской семьи, чрезвычайно хорошо обдуманнаго, лучшаго изъ всхъ, какіе предлагались. Подъ предлогомъ охоты въ Фонтенебло, король верхомъ долженъ былъ дохать до Аваллона, изъ Аваллона предстояло добраться до Отенъ, гд королева должна была присоединиться къ нему и вмст съ нимъ и его сестрою направиться въ Ліонне. Де-Поммель, составившій этотъ планъ, былъ увренъ въ преданности тхъ двухъ городовъ, черезъ которые приходилось прозжать, а также въ преданности войска, которое стояло въ немъ гарнизономъ. Онъ разсчитывалъ, что подъ его конвоемъ будетъ легко добраться до Ліона. А тамъ можно будетъ организовать сопротивленіе.

Вирье отвчалъ за содйствіе его друзей, дофинцевъ, къ которымъ должно было присоединиться порядочное количество дворянъ пограничныхъ провинцій.

Ла-Кейлю и де-Сабранъ, епископу Лаонскому, было поручено сообщить объ этомъ проект принцесс Елизавет. Сначала самъ король, какъ будто, отнесся сочувственно къ нему, такъ что сестра его писала m-me Режекуръ: ‘здоровье больного поправляется. Ноги его становятся крпче, вроятно, скоро онъ будетъ въ состояніи ходить’.

Надо ли говорить, что подъ больнымъ подразумвался Людовикъ XVI?

Но увы! черезъ нсколько дней новое письмо оповщало, что ‘больной снова впалъ въ свою апатію’.

‘…Доктора,— писала съ грустью принцесса,— видятъ угрожающіе симптомы’.

Ничто такъ не обезкураживало и не разстраивало партію роялистовъ, какъ нершительность короля. Но что значили эти несогласія сравнительно съ тмъ разладомъ, какой царилъ въ королевской семь?

‘…Богъ милосердъ,— писала принцесса Елизавета,— онъ положитъ конецъ несогласію въ семь, для которой такъ необходимы единомысліе и согласіе. Не могу думать объ этомъ безъ ужаса, не сплю ночей, сознаю, что это несогласіе погубитъ насъ всхъ’.

‘У насъ въ дом адъ,— писала въ свою очередь королева въ Ферзену:— моя сестра (принцесса Елизавета) такъ безразсудна, и до такой степени подъ вліяніемъ своихъ братьевъ, что нтъ возможности разговаривать съ ней или надо ссориться съ ней каждый день’.

По этимъ отрывкамъ изъ переписки можно судить о томъ, какъ Маріи-Антуанетта отнеслась въ тому вліянію, какое ея belle soeur вздумала проявлять на Людовика XVI. Не тутъ ли была причина тхъ противорчій, отъ которыхъ король безсильно отбивался?

Планъ побга, который былъ сперва принятъ, и отъ котораго Людовибъ XVI внезапно отказался, заключалъ въ себ много шансовъ успха.

20 тысячъ крестьянъ, съ Жаллезомъ во глав, готовы были идти на кличъ: ‘да здравствуетъ король!’ Принцъ Конде и графъ д’Артуа должны были прибыть въ Ліонъ, чтобы стать во глав мятежа, организованнаго врными ‘Salon franais’. Изъ донесеній, присланныхъ Вирье старшиной этого города, Эмбертомъ Коломесомъ, видно, что мятежъ готовъ былъ вспыхнуть. Представьте себ, что были даже предусмотрны разныя подробности по пріему принцевъ и разныя административныя формулы новаго правленія. Говорили, что доводы короля Сардиніи и имератора Австрійскаго разрушили этотъ проектъ. Дурныя отношенія Леопольда къ королевской семь несомннны изъ многихъ доказательствъ. Тмъ не мене, кажется, нершительность короля, происходившая вслдствіе разлада въ семь, была настоящею причиной этого новаго удара, нанесеннаго надеждамъ роялистовъ, которые вмст съ Вирье и его друзьями искали благополучія Франціи въ самой Франціи.

IV.

Надо, чтобы эти люди,— какъ выразился принцъ де-Линь — ‘умли держать надежду въ ежовыхъ рукавицахъ’, такъ какъ каждый часъ сбивалъ ее только больше съ толку.

Теперь вдругъ, неизвстно съ чего, король санкціонировалъ гражданскую конституцію духовенства.

‘Утвержденіе это состоялось въ день св. Стефана,— писала принцесса Елизавета,— вроятно этотъ блаженный мученикъ долженъ отнын служить намъ примромъ’ {26 декабря 1790.}.

Тотъ, кого побиваютъ каменьями, умираетъ тысячью смертями. Это непрерывное страданіе, которое все не кончаетъ съ вами, есть синтезисъ всхъ мукъ. Церковь и монархія, избиваемыя всяческими руками, были пришиблены, но не умирали.

Ревомъ тріумфа была встрчена злосчастная слабостъ короля. Врывались въ церкви, чтобы драться въ нихъ, чтобы заставлять въ нихъ танцовать, какъ въ Кастельнодари, священниковъ и монахинь, оторванныхъ отъ ихъ паствъ и монастырей.

Въ Гренобл скандалъ достигъ величайшихъ размровъ. Извстія, какія доходили о немъ до Вирье, доводили его отчаяніе до пароксизма.

Послднее утшеніе — молиться — отнималось у Франціи. Но какъ это всегда бывало съ Анри, самое подавляющее впечатлніе не могло сразить его. Обстоятельства не позволяли поддаваться ему.

Едва произнесена была постыдная присяга священниковъ Грегуаромъ 1 января 1791 г., какъ Собраніе, вкусившее вроотступничества, потребовало поимянной переклички.

Вс депутаты, духовныя лица, вс призваны въ присяг. Слышатся возгласы: ‘на фонарь тхъ, кто не присягнетъ!..’

Епископъ Ажанскій де-Боннакъ выступаетъ первый. Онъ приходится дядей Анри по его бабк. Когда этотъ маленькій горбатый человкъ, съ удивительно умнымъ лицомъ, заявляетъ, ‘что онъ слишкомъ хорошого мннія о Собраніи, чтобы допустить, что оно пожелаетъ его обезчестить…’, трибуны приходятъ въ возмущеніе. Епископъ, длая видъ, что ничего не замчаетъ, заключаетъ свою рчь ршительнымъ отказомъ дать присягу. Всть объ этомъ распространяется быстро и у дверей манежа раздаются усиленные крики. Это дйствуетъ ‘полкъ королевскаго отрепья’, по словамъ одного современника, на терас де-Фейльянъ, готовый перейти отъ свистковъ къ убійству. Подъ ревъ этотъ, Вирье, потаеннымъ проходомъ, затмъ окольною улицею, спасаетъ сперва епископа, а потомъ и другихъ священниковъ, которые, подобно епископу, отказались отъ присяги…

Какъ далеко теперь было то время, когда Анри мечталъ о народной идилліи! Идиллія превращалась въ драму. И въ какую драму! Анри исполнялъ въ ней роль съ опасностью жизни.

19 февраля октябрьскія мегеры наводнили собою дорогу въ Севръ. На этатъ разъ дло шло не допустить mesdames, тетокъ короля, до бгства за границу. И вотъ он появились пьяныя, разукрашенныя трехцвтными лентами. Он топчутся въ весенней грязи. Вс останавливаются, чтобъ посмотрть на ихъ дефилированіе. ‘Это, говорятъ, m-me Шагалка (l’Enjambe) отправляется къ принцессамъ, чтобы помшать ихъ бгству’.

Какъ могли узнать эти гарпіи, что mesdames, сейчасъ же посл того какъ король подписалъ гражданскую конституцію духовенства, ‘объявили, что не въ силахъ остаться ни одного дня въ раскольничьей стран?’ Но слухъ объ этомъ распространился мгновенно. Въ этомъ видли протестъ противъ декретовъ Собранія. Муниципалитетъ приходитъ въ ярость, и сейчасъ же ‘дамы націи’ отправляются ‘предотвратить посягательство’.

Было 5 часовъ. Анри, предупрежденный Дюпюи, покинулъ Собраніе. Онъ скоро нагналъ эту орду, и просвочилъ мимо галопомъ на кон.

Но женщины узнали его. Он догадываются, куда онъ мчится. Цлый градъ камней летитъ въ него. ‘На этотъ разъ ему не улетть, маленькому воробушку!’ Мегеры стараются схватить лошадь за уздцы. Анри освобождается и, едва переводя духъ, проникаетъ въ столовую, въ Бель-Вю, гд mesdames садятся за столъ ужинать.

Принцессы очень встревожены. Он не могутъ поручиться ни за одного изъ своихъ слугъ. Еще наканун поваръ хвалился, что заставятъ проглотить присягу двухъ непокорныхъ священниковъ, которые должны были обдать въ Бель-Вю и несчастные дйствительно проглотили формулу ея, запеченную въ пирожк.

Съ ужасомъ выслушиваются всти, привезенныя Вирье.

Ничего не приготовлено. Лошадей нтъ. Нтъ и каретъ. Вс экипажи въ Медон. Некому дать приказаній. Между тмъ настала ночь. Съ терассы видно, какъ приближается цлый лсъ факеловъ. Это мятежъ. Его провлятія слышатся. Принцесса Аделаида и Викторія обнимаются, точно собираются умереть. Анри удается найти карету, которая ожидаетъ ихъ въ отдаленномъ двор. Она принадлежитъ какой-то прізжей изъ Парижа. Вирье сажаетъ въ нее обихъ принцессъ и велитъ кучеру хать галопомъ въ Медонъ, но вороты заперты, неизвстно гд ключъ. Гарлебикъ, швейцаръ, скрылся. Замокъ не поддается, несмотря на вс усилія слесаря и его двухъ помощниковъ.

Mesdames теряютъ голову, кричатъ, хотятъ выходить изъ кареты. Анри налегаетъ спиною на дверцу, замокъ ломается… какъ разъ во время, чернь уже ворвалась во дворъ съ Севрскихъ воротъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Спасеньемъ mesdames Анри заплатилъ свой долгъ благодарности тмъ, кто охранялъ его дтство…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

Анри ломаетъ свою шпагу. — Его тоска по Варенн. — Огрывки изъ его писемъ къ m-me де-Роганъ. — Непреклонность герцогини. — Ея послдніе дни въ Ницц. — Ея смерть. — Воспоминаніе графини Вирье.— Отчаяніе Анри.— Отрывки изъ писемъ.— Болзнь герцога де-Роганъ — Отъздъ графвни де-Вирье въ Ниццу. — Ея путешествіе. — Графъ де-Дижонъ. — Анри посл распущенія Собранія.— Изреченіе королевы по этому поводу.— Маркиза де-Турнель.— Національный банкетъ въ Пюпетьер.— Переписка Анри и его жены.— Переселеніе графини.— Долина Пюпетьеръ.— Ламартинъ.

I.

Для Анри близился одинъ изъ тхъ роковыхъ часовъ, когда, такъ сказать, вс раны сердца стонутъ и взываютъ одна къ другой. Въ конц іюня 1792 г. онъ получилъ извстіе, что m-me де-Роганъ умираетъ въ Ницц. Извстіе это было для него тмъ мучительне, что письма его, полныя смиренія и горестныхъ признаній, оставались безъ отвта. Ни одно изъ нихъ, однако, не было безъ разсказа о какомъ нибудь новомъ униженіи, о новой жертв,

11-го іюня, Анри сломалъ свою шпагу полковника. Его совсть, его честь заставляли его отвергнуть эту гражданскую присягу войскъ, которой требовалъ новый декретъ Собранія, утвержденный королемъ. Затмъ послдовало это бгство въ Вареннь, помимо его участія. Возвращеніе короля было для Анри глубокою печалью. Барнаву было поручено Людовикомъ XVI оправдать въ глазахъ Собранія его бгство.

Барнавъ посл Мирабо. Вотъ люди, которымъ король доврялъ свои предсмертные вздохи. Мирабо для Вирье былъ всегда человкомъ 5 октября, а Барнавъ оставался тмъ, чмъ онъ былъ въ Бельшассъ.

‘…Ахъ! — пишетъ онъ въ одномъ изъ своихъ, полныхъ отчаянья, писемъ,— если я когда и мечталъ о блестящей роли въ этомъ возрожденіи, которое для сердца моего являлось возможнымъ и желаннымъ, то отнын у меня въ перспектив только роль жертвы и я съ глубокою грустью вижу, что та, которая должна была бы поддержать меня въ моемъ смиреніи, считаетъ его за постыдное честолюбіе.

‘Увы! если я и могу себя упрекнуть, въ принцип, въ излишнемъ стараніи противъ правительства, то это потому, что я надялся, что оно съуметъ отстоять себя. Оно же прямо сдалось…

‘Видя въ Собраніи начало сопротивленія, я былъ убжденъ, что правительство поддержитъ его. Оно только предало его.

‘Наконецъ я думалъ, что правительство съуметъ по крайней кр возвеличить свои слабости, оно съумло только сдлать ихъ замтными, унизительными’.

‘Я имю въ виду напасть на правительство по нкоторымъ пунктамъ, и съ какимъ мучительнымъ удивленіемъ я увидалъ, что моимъ прямымъ долгомъ явилось поддержать его во всемъ, въ особенности же противъ него самого!..’

Какъ Верньо, когда тотъ садился въ роковую телжку, Анри могъ прибавить: ‘…Длая прививку дереву, мы его погубили… Оно было слишкомъ старо’.

‘Я долженъ былъ спасти людей отъ самоубійства, въ которому они шли,— продолжаетъ Вирье,— и прихожу въ отчаяніе отъ того несогласія, какое царитъ на счетъ единственныхъ мръ спасенія, которыя у насъ остались…

‘Видно, только разбойники понимаютъ необходимость союза. Все, что честно, точно поставило себ въ обязанность — рознь. Всякій отнесется съ проклятіемъ къ взглядамъ, которыхъ онъ не раздляетъ’…

Если въ политик не существуетъ полезныхъ раскаяній, то есть, по крайней мр, искупленія, въ глазахъ же герцогини де-Роганъ искупленіе для Анри являлось столь же безполезнымъ, какъ и раскаянье.

У настоящей матери явилась бы жалость потому, что материнская любовь есть чувство прирожденное, а не наносное чувство, какъ это было въ данномъ случа. Оно держится всми фибрами за сердце, или врне — это чувство и есть т фибры, которыми живетъ сердце. Анри не испытывалъ никогда такого къ себ чувства. То, что ему давала герцогиня, была нжность пріемной матери.

Боле чмъ когда-нибудь убжденная, что ея достоинство заключается въ презрніи, герцогиня выслушивала стенанія своего питомца, не внимая имъ, не обращая вниманія на его отношеніе къ ней, полное многострадательнаго уваженія. Характеръ этой женщины не поддавался никакой ломк.

Шли дни, недли, не внося никакой перемны въ ея отношеніе. Она облачилась въ свою непреклонность точно въ кирасу, которая защищала ее отъ всякаго состраданія.

‘Благодарю Бога,— писала она,— за то, что Онъ вдохновилъ меня на поздку въ Ниццу. Я Ему обязана за ту поддержку, которую я здсь нашла…’.

Эта благодарность заставляетъ одновременно подумать и о фарисе, и о бдномъ мытар, который такъ смиренно билъ себя въ грудь у дверей храма, которыхъ ему не отворили.

А между тмъ пора было ихъ открыть. Немного состраданья насколько бы облегчило послдніе дни герцогини! Быть можетъ, будь она съ Анри и его женой, въ ней было бы мене геройства, но она умерла бы какъ умираютъ, когда по себ оставляютъ миръ и счастье.

А геройство ее не покидало до послдняго дня. Въ своемъ большомъ кресл, нагнувшись надъ пяльцами, она работала, бравируя усилившеюся слабостью, какъ она бравировала невзгодами судьбы.

Кресло и пяльцы помщались въ углубленіи окна, которое выходило на море. Но герцогин не было ни малйшаго дла до великолпнаго вида! Она понимала природу только въ теоріяхъ ея философовъ. Мягкій, теплый воздухъ, которымъ она дышала, не смягчалъ ее, также какъ и нжное обращеніе къ ней ея дтей.

Она невозмутимо вышивала,— вышивала, покуда ея дрожащіе пальцы были въ силахъ держать иголку. Такъ точно какъ заполняютъ вечерніе часы, когда день оконченъ, она измняла занятіе, но не прекращала его. Она умирала, точно сама того не подозрвая.

Въ ея салон не говорили боле объ извстіяхъ изъ Франціи. Они были слишкомъ печальны. Разговоръ часто замиралъ. И тогда вс съ уваженіемъ относились къ молчанію герцогини, также какъ и къ дремавшимъ ея страданіямъ и сожалніямъ. Между тмъ она слабла съ каждымъ днемъ. Силы ея точно постепенно отлетали. Скоро остался одинъ разсудокъ, все тотъ же замчательный, свтлый, освщающій собой далекіе горизонты, къ которымъ она спокойно приближалась.

‘Заране подчиняюсь,— написала она въ заголовв своего завщанія,— страданіямъ, которыя будутъ сопровождать разложеніе моего тла. Приннмаю ихъ какъ искупленіе’.

Послдніе часы этого искупленія были ужасны. Но герцогиня поддерживала себя удивительными доводами, которыми она подкрпляла бы друга и которые она находила въ вр. Она шла впередъ, минуя вс подводные камни и развалины, которые такъ часто длаютъ недостижимымъ для умирающихъ переходъ ихъ отъ жизни къ вчности.

Для герцогини на ея пути не было ни сожалній, ни раскаяній. Когда она встртилась съ своими прежними привязанностями, она отвернувшись прошла мимо. И если имя Анри и было у нее на устахъ, она произнесла его такъ тихо, что его никто не слыхалъ… Вроятно, она назвала это имя, такъ какъ въ Пюпетьер оно отдалось замогильнымъ эхо. Когда вскрыли завщаніе герцогини, на первой страниц прочитали слдующія строки: ‘Завщаю сейчасъ же посл моей смерти снять съ моей шеи маленькое золотое распятіе, которое я всегда носила и какъ можно скоре передать его m-me де-Вирье…’ Въ послдній разъ эта кроткая женщина являлась соединяющимъ звеномъ между матерью и сыномъ…

II.

Оторванная отъ мужа, m-me де-Вирье была не въ силахъ утшить его въ гор отъ потери его благодтельницы, а еще мене могла она смягчить т упреки, какіе получалъ онъ изъ Ниццы. По словамъ m-me де-Валь, неблагодарность Анри убила герцогиню. И въ довершеніе мученій, молодая женщина предсказывала второе несчастіе, которое, въ виду здоровья герцога де-Роганъ, являлось весьма вроятнымъ.

Бываютъ минуты, когда сердце или разбивается, или закаляется. Такъ было и съ сердцемъ Анри. Мене чмъ когда нибудь для него былъ возможенъ отъздъ изъ Парижа, гд конституція была при послднемъ издыханіи. Но онъ могъ отправить жену въ Ниццу. Герцогъ всегда такъ ее любилъ. Съ тою же почтою, съ которою онъ отправлялъ жен письмо съ просьбою отправиться въ Ниццу, Анри писалъ m-me де-Валь:

‘Ахъ! еслибы она видла меня среди убійцъ, которые угрожаютъ мн каждый день, та, въ смерти которой вы меня обвиняете, поняла бы, что подлость сдлала бы меня недостойнымъ ея.

‘Никогда я не былъ боле вренъ принципамъ, которые она мн внушила, какъ въ то время, когда я имлъ несчастье ее ослушаться.

‘Я ее буду вчно оплакивать, и для меня будетъ облегченіемъ въ моемъ гор отдаться моей печали, моимъ слезамъ, моимъ сожалніямъ. Печали сердца, политическія сожалнія, слезы о прошломъ и о будущемъ, вотъ итоги за два послдніе года’. И изъ всего, на что Анри надялся, изъ всего, что онъ сдлалъ, у него не оставалось ничего… ни даже вры въ эту конституцію, едва доведенную до конца и уже вышедшую изъ моды.

Увы! не изъ за этой ли конституціи, настоящаго шедевра, какъ говорили тогда, ‘умозрительной логики и практическаго безсмыслія’… Вирье видлъ теперь, что ‘произвольная анархія превратилась въ законную анархію’?.. И такъ же, какъ его друзьямъ, ему приходилось скрестить руки передъ его произведеніемъ, не имя надежды ослабить его пагубныхъ послдствій. Собраніе рухнуло бы, объявивъ своихъ членовъ отнын неизбираемыми.

Для однихъ подобное ршеніе являлось верхомъ ‘глупаго рыцарства’… Для другихъ — ослпленіемъ. Наконецъ были и такіе, въ ихъ числ и Анри, для которыхъ оно являлось откровеннымъ сознаніемъ безсилія.

‘…Видлъ я,— пишетъ онъ,— что значитъ кричать о свобод и какъ злоди подъ этою вывскою устраивали ужасающую анархію. Душа моя изнемогаетъ отъ этой картины, и боле чмъ когда нибудь я желаю полнаго отдаленія отъ всякой общественной дятельности. Тяжко сознаться самому себ, что могъ быть безсознательнымъ орудіемъ столькихъ золъ, что былъ, пожалуй, солидаренъ съ вещами, которыя порицаешь, наконецъ, сознаться и въ томъ, что вс попытки, усилія, чтобы уничтожить злоупотребленія, привели только къ злоупотребленіямъ по отношенію къ самому королю’.

Анри писалъ это на другой день посл засданія, въ которомъ Людовикъ XVI стоя, съ непокрытою голсвою, присягалъ конституціи. Онъ видлъ, какъ король поблднлъ, когда посл первыхъ его словъ, вс члены собранія, самымъ грубымъ образомъ, сли. Для свидтеля, опечаленнаго подобнымъ оскорбленіемъ, парламентская монархія умерла. Разцвтетъ ли когда другая монархія, монархія Генриха IV, на столь глубоко расшатанной почв?.. Покидая собраніе съ тмъ, чтобы никогда боле въ него не вернуться, Вирье говорилъ: ‘быть можетъ!’

‘…Утшаюсь въ моемъ безсиліи даннаго времени,— писалъ онъ,— надеждою, что рано или поздно, король обратится къ крови своихъ врныхъ подданныхъ. Тогда онъ найдетъ во мн ту преданность, которая ему нужна, издалека, какъ вблизи, я буду на готов’.

III.

Тмъ временемъ m-me де Вирье получила въ Пюпетьер письмо, съ извстіемъ о болзни герцога де-Роганъ.

Не дожидаясь даже брата, единственнаго покровителя, къ которому она могла обратиться за помощью, графиня отправилась въ путь.

Братъ этотъ, едва промелькнувшій въ начал нашего повствованія, былъ графъ де-Дижонъ, умный драгунскій капитанъ, надъ развязными манерами и небрежностью туалета котораго въ былое время подсмивались въ отел де-Роганъ.

Дижонъ не эмигрировалъ, разсчитывая на то, что ему не придется ни въ чемъ измнять своимъ привычкамъ, чтобы быть во вкус равенства, требованій дня. Посл того, какъ полкъ его былъ распущенъ, онъ все странствовалъ, на досуг изучая духъ страны.

Онъ одинъ могъ рискнуть взяться доставить сестру въ Ниццу, безъ препятствій.

Онъ встртился съ ней въ Ліон и тутъ они вмст обдумали свой маршрутъ. хать югомъ было невозможно. Въ Авиньон шла рзня, въ Марсел была полная анархія.

Единственный путь, нсколько обезпечивающій безопасность, былъ черезъ Савоію. Но и то еще слдовало принять разныя мры предосторожности. M-me Вирье, несмотря на ея слабое здоровье, пришлось трястись въ телг, останавливаться гд попало на ночлегъ, а братъ ея, съ палкою въ рукахъ, правилъ экипажемъ съ видомъ настоящаго гражданина. Онъ такъ хорошо игралъ свою роль, что никому не пришло бы въ голову заподозрить ни брата, ни сестру, что они эмигрируютъ.

Такой у нихъ былъ видъ, что въ одинъ прекрасный вечеръ, когда они прибыли на одинъ постоялый дворъ, служанка спросила двухъ извозчиковъ, не согласятся ли они пообдать вмст съ однимъ бднягой.

Но они гордо отказали, и графу де-Дижонъ пришлось отобдать на конц скамейки, поставивъ себ тарелку на колни. Но ничто не обходится безъ ошибокъ. Когда на слдующее утро онъ запрегъ телжку, онъ сунулъ золотой въ руку служанки, которая наканун хотла доставить ему честь отобдать съ извозчиками, думая, что она получила мдную монету, честная двушка опустила золотой въ карманъ не глядя. Но вотъ, въ то время, когда Дижонъ, пощелкивая кнутомъ, былъ уже довольно далеко отъ постоялаго двора, служанка, вся запыхавшись, несетъ ему его золотой… въ полной увренности, что онъ далъ его по ошибк…

— ‘Да нтъ же, милая,— говоритъ ей, смясь Дижонъ,— этотъ золотой былъ вамъ за то, что вы сдлали вчера, а вотъ вамъ еще другой за то, что вы сдлали сегодня…’

По счастью, они были уже на границ и слухъ объ этомъ эпизод распространился, когда опасные аристократы успли уже черезъ нее перебраться.

Изъ Шамбери въ Ниццу путешествіе было долгое, мучительное, но обошлось безъ препятствій. Увы! герцогъ де-Роганъ не подождалъ графини де-Вирье, чтобы умереть. Черезъ нсколько недль посл смерти жены онъ послдовалъ за нею. Съ герцогомъ де-Роганъ исчезалъ одинъ изъ послднихъ, врне, даже послдній изъ этихъ вельможъ, такихъ же непонимающихъ страшной эпохи, которая начиналась, какъ и непонятныхъ для нея. Старый аристократъ умеръ, какъ испаряется благоуханіе, которое вышло изъ моды.

Для графини Вирье осталось о немъ только дорогое, трогательное воспоминаніе. Но какой контрастъ между этимъ воспоминаніемъ и суровою дйствительностью, въ которую окунулъ ее братъ сейчасъ же по ихъ прибытіи въ Ниццу.

Дижонъ никогда не былъ сентименталенъ. Онъ смотрлъ на чувство, какъ на нчто лишнее въ жизни, и въ данное время слезы казались ему столь же безполезными, какъ и цвты на могил бднаго герцога.

И немедленно тмъ же путемъ онъ доставилъ жену Анри безъ особыхъ приключеній обратно въ Пюпетьеръ. ‘Въ дождливое время,— объяснялъ онъ позже, вроятно мучимый совстью за это слишкомъ быстрое путешествіе,— надо стать подъ навсъ, когда нтъ дла на двор’.

Не получая никакихъ встей отъ Анри за эти нсколько недль путешествія, графиня де-Вирье надялась найти его въ Пюпетьер, но ее встртили только дти. Въ письм, которое ей показалъ аббатъ де-Вирье, Анри перечислялъ вс причины, которыя, несмотря на конецъ учредительнаго собранія, удерживали его въ Париж.

Дйствительно, собранія не существовало, но опасности, какимъ подвергалась королевская семья, были такъ серьезны, что была устроена охрана вокругъ Тюльери изъ тхъ нсколькихъ людей, ‘которые представлялись такимъ лакомымъ кускомъ для фонарей…’

Надо ли говорить, что Анри былъ въ числ ихъ? Онъ ходилъ взадъ и впередъ такъ усердно подъ окнами королевы, что она наконецъ его замтила.

— …Взгляните,— обратилась она, однажды, къ m-me де-Турзель, указывая ей на Анри.— Видите вы этого молодого человка… Это графъ де-Вирье, онъ былъ депутатомъ… Право, онъ слишкомъ рискуетъ собою изъ-за насъ.

— Это мой племянникъ,— отвтила маркиза,— и онъ только исполняетъ свой долгъ…

— Тмъ не мене скажите ему,— продолжала королева,— чтобы онъ былъ боле остороженъ. Такая преданность, какъ его, слишкомъ драгоцнна, чтобы ей жертвовали по пустому.

Конечно, маркиза передала Анри слова королевы, но она не настаивала на нихъ, она была слишкомъ убждена, что онъ не послушается ихъ. Никакая преданность не могла удивить эту чудную женщину.

Она на половину скрывала отъ m-me де-Вирье опасности, какимъ подвергался Анри, и всячески успокоивала Анри по поводу встей, какія получались отъ ея племянницы изъ Дофине. А тамъ творились страшныя вещи. Крестьяне сожгли еще 94 замка, и хотли обвинить жену Анри въ отравленіи людей, которыхъ она пріютила у себя изъ состраданія, посл пожара.

‘…Насъ собирались убить,— пишетъ m-lle де-Вирье.— Мать моя вынуждена была пригласить національную гвардію изъ Шабона. На террасс, подъ тремя старыми липами, былъ накрытъ столъ. Мать моя, печальная, должна была угощать. Это въ первый и въ послдній разъ, что я видла ее въ парадномъ туалет. На ней было блое платье, кисейное или газовое, съ длиннымъ кушакомъ. Такъ хорошо помню выраженіе ея лица, прелестное, и вмст съ тмъ такое грустное…

‘…Что касается насъ, насъ это очень забавляло… Національная гвардія прибыла со свернутымъ знаменемъ. Дорогою было замчено, что на немъ былъ изображенъ аристократъ, повшенный на фонар, и было ршено, что для людей, отправляющихся на обдъ къ аристократв, будетъ любезне не предъявлять ей подобной картины.

‘Быть можетъ, не въ послдній разъ демократы свертывали свое знамя, чтобы попировать…

IV.

Но патріотическій праздникъ, столь забавный для дтей, имлъ печальныя послдствія для аббата де-Вирье. Черезъ нсколько дней ему пришлось поплатиться сильною лихорадкою за свою гордость во время банкета. Ему пришлось выслушивать невозможныя оскорбленія, шутки, на которыя вдохновляла гражданская конституція духовенства.

Въ конц осени, когда положеніе политики только ухудшилось, аббатъ ‘Bb’ совсмъ расклеился.

‘Моя мать очень была встревожена,— разсказываетъ m-lle Вирье,— тмъ боле, что повсюду говорили о преслдованіи непокорныхъ священниковъ. Было ршено, что мы, подъ предлогомъ болзни дяди, отправимся въ Женеву, какъ бы для того, чтобы посовтоваться съ знаменитымъ докторомъ Тиссо. Имлось въ виду такимъ образомъ спастись отъ людей, которымъ могло придти въ голову развернуть свое знамя.

‘Изъ Женевы было легко добраться до Савои, гд у моей тетки, m-me де-Блоне, почти на самой границ, было маленькое помстье, подъ именемъ Весси. Мой отецъ отнесся къ этому проекту весьма сочувственно…’

Дйствительно, Анри казалось, что онъ отдаетъ дтей своихъ какъ бы на попеченіе бабушки. M-me де-Блоне оставалась для него все тою же доброю тетей Николь, которая его самого воспитывала, несмотря на прожитыя 30 лтъ, съ того времени ея привязанность оставалась все такою же сильною, и едва ли не стала еще боле сильною съ тхъ поръ, какъ Анри былъ такъ несчастливъ. Не кажется ли порою, что наша привязанность точно осняетъ собою и охраняетъ дорогихъ людей отъ опасности? Такъ думали вс т, кто любилъ Анри.

Никогда m-me Вирье ни писала ему такъ много, ни просила его такъ убдительно вернуться къ ней. Но во всхъ своихъ отвтахъ Анри избгалъ сказать что нибудь опредленное о своихъ проектахъ. Его экзальтація въ письмахъ, которыя онъ писалъ въ Весси, поражала, просто пугала его жену.

‘…Съ тобой я былъ бы счастливъ въ самомъ мрачномъ убжищ… Сердце мое радостно бьется отъ одной мысли объ этомъ… Но зачмъ останавливаться на ней. Зачмъ говорить — я желалъ бы, когда я не хочу боле желать… Я отдаюсь, предаю себя, съ закрытыми глазами, съ опущенными руками, всмъ существомъ, на волю Провиднія… Какъ отрадно сознаніе, что всякая точка нашей земли, какова бы она ни была, есть гавань, указанная безконечнымъ добромъ…’

Не скрываетъ ли всегда за собою тайна какое нибудь новое несчастье для несчастнаго? Не слышалось ли здсь прощаніе Анри?

Когда наконецъ было получено отъ него формальное приказаніе выхать изъ Пюпетьера, не дожидаясь его, то не оставалось боле сомнній, что онъ опять замышляетъ что-то новое, таинственное.

Стоялъ ноябрь, отъ втра, который носился надъ старымъ жилищемъ, стонали крыши, приходили въ отчаянье деревья, облетали послдніе цвты, въ немъ слышались мрачныя предсказанія всмъ тмъ, передъ которыми раскрывалась неизвстность. Печальный отъздъ. О немъ m-lle Вирье вспоминаетъ такъ:

‘Чтобы не возбуждать подозрнія, мы вышли будто на прогулку, окруживъ больного дядю, котораго тащили подъ руки. Когда мы нсколько отошли, мы принялись плакать и кричать, что не уменьшило затрудненія…’

Впереди дв дочери m-me де-Вирье, за ея платье держался маленькій Аймонъ, который, по вол странной судьбы, былъ впослдствіи другомъ поэта разочарованій и разрушенія. Рука объ руку съ Ламартиномъ, Аймону привелось, однажды, постить эти лса и дороги, которые онъ въ дтств покинулъ, спасаясь бгствомъ. Ламартинъ и Аймонъ были давно братьями. Вдохновеніе, которое въ разгар XVIII столтія направило Анри къ религіозному идеалу, безкорыстному, такъ мало извстному въ его время, сдлало изъ него предка великаго поэта… Разв человческія поколнія не похожи на поколнія листьевъ, о которыхъ говоритъ Гомеръ? Опавшіе листья образуютъ сокъ тхъ, которые зазеленютъ…

Долина Пюпетьеръ вдохновила Ламартина на одну изъ самыхъ высокихъ его гармоній, но прелюдія къ ней принадлежитъ Вирье.

‘…Событія точно гора, которая давитъ насъ, точно пропасть, которая насъ влечетъ къ себ… Но уже виднется гостепріимная долина за долиной слезъ… Пробужденіе, которое называется смертью, есть послдній предлъ этихъ угрожающихъ вершинъ… а за ними — сіяющая вчность, океанъ свта, ожидаетъ уповающаго путника, который возносится на крыльяхъ вчной любви {Ламартинъ сказалъ:

…Вознесись душа моя, и полетомъ твоимъ,

Вознесись изъ этого міра до вчныхъ красотъ,

И вчно стремясь къ красотамъ инымъ

Проси у создателя ихъ еще безъ конца…}…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

Признанія барона де-Жилліе. — Императоръ Леопольдъ. — Его политика. — Письмо Водренія.— Таинственная личность.— Онъ называетъ себя Монтальбано. — Необычайныя предложенія. — Жилліе проситъ Анри именемъ принцессы Елизаветы проводить Монтальбано въ Кобленцъ.— Условія, поставленныя неизвстнымъ относительно путешествія. — Затрудненія Анри. — Эмиграція въ Кобленцъ. — Письма виконта де-Вирье-Бовуаръ. — Путешествіе Анри черезъ Брабантъ.— Прибытіе въ Боннъ. — Письмо къ графу д’Артуа.— Прибытіе въ Кобленцъ.— Пріемъ принцевъ.

I.

Вмст съ поэзіею незавершенныхъ судебъ, на долю Анри выпадала и поэзія таинственныхъ неудачъ.

Однажды, утромъ, въ ноябр 1791 г., къ нему явился баронъ де-Жилліе. Жилліе казался встревоженнымъ. Онъ только-что былъ у принцессы Елизаветы и пришелъ сообщить Анри объ одномъ дл, для котораго требовался безусловно врный и надежный агентъ.

Въ предшествовавшемъ году предполагали, что недоброжелательство австрійскаго императора разрушило вс планы Salon franais. Съ тхъ поръ обстоятельства измнились, и теперь интересы Леопольда были солидарны съ интересами Людовика XVI.

Распространяясь, революція угрожала всмъ сосднимъ странамъ. Въ особенности со стороны Бельгіи, казалось, плотина прорывалась. Являлась опасность для самого императора. И онъ, столь равнодушный къ несчастью сестры, то и дло высылалъ полки за полками въ Монсъ, въ Люттихъ, въ Камуръ. Такая мра не могла никого удивить въ то время, когда, по словамъ Мирабо, ‘каждая женщина производила на свтъ или Мазаніелло, или Артвельда’.

Можно было не удивляться, но нельзя было французскимъ роялистамъ не воспользоваться положеніемъ, обостренность котораго поражала даже самыхъ легкомысленныхъ людей.

‘…То, что длается въ Брабант,— писалъ Водрейль графу д’Артуа,— могло бы для насъ быть весьма интереснымъ и выгоднымъ, при желаніи. Повидимому, если не вмшается Провидніе и не запретитъ дьяволу заниматься нашими длами, у заговорщиковъ не будетъ другихъ препятствій, кром тхъ, какія они создаютъ себ сами.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

При вид Жилліе, входившаго къ Анри, можно было подумать, что Провидніе услыхало молитву Водрейля.

Точно вызванный ею, за нсколько дней передъ этимъ, къ барону де-Жилліе явился неизвстный, велвшій доложить о себ, какъ о граф Монтальбано. Это былъ человкъ гордой осанки, все лицо его было испещрено рубцами, что нисколько не умаляло его благороднаго вида. Монтальбано говорилъ чрезвычайно сдержанно и свою осторожность скрывалъ подъ плохимъ знаніемъ французскаго языка.

Какъ онъ дурно ни выражался, Жилліе, однако, скоро узналъ, что онъ явился съ порученіемъ, отъ котораго зависитъ благополучіе королевской семьи. И если онъ обращается къ барону, то именно потому, что ему извстно, что онъ пользуется довріемъ принцессы Елизаветы, которая иметъ большое вліяніе на своихъ братьевъ-эмигрантовъ.

Дйствительно, Монтальбано было поручено устроить сближеніе ‘Monsieur’ (впослдствіи Людовикъ XVIII) и графа д’Артуа съ одною таинственною личностью, представителемъ которой являлся Монтальбано. Личность эта, по словамъ Монтальбано, занимала въ Европ такое высокое положеніе, что вмшательство ея можетъ имть ршающее вліяніе на событія.

Отъ нея зависло, чтобы австрійскія войска, расположенныя на французскихъ границахъ, сдлали диверсію въ пользу монархіи. Такова была сутъ переговоровъ неизвстнаго съ Жилліе, которые онъ закончилъ словами:

‘Согласны ли вы на участіе, какое я вамъ предлагаю?..’

Казалось бы, что можетъ быть боле страннымъ, чмъ такое сообщеніе отъ такого человка. Но уже давно приходилось не задаваться дипломатическими пріемами. Поддержка, которую могли обезпечить австрійскія войска, была настолько врна, подробности, которыя сообщалъ объ ея организаціи Монтальбано, были такъ опредленны, его знаніе государственныхъ людей Австріи настолько полно, что было бы неблагоразумно не отнестись къ этому длу съ должнымъ вниманіемъ,

Сообщенія этого неизвстнаго, по приказанію принцессы Елизаветы, были тщательно разсмотрны. Они не только не мнялись, но напротивъ съ каждымъ днемъ дополнялись какою нибудь новою подробностью, но Жилліе такъ и не удалось допытаться отъ своего собесдника, кто таинственное лицо, представителемъ котораго онъ былъ.

‘…Я вамъ достаточно сказалъ,— повторялъ неизмнно Монтальбано.— Остальное я передамъ лично графу д’Артуа и графу Прованскому… Я готовъ это сдлать хоть сейчасъ, если меня допустятъ къ нимъ…’

Такая таинственность повергала въ совершенное недоумніе принцессу Елизавету и Жилліе. Они были въ страшномъ затрудненіи на счетъ выбора человка, которому можно было бы поручить это дло. Нуженъ былъ человкъ большой энергіи, при еще большемъ самоотверженіи. Перебравъ всхъ врныхъ людей, оставшихся при нихъ, принцесса Елизавета и Жилліе остановились на Анри.

Его умъ при организаціи Salon franais, а также его преданность указывали на него, какъ на подходящаго человка.

Вирье могъ его ввести къ принцамъ черезъ своего дядю, бывшаго воспитателя герцога Ангьенскаго, виконта Вирье-Бовуаръ, который командовалъ въ Кобленц полкомъ конныхъ гренадеровъ.

II.

Анри сознается въ своихъ запискахъ, что на первыхъ порахъ онъ не былъ особенно польщенъ миссіею, которая на него возлагалась. Сдлаться, такъ сказать, поручителемъ неизвстнаго человка, неизвстно откуда явившагося и неизвстно къ чему стремящагося, было мало привлекательно.

Чмъ боле онъ обдумывалъ задачу, тмъ боле она казалась ему рискованною. Надменный тонъ этого человка, котораго ему приходилось вводить, особенно не нравился ему.

Монтальбано, дйствительно, безпрестанно повторялъ т три вопроса, которые онъ собирался предложить принцамъ.

Онъ хотлъ узнать изъ ихъ собственныхъ устъ — ‘способны ли они хранить тайну… будутъ ли они согласны указать на уполномоченнаго для заключенія договора… и дйствуютъ ли они въ интересахъ короля или въ своихъ личныхъ…’.

Печально то время, когда пришлый человкъ могъ сомнваться въ честности французскихъ принцевъ и когда подозрнія эти были не безосновательны!

Анри было извстно, что въ Австріи {5 сентября 1791 г. императоръ Леопольдъ писалъ: ‘Эти принцы, со своими проектами, думаютъ только о себ, а не о корол… не о благополучіи самого дла. Они только интригуютъ. Съ этимъ народомъ ничего не подлаешь’.} какъ и во Франціи {Этою мыслью прониклась даже королева: ‘…Въ его сердц,— писала она по поводу Monsieur,— больше личной любви, чмъ привязанности къ брату, а тмъ боле ко мн. Всю жизнь его печалью было, что не онъ господинъ… Эта страсть всюду соваться еще только усилилась со времени нашего несчастья’. Когда баронъ Гогела принесъ Маріи Антуанетт отказъ принцевъ исполнить приказаніе короля: ‘Они губятъ насъ… губятъ…— воскликнула она сквозь слезы.— Monsieur предаетъ насъ… насъ убиваетъ… Каинъ… Каинъ… Намъ не остается ничего боле, какъ умереть…’ (Письмо m-me де-Ламбаль іюля 1791 г. Collection Feuillet de Conches, т. II, стр. 148.— Гогела, Мемуары).}, подозрвали братьевъ короля въ личныхъ видахъ.

Но если ихъ отказъ вернуться въ Парижъ, несмотря на формальное приказаніе короля, повидимому и подтверждалъ это мнніе, все-таки Вирье не могъ допустить, чтобы иностранецъ осмлился обратиться къ нимъ съ своими вопросами.

‘Быть не можетъ,— пишетъ Анри,— чтобы наши принцы отнеслись въ Монтальбано какъ къ равному себ, или стали бы себя компрометировать заявленіемъ своихъ принциповъ, или изложеніемъ своихъ политическихъ взглядовъ… ‘Но мн кажется совершенно невроятнымъ, чтобы какая-то невдомая личность позволила себ подобную нескромность въ качеств уполномоченнаго какого-то таинственнаго лица…’

Монтальбано клялся, что онъ назоветъ это лицо, какъ только состоится его свиданіе съ принцами. Но не было ли въ этомъ какой ловушки? Монтальбано не являлся ли агентомъ какой-нибудь коварной измны?

Жилліе и Вирье безпрестанно возвращались къ этому ужасному событію и отпладывали отъздъ со дня на день. Но напрасно они повряли свои опасенія принцесс Елизавет, принцесса была непреклонна въ своемъ желаніи, и велла немедленно собираться въ путь.

Для Вирье не оставалось ничего боле, какъ повиноваться.

Два года раньше, энтузіазмъ Анри помогъ бы ему… Но теперь опытъ научилъ его относиться къ себ съ такимъ же недовріемъ, какъ и къ другимъ. Надо было, по крайней мр, проврить, тмъ боле, что это являлось возможнымъ, вс завренія, которыя прорывались у Монтальбано. Если они не подтвердятся — можно и не идти дальше.

Такъ какъ авантюристъ особенно налегалъ на то, что у него много приверженцевъ среди интеллигенціи австрійскихъ войскъ, расположенныхъ въ Бельгіи, то Вирье ршилъ вмст съ Жилліе, что для того, чтобы убдиться въ этомъ, можно прохать черезъ Монсъ, Намуръ и Люттихъ. Разъ уже былъ намченъ маршрутъ, ничто не могло задерживать боле отъзда.

17 декабря 1791 г. Анри выхалъ вмст съ Монтальбано изъ Парижа, подъ именемъ графа де-Монкларъ.

Одновременно, кратчайшимъ путемъ, выхалъ и курьеръ, отправленный принцессой Елизаветой, чтобы предупредить графа д’Артуа и Monsieur o прибытіи къ нимъ одного развдчика съ важнымъ сообщеніемъ.

Анри смотрлъ на результатъ этой послдней жертвы безъ всякихъ иллюзій. Онъ шелъ къ цли, какъ солдатъ, безъ оглядки. Еслибы онъ оглянулся, хватило ли бы у него силъ бросить всхъ своихъ близкихъ, которымъ онъ даже не сказалъ о своемъ отъзд?

Быть можетъ, его сердце не выдержало бы при вид смертельнаго страха тхъ, которые одновременно съ нимъ покидали очагъ счастливыхъ дней…

III.

Помимо сомнній въ успх своего путешествія, ничто не могло быть для Анри боле непріятнымъ, какъ поздка въ Кобленцъ. Тамъ ему предстояло столкнуться съ эмиграціею, которой онъ былъ всегда такимъ непримиримымъ врагомъ.

Письма, время отъ времени получавшіяся имъ отъ Вирье-Бовуара, были не такого свойства, чтобъ измнить его чувства. Никто лучше виконта не могъ бы сообщить Анри о безплодности испробованныхъ тамъ усилій.

Тамъ мечтали о возстановленіи Версаля со всмъ его великолпіемъ, съ его этикетомъ. Эмигранты всми силами старались тамъ загальванизировать свое прошлое.

Подобно старому герцогу де-Сенъ-Симонъ, который, съ отчаянія отъ своего безсилія, женившись слишкомъ поздно, придумалъ себ въ утшеніе влзать къ герцогин по шелковой лстниц, которая нкогда вводила его къ счастью, и пажи, мушкетеры, легкая конница, эмигранты всякаго сорта, пролзали черезъ окна замка Шумберлустъ, чтобъ воскрешать свои прежнія почести и положенія.

Весь этотъ уморительный персоналъ, ‘который, по выраженію Риволя, въ зависимости отъ того, смотрли ли на него изъ Кобленца или изъ Парижа, заставлялъ смяться или плакать’, оживаетъ въ письм, полученнымъ Анри какъ разъ въ минуту отъэда:

‘…Такъ какъ ты увдомляешь меня о своемъ прізд,— писалъ ему виконтъ де-Вирье,— повторяю теб, дитя мое, что у тебя есть враги въ Кобленц и враги многочисленные.

‘У общественнаго дла они тоже есть и весьма опасные. Чрезмрное честолюбіе одного изъ вожаковъ (Калоннъ), честолюбіе, превышающее его средства, старая интрига пересаженныхъ сюда царедворцевъ, плюсъ интрига новыхъ авантюристовъ, которые явились въ надежд поживиться и нажиться, тоже легкомысліе, та-же болтливость, та-же наглость, которая насъ повсюду всегда выдавала, вотъ что я здсь вижу… Прибавь къ этому хвастовство, самое отвратительное самомнніе, дурацкую злобу, безграничную жажду мести, а кром того духъ мятежа, отсутствіе субординаціи — вотъ теб довольно врная картина нашего настроенія…’.

Съ этому изображенію, и безъ того не особенно лестному, было прибавлено виконтомъ еще нсколько штриховъ, особенно грозныхъ для Анри:

‘…Въ нагломъ злоупотребленіи побдою, которой мы еще не одержали, мы проклинаемъ, осуждаемъ всхъ тхъ, которые еще не перебрались сюда, чтобы увеличить нашу численность… Мы чуть ли не назначаемъ срокъ, посл котораго не будемъ уже приниматъ тхъ запоздалыхъ, которые явятся отнимать у насъ часть нашихъ выгодъ…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кто не слыхалъ объ отел ‘Трехъ Коронъ’, въ которомъ прибывшіе въ Кобленцъ въ понедльникъ собирались, чтобы освистать тхъ, кто прибывалъ во вторникъ, которые въ свою очередь освистывали тхъ, кто прізжалъ въ среду? — и все это, къ удовольствію цлой толпы хорошенькихъ женщинъ, налетвшихъ туда, чтобы изображать изъ себя Агнесъ Сорелей скоре, чмъ Жаннъ д’Аркъ {Находимъ эти подробности въ письн де-Симолена, русскаго министра: ‘…М-me де-Бальби, и m-me де-Поластронъ, любовницы обоихъ братьевъ (Monsieur и графа д’Артуа), завидуютъ одна другой. Первая занимаетъ дачу около Кобленца, усграиваетъ у себя ужины, игру, какъ въ Люксембург. Другая же критикуетъ ея обстановку… а принцъ де-Конде, m-me де-Монако и ихъ друзья образуютъ отдльный маленькій дворъ…’ (Collection Feuillet de Conches, т. II, стр. 240).}.

Связываться съ приверженцами конституціи, ‘подъ лицемрною маскою которыхъ скрывалось разложеніе’, какъ писалъ Водрейль, никто въ Кобленц не считаетъ за нчто даже возможное…

И вотъ за это-то невозможное Анри предстояло взяться…

Конечно, онъ предпочиталъ еще это своимъ свиданіямъ на един съ Монтальбано, ‘хотя онъ не являлся къ нему иначе, какъ съ заряженными пистолетами, а если имъ случалось ночевать подъ однимъ кровомъ, то имлъ всегда при себ на готов шпагу…’

‘Хотя я долженъ сознаться,— прибавляетъ Анри,— что все, что я видлъ, подтверждало слова авантюриста.

‘Едва мы переступили черезъ границу, какъ я узналъ, что каждый день прибывали изъ Германіи рекруты, повозки, нагруженныя телги… Я насчиталъ 109 транспортовъ изъ Ахена до Кёльна… и весьма возможнымъ являлось завреніе моего спутника, что въ самомъ непродолжительномъ времени въ Бельгію прибудутъ 10 тысячъ людей, готовыхъ къ походу…

‘…Совершенно врно и то, что войско, которое мы встрчаемъ, недовольно своимъ начальствомъ. Въ особенности въ Намюр я замтилъ у офицеровъ ненависть къ маршалу де-Ласси…’ Они обвиняютъ его въ равнодушіи императора къ положенію сестры {Маршалъ де-Ласси былъ главнымъ квартирмейстеромъ во время походовъ 1758 и 1759 г. на Пруссію. Фридрихъ Великій высоко цнилъ его какъ военнаго человка. Императоръ вполн довряіся ему въ военномъ дл. (См. въ письмахъ де-Линь, его разговоръ съ Фридрихомъ Великимъ о маршал де-Ласси, стр. 25).}.

Какъ разъ, въ разговорахъ съ Жилліе, Монтальбано особенно напиралъ на то, что поведеніе маршала возбуждаетъ сильное неудовольствіе въ австрійскомъ войск.

Анри имлъ возможность убдиться, нсколько дней позже, что офицеры главнаго штаба ожидали только сигнала, чтобы начать дйствовать.

‘…Я все боле и боле поражаюсь тмъ, что вижу и слышу,— пишетъ онъ.— Повидимому Бендеръ, который вомандуетъ австрійскими полками въ Нидерландахъ {Бендеръ, сынъ простаго ремесленника изъ Бризгау, род. въ 1713 г. Благодаря тайному браку съ принцессою Изембергъ былъ сдланъ фельдмаршаломъ въ 1790 г. Вслдствіе несогласій между генерадами Ла-Туръ и Болье былъ сдланъ главнокомавдующимъ войскъ въ Нидерландахъ.}, такъ настроенъ, что мы можемъ разсчитывать на него… Наконецъ цлые полки, между прочимъ, Кобургскіе гусары, уже готовы къ войн и, какъ мн кажется, не сегодня завтра перейдутъ черезъ границу.’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Монтальбано между тмъ длался все боле и боле откровеннымъ, по мр того, какъ онъ видлъ, что его слова подтверждаются фактами.

Тоже было и съ Анри. Между обоими путешественниками явилось довріе. Выяснялись нкоторыя подробности, авантюристъ высказывалъ боле точно планъ дйствій, который ему было поручено сообщить братьямъ короля…

По мннію Монтальбано, было невроятнымъ, чтобы французская армія, посл того, какъ изъ нея выбыли почти вс офицеры, могла бы устоять противъ нападенія австрійскаго войска со всхъ границъ. Этою неурядицей можно будетъ воспользоваться для того, чтобы направить на Парижъ летучій отрядъ, и, съ помощью французскихъ роялистовъ, похитить короля, для того, чтобы препроводить его и все его семейство туда, куда того пожелаетъ таинственный патронъ Монтальбано.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но какъ ни велики были шансы успха подобной комбинаціи, для Анри этотъ проектъ не могъ имть значенія, покуда онъ не зналъ имени того, кто былъ душою его.

Монтальбано же медлилъ, смущался отъ одной мысли выдать свой секретъ. Становилось все боле и боле очевиднымъ, что секретъ этотъ тяготилъ его, и нападки Вирье, которыя длались все боле оскорбительными, по мр того, какъ противникъ его ослабвалъ, наконецъ взяли свое.

То, что Анри предвидлъ, осуществилось. Однажды, когда онъ довелъ Монтальбано до благо каленія, имя таинственной личности сорвалось у него.

Но какъ только онъ выдалъ себя, онъ бросился къ ногамъ Вирье, умоляя его дать ему честное слово, что онъ не откроетъ никому тайны.

Это было совершенно безполезно.

‘У меня такъ все помутилось въ голов,— пишетъ Анри,— отъ страннаго открытія, которое было мн сдлано, что я ршительно былъ не въ силахъ сообразить ни хорошихъ, ни дурныхъ сторонъ его… То, что я узналъ, казалось мн до того фантастичнымъ, что одновременно съ пробудившимися во мн большими надеждами, я невольно сдлался вдвое осторожне съ моимъ сотоварищемъ по путешествію.

‘Мои опасенія усилились. Я страшился теперь, чтобы въ случа неудачи мой пріятель не вздумалъ выдать все въ Париж… Путь, по которому я до сихъ поръ шелъ, становился настолько неврнымъ, что я готовъ былъ поручиться, что никто не въ состояніи былъ бы выяснить себ изъ него хоть что нибудь…’

IV.

И такъ, при условіяхъ самой непроницаемой тайны, было довершено путешествіе Анри. Въ конц января 1792 г. онъ прибылъ въ Боннъ.

Предупрежденный письмомъ о скоромъ прізд своего племянника, виконтъ де Вирье-Бовуаръ, уже за нсколько дней, вручилъ ‘Monsieur’ слдующее письмо:

‘Мое уваженіе и привязанность къ вашему высочеству, а также моя преданность къ королю и къ нашей бдной отчизн, приводятъ меня къ стопамъ вашего высочества, чтобы сообщить вамъ вещи величайшей важности… Знаю, что ваше высочество предупреждено о моемъ прізд одною дорогою рукою (принцессой Елизаветой), которой извстна причина моего путешествія. Я долженъ былъ прибыть двумя недлями раньше. Но причиною этого замедленія были т мры, которыя я счелъ необходимымъ принять для того, чтобы основательне изслдовать то, что я имю представить на усмотрніе вашего высочества.

‘Даже семейство мое не знаетъ гд я…

‘У вратъ Кобленца я еще нахожусь хранителемъ моей тайны — единственный человкъ, которому извстенъ мой пріздъ и ничего боле, это тотъ, которому я поручаю передать это письмо вашему высочеству…’

Просьбою объ аудіенціи заканчивалось это письмо.

Но, несмотря на настояніе виконта де-Вирье, аудіенція заставляла себя ждать.

‘Я въ точности исполнилъ твое порученіе,— писалъ онъ,— и вечеромъ я отдльно спросилъ Monsieur и его брата, какія будутъ приказанія. Оба отвтили мн, что они съ удовольствіемъ тебя повидаютъ, но что спшнаго отвта на письмо не требуется.

‘Тмъ не мене, я просилъ ихъ, прежде чмъ они тебя примутъ, заняться имющимися съ тобою длами, чтобы тебя не задержать… Это они мн общали…’

Но въ Кобленц общанія стоили отвтовъ.

‘Вы прелестно пишите — говорилъ Водрейль графу д’Артуа,— но вы никогда не отвчаете…’

Нсколько дней прождали Вирье и Монтальбано, пріютившись на постояломъ извозчичьемъ двор въ Бонн, съ одинаковымъ нетерпніемъ, когда принцы соблаговолятъ отвтить. Наконецъ было получено слдующее письмо:

‘Во-первыхъ — здравствуй… я очень тебя люблю…— писалъ виконтъ де-Вирье.— Затмъ вотъ теб мой бюллетень. Сегодня утромъ, около 9 часовъ, я видлъ графа д’Артуа. Наконецъ онъ переговорилъ съ своимъ братомъ Purg (sic) и передалъ мн, чтобы ты явился съ ночи во мн въ улицу des Castors, No 371. Я сегодня самъ увижу Purg. Онъ будетъ, насколько мн извстно, въ состояніи тебя выслушать, и я уговорюсь съ нимъ на счетъ часа и способа препровожденія тебя къ нему совершенно incognito. Это можетъ состояться въ пятницу вечеромъ.

‘… По прибытіи, теб надо будетъ сказать твою фамилію мсье Пріоріо, которой исполняетъ должность старшины. Назовись Ферулья {Долина въ Пюпетьер.}. Сейчасъ повидаю Purg и скажу ему, чтобы онъ сдлалъ распоряженіе, чтобы оставили Ферулья въ поко’.

Покуда Шоппаръ, старый слуга виконта де-Вирье, впускалъ Анри съ своему барину въ улиц des Castors, Анри самъ, какъ сознается, страшно волновался. Завтра онъ долженъ былъ представить принцамъ неизвстнаго авантюриста, котораго онъ, отчасти, являлся поручителемъ. Эта отвтственность показалась ему вдругъ чмъ-то ужаснымъ и его опасенія еще усилились въ виду характеристикъ графа д’Артуа и Monsieur, какія ему сдлалъ виконтъ де-Вирье:

‘Одинъ былъ олицетвореніемъ легкомыслія… Въ другомъ онъ найдетъ остряка, котораго романическое путешествіе Анри должно было непремнно вдохновить на какой нибудь экспромтъ…’

Боле чмъ эпиграммы Анри опасался какихъ нибудь намековъ на его роль въ Etats gnraux или въ учредительномъ Собраніи и онъ, который такъ храбро велъ борьбу съ Мирабо и съ убійцами 5 октября, крался вдоль стнъ маленькой площади, отдлявшей его квартиру отъ дворца.

Но это волненіе продолжалось недолго.

Любезный пріемъ, почти нжный, принцевъ, сейчасъ же успокоилъ Вирье насчетъ ихъ расположенія къ нему… ‘Графъ д’Артуа былъ чистосердеченъ, милостивъ… Monsieur принималъ во вниманіе, что иметъ дло съ приверженцемъ конституціи и врнымъ роялистомъ…’ Но онъ разомъ положилъ конецъ всякой возможности со стороны Анри даже намекнуть о предмет его миссіи слдующею фразою: ‘никакія путешествія въ мір не въ состояніи вырвать Франціи изъ рукъ Арлекина…’

На язык, бывшемъ въ обращеніи въ Кобленц, ‘Арлекинъ’ было прозвище, данное французскимъ революціонерамъ.

Графъ д’Артуа превзошелъ его въ равнодушіи, онъ отпустилъ Анри съ слдующими словами:

‘Время терпитъ… во всякомъ случа вы будете своевременно предупреждены о ршеніи, которое слдуетъ будетъ принять… Что касается той личности, объ ней покуда можно не думать…’

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

Коблеецъ ночью.— Письмо Анри къ графу д’Артуа. — Принцы принимаютъ Монтальбано.— Его радость.— Тайна авантюриста.— Баронъ Флаксланденъ.— Смерть императора Леопольда.— Кобленцъ на другой день посл восшествія на престолъ императора Франца. — Вирье, Флаксіанденъ, Монтальбано.— Конецъ одного заговора.— Новыя приключенія, возложенныя на Анри, отъздъ въ Туринъ. Эмигрантъ противъ воли.— Нсколько дней въ Савои.— Болзнь и гоненія.— Пріемъ Анри королемъ Сардинскимъ.— Онъ терпитъ неудачу въ переговорахъ.— Возвращеніе Анри въ Парижъ.— Принцесса Елизавета и роялисты наканун 10 августа.

I.

Ночью, когда потухли послдніе огни во дворц, когда стихло въ отел ‘Трехъ Коронъ’, когда наконецъ повсюду, гд только ютился эмигрантъ, смолкъ всякій шумъ, Анри, по его собственнымъ словамъ, покинулъ пристанище, въ которомъ онъ провелъ весь день, умиротворяя разсвирпвшаго авантюриста.

Вотъ онъ, несчастный, озабоченный, обнищалый, пробирается по проулкамъ Кобленца.

Чмъ-то онъ завтра расплатится за свое скромное пропитаніе?..

Чмъ онъ будетъ извинять принцевъ передъ этимъ человкомъ, который проклинаетъ ихъ?

Увы! онъ истощилъ вс аргументы, какъ и вс средства… Но, быть можетъ, деньги и доводы еще найдутся? Покуда онъ извиняется за свое усердіе имъ служить передъ тми, кто имъ пренебрегаетъ.

‘…Сохрани меня Богъ,— пишетъ онъ въ своихъ запискахъ,— чтобы я позволилъ себ тревожить принцевъ… Но тмъ не мене, хочу надяться, что они сжалятся надъ несчастливцемъ, который оставилъ своихъ въ ужасномъ положеніи… Разсчитываю на доброту, на милосердіе принцевъ, что они не отсрочатъ своего намренія на неопредленный срокъ…

‘Преданность моя заставила меня все бросить, вс самыя важныя дла, и мое безпокойство за m-me де-Вирье присоединяется еще ко многимъ другимъ причинамъ, побуждающимъ меня скоре вернуться во Францію…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какая добыча для страданія человкъ, который отдается служенію какому нибудь длу! Онъ страдаетъ за тхъ, которые являются представителями этого дла, онъ страдаетъ съ тми, которые себя ему посвящаютъ, страдаетъ съ тми, которые предаютъ его!.. Посл слабости короля, посл бшенства мятежа, Анри пришлось столкнуться съ равнодушіемъ принцевъ на той Голго, на которую онъ взбирался.

‘Ахъ, ваше высочество! — на этотъ разъ Анри обращается въ графу д’Артуа,— недовріе и оскорбленія моего компаньона отъ меня достигаютъ до васъ. Онъ два, три раза на день водворяетъ меня въ мое заточеніе. Онъ угрожаетъ, что удетъ, если до завтра не получится отвтъ на счетъ аудіенціи, о которой онъ просилъ…

‘Ваше высочество припомнитъ, что онъ иметъ открыть важную тайну. Онъ желаетъ имть подтвержденіе, что тайна его сохранится между вами и Monsieur… А также онъ желаетъ знать, будетъ ли онъ уполномоченъ вести со мной переговоры.

‘Прошу позволить мн сдлать здсь одну оговорку.

‘Если вашему высочеству почему либо неугодно будетъ избрать меня въ посредники, умоляю мн поврить, что я не имю самолюбія быть избраннымъ. Мое отреченіе не напускное, оно искренно… Я плачу кровавыми слезами объ оскорбленіяхъ, понесенныхъ королемъ и королевскою семьей.

‘Не все ли мн равно, кто ихъ спасетъ, лишь бы ихъ спасли… Генералъ, солдатъ, посредникъ или разжалованный въ самые послдніе ряды, мн это безразлично, только бы сдлано было дло…

‘Все было за то, чтобы я отказался отъ этого порученія. Довріе ко мн принцессы Елизаветы вынудило меня согласиться, но не измнило во мн критическаго отношенія къ себ… и потому, какъ могу я найти страннымъ, если къ способностямъ другого отнесутся съ большимъ довріемъ, чмъ къ моимъ…

‘Прошу поврить мн. Во что бы то ни стало требуется ршеніе. Все равно, каково бы оно ни было, слдуетъ отпустить этого человка съ добрымъ словомъ… Онъ интриганъ большой руки и если онъ замтитъ, что онъ проигрался въ игр, которую затялъ, можно будетъ всего ожидать отъ его отчаянья…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но какое значеніе могла имть эта послдняя нотка, брошенная среди диссонансовъ, которые тогда существовали между Парижемъ и Кобленцомъ.

Въ то время, какъ Анри выяснялъ принцамъ, что монархіи приходится обратиться къ средствамъ эмпириковъ, шарлатановъ, Калоннъ и епископъ Аррасскій сбивали ихъ до такой степени съ толку, что графъ д’Артуа отвчалъ принцесс Елизавет на ея политическія письма вопросами, по прежнему ли она здитъ верхомъ и ходитъ на богослуженія въ церковь, во время поста, въ розовой атласной шуб… {Письмо отъ 23 февраля 1792 г.}.

Быть можетъ воспоминанію объ этой розовой шуб Анри и Монтальбано были обязаны аудіенціею. Напомнивъ о принцесс Елизавет, она одновременно напомнила графу о тхъ, которыхъ ему рекомендовала его сестра. И принцъ наконецъ назначилъ аудіенцію Монтальбано. Аудіенція должна была состояться въ отсутствіе Анри.

Въ своихъ запискахъ Анри умалчиваетъ о томъ тяжеломъ впечатлніи, какое должно было произвести на него это изъятіе. Въ нихъ говорится только о радости его авантюриста.

‘…Выходя съ аудіенціи, мой компаньонъ сіялъ радостью, такъ какъ принцы, казалось, отнеслись сочувственно въ его взглядамъ… Онъ прыгалъ на улиц точно человкъ, который бы посл долгаго плаванія наконецъ вошелъ въ гавань…Онъ непремнно хотлъ сейчасъ же хать въ Вну. Но онъ согласился остаться въ силу моего замчанія, что теперь-то именно онъ и будетъ нуженъ принцамъ. Что касается меня, я тоже остаюсь, какъ мн это ни трудно, ибо теперь, когда я не связанъ боле честнымъ словомъ, я могу быть дйствительно полезенъ, Его высочество узналъ отъ самого авантюриста его тайну… Это именно то, чего желалъ Монтальбано.

‘Теперь мое дло дополнить его откровенность… Я долженъ и наконецъ могу сообщить принцамъ все, что знаю.

II.

‘…Таинственная личность, о которой говоритъ {Слдующія за этимъ страницы озаглавлены: ‘Записка, поданная принцамъ въ Кобленц’.} Монтальбано, какъ уже теперь извстно его высочеству, никто иной какъ наслдникъ австрійскаго престола, эрцгерцогъ Францъ… Значеніе этой государственной тайны, отъ которой можетъ зависть благополучіе королевской семьи, вроятно, не мало поразило его высочество.

‘У императора Леопольда имются въ распоряженіи лишь ничтожныя средства. Вмшательство за короля Франціи не можетъ входить въ его виды. А, кром того, къ огорченію его сына, вліяніе маршала де-Ласси, самаго близкаго совтника императора, противъ насъ и парализируетъ ту небольшую долю доброй воли его принципала по отношенію къ намъ, даже если бы эта добрая воля и существовала.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘А потомъ ничто такъ не противно эрцгерцогу, какъ вмшательство де-Ласси въ дла, которыя его высочество считаетъ не только политическими, но и семейными.

‘…И потому, быть можетъ, въ силу его рыцарскихъ взглядовъ, а можетъ быть и въ силу его пыла молодости, онъ желалъ бы, чтобы была оказана помощь королев, его царственной тетк, унизительное положеніе которой возмущаетъ всхъ.

‘Вотъ почему онъ, подъ предлогомъ усмиренія возстаній, принялъ во Фландріи т мры, какія я видлъ. Он заставляютъ меня предполагать, что эрцгерцогъ желаетъ оказать намъ серьезное содйствіе. Солдаты обожаютъ его. Его храбрость извстна въ войскахъ, съ которыми онъ ходилъ на войну противъ турокъ…

‘Я долженъ замтить, что проектъ, который проводится его императорскимъ высочествомъ, діаметрально противуположенъ политик императора, его отца, и потому неудивительны т пути, которые избралъ его высочество, чтобы извстить о своихъ намреніяхъ.

‘Этимъ объясняется выборъ того человка, котораго я ввелъ къ вамъ. Но что меня поражаетъ, это затрудненіе согласить предстоящее дяніе съ сопротивленіями императорскаго двора. Быть можетъ, для того, чтобы втянуть его въ это дло, нужно создать подобное положеніе обстоятельствъ…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И такъ, вотъ она тайна, которая такъ долго тяготила Анри. Посл перваго удивленія по поводу сообщеній, сдланныхъ Монтальбано, онъ увровалъ въ истину миссіи, которая подтверждалась несомннными фактами.

А между тмъ, въ этомъ дл все было такъ странно, свойства человка, который завязывалъ такую грандіозную интригу, такъ не соотвтствовали затронутымъ интересамъ, что Анри ршилъ быть осторожнымъ до конца. Разв онъ могъ, въ самомъ дл, отвчать за человка, о которомъ онъ отзывается слдующимъ образомъ:

‘…Человкъ этотъ облекаетъ все, что касается его лично, въ такую тайну, что онъ до сихъ поръ у меня подъ сомнніемъ. Одно несомннно, что онъ храбръ, такъ какъ онъ весь испещренъ ранами, изъ которыхъ пять, шесть отъ огнестрльнаго оружія.

‘Въ минуту нетерпнія, до чего я его умышленно довелъ, у него сорвалось нсколько словъ о его семейств.

‘Я узналъ, что онъ принадлежитъ къ младшей линіи дома Медина-Цёли,

‘Онъ воспитывался въ Италіи, былъ на Мальт, гд онъ совершилъ нсколько морскихъ поздокъ.

‘Говоритъ, что былъ въ Гибралтар и тамъ встртился съ графомъ д’Артуа. Затмъ имлъ серьезное дло въ женскомъ монастыр. Инквизиція вмшалась въ это дло, такъ какъ Монтальбано вспоминаетъ объ инквизиціи съ почтительнымъ страхомъ.

‘Избавившись отъ нея, онъ сдлался агентомъ эрцгерцога.

‘Это возможно, такъ какъ 24-лтній принцъ повидимому не боится ни приключеній, ни авантюристовъ.

‘Это, сознаюсь, странная повсть, не внушающая доврія. Но, повторяю, несмотря на оболочку, многія изъ сообщенныхъ незнакомцемъ вещей правдивы.

‘Повторяю также, что если Монтальбано не будетъ полезенъ, онъ будетъ весьма опасенъ.

‘Мой долгъ, слдовательно, остаться здсь и наблюдать за нимъ, вопреки всмъ серьезнымъ причинамъ, побуждающимъ меня къ отъзду.

‘Будучи знакомымъ со страною, которая входитъ въ планъ дйствій, я, быть можетъ, могу содйствовать приведенію его въ исполненіе’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вчера еще Анри страстно стремился въ Парижъ, и вдругъ ршаетъ остаться въ Кобленц… Чего ради?

Объясненіе этому имется въ его сокровенныхъ запискахъ, въ которыхъ душа его по временамъ такъ своеобразно сіяетъ.

Одной подробности въ задуманномъ предпріятіи было достаточно, чтобы смутить столь прямую душу Вирье.

Монтальбано, во время ихъ совмстнаго путешествія, дошелъ до того, что утверждалъ, что, благодаря его соучастникамъ въ Ней-Бризахъ, легко будетъ провести туда австрійскій гарнизонъ, чтобъ въ данное время оказать поддержку войскамъ, которыя двинутся съ бельгійскихъ границъ.

Анри зналъ, ‘что разъ овладвъ французскою мстностью, Австрія ее не уступитъ’… А потому, несмотря на все желаніе обезпечить благополучіе монархіи, онъ отклонялъ всми силами души то, что ему казалось ‘посягательствомъ на отечество’…

‘…Тмъ не мене, я не выдалъ себя моему авантюристу’, пишетъ онъ, и ограничился тмъ, что замтилъ ему, что ‘Ней-Бризахъ по своему положенію, находясь между Рейномъ и Иллемъ, не на пути слдованія войска и потому не можетъ имть значенія…’

Но въ душ онъ ршилъ, что не допуститъ даже поднять объ этомъ вопроса, а потому Анри отправилъ принцамъ записку, въ которой изложилъ всю опасность подобной сдлки.

Все мене и мене интересуясь проектомъ, который они съ презрніемъ называли ‘проектомъ испанца’, принцы препроводили преспокойно записку человку, который занималъ при нихъ должность министра иностранныхъ длъ. Его звали барономъ Флаксланденъ {Генералъ баронъ Флаксланденъ былъ командированъ Людовикомъ XVI къ нмецкимъ дворамъ съ самаго начала революціи. Онъ продолжалъ пользоваться довріемъ Людовика XVIII посл смерти Людовика XVI и исполнялъ при немъ обязанности, которыя соотвтствовали позже обязанностямъ начальника военнаго кабинета.}, трудно было бы найти человка, боле способнаго оцнить Анри.

Старый солдатъ, человкъ исключительной чести, свтлаго ума, Флаксланденъ встртился съ Вирье какъ съ другомъ счастливыхъ дней. Они оба искренно подружились въ учредительномъ Собраніи, гд баронъ являлся представителемъ Кольмара.

Въ настоящее время новыя причины снова связывали этихъ двухъ людей, причины доврія и общей вры, а также отчаяніе. Для нихъ являлось роковой дилеммою: предоставить короля яобинцамъ или заплатить за его благополучіе разъединеніемъ, которое рано или поздно, какъ писалъ Водрейль, привело бы Людовика XVI къ печальному положенію ‘Суассонскаго короля’, страшная дилемма, которую для Вирье, покрайней мр, разршило одно совершенно неожиданное обстоятельство.

III.

1 марта 1792 г. скончался императоръ австрійскій. Въ томъ положеніи, въ какомъ находилась Европа, не могло ничего случиться боле важнаго, важнаго именно съ французской точки зрніи.

Роялисты и якобинцы одинаково были ошеломлены этою смертью, которую ршительно нельзя было предвидть, такъ какъ королю было всего 45 лтъ.

Послдствія этой смерти казались всмъ до того серьезными, что самая смерть явилась сейчасъ же темою для самыхъ гнусныхъ обвиненій.

Но въ сущности не требовалось никакого преступленія для смерти принца, который утонченностямъ политики предпочиталъ утонченности удовольствій. Удовольствія замняли собою вс другія чувства въ этой отлетвшей жизни. Если Леопольдъ забывалъ про свою сестру, погибавшую по ту сторону его границъ, то потому, что онъ былъ занятъ другими женщинами въ Вн. Извстно ли, что Тероань, кровавая гордыня 5 октября, была въ числ ихъ? {Тероань де-Меривуръ род. въ Литтих, куда она занесла свои революціонерные взгляды посл 5 октября. Арестованная и заключенная въ тюрьму въ Куфштейн по приказанію императора Леопольда, который постилъ ее, нашелъ ее очень хорошенькой и приказалъ возвратить ей свободу.}

Уваженіе къ эрцгерцогу, наслднику, уменьшалось по мр того, какъ возрасталъ скандалъ около его отца. Но даже если бы не существовало этой причины, все-таки пришлось бы считаться съ той особой силой, которая въ каждой царственной семь длаетъ изъ вроятнаго наслдника противника.

Между отцемъ и сыномъ непремнно разразилось бы несогласіе, если бы не внезапная смерть императора.

Никогда два принца не были такъ различны. Для ихъ характеристики достаточно ихъ совершенно различнаго отношенія ихъ къ Маріи-Антуанетт.

Нельзя было относиться къ королев боле холодно, нельзя было быть боле антифранцузомъ, чмъ Леопольдъ.

Трудно быть боле французомъ, боле рыцаремъ въ своей преданности къ ней, чмъ Францъ.

То же самое можно было сказать и о политик ихъ.

Одна являлась вдохновеніемъ маршала де-Ласси, другая вдохновеніемъ лотарингскаго аристократа, преклонявшагося передъ Маріею-Антуанеттою — котораго звали графъ де-Ламберти.

Контрастъ между политикой, только что умершей, и той, которой предстояло себя заявить, былъ слишкомъ хорошо извстенъ, чтобы эмигранты не сдлали изъ него предмета своихъ самыхъ безразсудныхъ надеждъ.

На другой день смерти императора, Кобленцъ превратился въ вбзудораженный муравейникъ. На площади, по улицамъ, въ отел ‘Трехъ Коронъ’ стоялъ гулъ отъ взрыва идей, радостныхъ рчей, цлыхъ потоковъ мнній, которые точно смыли вс прошлыя страданья и понесли на своихъ волнахъ вс надежды къ радостному будущему.

Увы! съ присущимъ имъ недостаткомъ мры, эмигранты заявляли и подтверждали такъ громко свои права, что слухъ объ этомъ дошелъ до Вны.

Слухъ этотъ пробудилъ въ император недовріе къ эмигрантамъ, и довріе къ совтникамъ отца, въ какомъ онъ отказывалъ имъ досел.

Каунитцъ и Ласси пріобрли снова вліяніе въ совт. И первымъ доказательствомъ почтенія къ ихъ совтамъ молодого императора было его согласіе пожертвовать королевою Франціи {Безъ сомннія, заявленія, которыя Дюмурье, назначенный 15 марта министромъ иностранныхъ длъ, передавалъ немедленно новому имаератору, способствовали его отршенію отъ добрыхъ намреній:

‘…Если онъ (императоръ) будетъ содйствовать преступному остервеннію эмигрантовъ, которые разрываютъ отцовское сердце короля, для него не воспослдуетъ изъ этого ничего, кром той же слабости и того же истощенія, до котораго онъ довелъ бы и Францію…

‘Можетъ ли онъ взять на себя защиту мятежниковъ? И такой примръ не былъ ли бы опасенъ для него самого? Вотъ въ чемъ вы должны хорошенько убдить новаго императора…’ (Указанія, данныя маркизу де-Ноаль, посланнику въ Вн, въ март 1792. См. Фейлье де-Коншъ. Неизданные документы, т. V, стр. 333).}.

Чувствительность новаго императора, впрочемъ, была поразительно мимолетна.

Его безразличное отношеніе къ тетк было только началомъ такого же отношенія къ его собственной дочери, Маріи-Луиз, къ его зятю, Наполеону, наконецъ къ его внуку… Совершенно врно говорилъ о немъ позже Меттернихъ ‘у императора Франца было сердце чисто государственное’…

На другой день смерти Леопольда, надъ имперіей стали носиться т маленькія тучки, которыя надъ моремъ предвщаютъ перемну втра, а надъ государствомъ новую политику.

Такая маленькая тучка надъ Кобленцомъ принесла съ собою отршеніе отъ переговоровъ, которые Вирье удалось довести до тихой пристани.

Для новаго императора, для короля Венгріи, какъ его тогда звали, интрига, затянная, быть можетъ, боле для того, чтобы явиться противникомъ отца, чмъ ради спасенія Франціи, потерялась въ общей политик.

Съ другой стороны, принцы не нуждались ни въ чьемъ содйствіи для своихъ отношеній со вчерашнимъ союзникомъ, сегодня возсдавшимъ на трон.

Одинъ среди столькихъ дйствующихъ лицъ, замшанныхъ въ этомъ таинственномъ дл, несчастный Вирье не зналъ, что длать.

Что касается Монтальбано, для него счастье было отнын въ Вн. И онъ бжалъ за нимъ по слдамъ. Убжденный, что оно призываетъ его въ повренные императора, такъ какъ онъ былъ до этого повреннымъ наслдника, онъ спшилъ къ столь высокому назначенію.

Для того, чтобы до него добраться, онъ торжественно слъ въ кабріолетъ виконта де-Вирье-Бовуаръ, прихвативъ съ собою послдніе золотые несчастнаго Анри.

IV.

Для Анри ни раззореніе, ни то, что онъ попалъ въ смшное положеніе, было не важно. Съ самой минуты отъзда изъ Парижа, онъ предвидлъ неудачу и заране былъ готовъ на несочувствіе тхъ, для кого онъ хлопоталъ.

‘…Пускай, если нужно, вся отвтственность этого случая падетъ на меня и на Жилліе,— писалъ онъ въ то время, какъ принцы заставляли его томиться въ ожиданіи на чердак.— Не все ли равно, что насъ сочтутъ за легковрныхъ людей или за дураковъ? Мы желали только дать возможность принцамъ выяснить это дло. Пускай насъ не признаютъ, если это можетъ принести пользу. Мы на это давно готовы’.

Но какъ сообщить принцесс Елизавет о странномъ исход предпріятія?

Слдовало ли отнять у принцессы всякую дальнйшую надежду или ждать изъ Вны новаго указанія, какъ дйствовать дальше?

Предчувствія Флаксландена по этому поводу были весьма неутшительны.

‘Сомнваюсь,— писалъ онъ Вирье,— чтобы у преемника были еще т намренія, которыхъ мы могли ожидать. Наши надежды съ этой стороны могутъ также исчезнуть, какъ исчезъ нашъ авантюристъ.

‘Во всякомъ случа нашъ заговоръ конченъ. Теперь мы можемъ дйствовать въ открытую съ его высочествомъ королемъ Венгріи.

‘Но ваша роль, любезный графъ, тмъ не мене, не окончена. Принцы требуютъ отъ васъ другихъ услугъ. Они желаютъ, чтобы вы отправились въ Туринъ и чтобы вы представили тамъ вашъ проектъ военной организаціи, который вы выработали для южныхъ провинцій…’

Прибытіе въ Кобленцъ аббата Клода Аллье дйствительно заставило принцевъ и ихъ совтчиковъ обратить вниманіе на планъ, предложенный Salon franais и уже почти забытый.

Съ первой же аудіенціи, доблестный организаторъ лагеря, де-Жаллезъ, заявилъ, что готовъ присоединиться въ своихъ попыткахъ съ попыткамъ провинцій Ліонне, Дофине, дю-Форезъ. Увы! на этотъ разъ дло шло не о препровожденіи короля въ Ліонъ, но о послдней запруд, которую можно было противупоставить все захватывающей революціи.

Вирье слишкомъ хорошо зналъ эти провинціи и былъ такъ близко заинтересованъ проевтами, которые собирались воскресить, что Флаксланденъ не могъ не свести его съ аббатомъ Алліе.

Долго длились совщанія, о результат которыхъ упоминается Анри въ одной записк.

Военные вопросы, финансовые, разсматриваются въ ней въ мельчайшихъ подробностяхъ, и изъ его замтокъ видно, что съ нсколькими сотнями тысячъ франновъ, при поддержк правильнаго войска, можно было выступить въ походъ.

Правильное войско было указано — это была армія его величества короля Сардинскаго.

‘…Позжайте же какъ можно скоре, любезный графъ,— писалъ Флаксланденъ Анри, увдомляя его, что выводы его записки приняты принцами.— Мн поручено просить у вашей преданности еще этой жертвы. Изъ нашихъ послднихъ разговоровъ вы знаете, чего слдуетъ добиваться въ Турин’.

Анри покорился. Но въ его отвт было столько же смиренія, сколько и отчаянія.

‘Ваше требованіе повергло меня въ большое затрудненіе,— писалъ онъ Флаксландену.— Мое повиновеніе принцамъ обязываетъ меня не останавливаться ни передъ чмъ — я долженъ ршиться на эту поздку, чего бы мн это ни стоило — разъ они этого требуютъ… Я отправлюсь въ путь, вспоминая врнаго Зопира…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зопиръ отправился въ вчность безъ ушей и безъ носу… Судьба его весьма печальна. Но разв она печальне судьбы Вирье?

У Вирье не было больше ни силъ, ни денегъ.

Онъ покидалъ Кобленцъ убитый разочарованіемъ, замученный страданіемъ. И вотъ онъ отправляется отстаивать интересы короля въ то самое время, какъ Людовикъ XVI утверждаетъ декретъ, въ силу котораго вс имнія эмигрантовъ секвеструются.

Анри былъ теперь эмигрантомъ за то, что такъ безполезно потратилъ время въ Германіи.

9 февраля, въ день голосованія этого декрета въ Собраніи, Вирье дрожалъ въ Кобленц въ своемъ чердак.

30 марта, въ тотъ день, когда король утвердилъ декретъ, онъ отправился въ Туринъ.

Полное раззореніе, непоправимое — вотъ всть, какую онъ привезетъ жен, прозжая Савойю по пути къ Альпамъ.

Хотя его очень торопили отъздомъ въ Туринъ, но Анри ршилъ, что потерялъ столько часовъ ради службы королю, что можетъ потерять нсколько часовъ для свиданія съ женою и съ дтьми.

‘Нигд не останавливаясь, онъ дохалъ до Женевы, а черезъ 8 дней посл своего отъзда изъ Кобленца, онъ прибылъ съ своей тетк, баронесс де-Блоне и свидлся наконецъ съ своей семьей. Несчастье наконецъ сжалилось надъ близкими его сердцу боле чмъ надъ нимъ самимъ.

По словамъ его дочери, Анри такъ измнился, что его было трудно узнать. Онъ былъ страшно худъ. Онъ дрожалъ въ лихорадк, и когда эта лихорадка, которая нсколько оживляла его лицо, спадала, страшная блдность разливалась по лицу его, недавно еще столь молодому. Анри было едва 39 лтъ.

Вотъ разсказъ m-lle де-Вирье.

‘…Несмотря на всю радость свиданья съ отцемъ,— пишетъ она,— его здоровье, его грусть внушали намъ серьезныя опасенія… Напрасно старался онъ насъ успокоить, казаться веселымъ…

‘Было ясно, что его угнетала печальная участь, которая насъ ожидала въ будущемъ. Но у насъ были и еще другія заботы. Было извстно, что прибылъ агентъ принцевъ. Отецъ только чудомъ спасся отъ шпіоновъ, которыхъ подсылала къ намъ Женевская республика. Это чудо сотворила, вроятно, болзнь отца, благодаря которой онъ почти не выходилъ изъ дому’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если правда, что приходится платиться за свои качества, какимъ разореніемъ для Анри явилась его преданность. По распоряженію барона де-Флаксландена ему скоро пришлось покинуть тихую семейную жизнь, чтобы снова окунуться во вс ужасы безъисходной политики.

Будетъ ли онъ счастливе въ Турин, чмъ былъ въ Кобленц? Онъ не смлъ надяться.

Его врительныя грамоты были убдительны. Его кузенъ, баронъ де-Блоне, который, сопровождая его, могъ раскрыть ему повсюду двери, ибо въ то время въ Турин савоярская врность была еще настоящимъ талисманомъ!

Наконецъ маркизъ де-Серентъ, бывшій гувернеръ дтей графа д’Артуа, который переписывался изъ Турина съ барономъ Флаксланденомъ, долженъ былъ обезпечить инкогнито ‘графу Монклару’.

Это первое изъ выдуманныхъ именъ, подъ которымъ отнын Вирье было суждено существовать…

V.

Изъ замтокъ, оставленныхъ m-lle де-Вирье, видно, что отецъ ея имлъ нсколько аудіенцій у короля Сардинскаго.

Анри нашелъ его весьма озлобленнымъ противъ его зятей и ихъ свиты…

‘…Эти люди только портятъ нашихъ людей,— безпрестанно повторялъ Викторъ Амедей III, — что касается организацій, которыя мои зятья предпринимаютъ, они могутъ заниматься ими, только не здсь…’

Не утшительны были подобныя рчи. Но он усложнялись еще политическими соображеніями, которыми сопровождалъ ихъ сардинскій министръ, баронъ Отвилль.

По его мннію, ‘его властелинъ былъ слишкомъ слабъ, чтобы взять на себя какую нибудь иниціативу и подвергнулъ бы себя самымъ ужаснымъ опасностямъ, если бы вздумалъ обойтись безъ опоры всхъ великихъ державъ’.

Но было легко замтить въ основаніи этой выжидающей политики закваску затаенной злобы, необъяснимой въ особенности для Анри, если бы одинъ любопытный документъ не выяснилъ причины ея.

Этотъ документъ ничто иное, какъ дневникъ герцога Женевскаго, сдлавшагося впослдствіи королемъ Карломъ-Феликсомъ. Изъ него видно, что между графомъ д’Артуа и его женою существовало несогласіе.

‘Она не хочетъ жить иначе, какъ со спущенными занавсами, она говоритъ о своемъ удаленіи въ монастырь… Надо, чтобы кардиналъ вмшался, чтобы не произошло разрыва между нею и мужемъ, который можетъ быть объясненъ только его легкомысленнымъ поведеніемъ въ Турин’.

Понятно, что эти неудовольствія, которыя заставили нсколько мсяцевъ назадъ короля Сардинскаго просить своего зятя покинуть Туринъ, въ настоящее время не способствовали успху миссіи Вирье.

Посл третьей аудіенціи, онъ могъ считать свое дло проиграннымъ. Если бы даже это было не такъ, то война, объявленная Австріи въ апрл 1792 г. Людовикомъ XVI, положила бы ему конецъ.

Союзъ Австріи съ Сардиніею въ пользу несчастнаго короля подразумвался въ предпринятыхъ переговорахъ.

Слдовательно, не оставалось боле ничего предпринимать, и письмо, которымъ баронъ Флаксланденъ оповщалъ Вирье объ окончаніи его миссіи, кончалось слдующею фразою:

….Понятно, любезный графъ, что обстоятельства отняли всякое значеніе у нашей интриги’…

Интрига — вотъ слово, за которое Анри отдалъ здоровье, средства, которое сдлало изъ него изгнанника.

Подавленный этимъ словомъ, онъ вернулся въ Парижъ, чтобы дать отчетъ въ своихъ дйствіяхъ принцесс Елизавет.

Но что значили вс пережитыя имъ печали сравнительно съ тми, какія ему пришлось увидть! Принцесса какъ разъ была занята роковыми переговорами, которые предшествовали 10 августа и про которые можно сказать, что они были послдними спазмами монархіи {Принцесса Елизавета сказала Монморенъ, что бунта, назначеннаго на 10 августа, не будетъ, такъ какъ Сантерръ и Нетіонъ, получивъ 750 тысячъ франковъ, взялись не допустить его. (Мемуары Маіуэ, т. II, стр. 161).}.

Вс приверженцы конституціи, которые не могли войти въ составъ новаго Собранія, соединились около короля не для того, чтобы отстоять престолъ, но чтобы спасти ему жизнь.

Анри встртился здсь съ Малуэ, съ Клермонъ-Тоннерръ, съ Лалли, съ Ла-Туръ дю-Пэнъ, а также съ Жилліе, который съ особенною горячностью относился къ этой благородной задач.

Анри нашелъ Людовика XVI еще боле нершительнымъ. Его политика безъ всякаго компаса разбивала вс попытки, вс наилучшимъ образомъ комбинированные проекты.

А затмъ, увы! даже и отъ той надежды, какую Анри, Жилліе и ихъ друзья возлагали на принцессу Елизавету, пришлось отршиться. Принцесса также, какъ и братъ, совершенно растерялась отъ цлаго ряда неудачъ во внутреннихъ длахъ, которыя усложнялись еще печальными извстіями изъ-за границы, привезееными Анри.

Обманутая, сбитая съ толку столькими разочарованіями, несчастная принцесса вступала въ сдлки съ предмстьями Парижа.

Падая все ниже, монархія вступила въ сношеніе съ Дантономъ {За нсколько дней до 10 августа королева передала Дантону, черезъ Ла-Порта, 50 тысячъ экю.}.

Напрасно старался Жилліе убдить принцессу Елизавету, что около нея есть другіе врные люди, которые имютъ больше правъ на ея довріе…

Напрасно приносилъ онъ ей планы къ побгу, которые онъ и его друзья неутомимо изобртали — они отвергались такъ же, какъ и послдній планъ — увы! — который отстранилъ Людовикъ XVI, когда Малуэ предлагалъ ему бжать въ Руанъ, гд командовалъ Ліанкуръ.

‘Ахъ! я думаю какъ Малуэ, его планъ я бы предпочла всему остальному,— отвтила принцесса,— но мы связаны другими мрами и поневол приходится ждать’…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Покуда ждали, крестьяне въ Жаллезъ не ждали.

Въ ночь съ 8 на 9 поля, Алліе, обманутый ложными надеждами изъ Кобленца, веллъ бить въ набатъ во вс колокола Виваре.

Безъ всякой поддержки внутри, безъ помощи изъ-за границы, возстаніе было подавлено…

Нкоторые изъ стоявшихъ во глав, спасшихся отъ смерти, бжали въ Ліонъ. Тамъ они должны были съ Анри испробовать послднюю попытку, попытку столь же безполезную, какъ и вс предъидущія.

Со всхъ сторонъ вокругъ престола проваливалась почва, раскрывалась пропасть, въ которой 10 августа 1792 г. ему предстояло погибнуть окончательно.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

Наканун 10 августа. — Первый ударъ въ набатъ,— Gentilhommes въ Тюльери.— Физіономія дворца.— Король.— Маршалъ де-Малье.— Людовикъ XVI скрывается въ Національномъ собраніи. — Первая стычка.— Приказъ прекратить огонь.— Швейцарцы и Gentilhommes’ы въ саду Тюльери.— Вирье спасается отъ рзни.— Онъ прізжаетъ въ Ліонъ. — Шаліе. — Его портретъ. — Занятіе Савои.— Графиня Вирье въ Лозанн.— Эмиграція.— Изреченіе Гете.— Отчаянныя письма Анри.— Преслдованія въ Лозанн.— Анри вызываетъ къ себ жену, въ Ліонъ.— Болзнь маленькаго Аймона.— Его портретъ по Ламартину.

I.

Дантъ встртилъ въ своемъ аду цлую толпу душъ несшихся за знаменемъ, которое держала вчно убгающая фигура. Въ ту минуту, когда они думали, что настигли его, призракъ исчезалъ и несчастныя души въ безпорядк летли въ пропасть.

Это врное изображеніе монархіи съ самаго начала Революціи. Она тоже бжала со знаменемъ въ рук и увлевала за собою своихъ врныхъ, которые вмст съ нею должны были погибнуть 10 августа.

Какая надежда могла быть у нихъ, кром надежды на смерть, при вид всей этой массы народа, которая во время бунта бросилась приступомъ на Тюльери?

Около полуночи 9 августа раздался первый ударъ въ набатъ, въ Корделье. Онъ разбудилъ марсельцевъ въ ихъ казармахъ. Въ то же время онъ оповщалъ послднихъ друзей короля, что насталъ часъ поспшить ко дворцу.

Но потому, какъ они крались вдоль стнъ, безъ мундировъ, пряча свои оружія, съ опущенными головами, можно было подуматъ, что они стыдятся жертвовать своею кровью.

Вирье, Кастежа, Ламартинъ, д’Эрвильи, Клермонъ д’Анбоазъ являются первыми, за ними слдуютъ Пюизегюръ и Малье. Къ часу ночи прибываютъ во дворецъ еще 30, 40 gentilhommes’овъ. Между ними Преси, съ которымъ Анри встртится скоро на другомъ пол битвы.

Въ Тюльери страшная безурядица. Она разрушительнымъ втромъ проносится надъ этими нсколькими батальонами врной, неизмнной, національной гвардіи и надъ этими полками швейцарцевъ, которые сохраняютъ еще свой гордый видъ. Тмъ не мене, чувствуется, что тутъ нтъ ни воли, ни приказаній, что король не знаетъ, что ему длать съ солдатами…

Грустно было видть, какъ онъ при первыхъ лучахъ свта, въ лиловомъ сюртук, въ шелковыхъ чулкахъ, шатаясь отъ усталости, тяжелою поступью прохаживался среди своихъ послднихъ защитниковъ, улыбаясь имъ унылою улыбкою.

Такимъ образомъ онъ ходилъ отъ двора Карусель до Тюльерійскаго сада, машинально повторяя все т же слова или скоре издавая звуки, которыхъ онъ самъ не слыхалъ. Передъ этою атоніею національными батальонами овладваетъ чувство иронической жалости. Швейцарцы, которымъ нтъ дла до короля, не замчаютъ его слабости. Но какое горе для этихъ двухъ, трехсотъ Gentilhommes’овъ, которые желаютъ только смерти, не найти въ глазахъ ихъ повелителя ни искры битвы, на устахъ ни слова изъ увлекательныхъ словъ Беарнейца!

За свои 80 лтъ старый маршалъ Малье, который командуетъ этой кучкой храбрецовъ, не разъ видлъ монархію въ опасности, и никогда онъ не отчаявался. Но теперь, при вид того, какъ король покидаетъ свой дворецъ, чтобы спрятаться за кресломъ президента въ Собраніи, онъ отчаивается.

Еще не было ни одного ружейнаго выстрла, еще не было пролито ни одной капли крови… Покуда проливаютъ только слезы ярости эти врные, въ которыхъ король повидимому сомнвается.

Людовикъ XVI ушелъ, не отдавъ имъ никакихъ приказаній. Они не знаютъ, должны ли они присоединиться къ тому небольшому отряду, который послдовалъ за нимъ, или они должны вступить въ безполезную борьбу съ чернью.

Жители предмстій, повидимому, тоже въ нершимости.

Начинаются переговоры между ними и швейцарцами, которые выглядываютъ въ окна. Но вдругъ раздается выстрлъ, затмъ другой. Безъ всякихъ приказаній завязывается общая стрльба.

Швейцарцы переходятъ съ наступательнымъ дйствіямъ. Три или четыре ихъ роты, въ полномъ порядк, появляются внизу большой лстницы.

Толпа, при вид ихъ, отступаетъ и разсыпается. Gentilhommes’ы съ жандармеріею наступаютъ съ обнаженными шпагами. Все бжитъ, все отброшено до самой площади Карусель.

Побда за королемъ.

Швейцарцы кидаются, чтобы окончить ее, какъ вдругъ появляется запыхавшись д’Эрвильи изъ Собранія, куда онъ проводилъ Людовика XVI.

‘Не стрлять! — кричитъ онъ, когда ему удается быть услышаннымъ.— Король желаетъ и требуетъ, чтобы за нимъ послдовали!

Въ такую минуту подобное требованіе всхъ поражаетъ. Тмъ не мене не остается ничего боле, какъ повиноваться.

Отступаютъ. Тогда толпа переходитъ къ наступательнымъ дйствіямъ. Она въ безпорядк врывается во дворецъ вмст съ швейцарцами. Начинается самая отчаянная борьба.

Драка одинъ на одного, такое избіеніе на лстницахъ, въ капелл, въ апартаментахъ короля, что не уцлть ни единому gentilhomme’у, ни единому швейцарцу.

Тмъ не мене нкоторымъ, въ томъ числ и Анри, удалось выбраться изъ дворца и пробраться въ собственный садъ короля. Они бгутъ къ ршетк, которая отдляетъ его отъ большого сада Тюльери,

Калитка заперта. Ее расшатываютъ. Она не поддается. Наконецъ одна ршетка поддается, но отверстіе такъ узко, что за разъ больше одного человка не можетъ пролзть, тмъ не мене одному швейцарцу удается пролзть и добраться до первыхъ деревьевъ.

Его замтили съ набережной.

Въ это самое время, батальоны, расположенные передъ мостомъ Ройяль, замчаютъ небольшой отрядъ, который спасается бгствомъ, и направляютъ въ него залпъ пуль.

При звук выстрловъ, въ окнахъ дворца показываются марсельцы. И вотъ они тоже начинаютъ стрлять съ тыла въ Анри и его друзей.

Удержаться на позиціи немыслимо. Семь труповъ уже лежатъ у ршетки и заслоняютъ проходъ. Нельзя медлить. Повсюду смерть, она неминуема, если пойдешь назадъ, и есть нкоторая надежда ее избжать, двинувшись впередъ.

И вотъ идутъ впередъ, пробираясь ползкомъ между трупами.

Затмъ швейцарцы и gentilhomme’ы бгутъ, перепрыгивая отъ одного дерева въ другому, покуда они наконецъ вн раіона пуль негодяевъ, которыхъ, повидимому, весьма забавляетъ эта охота на людей.

Они убили 12 или 15 швейцарцевъ. Ихъ красные мундиры были хорошею цлью. Ихъ трупы лежатъ между ршеткою и первыми деревьями. Тамъ же убиты на смерть Кастежа и Клермонъ д’Анбоазъ…

Вирье, благодаря своему маленькому росту, совершилъ этотъ опасный переходъ благополучно. Посчастливилось также Віоменилю, Ламартину и еще нсколькимъ. То прокрадьгваясь, то убгая, то прячась за деревья. имъ удалось добраться до оранжереи въ конц сада. Оттуда они выбрались на набережную. Они разсчитываютъ скрыться въ Елисейскихъ поляхъ. Но конный отрядъ, который вызжаетъ на площадь Людовика XV, заставляетъ ихъ направиться на откосъ Сены. Тамъ лодка. Они прячутся въ нее. Отрядъ прозжаетъ мимо, не замтивъ ихъ… Они спасены.

Эти подробности заимствованы у Ламартина, который слышалъ ихъ отъ своего отца. Отъ отца также онъ узналъ, что бглецы добрались до лса въ Медон.

Вроятно, Анри скрывался съ ними. Но въ запискахъ его дочери не упоминается объ этомъ мучительномъ эпизод. Въ нихъ прямо говорится о прибытіи его въ Ліонъ и именно въ такихъ выраженіяхъ: та же воля, которая направила моего отца въ Кобленцъ, направила его на смерть…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

II.

Постановленія, принятыя городскимъ управленіемъ Ліона на другой день, 10 августа, могутъ дать врное представленіе объ опасностяхъ, которымъ подвергался Анри. Постоялые дворы, гостинницы всхъ родовъ подвергались ежедневному обыску. Въ нихъ съ такимъ рвеніемъ разъискивались бжавшіе изъ Тюльери, что Вирье былъ вынужденъ мнять каждый день и имя и помщеніе.

Надо сказать, что городъ попалъ въ руки Шаліе {Жозефъ Шаліе, род. въ Боларъ, въ Пьемонт, въ 1747 г. Его отецъ готовилъ его для духовной карьеры и потому заставилъ его пройти курсъ философіи у доминиканцевъ. Умъ безъ равновсія, его можно назвать изступленнымъ революціи.

Едва окончивь семинарію, Шаліе сдлался школьнымъ учителемъ, затмъ комивояжеромъ, затмъ за свой цинизмъ въ монентъ неудавшагося проекта Salon franais попалъ въ члены муниципальнаго совта Ліона, въ качеств полицейскаго администратора. Отчисленный въ апрл 1792 г. за то, что прикавывалъ счь женщинъ и двицъ у дверей церквей, онъ заставилъ себ возвратить свою должность законодательнымъ собраніемъ 15 августа 1792 г. Его возвращеніе въ Ліонъ было настоящимъ тріумфомъ.}, этого мрачнаго иллюмината, который придавалъ Ліонскому террору характеръ поразительно странный.

Какъ и Шабо, Шаліе былъ растрига. Его голосъ, его жесты, слова носили на себ отпечатокъ духовнаго краснорчія. Онъ говорилъ только тирадами, апокалипсическими строфами. У Шаліе были т-же слова, что и у Савонаролы, проклятія, достойныя пророковъ, умиленіе двъ, и нечеловческое смиреніе, чисто мученическое.

Въ своемъ безуміи человкъ этотъ отражалъ вс безумія массы. Шутъ, сангвиникъ, мистикъ-палачъ, фанатикъ до невозможности — таковъ этотъ Шаліе.

О немъ можно сказать, что онъ сохранился въ воспоминаніи Ліона, какъ т боги, въ которыхъ олицетворяли свои страхи народы — дти…

Онъ тоже покинулъ Парижъ на другой день 10 августа.

Онъ не прятался, какъ Вирье. Онъ возвращался въ Ліонъ побдителемъ.

При всякой остановк онъ взбирался на козлы дилижанса и обращался къ бунтовавшей черни съ рчами.

‘Когда онъ говорилъ,— разсказываетъ одинъ изъ свидтелей,— нчто въ род кровавой пны выходило съ его устъ’…

‘Я до сихъ поръ еще слышу,— говоритъ въ свою очередь m-lle де-Эшероль,— слова, которыми закончилъ свою рчь этотъ бсноватый, при своемъ прозд черезъ Муленъ…

‘Братья, вы разрушили позорную Бастилію, но вы уничтожили только стны!.. Отрубите головы и вы будете свободны… Долой королей!.. Смерть тиранамъ’!..

‘Дилижансъ уже скрылся въ облакахъ пыли, а все еще раздавались крики смерти этого изступленнаго человка’.

Вотъ чудовище, отъ котораго Анри надо было прятаться, чтобы исполнить возложенное на него порученіе принцессы Елазаветы. О, какія предзнаменованія для него, еслибы онъ врилъ въ нихъ, эти осколки статуи Людовика ХІ, которые валялись на площади Белькуръ, это избіеніе офицеровъ Royal-Pologne, эти умерщвленія священниковъ за то, что они праздновали возвращеніе Шаліе! Но что значили вс эти предзнаменованія для того, у кого единственною заботою было пожертвовать собою ради службы королю?

То подъ именемъ ‘Камила Пернона’, то подъ именемъ ‘Пагануччи’, наконецъ, подъ именемъ ‘сэра Брюиссе’, Анри бгаетъ по городу, разъискивая роялистскихъ коноводовъ, которые скрывались такъ же, какъ и онъ.

Первый, на слдъ котораго ему удалось напасть, былъ Доминикъ Алліе, братъ аббата Клода Алліе, съ которымъ Анри встртился въ Кобленц. Посл пораженія въ Жаллез, Доминикъ бжалъ въ Ліонъ. Анри нашелъ его уже забывшимъ неудачу и готовымъ на новую попытку, которой повидимому благопріятствовали обстоятельства.

22 сентября генералъ Монтескью занялъ Савойю и принудилъ такимъ образомъ короля Сардиніи выйти изъ его нейтралитета. Это и было, наконецъ, той диверсіей, которой такъ желалъ нсколько мсяцевъ назадъ Анри…

Но увы! разв осуществляется когда нибудь даже самая дорогая мечта безъ того, чтобы при этомъ не пострадало ваше сердце?

Взятіе Савойи заставило графиню Вирье, вмст съ дтьми, немедленно выхать изъ Весси. ‘Пришлось,— пишетъ m-lle Вирье,— сейчасъ же эмигрировать и спасаться въ Швейцарію.

‘Въ нашемъ бгств, мы даже не ночевали въ Эвіанъ.

‘Намъ сказали въ 11 часовъ вечера, что можно всего ожидать и что намъ всего лучше ссть въ лодку на Женевскомъ озер и отплыть.

‘Это было нчто ужасное. Мой двоюродный ддъ, аббатъ, котораго мы повезли больнымъ изъ Пюпетьера и которому пребываніе въ Весси не принесло пользы, имлъ видъ умирающаго. Его пришлось спускатъ въ барку на тюфяк. Моя тетка де-Блоне, мать моя и мы сли съ нимъ, онъ горько плакалъ… Я помню, что въ эту ночь не было луны. Направились мы или скоре мы думали, что направились къ Уши… Втеръ чуть не опрокинулъ нашу лодку… Мы дрожали отъ холода и страха…

‘Мы хали безъ конца… Наконецъ, уже засвтло мы увидали Уши’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

III.

Если на разсвт взглянуть съ Лемана на этотъ швейцарскій берегъ, который представлялся жен Анри и его дтямъ обтованною землею, онъ весь кажется срымъ. Онъ покрытъ срымъ вуалемъ. Но скоро черезъ этотъ вуаль, который длается все боле и боле прозрачнымъ, начинаетъ проевчивать голубое пятнышко, которое понемногу все увеличивается, опускается и отражается въ синев воды. Озеро и небо точно тянутся другъ къ другу. Въ то же время горы прорываютъ вершинами своихъ большихъ деревьевъ туманъ и выростаютъ изъ него во всей крас. Затмъ прелесть этой картины довершаютъ дома, которые блестятъ на солнц.

Наружность мстности, какъ это давно уже кто-то сказалъ, не такъ мняется, какъ наружность людей. И теперь еще, когда прізжаешь въ Уши, видишь все тотъ же прелестный пейзажъ.

Но было ли счастьемъ вернуться къ жизни въ т времена?

Ожить разв не значило вспомнить?

А воспоминанія о Лозанн, гд должна была скрываться жена Анри, были отравлены навсегда утраченнымъ прошлымъ. Уходили послднія надежды, такъ же какъ и послдніе золотые!

Что предстояло въ будущемъ?

Изъ арміи принцевъ получались самыя печальныя извстія. У каждаго былъ или братъ, или отецъ, или сынъ, среди тхъ несчастныхъ, которыхъ Брауншвейгская капитуляція въ долинахъ Шампани, превратила въ шатающихся по большимъ дорогамъ Бельгіи и Германіи. Они тащились подъ ливнемъ, который размывалъ красную землю и длалъ изъ нея, до словамъ Гёте, кровяную грязь… ‘Когда они шли впередъ, за ними стояли точно цлыя болота крови. И въ такомъ же трудномъ положеніи, какъ нкогда солдаты фараона, они тонули въ красномъ мор’ {Гёте сопровождалъ прусскую армію.}.

Эмиграція была побждена! Но для нея было вдвойн тяжео признать себя побжденною ‘санкюлотами, которыхъ она собиралась привести къ порядку ударами кнута’.

Въ особенности женщины, подъ вліяніемъ тщеславія, были неумолимо горды. Он такъ задирали головы передъ пораженіемъ, какъ это въ пору было бы разв самой m-me де-Роганъ. Не желая приписывать совершеннымъ ошибкамъ свое униженіе, он винили тхъ, кто былъ непричастенъ къ этимъ ошибкамъ.

M-me де-Блонэ, одна изъ первыхъ, испытала на себ вліяніе этой озлобленной среды. Затмъ оно коснулось и жены Анри. Въ ум ея поднялся точно туманъ, который застилалъ собою отвагу ея мужа.

Она видла, какъ Анри въ періодъ Національнаго Собранія боролся съ опасностью жизни. Отчего же его нтъ теперь тамъ, гд идетъ борьба?..

И насталъ день, когда Анри замтилъ въ письмахъ жены, что она страдаетъ изъ-за его поведенія. Вотъ онъ результатъ его всей жизни, которую онъ считалъ безупречно честною. ‘…Что сказать теб?.. Какъ выразить теб состояніе души моей при чтеніи твоего послдняго письма? Я никогда еще не испытывалъ подобнаго униженія… Въ каждой строк твоей сквозитъ, что ты краснешь за все то, что сдлано мною, и чего не сдлано. И такъ я сталъ предметомъ порицаній той, чьей гордостью я хотлъ быть…

‘…Наша любовь, скрпленная столькими слезами, неужели зависитъ отъ глупыхъ, несправедливыхъ толковъ?.. — вопрошалъ несчастный. — ‘…Неужели ты забыла все, что я вынесъ, чтобы остаться врнымъ моему долгу?.. Пусть т, которые нападаютъ на меня, скажутъ, что же сдлали они въ то время, какъ я безъ отдыха посвящалъ себя длу, и послднія свои средства тратилъ еще этою зимою на служеніе принцамъ…

‘Не во время покинувъ Францію, съ безумными идеями, подъ часъ преступными, большинство изъ нихъ разсчитывало, что этотъ отчаянный процессъ не продлится боле шести мсяцевъ.

‘… Меня обвиняютъ въ томъ, что я отдыхаю въ Ліош… Вдь я живу здсь вчно подъ кинжаломъ… Грустно видть, что т, которые живутъ въ далек отъ опасности, выдумываютъ себ романы героизма…’

Иронія есть насмшка, сквозь которую чувствуются слезы. Разв ихъ нтъ въ этихъ послднихъ строкахъ Анри:

‘…Сила ихъ порицаній проникла до мозга моихъ костей!

‘Но все, что замышляютъ эмигранты, безцльно. Безплодность ихъ усилій воскресить трупъ придаетъ тмъ, кто видитъ ясно, мужество прервать съ ними всякія сношенія’.

‘…Вн родины сохраняются химерическія надежды… разсчитываютъ вернуться завтра…

‘Все это будетъ долго длиться. Вся Европа приметъ тутъ участіе’.

IV.

Между тмъ пребываніе въ Лозанн становилось все мучительне для графини Вирье. Она не только наталкивалась на обидные намеки, но ей приходилось выносить грубости и рзкости отъ людей, которые отъ прикосновенія Революціи сами заражались.

Швейцарцы позабыли свое традиціонное гостепріимство по отношенію къ эмигрантамъ. Они были съ ними высокомрны, задорны, упрекали ихъ въ томъ, что они объдаютъ страну, и компрометтируютъ ее безповоротно передъ Франціею. Даже дти подвергались преслдованіямъ.

Каждый день приходилось видть m-me Вирье ея дтей, возвращавшихся въ слезахъ изъ той маленькой школы, куда она ихъ посылала.

M-lle Гортензія, одна изъ надзирательницъ, была къ нимъ немилосердна. Не разъ приходилось маленькому Аймону, несмотря на свои пять лтъ, раздлываться на улиц съ злыми ребятишками, которые обзывали его: ‘противный эмигрантъ!.. противный французъ!’

Во всякомъ человческомъ образ, каковъ бы онъ ни былъ, тогда слезами обливалась душа!

Какъ ни была тверда жена Анри въ своемъ личномъ страданіи, она не могла мириться съ страданіями своихъ дтей. ‘Я до такой степени была огорчена ихъ печалями,— пишетъ она,— что во всхъ письмахъ къ мужу умоляла его вернуть насъ во Францію*.

Но возвратиться во Францію, ‘когда аристократизмъ былъ написанъ на лиц’, какъ сказалъ про m-me Вирье одинъ дофинскій патріотъ, было не легкимъ дломъ. А затмъ, не рисковала ли несчастная женщина повредить мужу въ Ліон или по крайней мр стать помхою въ его дйствіяхъ? Ршивъ, что пусть будетъ, что будетъ, Анри позволилъ ей пріхать къ нему. Съ помощью врнаго человка ей удалось перебраться черезъ границу, но увы! для того, чтобы на другой же день по прізд въ Ліонъ пожалть объ этомъ.

Изъ благоразумія пришлось разсовать дтей въ разныя руки. Маленькихъ двочекъ поручили милосердію Божію и одной старух, ‘mre Lafert’, которую въ былое время удалось одолжить, а маленькій Аймонъ остался при матери въ маленькой комнатк, близь церкви Saint-Jean.

И вотъ, однажды вечеромъ ребенокъ сталъ жаловаться на сильную головнуго боль. Затмъ появилась сильная лихорадка. На слдующій день выяснилось воспаленіе мозга.

Болзнь была не подъ силу слабой натур ребенка.

Каждый вечеръ, съ опасностью жизни, Анри выходилъ изъ своего мста укрывательства, чтобы навстить своего умирающаго ребенка…

Успокоенная его приходомъ, жена его тогда ложилась отдохнуть, но крики ребенка заставляли ее сейчасъ же вернуться къ нему. И тогда они оба вмст старались его успокоить въ бреду…

Комната была низкая и выходила на улицу. Крики, которые раздавались съ улицы, звуки барабана только еще больше волновали больного. Нечего было и думать о лченіи… Позвать доктора значило выдать себя…

Аймонъ долженъ былъ неминуемо умереть! Но мать спасла его… быть можетъ своею любовью! Съ тхъ поръ въ немъ осталось навсегда что-то серьезное, таинственное, что поразило Ламартина, когда онъ увидлъ его въ первый разъ… ‘…Унего былъ неровный лобъ,— говоритъ про него поэтъ,— съ шишками, которыя, по мннію нкоторыхъ, обозначаютъ геніальность… Его вьющіеся, блокурые волосы, длали его похожимъ на античное изваяніе… Глаза его поразительнаго блеска ослпительно сіяли… Въ этомъ ребенк было что-то загадочное’.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

Болзнь графини де-Вирье въ Ліон во время процесса короля и посл 21 января.— Всемогущество Шаліе — Гд помстить гильотину? Реакція и репресаліи.— Анри въ Croix-Rousse.— Дневникъ его дочери.— Напрасное обращеніе къ Муцію Сцевол.— Компасъ патріотовъ.— Адресъ ліонцевъ Конвенту.— Битва 29 мая.— Мадинье.— Пораженіе санкюлотовъ.— Смерть Шаліе.— Жирондисты въ Ліон.— Угрозы Конвента. — Приготовленія обороны. — Назначеніе Преси генераломъ.— Его портретъ.— Опять дневникъ m-lle де-Вирье.

I.

Несчастіе для Вирье усиливалось, какъ усиливается лихорадка.

Въ то время какъ ребенокъ сталъ поправляться, заболла его мать воспаленіемъ легкихъ, которое, въ виду декабрьскихъ холодовъ и лишеній, приняло угрожающій характеръ.

Чтобы спасти мать посл ребенка, нужно было второе чудо. И это чудо совершилось, есть горькія судьбины, которыя не завершаются, покуда все горе не исчерпано до дна.

Но можно себ представить, что пережилъ Анри, покуда длился кризисъ!

Почти безъ средствъ, вынужденный все боле и боле скрываться, ему приходилось оставлять больную цлыми днями на произволъ судьбы.

Нтъ, никогда еще жизнь не казалась ему столь ужасной!

Однако энергіи у него было не мало. И съ каждымъ днемъ, который приносилъ новые ужасы и опасенія, энергія его только возростала.

Съ тхъ поръ, какъ начался процессъ короля, въ Ліон не было ни улицы, ни площади, которая не превратилась бы въ клубъ или въ бранное поле. Дло доходило до драки за этими столами патріотовъ, когда среди стакановъ и бутылокъ разворачивался адресъ Конвенту, въ которомъ требовалась смерть короля. Санкюлоты вербовали проходящихъ, нкоторые радостно подписывались. Иные подписывались подъ вымышленнымъ именемъ. Большинство протестовало. Тогда начинались драки, ругань, крики, которые врывались въ комнату, гд лежала несчастная m-me Вирье.

Анри терпливо выносилъ все это, хотя жена его знала, что давно уже терпніе его было исчерпано. Если онъ опаздывалъ, ей казалось, что она умираетъ.

Между тмъ дни шли. Настало 21 января.

‘Никогда я не забуду горя моихъ родителей при извстіи о казни короля,— пишетъ m-lle Вирье.

‘Отецъ разсказывалъ намъ, что не разъ посл того свиданія, которое ему устроили Mesdames, ему случалось бывать у Людовика XVI. Назначеніе m-me де-Турзелъ способствовало этимъ сношеніямъ.

‘Онъ говорилъ намъ, что посл перваго же сближенія съ королемъ, онъ весь проникся его добротою… Его доброта, его довріе не разъ были ему утшеніемъ во всхъ его личныхъ несправедливостяхъ, какія ему приходилось переживать… И потому понятно было его отчаяніе…

‘Эту безконечную скорбь моего отца длили съ нимъ вс честные люди всхъ сословій… Но объ этомъ говорили шепотомъ… Приходилось прятаться, чтобы скорбть, ибо всякій сочувствующій человкъ былъ на подозрніи… Никто не ршался выходить. Улицы были пусты…’.

Одинъ современникъ прибавляетъ, что ‘ночью раздавалось похоронное пніе, которому гд-то вторили, но при этомъ никого не было видно… Какое ужасное то было время!..’

Съ тхъ поръ, какъ существуютъ палачи, у нихъ всегда былъ зубъ противъ ихъ жертвъ. Этотъ молчаливый заговоръ печали привелъ окончательно въ ярость якобинцевъ. Ліонъ, тмъ не мене, принадлежалъ имъ. Муниципалитетъ, головою и рукою котораго былъ Шаліе, нигд не встрчалъ боле препятствій.

‘Древу Свободы, наконецъ, по словамъ бсноватаго предстояло разцвсти въ крови аристократовъ’.

Насталъ часъ гильотины. Она могла пожаловать въ Ліонъ.

Но гд поставить ее? На площади Terreaux? Нтъ, лучше на мосту Morand. Рона будетъ прекраснымъ кладбищемъ для труповъ. И останется только сказать палачу: ‘Предложите такому-то перейти мостъ…’ {См. эти подробности и послдующія ‘Histoire du peuple de Lyon pendant la Rvolution’.— Бадейдье, т. I.}.

Устами своего главнаго жреца богъ санкюлотовъ требовалъ каждый день человческихъ жертвъ.

‘Крови, крови, побольше крови для негодяевъ, которые ее пьютъ… Есть достаточно крови въ Англіи, въ Австріи, но это далеко отъ насъ… Отъ нея не покраснетъ наше судилище… Христосъ проповдывалъ… фи… фи… милосердіе… Мести… вотъ чего жаждемъ’!.. И на этотъ возгласъ Шаліе раздавалось чудовищное: ‘Аминь’ изъ устъ всхъ отбросковъ общества, всхъ ободранцевъ, всхъ зврей — членовъ центральнаго клуба.

По истин ліонскіе якобинцы превзошли парижскихъ якобинцевъ.

Но насталъ часъ, когда за ихъ угрозы слишкомъ многимъ жизнямъ противъ ихъ тираніи возстали вс т, стонъ которыхъ, въ ночь посл смерти короля, проносился точно стонъ Франціи.

18 февраля вс честные люди Ліона собрались передъ центральнымъ клубомъ точно по приказанію. Ихъ армія въ этотъ день возмечтала о реванш. Сигналомъ его было назначеніе одного мэра изъ умренныхъ {Нивьеръ-Шоль.}.

Пораженіе санкюлотовъ было его внцомъ.

Безъ всякаго порядка, безъ плана, увлеченные бурнымъ потокомъ, который увлекаетъ въ извстные моменты толпу, дворяне, лавочники, писцы, носильщики, лодочники Роны и Соны очутились въ перемежку въ клубномъ зал. Стулья, скамейки трещатъ, летятъ въ окна, заваливаютъ улицу обломками, среди которыхъ пылаютъ сваленныя въ кучи вс бумаги клуба. Пораненные, окровавленные Шаліе и его присны, съ трудомъ спасаются отъ ‘Мюскаденовъ’ {Кажется, въ іюл 1789 г. народъ въ Ліон въ первый разъ назвалъ ‘Muscadins’ группу изъ 800 человкъ хорошихъ семей, банкировъ, купцовъ и т. д., которые взяли на себя поддержать порядокъ и помшать мятежу. Эти молодые люди, образовавъ изъ себя волонтеровъ, имли особую форму и были поздне душою удивительной обороны Ліона. Войско Конвента обобщило это названіе и называли арміею Мюскаденовъ всякое Ліонское войско. (См. ‘Исторія народа Ліона’, Балледье, т. I).} (франтовъ). Т, которые завтра должны были явиться такимъ отпоромъ Конвенту, одержали сегодня первую побду!

Вирье съ особеннымъ удовольствіемъ увидалъ, что Ліонъ проснулся отъ своего сна. Наконецъ-то онъ нашелъ то ядро сопротивленія, которое онъ такъ долго искалъ. Вмшательство Конвента было несомннно, но было несомннно и то, что оно этимъ окончательно ожесточитъ недовольныхъ.

Члены Конвента Роверъ, Базиръ, дйствительно, не замедлили прибыть. Ихъ присутствіе сейчасъ же воскресило центральный клубъ, который немедленно создалъ революціонерную армію, и вотировалъ на содержаніе ея контрибуцію въ 8 милліоновъ.

О! на этотъ разъ отъ Революціи должны были пострадать не одни аристократы.

Она коснулась всхъ, богатыхъ и бдныхъ, къ какой бы партіи они ни принадлежали. Безобразіе этого новаго налога возмутило самыхъ мирныхъ.

Казалось, все способствовало осуществленію надеждъ, которыя лелялъ Вирье. Крики отчаянія Ліона должны были найти себ отголосокъ во всхъ сосднихъ провинціяхъ. Он должны были воспрянуть, явиться на помощь.

Весь югъ былъ уже въ полномъ возстаніи. Западъ горлъ. Горе цареубійственной власти!..

Вотъ на что надялся Анри въ своемъ маленькомъ домик Croix-Rousse, гд, наконецъ, онъ былъ вмст съ женой и дтьми, и гд онъ, по словамъ своей дочери, доживалъ свои ‘послдніе счастливые часы’.

II.

Отнын часто будетъ встрчаться въ этомъ разсказ имя Croix-Rousse, такъ какъ самые кровавые эпизоды осады происходили на этомъ плоскогоріи Ліона, которое обнимаютъ своими извилинами Рона и Сона.

Ничто нын не напоминетъ тамъ тишины тхъ дней. Отвратительныя улицы, пятиэтажные дома выросли тамъ, гд прежде были высокія деревья и пестрая, безпокойная, шумная толпа замнила собою тхъ нсколькихъ добрыхъ людей, мирный силуэтъ которыхъ сохранился въ этихъ строкахъ m-lle де-Вирье:

‘Мы мирно жили въ нашемъ маленькомъ домик,— пишетъ она. — Какъ и вс сосдніе дома, онъ былъ окруженъ высокою оградою. Нсколько знакомыхъ отца жили по сосдству съ нами. Большинство изъ нихъ были честные, почтенные негоціанты, которые заявили себя достойнымъ образомъ во время осады… Они были проникнуты одними чувствами съ отцомъ и относились такъ же, какъ и онъ, къ ужаснымъ событіямъ.

‘Что касается всхъ насъ, которыхъ эти событія нисколько не заботили, мы были довольны, что покинули наши городскія квартиры и поселились за городомъ, гд могли наслаждаться первыми вессенними днями…

‘Ничто не могло быть скромне нашей обстановки. У насъ было всего три прислуги. Софи Рю, горничная матери. Прекрасная двушка, которой мы поздне были обязаны жизнью. Кром Софи, былъ еще лакей отца, Кара, преемникъ Дюпюи. Мы взяли его изъ ‘Chartreux delа Sylve’.

‘Трудно было бы найти человка большей святости и храбрости.

‘Помню, что, однажды, мать хотла дать ему часовникъ, такъ какъ его весь истрепался. Но Кара отказался отъ него, такъ какъ зналъ всю службу наизусть. Наконецъ Мари Сегенъ, кухарка, чрезвычайно набожная, но слишкомъ занятая заботою объ исправленіи человческаго рода, дополняла домашній штатъ…

‘Мы мало принимали гостей. Отецъ мой, вынужденный еще скрываться, рдко здилъ въ Ліонъ и потому посвящалъ все свое время на наше воспитаніе. Мн было тогда около 7 лтъ. Онъ объяснялъ мн катехизисъ и очень старательно приготовлялъ меня къ первой исповди. Я очень хорошо помню, съ какимъ жаромъ онъ объяснялъ мн, что значитъ огорчить Бога, какая это печаль’………..

‘Въ первыя времена существованіи міра, когда молитвы Авеля возносились къ небу, говорятъ, Каинъ былъ тоже занятъ жертвоприношеніями. Представьте себ, что въ то время, какъ Анри училъ катехизису свою маленькую Стефани, Шалье, со склоненною голсвою, со скрещенными на груди руками, обходилъ женскіе монастыри, наставляя на путь истины…

‘Дочери мои,— говорилъ этотъ апостолъ,— быть можетъ, вы удручены какою печалью? Откройте мн сердца ваши. Шалье — вашъ духовный отецъ… Ваше благочестіе трогаетъ меня, ваша скромность плняетъ меня’.

‘И Шалье, со своими удивительными помыслами, то лобызалъ землю, то прижималъ къ сердцу большое Распятіе. Онъ отводилъ свою душу на Бог отъ недостатка патріотизма Ліона, въ которомъ еще не дйствовали ни революціонерный судъ, ни гильотины’…

Правда, что вмсто нихъ Шалье организовалъ банкетъ патріотовъ, который долженъ былъ завершиться общей рзней. Но вотъ вмсто рзни, благодаря возліяніямъ, въ которыхъ мюскаденцы потопили своихъ сосдей санкюлотовъ, по окончаніи пира, настало общее цлованіе. Это, однако, не помшало Шалье на другой день превратить всхъ этихъ пьяницъ въ античныхъ героевъ.

‘Триста римлянъ,— гласили повсюду расклеенныя прокламаціи,— поклялись умертвить Порсенъ, которые насъ осаждаютъ. Аристократы, фельянтинцы, роландинцы, содрагайтесь, окровавленныя воды Роны понесутъ ваши трупы!’

Напрасный трудъ, Муцій Сцевола не появлялся. Ліонъ, вопреки всему этому краснорчію, походилъ ‘столько же на Римъ, какъ самая ярая патріотка, якобинка — на знаменитую Лукрецію’.

Какъ ни былъ умренъ, по взгляду Шалье, патріотизмъ санкюлотовъ, онъ съ каждымъ днемъ принималъ все боле грозный характеръ.

Еще подъ вліяніемъ жирондистскаго элемента, Конвентъ издалъ 15 мая указъ, который разршалъ ліонцамъ ‘дйстворать силою противъ силы’.

Радость честныхъ людей, при появленіи этого декрета, можно сравнить разв только съ удивленіемъ якобинцевъ. Такъ великъ былъ восторгъ ‘что чуть было не разукрасили лошадь курьера цвтами, который привезъ эту всть’.

Если извстіе это для всхъ было отрадно, то тмъ боле для Анри. Оно возвращало безопасность его маленькому дому, въ теченіе нсколькихъ недль подвергавшемуся всевозможнымъ преслдованіямъ со стороны хозяина, который былъ назначенъ муниципальнымъ офицеромъ и постоянно клялся, что изведетъ всхъ аристократовъ.

У этого отчаяннаго санкюлота,— пишетъ m-lle Вирье — было престранное имя, его звали Сотмушъ. Его жена была такою же отчаянною гражданкою, какъ и онъ.

‘Спеціальностью этихъ Сотмушей были доносы. И въ этомъ отношеніи жена была еще опасне мужа. Она оставалась дома, а онъ съ большой саблей въ рукахъ, которую онъ называлъ ‘инструментомъ закона’, отправлялся къ несчастнымъ вымогать деньги’…

Такихъ Сотмушей были цлые легіоны и они занимались вымогательствомъ. Они являлись въ семьи, ломали двери, мебель, похищали драгоцнныя вещи и, смотря по обстоятельствамъ, даже насиловали женщинъ. Одна шестнадцатилтняя двушка выбросилась изъ окна, чтобы спастись отъ ихъ безчинствъ.

Понятно, что указъ Конвента, вызванный всми этими безобразіями, далъ волю реваншу. Онъ разразился всею силою на Шалье и его санкюлотахъ 29 мая 1793.

Съ прізда курьера Конвента, Вирье ожидалъ съ минуты на минуту ружейнаго выстрла. Онъ даже, если врить его дочери, замышлялъ планъ нападенія на городскую ратушу, гд помщался муниципалитетъ.

‘Съ вечера 28, отецъ мой изчезъ, не сказавъ намъ ничего. Мать моя провела всю ту ночь въ молитв. Я до сихъ поръ вижу ея красные отъ слезъ глаза, когда она, на другой день, поставивъ насъ въ саду около себя на колни, заставила молиться. Дйствительно, въ 12 часовъ пушечные выстрлы возвстили, что везд дерутся.

‘За цлый день мы не узнали ничето кром того, что идетъ страшная рзня… Одна сосдка, которая рискнула пробраться въ городъ, сообщила намъ это. Только на другой день мы узнали о томъ, что происходило наканун… Сперва отецъ прислалъ намъ Кара, чтобы насъ успокоить, затмъ вернулся самъ, спасшись какимъ-то чудомъ изъ страшной свалки, которая происходила въ какой-то маленькой улиц, кажется, de la Pcherie, недалеко отъ площади des Terreaux. Онъ разсказывалъ намъ трогательные примры храбрости.

Женщины приводили дтей, чтобы они дрались подл своихъ отцевъ. Одинъ ребенокъ, моложе 14 лтъ, былъ убитъ… Неистощимы были разсказы отца о поразительныхъ подробностяхъ борьбы…’

Но подробности эти не входятъ въ рамки нашего повствованія. Достаточно припомнить развязку первой стычки между якобинцами и представителями умренной партіи. Дрались съ утра 29, если не съ одинаковымъ успхомъ, то съ одинаковоюхрабростью.

Санкюлоты творили чудеса, и партіи умренныхъ удалось завладть улицами, которые выходили на площади Бельвуръ и Терро, только покрывъ ихъ трупами.

Но, съ наступленіемъ ночи, якобинцы окончательно напали на ратушу.

Когда Шалье увидалъ, что его солдаты возвращаются съ опущенными штыками, онъ понялъ, что для него близка развязка. Ршивъ во что бы то ни стало спасти то, что онъ называлъ свободою, или погибнуть, онъ готовъ былъ на все. То онъ собирался собственноручно передушить всхъ плнныхъ, которые были въ подземельяхъ ратуши, то собирался взорвать ее, чтобы погибнуть въ ея развалинахъ. Но никто не желалъ боле длить съ нимъ его фанатизмъ отчаянья.

Со скрежетомъ зубовъ, видитъ онъ, какъ, около десяти часовъ вечера, парламентеры входятъ и выходятъ изъ ратуши, онъ слышитъ, какъ ведутся переговоры въ зал, сосдней съ той, куда его удалили его приверженцы.

Между тмъ переговоры ни къ чему не приводятъ. Уже четыре часа утра. Мадинье, суконный мастеръ, котораго отряды умренныхъ избрали себ въ генералы, страшится ловушки въ этомъ замедленіи. Онъ ршается ускорить развязку.

Взявъ поводъ въ зубы, саблю въ руки, онъ направляетъ лошадь прямо на подъздъ ратуши. Его солдаты слдуютъ за нимъ, они разсчитываютъ на отчаянное сопротивленіе… Везд безмолвіе. Обезоруживаютъ нсколькихъ пьяныхъ патріотовъ, которые не въ силахъ бжать. Освобождаютъ плнныхъ, которыхъ Шалье имлъ намреніе умертвить. Его самого находятъ на лстниц на верху. Онъ тамъ одинъ, съ пною у рта, со скрещенными на груди руками, призываетъ на тхъ, ‘кто разрываетъ грудь отчизны, громы Іеговы’.

Несмотря на его проклятія, негодяя хватаютъ.

Во все время этой битвы, трофеемъ которой сдлался Шалье, Вирье дрался въ рядахъ Мадинье.

III.

‘Я очень хорошо помню,— пишетъ m-lle Вирье,— съ какою радостью отецъ разсказывалъ намъ про это сраженіе, но онъ далеко не былъ опьяненъ побдою.

‘Несмотря на веселые трубные звуки, которыми праздновалось освобожденіе Ліона, онъ ожидалъ страшнаго возмездія.

‘Сколько бы ни объясняли все случившееся,— говорилъ онъ,— сопротивленіемъ, разршеннымъ Конвентомъ, конечно, Конвентъ усмотритъ въ этомъ мятежъ. Быть можетъ, тиранія, которая насъ подавляла, могла внушить на минуту состраданіе центральному правительству. Но реакція должна неминуемо вызвать безпощадную месть…’

Ожиданіямъ Анри суждено было осуществиться.

Одно неожиданное обстоятельство ускорило кризисъ. Жиронда, на которую ліонцы возложили свою послднюю надежду, погибали 31 мая подъ ударами Монтани.

Маратъ, котораго народъ возвращалъ Конвенту побдителемъ, требовалъ для Шаліе такого же тріумфа. Съ согласія комитета общественнаго спасенія, другъ народа обзывалъ ліонское возстаніе ‘контръ-революціею’. И онъ не только отказывалъ побдителямъ въ прав судить Шаліе и его солдатъ, но онъ требовалъ, чтобы имъ была немедленно возвращена свобода.

Но что значили эти грозы для Ліонцевъ? Они думали, что они обезпечены подъ защитою своихъ правъ и побды.

Еще сильне собирались они подтвердить свои права и побду, избравъ себ правительство, которому каждый клялся повиноваться.

Великая то была смлость и она невольно вселяла безпокойство благоразумнымъ людямъ. Несмотря, однако, на ихъ совты, на доводы Анри, который не ошибался въ крайней опасности отъ созданія въ Ліон власти, которая могла бы соперничать съ Конвентомъ, ни на что это не было обращено вниманія. Учредили нчто въ род исполнительнаго комитета подъ названіемъ ‘Народная коммисія департамента Роны и Лоары’. Президентомъ былъ избранъ жирондистъ Жилиберъ.

Для большинства Ліонцевъ, понятно, не могло существовать другой политики, кром жирондистской. Прочность власти была необходима для ихъ длъ.

Разъ свобода существовала, они желали ее сохранить въ той форм, какъ ее идеализировали имъ Роландъ и его жена.

Имъ было безразлично, что Жиронда была уничтожена, изуродована, они готовы были присоединиться къ ея попыткамъ, которыя она пробовала въ провинціи противъ торжествующей Монтани.

Дисконтируя это положеніе, Шассе и Бирото отправились тайкомъ въ Ліонъ, въ то время, какъ Бюзо долженъ былъ прибыть въ Эвре, а Барбару въ Канъ. Нужно было съ одной стороны присоединить Ліонское возстаніе къ безпорядкамъ юга, а съ другой стороны — протянуть руку помощи возставшимъ департаментамъ Нормандіи и Вандеи. Попавши такимъ образомъ въ тиски, Конвентъ, по мннію бриссотинцевъ, долженъ былъ неминуемо погибнуть…

Планъ былъ смлый, но его шансы успха обратили на себя вниманіе Анри.

Не въ состояніи-ли будетъ монархія воспользоваться таеими необычайными обстоятельствами? Не произошло-ли соглашенія между жирондистами и роялистами, 29-го мая, подъ огнемъ якобинцевъ? Не свидтельствуютъ-ли объ этомъ эти трупы лежащихъ рядомъ носильщиковъ и дворянъ, роландистовъ и офицеровъ арміи Кондэ… Анри казалось, что оставшіеся въ живыхъ ршили непремнно докончить вмст дло ихъ общаго освобожденія.

Въ одномъ только пункт Вирье расходился во взглядахъ съ представителями жирондистовъ. Онъ находилъ слишкомъ суровыми мры, въ которымъ обращались мюскадинцы. Дйствительно, чуть не на его глазахъ, его хозяина, Сотмуша, бросили въ Сону съ прострленною голового,

‘…Такой короткій судъ въ глазахъ отца позорилъ честь сопротивленія… И потому онъ не переставалъ въ возможныхъ, конечно, границахъ проповдывать умренность. Онъ желалъ даже, по словамъ m-lle Вирье, чтобы Шалье былъ пощаженъ… Шалье, по его мннію, могъ быть драгоцннымъ залогомъ. Тмъ не мене онъ стоялъ за то, чтобы его судили, ибо даровать ему свободу значило отдавать его на врную смерть’…

Но что могъ выиграть Шалье посредствомъ суда? Разв могли судьи оставаться равнодушными къ тмъ крикамъ, требующимъ смерти, которые день и ночь раздавались повсюду.

‘Давайте намъ руки и ноги Шалье, мы будемъ играть ими въ кегли! Вотъ припвъ, который чередовался по улицамъ Ліона съ другимъ на мотивъ псни: ‘Rendez-moi mon cuelle de bois’,— на гильотину Шалье, на гильотину!’

Когда эхо доносило ревъ этихъ требованій до Шалье, онъ, какъ Іеремія передъ Ниневіей, восклицалъ: ‘Ліонцы длаютъ большую ошибку, требуя моей смерти… Кровь моя падетъ на ихъ головы и на головы ихъ правнуковъ… Я буду въ Ліон Христомъ революціи…

‘…Эшафотъ будетъ моею Голгоою, ножъ гильотины будетъ крестомъ, на которомъ я умру за благополучіе республики’…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

16-го іюля 1793 года, въ 5 часовъ вечера, Шалье поднимался по ступенямъ той самой гильотины, которую онъ за дорогую цну выписалъ изъ Парижа.

Все, до неопытности палача, было ужасно въ этомъ окончаніи жизни. Три раза падалъ ножъ, всякій разъ унося съ собою окровавленные обрывки человческаго мяса, и все не отрубая головы, а онъ не человческимъ голосомъ кричалъ еще палачу:

‘Прикрпи кокарду въ груди моей. Я умираю за свободу’…

Одинъ изъ помощниковъ палача ножемъ долженъ былъ отрубить ему голову.

Къ убійству человкъ, который умиралъ такимъ образомъ, присоединилъ мученичество.

Всегда, когда шевельнутъ народъ до самой его глубины, ‘изъ него ползутъ чудовища и герои, чудеса преступленія и чудеса добродтели’.

IV.

Голова Шалье, которую Ліонъ бросилъ Конвенту какъ вызовъ, длало немыслимымъ какое-либо примиреніе.

Непримиримая борьба должна была возгорться между Монтанью и Жирондою. Но Жиронда хотла, чтобы вся отвтственность почина пала на Монтанью.

‘Заслышавъ наши республиканскіе звуки, неужели вы ршитесь палить въ насъ пулями смерти?.. Мы несемъ оливковую втку мира и оружіе… Оливковая втка будетъ дана каждому настоящему республиканцу. Наши оружія намъ послужатъ защитою противъ тхъ, это бы вздумалъ насъ поработить’… Въ такихъ выраженіяхъ былъ составленъ адресъ, который Коммиссія департамента Роны и Лоары отправляла въ Парижъ, какъ послднее заклинаніе.

По мод того времени, эти люди украшали свою отвагу напыщенными фразами. Выраженіе чувствъ мняется съ вкомъ. Но есть красота вчная. Эта смшная форма выражала одинъ изъ самыхъ благородныхъ порывовъ, внесенныхъ въ скрижали исторіею.

Съ той минуты, какъ борьба стала неизбжною, жертвы и кровь были ни почемъ этому удивительному народу Ліона. Въ то время, какъ со всхъ сторонъ прибывали солдаты-добровольцы, деньги, оружіе, одежда, провіантъ, все это неслось отовсюду…

На глазахъ у Вирье воздвигались стны, строились редуты, рылись рвы, городъ окружался удивительными работами. Онъ тмъ временемъ организировалъ, приводилъ въ порядовъ, обучалъ добровольцевъ. Священники, старики, служители, каждый день увеличивали собой ряды. Вскор восемь тысячъ человкъ стояло подъ знаменемъ. Или правильне, восемь тысячъ героевъ, имена которыхъ, увы! исторія не сохранила. Подобно тому, какъ благовонныя вещества сохраняютъ покойниковъ, также, говорятъ, и великія событія хранятъ имена тхъ, которые за нихъ погибли. Это ошибочно. Какое дло по важности своего значенія можетъ сравниться съ тмъ, которое соединяло съ Ліономъ монархію и свободу? А между тмъ, вс эти роялисты и жирондисты, погибшіе рука объ руку, разв не забытыя жертвы?

Увы! есть союзы, которые обречены судьбою на фатальную развязку. Союзъ Монархіи и Жиронды былъ однимъ изъ такихъ. Заключенный въ ту мучительную ночь, когда королева показала Гаде спавшаго въ люльк Дофина, союзъ этотъ укрпился сегодня только для того, чтобы породить одну изъ тхъ обманчивыхъ надеждъ, которыя доводятъ до могилы тхъ, кому суждено умереть. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Съ битвы 29-го мая популярность Анри только возросла въ глазахъ тхъ, кто видлъ его за дломъ, то солдатомъ, то организаторомъ, и потому вс желали, чтобы онъ былъ во глав подготовлявшагося сопротивленія.

‘Какъ бывшій полковникъ, отецъ мой,— пишетъ m-lle Вирье,— былъ самымъ старшимъ офицеромъ по чину въ Ліон и самымъ образованнымъ… Но онъ отказался отъ сдланнаго ему предложенія взять на себя командованіе… Онъ былъ однимъ изъ слишкомъ замтныхъ поборниковъ монархіи, чтобы не придать возстанію политическаго характера, котораго слдовало избгать…

‘Все еще надялись приручить чудовище. Во избжаніе его гнва превращали въ республиканцевъ тхъ, кто мене всего на это разсчитывалъ’.

Посл отказа Вирье, обратились къ графу де-Преси {Луи Франсуа, графъ де-Преси, принадлежалъ къ старинному роду изъ Дофине, переселившемуся въ Бургундію. Въ 1791 году онъ отказался отъ должности полковаго командира, чтобы быть ближе къ королю и вмст съ Бриссакомъ образовалъ конституціонную гвардію Людовика XVI, который назначилъ его подполковникомъ. Когда была распущена конституціонная гвардія, онъ всецло посвятилъ себя служенію королю и весь день, 10-го августа, дрался простымъ солдатомъ, въ рядахъ швейцарцевъ. Онъ жилъ въ загородпомъ дом, въ окрестностяхъ Ліона, занимаясь земледліемъ, въ то время, когда народная и республиканская коммиссія Ліона избрала его въ главнокомандующіе республиканской арміи.}.

Любопытная была личностъ этотъ главнокомандующій, котораго себ выбрали Ліонцы. М-lle Вирье говоритъ, что онъ былъ маленькаго роста, съ высокими плечами, сдой, съ цвтомъ лица негра, но храбрый до безумія и вчно веселый, даже въ самыя отчаянныя минуты.

‘Вотъ и не врьте въ предчувствія,— сказалъ онъ однажды, поднимаясь съ земли посл того, какъ его лошади пуля пробила голову.— Бдное животное сегодня утромъ ни за что не позволяло себя осдлать’.

Анри, который не разъ встрчался съ Преси, и имлъ возможность видть его энергію въ ужасный день 10-го августа, отъ всего сердца сочувствовалъ сдланному выбору. Съ точки зрнія защиты, однако, онъ далеко не раздлялъ всхъ взглядовъ своего генерала.

Преси хотлъ запереться въ Ліон. Анри, напротивъ, настаивалъ на свободномъ сообщеніи. Онъ находилъ нужнымъ, чтобы были свободны дороги Маконэ, по которымъ подвозится провіантъ, а также пути сообщенія съ Форезомъ, посредствомъ которыхъ оборона могла бы присоединиться къ возстанію на юг.

Тмъ не мене, Преси не сочувствовалъ какимъ-либо мрамъ вн самого Ліона.

‘Не знаю,— пишетъ m-lle де-Вирье,— на счастье или на несчастье Ліона, случилось, что главнокомандующимъ у нихъ былъ не тотъ, котораго они избрали первоначально. Знаю только одно, что отецъ мой не сходился съ Преси во взглядахъ, задолго до осады.

‘Помню, что, однажды, отецъ мой проходилъ съ нимъ мимо дома, гд мы были съ сестрою. Отецъ хотлъ зайдти насъ поцловать… Генералъ послдовалъ за нимъ… Вроятно, они были очень уставши, такъ какъ они оба сли, не обращая на насъ вниманія.

‘Они говорили о возможности осады. Мой отецъ настаивалъ на немедленной вылазк. Преси не соглашался, говоря, что у него въ вдньи все отцы семействъ, все люди не подготовленные къ войн… Никогда, говорилъ онъ, я не ршусь пожертвовать ими…

‘Мой отецъ, который имлъ въ то время дло съ простыми солдатами и видлъ близко преданность своихъ товарищей, отвтилъ ему — я никогда не забуду его фразы: ‘Съ этой молодежью… я готовъ идти въ адъ’…

‘Преси передернуло. Но онъ промолчалъ’.

V.

Дйствительно, было жаль не воспользоваться такимъ запасомъ доброй воли и такими счастливыми совпаденіями обстоятельствъ, которыя могли и не представиться вновь.

Переговоры о союз съ швейцарскими кантонами клонились повидимому къ концу.

Войско короля Сардинскаго, разбитое въ прошломъ году, перешло Альпы и снова направлялось въ Савойю.

Быть можетъ, оно выжидало только выстрла первой пушки въ Ліон, чтобы выяснить свое наступательное движеніе!..

Но какъ въ Ліон, такъ и на границахъ Рейна и Альпъ, Конвенту не подобало дать себя предупредить.

Для того, чтобы предотвратить неминуемое возстаніе, онъ вдругъ схватился за самыя строгія мры.

Дюбуа Крансе получилъ приказаніе покинуть Гренобль, гд онъ организовалъ Альпійскую армію, а Келлерману было приказано оставить свое войско въ Савои и приблизиться къ Ліону.

Въ то время со всхъ сосднихъ департаментовъ собирались батальоны добровольцевъ, чтобы подкрпить регулярное войско подъ начальствомъ представителей Конвента. Роковая неизбжность осады становилась очевидною.

Но, по словамъ дочери Анри, онъ еще не страшился ея послдствій,— такъ велика была его увренность въ ліонской арміи, собравшейся около него.

Во всякомъ случа, кварталъ de la Croix Rousse слишкомъ подвергался опасностямъ при первомъ нападеніи, чтобы Вирье ршился оставить при себ жену и дтей. Опять приходилось размститься всмъ по разнымъ угламъ.

Я не знаю ничего боле трогательнаго разсказа Аймона де-Вирье объ этой незабвенной разлук.

‘…Однажды,— говоритъ онъ,— мой отецъ взялъ меня за руку и вывелъ изъ дома, въ которомъ мы жили въ Croix-Rousse. Мать шла съ нимъ подъ руку, сестры шли тоже съ нами. Отецъ просилъ меня быть всегда послушнымъ, честнымъ и бояться Бога… Онъ взялъ съ меня слово, что я не назову своего имени никому чужому. Онъ поцловалъ меня и сдалъ меня на руки г. Лане, заботамъ котораго онъ поручалъ меня.

‘Съ тхъ поръ я больше никогда не видалъ моего отца..’

‘Это прощаніе было такое грустное, такое торжественное, что воспоминаніе о немъ навсегда сохранилось въ моей памяти…

‘….Уже до нашего разставанія, я былъ подготовленъ къ чему-то необыкновенному, что должно было случиться. Мн говорили, что даже дти, во время революціи, должны быть готовы на все… И потому я не былъ удивленъ, что и мн выпадала на долю какая-то роль. Въ то время мн было пять съ половиною лтъ. Г. Лане посадилъ меня съ собою въ дилижансъ и вечеромъ мы прибыли въ пансіонъ, которымъ онъ завдывалъ въ Фонтэнь…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Что касается насъ,— дополняетъ m-elle Вирье этотъ разсказъ брата,— насъ поручили одной монахин, по имени m-me Шинаръ, сестр одного ліонскаго скульптора, который пользовался большою извстностью какъ артистъ и какъ поборникъ революціи…

‘Мать же моя, сколько мн помнится, помстилась у нкоей m-me Рюзанъ. Эта чудесная женщина содержала въ то время весьма извстную библіотеву. Ея сынъ и она могли поспорить въ преданности къ моей матери, и въ ихъ сердечномъ отношеніи мать находила истинное облегченіе для своихъ душевныхъ страданій.

‘Позаботясь такимъ образомъ обо всемъ,— прибавляетъ m-lle де-Вирье,— мой отецъ вернулся одинъ въ Croix-Rousse’…

9 августа 1793 г. первый ударъ пушки оповстилъ, что занавсъ поднимается надъ самой ужасной драмой Революціи.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

Мечта поэта Балланша — Ліонъ и Вандея. — Конституціонное командованіе арміей въ Ліон.— Солидарность возстанія съ Конвентомъ.— Крансе приглашенъ справить въ Ліон торжество 10 августа.— Несходство Преси съ Вирье.— Дюбуа—Крансе.— Его портретъ, его презрніе къ ліонцамъ.— Дерзкая прокламація.— Гордый отвтъ Преси.— Панорама Ліона. — Стратегическія позиціи обороны и нападенія.— Генералъ Желлерманнъ.— Первый пушечный выстрлъ.— Гранналь, Вердюнъ, Жинтенъ ле—Пьерро командуютъ въ Croix—Rousse.— Первыя бомбы.— Дневникъ m—elle де-Вирье.— Анри принимаетъ на себя командованіе позиціями въ Croix-Rousse.

I.

Балланшъ мечталъ написать слдующую поэму объ осад Ліона. Вотъ ея содержаніе:

Прибывъ изъ Америки, много столтій спустя посл Революціи, одинъ путешественникъ останавливается на мст сліянія двухъ большихъ ркъ, На ихъ берегахъ онъ видитъ развалины огромнаго города, даже названіе котораго не уцлло. Тмъ не мене, каждый годъ, нсколько земледльцевъ справляютъ тутъ какое-то празднество, которое они называютъ праздникомъ мучениковъ. Героическія псни, которыя передавались изъ поколнія въ поколніе, говорятъ, что во время оно былъ вкъ желза и крови и что тамъ именно, гд они въ настоящее время поютъ, справедливость погибла подъ ударами проклятаго отродья…

Но подобная поэма была бы удивительнымъ диссонансомъ съ ужаснымъ реализмомъ борьбы чисто демократической: демократія и поэзія никогда не совмстимы.

Какъ разны были въ этомъ смысл ліонское возстаніе и возстаніе Вандейское. Своимъ сраженіямъ вокругъ пылающихъ деревьевъ вандейская молодежь придавала прелесть героической легенды, носильщики съ гавани du Temple и грубые лодочники съ Роны шли въ огонь со своими кабацкими пснями и ругательствами отца Дюшена.

Храбрость была та-же подъ бомбами Дюбуа-Крансе, что и подъ картечью адскихъ колоннъ. Но была разница въ форм и въ объектив.

Крестьянинъ и его баринъ въ Ванде дрались за Бога и за короля. Хозяева и рабочіе въ Ліон защищали больше свободу, чмъ свои традиціи.

Буржуазія на запад была патріотическаго закала, въ Ліон же она была конституціонна до реакціи. Вотъ отчего въ управленіи жирондистскаго города бывали странности, которыя могли вызвать улыбку, если не вспомнить, что къ приверженцамъ конституціи нельзя было примнять никакихъ проявленій власти. Ее пришлось изгнать даже изъ военныхъ командъ.

‘…Имю честь увдомить такой-то баталіонъ, что ему надлежитъ дйствовать въ такомъ-то мст, чтобы получить такой-то результатъ’, вотъ формула, которая была принята штабомъ Преси при командованіи. Никогда не бывало ничего своеобразне этой стычки солдатъ Конвента съ ліонскими буржуа, которые шли убивать другъ друга съ необычайною яростью подъ однимъ знаменемъ и подъ защитой того же принципа, иначе только понятаго.

Народная коммиссія департамента желала все боле и боле убдить въ своей республиканской солидарности съ Конвентомъ и объясняла свои сопротивленія ‘безсмертными принципами’ Революціи.

По ея приказанію, вокругъ города были вбиты огромные столбы съ слдующей цитатой изъ ‘правъ человка’, написанной красными буввами { Статья 35.}:

‘Когда правительство нарушаетъ права народа, возстаніе для народа длается его непремннымъ долгомъ’.

Въ Ліон это чувство солидарности заводило такъ далеко, что на другой день посл перваго обмна пушечныхъ выстрловъ народная коммиссія департамента писала Дюбуа-Крансе:

‘Намъ бы недоставало чего-то для полнаго удовлетворенія, если бы не имли свидтелемъ величественнаго праздника 10 августа депутацію отъ вашего войска.

‘… Пустъ она судитъ о чистот нашихъ принциповъ и нашихъ дйствій… Если это предложеніе можетъ быть вамъ пріятно, мы отложимъ празднованіе этого дня до прибытія вашихъ коммиссаровъ…’

Крансе повидимому не счелъ нужнымъ отвчать на это приглашеніе ліонскаго правительства иначе, какъ пушечнымъ вистрломъ.

Огонь его орудій раздавался со всею силою въ сторон Croix-Rousse въ то время, какъ праздникъ, на который онъ былъ приглашенъ, достигъ апогеи.

Во весь опоръ прискакалъ офицеръ предупредить объ этомъ Преси и узнать его приказанія.

‘Не отвчайте на огонь непріятеля,— отвтилъ Преси,— не хочу, чтобы была пролита хоть капля французской крови въ годовщину 10 августа…’

И Преси, самымъ серьезнымъ образомъ, продолжалъ слушать патріотическія кантаты, которые толпа распвала въ честь статуи Свободы, увнчанной лавровымъ внкомъ. Въ рукахъ статуи было знамя со словами:

‘… Я лечу навстрчу счастью, когда иду съ закономъ…’

Что долженъ былъ думать Преси у ногъ этой статуи Свободы, передъ этимъ девизомъ, онъ, который въ былое время такъ храбро дрался за короля? Думалъ ли онъ, что приноситъ монархіи большую жертву, чмъ жизнь, прячась за маску республиканца, подъ которой онъ долженъ былъ порядочно задыхаться?

Это смиреніе, которое онъ проявляетъ во все время возстанія, отводитъ ему особое мсто въ лтописяхъ врности.

Можно сказать, единственное мсто, потому что въ сущности врность заявляетъ о себ и не масвируется. Врность Вирье не пошла бы на это. Его врность готова была драться подъ знаменемъ республики, но не носиль его.

Боле чмъ когда нибудь Анри былъ доволенъ своею скромною ролью, разъ, что роль главнокомандующаго требовала подобной жертвы. Хотя онъ и клялся не иначе какъ… ‘Врой покойнаго дворянина’… Но если умеръ дворянинъ, то его пережилъ роялистъ…

‘Foi de dfunt gentilhomme’ могъ бы сказать и тотъ, кто въ тоже время подъ стнами Ліона командовалъ республиканевими войсками. Но если въ Дюбуа-Крансе умеръ gentilhomme, онъ умеръ только для того, чтобы восиреснуть цареубійцей.

Есть люди, и для Вирье Крансе былъ однимъ изъ такихъ, съ которыми легко сталкиваешься. Анри служилъ съ нимъ въ мушкетерахъ, былъ его коллегою въ національномъ собраніи. Онъ являлся теперь его противникомъ въ безпощадной дуэли.

Исходя изъ одной точки зрнія, эти два человка превратились въ враговъ, одинъ своею преданностью къ проигранному длу, другой своею ненавистью къ тому же длу, которое онъ предалъ { Пользуясь особымъ покровительствомъ Маріи Жозефины Саксонской, матери Людовика XVI, Дюбуа-Крансе всячески интриговалъ, чтобы получить крестъ св. Людовика.

Въ 1790 онъ еще обращался къ графу дела Туръ дю-Пенъ, чтобы получить эту милость и заявить военному министру о своей преданности королю. См. письмо Дюбуа-Крансе въ ‘Revue historique de la Rvolution franase’, 5-й годъ, No 7, 14 января 1886.}.

Безъ сомннія, раскаяніе длало изъ Крансе человка такой пожирающей дятельности, такой удивительной проницательности, которая внушала въ себ страхъ. Патріотъ-фанатикъ, онъ соединялъ въ себ вмст съ холодною жестокостью и непреклонную волю.

Такой человкъ не могъ относиться cерьезно къ ‘Мюскаденцамъ’ и къ ихъ арміи. Для него вс эти лавочники, эти нотаріусы, вс эти рыночные носильщики, которые преобразились въ офицеровь, въ капитановъ, въ полковниковъ были только смшиы. Прокламація, которую онъ выпустилъ 7 августа изъ своей главной квартиры de la Pape, свидтельствуетъ объ его безграничномъ презрніи къ всмъ этимъ героямъ.

До сраженія онъ уже совтовалъ имъ сдаться на капитуляцію. Къ довершенію дерзости, онъ требовалъ вознагражденія своимъ солдатамъ.

Самъ Келлерманъ, по его внушенію, предлагалъ ‘дать ліонцамъ часъ на размышленіе о сдач’.

Но ни Келлерманъ, ни Брансе не сомнвались, что презрніе, съ какимъ они относились къ Ліонскимъ милиціямъ, превращалось въ рукахъ Преси во всемогущаго двигателя.

‘Ваши предложенія еще боле ужасны, чмъ ваше поведеніе,— отвтилъ генералъ парламентеру.— Мы ожидаемъ васъ… Вы доберетесь до насъ не иначе какъ черезъ наши трупы’…

Взявшись за рукоятву своей шпаги, Преси прибавилъ: ‘Вотъ печать въ моей депеш’…

II.

Если осада Ліона не должна была заключать въ себ поэзіи, тмъ не мене мсто ея дйствія замчательно по своей красот.

Съ этимъ всякій согласится, взглянувъ на панораму, которая виднется съ высотъ Фурвіеръ. У вашихъ ногъ дв большія рки. Одна спокойная, тихая — это Сона. Другая быстрая, шумная — Рона. Он соединяются и обнимаютъ въ своихъ объятіяхъ городъ. Тамъ дальше долины, пейзажи смняются холмами, которые ростутъ все выше и выше и на далекомъ горизонт соединяются съ горами Энъ, Дофине, Форезъ.

Съ стратегической точки зрнія, слабую сторону большого города зритель замчаетъ съ лвой стороны отъ себя. Дйствительно, тамъ точно основаніе огромнаго угла, который образуется сліяніемъ Роны съ Соной. Площадь, которую об эти рки предоставляютъ такимъ образомъ своимъ собственнымъ силамъ, называется Croix-Rousse.

Въ Croix-Rousse должны были произойти атака и оборона Ліона.

Преси сосредоточилъ здсь вс свои силы. Зубчатые дома соединялись между собою траншеями, эти траншеи заканчивались батареями, которымъ надлежало защищать огонь стрлковъ, размщенныхъ на первомъ скат холма. Вс эти работы въ общемъ соединялись закрытыми путями съ кладбищемъ Бюиръ и съ замкомъ Верне, которые, грозно вооруженные, длались центромъ обороны этого плато.

Эти линіи, такимъ образомъ укрпленныя, заслоняли всю основу угла, о которомъ только что упомянуто, т. е. опираясь съ одной стороны на фортъ Saint-Jean и на ворота St.-Clair, он простирались отъ Соны до Роны.

Отъ воротъ St.-Clair, внизъ по теченію Роны, набережныя вдоль всего города были испещрены редутами и батареями. Ихъ аванъ-посты по лвому берегу рки заняли предмстья Бротто, Гильотьеръ и Виллербаннъ.

По направленію къ востоку многочисленные валы съ пушками соединяли на другой сторон холма Фурвіера редуты Лояссъ съ редутами Везъ и защищали теченіе Соны выше Ліона.

Противъ этой-то системы обороны, придуманной главнымъ образомъ Шенелеттомъ, офицеромъ, выдававшимся своими рдкими качествами, пришлось Келлерманну, конечно, противъ воли, производить нападеніе.

Про Келлерманна можно сказатъ, что онъ является однимъ изъ самыхъ благородныхъ типовъ французской арміи той эпохи. Въ силу долга онъ длается республиканскимъ солдатомъ. Этотъ республиканецъ соединялъ въ себ вмст съ долгомъ все великодушіе благороднаго сердца. Но онъ долженъ былъ дйствовать подъ страхомъ быть выданнымъ Конвенту.

Планъ дйствія, избранный генераломъ, былъ именно тотъ, который предвидлъ Преси. Въ то время, какъ Келлерманнъ окружалъ Ліонъ блокадами параллельно теченію Роны и Соны, онъ направилъ атаку на Croix-Rousse и для того, чтобы слдить за успхомъ дла, назначилъ вмст съ Крансе свою главную квартиру въ замк de la Pape, въ верхней части Ліона, именно въ томъ пункт, гд Рона вступаетъ въ городъ.

Первая пуля, выпущенная 9 августа, попала въ Croix-Rousse, гд Анри, разставшись съ женою и дтьми, сражался какъ простой волонтеръ.

Тамъ командовалъ генералъ Гранналь {Объ этомъ генерал Граннал не имется никакихъ подробностей. Быть можетъ, онъ присвоилъ себ чужое имя, все, относящееся до большинства участниковъ въ осад Ліона, покрыто мракомъ неизвстности. Такъ, подъ именемъ Римберга скрывался одинъ храбрый офицеръ прежней королевской арміи: де ла Рошъ Негли. Блистательно командуя экспедиціей Ліонцевъ въ Форен, онъ спасъ часть ававгарда Преси, при выход онъ былъ схваченъ, доставленъ въ Ліонъ и разстрлянъ. Онъ самъ далъ сигналъ залпа при своей казни.}, и подъ его начальствомъ бывшій учитель фехтованія Женженъ былъ типомъ храбрости и грубости.

Преси называлъ его своимъ ‘Св. Петромъ’, ибо редутъ, надъ которымъ онъ поручилъ ему командованіе, былъ ‘Ключемъ Ліона’.

Былъ тамъ и еще одинъ весьма странный артиллерійскій капитанъ Верденъ. Онъ сражался не иначе какъ въ нанковыхъ панталонахъ, въ куртк съ разноцвтными нашивками и въ огромной пуховой шапк. Но что за герои были эти, уморительные съ виду, солдаты!

75 ліонцевъ изъ баттареи Вердена въ первый день аттаки провели подъ штыками крансейцевъ до ихъ аванпостовъ.

Анри, который участвовалъ съ ними въ аттак, не могъ не улыбнуться, но вмст и не заплакать отъ восторга передъ этою защитою совсмъ не военною, но тмъ не мене геройскою… Самый бюллетень о побд свидтельствовалъ о неопытности случайныхъ побдителей… ‘Безъ геройской храбрости нашей славной молодежи,— было сказано на слдующій день въ приказ,— было бы потеряно прекрасное артиллерійское орудіе. Спутникамъ Крансе не по вкусу пришлись оршки нашахъ согражданъ…’

Въ тотъ вечеръ съ республиканскихъ аванпостовъ въ первый разъ можно было разслышать ночью пснь ‘Chant des Cavaliers’, которая во все время осады была Марсельезою ліонцевъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эту пснь сочинила однажды ночью на бивуак одна таинственная личность. Все въ этой личности возбуждало любопытство — самый пріздъ въ Ліонъ долго скрывавшійся, изящныя манеры этого человка, его глубокая грусть, свжій шрамъ отъ лба до рта, старанье скрыть свое настоящее имя подъ прозвищемъ Фридриха Маленькаго (онъ былъ маленькаго роста), медальонъ, который онъ пряталъ подъ платьемъ.

Его товарищи всегда думали, что присутствіе этого Фридриха Маленькаго подъ ліонскими знаменами была тайна, извстная одному только Преси.

Келлерманенъ и Крансе сознавали, что имъ придется посчитаться съ ліонцами, несмотря на ихъ свойства, ихъ костюмъ, ихъ псни.

Они предвидли, что потребуется долгая и трудная осада, чтобы уничтожить этихъ храбрецовъ и что Республику придется обагрить кровью.

Эта перспектива была отчасти по вкусу Крансе:

‘Бомбы готовы,— писалъ онъ Конвенту,— въ огн поспваютъ и пули, и если только ліонцы будутъ упорствовать въ своей непокорности, мы будемъ воевать съ ними при свт огня, который поглотитъ этотъ непокорный городъ’.

Насиліе, которое чувствовалось въ этихъ фразахъ Крансе, однако, не удовлетворило Конвента, чтобы подогрть его рвеніе, Конвентъ отправилъ еще трехъ новыхъ комиссаровъ: Мегре, Шатоневъ-Рандона и Кутона.

Такая компанія длала пребываніе Келлерманна въ de la Pape окончательно невыносимымъ. Курьеръ, прибывшій изъ Савойи, послужилъ ему предлогомъ бросить междуусобную войну и направиться въ границамъ.

Кантонъ Вале далъ свободный пропускъ пьемонтскому войску. Герцогъ Монферра угрожалъ Аннеси, тогда какъ генералъ маркизъ де-Кордонъ двигалъ свой авангардъ на Шамбери.

Келлерманъ сейчасъ же двинулся на встрчу нашествію и въ нсколько дней отбилъ войска къ Альпамъ, но этихъ нсколькихъ дней было достаточно, чтобы Ліонъ попалъ въ полную зависимость отъ Крансе.

Доведенный до отчаянія множествомъ мелкихъ неудачныхъ стычекъ, въ которыхъ солдаты Конвента бывали всегда отброшены, Конвентъ ршилъ 23-го августа отдать приказъ о бомбардированіи.

Но взгляните, что за разница между осажденными и осаждаемыми: въ то время, какъ Крансе длалъ свои послднія распоряженія, Преси, противъ него, инспектировалъ батарею въ Croix-Rouses.

Этою батареею командовалъ одинъ старый офицеръ, имя котораго никто не зналъ, онъ былъ прозванъ ‘Пьерро’, за его куртку и штаны изъ блой бумазеи…

Когда Преси оканчивалъ свой осмотръ батареи, Пьерро указалъ ему на Крансе, который въ нсколько стахъ саженяхъ, стоя, читалъ письмо, Пьерро собирался уже поджечь фитиль орудія, которое онъ направилъ на члена Конвента.

Его остановилъ Преси: ‘Нтъ,— сказалъ онъ,— будемте только защищаться’.

‘Въ такомъ случа хоть его лошадь’, продолжаетъ Пьеро, указывая на животное, которое солдатъ держалъ подъ узду подл Крансе.

‘…Ладно… Пали въ лошадь’…

И вотъ несчастное животное взорвано пулею, отъ которой спасся ея хозяинъ благодаря великодушію де-Преси.

III.

Генералъ Вобоа, который командовалъ республиканскими батареями, написалъ Дюбуа-Крансе: ‘Ожидаю’… ‘Пли!’ — отвтилъ членъ Конвента. И первая республиканская бомба, очертивъ во мрак ночи свою огненную параболу, упала на площади Бельвуръ, въ томъ мст, гд нкогда возвышалась статуя Людовика XIV.

Одинадцать часовъ вечера. Бомбы такъ и летятъ. Въ нсколькихъ мстахъ пожаръ. Удивительно себя держатъ ліонцы. Они точно разомъ пріобрли опытность въ дл осады. Вс на своихъ мстахъ, служба исполняется въ совершенномъ порядк, везд разложены толстые слои навоза, при вход у каждаго дома разставлены еще наканун резервуары, которые наполняются водою.

Между тмъ огонь батарей Крансе все усиливается. Бомбы летятъ въ такой масс, что въ квартал Бельвуръ невозможно оставаться. Поневол вс бгутъ изъ него. Дти, женщины, спасаются на другой берегъ Соны, въ кварталъ Фурвьеръ, въ который покуда орудія еще не попадали. Вдругъ, среди страшной пальбы, на ліонскихъ аванпостахъ, появляется республиканскій парламентеръ. Онъ передаетъ предложенія мира. Крансе надялся, что пылающій городъ не откажется отъ нихъ.

Преси совтуется съ муниципальными властями. Ему отвчаютъ, ‘что въ часъ опасности не идутъ на такія позорныя соглашенія’.

И начинается усиленное бомбардированіе, которое длится до самаго утра.

Въ эту ужасную ночь женщины были предпріимчивы не мене своихъ мужей или братьевъ. Случалось видть, какъ он вырывали изъ бомбы горящіе фитили… Если взрывало бомбу, он первыя являдись на помощь.

Он же, на слдующій день, когда Крансе имлъ дерзость требовать себ хирурговъ для перевязки его раненыхъ, явили желаніе, чтобы эти раненые были поручены ихъ уходу.

Он разсчитывали на состраданіе, по крайней мр, къ тмъ, которые будутъ находиться подъ охраною большого чернаго знамени. Но нтъ, на слдующую ночь огонь возобновился, къ всеобщему ужасу дула орудій были направлены на госпиталь, гд раненые, наканун, нашли себ такой великодушный пріютъ.

Большая часть этихъ подробностей заимствована изъ ‘Воспоминаній’ m-lle де-Вирье. ‘Въ революціонерной арміи говорили, что графъ д’Артуа живетъ въ госпитал. Этого было достаточно для Крансе, чтобы забыть вс законы человколюбія… Тамъ творились страшныя вещи. На больныхъ рушились потолки…

‘Боле сорока разъ загоралось въ повояхъ, но каждый разъ удавалось потушить огонь.

‘…Однако, когда рухнули своды, строеніе сдлалось негоднымъ для жилья… Пришлось подумать, куда размстить раненыхъ.

Т изъ нихъ, которые могли еще кое-каъ сами тащиться, уползали въ простыняхъ или въ одялахъ. Тхъ же, которые были не въ состояніи двигаться, переносили сидлки и горожанки подъ летящими бомбами. Было убито не мало изъ этихъ несчастныхъ во время передвиженія на носилкахъ.

‘Не могу вспомнить безъ ужаса всхъ этихъ подробностей бомбардировви. Вс кварталы были обстрлены одинъ за другимъ. Сотрясеніе воздуха было такъ сильно, что вс стекла полопались… Измнники еще пособляли Террору. Они или длали знаки непріятелю, или сами поджигали.

‘Имъ въ сущности приписываютъ разрушеніе арсенала и складовъ съ сномъ, такъ какъ непріятельскія бомбы попали въ нихъ уже посл того, какъ у нихъ былъ виднъ маленькій огонекъ, который мы отлично видли изъ нашихъ оконъ.

‘Въ ту ночь, когда загорлся арсеналъ, горло разомъ такое множество домовъ на берегу Соны, что мы могли ихъ сосчитать.

‘Точно вулуанъ изрыгалъ пламя, а втеръ разгонялъ его то вправо, то влво съ ослпляющимъ дымомъ…

‘Крики присоединялись въ этомъ аду въ ужасному грохоту взрывовъ…

‘Такъ какъ непріятельскія батареи палили не переставая по частямъ города въ огн, нельзя было ни подойти, ни подать помощи…’

Сколько, однако, проявленій храбрости въ эту ужасную ночь! Одинъ господинъ, нкто де-Трейвъ {Де-Трейвъ жилъ еще во время реставраціи. Король Людовикъ XVIII, узнавъ объ его героизм, послалъ ему крестъ св. Людовика.}, въ то время, когда арсеналъ горлъ, бросается со своими солдатами въ этотъ океанъ пламени, чтобы вытащить изъ него бомбы и заряды.

По истин сцена достойная конца міра. Во всхъ церквахъ одновременно звонятъ въ колокола, весь городъ объятъ удушливымъ дымомъ.

Если на минуту прекращаются взрывы, раздаются зловщіе раскаты пушекъ и барабановъ.

Вс посты подъ орудіемъ.

Чего-то ждутъ… Чего? Взрыва, о которомъ предвщаетъ это грозное бомбардированіе.

Вотъ онъ. Отчаянная стрльба, которая доносится изъ Croix-Rousse, возвщаетъ ліонцамъ, что крансейцы тамъ на вышк имютъ намреніе прорвать ихъ линію обороны.

Крансейцы бросаются очертя голову на эти пушки и штыки, защищающіе редутъ Пантодъ…

Отпарируетъ самый отважный батальонъ Преси, батальонъ Port-du-Temple.

Начинается огонь въ упоръ между редутомъ и осаждающими. Обороняющіеся обкладываютъ себя трупами, но осаждающіе идутъ по трупамъ къ своей цли.

Ихъ еще разъ оттсняютъ. Наконецъ, оставшись безъ провіанта, Ліонцы послдній разъ открываютъ огонь и со штыками у пушекъ прорываются въ кровавую пробоину непріятельскихъ рядовъ.

Къ несчастью, этому примру не послдовала артиллерія Гранналя. Они не могутъ провести пушекъ. Они ихъ заклепываютъ по мр того, какъ выбываетъ прислуга.

Наконецъ непріятель завладваетъ редутомъ, потому что для защиты не остается ни одной пушки, ни одного живого человка,

Генералъ Гранналь, который всю ночь командовалъ въ Croix-Rousse, убитъ, ему пулею раздробило бедренную кость.

Его уносятъ.

Но какъ оставить этихъ героевъ-солдатъ безъ начальника? Гранналь призываетъ Вирье, который съ утра дрался неподалеко отъ него съ ружьемъ въ рук, и завщаетъ ему командованіе, которое затмъ все время уже и остается за Анри.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

Портретъ Анри.— Его первая размолвка съ Преси.— Его планы окончательно отвергнуты.— Г-жа Вирье и ея дочери во время бомбардированія. — Голодъ въ Ліон.— Массонскіе призраки.— Эпизоды героизма во время осады.— Переписка Анри съ его женою.— Вещи становятся дорогими друзьями.— Мистическія витанья.— Блокада сдвигается.— Сраженія учащаются.— Маленькій Аймонъ-де-Вирье.— Прибытіе генерала Доппе.— Измны — Битвы подъ Перашемъ, въ Братто, въ Saint—Just.— Кутонъ.

I.

При Вирье въ качеств адьютанта, въ Croix-Rousse, состоялъ молодой дофинецъ, по имени Шевалье.

Шевалье, по протекціи Анри, попалъ въ Версали въ пажи за нсколько мсяцевъ до октябрскихъ событій. Такъ какъ весь штатъ короля былъ распущенъ, былъ отпущенъ и онъ, печальный онъ отбылъ въ Гренобль и пришелъ въ себя только при осад Ліона, какимъ образомъ онъ встртился съ Вирье въ Croix-Housse — трудно сказать. Но съ этихъ поръ онъ не разстается съ нимъ и благодаря ему можно воспроизвести здсь портретъ Вирье какъ живого:

‘Во всякое время дня или ночи, едва раздавался пушечный выстрлъ, мы отправлялись на него, Вирье впереди, я за нимъ. Казалось, его притягивалъ къ огню какой-то неотразимый магнитъ. Могу сказатъ, чтоопасность придавала ему силы, лицо его сіяло во время сраженья. Я никогда не видалъ его ни при какихъ другихъ условіяхъ такимъ красивымъ, такимъ спокойншсъ. Среди стычки онъ не терялъ изъ виду самыхъ мельчайшихъ подробностей. Онъ бывалъ также спокоенъ, какъ въ то время, когда чертилъ планъ сраженія въ нашемъ маленькомъ домик…

‘На это Вирье употреблялъ т немногія минуты отдыха, которыя намъ оставляли патріоты. Онъ постоянно утверждалъ, что для насъ успхъ возможенъ только въ открытомъ пол. Лучше умереть отъ пули подъ открытымъ небомъ, чмъ съ голоду и лишеній за стной… Отчего не хотли ему врить?..’

Въ этомъ послднемъ размышленіи есть точно упрекъ Преси. Въ немъ чувствуется то искреннее сожалніе, давно ставшее острымъ у Вирье, объ упорств генерала не покидать стнъ.

Увренность въ томъ, что его взглядъ въ настоящее время раздляла вся армія, вроятно, побудила Анри согласиться взять на себя командованіе, которое ему завщалъ Гранналь и въ которомъ Преси поспшилъ его утвердить.

Быть можетъ, Вирье надялся, какъ генералъ, повліять на ршенія, которыя теперь надлежало принять. Быть можетъ, онъ думалъ, что насталъ моментъ развернуть его знамя.

Роялистское направленіе проявлялось въ Ліон такъ энергично, что Преси могъ публично принимать въ городской ратуш посланнаго графа д’Артуа.

По этому поводу у Анри вышла съ его генераломъ ссора, изъ-за которой несогласіе превратилось въ печальное недоразумніе.

Преси пригласилъ посланнаго графа д’Артуа на одно военное совщаніе, въ которомъ должны были обсуждаться разные планы сраженія.

Ознакомившись съ положеніемъ вещей, этотъ посланный высказался за атаку, которая вынудила бы всхъ мятежниковъ оставить Ліонъ.

Чувствуя себя счастливымъ, что такимъ образомъ формулировался его собственный взглядъ, Анри сильно стоялъ за офицера-эмигранта {Его звали Терассъ де-Тессоне.} и указалъ на горы Форезъ, какъ на самую желанную цль стремленій. Онъ мечталъ создать тамъ новую Вандею. У него это даже сорвалось съ языка.

На это Преси замтилъ съ презрніемъ, что Ліонъ ни въ чемъ не похожъ на Вандею, и что отнюдь не слдуетъ предоставлять несчастнаго города въ руки республиканской мести разъ, что онъ даже не подъ защитою обыкновенныхъ военныхъ законовъ.

‘Не все ли это равно? — воскликнулъ вн себя Анри.— У меня самого въ немъ все, что у меня есть самаго дорогого, тмъ не мене, я считаю дло, которое мы отстаиваемъ, выше всхъ другихъ личныхъ интересовъ’…

И Вирье защищалъ свое мнніе съ такимъ жаромъ, что генералъ заставилъ его замолчать.

Анри замолкъ. Но, возвращаясь въ Croix-Rousse no этимъ опустошеннымъ улицамъ, при вид этихъ разрушенныхъ домовъ, этого населенія въ безъисходномъ положеніи, въ постоянныхъ поискахъ себ пріюта, онъ проклиналъ упрямство того, который, изъ-за неумстнаго состраданія, заставлялъ свою армію крошиться за заставами и вынуждалъ геройскій народъ погибать подъ развалинами.

Быть можетъ, онъ имлъ въ виду своихъ дтей, которыхъ не зналъ гд искать, такъ какъ подъ дождемъ пуль, который разразился надъ Ліономъ, на долго не было ни одного безопаснаго жилища.

‘Мы перемнили семь или восемь разъ квартиру, вчно гонимые пулями, вчно гонимые бомбами,— разсказывала m-elle де-Вирье.

‘Одна изъ нашихъ послднихъ квартиръ была въ четвертомъ этаж одного дома, довольно непрочно построеннаго, въ конц Chemin-Neuf. Въ нашей комнат было набито всякаго народа, между прочимъ, была одна двочка нашего возраста, съ которой мы отправлялись вмст на прогулки, не заботясь о гранатахъ’.

Разв могли дти бояться гранатъ, если ихъ посылали даже въ самый огонь подбирать пули, годныя еще въ употребленію.

M-me Вирье не разъ говорила, что, зайдя навстить дочерей, она узнавала, что ихъ употребляли на такое дло.

‘Хозяйк нашей, однако, такъ надола наша возня,— продолжаетъ m-lle Вирье,— что, однажды вечеромъ, въ 9 часовъ, она насъ выгнала отъ себя. Приставленная къ намъ бдная Шинаръ не знала просто, куда насъ дть.

‘Мы стучались во многія двери. Намъ иногда отворяли, но не соглашались насъ пріютить.

‘Наконецъ насъ приняли въ одномъ дом, въ ‘Maison Savy’ у подошвы холма Фурвьеръ. Можно сказать, что наше несчастье спасло намъ жизнь. Въ эту самую ночь бомба попала въ домъ, который мы только что покинули, и разрушила вс этажи.

‘Не знаю, что сталось съ нашею строгою хозяйкою. Что касается нашей матери, то мы ее видали весьма рдко.

‘Она тоже перезжала каждый день, спасаясь отъ бомбъ и пуkь’…

Ту же участь несли 25 или 30.000 ліонцевъ.

Еще не вс были такъ счастливы, какъ маленькіе Вирье.

‘Черезъ два дня посл приключенія въ Chemin-Neof насъ перевели на набережную Saint-Vincent къ двумъ старымъ двамъ, m-elles Фейлье и Пюбліе,— почтенныя особы, довольно болтливыя, но он спасли много несчастныхъ.

‘Мы съ сестрой проводили большую часть времени у окна, гд старая Шинаръ закрывала ршетчатые ставни, чтобы спастись отъ осколковъ бомбъ, которые разрывало и которые разлетались по всмъ направленіямъ.

‘Черезъ ршетки мы видли печальныя картины, то раненыхъ, то женщинъ, спасавшихся отъ летвшихъ бомбъ, о которыхъ ихъ предупреждали прохожіе криками: ‘Берегись — бомба!’ Однажды, мы увидали великолпную лошадь со сломанной въ сраженіи ногой. Ее убили почти подъ нашими окнами. Въ одну минуту ее ободрали до костей. Это произвело на насъ страшное впечатлніе, что, однако, не помшало намъ състь съ большимъ удовольствіемъ кусокъ, который удалось заполучить нашимъ хозяевамъ’…

II.

Ко всмъ ужасамъ бомбардированія присоединился голодъ, усилившійся съ возвращеніемъ въ Ліонъ врныхъ отрядовъ изъ Фореза, которые, посл нсколькихъ неудачныхъ сраженій, прибывали въ городъ.

Это подкрпленіе явилось поздно. На него тратились послднія средства, а настоящей помощи отъ него не было съ военной точки зрнія, такъ какъ каждый день, или врне каждую ночь, были сраженія.

Между аванпостами ліонцевъ и крансейцевъ было одно общее кладбище, на которомъ трупи подъ лучами сентябрьскаго солнца угрожали присоединить чуму къ пожарамъ.

По временамъ, точно для полноты безобразія трагедіи, мюскадинцы и крансеянцы, между двумя побоищами, вмсг пили и чокались, какъ объ этожъ мечталъ Гейне: ‘За смерть»

О, тутъ не было недостатка ни въ чемъ, ни даже въ шуткахъ надъ смертью!

Однажды, вечеромъ часовъ около одиннадцати, солдаты Крансе аттаковали редуты Бротто. Вдругъ, въ дыму, при свт ружейныхъ выстрловъ передъ ними выростаетъ скелетъ съ огненнымъ мечемъ. Затмъ появляются мертвецы въ саванахъ, съ желзными и золотыми внками на головахъ. Въ рукахъ у нихъ ружья. На ружьяхъ штыки. И вотъ эта компанія съ того свта, со скелетомъ въ глав, со страшнымъ воемъ бросается вонъ изъ редута {Исторія ліонскаго народа, Балейдье.}. Вообразивъ, что имъ приходится имть дло съ адомъ, республиканцы, растерянные, бгутъ, но затмъ возвращаются снова… Они должны справиться съ этими духами такъ-же, какъ революція справилась съ иллюзіями Вирье…

Какая встрча, какой для него урокъ!

Въ этомъ самомъ дом, изъ котораго появились вс эти ряженные, онъ былъ посвященъ въ тайны массонства.

Дйствительно, здсь была ложа Благотворительности. Быть можетъ, этотъ скелетъ, этотъ мечъ, вся эта мишура была въ употребленіи при пріем Вирье?

И вс его надежды прежнихъ дней заканчивались этой осадой, этимъ побоищемъ…

Увы! его надежды убгали подъ этими лохмотьями въ крови… Танецъ Смерти, который осмивалъ горькимъ смхомъ остатокъ его жизни и бросалъ послдній камень въ его прошлое. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какое значеніе иметъ теперь разсказъ о битвахъ, которыя слдовали одна за другой?

Всякій пилъ изъ жилъ Ліона его лучшую кровь, а съ нею отлетала и жизнь всхъ. На валахъ одинъ уцлвшій замнялъ собой двухъ или трехъ убитыхъ.

Случалось людямъ бывать на посту безсмнно по три недли.

Усталый, измученный заботами, Анри не покидалъ высотъ Croix-Rousse, гд каждую минуту его присутствіе могло быть нужно. Такъ же какъ Преси, какъ вс начальники, онъ отдавалъ людямъ свой хлбъ изъ овса и рубленой соломы. Онъ питался только вареными травами съ жиромъ, вытопленнымъ изъ парикмахерскихъ помадъ.

Но вс лишенія, опасности, страданія были ничто сравнительно съ тмъ безпокойствомъ, которое онъ испытывалъ изъ-за жены и дтей.

Цлыми днями не удавалось Кара, врному слуг Анри, передать коротенькую записку графин Вирье отъ ея мужа.

‘Мой отецъ нашелъ такимъ образомъ единственное средство поддерживать бодрость духа моей матери,— пишетъ m-lle Вирье, говоря объ этихъ отрывкахъ писемъ, изъ которыхъ нкоторые сохранились,— конечно, не поддерживая въ ней надеждъ, которыхъ онъ самъ давно не имлъ… но внушая ей великое христіанское смиреніе…

‘Зачмъ отчаяваться въ жизни, въ томъ, что для тебя всего дороже? — говорилось въ одномъ изъ такихъ писемъ…— Если Богъ велитъ, придетъ время, когда надо будетъ подумать, какъ пережить горе… Уповай на Того, для Кого смерть — пробужденіе… передъ Кмъ умершіе живе живущихъ… но молись… всегда молись…

‘Анна, когда была не въ силахъ боле говорить, молилась только движеніемъ губъ. Она запиралась въ храм… Ея молитва была услышана’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

III.

Какими друзьями становятся для насъ вещи, которыя принадлежали дорогимъ намъ людямъ! Все теперь, когда графиня Вирье теряла почти надежду увидть мужа, превратилось для нея въ святыню. Записка, написанная имъ, кольцо, которое онъ носилъ, воскрешали мучительно живо часы счастливаго прошлаго. Да, любовь своими чарами превращаетъ вс предметы въ сокровища, на которыхъ радости и слезы навсегда сохранены.

Для графини Вирье это чувство обострялось до смертельной боли по мр того, какъ записки Анри носили въ себ все боле и боле оттнокъ мистицизма. Горячность, съ какою Анри старался замнить видніями неба то счастье, которое до сихъ поръ она сама ему давала, говорила объ отршеніи, связанномъ со смертію.

‘Не поддерживай въ себ твоей печали, окружая сеея всми этими реликвіями, кольцами, волосами, немощный духъ любитъ окружать себя всмъ тмъ, что поддерживаетъ его печаль и усиливаетъ его мученіе… Но поврь мн, ставъ выше всего этого, перестаешь терзать свое сердце…

‘Какъ можно придавать жизни такую цну, чтобы погибать изъ-за страха возможности смерти для своихъ близкихъ?

‘Что значитъ буря, когда съ кораблекрушеніемъ связана тихая пристань?..

‘Разв мы на земл не жертвы, постоянно осужденныя на закланіе? Неужели же мы, въ минуту жертвоприношенія, испугаемся, мы, столько разъ приносящіе ее?

‘Іисусъ Христосъ не такъ поступалъ… Пусть крещеніе крови уничтожитъ собою все… все… все…’

И чтобы подкрпить это отршеніе въ той, которую онъ любилъ, онъ заканчиваетъ словами: — ‘Нтъ, не буду говорить теб боле о моемъ чувств къ теб…’

Съ тхъ поръ онъ не писалъ до дня послдняго сраженія, когда онъ попросилъ жену прислать ему священника, который бы помогъ ему умереть…

Между тмъ республиканскія войска, все боле и боле многочисленныя, прибывали къ стнамъ Ліона. Скоро ихъ численность дошла до 80.000 человкъ.

17 сентября городъ былъ окончательно блокированъ. Теперь не оставалось никакихъ иллюзій. Слишкомъ поздно понялъ Преси свою ошибку.

Онъ думалъ разорвать кругъ, въ который попалъ, овладвъ позиціями Монтесюи, впереди Croix-Rousse. Но изъ-за измны одного офицера Рё, подкупленнаго Крансе, этотъ планъ потерплъ неудачу.

Другое событіе печальное, но геройское, приключилось въ Дюшеръ {Дюшеръ былъ редутъ на правомъ берегу Соны, на сверо-западной сторон Croix-Rousse.} 19 сентября. Пятьдесятъ мюскадинцевъ помшали дйствіямъ тысячи крансейцевъ, Когда, наконецъ, въ редут рисковали остаться безъ провіанта, огонь прекратился. Каждый изъ оставшихся въ живыхъ зарядилъ ружье послднимъ патрономъ, слъ въ засаду за обвалившіяся стны и, когда передъ каждымъ выросла непріятельская грудь, эти 10 оставшихся человкъ, выпалили. Затмъ, скрестивъ руки, они стали ожидать себ смерти взамнъ той, которую они причинили. Но сколько бы ни было героизма въ этомъ пораженіи, оно открывало непріятелю доступъ въ Ліонъ. Онъ могъ взять теперь съ фланга вс укрпленія Croix-Rousse и лишить ихъ всякой возможности обороны.

По настоянію Вирье, Преси, наконецъ, ршился на вылазку для того, чтобы разрушить вс подготовленія непріятеля для нападенія, сдланныя имъ до самой Соны. Все было уже окончательно ршено, Анри долженъ былъ вести колонну, какъ вдругъ, безъ всякой видимой причины, главнокомандующій генералъ внезапно отмнилъ приказаніе.

На этотъ разъ Вирье вышелъ окончательно изъ себя, онъ былъ взбшенъ словами генерала боле подходящими для филантропа, чмъ для военнаго человка.

‘Я отступаю передъ вопросомъ пролитія крови… Кровь нашихъ солдатъ слишкомъ драгоцнна… Я обязанъ ее беречь’…

Если до сихъ поръ со стороны Преси было ошибкою щадить жизнь его людей, то теперь онъ былъ правъ, ихъ смерть являлась безполезною.

IV.

Фатальный исходъ былъ не только несомнненъ, но даже близокъ. Вирье видлъ, какъ непріятель занялъ вс позиціи обороны. Весь городской окрутъ былъ въ его рукахъ. Въ нсколькихъ лье отъ Croix-Rousse, деревня де-Фонтень, куда Лане отвезъ маленькаго Аймона Вирье, была, какъ это зналъ Вирье, главною квартирою одного республиканскаго главнокомандующаго. Что же сталось съ ребенкомъ? Былъ-ли онъ узнанъ? Служилъ-ли онъ залогомъ? Былъ-ли онъ убитъ?

Изъ всхъ печалей, это невднье, въ какомъ Анри и его жена жили со времени осады Ліона, была, конечно, не самая меньшая. Анри суждено было умереть въ этомъ невдніи. Быть можетъ, это и была та послдняя жертва, которою онъ искупилъ своего сына.

Неизвстно кмъ извщенная, что маленькій Аймонъ въ Фонтен, m-me Турне, врная охранительница Пюпетьера, прибыла, чтобы взять ребенка, какъ разъ въ то время, когда его покинулъ человкъ, которому онъ былъ порученъ.

Доставить мальчика въ матери не было никакой возможности. M-me Турне повезла его въ Гренобль. Но вскор она сама была арестована. Тогда она поручила ребенка одной своей пріятельниц, бдной работниц, которую бдность не могла долго оберегать. Когда и она была арестована, старый лакей графа дю-Бушажъ, по имени Эспри, взялъ на себя попеченіе о сын Анри. Затмъ онъ, въ свою очередь, передалъ его подъ прозваніемъ ‘маленькаго Симона’ его седьмому покровителю, торговцу сукномъ въ Гренобл, Рюбишону. Неслыханная вещь, ребенокъ не выдалъ себя и никто, кром m-me Турне, не зналъ его настоящаго имени!..

Бомбардированіе, между тмъ, продолжалось особенно усиленно въ ночь съ 23-го на 24- е сентября. Это республиканцы справляли прибытіе въ Ліонъ новаго своего главнокомандующаго. Его зваля Доппе.

‘Эти м… мюскадинцы,— говорилъ Доппе, вступая въ свою должность,— повидимому заключили союзъ съ сатаною, иначе они не могли бы такъ долго противостоять дождю свинца и желза, которымъ кропятъ городъ…

Въ ночь съ 28-го на 29е сентября, одинъ предатель продалъ новому главнокомандующему слово пропуска. Редуты, которые защищали деревню Сентъ-Фуа, на юго-запад Ліона, были такимъ образомъ взяты безъ боя. Преси въ это самое время отражалъ нападеніе по направленію въ Бротто, разсчитывая, что у него защищенъ тылъ съ юга и запада и вдругъ очутился между двухъ огней. Но скоро его и безъ того критическое положеніе, осложнилось еще новою измною.

Черезъ мостъ де-ла-Мюлатьеръ, несмотря на данное приказаніе его взорвать, былъ пропущенъ республиканскій генералъ Валеттъ.

По счастью, нсколько молодыхъ людей замтили опасность. Съ трудомъ имъ удалось выдвинуть въ батарею дв пушки и непрерывные залпы изъ нихъ смутили крансейцевъ и оповстили Преси.

Генералъ немедленно прибылъ въ сопровожденіи нсколькихъ человкъ. При вид непріятеля дано было приказаніе палить. И, взявъ поводъ въ зубы, съ саблею въ рукахъ, его 150—200 человкъ бросились на отрядъ де-Валетта.

Тмъ временемъ подоспваетъ нсколько ротъ пхоты, он вступаютъ въ рукопашный бой съ санкюлотами. Дерутся прикладами ружей, саблями. Подъ Преси было убито три лошади.

Идуть по трупамъ. Два, три раза ліонцы были отбиты, они снова наступаютъ на врага, одолваютъ его и загоняютъ въ рку.

Никогда не было боле кровавой стычки. Два всадника изъ отряда Преси ршаютъ состязаться, кто дальше проникнетъ въ ряды республиканцевъ. Тотъ, который, повидимому долженъ былъ выиграть, падаетъ замертво отъ трехъ ударовъ саблею, это оказывается женщина…

Таковъ былъ послдній блескъ ліонскаго оружія. Въ Братто, въ Сенъ-Жюстъ, въ Перрашъ, везд непріятель бжалъ.

Тмъ не мене послдующій день этой побды былъ такъ-же мраченъ для Ліона. Всякій понималъ, что подобное усиліе не могло боле повториться. У всякаго было сознаніе своего безсилія и измны, которая носилась въ воздух.

Кутонъ, креатура Робеспьерра, долженъ былъ довершить дло, предпринятое Дюбуа Крансе.

Съ нимъ паденіе въ бездну ужаса становилось еще боле глубокимъ.

Съ нимъ вс плнные длались достояніемъ палачей, а городъ — достояніемъ разрушителей. Полное истребленіе всего, не уцлютъ даже имена жертвъ.

‘Не украшай ничмъ могилы тхъ, кто погибъ напрасно за отчизну’.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.

Послдняя записка Анри.— Призраки и пробужденіе.— Бдствіе Ліона.— Письмо одного патріота. — Мертвые, измнники, бунтъ. — Преси соединяетъ секціи.— Депутація къ Кутону.— Его отвтъ.— Послдняя измна.— Военный совтъ.— Ршительный исходъ.— Вирье проситъ о командованіи аріергардомъ.— Анри у своей жены.— Аббатъ Форрестье.— Послдняя обдня въ лагер.— Планъ Преси.— Армія покидаетъ Ліонъ.— Аріергардъ отрзанъ.— Отчаянная атака.— Вступіеніе санкюлотовъ въ Ліонъ.— Бгство m-me Вирье и ея дочери.— Туанонъ Трико.— Первый этапъ.

I.

Вотъ послдняя записка, которую графиня де-Вирье получила отъ мужа.

Посл просьбы къ жен прислать ему священника, которому онъ доврялъ, онъ прибавляетъ:

‘…Конечно, я страдаю, но душа моя переживаетъ особое наслажденіе… Непріятель можетъ излить всю свою ненависть на мой трупъ, но духъ мой, мыслящій, любящій тебя, я чувствую, вступаетъ побдителемъ въ жизнь вчную…

‘Прости, что увлекаю тебя на такую высь. Но вся скорбь твоего отчаянія нуждается въ этомъ отвлеченномъ утшеніи. Чмъ боле у человка отнято, тмъ боле ему посылается утшенія. Отчего-бы теб тоже не отдаться этимъ мыслямъ. не забыться въ нихъ?.. Зачмъ бояться, зачмъ смущаться передъ призывомъ твоего Отца Небеснаго и не отвтить Ему: ‘Я здсь..?’

Но разв могла она, подъ бременемъ своей нжности, унестись такъ высоко?.. Однако Анри желалъ длить съ ней свое сердце даже въ тхъ свтлыхъ обителяхъ, которыя рисовались ему. Чтобы увлечь ее, въ его любви звучали нотки, присущія первымъ мученикамъ.

‘О, вчное блаженство, неужели оно будетъ извдано ею такъ-же, какъ мною?’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ звздную ночъ, на вершинахъ Croix-Rousse, пропитанныхъ кровью, подъ звуки ‘a ira’ на разстояніи пистолетнаго выстрла, Анри писалъ эти строки. Передъ его внутренними очами промелькнула вся его жизнь. Какъ то поле битвы передъ нимъ, усянное трупами, такъ она была полна печали. Его душа покидала эти развалины. Она возносилась въ небесныя высоты и въ мечтахъ своихъ Анри слдилъ за ея полетомъ къ престолу Всевышняго, куда ее влекли ангелы и его добрыя намренія. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но съ первыми лучами зари что оставалось отъ этихъ призраковъ?

Было утро 7 октября, огни осаждающихъ усиливались. Все предвщало конецъ ужасной драмы.

Соломы и овса, изъ которыхъ длался хлбъ, уже не было боле. Въ город ничего не уцлло, кром храбрости.

‘Вчера,— писалъ одинъ солдатъ изъ отряда Крансе,— бомба попала въ редутъ, въ которомъ было около 500 мерзавцевъ съ ихъ шайкою… Подломъ вамъ, мюскадинцы!’…

Даже въ погребахъ было не безопасно. Случалось-ли какому нибудь несчастному умереть въ нихъ, его оставляли тамъ до перерыва огненнаго дождя, чтобы вернуться за нимъ и похоронить его. Можно было, какъ жирондисты, когда они провели послднюю ночъ въ заперти съ трупомъ Валазе, пожавъ руки мертвецамъ, сказать: ‘До завтра!..’

‘Что касается насъ,— пишетъ m-elle де-Вирье,— мы покинули домъ Фейлье и Пюбліе, когда онъ былъ разрушенъ бомбами, и вернулись въ домъ Сави или скоре въ его погребъ, гд уже собралась порядочная компанія бглецовъ. Этотъ погребъ казался прочнымъ. Думали, что онъ не подвергается дождю бомбъ. Но насъ не пощадилъ голодъ. Намъ выдали тамъ по гарнцу овса на человка. Какой-то голодный котъ скралъ у насъ нашъ послдній картофель. Въ продолженіе двухъ дней мы питались развареннымъ въ вод овсомъ — и мы еще были изъ счастливыхъ’.

Она была права. Если нищета и голодъ были такъ же не милосердны, какъ санкюлоты, по крайней мр, дти не испытывали тхъ мученій, которыя приходилось выносить изъ-за измны, теперь примшивавшейся во всмъ бдствіямъ.

На всхъ стнахъ были вывшены заявленія противъ генерала Преси, противъ Вирье, противъ всхъ, кто руководилъ обороною.

Напрасно Преси приглашалъ прокламаціею… ‘добрыхъ гражданъ выдать мерзавцевъ, которые прячутся’… Они скоро перестали прятаться. Въ город стали появляться все смле якобинцы, у которыхъ, изъ состраданія, не была отнята жизнь. За ними сперва шли только предатели, но вскор къ нимъ присоединились вс негодяи, а наконецъ и вс потерявшіе надежду.

Нсколько постовъ было оставлено. Мстами вспыхивали пожары и не отъ бомбъ Кутона. Начинался мятежъ, чтобы побдить послднее сопротивленіе.

Надежды больше не было, но таковъ былъ импульсъ, такъ сильна была пріобртенная сила скорости, что никто не ршался произнести вслухъ слова ‘капитуляція’, которое подавило бы всякую волю, всякую храбрость, всякое сожалніе.

Преси созвалъ вс части, и прежде чмъ было изложено положеніе вещей, совщаніе началось съ соревнованія въ жертвахъ.

Одинъ юрисконсультъ Ліона, Беро, предложилъ принести себя въ жертву Кутону, чтобы спасти городъ. Преси шелъ на то-же. Затмъ обсуждалась отчаянная борьба, и было ршено взрывать дома, которые нельзя было бы защитить.

Это геройское ршеніе, вроятно, было бы принято, но тутъ оказались женщины, дти, раненые, о судьб которыхъ слдовало позаботиться.

Остановились на крайней мр: послать Кутону 32 коммиссара представителями 32 частей, съ предложеніемъ капитуляціи, но съ условіемъ, чтобы ни одинъ начальникъ не былъ преданъ Конвенту.

Было 10 часовъ вечера, когда коммиссары предстали предъ Кутономъ въ главной квартир Сенъ-Фуа. Негодяй взбсился и отвтилъ имъ, ‘что нечего разговаривать объ условіяхъ и что Ліонцы подпадутъ подъ т условія, которыя республик будетъ угодно даровать мятежникамъ, недостойнымъ умереть отъ гилъотины’.

Коммиссары удалились, прекративъ всякіе переговоры. Но ихъ ожидало новое горе.

Въ то время, какъ велись переговоры, одинъ измнникъ открылъ солдатамъ Кутона ворота Сенъ-Клеръ, у подножія Croix-Rousse.

Ночью произошла одна изъ самыхъ ужасныхъ стычекъ со времени начала осады.

Мюскадинцы и санкюлотты въ общей свалк падали въ Рону.

Съ открытіемъ воротъ Сенъ-Клеръ, Ліонъ былъ всецло преданъ, у него была отнята всякая возможность устоять хоть бы одинъ день противъ войска Конвента. Если оно не перешло Рону въ эту ночь, то было несомннно, что съ первою зарею городъ будетъ за нимъ.

Преси созвалъ послдній военный совтъ. Вс обстоятельства были быстро взвшены… Посл лихорадочныхъ преній, было ршено, что единственная мра, представляющая нкоторые шансы благополучнаго исхода, это открыть себ выходъ съ оружіемъ въ рукахъ.

Но и на этотъ разъ Анри не одобрилъ распоряженій генерала. Онъ стоялъ за нападеніе на непріятеля силошною массою, вмсто попытки разорвать отдльными колоннами вругъ, въ который былъ заключенъ Ліонъ.

Споръ, какъ всегда, все усиливался между двумя генералами. Преси, который сознавалъ, что Вирье былъ правъ въ своихъ взглядахъ — къ сожалнію, все случившееся подтверждало это — вышелъ изъ себя и прекратилъ споръ словами, равносильными приговору смерти для Анри:

‘Военный повинуется, а не разсуждаетъ’… На что отецъ мой отвтилъ, что ‘онъ проситъ разршить ему командовать арьергардомъ, который онъ считалъ неминуемо пожертвованнымъ …

Эти строки принадлежатъ m-lle де-Вирье.

II.

Возвращаясь въ Croix-Rousse, Вирье зашелъ въ жен, чтобы предупредить ее о сдланныхъ распоряженіяхъ и вмст съ тмъ, не говоря того, чтобы проститься съ нею.

Что было между ними? Слова безсильны то передать. Какъ выразить то, что невыразимо? Иногда слова не соотвтствуютъ впечатлніямъ. Тогда умолкаютъ, какъ закрываютъ лицо, закрываютъ глаза, какъ перестаетъ биться сердце передъ нкоторыми слишкомъ сильными волненіями.

Объ этомъ послднемъ свиданіи Анри съ женою извстно только одно, что графиня Вирье приняла геройское ршеніе не слдовать за мужемъ.

‘Отецъ и мать понимали, что, подвергаясь оба той же опасности, они рисковали оставить насъ безъ всякой опоры на земл и, что изъ любви къ намъ, надо было, чтобы одинъ изъ нихъ согласился пережить другого’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Анри напрасно прождалъ священника, за которымъ послала жена. Послднія приказанія, которыя ему предстояло дать, заставили его поспшить въ Croix-Rousse. Онъ ушелъ, поручивъ передать аббату Форестье, что онъ ждетъ его въ главной квартир.

Аббатъ Форестье, впослдствіи епископъ въ Троа, записалъ эти послднія минуты Анри, которыя дочь его сохранила, какъ драгоцннйшее наслдство.

‘Отдавъ свои послднія приказанія, время до самаго часа выступленія онъ провелъ со своимъ духовникомъ. Затмъ онъ открылъ дверь и увидалъ въ комнат, въ которую она вела, нсколькихъ офицеровъ, ожидавшихъ его.

‘Господа,— обратился онъ къ нимъ,— пусть вс т изъ васъ, которыхъ привязываютъ въ жизни слишкомъ дорогіе интересы, не слдуютъ за арміею. Быть можетъ, имъ удастся бжать въ первую минуту безпорядка. Что касается тхъ, которые ршили слдовать за мною, они не должны отъ себя скрывать, что только немногіе изъ нихъ избгнутъ смерти. Я совтую имъ сдлать тоже, что я сейчасъ сдлалъ. Вра христіанина не повредитъ храбрости солдата’.

Вотъ конецъ этой восхитительной сцены. Священникъ-воинъ устроилъ импровизованный аналой изъ барабановъ, снялъ свой военный мундиръ, чтобы отслужить обдню. Это была настоящая панихида! Моментъ возвышенія Даровъ былъ чрезвычайно торжественъ. Когда Анри всталъ съ колнъ, посл принятія Св. Даровъ, лицо его сіяло. . . . . . . . . . . Затмъ каждый вернулся съ своему посту.

Преси разсчитывалъ подняться по Сон до Треву, перейти тамъ рку, затмъ двинуться на востокъ, чтобы добраться до горъ Юры.

Планъ былъ смлый, тмъ боле смлый, что войско, употребленное на блокаду, получило только что подкрпленіе.

Между тмъ рекогносцировки, сдланныя подъ наблюденіемъ самого генерала на сверо-запад Ліона, заставляли его предполагать, что тамъ былъ именно слабый пунктъ непріятеля. По всему направленію этой мстности дорога была невредима. Принявъ все это въ соображеніе, Преси сдлалъ соотвтствующія распоряженія.

Первой колонн было дано приказаніе подняться на правый берегъ Соны до встрчи съ аванпостами Кутона. Тамъ, не атакуя, она должна была ожидать прибытія двухъ другихъ колоннъ, которыя образовали бы центръ и аріергардъ маленькой Ліонской арміи, затмъ, соединившись, имъ предстояло попробовать прорвать линію обороны между деревнями Сенъ-Сиръ и Сенъ-Рамберъ.

Преси указалъ своему войску на предмстье Везъ, какъ на сборный пунктъ.

Къ несчастью, не захотли воспользоваться ночью для выступленія, какъ того требовалъ Анри. Было около шести часозъ утра, когда первыя дв колонны были готовы въ выступленію. Авангардъ, состоявшій изъ 50 егерей и около 120 конныхъ, подъ командою генерала Римберга, долженъ былъ подняться по Сон. Вторая колонна, которою командовалъ самъ Преси, состояла всего изъ 300 человкъ. Это были дюжіе солдаты, съ которыми, какъ было сказано въ отчет генерала, онъ бы прорвался, еслибы ходъ у него не былъ замедленъ нушками, а главное, еслибы въ ршающій моментъ подосплъ аріергардъ, находившійся подъ командою Вирье.

Но съ первой же минуты злой рокъ сталъ преслдовать Анри. На его отряд лежала забота о денежномъ ящик, а также возня съ женщинами, дтьми, больными, которые примыкали къ его отряду при всякомъ поворот улицы. Вслдствіе этого, Анри явился на сборный пунктъ только въ 8 часовъ утра. Какъ бы то ни было, въ своемъ рапорт Преси ставитъ ему въ большую заслугу этотъ трудный переходъ изъ Croix-Rousse въ Везъ.

Наконецъ, когда пробило 9 часовъ, генералъ далъ приказаніе выступать {9 октября 1793.}. Авангардъ Римберга выступилъ церемоніальнымъ маршемъ. За ними слдовали главныя силы и аріергардъ тмъ же маршемъ въ условленномъ направленіи.

Но едва Преси, за которымъ слдовалъ Вирье, миновалъ послдніе дома въ Везъ, онъ попадаетъ подъ огонь пяти батарей, разставленныхъ слва отъ него на высотахъ Совгардъ и Дюшеръ.

Ліонцы не останавливаются, они овладваютъ всми постами, которые заграждаютъ имъ путь.

На минуту войска Преси въ нершимости. Дорога, по которой они слдуютъ, насыпная. Полурота санкюлотовъ размщена на отвос и такъ и палитъ навсными выстрлами. Но вотъ съ ружьемъ въ рук, въ сопровожденіи нсколькихъ людей, генералъ внезапно появляется на противоположномъ откос, онъ отбиваетъ удары въ упоръ и ему удается освободить такимъ образомъ свою колонну. Еще нсколько минутъ, и дло было бы непоправимо, такъ какъ со всхъ сторонъ набжали патріоты на выручку.

Также, какъ и дв переднія колонны, колонна, которую велъ Анри, шла въ полномъ порядк.

Все это населеніе, которое спасалось подъ его крыломъ, храбро выносило пушечную пальбу, какъ вдругъ взрывъ порохового ящика произвелъ въ рядахъ такой безпорядокъ, что прошло нсколько минутъ прежде, чмъ Вирье могъ заставить свой отрядъ идти дальше.

Этихъ нсколькихъ минутъ было достаточно для того, чтобы пробоина, сдланная Преси, снова закрылась. Анри пришлось имть дло съ настоящей стной изъ желза и огня. Его положеніе казалось ему безнадежнымъ. Его люди и онъ, быть можетъ, и прошли бы, но какъ отдать на штыки все это стадо женщинъ, которыя вертятся около его солдатъ, обезумвъ отъ ужаса? Туманъ, окружавшій до сихъ поръ колонну, разсялся. Веселое солнце вдругъ освтило невообразимый безпорядокъ, среди котораго выдляется образъ равнодушнаго человка. Къ нему-то и тянутся эти руки умоляющихъ женщинъ и обращаются взоры этихъ солдатъ, молящихъ о послднемъ приказаніи.

Какое приказаніе можетъ онъ дать? Судьба сильне его воли, его храбрости. Стоя на стременахъ, Анри движеніемъ руки указываетъ на санкюлотовъ, затмъ нагибается, пришпориваетъ лошадь и, въ порыв безумной отваги, исчезаетъ въ рядахъ непріятеля.

III.

Въ то время, какъ происходили эти ужасныя событія между Везъ и Сенъ-Рамберъ, Ліонъ былъ въ положеніи большого города посл землетрясенія.

Среди развалинъ бродили несчастные, вылзшіе изъ подваловъ. Ослпленные свтомъ, они едва узнавали другъ друга.

У воротъ города трещатъ республиканскіе барабаны… Многіе готовы бжать. Куда? Сами не знаютъ. Они бгутъ, снуютъ по улицамъ… Нсколько измнниковъ выдляются изъ этой запыхавшейся толпы. Они бросаются на встрчу республиканской арміи, которая, по ихъ мннію, слишкомъ медлигъ. Да, дйствительно, она медлила, она, точно полная уваженія къ оборон, не ршалась переступить за ворота Ліона.

Какъ Анри и предвидлъ, эта нершительность должна была спасти многихъ несчастныхъ, а съ ними и его жену, и его дтей.

‘Начинало свтать,— пишетъ m-lle де-Вирье,— со всхъ сторонъ раздавалась пушечная пальба, и мы съ сестрой раздляли всеобщій ужасъ. Въ это время къ вамъ явилась Софи, горничная нашей матери, Софи велла вамъ надть по дв пары чулокъ, по дв рубашки, по два платья одно на другое. На головы она намъ надла ситцевые чепчики и мы вышли безъ всякаго другого багажа. Всякій узелокъ обратилъ бы на себя вниманіе. Въ такомъ вид мы отправились къ нашей матери, въ Сенъ-Жюстъ, гд, по словамъ Софи, она нашла себ пристанище въ крестьянскомъ дом.

‘Поднимаясь по новой дорог, мы шли вмст съ отрядами революціонернаго войска, которые входили.

‘Мы не видли регулярнаго войска, но просто толпу вооруженной черни, одтой не по военному, которая позволяла себ всякія неблаговидныя шутки съ прохожими, стремившимися, подобно намъ, бжать изъ города. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Если я буду жить сто лтъ, то и тогда не забуду выраженія глазъ матери при встрч насъ. Въ этомъ выраженіи было столько скорби, что мы об онмли и замерли, мы, которыя такъ радовались ее увидть. Она наканун разсталась съ отцомъ. Ужасное предчувствіе заставляло ее сознавать, что она не увидитъ его боле.

‘Въ ужасномъ безпорядк, который царилъ повсюду, мы ршительно не знали, куда намъ дться. Сама мать наша не знала, на что ршиться, когда мы увидали служанку нашего доктора Эгони.

‘Она направлялась въ Форезъ, въ свою семью, и пришла, чтобы помочь бжать вамъ съ нею.

‘Эта пожилая двушка наводила ужасъ своимъ безобразіемъ. Черная, какъ сажа, и блдная, какъ смерть, вся изрытая оспою, съ рзко выдляющимися блками, она была страшна когда сердилась, и въ состояніи была навести страхъ на самихъ членовъ Конвента — и вотъ ей-то суждено было быть нашею избавительницею.

‘Мать надла на себя, какъ могла, платъе этой служанки и взяла съ собой только то, что могла надть на себя.

‘Мы отправились вс пшкомъ: мать, Софи, Туанонъ, сестра и я.

‘Ни у кого изъ насъ не было никакого пакета, чтобы не имть вида бгляновъ. Мать моя была такъ слаба, что мы не могли идти далеко и такъ печальна, что мы вс были подавлены ея грустью и смотрли на нее, ничего не ршадсь ей сказать. Тмъ не мене, мы были такъ довольны, что выбрались изъ подвала на свжій воздухъ, на солнышко, что, вроятно, разрывали сердце матери нашею радостью. Мы не видли ни одного солдата, но толпу мужиковъ въ большихъ шляпахъ, которые имли видъ людей, идущихъ на ярмарку’.

Вроятно, это были т самые мужики ‘auvergnats’, o которыхъ упоминаетъ m-lle де-Эшеролъ, спшившіе въ Ліонъ верхомъ безъ сдла, съ огромными пустыми мшками черезъ плечо, на общанный грабежъ, забавный авангардъ мрачныхъ побдителей!

‘Первую ночь,— я продолжаю разсказъ m-lle де-Вирье,— мы провели у одного крестьянина. У него была всего одна маленькая комната и снной сарай, гд мы и размстились.

‘Мать не могла уснуть отъ безпокойства, она сла во двор и читала библію при свт луны.

‘Это обстоятельство чуть было не погубило насъ. Одинъ сосдъ замтилъ, что мать читаетъ и ршилъ, что разъ она уметъ читать, она, безъ сомннія, аристократка. По счастью, нашъ хозяинъ успокоилъ его, что мать истая гражданка. Я думаю, что изъ милосердія одинъ солгалъ, а другой поврилъ, потому что мать не могла скрыть присущаго ей изящнаго вида, по которому было легко догадаться, что она была путешественница иного сорта, чмъ Туанонъ Трико.

‘На слдующій день, несмотря на страшную усталость, пришлось идти дальше. На наше счастье, днемъ намъ повстрчался мужичекъ съ осломъ. Туанонъ подрядила его для моей сестры, которая, боле слабая чмъ я, очень изнурилась за время осады и едва тащила ноги. До этихъ поръ вс большіе несли ее по очереди на рукахъ, но она была слишкомъ тяжела для бдныхъ, измученныхъ женщинъ… Ее посадили на осла, а на другой вьюкъ положили кой-какіе пожитки, которые мы спасли и которые были для насъ настоящею обузою.

‘Мы прибыли въ Дюэръ {Мстечко по дорог изъ Ліона въ Монбразонъ.}, тамъ мы остановились въ трактир, хозяинъ котораго веллъ намъ отправиться къ мэру.

‘Мэръ этотъ получилъ строгое предписаніе относительно ліонскихъ бглыхъ и, чтобы не подпасть самому подъ подозрніе, исполнялъ это предписаніе съ трескомъ и шумомъ. А потому онъ повелительнымъ тономъ потребовалъ отъ матери ея паспортъ, угрожая ее арестовать. Туанонъ, замтя ея смущеніе, не дала ей времени отвчать и, принявъ на себя роль представительницы всей честной компаніи, отрапортовала, что она дйствительно изъ Ліона, отправляется же съ своими кузинами въ Сенъ-Жерменъ-Лаваль въ Форез и что никто не иметъ права ее задерживать. Вотъ такимъ-то образомъ мы узнали, куда лежалъ нашъ путь…’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вс эти препирательства Туанонъ казались безконечными бглянкамъ. Но, покуда она вела переговоры съ мэромъ, жена этого гражданина, казавшагося столь грознымъ, который въ сущности старался всячески быть полезнымъ изгнанникамъ, пробралась къ m-me Вирье и шепотомъ сказала ей нсколько словъ утшенія.

Были еще, значитъ, и въ то время люди съ сердцемъ, которые имли состраданіе…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

Письмо Жавога Робеспьерру.— Встрча графини Вирье. — Имя Анри.— Прибытіе въ Сенъ-Жерменъ—Лаваль.— Жилище для торговцевъ свиньяни.— Страхи и надежды.— Приключеніе съ ткачами.— Фуше въ Ліон.— Онъ совершенствуетъ гильотину.— Гражданка Баленкуръ.— Уроки цинизма.— Письмо маркизы де—Шоланкъ.— Анри быть можетъ въ Швейцаріи.— Садовникъ изъ Пудеваса.— Отъздъ графини въ Лозаннъ.— Она застаетъ тамъ только аббата де-Вирье.— Съ горя не умираютъ. — Письмо къ графу де-Вирье Бовуаръ. — Маленькій Айнонъ у Рюбишона.— Онъ эмигрируетъ.— Онъ прекращаетъ свое incognito.— Рюбишонъ возвращаетъ ребенка матери.— Попытки розыскать Анри.— Еще ‘Воспоминанія’ m-lle де-Вирье.— Картина Ліона. — Эмиграція маленькихъ двочекъ въ Швейцарію.— Свднія о послднемъ сраженіи.— Вдовья матерія.

I.

‘Жавогъ, комиссаръ Конвента, Робеспьерру.

‘Изъ главной квартиры 10 окт. 1793 г.

‘Гражданинъ коллега!

‘Осада Ліона, наконецъ, окончена… Мятежники, чувствуя давленіе съ одной стороны войска Республики, съ другой — цлаго народа, питающагося овсомъ уже 18 дней… ршились сдлать вылазку…

‘Они обогнули Монъ-Доръ черезъ Сенъ-Сиръ и направились въ горы, пройдя черезъ бывшій Бажоле. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Едва они вышли изъ предмстья (Веза), какъ ихъ нагнали. Началась битва.

‘Битва была ожесточенная. Мы потеряли массу людей, у непріятеля тоже легло триста человкъ.

‘Остальные вс разбжались въ виноградники, въ ущелья, и въ горы.

‘Нкоторые бросались въ Сону, кто на лошади, кто вплавь, лишь бы спастись отъ смерти. Другіе бгутъ въ Треву, тамъ все или убито, или разсяно…

‘Въ числ нашихъ многочисленныхъ плнныхъ находятся нкоторыя замтныя личности, между прочимъ бывшій маркизъ де-Вирье, бывшій членъ конституціоннаго собранія…’ { Lyon en 1793. Aprs le sige. Альберта Метцгера, стр. 60.}.

Въ то самое время, какъ курьеръ везъ это посланіе Жавога Робеспьерру, отрядъ революціонерной арміи, который возвращался изъ Ліона, встртилъ на берегахъ Линьона жену и дтей Анри. Во время выпивки, у крыльца трактира, въ которомъ пріютились бглянки, люди эти разсказывали о послднихъ сраженіяхъ и хвастались своими жестокостями…

Вс предводители возстанія были взяты… говорили, что они вс приговорены къ разстрлянію… Одинъ изъ этихъ людей, перечисляя всхъ выдающихся плнниковъ, назвалъ имя Вирье…

Вотъ какимъ образомъ до его жены дошла первая всть о немъ.

Туанонъ, замтя, что у m-me де-Вирье подкашиваются ноги, подбжала къ ней и усадила ее на маленькую скамейку около дома, и въ то время, какъ побдители шли мимо, распвая ‘Marseillaise’, она наскоро расплела волосы дтямъ, чтобъ быть какъ будто при дл, и стала расчесывать ихъ…

Герои прошли мимо этихъ двухъ женщинъ, подшучивая надъ ними, но наконецъ они прошли-таки. За ними вслдъ пошла и графиня Вирье, продолжая свой путь въ это тяжкое время,— было некогда останавливаться для своихъ печалей!

Ночи для бглянокъ были ночами бивуаковъ. Они избгали деревень боясь, чтобы ихъ видъ или какое неосторожное слово двочекъ не выдали ихъ.

Наконецъ, на четвертый день, посл непомрной усталости, печальный караванъ добрался до Сенъ-Жерменъ-Лаваль.

Туанонъ пріютила графиню Вирье съ дочерьми у своего брата, мстнаго кузнеца.

Надъ кузницею было два помщенія и доски отъ двухъ старыхъ кроватей. Все это было грязно до отвращенія, такъ какъ въ дни ярмарки добрякъ-кузнецъ помщалъ въ этихъ канурахъ своихъ пріятелей, торговцевъ свиньями. Но какъ ни жалокъ былъ пріютъ, предложенный этимъ добрымъ человкомъ путешественницамъ, онъ былъ предложенъ имъ, по крайней мр, отъ чистаго сердца.

Когда на кузниц было что пость, кузнецъ длилъ свои куски съ двочками, а m-me Вирье вознаграждала его за это уцлвшими еще нсколькими ассигнаціями, что касается ее, она не могла ни сть, ни спать.

Возбужденіе, которое поддерживало ее духъ, также, какъ та лихорадка, которая согрвала ея тло, пропало. Напрасно силилась она забыться сномъ на своемъ ужасномъ лож.

Посл той встрчи съ солдатами-революціонерами она не имла никакихъ встей изъ Ліона. Но разв можно было сомнваться, что тамъ не мстятъ самымъ ужаснымъ образомъ? Несмотря на розсказни этихъ людей, быть можетъ, Анри въ плну?..

Если онъ живъ, въ рукахъ ли онъ еще побдителей?

Или, быть можетъ, ему, какъ Преси, который, судя по слухамъ, спасся, удалось добраться до Швейцаріи или Фореза?

Быть можетъ, онъ тутъ… Тутъ, по близости, въ какой нибудь деревн… Быть можетъ, она не сегодня, завтра, его увидитъ… Онъ проберется къ ней…

Въ своихъ воспоминаніяхъ ея дочь говоритъ, что нсколько разъ m-me Вирье получала косвенныя увдомленія, которыя превращали ея надежды почти въ увренность…

У пути печали есть тоже свои минуты отдыха, но какъ он бываютъ коротки для несчастныхъ, которые его проходятъ!

Всякій разъ, какъ какой нибудь чужестранецъ появлялся въ деревн, m-me Вирье посылала Туанонъ съ разспросами къ нему, и все это были все т же ужасные разсказы о разстрливаніи и смертной казни. Къ этимъ страданіямъ присоединялся еще и наступающій голодъ.

Хлбъ становился все рже, все отвратительне, все невозможне. Чтобы существовать, приходилось шить толстыя рубашки.

Наконецъ настало время ярмарки, кузнецъ просилъ m-me де-Вирье уступить ‘ткачамъ’ дв кровати и половину комнаты.

Отказать, значило, заявить о своихъ аристократическихъ замашкахъ. Результатомъ явилось одно приключеніе, которое могло кончиться весьма трагично…

‘Туанонъ и Софи, наша горничная,— разсказываетъ m-elle де-Вирье,— легли въ одну изъ оставшихся кроватей, въ другую легла, съ нами обими, наша мать. Мы, дти, уже спали, когда пришли наши гости. Прежде всего они обошли комнату и, увидавъ женское платье, подошли въ кровати, въ которой лежали Туанонъ съ Софи. И вотъ они уже раздвигаютъ лоскутья, замняющіе пологъ кровати… Но тутъ имъ и былъ конецъ. Увидавъ на кровати сидящую женщину съ угрожающимъ взглядомъ выпученныхъ огненныхъ глазъ, окруженныхъ большими блками, на зеленоватомъ лиц, они въ ужас отскочили.

‘То были точно стеклянные глаза мертвеца, вырытаго изъ земли черезъ четыре дня посл смерти.

‘Вамъ что нужно, безстыжіе?.. — раздался замогильный голосъ. Убирайтесь, и не смйте шелохнуться!

‘Наглецы опустили пологъ и повиновались. Скоро ихъ маленькая лампочка была потушена. Утромъ они потихоньку исчезли… Туанонъ еще разъ была нашимъ провидніемъ’.

II.

Былъ ноябрь мсяцъ. Фуше и Колло д’Эрбуа прибыли въ Ліонъ, чтобы исправить умренность Кутона.

Разстрливаніе и гильотина дйствовали слишкомъ вяло, по мннію этихъ живодеровъ, имъ нужна была подстилка изъ труповъ. Они ршили замнить гильотину картечью. Картечи предстояло раздать члены жертвъ зрителямъ, созваннымъ въ Бротто.

Тамъ все было готово къ невиданному гражданскому торжеству.

Были вырыты два параллельныхъ рва, чтобы принять въ себя трупы умершихъ и умирающихъ. По окраин этихъ рвовъ, во всю ихъ длину, солдаты, съ саблями въ рукахъ, стояли заборомъ, чтобы вернуть на линію стрльбы того, кто бы вздумалъ уйти съ нея.

Линія эта была на горизонтальной плоскости около трехъ футовъ ширины, которая и раздляла собою эти рвы.

Приговоренные были связаны по двое въ рядъ, такъ что первые соприкасались буквально съ пушвою, заряженною для казни.

Все еще оставалсь героями, несчастные, поставленные такимъ образомъ, грянули ‘Марсельезу’. Имъ дали докончить первый куплетъ, но когда они подхватили припвъ:

‘Къ оружію, граждане!

Страшный залпъ прервалъ ихъ…

Успхъ однако для изобртателей не оправдалъ ихъ ожиданій. Всего третья часть этихъ несчастныхъ была убита наповалъ, остальные, страшно обезображенные, обливаясь кровью, рыча отъ боли, падали въ рвы направо и налво.

Солдаты сейчасъ же принялись ихъ приканчивать прикладами ружей и ударами сабель. Но такъ какъ имъ приходилось впервые заниматься подобнымъ избіеніемъ, они употребили на это боле двухъ часовъ. Процедура эта пришлась, очевидно, по вкусу Фуше и его сообщникамъ, такъ какъ подобныя казни, все совершеиствуясь съ каждымъ разомъ, все ужасне, повторялись въ теченіе нсколькихъ недль. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Быть можетъ, графиня де-Вирье была бы избавлена отъ этихъ ужасныхъ подробностей, если бы эпизодъ съ ткачами не принудилъ ее искать себ другого убжища.

Туанонъ не могла нигд пріютить своихъ протеже, кром только одной толстухи крестьянки, называвшейся гражданкой Баленкуръ.

Эта гражданка заподозрла, что мнимая кузина, которую поручили ея попеченью,— аристократка, съ снисхожденіемъ сообщала жен Анри вс самыя ужасныя извстія, какія получалисъ изъ Ліона.

Какую пытку переживала тогда бдная графиня Вирье! Тогда она жалла, что мужъ ея не палъ на пол битв. Онъ бы спасся отъ этого избіенія, отъ этихъ неслыханныхъ пытокъ…

…Но къ чему еще отчаяваться?

У Анри было столько друзей въ Ліон! Можетъ быть, какой-нибудь врный человкъ въ Croix-Rousse и спасъ его отъ палачей? Вдь не разъ уже онъ спасался точно чудомъ. Отчего не быть ему спасеннымъ и на этотъ разъ? Для кого же существуютъ чудеса, какъ не для врующихъ?

Но чудеса не повторяются для всякаго горя. Весьма скоро жена Анри переходила отъ своихъ мечтаній къ дйствительности. Одно слово, одна какая нибудь улыбка гражданки Баленкуръ, пытливо слдившей за впечатлніемъ своихъ словъ, заставляли быстро исчезать эти утшительныя галлюцинаціи.

‘Наша хозяйка — разсказываетъ m-lle де Вирье,— чуть не произвела на свтъ въ нашей комнат новаго гражданина или гражданку республик. Мать моя при этомъ оказала ей не малую услугу. Съ этого времени между толстухою Баленкуръ и нами установилась нкоторая близость. Она пожелала даже содйствоватъ нашему республиканскому образованію.

‘Въ то время серьезно поговаривали объ одномъ закон, воспрещающемъ учить грамот дтей. По словамъ нашей хозяйки, для воспитанія французскаго гражданина было достаточно знать права человка, такъ точно, какъ трехцвтная кокарда, положенная на сердц, была достаточнымъ одяніемъ для истыхъ республиканцевъ и республиканокъ…

‘Это одяніе въ сущности не отличалось отъ нашего!

‘У меня, напримръ, несмотря на холодную зиму, было только ситцевое платье, все разорванное. Никогда я такъ не зябла.

‘Пища наша тоже истощилась. Часто не было даже хлба. Однажды, когда мою сестру повели гулять, ей на прогулк какая то добрая женщина дала большой кусокъ хлба и дюжину маленькихъ яблокъ. Это было для насъ настоящимъ лавомствомъ и хотя Эммли не разъ получала такія подачки, нужда все увеличивалась’…

Поразительно, какъ могли дти m-me Вирье умирать съ голоду въ то время, когда у нея было еще около ста золотыхъ.

Но дло въ тохъ, что этихъ золотыхъ некуда было дть. Имть монету съ изображеніемъ тирана было преступленіемъ, достойнымъ смерти.

Но что были вс эти напасти, этотъ холодъ, голодъ, сравнительно съ тмъ отчаяніемъ, свидтельницею котораго пришлось быть этой хижин въ Сентъ-Жерменъ-Лаваль, нсколько недлъ позже.

Нужда приковывала къ мсту m-me де-Вирье въ минуту, когда она получила письмо съ извстіемъ, что Анри живъ, что онъ въ Швейцаріи. Письмо это, написанное маркизою де-Піоланнъ, отдаленною родственницею Анри, было полно такихъ точныхъ подробностей, что ей нельзя было сомнваться въ счастьи.

Анри, доставленный съ плнными бжалъ изъ Ліона…

Онъ добрался до Швейцаріи… и она увидитъ его въ Лозанн, у аббата де-Вирье.

Вн себя отъ радости, m-me де-Вирье хотла сейчасъ же, немедленно, хать къ нему. Но какъ было это сдлать при той крайности, въ которой она находилась? Вдругъ она вспомнила о своемъ брат. Гд онъ? — уже шесть мсяцевъ она не имла извстій о немъ.

Тмъ не мене, она ршила написать Дюкорне, садовнику въ Пуденасъ, освдомляясь о ‘Филипп’…

‘Это было имя моего дяди,— пишетъ m-lle де Вирье,— и мать подписалась въ своемъ письм ‘Моника Прадесъ’, на это имя она дала и свой адресъ, убжденная, что дядя, узнавъ, что его сестра жива, догадается, что она нуждается въ его помощи.

‘Садовникъ же отнесся къ этому письму, какъ къ какой-то мистификаціи, и умолчалъ о немъ.

‘Тмъ не мене, черезъ нсколько дней, при встрч съ своимъ бариномъ, онъ воскликнулъ: ‘вдь какіе есть, право, злые люди! Какая-то Моника Прадесъ заставляетъ меня платить четырнадцать су пошлины за свое желаніе получить отъ меня извстіе о Филипп’.

‘Мой дядя взялъ письмо,— продолжаетъ m-lle де-Вирье,— и можно себ представить его радость при вид почерка его сестры, которую онъ считалъ умершею.

‘Онъ сейчасъ же выслалъ намъ 800 ливровъ ассигнаціями. Это было цлое состояніе, а для матери — возможность попасть въ Лозаннъ.

‘Она ухала полная надеждъ. . . . . . . .’.

Сколько разъ, выражаясь словами поэта, потерпвшій кораблекрушеніе принималъ крыло алкіона за блый парусъ.

III.

Узжая, графиня де-Вирье оставила дтей на попеченіе горничной Софи и врной Туанонъ.

‘Мы были полны надежды увидть отца,— пишетъ m-lle де-Вирье,— и были безконечно счастливы при мысли, что настанетъ конецъ постояннымъ слезамъ матери.

‘Несмотря на нашу молодость, мы очень хорошо понимали ея горе.

‘Мать наша, тоже полная надеждъ, прибыла въ Лозаннъ. Тамъ она отправилась съ аббату де-Вирье.

‘Но дядя былъ одинъ.

— А Анри? — воскликнула она.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Аббатъ не отвчалъ.

‘— А Анри? — повторила она еще разъ.

‘Молчаніе дяди заставило ее понять, что не видали того, кого она надялась видть, что никто о немъ ничего не зналъ.

‘Для нашей бдной матери эта обманутая надежда была такимъ же страданьемъ, какъ еслибы отецъ былъ убитъ на ея глазахъ посл того, какъ она надялась, что онъ спасенъ.

‘— Не умираютъ съ горя,— говорила она позже.— Я помню мой пріздъ въ Лозаннъ’…

Между тмъ, какъ говорилъ аббатъ де-Вирье, не было новыхъ поводовъ отчаяваться. Въ то время жили подъ фальшивыми именами. Быть можетъ, самъ Анри разыскивалъ свою жену? Онъ могъ думать, что она скитается по Франціи, тогда какъ она была такъ близко отъ него.

Богъ, какъ послднюю милость, далъ несчастнымъ неизсякаемую надежду въ сердц.

Разъ, что мужа ея не было въ Швейцаріи, m-me де-Вирье, въ силу слуховъ, дошедшихъ до нея въ Лозанну, надялась, что онъ въ Германіи, гд постоянно находился виконтъ де-Вирье. 21 марта 1794 г. она написала ему въ Гейдельбергъ:

‘Я жива, любезный виконтъ, но живъ ли тотъ, котораго вы любили, живъ ли мой Анри? Живъ ли онъ? Во Франціи говорятъ, что онъ въ Швейцаріи, въ Швейцаріи говорятъ, что онъ или въ Германіи, или во Франціи.

‘Нкоторые изъ уцлвшихъ несчастныхъ говорятъ, что онъ былъ убитъ въ ихъ рядахъ при выход изъ Ліона, другіе разсказываютъ, что у него была оторвана нога, есть и такіе, которые говорятъ съ таинственнымъ видомъ, что имъ извстна та точка на земномъ шар, гд онъ находится, но что они не желаютъ ее открыть.

‘Однимъ словомъ, милйшій виконтъ, съ 9 октября, когда я видла его въ послдній разъ, я не имю отъ него извстій.

‘Несмотря на ужасное состояніе, въ какое меня приводитъ эта неизвстность, я покойна, покойна настолько, насколько это возможно для того, кто былъ зрителемъ столькихъ преступленій и ужасовъ’.

Бываютъ дйствительно минуты покоя. Но это минуты покоя-отчаянья.

Когда она не говорила о Анри, m-me Вирье говорила только о тхъ, кто его любилъ, о тхъ, кого онъ такъ любилъ.

‘Разъ Анри не въ состояніи былъ спасти несчастныхъ ліонцевъ отъ тираніи, которая ихъ давила, не могъ избавить ихъ отъ тхъ потоковъ крови, которые текутъ, я молю васъ о вашемъ сочувствіи,— продолжаетъ она,— къ жертвамъ, уцлвшимъ отъ рзни. Если вамъ случится встртить людей, служившихъ въ Croix-Rousse, они, безъ сомннія, достойны вашего уваженія. Это самые достойнйшіе изъ ліонцевъ. Это былъ пунктъ, подвергавшійся боле всего нападенію, лучше всего защищавшійся, однимъ словомъ, Анри все время не покидалъ его, тамъ онъ служилъ сперва солдатомъ, потомъ генераломъ, даже когда не имлъ этого званія.

‘Пусть же эти несчастные молодые люди, если вамъ случится съ ними встртиться, найдутъ въ васъ покровителя и отца…

‘Однимъ словомъ, все то, чмъ былъ бы для нихъ Анри’…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И письмо, полное дивнаго смиренія, кончалось словами:

‘Я не видала моего сына семь мсяцевъ, но я знаю, что онъ живъ’.

Дйствительно, онъ былъ живъ, бдный ребенокъ. И уже говорилъ какъ его передавали изъ рукъ въ руки, какъ старый слуга виконта дю-Бушажъ передалъ торговцу сукномъ въ Гренобл, Рюбишону.

Нельзя представить себ боле нжнаго ухода, чмъ былъ уходъ за этимъ маленькимъ неизвстнымъ ребенкомъ. И подивитесь, что никто не разспрашивалъ Аймона о его происхожденіи. Знали, что онъ брошенъ. Вс удовлетворялись этимъ, за исключеніемъ старика-отца Рюбишона, который отъ старости лтъ не отдавалъ себ отчета въ событіяхъ и недоумвалъ, откуда взялся ‘маленькій Симонъ’.

И старикъ, для удовлетворенія своего любопытства, ршилъ обратиться съ своими безконечными разспросами прямо къ маленькому Симону.

Но ребенокъ прекрасно сбивалъ съ толку своего собесдника и даже до того сбилъ его, что старикъ ршилъ, что маленькій Симонъ принадлежитъ къ его семь, но при такихъ условіяхъ, о которыхъ не ршаются ему сказать.

Мене рискованно было мнніе супруговъ Рюбишонъ. Они были убждены, что Аймонъ сирота и собирались его усыновить, такъ какъ не имли своихъ дтей. Они уже заглядывали въ его будущее. Жена прочила его въ негоціанты, мужъ — въ инженеры.

Но ихъ милосердію было потрудне бороться съ любопытствомъ чужихъ, чмъ съ любопытствомъ старика-отца. Скоро разнесся слухъ, что Рюбишоны скрываютъ у себя аристократа, и пришлось имъ ршиться на эмиграцію.

Однажды магазинъ этихъ почтенныхъ людей на улиц Гренобль не открылся утромъ.

Перебрались уже за швейцарскую границу, какъ вдругъ Аймону показалось, что настала минута,— я уже говорилъ, что ему въ то время было шесть лтъ,— покончить съ тайною, которая, какъ видно, тяготила его.

Добрйшая Рюбишонъ вздумала его за что-то выбранитъ, на это маленькій Симонъ ей отвтилъ внезапно, ‘что у него есть теперь своя мама, чтобы бранить его и что маму эту зовутъ графинею де-Вирье…’.

Веливо было удивленіе, а также огорченіе супруговъ Рюбишонъ, они разомъ лишались того, что было ихъ утшеніемъ на старости дней, того, что они считали себ наградою за ихъ доброе дло.

Тмъ не мене, съ этой минуты, не думая о себ, они задались мыслью разыскать мать ихъ пріемыша.

Во всхъ городахъ, гд они знали, что были эмигранты, они справлялись о графин де-Вирье… Наконецъ, они прибыли въ Лозаннъ… и вручили ей сына.

Семь мсяцевъ она его не видала! Семь вковъ для ея сердца, для ея вображенія, для ея нжности.

Тмъ не мене не все было для нея потеряно разъ, что Аймонъ былъ ей возвращенъ…

IV.

M-me де-Вирье не знала, какъ выразить ей свою благодарность спасителямъ ея сына, они же оба были проникнуты восхищеніемъ къ этой молодой еще женщин, столь прекрасной, безропотно пережившей вс эти ужасныя катастрофы. Въ особенности же они были удручены ея горемъ вдовы въ жен, у которой мужъ, быть можетъ, былъ еще живъ. Для Рюбишона, какъ для всхъ жителей Гренобля, имя Вирье было хорошо знакомо — оно было отголоскомъ рыцарства. Вотъ отчего, спасши Айнона, онъ предложилъ m-me Вирье, что примется за поиски его отца.

Для него это было легче, чмъ для всякаго другого, потому что у него сохранились съ Ліономъ многочисленныя торговыя сношенія.

M-me де-Вирье приняла предложеніе, сдланное ей отъ добраго сердца.

Но какъ напасть на чей бы то ни было слдъ въ этихъ болотахъ крови, подъ этими развалинами, во что превратился Ліонъ?

Декретъ Конвента, данный по предложенію Баррера, обязывалъ Кутона раззорить городъ до основанія.

Чудовище, изъ страха за свою голову, сейчасъ же отвтило Комитету общественнаго благополучія, что если стны еще существуютъ, то онъ отвчаетъ, что злоди, когда-то защищавшіе ихъ, или взяты или перебиты…

‘… Врядъ ли уцлло изъ нихъ десять человкъ, даже Вирье и Преси и т погибли…’ {Письмо 12 окт. 1793 г., см. Гильонъ, Mmoires, т. II, стр. 282.}.

Это сообщеніе противорчило донесенію Жавога, которое, однако, подтверждалось рапортами Шато Нёфъ Рандонъ, де-Мегре, де-Ла-Портъ, вс они утверждали, что Вирье былъ взятъ живымъ {Рапортъ Конвенту 9 октября 1792 г. Дюбуа-Крансе и Готье въ своихъ рапортахъ отъ 10 окт. доносятъ, что Вирье взятъ въ плнъ (см. Гильонъ. Мемуары, т. II, стр. 233).}.

Вс эти противорчія весьма смущали Рюбишона, разв не могло быть съ Вирье того же, что было съ Преси, про него говорили, что онъ убитъ, въ то время какъ его друзья знали, что онъ спасенъ и скрывается въ горахъ Фореза?

Для m-me Вирье радость, что она обрла сына, по счастью, не позволяла ей поддаваться горю отъ этихъ сбивчивыхъ извстій. ‘Пріздъ моего брата,— пишетъ m-lle де-Вирье,— возвратилъ матери силу жить… и настолько придалъ ей храбрости, что она даже ршилась вызвать насъ къ себ… Посл шести мсяцевъ нашего пребыванія въ Сенъ-Жерменъ-Лаваль, она оповстила Софи, чтобы мы собирались въ путь, не подозрвая, въ какомъ ужасномъ состояніи былъ Ліонъ въ то время, когда намъ придется его прозжать’…

Терроръ въ немъ дйствительно дошелъ до апогея. ‘Грохотъ падающихъ стнъ,— свидтельствуютъ замтки ‘Воспоминаній’,— пыль отъ развалинъ, которая поднималась цлыми облаками къ небу, пальба пушекъ, зда повозокъ, на которыхъ развозили обвиняемыхъ изъ пяти тюрьмъ въ судъ, а осужденныхъ на гильотину, были единственными признаками жизни въ этомъ город, приговоренномъ къ истребленію, единственному въ исторіи…’

‘…Гильотина дйствовала на площади des Terreaux, подъ самыми окнами m-lles Фейлье и Пюбліе, гд мы снова поселились,— пишетъ m-lle де-Вирье.

….Вскор мы увидали телжку, окруженную солдатами, на которой были навалены несчастные. Мы были такъ объяты ужасомъ, что буквально не ршались сдлать шагу ни назадъ, ни впередъ. Боясь, чтобы моментъ паденія ножа не былъ для дтей слишкомъ сильнымъ потрясеніемъ, Софи набросила старшей двочк платокъ на глаза, а сестру ее спрятала къ себ подъ передникъ…’.

На другой день было еще хуже,— для того, чтобъ выйти изъ воротъ Ліона, двочкамъ пришлось проходить мимо самой гильотины. Опять имъ закрыли также глаза и Софи провела ихъ за руку черезъ эту площадь, пропитанную кровью жертвъ, такъ что прохожіе съ ужасомъ отворачивались, когда имъ приходилось по ней проходитъ…’

Ужасное время и вмст съ тхъ невольно восхищаешься имъ — опьяненіе самоотверженіемъ соперничало, такъ сказать, съ опьяненіемъ преступленія.

Пріютившись снова у этихъ двухъ бдныхъ двушекъ m-lles Фейлье и Пюбліе, которыя ихъ уже спасли во время бомбардированія, дти и ихъ няньки нашли парикмахера Мерлъ, который занимался перевозкою черезъ границу, и взялся и ихъ переправить. Онъ же въ своемъ ‘Char de Comt’ доставилъ m-me де-Вирье въ Лозанну.

На этотъ разъ бдный человкъ не рискнулъ забираться такъ далеко, онъ оставилъ маленькихъ путешественницъ въ Мейренъ, на границ Швейцаріи и поручилъ ихъ одному возниц изъ своихъ пріятелей. Къ несчастью, этому возниц не удалось перебраться черезъ границу.

‘Насъ остановили въ Версуа,— продолжаетъ m-lle де-Вирье,— и тутъ намъ пришлось плохо.

‘Догадались, что мы дти эмигрантовъ, которыхъ везутъ въ родителямъ. Насъ выдала наружность моей сестры и ея прелестные свтлые волосы.

‘Насъ засадили подъ арестъ въ гостинниц ‘Золотого Льва’ и приставили къ намъ въ сторожа маленькаго глухонмого, профессія котораго заключалась въ томъ, что онъ съ колокольчикомъ въ рук бгалъ по улицамъ Версуа и созывалъ гражданъ въ клубъ.

‘Не знаю, какъ бы мы оттуда выбрались, еслибы не содержательница нашей гостинницы, m-me Ріонде, которая воспылала ко мн нжною страстью за то, что я, по ея словамъ, походила на ея дочь.

Она свела Софи съ двумя добрыми малыми, которые занимались спасаньемъ несчастныхъ.

‘Однажды, внушивъ намъ, что мы должны длать (моей сестр не было еще семи лтъ, а мн едва восемь), Софи вышла съ вязаньемъ въ рукахъ, будто подышать свжимъ воздухомъ.

‘Черезъ часъ посл ухода Софи, и по знаку m-me Ріонде, мы вышли на задній дворъ, заваленный старымъ хламомъ. Тамъ, къ невысокой стн была приставлена старая бочка. Мы об вскарабкались на бочку, а оттуда на стну. У стны была цлая куча навоза, мы спрыгнули на нее и очутились на свобод. Нашъ маленькій сторожъ, однако, замтилъ насъ и сталъ звонить въ колокольчикъ съ остервенніемъ, но, по счастью, состояніе его ногъ мшало ему слдовать за нами, какъ онъ ни звонилъ, а поспть за нами не могъ.

‘Намъ было сказано идти спокойнымъ шагомъ, не торопясь, и пть ‘Марсельезу’.

‘Черезъ четверть часа мы увидали передъ собою двухъ мужчинъ, какъ намъ это было заране сказано. Они сдлали намъ знакъ перестать пть, боясь, чтобы насъ не узнали.

‘Мы слдовали за ними немного поодалъ. Наконецъ мы увидали Софи… Граница была перейдена… Мы были въ Швейцаріи и наши проводники молча покинули насъ’. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Неправда-ли, это прелестно? Наконецъ, для этихъ бдныхъ двочевъ близился конецъ ихъ мытарствамъ. Мимо халъ ломовой, который согласился взять ихъ въ себ на возъ. Своими маленькими ручками он уцпились за вереыку, которой были перевязаны тюки на возу и вотъ такимъ-то образомъ он совершили свой въздъ въ Лозанну, гд прямо съ воза попали въ объятія матери и маленькаго брата.

‘Мы плакали отъ радости навзрыдъ,— пишетъ m-lle де-Вирье,— чего со мной больше не было за цлую жизнь’.

V.

Но къ этимъ слезамъ радости дтей присоединялись съ каждымъ днемъ все боле горькія слезы ихъ матери, съ каждымъ днемъ отъ нея отлеталъ лучъ надежды…

Изъ Ліона не получалось встей, напрасно Рюбишонъ исходилъ Croix-Rousse, предмстье де-Везъ, поле сраженія.

Что могъ знать случайно пришлый человкъ, иногда попадавшійся среди этихъ развалинъ?

…Или, напримръ, какой нибудь грабитель, явившійся за добычей… вотъ тотъ мужчина или женщина, глупо глядящіе вамъ вслдъ, что знаютъ они о Вирье?..

Ничего… Или въ эти ужасныя времена они боятся проронить слово?

Безмолвны были и тюремные списки. Безмолвны были и списки гильотины и растрливанія.

По мр того, какъ усиливались поиски, пропасть разверзалась все глубже и глубже.

Откуда же, наконецъ, доносился до того, который съ опасностью личной жизни старался воскресить Анри, этотъ неопредленный глухой слухъ… Откуда несся онъ?..

Никто не зналъ.

Точно изъ какого-то прозрачнаго облачка, которое разсется и изъ него вдругъ выростали легенды.

На другой день сраженія, на пол битвы былъ найденъ на окраин дороги трупъ офицера… Крестъ св. Людовика былъ на половину вбитъ пулею въ грудь. Лицо было точно живое. Большіе глаза были широко раскрыты. Только мертвецы умютъ такъ смотрть на солнце… Да еще мученики за справедливость Божью, по слухамъ, этотъ убитый былъ Анри.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ нсколько недль посл того, какъ Рюбишонъ покинулъ Лозаннъ, на имя графини Вирье былъ полученъ пакетъ.

Она раскрыла его, передъ ней лехалъ кусокъ траурной матеріи, извстной подъ названіемъ ‘вдовьяго сукна’.

Изъ него выпала записка со словами: ‘Отъ Рюбишона’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Мать моя упала на колни,— пишетъ m-lle де-Вирье,— и обливала эту матерію слезами. Она поняла, что у нея не было боле надежды’.

Конецъ.

‘Встникъ иностранной литературы’, NoNo 2—9, 1893

Романъ роялиста временъ революціи.(По воспоминаніямъ графа де-Вирье).Маркиза Коста де-Борегаръ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

I.

II.

III.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

II.

III.

IV.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

I.

II.

III.

Романъ роялиста временъ революціи.
(По воспоминаніямъ графа де-Вирье).
Маркиза Коста де-Борегаръ.