Ревность, Рид Чарльз, Год: 1866

Время на прочтение: 455 минут(ы)

РЕВНОСТЬ.

РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА РИДА.

I.

— Говорю вамъ разъ на всегда, я не хочу, чтобы впередъ этотъ попъ шнырялъ ко мн въ домъ и омрачалъ его своимъ присутствіемъ.
— Я вамъ говорю, что это мой домъ, а не вашъ, и что двери его всегда будутъ открыты этому святому отцу, когда ему угодно будетъ почтить его своимъ присутствіемъ.
Джентльменъ и дама, обмнившіеся этимъ горькимъ вызовомъ, стоя другъ противъ друга, блдные и разъяренные, были мужъ и жена, и когда-то много другъ друга любили.
Мисъ Кэтринъ Пейтонъ принадлежала къ старинному кумберландскому роду, и была первой, хотя наимене любимой красавицей во всемъ графств. Она была очень высока ростомъ и стройна, и держала себя немного слишкомъ повелительно, иногда, впрочемъ, ея надменная фигура какъ-бы опускалась и смягчалась, когда она ласково наклонялась надъ какимъ нибудь любимымъ существомъ: контрастъ тогда былъ восхитителенъ и сама она была плнительно хороша.
Волосы у нея были золотистые, мягкіе какъ шелкъ, глаза прелестнаго сраго цвта, которые она останавливала на своемъ собесдник съ такою медленной и спокойной величавостью, такъ что предметъ этого взгляда не могъ не сознавать, вопервыхъ, что глаза эти огромны и чудно хороши, вовторыхъ, что они задумчиво глядятъ черезъ него, а не на него.
Вынося на себ подобный взглядъ такихъ дивныхъ глазъ, человкъ чувствуетъ себя какимъ-то ничтожнымъ и вслдствіе того ожесточается.
У Кэтринъ была еще какая-то особенная манера принимать всегда немного угловатые комплименты кумберландскихъ сквайровъ, именно съ этимъ лнивымъ, спокойнымъ, парящимъ гд-то въ пространств взглядомъ, и за эту-то, а также и за другія дарственныя прелести она пользовалась скоре общимъ удивленіемъ, чмъ любовью.
Родовое помстье ея семейства было укрплено за ея братомъ, отецъ же ея проматывалъ всякую копейку, какая попадала ему въ руки, такъ что у нея не было ни денегъ, ни надеждъ въ будущемъ, кром разв отъ одного отдаленнаго родственника, мистера Чарльтона, владльца Герншо-Кэстля и Больтон-Голля.
Но и эти надежды вскор значительно умалились: мистеру Чарльтону полюбился родственникъ его покойной жены, Гриффитъ Гонтъ, онъ взялъ его къ себ въ домъ и сталъ обращаться съ нимъ какъ съ своимъ будущимъ наслдникомъ. Вслдствіе этого обстоятельства, два обожателя, которые до тхъ поръ выносили взглядъ Кэтринъ Пейтонъ, отъ нея отступились. Хорошенькія двочки, длинноносыя, но богатыя двицы, двушки курносенькія, но миловидныя, пристроивались кругомъ ея со всхъ сторонъ, но царственная красавица, на двадцать-третьемъ году, все еще оставалась миссъ Пейтонъ.
Она была добра къ бднымъ, длилась съ ними деньгами изъ своего тощаго кошелька, даже иногда шила на нихъ и читала имъ вслухъ (въ т дни мало кто изъ нисшаго сословія умлъ грамот). Въ замнъ этихъ услугъ она только требовала, чтобы они были католиками, какъ она, или по крайней-мр показывали видъ, что ихъ понемногу можно будетъ обратить въ эту вру.
Это была двушка съ возвышенной душой, она умла быть и женственной — когда ей было угодно.
Она здила на охоту раза два въ недлю, впродолженіе всего охотничьяго сезона, и была на сдл какъ дома, потому что упражнялась въ верховой зд съ дтства. Но натура ея до того была цльна и самобытна, что это упражненіе, которое боле или мене отнимаетъ женственность у большей части записныхъ наздницъ, не имло замтнаго вліянія на ея характеръ или даже манеры. Ея красная амазонка, маленькая красная шляпа, и рослый блый иноходецъ часто появлялись въ первыхъ рядахъ охоты, въ конц продолжительной скачки за звремъ. Но, несмотря на это, она была самой необщительной охотницей: она никогда не разговаривала ни съ кмъ, кром своихъ знакомыхъ, и постоянно сохраняла задумчиво равнодушную наружность, исключая тхъ моментовъ, когда стая дружно заливалась всми голосами и она скакала за нею во весь опоръ. Это бы еще ничего, но въ ту самую минуту, когда псы уже нагоняли лисицу, и участь звря становилась несомннною, ей случалось насильно сворачивать свою разскакавшуюся лошадь, и задумчиво узжать шагомъ домой, вмсто того, чтобы присутствовать при затравленіи звря и требовать, по обычаю, его хвоста.
Однажды, когда, по окончаніи продолжительной травли, распорядитель охоты сталъ поздравлять ее, она подняла на него свои небесные глаза и отвчала: ‘напрасно хвалите, сэръ Ральфъ: я только люблю скакать во весь опоръ, и эта скучная охота служитъ мн простымъ предлогомъ для этого’.
Дло было ровно сто лтъ тому назадъ. Страна въ то время кишла лисицами, но за то было въ ней множество непроходимыхъ лсныхъ чащей, и опытная лиса была вполн обезпечена отъ собакъ перебганіемъ изъ одной чащи въ другую, такъ что приходилось выбиваться изъ силъ, чтобы поднять ее оттуда, въ такія-то минуты срые глаза мисъ Пейтонъ обыкновенно устремлялись въ пространство, и она забывала своихъ спутниковъ, какъ четвероногихъ, такъ и двуногихъ.
Однажды охота нечаянно напала на лису. При первомъ звук рога, она поднялась изъ логовища, и пошла прямо по открытому полю. Одинъ изъ загонщиковъ увидалъ ее крадущеюся изъ опушки лса, и далъ сигналъ, всадники подвалили со всхъ сторонъ, собаки подняли носы кверху и залились, рога затрубили, собачья музыка слилась въ громкій хоръ, и вся охота помчалась въ погоню черезъ поле.
Славная была травля! Кровь разыгралась въ жилахъ нашей задумчивой красавицы. Ея легкая, гибкая, но упругая фигура, какъ-бы приросшая къ огромному блому коню, летла за передовыми всадниками, одинъ изъ ея шелковистыхъ, золотыхъ локоновъ отввало втромъ, ея срые глаза заискрились земнымъ огнемъ и два алыхъ пятна на верхней части ея щекъ показывали, что она находится въ сильномъ возбужденіи, но безъ малйшей примси страха. Между тмъ въ первыя же десять минутъ одинъ изъ всадниковъ свалился съ лошади передъ ея глазами, а почти рядомъ съ нею скакалъ, отфыркиваясь, чистокровный вороной конь съ пустымъ сдломъ. Вдругъ юный Фезерстонъ, который халъ впереди отъ нея въ нсколькихъ шагахъ, перескакнулъ чрезъ высокій заборъ и исчезъ: его не стало видно, хотя зато было слышно, какъ барахтался онъ за заборомъ въ глубокой канав, о существованіи которой не подозрвалъ несчастный охотникъ. Осадить лошадь не было времени. ‘Лежите смирно, сэръ’, сказала ему Кэтринъ съ холодной вжливостью, затмъ подтянула поводья, дала шпоры, перескакнула черезъ канаву со всмъ, что въ ней было, и полетла дале не оглядываясь. Такъ неслась охота впередъ, впередъ, впередъ, пока красныя куртки и лосины охотниковъ, недавно еще такія опрятныя и красивыя, не были забрызганы грязью и тиною, а глянцовитыя, расчесанныя лошади дымились отъ пота и мылились отъ пны, и широко раздутыя ноздри ихъ тяжело отдувались и налились кровью. Вдругъ широкій ручей, разлившійся и бурливый отъ недавнихъ дождей, преградилъ дорогу къ густому кустарнику, къ которому стремилась лисица.
Выскакавъ по косогору, охотники увидали ее, бгущую къ ручью. Тутъ уже они уврены были въ побд, но лисица наскоро напилась, юркнула въ воду, черезъ минуту выползла изъ нея съ противоположной стороны, и медленно пошла къ чащ, очевидно отягченная своимъ мокрымъ мхомъ.
При вид ея охотники заатукали, затрубили въ рога и помчались дальше съ удвоенной быстротою, но когда они подъхали къ ручью, оказалось, что въ немъ около двадцати футовъ ширины. Нкоторые изъ всадниковъ похали по берегу, отыскивая боле узкаго мста, дв лошади, получивъ шпоры, подскакали къ самому краю, но тутъ поднялись на дыбы и повернулись на заднихъ ногахъ, сбросивъ въ потокъ одну шляпу и одного охотника. Одинъ конь уперся ногами и фыркалъ, глядя на воду, другой важно шарахнулся въ нее и просто поплылъ, а на той сторон пришлось его вытаскивать, третій, наконецъ, скакнулъ, но попалъ на противоположный берегъ однми передними ногами, задними же барахтался въ вод, между тмъ какъ всадникъ, припавъ руками къ его грив, испуганно выглядывалъ между его отложенныхъ назадъ ушей.
Но мисъ Пейтонъ подстрекнула лошадь свою шпорами и голосомъ, стиснула зубы, хотя на этотъ разъ нсколько поблднла, съ раскоку подлетла къ обрыву и перескакнула съ легкостью серны. Она и ловчій остались почти вдвоемъ на той сторон, и вмст съ собаками совсмъ уже нагоняли бдную лисицу, какъ вдругъ та шмыгнула въ лазейку живой колючей изгороди и, вынудивъ собакъ идти гуськомъ, скрылась въ густомъ, молодомъ оршник, извстномъ въ околотк подъ названіемъ ‘Догморскаго подлска’.
Немного спустя, кое-какъ въ разбродъ приплелись и другіе всадники, и начали хлопотать какъ бы выгнать лисицу изъ ея убжища. Въ подлск было нсколько узенькихъ проскъ, по нимъ-то засуетились ловчій и дозжачій, поощряя крикомъ бодрыхъ собакъ и подгоняя отсталыхъ арапниками. Другіе только безъ толку метались, вспахивая землю и, затаптывая траву. А мисъ Пейтонъ снова погрузилась въ глубокую задумчивость. Она сидла неподвижно, опираясь локтемъ на колно и поддерживая подбородокъ двумя пальцами, такъ же мало обращая вниманія на гвалтъ роговъ и голосовъ, какъ будто она была статуей богини Діаны.
И въ такомъ положеніи пробыла она такъ долго у самой опушки подлска, что атакованная лисица, наконецъ, ршилась выползти изъ кустовъ совершенно вблизи отъ нея, и, бросивъ на нее косвенный, какъ-бы вопросительный взглядъ, опять пустилась черезъ открытое поле. Мисъ Рейтонъ въ первую минуту вздрогнула и щоки ея зардлись, но опытный глазъ ея сразу разглядлъ вс признаки полнаго изнеможенія бднаго звря, и она не тронулась съ мста, а только хладнокровно слдила за нимъ взоромъ. Лошадь же ея рванулась, затрепетала, уперлась въ землю обими передними ногами подъ острымъ угломъ, раздвинула заднія ноги и стояла въ такомъ положеніи, вся дрожа, съ навостренными ушами, глядя черезъ низкій плетенъ за удаляющимся животнымъ, порываясь и вспотвъ отъ ожиданія скачки и погони — однимъ словомъ, пришла въ страшную агитацію, и все это изъ-за крошечнаго зврка, едва приходящагося ей по колно. Въ эту минуту подъхалъ дозжачій и, замтивъ задорную позу коня, смекнулъ въ чемъ дло, но по спокойствію всадницы заключилъ, что лисица только высунулась изъ кустовъ и опять скрылась. Однако, повстрчавшись съ ловчимъ, онъ ему объявилъ, что ‘конь мисъ Пейтонъ, должно быть, видлъ звря’. Собаки казались озадаченными и сбитыми со слда. Наконецъ, ловчій подъхалъ къ мисъ Пейтонъ и, приподнявъ шапку, спросилъ ее, не видала ли она лисицы. Она задумчиво поглядла на него.
— Лисицу? сказала она: — она ужь минутъ десять какъ вышла изъ чащи.
Охотникъ со всею силою затрубилъ въ рогъ и потомъ укоризненно спросилъ ее, почему она не подала сигнала. Мисъ Пейтонъ лниво и задумчиво отвчала, что лисица вышла такая испачканная, изнуренная, съ хвостомъ, волочащимся по земл:
— Какъ посмотрла я на нее, сказала она: — мн такъ жалко стало ея. Она одна, а насъ такъ много. Она такая крошечная, а мы такіе большіе. Притомъ она намъ доставила славную скачку. Я и ршила въ благодарность дать ей спастись до другого раза.
Охотникъ съ тупымъ недоумніемъ посмотрлъ на нее съ минуту, потомъ, отвернувшись, разразился потокомъ ругательствъ, опять неистово затрубилъ въ рогъ, потомъ снова принялся кричать и ругаться, пока люди и собаки сбжались на его голосъ и звукъ его рога.
— Сворьте и позжайте домой ужинать, спокойно сказала мисъ Пейтонъ:— лисицы вамъ сегодня уже не видать, за это я ручаюсь.
Съ этими словами она слегка дала шпоры своей лошади, перескакнула черезъ низкій заборикъ и тихой рысцею похала домой черезъ открытое поле, она вообще рдко зжала по большимъ или торнымъ дорогамъ.
Около мили прохала она такимъ образомъ, какъ вдругъ услыхала за собою въ догонку лошадиный топотъ. Она усмхнулась про себя, румянецъ щекъ ея нсколько усилился, но она не оглянулась.
— Стой! Именемъ короля! окликнулъ ее полный, пріятный мужской голосъ, и одинъ изъ охотниковъ, поровнявшись съ нею, осадилъ свою лошадь.
— Неужели затравили? спросила Кэтринъ самымъ невиннымъ тономъ.
— Куда имъ! Лисица теперь давнымъ давно въ лсу.
— А разв здсь дорога въ лсъ?
— Въ лсъ не въ лсъ, отвчалъ молодой человкъ:— но если лиспца бжитъ въ одну сторону, а серна — въ другую, то что же тутъ длать бдному охотнику?
— Какъ видно, погнаться за той, которая тише бжитъ.
— Скажи лучше за тою, которая миле и дороже, ненаглядная Кэтъ.
— Полно, Гриффитъ, ты знаешь, я не терплю лести, сказала Кэтъ, но въ то же время нжная улыбка смягчила это суровое изреченіе.
— Какая тутъ лесть, возразилъ юноша: — у меня не хватаетъ словъ высказать половину того, что я думаю въ твою хвалу. Люди-то здсь, видно, слпые, какъ летучія мыши, иначе…
— Ну, да, разумется, вс слпые, кром мистера Гриффита Гонта: онъ нашелъ алмазъ тамъ, гд боле дльные люди видятъ только своенравную, капризную двушку.
— Значитъ, онъ единственный человкъ, достойный обладать этимъ алмазомъ. Кажется, ясно.
— Ну, еще не совсмъ, сухо возразила она.
Этотъ рзкій отвтъ повергъ юнаго охотника въ такое смущеніе, котораго молодая двушка вовсе не имла въ виду причинить ему. Дло въ томъ, что мистеръ Джорджъ Невиль, молодой помщикъ, красавецъ и богачъ, недавно пріхавшій въ графство на житье, явно пріударилъ за Кэтъ. Вниманіе его сдлалось предметомъ толковъ всего графства, и Гриффитъ по этому случаю тайно былъ на иголкахъ уже нсколько дней. Теперь же онъ не могъ доле скрыть своей душевной тревоги, и воскликнулъ дрожащимъ, неестественно рзкимъ голосомъ:
— Кэтъ! Милая Кэтъ! неужели ты могла бы любить другого, а не меня? Неужели? Послушай, лучше я слзу съ лошади и лягу тутъ вотъ на земл, а ты перезжай чрезъ меня и затопчи меня до смерти — мн легче будетъ, чтобы ты истоитала мн ребра, чмъ сердце, любя другого.
— Что съ тобой? сказала Кэтринъ, гордо выпрямляясь.— Я вижу, мн придется побранить тебя хорошенько… И осадивъ лошадь, она повернулась прямо къ нему лицомъ, но увидвъ, что черты его полны искренней тоски, она, вмсто того, чтобы длать ему выговоръ, кротко прибавила:
— Чего ты расходился, Гриффитъ? Разв я не признаю тебя моимъ врнымъ слугой? Разв я не даю теб знать каждый разъ, какъ обдаю не дома?
— Правда, моя дорогая, и я тотчасъ же отправляюсь туда, гд ты обдаешь, и сижу тамъ, пока люди догадываются, а другой разъ не поцеремонятся и спросить…
Кэтринъ улыбнулась и напомнила ему, что три раза въ недлю она позволяетъ ему прізжать изъ Больтона (ровно 15 миль оттуда и назадъ), чтобы повидаться съ нею.
— Все это такъ, возразилъ Гриффитъ: — надо сказать правду, ты всегда являешься, во всякую погоду, къ садовой калитк, и хоть минуту дашь мн подержать ручку твою въ моей рук. Но, Кэтъ, прибавилъ онъ жалостно:— при одной мысли, что ты можешь также положить эту дорогую ручку въ руку другого человка, сердце во мн замираетъ, меня пробираетъ морозъ и жаръ.
— Но вдь теб нтъ никакой причины тревожиться, успокоивала его Кэтринъ:— никто, кром тебя самого, не сомнвается въ моемъ расположеніи къ теб. Меня часто попрекаютъ тобою, Гриффитъ, и конечно, прибавила она, стискивая зубы:— я тебя отъ этого только больше люблю.
Гриффитъ отвчалъ шумными изліяніями благодарности, и затмъ, по мужскому обычаю, сталъ забгать дале.
— Ахъ, сказалъ онъ:— когда бы ты только собралась духомъ и ршилась бы разомъ покончить.
Мисъ Пейтонъ вздохнула и нсколько опустилась въ сдл. Помолчавъ немного, она стала перечислять препятствія, и между прочимъ напомнила ему, что ни онъ, ни она, не имютъ состоянія, но онъ этимъ не смутился, и отвчалъ, что онъ скоро будетъ богатъ, что мистеръ Чарльтонъ почти формально сказалъ ему, что завщаетъ ему Больтон-Голль и Грэнджъ.
— А вдь это составляетъ шестьсотъ десятинъ, Кэтъ, кром парка
Въ пылу своихъ убжденій, онъ позабылъ, что по настоящему Кэтринъ, а не онъ должна наслдовать имнія мистера Чарльтона. Кэтринъ была слишкомъ благородна, чтобы сердиться на Гриффита за эту маленькую неделикатность, однако, слегка покраснла и сказала, что ей тяжела мысль — выходить за него безъ приданаго.
— Вздоръ какой! Не все ли равно, у кого изъ насъ будетъ эта дрянь, лишь бы хватило на обоихъ, сказалъ Гриффитъ съ видомъ удивленія.
Кэтринъ одобрительно улыбнулась и не стала боле спорить, но обратила вниманіе его на то обстоятельство, что они различнаго вроисповданія.
— О, хорошіе люди попадутъ въ рай и разными дорогами, безпечно возразилъ Гриффитъ.
— Мн внушали совсмъ другое, съ важностью отвчала Кэтринъ.
— Въ такомъ случа, отдай мн только свою руку, а я теб отдамъ свою душу, порывисто сказалъ Гриффитъ:— я пойду твоей дорогой, если ты не можешь идти моею, я на все согласенъ, лишь бы намъ не разлучаться ни въ этой, ни въ будущей жизни.
Она молча на него поглядла и уже нершительнымъ, полуизвинительнымъ тономъ замтила, что вс ея родные противъ этого.
— Не ихъ это дло, а наше, быстро ршилъ онъ.
— Значитъ, мн придется высказать теб истинную причину моей нершимости, печально сказала Кэтринъ:— я чувствую, что я не дала бы теб полнаго счастія, я не совсмъ такъ люблю тебя, какъ теб нужно, какъ ты заслуживаешь быть любимымъ. Ты на меня не смотри такими страшными глазами: между людьми у тебя нтъ соперниковъ. Но сердце мое обливается кровью за мою церковь, я припоминаю ея прежнее величіе въ этой земл — и видя, до какого положенія она дошла, я невольно и порываюсь посвятить себя на ея служеніе. Я совершенно гожусь въ игуменьи или монахини, а въ жены совсмъ не гожусь. Нтъ, нтъ, я не могу, не должна, не смю выходить за протестанта. Послушайся совта той, которая отъ всей души теб желаетъ добра: брось меня, бги меня, забудь меня, только не вздумай ненавидть меня. Ты не знаешь, какая во мн происходитъ душевная борьба. Прощай же! Святые, въ которыхъ ты не вришь, да хранятъ тебя! Прощай!
И она съ глубокими вздохомъ дала коню шпоры и пустилась въ галопъ.
Гриффитъ, не вполн способный состязаться съ такимъ характеромъ, сидлъ словно окаменлый, и еслибы онъ былъ не верхомъ, то, кажется, приросъ бы къ мсту, но его лошадь сама поскакала вслдъ за своимъ товарищемъ, и началась новаго рода погоня. Силы у благо коня были свже, чмъ у лошади Гриффита, которая, не будучи притомъ подстрекаема своимъ оторопвшимъ всадникомъ, начала отставать, но подъзжая къ воротамъ отца своего, Кэтринъ убавила шагу и дала Гриффиту догнать себя. Она уже внутренно на половину сдалась, и достаточно было бы одного горячаго и ршительнаго напора, чтобы совершенно сломить ея сопротивленіе, но Гриффитъ былъ слишкомъ огорченъ и слишкомъ мало знакомъ съ женской натурой, чтобы найдтись въ эту критическую минуту. Обуреваемый подозрніями и горькими чувствами, онъ мрачно и безмолвно халъ рядомъ съ ней, покуда они повернули въ большую аллею, ведущую къ усадьб.
Пока онъ детъ рядомъ съ своенравнымъ, но горячо любимымъ созданіемъ, погруженный въ угрюмое молчаніе, я открою читателю одну изъ слабостей его характера.
Гриффитъ Гонтъ далеко не имлъ недостатка въ физической храбрости, но его инстинктивно тянуло бжать отъ душевной боли, лишь только онъ терялъ надежду прогнать ее отъ себя. Такъ, напримръ, еслибы Кэтринъ заболла и жизнь ея подвергалась опасности, онъ бы скакалъ день и ночь, чтобы спасти ее, довела, бы себя до нищенства ради нея, но умри она, онъ либо убилъ бы себя, либо бжалъ бы изъ страны, подальше отъ всего, что напоминаніемъ о ней могло бы терзать его душу. Я не думаю, чтобы онъ былъ въ состояніи идти за гробомъ любимаго существа.
Душа, равно какъ и тло, повинуется нкоторымъ самохранительнымъ инстинктамъ. Къ такому-то разряду принадлежалъ и этотъ инстинктъ, которому уступалъ Гриффитъ, и который, при извстныхъ обстоятельствахъ, равняется истинной мудрости. Но Гриффитъ доводилъ спасительный инстинктъ до крайности, и вотъ почему я называю его слабостью.
— Кэтринъ, началъ онъ ршительно:— позволь мн хать съ тобою въ домъ, хотя этотъ одинъ разъ: я по своему понимаю твой совтъ и намренъ слдовать ему. Съ сегодняшняго дня я теб не буду боле надодать, три года я тебя люблю, два года ищу твоей любви и руки, и нисколько еще не ближе къ цли. Я вижу, что ты за меня не намрена выходить. Поэтому я сдлаю то же, что сдлалъ отецъ мой: проду къ морскому берегу, продамъ лошадь, сяду на корабль и уплыву куда нибудь въ чужіе края.
— Какъ вамъ угодно, надменно отвтила Кэтринъ, совершенно забывая, что она сама только что совтовала ему нчто въ этомъ род.
Немного погодя она украдкой взглянула на него.— Красивое лицо его было блдно, его выразительные каріе глаза влажны, но на крпко стиснутыхъ губахъ запечатллось мрачное и ршительное выраженіе. Она искоса еще разъ поглядла на него и припомнила, сколько разъ онъ скакалъ по тринадцати миль на этой самой лошади, чтобы перекинуться съ нею нсколькими словами у садовой калитки, ей жаль стало, что онъ хочетъ продать эту лошадь, а самъ уйти въ море, быть можетъ на смерть. Ея доброе сердце защемило.
— Гриффитъ, сказала она тихо:— вдь я же не собираюсь выходить за другого. Разв теб мало того, что тебя всмъ предпочитаетъ та, которую — ты говоришь — любишь? Будь я на твоемъ мст, я бы не торопилась ршеніемъ. Почему бы теб не дать мн еще немного времени? Я, право, двухъ дней сряду не бываю въ одномъ и томъ же настроеніи.
— Кэтъ, сказалъ молодой человкъ съ твердостью:— я сватаю тебя вотъ уже два года. Если стану ждать еще два года, то дождусь только того, что явится какой нибудь молодецъ, и въ одинъ мсяцъ отобьетъ тебя у меня, потому что этакъ только и можно добиться толку отъ вашего брата: покойная сестра твоя сколько лтъ водила Джоша Питта, а кончилось чмъ? Онъ бдный до сихъ поръ въ траур по ней, а мужъ ея женился во второй разъ, когда еще могила ея не успла зарости травой. Нтъ, ужь я сдлалъ все, что можетъ сдлать честный человкъ, такъ прими мое предложеніе сразу, или отпусти меня совсмъ.
Отъ этого ршительнаго тона Кэтринъ начала тайно колебаться и спрашивать себя, не лучше ли уступить, коли ужь онъ ее такъ тснитъ. Но злополучный юноша слдующими словами опять испортилъ дло.
— Если я уберусь отсюда, продолжалъ онъ:— авось какъ-нибудь исцлюсь отъ этой болзни, а здсь не въ силахъ.
— О, быстро оборвала его Кэтринъ:— если вамъ такъ хочется исцлиться, не мн, конечно, отговаривать васъ.
Гриффитъ Гонтъ закусилъ губы и понурилъ голову, но не отвчалъ. Кротость, съ которой онъ принялъ ея жесткій-укоръ, хотя была боле наружная, чмъ дйствительная, не осталась безъ результата. Кэтринъ, не будучи раздражаема новыми выходками, опять смягчилась, сама собою, и тихо проговорила:
— Подумай, какъ мы по теб соскучимся!
Слова эти равнялись шагу къ примиренію, но, къ несчастію, они вызвали наружу то, что давно таилось на душ Гриффита и въ сущности было причиной настоящей размолвки.
— О, сказалъ онъ:— на мое мсто найдутся охотники, т, которые могли бы пожалть обо мн, скоро меня смнятъ другими. Впрочемъ, что я говорю! какъ будто для этого дожидались моего отъзда!
— Вотъ какъ, молвила Кэтринъ съ нкоторымъ удивленіемъ, и съ истинно женской смышленностью, прибавила про себя: — такъ вотъ она заноза-то гд!
Затмъ, съ обворожительной улыбкой, она просила его сообщить ей, кому, по его соображеніямъ, назначается его мсто? Гриффитъ побагровлъ отъ такого хладнокровнаго лицемрія, какъ онъ въ душ называлъ этотъ вопросъ, отвчалъ сердито, почти свирпо:
— Кому же, какъ не этому черномазому молокососу, Джорджу Невилю, съ которымъ ты кокетничала весь этотъ мсяцъ? На балу у леди Монстеръ, ты всю ночь съ нимъ протанцовала.
Кэтринъ покраснла и кротко возразила:
— Тебя тамъ не было, Гриффитъ, иначе я бы ужь наврное не танцовала съ нимъ.
— Онъ всюду предлагаетъ тосты въ твою честь, называя тебя по имени..
— Я-то тутъ чмъ же виновата? Вотъ какъ я стану предлагать тосты въ его честь, тогда говори, а то и самъ смшонъ и меня сердишь по пустому.
Но Гриффитъ заупрямился и продолжалъ въ томъ же тон:
— Элисъ Пейтонъ сколько лтъ морочила своего врнаго любовника, пока не явился Ричардъ Гильтонъ, который не стоилъ его мизинца, и…
Но Кэтринъ его прервала.
— Брани меня, коли ужь такая охота, но покойной сестры не трогай.
Первыя слова были произнесены гнвно, но на послднихъ голосъ ея оборвался. Гриффитъ былъ на половину обезоруженъ, но не совсмъ.
— Не умерла бы она, сказалъ онъ упрямо:— еслибы она не обманула честнаго человка и не вышла бы за кутилу и пьяницу. А ты одной съ ней крови, и вотъ теперь этотъ фатъ становится между тобою и мною точь въ точь, какъ тогда Дикъ Гильтонъ сталъ между твоею сестрою и бднымъ Питтомъ.
— Да вдь я же его не приваживаю.
— Да и не отваживаешь, возразилъ Гриффитъ:— иначе онъ не преслдовалъ бы тебя такъ. Хватило ли у тебя когда нибудь на столько честности, чтобы сказать ему: ‘у меня уже есть врный слуга, который любитъ меня отъ всей души’. Отъ одного этого прямого слова, онъ, поврь, давно отсталъ бы отъ тебя.
Мисъ Пейтонъ покраснла и глаза ея наполнились слезами.
— Я, можетъ быть, и была немного неосторожна, прошептала она:— онъ меня такъ смшилъ своею восторженностью. Я никогда не думала, чтобы мое обращеніе было такъ ложно истолковано имъ, тмъ больше тобою. Впрочемъ, самъ виноватъ, вдругъ спохватилась она, смло оборачиваясь къ нему:— если теб не нравилось, почему же ты меня прежде не остановилъ?
— Да, какъ же: чтобы ты меня попрекала и называла ревнивымъ чудовищемъ, да жаловалась, что тираню тебя, еще не имя на то права. Одно скажу: не дай Богъ никому любить кокетку.
— Я не кокетка, отвчала мисъ Пейтонъ, съ гордымъ, оскорбленнымъ видомъ.
Но Гриффитъ не обратилъ вниманія на это движеніе. Онъ продолжалъ объяснять, что молчалъ до тхъ поръ, хотя и болло у него сердце, въ надежд, что его терпніе тронетъ ее, или вспышка сама собою потухнетъ, но что, наконецъ, не будучи боле въ силахъ выносить безотвтно такую пытку, онъ открылъ свое горе человку, могущему ему сочувствовать, а именно пріятелю своему Питту. Питтъ, выслушавъ его, объяснилъ ему, что онъ самъ пострадалъ отъ излишней увренности въ постоянств Элисъ Пейтонъ, и въ заключеніе сказалъ ему: ‘Смотри за своею Кэтъ въ оба, и только пронюхаешь соперника, сейчасъ же объяви ей, чтобы она выбрала либо его, либо тебя’.
На этомъ мст Кэтринъ ловко приперла его.
— Вслдствіе этого совта ты и думаешь дать тягу? спокойно замтила она.
Этотъ меткій отвтъ и полупрезрительное, полулукавое выраженіе, съ которымъ она вздернула верхнюю губку, озадачили мене находчиваго Гриффита. Онъ сбился, спутался, и не съумлъ скрыть своего замшательства.
— Но вдь ты такая недоступная, проговорилъ онъ наконецъ, запинаясь:— страшно какъ-то ршительно подступаться къ теб, я все думалъ обождать да повременить, только все ни къ чему не привело, потому что я совершенно увренъ, что если ты мн сегодня отказываешь въ твоей рук, то только для того, чтобы отдать ее другому. А если такъ, то мн лучше всего убраться: лучше для него и лучше для тебя. Ты меня еще не знаешь, Кэтъ, хоть ты и умна. Отъ одной мысли, что ты можешь обмануть меня посл столькихъ лтъ ожиданія и выйти за этого ненавистнаго Джорджа Невиля, сердце мое застываетъ точно льдина, потомъ вдругъ расплавляется огнемъ, и голова моя словно трещитъ, и руки порываются на безумное, кровавое возмездіе. Да, я чувствую, что я убилъ бы его или тебя, или пожалуй обоихъ, на церковной паперти. Ахъ!…
Онъ вдругъ вскрикнулъ и схватилъ ее за руку, и въ то же время невольно осадилъ свою лошадь.
Об лошади стали.
Кэтринъ съ недоумніемъ подняла на него глаза: лицо Гриффита помертвло отъ бшенства и до того въ одну минуту исказилось, что первая ея мысль была, не ударъ ли съ нимъ, или эпилептическій припадокъ. Она вскрикнула отъ испуга и протянула къ нему руку.
Но въ ту же минуту она отъ него отшатнулась, потому что, слдуя направленію его взгляда, она поняла причину этого страшнаго измненія. Въ конц аллеи стоялъ домъ ея отца, но къ нему можно было подъхать и съ другой стороны, по проселку, образующему прямой уголъ съ аллеею, и по этому-то проселку шелъ человкъ, ведя подъ уздцы свою лошадь, такъ что имъ предстояло встртиться съ нимъ у самаго подъзда.
Это былъ молодой Невиль. Нельзя было не узнать его пгаго коня, подобнаго которому не было во всемъ графств.
Кэтъ Пептонъ глянула отъ одного къ другому и содрогнулась при вторичномъ взгляд на Гриффита. Ей давно знакома была мелкая ревность, не разъ видала она, какъ отъ ея булавочныхъ уколовъ мняется хорошенькое личико, изо всей силы старающееся скрывать ее, но все это было ничто въ сравненіи съ тмъ, что у нея было теперь передъ глазами. До этой минуты она только видала проявленіе чувства ревности, теперь же передъ нею была ревность — страсть, трепетавшая въ каждой фибр человческаго лица, эта ужасная страсть въ одну минуту преобразила свою жертву: румяный, веселый, добродушный Гриффитъ, съ его кроткими карими глазами исчезъ, а на мст его хмурилось лицо старообразное, перекошенное, обезображенное, почти демонское.
Женщины (и въ этомъ он, можетъ статься, умне мужчинъ) воспринимаютъ самыя сильныя впечатлнія черезъ зрніе, а не черезъ слухъ. Кэтринъ еще разъ взглянула на человка, котораго она до той минуты воображала, что знала — взглянула и убоялась его, но пока она въ него всматривалась съ невольнымъ содроганіемъ, Гриффитъ сильно далъ шпоры своей лошади и поставилъ ее поперегъ дороги блому коню мисъ Пейтонъ. Онъ сдлалъ это по необдуманному инстинкту, заставившему его преградить путь любимой женщин, чтобы не дать ей сдлать ни одного шага по направленію къ тому мсту, гд ожидалъ ее его соперникъ.
— Я не въ силахъ этого вынести, проговорилъ онъ, задыхаясь:— выбирай сейчасъ же, разъ на всегда, между мною и этимъ франтомъ — и онъ указывалъ хлыстомъ на соперника, и со стиснутыми зубами ожидалъ ея ршенія.
Движеніе его было быстро, жестъ величественный и повелительный, и слова его звучали благородной гордостью.

II.

Мисъ Пейтонъ выпрямилась и отбросилась назадъ, съ движеніемъ оскорбленной королевы, но, несмотря на это, почувствовала къ Гриффиту невольное уваженіе и уже старалась не причинять ему лишней боли и раздраженія.
— Я предпочитаю васъ, хотя вы и говорите со мною жестко, сэръ, сказала она съ кроткимъ достоинствомъ.
— Въ такомъ случа дай мн твою руку здсь, въ нсколькихъ шагахъ отъ этого человка, и положи конецъ моимъ мукамъ: дай слово обвнчаться со мной на этой же недл. Кэтъ, пожалй наконецъ твоего бднаго, преданнаго слугу, который уже такъ давно любитъ тебя!
— Мн жаль тебя, Гриффитъ, отъ души жаль, сказала она съ нашостью:— но я совсмъ не выйду замужъ. Только не безпокойся на счетъ мистера Невиля. Первымъ дломъ — онъ не просилъ моей руки.
— Такъ будетъ просить.
— Нтъ, не будетъ. Посл того, что ты говорилъ мн, даю теб слово, что я буду холодна къ нему. Но и за тебя я не выйду. Выслушай меня и, прошу тебя, владй собою такъ, какъ я въ настоящую минуту владю собой. Я часто читала о мужчинахъ, обуреваемыхъ несчастной страстью ревности — такой ревности, которая питается воздухомъ и ставитъ ни во что разсудокъ. Я теперь знаю, что ты именно такой человкъ. Бракъ не излечитъ тебя отъ этого недуга, потому что жоны не боле скрыты отъ постороннихъ глазъ, чмъ двушки. Мн что-то говоритъ, что ты сталъ бы ревновать меня къ каждому дураку, который вздумалъ бы мн сказать пошлый комплиментъ, ревновалъ бы меня къ моимъ подругамъ, роднымъ, чего добраго къ собственнымъ твоимъ дтямъ, и наконецъ къ святой, гонимой моей церкви, которая, при всей любви моей къ мужу, всегда будетъ занимать большое мсто въ моемъ сердц. Нтъ, нтъ! твое лицо, слова твои раскрыли передо мной бездну, мн страшно, я отступаю, и теперь уже совсмъ не выйду замужъ. Съ этого дня я отдаю себя церкви.
Изъ всей этой рчи Гриффитъ не поврилъ ровно ни одному слову.
— Все это ты только говоришь мн, сказалъ онъ съ горечью:— когда тебя спроситъ настоящій твой суженый (а онъ не за горами), ты заговоришь другое. Ты принимаешь меня за глупца и дурачишь меня, не таковская ты, чтобы умереть старой двой, да и мужчины не промахъ — небось не дадутъ! При твоей красот, за поклонниками дло не станетъ. Во всякомъ случа, мое дло поршено. Въ Кумберланд мн больше нежитье, эти поля, эти дороги, которыя мы изъздили вмст, вдоль и поперегъ — какими глазами стану я глядть на нихъ безъ моей милой? Впрочемъ, какой же я малодушный болванъ! Чего я тутъ мшкаю и хнычу? Скатертью дорога, сударыня: суженый вашъ дожидается васъ, а вашъ уволенный слуга знаетъ свтскія приличія — онъ узжаетъ, чтобы васъ не стснять.
Кэтринъ тяжело дышала. Грудь ея вздымалась высоко.
— На то ваша воля, сэръ, сказала она: — не моя… однако, неужели ты и руки не дашь мн на прощанье, Гриффитъ?
— Какъ не дать! Вдь не бездушный же я скотина! вздохнулъ ревнивецъ, подъ внезапнымъ напоромъ нжнаго чувства: — близь тебя я провелъ лучшіе часы моей жизни. Еслибы я тебя мене любилъ, я бы никогда не покинулъ тебя.
Онъ съ минуту продержалъ об ея руки въ своихъ, ухватившись за нихъ словно утопающій, потомъ вдругъ выпустилъ ихъ, и потрясая сжатымъ кулакомъ въ воздух, въ ту сторону, гд стоялъ Джорджъ Невиль, вскрикнулъ съ какимъ-то дикимъ воплемъ:
— Мое проклятіе злодю разлучнику! а ты, Кэтъ — да благословитъ тебя Богъ незамужнюю, и да проклянетъ замужнюю! Вотъ теб мое прощальное слово.
— Аминь! покорно молвила Кэтринъ.
Затмъ, они повернули лошадей и похали въ разныя стороны. Она была очень блдна, но ее поддерживало чувство уязвленной гордости, онъ же шатался на сдл, какъ пьяный.
Такъ-то Гриффитъ Гонтъ, растравленный ревностью до сумасшествія, оскорбилъ свою возлюбленную, самую гордую двушку во всемъ Кумберланд, и поддаваясь своей слабости, бжалъ отъ боли.
Слабости наши подчасъ — то же помшательство.

III.

Мисъ Пейтонъ была потрясена, и въ глубин души огорчена, но въ то же время уязвлена и оскорблена. Чувство гнва, повидимому, иметъ какое-то ободряющее, возбуждающее свойство, благодаря которому оно беретъ верхъ надъ всми другими ощущеніями, бушующими въ сильно взволнованной душ. Она гордо въхала во дворъ дома отца своего, и ни разу не оглянулась на своего озлобленнаго поклонника.
Старый грумъ Джо, учившій ее держаться на лошади, когда ей было не боле десяти лтъ, завидвъ ее издали, вышелъ къ ней на встрчу, прихрамывая, чтобы подержать ея лошадь, пока она слзала съ нея.
— Мистрисъ Кэтъ, сказалъ онъ: — не видали ли вы гд мистера Гриффита Гонта?
Молодая двушка покраснла отъ этого вопроса.
— А что? спросила она.
— А что? повторилъ старикъ, нсколько презрительно: — гд же вы были, что не знаете, что за нимъ разослана погоня во вс стороны? Первый явился Джокъ Деннетъ — лошадь вся въ мыл: ‘старикъ мистеръ Чарльтонъ, говоритъ, заболлъ, и требуетъ къ себ мистера Гриффита’, я его послалъ въ Догморскій подлсокъ: ‘наша Кэтъ, говорю, тамъ сегодня охотится, а вашъ Гриффитъ далеко отъ нея ужь не отстанетъ’. Онъ далъ шпоры лошади, и только и видали его. Неужели вы и Джока не встртили?
— Да нтъ же, нетерпливо отвтила мисъ Пейтонъ: — въ чемъ дло?
— Дло въ чемъ? Не сказывалъ, а только часу не прошло, какъ онъ ухалъ — скачетъ новый посланный, съ письмомъ къ мистеру Грифиту отъ домоправительницы. ‘Оставьте, говорю, мн на всякій случай’, а самого послалъ догонять товарища. Вотъ и письмо.
И онъ вынулъ письмо изъ-подъ шапки.
Взглянувъ на конвертъ, Кэтъ вздрогнула.
— Увы, сказала она:— посмотри-ка, Джо: печать-то черная. Бдный кузенъ Чарльтонъ! Мн сдается, что его уже нтъ въ живыхъ.
Джо выразительно покачалъ головою, и добавилъ, что мясникъ приходилъ съ тхъ краевъ, не дале, какъ десять минутъ назадъ, и разсказывалъ, что въ Больтон-Голл вс сторы спущены.
Бдное человческое сердце! Первое чувство, блеснувшее въ душ Кэтринъ, было радостное: эта печальная всть должна была заставить Гриффита остаться дома, чтобы схоронить своего благодтеля, а эта остановка дастъ ему время надуматься, и она почему-то вдругъ почувствовала увренность, что онъ совсмъ не подетъ.
Но эти мысли не успли промелькнуть въ голов ея, какъ она уже устыдилась за нихъ самой себя. Возможно ли, что она способна обрадоваться смерти бднаго старика, какъ средству удержать при себ своего сердитаго поклонника? Щоки ея зардлись отъ стыда, и она поспшно отошла отъ старика Джо, подъ вліяніемъ совершенно, впрочемъ, напраснаго страха, чтобы онъ не отгадалъ, что происходитъ въ ея душ.
Она была до того погружена въ свои мысли, что безсознательно унесла съ собою письмо. Проходя чрезъ прихожую, она услыхала гд-то по близости голоса отца своего и Джорджа Невиля, между которыми шла, какъ слышно, оживленная бесда. Она безъ шума пробралась на лстницу, и удалилась въ свою маленькую уборную въ бельэтаж. Домъ стоялъ на возвышенности, и изъ окна ея комнаты открывался обширный, прекрасный видъ. Она сла у этого окна, и вся какъ-то утомленно опустилась, потомъ, глядя изъ него, припомнила прошлое, и впала въ ужасное раздумье. Жалость начинала смягчать поддерживавшіе ее до той минуты гордость и гнвъ, и вдругъ ея чудные глаза подернулись влагою, и дв слезы тихо скатились по ея нжно-округлымъ щекамъ.
Такъ сидла она, затерянная среди мыслей о прошломъ, какъ вдругъ веселые голоса и скрипъ сапоговъ раздались по лстниц. Ее покоробило отъ этихъ звуковъ, и бросивъ еще взглядъ за окно, она встала, думая уйдти куда-нибудь подальше, но было поздно. Тяжелые шаги остановились у ея двери, и въ комнату заглянуло румяное лицо, свидтельствующее о частыхъ, обильныхъ возліяніяхъ. Это былъ ея отецъ.
— Bo-на! крикнулъ веселый сквайръ: — я застигъ зайца какъ разъ въ норк, а ты погоди-ка тамъ въ другой комнат, обернулся онъ къ кому-то стоявшему, какъ видно, за дверью, и затмъ уже вошелъ въ комнату къ дочери. Но лишь только заперъ онъ за собою дверь, его шумная веселость исчезла и уступила мсто какой-то почти боязливой встревояіенности.
— Кэтъ, дитя мое, сказалъ онъ жалостно: — я былъ для тебя дурнымъ отцомъ, я промоталъ вс деньги, которыя долженъ былъ сохранить для тебя, и теперь бдный отецъ твой не знаетъ, какъ взглянуть теб въ лицо. Но вотъ я теб привелъ добраго мужа. Будь же послушна, моя умница. Невильсъ-Кортъ теперь уже принадлежитъ ему, а Невильсъ-Кроссъ современемъ перейдетъ къ нему по майорату, такъ же, какъ и титулъ баронета. Я еще увижу, какъ моя двочка сдлается леди Невиль.
— Никогда, папа, никогда! воскликнула Кэтъ.
— Тише, тише, сказалъ сквайръ, закрывая ей ротъ рукой, въ большомъ волненіи и нкоторомъ испуг: — тише, услышитъ. Кэтъ, шепнулъ онъ: — въ своемъ ли ты ум. Я не чаялъ, не гадалъ, когда онъ просилъ переговорить со мною, что онъ хочетъ сдлать теб предложеніе. Будь же умна, не гони отъ себя счастія. Теб бдность не къ лицу, притомъ же, ты себ нажила враговъ. Подумай только, какъ они будутъ издваться надъ тобою, когда я умру, а жена брата твоего Билля протуритъ тебя изъ дома, надъ чмъ она, конечно, не задумается. А теперь вы можете всмъ имъ рты заткнуть, леди Невиль, и сдлать бднаго отца вашего счастливымъ человкомъ, леди Невиль… Будетъ, однако, разсуждать. Я ужь далъ ему слово. Значитъ, не оставляй меня въ дуракахъ, и сама въ дурахъ не останься. Да вотъ еще что… дай скажу на ушко: онъ далъ мн сто фунтовъ въ займы.
Посл этого признанія, старикъ понурился, дочь его болзненно передернуло, и она могла только выговорить:
— О, папа, какъ ты могъ ршиться!…
Мистеръ Пейтонъ постепенно снизошелъ до той степени нравственнаго паденія, когда сущность человческаго достоинства давно пропала, но осталась еще тнь его — чувство стыда. Онъ нетерпливо топнулъ ногою и выбжалъ изъ комнаты, чтобы положить конецъ дальнйшему, унизительному для него разговору.
— Ступай, попытайся самъ, крикнулъ онъ кому-то за дверью:— я уже сказалъ ей.
Онъ тяжело спустился съ лстницы, Джорджъ Невиль почтительно постучался въ дверь, хотя она была полурастворена, и когда онъ вошелъ легкою поступью, свойственной молодому возрасту, красивое лицо его сіяло любовью и надеждою.
Взглядъ мисъ Пейтонъ слегка скользнулъ по всей его фигур, и тмъ же движеніемъ она отвернула свою хорошенькую головку съ раскраснвшимися щеками къ окну, въ то же время она незамтно повернула печатью вверхъ письмо, лежавшее у нея на колняхъ, такъ, чтобы надпись на немъ не бросилась въ глаза постителю.
Мелкая скрытность, граничащая съ обманомъ, въ крови у всякой женщины.
Отворачиваніе раскраснвшагося личика есть такого рода симптомъ, который часто ставилъ въ тупикъ не одного весьма умнаго человка. Это бываетъ знакомъ застнчивой любви, бываетъ и признакомъ нерасположенія. Нашъ братъ, мужчина, толкуетъ это явленіе весьма просто и разсудительно: въ томъ и другомъ случа, мы непремнно понимаемъ его какъ разъ наоборотъ.
Бойкій, смлый юноша, пришедшій просить у Кэтъ Пейтонъ ея руки, былъ не того десятка, чтобы сробть передъ женской застнчивостью. Красота, отважность, добродушіе, самолюбіе, даже нкоторое тщеславіе — сколько условій въ его пользу!
Что же думаетъ Кэтъ? Глаза ея тоскливо слдятъ за безутшнымъ всадникомъ, который съ каждымъ шагомъ удалялся отъ нея все боле, но слухъ ея занятъ Джорджемъ, который подсаживается къ ней все ближе и ближе, и ласкаетъ ухо ея тихимъ любовнымъ шопотомъ.
Онъ повдалъ ей, что объздилъ всю Европу, и видлъ хваленыхъ красавицъ всхъ странъ, но не видалъ ни одной ей подобной, что многія женщины, безспорно, минутно помнили взглядъ его, но она одна покорила его сердце. Много говорилъ онъ ей такого, чего Гриффитъ Гонтъ никогда не говорилъ. Между прочимъ, онъ уврялъ ее, что одна тлесная красота ея не приворожила бы его такъ глубоко, но что онъ провидлъ красоту души ея въ ея несравненныхъ глазахъ, и прося ее простить такую дерзновенную самонадянность, онъ объявилъ ей, что боле всего стремится слиться съ нею душою.
Подобныя грезы не разъ зарождались въ душ самой Кэтъ, но слышать ихъ отъ мужчины было для нея новостью. Искоса глядя въ окно, на умаляющуюся фигуру Гриффита, она подумала: ‘какъ, однако, путешествіе по Европ краситъ человка’, но вслухъ отвтила, какъ только могла холодне:
— Я уважаю васъ, сэръ, я не могу не чувствовать себя польщенной выраженіемъ чувствъ, далеко превосходящихъ то, что я привыкла слышать, но довольно объ этомъ, прошу васъ: я никогда не выйду замужъ.
Вмсто того, чтобы разсердиться или сказать ей, подобно безразсудному Гриффиту, что, значитъ, у нея на примт кто-нибудь другой, молодой Невиль былъ на столько уменъ и ловокъ, что принялъ этотъ отвтъ въ шуточномъ дух, и тутъ же представилъ ей такіе комичные очерки всхъ старыхъ двственницъ, живущихъ въ окрестностяхъ, что Кэтъ не могла удержаться отъ улыбки.
Но лишь только она улыбнулась, Джорджъ снова пламенно заговорилъ о своей любви, тогда она стала умолять его оставить ее, на что онъ весело отвтилъ, что оставитъ ее, какъ только она общаетъ быть его женою. Посл этого она надулась, и принявъ надменный видъ, стала упорно глядть въ окно, не обращая на него никакого вниманія. Онъ же, вмсто того, чтобы принять оскорбленный видъ, съ невозмутимымъ добродушіемъ спросилъ ее: какой интересный предметъ приковываетъ взглядъ ея къ окну. Отъ этихъ словъ она вспыхнула, отвернулась отъ окна, и встртилась глазами съ его глазами. Но тутъ онъ бросился на колни (такъ ужь полагалось въ то время) и излилъ свою страсть въ такомъ поток пылкаго, задушевнаго краснорчія, что она уже начала жалть его, и сказала, вскидывая на него свои дивные глаза:
— Увы! я, видно, затмъ только и родилась, чтобы длать несчастными всхъ близкихъ ко мн — и она глубоко вздохнула.
— Ни мало, не клевещите на себя! вступился онъ: — вы родились затмъ, чтобы, подобно солнцу, проливать благодать на все васъ окружающее. Прелестная мистрисъ Кэтъ, я люблю васъ, какъ эти деревенскіе неотесы никогда не съумютъ любить. Повергаю мое сердце, мое имя, мое имущество къ вашимъ ногамъ, не любить я васъ буду, а боготворить. Обратите же на меня еще разъ глаза ваши, въ которыхъ выливается столько души, дайте мн прочесть въ нихъ, что когда-нибудь, хотя бы въ самое отдаленное время, прелесть моя, радость души моей, гордость Кумберланда, перлъ Англіи, цвтъ женщинъ, соперница ангеловъ, ненаглядная, возлюбленная Джорджа Невиля, будетъ женою Джорджа Невиля.
Влажные глаза его свтились яркимъ пламенемъ, въ каждомъ звук его голоса слышалась страсть, его крпкая мужская рука дрожала, сжимая ея ручку и тихо привлекала ее къ себ.
Грудь ея высоко колыхалась, его страстный голосъ и прикосновеніе электрически потрясали ее, и приводили въ трепетное волненіе.
— Пощадите меня, черезъ силу промолвила она, и взглянувъ еще разъ въ окно, подумала: ‘а вдь правъ былъ бдный Гриффитъ, а я ошибалась: недаромъ онъ ревновалъ, недаромъ боялся’.
То брала ее жалость къ тому, который, задыхаясь отъ страха и надежды, ждалъ ея ршенія, то кручина о томъ, который безутшно узжалъ все дале, умаляясь въ ея глазахъ все боле, пока наконецъ осиленная этой внутренней борьбою и предшествовавшими треволненіями, испытанными ею при ссор съ Гриффитомъ, она устало откинулась назадъ головою къ оконному ставню и начала рыдать тихо, но почти истерично.
Мистеръ Джорджъ Невиль не былъ ни дурачкомъ, ни новичкомъ: если даже предположить, что онъ дйствительно никогда до тхъ поръ серьзно не влюблялся (въ чемъ я, съ его позволенія, осмлюсь усумниться), однако, онъ на столько усплъ подвизаться на этомъ поприщ, что влюбилъ въ себя цлыхъ пять барынь — одну итальянку, двухъ француженокъ, одну нмку подпу креолку, и каждая изъ этихъ любовныхъ кампаній, конечно, увеличила многосторонность его пониманія женской натуры. Просвщенный столькими горько-сладкими опытами, онъ съ разу домекнулся, что въ высококолыхавшейся груди плачущей двушки происходитъ нчто боле бурное, нежели чувство, которое могло быть вызвано въ ней его предложеніемъ. Онъ всталъ съ колнъ, оперся о противоположный ставень, уставивъ на нее нсколько грустный, но весьма наблюдательный взглядъ, пока она, откинувшись назадъ, все еще тихо рыдала, колыхаясь всмъ тломъ.
‘Тутъ непремнно замшанъ какой-нибудь господинъ’ подумалъ онъ.— Мистрисъ Кэтъ, сказалъ онъ вслухъ, почтительно и съ нжностью:— я пришелъ сюда не затмъ, чтобы заставить васъ плакать. Я люблю васъ, какъ прилично любить джентльмену, если вы любите другого, ободритесь и скажите мн, и не давайте отцу насиловать вашихъ чувствъ: какъ я васъ ни люблю, но я ни за что не хотлъ бы жениться на васъ такъ, чтобы сердце ваше принадлежало другому. Это было бы слишкомъ безчеловчно въ отношеніи къ вамъ и (прибавилъ онъ, внезапно выпрямляясь съ величественной гордостью) слишкомъ недостойно меня.
Кэтъ взглянула на него сквозь слезы и невольно любовалась этимъ человкомъ, который умлъ пламенно любить и въ то же время сохранить свою гордость и справедливость къ ней. И еслибы это воззваніе къ ея откровенности было сдлано наканун, она бы отвчала прямо: ‘Есть человкъ, котораго я… уважаю’, но посл ссоры своей съ Гриффитомъ, она не хотла сознаться самой себ, тмъ мене другому, что она любитъ человка, бросившаго ее, потому она ршилась отвчать уклончиво.
— Я никого не люблю столько, чтобы выйти замужъ, отвчала она:— я просто бездушное существо, рожденное на то, чтобы приносить горе людямъ добре и лучше меня. Я, кажется, ршусь на что-нибудь отчаянное, чтобы покончить все это.
— Что же именно все? спросилъ онъ пытливо.
— Да все, какъ есть все, мое безполезное существованіе.
— Мистрисъ Кэтъ, сказалъ Невиль:— я васъ спросилъ, любите ли вы другого. Еслибы вы отвтили мн: ‘люблю, но онъ бденъ, и отецъ мой тоже несогласенъ’, или что-нибудь въ этомъ род, я бы тайно сходилъ къ этому человку, и, такъ-какъ я очень богатъ, вы были бы счастливы.
— О, мистеръ Невиль, вы очень великодушны, но какое же вы должны имть жалкое мнніе обо мн, чтобы говорить такія вещи!
— За какого же школьника вы меня принимаете? Вы бы никогда и не узнали. Впрочемъ, что объ этомъ говорить: вы въ отвтъ на мой вопросъ, объявили мн, что не любите никого, поэтому я вамъ объявляю, что вы будете моей женой.
— Какъ, волей или неволей?
— Да, волей, или, пожалуй, какъ вы теперь думаете, неволей.
Кэтринъ обратила на него свои задумчивые глаза.
— Вы были въ хорошей школ. Зачмъ вы не подоспли ко мн ране?
Говоря это, она думала боле о немъ, чмъ о себ, и въ сущности не сообразила своихъ словъ, но едва сорвалась у нея эта неосмотрительная фраза, она почувствовала, что сказала лишнее. Лицо ея залилось яркимъ румянцемъ, и она закрыла его руками въ очаровательномъ замшательств.
— Очарованіе мое, и теперь не поздно, если вы не любите другого, безстрашно отвтилъ Джорджъ Невиль.
Несмотря на эту увренность, смышленный плутъ счелъ лучшимъ повременить и усыпить осторожность своей застнчивой возлюбленной. Поэтому онъ пересталъ приставать къ ней съ вопросомъ о брак, но завлекъ ее въ милую болтовню о мене близкихъ предметахъ, и только звукъ его голоса и взглядъ его выразительныхъ глазъ какъ-бы ласкались къ ней. Онъ поставилъ себ задачею понравиться ей во что бы ни стало, и былъ дйствительно обаятеленъ, неотразимъ. Ей стало хорошо и спокойно, она начала внимательне слушать его, даже слегка улыбаться, и мене упорно глядла въ открытое окно.
Вдругъ чара была разрушена на время.
И кмъ же?
Другимъ.
Да, вотъ подите! Не странно ли, что бдный, безутшный всадникъ, наклонившійся, словно надломанный, надъ своей усталой лошадью, и хавшій одинокой стезею въ далекую даль отъ любимой женщины, позорнйшимъ образомъ уступая мсто ненавистному сопернику, пустилъ въ эту хорошенькую уборную острую стрлу (подобно отступающему парянину) — стрлу, попавшую въ сердце и ей и ему такъ метко, что она разстроила, и даже поссорила ихъ — по крайней-мр на этотъ вечеръ.
Стрла же эта влетла въ комнату слдующимъ образомъ.
Кэтъ сидла въ поз въ высшей степени женственной. Когда мужчина хочетъ смотрть въ какую-нибудь сторону, онъ оборачиваетъ въ эту сторону все туловище свое вмст съ глазами и смотритъ, женщины же любятъ бросать косвенные взгляды — такой ужь у нихъ инстинктъ, и эта особенность служитъ источникомъ множества свойственныхъ имъ однмъ граціозныхъ и характеристическихъ позъ.
Кэтъ Пейтонъ въ эту минуту казалась олицетвореніемъ, или, врне, статуей своего пола. Ея золотистая головка, слегка откинутая назадъ, касалась угла оконнаго ставня, ея хорошенькія ножки и вся вообще изящная фигура покоились насупротивъ Джорджа Невиля, который сидлъ лицомъ къ окну, но посреди комнаты, руки ея, полупростертыя, полуспущенныя, безпечно лежали нсколько наискось ея колнъ, немного вправо, и при всемъ томъ, благодаря легкому повороту ея стройной шеи, она умудрялась задумчиво глядть своими свтлыми глазами въ окно, влво отъ нея. Между тмъ, въ этой фигур, направленной въ одну сторону, а глядвшей въ другую, не было ни малйшаго искривленія или ломанности линій. Все въ ней было изящно и полно той неуловимой граціи, которую художники называютъ покоемъ.
Но вдругъ она разстроила эту картинную женственную позу, встала на ноги и вжливо прервала своего собесдника.
— Извините, сказала она:— не знаете ли вы, куда ведетъ дорога, что взбирается по пригорку?
Невиль сначала взглянулъ на нее, нсколько озадаченный такимъ внезапнымъ оборотомъ, но въ ту же минуту съ полнйшимъ добродушіемъ спросилъ ее, о какой дорог она говоритъ.
— О той, на которую только что повернулъ этотъ всадникъ, если не ошибаюсь, продолжала она: — эта дорога ведетъ не въ Больтон-Голль.
— Конечно нтъ, сказалъ Джорджъ, слдуя глазами за направленіемъ указываемой ея дороги:— Больтон-Голль вправо. Эта дорога ведетъ къ морю, на Оттербюри и Стэнгопъ.
— Такъ и есть, проговорила Кэтъ: — вотъ бда-то! онъ врно не знаетъ. Да и какъ знать ему?
— Какъ знать — кому? Знать — что? Вы говорите загадками. Дай какія же вы блдныя. Не больны ли вы?
— Нтъ, сэръ, я не больна, съ запинкой вымолвила Кэтъ:— но я сильно разстроена. Сегодня умеръ родственникъ нашъ Чарльтонъ, и это извстіе встртило меня у самыхъ воротъ.
Невиль началъ извиняться въ томъ, что, но незнанію, навязался къ ней такъ несвоевременно. Вдругъ она взглянула ему прямо въ лицо и сказала нсколько отрывисто:
На словахъ вы настоящій рыцарь. Желала бы я знать, проскакали ли бы вы на дл пять или шесть миль, чтобы оказать мн услугу?
— Не пять, а тысячу миль, радостно отвтилъ молодой человкъ.— Куда же хать?
Кэтъ рукою показала на Гриффита.
— Видите вонъ этого всадника, сказала она.— Я случайно узнала, что онъ узжаетъ изъ Англіи, онъ думаетъ, что онъ… то-есть я… что мистеру Чарльтону остается жить еще нсколько лтъ. Ему непремнно надо дать знать, что мистеръ Чарльтонъ скончался и что его присутствіе необходимо въ Больтон-Голл, я бы очень хотла, чтобы кто-нибудь нагналъ его и отдалъ ему письмо, но моя лошадь устала, и я сама устала — да по правд сказать, между нимъ и мною маленькое охлажденіе, я ему зла не желаю, но, право, мы съ нимъ теперь не въ-такихъ отношеніяхъ… однимъ словомъ, мн лнь самой везти ему письмо, а сознаю, что доставить надо непремнно. Посудите сами, разв не было бы гадко съ моей стороны, еслибы я умышленно утаила отъ него такое важное для него извстіе?
Невиль улыбнулся.
— Къ чему столько словъ? сказалъ онъ:— давайте письмо, я живо догоню этого джентльмена, онъ же, кажется, не особенно спшитъ.
Кэтъ поблагодарила его, и вжливо извиняясь за причиняемое безпокойствіе, вручила ему письмо, хотя съ нкоторой нершительностью Джорджа! быстро взялъ его изъ рукъ ея и отвсилъ низкій поклонъ, по обычаю того времени. Она чинно присла. Невилъ быстро удалился. Тогда она снова опустилась на кресло, и подперевъ голову рукой, старалась собраться мыслями и обдумать все происходившее, вдругъ ее обдала тревожная мысль: благоразумно ли она поступила? Какъ приметъ Гриффитъ, что она послала къ нему съ письмомъ его же соперника? Не заключитъ ли онъ изъ этого, что Невиль вполн заступилъ его мсто… чего добраго еще взбсится, швырнетъ письмо и даже не прочитаетъ…
Вдругъ раздаются скорые шаги, раскрывается дверь и передъ нею снова стоитъ Джорджъ Невиль, но уже не такимъ, какимъ онъ вышелъ отъ нея за полминуты передъ тмъ. Онъ стоялъ у двери, сурово нахмуренный, съ дко-насмшливой улыбкой на устахъ.
— Вамъ угодно было подшутить надо мною, сударыня? сказалъ онъ.
— Что такое? храбро спросила Кэтъ, хотя ея раскраснвшіяся щеки противорчіи и этой напускной невинности.
— Такъ, ничего, отвтилъ Джорджъ съ горькой усмшкой: — псня старая, давно знакомая, только я почему-то вообразилъ, что вы благородне другихъ женщинъ.— Это письмо адресовано къ мистеру Гриффитту Гонту.
— Ну, такъ что же, сэръ? сказала Кэтъ, съ самымъ простодушнымъ видомъ.
— А мистеръ Гриффитъ Гонтъ — одинъ изъ вашихъ поклонниковъ.
Былъ когда-то, но не теперь. Мы съ нимъ разсорились. Иначе неужели вы думаете, что я стала бы слушать… то, что вы говорили мн все это время?
— О, когда такъ, то это дло другое, обрадовался Джорджъ.— Впрочемъ, постойте! спохватился онъ, и снова насупился и погрузился въ размышленіе.
До этой минуты недоступность обращенія Кэтринъ Пейтонъ, и это небесное что-то, свтившееся въ ея задушевныхъ многодумныхъ глазахъ, вселяли въ него убжденіе, что эта двушка — созданіе, изъятое отъ малйшей примси той нечестности и двуличности, которую онъ столько разъ замчалъ въ женщинахъ, впрочемъ хорошихъ и достойныхъ. Но маленькій эпизодъ съ письмомъ поколебалъ его вру въ нее.
— Постойте, повторилъ онъ сурово: — вы говорите, что вы съ мистеромъ Гонтомъ поссорились?
Кэтринъ отвчала утвердительнымъ движеніемъ головы.
— И онъ узжаетъ изъ Англіи? Не должно ли это письмо воротить его?
— Только на нсколько дней, покуда онъ схоронитъ своего благодтеля, кротко прошептала Кэтъ.
Джорджъ снова горько усмхнулся.
— Мистрисъ Кэтъ, началъ онъ, посл многознаменательнаго молчанія:— читали вы Мольера?
Она сердито взмотнула головкою, но не отвчала: она достаточно знала Мольера, чтобы не желать сдлаться мишенью для стрлъ его остроумія.
— Нравится вамъ характеръ Селимены?
Молчаніе.
— Не нравится? Понятно: ей до васъ слишкомъ далеко — она никогда не посылала одного изъ своихъ любовниковъ къ другому съ письмомъ, чтобы остановить его побгъ. Вы умудрились затмить Селимену, но позвольте вамъ замтить, что имя мое Джорджъ Невиль, а не Жоржъ Данденъ.
Мисъ Пейтонъ вскочила съ креселъ, глаза ея буквально метали искры, и, если сказать всю ужасную истину, первымъ дикимъ порывомъ ея было отвчать на всю эту эрудицію здоровымъ ударомъ ея маленькаго хлыста, но умъ ея всегда работалъ быстро, и ему въ одно время представилось два соображенія: вопервыхъ, что такой поступокъ былъ бы недостоинъ благовоспитанной женщины, вовторыхъ, что если она коснется Невиля хоть кончикомъ своего хлыстика, онъ не одолжитъ ей своего пгаго коня. Поэтому она прибгла къ боле цлесообразной мр: съ отчаяніемъ опустилась на кресло и прошептала нетвердымъ голосомъ:
— Я не понимаю вашихъ дкихъ намековъ. Какіе у меня любовники? Ихъ нтъ у меня и никогда не будетъ. Только ужасно подумать, что я не могу ни нажить, ни удержать себ друга.
И закрывъ лицо руками, она горько заплакала.
Джорджъ совсмъ отороплъ и внутренно называлъ себя злодемъ.
— Полноте же, не плачьте такъ, мистрисъ Кэтъ, сказалъ онъ поспшно:— ну, перестаньте, ободритесь. Я не ревную васъ къ мистеру Гонту — человку, который два года волочился за вами и не съумлъ пріобрсти вашу любовь. Я въ этомъ случа думаю только о своемъ собственномъ достоинств. Я знаю женщинъ лучше, нежели он знаютъ сами себя: еслибы я взялся отвезти это письмо, вы бы меня теперь поблагодарили, но посл стали бы презирать, и такъ-какъ я намренъ сдлать васъ моей женою, то не желаю рисковать вашимъ презрніемъ. Почему вамъ не взять моей лошади, посадить на нее кого вамъ угодно и такимъ образомъ доставить письмо мистеру Гонту?
Она только этого и добивалась, однако съ видомъ оскорбленнаго достоинства объявила, что не хочетъ обязываться ему ничмъ, потому что онъ говорилъ съ нею такъ жестоко и судилъ о ней такъ превратно и несправедливо. Тогда онъ сталъ упрашивать ее — оказать ему эту маленькую милость, она понемногу просвтлла и согласилась, ‘ради того, чтобы не казаться злопамятной’. Онъ ее горячо поблагодарилъ. Она ушла съ письмомъ, общая скоро возвратиться, но едва выйдя изъ комнаты, вдругъ опять пріотворила дверь, и заглянувъ въ нее, весело сказала:
— Не лучше ли было бы спросить меня, кмъ написано письмо, прежде чмъ сравнивать меня съ этой француженкой и обозвать кокеткой?
Съ этими словами она лукаво присла и убжала.
Джорджъ Невиль широко раскрылъ глаза отъ удивленія. Этотъ наивный вопросъ вдругъ убдилъ его, что разсердившее его посланіе вовсе не должно быть любовное письмо. Онъ пожаллъ и подосадовалъ на себя, что назвалъ Кэтъ кокеткой и заставилъ плакать. И въ самомъ дл, что за великаго одолженія просила она у него: отвезти запечатанное письмо отъ неизвстнаго лица человку, который хотя и былъ прежде ея поклонникомъ, но теперь уже не былъ имъ! Простая услуга и вжливость, больше ничего, и въ такой-то незначительной просьб онъ отказалъ ей въ такихъ оскорбительныхъ выраженіяхъ! Онъ былъ радъ, что далъ свою лошадь и почти пожаллъ, что самъ не похалъ.
За этими рыцарскими самоукоризнами послдовало смутное опасеніе, чтобы молодая двушка какъ нибудь не отмстила ему. Онъ вдругъ припомнилъ, что этотъ простой вопросъ, брошенный ему на прощаніе, сопровождался тмъ особымъ сверканіемъ ея смющихся глазъ, какой обыкновенно, какъ ему извстно было по опыту, предшествуетъ удару женскихъ когтей.
Пока онъ тревожно ходилъ по комнат, ожидая возвращенія красавицы, къ нему подошелъ отецъ ея и пригласилъ его остаться обдать и ночевать. Приглашеніе это было тмъ пріятне для него, что въ сущности онъ былъ обязанъ имъ Кэтъ.
— Она сказала мн, что выпросила у васъ лошадь, пояснилъ сквайръ: — и объявила, что я обязанъ за это позаботиться о васъ до утра, такъ-какъ дороги у насъ не совсмъ безопасны въ ночное время.
— Она ангелъ, воскликнулъ ея обожатель, съ пылкимъ чувствомъ, удвоеннымъ этой неожиданной милостью: — моя лошадь, мой домъ, моя рука и сердце мое — все, все къ ея услугамъ, денно и нощно.
Мистеръ Пейтонъ, желая занять гостя до обда, пригласилъ его прогулягься и полюбоваться… свиньею, феноменально жирной, откормленной на выставку, но Невиль отказался отъ этого удовольствія подъ тмъ предлогомъ, что мисъ Пейтонъ приказала ему дожидаться ея возвращенія. Сквайръ посмялся его чрезмрному послушанію, и подмигнувъ ему съ видомъ, говорившимъ: ‘бывали и мы въ такой передлк’, вышелъ во дворъ и одинъ полюбовался на свою свинью.
Невиль впалъ въ сладкое раздумье. Онъ заране предвкушалъ наслажденіе цлаго вечера, проведеннаго вдвоемъ съ этой очаровательной двушкой. Онъ предвидлъ, что отецъ, благопріятствуя его сватовству, отправится отдыхать посл обда, и представлялъ себ, какъ, при нсколько таинственномъ освщеніи отъ каминнаго огня, онъ тихимъ шопотомъ, во все время длиннаго вечера, будетъ изливать любовь свою передъ этимъ милымъ существомъ, пока ея отвернувшаяся головка понемногу обратится къ нему и восхитительныя губки изъявятъ робкое согласіе. Онъ твердо положилъ себ не дать наступить ночи прежде, нежели онъ, приступомъ или убжденіемъ, добьется общанія отъ своей прелестной возлюбленной. Эти сладкія размышленія даже примирили его на время съ продолжительнымъ отсутствіемъ самаго предмета ихъ.
Вдругъ онъ нечаянно бросилъ взглядъ въ раскрытое окно, и ему представилось такое зрлище, отъ котораго на минуту захватило у него дыханіе, и онъ въ несказанномъ удивленіи какъ-бы приросъ къ полу: на разстояніи около мили отъ дома, женщина въ красной амазонк скакала во весь опоръ, полемъ, пряме полета птицы. Ни заборы, ни лужи, ни канавы, ничто ни на минуту не останавливало ее. Она скакала съ такой безумной быстротою, что лошадь ея, казалось, пожирала пространство.
Невиль узналъ Кэтъ Пейтонъ и своего пгаго коня…

IV.

Гриффитъ Гонтъ, хотя и самъ того не сознавалъ, нетолько огорчился, но вышелъ изъ терпнія, при своей размолвк съ Кэтъ, и только поэтому ршился на такой отчаянный шагъ, какъ самовольное изгнаніе. Но такъ-какъ характеръ у него былъ отъ природы ровный и добрый, то не усплъ онъ прохать двухъ миль, какъ уже опомнился, впрочемъ, отъ этого ему стало только еще тяжеле, потому что лишившись поддержки и подставной силы, которую придаетъ чувство гнва, онъ остался наедин съ своимъ горемъ. Онъ машинально подтянулъ поводья и изъ бойкой рыси перешелъ въ шагъ.
И чмъ тише халъ онъ, тмъ боле холодло его сердце, и наконецъ ему казалось, что у него въ груди лежитъ не то ледъ, не то свинецъ.
Разлука! Какое ужасное, роковое слово!
Никогда боле не видать этихъ небесныхъ глазъ, не слыхать этого серебристаго голоса, никогда боле не слдить за этой несравненной фигурой, среди плавныхъ движеній менюэта, никогда боле не видать, какъ она на сромъ своемъ кон перескакиваетъ черезъ заборъ съ граціею и неустрашимостью, свойственными ей одной!
Его обдало отчаяніемъ при этой мысли. Его растерзанная душа болзненно льнула даже къ неодушевленнымъ предметамъ, разсяннымъ кругомъ мста ея жительства. Онъ прохалъ мимо маленькой фермы, въ которую, однажды, его съ Кэтъ загнала буря, и припомнилъ, какъ они вмст сидли въ кухн у огня, и жена фермера добродушно улыбалась имъ, напоила молокомъ и не выпускала, пока солнце не выглянуло изъ-за тучъ. Прощай маленькая ферма, вздохнулъ онъ: когда-то я опять тебя увижу?
Онъ въ бродъ перехалъ черезъ ручей, на берегу котораго они часто останавливались, вдвоемъ, чтобы дать разгоряченнымъ лошадямъ напиться посл продолжительной скачки за гончими. ‘Прощай, ручеекъ’, подумалъ онъ: ‘ты будешь журчать себ да лепетать попрежнему, но я никогда боле не напьюсь твоей воды, никогда не буду прислушиваться къ твоему привтному говору вмст съ милой!’
Онъ вздохнулъ и медленно отъхалъ, все еще держась направленія къ морю.
При оледенлости, сдавившей его сердце, самыя чувства на половину отупли, и въ немъ никто не узналъ бы ловкаго охотника въ этой надломанной фигур, склонившейся надъ гривою лошади и почти что шатавшейся въ сдл.
Прохавъ около пяти миль, онъ очутился на верхушк холма и вспомнилъ, что когда онъ спустится съ него, ему уже невидно будетъ Пейтон-Голла. Онъ медленно поворотилъ лошадь и грустно взглянулъ въ ту сторону.
Была зима, но вечернее солнце ярко сіяло передъ закатомъ. Отлогіе лучи его обливали свтомъ весь домъ, а стекла оконъ, обращенныхъ на западъ, сверкали золотомъ. Жилище ея представилось ему какъ-бы въ небесномъ сіяніи. А онъ глядлъ на него въ послдній разъ.
И долго, до тхъ поръ глядлъ онъ на сверкающее зданіе, пока любовь и горе не затуманили его взора, и онъ уже не видалъ отъ слезъ возлюбленнаго дома. Но упрямая воля снова взяла верхъ надъ нимъ и заставила его продолжать путь свой къ морю, хотя теперь уже онъ плакалъ какъ дитя, и какъ тряпка свалился на гриву лошади.
Прохавъ еще около мили по узкому неопрятному проселку, весь измученный и разбитый, онъ вдругъ услыхалъ въ пол, по лвую отъ себя сторону, быстрый лошадиный топотъ. Онъ вяло взглянулъ въ ту сторону, и первое, что ему представилось, были голова и шея рослаго пгаго коня, въ то самое мгновеніе, какъ онъ поднимался на воздухъ и подгибалъ подъ себя переднія ноги, готовясь перескочить черезъ низкую изгородь въ двухъ ярдахъ отъ Гриффита.
Конь дйствительно перескочилъ и какъ разъ загородилъ путь Гриффиту. Всадница такъ круто осадила его, что онъ попятился назадъ почти что на дыбахъ, и затмъ неподвижно сталъ поперегъ дороги, прядая ушами и дрожа разгоряченнымъ тломъ. Женщина въ красной амазонк и въ красной шляпк сидла на немъ, какъ будто это былъ тронъ, а не лошадь, не пошевельнувшись станомъ, она повернула только голову къ Гриффиту Гонту, съ быстротою и гибкостью зми, и прямо и пытливо уставила въ лицо ему свои огромные срые глаза.
Онъ вскрикнулъ отъ радости и удивленія. Лошадь его отшатнулась, рванулась назадъ, но потомъ успокоилась и стала какъ вкованная…
Такъ-то встртились они съ Кэтъ Пейтонъ, подъ прямымъ угломъ, и, можно сказать, такъ близко, какъ будто она хотла нахать на него.
И какъ жадно впился онъ въ нее глазами, какою неземною показалась она ему, внезапно озаривъ его затмившіеся отъ слезъ глаза! Подлинно она какъ будто упала передъ нимъ съ неба!
Его изумленный взоръ, его блдное растерянное лицо, съ неосохшими на немъ слезами, показали сразу сметливой двушк, такъ она сильна тамъ, гд считала себя слабою, и она сообразовала свое обращеніе съ этимъ открытіемъ, мгновенно принимая тонъ гораздо надменне, нежели съ какимъ намревалась явиться передъ покидавшимъ ее поклонникомъ.
— Я полагаю, сказала она очень холодно:— что вамъ придется отложить ваше путешествіе на нсколько дней. Къ прискорбію моему, я должна объявить вамъ, что бдный мистеръ Чарльтонъ скончался.
Гриффитъ вскрикнулъ.
— Онъ спрашивалъ васъ передъ смертью, за вами разосланы гонцы во вс стороны. Вы должны немедленно же хать въ Больтонъ.
— Боже мой, сказалъ Гриффитъ:— и этотъ другъ покинулъ меня. Добрый старикъ! во всякое другое время я бы оплакивалъ тебя, но теперь мн кажется, что покойникамъ хорошо! Увы! Я было-надялся, что вы пріхали сказать мн, что вы… что я могу… Впрочемъ, какое вамъ дло до моихъ безумныхъ надеждъ! Только видя, что вы удостоили хать за мною… Да зачмъ мн хать-то въ Больтонъ?
— Затмъ, что вы иначе покажете себя безразсуднымъ, неблагодарнымъ созданіемъ. Неужели же вы можете ршиться предоставить чужимъ схоронить вашего родственника и благодтеля, а сами удете, не отдавъ ему послдняго долга и только наслдовавъ его имніе? Стыдитесь, сэръ, стыдитесь!
Гриффитъ началъ смиренно извиняться.
— Какъ вы ко мн несправедливы! Что мн теперь въ Больтон-Голл и Больтон-Парк? Они понастоящему должны были принадлежать вамъ, вы это знаете. Вы одни и будете ими владть. Вдь я сталъ словно поперекъ вашей дороги и обобралъ васъ. Правда, старикъ зналъ мои чувства. Онъ подумалъ: ‘Къ Гриффиту ли, къ Кэтъ ли перейдетъ имніе, все одно: вдь вмст имъ жить на немъ’. Но теперь все это кончено, вы не раздлите моего богатства со мною, и я чувствую, что я не въ прав воспользоваться имъ одинъ… Кэтъ, родная моя! вдь сколько разъ я слыхалъ, какъ надъ тобою посмивались, что ты бдна, и сердце мое ныло отъ боли. Какъ бы ни было, а ужь этому я положу конецъ. Ступай вмсто меня на похороны: покойникъ меня проститъ. Онъ теперь знаетъ, что у меня длается на душ, а я пришлю теб бумагу за всми нужными печатями и подписями, по которой Больтон-Голль и Больтон-Паркъ будутъ принадлежать теб, и когда ты будешь счастлива съ человкомъ, котораго сама будешь любить такъ, какъ я люблю тебя, вспомни въ то время о бдномъ ревнивц Гриффит, вспомни, что онъ любилъ тебя всей душою и ничего не пожаллъ бы для тебя. Только, прибавилъ онъ, скрежеща зубами и снова поблвъ какъ полотно:— я не могу оставаться жить въ Кумберланд и видть тебя въ объятіяхъ другого.
Кэтринъ видимо дрожала. Нсколько времени не могла она говорить, но наконецъ вымолвила нетвердымъ голосомъ:
— Вы заставите меня ненавидть васъ.
— Боже упаси! воскрикнулъ Гриффитъ простодушно.
— Ну, такъ не прекословьте мн и не злите меня, а поверните лошадь и отправляйтесь прямо въ Больтон-Голль, и исполните вс свои обязанности къ покойнику и живымъ. Сюда вы прохать не можете, потому что, какъ видите, мы съ лошадью перегородили вамъ дорогу… Но вдругъ, видя его волненіе, она сама не выдержала и уже со слезами продолжала:— я сегодня такъ замучена, сперва однимъ, потомъ другимъ, ужь хоть бы вы-то надо мною сжалились. О! о! о!
— Полноте, перестаньте, засуетился Гриффитъ: — я поду, сейчасъ же поду. Даю вамъ честное, благородное слово, что буду ночевать въ Больтон и исполню вс свои обязанности, только не плачьте. Вдь вы видите, что у меня нтъ другой воли, кром вашей.
Они похали рядомъ и не останавливались до перекрестка, гд имъ приходилось разставаться.
— Скажите-ка мн вотъ что, съ усиліемъ проговорилъ Гриффитъ, длая жалкую попытку принять видъ безпечнаго равнодушія: — какими судьбами… вы пріхали… на лошади Джорджа Невиля?
Кэтъ давно поджидала этого вопроса, и все-таки покраснла до ушей. Отвтъ у нея однако былъ готовъ.
— Лошадь стояла въ конюшн, совсмъ свжая, моя же измучена на охот. Что же мн было длать, Гриффитъ? А теперь прощайте, прибавила она торопливо: — солнце скоро сядетъ, а дороги скверныя, будьте осторожны. Я бы съ радостью пригласила васъ ночевать къ намъ, но по нкоторымъ причинамъ… она запнулась, неловко же было говорить ему, что Джорджъ Невиль у нихъ обдаетъ и ночуетъ.
Гриффитъ сталъ уврять ее, что ему не грозитъ никакая опасность, и что лошадь его знаетъ каждую пядь дороги.
Разъхались. Гриффитъ повернулъ въ Больтонъ, Кэтъ домой.
Она опоздала къ обденному часу, и потому бгомъ пустилась по лстниц въ свою комнату и какъ можно скоре спшила нарядиться въ свое лучшее платье и брильянтовый головной уборъ. Она начинала побаиваться, не достанется ли ей за ея школьничество съ лошадью гостя, а природный инстинктъ говорилъ ей, что лучшій способъ обезоружить строгаго судью — явиться передъ нимъ во всемъ обаяніи своей красоты:
‘Ou pardonne tout aux belles’.
И дйствительно, она была царственно хороша въ богатомъ наряд и убор. Сойдя въ столовую, она была встрчена отцомъ, который началъ-было ворчать на нее, за то, что она такъ долго оставила его безъ обда. Но Кэтъ нетрудно было задобрить незлобиваго сквайра, и затмъ она спросила, куда двался Невиль.
— Онъ давно отправился. Вдругъ вспомнилъ, что общалъ обдать у кого-то изъ сосдей.
Кэтъ недоврчиво покачала головой, но промолчала. Немного погодя, она спросила:
— Какъ же онъ отправился? Пшкомъ?
— Право, не знаю.
Посл обда старикъ Джо явился къ господамъ.
— Какъ же на счетъ сраго коня? сказалъ онъ.
— А что такое? спросила Кэтъ.
— Онъ отправился въ Невиль-Кортъ, мистрисъ, а впрочемъ, прибавилъ грумъ съ многозначительной улыбкой:— вроятно все, какъ быть слдуетъ. Мистеръ Невиль мн все растолковалъ. ‘Нкоторые, говоритъ, мняются при подобныхъ радостныхъ случаяхъ золотыми кольцами, а мы съ твоею барышнею мняемся лошадьми: она беретъ моего пгаго коня, а я беру ея сраго. Значитъ, говоритъ, осдлай мн его живе, Джо, да поздравь меня’. Я и пристегнулъ сдло мистера Невиля на вашего сраго, а онъ мн еще далъ золотой за труды, я до того смшался, что отпустилъ его, даже не поздравивъ, впрочемъ, спохватился и изо всхъ силъ крикнулъ ему вслдъ: ‘поздравляю, сэръ’. Что же вы такъ смотрите? или неладно?
— Ладно, ладно, засмялся Пейтонъ: — пгому-то вдь не больше пяти лтъ, а срый вотъ уже десять лтъ какъ у меня. Отъ этой мны мы въ наклад не остались, Джо.
Сквайръ отпустилъ старика, наливъ ему стаканъ вина, и остался въ полномъ восторг отъ выгодной мны, такъ неожиданно устроившейся безъ его вдома. Кэтъ же сидла потупившись, съ побагроввшимъ лицомъ, и губами, накрпко стиснутыми. Отецъ отъ нея не добился ни одного слова. Но чмъ мене она говорила, тмъ боле думала. Она была крайне раздосадована и ршительно не могла придумать, какъ бы выручить своего сраго коня отъ такого бдоваго господина, какъ Джорджъ Невиль. И при всемъ томъ она не могла не посмяться въ душ его находчивости, и втайн удивлялась самообладанію и удалости своего противника, съумвшаго такъ искусно скрыть свое неудовольствіе и такъ славно отпарировать нанесенный его самолюбію ударъ.
‘Этакой вдь добродушный злодй!’ думала она про себя: ‘поди тутъ съ нимъ справляйся! Если Гриффитъ въ самомъ дл удетъ, вдь приберетъ къ рукамъ, непремнно приберетъ. Ни одна женщина долго не устоитъ противъ этого чудовища, безъ посторонней помощи’.

V.

Подобно тому, какъ на трупъ верблюда, падшаго въ пустын, коршуны, до тхъ поръ невидимые, стаями слетаются со всхъ концовъ поднебесья, такъ, едва мистеръ Чарльтонъ испустилъ послднее дыханіе, въ Больтон самый воздухъ немедленно зачернлъ гробовщиками и похоронными подрядчиками, съхавшимися на свой мрачный промыселъ. Прізжали они на черныхъ коняхъ, въ темныхъ кабріолетахъ, засылали Гриффиту свои окаймленныя чернымъ карточки, или вступали съ нимъ въ личные переговоры, участливо понижая голосъ, сдерживая живость своихъ движеній и добросовстно стараясь придать себ растроганно печальный видъ, но внутреннее удовольствіе тмъ не мене просвчивалось сквозь этотъ тонкій слой корыстнаго соболзнованія.
Гриффитъ отдалъ себя покорно въ добычу одному изъ налетвшихъ вороновъ и прислъ къ составленію многочисленныхъ приглашеній на похороны. Въ то время еще никому и въ голову не приходило справлять похороны безъ разныхъ причудливыхъ и дорого обходящихся великолпій. Каждому добропорядочному гражданину пріятно было знать, что онъ, если и исчезнетъ съ лица земли, то по крайней-мр съ нкоторымъ почетомъ, а не безвстно, какъ какой-нибудь заяцъ или другой лсной зврь. Мистеръ Чарльтонъ даже оставилъ запечатанный списокъ лицъ, долженствовавшихъ, по его желанію, присутствовать при его погребеніи и чтеніи его духовнаго завщанія. Лицъ этихъ было тридцать-четыре, изъ которыхъ трое уже извстны читателю, а именно: Джорджъ Невиль, Идьюардъ Пейтонъ и мисъ Кэтринъ Пейтонъ.
Къ каждой изъ этихъ тридцати-четырехъ особъ Гонтъ написалъ по офиціальной записк, приглашающей ихъ оказать уваженіе памяти ихъ общаго покойнаго друга и почтить его, Гонта, благоволивъ пріхать въ Больтон-Голль въ слдующую субботу около полудня. Вс эти граматы, согласно обычаю того времени, были разосланы съ верховыми гонцами. Отвты были привезены тоже верховыми, такъ что поднялась страшная хлопотня, жаренье, печенье, распиванье нива, конскій топотъ — и все это изъ-за покойника, который такъ мирно почивалъ въ одной изъ комнатъ верхняго этажа, никого, казалось бы, не трогая, ни въ комъ не нуждаясь.
Каждый членъ хозяйства, все равно мужчина или женщина, непремнно являлся къ Гонту за совтомъ либо приказаньемъ, хотя бы по самому простому длу. Вся прислуга вообще относилась къ нему съ униженной почтительностью и лзла изъ кожи вонъ, чтобы угодить новому господину и такимъ образомъ утвердить за собою выгодное мсто.
Благодаря всмъ этимъ разнороднымъ занятіямъ, а также чувству власти и зарождающемуся честолюбію, вялый Гриффитъ сталъ другимъ человкомъ и понемногу забылъ, что не дале, какъ два дня передъ тмъ, онъ собирался въ далекій невозвратный путь и готовъ былъ отказаться отъ всей будущности, ожидающей его въ Англіи.
Онъ нашелъ время написать къ Кэтъ нжное письмо, но не упоминалъ въ немъ о брак. Онъ помнилъ, что она просила его дать ей время подумать, и ршился слдовать ея совту.
Ровно за три дня до похоронъ спохватились, что карета мистера Чарльтона, слишкомъ долго остававшаяся, безъ употребленія, нуждается въ поправкахъ. Гриффитъ приказалъ свезти ее въ ближайшій городъ, и отправился туда и самъ, какъ по этому, такъ и по другимъ дламъ. Это случилось какъ разъ въ ‘судебный день’, какъ называютъ сельскіе жители дни, когда въ городъ съзжаются судьи, и почти въ одно время съ Гриффитомъ на дворъ гостиницы ‘Серна’ въхалъ недавно выбранный судья, мистеръ Невиль, онъ слзъ съ дюжаго сраго коня, такъ-сказать подъ носомъ у Гриффита, и прошелъ въ отдльную комнату. Гриффитъ смотрлъ-смотрлъ, и глазамъ не врилъ, такъ что даже послдовалъ за лошадью Невиля въ конюшню и оглядлъ ее со всхъ сторонъ.
Гриффитъ находился въ крайнемъ недоумніи. Долго стоялъ онъ у входа въ конюшню, уставивъ глаза на лошадь, волнуемый тяжелыми сомнніями. Онъ забылъ про дло, за которымъ пріхалъ, и праздно сновалъ около буфета, стараясь хотя изъ общихъ разговоровъ уловить что-нибудь, что помогло бы ему разгадать эту тайну. Онъ по возможности прикинулся равнодушнымъ и спросилъ нкоторыхъ изъ съхавшихся судей, не на мистера ли Пейтона лошади пріхалъ Невиль?
Между собравшимися сквайрами былъ одинъ молодой помщикъ, когда-то сдлавшій мисъ Пейтонъ предложеніе, но получившій отъ нея отказъ, сильно оскорбившій его самолюбіе. Онъ давно уже точилъ зубы на Гонта за то, что тотъ повидимому преуспвалъ тамъ, гд онъ потерплъ такую отъявленную неудачу, и теперь, по его разспросамъ на счетъ сраго коня, догадался, что тутъ что-нибудь не спроста. Онъ вошелъ въ общую комнату и сообщилъ по секрету Невилю, что Гонтъ сильно что-то суетится по поводу сраго коня и пристаетъ ко всмъ съ допросами. Невиль, хотя и не подалъ малйшаго въ томъ вида при недавнемъ своемъ приключеніи въ Больтон-Голл, въ душ, однако, страдалъ отъ уязвленнаго самолюбія, и былъ вполн расположенъ, въ свою очередь, уязвить при случа Гонта. Въ лиц молодого сквайра — по имени Гольтонъ — какъ разъ подвертывалось ему подъ руку подходящее орудіе, и онъ тотчасъ же пустилъ его въ дло.
Гольтонъ, получивъ надлежащее наставленіе отъ Невиля, втихомолку возвратился въ буфетъ и, выгадавъ удобную минуту, ловко пустилъ въ Гриффита ядовитымъ словцомъ.
— Невиль-то вдь купилъ сраго-то иноходца, сказалъ онъ: — да и дорого же онъ ему обошелся.
Гриффитъ вздохнулъ свободне: онъ заключилъ изъ этихъ словъ, что старикъ Пейтонъ не устыдился продать собственную лошадь своей дочери, и внутренно далъ себ слово, на слдующей же недл, купить ей лучшую лошадь на деньги мистера Чарльтона.
Но Гольтонъ, который только потшался надъ нимъ, не замедлилъ объяснить, что Невиль, кажется, далъ двоякую дну за лошадь, отдавъ за нее своего пгаго коня да, въ придачу, сердце свое и руку — словомъ, онъ такъ ловко повернулъ дло, что мна лошадей представлялась столько же дйствіемъ самой Кэтъ, какъ и Невиля, и выводъ изъ подобнаго факта напрашивался самъ собою.
— Это — ложь! съ усиліемъ проговорилъ Гриффитъ.
— Не думаю, чтобъ это была ложь, отвчалъ Гольтонъ: — я узналъ это изъ достоврнаго источника, только все-таки ссориться со мной вамъ не изъ чего. До мисъ Пейтонъ мн нтъ никакого дла, и я только передаю вамъ то, что самъ слыхалъ.
— Отъ кого же вы слыхали? сурово спросилъ Гонтъ.
— Ни отъ кого въ особенности, вс говорятъ.
— Безъ увертокъ, сэръ! Я ищу руки мисъ Пейтонъ, и вамъ это хорошо извстно. Подобная молва чернитъ ее, и оскорбляетъ меня. Назовите же мн виновника ея, иначе я разомну вамъ кости арапникомъ.
— Ну, это еще кто кого, сказалъ Гольтонъ, однако поблднлъ.
Гриффитъ двинулся на него наступательно, даже посинвъ въ лиц отъ злобы.
Тогда Гольтонъ, перетрусивъ не на шутку, невольно проболталъ:
— Мн самъ Невиль сказалъ это.
— А! Я такъ и думалъ, молвилъ Гриффитъ: — онъ лжецъ и подлецъ.
— Я бы не совтовалъ вамъ говорить этого ему въ лицо, злобно замтилъ тотъ: — у него уже была дуэль во Франціи, и онъ убилъ своего противника: насадилъ на шпагу, какъ муху.
Гриффитъ отвчалъ презрительной улыбкой.
— Гд онъ? спросилъ епъ посл краткаго молчанія.
— Почемъ мн знать, возразилъ Гольтонъ съ видомъ крайней невинности.
— Гд вы его оставили пять минутъ назадъ?
Гольтонъ совсмъ отороплъ отъ этого неожиданнаго вопроса, и не нашелся что отвчать.
Дло, какъ часто случается, принимало оборотъ, вовсе непредвиднный самими заговорщиками.
— Извольте идти за мною, сэръ, сказалъ Гриффитъ спокойно, и взялъ Гольтона подъ руку.
— Со всмъ удовольствіемъ, отвчалъ тотъ:— однако, позвольте вамъ посовтовать, мистеръ Гонтъ, не принимать къ сердцу подобныхъ нелпицъ. Я-вотъ поставилъ себ за правило не обращать вниманія на такіе пустяки… Однако, послушайте, куда же вы меня ведете? Ради-бога, не давайте хода этому глупому вздору, упрашивалъ Гольтонъ, видя, что Гриффитъ ведетъ его прямо въ комнату къ Невилю.
Гриффитъ не удостоилъ его отвтомъ: онъ растворилъ дверь комнаты и поставилъ разскащика лицомъ къ лицу съ выдумщикомъ,
Джорджъ Невиль всталъ и встртилъ входящихъ съ церемонной вжливостью, изъ-подъ которой, однако, просвчивалась недобрая усмшка.
Соперники измрили другъ друга взглядомъ съ ногъ до головы, затмъ Невиль первый спросилъ, чему онъ обязанъ честью посщенія? Гриффитъ отвчалъ прямо:
— Этотъ баринъ вотъ говоритъ, что вы ему сказали, будто мисъ Пейтонъ помнялась съ вами лошадьми…
— Ахъ, вы болтунъ безсовстный! обратился Джорджъ къ Гольтону, шутливо грозя ему пальцемъ.
— И будто она тмъ же разомъ помолвилась съ вами.
— Ну, ужь это — изъ рукъ вонъ! сказалъ Джорджъ:— Гольтонъ, я никогда боле не поврю вамъ ни одной тайны, у васъ, къ тому же, замашка преувеличивать.
— Полноте меня морочить, сэръ, прервалъ его Гриффитъ: — Недъ Гольтонъ тутъ ршительно ни при чемъ: онъ только ваше орудіе и передалъ ваши слова. Поэтому я привелъ его сюда, чтобы онъ былъ свидтелемъ моего отвта не ему, а вамъ: мистеръ Джорджъ Невиль, вы лжецъ и подлецъ.
Джорджъ, какъ тигръ, вскочилъ на ноги.
— За эти два слова вы поплатитесь жизнью, сэръ, вскричалъ онъ, но тутъ же, совладавъ съ собою нечеловческимъ усиліемъ воли, добавилъ: — прочемъ мн не пристало перебраниваться съ кумберландскимъ дикаремъ. Назначайте время и мсто.
— Сію минуту. Недъ Гольтонъ, вы можете отправиться. Мн нужно сказать нсколько словъ мистеру Невилю съ глазу на глазъ.
Гольтонъ стоялъ въ нершительности.
— Не забывайтесь, господа, ради-бога, проговорилъ онъ.
— Полно глупости-то говорить, сказалъ Невиль: — мы съ мистеромъ Гонтомъ собираемся драться на дуэли, какъ прилично джентльменамъ, а не колотить другъ друга, какъ уличные буяны. Будьте такъ добры, оставьте насъ.
— Ступайте, прибавилъ Гриффитъ: — и если вы хоть однимъ словомъ проговоритесь о всемъ этомъ, берегите свою шкуру.
Какъ только Гольтонъ удалился, Гриффитъ Гонтъ съ важнымъ, сдержаннымъ спокойствіемъ, обратился къ Джорджу Невилю со словами:
— Кумберландскій дикарь на столько благовоспитанъ, что не намренъ подвергать любимую женщину сплетнямъ и пересудамъ праздныхъ болтуновъ.
Невиль покраснлъ до ушей отъ этого намека. Гриффитъ продолжалъ:
— По крайней-мр отстраните хотя дальнйшій скандалъ.
— Въ этомъ я вамъ съ радостью помогу, холодно отвчалъ Невиль:— заставить Гольтона молчать я беру на себя. Что же касается остального, мы можемъ назначить для нашего поединка ранній утренній часъ и, каждый, доврить дло только одному врному человку, котораго и взять секундантомъ. Такимъ образомъ не послдуетъ ни сплетень, ни набга полиціи и всякаго непрошеннаго дурачья — что уже, кажется, бывало въ этомъ краю.
Дло было въ среду. Противники сговорились встртиться въ пятницу въ полдень, у пригорка, на полдорог между Больтономъ и Невиль-Кортомъ. Мсто было открытое, но такъ уединенно и пустынно, что не представляло опасности непрошеннаго вмшательства. Невиль былъ искусенъ на шпагахъ, поэтому Гонтъ выбралъ пистолеты, такъ-какъ въ употребленіи этого оружія оба противника считались равной силы. Невиль съ готовностью согласился на этотъ выборъ.
Теперь уже холодная, изысканная вжливость замнила ихъ первую горячность, и противники, разставаясь, обмнялись чиннымъ и низкимъ поклономъ.
Гриффитъ вышелъ изъ гостиницы на улицу. Тутъ только онъ ясно осмыслилъ все, что съ нимъ происходило, и то, что чрезъ какія-нибудь двое сутокъ онъ, весьма вроятно, будетъ убитъ, либо при смерти. Съ печальнымъ лицомъ и тяжелыми шагами онъ отправился прямо въ контору мистера Гоузмэна.
Мистеръ Гоузмэнъ былъ въ высшей степени уважаемый и достойный уваженія стряпчій и юристъ. Его покойный отецъ до него и онъ самъ много лтъ пользовались расположеніемъ всего мстнаго джентри, что давало ему возможность избгать тяжебныхъ длъ и ограничивать свою дятельность, по преимуществу, боле пріятными и прибыльными занятіями, въ род составленія духовныхъ завщаній, брачныхъ контрактовъ и купчихъ крпостей, да посредничествомъ при займахъ, продажахъ и разныхъ сдлкахъ. Онъ бывалъ непріятельски у помщиковъ, обдывалъ у нихъ и былъ вообще очень любимъ въ графств.
Въ ‘судебные дни’ къ нему всегда навдывалось множество постителей, и потому онъ эти дни непремнно проводилъ у себя въ контор. Такъ и теперь Гриффитъ засталъ у него кліепта и просидлъ въ контор не мене десяти минутъ, когда, наконецъ, растворилась дверь изъ кабинета и изъ нея вышелъ помянутый кліентъ, съ недовольнымъ и встревоженнымъ лицомъ: это былъ не кто иной, какъ сквайръ Пейтонъ. При вид Гонта, поднявшагося, чтобы въ свою очередь пройти въ кабинетъ юриста, отецъ Кэтъ какъ-то принужденно кивнулъ ему головой и, бросивъ на него непріязненный взглядъ, поспшно вышелъ.
Подобное обращеніе огорчило и обидло Гриффита. Ему было вполн извстно, что мистеръ Пейтонъ пріискиваетъ для дочери боле выгодную партію, но, несмотря на это, старикъ до той минуты никогда не выказывалъ прямого отвращенія или невжества къ нему.
Гриффиту невольно представилось, что такъ или иначе, но Невиль и тутъ повредилъ ему, и что все вообще сложилось крайне невыгодно для него. Истолковывая такимъ образомъ обращеніе мистера Пейтона, Гриффитъ впалъ въ очень обыкновенное заблужденіе, составляющее неистощимый источникъ недоразумній: такая ужь у каждаго изъ насъ привычка, вчно воображаемъ, что каждый человкъ думаетъ непремнно о насъ. Вовсе нтъ: каждый человкъ думаетъ о томъ же, о чемъ думаемъ и мы съ вами, читатель — о самомъ себ.
‘И чего мн въ самомъ дл тужить!’ подумалъ Гриффитъ: ‘если ужь ей не быть моей женою, всего лучше мн лечь въ могилу, туда мн и дорога!’
Съ этой мыслью онъ вошелъ въ кабинетъ Гоузмэна и тотчасъ же приступилъ къ длу, по которому пришелъ къ нему, но такъ-какъ по странному стеченію обстоятельствъ, Гоузмэнъ впослдствіи счелъ нужнымъ передать третьему лицу то, что произошло на этомъ свиданіи между нимъ и молодымъ человкомъ, то, въ избжаніе повторенія, лучше будетъ въ свое время предоставить читателю узнать о томъ изъ собственныхъ словъ Гоузмэна, а не моихъ, желаю только, чтобы разсказъ этотъ оказался хоть на половину столько же интересенъ для читателя, какимъ нашло его лицо, которому онъ былъ сдланъ.
Здсь достаточно будетъ сказать, что совщаніе юриста съ его кліентомъ продолжалось не мене часа, и они еще разговаривали о дл, когда Гоузмэну была подана карточка, доставившая ему, повидимому, большое удовольствіе и нсколько удивившая его. ‘Черезъ пять минутъ’, сказалъ онъ писцу, принесшему карточку. Гриффитъ понялъ намекъ и тотчасъ же распростился.
Когда онъ вышелъ изъ кабинета, поститель, пославшій Гоузмэну свою карточку, всталъ со стула, занимаемаго имъ въ контор, чтобы въ свою очередь войти въ это святилище.
Это былъ Джорджъ Невиль.
Они поклонились другъ другу, и окинули одинъ другого пытливымъ взглядомъ. Разставаясь, они никакъ не думали такъ скоро опять встртиться. Писцы видли въ нихъ только двухъ вжливыхъ джентльменовъ, которые обмнялись поклономъ, проходя мимо другъ друга.

——

Чмъ боле Гриффитъ думалъ о предстоящей дуэли, тмъ боле мысль о ней его разстроивала. Вопервыхъ, онъ былъ впечатлителенъ до нельзя и дйствовалъ подъ вліяніемъ минуты, а у такихъ людей жаръ обыкновенно скоро смняется холодомъ. Сверхъ того, по мр охлажденія его перваго гнва разсудокъ начиналъ брать свое и ясно показывалъ ему, что при столкновеніи съ этимъ грознымъ соперникомъ онъ, во всякомъ случа, лишалъ себя одного несомнннаго преимущества, потому что вдь, наконецъ, Кэтъ постоянно оказывала ему явные признаки расположенія: не она ли догнала его на лошади самого же Невиля и заставила его отказаться отъ своего намренія ухать отъ нея? Стало быть она, очевидно, предпочитала его Невилю, а между тмъ ему приходится рисковать надеждой обладать ею въ поединк, на которомъ, по крайней-мр, столько же вроятности для него быть убитымъ, какъ и убить противника. Онъ понялъ, хоть и слишкомъ поздно, что онъ самъ придерживаетъ игру своего соперника. Ему на душ стало какъ-то холодно и нехорошо, и боле и боле овладвало имъ убжденіе, что никогда не жениться ему на Кэтъ, и что, вроятне всего, она же его похоронитъ.
Однако, несмотря на вс эти неутшительныя размышленія, онъ былъ слишкомъ храбръ, чтобы отступить, да и питалъ слишкомъ глубокую ненависть къ своему сопернику. И такъ, подобно многимъ, бывшимъ до и посл него въ подобныхъ обстоятельствахъ, онъ упрямо шелъ на такое дло, въ которомъ, по собственному сознанію, не могъ ничего выиграть, но легко могъ всего лишиться.
Къ этимъ тревожнымъ и мрачнымъ думамъ еще примшивалась одна сравнительно мелкая забота. За нсколько дней передъ тмъ онъ пригласилъ полграфства на похороны мистера Чарльтона, назначенныя на субботу 19-го февраля, для дуэли же онъ сгоряча назначилъ пятницу 18-го февраля. А что, какъ онъ самъ будетъ уже трупомъ въ субботу? Кто тогда приметъ гостей? Кто будетъ играть роль хозяина?
При всхъ своихъ недостаткахъ, Гриффитъ имлъ доброе и благодарное сердце. Мистеръ Чарльтонъ при жизни былъ его благодтелемъ, и онъ чувствовалъ, что не въ прав подставить лобъ свой подъ пулю, прежде нежели отдастъ послдній долгъ останкамъ своего лучшаго друга.
Подобныя затрудненія, конечно, имютъ свою смшную сторону и отзываются комизмомъ, но человку, жизнь и чувства котораго заинтересованы въ такомъ дл, вовсе не до смха. Въ сущности было нчто рыцарское и трогательное въ заботливомъ безпокойств, съ которымъ Гриффитъ помышлялъ о возможности для его благодтеля быть похороненнымъ безъ должныхъ почестей, благодаря его неумстной горячности и опрометчивости. Онъ ршился предотвратить эту возможность, и для этого въ четвергъ написалъ къ Гоузмэну письмо, въ которомъ настоятельно просилъ его пріхать пораньше на похороны, и въ случа надобности принять на себя роль хозяина.
Письмо это было отнесено въ контору юриста въ четвергъ, въ три часа пополудни.
Гоузмэна не было дома. Онъ съ утра отправился куда-то въ усадьбу, миль за десять отъ города, но у посланнаго Гриффита была добрая лошадь, и такъ-какъ онъ получилъ непремнный наказъ отдать письмо въ собственныя руки юристу, то онъ похалъ вслдъ за нимъ и засталъ его въ дом мистера Пейтона, куда, съ позволенія читателя, и мы за нимъ переселимся.
Вопервыхъ, я долженъ пояснить, что причина, по которой мистеръ Пейтонъ вышелъ изъ кабинета Гоузмэна такимъ мрачнымъ и разстроеннымъ, заключалась въ слдующемъ: Невиль, посл своего послдняго памятнаго посщенія, уже не упоминалъ объ общанныхъ имъ сквайру взаймы ста фунтахъ стерлинговъ и даже ни разу не былъ у него въ дом, такъ что наконецъ Пейтонъ, разсчитывавшій на эту сумму, ршился просить ее взаймы у Гоузмэна, но Гоузмэнъ вжливо отказалъ ему въ ней, объяснивъ отказъ свой весьма основательными доводами. Все это какъ нельзя боле естественно, и случается сплошь да рядомъ, тмъ не мене настоящая причина отказа Гоузмэна была по истин странная: дло въ томъ, что Кэтринъ Пейтонъ взяла съ него слово, что онъ откажетъ ея отцу, если тотъ обратится къ нему съ такого рода просьбой.
Между молодой двушкой и Гоузмэнами, мужемъ и женою, давно существовала искренняя пріязнь, основанная на обоюдномъ уваженіи, и Кэтринъ длала изъ нихъ почти все, что хотла. При всхъ своихъ недостаткахъ, она была горда и умна. Гордость ея сильно страдала, когда она видла, какъ отецъ ея забираетъ деньги взаймы со всхъ сторонъ, никогда не имя возможности расплачиваться, кром того она замтила, что онъ ознаменовываетъ каждый новый заемъ какой-нибудь сумасбродной издержкой, такъ что добытыя такимъ путемъ деньги никогда не идутъ ему въ прокъ. Поэтому, когда онъ какъ-то невзначай промолвился о своемъ намреніи обратиться къ Гоузмэну, она открыто не возражала ему, но, не говоря дурнаго слова, сла на сраго, отправилась въ городъ и взяла съ Гоузмэна торжественное общаніе не давать отцу ея взаймы ни одного шиллинга.
Гоузмэнъ сдержалъ слово, но это было ему тяжеле, нежели онъ думалъ, давая его. Сквайръ Пейтонъ во время оно забиралъ у него по тысячамъ и всегда отдавалъ, и когда онъ вышелъ изъ кабинета Гоузмэна, съ чувствомъ досады, огорченія и униженія, омрачившимъ его обыкновенно открытыя и веселыя черты, юристу стало какъ-то грустно и совстно, и хотя онъ не подалъ виду, но имъ овладла какая-то тоска и мучила его такъ, что на слдующій же день, пользуясь тмъ, что имлъ дло по сосдству мистера Пейтона, онъ прохалъ въ Пейтон-Голль и веллъ доложить о себ мистрисъ Кэтъ.
Онъ пріхалъ по крайне любопытному длу, и придумать что-нибудь подобное, кажется, нелегко, какъ всякій самъ согласится.
Юристъ пріхалъ къ молодой двушк, красавиц: зачмъ?
Затмъ, чтобы уломать ее.
На что?
На то, чтобы она позволила ему дать взаймы отцу ея сто фунтовъ стерлинговъ безъ всякаго обезпеченія!…
Онъ напоминалъ ей о томъ, сколько разъ онъ самъ былъ обязанъ ея семействомъ, и уврялъ ее, что ему ничего не значитъ рискнуть сотнею или даже тысячею фунтовъ. Онъ разсказалъ ей, какъ глубоко огорченъ казался ея отецъ его отказомъ, говорилъ, что у него, наконецъ, сердце не камень, что онъ не можетъ отречься отъ благодарности, жалости, добродушія, и все это изъ-за какихъ нибудь ста фунтовъ.
— Однимъ словомъ, заключилъ онъ:— я привезъ съ собой деньги, и вы, какъ угодно, должны на этотъ разъ уступить мн и позволить отдать ихъ ему, безъ дальнйшихъ разговоровъ.
Мисъ Пейтонъ была тронута, на минуту даже слеза дрогнула на ея рсницахъ, но она тотчасъ же ее смигнула и осталась твердою какъ скала, окропленная росою. Она отвчала юристу, что вполн цнитъ его чувства и благодаритъ его за нихъ, но что она долго и серьзно обдумывала это дло и никакъ не можетъ освободить его отъ даннаго слова.
Юристъ подступалъ къ ней съ разныхъ сторонъ, но она отпарировала вс его удары такъ кротко и съ такимъ достоинствомъ и искуствомъ, что онъ боле, чмъ когда либо долженъ былъ удивляться ей.
Но юристы народъ вообще неподатливый. Переупрямить ихъ очень трудно. Гоузмэнъ разгорячился и началъ подвергать свою противницу передопросамъ, такъ онъ, напримръ, спросилъ ее, отказалась ли бы она дать отцу своему сто фунтовъ взаймы, имя въ своемъ распоряженіи полный кошелекъ?
Отвтомъ на этотъ вопросъ былъ только гордый взглядъ ея великолпныхъ глазъ, выражавшій презрительное удивленіе подобному сомннію.— Въ такомъ случа, сказалъ Гоузмэнъ, отвчая на этотъ взглядъ: — поручитесь за вашего отца, съ уплатою 6% и тогда ни достоинство ваше, ни гордость не пострадаютъ отъ этой сдлки. У меня роздана не одна сотня по 6%.
— Не могу, это было бы нечестно, сказала Кэтъ:— у меня нтъ своихъ денегъ, изъ которыхъ я могла бы расплатиться.
— Нтъ въ наличности, но есть впереди.
— Ни въ наличности, ни впереди нтъ у меня ничего.
— Извините, есть.
— Кажется, мн лучше знать, сэръ. Что у меня впереди? Откуда?
Гоузмэнъ нсколько мгновеній переминался на стул, наконецъ съ нкоторой запинкой отвчалъ:
— Съ двухъ сторонъ пока, на сколько мн извстно.
— Вы, кажется, шутите, мистеръ Гоузмэнъ, сказала она укоризненно.
— Нисколько, милая мистрисъ Кэтъ. Я слишкомъ расположенъ къ вамъ, чтобы позволить себ шутить о такомъ предмет.
Юристъ снова началъ переминаться на стул, и Кэтъ не безъ нкотораго любопытства слдила за признаками внутренней борьбы, происходившей въ немъ. Наконецъ онъ повидимому ршился открыть ей что-то важное.
— Мистрисъ Кэтъ, началъ онъ:— я и жена моя оба ваши врные друзья и смиренные поклонники. Мы часто говоримъ между собою, что вы могли бы придать блескъ графской корон, часто желаемъ, чтобы вы стали такъ же богаты, какъ вы добры и прекрасны.
Кэтъ отвернула отъ него свою прелестную головку и протянула ему руку. Это внезапное движеніе, исполненное такой женской граціи и чувства, и прикосновеніе ея нжной, блой ручки довершили ея побду, и послдніе остатки сдержанности стаяли съ лица Гоузмэна.
— Да-съ, вотъ видите, сказалъ онъ съ чувствомъ:— есть у меня вамъ хорошая всточка. Только смотрите, чтобы отъ васъ никогда не узнала ее ни одна живая душа. Вдь я для васъ сдлаю то, что въ жизнь свою не длалъ: разскажу вамъ нчто, что происходило вчера въ моей контор. Но я ршаюсь на это потому только, что знаю васъ. Вы — изъ тысячи одна, я могу быть увренъ въ вашемъ молчаніи. Не такъ ли?
— Буду молчать, какъ могила.
— Ну-съ, такъ начинаю. По правд сказать, все это вышло точно комедія или, пожалуй, драма, хотя и происходило въ кабинет стряпчаго.
— Неужели? вскрикнула Кэтъ: — вы меня приводите въ совершенное волненіе. Знаете что? извольте-ка здсь ужинать и заночевать. Ни-ни — безъ отговорокъ! сказала она, и глаза у нея весело заиграли.— Отецъ мой обдаетъ въ гостяхъ, такъ что мы здсь буцемъ полными хозяевами.
Она была сильно заинтересована, но какъ истая женщина кокетничала даже съ своимъ любопытствомъ, и прежде чмъ выслушать общанный разсказъ, побжала распорядиться по хозяйству и собственными глазами удостовриться, какъ въ ‘синей спальн’ зажигается роскошный огонь въ камин и постилаются сухія простыни для гостя.
Во время ея отсутствія слуга принесъ юристу письмо Гриффита Гонта, и пришлось просить листка почтовой бумаги, чтобы написать отвтъ.
Отвтъ едва былъ настроченъ и отосланъ, какъ ужинъ и прелестная хозяйка явились почти въ одно время.
Тотчасъ посл ужина въ каминъ былъ наваленъ новый запасъ дровъ, юристъ услся въ уютномъ кресл и досталъ изъ бокового кармана памятную книжку и какія-то бумаги, все это онъ сдлалъ такъ же методически, какъ будто готовился изложить какое-нибудь уголовное дло передъ ассизнымъ судомъ.
Кэтъ расположилась насупротивъ его. Ея большіе глаза во все время этихъ предварительныхъ приготовленій любопытно слдили за нимъ, какъ-бы доискиваясь въ его движеніяхъ скрытаго смысла того, на что онъ намекалъ въ своихъ словахъ. Во время послдующаго разсказа, она не разъ мнялась въ лиц, то красня, то блдня, но эти дивные глаза ни на минуту не отнимались отъ лица разскащика.
Это еще боле подзадоривало юриста и онъ разработалъ свое повствованіе нсколько тщательне, чмъ я бы сдлалъ на его мст: онъ раздлилъ его на параграфы, отмчая каждый выдающійся фактъ долгой паузой. Словомъ сказать, онъ говорилъ какъ юристъ, а не какъ литераторъ, въ чемъ я, согласитесь, невиноватъ.

Разсказъ мистера Гоузмэна.

‘Въ среду, 17-го числа февраля, около часа пополудни, ко мн, въ мою контору навдался мистеръ Гриффитъ Гонтъ, котораго мн нтъ надобности здсь описывать, такъ-какъ личность его и мсто жительства хорошо извстны суду, то-есть нтъ, обмолвился — хорошо извстны вамъ, мистрисъ Кэтъ.
‘Вышереченный Гриффитъ, входя въ мой кабинетъ, казался взволнованнымъ и даже, можно сказать, разстроеннымъ, онъ не далъ себ времени поздороваться со мной или принять мой привтъ, а приступилъ ко мн прямо съ слдующими словами: ‘мистеръ Гоузмэнъ, я пришелъ длать мое духовное завщаніе’.
— Боже мой!— невольно вскрикнула Кэтъ, потомъ покраснла и уже была осторожне.
‘Я усадилъ молодого джентльмена и отвчалъ, что подобное ршеніе приноситъ ему честь, такъ-какъ молодые люди смертны не мене стариковъ. Я дале высказалъ, какъ много несчастій на моихъ глазахъ приключилось отъ упорства, съ которымъ люди, въ дни своей силы и здоровья, закрываютъ глаза и не принимаютъ къ свднію ненадежности и скоротечности, свойственныхъ существованію всякаго потомка Адама, и какъ часто достойные люди умираютъ, по этой причин, не покаявшись въ грхахъ, и, что еще хуже, не сдлавъ духовнаго завщанія.
‘Но вышереченный Гриффитъ перебилъ меня, съ замтнымъ нетерпніемъ, и довольно рзко спросилъ меня, согласенъ ли я составить, съ его словъ, духовное завщаніе и тутъ же на мст переписать набло и скрпить свидтельствами?
‘Я, въ общихъ выраженіяхъ, изъявилъ согласіе, но просилъ его, въ вид необходимой предварительной мры, добыть мн копію съ духовнаго завщанія мистера Чарльтона, по которому, на сколько мн всегда было извстно, вышереченный Гриффитъ единственно наслдуетъ все, что, между прочимъ, онъ и можетъ только завщать.
‘На это мистеръ Гриффитъ Гонтъ возразилъ мн, что духовное завщаніе мистера Чарльтона находится въ Лондон, и что содержаніе его можетъ быть въ точности извстно только посл похоронъ, то-есть 19-го числа текущаго мсяца.
‘Тогда я объяснилъ мистеру Гонту, что мн необходимо справиться и узнать, какое имущество отказывается въ вышеупомянутомъ завщаніи вышеименованнымъ Чарльтономъ вышереченному Гонту, и какъ оно именно отказывается, безъ чего, прибавилъ я, я не могу съ достаточной точностью опредлить эти имущества въ требуемомъ отъ меня документ.
‘Мистеръ Гонтъ не съ разу отвтилъ мн на это возраженіе. Онъ немного подумалъ, и затмъ спросилъ, не можетъ ли онъ въ общихъ выраженіяхъ отказать данному лицу всякое движимое и недвижимое имущество, вещи и прочее, что только мистеръ Чарльтонъ, какъ впослдствіи окажется, отказалъ ему въ своемъ духовномъ завщаніи?
‘Я отвчалъ, что это возможно, но замтилъ, что въ то же время опасно. Я растолковалъ ему, что въ юридическихъ длахъ всякія общія выраженія служатъ неисчерпаемымъ источникомъ придирокъ и споровъ, и что я принадлежу къ числу тхъ юристовъ, которые считаютъ долгомъ своимъ предохранять своихъ кліентовъ отъ всякаго сутяжничества.
‘За симъ, мистеръ Гонтъ вынулъ изъ бокового кармана бумажникъ.
‘Въ вышесказанномъ бумажник, предъявленномъ суду — виноватъ! мн, вышереченнымъ Гонтомъ, заключалась газетная выдержка, вырзанная, по моему крайнему разумнію, изъ газеты ножомъ, либо ножницами, либо другимъ какимъ-нибудь острымъ орудіемъ, а въ вышереченной выдержк приводилась буквальная копія нкоего духовнаго завщанія, по которому (какъ теперь уже извстно гласнымъ образомъ) нкая мистрисъ Бучеръ унаслдовала имнія, всякое добро и движимое имущество нкоего веселаго нрава пастора, недавно скончавшагося въ этомъ околотк, и, какъ мн кажется, не особенно оплакиваемаго.
‘Мистеръ Гонтъ попросилъ меня прочесть вышепомянутое духовное завщаніе, что я, конечно, и исполнилъ, и такъ-какъ все худое тверже запоминается, чмъ доброе, то вышереченное завщаніе, по своей странности и непристойности, съ разу засло въ мою память, такъ что мн никакими усиліями не удастся его оттуда выжить. Документъ этотъ, по крайнему моему запоминанію, гласитъ слдующее: ‘Я, Джонъ Раймондъ, духовное лицо, нын имющій жительство въ Уитбек, въ графств Кумберландъ, будучи здравъ тломъ, умомъ и разсудкомъ, симъ заявляю мою послднюю волю и завщаніе. Дарю и отказываю все мое движимое и недвижимое имущество, а также всякаго рода имущество, которымъ я могу впослдствіи обладать, или на которое возъимлъ бы я права — моей домоправительниц, Джэнетъ Бучеръ, назначаю оную Джэнетъ Бучеръ моей единственной душеприкащицей и единственной наслдницей всего мн принадлежащаго, исключая только моего торжественнаго проклятія, которое я завщаю всякому негодяю, который, въ какое бы ни было время, вздумаетъ утверждать, что не понимаетъ смысла сего моего духовнаго завщанія’.
Кэтринъ слегка улыбнулась этой послдней стать.
‘Тогда мистеръ Гонтъ торжественно обратился ко мн, спрашивая меня, какъ честнаго человка, дйствителенъ ли вышесказанный документъ передъ закономъ.
‘Я не могъ не согласиться, что онъ передъ закономъ дйствителенъ, но оговорился, что, но моему мннію, можетъ быть затянъ искъ противъ него, на основаніи недолжнаго вліянія именованной въ немъ особы на завщателя и очевиднаго умопомшательства послдняго. Несмотря на это, я чистосердечно создался, что врядъ ли то или другое изъ этихъ возраженій было бы уважено въ любомъ изъ нашихъ судовъ, благодаря упрямому предразсудку, засвшему въ умахъ англійскихъ присяжныхъ, и заключающемуся въ томъ, что каждый человкъ воленъ распорядиться, какъ ему благоугодно, своимъ добромъ, и распорядиться имъ даже въ какихъ угодно выраженіяхъ.
‘Мистеръ Гонтъ немедленно злоупотребилъ моимъ чистосердечіемъ. Онъ присталъ ко мн, чтобы я, не теряя времени, составилъ ему завщаніе, по образцу документа, оставленнаго сумасшедшимъ попомъ, а писцовъ моихъ призвалъ въ свидтели.
‘Я отказался, даже съ нкоторой горячностью, срамить контору мою выпускомъ изъ нея подобнаго документа, и спросилъ вышеупомянутаго Гонта, съ чувствомъ глубоко уязвленнаго достоинства: за кого онъ меня принимаетъ?
‘На это мистеръ Гонтъ отвтилъ двумя заявленіями, которыя меня поколебали: imprimis онъ объявилъ мн, что лицо, которому онъ желаетъ отказать все свое имущество, не кто иной, какъ мистрисъ Кэтринъ Пейтонъ’ (Кэтъ невольно испустила полу сдержанное восклицаніе), ‘secundo онъ сказалъ, что отъ меня отправится къ этому фату, Гэррисону, если я откажусь помочь ему въ этомъ дл.
‘Посл этого, ради его и моей собственной пользы, я вступилъ съ нимъ въ переговоры. Я согласился составить завщаніе попредложенному образцу и позволить засвидтельствовать его въ моей контор, съ тмъ только условіемъ, чтобы на слдующей недл мн было дозволено самому составить боле приличный документъ, съ достодолжными подробностями, переписать его и какъ слдуетъ засвидтельствовать. Гонтъ на это согласился и тутъ же написалъ черновую своего завщанія по безтолковому газетному образцу
‘Но когда я просмотрлъ это прекрасное произведеніе, то увидлъ, что онъ, злоупотребляя моею сговорчивостью, влепилъ въ него ни съ чмъ несообразное условіе, именно: чтобы вышепомянутая Кэтринъ Пейтонъ лишилась всякаго права пользоваться отказаннымъ ей въ этомъ завщаніи состояніемъ, въ случа, если она когда либо сочетается бракомъ съ нкіимъ лицомъ, въ томъ документ поименованнымъ, означеннымъ и описаннымъ’.
— Вотъ ужь это похоже на Гриффита, смясь, прервала его Кэтринъ.
‘Я на это никакъ не соглашался. Я позволилъ себ напомнить молодому джентльмену, что христіанину, приступающему къ изложенію своей послдней воли и духовнаго завщанія, прилично помышлять о загробной обители, но что уносить въ нее мы можемъ только наши привязанности, а отнюдь не наши непріязни, такъ-какъ двери въ нее узки. Я даже зашелъ такъ далеко, что выразилъ сомнніе, иметъ ли подобная оговорка силу передъ закономъ, и наконецъ предъявилъ ему слдующій простой вопросъ: что мшаетъ наслдниц продать имніе, обратить все наслдство въ деньги и затмъ выходить за кого ей будетъ угодно?
‘Мистеръ Гонтъ не внялъ моимъ доводамъ. Онъ просилъ меня помнить, что онъ не святой и не апостолъ, а просто бдный кумберландскій джентльменъ, котораго разлучаютъ съ его возлюбленной, причемъ пришелъ въ сильное волненіе, и не докончивъ своей начатой рчи, оборвался на половин и закрылъ лицо обими руками. Это меня тронуло, я отвернулся и началъ себя спрашивать, съ какой стати мн вмшиваться въ такое дло, и особенно не зная того, въ какую сторону влечетъ васъ ваше сердце? Словомъ сказать, я пересталъ ему перечить и отдалъ завщаніе писцамъ, которые въ минуту переписали его набло, въ двойномъ экземпляр, посл чего оно было подписано и скрплено свидтелями, второпяхъ и впопыхахъ, какъ впрочемъ обыкновенно совершаются всякія глупости.
‘Бумага, которую я теперь вынимаю и показываю вамъ, есть черновая вышепомянутаго духовнаго завщанія, написанная рукою завщателя’.
Съ этими словами юристъ передалъ Кэтъ завщаніе Гриффита Гонта, услаждая себя, съ лукавой усмшкой, продолжительной понюшкою табаку, пока она разсматривала документъ.
Мисъ Пейтонъ взяла завщаніе въ об руки и принялась читать его, но во время чтенія держала его такъ высоко передъ глазами и повернулась такъ, что другу ея не было видно ея лицо, а только ея блыя ручки, въ которыхъ бумага слегка шелестила. Содержаніе послдней было слдующее:
‘Я, Гриффитъ Гонтъ, проживающій нын въ Больтон-Голл, въ Кумберландскомъ графств, будучи здравъ тломъ и умомъ, симъ объявляю свою послднюю волю и духовное завщаніе. Дарю и отказываю все мое имущество, движимое и недвижимое, которымъ обладаю нын, или на которое впослдствіи могу получить право, моему дорогому другу и возлюбленной, Кэтринъ Пейтонъ, дочери Идьюарда Пейтона, эсквайра, владльца Пейтон-Голла, съ тмъ однако, чтобы вышеупомянутая Кэтринъ Пейтонъ не выходила впродолженіе десяти лтъ замужъ за Джорджа Невиля, владльца Невильс-Корта, проживающаго въ этомъ же графств. Если же вышереченная Кэтринъ выйдетъ за вышеименованнаго Джорджа ране десяти лтъ, считая отъ сего числа и дня, то я завщаю все мое имущество, настоящее или будущее, моему законному наслднику’.
Молодая двушка не одинъ разъ перечитала этотъ замчательный документъ, прежде, нежели возвратила его Гоузмэну, она не вымолвила ни одного слова, и только щоки ея пылали и глаза блестли.
Гоузмэнъ былъ удивленъ ея молчаніемъ, и такъ-какъ ему очень хотлось заглянуть въ ея сердце, то онъ спросилъ ее, что она думаетъ объ этой части его разсказа, но она увернулась отъ него съ истинно-женскимъ тактомъ.
— Такъ это еще не все? сказала она быстро.
Гоузмэнъ отвтилъ, что онъ разсказалъ ей пока только половину своей повсти.
— Такъ говорите же все! Пожалуйста, говорите все, упрашивала его Кэтъ.
— Я здсь собственно для этого и нахожусь, сказалъ Гоузмэнъ и продолжалъ свой разсказъ.
‘Окончивъ это дло, къ полному удовольствію мастера Гонта, хотя далеко не къ моему собственному удовольствію, мы вступили въ дружескую бесду. Она была прервана писцомъ моимъ Томасомъ, принесшимъ мн карточку одного джентльмена, котораго мн давно хотлось имть своимъ кліентомъ.
‘Мистеръ Гонтъ словно прочелъ, что происходило у меня въ ум, и тотчасъ же распростился со мною. Я проводилъ его до дверей и попросилъ къ себ въ кабинетъ вышепомянутаго джентльмена. Это былъ не кто иной, какъ мистеръ Джорджъ Невиль.
‘Мистеръ Невиль, посл нсколькихъ привтныхъ и вжливыхъ словъ, внушаемыхъ ему его природнымъ изяществомъ и иностраннымъ образованіемъ, приступилъ къ длу и попросилъ меня… написать ему духовное завщаніе’.
(Кэтъ слегка вскрикнула).
‘Я былъ нсколько озадаченъ, но не подалъ виду и выслушалъ его сообщеніе. Затмъ я просилъ его показать мн документы на владніе помстьемъ, чтобы имть возможность описать его, и онъ самъ създилъ за ними къ банкиру, привезъ и вручилъ ихъ мн.
‘Тогда я общалъ приготовить завщаніе въ недлю или дней въ десять. Но мистеръ Невиль, выражая большое сожалніе о необходимости, въ которой онъ находится поторопить меня, объявилъ мн но чести, что онъ можетъ дать мн на это дло только двадцать-четыре часа. ‘Иначе, сказалъ онъ: — можетъ статься, будетъ поздно’.
(Кэтъ вторично вскрикнула).
‘Ршившись не выпускать изъ рукъ моего новаго кліента, я засадилъ писцовъ за работу, и сегодня уже было написано, переписано, подписано и засвидтельствовано духовное завщаніе Джорджа Невиля, эсквайра, владльца Невильс-Корта, въ графств Кумберландъ, и великолпнаго дома на Лестерсквер въ Лондон.
‘Общихъ его распоряженій, касательно его помстій, усадьбъ, арендъ, движимаго имущества ипроч., и разныхъ завщаній въ пользу различныхъ лицъ и слугъ, я не повдаю даже вамъ. Но предъявляемая при семъ бумага есть копія съ той статьи завщанія, которую я ршился сообщить вамъ подъ условіемъ священной тайны’.
Юристъ вручилъ ей выдержку изъ завщанія Джорджа Невиля. Мисъ Пейтонъ прочла слдующее:
‘Дарю и отказываю мистрисъ Кэтринъ Пейтонъ, изъ Пейтон-Голля, въ Кумберландскомъ графств, въ знакъ моего уваженія и расположенія къ ней, помстье мое, называемое ‘Мольтон-Грэнджъ’, съ усадьбами и всми угодьями, а также фермами и хозяйственными постройками и принадлежностями, на немъ находящимися, что по плану составляетъ сто-восемьдесять-восемь десятинъ и три сажени, въ вковчное владніе вышепомянутой Кэтринъ Пейтонъ, ея наслдниковъ или назначенныхъ ею лицъ’.
Молодая двушка положила бумагу, тихо склонила голову на руку, и взглядъ ея затерялся въ пространств.
— Что бы все это значило, проговорила она вслухъ, какъ-бы разсуждая сама съ собою.
Гоузмэнъ принялъ на себя роль толкователя.
— Что это значитъ? Это значитъ, что онъ завщалъ вамъ одно изъ прелестнйшихъ помстій во всемъ графств. Оно, правда, немного меньше Больтона, но положеніе его лучше и черноземъ жирне. Ну-съ, такъ какъ же вы скажете? Имлъ я основаніе говорить, что вы можете поручиться на тысячу фунтовъ стерлинговъ?
Кэтъ, все еще очевидно думая о чемъ-то другомъ, проронила, такъ-сказать, замчаніе, что мистеръ Гонтъ и мистеръ Невиль оба находятся въ цвт лтъ, и что она нисколько не богаче вслдствіе ихъ дурачества.
— Помилуйте, сказалъ Гоузмэнъ:— да вамъ и не придется дожидаться смерти того или другого изъ завщателей. Боже упаси! Вся эта исторія доказываетъ только, что оба молодца по уши влюблены въ васъ, и вамъ остается только выбирать: либо Больтон-Голль, либо Невильс-Кортъ, завтра же могутъ принадлежать вамъ. Поэтому я опять за свое: разршите, молъ, дать сквайру эти сто фунтовъ, а вы расплатитесь со мною на досуг
Мисъ Пейтонъ ничего не отвчала, но, все еще склонивъ на руку свою прелестную головку, крпко о чемъ-то раздумывала.
Она не хмурила бровей и не натуживала видимо своего мозга, во въ ея задумчивыхъ глазахъ была какая-то спокойная глубина и неподвижнйсть взгляда, показывавшія, что она напрягаетъ вс свои умственныя силы.
Мистеръ Гоузмэнъ этому не удивился: жена у него была не далекаго десятка, но онъ тысячу разъ самъ видлъ, какъ она взвшивала въ ум достоинства двухъ шляпокъ въ долгомъ торжественномъ молчаніи, со всмъ глубокомысліемъ судьи въ присутствіи присяжныхъ: изъ этого онъ заключилъ, что молодая двушка, сидвшая насупротивъ его, умственно сличаетъ достоинства предоставляющихся на выборъ ея помстій съ такимъ же глубокомысліемъ, тщательностью и знаніемъ дла.
Но такъ-какъ раздумье ея длилось черезчуръ долго и она все еще не сообщала ему своего ршенія, то онъ въ упоръ спросилъ ее: за котораго изъ искателей ея руки она думаетъ выбрать: владтеля ли Невильс-Корта или Больтон-Грэнджа?
Но вмсто отвта мисъ Пейтонъ только обратила на него свои большіе глаза, въ сущности не глядя на него и медленно проговорила:
— Вы меня очень растревожили.
Онъ вытаращилъ на нее глаза въ удивленіи. Она подумала еще съ минуту, потомъ, обращаясь къ Гоузмэну, спросила его, чмъ онъ объясняетъ это внезапное одновременное ршеніе обоихъ молодыхъ людей, сдлать духовное завщаніе.
— Очень просто, отвтилъ Гоузмэнъ.— Мистеръ Невиль человкъ разсудительный, а разсудительные люди вообще заботятся о своихъ завщаніяхъ, мистеръ Гонтъ, въ свою очередь, только что получаетъ надежду на большое наслдство, а потому и ему пришло на умъ распорядиться на всякій случай.
— Все такъ, но почему бы Гриффиту не обождать, пока кончатся похороны?
— Такой ужь этотъ молодой народъ, вчно спшитъ.
— Такъ вы тутъ не видите ничего особеннаго, подающаго поводъ къ опасеніямъ?
— Что же тутъ страшнаго? Что два богатыхъ помщика влюблены въ васъ? Бды тутъ нтъ большой.
— Въ томъ-то и дло, милый мистеръ Гоузмэнъ, это-то меня и тревожитъ: вдь если это такъ, то каждый изъ нихъ долженъ смотрть на другого, какъ… на соперника, а вдь вы знаете — соперники бываютъ иногда врагами.
— Теперь понимаю, сказалъ Гоузмэнъ:— вы боитесь, не поссорились ли они. Конечно, нельзя предположить, чтобы они были другъ отъ друга безъ-ума, однако они столкнулись въ моей контор и поклонились другъ другу съ безукоризненной вжливостью. Я это видлъ своими глазами.
— Въ самомъ дл? Это хорошо, я очень рада. Надюсь, что мысль о завщаніи пришла имъ обоимъ на умъ только по случайному совпаденію.
— Въ этомъ вы можете быть совершенно уврены. Ни одинъ изъ нихъ не знаетъ, зачмъ другой приходилъ ко мн, да и никогда не узнаетъ.
— И то правда, сказала Кэтъ, съ видомъ значительнаго облегченія
Чтобы окончательно разсять ея безпокойство, Гоузмэнъ дале сказалъ ей, что молва о ссор, происшедшей между его кліентами въ гостиниц, безъ сомннія, преувеличена.
— Къ тому же, заключилъ онъ: — они побранились не изъ-за женщины, а, кажется, изъ-за лошади. Врно, какой нибудь пари.
Кэтринъ слегка вскрикнула.
— Изъ -за лошади? сказала она: — не изъ-за срой ли?
— Ну, ужь этого, право, не знаю.
— Побранились изъ-за лошади! повторила Кэтринъ:— а потомъ сдлали завщаніе. Не даромъ мое сердце чуяло что-то недоброе. Мистеръ Гоузмэнъ, что мн длать? Разв вы не видите, что они оба умирать собрались, иначе какъ въ одно время спохватиться писать завщанія? Сумасшедшіе! Они перессорились и собираются драться! Драться на смерть, и чуть ли не изъ-за меня. Изъ-за меня — когда я не люблю ни того, ни другого.
— Въ такомъ случа пусть себ на здоровье, коли ужь такая блажь нашла, безстрастно замтилъ юристъ: — который бы изъ нихъ ни былъ убитъ, вы все равно обезпечены.
Кэтринъ обратила на него свои большіе глаза, въ ужас и изумленіи, но ничего не сказала.
Что касается до юриста, онъ былъ всего боле пораженъ ея прозорливостью. Онъ въ этомъ случа превозносилъ ее отчасти боле должнаго, потому что не зналъ о причинахъ, по которымъ ей не мудрено было подозрвать, что оба завщателя смертельные враги.
— А вдь вы, пожалуй, и правы, сказалъ онъ, нсколько погодя:— не дале, какъ часа два назадъ, я получилъ отъ мистера Гонта прелюбопытное посланіе, въ которомъ онъ говоритъ… погодите-ка, дайте мн посмотрть.
— Нтъ, ужь дайте мн, перебила его Кэтъ, и взяла у него изъ рукъ записку Гриффита.
Въ неи значилось слдующее:
‘Можетъ статься, что я не буду имть возможности присутствовать на похоронахъ. Если это случится, назначаю васъ вмсто себя. Поэтому, добрйшій мистеръ Гоузмэнъ, позвольте мн разсчитывать на васъ, и будьте здсь не позже девяти часовъ утра. Ради самого неба, не откажите мн.

‘Вашъ покорный слуга
‘Г. Г.’

По прочтеніи этой записки, въ ум Кэтъ уже не оставалось ни малйшаго сомннья.
— Прежде всего, начала она: — скажите мн, что вы на это отвтили?
— Что жь мн было отвчать? Разумется, далъ слово быть въ Больтон въ девять часовъ.
— Какое ослпленіе! вздохнула Кэтъ: — нужно же мн было выйти изъ комнаты именно въ это время! Что я теперь стану длать? Добрый другъ мой, простите меня: я ужасно несчастлива. Мн слдовало удалить отъ себя обоихъ ихъ, или ршить между ними. Но могла ли я думать, что дойдетъ до этого! Я не предполагала въ Гриффит такой прыти. Сжальтесь надо мной, помогите мн! Не дайте имъ драться!
И бдная двушка прижалась къ юристу, страстно умоляя его воспрепятствовать грозящему кровопролитію.
Мистеръ Гоузмэнъ былъ сильно пораженъ такимъ неожиданнымъ порывистымъ изліяніемъ со стороны существа, столь рдко терявшаго самообладаніе Онъ сталъ успокоивать ее какъ могъ, и общавъ сдлать все, что будетъ въ его силахъ, но замтилъ при этомъ, совершенно притомъ основательно, что чуть ли не дйствительне было бы ея вмшательство.
— Такъ и послушаются эти молодые сорви-голова какого-нибудь старика-стряпчаго! Какъ бы самому плохо не пришлось, какъ попадусь между ихъ рапирами. Разв полицію на нихъ напустить? Но послушайте, мистрисъ Кэтъ, будьте со мной откровенны. Я тогда вамъ лучше могу помочь. Вдь вы любите одного изъ нихъ, это ясно. Котораго же? Скажите мн, чтобы я зналъ, чмъ руководиться. Несмотря на свое волненіе, Кэтъ на счетъ нкоторыхъ вещей все-таки держалась на сторож.
— Нтъ, проговорила она: — я не люблю ни того, ни другого. Но мн его такъ жалко!
— Кого же его?
— Того и другого.
— Прекрасно, но котораго боле? приставалъ смышленный юристъ.
— Того, который пострадаетъ изъ-за меня, простодушно отвчала двушка: — нельзя ли какъ-нибудь заманить ихъ сюда сегодня же, и усовстить? продолжала она жалобно.
Она подошла къ окну и растворила его, раздвинувъ тяжелые красные занавсы. Въ комнату ворвался морозный втеръ съ крупнымъ снгомъ. Подоконники были занесены снгомъ, которымъ бллась и вся земля.
Гоузмэна пробрала дрожь и онъ пододвинулся ближе къ пылающему камину. Кэтъ затворила окно съ глубокимъ вздохомъ
— И думать нечего! сказала она:— тмъ боле, въ ваши годы. Да и дороги замело снгомъ. Господи, что же мн длать?
— Подождите до завтра, посовтовалъ Гоузмэнъ.
— До завтра! воскликнула Кэтринъ: — завтра, можетъ статься, будетъ поздно. Почомъ я знаю, что они уже теперь не дрались, и онъ не лежитъ убитый?
— Да кто же, онъ?
— Все равно, кто. Который бы изъ нихъ ни былъ убитъ, я пойду въ монастырь и буду до гробовой доски молиться за его душу.
Говоря это, она ломала себ руки, но поймать ее на неосторожномъ слов все-таки не было возможности.
Никакъ не думалъ юристъ поднять такую бурю своей радостной, по его мннію, встью. Въ послдній разъ, но попрежнему напрасно, попытался онъ успокоить Кэтъ, и наконецъ общалъ похать съ зарею въ городъ и дать знать полиціи, такъ чтобы къ полдню съ обоихъ завщателей уже была взята подписка въ ненарушеніи мира. Давъ это общаніе, онъ рано отправился спать.
Кэтъ съ своей стороны была рада возможности остаться одна.
Въ Кумберланд было множество тщеславныхъ и пошлыхъ, хотя и прекраснаго поведенія, двушекъ, которымъ бы доставила истинное наслажденіе мысль, что люди будутъ драться изъ-за нихъ, хотя бы он и знали, что результатъ выйдетъ кровавый. Но Кэтъ Пейтонъ была не тщеславна, а горда. У нея сверхъ того была чуткая душа и тревожная совсть, которая въ настоящемъ случа горько укоряла ее за то, что она принимала ухаживаніе двухъ мужчинъ и этимъ дала разыграться бд, единственно черезъ собственное свое легкомысліе. Жизнь ея до той поры шла ровно и тихо, не отмченная никакими особенными происшествіями. Въ первый разъ она была замшана въ дло, отзывающееся преступностью. Ее мучило горе, угрызеніе совсти, но еще боле опасеніе несчастья. Ей явственно припоминались страшный взглядъ, брошенный Гриффитомъ на соперника, и его зловщія слова. Она инстинктивно понимала, что если состоится у него дуэль съ Невилемъ, ничто не будетъ въ силахъ рознять ихъ, кром смерти одного изъ нихъ. А что, если уже теперь который-нибудь лежитъ мертвый, остылый и безжизненный, какъ ликъ природы, покрытый снжнымъ саваномъ?…
Душевное волненіе ея было такъ велико, что ей не сидлось и не лежалось. То она ходила по комнат, тоскливо ломая себ руки, то падала на колни и горячо молилась за тхъ, жизнь которыхъ она подвергла опасности, то наконецъ бросалась къ окну и жадно впивалась глазами въ темную ночь, порываясь изъ сти, въ которую она чувствовала себя окутанной властью свтскихъ приличій и принятыхъ обычаевъ, проклиная свое безсиліе вырваться изъ неволи, даже чтобы сдлать доброе дло, чтобы отвратить кровавую катастрофу своими мольбами, слезами, увщаніями… И все это кончилось горькимъ унизительнымъ сознаніемъ, что она — женщина, то-есть жалкое, немощное созданіе, рожденное для того, чтобы сидть сложа руки, и глядть на все со стороны, не мшаясь ни во что! Тутъ ужь она расплакалась навзрыдъ.
Такъ протянулась первая, мучительно-безсонная ночь, когда либо проведенная этимъ юнымъ, безпечнымъ существомъ.
Къ утру, однако, изнеможенная внутренней борьбою, она заснула на диван. Но и тутъ горе не покинуло ее. Ей представилось во сн, что она сидитъ на лошади, которая мчитъ ее съ неимоврной быстротой чрезъ какой-то сгущенный мракъ въ род непроницаемаго тумана, и она почему-то знаетъ, что ей предстоитъ увидть что-то роковое, таинственное, но вотъ туманъ разсялся и она выхала на широкое, привтно озаренное солнечнымъ блескомъ поле, почти ослпившее ее своей яркою, залитою свтомъ зеленью. Прозжала она подъ какими-то воротами, перескакивала черезъ заборы, и все это выходило у нея явственно, рельефно, точно настоящее. Вдругъ около нея раздался голосъ: ‘сюда!’ лошадь ея сама повернула въ ту сторону, и принесла ее къ небольшой групп, состоящей изъ Гриффита Гонта и двухъ незнакомцевъ. Тутъ она въ первый разъ заговорила и спросила: ‘гд же мистеръ Невиль?’ Ей не отвчали, но группа разступилась въ торжественномъ молчаніи, и она увидала Джорджа Невиля, лежащаго на снгу, еще неостывшаго, съ струившейся изъ его виска на снгъ кровью. Она ясно разглядла его знакомыя черты, хотя он какъ-бы вытянулись и заострились, его смуглый цвтъ лица замнился синеватой блдностью. Она поняла, что передъ нею его трупъ. Вдругъ лошадь ея вытянула шею, раздула ноздри и начала фыркать какъ бшеная. Она снова взглянула на землю и увидала, что кровь уже ручьемъ бжитъ по снгу, прямо къ ней. Она вскрикнула, лошадь ея взвилась на дыбы и она уже падала на окровавленный снгъ, но съ этимъ крикомъ проснулась и увидала, что солнце весело врывается въ ея окно.
Радость ея, когда она убдилась, что все это былъ только сонъ, въ первую минуту пересилила всякое другое чувство. Она упала на колни и благодарила Бога
Вторая ея мысль была, что сонъ этотъ, можетъ статься, откровеніе того, что уже свершилось, но эта леденящая боязнь недолго смущала ее. Ничто не могло поколебать ея убжденія, что готовится дуэль. Дйствительно, бываютъ случаи въ жизни, когда женщины обладаютъ особенной сметливостью и, по какому-то неестественному чутью, сразу приходятъ къ оказывающемуся врнымъ на дл, но, по логическимъ выводамъ, ни съ чмъ несообразному заключенію, процесъ мышленія, при этомъ совершающійся въ нихъ, такъ быстръ и неуловимъ, что кажется постороннему, безстрастному наблюдателю почти тождественнымъ съ даромъ прорицанія. Но вмст съ тмъ Кэтъ знала наврное, что вечеромъ наканун и тотъ и другой еще были живы. Сопоставляя этотъ фактъ съ прозрачнымъ намекомъ Гриффита, что ‘посл похоронъ, можетъ быть, поздно будетъ заняться духовнымъ завщаніемъ’, она внутренно положительно убдилась, что поединокъ назначенъ на этотъ самый день и даже на это самое утро, потому что она знала, что дуэли, по большей части, происходятъ по утрамъ.
Итакъ, если сонъ ея не имлъ основанія въ прошедшемъ, то онъ могъ быть вполн вренъ относительно будущаго. Не благое ли это было предувдомленіе? разсуждала она. Лтописи ея церкви изобилуютъ подобными снами и видніями. Наконецъ самое время, въ которое она жила, и страна, обитаемая ею, были полны разсказами такого рода, изъ которыхъ ей въ особенности припомнился одинъ, относившійся къ очень недавнему времени.
Мысль эта до того овладла ею, что даже пересилила въ ней свойственную женщин робость. Ея отъ природы смлый характеръ взялъ верхъ надъ всмъ условнымъ, напускнымъ, и теперь уже никто и ничто не въ состояніи было бы ее удержать. Кэтринъ Пейтонъ была именно одною изъ тхъ женщинъ, которыя проходятъ какъ-то лниво и безучастно среди обыденныхъ жизненныхъ явленій, но способны къ великой ршимости и неустрашимой дятельности въ такихъ важныхъ кризисахъ, при которыхъ женщины, бойкія и удалыя въ обыкновенное время, цпенютъ и приходятъ въ пассивное состояніе.
Кэтъ съ перваго взгляда поняла, что Гоузмэнъ слишкомъ медлителенъ и апатиченъ, чтобы дйствовать съ пользою въ подобномъ случа. Поэтому она ршилась положиться на себя одну. Окативъ лицо, руки и шею холодною водою, она почувствовала себя освженною и полною новыхъ силъ. Она надла свою амазонку и маленькую золотую шпору, подаренную ей когда-то Гриффитомъ, и поспшила въ конюшню, но не нашла тамъ ни самого старика Джо, ни его помощника: оба ушли домой завтракать, жили же они въ деревн.
Это было крайне непріятное обстоятельство: Кэтринъ приходилось либо ждать ихъ возвращенія и такимъ образомъ потратить много времени, либо самой сдлать лошадь. Она ршилась на послднее. ‘Пгій’ былъ хотя и добрый конь, но нсколько съ норовомъ, поэтому она осдлала и взнуздала его въ стойл, затмъ уже вывела его на дворъ и, поставивъ къ каменному приступку, попробовала ссть на него, но не тутъ-то было: онъ началъ отъ нея бочиться и оборотился прямо къ ней мордой, держать его было некому — хоть на голову къ нему садись. Она его и уговаривала, а гладила, и щекотала по другому боку кончикомъ хлыста — ничто не помогало.
Сцена выходила со стороны смшная, но для нея невыразимо тяжелая. Нсколько мгновеній она смотрла на коня своими большими глазами, словно недоумвая, какъ можетъ онъ быть такъ безжалостенъ и дурачиться, когда каждая минута составляетъ вопросъ жизни или смерти. Потомъ она снова принялась заговаривать съ нимъ, задобривать, трепать по ше — но все напрасно.
Наконецъ она въ отчаяніи увела коня обратно въ стойло и поставила передъ нимъ ршето съ овсомъ, а сама потихоньку влзла на стоящій подл закромъ.
Отъ овса конь не отказался, но лъ его не переставая коситься на нее глазами и слдя за каждымъ ея движеніемъ. Она не двигалась и прикидывалась равнодушною, пока его бдительность не ослабла. Тогда она вдругъ, однимъ прыжкомъ, вскочила на него и доказала ему, что женщину перехитрить не такъ-то легко. Онъ круто повернулъ налво кругомъ, прежде чмъ она успла перекинуть ногу черезъ луку, она приникла головой къ самой его грив, и только этимъ спаслась отъ ушиба, когда онъ стремительно вынесъ ее въ конюшенную дверь. Лошадь сразу пошла рысью, но, къ счастью, Кэтъ зжала не разъ уже безъ сдла. Она дала своему строптивому коню пройти нсколько саженей и кое-какъ усидла на немъ, балансируя, потомъ потихоньку осадила его и преспокойно вставила лвую ногу въ стремя, а правую перекинула за луку. Тогда уже пришлось ему платиться за вс свои продлки: хотя дорога была занесена глубокимъ рыхлымъ снгомъ, но всадница гнала его безпощадно и ни разу не дала ему перевести духъ, пока не осадила его у перекрестка: потъ градомъ лилъ съ него и паръ валилъ отъ него, какъ изъ прачешной.
Она остановилась въ нершительности: направо дорога вела въ Больтон-Голль, до котораго было дв съ половиной мили, дорога, лежавшая прямо передъ нею, привела бы ее въ Невильс-Кортъ, въ трехъ миляхъ разстоянія. Которую же избрать? Вопросъ этотъ она длала себ уже разъ десять, но никакъ не могла отвчать на него, пока не очутилась на перекрестк, и уже необходимо было на что-нибудь ршиться. Главный вопросъ теперь заключался въ томъ, на котораго изъ соперниковъ она иметъ большее вліяніе? Этого она и сама почти не знала, но, во всякомъ случа, Гриффитъ Гонтъ былъ для нея своимъ человкомъ, и ей казалось какъ-то мене странно и неприлично отправиться къ нему, чмъ къ человку, такъ недавно ставшему къ ней въ боле или мене близкія и нсколько щекотливыя отношенія. Разсудивъ такимъ образомъ, она повернула въ Гольтонъ, но скакала уже далеко не такъ прытко, какъ въ начал, когда она еще не хала ни къ одному изъ соперниковъ въ особенности. Таковъ ужь женскій нравъ!
Она пріхала въ Больтонъ въ одинадцать съ половиной часовъ. Тутъ уже она окончательно собралась съ духомъ и, подъхавъ къ воротамъ, перегнулась чрезъ сдло и дернула колокольчикъ.
На подъздъ вышелъ лакей.
Съ спокойнымъ видомъ, какъ ни крпко колотилось сердце у нея въ груди, она объявила, что желала бы сказать нсколько словъ мистеру Гриффиту Гонту. Лакей спросилъ ее, не угодно ли ей сойти съ лошади. По его тону и пріемамъ ясно было, что бды не приключилось еще никакой.
— Нтъ, нтъ, отвчала Кэтъ: — я лучше съ нимъ здсь переговорю.
Лакей ушелъ доложить барину. У Кэтъ все еще сильно билось сердце, но теперь уже отъ радости, что поспла во-время, благодаря своей доброй лошади. Она ее погладила по голов и ше, и вслухъ извинялась передъ ней за то, что такъ немилосердно гнала ее по-снгу.
Лакей воротился и объявилъ, что мистера Гонта нтъ дома.
— Нтъ дома? Куда же онъ ухалъ? Верхомъ?
Лакей на это не могъ отвчать, и отправился въ домъ наводить справки.
Онъ такъ долго не возвращался, что Кэтринъ начала терять терпніе, и, прохавъ на конюшенный дворъ, спросила молодого парня, праздношатавшагося по немъ, похалъ, ли баринъ изъ дома верхомъ или ушелъ пшкомъ?
Юноша соблаговолилъ вызвать грума и повторить ему этотъ вопросъ. Грумъ отвчалъ, что мистеръ Гонтъ гуляетъ, должно быть, гд нибудь въ пол.
Во время этого разговора, одна изъ служанокъ, полюбопытствовавъ взглянуть на прізжую, вышла изъ кухни и разсказала Кэтъ, присдая, что мистеръ Гонтъ вышелъ пшкомъ въ сопровожденіи двухъ джентльменовъ. Тутъ только она узнала Кэтъ и, питая почему-то увренность, что мисъ Пейтонъ непремнно должна сдлаться мистрисъ Гонтъ и владлицею Больтон-Голла, ршилась подслужиться къ ней, и стала въ высшей степени сообщительна. Она, между прочимъ, пояснила, что одинъ изъ джентльменовъ ей неизвстенъ, но что другого она сразу признала за доктора Ислипа, котораго она имла причину помнить хорошо, такъ-какъ онъ отнималъ ногу у ея родного брата.
— Однако, Господи помилуй, мистрисъ, вдругъ спохватилась она:— какая вы блдная. Войдите вы, ради-бога, къ намъ и закусите чего нибудь, да хлебните хоть глотокъ эля.
— Нтъ, милая, сказала Кэтъ: — сть я не могу, лучше принеси мн кружку парного молока, у меня сегодня ничего еще не было во рту.
Двушка засуетилась, а Кэтринъ, между тмъ, спросила у грума, нельзя ли какъ нибудь узнать, гд именно находится мистеръ Гонтъ? Грумъ и конюхъ почесали въ затылк и казались въ сильномъ недоумніи, а упомянутый уже парень поглядывалъ на нихъ и насмшливо ухмылялся. Юношу этого звали Томъ Лестеръ, родился онъ отъ замужней матери, и поэтому числился въ глазахъ закона сыномъ Симона Лестера, но мстныя кумушки увряли, что настоящимъ отцомъ его была, покойный капитанъ Гонтъ. Томъ ходилъ на охоту съ барскими собаками для собственнаго удовольствія, ходилъ и съ господами, поднималъ для нихъ дичь, получая за это по два пенса въ день, да обдъ, и относился съ глубокимъ отвращеніемъ и нкоторымъ презрніемъ ко всему, что порядочные люди называютъ ‘работою’. По промыслу онъ былъ загонщикомъ, по призванію — чистйшимъ цыганомъ.
Изъ дома вышли двушки — уже не одна, а дв. Въ рукахъ у одной былъ подносъ съ молокомъ и булкой, другая несла письмо. Кэтринъ выпила молоко, но до булки не дотронулась. Тогда другая двушка сказала ей:
— Если вы — мистрисъ Пейтонъ, значитъ, это письмо къ вамъ: баринъ оставилъ его на стол у себя въ спальн.
Кэтъ взяла письмо и, трепетно раскрывъ его, прочла слдующее:
‘Дорогая! Когда ты получишь эти строки, я уже не буду въ состояніи мучить тебя моею ревностью. Подлецъ этотъ Невиль распустилъ по всему околотку молву, будто ты помнялась съ нимъ лошадьми въ знакъ того, что помолвилась за него. Онъ лжетъ, и я ему сказалъ это въ лицо. Сегодня въ двнадцать часовъ мы уговорились стрляться, и одинъ изъ насъ долженъ умереть. Мн сдается, что участь эта суждена мн. Во всякомъ случа, я позаботился о теб. Спроси Гоузмена — онъ теб скажетъ. Только, Кэтъ, моя дорогая, помни все, что было между нами, и не выходи ты за этого Невиля, или мн не будетъ покоя и въ могил. Ненаглядная моя, много писалъ я теб писемъ, но ни одного такого печальнаго, какъ это. Пусть могила сокроетъ отъ памяти твоей вс мои недостатки. Помни только, что я тебя сильно любилъ. Оставляю теб все мое состояніе и желалъ бы, чтобы оно было вдесятеро больше. Теб будетъ принадлежать и предсмертный помыселъ мой. Это — послднее земное слово теб отъ того, который любилъ тебя врой и правдою, и остался до могилы преданнымъ твоимъ слугою.

‘Гриффитъ Гонтъ’.

Въ душ человка можетъ умститься какъ будто одно только сильное ощущеніе въ данное мгновенье. Это трогательное посланіе въ первую минуту не вызвало даже слезъ изъ сердца Кэтъ, получившей его нсколькими часами ране, чмъ разсчитывалъ писавшій его. Первое его дйствіе было одуряющее. Она сидла неподвижно, блдная и дрожащая, ея большіе глаза, казалось, еще расширились отъ ужаса. Вдругъ она издала раздирающій душу крикъ, отъ котораго столпилась вокругъ нея вся прислуга, женская и мужская.
— Помогите! Они ржутся! стрляются! пронзительно закричала она:— научите меня, гд найти его, или кровь его падетъ на вашу голову!
Томъ вскочилъ на ноги и очутился передъ нею, прямой и стройный, какъ молодая сосна.
— Позжайте за мною, крикнулъ онъ.
Ея срые глаза на мгновенье встртились съ его черными зрачками. Онъ, не говоря боле ни слова, бросился со двора, опадала лошади шпоры и поскакала за нимъ.
Онъ бжалъ такъ скоро, какъ будто состязался съ лошадью. Такимъ шагомъ обжалъ онъ весь домъ кругомъ, зорко осматриваясь во вс стороны своими большими черными, цыганскими глазами.
Выбжавъ на поляну позади дома, онъ на минуту остановился и спокойно сказалъ: ‘вотъ они!’ указывая на огромные слды въ снгу, причемъ онъ обратилъ вниманіе Кэтъ на то обстоятельство, что слды эти вс начинаются отъ одной стеклянной двери задней части дома, и вс направлены въ одну сторону, въ поле. Вся поляна была испещрена подобными же слдами, но Томъ держался тхъ, которые онъ выбралъ по своимъ особыми, соображеніямъ, и они его вывели въ ворота, вдоль длинной аллеи, въ паркъ. Тутъ уже не было другихъ свжихъ слдовъ, кром тхъ, по которымъ шелъ Томъ Лестеръ.
— Вотъ дичь-то наша гд, сказалъ онъ: — смотрите-ка, тутъ слды какъ разъ отъ шести ногъ, вотъ это слды сквайра Гонта. Его ногу я по слду узнаю изъ тысячи. Сколько разъ я съ нимъ охотился и терялъ его изъ виду въ лсу, а потомъ отыскивалъ по слду, на падшихъ листьяхъ, не то что на снгу. Не дурачье ли этотъ народъ, коли не могли научить васъ, какъ отыскать человка, когда земля покрыта снгомъ? Вдь этакъ можно прослдить зайца, а не то что этакую крупную дичь, у которой копыта со сковороду.
— Ради-бога, не болтай по пустому! Только бы поспть! задыхаясь, промолвила Кэтъ.
— Вы бы галопомъ, отвчалъ парень.
Она подняла лошадь въ галопъ, а онъ не отставалъ отъ нея.
— Однако, не устанешь ли ты? спросила она.
Парень расхохотался.
— Я-то? не таковскій! Я бгу за собаками и всегда поспваю къ затравленію звря. Разв вы меня не знаете? Вдь я — Томъ Лестеръ. Я-то васъ знаю. Вы — славная барыня!
— Ой, нтъ, вздохнула Кэтъ.
— Нтъ, славная, повторилъ Томь:— я самъ видлъ, какъ вы перескакнули черезъ ручей на дняхъ, когда вс другіе струсили. Такъ какъ же не славная! Тише, здсь пропасть кротовыхъ норъ. Тутъ при мн гндая кобыла сэра Ральфа переломила себ ногу. Онъ ее въ тотъ же день застрлилъ, и веллъ сварить и скормить собакамъ. Сколько разъ она за ними скакала, а тутъ попала къ нимъ въ брюхо. Вотъ такъ штука! Ха, ха, ха!
— Полно смяться! Я безъ того измучена.
— Однако, что же это съ вами, мистрисъ? спросилъ молодой дикарь, понижая голос: — вы намедни кричали: ‘Помогите, ржутся!’ Это еще ничего не значитъ, двчата такой ужь чуди: и народъ, что только поцалуй ихъ — он сейчасъ и ‘караулъ!’
— О, Томъ Лестеръ, вдь, въ самомъ дл, ржутся! Это — дуэль, понимаешь ли? Они передерутся до смерти, если мы не поспемъ во время, чтобы разнять ихъ.
— Дуэль! воскликнулъ Лестеръ, и глаза его радостно заискрились:— я никогда еще не видалъ дуэли. Да вы лошадь-то не придерживайте изъ-за меня. Скачите въ галопъ по этому косогору. Подъ снгомъ тутъ трава, со слду вы не собьетесь, а я васъ догоню въ первомъ же пол.
Молодому дикарю столько же хотлось поспть во время, какъ и самой Кэтъ, хотя совсмъ по другой причин. Онъ слегка пріударилъ лошадь ея палкою въ задъ и она полетла маршъ-маршемъ, и въ минуту уже ускакала на сотню ярдовъ отъ Тома.
За косогоромъ слдовало глубоко вспаханное, паровое поле, по кочковатымъ бороздамъ Кэтъ пришлось хать рысью, и не успла она еще прохать поле, какъ уже Томъ Лестеръ былъ возл нея.
— Не говорилъ я вамъ? сказалъ онъ съ торжествомъ: — я шутя добжалъ бы вмст съ вами до Пейтон-Голла.
— Ахъ, ты добрый, милый, умный мальчикъ, проговорила Кэтъ:— какое счастье, что ты мн попался! Кажется, мы поспемъ во время.
Томъ былъ видимо польщенъ.
— То-то вотъ! самодовольно осялабился онъ: — вдь я, видите ли, выводокъ не старика Лестера, я барскій прикидышъ, если вы только понимаете, что это значитъ.
— Нтъ, не понимаю, простодушно отвчала Кэтъ: — но я знаю одно, что ты очень смлъ, красивъ и быстроногъ, знаю, что тебя послала ко мн въ моемъ гор моя святая заступница, и если только мы поспемъ вб время… что могу я сдлать для тебя? Любишь ты деньги, Томъ?
— Люблю, лишь бы давали.
— Такъ я теб отданъ вс, какія у меня есть, если только мы поспемъ во время.
— демъ! гаркнулъ Томъ, приведенный этимъ общаніемъ въ окончательный азартъ, и они уже не говорили ни слова, пока не очутились у подножья высокаго холма. Тутъ Томъ остановился.
— Когда мы взберемся туда, тутъ ужь они отъ нашихъ глазъ не уйдутъ. Съ этого холма все какъ на ладони, на десять миль въ окружности. Кэтъ только прикрикнула и шибче погнала лошадь впередъ. Нижняя часть холма была заросшая травою, потомъ слдовала полоса рпнаго посва, а потомъ до самой обнаженной вершины — широкое, незасянное пространство. Траву она прохала почти галопомъ и оставила Тома такъ же далеко за собою, какъ незадолго передъ тмъ, за то за полосою поля задержали ее снжные сугробы и вообще неровность мстности. Однако, она все еще подстрекала лошадь и хала впередъ, разсчитывая, что когда она взберется наверхъ, то голосъ ея могъ бы долетть, до сражающихся, хотя бы они окажутся на значительномъ разстояніи, и остановить поединокъ.
Между тмъ, какъ она съ усиліемъ подвигалась впередъ, а Томъ догонялъ ее, въ первый разъ немного запыхавшись, на самой вершин холма вдругъ взвились два легкихъ клуба дыма и въ слдующее мгновенье два сухихъ выстрла щелкнули въ морозномъ воздух.
Кэтъ остановилась и оглянулась на Тома съ испуганнымъ вопросительнымъ видомъ.
— Пистолеты! гаркнулъ ей Томъ еще издали.
Тогда женщина пересилила уже героиню. Кэтъ закрыла лицо руками, судорожно вздрогнула, и изъ груди ея вырвался стонъ. Ея усталая лошадь пошла шагомъ, но тутъ, къ счастью, подосплъ Томъ.
— Полноте кручиниться изъ-за такого вздора, утшалъ онъ ее, насилу переводя духъ: — господа иной разъ цлый день другъ друга угощаютъ этимъ горохомъ и ничего — живехоньки.
— Ахъ, спасибо теб, воскликнула Кэтъ:— я, можетъ быть, еще носню.
Она дала коню шпоры. Онъ было-поскакалъ, но прохавъ какихъ нибудь двадцать ярдовъ, рухнулся въ ложбину, скрытую отъ глазъ наноснымъ снгомъ. Пока онъ кое-какъ выкарабкался, снова щелкнулъ выстрлъ, но уже одинъ, и легкій дымокъ опять заклубился надъ вершиною холма,
— Вотъ такъ-то, пробормоталъ Томъ съ величайшимъ хладнокровіемъ:— этотъ разъ одинъ-таки попалъ. Тотъ не отстрливается, значитъ раненъ.
Услышавъ это ужасное объясненіе, Кэтъ сама опустилась на гриву лошади, какъ подстрленная, а дымъ отъ пистолета все еще носился прозрачнымъ и легкимъ облачкомъ высоко надъ ея головой.
Томъ, какъ могъ, хотя и грубовато, старался ободрить ее, но она какъ будто его и не слыхала. Тутъ уж онъ вышелъ изъ терпнія и крпко стиснулъ ей руку, чтобы какъ нибудь ее расшевелить. Отъ этого прикосновенія точно часть его натуры вершила чрезъ его руку въ ея организмъ, она судорожно выпрямилась и свирпо погнала лошадь дале. Солнце къ этому времени успло растопить снгъ на вершин холма, и Кэтъ, выбравшись кое-какъ изъ снжныхъ сугробовъ на это свободное пространство, блдная какъ мертвецъ, еще немилосерднй подстрекала лошадь шпорою и хлыстомъ, и вдругъ ввалилась въ самую середину сражающихся.
Какое же зрлище представилось ей?
Это уже принадлежитъ къ мужской половин моей повсти и должно быть разсказано по порядку.

VI.

Противники явились на мсто поединка въ весьма различномъ настроеніи духа. Невиль уже былъ на двухъ дуэляхъ, и об кончились счастливо для него. Онъ былъ увренъ въ своемъ искуств и счастіи, и совсть у него была спокойна, такъ-какъ онъ получилъ, а не нанесъ оскорбленіе, кром того, онъ разсуждалъ, что если пуля удалитъ опаснаго соперника съ пути его, то для него же лучше, и хуже для безумца, приведшаго дло къ кровавому исходу, несмотря на то, что сердце любимой двушки клонилось на его сторону.
Слдовательно, Невиль находился въ прекраснйшемъ расположеніи духа и пріхалъ на сромъ кон Кэтъ Пейтонъ, нарочно, чтобы уязвить соперника.
Совсмъ не то было съ Гриффитомъ Гонтомъ, у него было тяжело на душ, и сердце предчувствовало недоброе. Онъ халъ на первую свою дуэль, въ полной увренности, что будетъ убитъ. Онъ игралъ преглупую роль, и самъ сознавалъ это.
Ночь, передъ утромъ, назначеннымъ для дуэли, онъ всми силами старался заснуть, зная, что метаться на кровати всю ночь напролетъ, ворочая мрачныя мысли въ голов — не особенно хорошее средство для укрпленія нервовъ, но желанный сонъ, по обыкновенію, не являлся на призывъ. На разсвт, измученный Гриффитъ махнулъ рукою, всталъ и одлся. Тутъ-то онъ написалъ вышеприведенное письмо къ Кэтъ Пейтонъ, не воображая, что оно попадетъ ей въ руки при его жизни. Онъ черезъ силу сълъ нсколько сухарей, выпилъ стаканъ бургундскаго вина, и принялся задумчиво прохаживаться но комнатамъ, пока не пріхалъ майоръ Риккардсъ, его секундантъ.
Майоръ, какъ человкъ бывалый, привезъ съ собою и хирурга, мистера Ислипа. Поставивъ въ прихожей мелкій деревянный ящикъ, оба джентльмена сли за столъ и усердно позавтракали.
Гриффитъ подчивалъ гостей, но самъ не лъ и почти не говорилъ, хирургъ, посл неловкой попытки завязать разговоръ о разныхъ разностяхъ, тоже примолкъ. Майоръ сперва утолилъ свой голодъ, потомъ принялся ‘развеселять’ своихъ безмолвныхъ собесдниковъ, и не нашелъ для этого ничего лучшаго, какъ разсказать имъ обстоятельно всевозможныя дуэли, на которыхъ онъ присутствовалъ, и въ особенности одну, въ которой одинъ изъ сражающихся при первомъ же выстрл ничкомъ повалился на землю, а другой подскочилъ на воздухъ, потомъ упалъ навзничъ, и оба остались на мст мертвыми, ни разу не пошевельнувшись, даже бровью не моргнувъ посл этого единственнаго выстрла.
Боле часа Гриффитъ долженъ былъ сидть и слушать подобную увеселительную болтовню. Наконецъ, онъ угрюмо всталъ и объявилъ, что пора.
— Инструменты съ вами? спросилъ майоръ у хирурга.
Тотъ только слегка кивнулъ головою, будучи поделикатне своего пріятеля.
Пройдя около мили по снгу, майоръ началъ ворчать:,
— Чортъ возьми, проговорилъ онъ:— пріятная прогулка! У меня вс сапоги налились водою. Этакъ можно до смерти распростудиться.
Хирургъ насмшливо улыбнулся, сравнивая въ ум опасность, грозившую молчаливому Гриффиту, съ опасностью, о которой такъ заботился его словоохотливый секундантъ. Самъ же Гриффитъ не обращалъ никакого вниманія на майора, а шелъ впередъ мрачно и твердо, словно приговоренный къ казни.
Майоръ нсколько отсталъ и шепнулъ мистеру Ислипу:
— Не нравится мн его видъ, не похожъ на будущаго побдителя. Задастъ онъ работу либо вамъ, либо гробовщику, вспомните мое слово!
Взобравшись на пригорокъ, они увидали Невиля и его секунданта, мистера Гэммерслея, которые подъзжали верхами. Они слзли съ лошадей, и привязали ихъ къ большому дереву, находившемуся невдалек. Секунданты не пошли другъ къ другу, и раскланялись съ церемонною вжливостью.
Гриффитъ покосился на сраго коня, и крпко стиснулъ зубы. Видъ знакомаго животнаго въ обладаніи Невиля, еще боле расшевелилъ его ненависть и закалилъ его сердце. Онъ стоялъ въ сторон, мрачный, блдный, сосредоточенный.
Секунданты отмрили пятнадцать шаговъ и разставили противниковъ, затмъ зарядили об пары пистолетовъ, и дали по пистолету каждому изъ нихъ.
Майоръ воспользовался случаемъ, чтобы дать Гриффиту нсколько полезныхъ указаній.
— Стойте больше бокомъ, держите руку ближе къ себ — не цльте слишкомъ высоко. Какъ вы себя чувствуете?
— Какъ человкъ, который долженъ умереть, но употребить все стараніе, чтобы не умереть одному.
Секунданты удалились по мстамъ, противники еще держали свои пистолеты спущенными, но не сводили другъ съ друга убійственно-холоднаго взора. Глазъ, въ подобныхъ случаяхъ, ужасная вещь: онъ обращается буквально въ смертоносное оружіе, онъ направляетъ безпощадную руку, которая въ свою очередь направляетъ гибельную пулю. Притомъ же, чмъ дале и чмъ упорне дуэлистъ устремляетъ глазъ свой на противника, тмъ мене вроятно, чтобы онъ далъ промахъ.
Гриффитъ былъ очень блденъ, но на лиц его изображалась упрямая ршимость. Невиль смотрлъ серьзно, но твердо. Оба долго глядли другъ на друга не смигнувъ.
— Господа, готовы? спросилъ секундантъ Невиля.
— Готовы!
— Слушайте же, сказалъ майоръ: — вы должны стрлять, когда я выроню изъ рукъ этотъ платокъ, никакъ не прежде. Во избжаніе ошибки, я проговорю: ‘разъ — два — три!’ и тогда уже выроню платокъ. Еще разъ — готовы?
— Готовы!
— Разъ — два — три!
Онъ выронилъ платокъ, и оба противника одновременно выстрлили. Гриффитъ стоялъ нетронутый. Шляпа Невиля слетла съ головы его. Пуля пробила ее, и даже припалила его великолпные волосы.
Секунданты посовтовались между собою, и Гриффиту было объявлено, что противникъ его съ удовольствіемъ приметъ отъ него нсколько словъ извиненія. Гриффитъ наотрзъ отказался извиниться, хотя бы однимъ словомъ.
Пришлось дать противникамъ другую пару пистолетовъ.
— Цльте ниже, шепнулъ Риккардсъ.
— Знаю безъ васъ, отвчалъ Гриффитъ.
Секунданты снова отдалились, снова противники уставились другъ на друга глазами: Гриффитъ смотрлъ такимъ же ожесточеннымъ и блднымъ, какъ и прежде, Невиль, напротивъ, казался уже далеко не такъ самоувренъ. Пуля, коснувшись его волосъ, произвела въ немъ такого рода ощущеніе, какъ будто острая, холодная струя воздуха пахнула мимо него на разстояніи небольше лезвія ножа, словно смерть коснулась головы его своимъ ледянымъ перстомъ и отмтила его для слдующаго выстрла, какъ дровоскъ отмчаетъ дерево въ лсу, чтобы потомъ возвратиться и срубить его.
— Разъ — два — три!
Пистолетъ Гриффита далъ осчку, но Невиль выстрлилъ, и рука Гриффита безсильно повисла, выронивъ оружіе на снгъ. Онъ почувствовалъ острую боль и теплую струю, побжавшую вдоль по рук его. Хирургъ и оба секунданта подбжали къ нему.
— Ничего, сказалъ онъ: — я стрляю гораздо лучше лвою рукою, чмъ правой. Дайте мн другой пистолетъ и не мшайте. Онъ въ меня попалъ, теперь моя очередь.
Оба секунданта объявили, что это невозможно.
— Таковы ужь боевые шансы, сказалъ майоръ Риккардсъ: — нельзя же вамъ дозволить хладнокровно стрлять въ безоружнаго человка. Если вы непремнно хотите еще разъ выстрлить, то и онъ долженъ сдлать то же.
— Дло положительно можете кончиться этимъ, сказалъ мистеръ Гэммерслей: — мн говорили, что и съ нашей стороны была нкоторая запальчивость, и отъ имени оскорбленнаго лица я объявляю себя удовлетвореннымъ, такъ-какъ мистеръ Гонтъ раненъ.
— Я требую, чтобы мн дали выстрлить во второй разъ, тогда когда онъ будетъ стрлять въ третій, сурово сказалъ Гриффитъ:— и онъ не откажется, если онъ не трусъ, вдобавокъ къ тому, чмъ я уже назвалъ его.
Сущность этого отвта была сообщена Невилю, и секунданты еще разъ весьма неохотно зарядили пистолеты. Во время этого процеса, майоръ Риккардсъ украдкою взглянулъ на сражающихся.
Гриффитъ, окончательно ожесточенный полученною раною и ревностью, начиналъ истощать рыцарское мужество своего противника, и майоръ это замтилъ. Отъ его проницательнаго взора не ускользнуло, что Невиль началъ приходить въ нервное волненье, и былъ крайне изумленъ упорствомъ своего презираемаго соперника, тогда какъ Гонтъ глядлъ, если возможно, еще упряме и ршительне прежняго.
— Ну, въ этотъ разъ мой вашего поршитъ, хладнокровно замтилъ майоръ секунданту Невиля:— я ужь это вижу по его глазу: онъ голоденъ, а тотъ сытъ по горло.
Въ третій разъ противникамъ было вручено оружіе, въ третій разъ секунданты удалились на свои мста, объявивъ, что четвертаго выстрла они не разршатъ ни подъ какимъ видомъ и ни при какихъ обстоятельствахъ.
— Готовы?
— Готовы!
На этотъ отвтъ какъ будто отозвался откуда-то слабый стонъ. Вс его слышали, и живя въ вк суеврія, приняли за таинственное предвщаніе смерти. Даже майоръ на мгновеніе притихъ, однако, тотчасъ же собрался духомъ, и снова его громкій голосъ раздался въ морозномъ воздух.
— Разъ…
Вдругъ послышался сильный шумъ и топотъ по мерзлой земл, и въ то же время женщина въ красной амазонк, прискакавъ галопомъ, круто осадила лошадь, и стала какъ разъ между двумя нацленными пистолетами.
Глаза всхъ до того исключительно были обращены на сражающихся, что имъ показалось, словно Кэтъ Пейтонъ съ своею лошадью выросла изъ земли, когда она очутилась посреди группы, неподвижная, блдная какъ полотно на дымящемся пгомъ кон, поглядывая съ одного пистолета на другой.
Сражающіеся уставили на нее глаза въ неописанномъ изумленіи, и инстинктивно опустили оружіе, потому что она стала какъ разъ на уровень пистолетныхъ дулъ, съ неустрашимостью, представлявшею странный контрастъ съ ея опасеніемъ за другихъ, словомъ, появленіе ея буквально окаменило всхъ, какъ сражающихся, такъ и зрителей.
Между тмъ, какъ они стояли съ полуразинутыми ртами, но не въ силахъ вымолвить ни слова, на сцену сраженія прибжалъ проводникъ Кэтъ Пейтонъ, и бойко подойдя къ ошеломленному Гриффиту, съ полновластнымъ видомъ уполномоченнаго отъ высшаго начальства, преспокойно, прежде нежели тотъ усплъ опомниться, вынулъ изъ руки его оружіе, затмъ онъ направился къ Невилю и Джорджъ, отдавъ Кэтринъ честь пистолетомъ, безпрекословно вручилъ его тому, кто, повидимому, дйствовалъ въ качеств ея агента, съ неподражаемымъ видомъ аристократической небрежности.
Кэтъ, увидвъ, что они, сверхъ ея ожиданія, безъ сопротивленія дали себя обезоружить, подняла къ небу руки и чудные глаза свои, и слабымъ голосомъ принесла благодарность Богу и кому-то изъ. святыхъ.
Но вдругъ этотъ нжный голосъ задрожалъ и замеръ, золотистая головка опустилась на грудь, вки сомкнулись, все тло ея медленнно согнулось напередъ, какъ надломанный стебель лиліи, и въ слдующее мгновенье она лежала безъ чувствъ на снгу, подл своей взмыленной лошади. Замученное животное хоть бы тронулось съ мста.
‘Какое жалкое завершеніе доблестнаго подвига!’ воскликнетъ не одинъ читатель. ‘Стоило ли явить себя такой героинею, чтобы подъ конецъ испортить все дло женскою слабостью!’
‘Женскою слабостью’, говорите вы? Еслибы Соломонъ задумалъ планъ, а Самсонъ исполнялъ его, они не такъ врно достигли бы цли, какъ Кэтъ своимъ въ высшей степени своевременнымъ обморокомъ. При паденіи ея съ лошади, оба противника въ одинъ голосъ вскрикнули отъ ужаса, и однимъ порывомъ бросились къ ней.
Но тутъ и заявилъ свои права хирургъ.
— Позвольте, господа, это ужь но моей части, сказалъ онъ повелительнымъ тономъ:— не тсните ее, отойдите — ей нуженъ просторъ и воздухъ.
Противники и секунданты немедленно почтительно отошли, и стали въ сторон въ тсный кружокъ, слдя за происходившимъ съ глубокимъ участіемъ.
Хирургъ прежде всего обложилъ снгомъ голову паціентки.
— Не пугайтесь, сказалъ онъ: — она только лишилась чувствъ, это ничего.
Легко было говорить: ‘не пугайтесь!’ Но лицо ея было блдно и безжизненно, губы ея оловяннаго цвта, и вообще она до того походила на мертвую, что зрители не могли не перепугаться. Тутъ только въ первый разъ оба дуэлиста почувствовали себя виноватыми. Драться они боле не думали, самая мысль о томъ испарилась у нихъ изъ головы, все соперничество ихъ теперь сосредоточивалось единственно на ухаживаніи за больною, и никогда цлой гурьб женщинъ не поднять такой суеты надъ ребнкомъ, какую подняли вс эти кровопійцы надъ неудавшейся амазонкой. Они выказали цлый архивъ домашней легендарной учености: одинъ припомнилъ, какъ бабушка его говаривала, что лучше всего дйствуютъ жженыя перья, другой, изъ равно почтеннаго источника, почерпнулъ убжденіе, что нжныя розовыя ладони непремнно подобаетъ натирать жесткой мужской рукой, и что никакимъ инымъ способомъ не можетъ послдовать пробужденіе къ жизни. Огорченные презрніемъ, съ которымъ хирургъ относился ко всмъ этимъ преданіямъ, Гриффитъ и Невиль десять разъ подбгали къ нему съ фляжками разныхъ водокъ, но для наружнаго ли, или для внутренняго употребленія они назначали живительную влагу — они не поясняли, да и сами хорошенько не знали, а только какъ безумные метались и навязывали фляжки свои доктору, который, однако, надменно отклонилъ и это предложеніе. Онъ взялъ въ руку просто снгу и бросилъ имъ въ лицо молодой двушк, да приставилъ какой-то спиртъ къ ея хорошенькимъ, крошечнымъ ноздрямъ. Этотъ процесъ онъ повторилъ нсколько разъ, но безъ успха.
Наконецъ, однако, глаза ея раскрылись, губы перешли изъ оловяннаго цвта въ блый, а изъ благо уже въ розовый, и безсознательно шептали что-то безсвязное, нисколько неидущее къ длу.
Щеки ея были еще безцвтны, когда возвратилось къ ней сознаніе и она увидла себя лежащею на земл, окруженною толпою мужчинъ, смотрвшихъ на нее во вс глаза. Тутъ уже двичья стыдливость совсмъ оживила ее и разлила кровь по ея блднымъ щекамъ: словно прелестная лилія обратилась въ прелестную розу. Вторымъ движеніемъ ея было спрятать свое зардвшееся лицо въ об руки и вслдъ затмъ потихоньку расплакаться.
Хирургъ ее ободрялъ.
— Полноте, тутъ все свои, шепнулъ онъ ей отеческимъ тономъ.
Она немного раздвинула пальцы и выглянула скозь нихъ на Невиля и Гонта. Тогда только она вспомнила все и начала рыдать истерически.
Зрители пришли въ новое неописанное смятеніе.
— Вотъ теперь, господа, одолжите ваши фляжки, сказалъ мистеръ Ислипъ съ совершеннымъ спокойствіемъ.
Гриффитъ и Невиль вмигъ подскочили къ нему, каждый предлагая свою фляжку.
Докторъ составилъ питье изъ снга и водки, Кэтъ хлебнула нсколько глотковъ, рыданія ея унялись, и наконецъ она расплакалась просто, безъ истерики.
Когда дло дошло до прихлебыванія снга съ водкою и до спокойныхъ слезъ, тревожное участіе майора Риккардса уступило мсто любопытству. Не сводя глазъ съ нея, онъ знакомъ отозвалъ въ сторону мистера Гэммерслея, и шопотомъ спросилъ его:
— Скажите на милость, что это за барыня?
— Будто не знаете? шепнулъ ему тотъ въ отвтъ: — вдь это сама мисъ Пейтонъ.
— Какъ? это она самая, изъ-за которой исторія-то вся вышла? Ну, признаюсь, такого казуса я еще не слыхивалъ, чтобы сама героиня прискакала верхомъ на мсто сраженія и посредствомъ обморока положила бы конецъ поединку! Чему-то еще дале надоумятся наши барыни! А только видитъ Богъ, за нее пострляться не гршно. Который-то изъ нихъ счастливецъ, желательно бы знать? Она не глядитъ ни на того, ни на другого.
— Ну, этого я не знаю, отвчалъ Гэммерслей: — не знаетъ и Невиль, да и никто не знаетъ.
— Пари держу на гинею, что она знаетъ и выдастъ себя прежде, чмъ отсюда удетъ, сказалъ майоръ Риккардсъ.
Гэммерслей не согласился на ровный пари, но объявилъ, что пожалуй будетъ держать одну гинею на три, что Кэтъ себя не выдастъ. (Не ужасайтесь: въ то время пари были въ большой мод).
— Идетъ, сказалъ майоръ.
Во время этого разговора Кэтъ съ помощью мистера Ислипа поднялась съ земли, теперь она стояла подл пгаго коня, опираясь рукою на его гриву. Она замтила, что Риккардсъ и Гэммерслей шепчутся о ней, и ей стало очень неловко, потому она объявила мистеру Ислипу, что желала бы объяснить свое поведеніе всмъ присутствующимъ, въ избжаніе ложныхъ толкованій.
Вс тотчасъ же обступили ее, и она съ самымъ милымъ замшательствомъ принялась извиняться въ своей слабости. Она пояснила, что выхала изъ дома натощакъ, что весьма естественно разстроило ее. Слушатели немедленно подхватили и единодушно ршили, что такой прогулки достаточно, чтобы разстроить силача мужчину.
— Право, продолжала Кэтъ, и легкій румянецъ снова окрасилъ ея щеки:— я пріхала сюда не затмъ, чтобы всхъ перепугать, а затмъ только, чтобы предотвратить бду и разъяснить недоразумніе, возникшее между двумя достойными джентльменами, которыхъ я обоихъ считаю своими друзьями.
Она пріостановилась среди всеобщаго неловкаго молчанія: каждый чувствовалъ, что она вступаетъ на щекотливую почву. Она сама это знала лучше всхъ. Но она имла врнаго руководителя, имя же ему есть — женское чутье.
— Съ мистеромъ Гонтомъ, продолжала она съ неподражаемымъ хладнокровіемъ: — мы старые друзья, и за нимъ водится-таки излишняя щепетильность тамъ, гд дло касается меня. Какой-нибудь болтунъ насплетничалъ ему на мистера Невиля, будто онъ сказалъ, что я помнялась съ нимъ лошадьми, что, конечно, праздные языки истолковали по своему. Мистеръ Гонтъ, услыхавъ все это, наговорилъ мистеру Невилю оскорбительныхъ словъ… Нтъ, ужъ вы не отнкивайтесь, мистеръ Гонтъ, вдь это у меня тутъ написано собственною вашею рукою.— Что же касается мистера Невиля, то онъ только вступался за свою честь, и за это винить его не приходится, теперь же я вамъ разскажу всю истину на счетъ лошадей и всмъ вамъ стыдно станетъ этой глупой ссоры. Господа, вотъ какъ было дло. Нсколько дней назадъ, мистеръ Гонтъ распростился со мною, и собрался въ чужіе край. Почти тотчасъ посл его отъзда я получила извстіе изъ Больтона, что мистеръ Чарльтонъ скончался. Вы вс знаете, какъ это случилось неожиданно, судите же сами, господа: старикъ умираетъ, а наслдникъ его отправляется за границу, ничего о томъ не зная! Я и думаю про себя: ‘какъ же тутъ быть?’ Какъ разъ въ это время пріхалъ ко мн мистеръ Невиль, я ему разсказала, и онъ предложилъ мн своего пгаго коня, чтобы догнать мистера Гонта, потому что мой срый конь слишкомъ усталъ: вдь это случилось въ самый день знаменитой охоты и скачки черезъ потокъ, помните?
Гриффитъ прервалъ ее.
— Погодите, сказалъ онъ: — это для меня новость. Вы мн не говорили, что онъ одолжилъ вамъ свою лошадь для того, чтобы оказать мн услугу.
— Неужели? возразила Кэтъ съ самымъ невиннымъ видомъ: — ну, такъ все равно — теперь говорю, спросите его, онъ не отопрется. Остальное же все произошло какъ-то впопыхахъ, мистеру Невилю понадобилось хать домой, онъ совершенно основательно разсудилъ, что мн было бы крайне непріятно, еслибы онъ вздумалъ отправиться домой пшкомъ и ему пришлось бы поплатиться за свою обязательность, поэтому онъ распорядился весьма умно, велвъ сдлать себ моего сраго коня, чтобы не завязнуть въ грязи, тмъ боле, что дороги вслдствіе дождей въ эти дни были еще хуже обыкновеннаго. Я спрашиваю васъ, было ли въ этомъ что-нибудь предосудительное? по моему — Honni soit, qui mal y pense.
Вс слушатели громко приняли ея сторону при этомъ воззваніи, вс, за исключеніемъ Невиля, который молчалъ и только втихомолку улыбался ея умнію выставить факты въ требуемомъ свт, да Гриффита, который грустно понурилъ голову, огорченный ея заступничествомъ за Невиля.
Онъ однако заговорилъ первый.
— Если вы дйствительно помнялись съ нимъ лошадьми, сказалъ онъ печально:— то мн, разумется, остается только просить у него извиненія и удалиться.
Кэтринъ подумала съ минуту, прежде, чмъ отвчала.
— Въ сущности, сказала она наконецъ:— я и помнялась и не помнялась. Къ чему спорить изъ-за слова, онъ взялъ у меня мою лошадь, я взяла его лошадь, это фактъ, но обмнъ былъ только временный. Мистеръ Невиль получилъ заграничное воспитаніе и можетъ служить всмъ намъ примромъ и образцомъ: онъ очень хорошо знаетъ, что его пгій конь стоитъ ровно вдвое противъ моего сраго иноходца, и конечно былъ слишкомъ деликатенъ, чтобы послать мн обратно мою старую клячу и потребовать своего молодого коня. Онъ ждалъ, чтобы я сама послала къ нему за своею лошадью, такъ что если и слдуетъ бросить въ кого-нибудь камнемъ, такъ ужь скоре же въ меня, только не могла же я предвидть, что изъ этого выйдетъ такая чепуха. Я просто разсуждала, что задетъ же когда-нибудь мистеръ Невиль къ моему отцу или ко мн, или я встрчусь съ нимъ, тогда мы и возвратимъ другъ другу обмненныхъ лошадей, и разв я ошибалась въ разсчет? Разв это не мой срый конь тамъ подъ деревомъ? Послушай-ка, Томъ Лестеръ, наднь мое сдло на срую лошадь, а мужское сдло сюда, на пгаго коня.— А теперь, Гриффитъ Гонтъ, за вами дло. Вы должны взять назадъ ваши оскорбительныя слова и положить конецъ всей этой колоссальной глупости.
Гриффитъ стоялъ въ нершимости.
— Полноте же, сказала Кэтъ: — подумайте сами: мистера. Невиль уважаемъ всмъ графствомъ, вы единственный изъ здшнихъ жителей, ршившійся сказать про него дурное слово. Уврены ли вы, что вы свободне отъ предразсудковъ, безпристрастне и умне всего графства? обяжите же хоть меня и поступите, какъ подобаетъ порядочному человку. Ршайтесь, Гриффитъ Гонтъ: теперь, когда вы въ своемъ разсудк, возьмите назадъ непристойныя слова, сказанныя вами въ гнв противъ достойнаго джентльмена, котораго вс мы уважаемъ.
Ея обычное вліяніе надъ нимъ и въ особенности послднія слова, сказанныя съ кроткимъ убдительнымъ достоинствомъ, переломили упрямца. Гриффитъ обратился къ Невилю и проговорилъ не совсмъ внятнымъ голосомъ, что онъ начинаетъ думать, не слишкомъ ли онъ вспылилъ и не употребилъ ли онъ боле жесткихъ словъ, нежели какія въ данномъ случа слдовало бы себ позволить, онъ хотлъ вымолвить еще что-то въ томъ же род, но Невиль остановилъ его благороднымъ движеніемъ руки:
— Довольно, мистеръ Гонтъ, сказалъ онъ:— я самъ не чувствую себя вполн безвиннымъ въ этомъ дл, и не желаю безъ нужды оскорблять благороднаго противника.
— Прекрасно, прекрасно, вставилъ майоръ Риккардсъ: — а теперь позвольте мн сказать свое слово. По моему мннію, оба джентльмена вели себя какъ истинные герои подъ огнемъ, честь обоихъ удовлетворена и недоразумніе кончилось. Что касается до моего друга, то онъ сперва показалъ, что уметъ драться, теперь же показала, что уметъ выслушать приговоръ даже противъ самого себя, когда его произносятъ уста красавицы. Я сначала до конца одобряю поведеніе, его и готовъ защитить его во всякомъ обществ и даже въ личномъ бою, еслибы его вздумали не одобрить.
Кэтъ вспыхнула отъ удовольствія и краснорчиво протянула майору руку, тотъ низко поклонился и поцаловалъ кончики ея пальцевъ.
— Ахъ, сэръ, представьте, сказала она, теперь уже глядя на него какъ на друга:— я видла во сн, будто мистеръ Невиль мертвый лежитъ на снгу и кровь у него струится изъ виска!
При этихъ словахъ смуглыя щеки Невиля радостно зардлись: значитъ, ее сюда привело по преимуществу опасеніе за него!
Гриффитъ тоже слышалъ слова Кэтъ и только покорно вздохнулъ.
Получивъ отъ майора Риккардса увреніе, что дальнйшей перестрлки никакимъ образомъ не можетъ послдовать, Кэтъ простилась со всми, сла на свою срую лошадь и ухала, никому не позволивъ себя проводить. Она, впрочемъ, знакомъ попыталась позвать Тома Лестера, но тотъ сдлалъ видъ, какъ будто этого не замтилъ и отпустилъ ее одну. Причина такого поступка юноши была крайне характеристична — впрочемъ, объ этомъ рчь впереди.
Какъ только Кэтъ ухала, Гриффитъ Гонтъ спокойно напомнилъ хирургу, что у него въ рук все это время сидитъ пуля.
— Боже мой! воскликнулъ мистеръ Ислипъ: — я и забылъ, захлопотался съ барыней.
Съ Гриффита немедленно было снято верхнее платье и отыскана пуля. Она засла въ руку подъ самымъ локтемъ, и выдавалась изъ-подъ кожи. Хирургъ сдлалъ небольшой надрзъ, потомъ слегка сдавилъ его между большимъ и вторымъ пальцемъ и пуля выкатилась на землю, Гриффитъ поднялъ ее и положилъ въ карманъ.
Невиль изъ вжливости присутствовалъ при этомъ процесс и, по окончаніи его, поздравилъ своего бывшаго противника, и самъ искренно порадовался, что рана такая незначительная.
Послднія слова, которыми обмнялись соперники при этомъ случа, заслуживаютъ вниманія, такъ-какъ они характеризуютъ нравы того времени.
Невиль съ изысканной вжливостью обратился къ Гонту въ слдующихъ выраженіяхъ.
— Я нахожусь въ затруднительномъ положеніи, сэръ. Вы сдлали мн честь пригласить меня на похороны мистера Чапльтона, и я принялъ ваше приглашеніе, теперь же я боюсь быть у васъ лишнимъ гостемъ, видъ котораго можетъ быть вамъ непріятенъ. Съ другой стороны, отсутствіе мое могло бы быть истолковано, какъ признакъ непочтенія къ усопшему или мелкой вражды къ вамъ, отъ которой я далекъ. Прошу васъ, ршите это дло сами, по вашему разумнію.
Гриффитъ задумался.
— Сэръ, сказалъ онъ: — на все свое мсто и время. Желаніе покойника было, чтобы вы участвовали въ его погребеніи, поэтому ваше отсутствіе мн было бы весьма прискорбно. Кром того, объ этой несчастной исторіи будетъ меньше толковъ и пересудъ, если сосди мои увидятъ васъ подъ моимъ кровомъ, пользующагося въ моемъ дом должнымъ уваженіемъ и вниманіемъ, о чемъ я, разумется, поставлю себ долгомъ позаботиться.
— Въ этомъ я ни мало не сомнваюсь, сэръ, имя дло съ такимъ благороднымъ противникомъ, и сочту за честь явиться къ вамъ, отвчалъ Невиль, посл чего оба соперника низко поклонились другъ другу и разстались.
Гэммерслей и Риккардсъ замшкались нкоторое время, чтобы поршить о своемъ пари насчетъ состоянія сердца Кэтъ, и были при этомъ на столько нескромны, что обсуждали этотъ щекотливый предметъ въ нсколькихъ шагахъ отъ Тома Лестера.
Кэтринъ Пейтонъ, между тмъ, медленно хала домой, перебирая въ голов все приключившееся и все боле и боле приходя въ непріятное волненіе. Она была изъ числа тхъ женщинъ, которыхъ коробитъ отъ одной мысли сдлаться предметомъ огласки и сознавала, что ей теперь уже не избжать этой участи. То-то кумушки почешутъ язычки на ея счетъ! Такъ и пойдетъ молва, что джентльмены подрались изъ-за нея, и что она разняла ихъ изъ любви къ одному изъ нихъ. Да, и наконецъ, они и сами немало тревожили ее. Строгій нейтралитетъ, соблюденный ею въ отношеніи къ нимъ, съ цлью помирить ихъ, не будетъ ли имть послдствіемъ то, что оба они будутъ продолжать домогаться ея руки? Она предвидла, что ей придется разрываться на части, жить постоянно на иголкахъ, и сверхъ того быть предметомъ разговоровъ всего графства.
Выбраться изъ этого положенія можно было только двумя путями: либо выдти замужъ за котораго нибудь изъ соперниковъ, упросивъ другого не убивать его, либо уйдти въ монастырь и такимъ образомъ увернуться отъ обоихъ.
Она предпочитала послднее. Къ религіи она относилась боле восторженно, нежели къ чему бы то ни было земному, теперь же злыя страсти людскія насильно наталкивали ее на этотъ путь, на который и безъ того манила ее собственная ея набожность.
Едва пріхавъ домой, она послала записку къ своему духовнику, отцу Фрэнсису, съ просьбою навстить ее и посовтовать ей.
Посл этого она поступила умне, нежели поступала во весь день: легла спать.

VII.

Солнце только что садилось, когда горничная вошла въ комнату Кэтринъ съ извщеніемъ, что внизу ожидаетъ ее отецъ Фрэнсисъ. Она сошла къ нему на минутку, чтобы попросить его остаться ночевать въ Пейтон-Голл, и сказать, что сойдетъ къ нему совсмъ черезъ полчаса, потомъ приказала приготовить ему закуску въ ея уборной, а сама ушла въ спальню и занялась своимъ туалетомъ со всевозможною поспшностью, чтобы не заставить себя ждать. Лицо ея теперь уже дышало свтлымъ спокойствіемъ, потому что одно присутствіе святого мужа въ дом было для нея отрадою.
Отецъ Фрэнсисъ былъ небольшого роста, очень плотнаго тлосложенія, нсколько тучный, съ румянымъ лицомъ Онъ никогда не носилъ перчатокъ, и съ перваго взгляда на него ясно было, что онъ не былъ джентльменъ отъ рожденія, у него былъ прекрасный голосъ, густой, мягкій и, но желанію, звучный. Это обстоятельство и его дородная наружность придавали ему большой всъ и вліяніе, въ особенности надъ женщинами. Если онъ вообще не пользовался такимъ же почитаніемъ отъ мужчинъ, то они, все же, по большей части уважали и любили его. Дйствительно онъ обладалъ такими качествами, которыя пріобртаютъ общее расположеніе во всякомъ сословіи и при всякой обстановк: благодушіемъ, здравымъ разсудкомъ и большимъ тактомъ. Онъ, кром того, былъ врнымъ сыномъ своей церкви, и съ ранней молодости пріученъ не упускать ни одного случая порадть о ея интересахъ.
Желалъ бы я, чтобы читатели мои видли встрчу между Кэтринъ Пейтонъ и ея духовнымъ отцомъ. Она вошла въ гостиную тою горделивою поступью и съ тмъ повелительнымъ видомъ, которые такъ часто подвергали ее непріязненнымъ замчаніямъ другихъ женщинъ, но при одномъ вид отца Фрэнсиса, вся ея гордость смирилась, самая походка ея измнилась, и во всей фигур ея изобразилась покорность, даже нкоторая униженность: словно молодая, стройная тополь вдругъ превратилась въ плакучую иву. Въ этомъ преображенномъ вид, кумберландская красавица подошла къ Фрэнсису и медленно опустилась передъ нимъ на колни, сложила руки на груди, потупила свою прелестную головку и ожидала его благословенія.
Духовный отецъ положилъ об свои огромныя лапы съ безобразно-толстыми пальцами на эту аристократическую головку и благословилъ ее, точно исполнялъ самое дюжинное, обыденное дло. Отцу Фрэнсису на недл приходилось надлять своимъ благословеніемъ столькихъ хорошенькихъ женщинъ, что онъ давно разучился совершить этотъ процесъ съ поэтическою изящностью. (Въ театр, на сцен, это какъ-то трогательне выходитъ). Затмъ онъ ей подалъ руку, чтобы помочь ей подняться, и спросилъ ее, въ чемъ именно нуженъ ей его совтъ.
— Въ такомъ дл, которое должно ршить всю мою жизнь, сказала она.
Фрэнсисъ на это отвтилъ взглядомъ, полнымъ отеческаго участія.
— Но прежде, прошептала она:— позвольте мн исповдоваться передъ вами и получить отъ васъ отпущеніе, если вы сочтете меня достойной его. Увы, отецъ мой, много и тяжко нагршила я съ послдней моей исповди.
— Пусть будетъ по вашему, согласился отецъ Фрэнсисъ:— исповдь въ важномъ дл начало хорошее.
И онъ слъ съ нкоторымъ измненіемъ въ своемъ тон и пріемахъ, принявшихъ легкій оттнокъ власти.
— Намъ будетъ спокойне въ моей комнат, замтила Кэтъ.
— Какъ вамъ угодно, мистрисъ Кэтринъ Пейтонъ, отвчалъ онъ, мгновенно возвращаясь къ своему прежнему тону.
Прекрасная гршница провела своего духовнаго отца вверхъ по лстниц въ свою маленькую уборную. Въ камин съ веселымъ трескомъ пылалъ огонь, близь него, на небольшомъ столик, была накрыта блоснжная скатерть, заставленная различными вкусными кушаньями, между которыми холодная индйка занимала самое видное мсто и огромный хрустальный флаконъ алаго бургундскаго вина искрился и сверкалъ, отражая въ себ привтное пламя.
Отецъ Фрэнсисъ совсмъ расцвлъ при этомъ вид и съ удовольствіемъ согласился на приглашеніе Кэтъ подкрпить силы свои пищею прежде, нежели приступить къ великому труду выслушиванія безконечнаго списка ея беззаконій.
— Я вчера постился, пробормоталъ онъ, и усердіе, съ которымъ онъ припалъ къ яствамъ, вполн подтверждало это признаніе.
Онъ предложилъ Кэтъ присоединиться къ нему, но она отказалась
Онъ по нскольку разъ возвращался къ нкоторымъ блюдамъ и запилъ ихъ стаканомъ душистаго стараго бургундскаго. Въ это время представительница мірской суеты глядла на огонь небесно-задумчивыми глазами.
Наконецъ, испустивъ легкій вздохъ наслажденія, духовный отецъ услся въ кресл подл огня и пригласилъ молодую двушку приступить къ своей исповди.
Она принесла къ креслу его скамеечку, чтобы имть возможность, исповдуясь въ наиболе ужасныхъ своихъ прегршеніяхъ, шепнуть ему ихъ въ самое ухо. Она стала на колни на скамеечку, сложила руки на груди и въ этой смиренной поз начала тихимъ сокрушеннымъ голосомъ:
— Я должна покаяться во многихъ прегршеніяхъ, увы, въ эти краткія дв недли я нагршила на цлую жизнь. Я была виновна въ гордости, гнв, зависти, непослушаніи, нескромности, тщеславіи, грховныхъ похотяхъ, лжи…
— Тише, дочь моя, тише, спокойно остановилъ ее священникъ:— эти выраженія слишкомъ общи, приведите мн примры. Начнемъ хоть съ гнва. Увы! мы вс къ нему склонны.
Прелестная гршница вздохнула и отвчала:
— Въ особенности же я. Вотъ вамъ примръ: я разсердилась понапрасну на мою горничную Руь (она вдь въ самомъ дл такъ безобразно чешетъ меня)! Вотъ на дняхъ у меня было большое горе, и мн въ особенности бы нужно было успокоеніе, хоть бы въ вид нжнаго обращенія съ моими волосами, а она задумалась о Гэрри, что прислуживаетъ при конюшн, и давай драть мои несчастные волосы, чуть не клоками. Я вскочила и закричала на нее. ‘Ахъ ты косолапая, говорю, ступай расчесывай ужь лучше лошадь мою скребницею, а этого олуха, по которомъ ты потеряла голову, пришли чесать мои волосы’. Я еще сказала ей, что моя бабушка порядкомъ бы ее отколотила, а что мы дурами стали, все спускаемъ да терпимъ, потому что отучились давать волю рукамъ, больно ужь нжны стали. Наконецъ затопала какъ фурія нирогнала ее изъ комнаты вонъ. Бдная двушка ушла вся въ слезахъ и хоть бы слово сказала: видно, она лучшая христіанка, чмъ ея госпожа. Мeа culpa, теа culpa!
— Вы не ударили ее?
— Нтъ! этого бы еще не доставало.
— Но врно ли вы помните, что не ударили? совершенно спокойно спросилъ священникъ.
— Врно… а только хотлось. Я ее въ душ ударила, если не рукою. Увы!
— А вамъ больно было голов?
— Больно, очень даже, но вдь только голов, а отъ моей выходки у нея болло сердце, потому что бдняжка крпко меня любитъ, ужь богъ ее вдаетъ, за что.
— Гм! Ну, дальше! Посмотримъ гордость!
— Ахъ, да, покаюсь вамъ, что я сильно превознеслась благодаря лести мужчинъ. Я гордилась самыми жалкими мелочами: гордилась тмъ, что перескакнула черезъ ручей, тогда-какъ по настоящему скакала-то вдь лошадь, а не я, гордилась моею красотою, забывая, что ее далъ мн Господь, да и наконецъ, если получше вглядться, я даже не красавица вовсе, а такъ ужь, эти мужчины избаловали меня своею лестью, вздоръ всякій въ голову вбили. На обд у лэди Монстеръ, я отъ гордости прошла впереди мистриссъ Дэвисъ, жены богатаго торговца сыромъ, которая столько же гордится своими деньгами, какъ я своей старинною кровью, я вовсе была не вправ это длать: двушк не подобаетъ идти впереди замужней женщины. Но этого мало, я еще шепнула джентльмену, который велъ меня подъ руку въ столовую — а это былъ мистеръ Невиль…
Тутъ гршница заслонила лицо рукою и пріостановилась.
— Что же? Кончайте, дочь моя! Полуисповдь не въ счетъ. Что же вы сказали мистеру Невилю?
— Что посл сыра ужь больше ничего не подается.
Это признаніе было сдлано самымъ жалобнымъ тономъ.
— Это было дерзко и неприлично, внушительно проговорилъ отецъ Фрэнсисъ, хотя при этомъ въ глазахъ его заиграло смшливое выраженіе, доказывающее, что онъ далеко не такъ глубоко пораженъ этимъ ужаснымъ прегршеніемъ, какъ его духовная дочь:— но перейдемъ къ боле важнымъ статьямъ. Вы обвинили себя въ нескромности: это мн весьма прискорбно. Нескромности за вами что-то до сихъ поръ не водилось.
— Я надюсь, отецъ мой, что я еще не совершенно отршилась отъ скромности, иначе мн оставалось бы только умирать, а не то что исповдываться. Однако нельзя же это назвать скромнымъ, если я похала догонять мужчину, чтобы отвезти ему письмо. Наконецъ этого еще не довольно: я узнала, что готовится дуэль, и какъ бы вы думали, что я сдлала? Сла на лошадь и похала разнимать! Какая же порядочная женщина ршится на что нибудь подобное? Вдь вы поймите только, что я имъ не жена — ни тому, ни другому.
— Знаю, знаю, отвчалъ священникъ:— я, впрочемъ, уже кое-что слышалъ объ этой исторіи. Только разсказъ былъ въ вашу пользу. Beati pacifici — блаженны миротворцы! Объ этомъ мы лучше потолкуемъ посл на духовной бесд. Теперь же продолжайте вашу исповдь и объясните мн, на какомъ основаніи вы обвиняете себ въ грховныхъ похотяхъ?
— Увы! отвчала молодая двушка: — почти нтъ того дня, чтобы я не была въ нихъ виновна. Напримръ, въ прошлую пятницу а обдала въ гостяхъ, подали блюдо битковъ, еслибъ вы только знали, какой отъ нихъ аппетитный запахъ пошелъ по всей комнат! Я только что вернулась съ охоты и страшно проголодалась… Я вдохнула ихъ запахъ, это было не въ моей вол, и какъ ни гршно било, но я забыла положить храненіе глазамъ своимъ и взглянула на битки. Въ слдующую же минуту, и сама не знаю какъ, у меня цлыхъ два очутились на тарелк!
— Нехорошо, сказалъ отецъ Фрэнсисъ: — но все же я бы не примнилъ такого строгаго названія къ желанію голодной женщины състь битокъ въ пятницу. Позвольте васъ спросить, что вы разумете подъ этимъ крупнымъ словомъ?
— Вдь вы же сами объяснили въ вашей послдней проповди. Вы сказали, что оно означаетъ необузданныя и недолжныя желанія. Вотъ вамъ еще примръ. Эдитъ Гэммерслей какъ-то назвала меня сумасшедшею за то, что я разъзжаю въ пунсовой амазонк, имя такой свтлый цвтъ лица и такіе свтлые волосы. Зеленый или свтломалиновый цвтъ — вотъ это по васъ, сказала она. И надо же было мн вскор посл этого увидть въ Стенгоп, на бду, великолпнйшій кусокъ свтломалиноваго сукна, лоскъ на немъ — словно на бархат, такъ и свтилось на солнц, ну, право, хоть бы королю или епископу носить, и долго-долго стояла я передъ магазиномъ и глядла во вс глаза, думала-думала, да и додумалась до того, что забыла про десятую заповдь.
— Да, замтилъ Фрэнсисъ: — сердце женское податливо на тщеславіе. Но скажите мн, эти необузданныя желанія, въ которыхъ вы каетесь, устремляются ли они когда-нибудь на лицъ другого пола?
Прекрасная гршница задумалась.
— На мужчинъ-то? сказала она: — помилуйте! да отъ нихъ и то отбою нтъ, а ихъ-то по мн хоть бы совсмъ не было. Если чего мн всегда страстно хочется, такъ это скоромнаго по пятницамъ, да красивыхъ, ретивыхъ лошадей, да нарядовъ тамъ всякихъ. Меа culpa, теа culpa!
Въ виду столь печальнаго положенія длъ, Фрэнсисъ просилъ ее оставить семь смертныхъ грховъ въ поко и перейдти къ своимъ мелкимъ погршностямъ.
— Мелкимъ! вступилась она, вся вспыхнувъ: — мелкихъ нтъ вовсе.
Я право думаю, что она стояла за свою репутацію, какъ гршницы высшаго полета!
Она, впрочемъ, повиновалась и, приложивъ губы къ самому его уху, начала шептать ему безконечную исповдь. Голосъ ея былъ нженъ и мелодиченъ, какъ журчанье ручья, извстно же, что ничто такъ не манитъ къ покою, какъ именно журчанье ручья, поэтому неудивительно, что въ весьма скоромъ времени особаго рода звукъ убдилъ прелестную гршницу, что она усыпила своего духовника.
Она замолчала въ негодованіи, онъ въ ту же минуту проснулся (по правилу: съ устраненіемъ причины, прекращается дйствіе), и обратился къ ней уже съ большимъ достоинствомъ:
— Дочь моя, вы будете поститься въ будущій понедльникъ и прочитаете два лишнихъ Ave Maria и Credo. Absolvoe te. А теперь, продолжалъ онъ: — такъ-какъ я человкъ практическій, то побесдуемъ теперь толкомъ, ну, и глупостей прошу больше не говорить, а называть вещи ихъ настоящими именами.
Кэтъ сла на стулъ и разсказала ему всю свою повсть, объясняя ему затрудненіе, въ которомъ она находится, затмъ она ему напомнила, что, несмотря на свою несчастную склонность къ семи смертнымъ грхамъ, она ревностная католичка и врная дочь своей церкви, и, наконецъ, объявила ему о своемъ желаніи удалиться отъ обоихъ искателей ея руки въ монастырь, чтобы тамъ, въ удаленіи отъ міра и его соблазна, отдать душу свою всецло небесному покою и созерцанію божества.
— Тише, не увлекайтесь, осадилъ ее священникъ: — даже усердіе не иметъ цны безъ послушанія. Еслибы вы могли служить церкви лучше въ мір, нежели поступивъ въ монастырь, стали ли бы вы упрямиться въ своемъ намреніи?
— О, нтъ, конечно! Но какъ могу я служить церкви лучше, нежели отказываясь отъ міра?
— Быть можетъ тмъ, чтобы остаться именно въ мір, и стараться обращать ближнихъ вашихъ въ правую вру. Врядъ ли бы вы могли хуже услужить ей, чмъ поступая въ монастырь, потому что монастыри наши бдны, а вы не имете состоянія, и слдовательно составили бы только обузу. Нтъ, дочь моя, бдныхъ монахинь намъ не нужно, у насъ и безъ того ихъ много, если вы дйствительно ревностная и врная дочь церкви, вы должны выйдти замужъ и внушать истинную вру со всмъ искуствомъ, со всею нжностью матери вашимъ дтямъ. Тогда наслдникъ имній вашего мужа будетъ католикъ, и такимъ образомъ истинная вра пуститъ корни въ самую почву страны.
— Увы! вздохнула Кэтринъ: — неужели же намъ искать только мірскихъ выгодъ церкви?
— Здсь на земл он неразлучны съ ея духовными выгодами: не тсне связана душа наша съ нашимъ тломъ.
Кэтринъ была глубоко уязвлена.
— Значитъ, сказала она со вздохомъ: — церковь отвергаетъ меня за то, что я бдна.
— Не церковь васъ отвергаетъ, а только монастырь, да и не мсто вамъ въ монастыр, не годитесь вы туда, у васъ отважный духъ и возвышенное религіозное чувство, и то и другое пострадаю бы въ монастыр. Или вы думаете, что внутри монастырской ограды неизвстно искушеніе? Напрасно, я знаю монастыри лучше, чмъ вы ихъ знаете: это — притоны тщеславія, суетности, празднословности и всхъ самыхъ пошлыхъ пороковъ, позорящихъ вашъ полъ. Я положительно запрещаю вамъ и думать объ этомъ, покажите же мн вашу вру своимъ послушаніемъ!
— Вы ко мн жестоки, отецъ мой, жалобно проговорила Кэтъ.
— Не жестокъ, а только твердъ. Васъ непремнно нужно держать въ ежовыхъ рукавицахъ. Ну, полноте же, выкажите смиреніе и послушаніе, эти христіанскія добродтели всхъ боле пристали вашей молодости. Скажите, можетъ ли церковь въ лиц своего служителя разсчитывать на васъ, или же, продолжать священникъ, внезапно возвысивъ свой полный, могучій голосъ:— вы прислали за мною затмъ, чтобы просить моего совта, и все-таки длать по своему, скрывая своевольное сердце и гордый духъ подъ личиною смиренія?
Кэтъ взглянула на отца Фрэнсиса и совсмъ оторопла. Въ первый разъ еще добродушный священникъ показалъ ей, до какой степени онъ умлъ при случа принять внушительный, повелительный тонъ. Она просто-таки струхнула и объявила, что ей и на умъ не придетъ прекословить своему духовному отцу, что она полагаетъ волю свою къ его ногамъ и будетъ повиноваться ему какъ дитя, какъ и требуетъ ея долгъ.
— Вотъ теперь я снова узнаю дочь мою, сказалъ онъ, протягивая ей свою безобразную лапищу, которую она смиренно поцаловала, и дло было ршено къ ея полнйшему… неудовольствію.
Скоро посл того обоихъ позвали ужинать, но въ то время, какъ они сходили съ лстницы, горничная Кэтъ отозвала ее въ сторону и доложила, что какой-то молодой человкъ желаетъ ее видть.
— Молодой человкъ! сердито вскрикнула Кэтъ: — ну ихъ совсмъ! Хорошую задали мн изъ-за нихъ головомойку! Который же это тамъ?
— Я его совсмъ не знаю.
— Ужь врно присланъ какимъ-нибудь дуракомъ. Приведи его ко мн въ прихожую, да и сама оставайся тамъ, слышишь, чего добраго, еще воръ.
Горничная черезъ нсколько минутъ возвратилась, за нею слдовалъ Томъ Лестеръ.
Сей юный джентльменъ затмъ оставался на пригорк, чтобы извлечь изъ приключенія до послдней капли удовольствія, привсивъ шляпу свою къ дереву и выстрливъ въ нее на разстояніи десяти шаговъ изъ обоихъ неразряженныхъ пистолетовъ. Я ршительно не въ состояніи передать читателю того наслажденія, глубокаго, по, увы, кратковременнаго, которое доставило ему это упражненіе. Изъ ружей онъ стрлялъ несчетное число разъ, пистолеты же не попадались ему до этой вожделнной минуты.
Теперь онъ пришелъ къ Кэтъ Пейтонъ съ цлью напомнить ей о ея общаніи на счетъ денегъ. Къ счастью для него, она была не изъ тхъ, которымъ нужно бы было напоминать о данномъ слов.
— Ахъ, это ты! привтливо встртила она его:— ну, подожди меня тутъ — я не забыла своего общанія.
Она отослала горничную, сходила къ себ въ комнату и возвратилась съ двумя золотыми гинеями, тремя шиллингами и еще кое-какою серебряною мелочью.
— На, бери, сказала она съ улыбкою: — жаль, что больше нтъ.
Глаза мальчика загорлись при вид денегъ, онъ съ жадностью запряталъ серебро къ себ въ карманъ, но золота не хотлъ брать.
— Этихъ я боюсь, сказалъ онъ, подозрительно косясь на нихъ:— эти пріятели такого сорта, изъ-за которыхъ, того и гляди, заржутъ въ одну прекрасную ночь, ужь вы лучше припрячьте ихъ, или размняйте и давайте мн по шиллингу или по два, когда мн понадобится.
— А разв ты не боишься, что я истрачу твои деньги, такъ-какъ у меня своихъ уже нтъ?
Мальчика, очевидно, поразила врность этого замчанія, онъ задумался, но наконецъ ршился рискнуть.
— Нтъ ужь, не такою вы смотрите, чтобы обидть бдняка, сказалъ онъ: — притомъ вы скоро своимъ деньгамъ счета не будете знать.
— Вотъ какъ! сказала Кэтъ, широко раскрывъ глаза:— любопытно бы знать, съ чего ты это взялъ.
Мистеръ Лестеръ соблаговолилъ хитро подмигнуть ей однимъ глазомъ, помолчалъ минутку, какъ-бы для того, чтобы дать ей время раскусить этотъ таинственный отвтъ, затмъ почти шопотомъ сказалъ:
— Я слышалъ, что господа говорили, когда вы ухали, мистрисъ.
Ея взяла досада.
— Неужели? Еще толкуютъ о женскомъ язык! Ну, что же они говорили, желала бы я знать?
— На счетъ пари.
— Ахъ, только-то! это меня не касается.
— Какъ не касается, когда объ васъ-то и пари держали! На сколько я могъ разобрать, этотъ старый солдатъ и сквайръ Гэммерслей держали пари — три гинеи противъ одной, что вы непремнно выдадите, къ которому изъ двухъ молодцовъ лежитъ ваше сердце.
Щоки Кэтъ теперь уже пылали огнемъ, но стыдливость и деликатность побороли ея любопытство и она не стала боле длать вопросовъ. Впрочемъ, цыганенокъ въ этомъ и не нуждался, онъ отъ природы былъ болтливъ и безъ всякаго подстреканія съ ея стороны принялся разсказывать ей, что лишь только она отъхала, сквайръ Гэммерслей вынулъ изъ кармана гинею и вручилъ ее майору, объявивъ, что онъ выигралъ, а майоръ положилъ деньги въ карманъ, только немного погодя, сквайръ какъ-то промолвился, что счастливецъ мистеръ Невиль.
— Тогда, продолжалъ Томъ: — старый солдатъ возьми да отдай назадъ сквайру гинею: ‘берите обратно свои деньги, говоритъ, пари не выиграно. Вы думаете, что счастливецъ Невиль, я думаю, что Гонтъ’. Тутъ они опять заспорили и наговорили съ три короба.
— Очень нужно, этакіе дерзкіе! А помнишь ты что-нибудь изъ того, что они тутъ городили? Впрочемъ, я думаю, и помнить-то не стоитъ.
— Погодите, кажется, припомню: да, вотъ, сквайръ Гэммерслей сказалъ, что вы сами признались, что видли во сн сквайра Невиля, а это доказательство любви, и что сверхъ того, вы придерживали его сторону противъ другого, но старый солдатъ напомнилъ, что вы назвали Гонта просто ‘Гриффитомъ’, и основывался на этомъ. Онъ еще замтилъ, что вы во второй разъ перемнились лошадьми въ угоду нашему сквайру. ‘Всегда нужно смотрть, говоритъ, на то, что женщина длаетъ, а не на то, что говоритъ, на то только и созданы ихъ прелестныя губки, чтобы насъ цаловать да обманывать’. Вотъ что старикъ говорилъ.
— Ну, хорошо же! а… я… А ты что говорилъ? Ужь врно не на привязи держалъ языкъ.
— Я-то! Я и виду не подалъ, что слушаю, иначе они бы покончили споръ, чтобы надуть меня, къ тому жe, мн незачмъ было ломать себ голову: я ршился самъ спросить васъ, ужь мн-то вы скажете, я увренъ. Ну, котораго же вы любите, скажите, сударыня! Я, понятное дло, стою за Гонта. Ахъ, мистрисъ, трещалъ словоохотливый юноша: — неужели вы ршитесь совсмъ разогорчить его, когда онъ изъ любви къ вамъ и рану получилъ?
Кэтъ вздрогнула и удивленно посмотрла на разскащика.
— Раненъ! повторила она: — неужели они опять дрались, какъ я только убралась съ глазъ ихъ долой? Подлецы!
Она уже начинала дрожать.
— Нтъ, нтъ, отвчалъ Томъ: — это случилось еще прежде, чмъ вы подъхали. Помните, мы слышали сначала два выстрла, а потомъ одинъ, когда взбирались на пригорокъ? Ну, вотъ съ этого-то выстрла у сквайра Гонта сидла пуля въ рук
— О!
— Ну, не молодецъ-ли онъ! Вдь хоть бы пикнулъ, пока вы тутъ были! А когда вы ухали, у него сейчасъ же вырзали пулю, я самъ видлъ.
— Ахъ!
— Докторъ вынулъ ножъ, блестящій, острый, руку ему разрзалъ. ни дать, ни взять, какъ жаркое, а кровь-то какъ брызнетъ! такая красная, горячая!
— О, будетъ, будетъ, не разсказывай! Какой ты бездушный мальчикъ! Какъ у тебя хватило духу смотрть на это?
— Да вдь шкуру-то рзали не мою. Сквайръ Гонтъ и не крикнулъ, только поморщился, да зубы стиснулъ. Все было готово въ одну секунду, а онъ пулю-то и спряталъ. ‘Это, говоритъ, жен отдамъ… коли женюсь’, и положилъ въ карманъ. Да что это съ вами, мистрисъ? У васъ лицо бле вашей манишки!
— Такъ, ничего! А что онъ, бдный, лишился чувствъ?
— Вотъ еще! было съ чего лишаться чувствъ!
— Такъ отчего же мн дурно отъ одного разсказа?
— Отчего! Извстно, оттого, что вы — нженка, презрительно ршилъ мальчикъ: — храбры-то вы только на словахъ, какъ я вижу. А все-таки я радъ, что вамъ жаль нашего сквайра, тоесть насчетъ пули, это мн даетъ надежду, что вы выйдете за него, а сквайра Невиля оставите съ носомъ. Этакъ мы съ вами немножко породнимся… Ну, да, нечего, сударыня, такъ глаза-то таращить! Посмотрите вотъ это родимое пятнышко у меня на лбу: у сквайра Гонта точно такое же, и на томъ же мст.
На этомъ мст своей убдительной рчи онъ вдругъ вспомнилъ о личномъ своемъ интерес, и въ ту же минуту прервавъ свое заступничество за Гонта, постарался принять безпристрастный тонъ:
— Впрочемъ, мистрисъ, выходите, за кого хотите, великодушно разршилъ онъ:— только за кого бы вы ни вышли, сдлайте ужь такую милость, замолвите ему за меня словечко, чтобы взялъ меня въ лсничіе. Я бы скоре согласился быть лсничимъ у вашего мужа, чмъ англійскимъ королемъ.
Онъ уже начиналъ краснорчиво распространяться о своихъ достоинствахъ и способностяхъ къ желанной должности, но Кэтъ перебила его и велла отправляться на кухню, и спросить себ ужинать, такъ-какъ ее дожидаются Онъ пришаркнулъ ногою и убрался, постукивая своими подбитыми гвоздями башмаками
Кэтъ подошла къ окну, раскрыла его и подставила лицо свое холодному втру.
Она была глубоко тронута, и сердце ея переполнялось жалостью къ ея бывшему любимцу. Она стала упрекать себя въ жестокости, припомнивъ, какъ она приняла сторону Невиля, и какъ терпливо и печально Гриффитъ покорился ея ршенію, несмотря на то, что въ бдной рук его все это время сидла пуля.
Грудь ея вздымалась все чаще и выше, и, наконецъ, слезы потекли по ея щекамъ.
Она вошла въ столовую нсколько робко, ожидая, что ей быдетъ сдлано замчаніе по поводу ея продолжительнаго, не совсмъ вжливаго отсутствія, но вмсто того отецъ ея и священникъ, при вход ея, оба почтительно встали и приняли ее ласково и предупредительно. Во время ужина они замтно ухаживали за нею, уговаривая ее пость то того то другаго, и были къ ней боле обыкновеннаго внимательны. Она ясно видла, что почему-то поднялась въ ихъ глазахъ, это было пріятно ей, и она втихомолку принялась наблюдать за ними, какъ свойственно женщинамъ, чтобы изъ какой нибудь примты понять, въ чемъ именно дло. Недолго она оставалась въ недоумніи: собесдники ея постоянно длали замчанія и намеки, задвавшіе ее, хотя и неотносившіеся прямо къ ней.
Отецъ Фрэнсисъ произнесъ цлую назидательную бесду о ‘послушаніи’, и съ умиленіемъ замтилъ, какое великое благо найти ревностное усердіе, уже само по себ не особенно изобилующее въ наше время, соединеннымъ со смиреніемъ и покорностью духовной власти и добрымъ внушеніямъ.
Самъ мистеръ Пейтонъ не вдавался въ такія общія отвлеченныя разсужденія. Его бесда имла боле свтскій характеръ: она вращалась на Невильс-Корт, Невильс-Кросс, да на баронетскомъ титул, и онъ толковалъ отцу Фрэнсису, какъ и почему титулъ этотъ долженъ перейти къ Джорджу Невилю и его потомству.
Фрэнсисъ сначала вторилъ хозяину, но потомъ свернулъ, такъ-сказать, на побочный предметъ разговора. Обращаясь уже прямо къ Кэтъ, онъ началъ описывать ей одно прелестное мстечко, находящееся въ имніе Невиля, и на которомъ ревностная католичка, имющая вліяніе надъ владльцемъ помстья и намстникомъ графства, легко могла бы выстроить монастырь.
— Мстечко это боле, чмъ на половину — островъ, продолжалъ онъ (потому что рка Уэй съ трехъ сторонъ любовно обгибаетъ его), но за нимъ возвышаются лсистые склоны холмовъ, оберегающіе его отъ свернаго и сверо-восточныхъ втровъ, это — тнистый, укрытый отъ взоровъ, благорастворенный уголокъ, какіе отцы церкви обыкновенно выбирали для основанія своихъ мирныхъ обителей, развалины которыхъ еще свидтельствуютъ о благочестіи и величіи былыхъ вковъ. Форель и лососи плескались бы у самыхъ стнъ, ползучая жимолость и душистый боярышникъ тамъ изобилуютъ такъ же, какъ въ другихъ мстахъ полевая трава и крапива, два огромныхъ дуба стоятъ на полян, гладкой и мягкой, какъ бархатъ, и населены безчисленными пвчими птичками. Однимъ словомъ, уголокъ этотъ самой природою назначенъ для мира, покоя, молитвы, и если бы Богу было угодно, чтобы отецъ Фрэнсисъ дожилъ до старости, то онъ, кажется, съ радостью согласился бы кончить тамъ жизнь свою, въ мир съ Господомъ и людьми.
Кэтъ была видимо тронута этой картиной, въ ея восторженной поз и блестящихъ глазахъ сказывалось, какимъ счастьемъ и гордостью для нея было бы основать монастырь въ такомъ очаровательномъ мстоположеніи. Но на слова она была крайне скупа и осторожна. ‘Какая прелесть! Какъ это хорошо!’ Дале такихъ неопредленныхъ восклицаній она не рисковала, боясь неосмотрительно связать себя. Дло въ томъ, что, посл всего, что разболталъ ей Томъ Лестеръ, она едва сама знала, что ей говорить, что думать и длать: она чувствовала, что стала, какъ будто какимъ-то автоматомъ, котораго толкаютъ то, въ одну сторону, то въ другую.
Одно, впрочемъ, теперь уже было для нея совершенно ясно: отцу Фрэнсису вовсе не угодно было, чтобы она выбирала между своими двумя поклонниками: онъ, по доброт своей и заботливости, избавилъ ее отъ этого труда, и ршилъ, что быть ей за Невилемъ.
Она ушла въ свою комнату тотчасъ посл ужина, чувствуя себя усталою до обезсиленія. Лишь только поднялась она изъ-за стола, отецъ ея вскочилъ съ мста, засуетился, зажегъ ей свчу съ небывалой угодливостью, и, цалуя ее въ щеку, шепнулъ ей на ухо:
— Доброй ночи, леди Невиль!

VIII.

Вслдствіе треволненій, пережитыхъ ею въ этотъ день, Кэтъ провела неспокойную ночь, отъ которой проснулась съ сильною головною болью. То въ душ ея словно въ свтломъ озер отражался образъ тихаго, уютнаго монастыря, то пуля рвала и жгла ей грудь, то въ ушахъ ея звенлъ смутный гулъ, понемногу уяснявшійся и преслдовавшій ее неотвязными словами: ‘Лэди Невиль! Лэди Невиль! Лэди Невиль!’
Она послала свою горничную внизъ къ отцу, съ извиненіями и объявленіемъ, что она по нездоровью не подетъ въ Больтон-Голль, но ей на это было велно доложить, что карета приготовлена нарочно для нея, и чтобъ она потрудилась какъ нибудь стряхнуть съ себя нездоровье и хать, тмъ боле, что свжій воздухъ сдлаетъ ей въ десять разъ боле пользы, чмъ лежаніе въ душной постели.
Волей-неволей пришлось вставать. Она одлась въ черное шелковое платье и сошла внизъ, хотя нсколько блдная и истомленная, но все-таки боле чмъ достаточно прекрасная, чтобы исполнить то, что въ нашъ вкъ громкаго пустословія непремнно назвали бы ея ‘миссіею’, а именно — ссорить добрыхъ людей.
Въ половин девятаго семейный рыдванъ былъ поданъ къ парадному подъзду. Кузовъ, ярко росписанный гербами пейтонскаго рода и по мстамъ сверкавшій ржавою позолотою, вислъ на длиннйшихъ кожаныхъ ремняхъ, вмсто рессоръ, а переднія колеса отстояли отъ заднихъ чуть не на добрую милю или около того, однимъ словомъ, это была уродливая допотопная махина, да еще съ претензіями на современную роскошь, запряженная четвернею. Къ сожалнію, однако, дв переднія лошади принадлежали къ миніатюрной пород пони, что значительно нарушало общій величественный эффектъ. Старикъ Джо возсдалъ на козлахъ, кучеромъ, мальчикъ, помощникъ его — форейторомъ, который, однако, поминутно соскакивалъ, чтобы раззадоривать ретивыхъ коней, тыкая имъ палкою въ животы или даже просто каблуками. Подстрекаемыя столь внушительнымъ манеромъ, он выказали весьма похвальное усердіе, такъ что, несмотря на глубокій снгъ, прикатили сдоковъ въ Больтонъ какъ разъ въ самое время. У воротъ парка отецъ Фрэнсисъ вышелъ изъ кареты и куда-то скрылся, впрочемъ только на время: онъ считалъ несовмстнымъ со своей религіею и саномъ присутствовать при протестантскихъ похоронахъ, но точно также бы счелъ несовмстнымъ съ здравымъ смысломъ отказаться отъ хорошаго обда, хотя бы и протестантскаго.
Карета остановилась у главнаго крыльца. Дверь была настежь растворена и въ прихожей, вдоль стнъ, двумя шеренгами, была размщена прислуга, мужская и женская. Посредин стоялъ самъ Гриффитъ Гонтъ, съ обнаженною головою, и встрчалъ гостей. Всхъ другихъ онъ принималъ на середин прихожей залы, но Кэтъ и отца ея онъ вышелъ встртить на самый порогъ. Онъ поклонился имъ низко и почтительно, затмъ подалъ лвую руку Кэтъ, чтобы провести ее въ залу съ чинною церемонностью, предписываемою обычаями того вка. При вид правой руки его, поддерживавшейся повязкой, Кэтъ невольно вздрогнула и сильно смутилась, и такъ-какъ онъ въ ту же минуту подалъ ей свою другую руку, то она противъ воли крпко сжала ее, или врне, нервно стиснула. Ей хотлось сказать ему что нибудь ласковое и привтливое, но отецъ шелъ за нею по пятамъ и она боялась слдовать внушенію своего сердца, чтобы не сказать чего-нибудь ужь слишкомъ ласковаго, поэтому она только пребольно ущипнула Гриффита, который, никакъ не ожидая подобной милости, такъ и обмеръ отъ блаженства. Его выразительные каріе глаза отвтили ей взглядомъ, въ которомъ выливалась цлая поэма душевная, и держа ея руку высоко, почти наравн со своимъ ухомъ, самъ же оставаясь отъ нея чуть не на пяти шагахъ разстоянія, онъ торжественно ввелъ ее въ залу, гд находились уже другія дамы, и тамъ съ низкимъ поклономъ оставилъ ее.
Посл Пейтоновъ не ожидали боле никого изъ гостей. Погребальное шествіе тронулось весьма скоро посл ихъ прибытія. Этой частью программы завдывалъ исключительно подрядчикъ. Въ то время еще не существовалъ чудовищный обычай запрещать женщинамъ идти за гробомъ близкаго человка. Мистера Пейтона съ дочерью посадили во вторую карету, въ первой сидлъ Гриффитъ Гонтъ, одинъ, какъ ближайшій родственникъ покойника. Но Пейтоны хали не одни: подрядчикъ, не имя въ наличности другихъ родственниковъ усопшаго, посадилъ къ нимъ Невиля, ради почета, какъ будущаго наслдника баронетскаго титула.
Еще передъ тмъ присутствіе его въ дом Гриффита причинило Кэтъ немалое удивленіе, теперь же, когда онъ слъ къ нимъ въ карету, она горячо привтствовала его.
— Еслибы вы знали, сказала она:— какъ я рада, что вижу васъ здсь!
— Судите же поэтому, какъ я счастливъ встртиться съ вами!
Она покраснла и увернулась отъ этого прямаго замчанія.
— Я рада, пояснила она: — потому, что ваше присутствіе здсь служитъ для меня врною порукою, что больше никакой бды не будетъ.
Тутъ она понизила голосъ и просила Невиля ни подъ какимъ видомъ не говорить отцу о ея утренней поздк на знаменитый пригорокъ.
— Будьте совершенно спокойны, отвчалъ Джорджъ.
Онъ вполн зналъ, какъ выгодно раздлять тайну съ женщиной, и обрадовался случаю стать въ нкоторую короткость съ красавицею. Онъ началъ шептать ей на ухо что-то очень чувствительное. Она сначала его слушала, но потомъ серьзно остановила.
— Не стыдно ли вамъ, сказала она: — болтать такой вздоръ на похоронахъ? Отложите, сдлайте милость, всякія любезности до боле приличной минуты, да вспомните-ка лучше о томъ, что и для васъ настанетъ смертный часъ.
Онъ принялъ это замчаніе, какъ вообще все принималъ отъ нея, съ полнйшимъ благодушіемъ, и тотчасъ же придалъ лицу своему выраженіе приличной степенности.
Вскор посл того пріхали въ церковь, и опустили покойника въ семейный склепъ.
Люди, присутствующіе на похоронахъ, но недостаточно близкіе къ покойнику, чтобы въ душ печалиться о его смерти, обыкновенно приходятъ въ самое разговорчивое настроеніе на возвратномъ пути съ кладбища. Такъ было и съ Кэтъ, которая сама уже заговорила съ Невилемъ и спросила его, видлся ли онъ уже съ хозяиномъ.
— Какъ же, отвтилъ Невиль:— мало того, мы съ нимъ заключили договоръ. Мы разсудили, что драться изъ-за васъ нтъ никакого прока, потому что если одинъ изъ насъ и убьетъ другого, то изъ этого еще не слдуетъ, что вы за него выйдете замужъ.
— Чтобы я вышла за убійцу? перебила его Кэтъ: — никогда! Я бы его возненавидла, и всмъ на зло ушла бы въ монастырь, чтобы до гроба молиться за душу убитаго.
— Вотъ видите ли: между тмъ ни онъ, ни я недостойны такой жертвы, сказалъ Невиль тономъ глубокаго убжденія.
— Я сама такъ думаю, возразила Кэтъ сухо: — поэтому ужь лучше не дурите.
Онъ просилъ ее успокоиться на этотъ счетъ разъ навсегда и объявилъ, что они съ Гонтомъ сговорились домогаться руки ея мирными средствами.
— Ну, славное же у меня пойдетъ житье, замтила она.
— Да, пожалуй, что не совсмъ таки пріятное, пока вы не ршитесь на что-нибудь.
— Мн бы нетрудно было ршить, еслибы не страхъ огорчить… того или другого.
— Ну, ужь безъ этого нельзя. Прелестная мистрисъ Кэтъ, вамъ не первой выбирать между двумя одинаково достойными людьми. Я говорю такъ потому, что дйствительно кром хорошаго не могу ничего сказать о моемъ соперник. Я узналъ его лучше, чмъ зналъ прежде. Онъ вполн достойный человкъ, хотя и сидитъ у меня бельмомъ на глазу.
— А съ вашей стороны весьма благородно, что вы въ этомъ сознаетесь.
— Женщина-то вы такая, передъ которою всякій мужчина захочетъ показаться благороднымъ человкомъ, я васъ боготворю, вы лучшая и благороднйшая, также какъ и прекраснйшая изъ женщинъ.
— Полноте, мистеръ Невиль, я слабое и немощное созданіе, и вы такое же созданіе, и оба мы демъ съ похоронъ — который ужь разъ приходится вамъ это напоминать.
На этомъ мст Пейтонъ прервалъ ихъ разговоръ, попросивъ у Кэтъ шиллингъ взаймы, чтобы дать на чай конюху. Кэтъ вслухъ отвтила, что забыла кошелекъ свой дома, а на ухо шепнула отцу, что у нея нтъ вы одного шиллинга: это была истинная правда, потому что все свое маленькое состояніе она по общанію отдала Тому Лестеру. Вслдъ затмъ они пріхали въ Больтон-Голль и Кэтъ ловко увернулась и отъ Невиля и отъ Гриффита, присоединившись къ прочимъ дамамъ и двицамъ. Тутъ уже у нея развязался языкъ и не отставалъ отъ прочихъ, хотя и возвратилась она съ похоронъ.
Но скоро всхъ гостей, мужчинъ и дамъ, пригласили на чтеніе духовнаго завщанія. Тутъ случай, до этой минуты благопріятствовавшій Невилю, который неожиданно попалъ въ карету въ Пейтонамъ, далъ и Гонту насладиться отрадною минуткою. Онъ какъ-то поймалъ Кэтъ одну въ оконномъ углубленіи. Онъ воспользовался случаемъ и спросилъ ее, можетъ ли ей сказать нсколько словъ съ глазу на глазъ.
— Какой глупый вопросъ! сказала она весело и ушла съ нимъ къ самому окну.
— Кэтъ, сказалъ онъ торопливо:— черезъ нсколько мгновеній я здсь вроятно буду полнымъ господиномъ. Помнишь, ты мн однажды сказала, что ты предпочла бы быть монахинею или игуменьею, чмъ моей женою.
— Будто! возвразила Кэтъ:— это было сказано весьма умно, только вдь я на бду никогда долго не остаюсь при одномъ и томъ же.
— Да я-то, сказалъ Гриффитъ:— помню все, что бы ты ни сказала, и у меня нтъ воли кром твоей. Только ради самого Бога, не выходи ни за кого, кром меня. Вдь меня ужь ты теперь знаешь вдоль и поперегъ, со всми моими недостатками, а его много ли успла узнать?
— Такъ вы затмъ меня отозвали, чтобы заниматься злословіемъ? сказала Кэтъ, мгновенно принявъ холодный видъ.
— Нтъ, нтъ, совсмъ не затмъ! Я только хотлъ поговорить съ тобою на счетъ монастыря. Я все обдумалъ и вижу, что ты можешь быть игуменьей, не запираясь въ четыре стны и не доводя человка до отчаянія. Дло самое простое: выстрой монастырь гд, нибудь въ Ирландіи и пошли туда монахиню управлять имъ подъ твоимъ начальствомъ. Денегъ-то, слава-богу, не занимать стать! Будетъ ихъ у меня, сколько твоей душ угодно! Оно, конечно… я подумывалъ и о томъ, чтобы устроить себ хорошую охоту, а подобнаго рода зати, сама знаешь, обходятся недешево, держать же и то и другое, и охоту и монастырь — и думать нечего, ну, такъ и къ чорту охоту, и строй монастырь на здоровье.
— Но вдь ты протестантъ. Нельзя же теб основывать католическій монастырь.
— Мн нельзя, но жен моей можно, если она католичка. Кому какое дло, на что она тратитъ свои деньги?
— То-есть твои деньги, хочешь ты сказать?
— Нтъ свои, коли я дарю ихъ ей отъ всей души.
— Ну, удивилъ же ты меня, задумчиво сказала Кэтъ:— скажи на милость, кто тебя надоумилъ такъ безсовстно соблазнять бдную двушку?
— Кто надоумилъ? повторилъ Гриффитъ, нсколько озадаченный:— мое сердце, я полагаю.
Кэтъ очень ласково улыбнулась ему на это, и Гриффита вдругъ пробрала безумная надежда, что еще, можетъ быть, она какъ нибудь сдастся на его убжденія и мольбы. Но въ эту самую минуту доложили о прізд стряпчаго, котораго ожидали изъ Лондона, и Гриффитъ, какъ хозяинъ дома, долженъ былъ заняться усаживаніемъ общества. На лиц его выразилась страшная досада на этотъ несвоевременный пріздъ, но онъ скрылъ ее, какъ могъ, въ хозяйскихъ хлопотахъ, веллъ принести еще стульевъ и усадилъ всхъ, начиная съ Кэтъ и другихъ дамъ.
Комната была просторная, и все общество умстилось въ одинъ рядъ полукругомъ.
Затмъ Гриффитъ представилъ собранію лондонскаго стряпчаго, который поклонился коротко, солидно, слъ посреди полукруга и началъ вслухъ читать завщаніе.
Документъ былъ длинный и приводить его сполна нтъ никакой надобности. Я выберу только нкоторыя выдержки изъ него:
‘Я, Септимусъ Чарльтонъ, владлецъ Гэрншо-Кэстля и Больтон-Грэнджа, въ Кумберландскомъ графств, эсквайръ, будучи здравъ умомъ и въ полной памяти, благодаря Господа, заявляю мою послднюю волю, которая заключается въ слдующемъ: вопервыхъ, завщаю душу мою Богу, даровавшему мн ее, а тло мое земл. Прошу моихъ душеприкащиковъ сдлать нужные расходы на мое погребеніе, на формальности по духовному завщанію, на уплату долговъ моихъ и завщаемыхъ ниже суммъ, изъ моего личнаго состоянія’.
Слдовало нсколько завщаній по 50 и 100 гиней, потомъ другія поменьше, въ род слдующихъ:
‘Другу моему Идьюарду Пейтону, владльцу Пейтон-Голла, эсквайру — 10 гиней на троурное кольцо. Каждой изъ достопочтенныхъ особъ, которыя послдуютъ за моимъ тломъ, чтобы предать его могил — по 10 гиней на троурныя кольца.
‘Родственнику жены моей, Гриффиту Гонту — сумму въ 2,000 фунтовъ, имющую быть ему выплаченной въ мсячный срокъ со дня моей кончины.
‘Что же касается всхъ моихъ помстій, угодій, фермъ, земель, наслдственныхъ и благопріобртенныхъ и всего моего движимаго имущества, всякаго рода и свойства, какъ-то: денегъ, векселей, закладныхъ, мбели, серебра, картинъ, винъ и всякихъ напитковъ, лошадей, экипажей, скота и сельскаго инвентаря, и всего остальнаго моего личнаго имущества и вещей, которыя останутся за уплатою завщанныхъ выше суммъ и упомянутыхъ долговъ — все оное я дарю, завщаю и отказываю родственниц моей, Кэтринъ Пейтонъ, дочери Идьюарда Пейтона, эсквайра, владльца Пейтон-Голла, что въ Кумберландскомъ графств, въ ея вчное владніе и пользованіе, а также ея наслдникамъ, душеприкащикамъ, управляющимъ или назначеннымъ ею лицамъ’.
Когда стряпчій прочелъ это неожиданное заявленіе, вс слушатели невольно повернулись на своихъ стульяхъ, какъ будто по одному движенію, и уставили изумленные взоры на ту, которую одно мгновеніе и одно слово превратили изъ бднйшей двушки во всемъ Кумберланд въ богатую наслдницу, въ собственномъ ея лиц, владтельницу дома, въ которомъ они находились, стульевъ, на которыхъ они сидли, луговъ и парка, на которые они смотрли изъ окна.
Такъ-то вс мы обращаемся къ восходящему солнцу. Весьма немногіе взглянули на Гриффита, и то только для того, чтобы посмотрть, какъ на него подйствуетъ благополучіе, выпавшее на долю любимой имъ женщины и въ то же время обрушившееся на него столь чувствительнымъ ударомъ. Между тмъ въ лицо его стоило вглядться поближе: многое и многое бы можно было въ немъ прочесть. Въ первое мгновеніе оно озарилось безкорыстною радостью, но тотчасъ же затмилось выраженіемъ какого-то испуганнаго недоумнія, и затемъ омрачилось тоскливымъ отчаяніемъ.
Что же касается до самой Кэтъ, она кинула умоляющій взглядъ на того, кого она нечаянно лишила наслдства, и вслдъ затмъ лицо ея обратилось въ мраморное. Тщетно, пытливо впивались въ лицо ея любопытные взоры, силясь уловить въ чертахъ ея хоть малйшій признакъ того блаженства, которымъ подобное неожиданное счастье непремнно бы охватило душу каждаго изъ присутствующихъ. Она имла свои недостатки, но душою была истинно велика, поэтому остерегалась проницательныхъ женскихъ взоровъ, устремленныхъ на нее, и сидла невозмутимо спокойная, принимая внезапную блестящую перемну въ судьб своей съ кажущимся холоднымъ равнодушіемъ и непоколебимымъ самообладаніемъ. Задумчивые глаза ея царили гд-то въ пространств, словно она думала о неб, или о чемъ-нибудь, не мене отдаленномъ отъ денегъ и всего земнаго.
Но стряпчій не прервалъ своего чтенія, даже на мгновеніе, чтобы хотя украдкою подсмотрть за дйствіемъ, произведеннымъ имъ на слушателей. Онъ не останавливаясь дочиталъ- до конца вс обыкновенныя прибавленія, и тогда только, бросивъ однообразный, дловой тонъ, заключилъ уже своимъ обычнымъ, непринужденнымъ голосомъ:
— Сударыня, поздравляю васъ.
Это было сигналомъ для всхъ: все общество поднялось, какъ одинъ человкъ, обступили наслдницу, и наперерывъ осыпали ее поздравленіями. Она благодарила вжливымъ, хотя нсколько холоднымъ наклоненіемъ головы, но не произнесла ни одного слова, ожидая, чтобы къ ней подошелъ тотъ, надежды котораго безвозвратно разбились.
Онъ долго стоялъ въ нершимости. Чтобы понять его чувства, нужно помнить, что, по его взгляду на дло, Кэтъ не выигрывала ничего въ сравненіи съ тмъ, что онъ терялъ. Какъ жена его, она точно также была бы владлицею Больтон-Голля, Гэрншо-Кэстля и пр. Разница въ томъ, что она теперь была поставлена на недосягаемую для него высоту. Съ обмирающимъ сердцемъ онъ держался въ сторон, пока вс прочіе тснились около нея, но скоро почувствовалъ, что если одинъ онъ изъ всхъ ничего не скажетъ, то его молчаніе припишется низкому завистливому чувству, онъ собралъ вс свои нравственныя силы, и въ свою очередь выступилъ впередъ, видимо работая надъ собою, чтобы сохранить спокойное достоинство и мужественную твердость.
Положеніе было интересное, женскіе языки вмигъ замолкли, вс присутствующіе обратились въ слухъ и зрніе.

IX.

Гриффитъ съ усиліемъ, котораго, при всемъ стараніи, онъ не могъ скрыть совершенно, пролепеталъ не совсмъ твердо:
— Мистрисъ Кэтъ, поздравляю васъ, но вдругъ, овладвъ собою, онъ прибавилъ съ внезапнымъ и трогательнымъ порывомъ:— никогда счастіе не давалось въ боле достойныя руки.
— Благодарю васъ, Гриффитъ, тихо отвчала Кэтъ (до этой минуты она при людяхъ называла его не иначе, какъ мистеръ Гонтъ):— но деньги и земли не всегда приносятъ счастіе. Мн сдается, что я за минуту была счастливе, чмъ теперь.
У Гриффита вся кровь прихлынула къ лицу при этихъ словахъ: выраженіе ‘за минуту’ могло относиться къ той минут, когда они такъ задушевно разговаривали другъ съ другомъ, почти какъ женихъ съ невстою. У него духъ захватило, такъ что онъ могъ только поспшно отойти прочь, чтобы скрыть свое волненіе и возвратить себ по возможности нужное самообладаніе, чтобы прилично разъиграть роль хозяина въ дом, боле ему непринадлежавшемъ.
Кэтъ вскор сама удалилась, будто бы затмъ, чтобы заняться туалетомъ передъ обдомъ, въ сущности же чтобы избавиться отъ постороннихъ глазъ и на свобод все передумать.
Извстіе о постившемъ ее счастіи мгновенно разнеслось по всему дому. У самой двери залы, ее поймала домоправительница и непремнно хотла тутъ же повести ее осмотрть хозяйство.
— Не надо, успется, отбивалась Кэтъ: — лучше отведите мн какую-нибудь комнату, гд бы я могла умыть лицо и причесаться.
Мистрисъ Гилль провела ее въ парадную спальню, обитую старинными ковровыми обоями, нкогда яркихъ, но теперь полинялыхъ цвтовъ. Окно и кровать были занавшены тяжолою штофною драпировкою, блеклаго желтаго цвта.
— Хороша комната! для меня-то! замтила Кэтъ, и тутъ не забывая, что она блондинка: — и огня-то нтъ въ камин. Ужь лучше бы помстили меня на двор, да предложили умыться въ снгу.
— Ахъ, мистрисъ, оправдывалась экономка: — вдь мистеръ Гонтъ не приказывалъ разводить огня въ верхнихъ комнатахъ.
— Ну, хороши жe вы будете, если станете дожидаться распоряженій мужчины, чтобы сдлать домъ хоть сколько нибудь жилымъ. Вы знали, что сюда должно нахать съ дюжину дамъ, и не было у васъ на столько женской смекалки, чтобы затопить имъ каминъ, погрться съ дороги. Ведите меня лучше въ свою комнату.
Экономка покраснла.
— Моя комната такая маленькая, пролепетала она.
— Маленькая, да теплая, съ досадой возразила Кэтъ:— извстно: вы небось не дожидаетесь ни чьихъ распоряженій, чтобы позаботиться о своемъ удобств.
Мистрисъ Гилль подумала про себя:
‘Откажетъ, дло ясное’.
Впрочемъ, она провела свою новую госпожу по корридору и раскрыла передъ нею дверь небольшой уютной комнаты, помщавшейся въ угольной квадратной башеньк. Огромное окно, съ глубокимъ просвтомъ, занимало весь фасадъ комнаты и длало ее невыразимо свтлою и веселою, хотя атмосфера въ ней была нсколько спертая. Яркій огонь пылалъ въ камин.
— А, вотъ это на что-нибудь похоже, радостно сказала Кэтъ:— тутъ отвести душу можно. Только потрудитесь раскрыть вс форточки до одной, вы, должно быть, дали себ зарокъ не пускать сюда свжаго воздуха? Ну, спасибо. Теперь ступайте и забудьте все, что я вамъ наговорила, я въ настоящую минуту не въ дух, и раздражительна. Ну, убирайтесь же, и велите во всхъ комнатахъ затопить камины, да смотрите, ко мн не пускайте ни души, иначе мы съ вами не на шутку разсоримся!
Мистрисъ Гилль торопливо отретировалась. Кэтъ заперлась на замокъ, опрокинулась на кровать съ такимъ изнеможеніемъ, какъ будто бросалась въ морскія волны, чтобы вмст съ жизнью затопить въ нихъ всякое горе и тревогу, и расплакалась навзрыдъ.
Не выходить за своего давнишняго любимца одно, отобрать же у него вдобавокъ состояніе и оставить его въ бдности — опять другое. А между тмъ она почти ршалась на то и другое, давъ себя на половину уговорить выдти за Невиля, чтобы увеличить его богатство тмъ самымъ состояніемъ, которое она отнимала у Гриффита, не говоря уже о томъ, что Гриффитъ еще въ придачу дрался и раненъ изъ-за нея. Это превышало всякую мру, сердце ея возмущалось противъ такого усугубленія разнородныхъ жестокостей. Она была взволнована, раздражена, огорчена, ошеломлена, поставлена въ тупикъ, словомъ, душа ея разбушевалась моремъ, и хотя она долго плакала не переставая, какъ-бы отъ одной какой-нибудь причины, но женщина сейчасъ бы угадала, что одну минуту она плачетъ отъ нервнаго волненія, другую отъ досады и почти злости, третью отъ жалости, и, наконецъ, просто отъ горя.
Словомъ, она порядкомъ выплакалась на вс лады и тоны, и это принесло ея надрывающемуся сердцу на столько облегченія, что она почувствовала себя въ силахъ сойти внизъ и далеко упрятать настоящія свои чувства, равно отъ друга и недруга, что, къ несчастію, было отличительной чертою ея натуры.
Она встала, умыла лицо холодною водою, распустила свои роскошные волосы и принялась расчесывать ихъ.
Въ то время, какъ она стояла передъ зеркаломъ, подъ раскрытымъ окномъ раздались два знакомыхъ голоса, которые тотчасъ же остановили ея вниманіе: отецъ ея разговаривалъ съ Гриффитомъ Гонтомъ. Кэтъ насторожила свое чуткое ухо и стала прислушиваться, не мняя положенія, и не выпуская косы, подобранной въ закинутую назадъ руку. Она разслышала большую часть разговора, хотя изрдка и не доходило до нея какое-нибудь слово.
Мистеръ Пейтонъ говорилъ съ Гриффитомъ довольно ласково, и объяснялъ ему, что онъ сожалетъ о постигшемъ его удар, на сколько можетъ сожалть отецъ, дочь котораго получила черезъ этотъ ударъ большое состояніе, но тутъ онъ испортилъ впечатлніе, произведенное этой частью его рчи, спросивъ Гриффита ни съ того, ни съ сего, съ чего онъ взялъ, что мистеръ Чарльтонъ былъ намренъ оставить ему Больтон-Грэнджъ и Гэрншо-Кэстль?
Гриффитъ отвчалъ съ худо скрытымъ волненіемъ, что мистеръ Чарльтонъ неоднократно самъ говорилъ ему, что сдлаетъ его своимъ наслдникомъ. ‘Онъ этимъ не думалъ обижать мистрисъ Кэтъ, продолжалъ онъ:— потому что бдный старикъ былъ вполн увренъ, что мы съ нею не разлучимся’.
— Да? ну, конечно, только всему этому теперь, разумется, конецъ, хладнокровно отвчалъ сквайръ.
Тутъ Кэтъ потихоньку скользнула къ окну, и приложила ухо къ подоконннику, чтобы лучше прислушаться, но Гриффитъ ничего не отвчалъ.
Мистеру Пейтону, какъ видно, не понравилось это молчаніе, и такъ-какъ, несмотря на свое кажущееся добродушіе, онъ никогда не терялъ изъ виду своихъ выгодъ, весьма легко позабывалъ о выгодахъ и чувствахъ ближняго, то онъ снова заговорилъ тономъ боле жесткимъ, нежели, быть можетъ, сознавалъ или намревался.
— Послушайте, мистеръ Гонтъ, сказалъ онъ: — неужели вы и теперь намрены не давать дочери моей покоя? Вдь это бы значило напрашиваться къ женщин въ нахлбники. Будьте же мужчиной, и если вы, въ самомъ дл, желаете ей добра, то не становитесь поперегъ ея дороги. Вамъ извстно, что она можетъ выйти за человка, стоящаго по всему несравненно выше васъ, и прицпить Больтон-Грэнджъ къ Невильс-Корту. Я очень хорошо понимаю, что это вамъ ножъ острый. Но чему помочь нельзя, что о томъ и толковать. Соберитесь же духомъ, крпитесь, и обратите взоры свои и сердце куда-нибудь въ другую сторону. Тогда и я вамъ буду врнымъ другомъ, и домъ мой будетъ открытъ для васъ во всякое время.
Кэтъ напрягла слухъ до послдней возможности, но въ отвтъ на эту рчь не услыхала ни слова: Гриффитъ молчалъ. Ее пробрала дрожь. По разстоянію, она была дале отъ Гриффита, чмъ ея отецъ, но умъ ея и сердце какъ-бы перекинули мостъ отъ ея души къ душ любящаго ее человка. Она чувствовала, что въ этомъ долгомъ, неестественномъ молчаніи, сказывается безъисходное отчаяніе.
Но сквайръ не отставалъ отъ своей жертвы, и навязчиво требовалъ опредлительнаго отвта.
— Ну, полноте же дуться, началъ онъ снова: — вдь я ея отецъ: дайте же мн прямой отвтъ, либо — да, либо — нтъ!
Тутъ до слуха Кэтъ донесся тяжкій вздохъ, и за нимъ потопомъ полились слова, изъ которыхъ каждое казалось окрашеннымъ кровью, обливавшею сердце несчастнаго.
— Старикъ, почти крикнулъ онъ: — скажи, что я теб сдлалъ? За что ты такъ терзаешь меня? Или сердца въ теб нтъ? Всего-то часъ какой-нибудь, какъ я сдланъ нищимъ, а ты тутъ еще толкуешь мн, что я лишился ея, лишившись состоянія. Неужели ты думаешь, что мн это нужно говорить? И всегда-то она была въ десять разъ выше меня, а теперь ушла отъ меня совсмъ далеко, но зачмъ же меня этимъ попрекать? Неужели нельзя было дать несчастному, разбитому человку хоть часъ, опомниться, перевести духъ? Вдь ты же знаешь, что я еще, во весь этотъ злополучный для меня день, долженъ разъигрывать роль хозяина, смяться и кривляться и всхъ васъ веселить, когда у меня сердце на части разрывается! Господи, Боже мой! взгляни хоть ты на меня, и пожалй меня, ибо у людей въ груди камень, а не сердце! Ты хочешь отъ меня отвта? Ну, такъ — нтъ же! Я не хочу, не могу дать слова отступиться отъ нея! Пусть она сама меня прогонитъ! Тогда я убгу изъ страны, и никому изъ васъ никогда больше на глаза не покажусь… Боже мой! и не боле, какъ какой-нибудь часъ назадъ, она была такъ мила и ласкова, и я былъ такъ счастливъ! О, сэръ, если вы рождены отъ живой женщины, а не отъ истукана, то пусть же будетъ въ васъ хоть сколько-нибудь жалости! Не говорите вы мн о ней, ни такъ, ни иначе. Чего вы боитесь? вдь я мужчина и джентльменъ, хотя и жестоко удрученъ! Не бойтесь, бгать не стану за владлицей Больтон-Голля! Помилуйте! не я ли же самъ приказалъ накрыть ея приборъ по самой середин стола, гд мн нельзя будетъ нетолько говорить съ нею, да и смотрть на нее? Да я и не смю смотрть на нее. потому что я долженъ быть веселъ. Веселъ! да — веселъ, когда и рука-то у меня болитъ, и голова-то болитъ, и сердце болитъ — хоть ложись да умирай! Такъ пощадите же меня хоть сколько-нибудь, и не истязайте меня выше человческихъ силъ!
— Вы никакъ съума спятили, молодой человкъ! строго замтилъ сквайръ: — посадить бы васъ на мсяцъ на хлбъ да воду!
— Я, дйствительно, почти сумасшедшій, смиренно отвчалъ Гриффитъ: — но еслибы вы только оставили меня въ поко, да не рвали бы мн сердце по частямъ изъ груди, я еще какъ-нибудь скрылъ бы свою муку отъ всхъ васъ, и съигралъ бы свою роль, какъ подобаетъ мужчин. Дорого бы я далъ, чтобы лежать теперь тамъ, гд покоится мой единственный другъ!
— Убирайтесь, я съ вами и говорить не хочу! сердито возразилъ Пейтонъ: — только не смйте и вы боле говорить съ моею дочерью!
— Если она со мною заговоритъ, сэръ, то будьте уврены, что и я съ нею буду говорить, не спрашиваясь ни у васъ, ни у кого другого. Навязываться же владлиц Больтон-Голла, я ужь, конечно, не намренъ, и напрасно вы такъ обо мн думаете. Только ради самого Бога, оставьте меня. Я хочу остаться нкоторое рремя наедин.
Съ этими словами Гриффитъ удалился, будучи не въ силахъ доле выносить подобную пытку.
Пейтонъ только сердито и презрительно фыркнулъ ему вслдъ, и самъ тотчасъ же ушелъ въ другую сторону.
Разговоръ этотъ на незримую слушательницу имлъ престранное дйствіе. Онъ ее не растрогалъ, не опечалилъ, а ожесточилъ, можетъ быть, она выплакала весь свой запасъ нжности, во всякомъ случа, она встала изъ своей засады настоящей тигрицей, глаза ея, обыкновенно такіе томные, сверкали мрачнымъ огнемъ, лобъ ея, буквально, побагровлъ отъ негодованія. Она закусила нижнюю губу, стиснула кулаки, и ея крошечная ножка отбивала по полу усиленный тактъ.
Она еще находилась въ этомъ состояніи, когда раздался робкій стукъ въ дверь, и голосъ мистрисъ Гилль, просившій ее не прогнваться за непрошенный приходъ, и объявлявшій, что обдъ поданъ и общество дожидается только ея, чтобы ссть къ столу.
Тутъ только Кэтъ вспомнила, что она теперь хозяйка дома. Она вжливо отвчала, что сейчасъ сойдетъ внизъ, но когда взглянула въ зеркало, то испугалась собственнаго своего лица.
‘Нтъ’, подумала она: ‘не видать никому изъ нихъ и даже не догадаться о томъ, что происходитъ у меня на душ’.
Она стала передъ зеркаломъ, и начала сочинять себ холодное, улыбающееся лицо. Когда она сгладила съ него послдній слдъ внутренняго волненія, и осталась довольна надтою маскою, она сошла внизъ.
Мужчины ожидали ее съ нетерпніемъ, женщины съ любопытствомъ, всмъ хотлось посмотрть, какъ она будетъ держать себя въ своемъ новомъ положеніи. Она плавно вошла, чинно всмъ поклонилась, и мистеръ Гонтъ отвелъ ее на приготовленное для нея мсто, посреди стола. Самъ онъ слъ у конца его, замтивъ съ нкоторымъ достоинствомъ:
— На этотъ день я играю роль хозяина.
Мистеру Гэммерслею было назначено мсто налво отъ Кэтъ, но ловкій плутъ Невиль уговорилъ его помняться съ нимъ, и такимъ образомъ пристроился къ своей возлюбленной. Насупротивъ нея сидли ея отецъ, майоръ Риккардсъ, отецъ Фрэнсисъ и нсколько другихъ, о которыхъ исторія молчитъ.
Невиль находился въ самомъ праздничномъ настроеніи. Онъ имлъ на столько такта, что тщательно скрывалъ удовольствіе, которое доставлялъ ему ударъ, поразившій его соперника, и нарочно ни разу не упоминалъ объ этомъ предмет, но Кэтъ съ разу поняла по какому-то особому, лукаво-невинному скромничанію, которое онъ напустилъ на себя, что онъ въ восторг отъ оборота, принятаго этимъ дломъ, такъ что его деликатность не послужила ему ни къ чему: Кэтъ была уже не тою, какою онъ видлъ ее въ это же самое утро. Кром холодныхъ, односложныхъ отвтовъ, онъ не добился отъ нея ничего. Сто разъ возвращался онъ на приступъ съ непреоборимою любезностью и благодушіемъ, но безъ малйшаго успха: она оставалась надменною, недоступною, почти озлобленною.
Съ другимъ своимъ сосдомъ, она обошлась нисколько не милостиве, однимъ словомъ, хозяйка дома произвела самое невыгодное впечатлніе. Она смотрла настоящей льдиной, или, врне, прекрасной статуей, одаренною окаменяющимъ свойствомъ.
Немного погодя, сама природа какъ будто стала вторить ей въ тонъ. Повалилъ снгъ огромнйшими хлопьями, по всмъ невольно пробжала дрожь, а старикъ Пейтонъ, безцеремонно объявивъ, что въ такую погоду не подетъ домой, во всеуслышаніе обратился къ дочери черезъ столъ:
— Впрочемъ, ты-то здсь вдь дома. Оно и хорошо: заночуемъ на новосельи.
— О, папа!… могла только проговорить Кэтъ, вспыхнувъ отъ стыда и досады.
Впрочемъ, если скука и натянутость царствовали кругомъ самой хозяйки, нельзя было того же сказать о верхнемъ конц стола: тамъ раздавались громкіе взрывы хохота, и не умолкала веселая болтовня. Кэтъ съ удивленіемъ взглянула въ ту сторону, и что же? Всхъ раззадоривалъ и развеселялъ не кто иной, какъ Гриффитъ.
Хохотъ сначала разражался только повременамъ, но къ концу обда уже не прерывался, и началъ переходить въ шумный разгулъ.
Кэтъ, наконецъ, вопросительно взглянула на Невиля.
— Нашъ достойный хозяинъ подаетъ примръ непринужденнаго веселья, объяснилъ онъ: — или проще, напивается пьянъ.
— О, я надюсь, что до этого не дойдетъ, сказала Кэтъ: — неужели не найдется никого, кто бы дружески предостерегъ его, и объяснилъ ему, что онъ длаетъ изъ себя общее посмшище.
— Вы въ немъ, какъ видно, принимаете большое участіе, замтилъ Невиль нсколько язвительно.
— Еще бы! Или, можетъ статься, вы, мистеръ Невиль, поставили себ за правило отступаться отъ друзей своихъ, когда ихъ постигаетъ несчастіе?
— Нтъ, мистрисъ Кэтъ, я надюсь, что къ подобной низости я никогда не былъ и не буду способенъ.
— Да, понимаю: вы только радуетесь несчастію вашихъ враговъ, такъ, что ли? колко продолжала красавица.
— Не позволяю себ даже и этого, что же касается собственно мистера Гонта, я ему вовсе не врагъ.
— Разумется! вы его лучшій другъ. Этому служитъ доказательствомъ, между прочимъ, рука его въ настоящую минуту.
— Я его соперникъ, но повторяю, не врагъ. Я вамъ это на дл докажу.
Тутъ онъ понизилъ голосъ и сталъ говорить ей совсмъ почти на ухо:
— Васъ огорчаетъ то, что онъ лишается Больтон-Голля, и такъ-какъ вы крайне благородны и великодушны, васъ огорчаетъ это тмъ боле, что вы пріобртаете то, что теряетъ онъ.
Кэтъ покраснла, видя, что онъ такъ врно разгадалъ ее. Невиль продолжалъ:
— Вы недостаточно любите его, чтобы выйти за него замужъ, и такъ-какъ вы не можете дать ему счастія, то ваше доброе сердце болитъ и ноетъ отъ мысли, что черезъ васъ же онъ длается изъ богатаго человка бднякомъ.
— Да что съ вами и говорить! сердцевдъ, и только! насмшливо отшучивалась Кэтъ.
Джорджъ, не смущаясь, продолжалъ:
— Я укажу вамъ чрезвычайно легкій способъ выпутаться изъ этого затрудненія.
— Весьма обяжете, возразила Кэтъ довольно дерзко.
— Отдайте мистеру Гонту Больтонъ и Гэрншо, а мн — вашу руку…
Кэтъ обернулась и удивленно посмотрла на Невиля, по глазамъ его она увидла, что онъ не шутитъ: несмотря на это, она нарочно подала видъ, что принимаетъ его слова за шутку.
— Коротко и ясно, сказала она, смясь, но не совсмъ твердымъ голосомъ.
— И сверхъ того просто и удобно, добавилъ Джорджъ: — потому что Гэрншо и Больтонъ, взятые вмст, не стоятъ и мизинца этой милой руки, которой я прошу у васъ. Но стоимость всякаго предмета опредляется тмъ, какую цну придаетъ ей тотъ, кто взвшиваетъ его достоинства. Мистеръ Гонтъ, вотъ видите ли, придаетъ Больтону и Гэрншо огромную цну, онъ просто таки въ отчаяніи, что лишился ихъ. Взгляните на него, онъ одуряетъ себя въ вашихъ же глазахъ, чтобы только утопить свою досаду.
— А, вотъ оно что! возразила Кэтъ: — и, странное дло, ей вдругъ почему-то стало легче на душ.
— Именно, поврьте, что такъ. Ужь это замашка такая у всхъ насъ, мужчинъ. Ну, такъ я вамъ говорилъ, что я, съ своей стороны, за Больтономъ и Гэрншо не гонюсь. Я люблю васъ самое, люблю не ваши помстья, или вашъ домъ, ваше состояніе, а собственно и единственно васъ. Такъ отдайте же мн себя, а стряпчему поручите перевести всю эту дрянь на мистера Гонта. Я былъ его противникомъ въ дуэли, не могу быть и не оставаться его соперникомъ относительно васъ, но, какъ видите, я ему не врагъ, и не желаю ему худого.
Кэтъ была нсколько тронута.
— Это все въ высшей степени красиво, годится въ любой романъ, сказала она:— и совершенно достойно такого доблестнаго витязя, какъ вы, но вы знаете очень хорошо, что онъ швырнулъ бы вамъ въ лицо и домомъ и помстьями, еслибы вы вздумали предложить ихъ ему на этихъ условіяхъ
— Да — мн, но не вамъ, еслибы вы ему сдлали отъ себя это предложеніе.
— Я уврена, что и отъ меня онъ принялъ бы его не иначе.
— Попытайтесь!
— Къ чему?
— Попытайтесь!
Кэтъ начало передергивать отъ нервнаго волненія.
— Что же! и попытаюсь, похрабрилась она, но тутъ же оговорилась:— а впрочемъ, нтъ, не хочу. Вы начинаете съ того, что подкупаете меня, а потомъ учите подкупать его.
— Это единственное средство сдлать счастливыми двухъ честныхъ и достойныхъ людей.
— Еслибы я только въ этомъ была уврена…
— Можете! повторяю — попытайтесь.
— А какъ онъ откажетъ?
— Что же? Тогда все останется попрежнему.
— А если согласится?
— Если согласится? Тогда въ его владніе поступятъ Гэрншо-Кэстль и Больтон-Грэнджъ, а перлъ Англіи будетъ принадлежать мн.
— Я, право, не прочь бы побить васъ вашимъ же оружіемъ, вслухъ раздумывала Кэтъ:— только нтъ, это было бы слишкомъ неделикатно.
Джорджъ Невиль пристально взглянулъ на нее.
— Вы ужь не обманываете ли сами себя? сказалъ онъ: — не миле ли вамъ мистеръ Гонтъ, чмъ вы сами думаете, и не боитесь ли вы подвергать его такому опасному искусу? Я, право, начинаю думать, что вамъ страшно, какъ бы любовь его не спасовала передъ блестящей приманкою.
Кэтъ вся вспыхнула и гордо мотнула головою.
— Удивительно, какіе вс вы, мужчины, проницательные! насмшливо возразила она:— много вы знаете толку въ женскомъ сердц! Дло въ томъ, что я никакъ не могу сообразить, что изъ этого можетъ выйдти, и потому намрена, съ вашего позволенія, сэръ, остаться при своемъ и жалть мистера Гонта съ благородной дистанціи.
Невшь молча поклонился. Онъ былъ увренъ, что это только благовидная увертка съ ея стороны, и что она дйствительно боится подвергнуть любовь его соперника предлагаемому имъ испытанію.
Въ первый разъ еще онъ сталъ молчаливъ и сдержанъ, будучи близь нея. Эта перемна была замчена отцомъ Фрэнсисомъ, который кинулъ на Кэтъ черезъ столъ наставительный, укоризненный взглядъ, она уловила его, поняла, подала видъ, будто не замчаетъ, а сама — повиновалась ему.
Гоните черезъ силу осла — онъ будетъ лягаться. Гоните мужчину — онъ окрысится. Гоните женщину — она начнетъ ласкаться.
Кэтъ Пейтонъ была именно въ такомъ положеніи. Вся компанія за послднее время вконецъ ее загоняла, поэтому она внутренно внезапно приняла отважное ршеніе, и посл того наружно совсмъ уже измнилась. Вопервыхъ, она обратилась къ Невилю съ обворожительной любезностью и привтливостью, и этимъ не ограничилась. Она просіяла, расцвла и для всхъ, и подобно апрльскому солнцу, пробивающемуся сквозь весеннія тучи, расточала кругомъ себя улыбки, вниманіе, ласковые взгляды, такъ что всхъ заставила забыть о своей недавней холодности и недоступности, всхъ пригрла въ обаятельной атмосфер, которую вдругъ разлила кругомъ себя. Когда общій восторгъ и оживленіе дошли до высшей степени, сирена бросила на Гриффита смющійся, повидимому, взглядъ, и замтивъ одной дам, сидвшей насупротивъ ея: ‘мы ужь тутъ не лишнія ли?’ увела дамъ въ гостиную. Здсь же, первымъ ея дломъ было сбросить съ себя безцеремонно лицемрную улыбку, вторымъ — приссть къ столу, наскоро начертить нсколько строкъ на клочк бумаги и послать записку къ хозяину.
Хозяинъ же допился къ этому времени чуть не до положенія ризъ.

X.

Пріятели Гриффита отъ души хохотали вмст съ нимъ, пока онъ напивался, когда совсмъ напился, хохотали еще пуще, но уже надъ нимъ.
Они подбили его на псню, и онъ сплъ весьма пріятнымъ голосомъ псню нсколько анакреонтическаго содержанія и такъ громко, что доставилъ великое услажденіе прислуг, находившейся въ буфетной, а Невиль насмшливо аплодировалъ ему. Вслдъ затмъ подбили его разсказать что-нибудь, а такъ-какъ для того чтобы разсказать что-нибудь, требуется больше связности въ мысляхъ, нежели для того, чтобы пропть псенку, то бдный Гриффитъ совсмъ провалился: онъ мямлилъ, путалъ, заплетался, то останавливаясь, то опять начиная, роняя нить за нитью въ своей повсти. Пока онъ кое-какъ выпутывался, вошелъ слуга и вручилъ ему записку. Злополучный разскащикъ принялъ ее, и глубокомысленно замоталъ головою, но изъ вжливости или просто по отупнію, не развернулъ ея, а стиснулъ въ пальцахъ и продолжалъ свою безсвязную болтовню, пока, наконецъ, она забрела куда-то въ сыпучіе пески пустыни и какъ-то совсмъ затерялась въ пространств. Что разсказъ его окончился, по совсти сказать нельзя, потому что это было порожденіемъ разстроеннаго мозга, неимющимъ ни начала, ни конца.
Онъ слъ на свое мсто среди шумныхъ, насмшливыхъ рукоплесканій. Минутъ пять спустя, должно быть, въ его отуманенной голов на мгновеніе просвтлло, и онъ вспомнилъ, что у него что-то такое въ рук. Онъ разжалъ пальцы — записка. При вид ея, онъ самодовольно ухмыльнулся, озираясь на своихъ состольниковъ съ глубокомысленнымъ, многозначительнымъ подмигиваніемъ и улыбками, какъ будто онъ по какому-нибудь особенному мудреному ухищренію поймалъ соловья, или что-нибудь въ этомъ род, потомъ внезапно принялъ важный и даже надменный видъ, и началъ осматривать со всхъ сторонъ свою находку.
Онъ съ перваго же взгляда узналъ почеркъ, и это сообщило ему такое электрическое сотрясеніе, отъ котораго онъ на минуту на половину отрезвлъ.
Онъ раскрылъ записку и съ большимъ трудомъ разобралъ ее до конца почти по складамъ: она была написана чрезвычайно четко, красивымъ продолговатымъ почеркомъ, но буквы-то на бду ужь больно распрыгались и расплясались передъ его глазами.
Записка была слдующаго содержанія:
‘Мн очень нужно переговорить съ тобою, пока еще не поздно, но не придумаю, какъ бы это устроить. Разв вотъ что: комната моя въ угольной батеньк, приходи ко мн подъ окно въ 9 часовъ и, прошу тебя, приходи въ трезвомъ вид, если хоть сколько-нибудь уважаешь себя или

‘Кэтъ’.

Гриффитъ положилъ записку въ карманъ и старался собраться мыслями, но это оказалось задачею непосильною. Тутъ только онъ догадался, что онъ, должно быть, пьянъ. Онъ призвалъ на помощь вс свои силы, чтобы отрезвить себя, но никакъ не могъ. Нкоторое время сидлъ онъ въ болзненномъ отупніи, любовь и вино оспаривали другъ у друга его мозгъ. Его усилія вернуть разумъ, который онъ такъ безразсудно пропилъ, представляли зрлище, по истин достойное жалости. Усилія эти, однако, не повели ровно ни къ чему, и убдившись въ столь печальной истин, онъ схватилъ со стола полную рюмку и преважно вылилъ ее себ на голову.
Поднялся всеобщій хохотъ. Это разсердило Гонта, и онъ, переходя отъ одного чувства къ другому съ быстротою, свойственною только дикарю или пьяному, изъявилъ желаніе драться съ господиномъ, котораго онъ до этой минуты рекомендовалъ обществу, какъ лучшаго своего друга. Но лучшій другъ (весьма отдаленный знакомый, къ этому времени пришедшій въ такое же состояніе, какъ и онъ самъ) жалостнйшимъ образомъ извинился, обливаясь обильными слезами, что такъ растрогало Гриффита, что онъ здоровою рукою своею обвилъ шею своего лучшаго друга и въ свою очередь прослезился, и оба стукнулись своими одурманенными лбами объ столъ. Гриффитъ такъ на стол и остался, но лучшій другъ выпутался изъ его объятій, и мудро потрясая головою, замтилъ: ‘онъ значительно пьянъ’. Это геніальное открытіе, сдланное такимъ компетентнымъ судьею, вызвало страшный хохотъ.
— Оставьте его, сказалъ одинъ изъ гостей, мужъ, въ подобныхъ длахъ, закаленный опытомъ.
Такъ Гриффитъ съ добрый часъ пролежалъ головою на стол, а къ этому времени прочимъ гостямъ было и самимъ не до того, чтобы глумиться надъ нимъ, за его пьяное состояніе.
Гриффитъ, пробывъ довольно долго въ спокойномъ положеніи, понемногу началъ приходить въ себя и вдругъ вскочилъ на ноги съ какимъ-то смутнымъ сознаніемъ, что ему въ эту самую минуту надлежитъ отправляться къ Кэтъ. Онъ пробормоталъ какое-то извиненіе и, шатаясь, добрался до стеклянной двери, выходящей на поляну, растворилъ ее и выбжалъ на открытый воздухъ. Онъ воображалъ, что это окончательно его приведетъ въ память, но вмсто того, холодъ, пахнувшій на него, совсмъ пришибъ его, такъ что ноги у него какъ-то замысловато переплелись, потомъ какъ-то разбрелись въ разныя стороны и онъ растянулся во всю длину на земл, и уже не могъ подняться, а уходилъ все глубже и глубже во что-то холодное и рыхлое. Онъ застоналъ и уже не шевелился.
Это что-то рыхлое былъ, конечно, снгъ, который покрывалъ землю на добрый футъ глубины и, оттаивая вокругъ головы и лица Гриффита, онъ значительно освжилъ и оживилъ его, такъ что тотъ могъ подняться въ сидячее положеніе и достать письмо Кэтъ, которое усердно расцаловалъ: любовь понемногу начинала брать верхъ надъ виномъ въ голов его.
Наконецъ онъ совсмъ всталъ и, хотя все. еще не слишкомъ твердою поступью, направился къ башеньк, гд находилась комната Кэтъ, и остановился подъ ея окномъ.
Башенька эта снаружи до верху заросла роскошнымъ плюшемъ, а плющъ былъ занесенъ снгомъ, такъ что окно казалось вправленнымъ въ сплошную снговую раму, за то внутри горлъ яркій огонь, отъ котораго стекла свтились багровымъ отблескомъ, хорошо и весело было смотрть на это окно, казавшееся огненнымъ транспарантомъ въ толстой снжной рам. Но Гриффиту было не до того. Онъ стоялъ на одномъ мст неподвижный и унылый, какъ въ воду опущеный, вино, которымъ онъ думалъ затопить свое отчаяніе, потеряло свою возбуждающую силу и оставило его со свинцомъ въ мозгу и на сердц.
Напрасно ломалъ онъ свою полусонную голову надъ вопросомъ: зачмъ бы Кэтъ его потребовала? Затмъ ли, чтобы проститься съ нимъ навки, или чтобы утшить его хотя общаніемъ никогда не выходить за другого? Впрочемъ, онъ скоро пересталъ натуживать понапрасну свой ослабленный мозгъ. Кэтъ была для него существомъ высшимъ, она часто говорила и длала такія вещи, которыя приводили его въ изумленіе. Она его потребовала, и этого было для него достаточно, во всякомъ случа, онъ еще разъ увидитъ ее и будетъ говорить съ нею. Такъ стоялъ онъ очень долго, то покачиваясь на ногахъ, то глядя на ярко-освщенную комнату и всми силами души призывая ея обитательницу, но такъ-какъ, благодаря своимъ усерднымъ возліяніямъ Вакху, онъ ошибся часомъ и явился въ 8 часовъ вмсто 9, то ему и пришлось стоять подъ ея окномъ такъ долго, что онъ усплъ порядкомъ поостынуть и даже продрогнуть.
Наконецъ женская тнь мелькнула вдоль стны, и Гриффитъ весь встрепенулся. Вслдъ затмъ онъ услыхалъ, что мшали огонь въ камин, потомъ опять явилась тнь, но, увы, надъ нею возвышался огромный чепецъ, оказалось, что сердце его забило тревогу по какой-нибудь Мэри или Сэлли. Онъ грустно понурился, и придерживаясь за плющъ, опять началъ соваться головою.
Но вотъ тихо растворилось одно изъ небольшихъ оконцовъ и изъ него выглянуло желанное личико.
И какъ картинно хороша была она при двоякомъ, лунномъ и огневомъ освщеніи! Тотъ и другой свтъ какъ-бы оспаривали другъ у друга прелестную головку, которая отчасти досталась и тому и другому: серебристые лучи полной луны, озаряя ея розовыя щечки, слегка длали ихъ блдными, и отражаясь въ ея большихъ срыхъ глазахъ, придавали имъ какой-то мечтательный блескъ, но багровое пламя охватывало ее сзади и заливало ея свтлыя кудри алымъ сіяніемъ, какъ-бы расплавленнымъ рубиномъ. Она смотрла по истин небеснымъ явленіемъ въ этой сверкающей снжной рам.
Вообразите же себ, какою прекрасною, дивно-лучезарною должна была она показаться тому, кто любилъ ее безконечно и смотрлъ на нее, быть можетъ, въ послдній разъ! Ея появленіе въ одинъ мигъ почти совсмъ отрезвило его, онъ глядлъ на нее любовно, благоговйно, съ полураскрытыми устами, съ усиленно бьющимся сердцемъ. Она окинула его однимъ взглядомъ съ ногъ до головы.
— А — а! протяжно промолвила она, какъ-бы про себя, потомъ тихо прибавила: — это хорошо, что ты пришелъ! Потомъ опять ласково и съ участіемъ продолжала:— Какой ты, однако, блдный! Ты страдаешь?
Этотъ нжный, милый привтъ совсмъ уничтожилъ Гриффита. Отъ избытка чувствъ, подхлынувшихъ къ его сердцу, онъ былъ не въ силахъ выговорить ни одного слова.
Кэтъ обождала съ минуту, но видя что онъ ей не отвчаетъ, начала передъ нимъ оправдываться.
— Надюсь, что ты не сердишься на меня, сказала она: — вдь не я же его заставляла отказывать мн эти несчастныя помстья. Я бы ни за что на свт не отняла ихъ у тебя, еслибы это было въ моей вол.
— На тебя сердиться, перебилъ ее Гриффитъ:— было бы слишкомъ подло. Нтъ, мистеръ Чарльтонъ былъ совершенно правъ, поступая такъ, и… онъ не могъ договорить.
— Я совсмъ другаго мннія, возразила Кэтъ:— только ты не печалься: все будетъ устроено къ твоему полному удовольствію. Я не могу вполн любить тебя, но я искренно къ теб привязана, да иначе и быть не можетъ. Пріободрись же, милый Гриффитъ, и не тужи о томъ, что сегодня случилось.
Гриффитъ улыбнулся.
— Я нисколько не печалюсь, сказалъ онъ:— цлый день я чувствовалъ, что сердце во мн точно надорвано, но это было оттого, что ты какъ будто чуждалась меня. Теперь же мы вмст, и я счастливъ вполн. Ненаглядная моя, не запирай ты никогда этого окна и не оставляй меня опять одного въ потьмахъ! Дай мн стоять тутъ и глядть на твое ангельское личико всю ночь, и я буду первымъ счастливцемъ въ Кумберланд..
— Ну, да, какъ же! отвчала Кэтъ, нсколько сконфуженная отъ его страстности: — будешь счастливцемъ, да надолго ли? только на эту одну ночь, а какъ я уйду, опять дурить станешь, да чего добраго, пьянъ напьешься, какъ будто отъ этого дло поправится. Нтъ, нтъ, нужно устроить твое счастье попрочне и подльне. Знаешь что, мн разршено передлать это безтолковое духовное завщаніе и возвратить теб Больтон-Голль и Гэрншо.
На лиц Гриффита изобразилось удовольствіе, но и недоумніе.
Кэтъ немного помолчала, и продолжала уже мене развязно:
— Только, сказала она нсколько нервно:— при этомъ есть одно условіе, которое обоимъ намъ будетъ немного тяжело.
Она запнулась.
— Что же такое? спросилъ онъ, задыхаясь.
— Да вотъ что, бдный мой Гриффитъ, мы будемъ обязаны честью не видаться впродолженіе нсколькихъ мсяцевъ, можетъ быть, и цлаго года, однимъ словомъ… не сердись на меня!… до тхъ поръ, пока ты будешь въ силахъ видть меня женою другого.
Выговоривъ наконецъ душившія ее слова, она спрятала въ руки лицо, и уже въ этомъ положеніи ожидала его отвта.
Гриффитъ съ минуту стоялъ, какъ окаменлый. Я не думаю, чтобы голова его на столько пришла въ порядокъ, чтобы онъ могъ съ одного раза осмыслить то, что она ему сказала. Наконецъ, однако, онъ понялъ все, и тогда испустилъ только одно раздирающее восклицаніе и молча повернулся отъ окна.
Человкъ говоритъ не одними словами. Нмой, укорливый взглядъ не разъ уже пронзалъ сердце, которое осталось бы нетронутымъ отъ длинной краснорчивой тирады, и въ одномъ безсловесномъ вопл души можетъ сказаться цлая бездна тоски и муки. Таково было то восклицаніе, посл котораго онъ молча отвернулся отъ боготворимаго имъ личика. Тутъ вылились и горе, и стыдъ, и гнвъ — высказалась вся его истерзанная душа.
Кэтъ испугалась. Она его позвала по имени.
— Не уходи отъ меня такъ, сказала она.— Я знаю, что я тебя оскорбила, но я хотла устроить все къ лучшему. Намъ нельзя разстаться въ сердцахъ!
Гриффитъ возвратился въ сильнйшемъ волненіи.
— Такъ не пняй же — сама виновата, что заставляешь меня говорить. Я хотлъ уйти, не отвтивъ ни слова, какъ подобаетъ мужчин, котораго оскорбила женщина. Бездушное ты существо! И ты могла предложить мн продать тебя этому человку за дв дрянныя фермы! Ты знаешь очень хорошо, что Больтонъ и Гэрншо были только ступенями, по которымъ я надялся подняться до тебя. И что же? Ты уговариваешь меня отказаться отъ тебя и въ утшеніе бросаешь мн эти жалкія десятины! Нтъ, ты никогда не любила, иначе ты возненавидла бы себя и презирала за то, что сейчасъ сдлала со мною! Любовь! И слово-то это святое теб неизвстно, иначе ты не могла бы смотрть мн въ лицо и такъ спокойно поразить меня въ самое сердце. Богъ да проститъ тебя! Впрочемъ, въ чемъ же прощать-то? невиновата же ты, если родилась безъ сердца… Но, Кэтъ! Кэтъ! что съ тобою? никакъ ты плачешь?!…

XI.

— Плачу ли я! возразила Кэтъ.— Я готова глаза вс выплакать, какъ подумаю, что надлала. Но вдь я невиновата, это они меня подстрекнули! Я знала, что ты швырнешь мн этою грязью въ лицо, если я теб предложу ее, а такъ и сказала, но они хотли непремнно быть умне меня и настаивали, чтобы я тебя испытала.
Они! Кто же это, они?
— Не въ томъ дло. Кто бы они тамъ ни были, они ничего чрезъ это не выиграютъ, а ты ничего не потеряешь. Ахъ, Гриффитъ, я такъ стыжусь самой себя, и такъ горжусь тобою!
— Они! подозрительно твердилъ Гриффитъ: — кто это, они?
— Какое теб дло, лишь бы не я! Ужь не опять ли ты за старое? Будемъ говорить о теб, да обо мн, а ихъ — ну ихъ совсмъ! Ты отвергнулъ мое предложеніе съ справедливымъ презрніемъ, теперь же придумай и ты что-нибудь, потому что намъ необходимо сговориться о всемъ теперь же. Скажи же, что могу я сказать или сдлать, чтобы ты былъ спокоенъ и счастливъ?
Гриффитъ пришелъ въ крайнее недоумніе.
— Увы, дорогая моя, сказалъ онъ: — право, не знаю, что ты теперь уже можешь сдлать для меня — разв незамужней остаться ради меня.
— Для меня это было бы всего лучше, съ жаромъ отвчала Кэтъ!— но, къ несчастью, они не дадутъ. Отецъ Фрэнсисъ завтра же пристанетъ, чтобы я выходила за Невиля.
— А ты откажись!
— И отказалась бы, еслибы только предлогъ придумать хорошій.
— Какой же еще предлогъ? Просто скажи, что не любишь, и конецъ.
— О, про это они и знать не хотятъ.
— Въ такомъ случа, я погибъ, сказалъ Гриффитъ.
— Нтъ, неправда, еще придумаемъ. Разв прикинуться какъ-нибудь, будто я люблю кого-нибудь другого? Въ самомъ дл, если я тебя и не совсмъ люблю, однако на столько, что мн невыносима мысль сдлать тебя несчастнымъ. Скоре, чмъ ршиться на это, я, кажется… способна сдлать… какую-нибудь громадную глупость. Впрочемъ, ты вроятно не пожелаешь, чтобы я сдлала глупость?… Да что же ты не отвчаешь мн? Что же ты ничего не скажешь?… пьяны вы, сэръ, что ли, какъ они увряютъ, или спите? Не могу же я говорить ясне!… Это однако невыносимо. Мистеръ Гонтъ, я сейчасъ затворю окно.
Гриффитъ перепугался, и это ему придало догадливости.
— Кэтъ, Кэтъ! вскричалъ онъ, встрепенувшись какъ со сна:— что ты хочешь сказать? Не во сн ли я? Неужели ты бы все-таки вышла за меня, за горемычнаго?
— Почемъ же а могу сказать, пока меня не спросятъ? сказала Кэтъ тономъ младенческой невинности, внимательно разглядывая звзды.
— Кэтъ, выйдешь ты за меня замужъ? спросилъ Гриффитъ, вн себя отъ волненія.
— Конечно, выйду, коли самъ захочешь, возразила Кэтъ прехладнокровно, но не безъ нжности въ голос.
Гриффитъ пришелъ въ безумный восторгъ. Кэтъ слушала его пылкія бредни съ довольною улыбкою, потомъ, давъ ему уходиться, произнесла слдующій спичъ:
— Теб ровно не зачто благодарить меня, добрый мой Гриффитъ. Я все-таки не совсмъ люблю тебя, но у меня не хватаетъ духа отнять у тебя эти несчастныя фермы, а ты вотъ ершишься, иначе не соглашаешься брать ихъ, какъ такъ: значитъ, что же мн остается длать? И наконецъ, хотя я тебя и не люблю, но мн всегда очень грустно, когда ты печаленъ, и очень весело, когда ты доволенъ и счастливъ, а это выходитъ почти на одно. И мн, кром того, надоло тебя мучить, да и самой порядкомъ прискучило плакать и метаться. За послднія дв недли я наплакалась больше, чмъ во всю свою жизнь, а ты знаешь, что ничто хуже слезъ не портитъ красоту. Къ тому же ты такой добрый, милый, хорошій, храбрый, а къ теб вс такъ несправедливы, начиная съ моего отца, а на счетъ дуэли ты былъ совершенно правъ: онъ дйствительно предерзкій мальчишка, а я еще бросила теб пыли въ глаза, да уврила, что ты же и неправъ. Это было очень скверно съ моей стороны, но вдь я это сдлала только потому, что предпочитала тебя. Съ тобой я могла позволить себ нкоторыя вольности. Ты же и раненъ изъ-за меня, а я тутъ еще лишила тебя наслдства. Нтъ, это невыносимо, это невозможно! Все сердце у меня выболло по теб, душа изныла, я скоре готова умереть, чмъ сдлать тебя несчастнымъ, я бы предпочла послдовать за тобою, бездомнымъ и въ рубищ, кругомъ свта, чмъ выйдти за любого князя и знать, что ты несчастливъ. Значитъ, я теперь твоя, сдлай же меня своей женою, а ужь тамъ увидимъ, можетъ, какъ-нибудь и слюбишься мн.
Она никогда еще не раскрывала такъ передъ нимъ своего сердца, и это до того поразило его, что онъ впалъ въ какое-то радостное изнеможеніе, не освободившись притомъ вполн и отъ вліянія вина, онъ попытался пробормотать что-то, и напросто разрыдался. Что же было длать Кэтъ, какъ не расплакаться для компаніи?
Вдругъ, къ ея удивленію, онъ очутился на полдорог отъ окна, взбираясь къ ней по стн.
— Осторожне! крикнула она: — вдь шею сломишь!
— Не могу, отвчалъ онъ:— я долженъ добраться до тебя, хотя бы поплатился жизнью.
Башенька была украшена снизу до верху небольшими выступами, состоявшими изъ половинокъ кирпичей. Выступы эти, хотя и очень узенькіе, давали возможность кое-какъ держаться на нихъ ногами, цпляясь руками за крпкія втви плюща. Такимъ образомъ онъ ухитрился взобраться подъ самое окно и повиснуть почти на воздух, держась одною здоровою рукою.
— Протяни мн руку, сказалъ онъ: — потому что я теперь уже не могу взять ее противъ твоей воли, такъ-какъ самъ объ одной рук.
Но на это она не соглашалась.
— Нтъ, ни за что, сказала она: — ты меня только мучишь и тиранишь. Убирайся отсюда! А сама протянула просимую ручку, и онъ прильнулъ къ ней, пожирая ее поцалуями.
Этотъ послдній подвигъ окончательно побдилъ ее. Она любовалась его отвагою и разсуждала, что ни одинъ человкъ не взобрался бы къ ней по этой отвсной стн, даже владя обими руками, а Гриффитъ это сдлалъ и съ одною. ‘По крайнейыр, мужь у меня будетъ не баба и не хомякъ’, подумала она: ‘хоть это хорошо’.
Подъ вліяніемъ нашедшаго на нее мягкаго настроенія, она спросила его, не приметъ ли онъ дружескаго совта?
— Отъ тебя, приму.
— Вотъ что, сказала она: — ужь такъ и быть, окончательно скомпрометирую себя, куда ни шло — семь бдъ одинъ отвтъ! Я теб растолкую, какъ теб со мною распорядиться, чтобы ужь я никакъ не вздумала на попятный. Заставь меня сію же минуту помолвиться съ тобою и помняться кольцами, просто-таки принудь. Такимъ образомъ честь моя будетъ замшана въ эту глупую исторію, и тогда я, право, думаю, что не уйдти мн изъ рукъ твоихъ, несмотря на все и на всхъ. Только, право, не знаю, стою ли я всхъ этихъ хлопотъ?
Гриффитъ повидимому не раздлялъ этого сомннія. Онъ излилъ въ пламенныхъ выраженіяхъ всю свою благодарность и объявилъ ей, что у него есть кольцо его матери.
— Я такъ и хотлъ просить тебя носить его, сказалъ онъ.
— Почему же не просилъ?
— Потому что ты вдругъ разбогатла.
— Пустяки! Не все ли равно, у кого изъ насъ эта дрянь, лишь бы хватило на обоихъ.
— Такъ-то, такъ, отвчалъ Гриффитъ, одобряя эти слова, но не узнавая ихъ за свои собственныя:— материно кольцо надто у меня на мизинц, только я долженъ просить тебя снять его самой, такъ-какъ у меня вдь одна рука.
Кэтъ поморщилась.
— Ну, ужь длать нечего, сама напросилась, сказала она: — а то ни за что этакъ не взяла бы отъ тебя.
Она сняла съ руки его колечко и надла его себ на палецъ, потомъ отдала ему самое просторное изъ своихъ колецъ, и тоже сама должна была надть его ему на мизинецъ.
— Ты изъ меня длаешь весьма несиромную особу, проговорила она, очаровательно надувая губки.
Онъ цаловалъ руку ея, во все время, пока она совершала эту процедуру.
— Прошу безъ глупостей, сказала она: — ну, а теперь давай сюда пулю.
— Пулю! воскликнулъ Гриффитъ: — какую пулю?
— Какую! Извстно, какую. Ту, которою ты былъ раненъ ради меня. Ты ее спряталъ въ карманъ. Да вонъ она и выдается изъ кармана твоего жилета, эта пуля теперь принадлежитъ мн.
— Колдунья, да и только! Дйствительно, она при мн, я ее ношу близь самаго моего сердца. Ну, бери — только ужь достань сама изъ жилета, потрудись.
Она покраснла и отступилась-било, однако весьма ловко достала пулю своими тоненькими пальцами. Она посмотрла на нее не то съ нжностью, не то съ ужасомъ. Видъ маленькаго свинцоваго шарика обдалъ ее минутнымъ холодомъ. Она сама сказала это Гонту, и объявила, что сохранитъ пулю эту до конца жизни. Вдругъ, ощупывая ее, она подъ пальцемъ почувствовала, что на ней что-то вырзано, она не спросила, что это такое, а поспшно отошла отъ окна и приблизилась къ свч. На пул были вырзаны слова: люблю Кэтъ.
Онъ смотрлъ въ окно, пока она разглядывала пулю при свч, и лицо ея, осіянное огнемъ, приняло выраженіе небесной нжности, котораго онъ еще никогда на немъ не видалъ.
Она возвратилась къ окну и краснорчиво перегнулась за него, словно ей хотлось полетть къ Гриффиту.
— Ахъ, Гриффитъ, Гриффитъ! пролепетала она, и ужь Богъ ихъ вдаетъ какъ, только, несмотря на вс преграды и трудности, губы ихъ слились и какъ-бы срослись въ долгомъ и нжномъ поцалу.
Въ первый еще разъ она измнила своему обыкновенію давать ему цаловать только свою руку. Сдлавъ такой шагъ впередъ, она по двичьему инстинкту отступила назадъ на такой же шагъ.
— Вамъ, однако, ложиться пора, нсколько сурово замтила она: — вы тутъ до смерти распростудитесь.
Онъ началъ ее упрашивать, но она не сдавалась и выдержала характеръ: ласково улыбаясь ему, она въ то же время прихлопнула передъ нимъ окно, и исчезла. Онъ безутшно спустился по своей импровизированной лстниц, но лишь только очутился на земл, окно снова растворилось, и она снова показалась ему и спросила его, исполнитъ ли онъ то, что она попроситъ. Онъ отвчалъ, какъ и подобаетъ влюбленному, что дастъ себя, ради ея, растерзать дикими лошадьми, пойдетъ въ огонь и воду и проч.
— Я давно знаю, что ты на всякую глупость готовъ, остановила она его: — но я спрашиваю тебя, способенъ ли ты на что-нибудь умное, чтобы помочь бдной двушк, которая со страхомъ помышляетъ о томъ, что ей предстоитъ изъ-за тебя?
— Ужь ты только приказывай, сказалъ Гриффитъ: — и не толкуй о томъ, что я тебя обяжу, иначе ты меня совсмъ сконфузишь, особенно посл того, какъ…
— Хорошо, перебила его Кэтъ:— такъ слушай же: завтра первымъ дломъ ты долженъ броситься на-шею отцу Фрэнсису.
— Брошусь, храбро общалъ Гриффитъ: — и только?
— Нтъ, далеко не только. Бросившись ему на шею, ты долженъ что-нибудь ему сказать, я думаю, что лучше мн тебя научить, что именно сказать, иначе пожалуй напутаешь. Повторяй же за мной: ‘О, отецъ Фрэнсисъ, я вамъ обязанъ ею’.
‘— О, отецъ Фрэнсисъ, вамъ я обязанъ ею.
‘— Мы съ вами друзья по гробъ.
‘— Мы съ вами друзья по гробъ.
‘— И помните, что въ нашемъ дом всегда готовы для васъ постель, за столомъ нашимъ приборъ, а въ сердцахъ нашихъ искренній привтъ, когда бы вы ни навдались’.
И эту фразу Гриффитъ гладко повторилъ за нею, но когда пришлось говорить все сначала, онъ сбился и Кэтъ должна была заставить его повторить заданный урокъ, словно ученика воскресной школы, пока онъ не вызубрилъ безъ ошибки.
Твердо запомнивъ урокъ, онъ освдомился, что скажетъ ему въ отвтъ отецъ Фрэнсисъ?
Этотъ простодушный вопросъ значительно смутилъ Кэтъ.
— Богъ съ тобой, воскликнула она: — ты и думать не долженъ съ нимъ разговаривать, иначе онъ вывернетъ тебя всего на изнанку, и я тогда погибла. Ты знай только свое дло: проговори эти слова, и удирай отъ него во вс лопатки.
— Неужели же все это правда? спросилъ Гриффитъ: — неужели онъ такъ ко мн расположенъ?
— Гм! молвила Кэтъ: — совершенная правда, а между тмъ онъ къ теб вовсе не расположенъ, только ты себ не ломай голову понапрасну, и ко мн не приставай съ вопросами, а слушайся и длай, что говорятъ, иначе мы оба погибли.
Застращенный этой таинственною угрозою, Гриффитъ общалъ слпо повиноваться, Кэтъ поблагодарила его, пожелала доброй ночи и безапелляціонно откомандировала его домой спать.
Онъ ушелъ.
Она его позвала по имени.
Онъ воротился.
Она слегка наклонилась изъ окна и спросила тихимъ, упоительнымъ шопотомъ:
— Ну что, счастливъ ли ты?
— Блаженный изъ блаженствующихъ, Кэтъ.
— Ну, такъ и я счастлива, прошептала она, и затмъ уже медленно затворила окно и еще медленне скрылась отъ взоровъ своего восхищеннаго жениха.

XII.

Между тмъ, какъ Гриффитъ былъ весь погруженъ въ свое неожиданное блаженство, гости его расходились, причемъ не было недостатка въ насмшливыхъ замчаніяхъ и намекахъ по поводу отсутствія хозяина. Двое или трое остались ночевать по особому приглашенію. Приглашеніе же это было сдлано сквайромъ Пейтономъ. Ему благоугодно было вообразить, что Гриффитъ съ досады совсмъ ушелъ изъ дома, предоставляя все на его попеченіе, вслдствіе чего онъ принялся распоряжаться полновластнымъ хозяиномъ и приказалъ приготовить постели для Невиля, отца Фрэнсиса, майора Риккардса, и еще кое-кого. Погода была ненастная, дороги замело и гости, удостоившіеся этого приглашенія, съ радостью его приняли.
Многое еще говорилось и плось посл ухода Гриффита въ веселой застольной компаніи, но это едва-ли могло бы заинтересовать сколько-нибудь читателя. Одинъ только эпизодъ не долженъ быть пропущенъ безъ вниманія, потому что онъ не остался безъ послдствій. Майоръ Риккардсъ стаканами пилъ здоровье короля, принца Уэльскаго, церкви и государства, арміи, флота и наконецъ Кэтъ Пейтонъ. Когда онъ добрался до нея, дв трети его разсудка улетучились, вмст съ поглощаемымъ имъ виномъ. Поэтому онъ восплъ хвалу молодой двушк и, разумется, предалъ безсмертію тотъ самый подвигъ, который она всего боле желала предать вчному забвенію. Онъ восплъ притомъ дуэль, такимъ слогомъ, котораго не берусь воспроизводить на этихъ страницахъ ради литературнаго благочинія. Нелишнимъ будетъ однако привести финалъ его блестящей импровизаціи.
— И такъ, сэръ, мы уже разставили противниковъ въ третій разъ и ужь вы поврьте моему слову, что одному изъ нихъ при этомъ выстрл ни за что бы не сдобровать, вдругъ, сэръ, въ ту самую минуту, какъ они взводили уже курки, ваша богоподобная дочь галопомъ ввалилась въ самую середину ихъ, и тутъ же безъ чувствъ упала со своей взмыленной лошади. Она обезоружила насъ, сэръ, въ одно мгновеніе ока, обворожила насъ, отуманила чувства наши, и грозный богъ войны долженъ былъ отступить передъ крылатымъ купидономъ, принявшимъ образъ испуганной красавицы.
— Дура! пробормоталъ нжный родитель, и весь вечеръ уже былъ очевидно не въ дух.
Майору Риккардсу онъ не упомянулъ боле объ этой исторіи ни одномъ словомъ, по когда вс разошлись по своимъ комнатамъ, онъ самъ провелъ отца Фрэнсиса въ назначенные для него покои, и просидлъ у него съ полчаса, толкуя о Кэтъ.
— Экъ накуралесила! ворчалъ онъ: — скандалъ, да и только! Замужъ, замужъ ее, пока еще нтъ огласки, а вы вотъ помогите-ка.
Однимъ словомъ, результатомъ совщанія было то, что Кэтъ положено было помолвить за Невиля на слдующій же день и обвнчать съ нимъ тотчасъ по истеченіи мсячнаго троура.
Привести дло къ желанному исходу было препоручено отцу Фрэнсису, какъ имющему неограниченное вліяніе надъ своей духовной дочерью.

XIII.

На слдующее утро мистеръ Пейтонъ поднялся ни свтъ ни заря, горя нетерпніемъ вступить въ свою новую роль хозяина дома, онъ командовалъ прислугой, и вообще находился въ самомъ праздничномъ расположеніи духа. Сіяющее лицо его однако значительно вытянулось, когда явился Гриффитъ Гонтъ, и такъ же преспокойно принялся хозяйничать съ видомъ полнйшаго довольства и счастья.
Невиль тоже зорко слдилъ за своимъ соперникомъ, и тоже пришелъ въ немалое недоумніе.
Завтракъ прошелъ какъ-то натянуто и молчаливо, и всмъ было неловко и не по себ. Кэтъ, которая одна могла бы вывести гостей изъ недоумнія, не вышла изъ своей комнаты: она держалась на сторож, и выжидала, чмъ начнутся военныя дйствія.
Посл завтрака, однако, она сошла въ садъ.
Рано утромъ еще, мистеръ Пейтонъ, въ качеств хозяина, приказалъ садовнику расчистить снгъ съ дорожки, огибающей поляну. По этой-то дорожк увидли мисъ Пейтонъ, прохаживающуюся быстрыми шагами въ это морозное, солнечное утро.
Гриффитъ первый увидлъ ее и выбжалъ въ садъ поздороваться съ нею.
Она разыграла съ нимъ потшную комедію: чинно присла на его привтъ для назиданія трехъ паръ любопытныхъ глазъ, уставленныхъ въ нее черезъ оконныя рамы, но слова ея были совсмъ ужь несообразны съ подобной этикетной пантомимою:
— Ахъ ты злодй, побранила она его:— кто теб веллъ сюда приходить? Пошелъ прочь сейчасъ, да спрячься гд нибудь поблизости, милый, и не показывайся, пока ты не увидишь со мною отца Фрэнсиса. Я подниму руку — вотъ такъ — когда теб надо будетъ налетть на него, по уговору. Ну, поклонись же мн пониже, да убирайся.
Онъ повиновался ей въ точности, такъ что встрча ихъ со стороны имла самый торжественный и чопорный видъ.
— Съ вашего позволенія, господа, сказалъ отецъ Фрэнсисъ, нсколько сухо:— теперь очередь за мною.
И растворивъ стекольчатую дверь, онъ вышелъ въ садъ.
Кэтъ еще издали увидала его и въ душ сильно перетрусила, однако встртила его, повидимому, съ восторгомъ.
Онъ далъ ей свое утреннее благословеніе, и они молча пошли рядомъ по дорожк, для смотрвшихъ изъ столовой и эта встрча казалась совсмъ не тмъ, чмъ она была въ сущности.
Отецъ Фрэнсисъ первый прервалъ молчаніе. Онъ поздравилъ мисъ Пейтонъ съ наслдствомъ, и порадовался за нее и за церковь.
Кэтъ смиренно выслушала его до конца, потомъ спокойно замтила:
— А! значитъ, я могу теперь идти въ монастырь, потому что въ состояніи заплатить за входъ?
Ударъ былъ меткій — настоящій кошачій или женскій, но, увы, не имлъ желаннаго дйствія: отецъ Фрэнсисъ только снисходительно улыбнулся. Хотя въ немъ не было ничего особенно духовнаго или неземнаго, но характеръ его былъ кроткій и ровный, какъ прилично христіанскому пастырю.
— Моего согласія, какъ прежде такъ и теперь, вамъ нтъ на это, дочь моя, сказалъ онъ:— я не перемнилъ своего убжденія, и даже боле, чмъ когда либо утвердился въ немъ. Вы должны какъ можно скоре выходить замужъ, да взростить дтей побольше въ истинной вр.
— Какъ заспшили!
— По вашей же милости.
— Какъ такъ? Что же я такого сдлала?
— Ничего дурнаго. Вы сдлали хорошее, доброе дло, остановивъ кровопролитіе и помшавъ смертоубійству. Но свтъ не всегда уметъ понимать и цнить добрыя дла. Съ вашимъ именемъ начинаютъ обращаться нсколько безцеремонно, вслдствіе вашего вмшательства въ дуэль.
— Не мшало бы людямъ поменьше соваться въ чужія дла, вспылила Кэтъ.
— Очень можетъ быть, спокойно возразилъ священникъ: — только мало ли что? Людей намъ на свой ладъ не передлать, значитъ, надо брать ихъ такъ, какъ они есть, и стараться все-таки устраивать все къ лучшему. Вы должны за него выдти и этимъ зажать всмъ рты.
Кэтъ прикинулась, будто слова эти повергли ее въ глубокое раздуміе.
— А вдь пожалуй, что вы правы, наконецъ сказала она: — кажется, въ самомъ дл придется сдлать по вашему. Сказать по правд, я даже… Этакъ не остереглась… мн жалко такъ было его… я почти что дала ему слово.
— Неужели? удивился отецъ Фрэнсисъ:— въ первый разъ слышу!
— Немудрено, возразила Кэтъ:— это случилось не дале какъ вчера вечеромъ.
— Вчера вечеромъ? повторилъ отецъ Фрэнсисъ: — какъ же это? Онъ ни на минуту не сходилъ съ глазъ моихъ, пока мы не легли спать.
— Нтъ, ужь извините, вы ошибаетесь: — это вы вс тамъ безобразничали въ столовой, а онъ получше дло справлялъ: бесдовалъ съ милой при лунномъ свт. И какая же опасная эта луна! Вдь вотъ подите! И жалко-то его было… и луна тутъ еще… и перенесъ-то онъ столько изъ-за меня… да и подлиться съ нимъ хотлось изъ моего новаго богатства… однимъ словомъ — мы съ нимъ помолвлены. Вотъ посмотрите: у меня надто кольцо его матери, а у него — мое.
— У мистера Невиля?
— Какъ, у мистера Невиля? Что вы! нтъ, я говорю про того. Какъ можно, у мистера Невиля? Неужели вы думаете, что я способна выдти замужъ изъ-за денегъ, когда у меня своихъ много? Какого же вы обо мн мннія посл того?
Отца Фрэнсиса даже назадъ подало отъ этого искуснаго удара. Онъ промолчалъ довольно долго, прежде нежели пришелъ въ себя, и съ достоинствомъ спросилъ ее, почему она ему не сказала ни слова объ этомъ въ тотъ вечеръ, какъ онъ отговаривалъ ее идти въ монастырь и убждалъ выходить за Невиля?
— Когда же вы меня уговаривали идти именно за Невиля? Вы его и не называли, сказала Кэтъ.
Огецъ Фрэнсисъ молча началъ припоминать.
— Это правда, я его не назвалъ, долженъ былъ онъ согласиться:— но вся рчь моя шла къ тому.
— О, возразила Кэтъ: — это слишкомъ важное дло, чтобы устроивать его посредствомъ намековъ. Если вы хотли, чтобы я бросила человка, любившаго меня нсколько лтъ, и вышла за господина, котораго знаю всего нсколько дней, то вы бы такъ и сказали. Весьма вроятно, что я бы повиновалась вамъ и сдлала бы себя несчастною на всю жизнь. Теперь же поздно. Честь моя торжественно замшана въ дло, я дала слово, и еслибы вы стали заставлять меня поступить вроломно и нечестно, я бы да, же васъ не послушалась Я бы скоре приняла бы яду, и умерла бы.
Отецъ Фрэнсисъ пристально поглядлъ на нее — она покраснла до корня волосъ.
— Вы — мастерица своего дла! сказалъ онъ:— вы перехитрили вашего духовника. Въ этомъ, быть можетъ, я виноватъ столько же, сколько и вы, потому совтую вамъ пріискать себ другого духовника, котораго вамъ нельзя будетъ, или не вздумается, перехитрить.
Вся твердость Кэтъ упала передъ этой угрозою, она обратила глаза свои, полные слезъ, къ священнику.
— О, нтъ, не оставляйте меня теперь, когда, боле чмъ во всякое другое время, я буду нуждаться въ вашихъ совтахъ и руководств среди моихъ новыхъ обязанностей! Простите меня! Я не знала сама хорошенько, что длалось въ моемъ сердц. Я и теперь пойду въ монастырь, если ужь такъ надо, только не могу я выходить ни за кого, кром бднаго Гриффита. Право, отецъ мой, онъ всхъ насъ лучше и великодушне. Поврите ли? Когда онъ еще думалъ, что Герншо и Больтонъ будутъ принадлежать ему, онъ говорилъ мн, что если я выйду за него, онъ дастъ мн деньги на построеніе монастыря. Онъ знаетъ, какъ мн хочется монастыря.
— Онъ шутилъ: религія его не допустила бы его это сдлать.
— Религія! перебила его Кэтъ, и потомъ, поднявъ глаза къ небу съ истинно ангельскимъ выраженіемъ:— его религія — любовь! съ жаромъ сказала она.
— Значитъ, его религія — не что иное, какъ язычество, сердито упорствовалъ священникъ.
— Нтъ! въ немъ слишкомъ много христіанской любви, спорила Кэтъ.
Потомъ она опустила глаза къ земл съ видомъ покорной виновницы и нершительно, тихо продолжала:
— Одно, за что я его много уважала, это то, что онъ всегда отзывается о васъ такъ почтительно. Конечно, онъ, бдный, воображаетъ, что вы-то и настраивали меня въ его пользу. Но въ этомъ я сама виновата: я ему это внушала, да оно отчасти и справедливо, потому что вы же меня отклонили отъ монастыря — въ сущности, единственнаго его соперника. Да вотъ онъ и самъ. Ради-бога, не говорите вы ему, что держите сторону мистера Невиля!
Въ эту минуту Гриффитъ, получившій отъ Кэтъ условленный знакъ, кинулся съ разбга на отца Фрэнсиса, упалъ къ нему на грудь, и скороговоркой протрещалъ:
— О, отецъ Фрэнсисъ, я вамъ обязанъ ею! Мы съ вами друзья по гробъ. И помните, что въ нашемъ дом всегда готова для васъ постель, за столомъ нашимъ — приборъ, и въ сердцахъ нашихъ искренній привтъ, когда бы вы ни навдались.
Проговоривъ урокъ безъ запинки, онъ подмигнулъ Кэтъ и убжалъ со всхъ ногъ.
Отецъ Фрэнсисъ совсмъ очумлъ отъ этого внезапнаго нападенія. Сначала онъ вытаращилъ глаза, потомъ насупилъ брови, и что-то раздумывалъ.
Кэтъ украдкой взглянула на него и уставила глаза въ землю.
— Съ этимъ господиномъ, что ли, вы поладили вчера? спросилъ онъ сухо.
— Да, невнятно отвчала Кэтъ.
— А эта сцена тоже входила въ программу?
— О!…
— Я спрашиваю оттого, что вышло-то у него все это такъ неестественно. Мистеръ Гонтъ прекрасный, гостепріимный молодой человкъ, мы съ нимъ очень хороши, и я, по правд сказать, никогда не сомнвался въ томъ, что въ его дом я всегда буду принятъ радушно — до настоящей минуты.
— Неужели же вы теперь сомнваетесь?
— Почти: его послдняя выходка была такая натянутая, сдланная, ни одно слово у него не вылилось изъ души, впрочемъ, вы это знаете лучше меня.
— Въ такомъ случа его расположеніе къ вамъ измнилось весьма недавно.
Священникъ покачалъ головою.
— Въ жизнь мою не видалъ я ничего боле похожаго на автомата съ примсью попугая. Притомъ, все это пришлось такъ къ слову: онъ набжалъ на меня какъ разъ посреди вашей рчи. Покажите-ка мн вашу руку: не осталось ли въ ней веревочки, за которую вы такъ кстати дернули эту машину?
— Пощадите! слабо пролепетала Кэтъ.
— Такъ бросьте же обманъ и глупую хитрость, свойственную вашему полу, и говорите мн безъ утаекъ все, что у васъ на душ, или — вовсе не говорите.
На послднихъ словахъ отецъ Фрэнсисъ, для пущаго эфекта, басисто усилилъ голосъ.
Кэтъ заплакала.
— Помилосердствуйте! сказала она, и вдругъ порывисто взмолилась къ нему, ломая руки:— пожалйте вы его, пожалйте меня!
На этотъ разъ словами ея, казалось, говорила сама природа, вопль души ея глубоко тронулъ сердце священника.
— Этакъ-то лучше будетъ, сказалъ онъ, и у него самого голосъ слегка задрожалъ — теперь вы такъ же сильны, какъ за минуту были жалки и смшны. Понимаю. Вижу, въ чемъ дло. Успокойтесь же: я не лютый зврь, а человкъ, и былъ въ свое время молодъ, да еще и любилъ вдобавокъ, прежде чмъ сдлался священникомъ. Полно же, дитя, осуши глаза, и ступай въ свою комнату: тотъ, кому ты побоялась довриться, вынесетъ всю невзгоду на своихъ плечахъ — впрочемъ, только на этотъ разъ.
Кэтъ наклонилась и поцаловала ужасную лапу, покаравшую такъ больно, хотя и отечески ее, и поспшно удалилась къ себ наверхъ, обрадованная неожиданною помощью.
Отецъ Фрэнсисъ, разъ уже перейдя на ея сторону, не терялъ времени попустому. Онъ пошелъ прямо въ столовую и объявилъ Невилю, что онъ несетъ ему печальную всть.
— Призовите на помощь все свое мужество, молодой другъ мой, сказалъ онъ съ чувствомъ: — и помните, что жизнь полна разочарованій.
Невиль ничего не сказалъ, только всталъ со стула и слегка поблднлъ, храбро готовясь не пошатнуться подъ ожидаемымъ ударомъ. Въ чемъ онъ будетъ состоять — онъ боле чмъ догадывался: во все время предъидущей сцены, онъ не отходилъ отъ окна.
Ударъ недолго заставилъ ждать себя.
— Она со вчерашняго вечера помолвлена съ Гонтомъ, и, что важне, любитъ его давно.
— Двуличная обманщица! съ ругательствомъ вскочилъ Пейтонъ.
— Бездушная кокетка! глухо простоналъ Невиль.
Отецъ Фрэнсисъ заступился за нее:
— Позвольте — она не первая и не послдняя женщина, которая не сразу разобрала, что говорило ей собственное ея сердце. Кром того мы, мужчины, всегда слпы въ любовныхъ длахъ: женщина же, можетъ быть, съ перваго взгляда поняла бы ее. Вдь она, наконецъ, не обязана сочинять намъ очки, въ которые мы могли бы удобне читать женское сердце.
Дале онъ напомнилъ Невилю, что Гонтъ нсколько лтъ ухаживалъ за нею.
— Вамъ это было извстно, и вы завдомо стали между ними — на свой рискъ. Поставьте же себя на его мсто. Представьте себ, что вы побдили: разв онъ былъ бы не боле обиженъ, нежели вы теперь? Будьте же благоразумны, будьте великодушны: онъ раненъ, лишенъ наслдства, ему осталась одна любовь его, это — послднее достояніе бдняка, неужели бы вы хотли отнять ее у него?
— О, да я и не говорю ни слова собственно противъ него, проговорилъ Джорджъ, съ великимъ, усиліемъ надъ собою.
— Ну, а на женщину что пользы злиться? весьма дльно замтилъ священникъ.
— Ровно никакой, самъ знаю, нехотя пробормоталъ Джорджъ. Посл минутнаго молчанія, онъ лихорадочно дернулъ звонокъ.
— Лошадь мн, сейчасъ же! приказалъ онъ, потомъ слъ, закрылъ лицо руками, и не могъ, не хотлъ внять никакимъ вразумленіямъ и утшеніямъ.
Понятно, что по всему дому суетились шпіоны въ гонкахъ, которые отъ избытка усердія то и дло бгали къ своей новой госпож, и доносили ей о каждомъ слов, каждомъ движеніи, чтобы подслужиться къ ней.
Это обстоятельство вроятно было причиною того, что въ ту самую минуту, какъ конюхъ подводилъ пгаго къ подъзду, горничная подошла къ отцу Фрэнсису и вручила ему крошечную записку. Онъ развернулъ ее и прочелъ слдующія слова, написанныя легкимъ красивымъ почеркомъ:
‘Я сама почти не знала, что у меня на сердц, пока не увидла его раненымъ и обднвшимъ, а себя — богатою въ ущербъ его. Скажите мистеру Невилю, что я умоляю его простить меня’.
Священникъ молча подалъ записку Невилю.
Тотъ прочелъ ее, и губы его слегка передернуло, но онъ не сказалъ ни слова, и быстро вышелъ въ переднюю, нахлобучилъ себ шляпу на глаза и направился къ двери, гд его ожидала лошадь.
Отецъ Фрэнсисъ послдовалъ за нимъ и печально окликнулъ его.
— Что же? сказалъ онъ: — такъ-таки ничего не отвтите на такую смиреиную мольбу?
— Такъ вотъ же ей отвтъ мой, проговорилъ Джорджъ сквозь стиснутые накрпко зубы: — она знаетъ по-французски, хоть и длаетъ видъ, будто не знаетъ:
‘Le bruit est pour le fat, la plainte est pour le sot,
L’honnte homme tromp s’loigne et ne dit mot’.
И съ этими словами онъ ускакалъ во весь духъ.
Онъ зарылся въ Невильс-Кросс на нсколько дней, впродолженіе которыхъ не пускалъ къ себ ни души и ни съ кмъ не промолвилъ ни одного слова. Его душила тоска, гордость жестоко мучила. Онъ даже втайн пролилъ нсколько горючихъ слезъ, хотя, глядя на него, никто бы этому не поврилъ.
Такъ прошла длая мучительная недля. Въ эти дни онъ припомнилъ слезы, которыя онъ заставилъ проливать по себ одну итальянку, горячо и преданно любившую его, и въ первый разъ въ жизни пожаллъ ее.
Невиль собрался въ чужіе краи. На письменной его конторк лежала смятая бумажка. Это была записка, въ которой Кэтъ умоляла его о прощеніи. Прочитавъ ее, когда ему подалъ ее священникъ, онъ скомкалъ ее въ рук, да такъ и ухалъ съ нею.
Теперь, когда онъ опомнился и собрался въ путь, онъ ршился отвчать на нее.
Онъ написалъ къ Кэтъ письмо, переполненное горькими укорами, перечелъ и изорвалъ.
Написалъ дкое, саркастическое письмо — перечелъ — и изорвалъ.
Написалъ дряблое, слезливое посланіе — перечелъ — и изорвалъ.
Слова священника, хоть онъ и пренебрегъ ими въ первую минуту, современемъ невольно запали ему въ душу.
Онъ прошелся по комнат, и силился смотрть на дло глазами посторонняго зрителя.
Онъ взялъ съ конторки записку, и внимательно принялся разсматривать ее, видно было, что перо едва касалось бумаги. Почеркъ смотрлъ робкимъ, боязливымъ. Словно писавшая, стоя на колняхъ, просила его. Онъ могучимъ усиліемъ собралъ все свое мужество, твердость, великодушіе, наконецъ аристократическую благовоспитанность, и начертилъ слдующее короткое посланіе, которое и отослалъ:
‘Мистрисъ Кэтъ — я сегодня узжаю изъ Англіи по вашей милости, и никогда не ворочусь, если не настанетъ день, когда я буду въ силахъ смотрть на васъ, какъ на друга. Любовь, переходящая въ ненависть, чувство слишкомъ дрянное и мелкое и пристало намъ съ вами.
‘Если вы поступили со мною нехорошо, то да будетъ вашимъ наказаніемъ, что вы дали мн право сказать вамъ: я васъ прощаю.

Джорджъ Невиль

И въ тотъ же день онъ ухалъ въ Италію.
Кэтъ опустила руку съ этой запискою на колни, и глубоко вздохнула.
‘Бдный!’ подумала она: ‘какой онъ однако благородный! И что бы, казалось, находить подобнымъ людямъ въ женщин! Влюбляются же!’
Гриффитъ засталъ ее въ слезахъ. Онъ позвалъ ее гулять и развеселилъ блестящей картиною своихъ плановъ на будущую общую супружескую жизнь. Она возвратилась домой раскраснвшаяся, сіяющая красотой и счастіемъ.
Отца ея кое-какъ уломали. Только онъ далъ свое согласіе не иначе, какъ съ непремннымъ условіемъ, чтобы Больтонъ и Герншо были укрплены лично за Кэтъ.
Гриффитъ охотно на это согласился, но Кэтъ и слышать не хотла.
— Вотъ еще! когда я отдаю ему саму себя, помстья стану жалть! сказала она съ гордымъ и нсколько презрительнымъ взглядомъ на мудрыхъ совтчиковъ.
Однако отецъ Фрэнсисъ, не теряя изъ вида выгодъ своей церкви, вставилъ свое вское слово, превзошелъ ее упорствомъ и настойчивостью, и таки поставилъ на своемъ, такъ что помстья были записаны на ея имя и сданы на храненіе попечителямъ.
Покончивъ со всякими предварительными дрязгами, Гриффитъ Гонтъ и Кэтъ Пейтонъ поженились, и красиве пары не было обвнчано въ томъ году во всемъ графств.
Когда колокола залились на всю окрестность веселымъ трезвономъ и они вышли изъ церкви рука объ руку, мужемъ и женою, они нашли дорогу черезъ клабище густо устланной цвтами, въ знакъ радостей и благополучій, предвщаемыхъ имъ на жизненномъ пути.
Они провели медовый мсяцъ въ Лондон, и вполн вкусили сладость земнаго бытія.
Однако, странное дло! они не поссорились посл того, а перешли въ тихую мирную колею счастливой супружеской жизни.

XIV.

Мистеръ и мистрисъ Гонтъ зажили очень дружно и счастливо.
У нихъ родились мальчикъ и двочка — красавцы. Не стану говорить, какъ радостно расширились сердца ихъ, словно міръ сталъ тсенъ для нихъ.
Черезъ три года они лишились мальчика: кто пойметъ горесть этой утраты, какъ не испытавшіе ее на себ?
Во всякомъ случа, они перенесли ее вмст, подлились своей тоскою, и эта жгучая боль составила еще новую связь между ними.
Впродолженіе многихъ лтъ, жизнь ихъ не представляла ничего интереснаго, могущаго войти въ составъ этой повсти. Тмъ лучше для нихъ. Еслибы не эти благодатные промежутки повидимому безцвтнаго покоя, жизнь наша была бы адомъ, и сердца наши вчно клокотали бы, кипятились въ огромномъ котл, подогрваемомъ пылающими страстями.
За неимніемъ разительныхъ происшествіи, нелишне будетъ прослдить развитіе характеровъ моихъ героевъ, и уловить въ нихъ незамтные зачатки грядущихъ событій.
Ни въ умственной, ни въ нравственной личности человка никогда не можетъ быть настоящаго застоя: либо человкъ совершенствуется, либо онъ приходитъ въ упадокъ. Мистрисъ Гонтъ очень любила чтеніе, а мистеръ Гонтъ терпть не могъ книгъ. Что же изъ этого вышло? А то, что по истеченіи семи лтъ, умъ жены сильно шагнулъ впередъ, мужъ, напротивъ, нетолько отсталъ, но, повидимому, подался даже назадъ.
Каждому изъ насъ, какъ извстно, необходима хоть малая толика возбужденія, и вс мы его ищемъ, тмъ или другимъ путемъ. Молодая двушка, которая удовлетворяетъ эту врожденную потребность чтеніемъ такъ называемаго ‘романа съ бьющими эфектами’, и та, которая, по тому же побужденію отплясываетъ до разсвта — родныя сестры, он домогаются того же результата, только одна достигаетъ его умственнымъ путемъ, другая — физическимъ, какъ молодое рзвое животное, съ прибавленіемъ головной боли на слдующій день.
Мистрисъ Гонтъ умла находить удовольствіе въ обществ, но никогда не скучала, оставаясь наедин съ собой и хорошей книгою, тогда какъ мистеръ Гонтъ былъ пріятнымъ собесдникомъ и состольникомъ, но скучалъ безъ общества. Поэтому ему нердко случалось искать его хоть въ общей комнат сельскаго трактира подъ вывской ‘Краснаго Льва’, и тамъ болтать и распвать псни съ фермерами и молодыми кутилами сквайрами, собиравшимися туда, что на первыхъ порахъ немало огорчало и удивляло его жену.
Впрочемъ, эта маленькая слабость вознаграждалась многими прекрасными качествами, которымъ она вполн знала цну. Нравы въ тотъ вкъ были несравненно распущенне, чмъ въ наше время, и не одна жена въ кругу ея знакомыхъ имла соперницъ гд-нибудь въ деревн, или даже между собственной своей прислугою. Гриффитъ же былъ чуждъ всякихъ подобныхъ поползновеній, и никогда не подавалъ жен малйшаго повода къ подозрніямъ или безпокойству. Онъ былъ воплощенною врностью и постоянствомъ.
Воздержность въ пищ и питі, въ то время, была добродтелью еще неизобртенною. Однако, Гриффитъ и въ этомъ отношеніи былъ многимъ лучше прочихъ помщиковъ: онъ всегда былъ въ состояніи самъ пройти по лстниц изъ столовой въ гостиную, къ чаю, по большей части даже не шатаясь на ногахъ.
Онъ былъ влюбленъ въ свою жену, особенно же когда находился въ легкомъ подпитіи. Мистрисъ Гонтъ сначала не останавливала его, но скоро прочла ему маленькую нотацію но этому поводу.
— Послушай, душа моя, объявила она ему однажды весьма спокойно, причемъ только ея хорошенькія ноздри слегка раздулись:— никто не мшаетъ теб ласкаться ко мн сколько душ твоей угодно, и никто теб не запрещаетъ пропитываться запахомъ вина, если ты въ этомъ находишь удовольствіе. Только я тебя попрошу, нельзя ли устроить такъ, чтобы не ласкаться, когда отъ тебя пахнетъ виномъ и наоборотъ? Я цню любовь твою слишкомъ высоко, чтобы позволить теб опошлить ее и опротивть мн ею.
Образцовый супругъ покорился этому, и, такъ-какъ ему никогда не приходило на умъ отказаться отъ вина, то онъ поставилъ себ за правило, въ похмльи не подходить къ жен.
Главное опасеніе, преслдовавшее мистрисъ Гонтъ до замужества, вскор перестало ее безпокоить. Она, правда, изрдка примчала своимъ зоркимъ глазомъ, что Гриффита коробило вліяніе надъ нею ея духовника, но онъ никогда не позволялъ себ по этому поводу ни одного непріятнаго слова, а она, съ своей стороны, какъ умная и добрая жена, старалась не раздражать его, и, при случа, умла улыбкою, ласкою, нжнымъ вниманіемъ, успокоить и умиротворить его, такъ что все обходилось благополучно. Нужно было много такта и умнія, но это было ничто въ сравненіи съ тмъ, чего она боялась и ожидала.
Гриффитъ постоянно видлъ, что женою его любуются и восхищаются другіе мужчины, однако не сердился, не ревновалъ, не ворчалъ. За это слдуетъ главнымъ образомъ похвалить ее. Дло въ томъ, что Кэтъ Пейтонъ никогда, и до занужства, не была въ душ кокеткою, хотя иной разъ поведеніе ея легко могло привести къ этому выводу. Теперь же она стала совсмъ опытною и степенною женщиною, и вполн научилась искуству быть столько же любезною и обворожительною, какъ и прежде, а между-тмъ остановить малйшую попытку къ явному ухаживанію со стороны ея поклонниковъ. Гриффитъ не могъ не замтить, какъ осторожна и разсудительна его красавица-жена, хотя въ то же время далека отъ всякой смшной щепетильности, и безмятежный миръ поселился въ душ его.
Въ сущности онъ наслаждался счастіемъ боле полнымъ, нежели Кэтъ, потому что онъ почиталъ свою жену, тогда какъ ее иногда мучило сознаніе превосходства надъ мужемъ. Она была настолько умна и добра, что старалась обманывать себя на этотъ счетъ, что по большей части и удавалось ей — однако, не всегда.
Какъ бы то ни было, а вообще говоря, и тотъ и другая были обоюдно довольны и счастливы, хотя ея задумчивые глаза все еще попрежнему терялись въ пространств, словно бы ища чего-то въ неб и на земл, чего все еще не находила она, даже въ супружеской жизни.
Жили они въ Герншо. Между бумагами покойнаго мистера Чарльтона была найдена записка, пояснявшая его духовное завщаніе. Онъ такъ и разсчитывалъ, что Гриффитъ женится на Кэтъ, и просилъ ихъ поселиться не въ Больтон, а въ Герншо. Онъ ухалъ оттуда по смерти жены, потому что тамъ слишкомъ живо ему все напоминало о прошедшихъ, боле счастливыхъ временахъ, но, приближаясь къ концу и прощаясь со всмъ земнымъ, онъ съ любовью вспомнилъ о старин своихъ предковъ домомъ, и уже старческой холодющей рукою спасъ его отъ запустнія и разрушенія.
Къ несчастію, понадобились значительныя поправки, и такъ-какъ собственность Кэтъ была крпко на крпко связана разными юридическими распоряженіями, то дв тысячи фунтовъ, отказанныя Гриффиту, цликомъ пошли на подновленіе дома, садовъ, заборовъ, палисадника вокругъ парка, деньги эти такъ и утекли сквозь пальцы, и все-таки мостъ на озер остался въ разрушенномъ, истлвшемъ, словомъ — живописномъ вид.
Озеро это, между старожилами, слыло подъ названіемъ ‘пруда’, а иногда и ‘тони’. Оно съ виду походило на песочные часы, только выгнутые полукругомъ.
Въ средніе вка, оно, по всей вроятности, составляло одну изъ главныхъ оборонъ владльческаго замка. По мстамъ оно было очень глубоко, особенно при перехват или узкомъ пролив, черезъ который былъ перекинутъ разрушившійся мостъ. Въ немъ водились сотни карповъ и линей старше самаго древняго изъ кумберландскихъ жителей, и громаднйшія щуки и угри, рыбамъ, всившимъ отъ фунта до пяти, и счета не было. Вода буквально кишила живьемъ съ конца въ конецъ. Это было весьма удобно для такой строгой католички, какъ мистрисъ Гонтъ. Когда на нее находила охота поститься, что случалось довольно часто, стоило только садовнику спуститься къ озеру, да закинуть сетокъ въ какое нибудь любимое убжище рыбъ — и онъ вытаскивалъ цлый четверикъ первостатейныхъ молодцовъ.
Озеро было гладко и ясно, какъ зеркальное стекло, и въ водахъ его, окаймленныхъ покатымъ бархатистымъ лугомъ, восхитительно отражались цвты, дернъ и навислые кусты.
Однако, надъ этимъ красивымъ мстомъ тяготла дурная слава: въ озер, въ теченіе послдняго столтія, утонуло два человка, изъ которыхъ послдній былъ не кто иной, какъ самъ приходскій священникъ, возвращавшійся домой съ обда изъ господскаго дома, въ состояніи, надлежащемъ гостю хлбосольнаго хозяина, въ 1740—50 годахъ. Боле же всего въ этомъ трагическомъ происшествіи поразило народное воображеніе нестолько скоропостижное преставленіе души веселаго попа, какъ то обстоятельство, что прожорливыя щуки въ одну ночь обглодали мясо съ костей его до-чиста, такъ что на слдующее утро вытащенъ былъ почти только одинъ его остовъ, съ повисшими кое-гд на немъ лоскутами его черной одежды.
Это страшное преданіе живо сохранилось, благодаря частымъ разсказамъ двухъ престарлыхъ очевидцевъ, которые берегли его въ памяти своей и съ любовью передавали потомству, какъ единственный драматическій эпизодъ, отмтившій ихъ исконно однообразное существованіе. Поэтому поселяне не видли ничего хорошаго въ прозрачныхъ, прохладныхъ водахъ, такъ заманчиво отражавшихъ прибрежные цвты.
Что же касается женщинъ, то он иначе не относились къ озеру, какъ къ жадной пропасти, вчно жаждущей поглотить ихъ и дтей ихъ, и считали великимъ усугубленіемъ своихъ жизненныхъ тягостей, что ‘барскій прудъ’ не былъ засыпанъ землею, по крайней-мр, лтъ пятьдесятъ назадъ.
Герншо-Кэстль, или замокъ, но настоящему вовсе не походилъ на замокъ, да и пересталъ заслуживать это названіе впродолженіе нсколькихъ уже вковъ. Это былъ — просто домъ съ зубчатыми стнами, только надъ конюшней еще возвышалась старинная четыреугольная башня — послдній остатокъ средневковой постройки.
Какъ бы то ни было, имя, эта безплотная тнь, часто переживаетъ то, чему оно было дано, въ особенности въ сельскихъ мстностямъ, поэтому барскій домъ все еще прозывался ‘замкомъ’. Оно и понятно: именно потому, что имя — безплотная тнь, оно избгаетъ разъдающаго зуба времени.
Герншо, во всякомъ случа, хотя и неправильно величалось замкомъ, было восхитительнымъ мстопребываніемъ. Гостиная и столовая огромными свтлыми окнами выходили на лугъ, который отлогимъ спускомъ нисходилъ къ краю прозрачнаго озера и отчетливо отражался въ немъ. По этому благоуханному откосу хозяева и гости часто гуляли, наслаждаясь солнцемъ и благораствореннымъ воздухомъ, и часто играли подъ вечеръ въ шары.
Съ другой стороны былъ устроенъ подъздъ къ дому, украшенный небольшой овальной поляной, вокругъ которой шла широкая дорожка, засыпанная крупнымъ пескомъ, а въ сторон находились ворота, ведущія въ рощу огромныхъ, рослыхъ елей.
Роща эта смотрла угрюмо и насупленно въ зимнее время, но въ жары представляла тнистое, прохладное убжище. Деревья тянулись къ небу, словно готическія колокольни, а толстые стволы ихъ стояли стройными рядами, точно колона пхоты, осняя головы гуляющихъ величественнымъ наметомъ мрачныхъ, густыхъ втвей. Тутъ вяло стариною, классической, суровой красотою.
Это убжище съ трехъ сторонъ замыкалось стною, а съ восточной стороны подступало почти къ самому дому, и отдлялось отъ него только нсколькими лавровыми кустами. Ночью никто туда не заглядывалъ — вс были твердо уврены, что тамъ водятся привиднія. Да и днемъ рдко кто заходилъ въ рощу, кром самой хозяйки, которой она страстно полюбилась. Женщинъ, даже самыхъ развитыхъ, почему-то тянетъ въ полумракъ, а въ этой рощ полумракъ царствовалъ даже въ яркій лтній полдень, Кром того, пріютъ этотъ какъ-то согласовался съ задумчивымъ созерцательнымъ нравомъ Кэтъ. И вотъ она привыкла ходить сюда, когда искала мира душевнаго или религіозныхъ думъ, часто медленно прохаживалась она между прямыми высокими стволами, или сидла неподвижно, опираясь многодумной головою на блоснжную руку, такъ что, наконецъ, мрачная, прохладная роща называлась прислугою не иначе, какъ ‘барынино любимое мсто’.
Кажется, больше нечего разсказывать о жилищ, въ которомъ Гонты провели нсколько лтъ счастливо и тихо. Имъ тогда еще и не снилось о странныхъ превратностяхъ, ожидавшихъ ихъ впереди, и не вдали они сами про страсти, которыя дремали у нихъ же въ груди, и, подобно инымъ волканамъ, притаились — до поры до времени.

XV.

Однажды, сидя за обдомъ съ Гриффитомъ и его женою, отецъ Фрэнсисъ сообщилъ имъ, что онъ получилъ назначеніе въ другую часть графства и въ послдній разъ пользуется идъ гостепріимствомъ.
— Очень жаль, искренно сказалъ Гриффитъ, и жена его изъ вжливости повторила т же слова, но когда между ними съ глазу на глазъ зашелъ разговоръ объ этомъ предмет, она вдругъ, въ первый разъ въ жизни, высказала, что духовникъ ея давно уже не по душ ей и даже много огорчаетъ ее своею холодностью.
— Душа его, замтила она:— льнетъ во всему земному. Вмсто того, чтобъ возносить помышленія мои къ небу, онъ самъ насильно низводитъ меня на землю. Духъ его лишенъ крыльевъ, неспособенъ парить надъ міромъ.
Гриффитъ осмлился заступиться за Фрэнсиса и замтить, что онъ, во всякомъ случа, честный, хорошій человкъ и нигд воды не замутитъ. Но мистрисъ Гонтъ этимъ не довольствовалась.
— Мало ли на свт хорошихъ людей, сказала она:— но въ духовномъ наставник я хотла бы найти что-нибудь больше, нежели простая честность, и который уже годъ я вотъ томлюсь и жажду, какъ странникъ въ пустын. Слова нтъ, что онъ прекрасный вдоввъ, я сама его отъ души люблю и уважаю, только все-таки хорошо, что онъ узжаетъ.
Въ слдующее же посщеніе отца Фрэнсиса, мистрисъ Гонтъ не преминула, хотя самымъ деликатнымъ образомъ, спросить его, кто заступитъ его мсто при ней.
— Покуда, я думаю, еще никто, отвчалъ онъ: — то-есть я не вижу, кто бы могъ руководить васъ въ практическихъ длахъ вашихъ. Относительно же всего, касающагося спасенія и блага души, вами будетъ управлять человкъ, молодой годами, но созрвшій по добрымъ дламъ и много превышающій меня благочестіемъ.
— Вы несправедливы къ себ, отецъ мой, съ милой улыбкою возразила ему мистрисъ Гонтъ. Она всегда была мила и вжлива, а для этого приходится иногда покривить немного душею.
— Нисколько, дочь моя, спокойно отвчалъ Фрэнсисъ: — а, благодаря Бога, знаю свои недостатки, и черезъ это научаюсь смиренію. Я исправляю мои пастырскія обязанности добросовстно, и нахожу въ нихъ здоровую пищу и успокоеніе для души, но во мн нтъ того святаго умиленія, того духовнаго увлеченія, которыя даютъ боле избраннымъ христіанскимъ душамъ возможность бесдовать съ ангелами. Во мн, я полагаю, слишкомъ преобладаетъ плоть надъ духомъ. Признаюсь вамъ, я никакъ не могу ожидать смертнаго часа, какъ блаженнаго избавленія отъ бремени плоти. Жизнь есть наслажденіе для меня, замогильное безсмертіе меня не соблазняетъ, я благоговю предъ чистымъ сердцемъ и гляжу на нихъ съ восхищеніемъ, но къ мистической сторон религіи, я самъ это чувствую, я сухъ и безплоденъ. Я живу въ страх Господа и желаніи исполнять его волю, но не могу любить его такъ, какъ любили его святые, духъ мой для этого слишкомъ черствъ и тупъ. Сколько разъ случалось мн отставать отъ васъ въ вашихъ высокихъ духовныхъ порывахъ! Это-то меня отчасти и утшаетъ при мысли о разлук съ вами: я знаю, что дитя мое будетъ въ лучшихъ рукахъ.
Мистрисъ Гонтъ была глубоко тронута смиреніемъ своего стараго друга, и, со слезами на глазахъ, протянула ему об руки, но не отвчала на слова его: предметъ былъ довольно щекотливый, и, по чести, она не могла противорчить ему.
Дня два спустя, отецъ Фрэнсисъ привелъ съ собою своего преемника — личность до того замчательную, что мистрисъ Гонтъ невольно встрепенулась при одномъ вид его. Итальянецъ по-матери, онъ быть смуглаго цвта лица, и глаза его были черны какъ уголь, при этомъ его обширный, правильный лобъ отличался замчательной близною и нжностью. Ростомъ онъ былъ очень высокъ и нсколько худощавъ, вообще лицо его и вся фигура носили на себ ту возвышенную духовную печать, передъ которою обыкновенная красота кажется просто дрянью. Однимъ словомъ, онъ былъ однимъ изъ тхъ воздушныхъ, я чуть не сказалъ безплотныхъ, служителей религіи, которые изрдка рождаются въ ндрахъ католической церкви, какъ-бы для того, чтобъ представить рзкій контрастъ съ непроходимымъ, плотски-грубымъ мужичьемъ, составляющимъ большинство ея рати. Братъ Леонардъ, съ его неземной наружностью и духовно разсянными пріемами, казался высшимъ существомъ, ниспосланнымъ на землю на самое короткое время изъ надзвзднаго міра, съ безконечнымъ запасомъ кротости и долготерпнія.
Когда отецъ Фрэнсисъ представилъ его мистрисъ Гонтъ, онъ поклонился ей спокойно, нсколько холодно, съ достоинствомъ, соединяющимъ въ себ смиреніе съ чувствомъ превосходства, посмотрлъ на нее одно мгновеніе своимъ яснымъ, твердымъ взоромъ и тотчасъ же снова сосредоточился въ себ.
Мистрисъ Гонтъ, напротивъ того, была приведена въ невольный трепетъ внезапнымъ появленіемъ передъ нею человка, который представлялся ей воплощеніемъ религіи. Она покраснла, робко взглянула на него, и вдругъ почувствовала сильное желаніе не произвесть на него неблагопріятнаго впечатлнія.
Скоро, однако, должна она была убдиться, что нелегко сдлать на него какое бы то ни было впечатлніе, хорошее, или дурное. Отецъ Леонардъ не обладалъ искуствомъ разговаривать о разныхъ мелочахъ, и на попытки ея завлечь его въ подобную салонную бесду, онъ отвчалъ вжливо, но односложными словами, и когда она, замтивъ его сдержанность, обратилась съ своею невинной болтовнею къ отцу Фрэнсису, онъ не выжидалъ случая вставить свое слово, а заперся въ собственныхъ своихъ мысляхъ.
Тогда ужь мистрисъ Гонтъ дала всю волю своему душевному влеченію и заговорила о будущности церкви, и о томъ, что можно бы предпринять для обращенія вновь великобританскихъ острововъ въ истинную вру. Щеки ея разгорлись, глаза оживились, и Френсисъ отечески улыбался, слушая ее, но молодой священникъ еще боле отчудился: Мистрисъ Гонтъ сразу поняла, что онъ не одобряетъ самовольнаго вмшательства женщины въ такой возвышенный предметъ. Еслибы онъ это прямо высказалъ, то въ ней было на столько храбрости и самостоятельности, что она вроятно поспорила бы съ нимъ, но холодный, нсколько надменный взглядъ, которымъ онъ молчаливо изъявилъ свое положительное неодобреніе, усмирилъ ея бойкость и заставилъ ее примолкнуть.
Она, впрочемъ, скоро достаточно оправилась, чтобы обидться на молодого пастыря, и все свое вниманіе обратила уже исключительно на отца Фрэнсиса, наконецъ, провожая гостей, она холодно поклонилась Леонарду, а Фрэнсису сказала:
— Увы, мой добрый, дорогой другъ, крпко стоскуюсь я по васъ!
Это было сказано, разумется, отчасти въ пику Леонарду, но, во словамъ поэта, ‘по безстрастному льду пламя молніи скользитъ.’ Ея новой духовникъ, удаляясь, оставилъ въ ней живое чувство своего превосходства надъ нею, которое было бы далеко не непріятно для ея женской натуры, еслибы самъ Леонардъ не выказалъ такого сознанія, и хоть сколько нибудь одобрительно отнесся бы въ ней. Но онъ слишкомъ рзко далъ ей почувствовать это превосходство, чмъ уязвилъ и пристыдилъ ее.
Впрочемъ, какъ храбрый борецъ, она съ нетерпніемъ ожидала новаго столкновенія. Она такъ привыкла нравиться, что не могла съ одного удара признать себя побжденною.
Отецъ Фрэнсисъ ухалъ.
Мистриссъ Гонтъ дйствительно сильно сгрустнулось безъ него. Она составила себ привычку ходить къ нему на исповдь непремнно два раза въ недлю, а на духовную бесду почти каждый день, когда онъ самъ къ ней не являлся, но она была слишкомъ умна, чтобъ не понять, что на время брата Леонарда нельзя посягать такъ безцеремонно. Она долго терпла, и наконецъ отправила къ нему записку, съ вопросомъ когда онъ можетъ исповдывать ее. Леонардъ письменно отвчалъ, что онъ принимаетъ желающихъ исповдаться впродолженіе двухъ часовъ посл заутрени, по понедльникамъ, вторникамъ и суботамъ.
Иными словами это значило, что кто первый явится, тотъ будетъ первый принятъ, безразлично. Мистрисъ Гонтъ слегка покоробилъ этотъ отвтъ. Однако она отправилась въ одно изъ назначенныхъ утръ, въ сопровожденіи лакея, и ей пришлось дожидаться очереди, пока не была отпущена опередившая ее старуха, въ красномъ платк и черной шляпк. Она взвела на себя грховъ съ три короба. Вдругъ братъ Леонардъ, своимъ мягкимъ, безстрастнымъ голосомъ, прервалъ ее слдующими леденящими словами:
— Позвольте, дочь моя: исповдь — одно, болтовня о себ — опять другое.
Различіе было сдлано тонко, но черезчуръ мтко. Въ слдующую минуту прекрасная гршница сидла уже въ карет, и глаза ея наполнились жгучими слезами.
— Этотъ человкъ — духовная машина, подумала она съ чувствомъ глубоко уязвленной гордости.
Въ т счастливые дни она говорила съ мужемъ на распашку. Такъ и въ настоящемъ случа она горько жаловалась ему на нанесенное ей оскорбленіе, и даже позволила себ нсколько язвительныхъ женскихъ колкостей на счетъ своего новаго духовника.
Гриффитъ сначала не обратилъ вниманія на эту вспышку, но наконецъ отвчалъ:
— Я и самъ такъ думаю: онъ совсмъ не то, что этотъ славный, веселый старикъ Фрэнсисъ. Только къ чему столько словъ, Кэтъ? Ты, бывало, двухъ разъ не кусала кислое яблоко. Коли этотъ молокососъ теб не по душ, ну и брось его въ чорту.
Этимъ практическимъ, если и не изящнымъ совтомъ, сквайръ покончилъ съ вопросомъ, въ полному своему удовлетворенію, и съ спокойной душою отправился въ конюшню, насыпать овесъ своей любимой лошади.
Итакъ выходитъ, что братъ Леонардъ не угодилъ мистрисъ Гонтъ именно избыткомъ того, чего недоставало, по ея мннію, отцу Фрэнсису, которымъ она была недовольна за то, что онъ не былъ энтузіастомъ.
Въ слдующее хе воскресенье, она похала на проповдь Леоварда. Эта проповдь составила эпоху въ ея жизни. Двадцать лтъ въ ушахъ ея раздавалось съ каедры одно избитое, нравоучительное разглагольствованіе. Вдругъ предсталъ ей духовный ораторъ — ораторъ по призванію, надленный природою тмъ божественнымъ, до души пробирающимъ даромъ слова, противъ котораго не въ силахъ устоять ни одно сердце. Приступалъ онъ къ своему высокому предмету какъ будто съ большимъ трудомъ, но за то разъ оживившись, онъ уже и самъ уносился, и уносилъ и слушателей за собою, какъ соломенку уноситъ теченіе горнаго потока. Весь человкъ при этомъ преображался. Въ обыкновенное время онъ являлся хотя интересной, но безучастной и вялой личностью, представляя олицетвореніе черезчуръ униженнаго смиренія. Но лишь только онъ входилъ на каедру, вся фигура его величественно выпрямлялась, точно разросталась, расширялась, и разстилалась надъ слушателями, какъ осняющее крыло ангела-хранителя, его смуглыя, блдныя щоки разгарались, его огромные итальянскіе глаза то метали грозную молнію на зачерствелыхъ гршниковъ, то принимали выраженіе неизрченной нжности, когда онъ утшалъ страждущихъ и скорбящихъ.
Замчали ли вы когда-нибудь, въ зоологическомъ саду, большую некрасивую птицу, скучно и понуро сидящую на своей жерди, лниво поводящую тусклыми зрачками, точно сонная утка? Это — могучій орелъ, царь поднебесья! Кто бы поврилъ, на него глядя? Но переселите его только изъ чуждой, тсной, душной обстановки въ его родную стихію: онъ — житель божьяго простора, въ людскихъ клткахъ онъ не на своемъ мст. Такъ и братъ Леонардъ: весь міръ былъ для него чужбиною, каедра же была его стихіею, вотъ почему онъ дичился и стушовывался ходя по блому свту, ‘возносился и парилъ орломъ’ въ своей родной атмосфер.
Мистрисъ Гонтъ была поражена, уничтожена, восхищена. Всмъ существомъ своимъ внимала она его словамъ, и когда они замолкли, она долго еще сидла недвижимая, какъ одержимая волшебной чарою, ей не хотлось врить, чтобы могъ прерваться звукъ этихъ божественныхъ рчей.
Вс еще расходились, а она все еще сидла, углубленная въ себя съ закрытыми глазами. Душа ея приняла слишкомъ высокій строй, чтобы круто перейти опять къ дйствительности, она чувствовала, что ей невыносима была бы обыденная болтовня, которою непремнно будутъ осаждать ее знакомые по дорог домой, тогда какъ эта же самая болтовня, бывало, занимала ее, когда она возвращалась отъ другихъ проповдниковъ.
Такимъ образомъ она пріхала домой подъ горячимъ, неостывшимъ, ничмъ неослабленнымъ впечатлніемъ. Она положила свою блую руку на плечо мужу:
— О, Гриффитъ, сказала она:— я слышала голосъ самаго Господа!
Гриффитъ казался скоре испуганнымъ, чмъ обрадованнымъ, жена его это замтила и прибавила:
— Изъ устъ его служителя, но въ ту же минуту снова увлеклась и продолжала:— Могила возвращаетъ церкви одного изъ апостоловъ въ часъ ея скорби и нужды, и я его слышала сегодня.
— Господи помилуй! гд же это?
— Въ нашей церкви.
Гриффитъ посмотрлъ на нее недоврчиво.
— Однако, душа моя, какъ же это? Слыханное ли дло, чтобы сравнивать живого человка съ апостоломъ? Вопервыхъ, уже одно то: въ наше время апостоловъ боле нтъ. Они заставляли царей трепетать на своемъ престол и одинъ изъ нихъ убдилъ какъ бишь его?… тамъ какого то знатнаго господина, принять христіанскую вру.
— Это правда, задумчиво отвчала ему на это жена: — но за то одинъ изъ нихъ кого-то и усыпилъ. Но посмотрла бы я, кто бы заснулъ у брата Леонарда! Кто бы сказалъ о немъ, что проповдь его длинна.
— Да вотъ я же первый скажу, возразилъ Гриффитъ: — по его милости ты полчаса опоздала къ обду.
— Это ты потому такъ считаешь минуты, что самъ его не слышалъ, настаивала жена:— еслибы ты былъ тамъ, то пожаллъ бы, что онъ кончилъ, и хоть разъ позабылъ бы объ обд.
Гриффитъ боле не отвчалъ. Онъ даже казался раздосадованнымъ ея чрезмрной восторженностью. Она это замтила, и уже не возращалась къ этому предмету. Но тотчасъ посл обда она ушла въ свою рощу, и на свобод предалась думамъ о проповди и проповдник, она думала о нихъ тмъ боле, что ей не дали высказаться. Дйствительно, Гриффитъ поступилъ бы добре, да и умне, еслибы не помшалъ ей излить все, что у нея было на душ, хотя бы предметъ, занимавшій ее, былъ на этотъ разъ безъинтересенъ для него. Умному мужу никакъ не слдуетъ обдавать холодной водою восторженную жену, и въ особенности не слдуетъ чуждаться предмета, близкаго ей, когда она на столько любитъ его, что ощущаетъ потребность подлиться тмъ, что ее занимаетъ.
Впрочемъ, мистрисъ Гонтъ, хотя и одаренная живыми чувствами, къ счастью не была мелочно раздражительна или обидчива, она, съ другой стороны, не принадлежала къ числу тхъ милыхъ, но невыносимыхъ созданій, которыя только и знаютъ, что пилятъ одно и то же, что ихъ въ данную минуту интересуетъ. Она во всю недлю ни разу не возвращалась въ непріятному для мужа предмету, но въ первое же воскресеніе спросила его, не исполнитъ ли онъ одну ея просьбу.
— По всей вроятности — по старой привычк, весело отвтилъ Гриффитъ.
— Такъ подемъ со мною въ мою церковь, по крайней-мр послушаешь брата Леонарда, и будешь въ состояніи самъ о немъ судить.
У Гриффита лицо значительно вытянулось, онъ сталъ отговариваться.
— Почему бы теб не създить одинъ и единственный разъ?
— Неловко, отбивался онъ:— въ нашемъ приход духъ партіи сильно развитъ, и каждое движеніе на отчет. Если поду въ католическую церковь, вс затрубятъ: ‘Поглядите, молъ, на Гриффита Гонта: онъ до того подъ командой у жены, что измняетъ ради ея вр своихъ отцовъ’.
— ‘Вр твоихъ отцовъ!’ Вотъ это мн нравится! Какъ будто отцы твои жили и умерли не въ той же вр, какъ и мои.
— Ну, полно, не станемъ спорить изъ-за слова, возразилъ Гриффитъ:— ты очень хорошо знаешь, что я хочу сказать. Просилъ ли я тебя когда нибудь хать со мною въ нашу церковь? и похала ли бы ты, еслибы я вздумалъ просить тебя объ этомъ?..
Мистрисъ Гонтъ покраснла, но не хотла отступить.
— Это совсмъ другое дло, спорила она:— я строго соблюдаю уставы моей церкви, ты же — нисколько. Ты едва-ли вспоминаешь о Бог хотя разъ во всю недлю, никогда почти не произносишь ни его иначе какъ всуе, и только въ воскресенье просидишь какой-нибудь часъ въ церкви, и то еще спрашивается — зачмъ? Затмъ, чтобы выспаться до обда,— ужь не отопрешься. Полно же: для тебя вопросъ заключается не въ томъ, чтобы молиться такъ или иначе, а въ томъ, чтобы спать или не спать, потому что, предупреждаю тебя, у брата Леонарда ты не заснешь.
Гриффитъ покачалъ головою.
— Больно ужь ты меня неволишь. Я знаю, что я далеко не такъ набоженъ, какъ ты, но въ этомъ виновато не протестантское вроисповданіе, которое породило столькихъ святыхъ мужей, и, мимоходомъ сказать, немало ихъ пережарили и пережгли наши съ тобою отцы, какъ ты говоришь, которымъ самимъ за это, я думаю, тепленько на томъ свт. Однако, если я и не святой, то, во всякомъ, случа, джентльменъ, и хоть ты и говоришь, что я въ своей религіи отношусь равнодушно, однако въ грязь топтать я ее не намренъ. Поэтому, душа моя, ужь не взыщи — не могу!
Мистрисъ Гонтъ задумалась, и еслибы Гриффитъ на послднихъ словахъ и окончилъ свою рчь, то весьма вроятно, что она сдалась бы на его доводы. Но бда въ томъ, что люди, неимющіе привычки спорить и отстаивать свои мннія или ршенія, никогда не умютъ во время остановиться. Такъ и нашего простодушнаго сквайра дернуло на грхъ, прибавить еще слдующій аргументъ:
— Да кром того, Кэтъ, узнаетъ пасторъ, а мы съ нимъ пріятели, какъ теб извстно. Мы завтра же непремнно встртимся.
— Знаю я, возразила она:— гд вы съ нимъ встртитесь: въ облав, у опушки лса. По крайней мр, можешь похвастать ему, что отказалъ жен въ ея просьб, сопутствовать ей, изъ страха сдлать непріятное священнику-Нимроду.
— Это ужь не называется просить мужа хать съ тобою, Кэтъ, сказалъ онъ:— это значитъ, сядь да позжай, хочешь, не хочешь.
Съ этими словами онъ всталъ и позвонилъ.
— Карету закладывать, приказалъ онъ, — я ду съ барыней.
Лицо мистрисъ Гонтъ просіяло отъ удовольствія и благодарности.
Карету подали, и Гриффитъ, усадивъ жену, послдовалъ за нею съ невольнымъ вздохомъ и печальнымъ видомъ.
Она замтила и то и другое.
— Впрочемъ, въ самомъ дл, лучше оставайся-ка дома, сказала она ласково, но холодно, быстро положивъ ему руку на плечо:— увидимся за обдомъ.
— Какъ хочешь, согласился обрадованный мужъ, и они отправились въ разныя стороны. Онъ не зналъ, какъ благодарить Бога за избавленіе отъ грозившей скуки, она же грустила о томъ, что ей предстоитъ одной наслаждаться ожидаемымъ блаженствомъ, и бранила Гриффита за то, что онъ, разъ ршившись уступить еі желанію, не съумлъ уступить радушне и любезне. Дйствительно, нужно сказать правду, женщины въ этомъ несравненно умне мужчинъ: когда ужь он откажутся отъ своей воли, то откажутся не на половину, а вполн и безоглядно. Впрочемъ, он выросли на томъ, чтобъ повиноваться кому нибудь или чему нибудь, а навыкъ — великое дло.
Какъ бы то ни было, слова проповдника унесли за собою всякое мелочное чувство, затуманившее сердце мистрисъ Гонтъ, и она возвратилась домой, переполненная добрыми, возвышенными мыслями.
Она нашла мужа печально сидящаго за столомъ, съ какой-то рпою передъ собою на тарелк, и то, впрочемъ, несъдомой: то были карманные часы его дда, съ циферблатомъ величиною съ лицо новорожденнаго младенца.
— Безъ четверти два, Кэтъ! жалостно привтствовалъ онъ ее.
— Такъ что же ты не веллъ подавать себ обдать? проговорила она съ видомъ полнйшаго равнодушія.
— Неужели же мн обдать одному въ воскресный день? Ты знаешь, что мн ничего въ горло не пойдетъ, если ты не сидишь тутъ напротивъ меня.
Мострисъ Гонтъ ласково улыбнулась.
— Въ такомъ случа вотъ что, милый: мы, прикажемъ, чтобы обдъ по воскресеньямъ былъ готовъ часомъ поздне противъ другихъ дней.
— Но вдь это неудобно на счетъ прислуги — испортитъ ей праздникъ.
— Такъ неужели же мн быть ихъ рабою? обернулась къ нему мистрисъ Гонтъ, начиная горячиться:— обдъ да обдъ! Не прикажете ли бжать отъ божьяго слова въ ростбифу? О, какъ ненавистны мн эти грубыя плотскія нужды! какъ мертвятъ он безсмертную часть человка и какъ заглушаютъ въ душ его небесную музыку! По моему хоть бы не было совсмъ ни ды, ни питья! Точно съ неба упадешь прямо въ болото! ну, еще: обдъ! обдъ обдъ!
Въ слдующее воскресенье Гриффитъ прождалъ съ полчаса, и слъ обдать безъ жены. Когда же она пріхала, онъ началъ извиняться:
— Ты не повришь, сказалъ онъ:— какимъ сердитымъ длаешься, когда долго томятъ обдомъ.
— Ты, я вижу, и не томилcя.
— Нтъ, ждалъ тебя цлыхъ полчаса, а дальше было не въ моготу.
— Я на твоемъ мст совсмъ бы не стала дожидаться, или дождалась бы до конца.
— Да, хорошо теб говорить. Ты способна питаться проповдями да благоуханіемъ розъ. Сытый голоднаго не понимаетъ.
Въ слдующее затмъ воскресенье онъ печально слъ за столъ въ урочный часъ, и совсмъ отобдалъ къ прізду жены, которая, съ своей стороны, должна была довольствоваться полусъденными, холодными блюдами, и ла гораздо меньше, нежели когда она обдала вмст съ мужемъ.
Гриффитъ безутшно глядлъ на нее, и наконецъ объявилъ, что она не обдаетъ почеловчески, а клюетъ какія-то крохи, какъ цыпленокъ.
— Ничего, отвчала она:— лишь бы душа моя питалась небеснымъ хлбомъ.
Краснорчіе отца Леонарда не измнялось, ни по качеству, ни по количеству, и Гриффитъ наконецъ отсталъ отъ своего правила обдать непремнно дома по воскресеньямъ. Если жена его забывала часы, то желудокъ его былъ на нихъ вдвойн памятливъ, по крайней-мр на обденный часъ, къ тому же онъ не имлъ уже прежняго побужденія не отлучаться изъ дома въ этотъ день. Мало того, онъ понемногу пріучился проводить меньше времени съ женою именно въ этотъ нкогда завтный день, нежели въ будни.

XVI.

Рутинный проповдникъ сыплетъ словами безцльно, наугадъ, настоящій духовный ораторъ, какъ и всякій ораторъ, щупаетъ, такъ-сказать, пульсъ своихъ слушателей, въ то время, какъ онъ бесдуетъ съ ними, его сердце бьется въ унисонъ съ ихъ сердцами, и наоборотъ.
Вслдствіе этого-то магнетическаго взаимнодйствія, братъ Леонардъ вскор понялъ, что лучшей его слушательницей была мистрисъ Гонтъ. Она была на каждой его проповди, и никогда страстное вниманіе ея ни на секунду не ослаблялось. Отъ лица его ни за минуту не отрывались ея большіе, срые глаза, и будучи обращены вверхъ, они смотрли на него полнымъ, глубокимъ взоромъ, словно глаза ангела, слетвшаго съ неба, чтобы внять его словамъ, впечатлніе это она тмъ естественне должна была произвести на него, что людямъ смуглымъ, съ южнымъ типомъ, нжная, прозрачная чистота истинно саксонской красоты положительно кажется чмъ-то боле или мене неземнымъ.
Ораторъ постепенно привыкъ къ этому лицу и сталъ почерпать въ немъ вдохновеніе Иногда, во время своей рчи, онъ обращался къ нему, ища въ немъ сочувствія, и непремнно находилъ его. Когда онъ уносился мыслями, превосходящими, по своей глубин или возвышенности, пониманіе большей части его слушателей, онъ обращался къ этому лицу, и каждый разъ оно озарялось отвтнымъ душевнымъ лучомъ.
Смотрть въ это лицо сначала было для него помощью, поощрееіемъ, но скоро стало отрадою и счастіемъ.
Сойдя съ каедры, ораторъ, однако, поостынувъ, припоминалъ, что лицо это принадлежитъ не ангелу, а свтской женщин, которая однажды почти разсердила его пустыми вопросами.
Но бртъ Леонардъ много жилъ воображеніемъ, и эти неземныя грезы имли для него такую прелесть, что ему не хотлось разсевать ихъ, вступая въ близкія отношенія съ мистрисъ Гонтъ. Поэтому онъ обыкновенно посылалъ въ ней своего помощника, а самъ принималъ ее только на исповди, что случалось очень рдко, потому что онъ отвадилъ ее своимъ первымъ пріемомъ.
Братъ Леонардъ жилъ въ миніатюрномъ монастырьк, состоящемъ изъ двухъ коттэджей, молельни и склепа. Послднія дв принадлежности были очень старинныя, но коттэджи были выстроены нарочно для него и другого, недавно выпущеннаго изъ семинаріи священника, выписаннаго изъ Франціи. Внутри, коттеджи эти скоре походили на келіи, только при наиболе просторномъ изъ нихъ находилась кухня, которая была положительнымъ великолпіемъ сравнительно съ жилою комнатою, такъ-какъ ее красила разставленная по полкамъ блестящая отъ тщательной чистки оловянная и мдная посуда, а главное — присутствіе опрятной, чисто одтой женщины, въ простомъ шерстяномъ плать, надтомъ сверхъ шолковой на ват стеганой юбки: прежде звали ее Бетти-Скарфъ, была она когда-то горничной у матери мистрисъ Гонтъ, потомъ вышла замужъ и овдовла, почему называлась теперь Бетти-Гоу.
Однажды, прозжая мимо, мистрисъ Гонтъ увидала Бетти у воротъ.
Она велла остановить карету, подозвала свою прежнюю служанку и ласково разспросила ее, какъ живется ей и какъ можется. Кончилось тмъ, что Бетти пригласила ее войдти просмотрть, домъ. Мистрисъ Гонтъ какъ будто нсколько испугалась этого предложенія и не трогалась съ мста.
— Ихъ никого нтъ — они оба ушли, и до ужина не будутъ, успокоила ее Бетти, отгадавъ своимъ женскимъ чутьемъ мысль, останавливавшую ее.
Мистрисъ Гонтъ улыбнулась и вышла изъ кареты. Бетти провела ее въ домъ и показала ей все хозяйство. Она приняла самый скромный, солидный видъ, однако, отчетливо все разсмотрла, хотя и не выказывала явно любопытства.
Холодный, угрюмый видъ гостиной поразилъ ее, входя въ нее, она почувствовала дрожь.
— Я бы здсь истосковалась, сказала она:— но ему врно и тутъ хорошо, потому что ангелы небесные бесдуютъ съ нимъ въ его одиночеств.
— Ну, не говорите, возразила Бетти:— онъ по часамъ иногда сидитъ оперевъ голову на руку, и когда я прохожу мимо двери, то иногда слышу, что онъ тяжко вздыхаетъ. Не дале, какъ на этихъ дняхъ, онъ веллъ мн принести сюда прялку и посидть около него. ‘Работай, говоритъ, здсь, а я посмотрю, да послушаю, какъ у тебя жужжитъ колесо’.— ‘Съ моимъ, говорю, удовольствіемъ’. Сла. Ну, и сижу, и верчу, а онъ уставилъ въ меня глаза — подумаешь, что отроду не видлъ, какъ баба ленъ прядетъ (такой ужь онъ простой), только вдругъ говоритъ… впрочемъ, вамъ, я думаю, дла нтъ, что онъ говоритъ.
— Напротивъ, Бетти, продолжай, пожалуйста. Мн очень интересно узнать о немъ. Онъ такъ божественно говоритъ проповди!
— Да, вотъ это его дло. За то ужь стъ онъ совсмъ мало. Я вчетверо противъ него съмъ, хоть я и женщина — даже совстно, право.
— Такъ что же онъ говорилъ тогда? напомнила мистрисъ Гонтъ съ нкоторымъ нетерпніемъ.
Бетти долго искала въ голов.
— А вотъ что, наконецъ вспомнила она: — ‘дочь моя’, говоритъ — (онъ, сердечный, всегда называетъ меня своей дочерью, хотя я по годамъ скоре мать ему) — ‘дочь моя, отчего это ты никогда не утомляешься, не хандришь и не скучаешь, хотя ты служишь такому бдному гршнику, какъ я, а я такъ часто изнемогаю и тоскую, тогда какъ мой господинъ — творецъ и владыка неба и земли?’ — ‘Я вамъ скажу, сэръ’, говорю: ‘мало дите, оттого’.
— Какой отвтъ!
— Да право же такъ. Еще я говорю: ‘еслибы мн этакъ поститься, какъ вы, да неужто вы думаете меня бы хватило работать съ утра до ночи?’ Что-жь? разв не такъ?
— Не знаю, скажи сперва, что онъ на это отвтилъ, увернулась мистрисъ Гонтъ.
— Онъ-то? Головой помоталъ, да началъ толковать, что тлесной пищи онъ принимаетъ довольно, но мало питается небесной. Такъ и сказалъ этими словами.
Мистрисъ Гонтъ была глубоко поражена сообщеніями старухи и немало удивлена почти пренебрежительнымъ тономъ, съ которомъ Бетти относилась къ столь необыкновенному человку. Въ то время, вроятно, еще не была въ ходу поговорка, что ‘никто не можетъ быть героемъ для своего камердинера’, иначе она бы этому не такъ удивилась.
— Увы! сказала она:— неужели ему такъ тяжело? Слушая его, мн думалось, что душа его ночь и день возносится на крыльяхъ ангеловъ…
Вдова прервала ее.
— Да, вы слышите его только, когда онъ проповдь говоритъ, и голосъ его звучитъ словно божья труба. Я же вижу его, когда онъ преходитъ съ проповди домой: шатается, еле ноги дотащить въ эту самую комнату, да такъ и грохнется на стулъ, самъ блдный, даже духа перевести не можетъ, то почти въ обморокъ падаетъ, то чуть не расплачется, потомъ весь день ходитъ хмурый, да скучный, слова не добьешься.
— И никто этого не знаетъ, кром тебя?… Однако, ты все еще, я вижу, носишь старую мою юбку: надо будетъ пріискать теб другую понове.
— Благодарю покорно, дай вамъ Богъ здоровья. Мн и очень-таки не мшаетъ — одна только всего На все и есть, что на мн, перебивайся тутъ и въ праздникъ и въ будни. Кром меня не знаетъ этого ни одна душа, да вотъ теперь вы. Я не такая, чтобы болтать да разсказывать. Васъ-то я не боюсь: вы были моей госпожею, и я знаю, что на васъ можно положиться, и это останется между нами.
Мистрисъ Гонтъ дала ей въ этомъ слово. Затмъ вдова принялась разспрашивать о ея дочк, хвалила ея платье, описывала свои хворости и недуги, и вылила цлый потокъ рчей о всякой всячин, неимющихъ между собою никакой связи, кром общей пустоты и незначительности. Во все время ея разглагольствованія, задумчивые глаза мистрисъ Гонтъ глядли прямо передъ собою черезъ блый чепецъ разговорившейся старухи, внимательно устремленные въ пустое пространство.
— Бетти Гоу, вдругъ оборвала она ее среди какого-то безконечнаго разсказа:— я все думаю…
Бетти Гоу совсмъ опшила отъ такого страннаго заявленія.
— Я слыхала и читала, что многіе великіе, благочестивые, ученые люди, ничего не смыслятъ въ такихъ простыхъ жизненныхъ мелочахъ, которыя каждый неграмотный невжа знаетъ, какъ свои пять пальцевъ. Значитъ, хорошо бы было, еслибы мы съ тобою и его кое-чему научили въ благодарность за все то, чему онъ научаетъ насъ. Вдь мы обязаны, въ чемъ только можемъ, беречь и покоить его, и помни, Бетти, моя голубушка, что жалокъ тотъ, кто смотритъ съ пренебреженіемъ на людей ученыхъ и святыхъ за то только, что откроетъ въ нихъ какую-нибудь ничтожную слабость, тогда какъ сами мы, гршные, вс состоимъ изъ немощей и недостатковъ. Вотъ я сяду въ его кресло — вотъ такъ! а ты садись тутъ, напротивъ меня. Ну, а теперь, давай съ тобой осмотримъ хорошенько эту комнату, да подумаемъ, чего въ ней недостаетъ. Первымъ и главнымъ дломъ, окна бы, по моему, слдовало убрать геранью, жасминомъ, и всякой тамъ зеленью. При всей его учености, онъ, чего добраго, не знаетъ еще красоты пестрыхъ цвтовъ и золотистой зелени, когда солнце играетъ и переливается въ ней, не знаетъ, какъ она радуетъ глазъ и освжаетъ душу, тогда какъ каждая женщина это знаетъ съ колыбели. Да вотъ этотъ голый столъ — на что похожъ! На него такъ и просится зеленый либо красный суконный покровъ.
— Да, какъ же: чтобъ выбросилъ въ окно?
— Не выброситъ, потому что я посередин вышью крестъ золотымъ снуркомъ. Потомъ нехудо бы розовую стору въ окно, да напротивъ окна привсить большое зеркало, а главное, если ужь длать дло, то прежде всего я бы выкрасила эти противныя стны.
— Господи, куда захали! Вы бы, я вижу, рады обратить его берлогу въ дворецъ, да онъ-то не допуститъ: вдь онъ помшанъ на умерщвленіи плоти, да на всякихъ бредняхъ, бдняга.
— О, да вдь это не все въ одинъ разъ, а такъ, исподволь, сперва одно, тамъ другое. Начнемъ съ цвтовъ. Цвты, божье творенье, поэтому ужь ихъ-то онъ ни въ какомъ случа не тронетъ.
Бетти начинала входить во вкусъ этого заговора.
— Такъ, такъ, сказала она: — сначала цвты, а тамъ, понемногу, и остальное. Только, какъ хотите, никогда ничего порядочнаго изъ него не выйдетъ, пока онъ будетъ кормиться одними яйцами, да разными кореньями да травами, ни дать ни взять, какъ скотъ неразумный, который ‘сегодня живъ, а завтра будетъ выметенъ въ огонь’.
Мистрисъ Гонтъ улыбнулась этой не совсмъ удачной попытк вдовы привести цитату изъ священнаго писанія, и отвчала съ нкоторою робостью:
— Нельзя ли подавать ему яйца въ вид яичницы? Этакъ ты бы могла вмст съ петрушкой и кервеломъ мелко нарубить немного и мяса. Я уврена, что онъ бы и не замтилъ.
— Куда ему!
— То-то я есть. Такъ я пришлю теб тамъ всякихъ снадобій изъ дома. Овощи тоже можешь готовить на крпкомъ бульон, такъ, чтобы не зналъ.
Вдова даже захихикала отъ удовольствія.
— Только вотъ что, вдругъ остановилась мистрисъ Гонтъ: — не гршно ли, или даже не святотатственно ли будетъ употреблять такія женскія хитрости, для того, чтобы обманывать святого человка ради одного тлеснаго его блага?
— Объ этомъ не извольте безпокоиться! нсколько презрительно ршила Бетти:— давайте только провизіи, а грхъ, куда не шло, я возьму на свою душу. Неужели вы думаете, Богъ такъ и станетъ печь да жарить насъ съ вами за этакую малость? Вдь это ни боле ни мене того, какъ хитрость, которою заставляютъ своевольнаго ребнка принять лекарство.
Когда мистрисъ Гонтъ сла въ карету и похала домой, все слышанное и задуманное ею не выходило у нея изъ головы. Душа ея наполнилась страннымъ, но сладкимъ чувствомъ — смсью благоговнія и жалости. За то, что Леонардъ былъ великимъ ораторомъ и святымъ человкомъ, она благоговла передъ нимъ, за то, что онъ былъ одинокъ и грустенъ, она жалла его, наконецъ, она ясно видла, что онъ ровно ничего не смыслитъ въ самыхъ простыхъ вещахъ, и это ей внушало желаніе взять его подъ свою опеку. Каждая истая женщина любитъ опекать: въ этомъ, можетъ быть, сказывается отчасти великій материнскій элементъ женской натуры. Во всякомъ случа, опекать человка, и въ то же время почитать его, для женщины — верхъ блаженства.
Дйствительно, Леонардъ принадлежалъ въ числу тхъ высоконастроенныхъ натуръ, которыя платятся за минуты духовнаго экстаза долгими часами тоски и унынія. Это колебаніе такъ неизмнно проявляется въ людяхъ, выходящихъ изъ обыкновеннаго уровня, что можно признать его за законъ природы. Но объ этомъ вдова Гоу не имла, конечно, ни малйшаго понятія.
Въ слдующее же воскресенье, пока онъ говорилъ проповдь, Бетти, съ помощью садовника мистрисъ Гонтъ, уставляла окно его комнаты горшками всякихъ растеній, бывшихъ въ полномъ цвту и роскоши. Окно это было огромное, съ широкимъ подоконникомъ снаружи и внутри. Мистрисъ Гонтъ, нелюбившая ничего длать на половину, прислала цлый возъ цвтовъ, и Бетти съ садовникомъ разставили по крайней-мр восемьдесятъ горшковъ, большихъ и малыхъ размровъ, на внутреннемъ и наружномъ подоконник.
Когда братъ Леонардъ вернулся изъ церкви, Бетти уже поджидала его у дверей. Онъ прошелъ мимо окна, съ руками, сложенными на груди, и глазами, по обыкновенію, опущенными къ земл, не замчая цвтовъ, наполнявшихъ это окно. Бетти внутренно вскипла отъ досады, однако на цыпочкахъ послдовала за нимъ въ его комнату, тутъ только изъ груди его вырвалось громкое, радостное восклицаніе. Онъ остановился въ нмомъ восторг, блдныя щоки его покрылись румянцемъ, черные глаза его засверкали.
— Господь да наградитъ сердце, задумавшее эту прелесть, и руку, исполнившую ее! проговорилъ онъ наконецъ, глубоко растроганный: — мое убогое жилище стало цвтистымъ чертогомъ, наполненнымъ красотою и благоуханіемъ.
Онъ слъ къ окну, съ упоеніемъ глядя на цвты, вдыхая въ себя запахъ ихъ, и сердце его охватила сладкая мечтательная нга, и разлилась по его дивнымъ чертамъ, придавая имъ красоту неизъяснимую.
Вдова, раскраснвшаяся отъ удовольствія, стояла поотдаль отъ него, слдя за нимъ, и любуясь имъ, что случалось съ нею очень часто, хотя на словахъ она относилась къ нему съ нкоторымъ пренебреженіемъ.
Наконецъ, однако, ее вывело изъ терпнія отсутствіе всякаго любопытства съ его стороны, тмъ боле, что она далеко не гршила тмъ же.
— Вы и не спросите, кто прислалъ, укоризненно обратилась она къ нему.
— Не говори, пожалуйста, сказалъ онъ: — дай мн самому отгадать.
— Ну, отгадывайте, когда такъ, обидлась Бетти.
— Оставь меня на время, упрашивалъ онъ: — дай мн посидть тутъ и вообразить, что я спасающійся гршникъ, и ангелъ небесный превратилъ пещеру мою въ райскую обитель.
— Такой же точно ангелъ, какъ вотъ и я, гршница, возразила практическая вдова: — а впрочемъ… мн не велно говорить.
Это была неправда: запрета не сдлано было никакого, но Бетти, обладавшая особеннымъ даромъ неумстно говорить и некстати молчать, вдругъ заблагоразсудила, для пущей важности, придать длу печать таинственности.
Священникъ задумался..
— Я догадываюсь, сказалъ онъ наконецъ, вполн убжденнымъ тономъ: — это, должно быть, та дама, которая прізжаетъ каждый разъ на мою проповдь, и у которой такое чудное лицо, непохожее ни на одно другое: оно всегда свтится такимъ божественнымъ участіемъ и пониманіемъ. Я воздамъ ей тмъ, чмъ единственно можетъ воздать бдный священникъ своимъ благодтелямъ: буду молиться за нее здсь, среди цвтовъ, которыми она украсила жилище служителя господня… Дочь моя, ты можешь идти.
Послднія слова онъ произнесъ съ необыкновеннымъ, кроткимъ достоинствомъ, такъ что Бетти удалилась нсколько присмиренная, и отомстила святому мужу тмъ что примшала къ водянистой пищ его крпкаго бульону, присланнаго отъ мистрисъ Гонтъ, за которую, между тмъ, онъ горячо помолился среди цвтовъ, которыми она окружила его.
Мистрисъ Гонтъ, посл восьмилтней супружеской жизни, стала слишкомъ благоразумна, и слишкомъ хорошо умла соблюдать свое достоинство, чтобы изъ ничего сочинять романическую тайну. Она не велла Бетти говорить о бульон, потому что, въ этомъ случа, считала скрытность необходимою, но некогда ей не снилось скрывать, что она послала своему духовнику возъ цвтовъ. Знакомымъ она объ этомъ не разблаговстила, потому что вообще не любила дйствовать людямъ на показъ, но мужу сказала. Тотъ поворчалъ, но не прекословилъ ей.
Слдовательно, дло въ сущности было самое простое, но нелпая выходка Бетти придала ему оттнокъ романтизма и таинственности, въ высшей степени способный плнить воображеніе столь юнаго, пламеннаго, одинокаго существа, какимъ былъ братъ Леонардъ.
Его первымъ движеніемъ было броситься къ той, которую онъ подозрвалъ въ присылк цвтовъ, и поблагодарить ее, но онъ побоялся поступить неделикатно, такъ-какъ ужь она желала оставаться ему безвстною. Ей могло быть непріятно, еслибы онъ прямо сказалъ, что отгадалъ ея тайну, и, почемъ знать? подобная нескромность могла заставить ее уйдти въ себя.
Вслдствіе этихъ соображеній, онъ ршился не выражать ей своей благодарности, которая, черезъ это, сохранилась въ сердц его неохлажденною. Онъ часто сидлъ между своими цвтами, погруженный въ сладкое раздумье, упиваясь ихъ благоуханіемъ, любуясь ихъ свжестью и красотою, и нердко, закрывая глаза. онъ вызывалъ въ ум своемъ ангельскій образъ знакомаго лица, съ большими, свтлыми, обращенными къ нему глазами, и представлялъ себ ее, окруженной этими цвтами и царившею надъ ними своей небесной красотою.
Грезы эти въ ту пору не мшали ему исправлять вс свои духовныя обязанности. Он только наполнила собою т нердкіе часы, когда, отчасти вслдствіе реакціи, неизбжной посл сильнаго душевнаго напряженія, отчасти вслдствіе изнеможенія ослабленнаго изнуреніемъ тла, отчасти, наконецъ, благодаря природной чуткости и впечатлительности его нервной системы, и глубокой нжности, отличавшей его натуру, душа его, бывало, грустила и тосковала.
Мало по малу, эти часы душевной истомы стали уже часами не горькими и не мрачными, а обаятельными и дорогими для него. Думы его имли теперь на чемъ сосредоточиться, ему было о комъ мечтать. У него была Мадонна, которая тайно о немъ заботилась, и Мадонна эта была въ человческомъ образ, прекрасная, добрая, умная, ходила на его проповди и понимала каждое его слово.
— И знаетъ она меня лучше, нежели я самъ себя знаю, прибавлялъ онъ про себя: — съ тхъ поръ, какъ я получилъ изъ рукъ ея эти цвты, я сталъ другимъ человкомъ.
Однажды, войдя въ комнату, онъ увидалъ на стол у себя дв лейки — большую и маленькую.
— А! вскричалъ онъ, и краска удовольствія заиграла на щекахъ его.
Онъ позвалъ Бетти, и спросилъ ее, откуда и отъ кого?
— Я почемъ знаю? задорно возразила она: — съ неба, должно быть, упали. Посмотрите, и крестъ золотой на каждой намалеванъ.
— Въ самомъ дл! и братъ Леонардъ набожно перекрестился.
— Это значитъ, вроятно, чтобы ни чьи руки не касались ихъ, кром вашихъ, пояснила Бетти сердито.
Священникъ еще боле покраснлъ.
— Я сейчасъ же употреблю ихъ въ дло, сказалъ онъ: — я оживлю моихъ поблекшихъ любимицъ, какъ он оживили меня.
И онъ съ жаромъ засуетился надъ лейками.
— Виданное ли это дло, когда солнце такъ и палитъ ихъ! прикрикнула на него Бетти: — ну, признаюсь! ужь подлинно, что простоваты!
— Да вдь, Бетти, отъ солнца же они такъ и пріувяли, робко и съ совершеннйшимъ смиреніемъ замтилъ священникъ, хотя тонъ старухи непремнно раздражилъ бы боле дюжиннаго человка.
— Такъ-то такъ, отвчала она уже гораздо мягче:— но вотъ видите ли, дождя-то не бываетъ при солнц, а цвтики это и знаютъ, они хотятъ, чтобы поливали ихъ, какъ по природ выходитъ, не то и осерчаютъ и сгинутъ. Вс вы, ученые люди, хотите быть умне всхъ: мало вамъ того, что поститесь и молитесь цлые дни, и не смотрите на женщину, какъ другіе люди, еще и цвты хотите поливать не въ свою пору
— Бетти, съ улыбкою сказалъ Леонардъ: — преклоняюсь передъ твоею мудростью, и буду поливать ихъ только по утру и вечеромъ. По истин, многому вс мы должны учиться, будемъ же поучать другъ друга съ терпніемъ и любовью.
— Не мшало бы вамъ научить меня такому же смиренію, какъ ваше, разразилась Бетти, голосомъ, въ которомъ слышалось что-то весьма похожее на подступившее рыданіе: — и большему почтенію къ тмъ, къ кому подобаетъ, добавила она сердито.
Поливать цвты, подаренные ему его незримымъ другомъ, стало величавшей отрадою для одинокаго священника. Онъ постоянно ходилъ за ними самъ, и относился къ нимъ съ какой-то отеческой нжностью.
Однажды вечеромъ мистрисъ Гонтъ, прозжая съ Гриффитомъ верхомъ мимо его коттеджа, увидла его за этимъ занятіемъ. Его высокая, стройная, но слегка согбенная фигура наклонялась надъ цвтами съ женственной любовью и заботливостью, и простой процесъ поливанія, который, въ дюжинныхъ рукахъ, не представилъ бы ровно ничего особеннаго, въ немъ показался мистрисъ Гонтъ до того трогательнымъ и многозначительнымъ, что глаза ея подернулись слезами и она невольно прошептала:
— Бдный братъ Леонардъ!
— Ну, что тамъ опять? спросилъ Гриффитъ, съ нкоторой досадою.
— Да вонъ онъ у окна — цвты поливаетъ.
— Только-то? Ну, и пусть его, равнодушно отвчалъ Гриффитъ.
Леонардъ однажды подумалъ: ‘я слишкомъ мало вращаюсь среди своихъ прихожанъ’, и предпринялъ маленькій объздъ, который окончился Герншо-Кэстлемъ.
Мистрисъ Гонтъ не было дома.
Лицо его такъ видимо опечалилось этимъ извстіемъ, что слуга это замтилъ и сказалъ, что она, можетъ быть, гуляетъ въ своей любимой рощ, причемъ указалъ ему дорогу туда.
Леонардъ послдовалъ этому указанію, и въ первый разъ ступилъ въ эту мрачную, торжественно-тихую ограду.
День былъ лтній, душный, и въ рощ было невыразимо хорошо и прохладно. Вообще мсто это какъ нельзя боле подходило къ религіозно-восторженному складу ума итальянца.
Онъ сталъ медленно прохаживаться взадъ и впередъ въ глубокой дум. Такимъ образомъ онъ почти приготовилъ въ ум своемъ всю проповдь на слдующее воскресенье, какъ вдругъ его задумчивый взоръ упалъ на земной предметъ, который заставилъ его очнуться и содрогнуться. А между тмъ это была только женская перчатка, лежавшая у деревянной скамейки, стоявшей подъ тнью исполинской ели.
Онъ нагнулся и поднялъ ее съ земли, потомъ расправилъ смятые пальцы и старался вообразить блую, стройную ручку, которую эта перчатка должна была плотно облегать. Онъ бережно разложилъ ее на своей ладони, и долго глядлъ на нее съ задумчивой нжностью. ‘Такъ вотъ она ручка, облегчившая мое одиночество’, подумалъ онъ: ‘ручка столь же прекрасная, какъ и ея ангельское лицо, благодтельная какъ сердце, которое длаетъ добро и скрываетъ его!’
Въ этомъ растроганномъ настроеніи, онъ на минуту позабылъ, какъ что иногда случается съ высокими умами, различіе между meum et tuum, спокойно положилъ маленькую перчатку къ себ за пазуху, и задумчиво прошелъ домой лсомъ, отдлявшимся отъ рощи только однимъ лугомъ, и черезъ это упустилъ свиданіе съ владтельницей перчатки, потому что она воротилась домой въ то время, какъ онъ мечталъ и размышлялъ въ ея любимомъ убжищ.
Въ числ другихъ талантовъ, братъ Леонардъ прекрасно рисовалъ карандашами и акварелью. Въ одинъ изъ тхъ часовъ, въ которые онъ нкогда предавался тоск, а теперь услаждалъ себя тихими мечтами, онъ попытался набросать на бумагу вдохновенныя черты, къ которымъ онъ почти исключительно обращался во время проповди, и на которыхъ воображеніе его съ благодарностью останавливалось во всякое время.
Хотя оно явственно представлялось ему, однако онъ никакъ не могъ воспроизвести на бумаг это дивное лицо, къ своему удовлетворенію.
Посл многихъ неудачъ, ему наконецъ посчастливилось уловить сходство и выраженіе, но все еще чего-то недоставало.
Какъ послднее средство, онъ ршился взять эскизъ съ собою въ церковь, и воспользовался небольшими роздыхами, во время проповди, чтобы немногими чертами довершить сходство. Возвратившись домой, онъ упалъ на колни, и со вздохами и слезами молилъ Бога о прощеніи, посл чего спряталъ святотатственный рисунокъ подальше съ глазъ.
Два дня спустя, онъ усердно раскрашивалъ картину, и часы летли словно минуты, пока онъ съ мастерскимъ умніемъ и заботливостью накладывалъ нжныя краски. Недаромъ говорится, что трудъ самъ себ награда.
Мистрисъ Гонтъ узнала, что братъ Леонардъ лично навдывался къ ней. Это было ей очень пріятно, и придало ей ршимости приступить къ исполненію всего своего плана.
Въ одинъ прекрасный вечеръ, когда она наврное знала, что отецъ Леонардъ въ церкви служитъ вечерню, она отправила къ нему цлый, тяжело нагруженный возъ всякой мбели и утвари, и сама пріхала вслдъ за возомъ.
Тутъ у нихъ съ Бетти поднялась страшная хлопотня, словно спшили он совершить какое-нибудь злодяніе до возвращенія хозяина. Он повсили зеркало прямо насупротивъ уставленнаго цвтами окна, и этимъ превратили комнату въ настоящій садъ. Надъ каминомъ он помстило великолпное распятіе изъ слоновой кости съ золотомъ, потомъ убрали циновку изъ тростника и замнили ее богатымъ налоемъ, или ‘prie-Dieu’, крытымъ малиновымъ бархатомъ. Оставалось только постлать на столъ привезенную синюю суконную скатерть, съ вышитымъ посередин золотымъ крестомъ. Но для этого нужно было снять бумаги и разныя вещицы, находившіяся на стол, съ наброшеннымъ на нихъ байковымъ покрываломъ.
— Не разсердится ли онъ, если мы тронемъ его бумаги? спросила мистрисъ Гонтъ.
— Гд ему! успокоила ее Бетти: — у него нтъ ни одной тайны, ни отъ Бога, ни отъ людей.
— Какъ хочешь, только я не берусь, засмялась мистрисъ Гонтъ:— предоставляю теб распорядиться,
И она повернулась спиной къ своей помощниц, и занялась окончательной установкою зеркала, сваливая такимъ образомъ всякую отвтственность на Бетти.
Вдова посмялась ея нершительности, и безцеремонно сдернула покрывало. Но вдругъ веселый смхъ ея оборвался на середин и превратился въ сердитое восклицаніе.
— Что такое? быстро обернулась мистрисъ Гантъ.
— Женская перчатка, гршный я человкъ! простонала Бетти. Дйствительно, на стол лежала одинокая маленькая перчатка.
Об женщины на минуту злобно впились въ нее глазами. Бетти хищно схватила ее и стала разсматривать съ лютой прозорливостью, свойственной въ подобныхъ случаяхъ женщинамъ, въ надежд найти гд-нибудь имя или какую-нибудь примту, могущую послужить ключомъ.
Движеніе ея было такъ быстро, что мистрисъ Гонтъ, стоявшая отъ нея въ нкоторомъ отдаленіи, не успла разглядть пуговицу, иначе она сейчасъ же признала бы перчатку за свою.
— Каковъ смиренникъ-то, скромникъ! двокъ принимаетъ къ себ втихомолку! ругалась Бетти:— ничего не значитъ пролзть въ окно, и опять изъ него же вылзть. Ну, погоди же, голубушка: только дай себя поймать! Глаза выцарапаю, да и съ нимъ въ карманъ за словомъ не ползу. Не хочу я, чтобъ двки шлялись у меня подъ носомъ.
Такъ простодушная деревенская баба изливала свою грубую домашнюю ревность.
Свтская, развитая женщина не произнесла ни слова, но странное ощущеніе въ первый разъ въ жизни ущемило ея сердце.
Не то какой-то острый холодокъ, не то легкое замираніе, не то глухая боль, и, казалось бы, съ чего?… Но посл этого перваго, невдомаго чувства, такъ неожиданно стянувшаго ея сердце, она устыдилась самой себя, за то, что возникло въ ней подобное чувство.
Бетти подала ей перчатку: она ее узнала и вспыхнула до волосъ.
— Вы знаете, чья? пытливо спросила ее Бетти.
Но мистрисъ Гонтъ уже успла приготовиться въ оборон.
— Какъ теб не стыдно, Бетти! упорливо сказала она:— которая нибудь изъ прихожанокъ оставила перчатку на исповди. И за это ты такъ нападаешь на святого человка? Стыдись!
— Гм! не унималась Бетти: — зачмъ же въ такомъ случа прятать ее! Вотъ вы знаете грамот, посмотрите, нтъ ли тутъ письма, либо чего такого, написаннаго рукою, которой принадлежитъ перчатка.
Мистрисъ Гонтъ съ холоднымъ достоинствомъ объявила, что она не намрена посягать на переписку брата Леонарда.
Но въ то же время она невольно покосилась на бумаги, и еслибы она находилась въ этой комнат одна, то весьма можетъ быть, что духъ праматери ея Евы восторжествовалъ бы въ ней надъ деликатностью и чувствомъ собственнаго достоинства.
Бетти, разъяренная своей находкою, перерыла вс бумаги, доискиваясь чего нибудь, написаннаго женской рукою. Она хотя и не умла читать, но женскій почеркъ различила бы отъ мужского.
Искала она и рылась напрасно, подозрительныхъ документовъ не оказалось. Но есть такого рода письмена, которыя съ перваго взгляда читаютъ самые невжественные люди, и поиски Бетти не остались таки совсмъ безъ результата: изъ-подъ кипы бумагъ она вдругъ вытащила далеко запрятанный портретъ, и не взглянувъ почти на него, съ торжествомъ вскрпинула:
— Не говорила ли я? Вотъ она, безстыжая, рыжая.. Господи помилуй! Портретъ-то — вашъ!!…

XVII.

— Мой! вскричала мистрисъ Гонтъ, въ крайнемъ изумленіи.
Она подбжала въ портрету, и всякое другое чувство на мгновеніе уступило мсто польщенному тщеславію.
— Неправда, сказала она, красня и улыбаясь: — никогда я на половину не была такъ хороша. Что за дивные глаза!
— Помилуйте, они у васъ и теперь, въ сію минуту, такіе точно.
— Сама посмотрю, тогда поврю, весело сказала мистрисъ Гонтъ, и въ ту же секунду очутилась у зеркала, передъ которымъ стала внимательно изучать собственные свои глаза, поворачивая голову то такъ, то этакъ и приговаривая:
— Нтъ. Польстилъ ужасно.
— Нисколько, увряла Бетти: — еслибы вы только могли видть себя въ Церкви: они у васъ, какъ разъ такимъ манеромъ заворачиваются вверхъ, а блокъ-то такъ и свтится кругомъ. Охъ ужь эта глаза! продолжала она, поколачивая пальцемъ по портрету:— не къ добру они такъ глядятъ на него, сердечнаго. Послднія слова Бетти произнесла измненнымъ, серьзнымъ тономъ, и мистрисъ Гонтъ вдругъ стало очень неловко.
— Мистеръ Гонтъ съ удовольствіемъ заплатилъ бы за этотъ листокъ пятьдесятъ фунтовъ, сказала она, единственно, чтобы выиграть время, и произнося эти немногія слова, уже вооружилась находчивостью и присутствіемъ духа: — знаешь, что я думаю? продолжала она уже совершенно спокойно:— ему давно хотлось нарисовать Мадонну, и поневол ему нужно было прибгнуть къ женскому лицу, чтобы пособить своему воображенію. Всмъ живописцамъ приходится такъ длать. Онъ и срисовалъ лицо, какое оказалось подъ рукою получше другихъ — это ничего не значитъ, потому что, на грхъ, приходъ у насъ ужасно не красивый: уродъ на урод, какъ на подборъ — и сдлалъ изъ него настоящій ангельскій ликъ. На же, спрячь скоре, а то чего добраго еще утащу — смерть хочется показать мужу. Однако, мн пора, теперь ужь ни за какіе пряники не хотла бы, чтобы меня здсь поймали.
— Что жь, позжайте, коли пора, сказала Бетти: — а скоро ли опять пожалуете? (Общанная, но еще неполученная юбка, видно, не выходила у нея изъ головы).
— Гм! не знаю, раздумчиво отвчала мистрисъ Гонтъ: — я сдлала для него все, что могла, и даже, можетъ быть, боле, нежели бы слдовало. Но отчего бы теб не зайти самой во мн. Я своего общанія не забуду, да кром того, кажется, найдется у меня еще старое пу-де-суа платье: можетъ быть, что нибудь себ и смастеришь изъ него.
— Покорно благодарю, молвила Бетти, присдая.
Мистрисъ Гонтъ торопливо удалилась, и Бетти долго глядла вслдъ за нею, весьма выразительно потряхивая головою. Женскій инстинктъ говорилъ ей, что заваривается невкусная каша.
Мистрисъ Гонтъ, дучи домой, крпко раздумывала.
У воротъ она застала мужа и просила его пройтись съ нею по саду.
Онъ съ удовольствіемъ согласился. Ей хотлось разсказать ему хотя часть того, что случилось, и она робко проступила къ длу слдующимъ началомъ:
— Милый мой, братъ Леонардъ такъ теб благодаренъ за цвты… но тутъ она запнулась.
— Есть о чемъ толковать, на здоровье! добродушно отвчалъ Гриффитъ: — только отчего онъ никогда съ нами не отъужинаетъ, и не потолкуетъ, какъ бывало отецъ Фрэнсисъ? Пригласи его когда нибудь: дай понять, что мы будемъ ему очень рады.
— Но вдь ты знаешь, что онъ никогда не бываетъ у насъ, замтила мистрисъ Гонтъ, слегка покраснвъ.
— Ну, такъ и Богъ съ нимъ, равнодушно ршилъ Гриффитъ, и пустился разсказывать ей о ферм и о гндой лошади съ блымъ хвостомъ и гривою, которую онъ утромъ для нея смотрлъ и торговалъ.
Она вторила ему, подавая видъ, что всмъ этимъ очень интересуется и не имла духа насильно, такъ сказать, навязывать ему непріятный предметъ.
Въ слдующее воскресенье, позавтракавъ съ мужемъ довольно молчаливо, она вдругъ озадачила его, объявивъ почти порывисто:
— Гриффитъ, я сегодня поду съ тобою въ твою церковь, и мы потомъ вмст пообдаемъ.
— Неужели, Кэтъ! сказалъ обрадованный мужъ, ушамъ не вря.
— Такъ точно. Поду — хоть ты и не хотлъ въ тотъ разъ хать со мною.
Похали. Появленіе мистрисъ Гонтъ въ протестантской церкви было немалымъ событіемъ, и произвело значительное впечатлніе. Она это знала и видла очень хорошо, но не подала вида и держала себя великолпно. Все вниманіе ея было обращено на богослуженіе и на послдовавшую за нимъ скучнйшую проповдь.
За то дома, за обдомъ, пошла писать!
— Ну, церковь! лучше всякаго опіума. Вс тамъ дремали, кто больше, кто меньше, а т, которые оставались еще живы посл снотворнаго жужжанія молитвъ, не выдержали сухой, скучной пустой проповди. Про тебя и говорить нечего: храплъ на всю церковь.
— Что ты, душа моя! не можетъ быть!
— Говорю же теб, что храплъ, точно твой же контрабасъ.
— Чего же ты сидла и не будила меня! сказалъ Гриффитъ съ упрекомъ.
— Съ чего ты взялъ! Какъ добрая жена и христіанка, я не смла тебя будить. Сонъ для тла здоровъ, а пустословіе нездорово для души. Я бы и сама рада была вздремнуть, да не могла: не привыкла въ эту пору дня. У брата Леонарда, увряю тебя, не заснешь.
Посл обда явилась Бетти Гоу, принаряженная по воскресному. Мистрисъ Гонтъ позвала ее въ свою спальню, чтобы отдать ей общанное пу-де-суа платье и юбку, потомъ, расщедрившись, какъ это обыкновенно бываетъ съ женщинами, когда ужь он начнутъ дарить, прибавила къ нимъ сначала одну вещицу, потомъ другую, третью, пока не образовался порядочный узелъ.
— Какъ это ты такъ рано освободилась? спросила она вдову, между прочимъ.
— Проповди сегодня, почитай, что не было. Совсмъ у него что-то не клеилось, попробовалъ, повертлся, да и отпустилъ съ богомъ.
— Значитъ, я не въ потер, замтила мистрисъ Гонтъ.
— Нисколько. А впрочемъ — не знаю. Пожалуй, что еслибы вы были, то и онъ постарался бы. Для насъ, гршныхъ, видно, не стоило.
Отъ этихъ словъ мистрисъ Гонтъ вся зардлась, но не сказала нечего, а только поспшила отдлаться отъ Бетти, которая отправилась со своимъ узломъ.
Когда Бетти вышла на лстницу, новая горничная мистрисъ Гентъ, Каролина Райдеръ, умышленно, но какъ будто невзначай, выскочила изъ сосдней комнаты, гд она давно уже скрывалась, и съ притворнымъ удивленіемъ вскинула на старуху своими черными бровями.
— Съ чмъ это богъ несетъ! никакъ весь домъ обчистила, презрительно сказала она.
— Не безпокойся: неворованное, огрызнулась Бетти, положивъ узелъ на землю и ставъ передъ всю, руки въ боки.
Черные глаза Каролины злобно сверкнули и лицо ея поблднло, но она ловко отпарировала намекъ:
— Втихомолку вытягивать у барыни то, что по праву должно бы идти мн, не богъ-знаетъ сколько лучше воровства!
— Хватитъ и на тебя, красавица. Къ тому же, теб незачмъ подъзжать къ барын: добрые люди говорятъ — будетъ съ тебя и барина. А на этакія дла я слишкомъ стара, да и слишкомъ честна тоже.
— Слишкомъ безобразна, вдьма ты старая, вотъ оно что, презрительно отвернулась Райдеръ.
Однако, по причинамъ, о которыхъ рчь впереди, ударъ, нацленный старухой, мтко попалъ, и съ этой минуты эти женщины стали смертельными врагами.
Мистрисъ Гонтъ сошла изъ своей комнаты видимо разстроенная, и это состояніе перешло въ раздражительную встревоженность. Весь вечеръ она была до того не въ дух, что Гриффитъ, наконецъ, хотя и добродушно, замтилъ, что если она отъ протестантской службы больна (читай: сердита), то лучше будетъ ей попрежнему здить въ католическую часовню.
— Ты совершенно правъ, сказала она:— я такъ и сдлаю.
Въ слдующее воскресенье она ранхонько уже сидла на своемъ обыкновенномъ мст.
Входя на каедру, проповдникъ обвелъ собраніе тревожно вопросительнымъ взглядомъ, который не ускользнулъ отъ ея зоркихъ глазъ, и пріятно пощекоталъ ея сердце.
Никогда еще не былъ онъ такъ краснорчивъ, какъ въ это утро. Въ его проповди былъ великолпный параграфъ о тхъ, ‘кто длаетъ добро втайн’. Говоря эти краснорчивыя слова, онъ не могъ отказать себ въ удовольствіи взглянуть на прелестное личико, такъ внимательно обращенное къ нему. Взглядъ его, вроятно, былъ выразительне, чмъ онъ самъ сознавалъ, потому что небесные глаза потупились подъ нимъ, нжныя щечки покрылись яркимъ румянцемъ, вслдствіе чего смуглыя черты Леонарда еще боле разгорлись.
Такъ-то неуловимо, но сознательно, эти дв души сообщались среди цлой толпы, нимало неподозрвавшей теснаго обмна мыслей и чувствъ, происходившаго передъ самыми ея глазами.
Обыкновенныя любезности, такъ называемые комплименты, не имли ровно никакой прелести для мистрисъ Гонтъ, первымъ дломъ, они ей слишкомъ прілись. Но слышать себя восхваляемою въ этихъ священныхъ стнахъ, съ каедры, и такимъ ораторомъ, какъ братъ Леонардъ, его дивными, вдохновенными словами, съ блаженствомъ впиваемыми окружающими ее-все это заставляло сердце ея ускоренно биться, наполняло душу ея сладкимъ обаятельнымъ чувствомъ. Наконецъ, эта благодарность, принесенная ей всенародно, а все-таки, такъ сказать, тайно, удовлетворяла врожденную наклонность ко всему потаенному, свойственную женщинамъ.
Въ этотъ вечеръ и рчи не было о раздражительности. Она сіяла тихимъ счастіемъ, и проливала его кругомъ себя на всхъ приближенныхъ, въ особенности блаженствовалъ Гриффитъ: она собственною блой своею ручкою набила и подала ему трубку, и въ угоду ему нетолько толковала о собакахъ, лошадяхъ, телятахъ, коровахъ, политик, рынкахъ, урожа, но еще уврила его, что всмъ этимъ глубоко интересуется.
Но на слдующій день съ нею произошла перемна: она была опять не въ дух, встревожена, и ни за какимъ дломъ ей не сидлось.
Было очень жарко, это разъ, а наконецъ ею овладла какая-то истома и неохота ко всему, такъ что она ушла въ рощу, и усталая услась тамъ на скамь, съ полузакрытыми глазами.
Но думы ея не были уже такъ безмятежны и отвлеченны, какъ бывало прежде. Мысль ея, помомо собственной ея воли, постоянно возвращалась къ одному лицу, и въ особенности къ недавно открытому у него портрету. Бетти Гоу ей удалось искусно отвести глаза, но тутъ, въ этомъ уединенномъ убжищ, въ этомъ тнистомъ полумрак, мысли ея выползали изъ своихъ потайныхъ пристанищъ, какъ дикія, боязливыя ночныя твари въ сумерки, и назойливо шептали ей на ухо, что чуть ли братъ Леонардъ не восхищается ею боле, нежели желательно и благоразумно.
Это испугало ее, но въ то же время тайно порадовало, а этой украдчивой радости она испугалась еще пуще.
Вдругъ, въ то самое время, какъ она сидла погруженная въ такое раздумье, она заслышала легкіе шаги, приближающіеся въ ней. Она подняла глаза: передъ нею стоялъ братъ Леонардъ, кротко, задумчиво, съ руками, скрещенными на груди.
Странное совпаденіе его неожиданнаго появленія съ мыслями, занимавшими ее въ эту самую минуту, такъ ошеломило ее, что она на мгновеніе потеряла свое обычное самообладаніе. Она вскочила, слегка вскрикнувъ, и остановилась задыхаясь, какъ-бы собираясь бжатьj съ пугливо-растерянными и уставленными на него глазами.
Онъ съ умоляющимъ видомъ протянулъ въ ней руку и старался успокоить ее.
— Простите меня, сказалъ онъ: — я такъ неожиданно посягнулъ на ваше одиночество. Я удалюсь.
— Нтъ, нтъ, прервала она его не совсмъ твердо:— я вамъ душевно рада. Но сюда никто никогда не приходитъ, поэтому я такъ изумилась. Извините мою невжливость, продолжала она, уже оправившись: — а только странно, что вы отыскали меня именно здсь.
— Не такъ странно, какъ вы думаете, дочь моя, сказалъ священникъ:— созерцательные умы любятъ уединяться въ подобныхъ убжищахъ. Я какъ-то разъ заходилъ къ вамъ, и не заставъ васъ, случайно забрелъ въ эту прохладную, нсколько таинственную рощу, подобной которой я не видывалъ во всей Англіи, и сегодня я возвратился съ намреніемъ еще разъ полюбоваться ею. Какъ хороша эта стройная колонада! Какъ здсь мирно и благоговйно становится на душ. Это истинно — нерукотворенный божій храмъ!
— Именно, съ чувствомъ проговорила мистрисъ Гонтъ, и потомъ, какъ истая женщина, вдругъ обратилась она къ нему:— значитъ, вы пришли собственно къ моимъ деревьямъ, а не ко мн?
Леонардъ покраснлъ.
— Я не имлъ намренія возвратиться назадъ, не постивъ владлицу этого храма, столь достойную его. Прошу васъ, не считайте меня неблагодарнымъ.
Это смиреніе, этотъ кроткій, но прочувствованный голосъ, заставили мистрисъ Гонтъ устыдиться своей запальчивости. Она привтливо улыбнулась и на лиц ея выразилось удовольствіе. Однако, она не могла удержаться, чтобы снова слегка не кольнуть его.
— Отецъ Фрэнсисъ, бывало, часто посщалъ насъ, сказала она: — онъ и съ мужемъ моемъ подружился, и я никогда не оставалась безъ добрыхъ совтовъ во все время, пока онъ здсь былъ.
Этотъ вторичный укоръ до того смутилъ брата Леонарда, что мистрисъ Гонтъ даже стало его жалко. Но онъ скромно отвтилъ ей, что Фрэнсисъ принадлежалъ къ блому духовенству, тогда какъ онъ воспитанъ въ монастыр, кром того, по своимъ годамъ и опытности, Фрэнсисъ боле его способенъ руководить молодую, свтскую женщину въ мирскихъ длахъ, однако, онъ тоже изъявилъ готовность быть ея совтникомъ, хотя предупредилъ ее, что не можетъ, въ подобныхъ длахъ, брать на себя авторитета, подобающаго пожилымъ годамъ и знанію свта.
— Будьте моимъ духовнымъ путеводителемъ, сказала она: — боле я у васъ ничего не прошу.
Онъ объявилъ, что это для него святая обязанность и драгоцнное право, которымъ онъ воспользуется.
Затмъ послдовало довольно продолжительное молчаніе, по которому она сразу догадалась, къ чему ему хочется приступить. И дйствительно онъ, съ обворожительной искренностью и деликатностью, сталъ благодарить ее за вниманіе къ нему.
Она взглянула ему прямо въ глаза, и отвчала, что не знаетъ за собою никакихъ особенныхъ заслугъ, за которыя бы стоило благодарить ее.
— Это только доказываетъ, возразилъ онъ:— какъ естественно ли васъ длать добро. Моя убогая келія превращена въ душисгнй пріютъ, и я въ ней совершенно счастливъ. До сихъ поръ на меня находили очень грустные, тяжелые часы, но вы меня исцлили.
Розовая краска заиграла на ея лиц.
— Вы меня заставляете краснть, сказала она: — неужели женщин нельзя прислать нсколько горшковъ цвтовъ своему духовнику, не подвергаясь за это… благодарности? И наконецъ, что такое земные цвты въ сравненіи съ тми благоуханными духовными цвтами, которыми вы такъ щедро осыпаете насъ? Души наши спали сномъ невднія, пока вы не явились и не пробудили ихъ огнемъ вашихъ рчей. Я много читала въ книгахъ о краснорчіи, но никогда до сихъ поръ не знала его, и никогда не думала узнать. Я полагала, что ораторы и поэты церкви тысячу лтъ уже покоятся въ могилахъ, и что не услыхать мн истинной музыки души иначе, какъ переселяясь на небо — но я ошибалась.
Все лицо брата Леонарда радостно просіяло.
— Подобная похвала изъ вашихъ устъ слишкомъ упоительна, сказалъ онъ:— я не долженъ искать ея. Сердце человка полно суетности и тщеславія.
И онъ остановилъ ее изящнымъ, и даже нсколько изнженно женственнымъ движеніемъ руки.
Мистрисъ Гонтъ, изъ уваженія къ его желанію, перевела разговоръ на другіе предметы, рчь естественно зашла о будущности католической церкви и возможности возвратить въ лоно ея великобританскіе острова. Это смолода было ея любимой мечтою, но супружеская жизнь и материнскія заботы, наконецъ равнодушіе, повсемстно встрчающее подобныя стремленія, такъ охладили ее, что въ послднее время она почти перестала говорить объ этой мечт. Даже братъ Леонардъ, при первой своей встрч съ нею, холодно слушалъ ее. Но теперь сердце его было открыто ей. Въ сущности онъ относился къ этому длу нисколько не мене восторженно, нежели она сама, и его стремленія опредленне выяснялись отъ долголтняго размышленія. Онъ нетолько ршалъ, что быть Великобританіи вновь обращенной въ католическую вру, но составилъ и планъ, какъ это совершить. Щеки его зардлись, глаза горли, и онъ изливалъ передъ ней свои надежды и планы съ таимъ краснорчіемъ, къ обаянію котораго рдкій слушатель могъ бы остаться равнодушнымъ.
О томъ, какъ слушала его мистрисъ Гонтъ, излишне говорить: она совсмъ унеслась вслдъ за нимъ. Она вся вдалась въ его планы, просила его, со слезами на глазахъ, дозволить ей помогать ему въ столь великомъ подвиг. Она обрекла на это предпріятіе себя, свое состояніе, вліяніе, все, чмъ Богъ ее надлилъ Часы летли словно минуты въ этой возвышенной бесд, такъ, что когда далекій благовстъ отозвалъ его къ вечерн, онъ ушелъ отъ нея съ нескрываемымъ сожалніемъ, она же направилась въ дому словно во сн, и, казалось, весь міръ кругомъ ея внезапно вымеръ.
Несмотря на это отршеніе, когда мистрисъ Райдеръ, расчесывая ея длинную косу, неосторожно дернула ея волосы, прелестная энтузіастка мгновенно воротилась на землю, и довольно рзко спросила свою горничную, о комъ она такъ замечталась?
На что Райдеръ, очень красивая молодая женщина, съ выразительными черными глазами, не отвтила ничего, а только тяжело перевела дыханіе.
Меня это нимало не удивляетъ, потому что я въ состояніи отвтить, вмсто мистрисъ Райдеръ, на вопросъ ея госпожи: замечталась она въ упомянутую минуту, какъ и всякая женщина, о любимомъ ею человк.
Любила же она — мужа той самой женщины, волоса которой она расчесывала, и которая такъ неожиданно сдлала ей этотъ щекотливый вопросъ…

XVIII.

Эта самая Каролина Райдеръ была такой личностью, которую почти невозможно представить читателю настолько наглядно, чтобы дать ему возможность узнать ее, еслибы она попалась ему въ жизни: до того чудовищно было въ ней противорчіе между тмъ, чмъ она была, и тмъ, чмъ казалась, и до того трудно было разобрать ея настоящую натуру отъ личины.
Казалась она весьма порядочной двушкою, съ пріемами необыкновенно пріятными и даже изящными, по ея положенію въ свт, и съ примрнымъ умніемъ держать себя скромно, прилично, и внушать въ себ уваженіе.
Была она замужней женщиною, разлученной съ мужемъ по обоюдному согласію, имвшей несчетное множество любовниковъ, изъ которыхъ каждаго она любила пламенно — на короткое время, и употреблявшею на безалаберныя и преступныя ингриги такую нравствеввую энергію и умственныя способности, которымъ позавидовалъ бы любой государственный человкъ.
Лишь только, по какому-нибудь разсчету или просто охлажденію, она считала нужнымъ разорвать занимавшую ее въ ту минуту связь, она принималась отваживать своего бывшаго любимца преднамренной дерзостью, холодностью, грубостью обращенія, и, по большей части, достигала своей цли. Еслиже онъ оказывался неисцлимымъ, то и тутъ она нисколько не терялась: она снова ему улыбалась, а сама подъискивала себ новое мсто, что никогда не представляло для нея затрудненія, такъ-какъ она была безцнною горничною, и улетала въ новые, неизвданные края.
Однимъ словомъ, это была распутнйшая женщина подъ личиною строгой добродтели.
Впрочемъ, надо сказать и то, что держала она себя скромно и прилично не изъ одного лицемрія, а столько же изъ врожденнаго, инстинктивнаго чувства изящества и благоразумія.
Нужно ли говорить, что никогда опасне твари, для себя и другихъ, не ходило по блу свту въ юбк и шляпк?
По прибытіи своемъ въ Герншо-Кэстль, первымъ ея дломъ было сдлать осмотръ всей мужской половин его обитателей, и первый взглядъ ея палъ на лсничаго, Тома Лестера. Она подарила его нсколькими улыбками, чмъ безвозвратно заполонила его сердце, но дале не пошла, потому что красивое лицо, умные каріе глаза и представительная фигура широкоплечаго сквайра вскор обратили на себя исключительно благосклонное вниманіе этого тонкаго знатока мужской красоты. Надо, впрочемъ, отдать ей справедливость: ее не мене плнила и добродушная ласковость Гриффита, у котораго для каждаго всегда находилось привтливое слово, либо улыбка. Райдеръ изподтишка посматривала на него день за днемъ, и частенько украдкой растворяла окно, чтобъ слдить за нимъ невидимкой.
Потомъ она понемногу начала высматривать случаи, какъ бы попадаться ему какъ будто ненарокомъ, и при каждой подобной встрч присдала съ веселой, свтлой улыбкою, онъ, въ свою очередь, отвчалъ ей тоже улыбкою, и видъ ея сталъ доставить ему нкоторое удовольствіе, потому что онъ любилъ видть кругомъ себя довольныя, веселыя лица.
Наконецъ, она добровольно стала длать для него то, чего никакими просьбами и убжденіями не добился бы отъ нея никто другой: взяла на свое попеченіе его блье, пришивала ему пуговицы, не разъ даже нарочно спарывала съ чистой манишки пуговку, чтобы потомъ пришить ее на немъ и, такимъ образомъ, придти съ нимъ въ близкое прикосновеніе, которыхъ никто лучше ея не умлъ пользоваться для своихъ видовъ. Она опутывала Гриффита Гонта своей вкрадчивой тактикой, и таки не совсмъ осталась безъ вліянія на него, хотя и не такого, какого бы ей хотлось.
— Кэтъ, замтилъ онъ однажды жен: — эта двушка у тебя просто золото.
— Неужели? холодно возразила мистрисъ Гонтъ: — я что-то не замтила.
Когда Каролина должна была убдиться, что предметъ ея маневровъ неуязвимъ и слишкомъ преданъ жен, чтобы завести интригу на сторон, она нетолько не возненавидла его, а, напротивъ, полюбила боле серьзною страстью, и за то возненавидла гордую красавицу, принимавшую такого мужа какъ нчто должное, и, по ея мннію, неумвшую цнить его. Нравы того вка были довольно грубы, и въ самомъ Кумберландскомъ Графств не одна жена мучилась ревностью, по милости собственной горничной. Здсь же дло было наоборотъ: жена была вполн спокойна и счастлива, а горничная горько платилась за свою фантазію. Она была страстно влюблена, и должна была прислуживать каждую минуту своей соперниц: должна была сидть съ нею, шить на нее платья, совщаться съ нею, какъ выставить въ наилучшемъ свт ея ненавистную красоту, одвать ее, злобно любуясь ея атласной кожею и царственнымъ бюстомъ, стоять за нею по цлому часу, расчесывая ея длинные золотистые волосы. И какъ часто подрывало ее вырвать горсть и убжать. А вмсто того мистрисъ Гонтъ требовала, чтобы она обходилась съ ними такъ-же нжно и осторожно, какъ нкогда г-жа де-Ментенонъ съ волосами королевы французской. Правда, Райдеръ хоть тмъ отводила душу, что въ кухн называла эти дивныя косы ‘желтой паклею’, но это доставляло ей мало, утшенія, солнце, заглядывая въ окно уборной, все-таки любовно заливало яркимъ свтомъ золотыя струи, разсыпавшіяся по плечамъ ея госпожи и красивой рук самой Райдеръ, ослпляя глаза ея ненавистнымъ блескомъ этихъ роскошныхъ волнъ, разъ даже Гриффитъ, какъ-то неожиданно войдя въ уборную жены и заставъ ее за туалетомъ, поцаловалъ волосы ея въ рук у Каролины. Губы его почувствовали одн шелковыя кудри, за то Каролина, благодаря той изощренной тонкости чувства, которая въ одно мгновеніе сообщается сердцемъ послднему ноготку, почувствовала теплое, нжное прикосновеніе черезъ волосы своей госпожи, и болзненно обмерла на мст.
Всмъ прочимъ членамъ домашняго штата извстно било, какъ достоврный фактъ семейной хроники, что Гриффитъ съ Кэтъ живутъ ладно и счастливо, но этой низкой лицемрк,по занимаемой ею должности, каждый день, каждый часъ приходилось собственными глазами и опытомъ проврять этотъ фактъ. И при этомъ она ни разу не дрогнула, не выдала себя, только молча стискивала свои блые зубы, и держала себя съ образцовой благопристойностью.
Въ упомянутый выше день она, по обыкновенію, думала о Гриффит, и въ сотый разъ задавала себ вопросъ: долго ли онъ будетъ предпочитать свтлые волосы чернымъ? Она такъ увлеклась этими размышленіями, что какъ-то не остереглась, и довольно презрительно дернула ненавистныя ей кудри. Что дале послдовало — извстно читателю.
Озадаченная неожиданнымъ вопросомъ, Каролина на него не отвчала, только, какъ уже сказано, тяжело перевела дыханіе, и продолжала свое дло осторожне.
Но чего же ей и стоило не отколотить туалетными щетками по обимъ щекамъ мистрисъ Гонтъ! Эта внутренняя борьба такъ свирпо обуяла ее, что, въ соединеніи съ полученнымъ выговоромъ, да всми перенесенными треволненіями, одолла ее вконецъ: гребень понемногу остановился, и молчаніе нарушилось слабыми рыданіями.
Мистрисъ Гонтъ спокойно обернулась на кресл, и пристально взглянула на свою нервную горничную.
— Что съ вами? сказала она: — не оттого ли, что я васъ побранила? Полноте же, моя милая, не обижайтесь на этакіе пустяки, это ужь у меня манера такая: все, что хотите, только волосъ не дерите — не выношу.
Говоря это, она встала, налила въ рюмку воды, примшала туда какихъ-то капель и поднесла лекарство къ губамъ своей тайной соперницы. Все это было сдлано весьма внимательно, но съ тмъ оттнкомъ полупрезрительной и совершенно ужь холодной жалости, съ какою нердко женщина относится къ другой женщин, въ особенности, если находится въ ней въ отношеніяхъ госпожи къ служанк.
Но все же эта заботливость нсколько остудила страшную ненависть, кипвшую въ сердц Каролины, совсть слегка кольнула ее и въ ней пробудилась умственная дятельность. Умомъ хе она обладала замчательнымъ, когда его не затмвала страсть. Эта женщина походила на мужчину нетолько непостоянствомъ сердца, но и нсколькими другими, боле солидными качествами. Тать, напримръ, она имла способность по нскольку часовъ сряду сидть и думать, да не какъ нибудь туманно и неопредленно, а вполн сознательно и дльно. Въ такихъ случаяхъ она плотно стягивала свои соболиныя брови, ярко представляла себ обсуждаемое положеніе длъ, взвшивая ту и другую сторону вопроса съ неуклонной твердостью и упорнымъ безпристрастіемъ, какія рдко встрчаются въ женщин, и разъ, какъ только умъ ея прошелъ черезъ подобный процесъ, она уже дйствовала почти съ чудовищной ршимостью.
Такъ о теперь, посл разсказаннаго выше эпизода, она заперлась въ свою комнату и нсколько часовъ просидла въ глубокихъ размышленіяхъ.
Заключеніе, къ которому она пришла, было слдующее: если остаться ей въ Герншо-Кэстл — быть бд, и вроятне всего, что она же въ конц пострадаетъ больше всхъ, какъ и въ настоящую минуту. ‘Я либо съума сойду’, разсуждала она: ‘либо скандала надлаю, и буду выгнана со стыдомъ и потерею моего добраго имени, а что же тогда будетъ со мною и моимъ ребнкомъ? Лучше лишиться жизни или разсудка, нежели добраго имени. Я знаю, что предстоитъ мн перенести: не въ первый разъ мн бросать человка, когда сердце къ нему льнетъ. Боль — ужасная, потомъ все отупетъ, и словно вымретъ на время. Но жизнь идетъ своимъ чередомъ и невольно уноситъ за собою, а тамъ, смотришь — міръ не клиномъ сошелся. Уйду, покуда настолько еще хватаетъ разсудка’.
На слдующее же утро она пришла къ мистрисъ Гонтъ въ комнату и объявила, что желаетъ отойти.
— Какъ угодно, холодно отвчала мистрисъ Гонтъ:— а причину узнать можно?
— О, я ни на что не жалуюсь, сударыня — ршительно ни на что, такъ, какъ-то, мн здсь нехорошо, и я бы желала отойти, съ окончаніемъ этого мсяца, или даже ране, еслибы вы пріискали себ другую.
Мистрисъ Гонтъ подумала съ минуту, потомъ сказала:
— Вы ко мн пріхали издалека: не лучше ли вамъ еще попробовать ужиться? У меня уже были дв или три прекрасныя горничныя, которымъ сначала тоже не понравилось, а потомъ привыкали ко мн и оставались, пока не вышли замужъ. Во всякомъ случа, до истеченія мсяца, и думать нечего.
Райдеръ на это не сказала ни слова, а только вздохнула не то досадливо, не то покорно, и съ кошачьей акуратностью и опрятностью начала прибирать вещи своей госпожи. Мистрисъ Гонтъ слдила за нею, не подавая въ томъ вида, и замтила про себя, что ея неудовольствіе нимало не мшаетъ ей въ точности исполнять свои обязанности. ‘Эта двушка — кладъ, ршила она про себя:— не отпущу’.— ‘Что же, въ то же время утшала себя Райдеръ:— всего мсяцъ дожить, какъ нибудь дотяну, а ужь потомъ никакая сила меня здсь не удержатъ’.

XIX.

Вскор посл этихъ происшествій наступило время большого годичнаго бала, на который всегда съзжалось все графство. Пріхалъ и Гриффитъ, но безъ жены. Это причинило общее удивленіе, а между мужчинами открытый ропотъ. Пристали къ Гриффиту, разспрашивали, здорова ли она. Онъ сухо благодарилъ и отвчалъ, что совсмъ здорова. Больше не могли добиться отъ него ни слова. Но съ женщинами онъ былъ откровенне, и повдалъ имъ, что жена его отказалась отъ баловъ и всякихъ увеселеній.
— Она только и длаетъ, что постится, да молится, да больныхъ навщаеть, прибавилъ онъ съ довольно неудачной улыбкою:— я самъ совсмъ почти не вижу ея.
— Вы бы слегли въ постель, съострила одна, находившаяся тутъ же бойкая барынька:— авось бы и къ вамъ заглянула.
Гриффитъ засмялся, но смхъ у него вышелъ принужденный. Дло въ томъ, что мистрисъ Гонтъ за послднее время стала изъ рукъ вонъ богомольна. Она такъ отдалась разнымъ благочестивымъ планамъ и обязанностямъ, что ей оставалось весьма то времени для свта, который, сверхъ того, былъ ей противенъ. Къ себ она зазывала только самыхъ набожныхъ изъ своихъ знакомыхъ, и всегда находила разные благовидные предлоги, чтобы отказываться отъ приглашеній на обды и вечера. Она посылала въ гости за себя Гриффита съ безконечными извиненіями, сама же нигд не показывалась. ‘Жена у меня ныньче совсмъ записалась въ святыя угодницы’, жаловался онъ: ‘все у нея гршно: танцовать — грхъ, охотиться — грхъ, веселиться — грхъ, затмъ только и живетъ на бломъ свт, чтобы поститься, да молиться, да школы строить, да въ церковь ходить ко два раза въ день!
Такъ онъ разглашалъ свои домашнія непріятности, впрочемъ, по правд сказать, подъ его жалобами сквозило тайное удовольствіе. Имть женою ханжу-урода, убійственно для человка съ веселымъ характеромъ, но положеніе мужа и повелителя ханжи-красавицы не лишено особой, пикантной прелести. Ревность Гриффита была только забаюкана, отнюдь не искоренена, и богомольство жены его не уязвляло, а напротивъ, пріятно щекотало въ немъ эту слабость. Онъ очутился соперникомъ неба, да еще счастливымъ соперникомъ, потому что, какъ ни была она строга и набожна, а поневол должна была доставлять мужу многія радости, которыя она не могла удлять небу.
Впрочемъ, недолго продолжался этотъ пріятный періодъ развитія господствующей страсти Гриффита. Вдь ничто на свт не останавливается на одной точк.
Братъ Леонардъ теперь уже нетолько исповдовалъ мистрисъ Гонтъ, но былъ и духовнымъ ея наставникомъ, посщенія его учащались, и она уже нердко открыто ссылалась на него въ своихъ поступкахъ или выраженіи своихъ мнній. Вслдствіе этого Гриффитъ не безъ причины приписывалъ перемну, происшедшую въ его жен, единственно вліянію Леонарда, и на все ея краснорчіе и благочестіе смотрлъ только, какъ на нчто, навянное молодымъ священникомъ. Это ему не нравилось. Онъ старался утшить себя воспоминаніемъ о духовномъ сан Леонарда, но ревность была для Гриффита второй природою, и онъ способенъ былъ бы ревновать жену въ Леонарду, даже еслибы онъ былъ женщиной. Ему больно было смотрть, какъ жена его довряется другому и чуждается общественныхъ удовольствій, которыя она въ прежнее время раздляла съ нимъ, потому только, что совершенно постороннему господину угодно не одобрять этихъ удовольствій. Нкоторое время онъ терплъ молча, но, наконецъ, не выдержалъ и высказался. Мистрисъ Гонтъ на первый разъ посмялась надъ нимъ: ‘Недостаетъ, чтобы ты ревновалъ меня къ моему духовнику!’ отшутилась они. При вторичномъ замчаніи она прочла ему хотя и ласковую, но довольно строгую нотацію, которая усмирила его, но не исцлила, и даже въ то время не убдила.
Факты на бду сами говорили за себя: Кэтъ уже не была для него прежнею милой подругою, куда двалось то доброе участіе, съ которымъ она, бывало, выслушивала вс его хозяйственные и другіе планы и соображенія! Что же до урожая и снокоса, то онъ въ льдин нашелъ бы больше вниманія въ его изліяніямъ объ этихъ предметахъ, нежели въ избранниц души своей.
Онъ былъ, какъ уже сказано, общителенъ отъ природы, и не могъ жить безъ сочувствія: потому, онъ повадился искать его въ постителяхъ ‘Краснаго Льва’.
Аристократическій носикъ мистрисъ Гонтъ незамедлилъ повдать ей, гд пропадаетъ ея мужъ, и это открытіе сильно опечалило ее. Слдуя инстинктивной женской тактик, она не сразу открыла огонь, а приняла мрачный, недовольный видъ, который, будь это прежде, тотчасъ же привелъ бы ее въ желанному объясненію, но теперь Грвффитъ принялъ эту холодность за усиленный припадокъ богомольства, и еще усердне началъ искать спасенія въ общей комнат ‘Краснаго Льва’.
Наконецъ, она ршилась высказаться, и спросила его, какъ ему не стыдно до такой степени унижать себя и огорчать ее?
— Мн дома ныньче непріютно, угрюмо отвчалъ онъ ей: — отбилъ у меня попъ жену, очень нужно было подлецу этому соваться, куда не просятъ!
Мистрисъ Гонтъ мгновенно застыла и на этотъ разъ промолчала.
Если и водилось еще кое-какое тепло и свтъ въ омраченномъ дом, на радость и утху хозяину, то ихъ издавала пара черныхъ, выразительныхъ глазъ.
Въ описываемое нами время было уже мсяца три, какъ сундукъ и чемоданъ Каролины Райдеръ стояли уложенные и увязанные, въ готовности къ немедленному отъзду. Она упорно оставалась при своемъ намреніи отойдти отъ мста, и мистрисъ Гонтъ, хотя въ душ и сердилась на нее, была, однако, на столько великодушна и справедлива, что дала ей великолпный аттестатъ.
У женской прислуги, вообще, есть одна замашка, напоминающая задорныхъ птичекъ: если домашній ястребъ — хозяйка, приглядываетъ за ея движеніями, это считается за кровную обиду, въ противномъ же случа горничная сама за нею подсматриваетъ, пристаетъ къ ней съ пустыми вопросами, преслдуетъ ее непрошенымъ, назойливымъ вмшательствомъ.
Такъ, наканун дня, назначеннаго для ея отъзда, Каролина Райдеръ вошла въ спальню своей госпожи за какимъ-то вовсе неспшнымъ дломъ. Мистрисъ Гонтъ тамъ не было. Райдеръ, хотя ей отъ нея по настоящему ровно ничего не было нужно, начала ее разыскивать по всему дому, и наконецъ, выбжала, какъ была, простоволосая, въ рощу, гд и увидала, ее, во не одну: она ходила взадъ и впередъ рядомъ съ братомъ Леонардомъ. Они въ эту минуту были обращены къ Райдеръ спиною, такъ-какъ она подошла сзади. Леонардъ шелъ медленно и степенно, съ головою, по обыкновенію, нсколько поникнутою. Мистрисъ Гонтъ шла прямо, бойкой поступью и разговаривала о чемъ-то съ большимъ оживленіемъ и даже жаромъ.
Райдеръ тихонько, беззвучно какъ змія, скользнула вслдъ за ними, не столько съ намреніемъ спросить свою госпожу о дл, сколько подстрекаемая любопытствомъ изслдовать причину этого необыкновеннаго оживленія, котораго дома за мистрисъ Гонтъ не водилось.
Вдругъ зоркіе черные глаза горничной странно блеснули.
Каролина осторожно отошла прочь и исчезла за деревьями. Минуту спустя, она уже была въ своей комнат, и смотрла другимъ человкомъ. Съ разгорвшимися щеками, сверкающими глазами, она проворно развязала свой сундукъ и чемоданъ, выбрала изъ нихъ вещи свои, и акуратно сложила ихъ въ ящики комода.
Что же она такое видла, кром того, что я описалъ?
А вотъ что: мистрисъ Гонтъ, увлекаясь разговоромъ, на минуту легко положила свою руку на плечо священника. Въ этомъ еще не было ничего особеннаго: она тысячу разъ точно также клала руку на плечо Каролины — это у нея было привычкою, и рука ея ложилась легко и нжно, какъ пухъ. Но на этотъ разъ, снимая ее, она многое высказала однимъ безсознательнымъ движеніемъ: блая ручка не разомъ сошла съ плеча Леонарда, а понемногу соскользнула съ него — сперва сдвинулась ладонь, а потомъ уже пальцы, медленно, какъ-бы нехотя.
Эта тонкая женская черта не ускользнула отъ тайной свидтельницы всей описанной сцены, и она въ ту же минуту вывела свои заключенія изъ этого, повидимому, ничтожнаго обстоятельства, соединивъ его въ ум своемъ съ оживленіемъ и счастіемъ, сказывавшимися во всей выразительной фигур мистрисъ Гонтъ, хотя и не могла видть ея лица.
Когда мистрисъ Гонтъ воротилась изъ рощи, Райдеръ встртила ее словами:
— Извините, сударыня: я все собираюсь спросить, есть ли у васъ кто на примт вмсто меня?
Мистрисъ Гонтъ пристально на нее посмотрла.
— Вы очень хорошо знаете, что никого нтъ, отвчала она надменно.
— Въ такомъ случа, если вы позволите, я ужь, сударыня, останусь у васъ. Оно, конечно, здсь скучновато… за то господа добрые… ну и…
— Довольно. Понятно, что у васъ есть свои причины, только мн нтъ до нихъ никакого дла. Пожалуй, оставайтесь. Только чтобы больше капризовъ не было. При первомъ слов, я васъ отпущу, и ужь не оставлю. Я не позволю собою вертть.
Райдеръ состроила покорную физіономію, и почтительно удалилась. Но лишь только она ушла съ глазъ своей госпожи, какъ сбросила маску и лицо ея просіяло дерзкимъ торжествомъ.
— Отгадала, голубушка: есть у меня свои причины, пробормотала она:— бери себ попа, а мн давай муженька!
Съ этой минуты Каролина Райдеръ слдила за своей госпожею неусыпно, съ зоркостью рыси, и, съ другой стороны, опутывала самого Гриффита, исподволь отравляя покой его смутными, коварными намеками.

XX.

Брать Леонардъ, какъ и многіе, впрочемъ святые люди, былъ тщеславенъ. На него подчасъ находило самое крайнее смиреніе и недовріе къ себ, но подобные припадки какъ-то быстро миновались.
Читатель, можетъ быть, помнитъ, что онъ сначала сомнвался въ своей способности замнить отца Фрэнсиса въ должности духовника мистрисъ Гонтъ, однако, поскромничалъ да и заступилъ его мсто, и совсмъ забылъ о своихъ сомнніяхъ. Къ несчастію, его терпимость я разсудительность вовсе не равнялись его благочестію и дару слова, такъ что, тмъ или инымъ путемъ, только его совты въ духовныхъ и мірскихъ длахъ посяли первые зачатки супружескаго охлажденія между владтелями Герншо-Кэстля.
Вдобавокъ къ тому, Райдеръ постоянно ухищрялась, какъ-бы невзначай давать чувствовать Гриффиту, что жена его говоритъ священнику ршительно все, и ничего не длаетъ иначе, какъ ко его совту. Такимъ образомъ, эта входная тварь раздувала въ пламя зароненную искру.
Гриффитъ возненавидлъ брата Леонарда, и сталъ выказывать это чувство такъ открыто и грубо, что Леонардъ началъ побаиваться встрчаться съ нимъ, и вслдствіе этого сталъ приходить рже, и ограничивать свои посщенія немногими минутами. Мистрисъ Гонтъ нсколько разъ кротко выговаривала Гриффиту, но получала отъ него односложные, сердитые отвты. Это ее озлобило и охладило, потому что въ ней было сравнительно мало раболпнаго элемента, свойственнаго женской натур, и она стала открыто и косвенно мстить за Леонарда тми безчисленными шпильками и булавочными уколами, которыми такъ богатъ нравственный арсеналъ любимой мужемъ женщины.
Тутъ уже Гриффиту стало житься совсмъ скверно, онъ, съ своей стороны, дулся и чаще прежняго тянуло его къ ‘Красному Льву’, гд онъ искалъ уже не одной веселой компаніи, но и забвенія.
Мистрисъ Гонтъ все это видла и примчала, и ей самой было нелегко: повременамъ на нее находило страшное ожесточеніе, а порою опять становилось жалко мужа, она просто теряла голову. Она знала, что мужъ у нея хорошій, и вмсто того, чтобы вознести его за собою въ небесныя сферы, должна была убдиться, что съ каждымъ шагомъ, который она длала подъ руководствомъ Леонарда, на пути къ ангельскому совершенству, она какъ-то все боле вредитъ душ Гриффита, не говоря уже о потер его земнаго блаженства.
Она бранила себя, бранила Гриффита, бранила протестантскую ересь, бранила все и вся, только не брата Леонарда.
Въ одинъ ясной воскресный вечеръ, Гриффитъ сидлъ на откос въ озеру и молча курилъ трубку. Мистрисъ Гонтъ подошла къ нему и замтила глубокое уныніе, выражавшееся на его открытыхъ чертахъ. Все сердце въ ней перевернуло. Она присла къ нему на скамейку и вздохнула, онъ тоже вздохнулъ.
— Милый, приласкалась она къ нему:— принеси-ка твою віолончель, да споемъ что нибудь въ два голоса: здсь такъ хорошо и тихо!
— Съ удовольствіемъ, обрадовался Гриффитъ, потомъ вдругъ спохватился:— забылъ — віолончель-то вдь у меня не здсь — она тамъ, въ ‘Красномъ Льв’!
— Въ ‘Красномъ Льв’! съ горечью повторила она:— неужели ты тамъ и псни распваешь? Мало того, что пьянствуешь! О, другъ мой, какъ можешь ты такъ унижать себя!
— Что же длать бдняку, коли жена его подъ командою у попа, и бесду уметъ вести лишь съ ангелами, да со святыми?
— Я пришла сюда не затмъ, чтобы ссориться, сказала она грустно и холодно. Оба съ минуту помолчала, потомъ она встала и ушла.
Братъ Леонардъ, подобно многимъ людямъ съ сильными убжденіями, какъ уже сказано, не отличался терпимостью. Онъ приставалъ въ мистрисъ Гонтъ, зачмъ она держитъ протестантскую прислугу, и настаивалъ, чтобы хотя въ кухаркахъ и нянькахъ у нея служили католички. Этого было довольно, чтобы мистрисъ Гонтъ ршилась отказать той и другой, безъ дальнихъ разговоровъ. Но самъ же Леонардъ не допустилъ ее до такой опрометчивой мры. Онъ посовтовалъ ей дождаться случая, чтобы исподволь отдлаться сперва отъ одной, а тамъ и отъ другой.
Приговоръ былъ исполненъ сперва надъ нянькой, которая была замщена католичкою. Немного погодя, подъ какимъ-то предлогомъ, было объявлено и кухарк, чтобы и она искала себ мста.
Но это дло не такъ гладко сошло съ рукъ. Джэнъ-Бенистеръ была добрйшая, честнйшая женщина, и очень любима всми въ дом. Родные ея жили въ сел, она шесть лтъ служила у Гонтовъ, и привязалась къ нимъ всмъ своимъ простымъ, честнымъ сердцемъ. Она безутшно плакала, когда ей было отказано отъ мста. Длаетъ свое дло, да вдругъ опуститъ руки и ударится въ три ручья, а то просто среди разговора ни съ того, на съ сего расплачется.
Однажды Гриффитъ засталъ ее въ слезахъ, Райдеръ стояла подл нея и свысока, презрительно утшала ее.
— Эй, двчата, добродушно окликнулъ онъ ихъ:— что у васъ тамъ неладно?
Джэнъ только пуще разревлась, Райдеръ молчала.
Наконецъ, на третій или четвертый вопросъ, Джэнъ собралась духомъ отвчать, что ее, молъ, ‘вытурили’ — такъ выразилась она на своемъ неизящномъ язык, которому, впрочемъ, ея искреннія слезы придавали большую силу и достоинство.
— За что же? участливо освдомился Гриффитъ.
— Я вотъ и сама, сэръ, добиваюсь, всхлипывала Джонъ:— ума не приложу. Барыня никогда за мною ничего не замчала, а теперь гонитъ какъ собаку. Шесть лтъ вдь живу, словно кое мн здсь родное! И что скажетъ отецъ? Вдь гонку какую задастъ! Хоть въ озер топись.
— Полно, барыню ты не брани, коварно ввернула Райдеръ:— она у насъ хорошая, добре ея нтъ на свт — а это все попъ финтитъ. Я бы вамъ сказала всю правду, сэръ, еслибы вы только дали слово, что и меня не прогонятъ.
— Даю теб слово, какъ джентльменъ, успокоилъ ее Гриффитъ.
— Такъ изволите видть, сэръ: Дженъ, выходитъ, въ томъ же провинилась, въ чемъ и мы съ вами: она не папистка, въ томъ и весь и грхъ ея, ея то и со двора ее долой. Я совсмъ нечаянно узнала: слышала изъ другой комнаты, какъ попъ толковать нашей барын, чтобы она хоть двумъ изъ насъ непремнно отказала, и взяла бы на мсто ихъ католичекъ. А его поповское слово, сами знаете, здсь законъ. Распорядился онъ въ март мсяц, и что же? Гэрріетъ, коли помните, отошла въ ма, теперь вотъ выживаютъ бдную Джэнъ — ни за что, ни просто, за то только, что ходитъ она въ ту же церковь, какъ и вы, сэръ. Куда уже теб, Джэнъ, съ немъ спорить, онъ, я думаю, и барина-то радехонекъ бы выжить, только волю дай — и что-только тогда сталось ба съ нами со всми?
Гриффитъ даже посинлъ отъ злости, и пошелъ прочь, не сказавъ на слова, только лицо его вщало недоброе.
Райдеръ злорадно глядла ему вслдъ, и черные глаза ея заискрились демонской красотою.
Джэнъ, облегчивъ свое сердце слезами, начала понемногу пріободряться.
— Мистрисъ Райдеръ, спасибо вамъ, сказала она, и при этомъ громко чмокнула ее, чмъ, судя по гримас, которую она скорчила, вовсе не угодила сей брезгливой госпож:— да и не стану же я плакать изъ пустяковъ. И то сказать, порядочной прислуг тутъ не житье: какой ужь это порядокъ, гд курица распваетъ, а птухъ только кудахтаетъ!
Это чисто деревенское сравненіе разсмшило городскую обитательницу, и продолжая разговоръ въ томъ же иносказательномъ тон, она отвчала, что иныя собаки только лаются, а иныя молчатъ, да кусаются.
— Нашъ баринъ, продолжала она:— изъ тхъ, что кусаются. Вотъ погоди: отподчуетъ онъ попа. Еще кто кого выживетъ.
Гриффитъ засталъ жену на откос за книгою. Онъ сколько затаилъ душившій его гнвъ, однако голосъ его звучалъ прерывисто, когда онъ заговорилъ съ нею:
— Еще новости, Джэнъ прогоняется, что ли?
— Никто ея не гонитъ, спокойно отвчала мистрисъ Гонтъ:— она просто отходитъ въ слдующемъ мсяц, я уже взяла за ея мсто прежнюю нашу кухарку, Сисели Девисъ.
— Дрянь, никуда негодная: картофеля почеловчески не уметъ отварить, хотя католичка! Джанни готовитъ такъ, что сть любо, однимъ не угодила: протестантка — не такъ ли?
— Другъ мой, сказала мистрисъ Гонтъ:— не безпокойся, сдлай милость, о прислуг, предоставь это мн.
— Сдлай одолженіе! только тутъ чудишь не ты, а братъ Леонардъ, и я не намренъ позволить попу ворочать у меня хозяйствомъ. Полно, Кэтъ, ты у меня вдь умная и добрая: разсуди же сама, куда молодому, холостому человку заправлять хозяйствомъ?
Мистрисъ Гонтъ разсмялась.
— ‘Молодой, холостой человкъ’! Слыханное ли дло, чтобы этакъ величать священника, и вдобавокъ такого святого человка!
— Что жь тутъ такого? Не женатъ, значитъ холостъ. И не уродливость ли это, повторяю, чтобы молодой холостякъ втиснулся въ домъ, отчуждалъ жену отъ мужа, вывдывалъ вс ихъ тайны, всюду совалъ носъ свой, и хозяйничалъ у меня въ дом, приказывая жен моей выгонять моихъ людей за то, что они молятся въ одной церкви со мною. Выгонять — такъ ужь гони кстати и меня — я самъ въ томъ же виноватъ.
— Гриффитъ, ты, я вижу, разсерженъ, и пришелъ злить меня.
— Не стану спорить, я дйствительно разсерженъ. У ова, я у того вдь тернніе лопнуло, а мое терпніе тяжко испытуется, ужь который мсяцъ. Довольно съ меня было и того, когда ты у него только исповдываласъ: ты ему всегда все говорила, а мн ничего не говоришь. Онъ лучше меня самого зналъ твое сокровенное сердце, а это, ты думаешь, легко для меня, когда я люблю тебя безраздльно и не имю отъ тебя тайны. Но такова уже участь всякаго, кто женится на католичк, значитъ, на это еще я смотрлъ сквозь пальцы, хотя и щемило сердце: я заране зналъ, что только этой цною я могъ купить мой несравненный перлъ. Но съ тхъ поръ, какъ у тебя съ нимъ завелись разныя бесды, ты стала совсмъ другою: отъ общества удалилась, сама никуда ни ногой, и отъ дома отваживаешь моихъ друзей своею холодностью. Ты сдлала домъ нашъ такимъ непривтнымъ ли меня, что я поневол радъ душу отвести хоть въ общей комнат ‘Краснаго Льва’. Мало того, въ угоду этому изувру, ты теперь принимаешься выгонять лучшихъ слугъ, чтобы замнять ихъ грязными неряхами, за то только, что он папистки! Никогда ты не была такой недоброю и неразсудительною. Это все попъ надлалъ. Онъ мой тайный врагъ, и постоянно гадитъ мн изподтишка, я чувствую, какъ онъ подкапывается подъ меня, одолваетъ меня, и мн наконецъ не въ моготу. Долженъ же я на чемъ нибудь положить всему этому конецъ, и прекрасно, что случай представляется. Джэнни превосходная двушка, родные у нея здсь же живутъ въ сел, и она помогаетъ имъ изъ своего жалованья. Не бери же грха на душу, не тронь ее, бднягу, пускай себ живетъ — ну, чмъ помшала? Или въ самомъ дл, ты преслдуешь ее за то, что она молится въ той же церкви, какъ твой мужъ?
— Гриффитъ, возразила ему жена:— я бы могла съ большимъ правомъ сказать теб то, что ты мн говоришь. Если кто изъ васъ измнился, то скоре же ты. Когда теб приходило въ голову вмшиваться въ мои распоряженія насчетъ прислуги? Смотри, ужь не тебя ли налаживаетъ какая нибудь барыня? Ну, полно, не будемъ же другъ друга злить, вдь мы съ тобою оба горячіе. Оставь это покуда, другъ мой, прошу тебя, дай мн время до завтра обдумать хорошенько, какъ мн съ этимъ дломъ быть, и какъ тебя успокоить.
Ревнивецъ сразу догадался, къ чему идетъ эта рчь.
— Знаю, сказалъ онъ, весь побагроввъ отъ злобы:— это значить — дай теб время спросить попа, разршитъ ли еще онъ теб показать мужу сколько нибудь уваженія и вниманія, чтобы онъ былъ не совсмъ нулемъ въ собственномъ своемъ дом. Нтъ, Кэтъ, это не дло: ни одинъ человкъ, уважающій себя, не допуститъ чужого стать между нимъ и подругою его жизни. Дло это не касается никого, кром насъ съ тобою, и я не потерплю посторонняго вмшательства. Говорю теб коротко и ясно: если ты заупрямишься на томъ, чтобы прогнать эту несчастную двушку въ угоду проклятому попу, такъ я попа твоего вытолкаю изъ дома вонъ въ угоду ей. Она, во всякомъ случа, ужь ничмъ его не хуже.
Глубокое презрніе, съ которымъ Гриффитъ говорилъ о брат Леонард, и послдняя чудовищная, въ глазахъ жены его, угроза внесла въ этотъ споръ новый, опасный элементъ, уязвивъ и озлобивъ мистрисъ Гонтъ свыше всякой мры. Она оборотилась на Гриффита съ глазами, сверкавшими какъ молнія.
— Не хуже его! Эта ехидная дрянь! Ты заставишь меня возненавидть ее. Завтра же утромъ духа ея въ моемъ дом не будетъ!
— Такъ я жь вамъ говорю разъ навсегда: я не хочу, чтобы впередъ этотъ попъ шнырялъ ко мн въ домъ и омрачалъ его своимъ присутствіемъ.
— А я вамъ говорю, что это мой домъ, а не вашъ, и что двери его всегда будутъ открыты этому святому отцу, когда ему угодно будетъ почтить его своимъ присутствіемъ…
Если въ томъ, чтобы заставить противника молчать, заключается высшее торжество женскаго языка, то мистрисъ Гонтъ могла поздравить себя съ побдою: Гриффитъ съ трудомъ перевелъ дыханіе, но уже не говорилъ.
Они стояли другъ противъ друга, блдные, разъяренные, безмолвные.
За этимъ злополучнымъ отвтомъ послдовало роковое молчаніе, словно тяжкая тишина посл перваго раската грома.
Гриффитъ съ минуту постоялъ, какъ-бы оцпененный полученнымъ жестокимъ ударомъ, потомъ бросилъ на жену долгій, краснорчивый взглядъ, полный укора и тоски, гордо выпрямился и отошелъ отъ нея медленно, словно раненый левъ.
Правду говорили древніе, что гнвъ есть временное сумасшествіе. Когда мы хладнокровно размышляемъ о томъ, что наговорили сгоряча, какъ невозможно намъ кажется, чтобы у насъ могло сорваться то или другое слово! Какъ несообразно оно кажется намъ съ нашимъ настоящимъ характеромъ! а вдь въ этомъ-то ненормальномъ раздвоеніи и заключается одинъ изъ общепризнанныхъ симптомовъ сумасшествія.,
Немногія женщины могли бы состязаться съ мистрисъ Гонтъ природнымъ великодушіемъ, а между тмъ, еслибы онъ продолжалъ, то и она бы не унялась, но лишь только онъ умолкъ отъ ея жестокихъ словъ и отошелъ отъ нея, она немедленно опомнилась.
‘Боже мой, что я ему наговорила!’ подумала она, и ужаснулась. Щоки ея загорлись отъ стыда и глаза наполнились слезами.
Этихъ слезъ Гриффитъ, къ несчастью, не видалъ: онъ былъ уже далекъ отъ нея, уязвленный въ самое сердце.
Дло въ томъ, что она сказала ему сущую правду. Домъ вдь въ самомъ дл принадлежалъ ей и былъ крпко накрпко записанъ на ея имя. Самыя деньги, собственныя его, лично ему отказанныя въ духовной, и потомъ истраченныя на поправку дома и сада, сдлались ея собственностью, будучи израсходованы на ея недвижимое имущество. Онъ не могъ потребовать ихъ себ обратно, онъ не имлъ ничего своего — онъ былъ у нея жильцомъ, нахлбникомъ.
Во вс годы, прожитые ими вмст, она ни разу не принимала на себя владльческаго тона. Напротивъ, она постоянно выдвигала мужа на первый планъ, какъ хозяина, сама же потихоньку стушевалась, и вдругъ, лишь только святотатственная рука его поднялась на ея святого друга, она въ ту же минуту пробудила несчастнаго изъ его сладкой мечты и однимъ словомъ уничтожила, поставивъ его въ занимаемое имъ по закону положеніе относительно ея. Онъ безпрекословно занималъ супружескій престолъ, пока не вздумалъ возставать противъ ея любимца, съ этой же минуты ему указывалась скамейка у ея — и его — ногъ.
Онъ былъ нетолько оскорбленъ, а и взбшенъ, но такъ-какъ онъ искренно любилъ жену, то это чувство обрушилось не на нее, а на того, кто изъ-за угла настроиваль ее.
Читателямъ давно извстны какъ хорошія качества Гриффита, такъ и недостатки его: въ нкоторыхъ отношеніяхъ онъ имлъ превосходство надъ женою, но далеко уступалъ ей въ томъ, что можно бы назвать нравственнымъ аристократизмомъ. Онъ уже и прежде понемногу вступалъ, такъ сказать, въ стачку съ своей прислугой противъ общаго врага, теперь, подъ вліяніемъ объявшаго его безграничнаго гнва, онъ сдлалъ еще громадный шагъ по этому пути. Большими, скорыми шагами направляясь въ трактиръ, весь блдный отъ сдержанной ярости, онъ встртилъ своего лсничаго, шедшаго съ озера съ ведромъ только что наловленной рыбы.
— Что у тебя тамъ такое? довольно сурово обозвалъ его Гриффитъ — не потому, чтобы сердился собственно на него, а только потому, что гнвъ, который дрожалъ въ каждой его жилк, во что бы ни стало просился наружу.
Мистеру Лестеру не понравился этотъ гнвъ, онъ отвтилъ коротко и ворчливо:
— Щуки для нашихъ папистовъ.
Отвтъ этотъ, хотя и дерзкій, въ ту минуту понравился Гриффиту, потому что отзывался религіозною враждою, а это чувство онъ съ нкотораго времени начиналъ постигать и раздлать.
— Поставь ведро и выслушай меня, Томъ Лестеръ, сказалъ онъ, и слова эти были произнесены такимъ тономъ, что Лестеръ до смшнаго поторопился поставить на землю свою ношу и глядлъ на него розиня ротъ: — слушай-ка, молодецъ, зачмъ, по твоему, я тебя держу?
— Затмъ, я полагаю, чтобы беречь вашу дичь, сэръ.
— Какъ бы не такъ! да хуже тебя нтъ лсничаго во всемъ графств. Много ты, я думаю, мошенниковъ переловишь за годъ! Стоить имъ только подослать кого-нибудь изъ своихъ заманить тебя въ трактиръ, а тамъ хоть руками забирай моихъ фазановъ съ насста, пока ты пьянствуешь да распваешь псня.
— Подобно инымъ господамъ, пробормоталъ Томъ Лестеръ.
— Но этого мало, сказалъ Гриффитъ, длая видъ, будто не слыхалъ этого замчанія:— ты и самъ ловишь моихъ кроликовъ и продаешь ихъ въ город. Лучше не отпирайся! У меня есть съ дюжину свидтелей.
Мистера Лестера непріятно подергивало, а Гриффитъ продолжалъ:
— Я ужь это вижу и знаю не первый годъ, а ты вотъ все живешь у меня попрежнему. Какъ же ты думаешь, почему я держу тебя, тогда какъ всякій другой на моемъ мст давнымъ давно засадилъ бы тебя въ тюрьму…
Лестеръ, до сей минуты воображавшій, что его господинъ не подозрваетъ его продлокъ, повсилъ голову и плаксиво промолвилъ:
— Потому, что у васъ доброе сердце, сквайръ, и не хватаетъ духу погубить бдняка изъ-за какого-нибудь кролика.
— Полно пустяки-то врать, прикрикнулъ на него Гонтъ:— говори правду! Не то убирайся совсмъ, коли морочить меня вздумалъ!
Цыганскіе глаза лсничаго безпокойно забгали, какъ будто ища лазейки, черезъ которую бы улизнуть, но наконецъ онъ взглянулъ на дло прямо.
— Чортъ побери кроликовъ! воскликнулъ онъ вдругъ съ неподдльнымъ чувствомъ: — лучше бы у меня отсохла рука, чмъ трогать ихъ! Посл этого вступленія онъ понизилъ голосъ до шопота и продолжалъ: — вижу я, куда вы метите, сквайръ, а такъ-какъ посторонняго тутъ никого нтъ (онъ снялъ шапку), то ужь такъ и быть, скажу: вашими милостями я, надо полагать, обязанъ вотъ этому значку.
Господинъ и слуга молча взглянули другъ другу въ лицо, и въ эту минуту, оттого ли, что они стояли въ одинаковой поз и оба были взволнованы, или отъ чего другого, только надо сказать правду, между ними дйствительно выказалось значительное семейное сходство. Правда, глаза у нихъ были совсмъ розные: у Лестера они были его матери-цыганки — черное, острое, блуждающіе, Гонтъ, напротивъ, унаслдовалъ глава своей матери-англичанки — каріе, спокойное, свтлое, но оба брата были одного роста, имли одинаково красивую фигуру и широкія дородныя плечи, и хотя щоки у Лестера были темне лсной ягоды, но лобъ его былъ удивительно блъ для человка его званія, наконецъ, надъ его лвомъ вискомъ, у самаго корня волосъ, находилось длинноватое родимое пятно, черное какъ смоль, совершенно похожее по виду и положенію на такое же точно пятно на лбу его господина.
— Томъ Лестеръ, наконецъ началъ Гриффитъ,— меня оскорбили.
— Это даромъ не пройдетъ, сэръ.
— Оскорбилъ меня человкъ, котораго я не могу вызвать на дуэль какъ джентльмена, а если выпорю арапникомъ, того и гляди, самому отъ мста откажутъ, какъ любому лакею. Это все попъ мутитъ, родной братъ чорту. Онъ такъ заполонилъ нашу барыню, что ему ни въ чемъ отказу нтъ. Она выгоняетъ изъ дома всхъ порядочныхъ людей и набиваетъ его папистами въ угоду ему. А когда я вмшался въ это, она только что не сказала мн, что и меня туда же вытуритъ. Да я и уйду! Либо попа выживу!
Этотъ чудовищно-преувеличенный разсказъ совсмъ воспламенилъ Тома Лестера.
— Можетъ ли быть, сквайръ! сказалъ онъ: — вы только шепните мн одно слово, и мы съ Джорджемъ попа за ноги, и проволочемъ черезъ водопой. Не безпокойтесь, посл такой ванны, пройдетъ охота чужую воду мутить.
Глаза Гонта засверкали злобнымъ торжествомъ.
— Ужь подлинно, въ нужд познаешь друзей, сказалъ онъ:— дло ты, братъ, говоришь. Кости чтобъ были цлы, и крови чтобъ не было, а въ пруду выкупать можно — отлично! А если она и откажетъ теб отъ мста, ты на нее не смотри: за такое доброе дло я не дамъ спровадить тебя изъ Гэрншо-Кэстля, либо самъ съ тобой уйду. Божій міръ широкъ, и никогда того не будетъ, чтобы я жилъ слугою тамъ, гд былъ господиномъ.
Затмъ они начали совщаться и придумывать средства, какъ бы заманить священника при первомъ же его посщеніи къ небольшому пруду, служившему водопоемъ для лошадей.
Наконецъ, они разстались, и Гриффитъ направился въ ‘Красному Льву’. Въ то же время тихонько удалилась пара черныхъ глазъ, украдкою слдившая за этимъ страннымъ свиданіемъ, а спустя немного посл того, Томъ Лестеръ очутился передъ владлицею ихъ, видъ которой всегда заставлялъ сердце его биться нсколько ускоренно.
Каролина Райдеръ въ послднее время обходилась съ нимъ довольно холодно, поэтому, для него было пріятнымъ сюрпризомъ, когда она на этотъ разъ встртила его съ сіяющею улыбкою, и отозвавъ въ сторону, сама завела бесду съ нимъ, какъ съ самымъ короткимъ другомъ, и разсказала ему все, что происходило между бариномъ, ею и кухаркою Джэнъ. Довріе порождаетъ довріе, и Томъ въ свою очередь повдалъ ей, что у сквайра съ барыней по этому же случаю вышла размолвка, и они наговорили другъ другу богъ-знаетъ чего.
— Какъ бы то ни было, заключилъ онъ: — виноватъ во всемъ попъ. Ну, да и погодите же, только дайте срокъ, доберемся мы до него, голубчика!
Этимъ таинственнымъ намекомъ онъ хотлъ заключить свое повствованіе, но не тутъ-то было: зоркій глазъ Райдеръ видлъ грозные взгляды и жесты Гонта и Лестера, изъ которыхъ она поняла, что затвается нчто необычайное и весьма серьзное. Она вышла къ Лестеру нарочно для того, чтобы вывдать, въ чемъ дло, а гд же было устоять Тому противъ ея искуства. Она такъ обошла его своими улыбками, такъ усердно соглашалась съ нимъ во всемъ, и такъ ловко вытягивала изъ него слова, что онъ выболталъ ей все, хотя подъ зарокомъ глубокой тайны. Она, въ свою очередь, съ величайшимъ участіемъ общала свое содйствіе въ замышляемомъ план, и будучи особою, въ нкоторомъ род, образованною, вызвалась написать бумагу, которую Томъ придумалъ пришпилить къ спин священника. Сказано — сдлано. Она ушла въ домъ, и черезъ нсколько мгновеній вынесла ему слдующій документъ, начерченный огромными, нсколько расползавшимися врозь буквами:
Добрые люди, посмотрите на мутилу-попа, который, за то, что посялъ раздоръ между мужемъ и женою, подружился съ водопоемъ сквайра.
Такимъ образомъ, въ заговоръ была допущена новая соучастница.
Мистрисъ Гонтъ со своей стороны тоже содйствовала ему. Разумется, безсознательно.
Ей было очень тяжело, и она дорого дала бы, чтобы вернуть вырвавшіяся у нея слова. Она горько укоряла себя, и провела весьма нелестное для себя сравненіе между собою и братомъ Леонардомъ. ‘Какъ мало’, думала она: ‘способна я выполнять виды этого кроткаго, святого человка! Вдь вотъ какую бду натворила моя необузданная вспыльчивость!’ Разъ сдлавъ такой громадный промахъ, она разсудила, что лучше всего немедленно посовтоваться съ Леонардомъ, какъ и чему дале быть. Она надялась въ душ, что онъ разршитъ ей отложить до другаго времени задуманное измненіе въ хозяйств, чтобы задобрить ея раздраженнаго мужа.
Она написала къ Леонарду коротенькую записку съ просьбою немедленно явиться къ ней, и вывести ее изъ великаго затрудненія. Записку эту она отдала Райдеръ, съ приказаніемъ тотчасъ же отправить ее съ грумомъ.
Райдеръ повертла письмо во вс стороны, заглянула въ него со всхъ концовъ, наконецъ удостоврилась, приблизительно, въ его содержаніи.
Когда грумъ понесъ записку, она отыскала Тома Лестера, и увдомила его объ этомъ. Тотъ посмялся про себя, и занялся своими приготовленіями.
Тогда горничная удалялась въ свою комнату, и тамъ, наедин, предалась занятію, разъ уже описанному мною: стянула свои густыя, черныя брови, и обдумала положеніе длъ съ умственною силою и энергіей, достойными боле возвышенной сфера и предмета.
Размышленія ея продолжались до тхъ поръ, пока звонокъ не потребовалъ ее одвать барыню въ обду.
Гриффитъ былъ до того разстроенъ, возбужденъ и перетревоженъ, что ему не сидлось ни на одномъ мст, даже въ общей комнат ‘Краснаго Льва’, потому, онъ пошелъ обдать домой, хотя и не имлъ ни малйшаго апетита. Это было причиной новой супружеской сцены.
Мистрисъ Гонтъ поднималась по большой дубовой лстниц въ свою уборную, медленно и нехотя, съ тою истомленностью, которая нердко находитъ на женщинъ посл сильнаго возбужденія, когда на душ тоска и раскаяніе.
Вдругъ за нею раздались быстрые шаги: она немедленно узнала ихъ, и сердце ея замерло. Она не остановилась, не обернула назадъ головы, женская гордость не дозволяла ей просто покориться, но женскій тактъ и нжность открывали ей другой путь къ примиренію. Она тихо отодвинулась въ сторону, прижимаясь почти къ самой стн, и пошла гораздо медленне, такъ что ея опущенная рука, ея полупоникнутая голова, вся ея краснорчивая фигура ясно говорили: ‘Еслибы кое-кому вздумалось помириться, онъ будетъ съ радостью принятъ’.
Гриффитъ все это видлъ и понялъ, но онъ былъ слишкомъ глубоко уязвленъ, и прошелъ прямо, не останавливаясь (лстница была добрыхъ футовъ восемь шириною).
Однако, проходя мимо, онъ вздохнулъ, потому что ясно видлъ, какъ она груститъ и раскаявается.
Она услышала этотъ вздохъ, и сама вздохнула. Бдные! не одинъ годъ они счастливо прожили вмст!
Онъ, однако, твердо шелъ впередъ.
Ея гордость смирилась.
— Гриффитъ! робко окликнула она его.
Тутъ уже онъ остановился и обернулся къ ней.
— Дорогой мой! пролепетала она: — я виновата, я была жестока, я забылась. Позволь мн взять назадъ свои слова, ты вдь знаешь, что оно исходили не изъ моего сердца.
— Не нужно теб и говорить мн этого, сурово возразилъ ей Гриффитъ: — на тебя я не сердитъ, и некогда не буду. Ты только говоришь, что теб велятъ, и длаешь, какъ велятъ. Отъ тебя какъ-нибудь снесу обиду, но тому, кто натравилъ тебя, тому я отомщу.
— Увы, зачмъ ты только такъ думаешь? сказала она: — поврь мн, милый, этотъ святой человкъ первый покаралъ бы меня за непокорность и непочтеніе къ мужу. Господи! и какъ только могла я выговорить такое слово. Я благодарна теб, и крпко тебя люблю за то, что ты слпъ къ моимъ недостаткамъ, но я не должна употреблять во зло твоего ослпленія. Отецъ Леонардъ наложитъ на меня епитимью за то, за что ты такъ легко прощаешь меня. Онъ ни за что не проститъ. Прошу же тебя, будь справедливе къ этому святому мужу.
Гриффитъ выслушалъ спокойно, съ холодною усмшкою на губахъ, и отвтилъ:
— Пока этотъ негодяй не сталъ между тобою и мною, ты никогда не сказала мн неласковаго слова. Мы были счастливйшею четою въ Кумберланд, а теперь на что мы похожи? И чмъ мы сдлаемся черезъ годъ, черезъ два?… Отомщу!…
Онъ началъ свою рчь довольно сдержанно, но подъ конецъ вспыхнулъ, и на послднемъ слов, сказаннымъ со злобою, лицо его даже перекосилось и обезобразилось.
Мистрисъ Гонтъ содрогнулась. Нсколько уже лтъ не видала она въ чертахъ его этого сквернаго выраженія, но тотчасъ же узнала его.
— Да, продолжалъ онъ: — не одну горькую чашу поднесъ онъ мн, но и я отблагодарю его. Помяни мое слово!
Мистрисъ Гонтъ поблднла, но собрала вс свои силы, и гордо скрыла охватившій ее страхъ.
— Сумасшедшій, отвчала она мужу: — я только напрасно трачу слова, извиняясь передъ человкомъ, обезумвшимъ отъ ревности. Я не стану нарочно раздражать тебя, но видитъ Богъ, оскорблена здсь я, а не ты, и я оскорблена глубоко, это ты самъ увидишь.
— Пусть такъ, угрюмо возразилъ Гриффитъ, и процдилъ сквозь зубы: — онъ вмст поплатится и за это!
Затмъ онъ заперся въ свой кабинетъ, она въ свою уборную. Гриффитъ ненавидлъ Леонарда, а Кэтъ близка была къ тому, чтобы возненавидть Гриффита.
И тутъ-то, прежде, чмъ кровь успла въ ней охладиться, она была подвергнута холодному, зоркому, безпощадному анализу другой женщины, и эта женщина была ея тайной соперницей.

XXI.

Мистрисъ Гонтъ сидла передъ туалетомъ блдная и безмолвная, за нею стояла Каролина Райдеръ, устраивая изъ волосъ ея какое-то великолпное замысловатое зданіе, долженствовавшее увеличитъ ростъ ея госпожи на восемь вершковъ, и во время этой операціи, собственные ея черные волосы и глаза представляли картинный контрастъ съ золотыми кудрями и тревожными, свтлыми глазами ея госпожи.
Заканчивая свою сложную работу, она тихо сказала:
— Если позволите, сударыня, я имю кое-что сказать вамъ.
Мистрисъ Гонтъ устало вздохнула, ожидая какого-нибудь мелочнаго сообщенія.
— Нельзя ли въ другой разъ, Райдеръ? сказала она: — мн теперь не до вашихъ дрязгъ.
— Извините, сударыня, но вовсе не въ дрязгахъ дло, я насчетъ отца Леонарда. Ужь врно вамъ не угодно, чтобы его выкупали въ водопо, а они собираются это сдлать въ первый же разъ, какъ онъ сюда придетъ.
Слова эти коварная тварь пригнала именно въ той минут, когда она застегивала платье мистрисъ Гонтъ. Сердце послдней сильно колыхнулось, такъ что горничная это ощутила подъ своими пальцами, она почувствовала и то, какъ нервная дрожь пробжала по всей статной фигур красавицы, но въ ту же минуту, мистрисъ Гонтъ какъ будто обратилась въ сталь. Она недовряла Райдеръ, хотя не могла бы въ точности сказать, почему, и не довряя ей, держалась на сторож.
— Вы врно ошибаетесь, сказала она: — кто бы осмлился поднять руку на священника въ моемъ дом?
— Вотъ видите ли, сударыня, это ужь вс они другъ друга натравляютъ. Не требуйте отъ меня, чтобы а вамъ выдала заговорщиковъ, а только разстроемте ихъ планы! Я васъ не обманываю, сударыня: лишь только святой мужъ занесетъ сюда ногу, онъ будетъ выкупанъ въ пруд и отправленъ домой съ пришпиленной въ спин срамной надписью. Они и теперь его подкарауливаютъ, и имютъ на то приказаніе свыше. Конечно, это постыдно, что и говорить. Я, вотъ, хотя и не католичка, но религія все-таки святое дло, да и боле небеснаго лица, какъ у него, я не видывала. Страшно подумать, что этакое лицо вдругъ окунутъ въ грязный прудъ!
Мистрисъ Гонтъ поблднла и схватила свою мучительницу за руку.
— Злоди! Демоны! Прошептала она: — ступайте, сейчасъ же зовите ко мн барина!
Райдеръ сдлала шага два къ двери, потомъ остановилась.
— Увы! сказала она: — это ни къ чему не поведетъ. Ужь будьте уврены, что другіе не посмли бы затять этого, еслибы баринъ не далъ имъ понять, что это будетъ ему пріятно.
Мистрисъ Гонтъ заткнула уши.
— Не говорите мн, что онъ приказалъ совершить такое жестокое, безбожное, подлое дло. Онъ левъ, а этакая гадость могла зародиться только въ сердцахъ трусовъ и подлецовъ. Да что же мн длать? Скажите мн, посовтуйте! У васъ голова свже, чмъ у меня.
— Я бы на вашемъ мст, сударыня, отправила къ нему записку, чтобъ не показывался, пока не пройдетъ буря.
— Ваша правда. Только кто же снесетъ? Вдь сами же вы говорите, что собственные мои слуги измняютъ мн.
— Я отнесу сама.
— Дло. Надньте шляпку и сбгайте къ нему лсомъ, тамъ дорога короче.
Она на скоро начертила нсколько строкъ на большомъ лист бумаги, такъ-какъ въ то время еще и въ помин не было почтовой бумаги маленькаго формата, запечатала и отдала Райдеръ. Та ушла надвать шляпку и съ жадностью заглянула внутрь письма. Содержаніе его было слдующее:
‘Дорогой отецъ мой и другъ! Не приходите покуда сюда. О причин спросите подательницу этихъ строкъ, мн стыдно писать. Молитесь за нихъ: вы можете, а и не могу. Молитесь и за меня, лишенную на время вашихъ совтовъ. Я пріду къ вамъ на исповдь черезъ нсколько дней, когда вс мы поостынемъ, но его дома вы не должны боле почтить своимъ посщеніемъ. Въ этомъ одномъ повинуйтесь мн, я буду повиноваться вамъ во всемъ прочемъ и остаюсь

‘Ваша негодующая и скорбящая дочь
‘Кэтринъ Гонтъ’.

— Только-то! пробормотала Райдеръ: — небось догадалась, что прочту.
Она наскоро надла шляпку и побжала изъ дома, но еще въ дверяхъ прихожей едва не столкнулась съ отцомъ Леонардомъ: онъ поспшилъ явиться на первый зовъ мистрисъ Гонтъ.

XXII.

Мистрисъ Райдеръ слегка вскрикнула отъ испуга. Священной улыбнулся и сказалъ ласково:
— Простите меня, моя милая, я, кажется, напугалъ васъ?
— И очень, сэръ, отвчала она. Она при этомъ украдкою оглянулась кругомъ и увидала Лестера и его помощника, караулившихъ выходъ.
Лестеръ, не зная о ея измн, сдлалъ ей легкій знакъ головою. Она на него отвтила, чтобы только выиграть время.
Положеніе было неудобное. Многіе бы тутъ потеряли голову, Райдеръ же, хотя и испугалась, но именно это-то и придало ей большую находчивость для защиты своихъ плановъ. Первымъ ея ходомъ, какъ обыкновенно бываетъ съ подобными женщинами, была ложь.
— Барыня въ рощ, сэръ, сказала она:— пожалуйте въ ней туда.
Священникъ тихо наклонилъ голову въ знакъ согласія и съ опущенными глазами пошелъ за нею. Райдеръ прошла нсколько шаговъ рядомъ съ нимъ, потомъ отбжала къ Лестеру и поспшно шепнула ему на ухо:
— Обойди кругомъ, къ конюшн, я какъ-нибудь проведу его туда, а теперь спрячься. Онъ что-то подозрваетъ.
— Хорошо, согласился Лестеръ, и шмыгнулъ съ своимъ помощникомъ за уголъ поджидать свою жертву.
Райдеръ, между тмъ, поспшно провела священника въ рощу, и какъ только вышла въ все, сказала ему всю правду.
Онъ поблднлъ, потому что такіе чуткіе организмы, какъ его, рдко отличаются физическою храбростью.
Райдеръ въ эту минуту стало жаль его, и въкъ ея планамъ примшалось нчто похожее на женское чувство.
— Они васъ пальцемъ не тронутъ, сэръ, сказала она:— я кричать стану, царапаться, и весь приходъ сзову на помощь, а лучше всего все-таки не дать имъ случая. Пожалуйте за мною!
И она скорыми шагахи провела его черезъ рощу къ малопосщаемой, заглохшей проск въ лсу.
Когда они очутились въ безопасномъ мст, она обернулась и взглянула на него. Онъ былъ значительно взволнованъ, но въ эту минуту первымъ чувствомъ его была благодарность. Онъ выразилъ ее въ нсколькихъ искреннихъ и благородныхъ словахъ. Ласково и съ достоинствомъ поблагодаривъ ее за оказанную ему услугу, онъ спросилъ, не католичка ли она?
— Нтъ, отвчала она.
Ллцо его опечалилось, но ненадолго.
— Это жаль, сказалъ онъ съ чувствомъ, и потомъ кротко прибавилъ: — впрочемъ, я тмъ боле долженъ быть вамъ благодарнымъ.
— Полноте, сэръ, съ свтлою улыбкою возразила ему Райдеръ: — всякая вра — святыня, и во всякомъ случа варварство наноситъ обиду человку, облеченному въ вашъ священный санъ.
Расположивъ его такимъ образомъ въ свою пользу, злохитростная женщина принялась въ одно и то же время угождать ему и добираться до его тайны.
— Мужайтесь, сэръ, сказала она: — васъ они, какъ видите, не тронутъ, а себ повредили. Моя госпожа только возненавидитъ ихъ, а васъ полюбитъ еще больше.
Блдныя щоки отца Леонарда покрылось при этихъ словахъ живымъ румянцемъ, хотя онъ не отвчалъ на нихъ.
— Такъ-какъ васъ не пускаютъ въ ней, продолжала та: — то она прідетъ къ вамъ.
— Вы думаете? спросилъ онъ трепетно.
— Не думаю, сэръ, а уврена въ томъ. Это сдлала бы всякая женщина на ея мст. Что хотите съ нами длайте, а мы все-таки слушаемся только своего сердца, ужъ и добьемся своего — не мытьемъ, такъ катаньемъ.
Опять священникъ покраснлъ, трудно ршить, отъ удовольствія ли, отъ стыда, или отъ того и другого вмст, и зоркій женскій глазъ, слдившій за нимъ, впился въ лицо его съ силою микроскопа. Она молчала, желая дать ему случай высказаться и обнаружить передъ нею свои чувства, но онъ для этого былъ или слишкомъ деликатенъ, или слишкомъ остороженъ, или слишкомъ чистъ душою.
Тутъ только она, какъ будто внезапно, вспомнила о письм своей госпожи, которое и подала ему съ извиненіями. Онъ схватилъ записку съ нескрываемою радостью и молча прочиталъ ее, потомъ долго стоялъ съ покорно-грустнымъ выраженіемъ лица и глазами, наполненными слезами. Райдеръ разглядывала его съ большимъ любопытствомъ и нкоторою жалостью.
— Не убивайтесь же такъ, сказала она: — ей же самой свободне будетъ у васъ, нежели здсь, а что она отъ васъ не отступится, за это я вамъ поручусь.
Священникъ задрожалъ и Райдеръ это замтила.
— Однако, дочь моя, сказалъ онъ: — я все-таки огорченъ и поставленъ въ недоумніе. Я, какъ видно, всхъ васъ смущаю, а это плохое дло, и чуть ли долгъ не велитъ мн совсмъ удалиться отсюда скоре, нежели поселить раздоръ между тми, которыхъ церковь соединила священнымъ таинствомъ.
Съ этими словами онъ понурилъ голову и глубоко вздохнулъ.
Райдеръ глядла на него съ сожалніемъ, но еще боле съ презрніемъ.
— Охота вамъ взваливать на свои плечи чужія вины, уговаривала она его: — моя госпожа связана съ человкомъ, котораго она не любитъ, но чмъ же вы-то тутъ виноваты? Онъ ревнуетъ ее къ вамъ, тогда какъ вы никогда не подавали ему никакого повода. Будь я мужчиною, ужь онъ бы меня не обвинялъ даромъ и не науськивалъ бы на меня своихъ людей — опять таки даромъ. Я бы взяла себ не одну горечь, а заодно ужь и медъ.
Отецъ Леонардъ обернулся въ ней и посмотрлъ на нее съ неподдльнымъ ужасомъ на лиц. Ему казалось, что въ сердц его заползаетъ какой-то прекрасный, сладкорчивый демонъ и искушаетъ его.
— О, тише, дочь моя, проговорилъ онъ: — прилично ли такія слова честной женщин говорить, а священнику слушать?
— Ну, вотъ, я васъ еще разсердила моею откровенностью, сказала она робко.
— Нтъ, не разсердили, но только ради самого неба не говорите такъ легко о вещахъ, опасныхъ для безсмертной души.
— Ну, не буду, смиренно возразила Райдеръ:— однако, вамъ теперь ужь не грозитъ никакая опасность. Позвольте же вамъ пожелать добраго дня.
— Какъ? Когда я еще не поблагодарилъ васъ за вашу доброту? остановилъ ее священникъ: — ахъ, мистрисъ Райдеръ, вотъ въ такія-то минуты боле всего гршитъ бдный священникъ, желая себ богатствъ, чтобы имть возможность награждать своихъ благодтелей. Я не имю ничего, чмъ бы поблагодарить васъ, кром этого колечка: оно принадлежало моей незабвенной матери.
Онъ снялъ съ пальца колечко и подалъ ей.
Но въ сердц ея шевельнулась и возмутилась противъ ея жадности та капля благородства, которая всегда почти таится въ глубин сердца женщины, хотя бы и самой развращенной.
— Нтъ, нтъ, сказала она: — не возьму ни за что, и закрыла глаза рукою, чтобы не видть предлагаемаго ей подарка, зная, что иначе ей не устоять противъ соблазна. Такъ было и ушла она отъ него, но не прошла и нсколькихъ шаговъ, сакъ коварство и любопытство снова взяли верхъ надъ нею: она юркнула за большое дерево и притавлась, такъ что изъ-за ствола выглядывали только кончикъ ея носа и одинъ изъ ея большихъ пронзительныхъ глазъ.
Она видла, какъ священникъ, пройдя нсколько шаговъ по направленію къ себ домой, осторожно оглянулся, досталъ изъ кармана письмо мистрисъ Гонтъ, страстно прижалъ его въ губамъ и съ нжностью положилъ его въ себ за пазуху.
Посл того онъ уже направился прямо домой съ глазами, по обыкновенію устремленными въ землю, медленными, размренными шагами. Всмъ, кто встрчался ему, онъ казался существомъ, въ которомъ религія давно и навки поборола всякую человческую слабость и немощь.
Каролина Райдеръ поспшила домой съ выраженіемъ жестокаго ликованія въ своихъ черныхъ глазахъ. Прежде всего, однако, пришлось ей защищаться. Ей на встрчу попались Лестеръ съ помощникомъ, первый смотрлъ угрюмо и сердито, а послдній сильно ругнулъ ее, обозвалъ двуличною обманщицею и объявилъ, что разскажетъ сквайру о штук, которую она съ ними съиграла. Но у Райдеръ въ ту же минуту нашлась готовая ложь.
— Не его я спасла, а васъ, сказала она: — этотъ человкъ совсмъ особенный. Представьте вы себ, что онъ самъ разсказалъ мн, за какимъ дломъ вы тамъ стояли и объявилъ, что если васъ угораздитъ нелегкая поднять на него руку, то вы такъ живьемъ и сгніете. Онъ говорилъ, что этакую же штуку задумали съ нимъ гд-то около Стэнгопа, но у человка, который на него напалъ и ударилъ его, рука на другой же день одеревенла, и онъ ужь такъ никогда боле и не владлъ ею, а тамъ волоса у него вылзли со всей головы, потомъ глаза его превратились въ воду и такъ и вытекли у него изъ головы, и онъ скончался продолженіе года.
Сельскіе жители въ то время были, если не совсмъ, то почти такъ же суеврны, какъ въ средніе вка.
— Чортъ бы его побралъ! проворчалъ Лестеръ:— хорошо, что удралъ, только бы не воротился.
— Ну, врядъ-ли, когда онъ читаетъ во всхъ нашихъ сердцахъ. Вдь и про тебя онъ мн какую штуку сказалъ, Томъ Лестеръ: увряетъ, что ты влюбленъ.
— Ну, нтъ! Можетъ ли быть?
И Лестеръ раскрылъ глаза во всю ихъ величину.
— А сказалъ ли, въ кого?
— Сказалъ, и признаюсь, удивилъ.
Эти слова были произнесены съ высокомрнымъ взглядомъ, отъ котораго Лестеръ вспыхнулъ и прикусилъ языкъ.
— Кого же онъ назвалъ? присталъ въ ней его помощникъ.
— Онъ вовсе не приказывалъ мн говорить это кому бы то ни было, тмъ мене вамъ, молодой человкъ.
Подпустивъ эти дв ловкія шпильки, она оставила обоихъ молодцовъ значительно пристыженными и отправилась пытать и анатомировать сердце своей госпожи съ изумительнымъ умніемъ, но уже безъ всякой пощады. Свою роль въ предыдущемъ свиданіи она разсказала весьма коротко. За то съ искусно-напущеннымъ на себя чувствомъ распространилась о священник.
— Побллъ онъ, сударыня, какъ полотно, когда я ему сказала, и ужь такъ благодарилъ меня, бдный, даже кольцо съ руки отдать хотлъ.
— Вы, однако, я надюсь, не взяли, быстро обернулась къ ней мистрисъ Гонтъ.
— Какъ можно, сударыня.
Мистрисъ Гонтъ немного помолчала, потомъ спросила Райдеръ, отдала ли она ему письмо?
— Какъ же, отдала. Онъ даже, сердечный, прослезился, и что у него, право, за чудные глаза! Вамъ стало бы жалко его, если бы вы видли, какъ онъ перечитывалъ это письмо, плакалъ надъ нимъ, и потомъ поцаловалъ его и спряталъ къ себ за пазуху.
Мистрисъ Гонтъ не отвчала, только отвернулась.
Мучительница бросила косвенный взглядъ въ зеркало и увидла, какъ жемчужная слеза катилась по блдной щек предмета ея безпощадныхъ наблюденій. Она продолжала все съ тмъ же притворнымъ сочувствіемъ и внутреннимъ неумолимымъ ожесточеніемъ.
— Ну, не жалость ли подумать, что это лицо, скоре похожее на лицо ангела, чмъ человка, чуть не было выкупало въ мерзкомъ пруду! Грхъ, право, барину, натравлять людей на священника!
Этомъ ловко розыграннымъ, заразительнымъ участіемъ, горничная копала подъ ногами мистрисъ Гонтъ опасную яму: всякое слово, которое ни сорвалось у ея госпожи, эта женщина употребила бы для своихъ цлей, безъ малйшаго зазрнія совсти о съ дьявольскимъ искуствомъ.
И тмъ опасне была эта западня, что нжное сердце огорченное жены просило себ изліянія, а пылкій, огненный характеръ ея такъ и тянулъ въ разставленныя сти. Она, однако, на этотъ разъ убереглась отъ нихъ. Гордость, деликатность, чувство собственнаго достоинства, спасли ее въ эту критическую минуту. Она не видла ловушки, но инстинктивно отвернулась отъ выставленной приманки.
Она подняла руку съ царственнымъ жестомъ и строго оборвала искусительницу.
— Ни одного слова я не позволю моей горничной сказать противъ моего пуха!
Райдеръ мгновенно вся съжилась.
— Милая моя, немного погодя, ласково обратилась къ ней мистрисъ Гонтъ:— вы оказали огромную услугу нетолько мн, но и мужу моему, потому что еслибы эта позорная подлость состоялась отъ его имени, онъ бы скоро отъ всей души устыдился ея и раскаялся бы. Подобную заслугу нтъ возможности наградить но достоинству, однако, выдвиньте-ка вотъ этотъ ящикъ, вы въ немъ найдеіе кошелекъ съ пятью гинеями. Возьмите его себ, а въ шкапу у меня виситъ срое шолковое платье: вы меня одолжите, если будете носить его въ намять услуги, которую вы мн оказали. Теперь объ одномъ прошу васъ, оставьте меня. Мн очень, очень тяжело.
Райдеръ удалилась со своею добычею, а мистрисъ Гонтъ склонялась головою на колна, и долго, горько плакала.
Посл того, между мистеромъ и мистрисъ Гонтъ не было сказано сердитыхъ словъ, но возникло нчто худшее всякихъ вспышекъ. Между ними поселялась постоянная холодность.
Гриффитъ, повидимому, поставилъ на своемъ: кухарка осталась, а священникъ ужь боле не приходилъ, и онъ, удовлетворенный этой наружной побдою, былъ вполн готовъ все позабыть и все простить, но Кэтъ, хотя и не позволила своей горничной дурно говорить о немъ, глубоко негодовала противъ него и отчасти чувствовала къ нему отвращеніе. На попытки его въ примиренію, она отвчала съ такою суровою холодностью, что и онъ, въ свою очередь, ожесточился и осерчалъ.
Мужъ и жена рдко видлись и почти другъ съ другомъ не говорили.
Они оба страдали, но въ чувствахъ Кэтъ было боле озлобленія, а въ чувствахъ Гриффита боле грусти.
Дернуло его въ нелегкій часъ высказать свое горе Каролин Райдеръ. Она схватилась за давно желанный случай, и разсыпаясь передъ нимъ нжнымъ участіемъ и усердіемъ, сдлала себя почти необходимой ему и умудрилась установить между собою и имъ весьма опаснаго рода отношеніе. Дло зашло такъ далеко, что глаза бднаго страдальца радостно свтились каждый разъ, какъ она подходила къ нему.
Эта побда, однако, обошлась ей недешево, крпко переболло у нея сердце, много пришлось ей затратить такого терпнія и самоотверженія, къ которымъ способны только одн женщины. Чтобы полюбиться Гриффиту, она должна была говорить о своей соперниц и хвалить ее. Она попробовала-было говорить о себ и своей привязанности, но онъ звалъ ей въ лицо, она пыталась запустить разные намеки и незамтно очернить передъ нимъ жену, но онъ запальчиво перебивалъ ее и горячо вступался за ту, на которую стовалъ и жаловался за минуту передъ тмъ.
Тогда уже она убдилась, что къ сердцу этого человка одна дорога. Съ наболлою душою, съ затаеннымъ страданіемъ и мученическою улыбкою, она пошла этой дорогою: она ршилась выждать свое время, закрасться въ его довріе какимъ бы то ни было способомъ и терпливо высматривать минуту, когда ей можно будетъ замнить свою госпожу.
Если кто нибудь изъ моихъ читателей самъ не догадается, по какой причин этотъ Макіавель въ юбк отступился отъ своихъ соумышленниковъ въ описанномъ заговор, то я объясню ему эту причину. Она была самая простая: посл хладнокровнаго размышленія Райдеръ разсудила, что ей нтъ никакой пользы позволить обижать отца Леонарда. Она смотрла на него, какъ на любовника своей госпожи и, слдовательно, какъ на своего лучшаго друга. ‘Съ ума я сошла, что ли?’ подумала она про себя: ‘мое дло поддерживать ихъ обоюдное влеченіе, такъ чтобы они жить не могли другъ безъ друга, тогда я скажу ему, а тамъ ужь, барыня, держись’!…
Пора намъ теперь навстить того замчательнаго человка, который былъ причиною всей этой кутерьмы, котораго Гонтъ называлъ негодяемъ, а жена его — святымъ, тогда-какъ онъ, какъ водится, не былъ ни тмъ, ни другимъ.
Отецъ Леонардъ былъ человкъ съ возвышенной, чистой, благочестивой душою, предпринявшій побороть природу съ помощью религіи. И вотъ, посл нсколькихъ лтъ успшной борьбы, онъ потерплъ одно изъ тхъ пораженій, которымъ во вс вка подлежали подобные ратники. Если сердце его было чисто, за то оно было и нжно, и никогда природа не назначала его на вковчную сиротливость. Посл долголтняго соблюденія холодной сдержанности въ отношеніи въ прекрасному полу, онъ столкнулся съ существомъ до того ангело-подобнымъ, что съ первой же минуты позабылъ остеречься, а затмъ постепенными шагами, уже указанными въ этомъ разсказ, та, которую церковь вврила его духовному попечительству, сдлалась его кумиромъ. Еслибы онъ могъ это предвидть, то оно никогда не случалось бы, онъ бы заковалъ себя въ тройныя латы или покинулъ бы страну, представлявшую ему столь сладкое искушеніе, но любовь вкралась къ нему въ душу подъ обманчивой личиною духовнаго усердія, въ лучезарномъ облаченіи, называвшемся по истин небеснымъ.
Когда маска спала, то было уже поздно: у него не было уже силы противостоять этому дивному обаянію. Одинокій отшельникъ любилъ слишкомъ глубоко.
Онъ, однако, все еще силился удержать то самообольщеніе, безъ котораго ничто никогда не завлекло бы его въ земную страсть, онъ никогда не вымолвилъ предмету своего благоговйнаго обожанія ни одного слова любви. Это испугало бы ее, испугало бы и его самого. Каждое слово, произнесенное этими двумя существами другъ другу, можно было бы разгласить безъ малйшаго ущерба ихъ репутаціи. Но сердце говоритъ не одними словами, есть взгляды, есть интонаціи голоса, которыя свойственны одной любви, служатъ ей глашатаями, оружіемъ, и этими-то средствами священникъ лелялъ думы своей прекрасной почитательницы, бесдуя съ нею объ ‘ангельской жизни между душами, еще обитающими на земл, но уже очищенными отъ всякой примси земной грязи’, и даже о другихъ предметахъ, мене способныхъ прельстить духовно настроенное воображеніе. Онъ убдилъ ее основать школу въ этомъ отдаленномъ, закоснломъ въ невжеств приход, и самъ училъ въ ней бдныхъ съ примрнымъ, трогательнымъ терпніемъ. Разговаривая съ ней объ этой школ, онъ говорилъ словами здраваго, практическаго разсудка, но слова эти отзывались тономъ, какимъ говорятъ о любви, а такъ-какъ она принадлежала къ числу тхъ чуткихъ по преимуществу женственныхъ натуръ, которыя улавливаютъ именно тонъ обращенныхъ къ нимъ рчей, то она иногда почти безсознательно отвчала ему такимъ же точно тономъ.
По истин, если любовь дйствительно не безличное понятіе, а живое существо, какъ увряли древніе, то не разъ она сидла притаившись на какой-нибудь втк въ мирной еловой рощ и лукаво посмивалась, когда эти двое, сидя рядомъ на скамь, въ мягкой, обаятельной полутьм вечернихъ сумерекъ, тихомъ шопотомъ бесдовали о любви… къ Богу!
Между тмъ, наступилъ кризисъ. Мужъ и жена бродили по дому, мрачные и молчаливые, словно призраки самихъ себя, священникъ сидлъ у себя дома въ безпросвтной душевной мгл, оторванный отъ единственнаго существа, ему дорогаго.
Проходилъ день за днемъ — ея все не было. Каждое утро онъ говорилъ себ: ‘сегодня прідетъ’, и весь озарялся этой надеждой, но свинцовые часы тяжело тянулась, а ея все не было.
Прошли три печальныя недли, и онъ впалъ въ глубокую тоску. Онъ, бывало, выходилъ по ночамъ, отправлялся въ такое мсто, откуда могъ бы видть ея окна, освщенныя луною, долго стоялъ тамъ, и потомъ медленно возвращался домой, прозяблый, унылый, одинокій, оставленный и, какъ думалось ему иногда, быть можетъ, забытый. Никогда до той поры не казалось ему столь горькимъ и страшнымъ чувство совершеннаго одиночества и покинутости на этомъ невеселомъ свт.
Однажды онъ сидлъ, по обыкновенію, тоскуя и грустя, у своего окна, какъ вдругъ раздалось легкіе шаги по коридору, легкій стукъ въ его дверь и, въ слдующее мгновенье, она уже стояла передъ мимъ, немного блдне обыкновеннаго, но еще прекрасне, потому что небесная жалость разливала теплоту и нжность по ея дивнымъ чертамъ.
Священникъ встртилъ ее такимъ радостнымъ крикомъ, которой долженъ бы былъ послужатъ ей предостереженіемъ, но онъ только вызвалъ легкую краску удовольствія на ея лиц, изъ глазъ ея брызнули накопившіяся слезы.
— Дорогой отецъ и другъ мой, сказала она: — такъ вы погрустили обо мн? Представьте же, какъ я по васъ тосковала, но для насъ обоихъ лучше было дать остынуть ихъ подлымъ страстямъ.
Леонардъ нескоро собрался отвчать. Волненіе отъ внезапнаго свиданія съ нею почти душило его. Ему нужно было все самообладаніе, въ которомъ онъ закалился многолтнимъ упражненіемъ, чтобы не броситься къ ея ногамъ и не высказать ей свою страсть.
Мистрисъ Гонтъ видла его волненіе, но не объясняла его настоящей причины.
Она живо подвинула къ креслу священника скамейку и сла около него.
— Дорогой отецъ мой сказала она:— пусть не огорчаетъ васъ ихъ дерзновенность. Они уже поплатились за нее и будутъ платиться до тхъ поръ, пока попросятъ у васъ прощенья, будутъ умолять васъ снова бывать у насъ. Покуда же, такъ-какъ вы не можете навщать меня, я буду прізжать къ вамъ. Исповдуйте меня, отецъ мой, и помогите мн вашими совтами! Ахъ, еслибы вы только могли вселить въ меня на столько христіанскаго духа, чтобы я могла исполнять эти совты съ твердостью, о особенно съ кротостью. Вдь это моя необузданность надлала всю эту бду. Меа culpa, теа culpa!
Леонардъ этомъ временемъ усплъ придти въ себя, и для него послдовалъ цлый часъ неозреченнаго упоенія: онъ исповдывалъ свой кумиръ, приговаривалъ къ легкимъ наказаніямъ, наставлялъ его… нжнимъ шопотомъ любовника. Она оставила его, и комната какъ будто занавсилась для него мракомъ.
Прошло только два дня, и она снова къ нему пріхала, потомъ опять и опять. Она къ нему положительно зачастила. Она какъ-бы поставила себ задачею одною рукою мстить за нанесенное ему оскорбленіе, а другою залечить и, если возможно, изгладить самые слды этого оскорбленія.
Такимъ образомъ она приберегала всю свою нжность, чтобы изливать ее въ маленькомъ коттэдж, а злобу и дкость запасала для израсходованія въ Гэрншо-Кэстл.
Не въ добрый часъ Гриффитъ такъ неистово напалъ на человка, считаемаго ею святымъ. Она была слишкомъ горда и слишкомъ уврена въ своей правот, чтобы спокойно это вынести, и, вмсто того, чтобы укротить ее, онъ только заставилъ ее вооружиться противъ него самого и поступить неосторожно.
За ея посщеніями, конечно, слдила Райдеръ — это разъ, но, хуже того, она поставили мистрисъ Гонтъ въ новое положеніе относительно самого отца Леонарда — въ положеніе, опасное для женскаго сердца. Она теперь стала покровительницею и единственною отрадою человка, котораго она ужь высоко чтила, а если что-нибудь на свт способно породить любовь въ широкомъ женскомъ сердц, то именно такого рода отношеніе.
Она ступала ногою на гладкую покатость, усянную невинными цвтами, но съ каждымъ шагомъ крутизна становилась отвсне, о быстре влекла ее къ бездн погибели.

XXIII.

Отецъ Леонардъ, подъ вліяніемъ посщеній, утшеній и баловства своего кумира, встрепенулся и ожилъ, и если онъ и тосковалъ въ ея отсутствіи, за то въ присутствіи ея всегда былъ такимъ сіяющимъ и радостнымъ, что она естественно должна била вообразить, будто онъ постоянно спокоенъ и счастливъ. Вслдствіе этого убжденія, будучи отъ природы великодушна и незлобива, она попрежнему стала ласкова къ мужу и между ними само собою, безъ объясненія, произошло постепенное примиреніе.
Но этотъ счастливый поворотъ, въ свою очередь, имлъ совершенно неожиданный и престранный результатъ.
Леонардъ, въ качеств духовника мистрисъ Гонтъ, имлъ возможность знать обо всемъ, что происходило между нею и ея мужемъ. Для этого ему достаточно было длать вопросы по печатной програм, заготовленной его церковью, для употребленія на исповди.
Изъ этого послдовало, что въ одинъ прекрасный день, ослабвъ въ своей обычной бдительности надъ собою, или просто, будучи не въ силахъ доле сдерживать свое надрывающееся сердце, онъ вдругъ остановился среди исповди, и изъ души его вырвался страдальческій вопль ревности, въ поток жгучихъ рчей онъ взмолился въ ней о жалости, о пощад. Онъ изобразилъ блаженство ея мужа, свое собственное несчастіе и безутшное положеніе съ такимъ краснорчіемъ отчаянія, что совершенно ошеломилъ свою слушательницу: она стояла передъ нимъ блдная, дрожащая, и слезы тихо катились по ея щекамъ.
Эти безмолвныя слезы немного отрезвили его, онъ просилъ у нея прощенья и съ покорностью ждалъ своего приговора.
— Мн жаль васъ, сказала она наконецъ съ ангельской кротостью:— можетъ ли быть! Чтобы ревновали меня къ мужу! О, молитесь! Молитесь Спасителю и цариц небесной, чтобы они исцлили васъ отъ этого безумія!
Она встала, внутренно трепеща, какъ листъ, но снаружи спокойная, какъ статуя, подала ему руку и медленно побрела домой, только она скрылась у него изъ виду, какъ поникла головою къ груди и вся опустилась, какъ примятый цвтовъ.
Ей было грустно, стыдно, страшно.
Голова у нея шла кругомъ, и еслибы у меня была охота подражать писателямъ, находящимъ особенное удовольствіе въ томъ, чтобы анатомировать сердце въ такія минуты и съ математическою точностью передавать бумаг результаты своего анализа, я легко могъ бы отступить отъ истины ради точности, но я намренъ держаться моего всегдашняго обычая — разсказывать вамъ то, что она сдлала, и это, по всей вроятности, послужитъ достаточнымъ указаніемъ ея мыслей и чувствъ, особенно для моихъ читательницъ.
Пришедши домой, она прямо отправилась къ мужу, котораго застала за послобденною трубкою. Она придвинула стулъ совсмъ близко къ нему и съ нжностью положила ему руку на плечо.
— Гриффитъ, сказала она: — сдлаешь ли ты мн одолженіе? Ты какъ-то разъ общалъ свезти меня за границу. Мн теперь очень хочется побывать тамъ. Такъ тянетъ посмотрть чужіе края, приглядлись мн здшнія мста. Мн нужна перемна. Подемъ, дорогой мой, сегодня же!
Гриффитъ совсмъ очумлъ.
— Но вдь, душа моя, на такую поздку требуется бездна денегъ, надо сперва доходы собрать съ имній.
— За этимъ дло не станетъ, у меня припрятано сто фунтовъ.
— Положимъ. Но съ чего бы это такъ вдругъ на тебя нашла такая фантазія?
— О, Гриффитъ, милый мой, не отказывай мн въ томъ, о чемъ я прошу тебя. Это не фантазія: мн хочется побыть одной съ тобою, вдали отъ этого мста, гд произошло-было между нами охлажденіе.
На этихъ словахъ она заплакала, зарыдала и прижала мужа крпко къ груди своей, какъ будто боясь потерять его, или что его отнимутъ у нея.
Гриффитъ поцаловалъ ее, сказалъ, чтобы она не тужила, что ему въ голову не придетъ отказать ей въ чемъ бы то ни было.
— Только дай съ сномъ справиться, прибавилъ онъ: — тогда и покатимъ съ богомъ, хоть въ Римъ, если хочешь.
— Нтъ, нтъ! подемъ сегодня же или завтра, не позже, или ты не любишь меня такъ, какъ я заслуживаю именно сегодня быть любимой тобою.
— Ну, полно, Кэтъ, голубка моя, будь разсудительна. Я долженъ сперва собрать сно, а тамъ, пожалуй, хоть на край свта.
Кэтъ постепенно опустилась со стула почти на колни, потомъ вскочила, ноздри ея расширились, срые глаза сердито сверкнули.
— Сно! вскричала она съ горькимъ презрніемъ: — у тебя сно прежде жены?! Теперь я знаю, какъ ты меня любишь!
И она мгновенно превратилась изъ огненнаго созданія въ ледяную статую.
Гриффитъ на все это улыбался тою улыбкою высокомрнаго превосходства, которою обыкновенно улыбаются мужчины, когда они поступаютъ какъ настоящіе ослы. Онъ спокойно докурилъ трубку, внутренно ршивъ исполнить прихоть жены, лишь только приберетъ сно къ мсту.

XXIV.

Наступила дождливая погода, сно прошлось два раза переворотить и сложить въ стога, вмсто того, чтобы везти въ сновалъ.
Гриффитъ изрдка упоминалъ о поздк за границу, но Кэтъ не удостоивала его никакого отвта, и этотъ предметъ разговора вымеръ прежде, чмъ мокрое сно было прибрано съ поля.
Между тмъ Бетти Гоу была потребована въ господскій домъ для перечинки домашняго блья. Она приходила черезъ день посл обда и работала у мистрисъ Гонтъ въ комнат, сидя вдвоемъ съ нею до сумерекъ.
Каролина Райдеръ по своему объяснила это обстоятельство, и пробовала подружиться съ мистрисъ Гоу, въ надежд вытянуть у нея все, что ей хотлось знать, но мистрисъ Гоу на вс ея приступы отвчала коротко и сухо. Тогда Райдеръ пришла къ убжденію, что мистрисъ Гоу служитъ посредницею въ предполагаемой ею интриг, и уже не иначе проходила мимо нея, какъ съ презрительнымъ вздергиваніемъ носа. Дло въ томъ, что, по своимъ особымъ соображеніямъ, ей самой страхъ какъ хотлось занять мего повренной и посредницы въ этомъ дл, что чуть-чуть было не удалось ей.
Однажды былъ чудный ясный вечеръ, сно было свезено и свалено, и Гриффитъ въ большомъ удовольствіи шелъ домой съ тмъ, чтобы объяснить жен, что онъ готовъ везти ее за границу.
Въ воротахъ ему встртилась Бетти Гоу, которая съ сильно озабоченнымъ лицомъ сказала ему, чтобы онъ шелъ скоре къ жен, такъ-какъ она, бдная, поскользнулась на лстниц, упала и расшибла себ спину.
Гриффитъ опрометью бросился наверхъ о нашелъ Кэтъ лежащею на диван въ гостиной, около нея стоялъ докторъ. Онъ вбжалъ, дрожа какъ листъ, и крпко обнялъ ее. Отъ этого неосторожнаго движенія у нея вырвался легкій стонъ, докторъ просилъ его удержаться отъ своихъ порывовъ, успокоилъ его, объявивъ, что опасности нтъ, но что ее слдуетъ держать какъ можно тише, потому что она сильно расшибла спину и нервы ея потрясены отъ паденія.
— О, моя бдная Кэтъ! воскликнулъ Гриффитъ, и уже ни за что никому не давалъ прикоснуться къ ней.
Она была уже не прежняя высокая, стройная двушка, а женщина въ полномъ развитіи своей статуеобразной красоты, однако онъ на однихъ своихъ могучихъ рукахъ снесъ ее въ ея спальню и положилъ на кровать. Она обернула къ нему голову и даже прослезилась отъ этого доказательства его любви, но въ ту же минуту опять точно застыла, и самая жизнь, казалось, была ей въ тягость.
Ночью она лежала на особо устроенной для нея кровати, а днемъ на диван.
Гриффитъ теперь былъ все равно, что вдовецъ, и Каролина Райдеръ съумла воспользоваться этимъ обстоятельствомъ для своихъ видовъ. Она шныряла около него, постоянно норовя попасться ему на глаза и восхищая его своими улыбками, разговорчивостью и привтливостью.
Какъ это вообще бываетъ съ здоровыми людьми, болзнь другого утомляла его и надодала, если она продолжалась боле двухъ дней. Поэтому неудивительно, что онъ не могъ оставаться вполн равнодушнымъ, когда каждый разъ, какъ онъ выходилъ, недовольный и разстроенный, отъ больной жены, ему встрчалось существо молодое, красивое, бойкое, съ удовольствіемъ готовое поболтать съ нимъ, не скрывая своего расположенія къ нему.
Конечно, это была только горничная, но она постоянно вертлась около дамъ самаго высшаго круга, и умла съ такою же легкостью присвоивать себ наружный лоскъ ихъ, какъ и ношеныя платья, къ тому же Гриффитъ никогда не отличался особенно тонко-развитымъ чувствомъ собственнаго достониства Онъ готовъ былъ поболтать со всякимъ безъ разбора.
Эти дв женщины начинали представляться Гриффиту: одна въ вид тучи, другая въ вод солнечнаго луча.
Но недолго продолжалось на такомъ положеніи: постоянное сближеніе съ предметомъ ея необузданной прихоти воспламенило Райдеръ такомъ нетерпніемъ, что она, наконецъ, увлеклась и нанесла давно задуманный ударъ нсколько преждевременно.
Корридоръ, проходившій мимо спальни мистрисъ Гонтъ, оканчивался большимъ окномъ. Однажди, пока Гриффитъ сидлъ у жены, Райдеръ расположилась на подоконник и сочинила себ такую безутшно грустную позу, которая представляла слишкомъ разительный контрастъ съ ея обычно-безпечною бойкостью, чтобы не обратить на нее вниманіе.
Гроффитъ, выходя изъ спальни, первымъ дломъ увидлъ эту фигуру, изображавшую олицетвореніе нмаго горя.
— Ну, ты еще чего нюни распустила? немного сердито обозвалъ онъ ее.
Глубокій вздохъ былъ единственнымъ отвтомъ.
— Небось поссорилась съ миленькимъ?
— Никакого миленькаго у меня нтъ, во это знаете очень хорошо, сэръ.
Добродушный сквайръ попытался утшить ее и допрашивалъ, что съ нею, но не могъ ничего добиться кром вздоховъ и односложныхъ отвтовъ. Наконецъ, зловредная тварь выдавила изъ глазъ своихъ нсколько слезъ, достойныхъ крокодила. Обезпечивъ себ такимъ образомъ жалость Гриффита, она сказала:
— Подите вы прочь отъ меня, не глядите на меня! Дура я, больше ничего! Но что же мн длать, коли сердце не терпитъ, глядя, какъ надуваютъ моего милаго барина.
— Что ты хочешь этимъ сказать? спросилъ Гриффитъ сурово. Уже первая пущенная ею стрла разстроила его душевный покой.
— Ничего. Не спрашивайте! Я вамъ другъ, однако и себ не врагъ. Если я вамъ скажу, я потеряю мсто.
— Пустяки! Никогда ты не потеряешь мста, пока я здсь.
— Надюсь на васъ, сэръ, мн здсь очень хорошо, даже слишкомъ хорошо, когда вы говорите со мною ласково. Не обращайте вниманія на мои слова, подчасъ лучше всего быть слпымъ.
Простодушный сквайръ не понялъ, что коварная женщина играетъ давно извстную всмъ игру подстреканія любопытства, подъ предлогомъ усмиренія его. И онъ, дйствительно, настаивалъ, чтобы она непремнно высказалась ясне.
— Ахъ! отбивалась она: — я такъ боюсь, что вы меня возненавидите, а это мн хуже было бы, нежели лишиться мста.
Гриффитъ затопалъ ногами.
— Что такое? Говори! сердито наступилъ онъ на нее.
Райдеръ будто бы испугалась.
— Да ничего же, сказала она, и черезъ мгновеніе прибавила:— такъ только, глупость моя. Не могу видть, чтобы вы понапрасну убивали себя. Вдь она не такъ больна, какъ вы воображаете.
— Ужь ты не къ тому ли подговариваешься, что жена моя прикидывается больной?
— Почемъ мн знать? Меня тутъ не было, никто не видалъ, какъ она упала, никто и не слыхалъ, а въ дом, кажись, народъ есть таки. Больна-то она больна, что и говорить, да только чуть ли не сердцемъ больше, чмъ спиною.
— А если сердцемъ, то что же ее смущаетъ? Только скажи мн, и недолго она будетъ тосковать.
— Въ такомъ случа, сэръ, вы только пошлите за отцомъ Леонардомъ, тогда она встанетъ, какъ встрепанная, и съ вами будетъ такая же ласковая, какъ и прежде. Разв вы не замтили, что она съ тхъ поръ измнилась къ вамъ, какъ вы его хотла выкупать въ пруду?
У Гриффита обмерло сердце. Этотъ богатырь буквально пошатнулся отъ ядовитой царапины, нанесенной ему слабой женщиной, но еще не хотлъ поддаваться.
— Что ты толкуешь? сказалъ онъ: — вдь попъ два мсяца глазъ къ ней не кажетъ.
— Въ томъ-то все и дло, сэръ, спокойно отвтила Райдеръ: — онъ слишкомъ уменъ, чтобы приходить сюда противъ вашей воли, а она вамъ простить не можетъ того, что вы его выжили.
— Правда, задыхаясь промолвилъ несчастный мужъ. Однако, онъ сдлалъ еще усиліе.
— Да вдь она же посл того помирилась со мною. Не дале, какъ на дняхъ она меня просила свезти ее заграницу.
— Неужели? сказала Райдеръ, сдвигая свои черныя брови: — сама и вздумала?
— Ну да, ну да, радостно отвчалъ Гриффитъ:— значитъ, ты ошибалась, сама видишь.
— Что же вы не исполнили ея просьбы? замтила та.
— Да сно-у меня было въ пол, оттого и отложилъ. Посл того проклятые дожди пошли, а она, видно, раздумала — молчитъ.
— Еще бы! Понятное дло, произнесла Райдеръ съ такою торжественностью, которая повергла въ безсознательный ужасъ и злополучнаго слушателя: — я бы все на свт отдала за то, чтобы вы исполнили ея желаніе въ ту же минуту. Вотъ вс вы мужчины таковы, вчно прозваете случай, а мы этого не прощаемъ. Ужъ она вамъ не повторитъ этого предложенія, я вамъ за то ручаюсь. Еслибы я не боялась огорчить васъ, я бы сказала вамъ, почему она просилась заграницу. Она чувствовала себя слабою и видла опасность, она поняла, что не въ силахъ дале сопротивляться этому Леонарду, и въ то же время была на столько умна, что понимала, что не стоитъ губить себя изъ-за него. Она просила васъ спасти ее отъ него. Вотъ что это все значитъ въ перевод на англійскій языкъ, а вы не поняли и ничего не сдлали.
При этомъ объясненіи на лиц Гриффита изобразилось такое страданіе, что даже Райдеръ на минуту задумалась, продолжать ли ей начатое дло.
— Ну, полноте, сэръ, полноте, успокоивала она его:— Бога ради, не смотрите вы такимъ страшнымъ, вдь это же, наконецъ, одн догадки, Я, можетъ быть, смотрю на вещи слишкомъ строго, когда дло касается васъ, потому что, мн кажется, никакая женщина не должна бы промнять васъ на на кого другого. Я бы не могла поступить съ вами такъ, какъ моя барыня. Впрочемъ, это потому, что здсь никого нтъ, кого бы я такъ любила, какъ моего дорогого барина.
Гриффитъ не обратилъ никакого вниманія на эту прямую аттаку. Могучій ядъ ревности бродилъ по его жиламъ и искажалъ ею красивое лицо.
— Боже! задыхался онъ: — можетъ ли это быть? Жена моя! Мать моего ребенка! Это ложь! Я не врю! Не могу, не хочу врить! Пожалй меня! Подумай хорошенько, возьми свои слова назадъ! Знай, если все такъ, какъ ты сказала, то вдь здсь кровью пахнетъ.
Райдеръ струсила.
— Не говорите вы такъ! перебила она его: — не стоитъ того никакая женщина, чтобы вамъ такъ изъ-за нея волноваться. Къ тому же, сами вы говорите: что же мы знаемъ врнаго противъ нея? Она изъ стариннаго рода, получила строгое воспитаніе. У васъ есть врный другъ въ этомъ дом: это я. Я знаю женщинъ лучше, нежели вы, общайте же меня послушаться!
— Хорошо, я тебя послушаюсь, потому что, мн кажется, ты, въ самомъ дл, немножко любишь меня.
— Ну, такъ не врьте же ни одному слову противъ барыни. Держитесь смирно, пока хорошенько не развдаете, не будьте на столько наивны, чтобы обвинить ее въ лицо, иначе вы никогда не узнаете правды. Слдите за нею нкоторое время втихомолку, не подавая вида, а я вамъ въ этомъ помогу.
— Хорошо, сказалъ Гриффитъ, стиснувъ зубы: — я такъ и сдлаю, и увренъ, что она выйдетъ изъ этого испытанія чистою какъ снгъ.
— Надюсь, сухо возразила Райдеръ: — только, прибавила она: — не говорите со мною слишкомъ явно, сэръ, иначе она будетъ подозрвать меня, и станетъ остерегаться. Когда мн нужно будетъ сообщить вамъ что-нибудь, я только кашляну — вотъ такъ — и выбгу въ рощу, туда теперь никто не ходитъ.
Гриффитъ не понялъ, что интригантка устроиваетъ цлый рядъ тайныхъ свиданій съ нимъ, и безъ малйшаго подозрнія, попалъ въ западню.
Съ этого дня, жизнь несчастнаго была одною адскою мукою.
Онъ слдилъ за женою день и ночь, стараясь уловить каждое движеніе ея сердца. Онъ бросилъ охоту, отсталъ отъ ‘Краснаго Льва’, если и выходилъ изъ дома, то не дале, какъ на нсколько шаговъ, онъ постоянно бродилъ около воротъ, высматривая, не происходитъ ли тайный обмнъ письмами, по цлымъ часамъ сидлъ онъ въ спальн жены, наблюдая за нею, молча, угрюмо, пытая ея закрытое для него сердце. Онъ видимо худлъ, здоровый румянецъ сбжалъ съ лица его, въ душ его былъ двоякій адъ: ревность и неизвстность.
Мистрисъ Гонтъ незамедлила понять, что опять что-нибудь неладно, и скоро догадалась, въ чемъ дло.
Но если мужъ былъ ревнивъ, то жена съ своей стороны была горда, какъ Люциферъ. Она выдерживала его неотступный, оскорбительно-пытливый взоръ съ холоднымъ спокойствіемъ мраморной статуи.
Только втайн сердце ея трепетало и болло, украдкою она проронила не одну слезу, и тажко-тяжко приходилось ей.
Между тмъ, Райдеръ играла съ сердцемъ Гриффита какъ кошка съ мышью.
Подъ всякимъ, самымъ ничтожнымъ предлогомъ, она каждый день выманивала его въ рощу, и чтобы убдить его въ своемъ безпристрастіе о чистосердечіи, приводила ему разныя, мало значущія обстоятельства, которыя заставляли его думать, что жена не любитъ его, но тутъ же, въ вид противодйствія, отыскивала какое-побудь вское замчаніе или тонкое наблюденіе, которыя доказывали противное.
Нравственные отравители обречены судьбою отравлять такъ же себя, какъ и свое жертвы. Это не боле, какъ справедливое воямездіе. Участь эта постигла и нашего Яго въ юбк. Несчастный сквайръ, въ одно и то же время, любилъ теперь жену свою до безумія о ненавидлъ ее смертельно. Такъ и Райдеръ, любила его страстно, а въ иныя минуты глубоко ненавидла.
Тайныя свиданія, на которыя она такъ разсчитывала, не принесли ей нечего хорошаго. Она видла, что при всей своей красот, ум, усердіи, она не значитъ для Гриффита ровно ничего. Онъ подозрвалъ, иногда ненавидлъ жену, но душа его была переполнена ею, о этого чувства никакимъ клиномъ нельзя было выбить изъ его сердца.
Это до того ожесточило Райдеръ, что она ршилась не жалть его.
Онъ однажды говорилъ ей, что никакая земная пытка не равняется мученію, которое онъ переноситъ, разсказывалъ, что слдилъ за женою неотступно, а врнаго все-таки ничего не узналъ.
— О! вскричалъ онъ:— еслибы я только могъ добиться доказательствъ, либо ея ненависти, либо ея вины! Все на свт лучше, чмъ подобное истязаніе. Эта неизвстность гложетъ мое сердце, выжигаетъ мою кровь, я не могу спать, не могу сть, не могу сидть на мст. Я завидую мертвецамъ: они нашли себ покой. О, мое сердце готово надорваться!
— И все это, какъ подумаешь, изъ-за женщины уже немолодой, и на половину не такой прекрасной, какъ вы сами! Хорошо же, сэръ, если васъ такъ терзаетъ сомнніе, то этому горю можно помочь. Я должна вамъ сказать, что когда вы пригрозили Леонарду, ему дано было знать, чтобы онъ не являлся сюда, но она бывала у него постоянно.
— Врешь! почему ты знаешь?
— Бывало, какъ вы куда отлучитесь, она велитъ сдлать лошадь, и отправится къ нему.
— Почему ты знаешь, что она здила именно къ нему?
— Я входила на башню и смотрла, въ какую сторону детъ.
На Гриффита жалко было смотрть, однако, онъ еще крпился:
— Но вдь онъ же ея духовникъ, она и прежде у него бывала.
— Слова нтъ, сэръ, но въ т дни она была спокойна, и онъ тоже, но вы подумайте только, что съ тхъ поръ, какъ вы грозили выкупать его въ пруду, онъ сдлался вашимъ врагомъ. Всякая месть сладка, а что можетъ быть слаще мести, которая сама дается въ руки человку? Я не разъ замчала, что мужчина не умютъ понимать своего же брата мужчинъ, но женщина всякую женщину насквозь видитъ. Двушки скромничаютъ, потому что матери твердятъ имъ, что это единственное средство выдти замужъ, но замужняя женщина и священникъ — что между ними можетъ быть общаго? Зачмъ имъ скромничать? Могутъ ли они надяться когда ни будь сойтись законнымъ образомъ? Вотъ почему католическіе попы всегда заводятъ интриги съ женами какихъ нибудь честныхъ добряковъ. И что могло бы стснить или удержать ихъ? Ужъ не старуха ли Гоу? Она давно закуплена барынею съ тломъ и душою. Нтъ, сэръ, въ этомъ дл за васъ не было ничего, а противъ васъ три сильныхъ врага: любовь, месть и удобный случай. Сказать ли вамъ, что мн говорилъ самъ попъ? Я какъ-то разъ встртила его въ нсколькихъ шагахъ отсюда. ‘Берегитесь пруда, говорю а ему’, а онъ мн за это: ‘коли поятъ горечью, такъ я и медъ себ возьму’.
Эти адскія слова были сказаны не даромъ. Черты Гриффита страшно искривились, въ глазахъ его заходили огненные круги, и онъ упалъ на землю, скрежеща зубами, съ пною у рта. Съ нимъ сдлался припадокъ падучей болзни. Такой припадокъ, какъ извстно, представляетъ ужасное зрлище. Въ этомъ случа, онъ былъ тмъ страшне, что субъектомъ случился человкъ богатырской силы и полный жизни.
Каролина Райдеръ пронзительно закричала отъ испуга, но ея никто не слыхалъ, во всякомъ случа, никто не пришелъ на крикъ ея: быть можетъ, оттого, что про рощу ходила дурная слава по части призраковъ и привидній.
Она старалась поддерживать его голову, но это ей никакъ не удавалось, потому что тло его безпрерывно подбрасывало съ земли съ неимоврной силою, а руки его бились во вс стороны, такъ что наконецъ Райдеръ получила такой ударъ, отъ котораго чуть сама она не лишилась чувствъ.
Она растянулась на земл и нсколько времени пластомъ лекала рядомъ съ жертвою ея ядовитаго языка и собственныхъ своихъ страстей.
Когда она пришла въ себя, онъ тяжело дышалъ и лежалъ уке довольно спокойно — смертельно блдный, съ глазами, безсмысленно расширенными и уставленными въ пространство. Она поднялась съ земли и неровными шагами направилась къ небольшому ручейку, бжавшему невдалек, сперва окунула лицо свое въ живую струю, потомъ почерпнула воды въ свою шляпку, возвратилась къ Гриффиту и начала усердно спрыскивать ему лицо. Онъ постепенно началъ приходить въ себя, но былъ слабъ, какъ младенецъ. Райдеръ отерла пну съ его губъ, и ставъ на колни, нжно приложила руку къ его лбу. Она плакала надъ нимъ, и въ эту минуту ее мучила жалость и совсть, и самой ей было очень скверно на душ.
Въ самомъ дл, что выиграла она тмъ, что такъ очернила свою соперницу? Выиграла только то, что была свидтельницей его тлеснаго страданія, причиненнаго неугасаемой любовью къ этой соперниц.
Мистрисъ Гонтъ оставалась недосягаемой въ своемъ надоблачномъ спокойствіи.
Между тмъ, несмотря на свое отчаяніе, Райдеръ находила хоть нкоторую отраду въ возможности подержать на колняхъ его ослабвшую голову и обливать лобъ его горячими слезами. Это было для нея даже въ эту минуту положительнымъ блаженствомъ и навело ее на новое непреодолимое искушеніе.
— Бдный мой баринъ! сказала она съ нжностью:— въ жизнь свою не скажу вамъ ни слова боле про нее. Ужь лучше быть слпымъ. Боже мой, какъ подумаешь, какъ вы убиваетесь изъ-за женщины, которая прикидывается больною, чтобы только удалить васъ, когда есть другія, не хуже изъ себя и много моложе ея, которымъ дорогъ каждый волосокъ на вашей голов, и которыя готовы пойти за вами кругомъ всего свта за одинъ ласковый взглядъ вашъ.
— Пусть ни одна женщина меня такъ не любитъ, угрюмо возразилъ Гриффитъ:— такъ любить — вчная пытка.
— Такъ пожалйте же ее по крайней-мр, прошептала Райдеръ, и чувствуя, что она окончательно себя выдала, наклонилась надъ Гриффитомъ, такъ что сердце ея, колотясь у самаго его уха, высказало ему тайну, которую она до сихъ поръ скрывала отъ него.
Мои читательницы конечно, съ презрніемъ усмхнутся такому искушенію, но читателямъ моимъ извстно, что нтъ почти мужчины, который, будучи боленъ, печаленъ, возненавидя любимую женщину, отвернулся бы отъ незаконнаго утшенія, предлагаемаго ему въ минуту его горя и безсилія нжнымъ, вкрадчивымъ голосомъ, съ горячими слезами и сердцемъ, бьющемся надъ его ухомъ.

XXV.

Какъ же принялъ это утшеніе нашъ бдный, измученный, полный всякихъ немощей и недостатковъ Гриффитъ?
Онъ приподнялъ голову, и каріе глаза его кротко, но твердо, остановилось на лиц искусительници.
— Бдная моя, сказалъ онъ: — вижу я, къ чему то подговариваешься, только напрасно. Въ замнъ твоей любви, мн нечего дать теб. Я ненавижу жену мою, которую я такъ нжно любилъ, но по ея милости я ненавижу и всхъ женщинъ на свт. Держись ты подальше отъ меня, я ни за что не хочу полюбить бдную двувку по одной бездушной прихоти. Скоро руки мои обагрятся… этого достаточно.
Съ этими зловщими словами къ нему какъ будто возвратилась вся его сила, онъ всталъ съ земли и отошелъ большими шагами, ни разу не оглядываясь.
Райдеръ не пыталась удержать его. Она сла на землю и горько расплакалась отъ стыда и кручины.
Посл такого жестокаго щелчка, она чувствовала непремнную потребность ненавидть кого-нибудь, и съ справедливостью, свойственной въ такихъ случаяхъ женской натур, предметомъ для удовлетворенія этого чувства избрала мистрисъ Гонтъ, она возненавидла ее съ злобою дьявола и неутомимо высматривала случай повредить ей тмъ или другимъ путемъ.
Наружность и обращеніе Гриффита причинили мистрисъ Гонтъ немалую тревогу. Одежда его просторно висла на его исхудавшемъ тл, лицо его приняло однообразной, желтовато-блдной оттнокъ, какой часто встрчаемъ на лицахъ сумасшедшихъ, и онъ по цломъ часамъ молча сидлъ около жены, отъ времени до времени искоса вскидивая на нее глазами, словно сердитый бульдогъ, охраняющій кладъ.
Она угадывала, что происходило у него въ душ, и стараласьспокоить его, но почти совсмъ напрасно. Онъ иной разъ на минуту смягчался, но тотчасъ опять принимался съ удвоеннымъ ожесточеніемъ слдить за нею, или безцльно бродить по дому, сндаемый тремя безпощадными коршунами: сомнніемъ, ревностью, неизвстностью.
Мистрисъ Гонтъ стала писать письма къ отцу Леонарду, до той поры она ему писала только коротенькія записки. Письма эти доставляла по принадлежности Бетти Гоу, она же приносила и отвты.
Гриффитъ, благодаря указаніямъ Каролины Райдеръ, заподозрилъ нчто въ этомъ род, онъ однажды подкараулилъ старуху и грубо потребовалъ отъ нея письма. Она энергически увряла, что нтъ у нея никакого письма. Онъ схватилъ ее за руки, обшарилъ ее и вывернулъ ея карманы, гд нашелъ связку ключей, печатную бесду между апостоломъ Петромъ и царемъ Иродомъ, опущенную въ каноническихъ книгахъ, но описываемую современнымъ издателемъ ея, какъ врнйшее средство противъ зубной боли, мдный наперстокъ и половину мушкатнаго орха.
— Чортъ побери бабью хитрость! пробормоталъ Грифитъ, выпуская изъ рукъ старуху.
Та, вся дрожа, шатаясь, добралась до комнаты мистрисъ Гонтъ, которой разсказала о нанесенномъ ей оскорбленіи, съ видомъ угнетенной невинности, потомъ сняла чепецъ, распустила волосы и достала изъ-подъ гребенки письмо Леонарда.
— Это должно кончиться, и кончится! твердо проговорила мистрисъ Гонтъ: — иначе это его съ ума сведетъ, и меня тоже.
Наступилъ день больтонской ярмарки. Это была большая ярмарка, представлявшая приманки для людей всякаго званія и сословія. Тамъ продавались скотъ и лошади всякаго рода, были устроены балаганы, разныя игры и танцы длились до утра.
Члены прислуги въ Герншо-Кэстл съ незапамятныхъ временъ пользовались правомъ побывать на этой ярмарк, Гриффитъ самъ никогда ни одной не пропускалъ. На этотъ разъ, однако, онъ наканун сказалъ Кэтъ, что похалъ бы, еслибы не боялся оставить ее одну
Слова эти были добре смысла, въ которомъ они были сказаны, но мистрисъ Гонтъ была на столько умна или чистосердечна, что приняла ихъ за чистую монету.
— И я бы съ тобой похала, душа моя, сказала она:— но я была бы для тебя обузой. Обо мн не заботься, повеселись хоть одинъ день, теб, право, нужно. Я очень о теб безпокоюсь, ты все это время такой скучный!
— И въ самомъ дл, ршилъ Гриффитъ: — поду. Что мн тутъ хандрить, когда люди веселятся.
На другой день, около одиннадцати часовъ, Гриффитъ слъ на лошадь и похалъ на ярмарку, оставляя домъ почти совсмъ пустымъ, вс люди были отпущены туда хе, кром старухи экономки, которую ревматизмъ приковывалъ къ ея комнат.
Даже Райдеръ отправилась гулять въ новой шляп съ пунцовыми лентами, впрочемъ, она этимъ только другимъ глаза отводила, сама же вернулась задами, и незамченная юркнула въ свою комнату.
Гриффитъ почти бгомъ прошелся по всей ярмарк, и не нашелъ въ ней никакого удовольствія. Онъ галопомъ поскакалъ домой, съ цлью подстерегать жену и посмотрть, не приходила ли въ его отсутствіе Бетти Гоу.
Възжая на дворъ, онъ мелькомъ увидалъ лицо Райдеръ въ одромъ изъ оконъ верхняго зтажа. Она сдлала ему какой-то знакъ, котораго онъ не понялъ, и тотчасъ сама сошла къ нему въ конюшню.
— Идите за мною, да тише, сказала она какимъ-то торжественнымъ шопотомъ.
Онъ привязалъ лошадь и съ трепетомъ пошелъ за нею. Она повела его вверхъ по черной лстниц, и дойдя до площадки перваго этажа, обернулась къ нему и спросила:
— Гд вы ее оставили?
— Въ своей комнат.
— Посмотрите, тамъ ли она теперь.
Гриффитъ ворвался въ спальню жены — она была пуста.
— И во всемъ дом не найдете, продолжала Райдеръ: — я смотрла во всхъ комнатахъ.
Лицо Гриффита помертвло, онъ пошатнулся и долженъ былъ прислониться въ стн.
— Гд она? хрипло проговорилъ онъ.
— Гм! отвчала Райдеръ съ дьявольскимъ выраженіемъ: — спросите лучше, гд онъ — она, поврьте, недалеко.
— Найду ихъ, если только они не провалились сквозь землю! вскричалъ Гриффитъ бшено, и бросился въ свою спальню, откуда черезъ минуту выскочилъ съ ужасной ршимостью, виднвшейся на его обезображенныхъ чертахъ и въ налившихся кровью глазахъ, и съ заряженнымъ пистолетомъ въ рук.
Райдеръ ужаснулась, но вмсто того, чтобы оцепенть отъ страха, она прыгнула къ нему какъ дикая кошка и обвила его руками.
— Что вы хотите длать? вскрикнула она: — сумасшедшій! Въ петлю лзть, что ли, захотлось изъ-за нихъ и погубить единственную женщину, которая васъ любитъ? Давайте сюда пистолетъ! Давайте!
И съ этими словами, она съ той неестественной силой, которую чрезвычайное нервное напряженіе придаетъ женщин въ иныя минуты, вырвала оружіе изъ его рукъ.
Онъ заскрежеталъ зубами отъ бшенства и скрутилъ ее какъ въ желзныхъ тискахъ, такъ что она вскрикнула отъ боли. Это его нсколько отрезвило, и онъ ее выпустилъ, она въ туже минуту обернулась противъ него съ совершенной неустрашимостью.
— Я васъ не допущу попасть въ бду изъ-за попа и безпутной женщины, сказала она:— скоре дамъ вамъ убить себя! Оставьте мн пистолетъ и дайте мн честное слово, что вы ихъ не тронете, тогда я вамъ скажу, гд вы найдте ихъ. Если же вы этого не исполните, то по гробъ жизни вы не узнаете ни слова больше противъ того, что вы теперь знаете.
— Нтъ, скажи! Если есть въ теб сердце — сжалься надо мною! Пистолетъ брошу, не нуженъ онъ мн — изорву и однми руками! Гд они?
— Такъ можно убрать пистолетъ?
— Да, да, подальше съ глазъ, лучше будетъ.
Райдеръ эадерла пистолетъ въ одну изъ шкатулокъ мистрисъ Гонтъ.
— Идите за мною, сказала она дрожащимъ голосомъ.
Онъ послдовалъ за нею молча.
Она довольно медленно провела его къ двери, выходившей по направленію въ лсу, и тутъ остановилась.
— Если вы честный человкъ и хоть сколько-нибудь жалете бдную двушку, которая васъ любитъ, если вы джентльменъ и уважаете собственное ваше слово, смотрите, не трогать ихъ!
— Вдь я ужь общалъ, сказалъ онъ: — гд они?
— Не раскаяться бы мн посл, что сказала вамъ. Еще разъ общайте мн, что крови не будетъ пролито. Клянитесь спасеніемъ души вашей!
— Клянусь! Гд они?
— Господи, прости мое прегршеніе! Они въ рощ.
Онъ отпрыгнулъ отъ нея, какъ хищный зврь, она же опустилась на ступени крыльца, теперь только осмыслила она то, что длала. Сердце въ ней обмерло отъ мрачнаго предчувствія и ей стало почти дурно отъ волненія.
Такъ-то это слабое, но опасное созданіе притаилось и дрожало, напустивъ на врага своего сильное, честное существо.
Гриффитъ скоро очутился въ рощ, и первое, что представилось глазамъ его, была жена его, разговаривавшая съ Леонардомъ съ жаромъ и увлеченіемъ. Они стояли въ нему спинами. Мистрисъ Гонтъ, которую онъ оставилъ лежащею на диван, и уврявшею, что она почти не въ силахъ пройтись по комнат, теперь шагала быстро, легко и бойко, какъ молодая лань, полная жизни и силы. Злополучный мужъ смотрлъ на нее, и сердце замирало въ груди его. Онъ прислонился къ дереву и застоналъ.
Но скоро мертвящее ощущеніе, оковавшее его сердце, уступило мсто клокотанію кипучей, мрачной злости. Онъ подкрался къ нимъ, блдный, съ кровожаднымъ выраженіемъ въ глазахъ, сверкнувшихъ какъ раскаленный уголь.
Она остановилось и онъ слышалъ, какъ жена его сказала:
— Смотрите же, это торжественное общаніе: сегодня же! на что священникъ отвчалъ утвердительнымъ наклоненіемъ голова.
Затмъ они говорили уже такъ тихо, что Гриффитъ ничего не могъ разслышать, но онъ видлъ, какъ жена его убждала Леонарда принять кошелекъ, какъ тотъ нсколько разъ отказывался, а наконецъ взялъ.
Гриффитъ испустилъ ревъ, словно раненый тигръ, ринулся на нихъ съ дикою яростью, схватилъ жену и священника за руки и швырнулъ ихъ въ разныя стороны. Она вскрикнула, онъ молча задрожалъ.
Гриффитъ одно мгновеніе стоялъ неподвижно между этими двумя блдными лицами, безмолвный и страшный, потомъ вдругъ обернулся въ жен.
— Подлая тварь! закричалъ онъ:— такъ ты еще и платишь за мой и твой позоръ!
Онъ занесъ руку высоко надъ ея головой, но она и глазомъ не моргнула.
— О, еслибы не клятва моя, я бы тебя положилъ мертвую у ногъ своихъ! Но нтъ же! Не ползу въ петлю изъ-за попа и безпутной женщины! Такъ вотъ, какую гадину ты любишь, да еще и платишь за его любовь!
И онъ, съ безумной несообразностью, свойственною крайнему бшенству и неотличающей мелочей отъ важныхъ, жизненныхъ вопросовъ, вырвалъ кошелекъ изъ руки Леонарда, а самого его хищно схватилъ за горло.
Тутъ уже вся гордость мистрисъ Гонтъ уступила мсто невыразимому страху.
— Пощади! закричала она: — пощади! Это ошибка, недоразумніе.
И она обхватила колна его руками.
Гриффотъ бшено оттолкнулъ ее.
— Не тронь меня! заревлъ онъ:— убью! Смотри!
И съ исполинскою силою и яростью онъ одномъ взмахомъ руки свалилъ священника къ ея ногамъ.
— Вдь я знаю тебя, гордая тварь, бсовское исчадіе! Ну-ка, люби теперь гадину, которую я топталъ ногами въ твоихъ главахъ! Люби, коли можешь!
И онъ буквально обими ногами затопалъ по тлу несчастнаго священника.
Леонардъ громко молилъ о пощад.
— Нтъ теб пощады, ни здсь, ни на томъ свт! голосилъ Гриффитъ, но тутъ же испугался самого себя.— Боже! вскричалъ онъ:— надо бжать, иначе убью ихъ. Живите же и будьте прокляты оба!
И съ этими словами онъ бжалъ отъ нихъ, скрежеща зубами и размахивая по воздуху сжатыми кулаками.
Онъ бросился во дворъ, кинулся на лошадь и во весь опоръ поскакалъ отъ Гэрншо-Кэстля, съ лицомъ, глазами, жестами, безсвязнымъ бормотаньемъ сорвавшагося съ цпи бшенаго сумасшедшаго.

XXVI.

Ярмарка находилась въ разгар. Только что окончился кулачный бой и безчисленные языки толковали и болтали, присуждая призъ тому или другому изъ борцовъ, въ эту же минуту длинный, вымазаный саломъ шестъ съ бараньей ногою, привязанной къ концу его пестрыми лептами, воздвигался посреди площади, музыка гремла, парни и двушки усердно отплясывали, а народъ, разбившись на кучки, весело калякалъ. Вдругъ раздался лошадиный топотъ, и черезъ площадь, пробиваясь сквозь толпу, азартно промчался всадникъ, съ такимъ невниманіемъ въ окружающимъ, что еслибы его великолпная лошадь не была въ ту минуту умне своего здока, то нсполько человкъ непремнно были бы задавлены. Лицо всадника было ужасно. Т, которые не стояли на самой его дорог, успли разсмотрть его и удивлялись, какъ могло такое зловщее лицо попасть въ этотъ веселый разгулъ. По пути его поднимался громкій крикъ, народъ передъ нимъ со страхомъ разступался и снова замыкался за нимъ, позади его раздавался громкій говоръ и гулъ.
Томъ Лестеръ въ эту минуту съ увлеченіемъ слушалъ, на самомъ краю толпы, смшныя псни и прибаутки, съ которыми захожій коробейникъ сбывалъ свой товаръ, и только что внутренно ршилъ: ‘я непрменно сдлаюсь коробейникомъ’, какъ услыхалъ шумъ сзади себя, и, обернувшись, увидалъ передъ собою своего господина.
Томъ не разобралъ бы собственнаго своего имени, ни въ печати, ни въ рукописи, но эти люди всхъ насъ за поясъ заткнутъ, когда дло идетъ о прочтеніи того, что написано на лиц человческомъ: онъ въ мигъ догадался, что на голову Гриффита обрушилась какая-нибудь великая бда, и въ душ его громко заговорилъ голосъ крови. Онъ подбжалъ къ лошади и схватилъ ее подъ уздцы.
— Что случилось? крикнулъ онъ Гриффиту.
Но тотъ не отвчалъ, и почти не замтилъ его. Уши его точно заложило, глаза его, широко и безсмысленно раскрытые, были уставлены прямо передъ собою, и по всему видно было, что онъ не замчалъ окружавшей его толпы: онъ какъ будто стремился бжать безъ оглядки до самой черты горизонта.
— Сквайръ, ради самого Бога, скажите вы хоть слово! упрашивалъ его Лестеръ:— что они вамъ сдлали? Куда вы? Лиц на васъ нтъ. Точно мертвецъ изъ гроба встали! Куда вы?
— Спасаюсь отъ палача, неестественнымъ голосомъ отвчалъ Гриффитъ, все еще впиваясь глазами въ небосклонъ:— не держи меня! Руки чешутся, крови ихъ просятъ! Но не ползу я въ петлю изъ-за попа и безпутной женщины! Пусти! вдругъ обернулся онъ къ Лестеру: — или…
И онъ занесъ надъ нимъ свой тяжелый хлыстъ.
Лестеръ машинально выпустилъ узду, и хлыстъ упалъ на бока лошади. Та поскакала маршъ-маршемъ, разгоняя наимене людныя группы какъ соръ, и быстрый шумъ ея копытъ раздавался тише и невнятне, пока не затерялся въ пространств. Лестеръ все еще стоялъ на томъ же мст и смотрлъ въ ту сторону съ разинутымъ ртомъ…
Лошадь Гриффита (вороной охотничій конь, замчательной красоты и силы) весь день несла своего несчастнаго господина, не останавливаясь. Она шла уже по собственному произволу до самаго захожденія солнца, то шагомъ, то рысью, то короткимъ галопомъ: хлыстъ уже не касался ея, мундштукъ не направлялъ ее. Предоставленный самъ себ, добрый конь шелъ такъ, какъ заблагоразсудится. Онъ привезъ своего измученнаго сдока въ то графство, откуда былъ взятъ жеребенкомъ. Въ нсколькихъ миляхъ отъ мста его рожденія находился чистенькій трактиръ подо вывской ‘Ломовой Лошади’, построенный у самаго края дороги, со скотнымъ дворомъ и хозяйственными пристройками на задворк. Умный конь вспомнилъ, что его часто кормили и поили тутъ въ дни его юности, и спотыкаясь отъ усталости, не могъ пройти мимо знакомаго дома. Онъ завернулъ въ ворота, прошелъ прямо въ конюшенный дворъ, но тутъ уже совсмъ изнемогъ, опустилъ голову, и двигался, словцо деревянный. Немудрено: онъ отъхалъ девяносто-три мили посл своей послдней покормки.
Поль Кэррикъ, молодой кузнецъ и коновалъ, завсегдашній поститель ‘Ломовой Лошади’, какъ разъ въ эту минуту праздно стоялъ на крыльц и увидлъ эту странную сцену.
— Эй, мастеръ Винтъ, крикнулъ онъ черезъ плечо въ домъ:— ступайте-ка сюда! Вотъ пришелъ нашъ старый пріятель Блэкъ-Дикъ, постояльца вамъ привезъ.
Хозяинъ суетливо выбжалъ изъ кухни, приговаривая:
— Милости просимъ обоихъ, и съ низкими поклонами, съ шапкою въ рук, бросился къ Гриффиту, чтобы поддержать его лошадь, хотя бдное животное не могло шевельнуть ухомъ отъ усталости, жена трактирщика, въ то же время, присдала постояльцу съ крыльца.
Гриффитъ слзъ съ лошади, но не сходилъ съ мста, и оглядывался кругомъ, какъ съ просонковъ.
— Пожалуйте вотъ сюда, сэръ, приглашала его хозяйка со стереотипной улыбкою, заученной для постояльцевъ.
Онъ машинально пошелъ за нею.
— Вамъ угодно особую комнату? У насъ есть для господъ.
— Оставьте меня одного, пробормоталъ онъ.
Мерси Винтъ, хозяйская дочь, случайно находившаяся въ эту минуту на лстниц, слышала этотъ краткій разговоръ. Голосъ незнакомца заставилъ ее содрогнуться и она быстро обернулась, чтобы взглянуть на него, но увидала только спину его въ ту минуту, какъ онъ входилъ въ комнату и тяжелымъ снопомъ свалился на кресло.
Хозяйка спросила, не угодно ли ему будетъ заказать ужинъ, но онъ отказался. Она стала уговаривать его, но онъ швырнулъ на столъ золотой и сердито сказалъ ей, чтобы она записала на счетъ ужинъ, а его оставила бы въ поко.
Хозяйка выскочила изъ комнаты съ обиженнымъ, раскраснвшимся лицомъ, и пожаловалась мужу на нелюдимость постояльца.
Гарри Винтъ брякнулъ монетою по столу прежде, чмъ ршился отвчать ей. Золото зазвенло колокольчикомъ.
— Пусть себ тамъ нелюдимъ, весьма разсудительно замтилъ хозяинъ:— а золото у него чистое. Ужинъ же я, пожалуй, самъ съмъ, не пропадетъ.
— Ма сдается, робко вмшалась Мерси: — что бдному джентльмену приключалось какое нибудь тяжелое горе.
— А мн до того нтъ никакого дла, отвчалъ отецъ ея.
Вдругъ предметъ ихъ разсужденій громко крикнулъ изъ своей комнаты, чтобы ему подали кружку глинтвейна.
Мерси вызвалась сама отнести потребованное питье: ее разбирало любопытство. Хозяинъ нсколько удивленно посмотрлъ за дочь, потому что она по преимуществу занималась скотнымъ дворомъ и молочнымъ хозяйствомъ, а отъ трактирнаго дла по возможности устранялась.
— Неси, сдлай одолженіе, ворчливо согласилась мистрисъ Винтъ.
Мерси понесла вино и нашла Гриффита сидвшимъ, закрывъ лицо руками.
Она нсколько мгновеній постояла съ подносомъ, не зная, какъ ей быть, потомъ видя, что онъ не трогается, тихо сказала:
— Вино, сэръ, если вамъ угодно.
Гриффитъ приподнялъ голову и тяжело обратилъ въ ней глаза свои, затуманенные душевной мукою: онъ увидлъ передъ собой красивую, цвтущую молодую двушку съ глазами, замчательно похожими на глаза голубки, которая глядли на него съ выраженіемъ робкаго, участливаго любопытства. Онъ съ какимъ-то растеряннымъ видомъ посмотрлъ на нее, потомъ схватилъ со стола кружку.
— Пью за погибель всхъ лживыхъ женщинъ, сказалъ онъ, и однимъ залпомъ пропустилъ себ въ горло половину вина.
— Этотъ тостъ, сэръ, я не принимаю на свой счетъ, сказала Мерси съ кроткимъ достоинствомъ.
Она скромно присла и удалилась, огорченная, но не обиженная.
Несчастный Гриффитъ не обратилъ на нее вниманія. Онъ даже не видлъ, что оттолкнулъ отъ себя ея дружеское участіе. Вино, выпитое имъ на тощій желудокъ, скоро повергло его въ безсознательное состояніе и онъ, шатаясь,— добрался до кровати.
Онъ проснулся въ разсвту, и, Боже, кто опишетъ всю горечь этого пробужденія!
Нсколько времени онъ лежалъ смирно и только вздыхалъ. По горячей кож его пробгала безпрерывная дрожь, и на мст сердца у него, казалось, лежалъ въ груди комокъ свинца. Вдругъ онъ вскочилъ, наскоро набросилъ на себя одежду, вышелъ изъ своей комнаты, и спросилъ, далеко ли до ближайшаго порта.
— Двадцать миль.
Онъ потребовалъ лошадь. Ему объявили, что бдное животное совсмъ безъ ногъ.
Онъ сердито ругнулъ своего добраго коня и заходилъ большими кругами по комнат, какъ запертый въ клтку дикій зврь, потомъ впалъ въ тяжкое забытье и весь день просидлъ съ головою, склоненной на столъ. Пищи онъ почти не тронулъ, но много пилъ вина, замчая при этомъ, однако, что это не вино, а какая-то подкрашенная гадость, которая ничего ему не помогаетъ и даже вкусомъ непохожа на вино.
— А, впрочемъ, прибавилъ онъ: — на прежнее ничто непохоже. Все по новому. Прежнее все уплыло, прошло. Вдь былъ же я когда-то счастливъ, но этому, какъ-будто, уже цлая вчность.
— Увы, бдный баринъ, Господь да утшитъ васъ! проговорила Мерси Винтъ, и голубиные глаза ея наполнилось слезами: — ужь это врно, что этому барину не повезло въ любви, сказала она отцу, выйдя изъ комнаты Гриффита:— и отчего только не повезло: такой славный, красивый!
— Вкъ одно на ум у этихъ двчатъ! отвчалъ Гэрри Винтъ: — гораздо врне, что онъ проигрался въ карты, либо на скачкахъ, а скоре всего, мн кажется, у него не въ порядк голова, а не сердце. Убрался бы онъ скоре! Не нужно намъ здсь такихъ — даромъ что золотымъ галуномъ обшито у него платье!
Всю эту ночь Гриффитъ стоналъ, метался, во сн безсвязно говорилъ и на утро совсмъ не показывался изъ своей комнаты.
Наконецъ, около полудня мистрисъ Винтъ постучалась въ его дверь. Слабый голосъ веллъ ей войти. Она нашла Гриффита въ постели въ сильномъ озноб, и онъ просилъ ее развести въ камин огонь.
Она поворчала въ кухн, однако, каминъ затопила.
Минуту спустя онъ закричалъ на весь домъ, что ему душно, жарко, чтобы растворили вс окна.
Хозяйка поближе всмотрлась въ него: лицо его горло, одулось, и было покрыто красными пятнами. Онъ жаловался на ломоту во всхъ костяхъ. Она настежь растворила окна и спросила его, не послать ли за докторомъ. Онъ презрительно замоталъ головою.
Однако, въ вечеру съ нимъ сдлался бредъ, онъ метался, городилъ страшный вздоръ, и катался головою по подушк, какъ будто она составляла невыносимую тяжесть, отъ которой ему хотлось бы отдлаться.
Мать и дочь об перепугались и непремнно хотли немедленно послать за докторомъ, но разсчетливый Гэрри Винтъ не торопился.
— Скажите-ка прежде мн, кто будетъ платить за визитъ, вотъ что! разсуждалъ онъ: — не разъ на своемъ вку видалъ я богатое платье съ пустыми карманами.
Об женщины въ одинъ голосъ напустились на него, каждая, впрочемъ, по своему.
— О, стыдитесь! сказала Мерси:— неужели же намъ никогда ничего не сдлать изъ любви къ ближнему?
— А лошадь-то на что, глупый ты человкъ? сказала жена.
— Толкуйте! небось умне меня, насмшливо отвчалъ Гэрри Винтъ, и немного спустя потихоньку вышелъ изъ комнаты.
Въ слдующую минуту онъ уже былъ въ комнат больного и обшаривалъ его карманы. Къ своему безконечному удивленію онъ нашелъ въ нихъ до двнадцати гиней золотомъ, много серебряной мелочи и нсколько золотыхъ вещицъ.
Онъ все это богатство вынулъ, разложилъ на столъ и жадно впился въ него глазами. Оно блестло такъ заманчиво, что онъ ршилъ, что безопасне этому сокровищу быть у него въ карман, нежели въ карман человка, лежавшаго въ бреду, который въ эту самую минуту, въ присутствіи его несъ, богъ-знаетъ, какую околесицу, и не понималъ, что длается около него. Поэтому онъ преспокойно началъ загребать золото и серебро къ себ въ карманъ.
Но только что онъ занесъ руку, ее остановила на полдорог другая рука, кротко, но съ желзной силою.
Старикъ вздрогнулъ и оглянулся объятый неописаннымъ страхомъ. Передъ нимъ стояла дочь его, лицо ея было блдно, но полно непреклонной ршимости.
— Погоди, сказала она:— я спрячу къ себ: ты самъ знаешь, что это такъ надо.
Эти простыя слова совсмъ присмирили Гэрри Винтъ, онъ безпрекословно отступился отъ вещей и денегъ, и только невнятно поворчалъ про то, что, молъ, ‘свтъ ныньче пошелъ на выворотъ, и человкомъ родная вотъ дочь помыкаетъ’ и проч.
Такъ стовалъ онъ на извращенность вка, но жена его и дочь обращали на его стованія столько же вниманія, сколько и самый вкъ, и нимало его не спросясь, послали за докторомъ. Больному пустили кровь. Это на время облегчило его, но когда, по естественному ходу болзни, наступили потъ и слабость, потеря жизненной жидкости сказалась, и пульсъ паціента сталъ почти нечувствителенъ, онъ лежалъ съ мокрыми волосами, горвшими глазами, исхудалымъ лицомъ, словомъ — совсмъ собрался умирать.
Достали для ухода за нихъ опытную въ такихъ длахъ сидлку-старуху, которая достоврно объявила мистрисъ Винтъ, что больной проживетъ много-много денька, этакъ, три…
Поль Кэррикъ часто заходилъ въ трактиръ ‘Ломовая Лошадь’ навдываться къ Мерси Винтъ, и, заставая ее постоянно грустною я озабоченною, наконецъ спросилъ ее, что съ нею.
— Со мною-то ничего, отвчала она: — а баринъ чужой вотъ такъ умираетъ наверху и хоть бы одна душа была у него родныхъ!
— Дай мн взглянуть на него, сказалъ Поль.
Мерси потихоньку провела его въ комнату больного.
— Да, хорошъ таки! замтилъ кузнецъ: — докторъ, скотина, много крови вытянулъ. Не перваго укокошили дурачье!
— Ахъ, Поль, какъ же это? Неужто такъ ему и умереть! Неужто таки ничего нельзя съ нимъ сдлать! воскликнула Мерси, тихо всплеснувъ руками.
— Ну, это еще бабушка на двое сказала, успокоилъ ее кузнецъ: — онъ сложенія крпкаго, да и года молодые. Я бы, пожалуй, поставилъ его на ноги, да много у меня скота на рукахъ. А впрочемъ, я тебя научу. Давай ты ему бульону, да самаго наварнаго, наблюдай, чтобы присмотръ за нимъ былъ день и ночь, и пусть каждый часъ ему вливаютъ въ ротъ по ложк горячаго вина, а потомъ супу, поперемнно, гоголь-моголь тоже вещь хорошая, мняй ему почаще постельное блье, да докторовъ держи отъ него подальше: иначе нтъ ему спасенія — онъ умираетъ просто отъ слабости. А теперь прощай, дло есть: у фермера Блэка корова телиться собирается, какъ бы не опоздать.
Мерси Винтъ внимательно осмотрла больного, и убдилась, что Поль Кэррикъ правъ. Она послдовала его наставленіямъ съ буквальной точностью, въ одномъ, впрочемъ, уклонилась отъ нихъ: вмсто того, чтобы довриться сидлк, о которой она была не самаго высокаго мннія, она втащила въ комнату къ больному большое кресло, и сама ночь и день безсмнно сидла у его изголовья, нжной рукою смачивала она ему виски свжей водою и подносила къ губамъ его укрпляющую пищу, упрашивая его мягкимъ, вкрадчивымъ голосомъ ‘быть умницею и глотать, что даютъ’. Есть такіе голоса, которымъ, кажется, ни одинъ человкъ не въ силахъ противиться, и Гриффитъ постепенно привыкъ повиноваться голосу своей молоденькой лкарки, даже когда на половину находился въ безсознательномъ состояніи.
Посл трехъ дней такого неусыпнаго ухода, усердная лкарка уловила какъ-бы легкій признакъ улучшенія въ состояніи больного, и объявила объ этомъ матери. Та пришла, осмотрла его, и сомнительно покачала головою. Ея сужденіемъ, какъ и сужденіемъ ея дочери, руководило собственное желаніе.
Дло въ томъ, что хозяинъ и хозяйка, оба стали строить разныя разсчеты на ожидаемой кончин Гриффита. Гэрри разсказалъ жен о найденныхъ при немъ деньгахъ и вещахъ, и оба они, съ общаго согласія, разсудили, что Гриффитъ, не боле не мене, какъ мошенникъ высшаго полета, разбойникъ-аристократъ (gentleman-high way man), какіе въ ту пору еще водились по большимъ дорогамъ, и что наслдство его не будетъ никмъ потребовано по смерти его, а останется по праву добрымъ людямъ, теперь такъ усердно за нимъ ухаживающимъ, съ намреніемъ, впослдствіи, приличнымъ образомъ схоронить его. Распорядившись такимъ образомъ на счетъ будущаго, достойная чета начала приходить въ нкоторое нетерпніе, и находить, что Гриффитъ, подобно Карлу II, ‘черезчуръ долго умираетъ’.
Мы часто торопимъ обдъ, въ надежд ускорить пріздъ запоздавшаго гостя, по такому же процесу логики, хозяинъ трактира ‘Ломовая Лошадь’ заказалъ деревенскому столяру красный гробъ, а жена его посадила старуху за шитье савана изъ тонкаго полотна.
На третій день своего ухода за больнымъ, Мерси оставила его на время и позвала къ нему сидлку, сама же, измученная, бросилась на кровать въ комнат матери, и въ нсколько минутъ заснула.
Проспала она не боле двухъ часовъ, какъ ее разбудили странные звуки, исходившіе изъ сосдней комнаты — какъ разъ комнаты больного: оттуда явственно раздавались сердитые голоса, одинъ мужской, другой — женскій.
Она соскочила съ кровати, и бросилась къ больному.
Она не ошиблась: умирающій и старуха наперебой ругались самымъ отборнйшемъ слогомъ.
Недолго оставалась она въ неизвстности о причин этого маленькаго недоразумнія. Старуха, садясь къ больному, принесла съ собою почти уже оконченную работу, а именно: вышеупомянутый саванъ, и принялась обшивать его полосами глазета, въ три пальца шириною, причемъ она развсила его на двухъ стульяхъ у самой кровати, и такъ увлеклась удачно подвигавшейся работою, что совсмъ не замтила, какъ больной проснулся и во вс глаза смотрлъ на нее и на произведеніе искуства ея съ полнымъ пониманіемъ и мрачнымъ выраженіемъ въ лиц.
— Что это ты длаешь? злобно спросилъ онъ.
Голосъ его былъ довольно сильный и явственный, и зазвучалъ такъ странно и рзко среди глубокой тишины, царствовавшей въ комнат, что старуха даже подскочила съ испуга. Она слегка вскрикнула и осерчала.
— Ахъ ты негодный! прикрикнула она на него: — лежи смирно, да не суйся, куда не просятъ — знай свое дло (читай: убирайся во добру по здорову на тотъ свтъ).
— Я тебя спрашиваю, что ты это длаешь? еще громче опросилъ Гриффитъ, приподнимаясь на локоть.
— Дтскія пеленки, хладнокровно отвчала старуха, съ тмъ глубокимъ презрніемъ, съ которымъ наемныя сидлки обыкновенно относятся къ умственнымъ способностямъ умирающихъ.
— Врешь, сказалъ Гриффитъ: — это саванъ. Для кого?
— Для кого? еще спрашиваетъ — простота! Лежи ужь смирно, говорятъ, недолго теперь, небось, до вечера еще ноги протянешь — хорошъ больно.
— Значитъ, для меня! крикнулъ Гриффитъ: — не торопись, успешь. Давай мн платье! Я ненамренъ тутъ лежать, чтобы ты съ меня съ живого мрку снимала для гроба, вдьма ты макая!
— Ахъ ты неучъ, невжа! окрысилась старуха: — этакъ-то ты благодаришь порядочную женщину за то, что обшиваетъ тебя да убираетъ, когда, по настоящему, не слдъ бы теб и умирать-то въ постели, а не то что еще щеголять саваномъ изъ голландскаго полотна.
Тутъ уже Гриффитъ разразился цлымъ потокомъ самыхъ забористыхъ ругательствъ. Въ эту минуту вбжала Мерси.
Она тихо подошла къ постели, тревожно взглянула своими голубиными глазами на больного, и тихо положила ему руку на плечо.
— Вы себ повредите, сказала она: — предоставьте мн поправить ее. Съ ума ты сошла, Нелли, обратилась она въ старух: — можно ли такъ дурить! Сдлай одолженіе, убери ты отсюда всю эту дрянь, никому она тутъ не нужна, и еще лтъ сто, Дастъ Богъ, непонадобится.
— Живого въ могилу прочатъ! жаловался Гриффитъ молодой двушк, обрадованный, что нашелъ себ заступницу, и въ изнеможеніи опрокинулся на подушки.
— Вижу, вижу, схитрила Мерси: — только погодите, мы съ вами на славу надуемъ ихъ. Я бы на вашемъ мст встала и заказала бы хорошій бифстексъ.
— Что же, и закажу, безсильно злился Гриффитъ: — то-есть за меня закажи, а я… я… съмъ, весь съмъ — чтобъ ей подавиться!
Больные все равно что дти, женщины это знаютъ, и такъ съ ними и поступаютъ. Десять минутъ спустя, Мерси явилась съ дымящимся бифстексомъ, и подала Гриффиту, приговаривая:
— Ну, съ Богомъ, на здоровье! Хоронить вздумала, дура этакая, старая!— А вотъ же дадимъ мы знать себя!
Отъ этой потачки большой младенецъ совсмъ успокоился: сълъ больше половины бифстекса, потомъ съ нимъ сдлалась легкая испарина, и онъ заснулъ.
Когда Поль Кэррикъ навстилъ его, онъ дышалъ ровно и тихо, и на щекахъ его выступилъ легкій румянецъ. Поль объявилъ Мерси, что въ болзни произошелъ счастливый переломъ.
— Теперь, заключилъ онъ: — можно пустить въ ходъ хину.
На другой день явился докторъ, и шепотомъ спросилъ мистрисъ Винтъ:
— Ну, что, какъ дла наверху?
— Что бы раньше было придти? сердито отвчала та:— Кэррикъ забралъ его въ руки, и почитай, что совсмъ вылечилъ — очень просятъ!
— Недостаетъ, чтобы коновалъ отбилъ у меня паціента! воскликнулъ докторъ, вломившись въ амбицію.
— Я, сэръ, тутъ ничмъ не виновата. Это все Мерси — Поль давно за ней волочится, а она здсь что хочетъ, то и длаетъ.
— И что же сей ученый Эскулапъ прописалъ? Бальзамъ какой-нибудь дурацкій.
— Право, не знаю, спросите сами, онъ и теперь наверху, возится съ этимъ господиномъ — знаетъ, чмъ угодить нашей Мерси!
Докторъ отказался отъ чести такой консультаціи.
— Позвольте получить за визиты, сухо сказалъ онъ: — что же касается этого дерзкаго коновала, то на его голову да падетъ кровь паціента, и совтовалъ бы я ему беречься закона.
Мистрисъ Винтъ подошла къ лстниц.
— Мерси! крикнула она: — доктору угодно получить за визиты. Кто-то заплатитъ, желала бы я знать!
— Сейчасъ принесу, отвчалъ сверху пріятный голосъ двушки, и минуту спустя, Мерси сошла къ доктору, и заплатила ему съ такимъ привтливымъ видомъ, что на половину обезоружила даже его расходившееся докторское самолюбіе.
— Хорошая она у васъ, сказалъ онъ хозяйк, когда Мерси удалилась: — и не могу не пожелать ей лучшей партіи, чмъ этотъ чурбанъ-коновалъ!
Гриффитъ, еще очень слабый, но уже свободный отъ лихорадки, просыпаясь въ одно дивное посл-обда, услыхалъ звонкій голосокъ, напвающій старинную псенку, и увидалъ въ растворенное окно поле золотой ржи, а у самаго окна — хорошенькую пвунью, Мерси Винтъ, усердно работавшую съ опущенными рсницами, но съ лицомъ, сіявшимъ тихимъ счастіемъ, и представлявшую живое изображеніе здоровья и свтлаго двичьяго спокойствія.
Онъ посмотрлъ на нее, потомъ на лниво-колыхавщуюся ниву и лтнюю дымку, прозрачно-разлитую по ясному воздуху, и возрождающаяся жизнь могучимъ прибоемъ охватила все его существо.
— Милая двушка, началъ онъ: — скажи, пожалуйста, гд я теперь? Я совсмъ забылъ.
Мерси вздрогнула и прервала свое пніе, потомъ встала и медленно направилась въ постели съ работою въ рук. Невинная радость, при этомъ новомъ признак выздоровленія ея питомца, оживила ея миловидныя черты:
— Ваша милость теперь въ трактир ‘Ломовая Лошадь’, отвтила она вполголоса, съ улыбкою.
— ‘Ломовая Лошадь?’ гд же это?
— Возл села Олдертона.
— А это гд? Кажется, не въ Кумберланд?
— Нтъ, въ Ланкашир. Однако, откуда это вы, если не знаете ‘Ломовой Лошади’ и села Олдертона? Вы изъ Кумберланда?
— Никому дла нтъ, откуда я, а пробираюсь я теперь къ морскому берегу, сяду на корабль и поплыву далеко-далеко, какъ нкогда отецъ мой.
— Что вы, сэръ? Куда вамъ еще? Вы были очень больны, одно время даже находились не совсмъ въ своемъ ум.
Она вдругъ остановилась, потому что Гриффитъ, слушая ее, отвернулся головою въ стн съ глухимъ стономъ. Въ первой разъ еще ему вспомнилось все.
Мерси не шевелилась, и стоя продолжала работать, но глаза ея наполнились слезами отъ этого краснорчиваго движенія.
Немного погодя, Гриффитъ снова оборотился въ ней съ тоскою на лиц и мутными глазами, она стояла еще съ работою на томъ же мст, съ глубокою жалостью, выражавшейся во всхъ чертахъ ея.
— Ты чего же стоишь еще? сказалъ онъ грубо.
— Извините, сэръ, я уйду, если мшаю. Принести вамъ чего-нибудь?
— Ничего не надо… А, впрочемъ, дай вина. Принеси вина все запить, все залить.
Она принесла ему кружку вина.
— Отпей за мое здоровье! сказалъ онъ, силясь улыбнуться.
Она поднесла кружку къ губамъ и отхлебнула глотокъ, но ея голубиные глаза все время глядли на него черезъ край кружки.
Гриффитъ въ одинъ пріемъ распорядился остальнымъ виномъ и попросилъ еще.
— Нтъ, отвчала она:— больше не смю: докторъ запретилъ вамъ много пить.
— Какой докторъ?
— Докторъ Поль, продолжала она застнчиво: — онъ спасъ вамъ жизнь, сэръ: я въ этомъ уврена.
— Лучше бы не совался: нечего сказать, удружилъ.
— А по моему, такъ спасибо ему.
Мерси ушла, впрочемъ, объяснивъ ему причину.
— Пора коровъ доить, сэръ. Да будетъ вамъ извстно, что я здсь завдываю молочнымъ хозяйствомъ, и въ трактир даже рдко бываю.
На слдующій день она снова сидла у окна, такая же сіяющая, и распвала свои псенки. Вдругъ больной сердито прервалъ ее, чтобы она подняла ему голову повыше. Она съ улыбкой положила работу и исполнила его желаніе.
— Ну, теперь высоко, ворчалъ онъ:— экая неловкая!
— Что длать, сэръ, косолапость деревенская — не взыщете! Ну, вотъ такъ, хорошо ли будетъ?
— Получше. Надоло мн валяться — хоть бы встать, чтоли? Слышишь? Вставать хочу!
— И встанете, лишь только будете въ силахъ. Можетъ быть, завтра, сегодня же потерпите, терпніе — очень хорошее лекарство.
— Эва разшумлись внизу! опять проворчалъ Гриффитъ: — поди, скажи имъ, нельзя ли потише.
Мерси покачала головою.
— Ахъ, сэръ, это все равно, что приказать рк, чтобъ перестала бжать. Такое ужь это противное трактирное дло, сэръ. Когда мы держали только одну ферму, у насъ было такъ хорошо и тихо.
— Ну, такъ спой что-нибудь: авось заглушишь это жужжанье, оно съ ума меня сводитъ.
— Спть вамъ! Да, помилуйте, сэръ, какая же я пвица?
— Неправда, поешь какъ малиновка. Я страсть люблю муэыжу, и въ то время, какъ я былъ въ бреду, я слышалъ чье-то пніе около моей постели. Я думалъ въ ту пору, что. это ангелъ, а это пла ты, а теперь, вотъ, какъ прошу, ты и пть не умешь. Вс вы на одинъ ладъ бабье! такая ужь вся ваша лицемрная порода! Небось — откуда и голосъ взялся бы, еслибы мн вздумалось вздремнуть, мало того, заплясала бы такъ, что стны бы заходили.
Мерси, вмсто того, чтобы въ сердцахъ выбжать вонъ изъ комнаты, не сошла съ мста и только тихо посмивалась.
— Вотъ такъ, сэръ, хорошенько всхъ насъ честите! Что слово, то подарите: это врный признакъ выздоровленія, когда больной начнетъ бранить тхъ, которые за нимъ ходили.
— Нтъ, однако, я черезчуръ сердитъ, сказалъ Гриффитъ, унимаясь.
— Нисколько, сэръ! Это-то меня и радуетъ. Я еще немножко боялась за васъ, а теперь, какъ вы посердились, я совсмъ спокойна.
— Хорошая ты, право!… Ну, что же, споешь?
— Ну, вотъ, вы опять свое! Спою, съ большимъ удовольствіемъ, потому что больному прекословить — грхъ. Только я, право, прескверно пою. Пора мн, однако, сойти внизъ и приказать приготовить вашей милости ужинъ.
— Не стану ужинать, если прежде не споешь.
— Какъ прикажете, сэръ, сказала Мерси и отошла къ окну въ вид предварительнаго приготовленія, потомъ начала перебирать передникъ между пальцевъ и прочищать горло, въ надежд, что авось раздумаетъ больной и такъ отпуститъ, но неумолимый голосъ его отъ времени до времени сердито требовалъ общанной псенки.
Она тщательно отвернула голову отъ своего слушателя, опустила глаза и спла старинную псню съ такимъ пристыженнымъ видомъ, какъ будто совершала какое-нибудь преступленіе. Голосъ ея былъ звучный, мягкій, полный и лился слаще меда. Она пла ноты ради словъ, а не слова ради нотъ, какъ это длаютъ вс пвцы, кром неученыхъ, которые поютъ просто, какъ Богъ на душу положитъ.
Мелодія была нсколько грустная, потому что Мерси принадлежала къ старинному пуританскому роду, и даже псни, которая она пла, отличались какимъ-то нжнымъ, но вмст съ тмъ мрнымъ, серьзнымъ характеромъ, и тмъ боле проникали въ душу.
Напрасно отворачивала она свое раскраснвшееся личико и алыя губки. Отъ пнія ея даже птички дружне защебетали подъ окномъ. Вся комната какъ будто наполнилась ея голосомъ, и, казалось, самые стаканы на полкахъ задребезжали въ тонъ, по мр того, какъ хорошенькая пвунья выливала словно изъ глубины собственнаго сердца незатйливую, грустно-задумчивую псню,
Гриффитъ нсколько времени тихо отбивалъ тактъ рукою, и лицо его прояснялось и длалось добре, по мр того, какъ простой, задушевный мотивъ ложился ему на сердце, но вдругъ вс струны души его порвались. Онъ зналъ эту псню, онъ самъ пвалъ ее для Кэтъ Пэйтонъ, въ счастливые дни своего ухаживанія за нею. Сотни воспоминаній жгучими волнами ворвались въ душу его и совсмъ его одолли. Онъ громко зарыдалъ и плакалъ безъ удержу.
— Боже! что я надлала! вскрикнула Мерси, и у нея самой хлынули слезы, но она съ инстинктивною деликатностью поспшно вышла изъ комнаты.
Что Гриффитъ Гонтъ пережилъ въ ту ночь, въ одиночеств и молчаніи, то никогда не было извстно никому, кром Бога да его самого. Но на слдующее утро онъ всталъ другимъ человкомъ. Онъ весь проникнулся какою-то упрямою ршимостью, одлся безъ посторонней помощи, хотя едва держался на ногахъ, вопросилъ у хозяина палку и кое-какъ доплелся на порядочное разстояніе отъ дома погрться на солнц.
— Тутъ дло такого рода, сказалъ онъ самому себ: — что либо панъ, либо пропалъ. Видно, еще пожить приходится на бломъ свт, такъ буду же я съ сегодняшняго дня новымъ человкомъ!
Эта выходка ея строптиваго питомца значительно растревожила Мерси, чувства которой относительно его можно весьма врно сравнить съ чувствомъ курицы, высидвшей утенка. Чтобы имть предлогъ присматривать за нимъ, она принесла ему его деньги и вещи и объяснила, что сочла за лучшее на время болзни его сохранить ихъ у себя.
Онъ развязно поблагодарилъ ее и предложилъ ей брильянтовое колечко. Она вспыхнула какъ маковъ цвтъ, съ достоинствомъ отказалась отъ подарка и даже обратила кротко укоризненный взглядъ на Гриффита.
Между тмъ онъ заказалъ себ платье изъ бураго деревенскаго сукна, бросилъ свою богатую одежду, и всмъ запретилъ звать его ‘ваша милость’.
— Я такой же фермеръ, какъ и вы, объявилъ онъ:— имя мое — Томасъ Лестеръ.
Горячка, обыкновенно, либо убиваетъ того, кто заболлъ ею отъ несчастной любви, либо притупляетъ самую боль, причинившую болзнь.
Такъ было и съ Гриффитомъ. Любовь его притупилась, онмла, и во всей яркости осталось только сознаніе нанесенной ему обиды. Онъ тщательно воспитывалъ въ себ злобную ненависть къ жен, но такъ-какъ онъ не могъ наказать ее, будучи отъ нея далеко, другаго же наказанія, кром смерти, не считалъ достаточнымъ для нея, то онъ принялся систематически вытравлять образъ ея изъ своей памяти. Онъ для этого употребилъ всякія средства и, въ особенности, старался быть постоянно занятымъ: съ этой цлью онъ возился съ фермою трактирщика, такъ усердно и удачно помогая ему дломъ и совтомъ, что самъ хозяинъ скоро совсмъ отступился отъ нея, и Гриффитъ замнилъ его въ качеств помощника Мерси по части земледлія и скотоводства. Она была по призванію, до глубины души, сельскою жительницею и питала положительное отвращеніе къ ‘Ломовой Лошади’.
Несмотря на эту ненависть, ей суждено было сдлаться одною изъ главныхъ приманокъ отцовскаго трактира: Гриффитъ купилъ віолончель и выучилъ Мерси многимъ хорошенькимъ пснямъ и романсамъ, которые онъ съ большимъ умньемъ акомпанировалъ на своемъ инструмент, а иногда и голосомъ, такъ что окрестные господа стали частенько заглядывать въ маленькій опрятный трактиръ, въ надежд послушать хорошей музыки.
Больные, какъ тломъ такъ и душою, вообще бываютъ эгоистами. Гриффитъ не составлялъ исключенія изъ этого правила. Занятый единственно исцленіемъ своей глубокой сердечной раны, онъ ни на минуту не смущалъ себя мыслью о томъ, какую онъ самъ можетъ нанести рану.
Онъ питалъ искреннюю благодарность къ молодой двушк, ухаживавшей за нимъ въ болзни, и однажды онъ даже выразилъ ей эту благодарность, которая была ей тмъ пріятне, что, по правд сказать, заставила себя довольно таки долго ждать.
Онъ находилъ удивительное успокоеніе душ своей въ близости къ этому милому существу, нжному и чистому какъ голубка, и не скупясь прикладывалъ къ больному сердцу своему этотъ цлительный бальзамъ.
Что касается Мерси, то посл всхъ заботъ, причиненныхъ ей болзнью ея паціента, она не могла не принимать глубокаго и нжнаго участія въ его выздоровленіи. Сердце вообще тепле располагается въ тмъ, кому мы сдлали добро, нежели къ тмъ, отъ кого принимали его, и каждая читательница легко представитъ себ, какое упоительное чувство должно было закрасться въ это молодое женское сердце, при вид того, какъ е питомецъ постепенно набирался силы и здоровья подъ ея попечительствомъ, изъ блднаго, худого, тщедушнаго становился первымъ красавцемъ въ приход. Это чувство было смсью жалости и восхищенія имъ, а тамъ, гд есть эта смсь, недалеко и до боле нжнаго чувства.
Наконецъ, этотъ человкъ, обходившійся съ нею такъ рзко и даже грубо, когда онъ былъ боленъ и слабъ, становился къ ней почтительне, добре и внимательне по мр того, какъ здоровлъ и укрплялся.
Мистрисъ Винтъ скоро запримтила, что дочь ея и прежній больной находятъ удовольствіе въ обществ одинъ другого, и это ей не понравилось. Она объявила Полю Кэррику, что если онъ иметъ какіе-нибудь виды на Мерси, то лучше ему не мшкать, такъ-какъ за нею ухаживаетъ другой. Поль сначала отнесся къ этому увдомленію довольно равнодушно.
— Она слишкомъ давно меня знаетъ, сказалъ онъ: — чтобы броситься на шею первому встрчному. Я хотя и не просилъ ее еще назначить самый день свадьбы, но ей давно извстны мои чувства и намренія, также какъ и ея намренія извстны мн.
— Въ такомъ случа вамъ извстно то, о чемъ я и понятія не имю, насмшливо возразила старуха.
Поль однако наедин обдумалъ этотъ разговоръ и весьма умно ршилъ, что во всякомъ случа не слдуетъ подвергаться лишнему риску. Вслдствіе этого размышленія, онъ вскор посл того постилъ ‘Ломовую Лошадь’ и прямо отправился розыскивать Мерси, покуда не нашелъ ее въ одномъ изъ стойлъ за доеніемъ коровы.
— Ну, здорово, подошелъ онъ въ ней:— а я къ теб съ доброю всточкой. Мой старикъ объявилъ, что согласенъ отдать намъ свой домъ, такъ что на съ тобою можемъ въ слдующемъ мсяц и пожениться, коли согласна.
— Какъ же это я выживу старика изъ дома? съ удивленно-невиннымъ видомъ спросила Мерси.
— Никто и не велитъ теб этого. Онъ только выговариваетъ себ уголъ у камина, а на сколько я тебя знаю, ты неспособна отказать старику въ спокойномъ угл.
— Еще бы! Но только, какъ же мой то отецъ будетъ справляться, когда я оставлю его? Безъ меня ферма совсмъ прахомъ пойдетъ, потому что онъ всею душою запрягъ себя въ этотъ гадкій трактиръ.
— Да вдь есть же у него помощникъ теперь — съ неба свалился, и если ты всегда будешь разсуждать такимъ образомъ, то никогда не выйдешь замужъ.
— Ужь и никогда!… Притомъ хе я теперь еще слишкомъ молода… Ну, Дженни, злодйка, стой смирно!
Такимъ образомъ еще нсколько времени продолжалась перестрлка словами, въ которой впрочемъ обороняющаяся сторона имла одно несомннное, хотя и не совсмъ честное преимущество, и вполн пользовалась имъ: она уткнулась лицомъ къ самымъ ребрамъ Дженни, такъ что Поль не могъ его видть. Это обстоятельство вмст съ женскою уклончивостью, съ которой она увертывалась отъ всхъ его словъ, наконецъ, разсердили его.
— Да ну же, подыми голову-то изъ-подъ коровы, что ли! приступилъ онъ къ ней не совсмъ любезно: — и отвчай прямо. Или все мое сватовство идетъ ни во что?
— Какое сватовство? Ты вотъ который годъ ходишь, а въ первый разъ говоришь со мною такъ, какъ сегодня.
— Полно, пожалуйста, хитрить-то, ты очень хорошо понимала, въ чемъ дло. Изъ-за кого же, если не изъ за тебя, я цлыхъ два года таскаюсь сюда по два раза въ недлю?
— Изъ-за меня, да изъ-за отцова эля тоже.
— И ты можешь смотрть мн въ лицо и говорить такія вещи? фальшивое ты, бездушное созданіе! Но нтъ, никогда ты не была такою. Это тебя Томасъ Лестеръ сбилъ и возстановилъ противъ меня.
— Мистеръ Лестеръ за мною не ухаживаетъ, покраснвъ отвчала Мерси:— онъ прекрасный, вжливый молодой джентльменъ — вотъ и все. Вдь ты же самъ спасъ ему жизнь.
— И очень глупо сдлалъ. Зналъ бы я, что онъ отобьетъ у меня сердце моей милой, сто разъ бы далъ ему издохнуть скоре, чмъ пальцемъ шевельнуть. Недаромъ говорятъ: ‘только спаси человку жизнь, онъ посл дастъ себя знать’. Слушай-ка, Мерси, душа моя, тебя въ приход вс уважаютъ, одумайся же, пока непоздно: лучше быть женою коновала, нежели любовницею джентльмена.
Тутъ уже Мерси сама ‘подняла голову изъ-подъ коровы’ и въ первый разъ, можетъ быть, въ ея жизни, щеки ея зардлись отъ гнва, но непривычное чувство исчезло еще прежде, нежели успло выразиться словами, и она спокойно отвчала:
— Не вижу никакой нужды быть ни тмъ, ни другимъ: моя воля.
Нсколько разъ еще Кэррикъ приступалъ къ Мерси Винтъ, но никогда не могъ довести ее до признанія, чтобы они когда-либо были другъ для друга чмъ либо боле, какъ просто друзьями, однако онъ вынудилъ ее тайно признаться самой себ, что еслибы она не встртилась съ Томасомъ Лестеромъ, то ея спокойная привязанность и уваженіе къ Кэррику, вроятно, заставили бы ее согласиться сдлаться его женою.
Его представленія и настоянія, иногда сердитыя, иногда тоскливыя, трогали и смущали ее, возбуждая въ ней жалость, это высокое, преобладающее въ ея сердц чувство, и тревожили ея покой.
Кром того, она втихомолку, не подавая виду, изучала и того и другого, и видла, что Кэррикъ любилъ ее всмъ своимъ честнымъ, хотя до сихъ поръ нсколько лнивымъ сердцемъ, тогда какъ въ натур Гриффита она отгадывала такую невдомую глубину и способность любить съ такою страстью, какую ей никогда не внушить ему. ‘Изъ-за меня, небось, горячкой не заболетъ’, со вздохомъ ршила бдная двочка. Но чуть ли не это самое притягивало ее еще боле въ Гриффиту, раззадоривая въ ней самое задушевное стремленіе всякаго женскаго сердца, а именно: желаніе быть любимой столько же, если не боле, какъ и другая женщина.
Такъ-то шли дла и, какъ обыкновенно бываетъ, тотъ, который и безъ того уже пользовался невыгодною позиціей, самъ всми силами ставилъ себя въ еще худшее положеніе. Кэррикъ за спиною постоянно ругалъ Гриффита и разсказывалъ про него всякіе ужасы, называя его разбойникомъ, баричемъ, злоумышленнымъ подлецомъ, Гриффитъ же никогда не упоминалъ о Кэррик, такъ что, когда онъ находился при Мерси, образъ ея давнишняго поклонника пріятно изглаживался изъ ума ея и въ бесд водворялась милая непринужденность. Такимъ образомъ Гриффитъ, Томасъ тоже, сдлался для нея солнечнымъ лучемъ, а Поль Кэррикъ докучливою тучею.
Однако, если Гриффитъ не побоялся смутить чужой покой, то скоро пробилъ для него часъ возмездія.
Однажды онъ нашелъ Мерси въ слезахъ. Онъ прислъ къ ней и ласково спросилъ:
— О чемъ, милая? Что случилось?
— Ничего особеннаго, отвчала она, отворачивая голову, но не длая надъ собою усилія, чтобы удержать слезы, потому что принимать утшенія отъ Томаса Лестера было для нея новымъ и отраднымъ чувствомъ.
— Полно скрытничать, говори!
— Да что, Джесси Кэррикъ разругала меня, вотъ и все.
— Ахъ, она дрянь! что же она говорила теб?
— Ну, ужь этого не спрашивайте, говорила она такія милыя вещи, что, право, охоты нтъ повторять. Кое-чмъ тамъ попрекала.
Напрасно Гриффитъ приставалъ къ ней и уговаривалъ высказаться ясне: она упорно молчала и при этомъ такъ краснла, что его любопытств еще сильне расходилось, и онъ съ нкоторымъ даже жаромъ объявилъ мистрисъ Винтъ, что Джесси Кэррикъ обидла Мерси.
— Очень можетъ быть, хладнокровно возразила старуха: — нечего, пусть поплачетъ, слезы некупленыя.
— Однако, я готовъ свернуть шею этому курносому уроду въ первой же разъ, какъ она сюда явится, горячился Гриффитъ въ большомъ азарт: — а покуда я непремнно хочу знать, что бы она такое могла сказать Мерси, что заставило ее плакать.
Мистрисъ Винтъ пристально взглянула въ лицо Гриффита и ршилась тутъ же придти къ окончательному объясненію.
— Я почти уврена, что она напустилась на нее изъ-за брата, отвчала она: — вдь вы, конечно, знаете, что Поль сватаетъ нашу Мерси.
Отъ этихъ простыхъ словъ, Гриффита сильно передернуло, мистрисъ Винтъ это замтила, и тмъ боле ршилась покончить съ нимъ на чистоту.
— Сватается! повторилъ Гриффитъ: — помилуйте, да я ихъ разъ десять видлъ вмст, и никогда между ними не было сказано ни одного такого слова.
— Это еще ничего не доказываетъ. Молодые люди въ здшнихъ мстахъ много разговаривать не любятъ, они скоре показываютъ чувства свои на дл.
— На дл! Однако, я на дняхъ какъ-то встртилъ ихъ тутъ въ пол: они шли съ дойки коровъ. Мерси несла ведро, полное до краевъ, а этотъ олухъ шелъ рядомъ съ нею съ трубкою въ зубахъ, и хоть бы что — еще руки въ карманы засунулъ. Разв такъ длаютъ съ любимой женщиною?
— Слыхала я про это, сэръ, отвчала старуха:— мн разсказывали, какъ вы силою почти отняли у нея ведро и донесли до дома. Мерси это было очень непріятно, она говорила мн, что вы, какъ поставили ведро на крыльцо, даже вздохнуть не могли, такъ запыхались, и что она донесла бы лучше васъ, вы же еще не такъ давно съ постели встали. И напрасно вы, сэръ, себя безпокоите такими пустяками. Молодые парни здсь глазомъ не моргнули бы, еслибы ихъ возлюбленныя на собственной спин перетаскивали крышу съ дома въ другую деревню. Такими малостями у насъ не смущаются, нтъ здсь этой манеры, а только и знаю, что Поль и наша Мерси по своему давно слюбились. Ухаживать за нею, правда, онъ не догадался, никогда не думать просить ее назначить день, кольца не покупалъ, за то больше разсказывалъ ей о своихъ больныхъ скотинахъ, чмъ любой другой двушк во всемъ приход, и непремнно кончилось бы тмъ, что она повнчалась бы съ нимъ, еслибы вы не явились и не поселили между ними охлажденія.
— Я! Какимъ образомъ?
— Да вотъ видите ли, сэръ, Мерси у насъ предобрая, хотя бы по настоящему не мн говорить, и выходила васъ въ болзни, это первое. Ну, а вы баринъ красивый, видный изъ себя, пріятный въ разговор, и почитай что не отходите отъ нея. Вы забываете, сэръ, что она такой же человкъ, какъ и вс, и что кто разъ отвдаетъ дичи, тому не полюбится ужь овсяная каша. Мн думается, что именно это длается теперь съ нашей Мерси, хотя она никогда ни однимъ словомъ не проговорилась мн — слишкомъ она у меня скрытная. Но вдь поневол приходятся мн присматривать понемножку за всми: шуточное ли дло — цлый трактиръ на рукахъ!
Гриффитъ простоналъ.
— Я злодй, сказалъ онъ,
— Сейчасъ ужь и злодй! Вашей брать, господамъ, извстное дло, потшиться надо, только безъ обиды вамъ, сэръ, хоть бы ее-то пожалли: вдь она была вамъ добрымъ другомъ, и выняньчила въ болзни, такъ сказать, на своихъ рукахъ, да и тотъ же Поль лечилъ васъ усердно.
— Еще бы! съ жаромъ возразилъ Гриффитъ: — чмъ могу я отплатить ей?
— Вотъ что, сэръ, сказала мистрисъ Винтъ: — если вы говорите это отъ души, то что бы вамъ отозвать нашу Мерси куда-нибудь въ сторонку, и растолковать ей попросту, что вы, молъ, хотя и расположены въ ней, но не на столько, чтобы жениться на дочери фермера. Только смотрите, не скажите какъ-нибудь ‘дочери трактирщика’ — обидится. Она терпть не можетъ ‘Ломовую Лошадь’. Объясните ей заодно, что Поль честный малый и что лучше бы она возвратилась къ нему, а затмъ садитесь на своего чернаго коня, и съ Богомъ, въ путь дорогу. Мы здсь часто будемъ о васъ говорить, и будьте уврены, что лихомъ не помянемъ.
Гриффитъ подалъ старух руку и грудь его шибко заходила.
Ревность была частью природы этого человка. Мистрисъ Винтъ рчами своими кольнула его совсть, но и задла его слабость. Онъ не былъ влюбленъ въ Мерси, но былъ искренно къ ней привязанъ, уважалъ ее, цнилъ высоко, а главное, не. выносилъ мысли, чтобы она досталась другому человку.
Это дало длу новый оборотъ. Мистрисъ Винтъ хотя давно уже превозмогла свое враждебное чувство въ Гриффиту, но все еще какъ-то не долюбливала его. Но когда онъ молча взялъ ея руку и крпко пожалъ ее, обнаруживая такое очевидное волненіе, то это значительно смягчило ее, и съ непостоянствомъ, свойственнымъ необразованнымъ женщинамъ, она тутъ же заговорила совсмъ другое.
— Слова нтъ, начала она:— нашей Мерси по настоящему не пара такая деревенщина, какъ этотъ Поль. Она получила хорошее воспитаніе отъ ттки своей, которая жила гувернанткою у одного вельможи. Она уметъ читать, писать, вести счеты, вышиваетъ, масло бьетъ, сыръ длаетъ, играетъ на віолончели, поетъ первый голосъ въ церкви и протанцуетъ менюэтъ не хуже любой графини. А ужь какъ она за больными ходить уметъ, про то вамъ лучше знать.
— Она — ангелъ! воскликнулъ Гриффитъ:— она у васъ сокровище. Нтъ того человка, который бы стоилъ ея.
Съ этими словами Гриффитъ ушелъ видимо разстроенный.
Мистрисъ Винтъ до слова передала весь этотъ разговоръ дочери и объявила ей, что Томасъ Лестеръ непремнно въ нее влюбленъ.
— Посмотрла бы ты на лицо его, какъ я ему ляпнула, что вы съ Полемъ женихъ съ невстой! Словно я пырнула его ножомъ въ сердце!
Мерси только пробормотала нсколько невнятныхъ словъ, но краснорчиво поцаловала мать и весь остальной день ходила по хозяйству сіяющая и веселая.
Что же касается Гриффита, въ немъ благодарность и ревность теперь уже находилась въ борьб между собою и причиняли ему жестокую нравственную пытку.
Керрикъ тоже съ своей стороны начиналъ волноваться отъ ревности, онъ каждый день приходилъ и не давалъ Мерси проходу. Гриффитъ, видя ихъ вмст и не слыша отвтовъ молодой двушки, тревожился, раздражался, сердился.
Мистрисъ Винтъ видла это и ршилась довести дло до оконтельной развязки. Она постоянно длала ему косвенные намеки и наконецъ сказала прямо, что онъ поступаеть не какъ благородный человкъ.
— Если двушка вамъ не пара, то зачмъ же вы ее дурачите и возстановляете противъ человка, который былъ бы для нея хорошимъ мужемъ?
Когда же онъ отвчалъ, что она пара любому вельмож, старуха его прикрутила еще пуще:
— Почему же вы не докажете ей свое уваженіе тмъ же путемъ, какъ и Поль Кэррикъ? Онъ ее любитъ на столько, что готовъ съ нею хоть завтра повнчаться.
Этимъ двоякимъ разсужденіемъ она до того доканала мужа Кэти Пейтонъ, что наконецъ вмст съ ненавистными посщеніями Поля Кэррика, заставила его идти противъ своей совсти.
Онъ высмотрлъ удобный случай и, заставъ однажды Мерси одну, взялъ ея за руки и сказалъ ей, что онъ ее любитъ, что она единственная его отрада и что онъ жить не можетъ безъ нея. Она молча и красня прислонилась лбомъ къ его плечу. До сихъ поръ все шло какъ по маслу, но тутъ онъ началъ заикаться и путаться, сталъ толковать, что по нкоторымъ причинамъ онъ совсмъ не можетъ жениться, но что если только она согласится обойтись безъ этого, то онъ увезетъ ее въ далекій край и тамъ, гд никто не будетъ въ состояніи его уличить, будетъ выдавать ее за свою жену, обращаться съ нею какъ съ женою и заплатитъ ей свой долгъ благодарности любовью и преданностью цлой жизни. По мр того, какъ онъ говорилъ, лицо ея понемногу, отодвигалось отъ его плеча, однако, она выслушала его молча до конца, но тогда уже она совсмъ отшатнулась отъ него и стала передъ нимъ блдная, но повидихону спокойная.
— Называйте вещи ихъ настоящими именами, сказала она:— вы мн здсь, въ дом отца моего, предлагаете быть вашей любовницею! Богъ вамъ судья, Томасъ Лестеръ!
И съ этимъ косвеннымъ, чисто женскимъ отвтомъ, и бросивъ на него одинъ-единственный взглядъ кроткаго, неизрченнаго укора, она повернулась къ нему спиною, но чтобы не быть не вжливою, уходя, присла въ дверяхъ. Такъ удалилась она, съ такимъ неподдльнымъ достоинствомъ, что онъ онмлъ и не старался удержать ее.
Впрочемъ, это гордое спокойствіе врядъ-ли сохранилось, когда она осталась наедин. По крайней-мр, въ слдующій разъ, какъ Гриффитъ увидлъ ее, онъ замтилъ, что глаза у нея красны. У него сердце заныло, и онъ началъ-было извиняться передъ нею, просить у нея прощенья.
— Прошу васъ, сэръ, не говорите боле со мною! сказала она вжливо, но холодно.
Мерси, при всей своей кротости и безхитростности, имла большую глубину и силу. характера. Она матери не сказала о предложеніи, сдланномъ ей Томасомъ Лестеромъ. Ея честная гордость заставляла ее молчать, она не хотла, чтобы кто нибудь зналъ о томъ, что ей было нанесено оскорбленіе. Кром того, она все еще любила Томаса Лестера, и у нея не хватило бы духу выдать его или осрамить. Въ этомъ золотомъ сердц чувства были сильне страстей, она была глубоко уязвлена и выказывала это съ кроткимъ терпніемъ тому, кто уязвилъ ее, но боле никому. Обращеніе ея съ нимъ при людяхъ и наедин было истинно достойно удивленія, и одно уже могло бы отмтить ее какъ существо, выходящее изъ обыкновеннаго уровня. Она уклонялась отъ всякой встрчи съ нимъ наедин, и съ замчательной твердостью и искуствомъ избгала его, при людяхъ же она съ нимъ разговаривала, пла, когда просили, и держала себя вообще совершенно по старому. Въ ея обращенія онъ одинъ могъ замтить тонкую, неуловимую разницу противъ прежняго. Это великодушіе въ соединеніи съ сознаніемъ всего, чмъ онъ былъ ей обязанъ, до глубины трогало его сердце и наполнило его чувствомъ удивленія къ ней и раскаяніемъ за свой поступокъ. Онъ наконецъ сдался на доводы мистрисъ Винтъ, объявивъ ей, что она права, что онъ оторвется отъ милой ‘Ломовой Лошади’, удетъ и больше никогда не возвратится.
— А только, прибавилъ онъ:— горько жить на свт одному, безъ всякаго путнаго дла. Еслибы у меня была хоть своя ферма съ такимъ же хорошенькимъ трактиромъ, какъ у васъ, можетъ быть, не брала бы меня такая тоска при мысли о разлук съ вами и вашими.
— Что же, сэръ, это можно, отвчала мистрисъ Винтъ:— вотъ, и теперь трактиръ ‘Виноградникъ’ отдается въ аренду. Мсто хорошее — бойче здшняго. Съ нимъ же отдается нсколько луговъ, и земли можно прикупить въ томъ же приход.
— Проду туда, посмотрю, обрадовался Гриффитъ, и потомъ грустно прибавилъ: — Эхъ, Мерси Вантъ, избаловали вы меня, не гожусь и боле для одинокаго житья!
Это колебаніе, наконецъ, вывело мистрисъ Винтъ изъ терпнія.
— Ну, чего вздыхаете, безтолковый вы человкъ! сказала она, полупрезрительно:— кажись, вдь, вольная голова: что хотите, то я длайте — никто не мшаетъ. Если жену вамъ нужно, просите Мерси — не откажетъ, если же только хозяйку, и за этимъ дло не станетъ. Я уврена, что въ вашихъ мстахъ найдется бездна молодыхъ женщинъ, которыя съ радостью пойдутъ хозяйничать у васъ, и ужь коли на то пошло, такъ я вамъ скажу, что наша Мерси кладъ на ферм, но въ трактир никакого прока отъ нея нтъ, все равно, какъ отъ восковой куклы. Она никогда не принесла намъ лишняго шиллинга въ доходъ, пока вы не заставили ее пть подъ акомпанименть вашей віолончели. Нтъ, вамъ нужна бойкая и красивая двушка съ зоркимъ глазомъ и развязнымъ языкомъ, такая, которая не побоялась бы взглянуть мужчин въ лицо, а между тмъ не заводила бы тамъ шашень равныхъ и не имла бы слабости къ вину. Нтъ ли у васъ такой на примт?
— Нтъ, а впрочемъ, разв Каролина Райдеръ,— она изъ себя очень красива, ловка и умна необыкновенно. Она теперь служитъ въ горничныхъ.
— Вотъ, это по васъ, лишь бы пошла, а ужь врно пойдетъ: заправлять тракторомъ, это для горничной чистый рай.
— Нсколько мсяцовъ назадъ она бы съ радостью согласилась, а теперь не знаю, во всякомъ случа напишу.
— Лучше сами повидайтесь и на словахъ уговорите.
— То само по себ — а написать, все-таки надо.
— Ну, такъ пишите же, только на что бы вы ни ршились, не виляйте вы больше Бога ради! Вдь вотъ, и Поль Кэрригъ: все его горе отъ того: захотлъ бы, такъ ужь годъ какъ быль бы мужемъ нашей Мерси. Виляніе годится для насъ, женщинъ, а въ мужчин противно.
Такимъ образомъ, загнанный со всхъ сторонъ, Гриффитъ похалъ осматривать трактиръ, отдававшійся въ семи миляхъ отъ ‘Ломовой Лошади’, поторговался, какъ водится, и, наконецъ, сошолся въ цн. Онъ назначилъ день для своего переселенія, и тогда же объявилъ мистрисъ Винтъ, что ему нужно създятъ въ Кумберландъ за деньгами и помощницею.
Обо всхъ этихъ планахъ онъ разсуждалъ открыто, въ надежд, что Мерси одумается и, можетъ быть, приревнуетъ его къ неизвстной экономк, но видимаго дйствія вс эти толки и приготовленія не имли на нее никакого, кром того, что она смотрла блдною и печальною. Избгала же она его пуще прежняго.
Гэрри Винтъ громко сожаллъ объ отъзд гостя, Кэррикъ открыто ликовалъ. Гриффитъ написалъ въ Каролин Райдеръ, и начертивъ адресъ поддланною рукою, самъ отвезъ свое посланіе въ ближайшій почтовый-городъ.
Письмо дошло по назначенію, какъ читатель увидитъ изъ продолженія моего разсказа.

XXVII.

Если Гриффитъ самъ много страдалъ, то все же это едва-ли сравнится съ тою мукою, которую онъ оставилъ за собою. Мистрисъ Гонтъ, какъ извстно, была въ высшей степени гордая, чуткая женщина. Онъ ее уничтожилъ грубымъ поношеніемъ. Леонардъ тоже былъ чуткимъ существомъ,— нжнымъ, тщеславнымъ, избалованнымъ всеобщимъ почтеніемъ. Представьте же себ, что такого человка повалили на землю и топтали ногами!
Гриффиту не слдовало бжать, надо было ему остаться и полюбоваться дломъ рукъ своихъ. Еслибы онъ видлъ немедленныя послдствія своего неистовства, это, быть можетъ, нсколько остудило бы его.
Священникъ поднялся съ земли, блдный какъ мертвецъ, дрожа отъ страха и злобы. Мистрисъ Гонтъ, блая какъ полотно, стояла прислонившись къ дереву, цпляясь за кору его ногтями.
Они взглянули другъ на друга, въ этомъ взгляд сказалась цлая бездна ужаса и страданія. Вдругъ, мистрисъ Гонтъ отвернулась, и на мгновеніе остановилась съ высоко поднятою рукою. Я потому указываю на это движеніе, что оно было грозно, полно драматизма, какъ случай, вызвавшій его, оно краснорчиве словъ говорило: ‘посл этого да будутъ навки между нами преградою земля и море!’
Въ слдующее мгновеніе она наклоняла голову и убжала, ломая руки. Она бросилась къ дому по тому же инстинкту, по которому испуганный зврь бросается къ своему логовищу, но прежде, нежели добжала до него, пошатнулась отъ стыда, отъ горя, наконецъ отъ вынесеннаго ею физическаго потрясенія, и упала безъ чувствъ на траву, ударясь головою о землю.
Каролина Райдеръ все это время сидла притаившись на порог и не видала, какъ мистрисъ Гонтъ вышла изъ рощи, но только услыхала шорохъ ея платья и подняла глаза, какъ вдругъ увидла, какъ ея гордая госпожа пошатнулась и блдная, безчувственная, безпомощная, растянулась у самыхъ ея ногъ. Райдеръ пронзительно вскрикнула, но не потеряла присутствія духа. Она немедленно опустилась на колни близь мистрисъ Гонтъ, и наклонясь надъ нею, искусною, проворною рукою растегнула лифъ ея платья и распустила снуровку.
Въ эту минуту женщина эта сильно напоминала коршуна, раздирающаго когтями сраженную имъ голубку…
Впрочемъ, люди умные никогда не бываютъ совершенно безчеловчными: въ то время, какъ Райдеръ старалась приводить свою жертву въ чувства, даже въ ея сердц затеплилась какая-то жалость. Она никого не призвала на помощь: она поняла, что случилось что-нибудь очень важное, и была уврена, что мистрисъ Гонтъ произнесетъ какое-нибудь неосторожное слово въ тотъ опасный моментъ, когда больной возвращается въ сознанію, но еще неспособенъ владть своими умственными силами. Райдеръ надялась вывдать вс тайны своей госпожи посл, и никакимъ образомъ не думала длиться ими съ кмъ бы то ни было.
Обморокъ былъ продолжительный, и когда мистрисъ Гонтъ пробудилась изъ него, первое, что представилось ей, было лицо Райдеръ, наклоненное надъ нею съ выраженіемъ любопытства, но отчасти и тревоги.
Въ эту минуту слабости и полнаго изнуренія бдная женщина не выдержала, видя около себя другую женщину, съ нкоторымъ участіемъ ухаживающую за нею, обвила шею Райдеръ обими руками и разрыдалась, словно сердце ея разрывалось на части.
Безсовстная обманщица со своей стороны прослезилась, отчасти изъ коварства, отчасти отъ инстинктивной жалости.
Мистрисъ Гонтъ нетолько плакала на груди своей горничной, она оправдала ожиданія Райдеръ, неосторожно воскликнувъ:
— Меня оскорбили, оскорбили, оскорбили!
Но произнося эти слова, она уже возвратилась къ чувству минутно сломанной гордости, первый возгласъ ‘оскорбили’, казалось, вырвался изъ сердца обиженнаго ребнка, второй изъ груди негодующей женщины, а третій — уязвленной царицы.
Дальше она не произнесла ни слова, но вставъ съ земли съ помощью Райдеръ, направилась къ дому и прошла прямо въ свою спальню, опираясь на плечо этого врнаго созданія. Тутъ она опустилась въ кресло и вдругъ вскрикнула голосомъ, способнымъ смягчить скалу:
— Дитя мое! приведите мн мою двочку, мою Розу!
Райдеръ побжала за двочкою, которую и привела тотчасъ, мистрисъ Гонтъ съ страдальческою, ангельскою улыбкою протянула къ ней об руки и такъ страстно прижала ее къ груди, что ребнокъ заплакалъ отъ испуга и во всю жизнь свою не забылъ этой сцены. Даже мистрисъ Райдеръ, сама бывшая матерью, хотя и скрывала это отъ всхъ, въ первый разъ почувствовала неподдльное угрызеніе совсти и непритворную жалость къ своей жертв. Преобладающимъ чувствомъ въ ней, однако, осталось любопытство: она съ нетерпніемъ ожидала конца всхъ этихъ изліяній, чтобы имть возможность узнать толкомъ, что именно произошло между мужемъ и женою.
Она дождалась, пока госпожа ея, повидимому, уходилась, и тогда уже, мягкимъ, вкрадчивымъ голосомъ спросила ее, что случилось?
— Никогда больше не длайте мн этого вопроса! дико крикнула на нее мистрисъ Гонтъ, однако, тутъ же сдержалась и продолжала съ спокойнымъ достоинствомъ: — милая моя, вы сдлали для меня все, что могли, теперь же оставьте меня одну съ дочерью и Господомъ Богомъ, которому извстна вся истина!
Райдеръ присла и удалилась, внутренно сгарая отъ неудовлетвореннаго любопытства.
Недолго томилась она. Въ вечеру Томасъ Лестеръ явился въ кухню и принесъ ей такихъ извстій, на какія она ужъ, конечно, не разсчитывала. Онъ разсказалъ ей и прочей прислуг, что сквайръ, должно быть, рехнулся и бжалъ изъ графства.
— Ахъ, двушки, разсказывалъ онъ: — еслибы вы только видли лицо его, когда онъ, какъ шальной, проскакалъ черезъ всю ярмарку, точно по вспаханному полю! Оно было бло, какъ ваши передники, а глаза его горли углемъ, этого лица намъ больше не видать живаго!
Райдеръ слушала, и ужасъ объялъ ее при мысли, что это все она надлала. Чуть ли не въ первый разъ въ жизни, эта хитрая женщина, такъ искусно умвшая запускать зондъ въ чужія сердца, потеряла власть надъ собою: она закрыла лицо передникомъ и упала въ истерику, выдавая этимъ свою необузданную страсть передъ всми женщинами, засдавшими въ кухн.
За этимъ днемъ страшнаго переполоха послдовала тупая, мрачная тишина.
Мистрисъ Гонтъ сидла у себя въ спальн и никого не пускала въ себ, пока, наконецъ, прислуга не ршила съ общаго совта послать къ ней малютку Розу съ чашкою шоколада, а самомъ дожидаться на лстниц.
Роза постучалась.
— Это я, мама, сказала она.
— Войди, мое золото, отвчалъ изъ спальни дрожащій голосъ.
И Роза вошла съ шоколадомъ.
На слдующій день мать рано послала за двочкою и въ полдень сошла съ мею внизъ, но видъ обихъ испугалъ всхъ въ дом: мать была вся въ черномъ, также какъ и дочь, которую она вела за руку. Лицо мистрисъ Гонтъ было блдно, печально и строго. Она казалась изваяніемъ глубокаго горя и непреклонной ршомости.
Скоро стало извстно, что Гриффитъ совсмъ ушелъ изъ дому, и знакомые со всхъ сторонъ начали осаждать усадьбу мистрисъ Гонтъ, чтобы, подъ видомъ сочувствія, удовлетворить свое любопытство.
Никто изъ нихъ не видлъ хозяйки. Ложныхъ отговорокъ не было сдлано: ‘Барыня ныньче никого не принимаетъ’, прямо объявляли каждому постителю.
Обманутое любопытство взялось за перо. Мистрисъ Гонтъ закидали посланіями вопросительными и соболзнующими, но она на вс отвчала неизмнно одно и то же: ‘между моимъ мужемъ и мною возникло прискорбное недоразумніе, но я не намрена ни обвинять его за глаза, ни оправдывать себя’.
Такъ держала себя гордая женщина передъ свтомъ, но втайн терпла пытку неизобразимую. Покинутая жена выноситъ самое тяжкое оскорбленіе, какому только можетъ быть подвергнута женщина, и, вдобавокъ, жоны, неоставленныя мужьями, торжествуютъ надъ нею.
Райдеръ первое время таки поскучала, и хотя настоящимъ образомъ не раскаивалась, однако, ощущала нкоторое угрызеніе совсти при вид страшнаго результата своихъ козней, но эластичная натура ея скоро стряхнула это непріятное ощущеніе, которое замнилось злораднымъ удовольствіемъ при вид ея госпожи, низведенной ею до собственнаго ея уровня. Это сознаніе постепенно обезоружило ея вражду, она слдила за мистрисъ Гонтъ такъ же зорко, какъ и прежде, но уже изъ одного любопытства. Одно приводило ее въ положительное недоумніе: Леонардъ боле не показывался, мистрисъ Гонтъ никуда не выходила, и ей не удавалось уловить малйшаго признака какихъ бы то ни было сношеній между ними.
Наконецъ, въ одно утро ей было приказано одться и собраться къ отцу Леонарду.
Глаза Райдеръ засверкали, и она въ одну минуту снарядилась въ путь. Мистрисъ Говтъ вручила ей письмо и завязанный пакетъ. Едва Райдеръ вышла за порогъ, какъ принялась со всхъ сторонъ добираться до письма, но оно было такъ хитро сложено и запечатано, что ей не удалось разобрать ни одного слова.
Пакетъ за то ей нетрудно было развязать: она нашла въ немъ сорокъ фунтовъ золотомъ и нсколько ассигнацій.
‘Ага!’ подумала она: ‘вотъ оно что!’ Леонардъ принялъ ее съ волненіемъ, которое онъ напрасно старался скрыть.
При чтеніи письма, черты его болзненно вытянулись. Онъ повидимому страдалъ невыносимо. Пакета онъ даже не раскрывалъ.
— Вы это отнесете назадъ, сказалъ онъ съ горечью.
— Какъ же это? И отвта не будетъ?
— Не будетъ теперь, но я напишу, когда буду въ силахъ.
— Нельзя ли поскоре, сэръ? ввернула Райдеръ: — еслибы вы знали, какъ моя госпожа тоскуетъ по васъ. Подумайте только, вдь она совсмъ теперь одинокая.
— На половину не такъ одинока, какъ я, отвчалъ священникъ: — и на половину не такъ несчастна, какъ я.
Съ этими словами онъ съ отчаяніемъ опустилъ голову на руки и сдлалъ Райдеръ знакъ, чтобы она оставила его.
— Вотъ дураки-то! ршила она про себя, уходя домой.
Въ тотъ самый вечеръ Томъ Лестеръ поймалъ ее гд-то одну, и просилъ ее выйдти за него замужъ.
Она сначала выпучила на него глаза, потомъ обратила предложеніе его въ шутку.
— Не кстати задумалъ! сказала она: — пойдетъ здсь женитьба на умъ, посл того, что случилось! Хоть кому охоту отобьетъ.
Лестеръ не удовлетворился этимъ отвтомъ и еще сильне присталъ въ ней.
— Томасъ — увернулась наконецъ, хитрая женщина:— перестань дурачиться, я очень тебя люблю, но я и думать не хочу оставлять мою госпожу въ такомъ гор. Будетъ время говорить объ этомъ, когда баринъ вернется здоровымъ и невредимымъ.
— Напротивъ, возразилъ Лестеръ: — у меня только одна надежда на его отсутствіе. Для васъ дороже его мизинецъ, чмъ вся особа вашего покорнйшаго слуги: это вс говорятъ.
— Кто говоритъ?
— Джэнъ, да и вс двушки.
— Ахъ ты простота! сами хотятъ закабалить тебя, вотъ и сочиняютъ на меня.
— Нтъ, ужь извините, я самъ видлъ, что съ вами сдлалось, какъ я намедни разсказывалъ, какъ баринъ удралъ! Въ этотъ день вы выдали себя, за простачка вы тоже меня не очень-то принимайте! Подумайте-ка лучше хорошенько, что вамъ проку любить его? Я молодъ, здоровъ и, не богъ-знаетъ, какой ужь уродъ: собаки на улиц не лаютъ, мсто у меня хорошее, люблю я васъ крпко, я излечу васъ отъ этой фантазіи и будете вы у меня жить припваючи. Я всми силами буду стараться дать вамъ столько же счастія, сколько вы дадите мн, моя красавица.
Онъ говорилъ такъ искренно, въ словахъ его и взглядахъ было столько любви, что мистрисъ Райдеръ стало душевно жаль его, и она не могла не поскорбть о томъ, зачмъ мужъ ея не переселился куда нибудь на другую планету.
— Мн очень жаль, право, Томъ, сказала она тихо: — я никакъ не думала, чтобы я теб такъ полюбилась. Нечего длать, надо сказать теб всю правду. У меня есть женихъ на моей сторон, и я ужь дала ему слово, которому не хочется измнить, да наконецъ, еслибы я и ршилась, то онъ такой человкъ, что того и глади нагрянетъ и убьетъ насъ обоихъ: давно говорилъ.
— Убивать-то не онъ одинъ уметъ, я полагаю.
— Во всякомъ случа, это скверная штука, и я не хочу тутъ ничмъ быть причастною. Да, наконецъ, не сердись на меня, Томъ — я того дольше знаю и больше люблю.
Своею изворотливостью и находчивостью во лжи она, наконецъ, достигла своей цли: Томъ цликомъ проглотилъ всю выдуманную ею исторію.
— Ну, это, стало быть, вопросъ другого сорта, сказалъ онъ:— просимъ прощенья, безпокоить больше не станемъ. Позвольте пожелать вамъ съ нимъ много счастливыхъ лтъ въ любви да совт!
Съ этими словами онъ ушелъ и съ добрый часъ проплакалъ, какъ ребнокъ, спрятавшись гд-то въ конюшн.
Съ этого дня Томъ сталъ избгать господскаго дома и захандрилъ. Онъ все разсказалъ матери, та посовтовала ему ‘провтриться’.
— Засидлся ты на одномъ мст, сказала она: — я бы этакъ извелась.
Въ Том заговорила цыганская кровь. Онъ объявилъ, что на другой же день отправится странствовать, если удастся раздобыться деньжонками на покупку кое-какого мелкаго товара.
Бросился онъ туда сюда — никто не даетъ. Наконецъ онъ собрался духомъ просить пособія у мистрисъ Гонтъ, и для этого обратился къ Райдеръ, которая доставила ему аудіенцію. Она привела его въ гостиную и велла подождать. Минуту спустя, въ комнату скользнула высокая блдная женщина, вся въ черномъ.
Томъ пришаркнулъ ногою и началъ что-то бормотать.
— Райдеръ мн все разсказала, перебила она его тихо:— мн очень тебя жаль, я помогу теб, сколько могу. Къ тому же, куда намъ теперь лсничаго!
Она дала ему денегъ и общала поискать еще кое-какихъ бездлокъ для его короба.
Мать Тома научила его, какъ выгодне распорядиться деньгами, и въ одинъ изъ послдующихъ дней онъ явился въ Гэрншо-Кэстль съ упакованнымъ уже коробомъ, прощаться съ товарищами.
Изъ прислуги каждый далъ ему какую-нибудь вещицу на счастье, мистрисъ Гонтъ послала за нимъ и подарила ему золотой наперстокъ, фунтъ чаю, нсколько ярдовъ золотого галуна, да старинную золотую гинею.
Онъ съ истиннымъ чувствомъ поблагодарилъ ее.
— Ахъ, сказалъ онъ: — всегда-то вы дарить горазды были. Сердце у меня изнываетъ, какъ подумаю, что ухожу отъ васъ, да и сквайра жалко, привыкъ я къ его доброму лицу. Да, не то ужь теперь Гэрншо, чмъ прежде былъ!
Мистрисъ Гонтъ отворотила голову, и Томъ могъ видть, что слова его вызвали у нея слезы.
— Послушай, Томасъ, сказала она наконецъ: — ты исходишь не одну версту. Почемъ знать, можетъ быть, гд-нибудь и встртишься съ нимъ.
— Можетъ быть, сомнительно отозвался Томъ.
— Дай-то богъ, и если это случится, то вспомни твою бдную госпожу и передай ему вотъ это.
Она вынула изъ-за лифа пулю, тщательно завернутую въ серебристую бумагу.
— Ни за что не потеряй этого, продолжала она: — оно для меня цнне золота и серебра, и если ты когда-нибудь въ самомъ дл увидишь его, то вспомни же меня и дочь мою, и только отдай ему, ничего не говоря.
Когда онъ вышелъ изъ комнаты, Райдеръ поймала его на лстниц.
— Можетъ быть, теб гд-нибудь попадется нашъ баринъ, тогда скажи ему, что это все вышла ошибка, что чмъ скоре онъ воротится, тмъ лучше будетъ для всхъ.
Томъ Лестеръ ушелъ и въ теченіе многихъ дней и недль ничто не нарушало однообразія грустной жизненной череды, установившейся въ нкогда веселомъ господскомъ дом.
Въ это время мистрисъ Гонтъ написала къ своему старинному другу и духовнику отцу Фрэнсису, и онъ, посл нкотораго замедленія, невольнаго съ его стороны, пріхалъ навстить ее.
Фрэнсисъ, кром того, нсколько разъ былъ у Леонарда и запирался съ нимъ по нскольку часовъ. Результатомъ этихъ посщеній былъ отъздъ Леонарда изъ Англіи.
Фрэнсисъ думалъ пробыть въ Гэрншо столько времени, сколько позволяли ему его занятія, но мистрисъ Гонтъ постоянно умаливала его подождать, авось, чтобы Гриффитъ вернется во время его присутствія. Добрый старикъ уступилъ ея горячимъ просьбамъ и прогостилъ у нея гораздо дольше, чмъ намревался. Онъ однако былъ наконецъ вынужденъ назначить слдующій понедльникъ для своего отъзда.
Это было въ четвергъ, а на другой день почтальонъ принесъ письмо, адресованное слдующимъ образомъ:

‘Мистрисъ Каролин Райдеръ,
проживающей горчичною въ дом Гриффита
, эсквайра, называемомъ Гэрншо-Кэстль,
и близъ Уиджонъ-Мура въ Кумберландскомъ графств.
Крайне нужное
.

Адресъ былъ написанъ поддланною рукою. Райдеръ распечатала письмо въ кухн, и вдругъ громко вскрикнула.
Въ ту же секунду три женскихъ языка напустились на нее съ вопросами.
Она презрительно посмотрла имъ въ лицо, положила письмо въ карманъ, вслдъ затмъ потихоньку убралась въ свою комнату, заперлась на замокъ и тогда уже начала читать.
Посланіе было слдующаго содержанія:
‘Добрая мистрисъ Райдеръ. Я, благодаря Бога, еще живъ, котя нсколько помятъ, такъ-какъ я только что всталъ посл горячки, во время которой я одно время лежалъ совсмъ безъ памяти. Когда я пришелъ въ себя, то увидалъ моихъ хозяевъ, шившихъ мн саванъ, изъ чего можете заключить, какъ близокъ я былъ къ смерти, и всмъ этимъ я обязанъ той лживой, вроломной женщин, которую я называю своей женою, вы же — своею госпожею.
‘Да будетъ вамъ извстно и вдомо, что я сбросилъ съ себя барство и одлся въ бурое деревенское сукно. Я убдился, что постоянное занятіе есть лучшее лекарство для больной души. Я взялъ на аренду маленькій трактиръ на большой дорог и думаю прибавить къ нему еще фермочку, такъ-какъ это одно къ другому подходитъ. Изъ всхъ женщинъ, которыхъ я знаю, вы всхъ боле годитесь завдывать тракторомъ, а я могу быть хорошимъ фермеромъ. Вы всегда были мн добрымъ другомъ, и если вы пребываете въ томъ же расположеніи ко мн, то я торжественно наказываю вамъ ни одной душ не открывать объ этомъ письм, а постараться свидться со мною въ такомъ мст, гд бы мы могли подробне переговорить объ этихъ длахъ. Въ Гэрншо-Кэстль моя нога больше не будетъ, притомъ же она мн однажды сказала, что Гэрншо-Кэстль принадлежитъ ей, а не мн: да будетъ же такъ! Въ пятницу я буду ночевать въ Стэнльтон, а на слдующій день тайно пріду туда, гд я нкогда былъ такъ счастливъ.
‘И такъ, въ субботу въ семь часовъ вечера, какая бы ни была погода, прошу васъ, приходите такъ, чтобы никто не зналъ, къ калитк, что выходитъ въ рощу, и вы тамъ найдете

‘вашего врнаго друга и несчастнаго господина
‘Гриффита Гонта.

‘PS. Будьте молчалива, какъ могила. Дорого бы я далъ, чтобы самому въ нее лечь!’
Письмо это страшно переполошило Каролину Райдеръ. И такъ, Граффитъ былъ живъ и здоровъ, ненавидлъ жену, и прибгалъ къ ней, Каролин, за помощью и совтомъ: было чмъ взволноваться.
Опомнившись немного, она снова перечла письмо, взвшивая каждое слово въ немъ. Была одна вещь, которую она изучила старательне, чмъ большая часть изъ насъ, а именно: человческое сердце.
Сердце же Гриффита нетрудно было разобрать изъ его посланія. Это было не любовное письмо, а чисто дловое. При его разстроенномъ здоровьи и душевномъ изнеможеніи, онъ естественно обращался за помощью къ существу, которое созналось въ привязанности къ нему, и слдовательно должно было принять въ сердцу его выгоды и стараться покоить и счастливить его.
Предложеніе Гриффита во всхъ отношеніяхъ нравилось мистрисъ Райдеръ. Ее прельщала мысль быть хозяйкою въ трактир и имть слугъ у себя подъ командою, вмсто того, чтобы самой быть въ услуженіи. Дале, хотя она съ Гриффитомъ начала бы съ того, что только занималась бы съ нимъ однимъ дломъ, но она была вполн убждена, что въ ея власти будетъ сдлаться сперва нужною ему, а потомъ дорогою его сердцу.
Она почувствовала такой наплывъ блаженства, что съ трудомъ владла собою, и вс прочія слуги ршили между собою, что мистрисъ Райдеръ получила какія-нибудь радостныя извстія.
Наступила суббота, и никогда, казалось ей, не тянулись часы такъ медленно.
Наконецъ, однако, солнце сло, загорлись звзды, луны не было. Райдеръ растворила окно и выглянула изъ него: ночь была великолпная для тайнаго свиданія.
Она умыла лицо, нарядилась въ шелковое срое платье и пунцовую юбку, подаренныя ей мистрисъ Гонтъ, затмъ, торопливо навдалась въ комнату своей госпожи, затопила у нея каминъ, разложила на виду вс вещи, какія могли понадобиться ей, и наконецъ, въ условленный часъ, повязала голову пунцовой косынкой и вышла на дворъ.
Со своими черными какъ смоль волосами, перевязанными красною лентой, съ своими черными глазами, сверкавшими въ тускломъ звздномъ свт, и разгорвшимися щеками, она была обворожительно хороша.
Такъ-то, вооруженная своею красотою и кокетствомъ, коварствомъ и страстью, она прокралась неслышными шагами, съ сильно бьющимся сердцемъ, къ мсту, назначенному для свиданія съ ея неосторожнымъ господиномъ.

XXVIII.

Счетъ былъ уплаченъ, вороной конь осдланъ и подведенъ къ крыльцу. Мистеръ Винтъ съ непокрытою головою стоялъ на ступеняхъ и провожалъ гостя. Хозяйка поднесла ему напутственный кубовъ.
Гриффитъ осмотрлся кругомъ, не увидитъ ли Мерси. Ея не было.
— Неужели она не хочетъ и проститься со мною? грустно обратился онъ къ мистрисъ Винтъ.
Старуха шопотомъ отвчала ему, что дочь ея никакъ не желаетъ оскорбить его.
— Но по правд сказать, сэръ, сказала она: — она не въ силахъ была бы присутствовать при вашемъ отъзд. Она просила меня передать вамъ ея напутственныя слова: ‘Скажите ему, поручала она мн, что я молю Бога сохранить его, куда бы онъ ни направилъ шаги свои’.
Что-то подступило къ самому горлу Гриффита.
— О, еслибы она только знала всю истину! сказалъ онъ:— она бы думала обо мн лучше, чмъ думаетъ теперь.
И онъ печально ухалъ, снова одинокій и покинутый.
На первомъ поворот онъ повернулъ лошадь назадъ и долго-долго, съ любовью, его прощальный взоръ покоился на только что оставленномъ имъ дом.
Въ наружности трактира подъ вывскою ‘Ломовой Лошади’ не было ничего пошлаго и неопрятнаго. Онъ даже по настоящеяу не походилъ на трактиръ. Домъ стоялъ въ какихъ-нибудь пятидесяти шагахъ отъ большой дороги, и весь фасадъ былъ завшавъ широколиственнымъ плющемъ. Ставень въ окнахъ не было, и блестящія стекольчатыя рамы казались свтлыми глазами, выглядывающими изъ темной зелени плюща. Вообще хорошенькій домикъ смотрлъ мирнымъ пріютомъ, и Гриффитъ вспомнилъ, что въ немъ онъ нашелъ себ покой и милаго, нжнаго друга. Онъ тяжело вздохнулъ и печально похалъ дальше, въ немъ не бушевали страсть и бшенство какъ въ тотъ день, когда онъ покинулъ Гэрншо-Кэстль, но сердце его ныло больно и глубоко, въ груди запалъ свинецъ.
Онъ поплелся такимъ медленнымъ шагомъ, что боле четверти часа прохалъ до небольшого трактира, отстоящаго мене нежели на дв мили отъ ‘Ломовой Лошади’. Съ крыльца его окликнулъ знакомый фермеръ, и настойчиво присталъ къ нему, чтобы онъ выпилъ съ нимъ на прощанье: Гриффита очень любили во всемъ околотк. Пока они пили, вдругъ изъ трактира вышелъ Поль Кэррикъ, въ высокихъ сапогахъ и шпорахъ, съ лицомъ, значительно раскраснвшимся и приведенный, какъ видно, въ нкоторый азартъ только что выпитымъ виномъ.
— Значитъ, съ отъздомъ поздравить можно, началъ онъ: — слава-богу, пора — потомъ обратился къ фермеру:— слушайте за, мистеръ Гутериджъ, вотъ вамъ добрый совтъ: никогда никому не спасайте жизнь! Я вотъ спасъ отъ смерти этого молодца, а онъ въ благодарность возстановилъ противъ меня мою невсту.
— Не стыдно ли вамъ такъ говорить? усовщевалъ его Гриффитъ:— я никогда не чернилъ васъ въ ея глазахъ. Я даже имени вашего не произносилъ.
— Пожалуйста, не увряйте! огрызнулся Кэррикъ:— еще хорошо, что опомнилась и оставила вашу милость съ носомъ. Ступайте себ въ Кумберландъ, а я вотъ отправлюсь обратно въ ‘Ломовую Лошадь’, на прежнихъ правахъ.
На этомъ слов онъ отвязалъ свою лошадь и похалъ крупною рысью въ сторону ‘Ломовой Лошади’.
Гриффитъ одну минуту сидлъ въ какомъ-то одурніи, и вдругъ лицо его исказилось: его обуялъ его хроническій нравственный недугъ. Онъ повернулъ лошадь налво кругомъ, далъ ей шпоры и поскакалъ въ догонку за Кэррикомъ.
Онъ скоро поровнялся съ своимъ соперникомъ и крикнулъ ему на самое ухо: ‘научу я тебя, какъ отравлять своими гнусными насмшками мою горькую чашу!’
Кэррикъ погрозилъ ему кулакомъ и въ свою очередь пустилъ свою лошадь во весь опоръ.
Скачка вышла оригинальная и возбуждающаго свойства, впрочекъ, результатъ недолго оставался сомнительнымъ. Огромной вороной конь сразу опередилъ деревенскую лошаденку и съ каждымъ скачкомъ все боле и боле оставлялъ ее позади себя. Кэррикъ, побагроввъ отъ ярости, отсталъ на цлую четверть мили, когда Гриффитъ въ галопъ примчался прямо во дворъ ‘Ломовой Лошади’, и бросивъ своего коня, покрытаго мыломъ и тяжело дышавшаго, побжалъ отыскивать Мерси.
Служанка объявила ему, что она въ молочной. Онъ заглянулъ въ окно и дйствительно увидлъ ее тамъ съ матерью. Съ инстинктивнымъ благоразуміемъ и твердостью духа она искала развлеченія въ работ и принялась за сбивку масла, но этотъ подвигъ оказался непосильнымъ. Ея обнаженная красивая рука опустилась на маслобойку, голова склонилась на руку, и она горько плакала: такъ засталъ ее Гриффитъ.
Мистрисъ Винтъ хвалила Кэррика и по своему утшала дочь.
— Ахъ, рыдала Мерси:— вдь онъ былъ бы со мною счастливъ. Онъ самъ не знаетъ, что длаетъ — ушелъ отъ счастья! что съ нимъ теперь будетъ?
Гриффитъ дальше не слушалъ.
Онъ обошелъ кругомъ къ двери и ворвался въ комнату.
— Будь по вашему! крикнулъ онъ въ большомъ волненіи: — пусть оглашаютъ насъ въ церкви хоть завтра! Милая, ты пойдешь за меня? какъ я буду любить тебя и холить.
Мерси слабо вскрикнула и подняла кверху руки, потомъ покраснла и задрожала до кончика пальцевъ, потомъ вся радостно расцвла и припала головою къ его плечу.
Мистрисъ Винтъ одобрительно потрепала его по спин, и въ этомъ положеніи ихъ засталъ Поль Кэррикъ. Онъ остановился въ дверяхъ, изобразивъ собою весьма печальную фигуру.
— Видно опоздалъ, проговорилъ онъ какъ могъ равнодушне.
— Должно быть, что такъ, весело возразила мистрисъ Винтъ: — ужь не взыщи, голубчикъ — не твоего поля ягода.
— Ну, хорошо же, стану я вамъ другой разъ жизнь спасать — ждите! надулся-были Поль, и вдругъ разревлся какъ малое дитя.
Никто не обратилъ вниманія на то, какъ онъ удалился, и онъ нсколько дней посл того не являлся.

XXIX.

Желательно было бы, чтобы никогда не могли состояться неподходящіе браки. Христіанская церковь это поняла уже сотни лтъ назадъ, о поэтому постановила, чтобы прежде, нежели совершить обрядъ, громогласно читалось оглашеніе въ церкви въ теченіе трехъ воскресеній подрядъ, и чтобы каждый изъ присутствующихъ въ церкви имлъ право воспретить соединенію сочетающихся бракомъ лицъ, приводя справедливое къ тому препятствіе.
Эта предосторожность, хотя и недостаточная, оставалась не совсмъ безполезною, по-крайней-мр въ средніе вка: есть множество доказательствъ, что въ т времена священника нердко останавливали во время оглашенія, и свадьба отмнялась. Но въ наше время оглашеніе никогда не прерывается: другими словами, мра предосторожности, сохраняемая намъ по преданію, стала безполезною и потеряла свое значеніе Дйствительно, она основана на черезчуръ наивномъ понятіи о гласности.
Еслибы люди, собирающіеся жениться, были обязаны заявлять о своихъ именахъ и примтахъ въ какой-нибудь особо назначаемой для того газет, и въ тысяч церквахъ было выставлено по экземпляру этой газеты, тогда, можетъ статься, была бы еще возможность помшать какой-нибудь барын выйти за своего брата, или какому-нибудь господину жениться на чужой жен. Но оглашеніе въ одной приходской церкви ршительно не что иное, какъ трата времени и труда. Такъ случилось и съ Гриффитомъ Гонтомъ. Достопочтенный Уильямъ Уэнттуортъ трижды прочелъ обычнымъ однообразнымъ речитативомъ оглашеніе брака ‘между Томасомъ Лестеромъ изъ прихода Мерилебонъ въ Лондон и Мерси Винтъ, двицею сего прихода’, и вселенная, присутствовавшая при торжественномъ заявленіи по средневковой теоріи, но отсутствовавшая на дл, молчаніемъ своимъ изъявила согласіе на этотъ бракъ.
Итакъ Томасъ Лестеръ женился на Мерси Винтъ и поселился съ нею въ трактир ‘Ломовая Лошадь’…
Недурно было бы, еслибы люди, задушившіе въ себ голосъ совсти и совершившіе дйствіе, называемое преступленіемъ, имли обычай вести что-нибудь въ род медицинско-душевнаго дневника и подробно, поденно записывали бы въ немъ вс явленія своего нравственнаго здоровья. Подобныя записки, пожалуй, могли бы немало способствовать въ устраненію нкоторыхъ смутныхъ условныхъ понятій.
Сколь ни прискорбна подобная очерствлость, но я, по долгу лтописца, обязанъ заявить, что герой нашъ, а нын преступникъ (сочетаніе далеко не новаго изобртенія) въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ наслаждался глубокимъ душевнымъ миромъ, по праву подобающимъ только праведной совсти. Дни его плавно проходили въ такомъ довольств. Изъ Мерси вышла добрая, умная, нжная жена, она естественно любила и почитала его посл свадьбы еще боле, нежели до нея, она старалась о счастіи его боле, нежели когда либо заботилась о собственномъ своемъ. Она обуздывала его нравъ, любовалась его прекрасными качествами, узнала его слабости, но не смотрла на нихъ какъ на недостатки, а только какъ на маленькія личныя особенности, которыя она считала долгомъ своимъ уважать и щадить, чтобы какъ нибудь не сдлать чего-нибудь непріятнаго для ‘своего барина’, какъ она полушутя, полусерьзно величала Гриффита.
Любовь ея проявлялась въ несравненно боле почтительномъ вид, нежели любовь Кэтъ Пейтонъ. Несмотря на это, она имла большое вліяніе на Гриффита и при своей кротости управляла онъ для собственной его пользы. Не одинъ разъ входила она въ комнату и отбирала у него бутылку, когда замчала, что онъ слишкомъ усердно бесдуетъ съ нею, но все это выходило у нея такъ мило и мягко, что онъ никогда не сопротивлялся ей и не сердился. Вообще она няньчила его душевно, какъ нкогда няньчила тлесно въ болзни.
Она кром того до послдней мелочи заботилась о его удобствахъ и неустанно наблюдала за нимъ собственно съ этою цлью. Она постоянно слдила за выраженіемъ лица его, чтобы уловить на немъ малйшее его желаніе или впечатлніе.
Однажды вечеромъ онъ воротился домой какъ то боле обыкновеннаго утомленнымъ, въ камин не было огня, а только тлла угли. Онъ ничего не сказалъ, но лицо его слегка отуманолось: мы съ вами, читатель, ужь конечно и не замтили бы этого, но отъ Мерси не ускользнулъ этотъ легкій оттнокъ неудовольствія, и съ тхъ поръ онъ уже некогда не возвращался, чтобы не найти весело пылающаго огня въ камин.
Она дале замтила, что онъ любитъ играть на віолончели, но терпть не можетъ ее настраивать, и приняла эту должность на себя.
Когда бы онъ ни возвратился домой, рано-ли поздно-ли, онъ всегда находилъ пару сухихъ туфель, грющихся на коврик передъ каминомъ, віолончель, настроенную въ совершенств, яркій огонь и веселую, довольную жонку, привтно улыбавшуюся ему и всегда опрятно прибранную и одтую.
— Неужели, говорила она по этому случаю: — я наряжаюсь для чужихъ, а не для моего Томаса, который для меня миле всхъ гостей?
Они всегда вмст ходили въ церковь и вмст же оттуда возвращались рука объ руку, точно влюбленные, въ то время же существовало еще обыкновеніе ходить подъ руку, и Гриффитъ каждое воскресенье говорилъ про себя: ‘какъ однако пріятно имть жену протестантку!’
Но какъ-то разъ онъ не остерегся, обращаясь въ ней, и у него съ языка сорвалось другое, все еще незабытое имя.
— Послушай-ка, Кэтъ, моя малая, обозвалъ онъ ее.
— Кто это Кэтъ? спросила она тихо, но съ такимъ смущеніемъ и настороженною понятливостью, что онъ невольно содрогнулся.
— Не спрашивай, отвчалъ онъ трепетно, и потомъ твердо прибавилъ: — кто бы она ни была, она умерла… умерла, понимаешь?
— Ахъ! сказала Мерси тихо и съ глубокимъ чувствомъ: — ты любилъ ее и она все-таки умерла! бдная Кэтъ!
У Гриффита вырвался тяжкій стонъ.
— Ради самого Бога, сказалъ онъ: — никогда боле не произноси при мн этого имени. Я хочу забыть, что она существовала. Она не была мн такимъ врнымъ другомъ, какъ ты!
— Не говори такъ, Томасъ, кротко возразила Мерси: — ты много любилъ ее! Ея смерть чуть не стоила теб жизни. Что же длать? Не каждой быть первой, я же отъ природы, благодаря бога, не очень ревнива. Ты у меня милый, добрый мужъ, чего же мн боле?…
Поль Кэррикъ, будучи не въ силахъ совершенно отказаться отъ своихъ привычекъ, снова началъ изрдка появляться въ общей комнат ‘Ломовой Лошади’, но Мерси мастерски умла уберечь мужа отъ малйшаго непріятнаго ощущенія. Къ Кэррику она была внимательна, даже ласкова, но держала себя при этомъ такъ осторожно и твердо и такъ умла провести должную черту между своимъ мужемъ и бывшимъ поклонникомъ, что несчастная страсть Гриффита не могла разыгриваться, по неимнію къ тому повода.
Такъ прошло нсколько мсяцевъ, и сердце Гриффита наслаждалось полнйшимъ миромъ. Онъ не могъ любить Мерси такъ же страстно, какъ нкогда любилъ Кэтъ, но чувствовалъ глубокое уваженіе и преданность къ ней. Это была одна изъ тхъ нжныхъ, прочныхъ привязанностей, которыя переживаютъ сильныя страсти и не измняются до смерти — свтлая, чистая любовь, хотя и основанная на преступленіи.
Было уже около девяти мсяцевъ, какъ они женились и жили вмст въ мир и довольств, когда въ первый разъ постило ихъ горе, и притомъ въ самомъ обыденномъ непоэтическомъ вид. Сдлался моръ и падежъ на скотъ, и у Гарри Винта погибло значительное число коровъ. Тутъ только оказалось, что шесть изъ нихъ были куплены имъ въ долгъ, и что онъ за нихъ далъ векселя. Аренда у него тоже была недоплачена, однимъ словомъ дла его находились въ отчаянномъ положеніи.
Онъ скрывалъ это, до послдней минуты, отъ всхъ своихъ, наконецъ однако былъ поданъ искъ противъ него, векселя были представлены къ взысканію, и ему грозила опись имущества, тогда уже онъ созвалъ семейный совтъ и объявилъ о настоящемъ положеніи длъ.
Миссисъ Винтъ первымъ долгомъ выругала мужа, зачмъ такъ долго скрытничалъ.
Мнимый Томасъ Лестеръ тоже побранилъ его.
— Еслибы вы мн сказали прежде, сказалъ онъ: — я бы не сталъ платить неустойки за ‘Виноградникъ’, а поселился бы тамъ, и васъ бы туда перевелъ.
Мерси не вымолвила ни слова, только вздохнула:
— Бдный отецъ!
По мр того, какъ опасность приближалась, разговоры стала оживленне и старики начали жаловаться дочери на ея мужа.
— Вышла за барина, твердили они ей:— вотъ онъ и барствуетъ и хоть бы пальцемъ пошевельнулъ, чтобы спасти твоихъ родныхъ отъ разоренія.
— Не браните его, заступилась Мерси: — онъ бы и радъ, да гд ему денегъ взять? Не дале какъ вчера вечеромъ онъ веллъ мн продать для васъ вс свои вещи, только, мама, я не ршилась: мн кажется, эти вещи принадлежали одной женщин, которую онъ крпко любилъ, а она умерла, и у меня не поднялась рука на нихъ: значитъ, во всякомъ случа, браните меня, а не его.
— Вещи! много ихъ, вещей-то! Заткнешь ими этакую дыру! презрительно ворчали т.
Отъ заочныхъ жалобъ на Гриффита старики скоро перешли къ косвеннымъ намекамъ уже въ его присутствіи. Старики язвили Томаса Лестера, и нимало себ этимъ не помогали, но Мерси, хотя и непреднамренно, избрала боле врный путь къ достиженію ихъ же цли. Она никогда, ни однимъ словомъ, не вмшивалась въ споры, но иногда, когда общее раздраженіе доходило до высшей степени, она обращала на мужа свои голубиные глаза съ такомъ любящимъ, съ такимъ робко-умоляющимъ взглядомъ, который все сердце поворачивалъ у него въ груди. Эти молчаливые, кроткіе взоры тихой, безотвтной Мерси были боле могущественнымъ оружіемъ, нежели всевозможныя увщанія, а особенно брань и колкости, которыми угощали его ея родители.
Вдь онъ все время зналъ, вкъ и гд достать денегъ, стоило только отправиться въ Гэрншо-Кэстль. И хоть душа его содрогалась при одной мысли объ этомъ, однако изъ любви къ Мерси онъ сдлалъ первый шагъ, заставилъ себя хладнокровно думать объ этомъ дл и обсуждать его съ самимъ собою. Нсколько мсяцевъ назадъ, даже и это уже было бы свыше его силъ: онъ слишкомъ еще любилъ свою законную жену, слишкомъ ненавидлъ ее. Но теперь время и вліяніе Мерси значительно притупили и то и другое чувство, онъ даже начиналъ себя спрашивать, не способенъ ли онъ встртить Кэтъ, рядомъ съ попомъ, не ощущая при этомъ особеннаго волненія.
Когда она только что заводились хозяйствомъ, въ первую пору своей супружеской жизни, Гриффитъ, какъ уже сказано, истратилъ все свое состояніе, заключавшееся въ отказанныхъ ему двухъ тысячахъ фунтахъ, на то, чтобы сдлать въ Гэрншо-Кэстл нужныя поправки и произвести тамъ нкоторыя работы, но съ тхъ поръ, какъ жена, по его мннію, ‘выгнала’ его изъ дома, онъ имлъ несомннное право требовать обратно своихъ денегъ. На это-то онъ теперь и ршился. Одного только хотлось ему: добыть деньги, не отправляясь туда лично.
Наружность Мерси, также какъ и умоляющіе ея взгляды, сильно на него дйствовали. Она была въ томъ состояніи, которое возбуждаетъ въ мужчин чувство человколюбія и жалости, не говоря уже о любви и привязанности. Несмотря на свою тяжелую ношу, она тихо бродила по дому, попрежнему заботясь о его удобствахъ, набивая ему трубку, приготовляя ему туфли у огня и наблюдая за удовлетвореніемъ всхъ его привычекъ. Она ни за что не хотла упустить ни одной мелочи, и глядя, какъ эта бдная пташка, тяжело двигаясь, копошилась около него, онъ чувствовалъ, что готовъ умереть, чтобы сослужить ей службу.
Однажды она стояла около него и одною рукою набивала ему трубку, онъ взялъ ее за свободную руку и притянулъ къ себ на колни.
— Малютка моя, сказалъ онъ:— не убивайся! Я знаю, какъ достать деньги, и достану ихъ, ради тебя.
— Я это давно знаю, тихо отвчала она:— неужели я до сихъ поръ не научилась читать въ твоемъ лиц? Только объ одномъ прошу, Томасъ, продолжала она и приластилась щечкою къ его щек:— добудь деньги честнымъ образомъ, а не то совсмъ ихъ не надо.
— Не бойся, успокоилъ онъ ее: — свои же возьму.
Но посл того, какъ онъ далъ Мерси положительное общаніе, онъ сталъ задумчивъ и даже нсколько раздражителенъ. Ему все еще сильно не хотлось хать въ Гэрншо, другого же средства онъ никакъ не могъ придумать, потому что, посылая кого-нибудь за себя, онъ и самъ ползъ бы въ петлю, и Мерси погубилъ бы.
Кончилось тмъ, что его природная слабость — ревность ршила все дло.
Мистрисъ Винтъ по секрету разсказала свое горе одной изъ своихъ знакомыхъ. Въ три дня исторія была извстна уже всему селу.
И вотъ однажды, Поль Кэррикъ, опорожнивъ въ кухн дв кружка крпкаго эля, сказалъ хозяину:
— Напрасно не выдали за меня дочь: у меня отложено сто фунтовъ, я бы васъ выручилъ — и не задумался бы.
— Неужто, Поль? возразилъ Гарри Винтъ: — эхъ, право! зналъ бы, не ползъ бы въ знать. Попуталъ же чортъ!
Кэррикъ говорилъ нисколько не стсняясь, во всеуслышаніе. Гриффитъ стоялъ въ дверяхъ, и слышалъ весь этотъ разговоръ.
Онъ вошелъ въ кухню блдный, какъ полотно, и подступилъ прямо къ Винту.
— Я переведу на себя вашъ трактиръ и ваши долги, сказалъ онъ: — непремнно и то другое вмст, иначе несогласенъ.
— Вотъ люблю! Молодецъ!— радостно вскрикнулъ хозяинъ: — принимаю твое предложеніе въ присутствіи вотъ этихъ свидтелей.
Гриффитъ обернулся къ Кэррику.
— Домъ этотъ мой, убирайся изъ него! чтобъ духа твоего подлаго не было!
При этихъ словахъ онъ схватилъ Кэррика за воротъ, потащилъ его, не помня себя, къ двери, вытолкнулъ ва середину дороги, потомъ возвратился за его шляпою и изо-всхъ силъ швырнулъ ее вслдъ за нимъ. Совершивъ этотъ прекрасный подвигъ, онъ слъ посреди кухни, въ немъ все еще кипло и клокотало, и онъ задорно обводилъ глазами комнату, ища въ ней новаго противника, но сила его была такъ громадна и лицо его сдлалось такимъ страшнымъ отъ припадка проснувшейся ревности, что никому не было охоты трогать его.
Посл нкотораго времени, Гарри Винтъ, однако, съ досадою пробурчалъ:
— Хорошъ покупатель!
Гриффитъ строго оборвалъ его.
— Если я беру на себя ваши долги, то съ тмъ, чтобы вести и вашу торговлю, когда ужь у васъ мозговъ не хватило.
— Будь по твоему! возразилъ хозяинъ:— только больно ужь торопишься! Не дло распоряжаться, еще и денегъ не-заплативши!
Гриффита покоробило.
— Хорошо же! Въ послдній разъ вы меня попрекаете. Билль, приказалъ онъ конюху: — насыпь Блэкъ-Деку побольше овса! Къ разсвту чтобы былъ накормленъ, и не дале, какъ черезъ десять дней ферма будетъ очищена отъ долговъ до послдняго шиллинга. Вы же, мистеръ Уайтъ, покуда извольте приготовить мн новую вывску: ломовую же лошадь, только вороную съ однимъ блымъ копытомъ, въ честь моего добраго коня Дика, а вмсто ‘Гарри Винтъ’, поставьте ‘Томасъ Лестеръ’. Смотрите, чтобы все было сдлано къ моему возвращенію, иначе глазъ не показывайте!
Немного спустя посл этой сцены, онъ ушелъ объявить Мерси о своемъ отъзд, и какъ только онъ удалился изъ комнаты, примолкнувшіе языки затрещали, какъ паровыя мельницы.
Въ слдующее утро, едва брежжило, какъ уже Дика осдланнаго подводили въ крыльцу, Мерси боле часу была уже на ногахъ и приготовляла мужу завтракъ. Она крпко при жалась къ нему, разставаясь съ нимъ, и немножко всплакнула, шепнувъ ему на ухо нсколько словъ, которыхъ кром него никто не слыхалъ: она просила его долго не оставаться въ отсутствіи, чтобы не быть вдали отъ нея въ минуту ея опасности.
Онъ далъ ей слово скоро воротиться, нжно поцаловалъ ее, велть не унывать, слъ на лошадь и похалъ на сверъ съ упрямою ршимостью.
Посл его отъзда, Мерси расплакалась, уже ничмъ не стсняясь.
Отецъ ея самъ принялся утшать ее.
— Мужъ твой молодецъ, сказалъ онъ: — онъ только на денекъ-другой похалъ на свой старый промыселъ. Не бойся, глупенькая, пистолетъ у него въ исправности: самъ позаботился. Лошади его нтъ быстре во всемъ графств, будь уврена, что въ какіе нибудь дня три воротится съ набитыми карманами. Помяни мое слово, что его промыселъ лучше моего, и дуракъ же онъ, что бросаетъ его.
Гриффитъ два дня пробылъ въ дорог, и во все это время не переставалъ ворочать въ голов разные планы, какъ лучше исполнить непріятное, но необходимое дло, которое онъ принялъ на себя.
Наконецъ, онъ ршилъ дать своему посщенію чисто-дловой характеръ: не пылить, не позволять себ никакихъ упрековъ, пусть прелестная, но ненавистная женщина продолжаетъ позорить его имя, отъ этого имени онъ самъ отказался. Онъ не удостоитъ взять ни одной копейки изъ ея денегъ, но свои дв тысячи фунтовъ потребуетъ, а двсти или триста изъ нихъ возьметъ немедленно, въ вид задатка. Искуственно ожесточая себя такимъ образомъ, онъ подъхалъ къ Гэрншо-Кэстлю, но чмъ ближе онъ подъзжалъ, тмъ боле замедлялъ шагъ, и то, что на значительномъ разстояніи казалось возможнымъ, почти легкимъ, теперь представлялось боле и боле труднымъ и почти непосильнымъ. Кром того, сердце его, которое онъ считалъ закаленнымъ, начинало отбивать порядочную тревогу, биться, и какъ-то судорожно сжималось при мысли о предстоящемъ свиданіи.

XXX.

Каролина Райдеръ въ условный часъ, какъ уже извстно читателю, отправилась къ калитк, и простояла тамъ три битыхъ часа, но Гриффита, разумется, никакого не явилось.
Она приходила на свой постъ и на слдующій же вечеръ, и опять на слдующій, но наконецъ, перестала ходить, и стала дожидаться объясненія. Объясненія, однако, тоже не послдовало, такъ что она осталась въ сильномъ разочарованіи и немаломъ негодованія.
Она принялась ненавидть Гриффита, и возъимла нкоторое уваженіе и даже нчто въ род дружбы къ загубленной ею женщин.
Это измненіе въ чувствахъ ея къ бывшей ея соперниц отчасти объясняется слдующими ея словами кому-то изъ прислуги:
— Наша барыня, сказала она:— переноситъ свое несчастье точно мужчина.
Дйствительно, мистрисъ Гонтъ все это время держала себя положительно великолпно.
Въ теченіе многихъ мсяцевъ, она терпла пытку душевную неизобразимую, но гордо скрывала свое горе отъ свта, и сохраняла грустное, но величественное спокойствіе.
Она продолжала ходить въ траур. ‘Почемъ я знаю, живъ ли онъ’, говаривала она. Она ограничила свое хозяйство, сократила расходы свои на дв трети, вся предалась религіи и благотворительности.
Ея горестное положеніе привлекло къ ней человка, нкогда много любившаго ее, теперь глубоко почитавшаго и жалвшаго ее: сэра Джорджа Невиля.
Онъ былъ все еще холостъ, по ея милости, по крайней мр, она была причиною того, что ему опротивли вс женщины въ то время, какъ онъ помышлялъ о женитьб, охота отпала, и съ тхъ поръ уже не возвращалась.
Еслибы Гонты поселились въ Больтон, сэръ Джорджъ былъ бы ихъ ближайшимъ сосдомъ, но Невильс-Кортъ находился въ девяти миляхъ отъ Гэрншо-Кэстля, и когда они встрчались, что случалось весьма рдко, мистрисъ Гонтъ тщательно остерегалась, какъ бы не подать Гриффиту малйшаго повода къ неудовольствію или безпокойству.
Она поэтому держалась съ сэромъ Джорджемъ нсколько дальше и холодне, чмъ бы ей самой хотлось, по внушенію собственнаго сердца, и достоинствамъ этого благороднаго человка.
Когда стало уже положительно извстно, что мужъ бросилъ ее, сэръ Джорджъ однажды слъ на лошадь и похалъ въ Гэрншо-Кэстль навстить мистрисъ Гонтъ.
Она извинилась и не приняла его. Сэръ Джорджъ былъ отчасти избалованъ общимъ ухаживаніемъ за нимъ, и этотъ отказъ нсколько задлъ его самолюбіе. Впрочемъ, онъ скоро узналъ, что она не принимаетъ ршительно никого, кром нсколькихъ богомольныхъ барынь. Сэръ Джорджъ тогда написалъ къ ней письмо, которое истинно приносило честь его разсудку и сердцу. Онъ, между прочимъ, говорилъ въ немъ, что онъ такъ назойливъ, что готовъ навязать ей свои услуги и дружеское участіе, хотя бы даже противъ ея воли, но боле теплыхъ выраженій онъ себ не позволилъ. Время угомонило въ немъ т буйныя чувства, которыя нкогда волновали его покой, но время не могло изгладить изъ души его нжнаго участія и привязанности въ женщин, которую онъ любилъ въ молодости, и не измнило его глубокаго уваженія къ ея характеру.
Мистрисъ Гонтъ порядкомъ поплакала надъ этимъ дружескимъ посланіемъ, и въ сердц ея на мгновеніе смутно шевельнулась досада, зачмъ она предпочла Гриффита этому рыцарски-благородному витязю. Она написала ему полный чувства, но осторожный отвтъ: она не поощряла его въ намреніи посщать ее, но призналась, что если она когда-нибудь ршатся принимать мужчинъ въ отсутствіи мужа, то ему первому дастъ объ этомъ знать, и подписалась: ‘его несчастнымъ, но глубоко благодарнымъ и преданнымъ другомъ’.
Однажды, выходя изъ коттеджа одной бдной старушки, у которой она оставила все содержаніе небольшой корзиночки, висвшей у нея на рук, она неожиданно встртилась лицомъ къ лицу съ сэромъ Джорджемъ. Онъ снялъ шляпу и низко ей поклонился, затмъ, собирался прохать мимо, но передумалъ, слзъ съ лошади и подошелъ къ ней.
Свиданіе сначала было нсколько натянутое, но посл первыхъ словъ, онъ рискнулъ замтить ей, что ей бы непремнно слдовало посовтоваться съ какимъ-нибудь врнымъ другомъ и дловымъ человкомъ, въ род, напримръ, его самого, и объявилъ, что вполн готовъ поднять все графство на ноги, и ручается, что отыщетъ ея мужа, гд бы онъ ни находился.
— Чтобы я нарядила погоню за этимъ человкомъ! воскликнула она, вся вспыхнувъ: — никогда этого не будетъ, хотя бы онъ былъ моимъ царемъ, нетолько мужемъ. Онъ знаетъ, гд меня найдти: этого довольно.
— Однако, вступился Невиль: — не можетъ же быть, чтобы вамъ не хотлось знать, гд онъ, и что съ нимъ?
— Увы, мой добрый дорогой другъ, конечно бы хотлось!
Это признаніе она произнесла повидимому спокойно, но на послднемъ слов горько зарыдала, и почти бгомъ бросилась отъ Невиля.
Сэръ Джорджъ грустно посмотрлъ вслдъ за нею, и тутъ же ршился на благородное дло, достойное его. Это случайное свиданіе убдило его, что только однимъ способомъ онъ можетъ заслужить ея уваженіе и дружбу. Онъ далъ себ слово отыскать ея мужа, не подавая ей въ этомъ вида, не испрашивая у нея согласія, не навязывая ей явно своихъ услугъ. Сэръ Джорджъ много лтъ уже былъ судьею, и набилъ руку въ судебныхъ слдствіяхъ, такъ, что несмотря на долгое время, прошедшее съ исчезновенія Гриффита, онъ прослдилъ его на значительное разстояніе, и въ ожиданіи дальнйшихъ свдній, далъ знать мистрисъ Гонтъ, что бглецъ направился не къ морю, а куда то на югъ.
Мистрисъ Гонтъ письменно поблагодарила его за это, хотя и отрывочное извщеніе. Пока Гриффитъ оставался въ предлахъ Англіи, все еще была надежда, что онъ не совсмъ для нея пропалъ. Она разсчитывала, что денегъ, захваченныхъ имъ съ собою, не могло достать надолго, нужда должна воротить его къ ней, и она на столько была усмирена горемъ, что съ радостію готова была принять его, даже на такихъ условіяхъ.
Горе — сильный укротитель гордости. Мистрисъ Гонтъ была нетолько огорчена, но и глубоко оскорблена, несмотря на это, въ эти томительные дни и недли безотраднаго одиночества и тоски неизрченной, она поняла свою ошибку, и внутренно покарала себя за нее. Она сдлалась боле кротка, снисходятельна, стала боле прежняго заботиться о чувствахъ и нуждахъ своихъ слугъ, словомъ — сдлалась женственне.
Прошло много мсяцевъ прежде, чмъ она могла пересилить себя на столько, чтобъ ступить ногою въ рощу. Каждая фибра въ ней трепетала при одномъ вид издали деревьевъ, подъ тнью которыхъ она была такъ жестоко унижена и покинута. Но когда она укротила себя молитвою и размышленіемъ, она принудила себя подойти въ воротамъ и заглянуть въ самую рощу, она исполнила это, и громко произнеся самообвинительныя слова: ‘Я первая согршила’, вся дрожа отъ сильной внутренней борьбы, убжала въ домъ, надломленная, разбитая.
Наконецъ, будучи католичкою, и потому придавая самоистязанію большую цну, нежели придаетъ протестантская религія, бдная страдалица превратила эту самую рощу въ мсто покаянія для себя. Разъ въ недлю, съ великимъ усиліемъ, она, бывало, приплетется на то самое мсто, гд Гриффитъ такъ безчеловчно разгромилъ ее, и тутъ, на колняхъ, молится за него и за себя. По истин, если смиреніе и самоуниженіе должны выражаться тлеснымъ образомъ, то она представляла полнйшую картину этихъ сокрушительныхъ чувствъ: она приставляла распятіе къ стволу дерева, простиралась ницъ передъ нимъ, почти лежа на земл, въ этомъ положеніи, она кротко прижималась губами къ распятію, и долго, горячо молилась.
Однажды, въ то самое время, какъ она молилась такимъ образамъ, на заповдномъ мст, къ ней нершительными шагами приблизился путникъ въ высокихъ сапогахъ, бряцая шпорами, и весь запыленный съ дороги. Она была до того поглощена молитвою, что не слыхала этихъ шаговъ, пока они не раздалась совсмъ близко. Но лишь только заслышала она ихъ, она задрожала всмъ тломъ: ея чуткое ухо узнало желанные, давно-давно неслыханные шаги. Она не смла шевельнуться, не смла оглянуться въ ту сторону, боясь, что это обманъ чувствъ или одинъ безплотный звукъ, ниспосланный ей въ утшеніе небомъ.
Но въ слдующую же минуту знакомый, звучный голосъ поразилъ ея слухъ, и какъ громомъ потрясъ все ея существо.
— Извините, сударыня, я бы желалъ узнать…
Вопросъ не былъ доконченъ, потому что Кэтъ Гонтъ стремительно вскочила съ земли, громко вскрикнула, и обернувшись къ Гриффиту Гонту, смотрла на него дико-удивленными глазами, такъ же какъ и онъ на нее…
Такъ-то встртились мужъ и жена — встртились, по странной прихоти судьбы, на томъ же самомъ мст, на которомъ такъ страшно разстались.

XXXI.

Взглядъ, которымъ смотрли другъ на друга эти два человка, можно отчасти вообразить, описать же — никогда.
Гриффитъ первый заговорилъ.
— Въ траур! шопотомъ воскликнулъ онъ. Голосъ его замиралъ въ горл, на лиц его, хотя оно было блдно и сурово, не видать было того страшнаго выраженія, какъ въ минуту ихъ послдней разлуки.
Поэтому она вообразила, что онъ возвращается къ ней въ миролюбивомъ дух, она бросилась къ нему съ крикомъ, полнымъ радости и любви, обвила шею его руками, и задыхаясь, припала головою въ его плечу.
При такой встрч и трепетномъ прикосновеніи существа, нкогда столько имъ любимаго, по всему тлу Гриффита пробжала странная дрожь, которая выражала его настоящее отвращеніе къ ней, но въ то же время и затаенную власть ея надъ нимъ.
Онъ самъ почувствовалъ, что выказалъ нкоторую слабость, и это еще боле ожесточило его. Онъ схватилъ жену за руки, и отодвинулъ ее отъ себя, хоти и не грубо, но со взглядомъ, полнымъ отвращенія.
— Прошло то время, сударыня, сказалъ онъ, и сурово прибавилъ: — или вы думаете, я явился сюда разыгрывать роль легковрнаго супруга?
Мистрисъ Гонтъ въ свою очередь отшатнулась отъ него.
— Какъ? дрожащимъ голосомъ проговорила она: — ты возвращаешься сюда, и не жалешь о томъ, что сдлалъ? Нисколько не жалешь? Да знаешь ли ты, что ты со мной сдлалъ?
— Прошу васъ, перестаньте! строго перебилъ ее Гриффитъ:— мы съ вами теперь чужіе, теперь и навки. Но будетъ объ этомъ, вы женщина, и я не затмъ пришелъ, чтобы съ вами ссориться.
И Гриффитъ въ нкоторомъ замшательств вперилъ глаза въ землю.
— Слава-богу, хоть за это! трепетно промолвила мистрисъ Гонтъ:— о Боже, внезапное появленіе ваше, мысль о томъ, чмъ вы нкогда были для меня, прежде, чмъ ревность ослпила васъ… дайте мн руку — скоре, у меня ноги подкашиваются!
Ударь былъ не по силамъ ей: ея прекрасныя черты подернулись блдностью, колна ея колотились другъ о друга, она шаталась, какъ подрубленное дерево, и Гриффитъ, въ которомъ, при всхъ его недостаткахъ, была бездна мужского благородства, протянулъ ей свою сильную руку, за которую она взялась, дрожа всмъ тломъ и истерически рыдая.
Прикосновеніе къ рук его этой маленькой, дрожащей ручки вызвало въ душ его какую-то чисто-мужскую жалость въ ней, и онъ старался ободрить ее, насколько усплъ это сдлать.
— Ну, полноте, уговаривалъ онъ ее тихо: — я недолго буду безпокоить васъ. Я исцленъ отъ ревности. Она убита во мн вмст съ моей великой любовью. Вамъ, съ вашимъ святымъ гршникомъ, нечего меня опасаться. Я пришелъ сюда за деньгами, мн нужны мои дв тысячи фунтовъ, вотъ и все.
— Такъ вы за деньгами, не за мною! прошептала она съ вынужденнымъ спокойствіемъ.
— Конечно, за деньгами, ужъ никакъ не за вами, холодно отвчалъ онъ ей.
Едва произнесъ онъ эти слова, какъ уже гордая женщина отбросила отъ себя его руку.
— Хорошо! Вы получите свои деньги, отъ меня же будетъ вамъ одно презрніе!
Но она не въ силахъ была выдержать себя, какъ бывало прежде. Она надменно повернулась къ мужу спиною, но на первыхъ же шагахъ слезы снова одолли ее.
— Ступайте за мною, сквозь рыданія сказала она:— я сейчасъ же вручу вамъ то, зачмъ вы пришли. Боже, какъ мало знала я этого человка!
Она медленно шла впереди Гриффита съ поникнутою головою, обливаясь горькими слезами. Онъ побрелъ за нею, такой же понуренный, и у него на душ было очень скверно. Въ голос ея слышалась такая истинная страсть, въ ея глазахъ, ея слезахъ, во всемъ ея существ было столько правды, что онъ невольно былъ тронуть и самъ возмущался ролью, которую разыгрывалъ въ отношеніи къ ней. Онъ чувствовалъ странное замшательство и смущеніе, и съ недоумніемъ спрашивалъ себя, какими судьбами она, преступница, умудряется изображать изъ себя жертву, а онъ, оскорбленный, чувствуетъ нчто, похожее на угрызенія совсти?
Мистрисъ Гонтъ теперь уже не боле обращала на него вниманія, какъ ежели бы за нею шла какая-нибудь собака. Она прошла въ гостиную, но тутъ безсильно упала на первую попавшуюся кушетку, истомленно опрокинула назадъ голову и закрыла глаза, слезы продолжала струиться изъ-подъ закрытыхъ вкъ. Гриффитъ схватилъ со стола колокольчикъ и изъ всхъ силъ позвонилъ.
Въ ту же минуту послышались за дверью торопливые, легкіе шаги и вбжала Каролина Райдеръ съ обезпокоеннымъ видомъ: она, какъ уже сказано, возъимла нкоторую привязанность къ своей госпож съ тхъ поръ, какъ, она перестала быть ея счастливою соперницею, и особенно когда замтила, что та переносила свое горе, какъ мужчина.
При вид Гриффита, Райдеръ громко вскрикнула и остановилась, едва переводя дыханіе.
Мистрисъ Гонтъ раскрыла глаза.
— Да, милая, онъ вернулся домой, сказала она съ горечью:— но только одно тло его, не сердце.
Она слабо протянула руку, указывая на сткляночку со спиртомъ, стоявшую на стол. Райдеръ подбжала къ ней и приложила сткляночку къ ея ноздрямъ. Мистрисъ Гонтъ шепнула ей на ухо:
— Отправьте сейчасъ же побыстре лошадь за отцомъ Франсисомъ, и скажите: жизнь или смерть!
Райдеръ понятливо переглянулась съ нею, тихонько вышла въ комнаты и побжала прямо въ конюшню. У воротъ она увидали вороного коня Гриффита, и въ ту же минуту ей блеснула умная мысль: она посадила конюха на эту лошадь, вмсто того, чтобы отправить его на одной изъ своихъ.
— Ну, что же, лучше вамъ? сурово спросилъ Гриффитъ жену.
— Лучше, благодарю васъ.
— Такъ выслушайте-же меня. Когда мы съ вами заводились хозяйствомъ, у меня было дв тысячи фунтовъ, я ихъ истратилъ на этотъ домъ, домъ же этотъ вашъ, какъ вы сами мн однажды замтили.
— Да, вы памятливы на мои недостатки.
— Я памятливъ на все, Кэтъ.
— Спасибо хоть за то, что назвалъ меня Кэтъ. Послушай же теперь ты меня, Гриффитъ, съ тхъ поръ, какъ ты насъ бросилъ, я думала-думала, все передумала, что могло съ тобою приключиться, и спрашивала себя: ‘Откуда онъ денегъ добудетъ?’ Мои кольца и мелкія вещицы, которыя ты сдлалъ мн честь забрать съ собою, не могли хватить теб надолго, я это знала. Поэтому я сократила свои расходы, по крайней мр, на три четверти, и стала копить деньги для тебя, зная, что когда нибудь понадобятся.
— Для меня! откликнулся Гриффитъ въ крайнемъ изумленіи.
— Для кого же? Я пошлю за этими деньгами и вручу ихъ теб завтра.
— Завтра? Почему же не сегодня?
— Потому что у меня къ теб есть просьба, которую ты сперва долженъ исполнить.
— Чего же вамъ нужно отъ меня?
— Справедливости! Если ты любишь деньги, то и у меня есть богатство, которымъ я дорожу: моя честь. Вы меня оклеветали и оскорбили, сэръ, но я знаю, что вы поступили такъ вслдствіе недоразумнія. Это недоразумніе я хочу разъяснить и показать вамъ, насколько именно я подала вамъ поводъ осудить меня, потому что, сознаюсь, увы! я была неосторожна. Но, Гриффитъ, клянусь теб спасеніемъ души моей, что неосторожность эта происходила отъ непорочности и излишней увренности въ себ.
— Послушайте, прервалъ ее Гриффитъ строгимъ, но взволнованнымъ голосомъ:— совтую вамъ оставить все это въ поко. Не будите заснувшаго гнва, что толку бередить старую рану…
Мистрисъ Гонтъ встала.
— Какъ вамъ угодно, сэръ, сказала она тихо:— извините меня, мн нужно распорядиться о вашемъ помщеніи.
— О, не безпокойтесь изъ-за меня, отвчалъ Гриффитъ: — вдь я здсь не хозяинъ.
Губы мистрисъ Гонтъ слегка дрогнули, но она немедленно нашлась.
— Въ такомъ случа, отвчала она:— вы у меня гость, слдовательно, тмъ боле я обязана позаботиться, чтобы вамъ было хорошо.
Она низко присла ему, какъ чужому, и спокойно направилась къ двери, съ большимъ искуствомъ скрывая дрожь, отъ которой сгибались ея колна.
У дверей она нашла Райдеръ и приказала ей идти за собою, къ великому неудовольствію сей госпожи, которой очень хотлось поговорить наедин съ Гриффитомъ и получить отъ него объясненіе извстнаго читателямъ обстоятельства.
Какъ только об женщины настолько удалились отъ Гриффита, что онъ не могъ слышать ихъ разговора, мистрисъ Гонтъ положила руку на плечо своей горничной и быстро, съ нескрываемымъ уже трепетомъ сказала ей.
— Милая моя, если я была вамъ доброю госпожею, то отплатите мн теперь: помогите мн удержать его въ дом до прізда отца Фрэнсиса.
— Будьте спокойны, это я беру на себя, съ твердостью отвчала Райдеръ.
Мистрисъ Гонтъ обими руками обвила шею Райдеръ и поцаловала ее. Это движеніе было такое пылкое, и притомъ неожиданное отъ женщины, всегда столь сдержанной и даже надменной, что Райдеръ была совсмъ озадачена и отчасти тронута.
Что же касается услуги, которую просила у нея мистрисъ Гонтъ, то она и безъ ея просьбы постаралась бы объ этомъ, ради собственныхъ цлей.
— Послушайте, сказала она: — позвольте мн посовтовать. Вы будьте покуда подальше отъ него, а я пойду пріодну мисъ Розу, вы понимаете, сударыня…
— Ахъ, вижу, что есть же у меня хоть одинъ другъ, сказала бдная мистрисъ Гонтъ, и вполн довряясь Райдеръ, сама отправилась распорядиться о приготовленіи Гриффиту комнаты.
Райдеръ сыскала малютку, нарядила ее, какъ куколку, и объявивъ ей, что ея милый папаша возвратился, принялась настроивать ребнка съ тмъ неуловимымъ, неподражаемымъ искуствомъ, которое свойственно однмъ женщинамъ, такъ что Роза сошла внизъ, вполн приготовленная исполнить то, что отъ нея требовалось, хотя и не было ей дано никакихъ особенныхъ инструкцій.
Гриффитъ, между тмъ, тревожно расхаживалъ взадъ и впередъ по комнат и жаллъ, зачмъ не остался тамъ. Онъ вовсе не разсчитывалъ на вс эти треволненія, и чувствовалъ, что душевный миръ, которымъ онъ наслаждался въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ, съ каждою минутою уплываетъ отъ него. ‘Ну, Мерси, душа моя’, думалъ онъ про себя: ‘не дешево достанутся мн эти деньги, какъ я вижу’. Онъ подошелъ къ окну, посмотрлъ на откосъ и тяжко вздохнулъ, потомъ слъ и задумался о прошломъ.
Вдругъ дверь тихо растворилась, и въ комнату заглянуло ангельское личико съ голубыми глазками и золотистыми локонами. Гриффитъ вздрогнулъ. Роза радостно вскрикнула, протянула об ручонки, и въ одну секунду очутилась у него на колняхъ съ руками, крпко обвитыми вокругъ его шеи.
— Папа! Папа! кричала она: — милый!… милый! Голубчикъ папа! И она не переставала гладить и цаловать его щоку.
Ея невинныя ласки тронули его до слезъ.
— Моя крошка! тихо вздохнулъ онъ:— овечка моя!
— Какъ у тебя сердце бьется! Не плачь же, папа, вдь никто не умеръ. Мы было-думали, что ты умеръ, я такъ рада, что ты возвратился домой живой и здоровый. Теперь намъ можно будетъ снять этотъ гадкій трауръ, терпть его не могу!
— Какъ, разв ты по мн была въ траур, моя касатка?
— Еще бы. Мама велла! Мама такъ горевала! А вдь ты гадкій, папа, злой, а только я тебя все-таки люблю! Такъ скучно, когда вс такія умницы, какъ мама, сама поневол умница будешь. Теперь же, когда ты пріхалъ, дастъ Богъ, опять пойдетъ житье и пошалить можно будетъ, и капельку, самую капельку не слушаться. Ну, разв ты не радъ, что не умеръ, а домой пришелъ?
— Я радъ, что тебя вижу. Давай сюда ручку и пойдемъ осматривать вс наши любимыя мста!
— Ахъ, какъ это хорошо, только погоди, я надну новую шляпку съ перомъ.
— Пустяки, ты и такъ хороша.
— Ахъ, папа, какъ же это можно, неприлично: вдь ты у насъ теперь общество.
— Какое ужь мое общество — невеселое, сама увидишь, моя птичка.
— Нтъ, я не то. Я вотъ что хотла сказать: какъ ты всегда былъ здсь, ты былъ только папа, и больше ничего, а теперь, какъ ты въ кое-то вки въ гости пріхалъ, ты, значитъ, общество.
— Ну, ладно, ступай за шляпкою, только живе, не то безъ тебя уйду!
— Не смть! прикрикнула Роза: — я сію минуточку вернусь.
Она побжала къ себ въ комнату и выпросила у Райдеръ, всякими правдами и неправдами, свою новую шляпку, которой по настоящему не слдовало ей обновлять до слдующаго мсяца.
Гриффитъ съ дочкою обошелъ вс знакомыя мста, онъ былъ печаленъ и мраченъ, она же весела безконечно, и безъ умолку тараторила, потряхивая головкою и время отъ времени заворачивая глазки кверху, норовя полюбоваться своимъ перомъ.
— Ну, смотри же, больше не узжать, папа! Такъ скучно, право, безъ тебя, у насъ не бываетъ ни души, мама никого не пускаетъ.
— Никого, кром отца Леонарда, конечно, съ горечью молвилъ Гриффитъ.
— Отца Леонарда? Да онъ никогда у насъ не бываетъ. Леонардъ! Вдь это тотъ священникъ, красивый такой, что гладилъ меня, бывало, по голов, и говорилъ, чтобы я любила и почитала своихъ родителей? Я бы и рада, да что же, когда мама вчно плачетъ, а тебя все нтъ. Какъ же тебя-то я буду любить и почитать, когда въ глаза не вижу, и вс мн толкуютъ, что ты гадкій, да еще умеръ?
— Послушай-ка, вострушка, разскажи мн лучше, когда ты въ послдній разъ видла отца Леонарда? вдругъ спросилъ ее Гриффинъ, крпко закусывая нижнюю губу.
— Гд мн запомнить? Это было сто лтъ назадъ, когда — когда я была еще совсмъ маленькая. Вдь ты знаешь, что онъ ухалъ еще прежде тебя.
— Ничего я не знаю. Говори всю правду: вдь онъ бывалъ здсь съ тхъ поръ, какъ я ухалъ?
— Нтъ, папа, не бывалъ.
— Странно! Ну, значитъ, она къ нему здитъ?
— Мама то! Мама почти никуда не выходитъ и никогда не пройдетъ дале села. Мама стала такая скупая, боится, что ты обднешь, и все деньги для тебя прячетъ. Ну, теперь ты воротился, значитъ, у насъ опять пойдутъ кареты и всякія прелести!… Ахъ, да, хорошо, что вспомнила: отецъ-то Леонардъ, должно быть, совсмъ ухалъ изъ Англіи — при мн говорили.
— Когда же это было?
— Кажется, почти сейчасъ, какъ ты ухалъ.
— Странно! опять задумчиво пробормоталъ Гриффитъ..
Онъ долго еще шелъ, ведя дочку за руку, но уже не слушалъ ея щебетанія: такъ удивило его и озадачило то, что онъ вывдалъ отъ нея.
Обдумавъ хорошенько все слышанное, онъ наконецъ пришелъ къ заключенію, что жена его и священникъ, должно быть, раскаялись и разошлись, когда было уже поздно. Это обстоятельство и душевное успокоеніе, которое онъ обрлъ въ своей новой жизни, нсколько смягчили его чувства къ жен: ‘Значитъ, они все-таки не закоснли въ порок’, подумалъ онъ:— ‘бдная Кэтъ!’
Въ то самое время, какъ это доброе чувство боле и боле проникало въ его сердце, малютка вдругъ радостно вскрикнула, онъ поднялъ глаза и увидлъ мистрисъ Гонтъ, шедшую къ нему на встрчу въ сопровожденіи Райдеръ, об были въ свтлыхъ нарядахъ, и это-то именно такъ сильно обрадовало двочку.
Мистрисъ Гонтъ казалась преображенною, она точно похорошла, помолодла, и взоръ ея съ ангельскою любовью остановился на дочери.
— Каково выросла-то? и какъ похорошла! обратилась она къ Гриффиту: — неужели хватило бы у тебя духа снова покинуть ее?
— Не ее я покинулъ, а мать ея, которая измнила мн изъ-за проклятаго попа! не помня себя возразилъ Гриффитъ.
Мистрисъ Гонтъ отступила съ ужасомъ въ лиц.
— Ты смешь говорить мн это въ присутствіи моей дочери! Гриффитъ Гонтъ — ты лжешь!
На этотъ разъ она, женщина, грозно наступала на него, мужчину. Она выпрямилась, словно выросла, огромные срые глаза ея мрачнымъ пламенемъ сверкали на него.
— О, еслибы я была мужчиною! въ изступленіи воскликнула она: — это оскорбленіе было бы послднимъ: я бы тебя мертваго положила у ея и моихъ ногъ!
Гриффитъ положительно отступилъ на два шага: гнвъ такой женщины по истин страшенъ, страшне, быть можетъ, для храбраго человка, нежели для труса.
Онъ запустилъ руки въ карманы съ упрямымъ видомъ и сдержанно возразилъ.
— Все это прекрасно, но такъ-какъ вы не мужчина, а я не женщина, то намъ не приходится такимъ образомъ расправляться. И такъ-какъ ругаться я съ вами не намренъ, то пожелаю вамъ добраго дня и удалюсь. Деньги хотя мн и очень нужны, но такою цною я не въ силахъ купить ихъ. Прощайте!
— Прочь! вскричала мистрисъ Гонтъ:— и теперь ужь на всегда! Злодй! Сумасшедшій!.. Мн смотрть на тебя противно!
Роза въ слезахъ подбжала къ матери.
— О, мама, не сердись на папу! и потомъ къ отцу:— папа, папа, не сердись на маму! для меня, папа!
Гриффитъ понурилъ голову.
— Ты права, моя крошка, отвчалъ онъ надорваннымъ голосомъ:— не слдуетъ намъ съ нею ссориться въ твоемъ присутствіи! Разстанемся же молча, какъ подобаетъ существамъ, нкогда дорогимъ и близкимъ другъ другу, чему ты можешь дослужить свидтельствомъ,— Сударыня, желаю вамъ здоровья и всякаго благополучія! Прощайте!
Онъ повернулся и ушелъ. Мистрисъ Гонтъ взяла Розу на колни, наклонилась надъ нею и горько плакала. Ніобея, плачущая надъ своимъ послднимъ ребнкомъ, не могла бы быть прекрасне и безутшне.
Райдеръ незамтно послдовала за своимъ господиномъ. Она застала его на двор, тревожно оглядывающагося по сторонамъ, и съ самымъ невиннымъ видомъ спросила его, чего онъ ищетъ.
— Моего добраго вороного, чтобы ускакать подальше отъ этого проклятаго дома. Вдь я его, кажется, привязалъ тамъ къ воротомъ.
— Вороного-то? Я его отправила за отцомъ Фрэнсисомъ. Да погодите же, выслушайте меня! Вы знаете, что я всегда была вамъ другомъ, а ее судила строго, ну, а съ тхъ поръ, какъ вы ухала, случилось много такого, что заставило меня усумниться въ справедливости моихъ догадокъ, и мн сильно-таки сдается, что вы слишкомъ поторопились!
— И это ты говоришь мн только теперь! яростно напустился на ее Гриффитъ.
— Какъ же я могла сказать вамъ прежде? Почему вы не пришли, когда общали? Еслибы вы явились какъ писали нсколько мсяцевъ назадъ, я бы тогда сказала вамъ то, что говорю теперь. Попъ ни разу не былъ у нея посл вашего отъзда, а она ни на шагъ не выходила изъ дому. Мало того — онъ тогда же ухалъ изъ Англіи.
— Раскаяніе, больше ничего!
— Можетъ быть, про то я не могу знать, но сейчасъ прідетъ человкъ, которому извстна вся доподлинная истина.
— Кто же это?
— Отецъ Фрэнсисъ. Лишь только вы пріхали, сэръ, я на свою отвтственность послала за нимъ верхового. Вы знаете этого человка: онъ не солжетъ, даже въ угоду нашей барын, а онъ все знаетъ, потому что Леонардъ ему исповдался, я слышала, какъ онъ говорилъ это барын. Послушайтесь меня, и спросите у отца Фрэнсиса всю правду, онъ вамъ скажетъ.
Гриффитъ дрожалъ.
— Фрэнсисъ — честный человкъ, сказалъ онъ: — дождусь его! Господи, какъ иногда тяжело деньги даются!
— Комната вамъ готова, сэръ, и платье приготовлено, ужинъ заказанъ, позвольте, я васъ проведу въ вашу комнату. Мы такъ рады вамъ!
— Пожалуй, нехотя согласился онъ:— лошади моей нтъ, да и Фрэнсиса дождаться нужно: такъ ужь длайте, что ли, со мною, что хотите — на сегодняшній день.
Онъ машинально послдовалъ за нею въ приготовленную для него спальню, гд былъ разведенъ яркій огонь и разложена тонкая рубашка и знакомое платье съ серебрянымъ галуномъ.
При этомъ вид его обдало пріятнымъ ощущеніемъ комфорта.
— И въ самомъ дл, сказалъ онъ:— пріоднусь-ка я, да пожинаю: страшно проголодался. Видно, какъ сердце ни болитъ, а сть человку все-таки надо.
Прежде, нежели уйти изъ комнаты, Райдеръ холодно спросила Гриффита, почему онъ не сдержалъ слова насчетъ свидаіія съ нею.
— Длинная исторія! Некогда теперь разсказывать, небрежно отвчалъ онъ.
— Значитъ, въ другой разъ, сказала она съ улыбкою, и у нея злоба закипала въ сердц.
Гриффитъ съ наслажденіемъ умылся и не безъ удовольствія пользовался многими маленькими удобствами, которыхъ онъ не имлъ въ своемъ новомъ жилищ. Онъ бросилъ свое наздническое платье и облачился въ великолпную одежду, выбранную для него Каролиною Райдеръ, вмст съ красивымъ платьемъ онъ какъ-то безсознательно возвратился и къ боле чиннымъ, благовоспитаннымъ пріемамъ.
Онъ сошелъ въ столовую. Къ удивленію своему, онъ нашелъ ее освщенною множествомъ восковыхъ свчей, столъ и буфетъ сверкали серебряною посудою.
Скоро ужинъ задымился на стол, но хотя приборъ былъ накрыть для троихъ, однако никто боле не являлся. Гриффитъ спросилъ Райдеръ, будетъ ли кто съ нимъ ужинать.
— Барыня проситъ васъ не дожидаться ея.
— Ну, а я голоденъ, какъ собака, возразилъ Гриффитъ, и усердно принялся за дло.
Райдеръ, прислуживавшая за столомъ, съ любопытствомъ глядла на него и не могла надивиться. Дйствительно, женщин подобные переходы непостижимы.
Въ ту самую минуту, какъ онъ кончалъ ужинъ, дверь растворилась и въ комнату вошла знакомая, дородная фигура. Гриффитъ всталъ на встрчу пришедшему, обнялъ его и поцаловалъ, какъ было принято въ тотъ вкъ.
— Добро пожаловать, добрый другъ мой, единственный честный священникъ.
— Здорово, давно потерянный, дорогой сынъ мой, радушно привтствовалъ его Фрэнсисъ.
— Садитесь, поужинаемте-ка вмст. Я хотя полъ уже, но ничего, за компанію можно еще.
— Погодите, сквайръ, у меня сперва есть дло, а ты ступай — зови барыню сюда!
Райдеръ, къ которой относились послднія слова, вышла изъ комнаты, оставляя друзей вдвоемъ.
Отецъ Фрэнсисъ вынулъ изъ кармана дв пачки бумагъ, тщательно перевязанныя и запечатанныя, потомъ взялъ со стола ножъ, разрзалъ тесемку и сломалъ печать. Гриффитъ съ любопытствомъ слдилъ за его движеніями.
Отецъ Фрэнсисъ посмотрлъ на него.
— Вотъ это, сказалъ онъ торжественно: — письма, которыя братъ Леонардъ въ разное время писалъ въ Кэтринъ Гонтъ, а это — письма Кэтринъ Гонтъ къ брату Леонарду.
Гриффитъ задрожалъ, лицо его начало болзненно передергивать.
— Дайте ихъ мн! И онъ съ жадностью протянулъ къ нимъ руку, глаза его свтились, какъ глаза голодной собаки въ потьмахъ.
Фрэнсисъ спокойно положилъ письма къ себ.
— Въ ея присутствіи, не прежде, сказалъ онъ.
Гриффитъ, по врожденному добродушію, еще увеличенному хорошимъ ужиномъ, испугался предстоящей сцены.
— Нтъ, не длайте этого, сказалъ онъ:— пожалйте ее хоть немножко. Я знаю, что вы человкъ справедливый, и хотя, въ свое время, умете быть веселымъ состольникомъ, но непреклонно строги во всемъ, что касается нравственности. Но говорю вамъ прямо: если вы намреваетесь топтать при мн эту бдную женщину въ грязь, я выйду изъ комнаты. Что проку мучить ее? Я уже высказался ей самъ, и еще въ присутствіи ея дочери, но я и этому не радъ. Когда я накрылъ ихъ въ рощ, я занесъ руку, чтобы ударить ее, а она хоть бы бровью повела, лучше было бы и этого себ не позволять. Чортъ побери этихъ бабъ, съ ними вчно будешь не правъ, когда обойдешься съ ними помужски. Он такъ слабы, а эта, какъ подумаю, покоилась на моей груди, родила мн двоихъ дтей, одинъ покоится вонъ тамъ, на кладбищ, а у другой — ея волосы и ея глаза, и сказать по правд, я ни кому не позволю, кром себя, сказать ей дурное слово. Я еще слишкомъ жалю ее, чтобы сидть спокойно и смотрть, и слушать, какъ ее будутъ терзать и мучить. Бдная, она и то вонъ въ траур ходитъ, кается въ своемъ грх. Давайте сюда письма, а ее ужь не троньте, Богъ съ нею.
Фрэнсисъ былъ тронутъ, но торжественно покачалъ головою, и прежде нежели Гриффитъ усплъ снова пристать къ нему, двери столовой распахнулись, и въ комнату спокойно вошла величественная фигура гордой женщины, которая обоихъ поразила удивленіемъ.
То была мистрисъ Гонтъ въ полномъ богатомъ наряд: ея пышное штофное платье волочилось по полу, ея великолпный бюстъ казался изваяннымъ изъ полированнаго мрамора, надъ блоснжнымъ лбомъ ея возвышалась сверкающая діадема изъ брильянтовъ и изумрудовъ, придававшая красот ея нчто царственное. Она вплыла въ комнату тою осанистою поступью, которая извстна только красавицамъ, надменно поклонилась Гриффиту, какъ-бы чужому, потомъ вдругъ наклонила голову, подходя подъ благословеніе отца Фрэнсиса, и сла къ столу, спокойно ожидая дальнйшихъ происшествій.
‘Этакій вдь мдный лобъ!’ подумалъ Гриффитъ: ‘но какъ удивительно хороша’!
Онъ пришелъ въ явное волненіе, между тмъ, какъ она оставалась невозмутимо спокойною, по крайней-мр на видъ, потому что, нужно ли говорить, это спокойствіе было только оборонительнымъ оружіемъ, въ которое она облеклась благодаря гордости и сдержанности, свойственнымъ ея полу.
Вдругъ раздался голосъ отца Фрэнсиса, внушительный, торжественный, размренный.
— Дочь моя, началъ онъ:— и вы, ея мужъ и другъ мой, я здсь затмъ, чтобы разсудить васъ, съ божьею помощью, и показать вамъ обоимъ, въ чемъ вина каждаго изъ васъ. Кэтринъ Гонтъ, вы были первою причиною зла, тмъ, что дозволили постороннему человку вмшаться между вами и вашимъ мужемъ въ длахъ міра сего.
— Но, отецъ мой, онъ священникъ, онъ былъ моимъ духовникомъ.
— Дочь моя, полагаете ли вы такъ же, какъ и протестанты, что бракъ есть не боле, какъ гражданскій контрактъ, или считаете, вмст съ нами, что онъ есть одно изъ священныхъ таинствъ церкви?
— Какъ можете вы длать мн такой вопросъ? тихо, съ укоромъ проговорила Кэтъ.
— Прекрасно, но въ такомъ случа, какое право иметъ какой бы то ни было человкъ, хотя бы и священникъ, разъединить сердца тхъ, кого Богъ и церковь соединили священнымъ таинствомъ, и заставить жену въ чемъ бы то ни было измнить своему святому обту? Я слышалъ, и слышалъ не отъ васъ, что Леонардъ возстановилъ васъ противъ друзей вашего мужа, отршилъ васъ отъ общества и заставилъ васъ удаляться отъ людей, однимъ словомъ, онъ отнялъ у мужа вашего его подругу и помощницу. Грхъ этотъ на душ Леонарда, но вина — ваша. Вы пятью годами старше Леонарда, вы женщина разсудительная и опытная, онъ, въ сравненіи съ вами, дитя. Какое право имли вы подчинить вашъ разумъ въ подобнаго рода длахъ бреднямъ бднаго, ничего несмыслящаго священника, только что выпущеннаго изъ семинаріи, и очевидно столькоже лишеннаго малйшей искры здраваго разсудка, сколько преисполненнаго благочестія?
Этотъ выговоръ произвелъ глубокое впечатлніе на обоихъ слушателей. Мистрисъ Гонтъ казалась невыразимо пораженною имъ: она откинулась на стул и прижала руку ко лбу съ выраженіемъ такого отчаянія и тоски, что Гриффитъ даже пришелъ въ нкоторое недоумніе: такъ несоразмрно показалось ему въ этомъ случа ея горе со словами, вызвавшими его.
Онъ, однако, былъ невольно тронутъ и уже не совсмъ твердимъ голосомъ подтвердилъ:
— Такъ, ваша правда, именно такъ все и началось.
Фрэнсисъ продолжалъ:
— Этотъ первый необдуманный шагъ привелъ васъ къ такимъ послдствіямъ, о которыхъ вамъ никогда не снилось, потому что въ числ прочихъ романическихъ понятій, которыми полна голова ваша, вы воображаете, что всякій священникъ непремнно ангелъ, а не человкъ. Сколько разъ, я помню, вы, бывало, и меня гршнаго порывалась пожаловать въ ангелы, только я въ такихъ случаяхъ всегда очень скоро разубждалъ васъ, съ усердіемъ припадая къ ростбифу и элю. Леонардъ, напротивъ, должно быть, и самъ вообразилъ себя ангеломъ, вслдствіе чего взялъ, и влюбился въ чужую жену.
— И она въ него! простоналъ Гриффитъ.
— Неправда! возразилъ Фрэнсисъ:— только она была ближе къ тому, чмъ сама воображала.
— Докажите мн этоі вспылила мистрисъ Гонтъ:— и я сама на колняхъ стану просить у него прощенья.
Фрэнсисъ только улыбнулся и продолжалъ:
— Понятное дло, что съ той минуты, когда вы открыли, что Леонардъ влюбленъ въ васъ, вы отшатнулись, вы стали вести себя боле осмотрительно и прилично. Теперь прочтите эти письма, сэръ, и скажите, что вы о нихъ думаете.
Рука Гриффита видимо дрожала, принимая письма отъ священника.
— Постойте, остановилъ его Фрэнсисъ:— лучше всего будетъ прочесть переписку въ порядк, по числамъ. Начните съ этого письма мистрисъ Гонтъ.
Гриффитъ прочиталъ письмо внятнымъ шопотомъ.
Мистрисъ Гонтъ слушала съ напряженнымъ вниманіемъ.
‘Дорогой отецъ и другъ! Слова, сказанныя мн сегодня вами, подлежатъ только одному толкованію. Вы ревнуете меня къ моему мужу, слдовательно, вы… какъ бы это сказать… вы какъ будто немножко въ меня влюблены. Значитъ, бдный мужъ мой былъ умне меня, онъ давно видлъ въ васъ соперника, такъ и вышло. Я глубоко, несказанно поражена и огорчена. Мн бы, по настоящему, слдовало и сердиться на васъ, но вспоминая ваше одиночество и то добро, которое вы сдлали душ моей, въ сердц моемъ нтъ мста другому чувству, кром жалости, но только, такъ-какъ я нахожусь въ здравомъ разсудк, за же въ настоящее время едва-ли въ своемъ ум, то вы и должны теперь повиноваться мн такъ же безпрекословно, какъ я до сихъ поръ повиновалась вамъ: вы безотлагательно должны искать другую сферу для своей дятельности. Отъ меня такія слова могутъ казаться, вамъ, быть можетъ, жестокими, но поживите и вы сами увидите, что кром добраго расположенія, въ нихъ ничего не выражается. Напишите мн одну отвтную строчку, не боле, чтобы сказать мн, что вы въ этомъ дл предоставите мн руководить вами.
‘Господь и святые да хранятъ васъ! Объ этомъ горячо молится ваша скорбящая дочь и истинный другъ,

‘Кэтринъ Гонтъ’.

— Бдная! проговорилъ Гриффитъ, прочитавъ письмо:— не говорилъ ли я, что существо женщинъ слабость! Кто бы посл этого подумалъ, чтобы онъ могъ восторжествовать надъ ея прекраснымъ ршеніемъ. Подлецъ!
— Прочитайте же отвтъ его! напомнилъ ему отецъ Фрэнсисъ.
— Давайте. Такъ вотъ она, одна-то строчка! Три мелкоисписанныхъ страницы! Подлецъ! подлецъ!
— Прочитайте сначала письмо этого подлеца! спокойно поправилъ Фрэнсисъ.
Письмо было самое смиренное и трогательное. Это былъ отвтъ хорошаго, но заблуждавшагося человка, который сознавался, что въ минуту слабости онъ поддался чувству, несовмстному съ его священнымъ званіемъ. Онъ, однако, просилъ свою духовную дочь не судить о немъ такъ строго, онъ напомнилъ ей о своемъ сиромъ жить, о природной его наклонности къ грусти и уврялъ ее, что со всякимъ человкомъ, находящимся въ его положеніи, бываютъ минуты, когда онъ завидуетъ людямъ, у которыхъ есть семья, есть любовь. ‘Это тотъ самый вопль душевный — писалъ онъ — который вырвался изъ сердца двы-королевы, при всей ея гордости: ‘у королевы шотландской есть сынъ, а я безплодный стволъ!’ горько пожаловалась она однажды на судьбу’. Дале, онъ говорилъ, что бдительность вмст съ молитвою имютъ великую силу. ‘Не отчаявайтесь во мн такъ скоро, бгство не есть исцленіе, позвольте мн лучше остаться и, съ помощью божьею и святыхъ, преодолть эту несчастную слабость. Если мн не удастся это, и тогда будетъ время удалиться, чтобы нитогда боле не видать ангельскаго лица моей дочери и благодтельницы’.
Гриффитъ положилъ письмо. Онъ казался нсколько тронутъ и тихо проговорилъ:
— Ничего не разберу. Нельзя сказать, чтобы это было письмо положительно дурного человка.
— Нтъ, спокойно отвчалъ отецъ Фрэнсисъ:— это письмо самообольстителя, и нтъ на свт человка опасне для себя и другихъ, чмъ тотъ, который самъ обманываетъ себя. Посмотримъ, однако, удастся ли е ему ослпить такъ же, какъ и себя.
И онъ вручилъ Гриффиту отвтъ Кэтъ.
Первымъ словомъ было: ‘Вы обманываете себя’. Затмъ она кротко настаивала на томъ, что онъ обязанъ, ради самого себя, ради ея и мужа ея, ухать по ея просьб. ‘Кто-нибудь изъ насъ — писала она — долженъ ухать, либо вы, либо я. Узжайте же лучше вы, прошу васъ, тмъ боле, что этотъ безвстный приходъ недостоинъ вашихъ высокихъ дарованій, я люблю васъ по своему, такъ, какъ буду любить васъ, когда мы снова свидимся на неб, потому-то я всми силами и стараюсь о перемщеніи вашемъ въ сферу, боле достойную васъ’.
Жаль, что пространство не позволяетъ мн сообщить читателю всю переписку. Я долженъ ограничиться изложеніемъ ея сущности.
Она продолжалась слдующимъ порядкомъ: священникъ являлся смиреннымъ, краснорчивымъ, трогательно-восторженнымъ, и упорно, хотя и кротко, отстаивалъ свое ршеніе — не узжать, она нжно, разумно и твердо, систематически разбивала вс доводы и ухищренія бднаго священника, пока наконецъ ему остался одинъ жалкій предлогъ, что не на что ему хать и некуда дваться.
— Не понимаю, снова воскликнулъ Гриффитъ: — поддлано, что ли, вс эти письма, или на свт есть дв разныя Кэтъ Гонтъ? Одна, писавшая эти разумныя письма, и другая, которую я поймалъ повисшею на рук этого самого священника.
Мистрисъ Гонтъ вскочила со стула.
— Мн, я вижу, пора уйти изъ этой комнаты! сказала она побагроввъ.
— Тише, друзья мои, все по порядку! вступился Фрэнсисъ:— ты, дочь моя, посиди смирно. Ну, а вы, прочитали? Что же ни скажете?
— Я въ этихъ письмахъ не нахожу ничего дурнаго, сознался Гриффитъ.
— Ничего дурнаго! Только-то! А я вамъ говорю, сэръ, что это въ высшей степени замчательныя письма: они показываютъ, какъ женщина можетъ быть невинна и далека отъ подозрнія, и все-таки разсудительна. При первыхъ своихъ сношеніяхъ съ Леонардомъ она предавалась полнйшей безпечности, но будучи разъ пробуждена изъ нея, уже не ослабвала въ бдительности. Но этого мало: письма эти дышатъ христіанскимъ духомъ, рдкимъ, истиннымъ, возвышеннымъ благочестіемъ, они нжны безъ страсти, умны, но не холодны, полны супружеской любви и дочерней жалости къ заблуждающемуся отцу, котораго она ведетъ и наставляетъ, для его же блага, твердою, но почтительною рукою: сомнвайтесь въ близн снга скоре, нежели въ безпорочности той, которая писала эти христіанскія строки! Вы только что слышали, другъ мой, какъ я осмивалъ и осуждалъ эту бдную женщину за излишнюю невинность и безпечность людской немощи. Теперь же вотъ вамъ мое признаніе: я былъ бы точно также способенъ написать эти письма, какъ курица способна взлетть въ подоблачное пространство.
Эта неожиданная похвала совсмъ одолла мистрисъ Гонтъ. Она бросилась на шею къ отцу Фрэнсису и долго плакала, припавъ въ его плечу.
— Да, молвила она сквозь рыданія: — только вы одни и любите меня.
Ей даже не приходило въ голову, чтобы можно было похвалить ее изъ одной справедливости. Слова отца Фрэнсиса она приписывала одной любви.
— Да, согласился Гриффитъ надорваннымъ голосомъ: — пишетъ она какъ ангелъ, говоритъ — какъ ангелъ, смотритъ — ангеломъ. Сердце мое твердитъ мн, что она ангелъ, но то, что я видлъ своими глазами, поневол убдило меня, что она ничтожное существо. Когда я оставилъ ее, въ тотъ роковой день, она была не въ состояніи пройти по комнат, такъ по крайней-мр она увряла меня, когда же я неожиданно возвратился домой, то и засталъ ее въ рощ, она шла подъ руку съ этимъ попомъ, словно лсная лань, и только что не прыгала.
При этомъ воспоминаніи у него вырвалось глухое восклицаніе, и онъ порывисто закрылъ лицо руками.
Фрэнсисъ обратился къ мистрисъ Гонтъ.
— Въ самомъ дл, какъ вы это объясните? спросилъ онъ зе съ нкоторою строгостью.
— Вамъ, отецъ мой, я все разскажу, потому что вы меня любите. Съ вами же, сэръ, не стану и говорить — вы никогда меня не любили.
— Я бы могъ доказать теб, что ты говоришь неправду, возразилъ Гриффитъ дрожащимъ голосомъ: — да не стоитъ. Знайте, сэръ, что сутки спустя посл того, какъ я видлъ ее съ этимъ негодяемъ, я при смерти лежалъ по ея милости, долго пробылъ я въ безпамятств, и когда пришелъ въ себя, въ моей собственной юмнат около моей кровати сидла старуха и шила мн саванъ. Но все это ничего не значитъ — все вздоръ, пустяки: я ее никогда не любилъ!
— Ахъ, бдный, бдный! воскликнула Кэтъ:— лучше бы я сама умерла, чмъ доводить тебя до такого состоянія.
— Еще бы! Ясное дло! не безъ нжности проговорилъ отецъ Фрэнсисъ:— ни одинъ изъ васъ не любилъ другого, оно очевидно! Однако, выслушаемъ ваше объясненіе, потому что, какъ хотите, и должны сознаться, что наружность сильно противъ васъ.
Мистрисъ Гонтъ подвинула скамейку въ ногамъ отца Фрэнсиса и обращала рчь свою уже исключительно къ нему.
— Я видла, заговорила она:— что отецъ Леонардъ начиналъ сдаваться и что требовалось только дать длу хорошій толчокъ, чтобы побда осталась за мною. Вы знаете, что я, черезъ мои связи, выхлопотала ему хорошее мсто въ Ирландіи и припасла ему денегъ на дорогу. И вотъ, когда мужъ мой выразилъ желаніе хатъ на ярмарку, я и подумала про себя: ‘Господи, еслибы только уладить все дло до его возвращенія!’ и написала записку къ Леонарду. Можете прочесть, если хотите, кажется, отъ 10-го сентября.
— Дайте, сказалъ Фрэнсисъ и прочиталъ вслухъ:
‘Дорогой отецъ и другъ! Вы выдержали тяжкую борьбу и вышли изъ нея побдителемъ. Поэтому я согласна видться съ вами еще одинъ разъ, чтобы поблагодарить васъ за моего мужа (онъ такъ, бдный, мучится) и самой вручить вамъ деньги и проздъ въ Ирландію. Вы назначены домашнимъ священникомъ герцога Ленстерскаго, и я приняла это мсто отъ вашего имени. Придите же завтра въ рощу, на нсколько минуть, въ полдень.

‘Господь да хранить васъ!
Кэтринъ Гонтъ’.

— Теперь видите ли, продолжала мистрисъ Гонтъ: — я въ самомъ дл почти не въ силахъ была ходить по комнат, то истинная правда. Но вы знаете, каковы женщины на этотъ счетъ: душевное возбужденіе придаетъ намъ неестественную силу. Меня такъ счастливила мысль, что вс наши бды кончаются, что когда мужъ вернется съ ярмарки, я брошусь къ нему на шею и объявлю ему, что отстраняла причину его страданій, а слдовательно и моихъ, что у меня словно выросли крылья. И я дйствительно ходила съ Леонардомъ и съ восторгомъ толковала о томъ, сколько добра онъ будетъ длать въ Ирландіи, о томъ, какъ онъ будетъ когда-нибудь настоятелемъ монастыря или даже епископомъ (потому что вдь онъ, безспорно, геніальный человкъ), а я, въ своей безвстности, буду гордиться имъ, и радоваться за него, наконецъ о томъ, какъ мы вс вмст будемъ счастливы на неб, гд нтъ ни замужества, ни ревности. Вотъ о чемъ шла у насъ бесда, когда вдругъ въ ту самую минуту, какъ я вручаю ему кошелекъ и отпускаю его съ Богомъ, этотъ бшеный, ради котораго я поборола свою женскую натуру и приняла на себя такой тяжелый подвигъ, врывается къ намъ въ рощу, съ лицомъ настоящаго демона, топчетъ несчастнаго ногами, тогда какъ всхъ боле былъ обязанъ оказать ему участіе и ласку, и посл того, гд бы ужъ, по крайней-мр. убить меня разомъ, оскорбляетъ меня такими словами… но не угодно ли спросить объ этомъ его самого… Совершивъ этотъ подвигъ, онъ, какъ презрнный трусъ, убжалъ отъ женщины, которую опозорилъ своимъ безсовстнымъ языкомъ, истерзалъ ея сердце. И чтобъ я ему посл этого простила? Нтъ, никогда этого не будетъ, никогда и никогда!
— Да кто васъ и проситъ прощать его? осадилъ ее умный священникъ: — не ваше ли собственное сердце. А ну, взгляните на него!
— Что мн глядть! нершительно отвчала она, и потомъ еще невнятне добавила: — онъ мн чужой — и сама украдкой взглянула на него.
Гриффитъ сидлъ мертвенно блдный, крпко прижавъ руку ко лбу, съ глазами неподвижно уставленными въ пространство, съ выраженіемъ какого-то страха и горькаго раскаянія на лиц.
— Что-то говоритъ мн, будто она разсказала правду, прерывисто молвилъ онъ:— но боже, если такъ, то что же я надлалъ! Что мн теперь длать?
Мистрисъ Гонтъ протянула къ нему об руки черезъ колни священника
— Что теб теперь длать? повторилъ Фрэнсисъ: — броситься къ ногамъ жены, я полагаю, и просить у нея прощенія!
Гриффитъ повиновался. Онъ упалъ на колни, а мистрисъ Гонтъ положила голову за плечо Фрэнсиса и черезъ него протянула руку своему кающемуся мужу. Никто изъ нихъ не сказалъ ни слова, даже отецъ Фрэнсисъ молчалъ и только внутренно наслаждался тмъ теплымъ, неизреченно сладостнымъ чувствомъ, которое служитъ наградою миротворцу уже въ этой юдоли ссоръ и дрязгъ.
Добрый старикъ, однако, пріхалъ издалека, и скакалъ не жаля ни себя, ни лошади, а заманчиво разставленныя на стол кушанья издавали весьма аппетитный запахъ.
— Любопытно бы знать, сказалъ онъ наконецъ: — такъ же ли вкусенъ этотъ цыпленокъ, какъ пріятенъ его запахъ? Какъ по вашему, сквайръ?
— Ахъ, я негодная! Хорошо угощаю! опомнилась мистрисъ Гонтъ: — я вся отдалась своему сердцу!
— Ну да, конечно, и по обыкновенію забыли о желудк вашего духовнаго — или врне не духовнаго отца. Однако, моя дорогая, вы совсмъ блдны, вы дрожите.
— Ничего, нечего, я сейчасъ оправлюсь. Прошу васъ, садитесь ужинать, я сію минуту ворочусь.
Она удалилась, чтобы не поднять возни, но сердце ея билось до удушья, такъ что она должна была приссть на лстниц. Райдеръ, которая все время шныряла по близости въ столовой, застала ее въ этомъ положеніи и побжала за флакономъ со спиртомъ.
Мистрисъ Гонтъ оправилась, но чувствовала себя до того слабою и нервною, что совсмъ ушла въ свою комнату, въ сопровожденіи своей врной камеристки, которой она повдала, что между нею и мужемъ послдовало примиреніе, и въ честь этого радостнаго событія подарила ей платье, которое носила всего одинъ годъ. Моимъ читательницамъ такая щедрость, пожалуй, покажется нсколько скуповатою, но пусть он вспомнятъ, что въ одну недлю больше истаскается то тщедушное дрянцо, изъ котораго нын шьются женскіе наряды, нежели въ цлый годъ изнашивались великолпныя ліонскія матеріи, въ которыхъ ходила мистрисъ Гонтъ: платье, бывало, такъ и стоитъ коробомъ, толстое и плотное почти какъ сукно, и такъ хитро заткано узорами, что не различить отъ ручной вышивки.
Ухода отъ нея, Райдеръ спросила:
— Гд прикажете барину постлать постель?
Мистрисъ Гонтъ непріятно покоробилъ этотъ вопросъ. Ршеніе его она предпочла бы предоставить самому Гриффиту, и такъ-какъ въ ней была удивительная смсь прямоты и женскаго лукавства, то чуть ли она не затмъ собственно и ушла къ себ, чтобы попытать сердце мужа, разсудивъ, что, если онъ дйствительно такъ искрененъ, какъ, повидимому, кажется, то онъ не удовольствуется, такъ-сказать, офиціальнымъ примиреніемъ при свидтеляхъ. Но такой вопросъ, сдланный ей прямо, да еще женщиною, смутилъ ее, она слегка покраснла и равнодушно отвчала:
— Разв нтъ кровати въ его комнат?
— Какъ же, сударыня, есть.
— Такъ смотрите же, хорошенько провтрить блье и посушить передъ огнемъ. Когда будетъ готово, скажите мн, и сама пойду осмотрю. Помните же, погрйте и перину, нетолько простыни да одяла.
Райдеръ все исполнила съ достохвальнымъ усердіемъ, и даже этимъ не ограничилась: хотя Гриффитъ и Фрэнсисъ сидли до очень поздняго часа, она не ложилась спать, и когда они вышли изъ столовой, встртила ихъ со свчами въ рукахъ, въ очаровательномъ чепчик, и съ радушною улыбкою вызвалась провести каждаго изъ нихъ въ приготовленную ему комнату.
— Тише, ради бога, господа! заботливо сказала она, ступая на верхнюю площадку лстницы: — барын нездоровилось, но теперь она, слава-богу, сладко заснула. Какъ бы не разбудить ея!
Доброе, врное, преданное созданіе!
Отецъ Фрэнсисъ раздумчиво легъ въ постель. Въ Гриффит было что-то такое, что ему не нравилось: онъ почти-боялся, не временно ли только его исцленіе. На утро, узжая, онъ сообщилъ мистрисъ Гонтъ свои опасенія, но она отвчала, что, кажется, знаетъ, въ чемъ дло, и живо все уладитъ.
Гриффитъ, съ своей стороны, долго ворочался и метался въ кровати и провелъ бурную ночь. Умъ его кружился въ какомъ-то вихр, сердце его рвалось на части. Жена, столь нжно имъ любимая, оказалась противоположностью всего, чмъ онъ представлялъ ее себ въ послднее время. Она осталась передъ нимъ чиста, какъ снгъ, любила его неизмнно, любила его и теперь, и только ожидала случая, предлога, перваго шага съ его стороны, чтобы снова раскрыть ему свои объятія… но Мерси Винтъ — его другая жена, его благодтельница, женщина непорочная, какъ и Кэтъ, столь же безукоризненная въ своей жизни и правилахъ — что должно статься съ нею? Какъ скажетъ онъ ей, что она ему не жена вовсе? Какъ объявитъ онъ ей о ея несчастіи и своемъ предательств? А съ другой стороны, возможно ли покинуть ее не предупредивъ, обречь ее на вковчное томленіе въ ожиданіи, тоск, безвстности? Чувство привязанности, благодарности, наконецъ простого человколюбія — все въ немъ вопіяло противъ этой мысли.
На слдующее утро онъ сошелъ внизъ блдный, разбитый отъ внутренней борьбы.
Между немъ и мистрисъ Гонтъ естественно замтна была нкоторая натянутость, и они мнялись только короткими фразами. Онъ проводилъ отца Фрэнсиса, потомъ отправился бродить по окрестностямъ, и прошлое, казалось, придвигалось все ближе и ближе, а настоящее уходило куда-то въ глубокую даль.
Онъ блуждалъ какъ во сн, и былъ до того поглощенъ своими невеселыми думами, что не замтилъ, какъ мистрисъ Гонтъ тихо подошла къ нему на встрчу, не сводя съ него наблюдательно пытливаго взора. Когда она остановилась въ двухъ шагахъ отъ него, онъ вздрогнулъ, словно пойманный въ преступленіи.
— Теб какъ будто страшно меня? тихо встртила она его.
— Нтъ, моя дорогая, не то, чтобы страшно… а, впрочемъ, есть немного: не то страшно, не то стыдно.
— Напрасно. Я сказала, что прощаю тебя, а ты знаешь, что на половину я ничего не умю длать.
— Ты ангелъ, сказалъ онъ съ жаромъ:— а все-таки, прибавилъ онъ съ внезапно нашедшимъ на него уныніемъ:— мы уже никогда боле не будемъ счастливы вмст.
— Почему же? Время и дорогія воспоминанія могутъ постепенно залечить даже и эту рану.
— Охъ, еслибы! безнадежно отвчалъ онъ.
— Наконецъ, если мы и не можемъ сразу опять влюбиться другъ въ друга, то ничто намъ не мшаетъ быть друзьями. Доврься же мн, какъ другу, и разскажи мн, что у тебя теперь на ум?
Онъ испуганно поглядлъ на нее.
Она улыбнулась.
— Попытаться мн разв отгадать? сказала она.
— Никогда теб не отгадать, а мн никогда не собраться духомъ сказать теб.
— Попытаюсь. Я такъ полагаю, что ты, должно быть, порядкомъ позадолжалъ и не ршаешься просить у меня денегъ.
У Гриффита значительно отлегло отъ сердца. Онъ глубоко вздохнулъ и ршился схитрить.
— Что навело тебя на эту мысль? спросилъ онъ, какъ-бы удивленный ея догадливостью.
— То, что ты пришелъ сюда за деньгами, а не за счастіемъ. Самъ же ты мн сказалъ вчера въ рощ.
— Правда. И какимъ же жаднымъ скрягою я долженъ былъ показаться теб!..
— Нисколько, потому что ты тогда еще находился все въ томъ же страшномъ заблужденіи. Но я всегда думала, что ты способенъ закутиться, еслибы теб вообразилось, что я теб измнила. Признайся: вдь пропился и проигрался? въ худшемъ я тебя не смю ни въ чемъ подозрвать, поторопилась она прибавить.
Онъ сталъ уврять ее, что вовсе не такого рода озабочивающее его затрудненіе..
— Такъ какого же? Пожалуйста, не вообрази, что если я не закидываю тебя вопросами, то будто и не любопытствую нисколько! Когда бы ты зналъ, какъ часто мн хотлось быть птичкою, либо мышкою, чтобы незримо слдить за тобою! Дорого бы я дала, чтобы ты такимъ образомъ могъ наблюдать за мною. Ага! не отвчаешь! Видно, не по вкусу пришелся бы такой надзоръ.
Гриффитъ содрогнулся отъ одной этой мысли, и глаза его невольно потупились передъ полнымъ, открытымъ взглядомъ его жены.
— Ну, да не въ томъ дло, продолжала она: — разсказывай, что съ тобой было.
— Когда я ухалъ отъ тебя, я былъ бшеный и сумасшествовалъ.
— Ужь подлинно!
— Я пустилъ лошадь на собственный ея произволъ и она меня увезла на цлыхъ сто миль отсюда, и сама собою остановилась у… у небольшой фермы. Я тутъ же заболлъ, хозяева меня уложили, няньчились со мною.
— Господь да вознаградитъ ихъ за это! Я сама поду благодарить ихъ.
— Нтъ, зачмъ — это далеко. Я, значитъ, заболлъ — горячка сдлалась, докторъ пустилъ мн кровь, и я нсколько дней лежалъ въ безпамятств. Когда я пришелъ въ чувство, я былъ слабъ и хилъ, какъ тряпка, смотрю, сидитъ у меня подъ носомъ какая-то вдьма старая, и что жь ты думаешь? шьетъ на меня саванъ!
На этомъ мст, мистрисъ Гонтъ прервала разсказъ мужа, судорожно ухватившись за него, и потомъ нжно къ нему прижимаясь, точно боясь, что даже и теперь его какъ-нибудь вдругъ у нея отнимутъ.
— Хозяева усердно ходили за мною, особенно дочь ихъ, и вернули меня, такъ-сказать, съ того, свта. Я взялъ на аренду трактиръ, но потомъ отказался, и долженъ былъ заплатить неустойку, такъ вс деньги и ухнули, какія были. Однако, они все еще держали меня у себя, конечно, а имъ помогалъ и дломъ и совтомъ на ферм, сами же они содержатъ еще и трактиръ, и цлый день съ нимъ возятся. Тутъ вдругъ пошла язва на скотъ — у моего хозяина погибло нсколько коровъ. Кстати, была здсь у васъ язва эта? Тамъ ужасно свирпствовала.
— Не знаю, право, и нисколько мн это не интересно. Оставь, сдлай милость, скотъ, и говори о себ.
— Ну, однимъ словомъ, они разорились, и все ихъ имущество должно было поступить въ продажу. Я не вытерплъ, и поручился за старика. Сама посуди, могъ ли я поступить иначе, Кэтъ? вдь эти люди спасли мн жизнь!
— Ни слова боле, Гриффитъ. Въ какой сумм ты поручился?
— Въ большой-таки.
— Что, пяти сотъ фунтовъ достанетъ на первый разъ?
— Пяти сотъ фунтовъ? Еще бы, съ избыткомъ! Да гд же мн взять такія деньги, и притомъ въ такое короткое время?
— Дай мн руку, и пойдемъ со мною! взволнованно приказала мистрисъ Гонтъ.
Она взяла его за руку, и быстро зашагала черезъ поляну. Она не шла обыкновеннымъ шагомъ, но и не бжала, а неслась какимъ-то особеннымъ, величавымъ движеніемъ, свойственнымъ ей въ минуты душевнаго волненія. Гриффитъ долженъ былъ длать огромные шаги, чтобы отъ нея не отставать, и въ одну минуту они очутились въ ея уборной. Она торопливо раскрыла свою конторку, и достала изъ нея мшочекъ съ золотомъ..
— На! сказала она, кладя его въ руки мужа, сіяя торжествомъ и радостью: — я такъ и думала, что теб понадобятся деньги! Вотъ и припрятала. Не хочу, чтобы ты оставался въ долгу ни одного лишняго дня. Ступай, садись на лошадь, и вези деньги этимъ добрымъ, хорошимъ людямъ, только ради моего спокойствія, возьми съ собою садовника — другой мужской прислуги у меня теперь нтъ — и чтобы оба были вооружены, какъ слдуетъ!
— Какъ, ты хочешь, чтобы я сегодня ухалъ?
— Не сегодня же, а сейчасъ же! Я могу снести отсутствіе твое еще какой-нибудь день-другой, выносила же я его такъ долго. Но я не допущу, чтобы твое честное слово оставалось неисполненнымъ, ни одного лишняго дня, ни одного часа, помните, сэръ, что я, жена ваша, ваша врная, любящая жена, честь вашу, считаю своею, и такъ же дорожу ею, какъ въ тотъ день, когда, вы застали меня съ отцомъ Леонардомъ въ рощ, и богъ-знаетъ, что подумали. Ну, съ Богомъ же, не мшкай. Ступай!
— Незачмъ такъ спшить, если завтра поду, и то не опоздаю.
— Положимъ, тихо отвчала мистрисъ Гонтъ: — но дло въ томъ, что если я тебя оставлю еще хоть на одинъ часъ, то, пожалуй, вовсе не хватитъ храбрости отпустить тебя, притомъ же, чмъ скоре удешь, тмъ скоре, дастъ Богъ, вернешься совсмъ. Не такъ-ли? Значитъ — поцалуй разъ, и покрпче, чтобы было чмъ жить безъ тебя, и въ путь!
Онъ покрылъ руки ея поцалуями и слезами.
— Я недостоинъ цаловать даже твою руку, сказалъ онъ, и рыдая, убжалъ отъ нея.

XXXII.

Гриффитъ отправился прямо на конюшню, и сталъ сдлать Блэк-Дика, но вдругъ ему пришла мысль, что онъ бросаетъ одну жену, лишь, только овладлъ ея деньгами, чтобы везти ихъ съ другой… У него не хватило на это силъ.
Онъ возвратился въ женину комнату, и вошелъ къ ней такъ неожиданно, что засталъ ее въ слезахъ. Онъ спросилъ, о чемъ?
— Такъ, ничего, сказала она со вздохомъ: — женская глупость. Вдругъ страшно стало, что ты не вернешься, прости меня!
— Ну, ужь этого ты ни въ какомъ случа не бойся! отвчалъ онъ: — а только я ршился сегодня не хать. Если я поду завтра, то попаду какъ разъ вовремя, и Блэк-Дику не мшаетъ отдохнуть денекъ.
Мистрисъ Гонтъ, не отвчала словами, во выразительное лицо ея осіялось торжествомъ. Гриффитъ пошелъ съ нею прогуляться по окрестностямъ, но онъ, который былъ обыкновенно сообщительне ея, на этотъ разъ былъ скученъ, почти, угрюмъ, тогда какъ она, напротивъ, была оживлена до нельзя.
Весь, день она выбивалась изъ силъ, чтобы разсять мужа и развеселить его.
Дло было нелегкое, но когда ужь такая женщина не на шутку примется обольщать мужчину, исходъ дла не можетъ бытъ сомнителенъ. Однако же, только за ужиномъ за нею осталась полная побда. Тутъ уже освщеніе, ея красота, блестящій нарядъ, ея влажный взоръ, блоснжная, атласная кожа, ея радостное возбужденіе, остроуміе и нжность, беззаботная веселость, такъ-сказать, обдали Гриффита обаятельной атмосферой, и вытснили изъ головы его все, кром нея, къ чему еще немало способствовали, если сказать всю правду, и — его слабость — роскошныя вина.
Гриффитъ слишкомъ ужъ вольно обращался съ бутылкою, но у мистрисъ Гонтъ на этотъ разъ не хватало духу останавливать его. Чмъ боле тостовъ выпивалъ онъ въ ея честь, тмъ боле ласкался онъ къ ней, и она не-имла силъ отказать себ въ этой радости. Къ тому же, въ эту минуту въ ней преобладала скоре баловница-мать, чмъ благоразумная жена, она готова была на все скоре, чмъ останавливать проявленіе его любви: ей до жадности, до голода хотлось этой любви.
Наконецъ, однако, она сказала мужу:
— Милый, пойду-ка я лягу, потому, я вижу, если останусь еще, то введу тебя въ дебошъ. Будь же умница, больше не пей, когда я уйду, иначе я должна буду думать, что ты любишь бутылку больше жены.
Онъ далъ слово, но проводивъ ее, ршилъ выпить еще и еще за ея здоровье, такъ что, наконецъ, когда онъ всталъ изъ-за стола, онъ находился въ томъ полуодуренномъ состояніи, въ которомъ тло какъ будто одарено памятью и волей, независимо отъ ума. Въ такомъ состояніи иной разъ заводишь часы, не имя ни малйшаго сознанія въ томъ, что длаешь.
По этому-то процесу, называемому докторами ‘органическою памятью’, ноги Гриффита какъ-то сами принесли его въ ту комнату, гд онъ тысячу разъ спалъ, а не въ ту, въ которую, мистрисъ Райдеръ проводила его наканун.
На слдующее утро, онъ сошелъ внизъ сравнительно поздно, а въ обращеніи прислуги съ нимъ замтилъ значительно большую почтительность.
Его положеніе, въ глазахъ людей, боле не было сомнительно: онъ былъ, дйствительно, хозяиномъ дома.
Мистрись Гонтъ явилась немного погодя, и сидла за завтракомъ, насупротивъ его, цвтущая какъ Геба, почти не сводя съ него глазъ.
Она всегда жила умренно, и не перешла еще тхъ лтъ, когда счастіе въ одинъ день можетъ возвратить женщин ея красоту и блескъ. Что же касается его самого, онъ словно носился въ небесномъ чаду. Душа его блаженно витала въ прошломъ и въ настоящемъ, все же недавно минувшее и будущее казалось темнымъ, далекимъ, такъ-сказать, туманнымъ.
Однако, въ тотъ же день, посл обда, нжно простившись съ женою, посл безчисленныхъ общаній возвратиться, лишь только развяжется съ своими обязательствами, Гриффитъ Гонть поднялся въ путь, увозя съ собою назначенныя для Мерси Лестеръ или Винтъ деньги, которыми былъ обязанъ самоотверженности и бережливости Кэтринъ Гонтъ.
И надо сказать правду: онъ узжалъ теперь мене хорошимъ человкомъ, нежели какимъ недавно пріхалъ.
Когда онъ оставилъ Мерси Лестеръ, онъ былъ виновенъ въ двуженств передъ закономъ, но не въ душ. Кэтъ для него умерла, не существовала боле, онъ отршился отъ нея навки, былъ вренъ и преданъ своей новой жен. Теперь же онъ измнилъ Мерси, но не былъ вренъ и Кэтъ, и любопытне всего то, что его сбили два дня, проведенные съ его законною женою, тогда какъ другая, незаконная, до сихъ поръ ему приносила одну только нравственную пользу.
Одна крупная ошибка нердко бываетъ исходнымъ звномъ въ цлой цпи поступковъ, которые на видъ являются какъ будто бы преступленіями, въ сущности же не боле, какъ послдствія перваго.
Этотъ человкъ, ослпленный сперва своею слабостью, а посл того сдлавшійся игрушкою обстоятельствъ, былъ прямодушенъ отъ природы, и имлъ совсть далеко не черствую, онъ отъ всей души желалъ освободить себя и обихъ своихъ женъ отъ жестокаго положенія, въ которое они вс трое попали по его вин, но ясно видлъ, что для этого необходимо совсмъ бросить ту или другую изъ нихъ, и сердце его заране обливалось кровью за ту, которой онъ ршится нанести этотъ страшный ударъ.
Для негодяя, или дурака, подобное положеніе, пожалуй, было бы не безъ пріятности, многіе какъ-нибудь отвилялись бы, но нужно отдать справедливость нашему заблудившемуся, но не испорченному герою: онъ искренно мучился, тосковалъ, и душевно желалъ выпутаться изъ своего невыносимо-фальшиваго положенія.
Вотъ почему онъ придавалъ такую цну деньгамъ, припасеннымъ женою, они давала ему возможность оказать важную услугу женщин, съ которою онъ поступилъ хуже, чмъ съ Кэтъ, и которую, какъ онъ теперь уже сознавалъ, долженъ будетъ покинуть.
Но все-таки, въ этой мысли было слишкомъ мало утшительнаго. Онъ халъ угрюмый и понурый, душевное состояніе его было, по истин, достойно жалости, хотя онъ положилъ себ, ка5ъ поступить, еще прежде, чмъ пріхалъ въ Лапкаширъ. Ршеніе его заключалось въ слдующемъ: онъ намревался заплатить вс долги старика Винта, перевести ‘Ломовую Лошадь’ на имя Мерси, такъ же, какъ и двсти фунтовъ, которые должно были остаться изъ денегъ Кэтъ, и вс свои золотыя вещи, и бжать отъ нея съ тмъ, чтобы никогда боле не видать ее. Возвратившись домой, онъ думалъ взять у Кэтъ и остальныя тысячу пятьсотъ фунтовъ, принадлежащія ему, и переслать ихъ также Мерси, черезъ врнаго человка, который объявилъ бы ей, что онъ умеръ и завщалъ роднымъ передать ей все его имущество.
Наконецъ, онъ взвидлъ вдали ‘Ломовую Лошадь’. Онъ невольно осадилъ коня, и чуть-чуть не похалъ назадъ, однако, собрался духомъ, и медленнымъ шагомъ поплелся дале, съ чувствомъ ноющей, сосущей тоски.
Не одинъ приговоренный въ смерти шелъ къ эшафоту съ мене жгучею боязнью въ сердц, нежели съ какою подъзжалъ Гриффитъ къ ‘Ломовой Лошади’.
Его унылость представляла странный контрастъ съ радостнымъ пріемомъ, встртившимъ его дома. Трактиръ былъ наполненъ женщинами, которыя суетливо обступили его, и вс почему-то смотрли на него съ особенною благосклонностью и даже нкоторымъ благоговніемъ.
— Гд она? нершительно спросилъ онъ.
— Какъ вамъ нравится? гд захихикала одна изъ женщинъ: — хозяйка! а, хозяйка! гд у тебя дочка-то? Никакъ гулять ушла!
При этихъ словахъ, вс прочія женщины самодовольно засмялись и закудахтали.
— Я васъ проведу къ ней, отвчала старуха:— только, пожалуйста, ведите себя благоразумно и тихо: она не очень-то сильна.
Послдовали кое-какія предварительныя приготовленія, посл чего Гриффита провели въ комнату въ Мерси, онъ нашелъ ее лежащею въ постели, нсколько блдную, но миловидне, чмъ когда-либо. Она была закрыта простынями до подбородка.
— Похудла ты, моя бдная двочка! подошелъ въ ней Гриффитгь: — какъ ты себя чувствуешь?
— Теперь хорошо, когда ты воротился, любовно отвчала она.
Гриффитъ положилъ привезенный мшокъ на столъ.
— На, сказалъ онъ: — я къ теб не съ пустыми руками. Тутъ пятьсотъ фунтовъ золотомъ.
— И я къ теб не съ пустила руками, возразила Мерси съ блаженною улыбкою: — посмотри!
И она, немного приподнявъ простыню, открыла личико двухдневнаго младенца-мальчика.
Она повернулась въ постели, и пыталась подать его отцу, приговаривая:
— Вотъ теб мой подарокъ!
Движеніе ея, румянецъ, залившій ея щеки, свтлая радость, теплившаяся въ ея голубиныхъ глазахъ, все это ясно говорило, что она, бдненькая, воображала, что увеличила ихъ домашнее богатство сокровищемъ несравненно боле дорогимъ, нежели все золото, привезенное Гриффитомъ.
Отецъ испустилъ невольное восклицаніе. Онъ быстро нагнулся надъ постелью, и, на одну минуту, голосъ природы заглушилъ въ немъ всякое другое чувство. Онъ поцаловавъ ребнка нсколько разъ, крпко и съ любовью цаловалъ Мерси.
— Слава и благодареніе Богу за обоихъ! сказалъ онъ страстно:— но боле всего благодарю Бога за то, что даровалъ мн тебя, мою несравненную, врную жену, драгоцннаго друга… и вдругъ, перечисляя ея достоинства, онъ вспомнилъ, какой ударъ онъ ей готовитъ, голосъ его оборвался на полуслов, душевное волненіе чуть не задушало его, вслдствіе чего мистрисъ Винтъ съ полнымъ деспотизмомъ, который присвоиваютъ себ женщины въ подобныхъ случаяхъ, безцеремонно вытолкала его изъ комнаты.
— Не стыдно ли такъ дурачиться? на что похоже? бранила она его:— вдь эдакъ вы ее вконецъ уложите… Я-то на васъ разсчитывала, думала: ‘вотъ, прідетъ, пріободритъ’, а онъ ее въ истерику вгонять изволитъ. Либо развлекайте ее и успокойте, либо не подходите вовсе къ ней — такъ-таки не пущу: на то я мать.
Гриффитъ повиновался, и изъ жалости къ Мерси, къ ея слабому состоянію, пріостановилъ роковой ударъ, и старался всми силами развеселить ее и укрпить ея здоровье.
Для этого, разумется, необходимо было ее обманывать: и такъ, жизнь его сдлалась сплошною ложью.
Къ довершенію бдъ, съ нею совершилась значительная перемна. До той поры она весьма рдко заглядывала впередъ, теперь же взоры ея постоянно пытливо устремлялись въ будущность. Она по цлымъ часамъ лежала, улыбаясь, толкуя о будущей судьб своего сына, и строя воздушные замки. Несчастный Гриффитъ долженъ былъ сидть подл, смотрть, какъ она цаловала ручонки и ножонки своего ребнка, слушать, какъ она разсуждала о блестящей участи, ожидавшей его, сердце у него болло и ныло, а надо было поддаакивать ей… надо было не показывать, какъ всю душу его холодило страхомъ, и угрызеніемъ совсти.
Около того времени, нкто Дроммондъ, странствующій художникъ, завернулъ въ село, и Мерси, до того несоглашавшаяся, чтобы съ нея списали портретъ, теперь сама вызвалась.
— Когда онъ выростетъ, сказала она:— ему пріятно будетъ посмотрть, каковы, были его родители въ молодости, въ тотъ самйй годъ, какъ родился онъ, ненаглядный.
Гриффита она тоже упросила дать написать свой портретъ. Отецъ и мать вышли у художника превосходны, за то ребенокъ былъ ни на что непохожъ. Гриффитъ все время думалъ: ‘Бдная! скоро теб ничего не останется отъ меня, кром этого портрета.’
.Одъ дйствительно занимался приготовленіями въ разлук. Онъ пригласилъ нотаріуса для большей врности. Ферму, скотъ, инвентарь, мбель и аренду ‘Ломовой Лошади’ онъ перевелъ на имя Мерси Лестеръ, въ полное ея пользованіе, въ замнъ трехсотъ пятидесяти фунтовъ, изъ которыхъ триста пошли на уплату долговъ, а пятьюдесятью онъ жертвовалъ, чтобъ подсластить пилюл старику Винту.
Когда пришлось подписывать документъ, Мерси крайне изумилась и никакъ не соглашалась.
— Какъ же это? кротко недоумвала она,— съ какой стати все то мн? деньги вдь твои, а не мои.
— Что жъ что мои? отвчалъ Гриффитъ,— я такъ хочу.
— Твоя воля — мой законъ, покорилась Мерси.
— Къ тому же, продолжалъ Гриффитъ: — старикамъ не такъ обидно будетъ: бояться не станутъ, что выживутъ какъ все переведется на твое имя.
— Это правда, согласилась Мерси:— ну, кто бы все это такъ, разсудилъ, кром моего добраго, ненагляднаго Томаса!
И она любовно обвила шею мужа обими руками, заглядывая ему въ глаза съ нмымъ обожаніемъ, но эти львиные глаза избегали ея голубинаго взора, и отъ ея невинной ласки несчастаго пронимала невольная дрожь.
Обманывать Мерси стало для него привычкою, но это привело къ такому послдствію, котораго онъ сначала не предвидть, онъ сильне прежняго привязался къ ней. Необходимость взвшивать каждое свое слово и неуклонно слдить за женою все боле и боле раскрывала ему глаза и заставляла его сознавать всю глубину ея великой любви къ нему, такъ что онъ началъ за шутку опасаться, какъ бы она не умерла, когда онъ ее покинетъ. Да сверхъ того, она была такъ трогательно хороша въ своемъ новомъ положеніи. Давно ли она родила ему красавца-мальчика: бросая ее приходилось бросить и его, а между тмъ, съ рожденіемъ этого ребенка, молодая мать еще какъ-то боле разцвла и похорошла. Дивная прозрачная близна съ нжнорозовымъ оттнкомъ замнила ея прежній, цвтущій деревенскій румянецъ во всю щеку, красота ея стала изящне, воздушне. Никогда не являлась она ему столь чистою, любящею, прелестною. Наносить ей замышляемый ударъ въ настоящее время было бы все равно, что убить ангела.
Проходилъ день за днемъ и Гриффить все не имлъ духа выполнить свое ршеніе. Онъ написалъ Кэтъ, что его задерживаютъ дла, и оставался еще и еще, боле и боле благоговйно привязываясь къ Мерси и тмъ самымъ ослабляя въ себ ршимость и любовь къ отсутствующей жен, пока, наконецъ, онъ до того потерялся и раздвоился сердцемъ, дошелъ до такого малодушія, что началъ придумывать, нельзя ли какъ-нибудь увернуться отъ необходимости покинуть Мерси, передумалъ съ собою всякій вздоръ про судьбу и предопредленіе и, наконецъ, ршилъ на томъ, что лучше всего обманывать обихъ.
‘Мерси терплива и кротка’, разсуждалъ онъ: ‘она ничего не подозрваетъ и будетъ довольствоваться рдкими посщеніями, лишь бы только сплести поправдоподобне исторію, которою бы объяснялись мои продолжительныя отлучки’.
До того времени, какъ онъ заварилъ эту кашу, Гриффитъ былъ замчательно правдивымъ человкомъ, теперь же…. впрочемъ, не его перваго втянули въ ложь отношенія съ двумя женщинами, сколько людей съ этого начали, и потомъ уже отъ лжи переходили въ преступленіямъ.
На бду, однако, хотя онъ уже не гнушался лжи, но изобртательностью мать-природа его положительно обидла, и онъ никакъ не могъ придумать, какъ бы устроить такъ, чтобъ жить постоянно въ Гэрншо, и время отъ времени навщать ‘Ломовую Лошадь’. Между тмъ этотъ планъ все боле и боле занималъ его, кром того у него зарождалась надежда, что авось-либо его продолжительныя исчезновенія мало-по-малу подготовятъ Мерси къ окончательной разлук и ему, современемъ, можно будетъ исполнить свое первоначальное намреніе.
Онъ приступилъ къ осуществленію этого плана съ значительнымъ искуствомъ. Однажды онъ объявилъ жен, что онъ здилъ въ Ланкаширъ и тамъ встртился съ однимъ пріятелемъ, который ему почти наврно общалъ доставить мсто странствующаго агента при одной изъ главныхъ торговыхъ фирмъ этого города.
— Странствующаго агента! ужаснулась Мерси:— Боже упаси! Еслибы ты зналъ, какъ я тосковала по теб, когда ты здилъ въ Кумберландъ!
— Въ Кумберландъ? Почемъ ты знаешь, что я здилъ именно туда?
— Я тогда только догадывалась, а теперь узнала это по лицу твоему. Да все равно, куда бы та ни отлучился, въ дом одинаково поселится для меня мракъ и холодъ. Та мое солнце. Вдь такъ, моя куколка?
— Ну, посмотримъ, если придется подолгу быть въ разъздахъ, можно будетъ и отказаться, а только, голубка моя, ты будь умна и разсуди: надо же подумать и объ этомъ молодц. Вы съ матерью и безъ меня можете управиться съ трактиромъ и фермою, а я этимъ временемъ, со своей стороны, тоже бы зашибалъ копейку: мн непремнно хочется сдлать изъ него джентльмена, какъ подростетъ.
— Еще бы! Для тебя я на все готова, отвчала Мерси, но глаза ея наполнились слезами.
Чтобы лучше обмануть домашнихъ, Гриффитъ, въ одинъ прекрасный день, отправился въ Ланкаширъ и тамъ переночевалъ. Изъ этого города онъ написалъ Кэтъ, что его задержала легкая болзнь, но что теперь онъ поправляется и надется возвратиться домой, этакъ черезъ недльку. Мерси же онъ привезъ разныхъ лентъ и бездлокъ, и разсказалъ ей, что видлся съ главою фирмы и его братомъ, которые предложили ему весьма сходныя условія.
— Впрочемъ, прибавилъ онъ: — я выговорилъ себ недлю, чтобы все это обдумать, слдовательно спшить нечего.
Мерси пристально, съ какою-то сдержанною пытливостью уставила на него свои глубокіе глаза, и ничего не отвчала. Дло въ томъ, что покуда Гриффитъ здилъ въ Ланкаширъ, у нихъ приключилось нчто весьма странное.
Какой-то коробейникъ, проходя мимо трактира, остановился въ великомъ изумленіи передъ вывской, и долго не сводилъ глазъ съ намалеваннаго на немъ крупными буквами имени хозяина
— Что за чертовщина! воскликнулъ онъ:— какой-такой Томасъ Лестеръ? Надо отвдать его эля — нельзя!
Онъ вошелъ въ общую комнату, потребовалъ стаканъ эля и въ то же время свалилъ съ плечъ коробъ и умышленно развязалъ его, заманчиво раскладывая на видъ свой красивый товаръ.
Гэрри Винтъ самъ налилъ ему эль.
— За ваше здоровье! обратился къ нему коробейникъ: — какъ хотите, а должны чокнуться со мною!
— Съ великимъ удовольствіемъ, отвчалъ старикъ.
— Ну, призваюсь, удивлялся коробейникъ: — пять графствъ я исходилъ, а перваго встрчаю однофамильца. Позвольте отрекомендоваться: я самъ Томасъ Лестеръ.
Старикъ засмйся.
— Вотъ что! Не со мною, значитъ, чокаться бы вамъ: меня зовутъ Гэрри Винтъ, а Томасъ Лестеръ, содержатель трактира — то зять мой. Онъ какъ разъ сегодня и ухалъ въ Ланкаширъ.
Коробейникъ объявилъ, что это жаль, потому что ему очень бы хотлось роспить съ нимъ бутылку эля.
— Такъ останьтесь до завтра, посовтовалъ Гэрри Винтъ:— вернется къ тому времени. Эй! жена! кликнулъ онъ:— ступай-ка сюда! Вотъ теб еще другой Томасъ Лестеръ! нашего, вишь, посмотрть хочетъ.
Мистрисъ Винтъ обернулась на зовъ мужа и оглядла коробейника съ ногъ до головы, какъ какого-нибудь любопытнаго заморскаго звря.
— Вы откуда, молодой человкъ? наконецъ спросила она его.
— Теперь-то изъ Бендаля, а родина моя въ Кумберланд.
— И нашъ оттуда же, вмшался Поль Кэррикъ, снова бывавшій въ трактир на правахъ постояннаго постителя.
— Что жь мудренаго, сказала мистрисъ Винтъ, и удалилась, не удостоивъ, повидимому, это обстоятельство дальнйшаго вниманія, а сама прошла прямо въ Мерси, въ гостиную, и объявила ей, что въ кухн сидитъ какой-то человкъ, который называетъ себя Томасомъ Лестеромъ.
— Ну, такъ что же? отвчала Мерси съ величайшимъ равнодушіемъ, потому что она въ ту минуту занята была важныхъ дломъ: примряла малютк крохотные носочки.
— Онъ изъ Кумберланда.
— Это бываетъ, что въ графств зарядитъ какое-нибудь одно имя.
— Правда, но онъ на мои глаза какъ-будто немножко похожъ на твоего мужа, одного съ нимъ роста и… ну, да, зайди-ка лучше въ кухню, сама посмотри.
— Вотъ еще, мама! сказала Мерси:— на что мн другой Томасъ Лестеръ, когда у меня свой? Что мн въ одномъ имени? Вдь такъ, мое золото?
Мистрисъ Винть удалилась, не настаивая, но черезъ нсколько времени привела въ гостиную самого Томаса Лестера со всмъ товаромъ.
— Ну-ка, Мерси, раскошеливайся, потшь этого молодца, ради мужа!
Мерси не успла отвчать, потому что въ эту самую минуту Томасъ Лестеръ, нечаянно взглянувъ, на портретъ Гриффита Гонта, только что не подскочилъ на мст и престранно измнился въ лиц.
Об женщины въ это время какъ разъ смотрли на него и съ ращу догадались, что ему извстенъ самый оригиналъ.
— Вы знаете моего мужа? спросила его Мерси, немного погодя.
— Я?… Нтъ, откуда же мн его знать? отвчалъ Лестеръ, все еще косясь на картину.
— Не врите лучше! приступила къ нему мистрисъ Винтъ: — знаете, это врно, и при этомъ она многозначительно опять взглянула на картину.
— Ахъ, вы про этого? его, конечно, знаю, отвчалъ Лестеръ.
— Такъ вдь это же и есть ея мужъ.
— Это ея мужъ! Вотъ какъ! молвилъ тотъ уже въ нескрываемомъ недоумніи.
Мерси поблднла.
— Да, это мой мужъ, сказала она:— это наше дитя. Не можете ли вы сказать мн что-нибудь о немъ? Когда онъ сюда пріхалъ, его въ нашихъ сторонахъ никто не видалъ. Вы вроятно ему родня?
— Говорятъ.
Отвтъ этотъ явно озадачилъ обихъ женщинъ.
— Во всякомъ случа, продолжалъ Томасъ: — мы одинаково помчены, какъ видите.
И онъ указалъ на длинное черное родимое пятно, находившееся у него на лбу, у самаго виска.
Въ Мерси теперь уже не на шутку разыгралось любопытство.
— Разскажите хорошенько! въ свою очередь пристала она къ Тому:— какимъ образомъ онъ — джентльменъ, а вы вотъ съ коробомъ таскаетесь?
— Да просто такимъ образомъ, что моя мать цыганка, а его мать благородная.
— Что заставило его переселиться сюда?
— Говорятъ, горе такое было.
— Какое горе?
— Этого ужъ не знаю.
Впрочемъ, этотъ отвтъ послдовалъ только посл нкотораго месьма замтнаго колебанія.
— Да вдь слыхали же вы по крайней-мр!
— Ну, мало-ли что говорятъ! Я же вчно на юруда на ходу, гд же мн все слышать? Помнится мн, разсказывали, будто онъ слъ на корабль, да видно солгали, когда онъ вотъ здсь поселился и женился на васъ, и можно сказать — губа у него не дура, красивую подобралъ себ женушку, и мальчуганъ молодецъ, хоть куда!
Теперь уже Томасъ остерегался въ словахъ своихъ, потому что твердо ршился не нарушать счастія и покоя молодой жены и матери, голубиные глаза которой невольно тронули его сердце. Онъ въ сущности былъ добръ и неспособенъ сознательно сдлать кому либо зло, къ тому же онъ разсудилъ, что вроятно же Гриффитъ новую свою жену любитъ боле прежней, а боле всего къ такому ршенію побудила его извстная ему строгость наказанія за двуженство, не подводить же ему было родного брата, зная, что его, по закону, заклеймятъ въ руку, какъ преступника.
Поэтому, какъ ни допытывали об его женщины, он не добилась отъ него никакого опредлительнаго отвта. Онъ лгалъ, увертывался, всячески переминался и притворился ничего незнающимъ, весьма ловко ссылаясь на свой бродячій образъ жизни.
Все это вмст, однако, возбудило смутныя подозрнія въ ум мистрисъ Винтъ, и она тайкомъ сообщила ихъ своему всегдашнему любимцу, Полю Кэррику.
— Послушай-ка, Поль голубчикъ, заключила она: — требуй себ чего хочешь и запиши на мое имя, только угости этого коробейника и напой его хорошенько, авось же въ чемъ-нибудь проговорится, и ужь врно съ мужчиною не станетъ такъ скрытничать, какъ съ нами.
Поль съ большимъ усердіемъ взялся исполнить это порученіе: онъ угостилъ коробейника завтракомъ: знай, только подливалъ ему крпчайшаго эля.
Отъ этого, однако, нимало не развязался языкъ у гостя, и только подъ конецъ у него слегка помутилось въ голов. Подымаясь въ дальнйшій путь, онъ кивкомъ подозвалъ своего новаго пріятеля. Кэррикъ всталъ и вышелъ вслдъ за немъ.
— Ты, кажется, малый порядочный, началъ тотъ:— и на сколько могу судить, у тебя доброе сердце. Не сдлаешь ли мн одолженіе?
— Съ удовольствіемъ, если это въ моей власти.
— Мудренаго ничего нтъ, отвчалъ Лестеръ: — больше ничего, какъ только отдай вотъ эту бездлку Томасу Лестеру жъ собственныя руки, когда онъ воротится.
И онъ подалъ Каррику что-то жесткое, обернутое въ бумагу. Кэррикъ общался отдать.
— Ну, спасибо, сказалъ коробейникъ:— только, брать, смотри, не надуй, а главное, чтобъ никто не зналъ. Не будь глупъ — не покажи какъ нибудь бабамъ! Понялъ?
— Какъ не понять!
— То то же!— и недавніе знакомые, пожавъ другъ другу руки, разстались.
Кэррикъ первымъ дломъ отнесъ врученный ему сверточекъ прямо въ мистрисъ Винтъ, и отъ слова до слова передалъ ей все, что говорилъ коробейникъ.
Мистрисъ Винтъ въ ту же минуту снесла оберточекъ къ Мерси и въ свою очередь, отъ слова до слова, передала ей разсказъ Кэррика.
Коробейникъ же въ это время весело шелъ своею дорогою, въ полномъ самодовольствіи, воображая, что онъ чудо какъ распорядился, умудрившись въ точности исполнить общаніе, данное онъ его госпож и благодтельниц, въ то же время не смущая спокойствія счастливаго семейства.
Мерси развернула бумажку и нашла въ ней пулю съ вырзанными на ней словами: Люблю Кэтъ.
При чтенія этой надписи словно ножъ вонзился ей въ сердце, но она тутъ же крпко и пожурила себя за это движеніе: ‘Не стыдно ли? усовщевала она самое себя:— къ кому ревновать вздумала: къ покойниц’. Она снова тщательно завернула пулю въ бумагу, спрятала ее, поплакала и успокоилась еще задолго да прізда мужа.
Только все это заставило ее зорко наблюдать за Гриффитомъ, пытливо слдить за выраженіемъ лица его. У нея зародились-таки подозрнія, хотя и смутныя, неуловимыя, но она положительно запретила матери говорить Гриффиту о случившемся. Она предпочитала, какъ свойственно женщинамъ, исподоволь вывдать истину.
Въ самый вечеръ возвращенія его изъ Ланкашира, пока онъ курилъ трубку, она ршилась испытать его.
— Сегодня приходилъ сюда какой-то человкъ, начала она, покойно глядя ему въ лицо:— онъ тебя знаетъ и веллъ отдать теб вотъ это.
Съ этими словами она подала ему пулю, и сама не сводила глазъ сть лица его.
Гриффитъ довольно небрежно развернулъ бумажку, но при вид пули глаза его, казалось, готовы были выскочить изъ своихъ впадинъ.
Онъ побллъ какъ полотно и невольно выдалъ самого себя:
— Что это? Что такое? Чего ты отъ меня хочешь? Ради Бога, что все это значитъ? Какимъ образомъ… отъ кого?
Волненіе его удивило Мерси и значительно встревожило ее. Она старалась его успокоить, и въ свою очередь, спросила его: неужели она дурно сдлала, что отдала ему пулю?
— Богу извстно, сказала она: — что мн нелегко напоминать теб о той, которую ты любилъ ужь врно больше, чмъ любишь меня, но не отдавать теб этой вещицы, зная, что ея уже нтъ въ живыхъ — не хватило у меня духа.
Волненіе Гриффита не унималось, а напротивъ увеличивалось, а въ то самое время, какъ она лаской и словомъ принималась успокоить его, онъ въ изступленіи выбжалъ изъ комнаты и бросился вонъ на открытый воздухъ.
Мерси, огорченная, озадаченная, пошла въ матери и все ей разсказала.
Мистрисъ Винтъ, не будучи, подобно дочери, ослплена любовью, сообразила, что штука выходитъ весьма некрасивая, и не задумываясь объявила это и дочери. Она сказала, что, по ея мннію, эта самая Кэтъ и не думала умирать, а преспокойно жива и сама же выкинула такое колно, чтобы разсорить мужа съ женою.
— Этому не бывать, похрабрилась Мерси, однако же подозрнія ея усилилось и спокойствіе душевное нарушилось.
На слдующій день Гриффитъ нашелъ ее въ слезахъ. Онъ спросилъ ее, что съ нею, но ничмъ не могъ заставить ее говорить.
— У тебя свои секреты, сказала она: — ну, и у меня свои.
Гриффитъ сильно обезпокоился. Мерси часто теперь плакала, а мистрисъ Винтъ только сердито искоса поглядывала на него. Все это смотрло чмъ-то таинственнымъ, непонятнымъ и для человка съ нечистою совстью даже страшнымъ.
Наконецъ онъ сталъ умолять Мерси высказать, что у нея на душ: ему во что бы ни стало хотлось покончить съ мучительною неизвстностью.
Мерси исполнила его просьбу.
— Ты меня обманулъ, сказала она: — не дале какъ сегодня утромъ, сквозь сонъ, ты шопотомъ произносилъ имя, произносилъ его страстно, съ любовью. Ты меня уврилъ, что она умерла, но это неправда, она жива, она сама послала теб напоминаніе о себ и при одномъ вид его, ты всмъ сердцемъ обратился къ ней. Что мн теперь длать? Зачмъ ты женился на мн, если не могъ ее забыть? Разв я хотла, чтобы ты покинулъ другую женщину ради меня? Единственнымъ желаніемъ душа моей всегда было твое счастье, но, Томасъ, врь, ложь и фальшь не принесутъ теб счастія, также какъ и мн! Что жь мн теперь длать? Боже, что мн длать?
Она горько плакала, Гриффитъ опустился на стулъ рядомъ съ нею, терзаемый невыносимою болью душевною и угрызеніемъ совсти.
У него и въ эту минуту недоставало храбрости сказать ей всю ужасную истину, объявить ей, что Кэтъ его жена, а Мерси вовсе и не жена ему.
— Не мучь себя, понапрасну! пробормоталъ онъ: — понятно, что когда ты такъ неожиданно подала мн эту пулю, мысли мои на время обратились къ другимъ временамъ.
— Ну, сказала Мерси: — если это все, то тутъ еще нтъ большой бды. Но почему же, однако, этотъ человкъ, который называется твоимъ именемъ, такъ вздрогнулъ, когда увидлъ твой портретъ?
— Моимъ именемъ! съ ужасомъ вскрикнулъ Гриффитъ.
— Ну, да, тотъ самый, который веллъ отдать теб пулю: Томасъ Лестеръ… Нтъ, хоть ради стыда не прикидывайся, будто ты не знаешь его! Помилуй, у него на виск точно такое же пятно, какъ у тебя, и онъ съ перваго же взгляда узналъ твой портретъ. Вдь онъ братъ теб по отцу, не такъ ли?
— Я погибшій человкъ! изнеможенно прошепталъ Гриффитъ и безсильно опустился на стул.
— Господи, да что же это все такое наконецъ! воскликнула Мерси: — о, Томасъ, Томасъ, я все могу простить теб, все, кром обмана. Ради насъ обоихъ, говори, скажи мн всю правду, хотя бы самую ужасную! Вдь тебя никто не тронетъ, пока я жива.
— Да какъ мн сказать теб? Я несчастный человкъ, свтъ назоветъ меня негодяемъ, злодемъ, однако, видитъ Богъ, я въ душ не злодй! Но кто же мн повритъ? Теб бы я могъ довриться, но роднымъ твоимъ — нтъ, они меня никогда не любили. Мерси, ради самого Бога, скажи мн, когда проходилъ этотъ Томасъ Лестеръ?
— Четыре дня тому назадъ.
— Въ какую сторону пошелъ онъ отсюда?
— Онъ, кажется, говорилъ Полю, что отправляется въ Кумберландъ.
— Боже! Если онъ придетъ туда раньше меня, я пропалъ — я погибъ.
— Господи! можетъ ли быть, Томасъ? Такъ ты садись на лошадь и позжай за нимъ.
— ду, сейчасъ же ду.
Онъ осдлалъ Блэк-Джека и зарядилъ пистолетъ въ дорогу, но прежде, чмъ усплъ ухать, блдное личико Мерси показалось на крыльц и она рукою подозвала его гь себ. Она повлекла его за собою въ свою комнату, гд спало дитя, заперла, и даже замкнула дверь на ключъ.
— Здсь насъ не слышитъ ни одна душа, сказала она:— посмотри же мн въ лицо и скажи мн всю божью правду, кто ты и что ты?
У Гриффита упало сердце отъ этого вступленія. Онъ не отвчалъ. Мерси пошла въ сундукъ и вынула изъ него его старую рубашку, ту самую, которая была надта на немъ въ тотъ день, какъ онъ пріхалъ больной въ тракторъ отца ея. Она подала ему рубашку и указала на мтку: Г. Г., вышитую женскими волосами (это во время оно мистрисъ Райдеръ поусердствовала).
— Вотъ начальныя буквы твоего имени, сказала она: — полно же запираться, мужайся и скажи мн твое настоящее имя.
— Имя мое — Гриффитъ Гонтъ!
Мерси съ замирающимъ сердцемъ отвернула голову, но не отступила: она твердо ршилась вынудить у него полное признаніе.
— Продолжай! проговорила она удушливымъ шопотомъ: — если ты только вришь въ Бога и въ грядущій судъ его, не обманывай меня боле! Говори правду! Всю правду!
— Да будетъ такъ! въ отчаяніи отвчалъ Гриффитъ: — когда я скажу теб, какой я злодй, я по крайней-мр могу умереть у ногъ твоихъ, и тогда ты меня простишь.
— Кто такая Кэтъ? тихо спросила Мерси.
— Кэтъ — моя жена… Я думалъ, что она измнила мн, иначе и нельзя было думать: такъ сильно все говорило противъ нея, и не одинъ я такъ думалъ. Я поднялъ руку, чтобъ убить ее, но на это у меня не достало силъ, я ногами затопталъ того, котораго воображалъ ея любовникомъ, потомъ бжалъ и на другой день лежалъ при смерти, въ этомъ самомъ дом, изъ любви къ ней. Я сказалъ теб, что она умерла, увы! я самъ думалъ, что она для меня умерла. Я похалъ домой (домъ-то собственно ея), хоть и больно не по сердцу было мн это, чтобы достать деньги выручить твоихъ родителей, и вдругъ она оправдалась передо мною. Она предстала передо мною свтлою, какъ солнце, и чистою, какъ снгъ. Она была въ траур по мн, она накопила денегъ на случай, еслибы я образумился и они мн понадобятся. Я сказалъ ей, что у меня въ Ланкашир есть долгъ — долгъ не только денежный, но и благодарности. Хорошо же я отплатилъ его! Она, бдная, чуть не силою заставила меня взять эти пять сотъ фунтовъ, мн едва удалось отговорить ее привезти самой ихъ сюда… Я злодй! и еще хуже, я негодяй… Тогда я ршился уйти отъ тебя, дать теб знать черезъ кого-нибудь, будто я умеръ, и послать теб много-много денегъ… но какъ мн было на это ршиться? Ты моя спасительница, ты боле, нежели жена моя. Вс богатства земли неспособны вознаградить тебя. Что же, что мн длать? Бжать разв съ тобою и твоимъ ребнкомъ на край свта? или возвратиться къ ней? Нтъ, единственное, что остается мн длать — это взять пистолетъ и покончить съ моею подлой и безталанной жизнью. По крайней-мр, однимъ ршительнымъ движеніемъ избавлю отъ себя двухъ честныхъ женщинъ.
Въ своемъ отчаяніи онъ дйствительно взвелъ курокъ, и скажи Мерси одно слово, повсть моя здсь бы и кончилась.
Но бдная женщина, блдная, дрожащая, шатаясь, перешла комнату и взяла оружіе изъ руки его.
— Я не хочу губить ни тла твоего, ни души, задыхаясь, глухо проговорила она: — дай мн перевести духъ и подумать.
Она нсколько времени молча покачивалась на стул.
Гриффитъ стоялъ передъ нею, объятый трепетомъ, какъ преступникъ передъ судьею.
Долго не могла она говорить отъ страшной боли, охватившей ее, за то, когда заговорила, она уже произносила слова свои съ какимъ-то гробовымъ спокойствіемъ.
— Ступай! позжай къ ней, скажи ей всю правду, какъ ты сказалъ мн, и если она въ силахъ простить теб, тмъ лучше. Я никогда не могу простить теб, но не могу и погубить тебя… О, дитя мое! ненаглядное мое! Погубилъ насъ обоихъ отецъ твой… Ступай же, ступай, одно присутствіе твое убиваетъ меня.
Онъ упалъ въ ея ногамъ, цаловалъ ея холодную руку, обливалъ ее слезами, наконецъ, въ порыв отчаянія и безконечной жалости предложилъ ей хать куда нибудь за море съ нею и ея ребнкомъ, чтобы цлой жизнью загладить свою вину.
— Не искушай меня! зарыдала она: — иди, оставь меня! никому здсь не будетъ извстно твое преступленіе, кром той, сердце которой ты истерзалъ, доброе имя которой ты погубилъ!
Онъ схватилъ ее на руки, несмотря на ея сопротивленіе, и долго страстно цаловалъ ее, но она, въ первый разъ въ жизни, содрогнулась отъ его ласки, и только это дало ему силу оторваться отъ нея.
Онъ бросился отъ неі какъ сумасшедшій, и похалъ въ Кумберландъ, но ршилъ въ душ никакимъ образомъ не говорить Кэтъ всей истины, если только будетъ возможность скрыть отъ нея правду.

XXXIII.

Именно въ то самое время никого во всемъ Кумберланд съ такимъ нетерпніемъ не ожидали, какъ Гриффита Гонта.
Мн бы не нужно было говорить это читателю теперь, еслибы я разсказывалъ свою повсть въ дловомъ порядк, но дла сердца имютъ такое поглощающее свойство, что даже въ повствованіи, нетолько что въ жизни, отодвигаютъ самыя важныя обстоятельства далеко на задній планъ.
Поэтому я долженъ возвратиться нсколько назадъ, прежде нежели пойду дале въ своемъ разсказ. Надо вамъ сказать, что за сорокъ лтъ до появленія на свтъ нашего Гриффита Гонта, въ томъ же графств родился другой Гриффитъ Гонтъ, и родился онъ, по вол неисповдимыхъ судебъ, младшимъ сыномъ — доля не особенно завидная въ Англіи, гд родовое имніе переходитъ всегда къ старшимъ сыновьмъ. Но мальчикъ оказался способный и бойкій, онъ предпочелъ искать счастья, гд попало, скоре, чмъ жить въ жалкой зависимости, на хлбахъ у старшаго брата. Въ этомъ ршеніи его поддержалъ крестный отецъ его, купецъ лондонскаго Сити, и онъ простился съ Кумберландомъ. Онъ вступилъ на торговое попроще, и въ двадцать лтъ разбогатлъ, да такъ разбогатлъ, что уже съ пренебреженіемъ относился къ имнію своего брата, которое нкогда казалось ему несбыточнымъ богатствомъ. Жизнь его была непрерывнымъ рядомъ благополучій, съ однимъ единственнымъ исключеніемъ, но за то весьма горькимъ: часть своихъ капиталовъ онъ употребилъ на пріобртеніе красавицы-жены, женщины свтской и пустой. Онъ любилъ ее и до женитьбы, а такъ-какъ она была къ нему равнодушна, то посл женитьбы полюбилъ ее еще боле. На второй годъ посл свадьбы она отъ него ушла — и не было на лондонскихъ улицахъ нищаго боле жалкаго, чмъ богатый купецъ.
Этотъ ударъ безвозвратно сразилъ несчастнаго и на всю жизнь оставилъ ему тупую боль въ сердц. Онъ не женился снова, постоянно озлобленно издвался надъ женщинами, жилъ особнякомъ въ Лондон, пока ему стукнуло шестьдесятъ-девять лтъ, но тутъ природа ли взяла свое, случай ли вмшался, или то и другое вмст, только онъ вдругъ переродился. Онъ узналъ, что родовое помстье, давно уже заложенное и перезаложенное, поступаетъ въ продажу, и что одинъ изъ арендаторовъ, снимавшій лучшій участокъ земли, и кром того имвшій въ рукахъ закладную на большую сумму, предлагаетъ за него наиболе высокую дну. Старикъ Гриффитъ отправилъ туда на почтовыхъ своего повреннаго, мистера Эткинса, и выхватилъ имніе изъ рукъ покупателя.
Когда помстье и домъ перешли къ нему по всмъ формамъ, онъ переселился туда на житье и сердце его какъ-бы зажило новой жизнью, среда мстъ, гд онъ провелъ свое счастливое дтство.
Домъ показался ему тсенъ, притомъ былъ построенъ въ ложбин, а не на возвышенномъ мст, недолго думая, старикъ подрядилъ цлое полчище кирпичниковъ и каменщиковъ, и принялся строить цлый дворецъ, который поспвалъ у него съ быстротою, неслыханною въ тхъ краяхъ. Затмъ явилась новая забота: кому завщать все это великолпіе.
Гонтовъ оставалось всего трое: вс успли перемереть съ тхъ поръ, какъ онъ ухалъ изъ Кумберланда. Но богачу никогда не бываетъ недостатка въ родств. Со всхъ сторонъ начали стекаться къ нему барыни со всевозможными несообразными фамиліями, но снабженныя метрическими свидтельствами, доказывающими ихъ право причислять себя въ роду Гонтовъ, и вошло ухаживанье за новымъ главою семейства.
Старикъ, однако, нетолько не подавался на ублаженія своихъ любезныхъ родственницъ, но даже возчувствовалъ къ нимъ нкоторое отвращенье, и сталъ отыскивать себ другихъ наслдниковъ. Онъ зналъ, что гд-то въ томъ же графств проживаетъ другой Гриффитъ Гонтъ, но тотъ никогда не показывался ему на глаза, и этимъ самымъ заинтересовалъ его и возбудилъ въ немъ любопытство. Онъ навелъ справки и узналъ, что молодой Гриффитъ только что поссорился съ женою и ухалъ отъ нея въ припадк отчаянія.
Гриффитъ-старшій, разумется, ршилъ, что виновата непремнно мистрисъ Гонтъ, и, хотя весьма напрасно, отъ души пожаллъ о Гриффит-младшемъ.
При дальнйшихъ разспросахъ онъ узналъ, что бглецъ не иметъ собственнаго состоянія. Тогда богачъ окончательно разсудилъ, что онъ, должно быть, глубоко оскорбленъ женою, иначе не ушелъ бы отъ нея.
Послдствіемъ всего этого было то, что онъ составилъ духовное завщаніе, крайне благопріятное для своего отсутствующаго и обиженнаго (яко-бы) однофамильца. Онъ завщалъ множество мелкихъ суммъ разнымъ лицамъ, но Гриффиту отказалъ помстье и большую часть своего состоянія, и поршивъ такимъ образомъ свое дло, сталъ торопить рабочихъ и самъ слдилъ за постройками.
Но, увы, только что начали наводить крышу, хозяину великолпныхъ хоромъ пришлось занять боле тсное жилище.
Избраннаго имъ наслдника не оказалось и его никакъ не могли отыскать, такъ онъ и не былъ на похоронахъ, къ немалому неудовольствію мистера Эткинса, адвоката покойника, весьма достойнаго человка. Юристъ, какъ-бы въ пику, очень сухо и коротко извстилъ только мистрисъ Гонтъ, что мужъ ея значится въ духовной, и не мшало бы ей представить его на лицо, или, по крайней-мр, доставить ему, Эткинсу, доказательство его существованіи, или же смерти.
Мистрисъ Гонтъ обидлась этой безцеремонною запискою, и отвчала на нее чисто поженски, совсмъ ужь не дловымъ тономъ:
‘Я не знаю гд онъ — писала она:— не знаю даже, живъ ли онъ, или нтъ, во всякомъ случа, не намрена поднимать тревогу по немъ. Впрочемъ, одолжите мн вашъ адресъ, и я васъ увдомлю, какъ только сама услышу что-нибудь о муж’.
Мистера Эткинса отчасти раздосадовало, отчасти разсмшило такое равнодушное показаніе. Ему и въ голову не пришло, чтобы равнодушіе это могло быть напускнымъ.
Онъ еще разъ написалъ къ ней и объяснилъ, что мужъ ея наслдуетъ большое имніе и, сверхъ того, назначенъ душеприкащикомъ, такъ что безъ него нельзя приступить къ исполненію духовнаго завщанія, вслдствіе чего, въ видахъ выгоды самого Гриффита Гонта и другихъ наслдниковъ, онъ, Эткинсъ, вынужденъ будетъ публиковать о немъ въ газетахъ.
Мистрисъ Гонтъ отвчала, что никто ему не мшаетъ публиковать, гд и о комъ ему угодно.
Мистеръ Эткинсъ былъ, какъ уже сказано, весьма достойный человкъ, но все же человкъ. Онъ самъ принадлежалъ къ числу лицъ, значущихся въ духовной старика. Ему было отказано четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ, которыхъ онъ не имлъ законнаго права получать безъ Гриффита Гонта. Это обстоятельство еще боле подстрекнуло его къ исполненію его долга.
Мистеръ Эткинсъ напечаталъ въ обычныхъ, заманчивыхъ выраженіяхъ, въ лондонскихъ и кумберландскихъ газетахъ, приглашеніе въ мистеру Гриффиту Гонту явиться къ нему, мистеру Эткинсу, имющему сообщить ему нчто весьма для него выгодное.
Эти объявленія печатались уже около двухъ недль подъ рядъ, когда послдовало вышеописанное возвращеніе Гриффита домой.
Въ наказаніе за пренебрежительный тонъ писемъ, мистеръ Эткинсъ не увдомилъ мистрисъ Гонтъ о томъ, какое огромное состояніе наслдуетъ ея мужъ. Поэтому въ разговор она только вскользь упомянула, что старикъ Гриффитъ Гонтъ отказалъ ему что-то такое въ духовной и назначилъ его своимъ душеприкащикомъ, такъ что мистеръ Эткинсъ не можетъ безъ него приступить къ раздлу. Но даже и это она ему сообщила, только уже вручивъ ему отложенные ею пятьсотъ фунтовъ, потому что ей не хотлось предоставить чужому удовольствіе ссудить ему деньги, въ которыхъ онъ нуждался.
Однако, лишь только Гриффитъ ухалъ, она написала къ мистеру Эткинсу, увдомляя его, что мужъ ея прізжалъ домой, слава-богу, въ вожделнномъ здравіи, на этотъ разъ пробылъ только два дня, но долженъ возвратиться совсмъ черезъ недлю.
По истеченіи десяти дней, мистеръ Эткинсъ написалъ въ ней, желая справиться, не пріхалъ ли ея мужъ.
Она должна была отвчать, что его нтъ еще, и такого рода переписка тянулась такъ долго, что мистеръ Эткнисъ не на шутку началъ приходить въ нетерпніе и не трудился скрывать это.
Что же касается самой мистрисъ Гонтъ, то она въ письмахъ своихъ въ Эткинсу, хотя и говорила о продолжительномъ отсутствіи мужа своего, какъ о самой простой вещи, однако въ душ была глубоко огорчена и раздражена его таинственнымъ поведеніемъ.
Въ одномъ отношеніи ей было хуже, чмъ даже до его возвращенія, тогда по крайней-мр она была одна. Дверь ея была закрыта для всхъ, никакія сплетни и пересуды до нея не доходили. Теперь же, торжествуя свое счастливое примиреніе съ мужемъ, она снова появилась въ свт, принимала у себя сэра Джорджа Невиля и многихъ другихъ, а главное, громогласно объявила, что Гриффитъ долженъ совсмъ возвратиться черезъ нсколько дней, такъ что продолжительное отсутствіе его подвергало ее коварно-участливымъ разспросамъ пріятельницъ и обмну загадочныхъ взглядовъ между посщавшими ее знакомыми, не говоря уже о внутренней пытк сомннія и неизвстности.
Но что окончательно ее съума сводило, это коментаріи Райдеръ о поведеніи ея мужа.
Эта опытная, особа давненько-таки подозрвала, что гд нибудь да замшана тутъ женщина. Ея собственная любовь въ Гриффиту, такъ-сказать, окислилась вслдствіе многократныхъ разочарованій и оказаннаго ей пренебреженія, и если не вполн угасла, то получила такую примсь жолчи, что она, кажется, была бы равно готова броситься ему на шею или вонзить ему кинжалъ въ сердце.
Слдуя внушеніямъ этого чувства, она при всякомъ случа доказывала своей госпож, доврія которой она наконецъ довелась, что Гриффитъ ее обманываетъ.
— Это всегда такъ бываетъ съ мужчинами, которые на каждомъ шагу другихъ подозрваютъ. Ужъ вы поврьте моему слову, сударыня, деньги ваши пошли на его полюбовницу. Извстная исторія: споконвка честныхъ женщинъ мужья обирали для какихъ нибудь потаскушекъ.
Въ подтвержденіе этой теоріи, она приводила бездну примровъ изъ собственныхъ своихъ наблюденій, называя даже имена, и ухитрилась-таки вконецъ замучить свою госпожу, которую терзали теперь гнвъ, ревность и жестокое ожиданіе. Она не спала, не ла и находилась въ постоянной лихорадк.
Передъ свтомъ, она однако выдерживала себя геройски, да и вообще, кром Райдеръ, никто не зналъ о ея душевныхъ мукахъ и злобномъ негодованіи, закипающемъ въ ея груди.
Насталъ наконецъ неминуемый кризисъ.
Мистрисъ Гонтъ собралась послдними силами, призвала на помощь всю свою гордость и пригласила къ себ нсколько человкъ обдать и ужинать.
Она была женщина настоящаго спартанскаго закала и разыгрывала роль хозяйки такъ же любезно и развязно, какъ будто душа ея была совершенно спокойна. Въ тотъ вкъ занимать гостей было нелегкимъ трудомъ, и мистрисъ Гонтъ напрягала вс свои силы съ этою цлью въ гостиной, какъ вдругъ въ кухн явился нежданный гость, не кто иной, какъ коробейникъ Томасъ Лестеръ.
Джэнъ и прочія двушки очень ему обрадовались, и тутъ же посадили его съ собою за пиршество.
Немного погодя, сошла мистрисъ Райдеръ, франтовски разряженная, красиве, чмъ когда либо.
При вид ея, въ Томас Лестер мгновенно пробудилось старое чувство, и онъ при первой возможности, на ухо спросилъ ее, замужемъ ли она.
— Какое замужемъ! отвчала она:— стану я думать объ этакихъ пустякахъ.
— Никакъ еще барина поджидаете? Я бы могъ отбить у васъ охоту, да что толку говорить! Еще бдъ наживешь.
Изъ этого таинственнаго намека Райдеръ поняла, что ежу извстна какая нибудь тайна, отъ которой языкъ у него чешется. Хитрая тварь, въ ту минуту промолчала, но Лестера обласкала и порядкомъ подпоила, а когда онъ сталъ просить ее назначить ему свиданіе гд нибудь въ саду, подальше отъ постороннихъ глазъ, она, потупившись, согласилась.
Въ этомъ свиданіи она вела себя такъ искусно, что онъ возобновилъ свое предложеніе и уговаривалъ ее не тратить понапрасну своихъ чувствъ на человка, которому горя мало нетолько до нея, но и до всего женскаго рода, проживающаго въ Кумберланд.
— Докажи мн это, слукавила Райдеръ:— и я тогда, быть можетъ, еще подумаю и соглашусь.
Устоять противъ такого искушенія было не по силамъ влюбленному Тому: онъ повдалъ ей подъ торжественнымъ зарокомъ глубочайшей тайны, что у сквайра въ Ланкашир есть жена и ребенокъ, что онъ, кром того, обзавелся фермою и трактиромъ, который содержитъ подъ вымышленнымъ именемъ, назвавъ себя Томасомъ Лестеромъ.
Однимъ словомъ, онъ разсказалъ ей по своему все то, что уже извстно читателю.
Она выпытывала его бархатнымъ, вкрадчивымъ голосомъ и ему въ потьмахъ не видать было, какъ поблднли ея щеки и какъ огнемъ сверкали ея темные глаза.
Вывдавъ у него все, что ей нужно было, она вдругъ перемнила съ нимъ тонъ и холодно сказала:
— Однако, мн некогда тутъ съ тобою калякать:— сейчасъ позоветъ.
— Ну, а посл выйдешь опять сюда? просительски подъхалъ къ ней Томъ.
— Хорошо, приду на минутку, посл ужина.
Она прошла прямо въ спальню мистрисъ Гонтъ, присла тамъ на полъ къ огню, и предалась обуявшей ее ненависти и злоб.
Итакъ, онъ бросилъ любимую жену и все-таки обратился не къ ней!
Два битыхъ часа просидла она передъ каминомъ въ ожиданіи мистрисъ Гонтъ, леля въ душ своей злобу и месть.
Наконецъ, передъ самымъ ужиномъ мистрисъ Гонтъ зашла къ себ въ спальню, примочить свжей водой горячія руки и лобъ, невольно вздрогнула, заставъ свою горничную, сидвшую на полу передъ огнемъ, блдную, съ глазами сверкавшими, словно глаза василиска.
— Что такое? воскликнула она:— Боже мой, что случилось?
— Барыня, сурово отвчала Райдеръ:— я получила извстіе о немъ.
О немъ? запнулась мистрисъ Гонтъ: — какое же? Дурное?
— Не знаю, ужь и говорить ли вамъ? мрачно возразила Райдеръ съ минутнымъ движеніемъ непритворнаго участія.
— Чего я не могу вынести? Чего я уже не перенести? Говорите мн всю правду!
— Все вышло такъ, какъ я вамъ говорила, только еще хуже! у него въ другомъ графств жена и ребенокъ, и онъ, безъ сомннія, обманываетъ ее такъ же, какъ и васъ.
— Жена! удушливо вскрикнула мистрисъ Гонтъ, и одною изъ своихъ блыхъ рукъ судорожно схватилась за грудь, а другою за мраморную доску камина.
— Да-съ, жена! Томасъ Лестеръ, который и теперь сидитъ внизу на кухн, своими глазами видлъ его портретъ, висвшій рядомъ съ ея портретомъ на стн, и онъ тамъ извстенъ подъ именемъ Томаса Лестера, Томъ оттого и въ трактиръ зашелъ, что увидалъ свое собственное имя на вывск. Ну, полноте же, барыня, не убивайтесь вы такъ, опритесь на меня: вотъ такъ. Злодй онъ, лживый, ревнивый, подлый злодй!
Мистрисъ Гонтъ тяжело уронила голову на плечо Райдеръ и не отвчала ни слова, но изъ груди ея вырывались тихіе стоны и зубы ея судорожно стучали.
Райдеръ сама заплакала, отчасти отъ злобы за себя, отчасти изъ жалости въ своей госпож.
Она приложила флаконъ со спиртомъ въ ноздрямъ бдной страдалицы и старалась подкрпить ее, возбуждая въ ней чувство гнва, но и это не удалось ей: несчастная, обманутая жена слабо рыдала, не поднимая головы, и повисла на груди своей горничной, блдная, сломанная, разбитая неожиданнымъ жестокимъ ударомъ.
Райдеръ спросила ее, не прикажетъ ли она сойти къ гостямъ и доложить, что барыня, молъ, извиняется, нездорова.
Она слабо кивнула головою.
Райдеръ бережно положила ее на кровать и только что собиралась выйти изъ комнаты, какъ за дверями въ корридор раздались торопливые шаги. Одна изъ двушекъ постучалась и, не дожидаясь отвта, просунула голову въ полуотворенную дверь.
— Барыня, а барыня! баринъ пріхалъ: онъ на кухню зашелъ.

XXXIV.

Мистрисъ Райдеръ замахала на двушку рукою съ такимъ взглядомъ, что та испуганно отретировалась.
Но мистрисъ Гонтъ уже слышала это объявленіе и въ одинъ мигъ преобразилась. Она соскочила съ кровати, выпрямилась во весь ростъ, золотыя кудри ея разсыпались вдоль плечъ и спины ея, большіе срые глаза ея заискрились несказанною жростью: она смотрла истинной пиониссой.
Она схватила съ туалетнаго столика небольшой ножъ съ рукояткой изъ слоновой кости и занесла его высоко надъ головою.
— Я при всхъ всажу этотъ ножъ въ его сердце! воскликнула она: — и ужь посл объясню за что!
Райдеръ посмотрла на нее съ истиннымъ страхомъ. Она поняла, что передъ нею стоитъ женщина со страстями еще боле могучими, нежели она сама. Глядя на вдохновенныя гнвомъ черты ея, она вполн врила, что женщина эта способна привести въ исполненіе свою кровавую угрозу. Потому-то, Райдеръ поспшила, чтобы помшать свиданію, которое могло сопровождаться ужасными послдствіями.
Она застала Гриффита въ кухн, всего забрызганнаго грязью. Онъ въ эту минуту выпивалъ роговую чашу эля съ дороги и смотрлъ встревоженнымъ и озабоченнымъ, въ то же время ея зоркій глазъ замтилъ, что и вс двушки находятся въ значительномъ волненіи. Дло въ томъ, что он только что солгали барину, и вотъ по какому случаю.
Томъ Лестеръ, стоя у кухоннаго окна, виднъ, какъ Гриффитъ въхалъ во дворъ. Онъ опрометью отскочилъ и сердце въ немъ замерло при воспоминаніи о неосторожности, съ которою онъ доврилъ тайну Гриффита Гонта Каролин Райдеръ.
— Двушки! торопливо обратился онъ въ Джэнъ и другимъ:— услужите по старой дружб. Сквайръ пріхалъ! Ради самого Бога, не подайте ему вида, что я въ дом, иначе между нами выйдетъ что-нибудь скверное: онъ вспыльчивъ, и я горячъ. Посл разскажу больше.
Въ эту же минуту шаги Гриффита послышались уже у самой двери. Лестеръ едва усплъ ускользнуть въ комнату экономки и тамъ спрятаться.
Гриффитъ отворилъ дверь и остановился на порог.
Двушки почтительно, но радостно привтствовали его.
Онъ коротко отвчалъ на ихъ привтъ и первымъ его словомъ было:
— Приходилъ сюда Томасъ Лестеръ?
Извстно, какъ слуги держатъ сторону другъ друга противъ господъ. Двушки, чистосердечно глядя въ глаза Гриффита, хоромъ объявили, что Лестера никто не видалъ цлыхъ шесть мсяцевъ, если не боле.
— Я, однако, потерялъ слдъ его не дале какъ въ двухъ миляхъ отсюда, сомнительно отвчалъ Гриффитъ.
— Въ такомъ случа, онъ непремнно будетъ здсь, ловко ввернула Дженъ:— ему и въ голову не придетъ пройти мимо, не заглянувъ къ намъ.
— Какъ только онъ ногою за порогъ, такъ мн сказать! Научу я его, что значитъ соваться, куда не просятъ!
Затмъ Гриффитъ спросилъ себ эля, и въ ту самую минуту, какъ онъ допивалъ его, въ кухню вошла Райдеръ. Онъ тотчась обратился къ ней и спросилъ, что барыня?
— Ничего, все здорова была, сэръ, отвчала та:— только сейчасъ, вотъ, что-то дурно сдлалось. Не мшало бы вамъ одться и побыть съ гостами вмсто нея, тмъ боле, что, по правд сказать, о вашемъ продолжительномъ отсутствіи было уже много толковъ, барыня, бдная, совсмъ извелась.
Гриффитъ вздохнулъ.
— Что длать? не могъ, за то теперь всми силами постараюсь вознаградить ее. Пройду прежде всего къ ней.
— Нтъ, сэръ, нельзя вамъ къ ней, твердо остановила его Райдеръ:— пожалуйте сперва за мною, мн нужно съ вами переговорить.
Она его провела въ его холостую комнату и осталась нсколько минутъ при немъ.
— Послушайте! сказала она торжественно:— здсь не совсмъ ладно. Зачмъ вы такъ долго не хали? Барыня говоритъ, что тутъ замшана какая-нибудь женщина и объявила, что всадить въ васъ ножъ, если вы покажетесь на глаза къ ней.
Гриффитъ, противъ ожиданій Райдеръ, не испугался этой угрозы. Онъ, напротивъ, казался нсколько польщеннымъ.
— Бдная Кэтъ, молвилъ онъ:— отъ нея, чего добраго, станется! А только врядъ ли она меня на столько любитъ, да и за что любить-то ей меня!
— Во всякомъ случа, возразила Райдеръ:— сдлайте одолженіе, держитесь отъ нея подальше, хоть нкоторое время. Мн приказано здсь постлать вамъ постель, извольте одваться и сойдите въ гостямъ, которыми сегодня полонъ домъ, вс уже знаютъ, что вы здсь.
— Почему же, можно, отвчалъ Гриффитъ:— разложи мн платье и ступай доложи, что сейчасъ выйду.
Немного погодя, Гриффитъ сошелъ въ столовую, и посл того, что Райдеръ говорила ему, немало удивился, увидавъ жену свою сидящую на хозяйскомъ мст и съ царственнымъ достоинствомъ и любезностью занимающую гостей.
Онъ, однако, вошелъ, низко поклонился гостямъ, потомъ подошелъ къ жен, думая поздороваться съ нею мене церемонно, но она гордо откинулась назадъ и издали поклонилась ему такъ важно и холодно, что все общество осталось пораженнымъ.
Сэръ Джорджъ Невиль, сидвшій у другого конца стола, насупротивъ хозяйки, предупредительно всталъ и предложилъ Гриффиту занять его мсто, но мистрисъ Гонтъ этого не допустила.
— Сидите, сэръ Джорджъ, сказала она:— это только случайный гость, вы же мой неизмнный другъ.
Еслибы эти слова были сказаны шутливо, то все бы еще было хорошо, но гости напрасно искали на лиц хозяйки улыбку, которая одна могла бы смягчить эту странную выходку.
— Рдкій гость тмъ дороже, нашлась одна изъ дамъ, и отодвинула стулъ свой, чтобы дать мсто хозяину.
— Сударыня, обратился къ ней Гриффитъ:— я вамъ душевно благодаренъ за это поясненіе, но надюсь, что вы не примните его къ себ и не будете у насъ рдкой гостьею.
Ужинъ продолжался, но общее веселье какъ водою залило. Всмъ почуялось, что между двумя изъ сидвшихъ за столомъ, да еще мужемъ и женою и, вдобавокъ, хозяевами, происходитъ важная ссора.
Чаще и чаще стало водворяться молчаніе между разговоромъ. Въ одинъ изъ этихъ тягостныхъ промежутковъ явственно раздался шопотъ кого-то изъ гостей, котораго на бду угораздило замтить сосду:
— Признаюсь, такой встрчи между мужемъ и женою я еще не видывалъ.
Присутствующихъ даже въ потъ бросило отъ этихъ неумстныхъ словъ, поразившихъ всхъ среди безмолвія, словно ударъ грома.
Гриффитъ былъ на столько безтактенъ, что не пропустилъ мимо ушей этого злополучнаго замчанія, хотя ясно было, что сдлавшій его никакъ не разсчитывалъ, чтобы онъ его услыхалъ.
Дло въ томъ, что въ немъ опять-таки пробудилась ревность при вид хладнокровнаго предпочтенья, оказаннаго его женою его прежнему сопернику, Невилю.
— Что будете длать? съ горечью возразилъ онъ:— не всегда мужъ у жены дорогой гость.
— Не всегда мужъ заслуживаетъ быть имъ, строго поправила его мистрисъ Гонтъ.
Тутъ уже всми одновременно овладла одна общая мысль, какъ бы скоре убраться по добру по здорову.
Мистрисъ Гонтъ проводила гостей одного за другимъ и мужъ съ женою, наконецъ, остались вдвоемъ.
Мистрисъ Гонтъ къ тому времени успла одуматься и испугаться лютости своихъ страстей. Во, всякомъ случа, она ршилась, хотя до слдующаго дня, избгать Гриффита. Поэтому, бросивъ на него одинъ единственной, гордый, громящій взглядъ, она уже собиралась удалиться, не прервавъ тяжкаго, гнвнаго молчанія, но онъ, взбшенный пріемомъ, сдланномъ ему при столькихъ постороннихъ лицахъ, и не зная причины, на бду удержалъ ее.
— Хорошо встртила, нечего сказать, угрюмо проворчалъ онъ.
Это уже переполнило мру: она, разъяренная, обернулась къ нему:
— Ты и того не стоилъ, бездушное созданье! Томасъ Лестеръ здсь, и мн извстны вс твои дянія.
— Ничего ты не знаешь! въ отчаяніи вскричалъ Гриффитъ:— неужели ты вришь этому подлецу? Что онъ теб наговорилъ!
— Ступай къ ней! еще неистове крикнула на него мистрисъ Гонтъ:— меня уже теб не удастся боле обманывать и грабить. Еще ревнуетъ! Самъ вроломный, самъ клятвопреступникъ, а меня осмливается подозрвать и оскорблять, А, такъ ты думаешь, я такъ и спущу теб? Нтъ! Мн жизнь твою за это надо, слышишь? жизнь твою!
Гриффитъ всми силами старался успокоить ее, заврялъ и клялся, что, несмотря на все, онъ въ душ никогда никого не любилъ кром нея.
— Скоро избавлюсь я отъ тебя и твоей любви, отвчала до изступленія озлобленная жена его.— Завтра же за тобою полиція придетъ. То видлъ, какъ умю я любить, узнаешь теперь, какъ я умю ненавидть!
Не владя уже собою, она излила на его злополучную голову цлый потокъ такихъ угрозъ и укоровъ, отъ которыхъ кровь холодла въ его жилахъ. А главное — онъ не могъ оправдываться передъ нею: вдь онъ, дйствительно, безосновательно подозрвалъ ее, а самъ измнилъ ей. Онъ дйствительно воспользовался ея щедростью и взятыя у нея деньги отвезъ къ Мерси Винтъ.
Посл нсколькихъ тщетныхъ попытокъ остановить эту неудержимую лавину словъ, онъ безнадежно опустился на стулъ и закрылъ лицо руками.
Но эта покорность въ то время не обезоружила ея. Ея изступленный голосъ и безумно гнвныя слова доходили до самой людской еще долго посл того, какъ онъ уже пересталъ защищаться.
Наконецъ она вышла, блдная отъ страшно накипвшей злобы, и заставъ Райдеръ около двери, крикнула ей, проходя мимо ея:
— Отведите эту гадину въ его логовище, если у него хватитъ подлости оставаться въ этомъ дом, и приведите ко мн Томаса Лестера, прибавила она вполголоса:
Райдеръ отправилась звать Лестера, тотъ не шелъ.
— Проклятый языкъ! сокрушался онъ:— бдный сквайръ, сгубилъ я его! Какъ я ему теперь покажусь на глаза! А все ты, ехидная ты, фальшивая тварь! Не смотрлъ бы я на тебя!
Райдеръ лицемрно прослезилась, и такъ ловко умла обойти его ласкою и притворнымъ раскаяніемъ, что онъ, наконецъ, простилъ ее, и мало того, далъ себя уговорить послдовать за нею въ комнату мистрисъ Гонтъ, впрочемъ — съ условіемъ, чтобы идти туда не прежде, чмъ Гриффитъ уляжется въ постель, такъ-какъ онъ не безъ основанія боялся встрчи съ. нимъ.
— Я его знаю, твердилъ онъ:— накинется, непремнно накинется, а неровенъ часъ, пожалуй, и я не спущу.
Райдеръ не могла не согласиться съ нимъ и велла ему сидть смирно, пока она уложитъ Гриффита.
Она застала несчастнаго въ гостиной, съ головою, уныло опущенною на столъ, въ тупомъ отчаяніи.
Она приняла на себя полновластный тонъ и объявила, что ему пора ложиться.
Онъ смиренно поднялся и безотвтно поплелся за нею, какъ прибитая собака.
Она его провела въ его комнату. Тамъ даже не было огня.
— Васъ тутъ велно положить, довольно дерзко сказала она.
— И того не стою, покорно молвилъ онъ.
Правило ‘лежачаго не бьютъ’, нкоторымъ женщинамъ какъ-будто неизвстно, и Райдеръ безпощадно принялась добивать своего злополучнаго господина.
— Ну, что, начала она:— много вы выиграли тмъ, что меня надули? Вдь пожалуй, что лучше бы было содержать трактиръ со мною, чмъ этакъ въ петлю-то лзть.
— Еще бы! Дорого бы далъ, чтобы все это вернуть.
— Что же вы теперь намрены длать? Знаете пословицу: за двумя зайцами погонишься…
— Послушай, изнеможенно отвчалъ Гриффитъ:— мн кажется, и ни ту, ни другую долго мучить не буду. Я не такой дурной человкъ, какъ кажется, но кто этому повритъ? Я недолго проживу, и оставлю за собою опозоренное имя, она мн сказала это.
— Ну, полноте, полноте, успокоивала Райдеръ, отчасти обезоруженная его покорностью и отчаяніемъ: — можно ли врить всему, что наговоритъ женщина въ сердцахъ? Послушайте лучше меня: ложитесь теперь спать, а завтра съ нею не заговаривайте, день-другой держитесь подальше отъ нея.
Дружески наставивъ его такимъ образомъ, она вышла изъ его комнаты, но еще нкоторое время оставалась по близости, пока Гриффитъ, по ея соображеніямъ, не усплъ заснуть.
Тогда она провела Тома Лестера къ своей госпож.
Гриффитъ, однако, не спалъ и даже не ложился. Онъ слышалъ, какъ тяжелые шаги Лестера поднялись по лстивц, и дожидался у двери около получаса, пока не услыхалъ, какъ т же тяжелыя шаги снова спустились внизъ.
Этимъ времененъ вс въ дом успло улечься и заснуть.
Около получаса посл того, какъ Лестеръ ушелъ отъ мистрисъ Гонтъ, Каролина Райдеръ тихонько прокралась въ свою комнату изъ кухню и услась къ себ на кровать, съ намреньемъ хорошенько все обдумать на досуг.
Затмъ она начала раздваться, по только что успла скинуть верхнее платье, какъ вздрогнула и стала прислушиваться: откуда-то со двора пронесся человческій крикъ.
Она бросилась къ окну и распахнула его.
Раздался новый крикъ и еще явственне: ‘Помогите, помогите!’
Ночь была звздная, но луны не было. Озеро лежало передъ нею, отливаясь своею зеркальной поверхностью, крики приносились съ противоположнаго берега.
Вдругъ послдовало нчто еще боле страшное: мелькнуло пламя, раздался выстрлъ и страшный вопль: ‘Помогите! Ржутъ! Помогите!’
Голосъ этотъ она немедленно узнала: это былъ голосъ Гриффита Гонта.

XXXV.

Райдеръ съ громкимъ крикомъ побжала будетъ прислугу.
Въ одну секунду вс окна, выходящія на озеро, растворились настежь.
Но боле уже не слыхать было ничего. Грозное молчаніе объяло эти ясныя, свтлыя воды.
Женщины столпилась въ кучку, ихъ колотою отъ страха: ясно было, что совершилось преступленіе.
Прошло нсколько времени прежде, чмъ ршаюсь доложить мистрисъ Гонтъ. Наконецъ, однако, вс гуртомъ отправилось къ ней въ комнату — ея тамъ не было.
Райдеръ побжала въ комнату Гриффита — дверь была замкнута изнутри.
Она окликнула его — отвта не было.
Дверь была взломана: въ комнат Гриффита не было, окно стояло растворенное настежь.
Языки расходились, испуганныя двушки прижались другъ въ другу — вдругъ между ними явилась мистрисъ Гонтъ, страшно блдная.
Вс глаза обратились къ ней и растерянно смотрли на нее.
— Что все это значить? спросила она:— кажется, крики были?
— Были, были, отвчала Райдеръ:— онъ кричалъ: ‘помогите’, потомъ выстрлъ былъ. Бдный, бдный нашъ баринъ!
Мистрисъ Гонтъ была блдна какъ смерть, но сосредоточенна и не теряла власти надъ собою.
— Факеловъ, сейчасъ же! Обыскать везд! приказала она.
Во всемъ дом былъ одинъ только мужчина, садовникъ, и тотъ отказался идти одинъ. Мистрисъ Гонтъ сама пошла съ нимъ, Райдеръ тоже, и вс трое несли зажженные факелы. Обыскали то мсто, съ котораго, по словамъ Райдеръ, раздавались крики, нсколько разъ прошли вдоль всего берега, освщая тихія воды багровымъ пламенемъ факеловъ. Но не видать было ничего, не было никакого слда, обличавшаго преступленіе или несчастье.
Он подняли сосдей и возвратились домой съ измокшимъ и испачканнымъ по колно платьемъ.
Мистрисъ Гонтъ отозвала Райдеръ и спросила ее, не догадывается ли она, въ какое именно время ночи убжалъ Гриффитъ?
— Онъ хотя и подлецъ, сказала она: — но все же я бы не хотла, чюбы съ нимъ что-нибудь случилось, видитъ Богъ. Въ этой сторон неспокойно по ночамъ, мошенники шныряютъ. Надюсь, что онъ бжалъ, какъ вы только ушли отъ него, и не попался злодямъ.
— Гм! пробормотала Райдеръ, потомъ пристально глядя мистрисъ Гонтъ въ лицо, сдержанно спросила ее:
— Гд были вы, когда услыхали крики?
— Темъ, позади дома.
— Какъ? вы выходили на дворъ въ эту пору ночи?
— Да, я ходила въ рощу — молиться.
— И вы не узнали его голоса?
— Нтъ. Слышала выстрлъ и крики, но словъ не разобрала. Вы разв боле слышали?
— Нтъ, сударыня, я слышала то же, что и вы, отвчала Райдеръ, дрожа всмъ тломъ.
Никто уже въ эту ночь въ Гэршно-Кэстл не ложился.

XXXVI.

Это таинственное происшествіе надолго взбудоражило все село, нетолько что людскую и кухню въ господскомъ дом. Мистрисъ Гонтъ немедленно заперлась отъ постителей и объявила, что намрена удалиться въ монастырь, а покуда не желаетъ, чтобы ее безпокоили.
Райдеръ раза два попыталась-было вызвать ее на разговоръ объ этомъ предмет, но мистрисъ Гонтъ строго осадила ее.
Блдная, мрачная, безмолвная, владтельница Гэрншо-Кэстля бродила по дому словно тнь самой себя. Она никогда не упоминала о Гриффит, запретила произносить имя его въ своемъ присутствіи, но въ то же время строго наказала Райдеръ никому не говоритъ того, что она слышала отъ Лестера.
— Это послднее оскорбленіе, нанесенное мн, сказала она:— извстно только вамъ да мн, и лишь только о немъ заговорятъ, вамъ въ ту же минуту будетъ отказано отъ мста.
Надъ этимъ наказомъ Райдеръ долго ломала голову, но на всяіій случай исполняла его буквально: мстомъ она все больше и больше дорожила, а тайну сохранить было для нея ни по чемъ — не впервые.
Немного спустя было получено новое письмо отъ мистера Эткинса самаго настоятельнаго свойства. Мистрисъ Гонтъ отвтила, что мужъ ея прізжалъ въ Гэрншо, но снова ухалъ, и что теперь окончательно неизвстно, вернется ли онъ и когда.
Въ отвтъ на это письмо, мистеръ Эткинсъ самъ явился въ Гэрншо, но мистрисъ Гонтъ не приняла его. Онъ ухалъ сильно разсерженный, и снова началъ дйствовать путемъ газетныхъ объявленій, на этотъ разъ, однако, составляя ихъ въ боле опредленной форм. Во всхъ газетахъ появилось, что Гриффитъ Гонтъ, владтель Гэрншо-Кэстля и Больтон-Голля, назначенъ душеприкащикомъ и наслдникомъ всего имущества покойнаго Гриффита Гонта изъ Котльсуэда, и приглашается обратиться за дальнйшими свдніями въ Джэмсу Эткинсу, нотаріусу въ Лондон.
Объявленіе это дошло и въ Гэрншо. Вс слуги прочли его, а Райдеръ показала своей госпож.
Мистрисъ Гонтъ не сдлала ни малйшего замчанія, и придала своему блдному лицу непроницаемость скалы.
Райдеръ стала такъ же молчалива и задумчива, какъ хозяйка дома, и чаще прежняго сидла одна, плотно сдвинувъ свои черныя брови.
Прошло еще нсколько времени, и въ сел начала ходить темнаа молва: ‘Не возвратится онъ никогда’. ‘Не получить ему этого наслдства’. ‘Что проку вызывать въ газетахъ человка, которому ужь не до чтенія?’
Эти, и другіе тому подобные двусмысленные намеки, разрослись въ смутный гулъ, который со всхъ сторонъ, какъ темный туманъ, окутывалъ злополучный домъ.
И скоро этотъ темный туманъ сгустился въ грозно-явственный шепотъ:
‘Гриффитъ Гонтъ не даромъ безъ всти пропалъ…’ Никто изъ слугъ не сообщилъ мистрисъ Гонтъ объ этой страшной молв, но женщины какъ-то загадочно смотрли на нее, и когда она проходила, провожали ее страннымъ взглядомъ.
Она это замтила, и почувствовала какимъ-то чутьемъ, что и домашніе чуждаются ея. Это сознаніе, лишнею каплею кануло въ ея горькую чашу. Она начала впадать въ какую-то унылую безжизненность.
Изъ этого состоянія ее пробудила новая бда.
Двое изъ судей мстнаго суда, явились въ ней офиціальнымъ образомъ, и съ совершенною вжливостью, но съ сильно озабоченнымъ видомъ, просили ее подробно сообщить имъ вс обстоятельства, сопровождавшія исчезновеніе ея мужа.
Она холодно и коротко отвчала, что знаетъ весьма мало объ этомъ дл, такъ-какъ мужъ ея скрылся среди ночи.
— Онъ прізжалъ съ намреніемъ остаться?
— Кажется, такъ.
— Верхомъ?
— Да.
— И ухалъ верхомъ?
— Нтъ: лошадь его и теперь у меня въ конюшн.
— Правда, что въ этотъ вечеръ была у васъ ссора съ нимъ?
— Господа! сказала мистрисъ Гонтъ, гордо пріосанясь: — вы затмъ сюда пожаловали, чтобы удовлетворить вашему любопытству?
— Нтъ, сударыня, отвтилъ старшій изъ постителей: — затмъ, чтобы исполнить весьма важную и тяжелую обязанность, въ чемъ я васъ покорнйше прошу, и даже совтую вамъ, помочь намъ. Осмлюсь повторить вопросъ: была ли между вами ссора?
— Была — смертельная ссора!
Постители переглянулись, и старшій изъ нихъ сдлалъ замтку въ своей памятной книжк.
— Можно узнать, по какому поводу вышла эта ссора?
Мистрисъ Гонтъ положительно отказалась коснуться столь щекотливаго предмета.
И объ этомъ отказ била, сдлана замтка.
— Извстно ли вамъ, сударыня, что въ ту ночь слышали голосъ вашего мужа, призывавшій на помощь, и что былъ пистолетный выстрлъ?
Мистрисъ Гонтъ видимо задрожала.
— Я слышала выстрлъ, сказала она: — но голосъ не дошелъ до меня внятно. О, Боже мой, надюсь, что Райдеръ слышала не его голосъ!
— Райдеръ? Кто это?
— Моя горничная. Ея комната на той половин.
— Можно намъ видть мистрисъ Райдеръ?
— Разумется, сказала мистрисъ Гонтъ, встала и позвонила.
Мистрисъ Райдеръ съ удивительною быстротою явилась на звонокъ своей госпожи, такъ-какъ, по обыкновенію, слушала у дверей.
На разспросы судей, она разсказала обо всемъ, что слышала она съ противоположнаго берега ‘тони’, объявила, что она совершенно уврена, что крики о помощи была голосомъ ея господина, и затмъ расплакалась.
Мистрисъ Гонтъ пуще задрожала и поблднла.
Судьи къ ней уже не обращалась, а допрашивали исключительно Райдеръ.
Она поняла, куда они мтятъ, и почему-то сочла нужнымъ защищать свою госпожу въ лицо, за спиною, конечно, дло вышло бы иначе. Разъ принявъ это ршеніе, она обратилась въ статую, и изъ допроса вышло бы столько же толку, еслибы длала его двое малыхъ дтей, а не судьи. Поэтому, они скоро превратили его. Къ тому же, блдность и строгая красота мистрисъ Гонтъ, невольно трогала ихъ. Самое же дло оказывалось таинственнымъ, боле ничего, и они ухали, немного узнавъ противъ прежняго, извинившись передъ хозяйкою за причиненное ей безпокойство.
На слдующей недл опять прикатилъ мистеръ Эткинсъ, выведенный, наконецъ, изъ терпнія, съ твердымъ ршеніемъ либо отыскать Грифита Гонта, либо добиться доказательствъ его смерти.
Онъ два раза тайно видлся съ Каролиною Райдеръ, и подкупилъ ее, чтобы она ему разсказала все, что сама знала, занялся дальнйшими розысками боле методически, чмъ это было сдлано до сихъ поръ, и узналъ еще одинъ важный фактъ, а именно: что Гриффита Гонта видли шедшимъ въ такую то сторону въ часъ пополуночи, а за нимъ, въ нсколькихъ шагахъ, другого человка, высокаго роста, съ котомкой или ранцемъ, или чмъ-то въ этомъ род на плечахъ.
Это позднее показаніе было сдлано женою одного поденщика, который по ночамъ воровалъ зайцевъ. Но и самъ онъ, будучи увренъ, что въ такомъ важнонъ дл не станутъ чинить особеннаго дознанія, какимъ образомъ онъ находился не дома въ такой поздній часъ, подтвердилъ слова своей жены, онъ добавилъ, что оба пшехода повернули по дорог въ мосту, перекинутому черезъ узкій перехватъ озера. Боле онъ не могъ ничего сообщить, потому что встртился съ ними на добрую четверть мили разстоянія отъ озера, и шелъ въ противоположную сторону.
Продолжая идти по этому слду, мистеръ Эткписъ узналъ такъ много нехорошаго, что отправился въ судъ въ первый же присутственный день, и требовалъ полнаго и обстоятельнаго дознанія на самомъ мст.
Сэръ Джорджъ Невиль, посл тщетной попытки воспротивиться этому требованію, тотчасъ же по закрытіи присутствія поскакалъ въ Гэрншо, и съ большимъ чувствомъ сообщивъ это нерадостное извстіе мистрисъ Гонтъ, самымъ деликатнымъ образомъ далъ ей понять, что нкоторое подозрніе падаетъ на нее, прочемъ посовтовалъ встртить бурю гордо и увренно, какъ подобаетъ невинности.
— Подозрніе? Въ чемъ, позвольте спросить? надменно сказала на это мистрисъ Гоптъ.
Сэръ Джорджъ пожалъ плечами.
— Какъ вамъ сказать, въ томъ, что вы сдлали Гонту честь… спровадить его на тотъ свтъ.
Мистрисъ Гонтъ приняла это увдомленіе совсмъ не такъ, какъ ожидалъ Невиль.
— Какъ! вскричала она: — неужели они такъ уврены, что онъ умеръ — убитъ?
Она, не стсняясь, предалась страстному порыву горя и раскаянія.
Даже сэръ Джорджъ былъ озадаченъ, и вмст съ тмъ, тронутъ ея глубокимъ волненіемъ.

XXXVII.

Хотя извстно было, что предполагаемое дознаніе могло кончиться преданіемъ мистрисъ Гонтъ суду, по обвиненію въ убійств, однако, всеобщее почтенье, которымъ она до той поры пользовалась, и вліяніе сэра Джорджа Невиля имли на столько вса, что это дознаніе положено было произвести частнымъ образомъ, у нея въ дом. Тмъ не мене, она должна была присутствовать на немъ, въ качеств подозрваемаго лица, и свидтели допрашивались при ней.
Первое показаніе было снято съ ночного ловца зайцевъ.
За тмъ кухарка Джэнъ доказала, что коробейникъ по имени Томасъ Лестеръ былъ въ кухн и скрывался въ дом до поздняго часа ночи. Этотъ же Томасъ Лестеръ вполн подходилъ въ описанію человка, видннаго ловцомъ близь озера.
Это обстоятельство, впрочемъ, обращало подозрніе на Томаса Лестера, но нисколько не запутывало мистрисъ Гонтъ.
Показанія Райдеръ пополнили этотъ проблъ. Она открыла три важныхъ факта.
Вопервыхъ, что по приказанію своей госпожи, она этого самого Лестера вводила около полуночи въ спальню ея, гд онъ оставался почти полчаса, посл чего тотчасъ вышелъ изъ дома.
Вовторыхъ, что она, Райдеръ, прислушиваясь у дверей, слышала, какъ мистрисъ Гонтъ грозила Гриффиту убить его.
Такова была сущность различныхъ показаній, которыя въ совокупности придали длу такой подозрительный характеръ, что судьи пригласили мистрисъ Гонтъ сдлать свидтелямъ какіе ей будетъ угодно вопросы, она, впрочемъ, отозвалась съ явнымъ презрніемъ, но это уже не имло благопріятнаго для нея вліянія на судей, они удалились на нсколько минутъ для совщанія, какъ дале поступить, и наконецъ старшій изъ нихъ торжественно объявилъ ей, что онъ находится въ необходимости арестовать ее для преданія ея ассизному суду.
— Длайте то, что вы считаете вашимъ дломъ, господа, сказала мистрисъ Гонтъ, съ изумительнымъ достоинствомъ: — если я не утверждаю моей невинности, то это только потому, что слишкомъ презираю это обвиненіе.
— Я не буду участникомъ въ арест этой безвинной женщины, объявилъ сэръ Джорджъ Невиль, и готовился уже выйти изъ комнаты.
Но мистрисъ Гонтъ просила его остаться.
— Быть виновной, сказала она: — одно, быть обвиненной — другое. Я поду въ тюрьму такъ же спокойно, какъ на обдъ, и взойду на вислицу, какъ на свою кровать.
Судья, исполнявшій должность предсдателя, на минуту былъ овадаченъ этими словами, и только съ замтной нершительностью сталъ наполнять бланки въ приказ объ арест.
Тогда мистеръ Гоузмэнъ, который неотступно слдилъ за всмъ, что длали другіе, ввернулъ, наконецъ, свое слово:
— Я здсь нахожусь въ качеств повреннаго обвиненной, сказалъ онъ:— и съ вашего позволенія, сэръ, замчу вамъ, что она не можетъ быть арестована, на основаніи закона.
— Какого же это, мистеръ Гоузмэнъ? вжливо спросилъ судья, и положилъ перо на столъ, готовясь выслушать его.
— А вотъ какого, сэръ! Когда убійство доказано, тогда вы имете право арестовать любого подданнаго этого государства, по подозрнію въ совершеніи его, но вы не имете права арестовать никого, когда самый фактъ убійства не доказанъ, а только подозрвается. Убійство должно быть доказано наглядно для чувствъ. Въ этомъ же случа смерть мистера Гонта насильственными средствами вовсе не доказана. Даже самая смерть эта есть только догадка. Я не отрицаю, что въ этомъ отношеніи не разъ длались отступленія отъ буквы закона, и были даже казнены мнимыя убійцы, при неимніи наличной улики въ преступленіи. Но что изъ этого вышло? Каждый разъ мнимо-убитый оказывался живымъ, и убійцей оставался судъ. Нтъ, посл дла Гаррисона ни одно собраніе кумберландскихъ присяжныхъ никого не предаетъ суду, не имя на лицо матеріальной улики преступленія, то-есть тла убитаго, со знаками нанесеннаго ему насилія. Полноте, мистеръ Эткинсъ, вы слишкомъ хорошій юристъ и слишкомъ добрый человкъ, чтобы посадить мою кліентку въ тюрьму, по подозрнію въ совершеніи предполагаемаго преступленія, зная очень хорошо, что оно разсется отъ одного дуновенія судьи, даже, еслибы главный присяжный судъ допустилъ начаться длу. Я предлагаю принять мою кліентку на поруки, я и сэръ Джорджъ Невиль, представимъ десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ залога.
Судья взглянулъ на мистера Эткинса.
— Я не прокуроръ отъ короны, отвчалъ лондонскій юристъ:— Я дйствую личнымъ образомъ и не имю ни права, ни желанія быть безпощадно строгимъ. Принять на поруки обвиненную, конечно, можно, но на столько ли уврена она въ своей невинности, чтобы помочь мн при отыскиваніи тла?
Вопросъ этотъ былъ сдлавъ такъ ловко, что малйшее колебаніе погубило бы мистрисъ Гонтъ. Потому мистеръ Гоузмэнъ быстро и даже предупредительно возразилъ:
— Я за нее отвчу — поможемъ.
Мистрисъ Гонтъ въ знакъ согласія наклонила голову.
— Въ такомъ случа, сказалъ Эткинсъ: — прошу позволенія изслдовать дно или, если понадобится, совершенно осушить воду въ озер или ‘тон’, какъ его у васъ называютъ.
— Изслдуйте, сушите, длайте, что хотите, отвчалъ Гоузмэнъ.
— И помяните мое слово, съ разстановкой продолжалъ Эткинсъ: — на дн этого самого пруда должна найтись смертные останки покойнаго Гриффита Гонта.
При этихъ торжественныхъ словахъ, произнесенныхъ не на удачу, случайнымъ зрителемъ, а юристомъ, человкомъ, привыкшимъ взвшивать каждое свое слово, тонкій наблюдатель могъ бы замтить, какъ легкая дрожь проняла мистера Гоузмэна. Тмъ удивительне было совершенное хладнокровіе и кажущееся равнодушіе, съ которыми онъ немедленно отвтилъ:
— Найдите его и я скажу, что послдовало самоубійство. Найдите его со знаками нанесеннаго насилія, и я допущу, что онъ убитъ — неизвстнымъ лицомъ или лицами.
Всякіе дальнйшіе разговоры была прерваны внезапнымъ переполохомъ и суматохою. Мистрисъ Гонтъ лишилась чувствъ.

ХXXVII.

Первымъ душевнымъ движеніемъ всхъ, конечно, была жалость, но, когда мистрисъ Гонтъ пришла въ себя, обморокъ еа, послдовавшій такъ быстро за словами мистера Эткинса, усплъ произвести на присутствующихъ зловщее впечатлніе, которое и сказывалось на всхъ лицахъ, кром лица осторожнаго Гоузмэна.
Когда она удалилась, впечатлніе это выразилось сначала общимъ сдержаннымъ шушуканіемъ, а потомъ и просто словами.
Что касается мистера Эткинса, онъ теперь уже выказывалъ умренность, свойственную умному человку, сознающему, что вс вроятія за его сторон.
— Я полагаю, сказалъ онъ спокойно:— что слдовало бы имть полицейскихъ подъ рукою, на случай, еслибы была сдлана попытка къ бгству, но вполн соглашаюсь съ мистеромъ Гоузмэномъ, что обвиненную можно принять на поруки, если только не будетъ найдено тло. Господа, вы по большей части были сосдями и друзьями покойника и, я увренъ, дорожите правосудіемъ, умоляю же васъ, помогите мн обыскать этотъ прудъ, съ берега котораго раздавались крики покойника о помощи — крики, сдается мн, увы! напрасные.
Лица, къ которымъ обращался Эткинсъ, принялись за дло со всмъ усердіемъ людей, воодушевляемыхъ столько же любопытствомъ, сколько и чувствомъ долга.
Были отысканы въ какомъ-то сара старые заржавленные дреги, и нсколько людей сли въ лодку и стали медленно разъзжать по всему озеру, тщательно волоча дреги по дну его.
Сельскій кузнецъ заготовилъ нсколько желзныхъ крюковъ, которые были придланы къ толстымъ веревкамъ. Изъ Гэрншо привезли еще другую лодку на огромной фур, и весь остальной день изслдовали дно озера, выгребли изъ него нсколько весьма любопытныхъ предметовъ, но тла никакого не показывалось.
На слдующій день человкъ двадцать вызвались продолжать изысканіе: нкоторые запускали дреги съ моста, другіе разъзжали по озеру въ лодкахъ, иные даже въ большихъ бочкахъ.
Работали до обда, и вытащили мдный чанъ съ двумя ручками, лошадиную голову, да нсколько гнилыхъ пней, которые, должно быть, намокли и потому ушли ко дну.
Около трехъ часовъ пополудни двое мальчиковъ, которые, по неимнію лодки, запускали крюки съ моста, почувствовали, что попали во что-то тяжелое, но мягкое: они всми силами стали тащить веревку и вдругъ на поверхность воды съ бултыханіемъ вынырнуло нчто похожее на огромную полуобъденную брюкву. Мальчики выпустили изъ рукъ веревку и заревли во все горло.
Люди, бывшіе поближе къ нимъ, обозвали ихъ и спросили, что случилось, но мальчики не отвчали, за то блдныя лица ихъ говорили такъ краснорчиво, что стоявшая тутъ женщина прозвала мистера Эткинса и объявила ему, что, должно быть, эти мальчики видли что нибудь необыкновеиное.
Мистеръ Эткинсъ нашелъ ихъ въ слезахъ. Онъ ихъ успокоилъ, приласкалъ, и тогда они ему разсказали, что вытащилось что-то ужасное, похожее на человческую голову и плеча, объденныя рыбою, и тяжестью своею оттянуло веревку у нихъ изъ рукъ.
Мистеръ Эткинсъ заставилъ ихъ указать себ въ точности мсто, и сейчасъ же отправился туда на лодк.
Вода тутъ была очень глубока, и хотя мальчики все время указывали самое мсто, но довольно долго ничего не появлялось.
Наконецъ почувствовали сопротивленіе, доказывавшее, что крюки прицпились къ чему-то.
— Тащите тише! приказалъ мистеръ Эткинсъ: — и если это — то, не будьте малодушны и не выпускайте!
Стали тащить тихо, осторожно, и вдругъ на поверхности воды показалось страшилище, способное поразить ужасомъ и отвращеніемъ самое храброе сердце: то были обезображенные остатки человческаго лица и тла.
Прожорливыя щуки нетолько обезобразили черты, но счистили почти все мясо съ лица, оставивъ только волосы и гладкую кожу, обтягивавшую лобную кость, да и ту глубоко взбороздили своими острыми зубами. Трупъ черезъ это представлялъ вдвойн ужасное зрлище, потому что это былъ уже не черепъ, не скелетъ, а лицо и цлый человкъ, загрызенный до костей, но съ сохранившимися ногами и волосами, ноги были въ толстйшихъ башмакахъ, которыхъ не могли пронять даже зубы щукъ, а гастухъ отчасти защитилъ отъ нихъ горло.
Гребцы испустили громкій стонъ и закрыли глаза одною рукою, а другою медленно стали грести къ берегу, на который осторожно и подобострастно вытащили ужасную ношу, полуприкрытую изодранными лохмотьями.
Мистеръ Эткинсъ не выдержалъ, и только что не лишился чувствъ, увидя то, чего онъ такъ упорно искалъ.
Какъ скоро онъ оправился, онъ приставилъ полицейскихъ къ тлу съ наказомъ строго наблюдать, чтобы никто не коснулся его даже пальцемъ, пока не прідетъ кто-нибудь изъ судей и не составитъ актъ, затмъ онъ отправилъ гонца къ мистеру Гоузмэну съ извщеніемъ, что найдено тло. Къ этому побудило его отчасти желаніе показать Гоузмэну, что онъ не ошибся въ своихъ догадкахъ, отчасти просто доброта сердечная, такъ-какъ онъ зналъ, что посл этого открытія кліентк его не миновать суда на жизнь или смерть.
Скоро пріхалъ судья, осмотрлъ тло и составилъ подробный актъ о томъ, въ какомъ состояніи оно было найдено.
Явился Гоузмэнъ и былъ глубоко потрясенъ видомъ страшно обезображеннаго трупа его стариннаго друга, и еще боле мыслью о послдствіяхъ, съ которыми сопряжено это открытіе для мистрисъ Гонтъ. Но такъ-какъ юристы народъ выдержанный, вышколенный, то онъ тутъ же достаточно оправился, чтобы замтить, что на тл не оказывается признаковъ насилія, и потребовалъ внесенія этого обстоятельства въ актъ.
На другой день было назначено коронерское слдствіе, въ то же время дано знать мистрисъ Гонтъ, чтобы она не выходила изъ верхнихъ комнатъ своего дома. Внизу, на лстниц поставлено было двое полицейскихъ для деннаго и ночного надзора.
На слдующій день тло было отнесено въ маленькій трактиръ, въ которомъ Гриффитъ провелъ столько беззаботно веселыхъ часовъ, положено на столъ и прикрыто блою простынею.
Коронеръ и присяжные помстились въ той же комнат. Возобновились т же показанія, которыя я уже сообщилъ читателю съ прибавленіемъ показанія объ открытіи тла. Присяжные, не задумываясь, произнесли приговоръ: ‘умышленное убійство’.
Тогда ввели мистрисъ Гонтъ. Она вошла блдная, какъ привидніе, опираясь на плечо Гоузмэна.
При вход ея одинъ изъ присяжныхъ, по внезапному движенію жалости, снова набросилъ на тло простыню.
Коронеръ, по принятому въ то время обычаю, сдлалъ мистрисъ Гонтъ какой-то вопросъ, съ цлью заставить ее какъ нибудь врасплохъ промолвиться. Если не ошибаюсь, онъ спросилъ ее о томъ, какимъ образомъ она была вн дома въ такую позднюю пору, въ ночь убійства, но мистрисъ Гонтъ не была въ состояніи отвчать на разспросы, врядъ ли она даже слышала слова коронера. Ея чудные глаза, расширенные отъ ужаса, неподвижно были уставлены на простыню.
— Покажите! глухо, едва слышно молвила она.
Присяжные сомнительно взглянули на коронера: онъ печально наклонилъ голову въ знакъ согласія.
Одинъ изъ присяжныхъ, стоявшій ближе въ тлу, сдернулъ простыню.
Въ то время еще не совершенно вывелось повріе, что тло убитаго подаетъ какой-нибудь знакъ, когда приближается къ нему его убійца. Поэтому вс глаза жадно впились въ ея лицо, и отъ него переходили къ ужасному предмету, на который она устремила широко раскрытые, дико неподвижные глаза.
Она сначала съ видимымъ содроганіемъ отшатнулась назадъ и закрыла лицо рукою, но потомъ нершительно, украдкою, покосилась на тло.
Не успла она взглянуть на него, какъ громко вскрикнула и указала на ноги дрожащею рукою:
— Башмаки! Башмаки! Это не мой Гриффитъ!
Съ нею повторилась сильнйшая истерика, и ее вынесли изъ дома по настоятельной просьб мистера Гоузмэна.

XXXIX.

Какъ только мистрисъ Гонтъ была увезена, Гоузмэнъ, избавившись отъ страха, чтобы его кліентка не выдала себя безвозвратно, тотчасъ сдлался спокоенъ, и голова его принялась усердно работать.
— Отъ имени обвиненной, сказалъ онъ: — я признаю самоубійство, совершенное какимъ-то неизвстнымъ человкомъ, обутымъ въ обитые гвоздями башмаки и, вроятно, принадлежавшимъ къ низшему сословію.
Это заявленіе произвело на присутствующихъ нкоторое впечатлніе, несмотря на общее сильное предубжденіе противъ обвиненной.
Коронеръ спросилъ, нтъ ли какихъ-нибудь примтъ, по которымъ можно бы узнать тло.
— У моего господина, отвчала Каролина Райдеръ: — было большое продолговатое черное родимое пятно на лбу, надъ лвымъ вискомъ.
— Вотъ оно! объявилъ одинъ изъ присяжныхъ, наклоняясь надъ тломъ.
Вс въ большомъ волненіи столпились кругомъ трупа и каждый могъ ясно разсмотрть родимое пятно. Поднялся жалобный ропотъ, за которымъ послдовалъ громкій гулъ негодованія.
— Господа! торжественно обратился коронеръ къ присутствующимъ:— вы видите въ этомъ обстоятельств безошибочное указаніе Провиднія. Бдный сквайръ легко могъ снять сапоги и замнить ихъ башмаками, когда онъ даже и лошадь оставилъ дома, но онъ не могъ снять съ себя наложеннаго за него самой природою знака, и этотъ-то знакъ по вол Господней чудеснымъ образомъ уцллъ, чтобы послужить уликою страшнаго преступленія. Теперь, господа, мы обязаны исполнить долгъ свой безъ уваженія къ личности.
Въ ту же минуту былъ изданъ приказъ объ арест Томаса Лестера, и вечеромъ того же дня мистрисъ Гонтъ увезли изъ Гэрншо въ собственной ей карет, сопровождаемую вооруженными полицейскими.
Ея гордая голова склонялась почти до колнъ, она закрывала заплаканные глаза своими красивыми руками. На протяженіи нсколькихъ миль, за нею шла цлая толпа народа съ криками: ‘убійца! Кровожадная папистка! Убила лучшаго, добрйшаго барана во всемъ Кумберланд! Вс пойдемъ смотрть, какъ тебя вшатъ будутъ! Красивое у тебя лицо, да сердце подлое’. Разъяренная толпа, съ криками, шиканьемъ, проклятіями долго еще провожала ее, и еслибы не конвойные полицейскіе, то пожалуй бросалась бы на нее. Такъ-то повезли ее, бдную, и посадила въ карляйльскую тюрьму. Въ довершеніе всего, она была беременна — беременна отъ того самого человка, за убійство котораго собирались ее вшать.

XL.

Графство было все противъ нея, за немногими исключеніями. Сэръ Джорджъ Невиль и мистеръ Гоузмэнъ одни храбро заступались за нее.
Вліяніе и богатство сэра Джорджа доставили ей нкоторыя удобства въ тюрьм. Оба ея врные друга навщали ее каждый день и старались не допускать до унынія, но они были не въ силахъ поддерживать въ ней бодрость духа: она впала въ состояніе, близкое къ летаргическому забытью.
— Если онъ умеръ, говорила она:— то не все ли равно жить мн или умереть? Если же онъ живъ, онъ меня не допуститъ погибнуть безвинно. Нетерпніе, строптивость всегда были моими главными пороками, теперь же я предалась въ руки Божьи, ла будетъ его святая воля!
Гоузмэнъ всякими доводами и убжденіями усиливался поднять ее изъ этого равнодушно-покорнаго настроенія — во напрасно.
Оно продолжалось до тхъ поръ, пока само собою не миновало какъ туча, и въ ней вдругъ опять проснулось желаніе жизни и свободы.
Она заставила Гоузмэна составить списокъ всхъ показаній и уликъ, представленныхъ противъ нея, днемъ изучала его, а ночью о немъ думала, и не разъ удивляла обоихъ друзей своихъ врностью и глубиной своихъ замчаній.
Мистеръ Эткинсъ пересталъ вызывать Гриффита въ газетахъ, теперь уже Гоузмэнъ во всякомъ нумер помщалъ объявленіе, извщавшее Гриффита Гонта объ отказанномъ ему наслдств и умолявшее его по этимъ и другимъ важнымъ причинамъ войдти въ сношенія со своимъ старымъ другомъ, стряпчимъ Джономъ Гоузмэномъ.
Гоузмэнъ былъ слишкомъ остороженъ, чтобы прямо пригласить его явиться спасать жену: онъ боялся, чтобы обвинители не употребили такое объявленіе въ вид лишней улики противъ его кліентки, въ случа упорной неявки ея мужа.
По правд сказать, Гоузмэнъ больше разсчитывалъ на нкоторые проблы въ показаніяхъ и на отсутствіе всякихъ знаковъ насилія на тл, нежели на вроятность личнаго появленія самого Гриффита Гонта.
Приближалось время ассизнаго суда и ни откуда не проливался малйшій свтъ на эту таинственную исторію.
Мистрисъ Гонтъ по ночамъ, лежа въ постели, безустанно ворочала въ голов свою тяжкую думу. Женскій умъ иногда длается замчательно могучъ и проницателенъ, въ критическихъ обстоятельствахъ. Думала она, думала и наконецъ передъ глазами ея мелькнула истина, какъ молнія среди темной ночи.
Посл долгихъ размышленій, мистрисъ Гонтъ однажды послала за Невилемъ и Гоузмэномъ, и обратилась къ нимъ съ слдующими словами:
— Я полагаю, что онъ живъ, и догадываюсь, гд онъ находится въ настоящую минуту.
Оба вздрогнули съ видомъ крайняго изумленія.
— Да, господа: онъ теперь находится въ маленькомъ трактир въ Ланкашир, подъ вывскою ‘Ломовая лошадь’, съ женщиною, которую онъ называетъ своею женою, это такъ же врно, какъ то, что мы теперь здсь сидимъ.
И при этихъ словахъ все лицо ея побагровло и глаза ея сверкнули былымъ, давно потухшимъ огнемъ.
Она взяла съ нихъ торжественное общаніе молчать и разсказала имъ все, что узнала отъ Томаса Лестера.
— Теперь, заключила она: — я думаю, что вы можете спасти мн жизнь, если по вашему стоитъ спасать ее, и затмъ горько заплакала.
Но практическій Гоузмэнъ вовсе не былъ расположенъ заниматься разными пустяками, въ род несчастной любви, да ревностью, да всякаго подобнаго вздора, когда жизнь кліентки его висла на волоск.
— Боже милостивый, почти сердито перебилъ онъ ее: — почему же вы всего этого прежде не сказали мн?
— Потому, что я не мужчина, чтобы этакъ все съ разу и разболтать, сквозь рыданія отвчала мистрисъ Говтъ:— да наконецъ мн хотлось пощадить его репутацію.
Едва нсколько оправившись, она просила Невиля прохаться въ Ланкаширъ. Сэръ Джорджъ съ радостью согласился, по спросилъ, какъ же ему отыскать ‘Ломовую лошадь’.
— Я и объ этомъ подумала, отвчала она:— вороной возилъ его туда и обратно, онъ и теперь у меня въ конюшн. Садитесь на него, отправляйтесь въ Ланкаширъ и тамъ дайте ему волю: вы увидите, что онъ васъ повезетъ какъ разъ туда, или куда-нибудь по сосдству, гд вы можете спросить. Если же нтъ, то позжайте въ Ланкастеръ и тамъ освдомтесь о ‘Ломовой лошади’. Онъ во мн писалъ изъ Ланкастера, вотъ поглядите — и она показала письмо Гриффита.
Сэръ Джорджъ горячо схватился за случай оказать ей услугу.
— Черезъ часъ я буду въ Гэрншо, ни минуты не медля сяду за вороного и поду, поднялся онъ.
— Извините, вмшался Гоузмэнъ:— но не лучше ли мн похать: я, какъ юристъ, можетъ быть, легче бы справился съ этой барынею.
— Нтъ, ршила мистрисъ Гонтъ:— сэръ Джорджъ молодъ и красивъ, и если только онъ съуметъ взяться за дло, то она ему разскажетъ больше, чмъ вамъ. Одного прошу у него: на этотъ разъ сбросить съ себя рыцарство и смотрть на женщинъ женскимъ, а не мужскимъ глазомъ. Не вздумайте вразумлять этакую тварь, что она воровала у меня и деньги и мужа, да толковать ей, чтобы пожалла обо мн, да подумала, каково мн здсь сидится въ тюрьм. Напротивъ, обо мн какъ можно меньше упоминайте. Обманулъ ли ее Гриффитъ или нтъ, а ужь будьте уврены, что никогда вы не возбудите въ ней другого чувства, кром любви къ нему и ненависти въ его законной жен. Одньтесь простымъ фермеромъ, держите себя смирно, поживите въ дом день-другой, старайтесь ей понравиться, чтобы задобрить ее, потомъ и вывдайте исподоволь, когда она его видла въ послдній разъ или слыхала о немъ. Впрочемъ, я боюсь, что вы его самого застанете у нея.
— Боитесь? изумленно вскинулъ на нее глазами сэръ Джорджъ.
— Ну, надюсь, что ли, отвчала она, и горючая слеза скатилась по ея щек: — но если вы его въ самомъ дл тамъ найдете, то дайте мн честное, благородное слово не наносить ему оскорбленія: вдь я знаю, что вы его считаете негодяемъ.
— Отчаяннымъ подлецомъ и негодяемъ, съ вашего позволенья, съ глубокимъ убжденіемъ отвчалъ Невиль.
— Ну, вотъ видите ли, вы это сказали мн, значитъ, душу отвели. Теперь же дайте мн общаніе, что ему вы скажете только слдующія слова: мать Розы Гонтъ сидитъ въ карлайльской тюрьм по обвиненію, будто она васъ убила, и ожидаетъ суда на жизнь или смерть. Она проситъ васъ не допустить ее умереть публично на вислиц, а дать ей спокойно угаснуть дома отъ горя и тоски.
— Напишите, сказалъ сэръ Джорджъ со слезами на глазахъ:— а я только отдамъ ему. Никогда не повернется у меня языкъ говорить такія небесныя слова такому чудовищу, какъ онъ.
Снабженный этою запискою и еще нсколькими обстоятельными наставленіями, о которыхъ нтъ надобности здсь распространяться, врный другъ въ тотъ же вечеръ отправился въ Ланкаширъ. Вороной вполн оправдалъ догадливость своей госпожи и блистательно проявилъ свою сметливость. Онъ все время какъ будто зналъ, куда везетъ своего всадника, и поздно вечеромъ своротилъ съ дороги на небольшой лужокъ: сэръ Джорджъ съ бьющимся сердцемъ увидлъ прямо передъ собою вывску, изображающую ломовую лошадь, и, подъхавъ ближе, прочелъ на ней имя: ‘Томасъ Лестеръ’.
Онъ слзъ съ лошади у крыльца и спросилъ, есть ли свободная комната переночевать.
Мистрисъ Винтъ объявила, что есть, и предупредительно присовокупила, что сверхъ того постоялецъ можетъ получить и ужинъ, если угодно.
Онъ тотчасъ же заказалъ весьма обильный ужинъ.
Мистрисъ Винтъ съ перваго взгляда увидала, что прізжій — для нея находка, и любезно провела его въ гостиную.
Онъ слъ къ камину, но лишь только хозяйка удалилась, онъ всталъ, вышелъ на дворъ и тихонько обошелъ весь домъ, заглядывая къ каждое окно — не увидитъ ли гд Гриффита Гонта. Не было, однако, ни малйшаго признака его присутствія, и сэръ Джорджъ съ тяжелымъ сердцемъ возвратился въ гостиную. Одна надежда, самая главная, съ первой же минуты была разбита, впрочемъ, онъ утшалъ себя возможностью, что Грифитъ отлучился ненадолго по длу.
Съ этою слабою надеждою сэръ Джорджъ прошелся по окрестностямъ, пока приготовляли ему ужинъ.
Поужинавъ, онъ позвонилъ и, пользуясь принятымъ въ то время обычаемъ, изъявилъ желаніе, чтобы самъ хозяинъ пришелъ роспить съ нимъ бутылку вина.
— Томасъ Лестеръ-то! отвчала служанка:— да его нтъ — ухавши. Я пришлю вамъ мастера Винта.
Старикъ явился и съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе выпить за здоровье гостя.
Онъ разговорился, и сэру Джорджу нетрудно било узнать отъ него, что дочь его Мерси — жена Лестера, что тотъ ухалъ по дламъ, а Мерси о немъ безпокоится.
— По крайней мр, пояснилъ онъ: — она очень скучаетъ и часто плачетъ, когда мать говоритъ о немъ.
Это извстіе сильно озадачило Невиля, но ему предстояло еще не то.
На слдующее утро, посл завтрака, вошла къ нему служанка съ извщеніемъ, что мистрисъ Лестеръ желаетъ видть его.
Сэръ Джорджъ даже вздрогнулъ, во въ ту же минуту напустилъ на себя небрежный видъ и отвчалъ, что весь въ услугамъ молодое хозяйки.
Его провели въ другую гостиную, и тутъ онъ засталъ красивую молодую женщину съ серьзнымъ выраженіемъ лица, сидвшую за работою съ ребнкомъ, игравшимъ на полу у ногъ ея. При его приход она тихо, съ достоинствомъ привстала съ мстъ, онъ же низко и почтительно ей поклонился, она слегка покраснла, но съ полнымъ самообладаніемъ вжливо отвчала на его поклонъ, на одно мгновенье въ упоръ поглядла ему въ глаза, и затмъ уже пригласила его садиться.
— Мн сказывали, сэръ, начала она:— что вы вчера вечеромъ обо многомъ разспрашивали отца моего. Позволите ли вы мн въ мою очередь сдлать вамъ одинъ вопросъ, не боле?
Сэръ Джорджъ нсколько смшался, но поклонился въ знакъ согласія.
— Отъ кого у васъ вороной конь, на которомъ вы пріхали?
Еслибы сэръ Джорджъ не былъ правдивымъ человкомъ, то его могъ бы сильно смутить этотъ вопросъ. Онъ тотчасъ же понялъ, что далъ страшный промахъ, однако совершенно спокойно отвчалъ:
— Онъ у меня отъ одной дамы въ Кумберланд, мистрисъ Гонгъ.
Мерси Винтъ видимо задрожала.
— Я такъ и догадывалась, тихо отвчала она:— извините за нескромность. Надо вамъ сказать, что эта лошадь здсь хорошо извстна.
— Сударыня, любезно предложилъ сэръ Джорджъ:— если вамъ нравится моя лошадь, она въ вашимъ услугамъ за двадцать фунтовъ, хотя по настоящему стоитъ гораздо дороже.
— Благодарю васъ, сэръ, я не имю ни малйшаго желанія пріобрсти эту лошадь. Еще разъ прошу васъ, извините меня за любопытство! Вы, вроятно, находите меня довольно дерзкой?
— Помилуйте, сударыня, возразилъ сэръ Джорджъ:— могу ли я считать дерзостью то, что доставило мн удовольствіе познакомиться съ вами?
Затмъ, слдуя совтамъ мистрисъ Гонтъ, онъ принялся ухаживать за матерью и ребнкомъ, пуская въ дло всю свою любезность, столько разъ оказывавшуюся неодолимою въ обществ. Тутъ, однако, онъ скоро долженъ былъ убдиться, что такимъ способомъ далеко не уйдетъ: Мерси даже не улыбнулась. Она только бросила на него кроткій, укоризненный взглядъ изъ своихъ голубиныхъ глазъ, какъ-бы говорившій: неужели я такая пустая, чтобы всему этому поврить?
Сэръ Джорджъ былъ человкъ съ душою и тактомъ, поэтому онъ самъ скоро какъ-бы устыдился своей роли, чувствуя на себ взглядъ этихъ кроткихъ, честныхъ глазъ.
Наступило молчаніе, и такъ-какъ женщины удивительно умютъ читать выраженіе лица, Мерси пристально взглянула на него и отвчала на его мысль:
— Вы правы, сэръ, всегда лучше дйствовать прямо и открыто, особенно съ женщинами.
Не усплъ онъ еще опомниться отъ этой маленькой нотаціи, какъ она такъ же тихо спросила его:
— Какъ васъ зовутъ?
— Джорджъ Невиль.
— Слушайте же, Джорджъ Невиль, сказала Мерси очень медленно и мягко: — когда вы соберетесь сказать мн, зачмъ вы пріхали и отъ кого, вы меня найдете вотъ въ этой маленькой комнат. Я теперь рдко изъ нея выхожу. Прошу васъ не говорить никому о томъ, что вамъ поручено.
Она глубоко вздохнула.
Сэръ Джорджъ низко поклонился и вышелъ собраться мыслями.
Онъ пріхалъ сильно предубжденный противъ Мерси, и вдругъ вмсто пошлой, пустой бабы, у которой онъ надялся выманить признаніе, онъ нашелъ скромную пуританку съ нжными, умными глазами, полную неподдльнаго достоинства, граціи, умнья держать себя, тонкой проницательности.
— Да, вотъ, поди, ухаживай за нею, недоумвалъ онъ: — не угодно ли ухаживать за льдиной. Еще, говорятъ, перехитри! Перехитришь, когда я самъ передъ нею пасую, какъ малый ребнокъ.
Долго шелъ онъ наугадъ, погруженный въ мрачную задумчивость, не зная, какъ ему поступить.
Она ему открыла легкій приступъ къ длу, сама вызвавъ его сказать ей всю правду, но онъ боялся довриться ей по первому слову, а между тмъ, что проку было продолжать употреблять такія средства, въ безполезности которыхъ онъ усплъ удостовриться собственными глазами.
Между тмъ, какъ онъ еще колебался и не могъ поладить самъ съ собою, одно ничтожное обстоятельство заставило его ршиться. Пришла какая-то нищая съ ребнкомъ и была довольно грубо принята старикомъ Винтомъ.
— Проваливай, не совсмъ-то ласково спровадилъ онъ ее:— не нужно намъ здсь бродягъ.
Въ эту минуту въ нижнемъ этаж растворилось окно, и Мерси рукою подозвала къ нему нищую.
Сэръ Джорджъ прижался къ самой стн и сталъ прислушиваться къ разговору.
Мерси съ участіемъ, но дльно разспросила женщину, которая разсказала ей грустную повсть неподдльнаго горя и нужды. Тогда сэръ Джорджъ увидлъ, какъ она изъ окна подала ей фланелевую юбку, кусокъ ситца для ребнка, большую краюху хлба и серебряную монетку.
Ему кром того удалось уловить взглядъ голубиныхъ глазъ Мерси, которые свтились теплымъ внутреннимъ лучомъ.
‘Не можетъ быть, чтобы она была дурная женщина’, подумалъ сэръ Джорджъ: ‘была не была — буду руководиться собственными глазами и сужденіемъ. Вдь, наконецъ, мистрисъ Гонтъ не видала ея, а я видлъ’.
Онъ тотчасъ же вошелъ въ домъ и постучался въ дверь къ Мерси.
— Войдите! отвчалъ кроткій голосъ.
Невиль вошелъ и безъ околичностей приступилъ прямо къ длу.
— Сударыня, началъ онъ въ большомъ волненіи: — я вижу, что вы умете сочувствовать несчастнымъ, и потому я прямо обращусь къ вашему сердцу. Я дйствительно затмъ пріхалъ, чтобы переговорить съ вами о самомъ печальномъ дл.
— Вы отъ него? чуть слышно молвила Мерси, крпко стиснувъ губы.
Ея сердце и разумъ въ эту минуту рвались въ отчаянной борьб.
— Нтъ, отвчалъ сэръ Джорджъ:— отъ нея.
Мерси сразу догадалась, отъ кого.
На лиц ея изобразился какой-то испугъ, она отодвинулась съ явнымъ содроганіемъ.
Это движеніе не ускользнуло отъ Невиля. Онъ со страхомъ вспомнилъ слова мистрисъ Гонтъ, что эта женщина непремнно ненавидитъ законную жену Гриффита, но отступать было поздно. Онъ сдлалъ лучшее, что въ этомъ случа можно было сдлать: пошелъ на проломъ, очертя голову.
— Ради Бога! взмолился онъ въ ней: — не ожесточайте вашего сердца противъ несчастнйшей изъ женщинъ. Еслибы вы только знали все ея благородство, ея страшное горе. Прежде, чмъ вы закалите ваше сердце противъ меня, ея друга, дайте мн сдлать вамъ одинъ вопросъ. Знаете ли вы, гд она теперь?
— Почемъ мн знать! холодно отвчала Мерси.
— Она въ карлайльской тюрьм.
— Въ карлайльской тюрьм! повторила Мерси въ очевидномъ недоумніи.
— Да, ее обвиняютъ въ убійств мужа.
Мерси вскрикнула и, схвативъ ребенка съ полу, крпко прижала его въ груди, покачиваясь на стул и горько рыдая.
— Нтъ! Нтъ! не врьте! вн себя закричалъ сэръ Джорджъ:— она невинна! слышите — невинна!
— Да мн-то разв легче отъ этого? отвчала Мерси: — и знаю только одно: онъ убитъ и дитя мое сирота!
— Да говорю же я вамъ, что онъ вовсе не убитъ! Это все вышло ошибкой. Когда вы его видли въ послдній разъ?
— Боле шести недль назадъ.
— А когда вы имли отъ него извстіе?
— Ни разу съ того дня.
При этой страшной всти у сэра Джорджа вырвалось глухое восклицаніе, похожее на стонъ.
Мерси слышала этотъ стонъ и сама пришла въ отчаяніе. Она начала обвинять себя въ смерти Гриффита.
— Я сама прогнала его отъ себя, сказала она:— я велла ему возвратиться къ своей законной жен, а она злодйка ненавидла его. Я, я послала его на смерть.
Отчаяніе ея было глубоко, необузданно, она не была въ состояніи слушать объясненій Невиля.
Но вдругъ она остановилась.
— Чмъ же эта женщина оправдываетъ себя? сурово спросила она.
— Сударыня, печально возразилъ сэръ Джорджъ: — видитъ Богъ, вы не въ состояніи разоблачить тайну, надъ которою напрасно ломали себ голову люди учене и опытне, нежели мы съ вами. Я и самъ не въ силахъ ясно и понятно изложить вамъ все дло: ваше горе слишкомъ глубоко меня трогаетъ и я готовъ проклинать себя за то, что приступилъ къ вамъ такъ грубо и неожиданно. Позвольте мн удалиться на время, чтобы собраться съ силою и мыслями для дальнйшаго исполненія задачи, которую я слишкомъ опрометчиво возложилъ на себя.
— Нтъ, Джорджъ Невиль, отвчала Мерси: — оставайтесь здсь, только дайте мн время перевести духъ.
Видно было, что она жестоко боролась съ собою, чтобы хоть сколько нибудь совладать съ своимъ волненіемъ. Долго заливалась она слезами, наконецъ голова ея безсильно опрокинулась на спинку кресла, но она сдлала Невилю знакъ, что готова слушать его.
Сэръ Джорджъ разсказалъ все по порядку, на сколько могъ безпристрастно, но понятно, что онъ безсознательно тянулъ сторону мистрисъ Гонтъ, впрочемъ, такъ-какъ Мерси была отчасти предубждена противъ нея, то равновсіе черезъ это возстановилось и истина не пострадала.
Когда онъ дошелъ до отыскиванія тла, Мерси сдлалось дурно, и хотя она не лишилась чувствъ, однако не была въ состоянія разсуждать или даже слушать дальнйшій разсказъ.
Сэръ Джорджъ не на шутку перетревожился и хотлъ-было призвать людей на помощь, но она отрицательно покачала головой. Тогда онъ слегка спрыснулъ лицо ея водою и сталъ растирать ея холодныя ладони, причемъ не могъ не замтить, что рука ея необыкновенно бла и красива.
Когда она нсколько оправилась, она тихо зарыдала, но просила его продолжать свою повсть.
— Умъ мой сильне моего сердца, сказала она:— я выслушаю все, хотя бы оно убило меня на мст.
Сэръ Джорджъ повиновался и, въ избжаніе повторенія, и только скажу, что онъ не пропустилъ ни одного обстоятельства, разсказаннаго на этихъ страницахъ, и даже передалъ ей кое-какія мелочи, о которыхъ я не упомянулъ. Когда онъ кончилъ, она просидла нсколько мгновеній безмолвно и недвижимо, блдная, какъ мраморная статуя.
— Вы желаете узнать правду въ этомъ темномъ дл, наконецъ обратилась она къ нему: — по истин оно одто тьмою непросвтною.
На Невиля торжественность ея тона произвела сильное впечатлніе, и онъ почтительно отвчалъ, что дйствительно отъ всей души желалъ бы узнать истину.
— Возьмите же мою руку, сказала Мерси:— и станьте со мною на колни.
Сэръ Джорджъ казался удивленнымъ этимъ приказаніемъ, однако исполнилъ его и опустился на колни рука объ руку съ нею.
Послдовало долгое молчаніе, во время котораго Мерси словно преобразилась. Ея голубиные глаза, возведенные къ небу, какъ опалы свтились внутреннимъ небеснымъ сіяніемъ. Прелестное личико ея озарилось неземною красотою и дивный голосъ ея вознесся въ горячей мольб.
— Господи! Ты, которому вдомы вс сердца, отъ очей котораго не сокрыта ни единая тайна, урони взоръ твой нын на рабу твою въ ея великомъ гор, ибо она вру свою возложила на тебя. Вразуми невдующихъ и научи смиренныхъ. Господи, покажи намъ истину въ этомъ темномъ дл. Просвти насъ духомъ твоимъ, ради того, кто выстрадалъ боле, нежели я теперь страдаю. Аминь! Аминь!
Она взглянула на Невиля, онъ отвчалъ ‘аминь’ изъ глубины сердца, со слезами на глазахъ.
Никогда до той минуты не слыхалъ онъ настоящей, живой молитвы. Онъ чувствовалъ, какъ маленькая ручка судорожно сжимала его руку отъ жестокой муки внутренней борьбы, среди которой душа ея, казалось, рвалась изъ груди ея и возносилась къ небу звуками этого чуднаго, глубоко прочувствованнаго голоса.
Они встали и снова сли, но глаза ея, разъ поднявшись къ небу, какъ будто не могли уже возвратиться на землю. Они оставались устремленными вверхъ съ ангельскимъ выраженіемъ, и губы ея еще тихо шевелились, словно продолжая шептать невнятную молитву.
Сэръ Джорджъ Невиль, хотя не отличался особенно строгой нравственностью, но никогда не издвался надъ религіею, и это вдохновенное лицо поразило его глубокимъ благоговніемъ. Онъ удалился отъ Мерси, почтительно поклонившись ей.
Онъ сдлалъ долгую прогулку и обдумалъ все тщательно. Одно было ясно и утшительно для него: онъ чувствовалъ, что поступилъ хорошо, ослушиваясь наставленій мистрисъ Гонтъ и доврившись Мерси, какъ другу, вмсто того, чтобы стараться перехитрить ее. Прежде, чмъ онъ возвратился въ трактиръ, онъ ршился сдлать еще шагъ по тому же пути. Ему не хотлось такъ скоро опять взволновать Мерси новымъ свиданіемъ, поэтому онъ написалъ ей слдующую записку:
‘Сударыня! Когда я пріхалъ сюда, я васъ не зналъ, и потому боялся слишкомъ вамъ довриться, но теперь, когда я васъ узналъ и убдился, что вы лучшая изъ женщинъ, я поступаю съ вами прямо и открыто. Знайте же, что мистрисъ Гонтъ полагала, что я найду его у васъ и поручила мн вручить ему прилагаемыя строки. Она бы прогнвалась на меня, еслибы знала, что я показалъ ихъ кому бы то ни было, но я ршаюсь показать ихъ вамъ, потому что я убжденъ, что вы умне всхъ насъ и въ этомъ согласились бы вс, еслибы знали дло, какъ оно есть. Поэтому умоляю васъ прочесть эти строки и сказать мн, считаете ли вы возможнымъ, чтобы писавшая ихъ пролила кровь того, къ кому он написаны? Остаюсь, сударыня, съ глубокимъ почтеніемъ,

‘вашъ благодарный и покорный слуга,
‘Джорджъ Невиль’.

Черезъ нсколько времени онъ получилъ отвтъ, написанный четкимъ, красивымъ почеркомъ:
‘Мерси Винтъ свидтельствуетъ намъ свое почтеніе и проситъ васъ пожаловать къ ней завтра въ девять часовъ утра. Молитесь, да просвтитъ васъ Господь!’
Въ назначенное время сэръ Джорджъ явился въ Мерси и засталъ ее, какъ и наканун, за шитьемъ. Письмо его лежало развернутое передъ нею на стол.
Она встала, поклонилась ему и, позвавъ служанку, велла на время унести ребенка. Она проводила ее до двери и нсколько разъ поцаловала малютку, какъ будто разставалась съ нимъ надолго.
— Не хочется отпускать, а надо, сказала она Невилю: — присутствіе ребнка ослабляетъ вниманіе матери и постоянно отвлекаетъ мысли. Прошу васъ, садитесь. Я прочла строки мистрисъ Гонтъ и плакала надъ ними. Мн кажется, этого бы не было, еслибы он были хитре сочинены. Посл того я всю ночь пролежала, глазъ не смыкая, и все думала, думала.
— Точно такъ же, какъ и она, замтилъ Невиль.
— Да, сэръ, понятно. Ну-съ, я вамъ могу сказать, что мн почему-то сдается, что онъ, слава-богу, живъ.
— Конечно, слава-богу и за это, сказалъ Невиль, но въ душ не могъ не подумать, что утшительнаго тутъ еще немного, въ особенности, если этимъ должно ограничиться показаніе передъ судомъ.
— Вы говорите, продолжала она задумчиво: — что настоящаго Томаса Лестера видли въ тхъ мстахъ въ то же время, какъ и моего Томаса Лестера. Отвтьте же мн на одинъ ничтожный вопросъ: что было надто на ногахъ въ тотъ вечеръ у настоящаго Томаса Лестера?
— Право, не знаю, небрежно отвчалъ Невиль.
— Подумайте, этотъ вопросъ, должно быть, не разъ былъ дланъ при васъ.
— Извините, его, кажется, вовсе не длали!
— Какъ? даже при коронерскомъ слдствіи?
— Даже при слдствіи.
— Это очень странно. Неужели же столько умныхъ людей ломали голову надъ этою загадкою, и ни одинъ не спросилъ, что было надто на ногахъ у коробейника?
— Сударыня, возразилъ Невиль: — вс наши мысли сосредоточились на судьб Гонта. Многіе спрашивали, какое оружіе было при коробейник, о томъ же, что было у него на ногахъ, никто и не подумалъ освдомиться.
— Видали ли его съ тхъ поръ?
— Нтъ. Это-то и скверно. Вся полиція поднята на ноги, но онъ до сихъ поръ нигд не отыскивается.
— Въ такомъ случа, сказала Мерси: — мн самой придется отвтить на свой вопросъ: я знаю, что у него было надто на ногахъ: онъ былъ обутъ въ башмаки, подбитые гвоздями.
Сэръ Джорджъ вскочилъ со стула, его словно ослпило внезапнымъ солнечнымъ лучомъ.
— Да, сказала Мерси: — она была права. Женщины въ нкоторыхъ вещахъ прозорливе мужчинъ. Этотъ человкъ пришелъ къ ней въ домъ въ тхъ же башмакахъ, въ которыхъ онъ былъ у меня. У того же, котораго вы называете Гриффитомъ Гонтомъ, были надты новые сапоги, я же за нихъ заплатила, квитанція и теперь у меня въ шкапу. Тотъ, котораго вы называете Томасомъ Лестеромъ, ушелъ отсюда въ башмакахъ, подбитыхъ гвоздями. Я убждена, что найденное тло было тло коробейника Томаса Лестера. Царство ему небесное!
Сэръ Джорджъ испустилъ радостное восклицаніе, но въ слдующую минуту въ немъ снова зародилось сомнніе.
— Вы забываете родимое пятно, сказалъ онъ: — на немъ-то они и основываются.
— Я ничего не забываю, спокойно возразила Мерси:— у коробейника было черное, продолговатое пятно надъ лвымъ вискомъ. Вы отыскали тло Томаса Лестера, а Гриффитъ Гонтъ скрывается, потому что нарушилъ законъ. Онъ боится и друзей ея, если онъ покажется въ Кумберланд, боится меня и моихъ, если увидятъ его въ Ланкашир. Ахъ, Томасъ, Томасъ, какъ будто я допущу кого-нибудь тронуть хоть волосокъ на голов твоей!
Сэръ Джорджъ ходилъ взадъ и впередъ но комнат въ сильнйшемъ волвевіи.
— О, благословенъ тотъ день, въ который я сюда пріхалъ! воскликнулъ онъ: — вы, вы ангелъ! вы спасете несчастную, безвинную женщину отъ позора и смерти! Ваше доброе сердце и рдкій умъ въ одну минуту разршили темную задачу, поставившую въ тупикъ цлое графство.
— Джорджъ, торжественно сказала Мерси: — вы вс не съ того конца приступаете. Т, которые полагаются на собственную мудрость, слпы. Въ Кумберланд, гд все это случилось, они не молили Бога просвтить ихъ, какъ помолились мы съ вами, Джорджъ.
Съ этими словами она подала ему руку, какъ-бы поздравляя его со сдланнымъ открытіемъ.
Онъ набожно поцаловалъ эту руку, и впослдствіи сознавался, что лучшею минутою въ его жизни была та, когда эта кроткая пуританка такъ радушно протянула ему свою хорошенькую ручку, съ такимъ нжнымъ, но вмст съ тмъ, крпкимъ пожатіемъ. Теперь вопросъ былъ въ томъ, какъ заставить кумберлаидцевъ смотрть на дло ея глазами. Невиль спросилъ ее, явится ли она на судъ въ качеств свидтельницы.
Отъ этого вопроса ее видимо покоробило.
— Позоръ мой огласится черезъ это, отвчала она: — придется вдь говорить, кто я такая и что я ему. И я буду погублена навсегда.
— Нтъ, вы святая страдалица. Вс хорошіе люди будутъ вамъ сочувствовать.
Мерси покачала головой.
— Мужчины — пожалуй, а женщины? Женщины безпощадны, он не очень-то вникаютъ въ причины. Нтъ, я надюсь сдлать лучше того. Я постараюсь отыскать его и послать его лично спасать ее. Только это одно и можетъ еще возвратить ему счастіе.
Она дале проеила Невиля составить новую публикацію, совершенно различную отъ всхъ, которыя онъ сообщилъ ей.
Онъ согласился, и они общими стараніями произвели слдующій документъ:
‘Если Томасъ Лестеръ, ухавшій изъ ‘Ломовой Лошади’ два мсяца назадъ, немедленно туда явится, Мерси будетъ ему очень благодарна, и разскажетъ ему о странныхъ происшествіяхъ, случившихся посл его отъзда’.
Затмъ, Невиль, но ея просьб, прохалъ въ Ланкастеръ, и тотчасъ же напечаталъ это объявленіе въ мстныхъ вдомостяхъ и въ маленькой газет, издаваемой въ город три раза въ недлю. Онъ, кром того, напечаталъ то же объявленіе на отдльныхъ листахъ для разсылки въ Кумберландское и Уэстморландское графства, наконецъ, отправилъ экземпляръ къ своему повренному въ Лондонъ, съ приказаніемъ немедленно помстить его во всхъ газетахъ. Распорядившись такимъ образомъ, онъ возвратился въ ‘Ломовую Лошадь’ и отдалъ Мерси отчетъ въ принятыхъ имъ мрахъ.
На слдующій день, онъ простился съ нею, и отправился обратно въ Карлайль. Туда было два дня зды. Онъ пріхалъ вечеромъ, и съ неостывшимъ еще восторгомъ, отправился прямо въ мистрисъ Гонтъ.
— Радуйтесь и надйтесь! вбжалъ онъ въ ней: — я благословляю тотъ день, въ который узналъ ее: она ангелъ по уму и сердцу!
И онъ въ горячихъ выраженіяхъ описалъ почти все, что происходило между нимъ и Мерси, но къ удивленію его, мистрисъ Гонтъ выслушала его холодно, съ отталкивающимъ выраженіемъ лица.
— Все это прекрасно, сказала она: — но весьма мало поможетъ мн, если онъ не явится самъ, чтобы оправдать меня, а этого она никогда не позволитъ ему сдлать.
— Нетолько позволитъ — заставитъ, если только удастся отыскать его.
— Если удастся отыскать его! Ахъ, вы — простота!
— Ну, еще не на столько простъ, чтобы не разузнать хорошей женщины отъ дурной.
— Будучи-то влюблены въ нее? гд ужь тутъ распознать! Не распознали бы, хотя бы были умне всхъ мужчинъ.
— Я! въ нее влюбленъ! сильно покраснвъ воскликнулъ сэръ Джорджъ.
— Еще бы! Неужели же я не вижу? Пожалуйста, не обманывайте сами себя! Пошли да и влюбились въ нее. Въ ваши-то года! Впрочемъ, мое дло сторона!
— Предполагайте все, что вамъ угодно, на этотъ счетъ, сухо возразилъ ей сэръ Джорджъ:— но, по крайней-мр, порадуйтесь же моей доброй всти!
Мистрисъ Гонтъ начала извиняться въ своей запальчивости и ласково поблагодарила своего добраго друга за все, что онъ для нея сдлалъ. Но въ слдующую же минуту она встала со стула въ большомъ волненіи.
— Я бы предпочла умереть, разразилась она: — нежели быть обязанной чмъ бы то ни было этой женщин.
Сэръ Джорджъ началъ уговаривать ее.
— За что вы ее ненавидите? Она же васъ не ненавидитъ.
— Нтъ, ненавидитъ, иначе и быть не можетъ! не въ природ вещей.
— Однако, дйствія ея показываютъ противное.
— Дйствія! Какія дйствія? До сихъ поръ она еще ничего не сдлала, а только сладкими рчами и общаніями ослпила васъ. Такого сорта женщины очень хитры, и никогда не выказываютъ мужчин своего настоящаго характера. Отставьте, пожалуйста, не говорите вы мн о ней. Я знаю, что онъ у нея въ эту самую минуту. Ахъ, пусть ужь лучше я умру, и меня забудутъ, когда никто не любитъ.
На послднихъ словахъ, голосъ ея звучалъ печально и устало, и она залилась слезами.
Бдный сэръ Джорджъ былъ тронутъ и обезоруженъ, онъ принялся утшать и ублажать эту гордую, непреклонную женщину, которая ненавидла своего лучшаго друга и единственную заступницу за то только, что та была такою же женщиной, какъ она сама, и которая больше скорбла объ утраченной любви, нежели о предстоящей возможности умереть на вислиц.
Когда она нсколько угомонилась, онъ ушелъ отъ нея и прохалъ къ Гоузмэну. Достойный юристъ былъ въ восторг.
— Уломать бы ее только присягнуть насчетъ башмаковъ, сказалъ онъ:— тогда дло въ шлап.
Затмъ онъ увдомилъ сэра Джорджа, что онъ частнымъ образомъ добылъ нкоторыя свднія, которыя намренъ пустить въ ходъ при передопрос одного изъ главныхъ свидтелей, оо стороны короны.
— Впрочемъ, присовокупилъ онъ:— не обманывайте себя, врное спасеніе можетъ принести ей только появленіе самого Гриффита Гонта. Вдь вы подумайте только, сколько важныхъ причинъ онъ иметъ явиться! онъ получаетъ огромное наслдство, жена его обвинена въ его убійств. Присяжные ни за что не поврятъ, что онъ живъ, пока сами не увидятъ его. Продолжительное отсутствіе его — прескверная штука. Врите ли, даже кровь холодетъ, какъ подумаю!
— Не отчаивайтесь, утшалъ его Невиль:— мн сдается, что нашъ ангелъ-хранитель гд-нибудь да выкопаетъ его.
Только за три дня до открытія ассизнаго суда было получено нетерпливо ожидаемое письмо отъ Мерси. Сэръ Джорджъ жадно бросился на него, но прочитавъ, горько разочаровался. Мерси только извщала, что Гриффитъ не явился въ отвтъ на ея публикацію, и что она сильно тоскуетъ и озабочена. Къ письму были приложены еще дв приписки на отдльныхъ клочкахъ бумаги. На одномъ было написано только одно слово: ‘Молитесь’. На другомъ значилось: ‘Осушите прудъ!’
Гоузмэнъ пожалъ плечами.
— Осушить прудъ! пусть объ этомъ позаботится корона: только лишнихъ хлопотъ наживемъ. И молиться велитъ! Какія тутъ молитвы? Намъ нужны показанія!
Онъ отправилъ своего главнаго конторщика къ Мерси съ приказаніемъ хать день и ночь, и во что бы ни стало привезти ее ко дню суда. Во время дороги ей велно было доставлять всякія удобства и обращаться съ нею такъ же почтительно, какъ съ любой герцогиней.
Во весь вечеръ, наканун открытія ассизнаго суда, мистеръ Гоузмэнъ не выходилъ изъ комнатъ, занимаемыхъ его кліенткой, а весь день передъ тмъ они постоянно мнялись записками по длу о ея защит.
Какъ разъ въ захожденію солнца, съ шумомъ подкатила почтовая карета. Изъ нея вышелъ конторщикъ Гоузмэна и съ измученнымъ лицомъ, налитыми кровью глазами, предсталъ передъ своимъ хозяиномъ.
— Исчезла, сэръ, ушла изъ дома во вторникъ съ ребенкомъ, и съ тхъ поръ никто не видалъ ее и не слыхалъ о ней!
Это было ужаснымъ ударомъ. Вс поблднли, сознавая, что пропала чуть ли не послдняя надежда на спасеніе.
Но мистрисъ Гонтъ приняла и это извстіе съ изумительною твердостью. Она, казалось, при каждомъ новомъ удар нравственно росла.
Она обратилась къ сэру Джорджу со свтлою улыбкою.
— Благородное сердце, сказала она: — смотритъ людскую низость сквозь свое благородство. Неудивительно, что коварная женщина обманула васъ. Они вмст ухали изъ Англіи и хладнокровно обрекли меня на вислицу. Пусть будетъ такъ — я сама стану защищаться.
Затмъ она присла за бумаги, и занялась вмст съ Гоузмэномъ просматриваніемъ экстракта изъ ея дла, который онъ составилъ для нея, она показала ему и собственноручныя ея замтки, сдланныя ею изъ ста, по меньшей мр, прочитанныхъ ею уголовныхъ процесовъ.
Во время этого совщанія, сэръ Джорджъ угрюмо сидлъ въ сторон и не произносилъ ни одного слова.
Вдругъ онъ довольно порывисто всталъ и объявилъ:
— ду въ Гэрншо.
— Какъ? въ эту пору ночи?
— Приказано. Надо высушить прудъ.
— Кто же вамъ приказалъ сушить у меня прудъ?
— Мерси Винтъ.
И сэръ Джорджъ, давъ этотъ отвтъ, не то пристыженнымъ, не то упрямымъ тономъ, вышелъ прежде, чмъ мистрисъ Гонтъ словами могла выразить удивленіе и негодованіе, загорвшіяся въ ея глазахъ.
Мистеръ Гоузмэнъ пожалъ плечами и просолъ ее не обращать вниманія на Невиля и его бредни, а сосредоточить вс свои мысли на совтахъ и средствахъ къ защит, которыми онъ снабдилъ ее.
Оставшись наедин съ нею, онъ уже не сталъ скрывать своего крайняго безпокойства.
— Мы лишились безцнной свидтельницы, сказалъ онъ: — впрочемъ, безуміемъ было воображать, что она явится.
Мистрисъ Гонтъ содрогнулась отъ чувства глубокаго отвращенія.
— Я бы не хотла ни за какія блага въ мір, чтобы она явилась, отвчала она: — ради-бога никогда не называйте ея имени при мн! Не нужно мн никакой помощи, кром помощи друзей моихъ. Пришлите мн на утро вашу жену и не убивайтесь такъ. Я буду защищаться гораздо лучше, нежели вы воображаете. Не даромъ же я изучила до ста процесовъ.
Такимъ образомъ плнница старалась ободрять своего адвоката и наконецъ настояла, чтобы онъ отправился домой спать, такъ-какъ онъ видимо былъ изнеможенъ отъ неустанныхъ хлопотъ и душевныхъ тревогъ.
Она осталась одна.
Кругомъ — безмолвіе. Только еще нсколько краткихъ часовъ раздляли ее отъ суда на жизнь или смерть, и приговора она ждала себ не отъ всемудраго, всевдущаго небеснаго судьи, а отъ немощныхъ людей, да еще при систем процедуры, крайне неблагопріятной для обвиненныхъ.
Къ довершенію всего она была католичка, а точно на грхъ, какъ разъ посл ея ареста пронесся слухъ, что претендентъ замышляетъ новое вторженіе въ Англію. Молва эта сильно возстановила всхъ присяжныхъ противъ католиковъ и въ нсколькихъ случаяхъ уже извратила ходъ правосудія, особенно на свер.
Мистрисъ Гонтъ все это знала и невольно содрогнулась передъ ожидающею ея опасностью.
Первую половину ночи она просидла изучая свою защиту. Тогда она положила дло окончательно въ сторону, и долго горячо молилась.
Къ утру она заснула отъ усталости.
Когда она проснулась, мистрисъ Гоуэмэнъ сидла у ея изголовья и глядя на нее плакала.
Он упали другъ другу въ объятія, и об зарыдали.
Но тутъ подошелъ Гоузмэнъ и сердито увелъ жену.
Мистрисъ Гонтъ уговорили състь немного поджаренаго хлба и выпить стаканъ вина, и посл того она уже ждала страшнаго призыва.
Ждала она долго, такъ долго, что ее даже взяло нетерпніе скоре помриться съ опасностію, но до нея судились еще два воровства, и ей пришлось дожидаться.
Наконецъ около полудня посланный изъ суда извстилъ ее, что большой судъ присяжныхъ призналъ обвиненіе противъ нея основательнымъ.
— Да проститъ же ихъ Богъ! сказала она.
Она тщательно занялась своимъ туалетомъ и была проведена въ небольшую комнату, близъ самой залы суда.
Тутъ ей пришлось еще нкоторое время дожидаться, въ холодныхъ, мрачныхъ голыхъ стнахъ.
Наконецъ она услышала голосъ, который громко возвстилъ:
— Король противъ Кэтринъ Гонтъ!
Она взошла по нсколькимъ ярко освщеннымъ ступенямъ и вдругъ очутилась въ комнат, залитой дневнымъ свтомъ подъ взглядомъ сотенъ любопытныхъ глазъ, на мст, отведенномъ за перилами для подсудимыхъ.
Въ совершенно незнакомомъ дл мы рдко напередъ знаемъ, на что мы способны и какъ мы будемъ держать себя. Мистрисъ Гонтъ едва ступила въ залу и стала лицомъ къ лицу съ грозной обстановкой суда, какъ весь ея страхъ мгновенно покинулъ ее: въ ней проснулись силы, она вся встрепенулась любовно въ жизни и вооружилась тми безчисленными утонченными средствами въ защит, которыми природа такъ богато надлила даровитыхъ женщинъ.
Она начала защиту свою прежде, нежели успла произнести хоть одно слово: самое ея появленіе и пріемы должны уже были поколебать предубжденіе суда противъ нея.
Она почтительно поклонилась судь и съумла придать этому движенію характеръ добровольной дани уваженія, отнюдь не заискиванія или страха. Затмъ она окинула глазами залу и увидла, что въ ней цлая толпа знакомыхъ ей мужчинъ и дамъ, но въ то же время она прочитала въ глазахъ ихъ, что на ея сторон тутъ не боле двухъ или трехъ человкъ. Этимъ только она и поклонилась, а такъ-какъ они отвчали на ея поклонъ, то это произвело на зрителей впечатлніе, совершенно, впрочемъ, ошибочное, будто джентри сочувствуетъ ей.
Когда унялся предварительный гулъ и судъ кончили обычное краткое совщаніе между собою, секретарь суда обратилсі къ подсудимой и громко произнесъ:
— Кэтринъ Гонтъ, подними руку!
Она повиновалась, и онъ вслухъ прочелъ обвинительный актъ, гласившій, что она, ‘не имя передъ глазами Господа и повинуясь наущеніямъ дьявола, 15-го октября, въ десятый годъ царствованія его величества короля, при помощи и потворств нкоего Томаса Лестера, напала на Гриффита Гонта, эсквайра, и его, упомянутаго Гриффита Гонта, силою оружія убила до смерти, тмъ нарушая миръ его величества короля и достоинство его короны’.
Прочитавъ обвинительный актъ, секретарь снова обратился въ подсудимой:
— Что скажешь Кэтринъ Гонтъ? Виновна ты въ преступленіи и убійств, въ коихъ обвиняешься, или невиновна?
— Невиновна!
— Преступница, какъ хочешь ты быть судимой?
— Я не преступница, а только обвиненная. Судимой же хочу быть Богомъ и моей родиною.
— Да пошлетъ же теб Богъ счастливое избавленіе!
По окончаніи этой формальности, мистеръ Уитуортъ, помощникъ стряпчаго отъ короны, выступилъ, чтобы начать обвинительную рчь, но подсудимая, хотя блдная, но съ полнымъ самообладаніемъ и утонченною вжливостью, просила его дозволить ей напередъ сказать нсколько словъ суду.
Мистеръ Уитуортъ поклонился и снова слъ.
— Милордъ, начала она, обращаясь къ судь:— я сперва должна просить васъ о милости, и я уврена, что вы мн въ ней не откажете, такъ-какъ въ сущности она не боле какъ справедливость, строгая, безпристрастная справедливость. Обвиненіе противъ меня, какъ я слышала, поддерживается двумя адвокатами, и оба они люди ученые и способные. Я же только женщина, гд же мн одной состязаться съ ихъ искуствомъ. Поэтому прошу ваше лордство дозволить мн имть адвоката, который бы помогъ мн, какъ въ разбор фактовъ, такъ и въ защит. Я знаю, что это не принято, но такъ слдуетъ по справедливости. И мн извстно, что уже нсколько разъ въ такихъ случаяхъ, гд вопросъ шелъ о жизни и смерти, бывали подобныя отступленія отъ обыкновеннаго порядка, и что ваше лордство имете право и власть такъ поступить и теперь, если только пожелаете.
Судья взглянулъ въ сторону прокурора отъ короны, Уильтшира. Тотъ немедленно всталъ и отвчалъ въ слдующихъ словахъ:
— Подсудимая почерпнула свднія свои изъ неврнаго источника. Съ незапамятныхъ временъ до настоящей поры, лицу, обвиненному въ преступленіи, влекущемъ за собою смертную казнь, никогда не дозволялось имть адвоката. Въ недавнее время, однако, правило это на столько ослаблено, что иногда адвокату дозволялось допрашивать и передопрашивать свидтелей отъ имени подсудимаго, но во всякомъ случа ему никогда не дозволялось длать возроженія насчотъ приводимыхъ замчаній и уликъ, или выводить изъ нихъ заключеніе, касающееся исхода дла.
Мистрисъ Гонтъ.— Значитъ, если съ меня ищутъ ничтожную сумму денегъ, я могу имть защитниками искусныхъ ораторовъ, но если искъ касается моей жизни и чести, тогда уже мн не дается равнаго оружія и я должна предстать передъ вами, господа, беззащитная, какъ безпомощный ребнокъ, тогда какъ каждый изъ васъ, господа, мастеръ своего дла. Это чудовищная несправедливость, и вы сами, сэръ, не можете не сознаться въ томъ.
Мистеръ Уилтишръ.— Позвольте, сударыня: справедливо или нтъ отказывать подсудимымъ въ полномъ адвокатскомъ пособіи въ уголовныхъ длахъ, я не беру на себя ршить, но во всякомъ случа виноватъ тутъ законъ, а не я и не его лордство, и еще никто черезъ это положеніе не пострадалъ, по крайней-мр въ наше время, кром тхъ, кто дйствительно нарушилъ законъ.
Мистеръ Уильтширъ пошептался затмъ съ минуту съ своимъ помощникомъ, и обратился къ судь:
— Мы хотя и дйствуемъ отъ имени короны, однако не желаемъ выказывать излишней строгости тамъ, гд вопросъ касается жизни человка. Мы, поэтому, согласны доставить подсудимой всякую льготу, какую ваше лордство припомните изъ примра извстныхъ вамъ процесовъ — но не боле того, а затмъ предоставляемъ дло это на усмотрніе вашего лордства.
Прокуроръ.— Сторожъ, провозгласите молчаніе.
Сторожъ.— Oyez! Oyez! Oyez! Судьи его величества строго наказываютъ всмъ и всякимъ здсь присутствующимъ лицамъ соблюдать молчаніе, подъ страхомъ тюремнаго заключенія.
Судья.— Подсудимая! Собратъ мой Унльтширъ совершенно правъ! Нтъ примра тому, о чемъ вы просите, а противоположное обыкновеніе соблюдалось у насъ втеченіе многихъ вковъ. То, что вамъ кажется пристрастіемъ и несправедливостью — и откровенно сказать, нсколько ученыхъ лицъ раздляютъ ваше мнніе — уравнивается тмъ, что я самъ обязанъ помогать вамъ, на сколько могу, что я и исполню. Слдовательно, вотъ на чемъ за ршаемъ: вамъ будетъ дозволено имть адвоката для допроса вашихъ свидтелей, передопроса свидтелей отъ короны и разъясненія юридическихъ вопросовъ, какіе вы сами предложите, но не боле.
Затмъ судья спросилъ ее, кого изъ присутствующихъ она желаетъ имть адвоіатомъ!
Отвтъ ея изумилъ весь судъ, а Гоузмэна сильно огорчилъ.
— Никого! ршительно сказала она:— половинная справедливость не есть справедливость и я не хочу потворствовать ей, не хочу заставлять умныхъ людей бороться со связанными руками, противъ людей такихъ же умныхъ, у которыхъ руки свободны. На такихъ стснительныхъ условіяхъ а вовсе не хочу имть адвоката. Адвоката у меня будетъ три и безъ того: вы, милордъ, моя невинность и Господь Богъ всевдущій!
Отъ этихъ словъ, произнесенныхъ съ истиннымъ величіемъ, водворилось въ зал гробовое молчаніе, но не надолго. Минуту спустя опять раздался громкій машинальный голосъ сторожа, который, провозгласивъ молчаніе, сдлалъ перекличку именамъ присяжныхъ, долженствовавшихъ судить начинающееся дло.
Мистрисъ Гонтъ напряженно прослушивалась къ провозглашеннымъ именамъ: фамиліи были все знакомыя, и все дюжинныя, но теперь он облекались въ глазахъ ея какимъ-то царственнымъ достоинствомъ, потому что т, кому он принадлежали, держали въ рукахъ своихъ ея жизнь или смерть.
Съ каждаго присяжнаго была снята присяга по старинной величественной, теперь уже нсколько сокращенной форм: ‘Джозефъ Кингъ, взгляните на подсудимую, вы должны по совсти и правд разсудить между вашимъ государемъ, королемъ и подсудимой, судьба которой предается въ ваши руки, и вы произнесете справедливый приговоръ, основываясь на показаніяхъ и доказательствахъ, какія будутъ вамъ предъявлены. Въ чемъ да поможетъ вамъ Богъ’.
Мистеръ Уитуортъ затмъ открылъ дло, то-есть врне перевелъ обвинительный актъ на боле понятный и человческій язніъ.
Когда онъ слъ на мсто, мистеръ Уильтширъ обратился къ сужу со слдующею рчью:
‘Милордъ и господа присяжные! Настоящее дло крайне важно и возбуждаетъ всеобщее напряженное вниманіе. Подсудимая, женщина высшаго круга по рожденію и воспитанію, а, какъ вы вроятно уже замтили, также и по образованію, обвиняется не боле, не мене, какъ въ убійств.
‘Мн не нужно описывать вамъ всей гнусности подобнаго преступленія. Вамъ достаточно спросить собственную свою совсть. Кто, изъ видвшихъ обезображенные останки убіенной жертвы не чувствовалъ, какъ собственная его кровь застываетъ въ жилахъ? Если случается убійц бжать, съ какимъ усердіемъ гонимся мы за нимъ, съ какимъ рвеніемъ стараемся захватить, съ какою радостью представляемъ его правосудію! Насъ не останавливаетъ, не смущаетъ даже страшной смертный приговоръ, когда онъ произносится надъ убійцею. Мы выслушиваемъ его съ какимъ-то торжественнымъ удовольствіемъ и признаемъ справедливость божественнаго ршенія: ‘кто проливаетъ человческую кровь, да будетъ и его кровь пролита людьми же!’
‘Ежели такія чувства возбуждаетъ въ насъ всякое простое убійство, то что же мы должны чувствовать къ женщин, умертвившей собственнаго своего мужа, человка, въ объятіяхъ котораго она лежала, котораго она поклялась передъ Богомъ любить и почитать? Такая убійца совершаетъ нетольво убійство, но и разбой: она отнимаетъ у родныхъ дтей своихъ — отца, нжнаго, незамнимаго для нихъ на земл.
‘Господа! Вамъ будетъ къ несчастью доказано, что подсудимая виновна въ этомъ въ высшей степени преступномъ дл, и хотя я постараюсь скоре смягчить, чмъ усилить улики противъ нея, однако я увренъ, что повсть, которую я имю изложить вамъ, поразитъ ужасомъ всхъ, кто услышитъ ее.
‘Мистеръ Гриффитъ Гонтъ, несчастная жертва совершеннаго преступленія, былъ человкъ почетнаго происхожденія и положенія въ свт. Что касается до его нрава, онъ былъ въ высшей степени безобиденъ и глубоко привязанъ къ той, которая нын обвиняется въ его убійств. Они дружно жили вмст нсколько лтъ, но увы, ихъ супружеское счастіе омрачилось однимъ злополучнымъ обстоятельствомъ: онъ былъ англиканскаго вроисповданія, жена его — католическаго. Это послужило поводомъ къ распрямъ, что неудивительно, такъ-какъ несчастное различіе въ религіяхъ причиняло, разъединяло цлыя націи, нетолько отдльныя семейства.
‘Наконецъ, около года назадъ тому, между покойникомъ и подсудимымъ произошелъ споръ сильне обыкновеннаго, вслдствіе котораго покойникъ отлучился изъ дома на нсколько мсяцевъ. Онъ возвратился ранней осенью въ этомъ году, и между ними послдовало примиреніе, искреннее или притворное, не знаю, только посл того онъ снова ухалъ, но уже ненадолго. 10-го прошлаго октября онъ внезапно воротился совсмъ, какъ и намревался, и тутъ-то разъигралась трагедія, къ которой все до сихъ поръ разсказанное мною служило только вступленіемъ.
‘Мене чмъ за одинъ часъ до прізда хозяина, въ домъ явился нкто Томасъ Лестеръ. Этотъ же Томасъ Лестеръ былъ созданіемъ подсудимой, прежде онъ жилъ у нея лсничимъ, теперь же сдлался коробейникомъ. Средства къ тому были даны ему подсудимой, которая на свои деньги купила ему товаръ, на открытіе его торговли.
‘Господа! Этотъ коробейникъ, какъ я впослдствіи докажу, скрывался въ дом, когда пріхалъ покойникъ. Горничная подсудимой, по имени Каролина Райдеръ, первая извстила ее о прибытіи Лестера, что, повидимому, сильно ее взволновало. Мистрисъ Райдеръ вамъ скажетъ, что съ ней даже сдлалась истерика. Но вскор посл того ей было доложено о прізд ея мужа, и тутъ уже волненіе ея приняло совершенно другой характеръ. Она предалась такому припадку озлобленія противъ этого несчастнаго человка, что забыла всякую осторожность и угрожала убить его въ присутствіи свидтельницы. Да, господа, мы докажемъ вамъ, что эта женщина, которая по наружности своей и образованію могла бы служить украшеніемъ любому царскому двору, занесла надъ головою своею ножъ — ножъ, господа! и клялась вонзить его въ сердце мужа. И это не было временной вспышкою гнва: вы сейчасъ увидите, что спустя довольно времени, когда она вполн могла бы опомниться и остынуть, она повторяла эту угрозу въ лицо несчастному. Въ первый разъ она произнесла ее у себя въ спальн, въ присутствіи одной своей довренной горничной, вышепомянутой Каролины Райдеръ. Сцена, однако, мняется: она, повидимому, пришла въ себя и, улыбаясь, занимаетъ мсто хозяйки за своимъ столомъ, потому что, надо вамъ сказать, у нея въ этотъ день были гости, лица высшаго круга въ графств.
‘Вдругъ мужъ ея, не имя понятія объ ужасныхъ чувствахъ ея къ нему и страшномъ намреніи, выраженномъ ею, входитъ въ столовую, раскланивается съ гостями и, подойдя къ жен, хочетъ взять ее за руку.
‘Что же она? Она отступаетъ отъ него съ такимъ страннымъ взглядомъ и отталкивающими словами, что общество приходитъ въ замшательство. Всми присутствующими овладваетъ смутный страхъ, при первой возможности они извиняются и узжаютъ. Такимъ образомъ подсудимая осталась наедин съ мужемъ. Между тмъ ея загадочное поведеніе возбудило любопытство домашнихъ, и нкоторые изъ слугъ, съ зловщимъ предчувствіемъ въ сердц, стали прислушиваться за дверью столовой, и что же они услышали? Страшную ссору, въ которой, однако, покойникъ держалъ себя сравнительно пасивно, подсудимая же снова свирпо угрожала покуситься на его жизнь. Гнвъ ея, какъ видно, не унялся.
‘Въ защиту подсудимой, конечно, можно замтить, что свидтели отъ короны находились по ту сторону двери, она же съ покойникомъ въ запертой комнат, и что подобное показаніе, основанное на подслушиваніи, слдуетъ принимать крайне осторожно. Я съ этимъ согласенъ, когда показаніе не подтверждается дальнйшими обстоятельствами или прямыми доказательствами. Оставимъ же за подсудимой выгоду подобнаго сомннія и обслдуемъ, какъ понялъ слова ея самъ покойникъ, который нетолько слышалъ самыя эти слова и тонъ, которымъ они были сказаны, но видлъ и взгляды и выраженіе лица, сопровождавшіе ихъ.
‘Господа! Это былъ человкъ, извстный своею храбростью и неустрашимостью, однако, онъ вышелъ изъ этого страшнаго свиданія совсмъ запуганный и присмиренный. Онъ говорилъ мистрисъ Райдеръ о смерти своей, какъ о недалекомъ событіи, и ушелъ въ свою спальню въ самомъ уныломъ настроенія, тревожимый мрачными предчувствіями, и гд же находилась эта спальня? Ему была отведена, по приказанію жены его, небольшая коморка на другомъ конц дома: она не допустила его въ свою комнату — его, хозяина дома, ея мужа и повелителя.
‘Но этимъ не ограничилось впечатлніе, оставленное на немъ словами подсудимой, дальнйшія его дйствія еще больше разъясняютъ намъ, какой смыселъ онъ имъ придалъ. Онъ не посмлъ остаться въ этомъ дом и одной ночи (извините, говоря, что онъ не посмлъ остаться, я выражаю личное мое предположеніе, фактъ же, собственно говоря, тотъ, что онъ не остался). Онъ заперъ дверь своей комнаты на запоръ изнутри, и въ самое глухое время ночи, несмотря на свою усталость, такъ-какъ онъ въ этотъ день прохалъ значительное разстояніе, выпрыгнулъ изъ окна и благополучно спустился на землю, несмотря на то, что окно находилось на высот четырнадцати футовъ, это, господа, такой скачокъ, на которой не каждый изъ насъ ршится, но на что не отважится человкъ, которому грозитъ погибель. Онъ не хотлъ тратать времени даже на то, чтобы осдлать свою лошадь и бжалъ пшкомъ. Несчастный! онъ бжалъ отъ опасности, а встртилъ смерть!
‘Съ того времени, какъ Гриффитъ Гонтъ ушелъ въ свою спальню, никто изъ домашнихъ не видлъ его въ живыхъ, но нкто Томасъ Гэзъ, поденщикъ, видлъ его шедшимъ по извстному направленію въ 1-мъ часу пополуночи, а за нимъ — за нимъ, господа, шелъ другой человкъ.
‘Уто же былъ этотъ другой человкъ?
‘Когда я вамъ скажу (а это одно изъ главныхъ обстоятельствъ), чмъ занималась подсудимая въ то время, какъ мужъ ея трепеталъ въ своей тсной коморк, выжидая случая бжать — когда я вамъ это скажу, вы, я знаю, сами догадаетесь, кто шелъ за покойникомъ и съ какою цлью.
‘Господа, когда подсудимая лично пригрозила мужу, какъ я уже вамъ разсказалъ, она удалилась въ свою комнату и приказала горничной своей, мистрисъ Райдеръ, привести къ ней Томаса Лестера. Да, господа, она приняла этого коробейника, въ двнадцатомъ часу ночи, въ своей спальн.
‘Такой, ни съ чмъ несообразный поступокъ, по моему мннію, допускаетъ только двоякое объясненіе: либо она имла преступную связь съ этимъ человкомъ, либо, по какому нибудь чрезвычайному случаю, нуждалась въ его услугахъ. Весь характеръ ея, вся жизнь, по единодушному показанію всхъ свидтелей, длаетъ въ высшей степени неправдоподобнымъ, чтобы она могла уронить себя до низкой интриги такого рода. Къ тому же, она въ этомъ случа дйствовала слишкомъ открыто. Человкъ этотъ, какъ намъ уже извстно, былъ ея созданіемъ, ея орудіе’. Она не скрываясь призвала его въ свою комнату и около получаса продержала у себя.
‘Спустя очень немного посл того, какъ онъ ушелъ отъ нея, Томасъ Гэзъ видлъ его въ первомъ часу пополуночи шедшимъ за Гриффитомъ Гонтомъ — тмъ самымъ Гриффитомъ Гонтомъ, котораго никто съ той минуты не видалъ въ живыхъ.
‘Господа! До этого мста моего разсказа вс показанія и улики ясны, связны и говорятъ сама за себя, но рдко случается, чтобы чьи либо глаза видли самое дйствіе совершенія убійства. Наказаніе за подобное преступленіе слишкомъ строго, чтобы кто либо ршился совершить его при свидтеляхъ, и едвали одного убійцу изъ десяти можно было бы приговорить безъ помощи уликъ, основанныхъ на постороннихъ обстоятельствахъ.
‘Впрочемъ, цпь показаній не прерывается: слдующее звено заключается въ заявленіи свидтельницы, если не видвшей, то слышавшей то, что дале происходило. Въ нкоторыхъ случаяхъ слухъ бываетъ свидтелемъ даже боле врнымъ, нежели зрніе, напримръ, однимъ глазомъ мы не можемъ ршить, выстрлилъ ли пистолетъ или только сверкнуло пламя отъ холостого заряда. Что же? Черезъ нсколько минутъ посл того, какъ Гриффита Гонта видли въ послдній разъ живымъ, мистрисъ Райдеръ, только что ушедшая въ свою спальню, явственно слышала голосъ вышепомянутаго Гонта, призывавшій на помощь. Она тоже слышала пистолетный выстрлъ. Это происходило на берегу озера или большого пруда, находящагося близь дома и называемаго мстными жителями ‘тонею’. Мистрисъ Райдеръ тотчасъ же подняла весь домъ на ноги и вмст съ другими слугами отправилась въ комнату своего господина: дверь нашли запертою изнутри, они выломали ее, комната была пуста — мистеръ Гонтъ бжалъ изъ окна, какъ я вамъ уже говорилъ.
‘Вдругъ входитъ подсудимая со двора. Это было уже въ первомъ часу пополуночи. Она, какъ видно, съ разу поняла, что ей необходимо какъ нибудь объяснить свой выходъ въ такую необычную пору, и она объявила мистрисъ Райдеръ, что ходила — молиться!’
(Тутъ нкоторые изъ слушателей грубо засмялись, но имъ пригрозили и заставили молчать).
‘Правдоподобно ли это, и ходятъ ли люди, въ первомъ часу пополуночи со двора, чтобы молиться? Нтъ, не молиться ходила она, а совершить такое злодяніе, котораго не загладить ей годами молитвы и покаянія.
‘Съ этой минуты мистера Гонта уже не видали между живыми людьми, и что длало его исчезновеніе еще таинственне, это то, что ему въ то самое время было отказано большое наслдство въ духовной его однофамильца, богача, нкоего мистера Гонта изъ Биггльсуэда, такъ что его собственные интересы, равно какъ и интересы прочихъ наслдующихъ, требовали немедленнаго его присутствія. Мистеръ Эткинсъ, стряпчій завщателя, вызывалъ черезъ газеты несчастнаго джентльмена, но онъ конечно не явился и не потребовалъ своего наслдства. Тогда начали сводить и сврять вс обстоятельства и догадались, что дло нечисто.
‘Правосудіе было призвано дйствовать, но его затрудняло то обстоятельство, что не открывалось тло покойника.
‘Наконецъ мистеръ Эткинсъ, не имя возможности приступить въ раздлу упомянутаго наслдства, по неимнію доказательствъ смерти Гонта, усердно принялся самъ разыскивать дло. Онъ спросилъ подсудимую, въ присутствіи нсколькихъ свидтелей, позволитъ ли она ему изслдовать прудъ, съ берега котораго раздавались крики Гриффита Гонта, призывавшіе на помощь.
‘Подсудимая не отвчала сама на это, но мистеръ Гоузмэнъ, ея стряпчій, человкъ чрезвычайно достойный, который, кажется, и до сей минуты искренно убжденъ въ ея невинности, отвчалъ за нее мистеру Эткинсу, что онъ можетъ изслдовать и даже осушить прудъ, если ему угодно. На это подсудимая ничего не сказала, она лишилась чувства.
‘Вы можете себ представить, съ какимъ напряженнымъ ожиданіемъ занялись изслдованіемъ пруда.
‘Посл нсколькихъ часовъ безплодной работа нашли тло.
‘Но тутъ представилось непредвидвное обстоятельство, благопріятное для подсудимой. Оказывается, что прудъ населенъ стаями громадныхъ щукъ и другихъ прожорливыхъ рыбъ. Эти животныя до того обезобразили покойника, что невозможно было подъ присягою признать ни одного члена, ни одной черты его, а такъ-какъ закономъ мудро и человколюбиво положено, чтобы въ подобныхъ случаяхъ отдавать подозрваемыхъ лицъ подъ судъ не иначе, какъ если тло признано такъ, чтобъ не оставалось ни малйшаго сомннія, то и на этотъ разъ преступленіе чуть не ускользнуло изъ рукъ правосудія. Но, какъ это часто бываетъ, провидніе вмшалось въ дло и указало на легкую, но безошибочную примту. Людямъ, хорошо знавшимъ покойника, извстно было, что у него надъ лвымъ вискомъ находилось большое родимое пятно. Оно было замчено его прислугою и сосдями, и что же господа? Отъ жадныхъ рыбъ уцлло это пятно, быть можетъ, по произволенію Того, Кто приказалъ киту проглотить ону, но не лишать его жизни. Пятно было на виду совершенно явственно. Его разсматривали нсколько свидтелей, его признали, имъ пополнился рядъ уликъ и показаній, отчасти прямыхъ, отчасти косвенныхъ, которыя я въ самыхъ короткихъ словахъ изложилъ самъ, и каждую часть которыхъ теперь подтвердятъ передъ вами свидтели, достойные доврія’.
Прокуроръ призвалъ тринадцать свидтелей, въ томъ числ и мистера Эткинса, Томаса Гэза, Джонъ Беннистеръ, Каролину Райдеръ и другихъ, показанія которыхъ подтвердили все сказанное имъ.
При передопрос этихъ свидтелей, мистрисъ Гонтъ удивила судей своимъ умніемъ и умренностью. Не даромъ изучила она до ста процессовъ, съ женскою наблюдательностью и терпливою переимчивостью. Она замтила, что у подсудимыхъ вообще защита выходитъ слаба и подмтила почему это такъ бываетъ. Она убдилась, что это главнымъ образомъ происходитъ оттого, что говорятъ очень много и уклоняются отъ вопроса. Поэтому она положила себ соблюдать возможную сжатость и краткость, отъ которой отступила только одинъ разъ впродолженіе всего передопроса.
Томаса Гэза она передопрашивала какъ слдуетъ.
— Выговорите, начала она:— что коробейникъ шелъ шагахъ во ста позади моего мужа. Который же изъ нихъ шелъ скоре?
Томасъ Гэзъ съ минуту раздумывалъ.
— Кажется, что сквайръ, отвчалъ онъ.
— Была ли вроятность, чтобы онъ догналъ его?
— Нтъ, сквайръ шелъ прямо передъ собою, а коробейникъ, какъ говорится, загребалъ ногами об стороны дороги.
Подсудимая.— Извините, Томасъ, только я васъ не совсмъ понимаю.
Гэзъ.— Еще бы, гд же вамъ понять! Вы небось никогда подъ хмлькомъ не бывали.
Подсудимая (чутко встрепенувшись).— A! Значитъ, онъ былъ пьянъ?
Гъзъ.— Пиво-то у васъ, сударыня, въ Гэрншо-Кэстл варится хмльное, сами знаете, да и какой же тутъ грхъ? Человкъ можетъ быть на весел, это еще не значитъ, что пьянъ.
Судья (строго).— Свидтель, слушайте, что васъ спрашиваютъ и отвчайте прямо!
Подсудимая.— Не троньте его, милордъ: онъ человкъ деревенскій, простой, худыхъ замысловъ не иметъ. Послушайте, Томасъ, сдлайте мн одолженіе, отвчайте ясно: пьянъ былъ этотъ человкъ или трезвъ?
Гэзъ.— Ничего я не знаю, видлъ только, что его маленько перебрасывало съ одной стороны дороги въ другую.
Подсудимая,— Томасъ Гэзъ, во имя спасенія души твоей, скажи: пьянъ или трезвъ былъ коробейникъ?
Гэзъ.— Ну, ужь коли вы такъ пристали, что либо погибай душа либо выдавай ближняго, скажу прямо: онъ былъ пьянъ что твой лордъ.
Тутъ, несмотря на торжественность мста и обстановки процеса, зала разразилась неудержимымъ смхомъ. Мистрисъ Гонтъ спокойно сла и боле не говорила съ Гэзомъ.
Хирургу, который офиціальнымъ образомъ осматривалъ тло, она сдлала слдующій вопросъ:
— Нашли ли вы признаки насилія?
Хирургъ.— Никакихъ, но вдь кром головы и костей не на чемъ было и находить-то ихъ.
Подсудимая.— Имете ли вы опытность въ подобныхъ длахъ? Осматривали ли вы уже тла убитыхъ?
Хирургъ.— Да.
Подсудимая.— Сколько?
Хирургъ.— Два тла, это третье.
Подсудимая.— Не говорите ради Бога, что это третье! Я еще сильно надюсь, что тутъ не было вовсе убійства. Разскажите намъ то, что вамъ извстно по опыту. Сдлайте одолженіе, скажите, какіе знаки насилія нашли вы на тхъ тлахъ?
Хирургъ.— У одного изъ нихъ, Уэллинза, черепъ былъ разбитъ въ двухъ мстахъ, у другого, Шеррета, была сломана правая рука и видны были ушибы на голов. Самая же смерть была причинена ударомъ ножа или кинжала въ легкія.
Подсудимая.— Предположимъ, что убійцы Уэллинза бросили тло его въ воду и рыбы такъ же обезобразили его, какъ тло, найденное въ моемъ пруду: отыскали-ль бы вы тогда на немъ знаки насилія?
Хирургъ.— Разумется, вдь у него былъ разбитъ черепъ.
Подсудимая.— А если бы тоже случилось съ Шерретомъ?
Хирургъ.— Не могу отвчать на этотъ вопросъ. Легкія были бы съдены рыбою, а нельзя-же замтить поврежденія въ орган, уже несуществующемъ.
Подсудимая.— Вы говорите объ однихъ легкихъ. Я же васъ спрашиваю: могли ли бы вы вообще замтить на тл знаки насилія?
Хирургъ.— Нкоторые изъ нихъ, именно т, которые не причинили смерти, были-бы точно также замтны, т.-е. ушибы головы и переломъ руки, но раны въ легкихъ нельзя бы было освидтельствовать, а между тмъ отъ нея-то онъ и умеръ.
Подсудимая.— Значитъ, на сколько вамъ извстно и на сколько вы можете сказать подъ присягою, при убійствахъ обыкновенно наносится не одинъ ударъ или рана, а нсколько, и нкоторые изъ ударовъ и ранъ, нанесенныхъ Уэллинзу и Шеррету, оставили такіе слды, которыхъ рыбьи зубы не въ состояніи были бы изгладить?
Хирургъ.— Да, если ужь меня ограничиваютъ исключительно тмъ немногимъ, что я самъ видлъ, но зная вообще, на сколько разныхъ ладовъ можетъ послдовать насильственное умерщвленіе…
Тутъ судья остановилъ хирурга, замтивъ, что дальнйшія разсужденія не идутъ къ длу въ настоящемъ случа.
Подсудимая вручила свидтелямъ планъ змка, пруда и моста, и спросила ихъ, признаютъ ли они рисунокъ врнымъ, также какъ и означенныя на немъ разстоянія. Планъ этотъ дйствительно былъ снятъ съ удивительною тщательностью и точностью, собственно для нея.
Затмъ, были предъявлены обитые гвоздями башмаки, и мистрисъ Гонтъ занялась ими особенно при передопрос кухарки, Джэнъ Беннистеръ.
Подсудимая.— Посмотрите на эти башмаки: видали ли вы такіе же на ногахъ у мистера Гонта.
Джэнъ.— Никогда, сударыня, не видала.
Подсудимая.— Даже когда онъ вошелъ въ кухню 15-го октября?
Джэнъ.— Нтъ, онъ тогда былъ въ высокихъ сапогахъ. Я помню даже, какъ мальчикъ чистилъ ихъ къ ужину.
Подсудимая.— Когда вы выломали дверь въ его комнат, нашли ли вы въ ней эти сапоги?
Джэнъ.— Нтъ, понятное дло, когда онъ исчезъ, то и сапоги его съ нимъ исчезли. Мы не нашли ничего, принадлежавшаго ему, кром испачканной перчатки.
Подсудимая.— А у коробейника сапоги были надты?
Джэнъ.— Какъ можно! Видано ли, чтобы коробейникъ ходилъ въ сапогахъ?
Подсудимая.— Значитъ, у него надты были эти самые башмаки? Осмотрите ихъ хорошенько.
Джэнъ.— Эти ли самые, я наврное сказать не могу, знаю только, что у него были башмаки, потому что помню, какъ они еще стучали у меня по кирпичу.
Судья.— Стучали у нея по кирпичу! Что это она толкуетъ?
Подсудимая.— Я думаю, она хочетъ сказать, что гвозди, которыми обиты башмаки, стучали по кухонному полу, кухня же, помнится мн, выложена кирпичомъ.
Судья.— Это ли вы хотли сказать?
Джэнъ.— Точно такъ, милордъ, это самое.
Подсудимая.— Было ли у коробейника родимое пятно на лбу?
Джэкъ.— Ужь этого я не знаю, я никогда такъ близко не всматривалась въ него, а только какъ посмотрю на васъ, барыня, не врится мн, чтобы вы могли убить нашего барина.
Уильтширъ.— Намъ не нужно вашего мннія, нужны только факты.
Подсудимая.— Вы слышали, какъ я бранила мужа въ этотъ вечеръ. Что же я говорила ему насчетъ полиціи, помните ли вы?
Джэнъ.— Я бы на вашемъ мст такого вопроса не стала длать.
Подсудимая.— Очень обязана вамъ за совтъ, только вы потрудитесь отвчать мн, какъ есть всю правду.
Джэнъ.— Ну, если вы ужь непремнно хотите, будь по вашему. Вы, кажется, говорили: ‘завтра же утромъ здсь будетъ полиція’, только, право же, господа, она у насъ добрая.
Судья.— Здсь? ‘Гд это здсь?’ Должно быть, въ Гэрншо-Кэстл?
Джэнъ.— Точно такъ, милордъ, ваше сіятельство.
Мистрисъ Гонтъ, чтобы не утомить терпніе суда, слегка передопросила еще нсколькихъ свидтелей, но все искуство свое употребила при передопрос мистрисъ Райдеръ. Это было необходимо, потому что показанія ея имли капитальную важность. Въ памяти ея уцлло каждое сколько нибудь вспыльчивое или неосмотрительное слово, когда либо произнесенное бдной женщиной, и она, вслдствіе ли проснувшейся ненависти или дйствительнаго предубжденія противъ обвиненной, представляла каждое подозрительное обстоятельство въ самихъ мрачныхъ краскахъ. При этомъ она давала свои убійственныя показанія аккуратно, ясно, связно, съ такимъ кажущимся чистосердечіемъ и сожалніемъ, что не было возможности заподозрить ее въ неискренности.
По окончанія перваго допроса ея, во всемъ собраніи, какъ между судей, такъ и въ слушателяхъ, установилось одно единодушное мнніе, а именно, что горничная надла петлю на шею своей госпожи.
Мистрисъ Гонтъ сама сознавала, что иметъ дло со страшной противницею и, вставая, чтобы передопрашивать ее, была замтно блдне, чмъ во все предьидущее время засданія.
Она съ минуту постояла, какъ бы спрашивая себя, съ чего начать, ея блдность и колебаніе, хотя и вызвали нкоторое участіе, но вообще подтвердили неблагопріятное для нея впечатлніе.
Она устремила глаза въ лицо свидтельницы, какъ-бы стараясь отыскать въ ней какую-нибудь боле доступную, легче уязвимую сторону. Мистрисъ Райдеръ спокойно отвчала ей такимъ же взглядомъ. Въ суд воцарилась полнйшая тишина. Вс притаили дыханіе, понимая, что готовится поединокъ между двумя женщинами, выходящими изъ обыкновеннаго уровня.
Начало борьбы не совсмъ соотвтствовало общему ожиданію. Подсудимая по своимъ пріемамъ, какъ будто хотла задобрить свидтельницу.
Подсудимая (чрезвычайно вжливо).— Вы говорите, что приводили ко мн Томаса Лестера въ ту страшную ночь?
Райдеръ (также вжливо).— Да, сударыня.
Подсудимая.— Дале, вы говорите, что онъ оставался у меня съ полчаса?
Райдеръ.— Точно такъ, сударыня.
Подсудимая.— Можно спросить, какимъ образомъ вы узнали, что онъ пробылъ именно полчаса?
Райдеръ.— Узнала по своимъ часамъ, сударыня. Я его впустила къ вамъ въ одиннадцать съ четвертью, когда же вы позвонили меня, было уже одиннадцать три четверти.
Подсудимая.— А когда я васъ позвонила, что затмъ было?
Райдеръ.— Я вошла и увела Лестера по вашему приказанію.
Подсудимая.— Въ одиннадцать три четверти?
Райдеръ.— Въ одиннадцать три четверти.
Подсудимая.— Этотъ Лестеръ вдь былъ вашимъ любовникомъ?
Райдеръ.— Никогда этого не было, сударыня.
Подсудимая.— Полноте, когда дло зашло такъ далеко, что онъ даже сдлалъ вамъ предложеніе.
Райдеръ.— О, это было еще прежде, чмъ вы дали ему деньги на обзаведеніе товаромъ.
Подсудимая.— Такъ, но онъ оставался холостъ изъ-за васъ и въ этотъ самый вечеръ возобновилъ свое предложеніе. Помните, что вы присягали и не лгите изъ-за такой малости.
Райдеръ.— Хороша малость. Впрочемъ, если онъ и длалъ мн предложеніе, что это иметъ общаго съ убійствомъ?
Уильтширъ.— Въ самомъ дл, это совсмъ не къ длу.
Подсудимая.— Въ такомъ случа, она и не можетъ повредить вамъ. Милордъ, вы два раза прервали почтеннаго прокурора, запрещая ему наводить свидтелей на показанія. Я же ни разу не остановила его, потому что не желаю никому мшать говорить, а напротивъ, разобрать все до основанія. Теперь же, въ свою очередь, умоляю васъ, дайте мн свободу дйствій и позвольте мн добиться отвта отъ этой искусной свидтельницы.
Судья.— Я не совсмъ понимаю, къ чему вы ведете рчь, но боже упаси, чтобы я вамъ препятствовалъ защищаться по вашему разумнію. Свидтельница, въ силу вашей присяги, отвчайте прямо: длалъ вамъ коробейникъ предложеніе, въ ту самую ночь, о которой идетъ рчь?
Райдеръ.— Длалъ.
Подсудимая.— И разсказалъ вамъ, при этомъ, что ему приказано убить мистера Гонта?
Райдеръ.— Нтъ, не могъ онъ этого говорить: онъ очень хорошо зналъ, что этимъ не склонитъ меня на свою сторону.
Подсудимая.— Какъ, неужели его ужасный замыселъ не проглядывалъ въ его словахъ и пріемахъ во все время, какъ онъ ухаживалъ за вами?
Отвта не было.
Подсудимая.— Вы вдвоемъ были на кухн? Полно, говорите же прямо!
Райдеръ.— Люди вс разошлись спать. Вы его продержали такъ долго.
Подсудимая.— Да я ничего не нахожу въ этомъ предосудительнаго. Вы проводили его за ворота, не такъ ли?
Райдеръ.— Нтъ. Зачмъ было мн провожать его? Я только отворила ему дверь, потомъ заперла ее за нимъ на засовъ и оправилась прямо въ себ въ спальню.
Подсудимая.— Какъ долго пробыли вы у себя въ спальн, прежде, чмъ услыхали крики?
Райдеръ.— Не боле десяти минутъ. Я не успла еще снять корсетъ.
Подсудимая.— Если вы и Томасъ Гэзъ говорите правду, то выходитъ, что вы болтали съ убійцею не мене получаса посл того, какъ онъ ушелъ отъ меня. Такъ ли?
Свидтельница теперь уже поняла, къ чему шелъ предыдущій вопросъ, она надулась и стала выжидать случая навести врагу чувствительный ударъ.
Подсудимая.— Было ли у Лестера родимое пятно на лбу?
Райдеръ.— Почемъ мн знать!
Подсудимая.— Гд же у васъ были глаза, когда убійца поцаловалъ васъ, разставаясь съ вами?
Глаза Райдеръ сердито сверкнули, но она совладала съ собою и промолчала, какъ-бы отвчая презрніемъ на подобный вопросъ.
Подсудимая.— Впрочемъ, вдь вы слывете скромницею, вы, можетъ быть, стыдливо опустили глаза въ то время, какъ убійца цаловалъ васъ?
Райдеръ.— Очень можетъ быть, только вамъ-то что жь изъ этого.
Подсудимая.— Въ такомъ случа, вы, конечно, не могли видть родимаго пятна на лбу его, но могли замтить башмаки на ногахъ его. Эти ли башмаки были у него надты? Осмотрите ихъ хорошенько!
Райдеръ (осмотрвъ со всхъ сторонъ башмаки).— Я ихъ не узнаю.
Подсудимая.— Присягнете ли вы, что не эти башмаки были на ногахъ у него въ тотъ вечеръ?
Райдеръ.— Какъ же я могу въ этомъ присягать? Почемъ мн знать, какіе у него были башмаки. Позвольте спросить, милордъ, неужели меня цлый день будутъ держать здсь и заставлять отвчать на ея ни къ чему не ведущіе вопросы?
Судья.— Нетолько цлый день, но и цлую ночь, если нужно. Правосудіе не торопится проливать кровь.
Подсудимая.— Его лордство и господа присяжные были здсь задолго до васъ и останутся еще долго посл васъ, слдовательно вамъ нечего прихотничать. Потрудитесь же слушать и отвчать. Посмотрите на этотъ планъ Гэрншо-Кэстля и пруда. Теперь возьмите карандашъ и потрудитесь отмтить вашу спальню на план!
Карандашъ былъ взятъ отъ подсудимой и поданъ Райдеръ. Та молчала въ это время, притаившись какъ кошка, но вдругъ отшатнулась назадъ съ мастерскимъ движеніемъ.
— Чтобы я прикоснулась къ вещи, еще теплой отъ руки убійцы! Я отъ одной мысли содрогаюсь!
Этотъ жестокій ударъ видимо, разстроилъ подсудимую. Она прижала руку къ груди и со слезами на глазахъ просила судью, позволить ей приссть на минуту.
Судья.— Еще бы! Сядьте, отдохните! А вы не извольте предршать приговора суда. Почемъ вы знаете, какія еще показанія у нея въ запас? До сихъ поръ мы слышали только одну еще сторону. Потрудитесь умрить ваши порывы.
Подсудимая быстро встала.
— Милордъ! сказала она:— я радуюсь нанесенному мн оскорбленію! Оно возмутило васъ и господъ присяжныхъ, и я ему обязана вашими добрыми, участливыми словами, потомъ, обращаясь къ Райдеръ, она спросила ее: — Какая была ночь тогда?
Райдеръ.— Безлунная, но ясная и звздная.
Подсудимая.— Виднъ вамъ былъ прудъ съ берегами?
Райдеръ.— Не весь, а только та часть, которая предъ моимъ окномъ.
Подсудимая.— Отмтили вы, какое окно?
Райдеръ.— Отмтила.
Подсудимая.— Теперь отмтьте то мсто, откуда вы слышали крикъ мистера Гонта.
Райдеръ.— Это было тутъ, около этихъ деревьевъ, оттого мн не видать было его за тнью.
Подсудимая.— Можетъ быть. А меня видли по ту сторону?
Райдеръ.— Нтъ.
Подсудимая.— Какое платье на мн было въ этотъ вечеръ?
Райдеръ.— Блое атласное.
Подсудимая.— Значитъ, вы могли бы меня видть, даже въ тни деревьевъ, еслибы я была на томъ берегу пруда?
Райдеръ.— Не знаю, какъ сказать. Впрочемъ, я и не говорила, что вы находились на самомъ мст, гд было совершено преступленіе, я только говорила, что васъ не было въ дом.
Подсудимая.— Почемъ вы это знаете?
Райдеръ.— Да вы сами это мн сказали.
Подсудимая.— Значитъ, это показаніе мое, а не ваше. Присягайте только въ томъ, что сами знаете. Имлъ ли мужъ мой, на сколько вамъ извстно, причины внезапно скрыться?
Райдеръ.— Имлъ.
Подсудимая.— Какія же?
Райдеръ.— Васъ боялся.
Подсудимая.— Я не про то говорю, я спрашиваю, не имлъ ли онъ причины бояться совсмъ другаго, неимющаго ничего общаго съ тмъ, въ чемъ меня обвиняютъ?
Райдеръ.— Ужь это вамъ лучше знать. Я бы рада вамъ служить, но не могу же отгадать, къ чему вы ведете рчь.
Подсудимую даже подало назадъ отъ этого наглаго отвта. Она не хотла заставить свою горничную публично выдать своего мужа, будучи уврена, что онъ живъ. Она запнулась и ея колебаніе для постороннихъ походило на пораженіе, а Райдеръ на этотъ разъ вполн торжествовала. Теперь уже об были окончательно ожесточены и между ними завязался бой, такъ сказать, за ножахъ.
Подсудимая.— Вы подслушали нашу несчастную ссору въ тотъ вечеръ?
Райдеръ.— Какая же это ссора, когда вы почти одн только говорили.
Подсудимая.— Какъ вы поняли то, что я говорила ему о полиціи?
Райдеръ.— Полиціи! Я и слова этого не слыхала.
Подсудимая.— О!
Райдеръ.— Не слыхала, когда вы говорили мн, что убьете его ножомъ, не слыхала и тогда, когда вы угрожали ему въ лицо.
Подсудимая.— Берегитесь! Вы забываете, что Джэнъ Бенистеръ слышала мои слова, когда она прислонились ближе ухомъ къ замочной скважин, нежели вы?
Райдеръ.— Джэнъ-то! Джэнъ простовата: ее въ чемъ хотите уврить можно. Я и то замтила, что вы ей чуть не подсказывали ея показанія.
Подсудимая.— Богъ съ вами, безчестная вы женщина! Лучше бы вы говорили правду.
Райдеръ.— Милордъ, неужели же мн тутъ стоять и слушать, какъ меня убійца обзываетъ безчестной?
Судья.— Перестаньте, здсь не мсто перебраниваться.
Этимъ временемъ подсудимая наклонилась надъ своими бумагами и снова присвоила къ передопросу уже совершенно съ другой стороны.
Подсудимая, (съ кажущейся небрежностью).— Во всякомъ случа, мистрисъ Райдеръ, вы женщина строгаго поведенія?
Райдеръ.— Конечно, сударыня. По крайней-мр, такого же строгаго, какъ вы.
Подсудимая (еще небрежне).— Замужнія вы или незамужняя?
Райдеръ.— Незамужняя и, по всей вроятности, навсегда такой буду.
Подсудимая.— Такъ. Мн даже помнится, что, нанимая васъ, я этого потребовала, какъ непремннаго условія.
Райдеръ.— Да, кажется, вопросъ этотъ былъ мн сдланъ отъ вашего имени.
Подсудимая.— Вотъ и отвтъ, написанный вашею рукою. Вдь это ваша рука, не такъ ли?
Райдеръ (осмотрвъ бумагу).— Моя!
Подсудимая.— Вы имли великолпный атестатъ отъ послдней вашей госпожи, нкоей мистрисъ Геммильтонъ. Вотъ и письмо ея, въ которомъ она васъ рекомендуетъ, какъ образцовую горничную.
Райдеръ.— До сихъ поръ вс мои госпожи боле или мене оставались мною довольны. Моя репутація, я надюсь, основана не на словахъ только мистрисъ Геммильтонъ.
Подсудимая.— Извините, я васъ взяла въ себ единственно по ея рекомендаціи. Кто такая эта мистрисъ Гэммильтонъ?
Райдеръ.— Почтенная дама, у которой я служила восемь мсяцевъ прежде, нежели перешла къ вамъ. Она ухала заграницу, иначе я и теперь бы была у нея.
Подсудимая.— Теперь потрудитесь присягнуть объ этой бумаг.
Свидтельниц была подана бумага — копія съ свидтельства о брак между Томасомъ Эдуардомъ и Каролиною Плонкетъ.
Подсудимая.— Кто эта Каролина Плонкетъ?
Райдеръ поблднла и измнилась къ лиц, но не отвчала.
Подсудимая.— Я васъ спрашиваю, кто такая Каролина Плонкетъ?
Райдеръ (едва внятно).— Я.
Судья.— Какъ же это? Вы же сами сейчасъ говорили, что вы незамужняя?
Райдеръ.— Да это все одно, мы съ мужемъ развелись ужъ боле восьми лтъ, и съ тхъ поръ боле не видались.
Подсудимая.— Цлыхъ восемъ лтъ назадъ?
Райдеръ.— Почти: мы разошлись въ ма 1739 г.
Подсудимая.— Но вы, однако, жили съ нимъ посл того?
Райдеръ.— Никогда. Клянусь честью!
Подсудимая.— Когда же родился вашъ ребнокъ?
Райдеръ.— Ребнокъ? У меня нтъ ребнка.
Подсудимая.— Въ январ 1743 г. вы оставили младенца въ Гэнгельсуэд у женщины по имени Чорчъ. Такъ или нтъ?
Райдеръ (тяжело переводя духъ).— Такъ. Это былъ ребнокъ моей сестры.
Подсудимая.— Значитъ, вы готовы призвать Бога въ свидтели, что этотъ ребнокъ не вашъ.
Райдеръ колебалась.
Подсудимая.— Присягнете ли вы, что мистрисъ Чорчъ никогда не видала, какъ вы ласкали этого ребнка и плакали надъ нимъ?
При этомъ вопрос, потъ крупными каплями выступилъ на лбу Райдеръ. Щоки ея подернулись мертвенною блдностью, глаза ея заходили кругомъ всей залы, словно глаза пойманнаго дикаго звря. Она поняла, какой опасности подвергается, и въ то же время не имла никакой возможности удостовриться, что именно и сколько о ней знаетъ ея мучительница.
— Милордъ, взмолилась она въ судь: — сжальтесь надо мною! Я была покинута, обманута, за что меня такъ мучатъ? Вдь я никого не убила.
Она какъ кошка, въ одно время визжала и царапалась.
Подсудимая.— Разв не убійство ложною присягою подвергать опасности чужую жизнь.
Судья.— Подсудимая, мы принимаемъ во вниманіе вашъ полъ и опасность, въ которой вы находитесь, но все же вы не должны длать никакихъ замчаній о приводимыхъ показаніяхъ въ настоящую минуту. Допрашивайте свидтельницу сколько угодно, но въ коментаріи не пускайтесь до тхъ поръ, пока вы будете защищаться передъ присяжными.
Уильтиширъ.— Милордъ, позволю себ замтить, что подобнаго рода допросъ безчеловченъ, и заводитъ насъ далеко отъ сущности дла.
Подсудимая.— Вы ошибаетесь, господинъ прокуроръ, я поступаю такъ по совту умнаго юриста. Жизнь моя въ опасности, если мн не удастся поколебать доврія присяжныхъ къ этой свидтельниц. Съ этою цлью я вамъ доказываю, что она вела безпутную жизнь и закоснла во лжи. Вдь, если не ошибаюсь, легкое поведеніе лишаетъ женщину права быть свидтельницею передъ судомъ. Не такъ ли, милордъ?
Судья.— Не совсмъ. Во всякомъ случа, показаніе женщины легкаго поведенія по большей части теряетъ свою силу, и это совершенно основательно, потому что женщина, измняющая цломудрію, вступаетъ въ жизнь, состоящую изъ обмана, ложь становится для нея привычкою, и простирается на всю ея жизнь. Наши отцы учили насъ называть женщину строгой нравственности — честною женщиною. Правосудіе слдуетъ тому же указанію. впрочемъ, предоставляя многое усмотрнію присяжныхъ.
Подсудимая.— Я не желаю быть въ ней такъ же безпощадною, какою она явилась въ отношеніи ко мн. Потому оставлю это дло. Свидтельница, потрудитесь разсмотрть письмо мистрисъ Гэммильтонъ и сличить его съ вашимъ. Буввы и въ обоихъ письмахъ различны, но все-таки похожа между собою. Признайтесь же: письмо мистрисъ Гэммильтонъ подложное. Вы сами его писали. Потрудитесь передать оба письма милорду — пусть онъ ихъ сличитъ. Поддлка весьма неискусная.
Райдеръ.— Это не подлогъ. Никакой мистрисъ Гэммильтонъ нтъ вовсе (тутъ Райдеръ залилась слезами). Мн нужно было содержать ребенка, а мужской помощи я не имла. Надо же жить чмъ-нибудь бдной женщин.
Подсудимая.— Надо жить, но можно же давать жить и другимъ, въ особенности той, чей хлбъ вы ли. Милордъ, неужели эта лживая свидтельница не будетъ посажена въ тюрьму за клятвопреступничество?
Уильтширъ.— Никакимъ образомъ. Можно ли требовать отъ женщины, чтобы она сама подъ присягою открыла свой позоръ? Безчеловчно было и длать такіе вопросы. Перестаньте же истязать эту бдную женщинуі Покажите ей сколько-нибудь милосердія — вы сами, можетъ статься, будете нуждаться въ немъ.
Подсудимая.— Сэръ, я не прошу себ милосердія, а прошу справедливости по закону, но такъ-какъ вы длаете мн честь обратиться ко мн съ просьбою, то я ее исполню и сдлаю этой свидтельниц еще только одинъ вопросъ. Опишите ту часть дома, въ которую вы въ тотъ вечеръ привели Томаса Лестера, начните съ наружной двери.
Райдеръ.— Сначала переднія, потомъ ваша уборная, дале ваша спальня.
Подсудимая.— Въ которую изъ этихъ комнатъ вы ввели Томаса Лестера?
Райдеръ.— Въ переднюю.
Подсудимая.— Почему же вы сказали, что я говорила съ нммъ въ моей спальн?
Райдеръ.— Сударыня, я только хотла сказать, что вы принимали его на своей половин.
Подсудимая.— Вы, однако, съумли заставить этихъ господъ подумать совсмъ другое.
Судья.— Дйствительно, такъ, въ моихъ замткахъ значится, по вашимъ показаніямъ, что она принимала коробейника въ своей спальн.
Райдеръ (рыдая).— Богъ мн свидтель, что я не имла намренія вводить ваше лордство въ обманъ. Прошу мою госпожу простить меня за неакуратность въ подробностяхъ.
Подсудимая поклонилась судь и сла, побдоносно сверкнувъ глазами на свидтельницу, которая теперь уже находилась въ жалкомъ состояніи трепета и страха, и только-что не валялась въ лож свидтелей, какъ тряпка.
Уильтширъ видлъ, что она до такой степени застращена, что, пожалуй, готова вилять и смягчить свои показанія, чтобы задобрить подсудимую. Поэтому онъ сдлалъ ей еще вопросъ.
— Въ хорошихъ ли вы была отношеніяхъ съ подсудимой?
Райдеръ.— Въ самыхъ лучшихъ. Она всегда была доброю и щедрою госпожою.
Уильтширъ.— Не стану продолжать вашихъ страданій, можете сойти.
Судья.— Но, не отлучайтесь изъ суда до окончанія этого процеса. Я сильно сомнваюсь, не слдуетъ ли мн, по настоящему, предать васъ суду.
Къ несчастью для подсудимой, Райдеръ была не послднею свидтельницею отъ короны. Свидтели, послдовавшіе за нею, говорили, очевидно, честно и чистосердечно, такъ что было бы положительно неумстно придираться къ нимъ. Подсудимая, поэтому, отпустила ихъ, сдлала весьма немного вопросовъ, и когда удалился послдній свидтель, дло въ совокупности все-таки имло весьма грозный характеръ для нея.
Теперь уже были собраны вс показанія отъ короны, и судья удалился закусывать. Въ зал поднялся гулъ и говоръ, словно въ пчелиномъ уль. У мистрисъ Гонтъ губы и горло совсмъ пересохли.
Какая-то женщина изъ простолюдиновъ протянула въ ней изъ толпы свою большую, грубую руку, и подала ей апельсинъ. Сокъ его освжилъ ея горло.
Это маленькое проявленіе сочувствія показалось ей добрымъ предзнаменованіемъ и ободрило ее.
Она на минуту закрыла лицо руками, и собралась всми силами для предстоящаго великаго труда. Въ замткахъ ея былъ обозначенъ только порядокъ ея защитительной рчи, не боле, такъ что ей, дйствительно, не мшало сосредоточить свои мысли.

XLI.

Судья возвратился. Сторожъ провозгласилъ молчаніе, подсудимая встала и скромно, но съ твердостію обратилась къ темъ, которые держали жизнь ея въ рукахъ своихъ, врная инстинкту своего пола, она, казалось, прежде всего старалась понравиться.
‘Милордъ и господа присяжныя. Я готовлюсь возразить на взведенное противъ меня обвиненіе въ убійств, основанное на нкоторыхъ, повидимому, основательныхъ и на многихъ ложныхъ наказаніяхъ, кром того — на догадкахъ, признаюсь, правдоподобныхъ.
‘Я невинна, но по рдкому стеченію обстоятельствъ, не могу жаловаться ни на него. Судьи, которые предали меня суду, дйствовали съ должною осторожностью и человколюбіемъ. Они приняли во вниманіе мою незапятнанную до сихъ поръ репутацію и не спшили предршать дло противъ меня. Здсь, въ этомъ самомъ суд, я встртила много снисхожденія. Почтенный обвинитель отъ короны заставилъ меня трепетать предъ своею ученостью и искуствомъ. Это было его долгомъ, но онъ съ первой же минуты заявилъ, что не выкажетъ излишней строгости ко мн, и сдержалъ слово. Много разъ онъ могъ бы меня остановить — я это видла по лицу его, но будучи джентльменъ и христіанинъ, равно какъ и ученый юристъ, онъ, вроятно, думалъ: эта бдная женщина защищаетъ свою жизнь, надо же ей предоставить хоть какую нибудь льготу. Что касается до милорда, онъ общалъ замнить мн адвоката, на сколько дозволяетъ это высокій санъ его и обязанность относительно короны. Онъ поддержалъ и утшилъ меня справедливыми словами, которыя не ободрили бы преступницу, но меня успокоили боле, чемъ я могу выразить, слдовательно я нахожусь здсь какъ жертва не людской несправедливости, а только обманчивой группировки обстоятельствъ, и хотя искреннихъ, но опрометчивыхъ и неосновательныхъ догадокъ.
Эти-то догадки я теперь намрена разбирать, и надюсь доказатъ вамъ, какъ он несостоятельны.
‘Господа, въ каждомъ спорномъ дл, говорить, лучшій способъ разъяснить его заключается въ томъ, чтобы прежде всего опредлить, въ чемъ об стороны согласны между собою, и этимъ ограничить кругъ дальнйшихъ споровъ. Слдуя этой метод, я объявляю, что отъ всей души согласна съ мнніемъ почтеннаго прокурора, что убійство — гнусное преступленіе, и длается еще ужасне, когда совершается женою надъ мужемъ и когда мать, такимъ образомъ, лишаетъ дтей своихъ незамнимаго родителя.
‘Дале я согласна съ нимъ и въ томъ, что такъ-называемыхъ косвенныхъ уликъ, основанныхъ не на прямыхъ показаніяхъ и фактахъ, а на разныхъ побочныхъ обстоятельствахъ, часто бываетъ достаточно, чтобы безошибочно уличить убійцу, и еслибы было иначе, то это чудовищнйшее изъ преступленій чаще всего оставалось бы ненаказаннымъ, потому что, дйствительно, изъ всхъ преступниковъ, убійцы боле всхъ страшатся людскихъ взоровъ и заране заботятся устроить дло такъ, чтобы не было прямыхъ свидтелей ихъ ужаснаго поступка. Тутъ, однако, я, по совту ученыхъ юристовъ, приведу различіе, ускользнувшее отъ почтеннаго прокурора. Я замчу, что прежде всего долженъ быть доказанъ нагляднымъ и неопровержимымъ образомъ фактъ, что убитъ человкъ, и тогда уже, если никто не видлъ своими глазами совершенія смлаго преступленія, пусть обстоятельства говорятъ за себя.
‘Но въ этомъ случа обвиненіе лишено этой главной основы. Нашли мертвое тло безъ всякихъ знаковъ насилія на немъ, и трудятся изъ всхъ силъ доказать всевозможными обстоятельствами, что это — тло убитаго человка. Мн положительно сказали, что такой образъ дйствій неправиленъ по закону и что ему нтъ примровъ, а если и были, то такіе, которые должны бы служить предостереженіемъ, а не поощреніемъ суду, потому что двое подсудимыхъ, приговоренныхъ на такихъ недостаточныхъ данныхъ, оказались невинными посл казни. (Судья внесъ въ свою памятную книжку замтку объ этомъ различіи.)
‘Дале, переходя отъ принциповъ въ фактамъ, я соглашаюсь я признаюсь въ томъ, что въ минуту гнва я вышла изъ себя ка столько, что произнесла угрозу противъ моего мужа въ присутствіи Каролины Райдеръ, но, чтобы посл, видя его лицомъ къ лицу, я грозила ему насиліемъ, это а отрицаю. Дло въ томъ, что я тогда только что узнала, что онъ совершилъ преступленіе противъ закона, и я грозилась выдать его правосудію, какъ это доказываетъ показаніе Джэнъ Банистеръ. Она говоритъ, что слышала, какъ я объявила ему, что за нимъ придетъ полиція на слдующее утро: не убивать же его собиралась я, когда хотла звать полицію.
Судья.— Позвольте, сударыня, намрены ли вы доказать, что мистеръ Гонтъ совершилъ преступленіе противъ закона?
Подсудимая.— Я бы могла доказать это, милордъ, но мн бы не хотлось этого, потому что тогда я бы поставила его въ худшее положеніе, нежели въ какомъ сама теперь нахожусь.
Судья (многозначительно качая головою).— Позвольте мн вамъ посовтовать не говорить ничего такого, чего вы не можете или не желаете доказать.
Подсудимая.— Въ такомъ случа я ограничусь слдующимъ: было показано однимъ изъ свидтелей отъ короны, что въ столовой я грозила мужу моему выдать его правосудію. Ясно, что именно эти слова, а не первая моя угроза, которую онъ не слыхалъ, заставили его скрыться въ эту ночь.
‘Дале, я согласна съ почтеннымъ прокуроромъ въ томъ, что меня дйствительно не было въ дом въ 1 часъ утра, но, если ужь онъ хочетъ принять мое показаніе противъ меня самой, то пусть же не искажаетъ его, пусть принимаетъ его цликомъ, а не на столько, на сколько оно согласуется съ обвиненіемъ: или пусть онъ вритъ моему утвержденію, что я уходила изъ дому молиться, или пусть вовсе не вритъ, что я выходила.
‘Господа, выслушайте простую истину. На этомъ план, по одну сторону Гэрншо-Кэстля, вы могли замтить еловую рощу. Это угрюмое мсто вызываетъ на торжественныя размышленія и молитву. Тысячу разъ я тутъ молилась, если не боле, до 15 октября, потому-то она у насъ и прозвана даже ‘рощей‘, что мн легко доказать, такъ-какъ она дйствительно прозвана такъ.
‘И пусть вамъ не покажется невроятнымъ, что я молилась въ моей рощ подъ открытомъ небомъ въ ясную звздную ночь. Не знаю, какъ протестанты: они, быть можетъ, молятся не иначе, какъ у камина, но помните, что я католичка. Мы не такъ стснены въ молитв, мы не обставляемъ ее разными удобствами и комфортомъ. Больше семнадцати вковъ мы молились подъ открытымъ небомъ столько же, какъ и въ домахъ, и это обыкновеніе никакимъ образомъ недостойно холодной, насмшливой издвки. Знаетъ ли почтенный прокуроръ, какъ подъ открытымъ небомъ въ ясную ночь, усянную звздами, невольно преклоняются колна и душа возносится въ молитв? Испыталъ ли онъ это на себ?’
Это внезапное обращеніе къ учоному и умному, но ужъ нисколько не богомольному прокурору, до того насмшило всхъ членовъ суда, что они разсмялись съ удивительнымъ единодушіемъ.
Это нсколько смутило подсудимую, которая никакъ не имла въ виду произвесть такое дйствіе на своихъ слушателей. Она запнулась и осмотрлась съ огорченнымъ и нсколько испуганнымъ видомъ.
Судья.— Продолжайте, сударыня, ваши объясненія немного странны, но совершенно идутъ къ длу и не заслуживаютъ осмянія. Господа, помните, что публика ищетъ въ васъ примра.
Подсудимая.— Милордъ, я сама виновата, мн не слдовало пускаться въ личности, разсуждая объ общихъ предметахъ. Прошу почтеннаго прокурора извинить меня.
‘И такъ я скажу, не обращаясь уже ни въ кому въ особенности, что когда солнце скроется и земля однется темной пеленою, тогда небо выступаетъ, по крайней-мр, для меня, въ удесятеренной красот. Звздный покровъ его раскидывается словно куполъ нерукотвореннаго храма, и одинъ видъ его усмиряетъ страсти, очищаетъ сердце и удивительно помогаетъ душ отршиться отъ земли и воспарить въ молитв. Милордъ, клянусь вамъ спасеніемъ души моей, что мужъ мой жестоко обидлъ меня и самъ совершилъ уголовное преступленіе.
‘Правда, я была немилосердна въ моемъ гнв, и онъ мн не возражалъ, но совершенно справедливо замчаніе одной изъ свидтельницъ, что я ‘сердите на словахъ, чмъ на дл’. Я остыла и поняла, что вела себя не такъ, какъ подобаетъ жен и христіанк. Я пожалла о своемъ поступк, и чтобы въ немъ глубже покаяться, вышла молиться въ рощу, подъ взоромъ этихъ свтлыхъ небесныхъ очей, которыя какъ-бы съ кроткимъ укоромъ смотрли съ воздушной высоты въ мое необузданное сердце. Я ушла отъ моего очага, моихъ бархатныхъ подушекъ и всхъ мелкихъ удобствъ, созданныхъ руками людскими, которыя украшаютъ наши земныя обители, но отвлекаютъ наши мысли отъ Бога’.
Эта краснорчивая тирада, произнесенная съ глубокимъ чувствомъ, вызвала сильное движеніе. Голосъ сторожа немедленно, однако, остановилъ этотъ порывъ, подсудимая продолжала, но уже измнившимся тономъ:
‘Господа, обвиненіе противъ меня съ подтверждающими его уликами подобно полированному куску гнилаго дерева. Оно на видъ красиво, но прикосновенія не вынесетъ.
‘Въ примръ моихъ словъ, разберите три главныхъ пункта, на которые почтенный прокуроръ преимущественно разсчитываетъ.
‘1) Что я принимала Томаса Лестера въ спальню.
‘2) Что онъ прямо отъ меня отправился за мистеромъ Гонтомъ.
‘3) Что его видли идущимъ за мистеромъ Гонтомъ съ кровавымъ замысломъ.
‘Какой скверный видъ имли сначала эти три показанія, однако же, едва мы поближе разспросили свидтелей, что отъ нихъ осталось?
‘1) Что я принимала Томаса Лестера въ прихожей, которая ведетъ въ уборную, и ужъ изъ этой уборной ходъ во мн въ спальню.
‘2) Что Томасъ Лестеръ прошелъ отъ меня въ кухню и добрыхъ полчаса пилъ мое пиво, какъ оказывается изъ того состоянія, въ которомъ его посл того видли, и любезничалъ съ моею горничною, Каролиною Райдеръ, лживой свидтельницей отъ короны, и вышелъ уже отъ нея, а не отъ меня.
‘3) Что его вовсе не видли, въ строгомъ смысл слова, идущимъ за мистеромъ Гонтомъ, а что онъ просто шелъ по той же дорог, пьяный, и такимъ шагомъ, что по собственному признанію свидтеля, сдлавшаго это показаніе подъ присягою, онъ даже не могъ нагнать мистера Гонта, который шелъ пряме и быстре его.
‘Слдовательно, если было убійство, то при всемъ стараніи не удается замшать меня въ него, а также и Томаса Лестера, значитъ, вотъ уже два разбитыхъ звна въ цпи, въ которой ихъ всего три.
‘Теперь я перехожу въ боле отрадной части моей защиты. Я положительно думаю, что убійства вовсе не было.
‘Вопервыхъ, нтъ никакого признака убійства.
‘Находятъ тло, обглоданное рыбами, но съ нетронутыми костями и головою. Призываютъ хирурга, длаютъ осмотръ тлу, и этотъ господинъ, совершенно произвольно, по собственной догадк, объявляетъ, что это, по его мннію, тло убитаго человка. При передопрос, однако, онъ вынужденъ былъ признаться, что, на сколько ему по опыту извстно, оно не похоже на тло убитаго, потому что нтъ въ немъ ни одной переломленой кости, ни ушиба на голов.
‘И гд же отыскивается тло? Въ вод. Да вдь вода сама по себ можетъ причинить смерть, кажется, случай нердкій, и убиваетъ она безъ перелома костей и ушиба головы. На каждаго человка, убитаго въ Англіи, по крайней мр десять случайно утопаютъ, вы нашли покойника въ вод, такъ сказать — убитаго нашли въ объятіяхъ убійцы, и странно, что никому въ голову не приходятъ заподозрить воду, а вс доискиваются какого-то мрачнаго, таинственнаго преступленія.
‘Крикъ мистера Гонта о помощи раздался здсь (если только дйствительно слышали его голосъ, въ чемъ я сильно сомнваюсь), здсь, у этой группы деревьевъ, тло же найдено тутъ у самаго моста, т.-е. въ двухъ стахъ шагахъ отъ деревьевъ, какъ я докажу. Въ озер нтъ такого сильнаго теченія, которое могло бы унести тло на такое разстояніе, а если и есть небольшое, то какъ разъ въ противоположную сторону. Этимъ совершенно прерывается связь между крикомъ о помощи и найденнымх тломъ. Вотъ вамъ еще одно оборванное звено.
‘Приступаю теперь къ третьему пункту моей защиты и объявляю, что тло принадлежитъ не Гриффиту Гонту.
‘Тло, при всей своей обезображенности, сохраняло дв примты: родимое пятно на лбу и башмаки, обитые гвоздями, на ногахъ.
Адвокатъ со стороны короны не сводитъ глазъ съ этого пятна, но не обращаетъ никакого вниманія на башмаки. Почему де это? Одежда, найденная на тл, принимается закономъ, какъ доказательство для признанія личности. Какъ часто, милордъ, разбирая убійство, корона основывалась на такихъ обстоятельствахъ, особенно, когда лицо бывало испорчено до невозможности призвать черты его!
‘Я не стану подражать этому пристрастію, этому упорному предубжденію, не стану просить васъ забыть о родимомъ пятн, какъ забыли о башмакахъ, а представлю на все правдивый, удовлетворительный отвтъ.
‘Мистеръ Гонтъ ушелъ отъ меня въ эту ночь, имя сапоги на ногахъ и родимое пятно на лбу.
‘Томасъ Лестеръ пошелъ по той же дорог, имя башмаки на ногахъ и также, какъ и мужъ мой, родимое пятно на лбу, что я вамъ докажу.
‘Конечно, свидтели отъ короны не признали ясно, чтобы у него было это пятно, но помните, не посмли и отрицать это подъ присягою, избгая, конечно, опасности попасть подъ судъ за ложное показаніе.
‘Но, господа, я представлю семь свидтелей, которые вс присягнутъ, что они много лтъ знали Томаса Лестера и что у него было родимое пятно на лбу на лвомъ виск.
‘Въ числ этихъ свидтелей присягаетъ его родная мать.
‘Дале я представлю свидтелей, которые докажутъ, что 15 октября мостъ чрезъ прудъ находился въ полуразрушенномъ состояніи, такъ что части перилъ вовсе не было, и что тло было вынуто въ нсколькихъ шагахъ именно отъ этой части моста, а такъ-какъ Томасъ Лестеръ шелъ по этой дорог пьяный, шатаясь со стороны на сторону, то вы легко можете заключить, что онъ упалъ въ воду. Чтобы убдить васъ въ возможности этого, я докажу вамъ, что было уже подобное происшествіе, я заставлю присягнуть самаго престарлаго изъ жителей прихода, который разскажетъ вамъ одинъ случай, бывшій въ его молодости. Онъ разсказывалъ его тысячу разъ до сегодняшняго дня, а теперь разскажетъ его подъ присягою. Отъ него вы услышите, что въ извстный день, шестьдесятъ лтъ назадъ, приходскій священникъ, достопочтенный Огюстусъ Мортуэдъ хотлъ перейти черезъ этотъ мостъ, ночью, посл пиршества въ замк, у нашего прапрадда, тогдашняго владльца Гэрншо, и тоже упалъ въ воду, что тло его было найдено, объденное рыбами, такъ что на немъ не было лица человческаго, въ какихъ-нибудь двухъ шагахъ отъ того самаго мста, гд отысканъ трупъ бднаго Тома Лестера, надлавшій всмъ намъ столько хлопотъ.
‘Вы, безъ сомннія, милордъ, не разъ имли случай замтить, что невольная неточность и опрометчивость въ толкованіи факта ставятъ его въ совершенно ложный свтъ. Увряю васъ, что я именно изъ-за этого сильно пострадала. Разсказываютъ, что лишь только мистеръ Эткинсъ вызвался изслдовать дно моего пруда, я лишилась чувствъ. При этомъ, однако, одно обстоятельство не досказывается. Я докажу, что мистеръ Эткинсъ употребилъ слдующія слова: ‘И на дн этою озера я берусь найти смертные останки Гриффита Гонта’. Надо вамъ сказать, господа, что въ то время, да и до самой той минуты, какъ я увидла башмаки на ногахъ утопленника, я сильно опасалась за жизнь моего мужа. Каролина Райдеръ мн говорила, что слышала его крикъ о помощи, а онъ между тмъ скрылся. Что же мн было думать? Я боялась, не попался ли онъ мошенникамъ, чего только не пришло мн въ голову. Поэтому, когда юристъ такъ положительно объявилъ, что онъ берется найти его тло, это меня ошеломило. Супружеская любовь, господа, переживаетъ много обидъ, много ссоръ, я и теперь люблю моего мужа. Когда мн этотъ господинъ такъ хладнокровно объявилъ, что онъ наврное умеръ, я дйствительно лишилась чувствъ, признаюсь въ этомъ. Неужели же меня за это вшать? Но теперь я, слава Богу, вполн надюсь, что онъ живъ, и эта надежда дала бодрость и силу стараться о спасеніи моей собственной жизни.
‘До сихъ поръ я имла возможность опровергать своихъ обвинителей положительномъ образомъ, теперь же приступаю къ таинственному обстоятельству, которое, признаюсь, приводитъ меня въ недоумніе. Многіе обвиненные, очутившись въ такомъ, какъ я, положенія, могли бы сдлать передъ вами полную исповдь и разсказать вамъ, какъ все происходило, но я не могу этого сдлать, я умю различать сапоги отъ башмаковъ и самое-себя отъ убійцы и обманщицы. Но, во всякомъ случа, остается одно темное и неразъяснимое обстоятельство, къ которому я могу приступить только подобно вамъ, господа, сосредоточивая вс свои мысли и сообразительность не правдоподобныхъ предположеніяхъ.
‘Каролина Райдеръ подъ присягою объявила, что слышала голосъ мистера Гонта, призывавшаго на помощь, а что мистеръ Гонтъ исчезъ въ этомъ нтъ сомннія.
‘Мои обвинители отчасти объясняютъ этотъ фактъ, стараясь выдать тло Томаса Лестера за тло мистера Гонта, но тайна все-таки остается неразъясненною и ставитъ меня въ тупикъ. Я бы легко могла просить васъ не врить показаніямъ свидтельницы. Доказано, что она — женщина легкаго поведенія, закоснла во лжи, она солгала подъ присягою въ этомъ самомъ суд, милордъ и теперь раздумываетъ не предать ли ее суду, но и лжецъ не всегда лжетъ, и, говоря откровенно, я полагаю, что она дйствительно думаетъ, что слышала голосъ мистера Гонта, потому что она побжала прямо въ его спальню, а это похоже на то, что ей въ самомъ дл показалось, будто она слышала его крикъ, но и лжецъ можетъ ошибиться. Я полагаю, что она слышала голосъ Томаса Лестера, и слышала его не совсмъ съ того мста, на которое указываетъ.
‘Эта догадка моя мене удивитъ васъ, когда я скажу вамъ, что у Лестера голосъ имлъ фамильное сходство съ голосомъ мистера Гонта. Я представлю двухъ свидтелей, которые, будучи на охот съ мистеромъ Гонтомъ и Томасомъ Лестеромъ, и аукаясь съ Лестеромъ въ лсу, принимали голосъ его за голосъ моего мужа.
‘Сказать ли вамъ всю правду? Этотъ Лестеръ всегда слылъ побочнымъ сыномъ отца мистера Гонта. Онъ походилъ на моего мужа по фигур, росту и голосу. У него было на лбу ‘Гонтовское пятно’, какъ онъ самъ не разъ его называлъ.
‘Мужъ мой прощалъ ему многія провинности и оплошности по этой единственной причин. Я дала ему деньги на обзаведеніе товаромъ все потому же, что онъ братъ моему мужу по крови, если не передъ тонокъ. ‘Honny soit, qui mal y pense!’
‘Милордъ и господа присяжные! Отъ этихъ догадокъ я возвращаюсь къ неоспоримымъ фактамъ, на которыхъ основываю мою защиту.
‘Мистеръ Гонтъ теперь, можетъ быть, живъ, можетъ быть и умеръ. Онъ безспорно былъ живъ 15-го октября, и слдственно, корона обязана доказать, что онъ умеръ съ тхъ поръ, а не я обязана теперь доказывать, что онъ живъ. Что же касается тла, на которомъ основывается все обвиненіе противъ меня, это — тло Томаса Лестера, котораго видли 16-го октября въ 1 ч. у., пьянаго и шатающагося, пробирающагося къ мосту черезъ прудъ, по дорог къ дому его матери, каждый разъ, какъ онъ навдывался въ Гэрншо-Кестль, онъ бывалъ у матери, какъ я докажу. Но онъ, не дойдя до мста, погибъ случайною смертью, по вол Божьей, а не по вин людской, въ пруду, что передъ Гэрншо-Кестлемъ.
‘Снимите присягу съ Сары Лестеръ!’
Судья.— Вы, кажется, говорили, что представите нсколькихъ свидтелей?
Подсудимая.— Боле двадцати.
Судья.— Нтъ никакой возможности покончить съ ними сегодня же. Мы ихъ выслушаемъ завтра. Эта отсрочка дастъ вамъ время еще переговорятъ съ вашими адвокатами, и позвольте мн настоятельно совтовать вамъ доказать, если вы только имете къ тому возможность, что мистеръ Гонтъ имлъ уважительныя причины скрываться и не являться на вызовъ мистера Эткинса, приглашавшаго его получить большое наслдство. Такое доказательство необходимо для пополненія вящей защиты. Я весьма сожалю, что вы ни о чемъ подобномъ не упомянули въ вашей рчи, которая въ другихъ отношеніяхъ была замчательно умна.
Подсудимая.— Милордъ, я думаю, что могу доказать мою невинность, не выдавая моего мужа.
Судья.— Вы думаете? Когда рискуете жизнью? Не будьте на столько сумасбродною, чтобы оставить такой страшный проблъ въ вашей защит, если можете пополнить его. Не побрезгайте совтомъ!
Произнеся слова эти торжественнымъ тономъ, судья всталъ и вышелъ изъ залы.
Мистрисъ Гонтъ увели обратно въ тюрьму, и тутъ уже она впала въ изнеможеніе, естественно слдующее за необыкновеннымъ возбужденіемъ.
Гоузмэнъ нашелъ ее на диван, блдную, почти безчувственную, судорожно обнимающую жену тюремщика, которая прикладывала къ ноздрямъ ея стклянку со спиртомъ.
Онъ пронесъ ей мало утшенія. Ея защита, хотя и весьма изрядная для неопытнаго оратора, ему, юристу, показалась словообильною и слабою, и онъ пришелъ въ ужасъ отъ всхъ сдланныхъ ею признаній. Онъ на ея мст, не призналъ бы ничего такого, чего не не могъ вполн объяснить.
Онъ пришелъ съ цлью настаивать, чтобы она измнила тактику.
Видя ея печальное состояніе, онъ началъ съ того, что старался утшить ее и ободрить, но собственныя его серьзныя опасенія не давали ему покоя, и тутъ же, несмотря на ея состояніе, онъ тутъ же разбранилъ ее за сумасшедшее упрямство, съ которымъ она вздумала противиться совтамъ судьи.
— Лордъ-судья, сказалъ онъ: — сдержалъ свое слово, и сдлался вашимъ адвокатомъ. ‘Пополните этотъ проблъ въ вашей защит’, сказалъ онъ, ‘и вы, весьма вроятно, оправдаетесь’. А вы свое. ‘Нтъ, дескать, милордъ, я лучше знаю’. Какое сумасбродство! Какая несправеддивость!
— Несправедливость! Къ кому?
— Какъ, къ кому! Къ себ.
— Разв я не имю права быть несправедливой къ самой себ?
— Конечно, нтъ, вы не имете права быть несправедливой ни къ кому. И не обманывайте себя! хорошаго тутъ ничего нтъ, малодушіе, боле ничего. Какое право имете вы рисковать невинною жизнью, чтобы прикрыть преступника отъ заслуженнаго позора?
— Увы, возразила мистрисъ Гонтъ: — тутъ больше, чмъ позоръ. Его заклеймятъ раскаленнымъ желзомъ, а это его убьетъ.
— Ни кто не тронетъ его, если не будетъ подано иска противъ него, а кто же подастъ? Сэръ Джорджъ Невиль какъ-нибудь уладить дло съ генерал-прокуроромъ, а эта женщина не пойдетъ доказывать противъ него, коли вы говорите, что они вмст живутъ.
— Еще бы! Конечно, живутъ. Да и въ самомъ дл, зачмъ мн прикрывать его! Но, если то, что я говорила, не убдило ихъ — то можетъ ли это убдить ихъ. Я католичка, слдовательно, меня повсятъ, и я умру постыднымъ образомъ, а еще, въ добавокъ, выдавъ мужа, который нкогда любилъ меня, и какъ любилъ! Я сама играла его любовью, сама заслужила свою участь!
— Вы совсмъ не умрете, если только будете послушны и благоразумны, и послдуете совту умныхъ людей. Я завербовалъ Каролину Райдеръ, какъ вашу свидтельницу, и посовтовалъ ей, какъ увернуться отъ обвиненія въ клятвопреступничеств. Теперь она какъ шелковая.
— Какъ, чтобы я позвала себ эту змю въ свидтельницы!
— Я вырвалъ у нея жало. Вы еще позовете сэра Джорджа Невиля, и онъ присягнетъ, что видлъ портретъ Гонта въ ‘Ломовой Лошади’, и слышалъ разсказъ другой его жены. Уильтширъ не захочетъ признать это достаточнымъ показаніемъ, и спроситъ: почему вы не представляете само Мерси Винтъ? Тогда вы призовете меня, и я докажу, что посылалъ за нею. Но, ради Бога, не упрямьтесь, я не могу ни сть, ни пить, пока вы мн не дадите слова поступить такимъ образомъ.
Мистрисъ Гонтъ глубоко вздохнула.
— Пощадите меня, сказала она: — я совсмъ изнемогла. Хоть бы умереть прежде, чмъ начнется опять судъ.
Гоузмэнъ видлъ, что она готова сдаться, и еще боле настаивалъ.
— Дайте слово! опять присталъ онъ въ ней: — вамъ самимъ легче станетъ.
— Хорошо, я все сдлаю, что вы хотите, только, если отпустятъ меня, я пойду въ монастырь. Никакая сила мн въ этомъ не помшаетъ.
— Вы пойдете куда вамъ угодно, только не на вислицу. Помните же, вы дали мн слово, а до сихъ поръ вы никогда не нарушали своихъ общаній. Теперь я хоть поужинать могу. Вы милый, послушный ребнокъ, а я счастливйшій изъ стряпчихъ.
— А я несчастнйшая изъ женщинъ!
— Дитя мое, сказалъ достойный юристъ: — вы обезсилены, потому что нервы ваши были въ слишкомъ напряженномъ состояніи. Вамъ нуженъ отдыхъ. Ложитесь-ка теперь въ постель, да проспите часовъ двнадцать подъ рядъ. Поврьте, завтра вы проснетесь другой женщиной.
— Ахъ, дай-то Богъ! воскликнула мистрисъ Гонтъ со всмъ краснорчіемъ отчаянія.
Гоузмэнъ пробормоталъ еще нсколько утшительныхъ словъ, и оставилъ ее, еще разъ взявъ съ нея общаніе, что она боле не приметъ постителей, а сейчасъ же ляжетъ спать. Еслибы кто явился, онъ веллъ посылать къ нему въ гостиницу ‘Ангелъ’.
Мистрисъ Гонтъ въ точности повиновалась ему, и хотя было всего восемь часовъ вечера, она раздлась, приготовила постель, и стала молиться на ночь.
Она была въ большомъ гор, а земное горе нердко обращаетъ сердце къ небу. Съ нею, однако, было иначе. Глубокая истома, охватившая все ея существо, проникла, казалось, даже въ ея душу. Бусы ея четокъ, падая одна за одною, изъ ея руки, означали число ея молитвъ, но на этотъ разъ она говорила ихъ безъ участія сердца. Вра ея охладилась, довріе къ божественному правосудію ослабло на время, она начинала сомнваться и унывать. Такъ глубокъ былъ мракъ, объявшій ея душу, что она, наконецъ, не стала пытаться молиться словами. Она поставила распятіе въ стн, и распростершись за полу, припала губами въ ногамъ Спасителя, потомъ, отбросивъ голову назадъ, долго глядла на изображеніе страданій его.
Добрыхъ полчаса пробыла она въ этомъ положеніи, когда въ дверь раздался легкій стукъ.
— Кто тамъ? спросила она.
— Мистрисъ Ментэйсъ, тихо отвтила жена тюремщика, и просила позволенія войти.
Мистрисъ Ментэйсъ, съ самаго начала ея заключенія, была неизмнно внимательна къ бдной затворниц, и твердо убждена въ ея невинности. Мистрисъ Гонтъ встала съ земли и пригласила ее войдти.
— Сударыня, сказала та: — тамъ внизу есть особа, которая очень желаетъ видть васъ.
— Скажите, что я извиняюсь, отвтила мистрисъ Гонтъ:— пусть идетъ къ моему адвокату, мистеру Гоузмэну, въ гостиницу ‘Ангелъ’.
Мистрисъ Мевтэйсъ удалилась, но минутъ черезъ пять возвратилась съ извщеніемъ, что пришедшая молодая женщина не хочетъ идти въ мистеру Гоузмэну, а христомъ-богомъ проситъ, чтобы ее пустили къ мистрисъ Гонтъ.
— На вашемъ мст, прибавила она: — я бы ее приняла: у ней такое честное лицо, а слезы такъ и блеснули въ ея добрыхъ глазахъ, какъ я сказала, что вы не хотите принять ее. ‘Господа’, говоритъ, ‘я никому, кром нея, не могу сказать, зачмъ пришла’.
— Хорошо, хорошо, сказала мистрисъ Гонтъ:— по какому же она длу?
— Я догадываюсь, что по вашему. Нтъ, ужь вы ее примите, бдненькую. Она такая порядочная и говоритъ, что нарочно прошла всю дорогу изъ Ланкашира.
Мистрисъ Гонтъ отшатнулась, какъ ужаленная.
— Изъ Ланкашира? слабымъ голосомъ переспросила она.
— Да, сударыня, отвчала мистрисъ Ментэйсъ: — шутка ли, подумайте, да еще съ ребенкомъ.
— Имя ея? сурово спросила мистрисъ Гонтъ.
— Она его не скрываетъ, сейчасъ же мн сказала.
— Калъ, она сметъ называться моимъ именемъ?
Мистрисъ Ментэйсъ раскрыла на нее глаза въ несказанномъ удивленіи.
Вашимъ именемъ! Что вы, помилуйте! Она деревенская, имя ея Мерси Винтъ.
Мистрисъ Гонтъ пришла въ сильное волненіе и объявила, что она ршительно не въ состояніи видть никого чужого.
— Я, право, не знаю, что мн длать, сказала мистрисъ Ментэйсъ:— она говоритъ, что если нужно, пролежитъ поперегъ вашей двери всю ночь, но такъ или иначе, увидитъ васъ. Судя по лицу, она вамъ другъ. Она, можетъ быть, знаетъ что нибудь. Нехорошо какъ-то вытурить ее съ ребенкомъ на улицу съ такой дальней дороги.
Мистрисъ Гонтъ нсколько мгновеній молчала и разумъ ея въ это время крпко боролся съ глубокимъ отвращеніемъ, которое вселяла ей мысль находиться въ одной комнат съ любовницею Гриффита Гонта (такъ она на нее смотрла). Но на помощь ея разсудку явилась малая толика любопытства, и такъ-какъ она въ сущности была женщина сильная и гордая, то въ ней начала подыматься природная неустрашимость.
Она подумала: ‘не побоялась же она придти ко мн издалека, такъ не мн бояться встрчи съ нею’.
Она обратилась къ мистрисъ Ментэйсъ съ горькою усмшкою, и стиснувъ свои блые зубы, съ большою разстановкою сказала:
— Если ужь вы этого желаете, а она такъ сильно настаиваетъ, я согласна принять мистрисъ Мерси Винтъ.
Мистрисъ Ментэйсъ ушла, и черезъ нсколько минутъ ввела въ комнату Мерси Винтъ въ дорожномъ капюшон и салоп.
Мистрисъ Гонтъ приняла ее стоя, съ чиннымъ поклономъ, на который Мерси скромно отвтила, и об женщины въ одно мгновеніе осмотрли другъ друга съ ногъ до головы.
Мистрисъ Ментэйсъ не торопилась выходить, желая узнать, что такое длается, но такъ-какъ ни одна изъ нихъ не произносила ни слова и он не сводили другъ съ друга глазъ, то она поняла, что ея присутствіе лишнее и медленно удалилась съ крайнимъ изумленіемъ, изобразившимся на ея лиц.
— Садитесь пожалуйста, сказала мистрисъ Гонтъ съ ледяною вжливостью: — и объясните мн, чему я обязана этимъ страннымъ посщеніемъ.
— Благодарю васъ, я дйствительно очень устала, сдавала Мерси, спокойно опускаясь на стулъ: — вы спрашиваете, зачмъ я пришла? Затмъ, чтобы спасти васъ и сдержать слово мое Джорджу Невилю.
— Не потрудитесь ли объясниться? сказала мистрисъ Гонтъ леденящимъ тономъ и съ такимъ же взглядомъ своихъ срыхъ глазъ.
Мерси почувствовала себя оттолкнутой и была слишкомъ откровенна, чтобы скрыть свое впечатлніе.
— Тяжело, сказала она: — встртить такой пріемъ, прошедши такую даль, чтобы съ помощью божіею исполнить мою обязанность!
Глаза ея наполнились слезами, голосъ ея звучалъ грустно и покорно.
Этотъ кроткій укоръ остался не совершенно безъ дйствія, мистрисъ Гонтъ слегка покраснла и съ нкоторымъ замшательствомъ сказала:
— Извините меня, если я кажусь вамъ нелюбезною: намъ бы съ вами не слдовало ни одной минуты быть въ одной комнат. Вы этого вроятно не понимаете. Во всякомъ случа, я имю право настаивать, чтобы наше свиданіе было самое краткое и разговоръ шелъ какъ можно пряме къ длу. Итакъ, повторяю, вы меня крайне обяжете, изложивъ въ ясныхъ выраженіяхъ, зачмъ вы сюда пожаловали.
— Я пришла быть вашей свидтельницей въ суд.
— Вы хотите быть моею свидтельницею?
— Почему же и нтъ, если я имю возможность доказать вашу невинность? Какъ, неужели вы предпочли бы дать себя приговорить къ смерти, нежели дозволить мн доказать, что вы невинны? Увы, какъ же вы меня ненавидите!
Мистрисъ Гонтъ покраснла до корней волосъ.
— Еще бы! Конечно, ненавижу! Мы об изъ той же крови и плоти, об должны друга другъ ненавидть, и одна изъ насъ настолько откровенна и невжлива, что признается въ своемъ чувств.
— Говорите за себя, тихо отвчала Мерси: — я васъ не ненавижу и благодарю за это Бога: ненавидть — значитъ быть несчастливымъ. Я скоре согласна, чтобы меня ненавидли, нежели самой ненавидть.
Мистрисъ Гонтъ посмотрла на нее.
— Пока ваши добры и умны, сказала она: — лицо у васъ честное, глаза точному голубки, но, несмотря на это, вы меня втихомолку ненавидите отъ всей души. Это уже въ человческой природ.
— Такъ, но небесная благодать сильне природы.
Мерси минуту помолчала, потомъ продолжала.
— Не стану отрицать, что я васъ одно время ненавидла, когда я въ первый разъ узнала, что человкъ, за котораго я вышла замужъ, иметъ уже жену и что жена эта — вы. Мы, женщины, обыкновенно бываемъ несправедливы другъ въ другу и слишкомъ снисходительны къ мужчинамъ, но я побдила это недостойное чувство, я боролась противъ него молитвою, и Богъ любви погасилъ во мн мою неразумную ненависть. Вдь обманулъ меня онъ, а не вы, вы мн не сдлали никакого зла, ни я вамъ. Но вы правы, безъ небесной благодати человческая натура черна какъ смоль: дьяволъ нашоптывалъ мн на ухо: ‘Если эти кумберландскіе дураки повсятъ ее, то чмъ же ты будешь виновата? Ты останешься его законною женою и твой бдный невинный младенецъ не будетъ боле дитею позора’, но милостью божіею я побдила дьявола. Она вдругъ поднялась со стула и голубиные глаза ея засверкали небеснымъ свтомъ. ‘Отойди, сатана, воскликнула она: — говорю теб, не коснется палачъ ея невиннаго тла, а ты не коснешься души моей!’
Это движеніе было такъ неожиданно, слова и взглядъ ея были исполнены такого простого благородства, что мистрисъ Гонтъ и сама встала и смотрла на постительницу съ удивленіемъ, смшаннымъ съ уваженіемъ, хотя все еще съ оттнкомъ недоврія. ‘Если эта женщина притворяется’, подумала она: ‘то какая же она мастерица своего дла’.
Но къ Мерси Винтъ скоро возвратилось ея обычное спокойствіе. Она сла и сказала торжественно, и нсколько холодно, какъ-бы сознавая, что она принята не такъ, какъ заслуживаетъ того ея поступокъ.
— Мистрисъ Гонтъ, васъ обвиняютъ въ убійств вашего мужа. Обвиненіе это ложно, потому что два дня назадъ я его видла живымъ.
— Что вы говорите? вскриквула мистрисъ Гонтъ, вся задрожавъ.
— Мужайтесь! уговаривала ее Мерси:— вы перенесли много горя, не поддавайтесь же радости. Тотъ, который погубилъ обихъ насъ, тотъ, который женился на васъ подъ настоящимъ своимъ именемъ, а на мн, подъ вымышленнымъ именемъ Томаса Лестера, столько же умеръ, какъ и мы съ вами. Я его видла два дня назадъ, говорила съ нимъ и убждала пріхать въ Карлайль оправдать васъ.
Мистрисъ Гонтъ упала на колни.
— Онъ живъ! Онъ живъ! Слава и благодареніе Богу! Онъ живъ! Благословенны уста, возвстившія мн объ этомъ! Мерси Винтъ, да будетъ надъ тобою во вки благословеніе господне!
Радостныя слезы заструились по лицу ея. Мерси тоже заплакала. Она испустила слабый радостный крикъ.
— Наконецъ-то! сквозь рыданія проговорила она:— я получила утшеніе, въ которомъ такъ нуждалось бдное мое сердце. Она меня благословила.
Но слова эти были произнесены очень тихо, и мистрисъ Гонтъ, находясь какъ бы въ экстаз, не слыхала ихъ.
— Не сонъ ли это? продолжала она:— мужъ мой живъ, и ты, именно ты, пришла объявить мн объ этомъ. Какъ несправедлива я была къ теб, прости меня. Но почему же онъ самъ не идетъ?
Мерси покраснла отъ этого вопроса и запнулась.
— Первымъ дломъ, отвчала она:— онъ во вс эти два мсяца не выходилъ изъ похмлья.
— Изъ похмлья?
— Да, онъ самъ признается, что не былъ трезвъ ни одного цлаго дня. Такое состояніе отнимаетъ у человка всякую бодрость, нетолько что сообразительность. къ тому же, онъ вбилъ себ въ голову, что вы ему никогда не простите и что его засадятъ въ тюрьму, если онъ покажется въ Кумберланд.
— Почему же скоре засадятъ въ Кумберланд, нежели въ Ланкашир? спросила мистрисъ Гонтъ, прикусывая нижнюю губу.
Мерси слегка покраснла. Она отвчала деликатно, однако, не вполн утаивая свою мысль:
— Онъ знаетъ, что я никогда не накажу его за то, что онъ со мною сдлалъ.
— Почему же это? Я начинаю думать, что онъ сдлалъ теб почти такой же вредъ, какъ и мн.
— Хуже, сударыня, гораздо хуже: у меня онъ отнялъ мое доброе имя. Вы все-таки его законная жена, и никто на васъ не покажетъ пальцемъ, я же — посмотрите на меня: я была честною двушкою, меня уважалъ весь приходъ, и что же онъ изъ меня сдлалъ? Человкъ, который лежалъ при смерти въ моемъ дом — черезъ это я и привязалась къ нему — которому я спасла жизнь, онъ наругался надъ божьимъ алтаремъ, обманулъ меня и оставилъ меня какимъ-то бездольнымъ созданіемъ, ни двушкою, ни женою, ни вдовою, съ ребенкомъ на рукахъ, надъ которымъ я могу только плакать и молиться. О, моя бдная, невинная крошка, я тебя оставила внизу, потому что мн стыдно было показать тебя ей!
Тутъ уже она громко заплакала.
Мистрисъ Гонтъ смотрла на нее съ тоскливымъ выраженіемъ. Въ ней, какъ нкогда въ Мерси, происходила тяжкая борьба противъ человческой природы, такая борьба, отъ которой она разрыдалась съ неистовою силою, но посл этого взрыва ея великая душа побдила.
Она выбжала изъ комнаты, оставляя свою гостью крайне изумленною ея внезапнымъ исчезновеніемъ.
Мерси тихо отирала глаза, какъ вдругъ снова растворилась дверь, и каково было ея удивленіе, когда мистрисъ Гонтъ вошла въ комнату съ ея спящимъ ребенкомъ на рукахъ и такимъ небесномъ выраженіемъ на лиц, подобнаго которому Мерси еще въ жизнь свою не видала. Она нжно поцаловала малютку, въ мигъ услась съ нимъ на полу и съ ангельскою, полу-дтскою улыбкою протянула руку Мерси:
— Ну, вотъ, сказала она:— ступай сюда, садись къ намъ. Видишь, какъ я его ненавижу, столько же, сколько и ты.
Он всего его осмотрли, пустились въ глубокомысленныя соображенія о каждой его черт, каждомъ суставчик, цаловали его ножки, ручки, пальчики, какъ это обыкновенно длаютъ женщины съ крошечными дтьми, и понявъ, наконецъ, что обида, нанесенная имъ однимъ и тмъ же человкомъ, должна соединить ихъ чувствомъ любви, а не ненависти, об жены Гриффита Гонта положили его ребенка поперегъ своихъ колнъ и вмст плакали надъ нимъ.
Наконецъ, однако, Мерси Винтъ побранила себя за забывчивость.
— Какая я эгоистка, сказала она:— хоть бы вспомнила о томъ, зачмъ пришла!
Тогда она принялась излагать мистрисъ Гонтъ, какими средствами она думаетъ оправдать ее, не подвода Гриффита.
Мистрисъ Гонтъ, слушавшая ее съ напряженнымъ и благодарнымъ вниманіемъ, возразила:
— Не нужно, не жалй его, на твоемъ мст я бы ему дала знать себя.
— Да, а потомъ простили бы, возразила Мерси.— Нтъ, у меня не такъ. Я никогда ему не прощу, но мстить и наказывать тоже не буду. Такая я уже съизмала была. Неужели я возьму на себя роль провиднія, чтобы наказывать преступниковъ потому только, что преступленіе направлено противъ меня. Нтъ, я никогда его не накажу, хотя онъ жестоко меня обидлъ. Я могу только думать о немъ дурно, избгать его, вырвать память о немъ изъ моего сердца. Что вы такъ на меня смотрите? или думаете, что я не въ силахъ этого сдлать? Вы меня не знаете: у меня много силы воли, когда я ясно пойму дло. Конечно, я его любила, много любила, онъ былъ для меня добрымъ и ласковымъ мужемъ, но съ той минуты, какъ я узнала, какъ подло онъ обманулъ обихъ насъ, сердце мое начало ожесточаться противъ него и теперь уже оно для него ледъ. Богъ меня знаетъ, какая я уродилась, только мн теперь въ десять разъ пріятне быть съ вами, нежели съ нимъ. Сердце мое лежало у меня въ груди словно кусокъ свинца, пока я не услыхала о вашемъ несчастіи и не узнала, что могу оказать вамъ услугу. Я читаю вашу мысль въ вашихъ дивныхъ глазахъ, но вы не бойтесь меня, я неспособна пожелать чужаго добра. Все, чего я прошу, это нсколькихъ ласковыхъ взглядовъ и словъ отъ васъ. Вы благородная, а я простая, но об мы изъ той же крови и плоти, и ваши чудные влажные глаза служатъ тому доказательствомъ въ эту самую минуту. Мистрисъ Гонтъ!.. Кэтъ! я никогда до сихъ поръ не узжала на десять миль отъ дона, а теперь вонъ въ какую даль притащилась, чтобы спасти тебя: дай же мн то, что единственно можетъ быть мн нкоторою отрадою на этомъ свт, то, чего единственно жаждетъ мое сердце — дай мн капельку твоей любви!
Едва успла она выговорить эти слова, какъ мистрисъ Гонтъ порывисто обвила ея шею своими обими руками, положила ея голову на свое часто заблуждающееся, но благородное сердце, и горячо поцаловала ее. Он обнялись, цаловались и долго плакали другъ о друг.
Мистрисъ Гонтъ, которая никогда ничего не длала на половину, не знала теперь, какъ обласкать, куда посадить Мерси. Она приказала подать ужинъ и сама съ нею ла, чтобъ заставить ее сть. Мистрисъ Ментэйсъ предложила постлать у себя постель для Мерси, но мистрисъ Гонтъ и слышать не хотла, а объявила, что положитъ ее съ собою, вмст съ ребнкомъ.
— Неужели ты думаешь, что я тебя пущу съ глазъ своихъ? сказала она: — увы, кто знаетъ, когда мы съ тобою снова будемъ вмст?
— Я знаю, отвчала Мерси, задумчиво: — на этомъ свт — никогда.
Он провели ночь вмст, и на одной кровати, все время держали другъ друга за руку, разговаривали и разспрашивали другъ друга и къ утру каждая изъ нихъ знала повсть другой, ея характеръ, душу, лучше чмъ самые старые и близкіе знакомые знали ту или другую.

XLII.

Возобновился судъ. Въ зал даже душно было отъ наполнившей ее толпы. Вс глаза были устремлены на подсудимую. Она встала, безстрастная и спокойная, и просила дозволенія сказать суду нсколько словъ.
Уитуортъ не соглашался, основываясь на томъ, что она наканун окончила свою рчь и уже призывала свидтелей.
Подсудимая.— Но вдь я еще не допрашивала ни одного свидтеля.
Судья.— Ваша просьба нсколько выходитъ изъ обыкновеннаго порядка, однако, если вы общаете, что недолго задержите насъ, мы васъ выслушаемъ.
Подсудимая.— Благодарю васъ, милордъ, я только желала исправить ошибку. Я говорила вчера, что крикъ о помощи, раздавшійся съ берега озера, былъ крикъ Томаса Лестера, оказывается, что я ошибалась: на помощь звалъ, дйствительно, мужъ мой, тотъ самый Гриффитъ Гонтъ, въ убійств котораго меня обвиняютъ.
Это непостижимое признаніе произвело сильное впечатлніе въ суд. Лицо судьи вытянулось и опечалилось, прокуроръ Уильтширъ вполголоса замтилъ одному изъ своихъ собратовъ: ‘Она сама завязала себ петлю на шею. Присяжные ни за что не поврили бы показаніямъ нашихъ свидтелей’
Подсудимая.— Я прибавлю еще, что вчера вечеромъ въ городъ прибыла особа, которой извстно объ этомъ темномъ дл несравненно боле, нежели мн. Я, поэтому, намрена измнить планъ моей защиты, и чтобы не отнимать у васъ лишняго времени, призову всего одну свидтельницу.
Прежде чмъ усплъ затихнуть ропотъ удивленія, вызванный этимъ неожиданнымъ заявленіемъ, она прибавила: ‘Мерси Винтъ!’
Произошла обычная суета, посл чего спокойное, полное самообладанія лицо миловидной молодой женщины появилось передъ судомъ. Съ нея сняли присягу, затмъ подсудимая начала вопросъ слдующимъ образомъ.
— Гд вы живете?
Мерси.— Въ трактир ‘Ломовая Лошадь’, близь Олдертона, въ Ланкашир.
Подсудимая.— Знаете ли вы мистера Гриффита Гонта?
Мерси.— Знаю.
Подсудимая.— Былъ ли онъ въ вашихъ мстахъ, въ прошломъ октябр?
Мерси.— Былъ еще 13-го октября. Въ этотъ день онъ отправился въ Кумберландъ.
Подсудимая.— Пшкомъ или верхомъ?
Мерси.— Верхомъ.
Подсудимая.— Въ сапогахъ или башмакахъ?
Мерси.— На немъ была новая пара сапогъ.
Подсудимая.— Знаете ли вы Томаса Лестера?
Мерси.— 11-го октября у насъ былъ коробейникъ, который называлъ себя Томасомъ Лестеромъ.
Подсудимая.— Что у него было на ногахъ?
Мерси.— Башмаки, подбитые гвоздями.
Подсудимая.— Въ какую сторону пошлъ онъ отъ васъ?
Мерси.— Онъ пошелъ по направленію къ сверу. Вотъ все, что я знаю о немъ врнаго.
Подсудимая.— Когда вы видли мистера Гонта въ послдній разъ?
Мерси.— Три дня назадъ.
Судья.— Что такое? Вы видли его, живого, три дня назадъ?
Мерси.— Да, милордъ, въ прошедшую среду.
Тутъ въ народ разразился громкій, бурный говоръ, головы заколыхались, напрасно сторожъ кричалъ и грозился, шумъ возрасталъ и бушевалъ, словно волны морскія, остановить его — не было никакой возможности: онъ самъ собою стихъ по мр того, какъ общее удивленіе уступило мсто любопытству. Тогда уже водворилась гробовая тишина: серебристые звуки голоса подсудимой и мягкій, нжный голосъ свидтельницы какъ будто проникали въ самыя стны зданія: такъ явственно слышно было каждое слово, произнесенное обими красавицами.
Подсудимая.— Будьте такъ добры, потрудитесь разсказать суду, что происходило между вами и Гриффитомъ Гонтомъ въ упоминаемую среду, касательно обвиненія меня въ убійств.
Мерси.— Я увдомила его, что нкто Джорджъ Невиль прізжалъ изъ Кумберланда искать его и сказалъ мн, что вы сидите въ Карлайльской тюрьм, обвиненная въ его убійств. Я убждала его немедленно хать въ Карлайль и лично показаться, но онъ не согласился, онъ смотрлъ на дло легко. Тогда я ему объяснила, что онъ очень ошибается, что обстоятельства имютъ весьма скверный видъ и ваша жизнь въ опасности. Тогда онъ отвчалъ, что неправда, никакая опасность вамъ не грозитъ, потому что если васъ найдутъ виновною, то онъ тотчасъ же и явится. Тогда я ему сказала, что онъ недостоинъ называться человкомъ, и что если онъ самъ не подетъ, то я поду. ‘Ступай, отвчалъ онъ: — это и лучше будетъ, а я теб дамъ записку, которая вполн оправдаетъ ее. Джекъ Гоузмэнъ, наврное, будетъ тамъ, онъ знаетъ мою руку, знаетъ ее и самъ шерифъ, и, по крайней-мр, половина большого присяжнаго суда’.
Подсудимая.— При васъ эта записка?
Мерси.— Еще бы! Вотъ она.
Подсудимая.— Потрудитесь прочесть.
Судья.— Подождите минуту. Докажете ли вы, что это его почеркъ?
Мерси.— Докажу, милордъ, показаніе и сколькихъ хотите лицъ.
Судья.— Въ такомъ случа, обождемъ на время. Дайте мн взглянуть на записку.
Записка была передана судь, а онъ показалъ ее шерифу, который сказалъ, что признаетъ почеркъ Гриффита Гонта. Бумагу прочли вслухъ присяжнымъ. Она была слдующаго содержанія:
‘Пусть знаютъ вс, что я, Гриффитъ Гонтъ, эсквайръ, владтель Больтой-Голла и Гэрншо-Кэстля, что въ графств Кумберланд, живъ и здоровъ, и что дло, такъ сильно озадачившее добрыхъ кумберландцевъ, разъясняется слдующимъ образомъ: я ушелъ изъ Гэрншо-Кэстля въ глухую ночь 15-го октября, по какой причин — до этого нтъ никому дла. Я нашелъ конюшню запертою, поэтому оставилъ лошадь и отправился пшкомъ. Я перешелъ черезъ прудъ по мосту, и прошелъ отъ него шаговъ сто, когда услыхалъ, что кто-то съ сильнымъ плескомъ рухнулся въ воду, жалобно взывая о помощи. Я плавать не умю, поэтому немедленно обжалъ на сверную сторону пруда, гд обыкновенно всегда стояла лодка, но лодки на этотъ разъ не оказалось. Тогда я изо всхъ силъ закричалъ о помощи, и такъ-какъ никто не приходилъ, выстрлилъ изъ пистолета и началъ кричать: ‘Помогите! Ржутъ’, зная, что на этотъ крикъ скоре всего сбгутся. Я съума сходилъ отъ мысли, что такъ близко отъ меня погибаетъ человкъ, и я не въ силахъ спасти его. Пока я дико метался со стороны въ сторону, изъ Гэрншо-Кэстля вышло нсколько человкъ съ факелами. Къ тому времени я былъ уже у моста, но, хотя ночь была ясная, я не видлъ ни малйшаго слда утопавшаго человка. Изъ этого я понялъ, что судьба его ршена, а такъ-какъ, по своимъ особымъ соображеніямъ, я не хотлъ, чтобы меня видли люди, спшившіе къ нему на помощь, то поторопился удалиться. Счастье мое погибло, совсть жестоко меня укоряла, и не зная, куда дваться, я запилъ, закружился, и въ теченіе шести недль, даже боле, велъ жизнь скоре скотскую, нежели человческую. Такимъ образомъ я даже не узналъ о наслдств, оставленномъ мн моимъ старымъ родственникомъ, но однажды мн случайно попалась публикація Мерси Винтъ, я отправился къ ней и узналъ, что жена моя сидитъ въ Карлайльской тюрьм, обвиненная въ моемъ убійств. Ho я объявлю, что она невинна, и во всемъ этомъ дл не подлежитъ ни малйшему нареканію, потому что я заслужилъ всякое жосткое слово, когда либо сказанное ею мн. Что же касается убійства, то она хотя и вспыльчива на словахъ, но на дл не умертвитъ и мухи. Она и теперь та же, какою всегда была: перлъ всего женскаго рода. Она женщина добродтельная, невинная и благородная. Я лишился сокровища ея любви по своей, а не по ея вин, но все же я сохранилъ, по крайней-мр, право защитить ея жизнь и честь. Всякій, кто посл этого заявленія станетъ безпокоить ее, будто бы изъ дружбы ко мн, дуракъ, лжецъ и мой врагъ, и я ему врагъ до гробовой доски.

‘Гриффитъ Гонтъ’.

Въ этотъ день конца не было разнымъ удивленіямъ. Эта дань уваженія отъ мнимо-убитаго воображаемой убійц была однимъ изъ главныхъ поводовъ въ изумленію.
Подсудимая взглянула въ лицо судьи и поступила согласно съ выраженіемъ, которое она прочла на немъ.
— Вотъ моя защита, сказала она и спокойно сла.
Еслибы въ эту минуту потребовали поголовной подачи голосовъ, она была бы въ то же мгновенье единодушно оправдана.
Но мистеръ Уитуортъ былъ молодъ, усерденъ и горлъ нетерпніемъ отличиться. Онъ строго, даже раздражительно, передопрашивалъ Мерси Винтъ.
Уитуортпъ.— Что вы должны получить за это показаніе?
Мерси.— Что вы изволите говорить?
Уитуортъ.— О, вы очень хорошо знаете, что я хочу сказать, Вдь заплатятъ же вамъ за эту романическую выдумку.
Мерси.— Нтъ, сэръ, я ничего не прошу за то, чтобы сказать правду.
Уитуортъ.— Вы видлись съ подсудимою вчера?
Мерси.— Да, сэръ, я была вчера вечеромъ у нея въ тюрьм.
Уитуортъ.— И тутъ, конечно, вмст съ нею сочинили этотъ трогательный романъ?
Мерси.— Я сказала, что мужъ ея живъ и вызвалась быть ея свидтельницею.
Уитуортъ.— Даромъ?
Мерси.— Если вы хотите говорить о деньгахъ или о какой-нибудь наград, то я ничего такого не прошу. Какая можетъ быть радость или награда выше сознанія, что спасаешь невиннаго, снимая съ него ложное обвиненіе? А этою радостью я наслаждаюсь въ настоящее время.
Уитуортъ (саркастически).— Удивительно утонченныя у васъ понятія по вашему званію! Признаетесь, что мистрисъ Гонтъ подучила васъ.
Мерси.— Нтъ, сэръ, я ухала изъ дома съ тмъ, чтобы сказать вамъ все это, иначе я бы совсмъ не пріхала. Подумайте только, путь-то вдь далекій съ непривычки, да еще съ ребнкомъ.
Мистрисъ Гонтъ внутренно кипла отъ негодованія, но кротость и самообладаніе Мерси на этотъ разъ отпарировали нападеніе. Уитуортъ взялся за нее съ другой стороны.
Уитуортъ.— И вы хотите, чтобы судъ поврилъ, что Гриффитъ Гонтъ, человкъ честный и благородный, живъ, а между тмъ скрывается и посылаетъ васъ сюда, когда однимъ появленіемъ своимъ въ этой зал онъ оправдалъ бы жену безъ всякихъ словъ?
Мерси.— Да, я надюсь, что мн поврятъ, потому что говорю истинную правду, но позвольте вамъ замтить, что мистеръ Гонтъ послалъ меня сюда не противъ моей воли: я не могла оставаться въ Ланкашир и допустить убійство невинной женщины въ Кумберланд.
Уитуортъ.— Убійство? Нельзя ли поосторожне выражаться! Да будетъ вамъ извстно, что мы наказываемъ убійства, а не совершаемъ ихъ.
Мерси.— Это меня радуетъ, сэръ, за подсудимую.
Уитуортъ.— Ну, полноте словами играть. Вы увряете, что открыли Гриффита Гонта живымъ посредствомъ публикаціи. Когда такъ, покажите эту публикацію.
Мерси Винтъ покраснла и бросила мелькомъ взглядъ на мистрисъ Гонтъ.
Какъ ни быстръ былъ этотъ взглядъ, онъ не ускользнулъ отъ зоркаго глаза помощника прокурора.
— Нтъ, ужь попрошу васъ не перекидываться съ подсудимой взглядами, сказалъ онъ: — покажите публикацію, или признайтесь, что никакой публикаціи не было.
— Нтъ, я публиковала.
— Такъ покажите.
— Не могу, спокойно отвчала Мерси.
— Въ такомъ случа я прикажу арестовать васъ.
— Позвольте узнать, за какую вину?
— За ложное показаніе и неповиновеніе суду.
— Видитъ Богъ, что ни въ томъ, ни въ другомъ я не виновата, но публикаціи я не покажу.
Судья.— Это что-то очень странно. У васъ ея, можетъ быть, нтъ при себ?
Мерси.— Напротивъ, милордъ, она у меня подъ лифомъ, но если я покажу ее, то дло отъ этого ни чуть не выяснится, а вы растравите раны сердечныя двухъ бдныхъ женщинъ. Я не за себя боюсь, но, милордъ, взгляните на нее, она еще вынесла не довольно мученія?
Эти слова были сказаны тихо, съ сильнымъ чувствомъ, и подйствовали на всхъ присутствующихъ, но судья долженъ былъ исполнять свою обязанность.
— У васъ намреніе, безъ сомннія, хорошее, сказалъ онъ: — но увряю васъ, что вы вредите подсудимой, скрывая эту бумагу. Будьте такъ добры, покажите ее сейчасъ же.
Подсудимая (съ глубокимъ вздохомъ).— Повинуйтесь милорду.
Мерси (съ грустью).— Извольте, сэръ, да простить вамъ Богъ лишнее страданіе, которое вы причиняете!
Уитуортъ.— Я исполняю долгъ свой, а вашъ долгъ — говорить всю правду, безъ утаекъ, а не на половину.
Мерси.— Это правда, сэръ.
Уитуортъ.— Однако, что же это такое? Вы не о Гриффит Гонт публивуете въ этой бумаг, а о Томас Лестер!
Судья.— Что такое? Не понимаю.
Уитуортъ.— Да и я ничего не понимаю.
Судья.— Покажите мн газету. Такъ и есть, Томасъ Лестеръ!
Уитуортъ.— И вы станете присягать, что Гриффитъ Гонтъ отвчалъ на публикацію, вызывавшую Томаса Лестера?
Мерси.— Точно такъ, онъ въ нашихъ сторонахъ извстенъ былъ подъ именемъ Томаса Лестера.
Уитуортъ.— Что вы говорите? Вы шутите.
Мерси.— Время ли и мсто ли здсь шутить? Говорю вамъ, что онъ у насъ называлъ себя Томасомъ Лестеромъ.
Тутъ разбирательство опять было прервано многоголосымъ взволнованнымъ говоромъ, каждый въ недоумніи шептался съ сосдомъ, а шопотъ большой толпы равняется громкому гулу.
Уитуортъ.— Такъ онъ называлъ себя Томасомъ Лестеромъ? Что же васъ заставляетъ думать, что онъ и Гриффитъ Гонтъ — одно лицо?
Мерси.— Вотъ что, сэръ. Коробейникъ, котораго настоящее имя было Томасъ Лестеръ, заходилъ къ намъ, увидлъ его портретъ, и сказалъ нсколько словъ одному изъ нашихъ сосдей, которые возбудили во мн подозрніе. Когда Гриффитъ Гонтъ воротился домой, я вынула эту рубашку изъ сундука, это та самая рубашка, которая была надта на немъ, когда онъ къ вамъ пріхалъ. Она намчена: Г. Г. (рубашка была осмотрна). Тогда я ему сказала: ‘Ради самого Бога, говори правду. Какое это имя? Тутъ онъ мн сознался, что его настоящее имя Гриффитъ Гонтъ, и что у него есть живая жена въ Кумберланд. ‘Ступай, возвратись къ ней’, сказала я, ‘и проси у нея прощенья’. Съ тхъ поръ я его не видала вплоть отъ прошлой среды.
Уитуортъ (насмшливо).— Вы, повидимому, находились въ весьма близкихъ отношеніяхъ съ этимъ Томасомъ Лестеромъ, котораго теперь называете Гриффитомъ Гонтомъ? Можно спросить, какого рода существовала или существуетъ связь между вами?
Мерси молчала.
Уитуортъ.— Я поставленъ въ необходимость непремнно требовать отвта, чтобы мы могли знать, какую цну придать вашимъ страннымъ показаніямъ. Женою вы ему были, или любовницею?
Мерси.— Право, я сама почти не знаю, но любовницею его я не была, иначе не находилась бы теперь здсь.
Уитуортъ.— Значитъ, вы не знаете, замужемъ ли вы за нимъ были или нтъ?
Мерси.— Я этого не говорила… Она запнулась, и бросила умоляющій взглядъ на мистрисъ Гонтъ, которая сидла и кипятилась отъ гнва.
При этомъ взгляд, подсудимая, уже долго, съ трудомъ удерживавшая себя, поднялась съ раскраснвшимися щеками и сверкающими глазами, и вступаясь за свою свидтельницу, забыла всякую осторожность.
— Стыдитесь, сэръ! сказала она: — женщина, которую вы оскорбляете, такъ же чиста, какъ ваша или моя мать. Она заслуживаетъ состраданія, уваженія, благоговнія всхъ порядочныхъ людей. Знайте, милордъ, что мой злополучный мужъ обманулъ ее, и женился на ней подъ вымышленнымъ именемъ. Свидтельство о брак и теперь при ней. Прошу васъ, заставьте ее, волей или неволей, показать вамъ его. Милордъ, эта Мерси Винтъ боле похожа на ангела, чмъ на женщину. Я нкоторымъ образомъ ея соперница, а между тмъ, по доброт и великодушію своего благороднаго сердца, она прохала эту дальнюю дорогу, чтобы спасти меня отъ незаслуженной смерти. И неужели же такую женщину вы дозволите оскорблять? Я стыжусь за наемнаго адвоката, который не уметъ видть превосходства надъ собою этого неподкупнаго созданія, воплощенной чистоты, правдивости, благочестія, самоотверженія и доброты. Да, сэръ, вы начали съ того, что заподозрили ее въ продажности, вроятно, судя по себ, потому что ваши услуги всякій встрчный можетъ купить за деньги, а теперь вы стараетесь бросить тнь за ея нравственность. Стыдитесь! Стыдитесь! Это одна изъ тхъ рдкихъ женщинъ, которыя служатъ украшеніемъ всему нашему полу, всему человческому роду, и до тхъ поръ, пока вы имете честь разговаривать съ нею, я буду стеречь васъ и наблюдать, чтобы вы обращались съ нею съ должнымъ уваженіемъ, мало того, сэръ, съ благоговніемъ, потому что она столько же выше васъ, сколько выше меня самой.
Эта удивительная тирада была произнесена съ такимъ необычайнымъ увлеченіемъ, что никто не нашелся остановить ее во время, словно страшный налетъ бури пронесся надъ судомъ.
Мистеръ Уитуортъ, блдный отъ бшенства, только сказалъ:
— Сударыня, о благопристойности вашихъ словъ предоставляю составить мнніе суду. Замчу вамъ только, что вамъ не можетъ бытъ довволено длать показанія къ вашей собственной защит.
— Знаю, отвчала мистрисъ Гонтъ: — но ее я буду защищать, и никакая сила мн не помшаетъ въ этомъ.
— Не лучше ли продолжать передопросъ свидтельницы? холодно обратился судья къ помощнику прокурора.
Уитуортъ.— Покажите ваше свидтельство о брак, если оно есть у васъ.
Бумага была ему подана.
Уитуортъ.— Почему вы знаете, что этотъ Томасъ Лестеръ к Гриффитъ Гонтъ одно и то же лицо?
Судья.— Да говорила же она вамъ, что онъ ей самъ признался.
Мерси.— Правда, милордъ. Кром того, онъ писалъ мн два письма, и подписался подъ ними Томасомъ Лестеромъ. Вотъ они. Пусть ихъ сличатъ съ бумагою, которую онъ написалъ въ прошлую среду и подписалъ ‘Гриффитъ Гонтъ’. Мало того, пока мы жили вмст, нкто Дромондъ, странствующій художникъ, оксалъ наши портреты. Его портретъ я привезла съ собою. Пусть его сосди и знакомые взглянутъ за это изображеніе и скажутъ, на кого оно похоже. Я подъ присягою утверждаю, что въ прошлую среду я видлась и разговаривала съ тмъ Гриффитомъ Гонтомъ, портретъ котораго я теперь предъявляю суду.
Съ этажи словами она высоко подняла портретъ, такъ что его видла вся зала.
Поднялся единодушный, громкій крикъ удивленія. Это было одно изъ тхъ грубо-намалеванныхъ изображеній, которыя не имютъ никакого художественнаго достоинства, но представляютъ почти чудовищное сходство съ оригиналомъ.
Судья (обращаясь къ мистеру Уитуорту).— Молодой собратъ мой, мы вс въ высшей степени вамъ обязаны: вы дополнили защиту подсудимой. Въ ней была одна слабое сторона, а именно: продолжительное отсутствіе Гриффита Гонта. Благодаря вамъ, это обстоятельство разъяснено. Вы принудили свидтельницу доказать, что этотъ Гонтъ — самъ уголовный преступникъ, и скрывается изъ страха наказанія. Обвиненіе отъ короны было сплетеніемъ однхъ догадокъ, на основаніи которыхъ ни одинъ судъ присяжныхъ не могъ бы ршиться произнести приговора, даже, еслибы защиты вовсе не было. При другихъ обстоятельствахъ я, быть можетъ, не согласился бы принять заявленное здсь показаніе о томъ, что Гриффитъ Гонтъ живъ, но въ настоящемъ случа этого показанія достаточно, потому что корона обязана доказать его смерть. Вы же только доказали, что онъ былъ живъ 15-го октября, и что съ тхъ поръ умеръ какой-то человкъ, у котораго были надты толстые башмаки на ногахъ. По всмъ примтамъ и доказательствамъ, есть причины предполагать, что погибъ Томасъ Лестеръ, коробейникъ, и это предположеніе подтверждается еще тмъ, что о немъ съ тхъ поръ нтъ слуха, тогда-какъ о Гриффит Гонт мы слышали. На основанія всего этого я нахожу, что вы дале не можете вести дла, потому что нтъ ни одного факта, на который вы бы могли опираться. Что скажете и вы, собратъ Уильтширъ?
Уильтширъ.— Милордъ, я нахожу, что обвиненіе противъ подсудимой рушится само собою, и очень благодаренъ вашему лордству за увольненіе отъ крайне-тяжелой задачи.
Тогда, для формы, присяжнымъ былъ сдланъ вопросъ: ‘Виновна или невиновна?’
Они немедленно же возвратились съ отвтомъ: ‘Невиновна’.
Судья.— Кэтринъ Гонтъ! Вы оставляете судъ этотъ безъ малйшаго пятна на вашемъ имени, и напутствуемая нашимъ искреннимъ сочувствіемъ и уваженіемъ. Я глубоко сожалю о перенесенныхъ вами тревог и огорченіяхъ, вы были жестоко наказаны за неосторожное слово. Воспользуйтесь же этимъ горькимъ урокомъ, и да поможетъ вамъ Господь присоединить еще нравственную выдержку ко всмъ вашимъ добродтелямъ и достоинствамъ.
Онъ привсталъ съ мста и почтительно ей поклонился. Она также почтительно отвчала на его поклонъ и удалилась.
Тогда судья обратился къ Мерси Винтъ.
— Что касается до васъ, молодая женщина, я не нахожу словъ хвалить васъ по вашимъ заслугамъ. Вы намъ показали всю красоту и прелесть женской души, скажу боле, все величіе христіанской религіи. Вы издалека пріхали спасти невинную, надюсь, что вы на этомъ не остановитесь, и поможете вамъ наказать виновнаго, котораго ни такъ напрасно жалли.
— Я, милордъ! возразила Мерси:— я бы не тронула ни одного волоска на его голов, еслибы могла получать за это столько же золотыхъ гиней, сколько волосъ на моей голов.
— Дитя, сказалъ тронутый судья: — душа твоя слишкомъ высока — ты не отъ міра сего. Иди своею дорогою, и да благословитъ тебя Господь!
Такою-то неожиданною развязкою окончился процесъ, имвшій сначала такой грозный видъ для подсудимой.
Судья удалился закусывать, а во время его отсутствія, сэръ Джорджъ Невиль съ громомъ подкатилъ къ ратуш на четверн, и вбжалъ въ залу, черезъ дверь, исключительно предоставленной’ судьямъ, неся въ рукакъ коробъ съ товаромъ, который онъ отыскалъ въ пруд въ немногихъ шагахъ отъ того мста, гд бню найдено тло.
Услыхавъ, что подсудимая уже освобождена, онъ оставилъ коробъ шерифу и просилъ показать его потомъ судь, самъ же отправился разыскивать мистрисъ Гонтъ. Онъ нашелъ ее въ квартир тюремщика, сидящую рука объ руку съ Мерси Винтъ.
При вид послдней онъ вздрогнулъ, но тутъ же пошло круговое пожиманіе рукъ и поздравленіе, причемъ не обошлось безъ пролитія слезъ. Посл первыхъ привтствій мистрисъ Гонтъ грустно обратилась къ нему:
— Она говоритъ, что завтра же подетъ обратно въ Ланкаширъ. Никакія мои убжденія не измнятъ ея ршенія.
— Нтъ, не мсто мн въ Кумберланд, тихо возразила Мерси:— мое дло здсь сдлано, путь нашъ лежитъ не одною дорогою. Джорджъ Невиль, уговорите ее сейчасъ же хать домой и обо мн не безпокоиться.
— Она права — она всегда права, сказалъ сэръ Джорджъ: — карета моя у подъзда и тысячи народа тснятся на улиц, желая поздравить васъ съ освобожденіемъ.
— Неужели? сурово сказала мистрисъ Гонтъ, выпрямляясь съ гордымъ презрніемъ: — такъ я же обману ихъ ожиданіе. Я уду отсюда украдкою въ глухую ночь. Нтъ, жалкая чернь, которая вопитъ и шипитъ вмст съ сильными противъ слабыхъ, не дозволю теб участвовать въ моемъ торжеств. Оно священно для моихъ друзей, ты меня почтила своимъ шиканіемъ и крикомъ, не хочу, чтобы ты позорила меня своими привтными возгласами. Я останусь здсь, вока Мерси Винтъ, мой ангелъ-хранитель, разстанется со мною на всегда.
Она просила сэра Джорджа отправить лошадей своихъ съ каретою въ гостиницу, и приказать кучеру быть готовымъ къ отъзду, когда городъ погрузится въ сонъ.
Этимъ временемъ гонецъ былъ пославъ въ Гэрншо-Кэстль съ приказаніемъ все приготовить къ пріему мистрисъ Гонтъ.
Мистрисъ Ментэйсъ приготовила постель дли Мерси Винть и ночью, когда народъ разошелся и водворилась тишина, началось прощаніе.
Оно было грустное, даже Мерси, несмотря на свое великое самообладаніе, не могла удержаться отъ слезъ. Выражаясь трогательными словами святаго писанія, ‘он боле всего грустили о томъ, что никогда уже не узрятъ лица другъ друга’.
Сэръ Джорджъ Невиль проводилъ мистрисъ Гонтъ въ Гэрншо-Кэстль.
Она прижалась въ свой уголъ кареты, молчала и казалась очень разсянною. Посл одной или двухъ попытокъ вступить съ нею въ разговоръ, ея спутникъ счелъ за лучшее не безпокоить ее. наконецъ, она вдругъ разрыдалась:
— Не могу! не могу!
— Что съ вами? испуганно спросилъ сэръ Джорджъ.
— Что со мною! Еще спрашиваетъ! Такъ безсердечно, такъ неблагодарно отпускать эту бдную пташку одну въ такой долгій путь посл того, какъ она оказала мн такую услугу. Сэръ Джорджъ, не вообразите пожалуйста, что я не даю должной цны вашему обществу, но я была бы такъ рада, еслибы вы проводили ее вмсто меня. Она, бдненькая, храбрится, но когда минуется возбужденіе, подъ вліяніемъ котораго она совершила свой подвигъ, и ей придется хать всю эту дальнюю дорогу одной, страшно подумать, что съ нею будетъ. Сердце мое обливается за нее кровью. Я знаю, что безсовстно приставать къ вамъ съ такими просьбами, но вы есть и всегда были настоящій рыцарь, притомъ же съ разу угадали ея достоинства. Пожалуйста дайте мн незамченной пробраться домой, а вы проводите мою благодтельницу въ ея скромное жилище. Вы согласны, милый сэръ Джорджъ? Вы бы этимъ свалили большую тяжесть съ моего сердца.
На эту просьбу, произнесенную съ увлажненными глазами, сэръ Джорджъ отвчалъ, какъ и слдовало отъ него ожидать. Онъ объявилъ, что никакимъ образомъ не оставитъ мистрисъ Гонтъ, но довезя ее домой, тотчасъ возвратится въ Карлайль и подетъ провожать Мерси Винтъ.
Мистрисъ Гонтъ вздохнула и сказала, что она злоупотребляетъ его дружбою, что она совсмъ его замучитъ, что онъ добрый, хорошій.
— Но, кажется, меня ничто такъ не можетъ успокоить, заключила она: — вы знаете, какъ говорить съ женщиною, вкъ утшать ее. Хотла бы я быть мужчиною: я бы выбила у нея Гриффита изъ головы, еще не дохавъ до ‘Ломовой Лошади’. А кстати, какой вы счастливецъ, что вамъ предстоитъ прохать восемьдесятъ миль съ этимъ голубоглазымъ ангеломъ!
— Я счастливъ тмъ, съ притворнымъ смиреніемъ отвчалъ Невиль: — что имю случай чмъ и и будь быть вамъ пріятенъ. Вы не часто длаете мн честь возлагать на меня ваши порученія.
Посл этого уже ничего не было сказано, пока они подъхали къ парадному подъзду Гэрншо-Кестля. Тогда, при вид блестящаго освщенія, которымъ пылали вс окна, мистрисъ Гонтъ тихо положила руку свою на руку сэра Джорджа и шепнула ему на ухо:
— Вы были правы, благодарю васъ, что не оставили меня.
Слуги вс стояли въ прихожей, готовые встртить свою госпожу. Между ними были и т, которые сдлали передъ судомъ честныя, но неблагопріятныя для нея показанія. Они совщались между собою и посл долгихъ переговоровъ ршили, что лучше будетъ не слдовать своему первому движенію и не прятаться отъ барыни, такъ-какъ это пожалуй еще скоре оскорбитъ ее. Поэтому и они, разодтые по воскресному, стояли тутъ же въ одномъ ряду съ другими и вмст съ другими привтствовали ее, хотя у самихъ душа далеко не была покойная.
Мистрисъ Гонтъ вошла въ прихожую, опираясь на руку сэра Джорджа. Она почти не взглянула ни на кого изъ прислуги, а однимъ общимъ поклономъ отвчала на ихъ привтствіе и прошла мимо, но сэръ Джорджъ чувствовалъ, какъ тонкіе ея пальцы на мгновеніе судорожно сжали его руку.
Она заставила его поужинать, посл чего этотъ неутомимый рыцарь похалъ домой, вздремнулъ нсколько часовъ, потомъ нарядившись въ то же фермерское платье, въ которомъ онъ въ первый разъ постилъ ‘Ломовую Лошадь’, отправился въ Карлайлъ и началъ съ того, что взялъ на свое имя вс внутреннія мста дилижанса: ему приказано было утшать путешественницу, а онъ ршительно не понималъ, какъ исполнить это приказаніе, имя подъ бокомъ двухъ или трехъ постороннихъ людей, прислушивающихся къ каждому слову.

XLIII.

Въ мистрисъ Гонтъ посл этого страннаго испытанія замтна была огромная перемна. Она въ короткое время многому научилась. Она узнала, что законъ даже женщин не позволитъ безнаказанно говорить все, что на умъ взбредетъ. Она была въ уголовномъ суд и видла, какъ разумно и безпристрастно тамъ разслдуется обвиненіе и уничтожается, если оно оказывается ложнымъ, чего не длается боле нигд. Она такимъ образомъ узнала и такія вещи, за которая не могла не почитать того пола, къ которому принадлежалъ ея заблуждающійся мужъ. Наконецъ, въ лиц Мерси Винтъ она встртила женщину, которую сразу признала нравственно выше себя. Прикосновеніе къ этой чистой, выдержанной душ имло удивительное дйствіе на нее. Она начала сдерживать свой языкъ, обуздывать свой пылкій нравъ, она уже не такъ опрометчиво говорила обидныя вещи, сама не такъ легко обижалась. Она себя строго покарала и нашла извиненіе даже для Гриффита. Она въ душ ршилась удалиться отъ свта, но покуда покорно несла свое горе. Ея черты, всегда прекрасныя, но нсколько надменныя, теперь смягчились и получили неизреченную красоту отъ выраженія смшанной грусти, кротости, покорности, уже несходившихъ съ лица ея. Она никогда не упоминала о муж, но изъ этого не слдуетъ заключать, чтобы она никогда не думала о немъ. Она ждала дальнйшихъ событій молча, съ терпніемъ и достоинствомъ.
Что касается Гриффита Гонта, онъ отдалъ себя въ руки двухъ юристовъ, Эткинса и Гоузмэна. Онъ сдлалъ визитъ первому изъ нихъ и расположилъ его въ свою пользу.
— Я къ вашимъ услугамъ, сказалъ онъ:— только съ условіемъ, чтобы меня не безпокоили за двуженство.
— Напрасно боитесь, отвчалъ Эткинсъ: — Мерси Винтъ вовсеуслышаніе объявила въ суд, что не станетъ подавать иска противъ васъ.
— А жена моя?
— И жена ваша васъ не тронетъ. Мн поручился за это Гоузмэнъ.
— Ну, а генералъ-прокуроръ?
— И тотъ не станетъ дйствовать иначе, какъ если будетъ къ тому вынужденъ. Надо будетъ пустить въ ходъ кое-какую протекцію и вліяніе, но это нетрудно устроить: Гоузмэнъ раздляетъ мои мысли, а его въ графств вс слушаютъ и уважаютъ.
Словомъ сказать, въ высшихъ судебныхъ сферахъ было объяснено, что подать искъ противъ мистера Гонта, значило бы вновь раскрыть раны его жены и это ни къ чему бы не повело, а Гоузмэну удалось уломать генералъ прокурора.
Ровно черезъ три недли посл окончанія процеса, Гриффитъ Гонтъ опять публично показался. Мстомъ его появленія было Котльзвудъ. Онъ принялся съ лихорадочною быстротою достроивать домъ, подрядилъ цлое полчище плотниковъ и маляровъ и тратилъ тысячи фунтовъ на отдлку и убранство дома, садовъ и пари.
Объ этомъ, разумется, знала мистрисъ Гонтъ, но сохраняла непроницаемое молчаніе.
Наконецъ, въ одинъ прекрасный день пришло на ея имя письмо, написанное знакомымъ почеркомъ Гриффита.
Несмотря на всю ея власть надъ собою, рука ея дрожала, вскрывая печать конверта. Письмо заключалось только въ слдующихъ строкахъ:
‘Сударыня! Я не прошу васъ простить меня, потому что, еслибы вы сдлали то, что я, я бы не могъ никогда простить вамъ, но ради нашей Розы, и чтобы зажать рты сплетникамъ, осмлюсь надяться, что вы не откажетесь сдлать мн честь жить подъ моею новою кровлею. Я не смю явиться въ Гэрншо-Кэстль. Ваша половина теперь уже готова и ожидаетъ васъ, домъ просторный и даю вамъ честное слово, что я не стану васъ безпокоить, а всегда, какъ и теперь, останусь вашъ кающійся и покорный слуга

‘Гриффитъ Гонтъ.’

Посланному велно было дожидаться отвта.
Письмо это въ мигъ смутило грустное спокойствіе мистрисъ Гонтъ. Она была до того взволнована, находилась въ такой нершительности, что отослала гонца и велла ему навдаться за отвтомъ на слдующій день.
Затмъ она послала къ отцу Фрэнсису просить его совта, но верховой возвратился въ позднюю ночь съ извщеніемъ, что онъ въ разъзд.
Тогда она посадила Розу въ себ на колни и сказала ей:
— Малютка моя, папа хочетъ, чтобы мы похали къ нему въ его новый домъ и бросили нашъ милый Гэрншо. Я не знаю, на что ршиться, какъ ты скажешь?
— Прикажи ему пріхать сюда къ намъ, диктаторскимъ тономъ ршила двочка:— впрочемъ, продолжала она, внезапно понизивъ голосъ: — если онъ будетъ упрямиться и не захочетъ сюда хать, тогда ужь придется намъ хать къ нему, потому что онъ меня забавляетъ.
— Какъ хочешь, отвчала мистрисъ Гонтъ, и отправила къ мужу записку, слдующаго содержанія:
‘Сэръ! Роза и я ршились исполнить ваше желаніе. Потрудитесь увдомить меня, въ какой день намъ пріхать. Я должна побезпокоить васъ, чтобы вы прислали карету. Остаюсь, сэръ, ваша врная жена и покорная слуга

‘Кэтринъ Гонтъ.’

Въ назначенный день къ подъзду съ громомъ подкатила карета четвернею, богато расписанная гербами, съ слугами въ роскошныхъ ливреяхъ. Все это блистало на солнц, и вмст съ лоснящимися красивыми конями приводило Розу въ восторгъ. Она стояла на крыльц и хлопала въ ладони отъ радости. Мать ея только вздохнула и замтила:
— Да, видно уже въ одной роскоши и показномъ блеск мы должны будемъ искать теперь счастія.
Она откинулась въ карет и закрыла глаза, но изъ-подъ ея сомкнутыхъ вкъ скатилась не одна слеза, вызванная воспоминаніемъ о прошломъ.
Он подъхали къ великолпному дому по широкой алле и сошли изъ кареты на мраморныя ступени, низкія и узкія, но огромной длинны.
Пока он всходили по нимъ, распахнулась дверь въ прихожую такой широты, что въ нее удобно прохала бы карета, и передъ ними предстали вс слуги, вытянутые въ дв шеренги, чтобы встртить свою госпожу.
Она вошла въ домъ, держа Розу за руку, слуги кланялись и присдали до земли.
Вдругъ растворилась дверь въ библіотек и къ ней на встрчу вышелъ — кто же? Отецъ Фрэнсисъ.
— Добро пожаловать подъ вашу новую кровлю, сказалъ онъ богатырскимъ голосомъ, придавая ему удвоенную веселость: — я буду имть честь показать вамъ вашу половину дома, хотя, собственно говоря, онъ весь вашъ.
Однако, этотъ веселый, богатырскій голосъ на этотъ разъ звучалъ не совсмъ твердо и глаза старика блестли влагою.
Мистрисъ Гонтъ все это замтила, но ничего не сказала въ присутствіи прислуги. Она ласково улыбнулась и пошла за своимъ проводникомъ.
Онъ провелъ ее въ ея покои. Они состояли изъ столовой, трехъ восхитительныхъ спаленъ, уборной и великолпной гостиной въ пятьдесятъ футовъ длины, съ двумя каминами и огромнымъ альковомъ, наполненнымъ рдкими растеніями и цвтами, въ которомъ помщалось окно.
У мистрисъ Гонтъ вырвалось невольное восклицаніе восторга:
— Какая прелесть! Точно я царица какая! Она вздохнула: — да, сказала она:— славная вещь богатство. Скажите ему, прибавила она уже совсмъ грустно:— что здсь все мн очень-очень нравится.
— Нтъ, ужь извините, сами скажите.
Мистрисъ Гонтъ на это не отвтила, но присовокупила:
— И какъ мило съ его стороны, что онъ васъ пригласилъ сюда въ первый же день! Я чувствую себя мене одинокою съ вами.
Она буквально держалась словъ Гриффита и стала жить съ Розою безвыходно на своей половин.
Что касается до него, то онъ впродолженіе нкотораго времени старался незамтно скрыться, лишь только увидитъ ее издалека.
Однажды она поймала его на этомъ и подозвала къ себ.
Онъ подошелъ.
— Бгать отъ меня вамъ незачмъ, сказала она: — я не затмъ поселилась у васъ въ дом, чтобы ссориться съ вами.
И она ему подала руку довольно ласково, но такъ холодно!
— Я боле ничего и не надюсь, отвчалъ Гриффитъ: — но если когда-нибудь у васъ зародится какое бы ни было желаніе, будьте добры приказать мн исполнить его. Вотъ все, чего я прошу у васъ.
— Я желаю уйдти въ монастырь, тихо сказала она.
— И покинуть дочь?
— Я оставила бы ее вамъ, въ память о прошломъ.
Понемногу они стали чаще бывать вмст, изрдка даже обдали вмст, но это ихъ почти не сближало. Между ними не было гнва, за которымъ слдуетъ сладкое примиреніе. Обращеніе ихъ было вполн дружеское, но между ними лежала ледяная преграда.
Одинъ человкъ втихомолку принялся подтачивать эту преграду. Отецъ Фрэнсисъ часто бывалъ у нихъ и очень ловко принялся мирить ихъ.
Образъ дйствій, котораго онъ держался, можно бы назвать невиннымъ іезуитизмомъ. Онъ понималъ, что было бы безполезно убждать ихъ забыть объ ужасныхъ происшествіяхъ, раздлившихъ ихъ, и помириться, какъ будто посл легкой ссоры. Поэтому онъ только методически сталъ повторять мужу каждое ласковое слово, сказанное о немъ за глаза женою, и наоборотъ, въ то же время тщательно скрывалъ отъ каждаго изъ нихъ то, что могло бы отчудить ихъ другъ отъ друга.
Говорятъ, что капля частымъ паденіемъ выдалбливаетъ камень.
Хотя за его стараніями не послдовало замтныхъ результатовъ, однако, нтъ никакого сомннія, что онъ отстранилъ изъ обоюдныхъ отношеній мужа и жены значительную часть горечи и озлобленія, но между ними оставалась еще холодность.
Однажды онъ получилъ самое настоятельное приглашеніе отъ Гриффита, такъ что принужденъ былъ подумать, не случилось ли чего необычайнаго.
Дйствительно, онъ засталъ его мрачнымъ и взволнованнымъ.
Недолго онъ оставался въ недоумніи о причин такого состоянія. Дло въ томъ, что Гриффитъ наконецъ замтилъ то, что два мсяца уже было извстно всей женской прислуг, а именно — беременность мистрисъ Гонтъ.
Онъ сообщилъ свое открытіе отцу Фрэнсису съ тономъ и видомъ глубокаго отчаянія.
— Что же, сынъ мой, это хорошо, весело сказахъ священникъ: — это поселитъ окончательный мэръ между вами. Надюсь, что у васъ родится здоровый мальчикъ, который будетъ наслдникомъ вашихъ помстій.
Но вдругъ, замтивъ уже знакомое ему страшное выраженіе, исказившее лицо Гриффита, онъ въ упоръ поглядлъ ему въ глаза и строго прибавилъ:
— Или вы еще не излечились отъ вашего стараго недуга?
— О, нтъ, нтъ, нтъ! умоляющимъ тономъ возразилъ Гриффитъ: — только зачмъ она мн не сказала?
— Такъ вы бы ее самое спросили.
— Ни за что! Она бы мн сказала, что я ей теперь чужой, и хотя это справедливо, однако, я не хотлъ бы слышать такое слово отъ нея самой.
Несмотря на это умное ршеніе, онъ не вытерплъ и упрекнулъ жену за ея молчаніе.
Она вся вспыхнула и извинилась слдующимъ образомъ:
— Я бы вамъ сказала тотчасъ, какъ только сама узнала, но васъ не было со мною. Я была совсмъ одна — въ карлайльской тюрьм.
Отвтъ этотъ, сказанный съ лицемрною кротостью, ножомъ рзнулъ Гриффита по-сердцу. Онъ побллъ въ лиц, тяжко перевелъ дыханіе, но промолчалъ и никогда уже боле не дерзалъ заговаривать съ нею объ этомъ предмет.
Онъ ограничился тмъ, что удвоилъ свою внимательность и заботливость о ея здоровь.
Отношенія между ними теперь уже были ненормальне, нежели когда-либо.
Даже отецъ Фрэнсисъ, хотя всего насмотрлся въ семействахъ, глядя какъ мистрисъ Гонтъ вставала изъ-за стола и тяжелыми шагами направлялась въ двери, а мужъ ея бросался за нею и подобострастно растворялъ ему дверь, получая въ благодарность только весьма холодное наклоненіе головы, недоумвалъ въ душ, чмъ это все кончится.
Однако подъ этою ледяною поверхностью постепенно происходила перемна, и къ великому удивленію Гриффита, однажды, посл обда, къ нему явилась горничная мистрисъ Гонтъ и отъ имени своей госпожи просила его зайти на ея половину.
Онъ засталъ жену у окна среди цвтовъ. Она казалась преобразившейся и встртила его одною отъ прежнихъ своихъ дивныхъ улыбокъ.
— Ступай сюда, посиди со мною, сказала она:— въ этомъ восхитительномъ саду, который ты устроилъ для меня.
— Посидть съ тобою, Кэтъ! воскликнулъ Гриффитъ:— разв у ногъ твоихъ. Тутъ мое мсто.
— Какъ хочешь, отвчала она тихо и продолжала тмъ же тономъ:— теперь выслушай меня. Мы съ тобою настоящіе дураки. Мы жили очень счастливо вмст въ былыя времена и обоимъ хотлось бы опять попытаться зажить такъ же. Но никто изъ насъ не знаетъ, какъ приняться. Ты боишься сказать мн, что любишь меня, а я стыжусь признаться и теб и себ самой, что, несмотря ни на что, я тебя все-таки люблю, а между тмъ это истинная правда.
— Ты любишь меня, такого злодя, Кэтъ? Нтъ, это невозможно. Не можетъ быть, чтобъ я былъ такъ счастливъ!
— Дитя, возразила мистрисъ Гонтъ:— любовь вдь совсмъ не то, что разумъ, любовь — чувство, страсть, какъ и твоя ревность, бдный безумецъ. Я люблю тебя, какъ мать любитъ свое дитя, и еще боле за все, что выстрадала черезъ тебя. Я, вроятно, не сказала бы теб всего этого, еслибъ думала, что намъ остается долго быть вмст, но что-то говоритъ мн, что я должна умереть въ этотъ разъ, я еще никогда себя такъ не чувствовала. Ты меня похоронишь въ Гэрншо. Какъ бы ни было, тамъ я провела больше счастливыхъ дней, нежели выпадаетъ на долю большей части женъ. Какъ же мн было умирать, оставляя въ теб сомнніе о моемъ прощенія и о моей любви? Поцалуй же меня, мой бдный, глупый ревнивецъ. Я прощаю теб и люблю тебя всмъ моимъ изболвшимъ сердцемъ.
Съ этими словами она наклонилась къ нему и тихо упала ему на грудь. Онъ принялся ее цаловать и горько, горько плакалъ надъ нею.
Но она была сравнительно спокойна, какъ будто и въ самомъ дл была убждена, что конецъ ея близокъ.
Гриффитъ, вмсто того, чтобы оспаривать предчувствія своей жены, употребилъ вс усилія, чтобы сдлать ихъ ложными. Онъ не жаллъ денегъ, и кром мстнаго врача пригласилъ еще двухъ знаменитыхъ докторовъ изъ Лондона, изъ которыхъ одинъ былъ сдой старикъ, а другой замчательно молодъ — по той репутаціи, которою онъ пользовался. За то онъ былъ истиннымъ, страстнымъ энтузіастомъ въ своемъ искуств.

XLIV.

Гриффитъ, блый какъ призракъ и будучи не въ силахъ стряхнуть съ себя мрачныя предчувствія, которыми онъ заразился отъ Кэт, безустанно расхаживалъ взадъ и впередъ по комнат и по его настоятельной просьб, который нибудь изъ четырехъ присутствующихъ докторовъ ежеминутно приносилъ ему свднія о состояніи его жены.
Все шло какъ нельзя лучше и, къ удивленію и радости Гриффита, около двухъ часовъ утра родился здоровый мальчикъ, о матери же ему доложили, что у нея довольно сильная лихорадка, но что нтъ никакой причины опасаться за нее.
Гриффитъ бросился въ кресло, протянулъ ноги на стулъ и крпко заснулъ.
Къ утру онъ почувствовалъ, что это-то его толкаетъ за плечо, и очнувшись, увидлъ передъ собою Эшли, молодого доктора, блднаго и угрюмаго.
— Ради Бога, что случилось? вскочилъ Гриффитъ.
— Къ прискорбію моему я долженъ сказать вамъ, что у больной открылось внезапное кровотеченіе и она очень истощилась.
— Она умираетъ!… умираетъ! въ отчаяніи вскричалъ Гриффитъ.
— Еще не умираетъ, но неминуемо умретъ, если не представится какое-нибудь чрезвычайное обстоятельство и не поддержитъ въ ней жизненной силы.
Гриффитъ схватилъ его за руки.
— О, сэръ, берите все мое состояніе, только спасите ее, спасите!
— Мистеръ Гонтъ, остановилъ его молодой докторъ: — успокойтесь, иначе только хуже будетъ. Еще есть возможность спасти ее, но такимъ средствомъ, противъ котораго предубждены мои собраты. Они, однако, согласились, по моей настоятельной просьб предоставить ршеніе вамъ. Она умираетъ отъ потери крови. Если вы согласитесь, чтобъ я открылъ себ жилу и влилъ въ нее живой, здоровой крови, я возьму на себя операцію. Вы бы лучше взглянули на нее, тогда вамъ лучше судить.
— Дайте мн опереться на вашу руку, сказалъ Гриффитъ.
И силачъ, шатаясь, взошелъ на лстницу. Ему показали бдную Кэтъ: она лежала блдная, какъ простыня, тяжело дышала и пульсъ ея едва бился.
Гриффитъ въ ужас посмотрлъ на нее
— Смерть охватила мою родную! закричалъ онъ:— отнимите ее ради Бога! Отнимите!
Молодой докторъ въ одну секунду сбросилъ верхнее платье и обнажилъ свою руку.
— Мистеръ Гонтъ согласенъ! крикнулъ онъ товарищамъ:— ну же, Карри, скоре съ ланцетомъ, а эту трубочку держите, какъ я вамъ сказалъ, погрйте сперва въ горячей вод.
Но тутъ Гриффитъ Гонтъ крпко схватилъ и стиснулъ руку молодого доктора:
— Какъ! вашу кровь? подступилъ онъ къ нему со страданіемъ и недобрымъ выраженіемъ на лиц:— какое право имете вы давать ей свою кровь?
— Право человка, который любитъ свою науку боле, чмъ свою кровь, восторженно отвчалъ Эшли.
Гриффитъ сорвалъ съ себя верхнее платье и жилетъ и обнажилъ руку до локтя.
— Мою берите до послдней капли! Ничья кровь, кром моей, не войдетъ въ ея жилы.
При этомъ онъ какъ будто выросъ вдвое и съ разгорвшимися щеками, сверкающими глазами держалъ наготов свою обнаженную руку, мускулистую какъ рука кузнеца, блую какъ рука герцогини.
Молодой докторъ на мгновеніе съ восторгомъ поглядлъ на эту великолпную руку, потомъ приладилъ свой аппаратъ и совершилъ операцію, хотя и до сихъ поръ почитаемую невозможной въ теоріи, но не разъ удавшуюся на практик. Онъ влилъ въ жилы Кэтъ Гонтъ часть алой, горячей, дымящейся крови Гриффита Гонта.
Посл того онъ внимательно наблюдалъ за больною и отъ времени до времени давалъ ей принимать лекарство, подкрпляющее силы. Еще нсколько часовъ оставалась она между жизнью и смертью, но къ полудню заговорила, и увидя около себя Гриффита, блднаго отъ тревоги и потери крови, сказала ему:
— Милый, ты не тужи: я вчера умерла, я вдь знала, что умру, но они мн дали новую жизнь и теперь я уже проживу до ста лтъ.
Ей показали сына. При вид его она вся встрепенулась желаніемъ жить.
Она, дйствительно, осталась жива и, что всего замчательне, выздоровленіе ея подвигалось скоре, чмъ во вс прежніе роды. Ей вскор разболтала сидлк, что Гриффитъ далъ для нея свою кровь. Она въ ту минуту ничего не сказала, но лежала съ ангельскою, свтлою улыбкою и думала объ этомъ.
Въ первый разъ, какъ она его посл того увидла, она взяла его за руку и глядя ему въ глаза, такимъ взоромъ, въ которомъ какъ-бы отражалось самое небо, сказала:
— Жизнь моя стала мн теперь очень дорога, это мн подарокъ отъ тебя.
Ей хотлось только предлога, чтобы любить мужа такъ же беззавтно, какъ и прежде, а этотъ предлогъ онъ доставилъ ей. Она съ восхитительною игривостью попрекала его этимъ. Каждый разъ, какъ она признавалась въ какомъ нибудь недостатк, она непремнно отворачивалась, пожимая плечами и лукаво приговаривая:
— Впрочемъ, чего же отъ меня и ожидать: у меня вдь въ жилахъ его кровь.
Но однажды она пресерьзно объявила отцу Фрэнсису, что она никогда не была вполн похожа на себя съ тхъ поръ, какъ живетъ кровью Гриффита. Она стала ревнива и, сверхъ того, подпала подъ какое то магнетическое вліяніе мужа, такъ что она, не оглядываясь, узнавала, когда онъ входилъ въ комнату, но это я предоставляю вниманію тхъ, которые изучаютъ тайныя науки въ нашъ глубокомысленный вкъ.
Такимъ образомъ время, великій цлитель, уврачевало и эту, повидимому, неизлечимую рану.
Мистрисъ, Гонтъ стала лучшею женою, чмъ была когда-либо. Она изучила своего мужа и убдилась, что ему нетрудно угодить. Она длала домъ его свтлымъ и веселымъ, такъ что ему не приходилось искать нигд солнечныхъ лучей, которыми такъ обильно озарялся его домашній очагъ.
Онъ со своей стороны тоже изучилъ ее, выстроилъ для нея домашнюю церковь и безъ большого труда уговорилъ отца Фрэнсиса перехать къ нимъ въ качеств домашняго священника. Такимъ образомъ у нихъ постоянно былъ въ дом миротворецъ и другъ, человкъ строгой нравственности, безхитростный, не претендательный, неоцненный товарищъ и наставникъ для нихъ и дтей ихъ.
Такимъ образомъ посл этой страшной бури, чета эта зажила гладко и мирно, пока дти, окружавшія ихъ, и долгій чередъ счастливыхъ лтъ почти не изгладили изъ памяти ихъ мрачное событіе, описанное на этихъ страницахъ, такъ что оно уже казалось имъ какимъ-то фантастическимъ, невроятнымъ сновидніемъ.
Мерси Винтъ со своимъ ребнкомъ похала домой въ дилижанс. Карета сначала была пуста и то, что предвидла мистрисъ Гонтъ, сбылось: на нее напало страшное чувство одиночества и безутшности.
Она откинулась на своемъ мст и слезы тихо потекли по ея исхудавшимъ щекамъ.
На первой станціи съ наружнаго мста сошелъ путешественникъ и слъ въ карету.
— Джорджъ Невиль! радостно воскликнула Мерси.
— Онъ самый, отвчалъ тотъ.
Она выразила ему удивленіе по поводу того, что имъ одна дорога.
— Да, странная случайность, согласился онъ:— но для меня въ высшей степени пріятная.
— По правд сказать, и мн пріятно, возразила она.
Сэръ Джорджъ, замтивъ, что у нея глаза заплаканы, старался отвлечь ея мысли отъ личныхъ предметовъ, и чтобы нсколько пріободрить ее, пустился въ оживленную болтовню.
Мерси слушала, и вдругъ откинулась назадъ и горько заплакала. Первая попытка къ утшенію, значитъ, вышла неудачная.
Тогда онъ заговорилъ прямо о ней самой и упрашивалъ ее не грустить. Онъ хвалилъ ее за доброе дло и сказалъ, какъ вс любуются ею за ея подвигъ, въ особенности же онъ самъ.
Тутъ она молча протянула ему руку, отворачивая отъ него свою хорошенькую головку. Ручку эту онъ почтительно поднесъ къ губамъ и его широкое мужское сердце начало болть и ныть при вид этого холодаго, непорочнаго созданія, несущаго свое великое горе съ такою кротостью, покорностью и достоинствомъ. Онъ былъ уже не юноша и могъ говорить съ нею, какъ другъ. Этотъ тонъ, нжный и сочувственный голосъ, которымъ порядочный мужчина говоритъ съ огорченной женщиною, раскрыли ея сердце и въ первый разъ въ жизнь свою она, сама того не замчая, стала говорить о себ.
Она раскрыла передъ нимъ всю свою душу, сказала, что не въ ея характер дойти до отчаянія, что ея молодость, здоровье, любовь въ труду, спасутъ ее, что она больше всего тоскуетъ объ утрат своего добраго имени и пятн, наложенномъ на существованіе ея ребнка. При этомъ она прижала къ груди своей малютку съ неизрченной нжностью, но въ то же время и съ какимъ-то полувызывающимъ видомъ.
Сэръ Джорджъ уврялъ ее, что она могла лишиться уваженія, разв только дураковъ.
— Что касается меня, прибавилъ онъ:— я всегда васъ уважалъ, но теперь благоговю передъ вами. Вы мученица, вы ангелъ.
— Джорджъ, серьезно остановила его Мерси: — будьте моимъ другомъ, а не врагомъ.
— Помилуйте, сказалъ онъ: — можете ли вы считать меня такимъ негодяемъ!
— Я такъ говорю оттого, что люди, которые льстятъ намъ, наши враги.
Сэръ Джорджъ принялъ урокъ, данный ему серьзнымъ и ршительнымъ тономъ, и съ этой минуты показывалъ свое уваженіе въ ней только поступками. Онъ былъ такъ же внимателенъ къ ней, какъ былъ бы къ принцесс крови, высаживалъ ее и опять усаживалъ, упрашивалъ тутъ пость, тамъ выпить чего-нибудь, а въ гостиниц, гд путешественники ночевали, онъ началъ съ того, что предъявилъ свой туго-набитый кошелекъ, съ помощью котораго доставилъ ей первостатейныя удобства. Не въ его силахъ было утшить ее, но онъ избавилъ ее отъ того безотраднаго чувства одиночества и покинутости, подъ гнетомъ котораго она выхала изъ Карлайля. Она ему это сама высказала въ гостиниц и долго потомъ говорила о благости Бога, пославшаго ей друга въ такую горькую минуту. Слова эти, сказанныя женщиною, которая никогда ничего не говорила на втеръ, глубоко запали въ сердце Невиля и онъ заснулъ, думая о ней и пріискивая въ голов, что бы такое сдлать для нея.
На слдующее утро сэръ Джорджъ усадилъ Мерси съ ребнкомъ и при этомъ случа умный плутъ сдлалъ опытъ, чтобы убдиться, на сколько она его цнитъ. Онъ не слъ въ карету, такъ что Мерси вообразила, что они тутъ разстаются.
— Прощайте, милый, добрый Джорджъ, сказала она: — увы, только и есть, что встрчи да разставанія на этомъ гадкомъ свт!
Кроткіе глаза ея наполнились слезами и она его благодарила не одними словами, но и крпкимъ пожатіемъ своей нжной руки.
Онъ занялъ мсто назади и ему совстно стало своей уловки, а сердце между тмъ все боле тянуло его въ ней. При первой же остановк онъ проворно слзъ и распахнулъ дверцы кареты, причемъ сразу увидалъ, что глаза ея очень красны. Она вздрогнула и лицо ея просіяло радостью и удивленіемъ.
— Я думала, что совсмъ съ вами простилась, сказала она: — куда же вы дете, въ Ланкастеръ?
— Не совсмъ, отвчалъ онъ:— я ду въ ‘Ломовую Лошадь’.
Мерси широко раскрыла глаза и покраснла. Сэръ Джорджъ это видлъ, и чтобы не дать въ ней зародиться подозрнію, шутливо сказалъ, чтобы она не вздумала прогонять его.
— Вдь я тутъ нкоторымъ образомъ дйствую по приказанію начальства, сказалъ онъ:— меня послала мистрисъ Гонтъ.
— И какъ это я не догадалась, возразила Мерси:— спасибо ей! она знала, что мн будетъ грустно.
— Могу васъ уврить, что она до тхъ поръ не успокоилась, пока прогнала меня къ вамъ, продолжалъ сэръ Джорджъ:— поэтому спорить не извольте. Это такая барыня, которая привыкла, чтобы ей повиновались.
— Дивное она созданіе! Джорджъ, я никогда не пожалю о томъ, что мн удалось сдлать для нея. И она не будетъ неблагодарна, я это знаю. Боже, какъ горько познать людскую неблагодарность, я испытала это чувство, а вы?
— Нтъ, безпечно отвчалъ сэръ Джорджъ: — я уберегся онъ него тмъ, что никогда никому не длалъ добра.
— Вы, я вижу, Джорджъ, умете при случа и прилгнуть.
Теперь уже она смотрла на Невиля, какъ на посланнаго отъ мистрисъ Гонтъ, и развязно съ нимъ болтала. Только отъ времени до времени ее вдругъ одолвало горе, и тогда она, не стсняясь, плакала при немъ. Что касается сэра Джорджа, то онъ смотрлъ на нее, изучалъ ее и надивиться не могъ.
Никогда въ жизнь свою онъ не встрчалъ женщины, которая была бы откровенна съ нимъ, какъ будто онъ самъ женщина. Словно у нея въ груди было окошечко и онъ, глядя въ него, видлъ чистую свтлую душу, обитающую въ ней.
Къ вечеру они пріхали въ небольшой городокъ, откуда уже на телег дохали до ‘Ломовой Лошади’.
Тутъ Мерси Винтъ скрылась и захлопоталась для сэра Джорджа. Онъ долго сидлъ одинъ въ гостиной и сильно ощущалъ отсутствіе своей хорошенькой спутницы. На слдующее утро Мерси, конечно, ожидала, что онъ удетъ, но не тутъ-то было: онъ оставался, не отходилъ отъ нея и не на шутку принялся ухаживать за нею.
Но чмъ боле онъ увлекался, тмъ она становилась холодне. Наконецъ она съ замтною сухостью сказала:
— Скучное здсь мсто для такого человка, какъ вы.
— Напротивъ — прелестнйшее мсто во всей Англіи, отвчалъ онъ: — по крайней-мр для меня — потому что въ немъ живетъ женщина, которую я люблю.
Мерси отодвинулась отъ него и щеки ея покрылись живымъ румянцемъ.
— Надюсь, что вы ошибаетесь, сказала она.
— Я любилъ васъ уже съ перваго раза, какъ васъ увидлъ и услыхалъ вашъ голосъ, но теперь я люблю васъ въ десять разъ больше. Дайте же мн на всегда осушить ваши слезы, моя дорогая, будьте моею женою.
— Вы съ ума сошли, сказала Мерси: — какимъ образомъ вамъ жениться на женщин въ моемъ положеніи? Я слишкомъ расположена къ вамъ, чтобы принять ваше предложеніе, да и за кого вы принимаете меня, если думаете, что я могу такъ легко переходить отъ одного мужчины къ другому?
— Я васъ не тороплю, буду ждать, только не откажите мн.
— Джорджъ, серьзно сказала Мерси: — я вамъ много обязана, но долгъ мой не это указываетъ мн. Есть здсь одинъ молодой человкъ (сэра Джорджа болзненно покоробило), который больше двухъ лтъ меня сваталъ. Я бросила его за человка, имя котораго я уже теперь никогда не произношу. Я должна выдти за него и дать ему счастье, какое могу, или же жить и умереть такою, какъ теперь.
Сэръ Джорджъ поблднлъ.
— Одно слово, сталъ онъ:— любите вы его?
— Я расположена къ нему.
— Я спрашиваю: любите ли вы его?
— Нтъ, но я поступила съ нимъ нехорошо и обязана вознаградить его.
Сэръ Джорджъ поклонился ей и съ огорченнымъ сердцемъ отошелъ отъ нея, а Мерси со вздохомъ посмотрла ему вслдъ.
На слдующій день онъ мрачно расхаживалъ взадъ и впередъ. Она подошла къ нему и взяла его за руку.
— Вы были мн добрымъ другомъ, помните, въ тотъ ужасный день, сказала она:— теперь позвольте же мн быть вамъ другомъ и дать вамъ совтъ. Узжайте отсюда, не то только досадне будетъ.
— Уду, сударыня, холодно отвчалъ Невиль:— только дождусь, пока увижу человка, котораго вы предпочитаете мн. Я узналъ его имя.
Мерси покраснла: она сознавала, что Кэррику не сравниться съ Невилемъ.
На слдующій день сэръ Джорджъ осмлился замтить, что Поль Кэррикъ повидимому не придаетъ ея расположенію должной цны.
— Онъ, кажется, еще и не показывался здсь.
Мерси вспыхнула, но не отвчала, и сэръ Джорджъ пожаллъ, что сдлалъ ей это язвительное замчаніе. Онъ ходилъ за нею, какъ ея тнь, оказывалъ ей всякое вниманіе, но не произносилъ ни одного слова о любви.
По сосдству были рки, изобилующія форелью. Онъ весь день занимался рыбною ловлею, а вечеромъ читалъ Мерси вслухъ.
Поль такъ и не являлся, а по нкоторымъ словамъ Мерси, Невиль понялъ, что это ее оскорбляетъ. Итакъ будучи не новичокъ въ любви, онъ объявилъ ей, что у него есть дло въ Ланкастер, и что онъ долженъ оставить ее на нсколько дней, впрочемъ, общалъ скоро возвратиться и утшалъ ее тмъ, что съ тому времени, можетъ быть, покажется Поль Кэррикъ.
Дйствуя такимъ образомъ, онъ имлъ главною цлью испытать на ней дйствіе переписки.
Каждый день онъ писалъ ей длинное письмо изъ Ланкастера.
Поль Керрикъ, который такъ долго не показывался по совту своей сестры скоре, чмъ по собственному внушенію, узналъ, что Мерси каждый день получаетъ письмо. Подобная вещь была неслыханна въ приход.
Тутъ уже Поль, вопреки увщаніямъ сестры, явился къ Мерси и между ими послдовалъ слдующій разговоръ:
— Здорово, Мерси. Добро пожаловать домой.
— Спасибо, Поль.
— Ну-съ, а я еще холостъ.
— Знаю.
— Я пришелъ сказать теб, кто старое помянетъ… и т. д.
— Пожалуй, сухо отвчала Мерси.
— Посмотрла, каковы господа, попытай теперь кузнеца.
— Я уже попытала кузнеца и онъ оказался несостоятельнымъ.
— Какъ такъ?
— Почему ты глазъ не казалъ цлыхъ десять дней?
Поль покраснть до ушей.
— Сказать теб правду, меня не пускала наша Джесси, увряла, что лучше первое время обождать, оставить тебя въ поко.
— Понимаю, ей угодно было, чтобы ты меня унизилъ и наказалъ за мой проступокъ, такъ, чтобы я потомъ съ благодарностью приняла твои милости. Другъ мой, если ты когда-нибудь будешь въ самомъ дл влюбленъ, послушайся моего дружескаго совта. Ты старался унизить бдную горемычную женщину, которая готова была привести теб большую жертву, и потерялъ ее навсегда.
— Что ты этимъ хочешь сказать?
— А то, чтобъ ты простился съ Мерси Винтъ.
— Ахъ ты негодная! Значитъ, правда, что у тебя уже завелся новый любовникъ?
— Не говори боле того, что ты самъ знаешь. Еслибы ты былъ единственнымъ мужчиною на земл, я бы и тогда за тебя не вышла.
Кэррикъ ушелъ домой и задалъ здоровый нагоняй сестр, объявивъ ей, что по ея милости онъ опять оставленъ съ носомъ.
На слдующій день сэръ Джорджъ возвратился изъ Ланкастера, и Мерси въ первый разъ при вид его потупила глаза.
— Что же этотъ Кэррикъ? началъ онъ: — опомнился наконецъ? показалъ, что цнитъ вашу доброту?
— Былъ и больше не будетъ, отвчала она, затмъ со своею обычною откровенностью разсказала ему все.
— Отчасти вы виноваты, съ улыбкою заключила она:— потому что и не могла не сравнить вашего обращенія со мною съ его поступкомъ. Вы пришли ко мн, когда я была въ гор, и показали мн уваженіе, когда я отъ всего свта ожидала презрнія. Въ такія-то годины дйствительно познается человкъ.
— Наградите же меня, наградите! весело сказалъ сэръ Джорджъ:— вы знаете, какъ и чмъ.
— Нтъ, для этого я слишкомъ дорожу вашимъ счастіемъ.
— Поменьше обо мн заботьтесь, да побольше любите.
Онъ присталъ къ ней, уговаривалъ ее, надодалъ ей.
Она отвчала ему, то рзко, то уклончиво, но не могла не полюбить его еще боле за это приставаніе.
Наконецъ она объявила ему:
— Если мистрисъ Гонтъ разсудитъ, что это поведетъ къ вашему счастью, то я сдлаюсь вашею женою черезъ полгода, но не прежде. Я не намрена, чтобы вы всю жизнь раскаивались въ неосмотрительномъ поступк, притомъ мн нужно время, вопервыхъ, убдиться, способны ли вы на постоянную привязанность къ такой простой женщин, какъ я, вовторыхъ, могу ли я опять полюбить такъ глубоко и нжно, какъ вы того заслуживаете.
Вс его старанія поколебать ея ршеніе остались напрасными. У Мерси Винтъ былъ неистощимый запасъ кроткой непреклонности.
Онъ ухалъ въ Кумберландъ и въ длинномъ письм обратился къ мистрисъ Гонтъ, испрашивая ея совта. Отвтъ ея былъ характеристическій. Она начинала съ того, что весьма хладнокровно разсуждала о вред неравныхъ браковъ.
‘Впрочемъ, продолжала она:— Мерси составляетъ исключеніе. Если цвтовъ выростетъ на навоз, то все же онъ цвтокъ, а не часть навоза. Она олицетвореніе благородства, и даже по манерамъ она изящне, нежели большая часть нашихъ барынь. Теперь слишкомъ въ ходу напускная чопорность, а это-то и есть настоящая пошлость. Прицпите къ имени ея титулъ ‘миледи’ и она со своимъ спокойнымъ достоинствомъ и простотою не осрамитъ васъ ни при одномъ европейскомъ двор. Подумайте, наконецъ, о ея добродтеляхъ. (Тутъ уже писательница, очевидно, начинала горячиться). Гд можете вы надяться найти другую такую жену? Нравственное чувство у нея доходитъ до генія. Она поступаетъ хорошо, несмотря ни на какое искушеніе, потому же, почему Рафаэль хорошо писалъ. Чего же вы ищете въ жен? Богатства? Титула? Знатнаго происхожденія? Да вдь есть же все это у васъ самихъ. Вамъ нужно прибавленіе во всему этому, которое дало бы вамъ счастья. Возьмите къ себ въ домъ этого ангела, и вы поймете по собственному безусловному счастью, какъ неудачно поженились вс ваши знакомые. По моему мннію, тутъ можетъ быть одно препятствіе: ребенокъ. Но если есть у васъ на столько сердца, что вы ршитесь взять мать, то у меня найдется на столько, чтобы взять ребенка. Однимъ словомъ, тотъ, у кого хватитъ ума и души влюбиться въ такого ангела и не хватитъ на то, чтобы жениться на ней, имя къ тому возможность, тотъ человкъ дуракъ.
‘P. S. Мой бдный другъ, для чего же я послала васъ провожать ее?’
Сэръ Джорджъ, подкрпленный этими совтами, поступилъ такъ, какъ бы поступилъ, еслибы они были діаметрально противоположнаго свойства. Онъ писалъ къ Мерси съ каждою почтою и часто самъ получалъ отъ нея письма. Вся разница была въ томъ, что онъ въ своихъ мысляхъ являлся пылкимъ и страстнымъ, она же кротко любящею и задумчивою.
Но однажды онъ получилъ письмо, заключающееся единственно въ этихъ словахъ:
‘Джорджъ! Дитя мое умираетъ. Что мн длать?’
Онъ слъ на лошадь и поскакалъ въ ней.
Онъ опоздалъ: малютка скоропостижно скончался отъ крупа и на слдующее утро должны были быть похороны. Бдная мать приняла Невиля у себя въ комнат, на горе ея страшно было смотрть. Она, рыдая, припала къ нему и не принимала никакихъ утшеній. Его пріздъ, однако, былъ для нея отрадою, но ея материнское горе пересилило всякое другое чувство. Подъ этимъ страшнымъ ударомъ силы ея подкосились. Она уже не отпускала отъ себя Джорджа Невиля и говорила, что нтъ у нея на свт никого и ничего, кром него. Однажды она стала умолять его не умирать и не покидать ее.
Сэръ Джорджъ истощилъ все свое краснорчіе, чтобы успокоить ее, и по истеченіи двухъ недль уговорилъ ее ухать изъ Ланкашира и Англіи вмст съ нимъ и уже, какъ его жена.
Теперь у нея не хватало силъ, да и охоты, по правд, уже не было сопротивляться ему, она согласилась.
Они были обвнчаны по особому разршенію и провели годъ за границею.
По окончаніи этого времени они возвратились въ Невильсъ-Кортъ, и Мерси заняла свое мсто въ роскошномъ дом своего мужа съ тмъ же простымъ достоинствомъ, которое красило ее въ ея прежней смиренной дол.
Сэръ Джорджъ ничему ее не училъ, но она изъ любви къ нему изощряла свою наблюдательность, и будучи хорошо воспитана и сверхъ того крайне понятлива и отзывчива, она рдко подавала ему поводъ смотрть на нее иначе, какъ съ гордостью.
Она была счастливйшею женою въ Кумберланд. Ея природная благотворительность находила себ обширное поле дятельности, и пользуясь неограниченно кошелькомъ своего мужа, она сдлалась кумиромъ прихода и всего околотка.
На слдующій день посл ея прізда въ Невильсъ-Кортъ она получила прелестное письмо отъ мистрисъ Гонтъ и отвчала на него строками, полными любви.
Но въ обществ Гонты и Невили не встрчались.
Сэръ Джорджъ Невиль и мистрисъ Гонтъ, будучи оба необыкновенно горды и храбры, относились въ подобному распоряженію съ не малымъ презрніемъ.
Однако, когда они какъ-то вс четверо пріхали на балъ въ ратушу, поднялся шопотъ и говоръ, стали перекрещиваться любопытные взгляды, Гриффитъ Гонтъ и лэди Невиль оба примтили эти взгляды и ршили, какъ-бы по общему согласію, что это боле не возобновится. Съ этихъ поръ стало извстно всмъ и каждому, что на одинъ и тотъ же вечеръ, обдъ или балъ не слдуетъ приглашать Гонтовъ и Невилей.
Жоны, однако, вели постоянную переписку, и лэди Невиль не трудно было выпросить содйствія мистрисъ Гонтъ въ ея благотворительныхъ планахъ, въ особенности, когда нужно было спасать молодыхъ женщинъ, обольщенныхъ и покинутыхъ, отъ дальнйшаго паденія.
Такъ-какъ они жили довольно далеко другъ отъ друга, лэди Невиль нердко удавалось пристроивать своихъ заблудшихся овецъ поблизости въ мистрисъ Гонтъ, и на оборотъ. Такимъ образомъ заботливою, но разумною помощью, он спасли не одну бдную двушку, согршившую по слабости, а не развращенности.
И такъ, если он не могли обдать и танцовать вмст, он могли вмст длать добро, а въ жизни за гробомъ, гд долгая свтская связь разорвется легче паутины, только подобное благотворительное сообщничество и должно служить между душами крпкою, неразрушимою цпью, связывающею ихъ въ безсмертной дружб.
Замчательно, что единственный ребенокъ лэди Невиль отъ ея перваго несчастнаго брака умеръ, но вс девять дтей ея отъ сэра Джорджа Невиля благополучно выросли. Эта отрасль Невильскаго рода впослдствіи отличалась необыкновеннымъ благородствомъ и умомъ, и этимъ обязана она столько же Мерси Винтъ, какъ и мужеству сэра Джорджа, который не побоялся жениться на ней. Мерси была внучкою одного изъ ‘желзныхъ солдатъ’ Кромвеля (Ironsides) и кром рдкаго личнаго своего достоинства внесла въ родъ мужа своего лучшую кровь старыхъ пуританъ, которой въ Европ нтъ богаче храбростью — въ мужчинахъ, цломудріемъ и всми добродтелями — въ женщинахъ.

КОНЕЦЪ.

‘Отечественныя Записки’, тт. 169—171, 1867

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека