Тяжелые деньги, Рид Чарльз, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 679 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ТЯЖЕЛЫЕ ДЕНЬГИ.

РОМАНЪ, ОСНОВАННЫЙ НА ФАКТАХЪ.

СОЧИНЕНІЕ
ЧАРЛЬЗА РИДА.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Въ типографіи А. А. Краевскаго (Литейная, No 38).
1865.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

Романъ ‘Тяжелыя Деньги’ былъ напечатанъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1864 года, теперь, по желанію нкоторыхъ читателей, неподписывавшихся на ‘Отечественныя Записки’, онъ является въ отдльномъ переплет. Хотя нумерація страницъ та же, какая была и въ журнал, но послдовательность главъ показываетъ читателю, что въ этомъ изданіи нтъ пропусковъ.

ТЯЖЕЛЫЯ ДЕНЬГИ.

РОМАНЪ, ОСНОВАННЫЙ НА ФАКТАХЪ. СОЧ. ЧАРЛЬЗА РИДА.

ПРОЛОГЪ.

Въ хорошенькой, снжно-блой вилл, расположенной на зеленющемъ скат, въ сосдств приморскаго городка Баркинтона, жило, за нсколько лтъ предъ симь, счастливое семейство. Оно состояло изъ дамы уже среднихъ лтъ, но все еще привлекательной, двухъ молодыхъ друзей ея и временнаго гостя.

Дама была мистриссъ Додъ. Временный гость былъ ея мужъ, молодые друзья — ея дти: Эдуардъ, молодой человкъ, двадцати лтъ, и дочь Джулія, девятнадцати — плоды неравнаго брака.

Мистриссъ Додъ била урожденная миссъ Фаунтенъ, двушка аристократическаго происхожденія, высоко образованная, проведшая свою молодость въ высшихъ слояхъ общества. По странному стеченію обстоятельствъ, она вышла замужъ за капитана ост-индской службы, она ршилась на этотъ шагъ только по зрломъ размышленіи, потому что, строго говоря, она не была влюблена въ Дода, и однажды ршившись, смотрла прямо въ глаза дйствительности, не увлекалась розовыми мечтами о вчно улыбающемся ма, и не удивляла своихъ новыхъ знакомыхъ изъ коммерческаго міра знакомствомъ съ лордомъ такимъ-то или лэди такой-то. Она заняла свое мсто въ новомъ для нея круг, предоставивъ себ только право украшать его изящными манерами, заимствованными изъ другой, высшей сферы. Ея вншность и окружающая ее обстановка сдлали бы честь любой графин, и все же она была только женою капитана торговаго судна, образованіе, которое она дала дтямъ этого капитана, могло сдлать ихъ украшеніемъ любой гостиной.

Одно только возмущало ее: грубый языкъ окружавшей ее среды, она гнала его безпощадно, изгоняя такимъ образомъ изъ своего словаря, вмст съ предосудительными, и многіе своеобразныя выраженія и обороты, совершенно согласные съ духомъ языка. Особенно подозрительно относилась она къ односложнымъ словамъ. Но ея педантство, если это можно назвать педантствомъ, не простиралось дале, обращеніе ея съ дтьми отличалось свободой, откровенностью и какою-то дтскостью — она умла становиться на ихъ уровень. Когда они были еще очень малы, она раздляла съ ними ихъ ребяческую неопытность, чтобы потомъ общими силами доходить до сознанія высокихъ истинъ, въ род того, что нельзя пробжать подъ радугой, или что блуждающій огонекъ нельзя поймать какъ бабочку.

Когда отъ этихъ первоначальныхъ занятій, они перешли къ изученію языковъ, исторіи и всякой другой премудрости, она и тутъ ухитрялась учиться вмст съ ними, а не ограничивалась спрашиваніемъ уроковъ съ высоты материнскаго величія. Она не стсняла ихъ любопытства, а, напротивъ, старалась раздлять его съ ними, старалась вкрадываться въ ихъ любовь, разсевать ихъ робость, пріобртать ихъ привязанность и поддерживать въ нихъ уваженіе. Однимъ словомъ, она была кроткою наставницей въ род старшей сестры, любимымъ товарищемъ дтскихъ игръ, задушевнымъ другомъ своихъ дтей.

Характеры этихъ дтей были совершенно противоположны и, можетъ быть, читатель мн позволитъ предпослать разсказу о ихъ судьбахъ краткій очеркъ ихъ характеровъ.

Эдуардъ имлъ большіе спокойные глаза, смотрвшіе всмъ прямо въ лицо, черты лица его были красивы и мужественны, немножко грубоваты для Аполлона, но очень удовлетворительны для Джона Буля. Статная фигура его поражала всякаго цнителя мужской красоты. Онъ былъ пятивершковый, широкоплечій молодецъ, съ крутой грудью и маленькой ногой, съ высокимъ подъемомъ. Въ довершеніе всего, голова, осненная темными волосами, сидла на блой, словно выточенной изъ каррарскаго мрамора, ше.

Какъ достоинства, такъ и недостатки этого молодаго человка высказывались очень рзко. Онъ могъ безъ розбга перепрыгнуть черезъ любую изгородь, при чемъ падалъ на землю съ легкостью пера, могъ гресть въ лодк круглый день и затмъ протанцовать всю ночь напролетъ, могъ бросать мячъ въ крикет, на разстояніе ста шести ярдовъ. У него былъ токарный станокъ и столярные инструменты, посредствомъ которыхъ онъ могъ изготовить стулъ, столъ, куклу, щипчики, чтобъ колоть орхи, или какую другую мелочь, какъ полезную, такъ и безполезую. Одного только онъ не умлъ: учить урокъ.

Сестру его Джулію не такъ легко очертить. Она отличалась высокимъ ростомъ и стройнымъ, гибкимъ станомъ. Волоса ея были каштановаго цвта, уши маленькія, раковинкой, рсницы длинныя и шелковистыя, ротъ тоже маленькій, когда она бывала серьёзна, удлинялся, когда она улыбалась, глаза каріе. Набрасывая этотъ портретъ, я чувствую, что такъ же мало выражаю, что хочу, какъ еслибы я вздумалъ рисовать огонь шафраномъ. Истинная красота неуловима, она не укладывается ни въ какія примты. Лицо Джуліи было только прекраснымъ сосудомъ, изъ котораго черезъ край выливалась ея чудная душа. Главная прелесть его заключалась — какъ бы лучше выразиться — въ его прозрачности.

Скромность, умъ, а, главное, восторженность, проглядывали по всхъ ея чертахъ. Это было какое-то воздушное, огненное созданіе, распространявшее вокругъ себя радость и счастье — словомъ, воплощенный солнечный лучъ.

Она умла выучивать уроки съ невроятной быстротой, и до отъзда Эдуарда въ Итонъ, непремнно настаивала на томъ, чтобы учиться вмст съ нимъ, частью изъ желанія понукать его впередъ, частью же въ надежд, если не облегчить ему трудности ученія, то, по крайней мр, раздлить ихъ съ нимъ. Характеръ ея былъ впечатлительный, горячій, она вспыхивала негодованіемъ при малйшей несправедливости. Взволнованная, или растроганная чмъ-нибудь, она понижала голосъ, а не возвышала его, какъ вс мы гршные.

Мистриссъ Додъ посл брака покинула всякія личныя честолюбивыя мечты, но она очень заботилась о будущности дтей. Быть можетъ, потому она и заботилась о нихъ, что не смотрла на нихъ, какъ на соперниковъ. Воспитаніе Джуліи она предоставила вполн себ, но съ истинно женскимъ недовріемъ къ своимъ силамъ, не ршилась взять на себя отвтственность воспитанія ‘царя природы’. Она отправила Эдуарда въ Итонъ, когда ему минуло девять лтъ.

Но этотъ шагъ мало подвинулъ черепаху, потому что въ Итон нтъ маменекъ, которыя бы лаской и добрымъ словомъ втсняли знанія въ тупую голову. Онъ изучилъ въ совершенств только дв науки: гресть въ лодк и играть въ крикетъ.

По выход изъ Итона, слдовало выбрать карьеру для молодого человка. Мистриссъ Додъ признавала только четыре карьеры, и эти четыре ея материнскія чувства сократили на дв, потому что какой тамъ ни будь мирный вкъ, а военныхъ людей все же отъ времени до времени убиваютъ, а моряки порою тонутъ. Она ни за что не хотла подвергать Эдуарда подобнымъ случайностямъ. Отъ славы она была не прочь, но ей нужно было боле безопасной славы или никакой. Оставалось идти въ священники или адвокаты, и въ этихъ благоразумныхъ предлахъ мистриссъ Додъ предоставила сыну свободный выборъ, даже не торопила его, такъ-какъ времени было вдоволь — изъ томъ и другомъ случа путь пролегалъ черезъ университетъ. Объ этомъ послднемъ условіи было давно поршено, и уже назначенъ день отъзда въ Оксфордъ, когда въ одно прекрасное утро Эдуардъ неожиданно обратилъ на себя вниманіе сестры и матери длинною и довольно связною рчью, которую онъ проговорилъ съ обычнымъ, невозмутимымъ спокойствіемъ и торжественностью. ‘Милая-мама, намъ надо смотрть въ глаза дйствительности’ — это была его любимая фраза, вошедшая почти въ поговорку. ‘Я обдумывалъ это дло послдніе шесть мсяцевъ. Зачмъ мн хать въ университетъ? Мн тамъ не мсто. Вамъ оно будетъ стоить бездну денегъ, а мн не будетъ никакого проку. Послушайтесь совта дурака. Не тратьте своихъ и папенькиныхъ денегъ, чтобы содержать въ Оксфорд такого тупоголоваго молодца, какъ я! Я и въ Итон мало чему научился. Сдлайте меня механикомъ или чмъ нибудь такимъ. Еслибъ вы не такъ любили меня и я васъ, то я непремнно бы отправился съ топоромъ въ Канаду, вдь вы знаете, я никогда не былъ свтлой головой.

Мистриссъ Додъ только ротъ разинула отъ изумленія и бросала самые неодобрительные взгляды на Эдуарда, однако не перебивала его: она была слишкомъ образованная женщина, чтобы перебить рчь кому бы то ни было, даже сыну, говорящему вздоръ. Она уврила его, что иметъ средства содержать его въ Оксфорд, и къ тому же убждена, что изъ одной любви къ ней онъ уже не станетъ бросать деньги и огорчать ее долгами, какъ другіе молодые люди. ‘Ну, а что касается до ученья, прибавила она:— то ты въ свою очередь долженъ быть благоразуменъ. Приложи вс свои старанія, никто не ожидаетъ, чтобы ты отличился, какъ молодой Гарди — отъ этого только пострадала бы твоя голова, самъ Гарди страдаетъ головными болями, его сестра разсказывала это Джуліи. Но университетское воспитаніе необходимо, посмотри, какъ оно отмчаетъ джентльмена во всхъ случаяхъ, уже не говоря о полезныхъ связяхъ и неоцненныхъ друзьяхъ, которыхъ пріобртаютъ тамъ на всю жизнь. Даже т немногія знаменитости, которыя вышли въ люди помимо университетовъ, открыто сожалли объ этомъ недостатк и давали дтямъ своимъ университетское образованіе, а это, по моему мннію, говоритъ въ пользу этого образованія лучше, чмъ цлые томы.

— Это — проба джентльмена, Эдуардъ, съ жаромъ замтила Джулія.

— И мое серебро не обойдется безъ этой пробы, съ такимъ же жаромъ подхватила мистриссъ Додъ, но потомъ прибавила:— виновата, мои милые, я бы должна была сказать: мое золото.— И съ этими словами она нжно поцаловала Эдуарда въ лобъ. Онъ обнялъ ее и промычалъ свое согласіе.

— Поведи-ка его и покажи ему наши покупки, Джулія! сказала мистриссъ Додъ, съ слабымъ оттнкомъ упрека въ голос — столь слабымъ, что онъ остался бы непримтнымъ для всякаго мужскаго уха.

— Ахъ, да, да! И Джулія побжала къ дверямъ, на порог она остановилась и съ плутовской, сіяющей улыбкой прибавила:— идемъ же, душка, идемъ, негодный мальчикъ.

Въ сосдней комнат они нашли цлый базаръ фаянсовой посуды, хрусталя, ваннъ, котелковъ, и проч. и проч.

— Вотъ вамъ, сударь, смотрите имъ прямо въ глаза, и намъ, если посмете,

— Да, вдь я же не зналъ, что вы уже накупили цлый возъ всякой всячины, чтобы отправить со мной въ Оксфордъ. Вдругъ свтлая мысль мелькнула въ его голов, онъ просіялъ, отеръ пыль съ двухфунтовой линейки и принялся измрять кубическое содержаніе предметовъ.— Я сейчасъ подгоню ящики для всего этого, сказалъ онъ, уже совершенно счастливый

Но дамы распорядились но своему: ящики были сдланы безъ его содйствія и вскор отправлены, и въ одно прекрасное утро у ворота Альбіон-виллы остановился омнибусъ, захавшій за Эдуардомъ. При вид экипажа, и мать и дочь инстинктивно и совершенно невольно отъ него отвернулись. Он не разсчитывали на это бездльное обстоятельство. Въ теоріи он давно привыкли къ мысли о разлук и отъзд въ неизбжный университета, и отвлеченный, мысленный омнибусъ ни мало не смущалъ ихъ спартанскихъ душъ, но теперь передъ ними стоялъ настоящій, вещественный омнибусъ на четырехъ колесахъ.

Несчастная жертва простилась съ ними, взвалила на плечи чемоданъ и мшокъ, и скрылась, съ лицомъ сіяющимъ и яснымъ, какъ итальянское небо. Побдители провожали омнибусъ глазами до тхъ поръ, пока онъ скрылся изъ виду, потомъ вошли въ комнату Эдуарда, представлявшую хаотическій безпорядокъ, сли на его кровать, обнялись и заплакали.

Эдуарда приняли въ эксетерской коллегіи, какъ обыкновенно принимаютъ новичковъ въ коллегіяхъ, и нигд боле, прибавлю я къ чести всего христіанскаго міра. Пожитки его были встрчены очень благосклонно: студенты привыкли смотрть на посуду, какъ на общественное достояніе, а теперь какъ разъ они ощущали недостатокъ въ хрупкой утвари, и щедрое приношеніе мистриссъ Додъ было принято за даръ, ниспосланный свыше.

Новичокъ вскор убдился, что его понятія объ университет были очень узки. Ему тамъ не мсто? Да онъ не могъ бы найти лучшаго для себя поприща. Современныя Аины равно цнятъ, какъ развитіе ума, такъ и развитіе мускуловъ. Глава первыхъ одинадцати университетскихъ игроковъ въ крикетъ увидлъ мячъ, брошенный черезъ весь лугъ, и тотчасъ выслалъ герольда, чтобы узнать имя ловкаго игрока, черезъ того же посла Эдуардъ былъ приглашенъ играть въ клубскіе дни, и, наконецъ, посл продолжительныхъ бурныхъ совщаній, допущенъ въ число одинадцати. Онъ сообщилъ объ этомъ успх матери и сестр съ неподдльнымъ восхищеніемъ, но въ очень тяжелыхъ выраженіяхъ, он отвчали ему съ искусственнымъ восторгомъ, но въ краснорчивыхъ выраженіяхъ. Длая успхи въ этой отрасли человчеснихъ знаній, къ которой онъ чувствовалъ особенное влеченіе, онъ взялъ два приза, послдній изъ нихъ состоялъ изъ оловянной кружки съ латинскою надписью, повствовавшею о побд Эдуарда Дода, впрочемъ, не въ очень горделивыхъ выраженіяхъ, потому что на крышк была надпись: ‘Господь — десница моя.’

Вскор между гребцами лодки эксетерской коллегіи открылась вакансія. Эдуардъ былъ взвшенъ, и такъ-какъ въ немъ оказалось всу мене, чмъ можно было ожидать, онъ билъ единодушно признанъ шестымъ весломъ на Эксетер. Можно было заглядться на него, когда, одтый въ фланель, онъ сидлъ за весломъ и крики ‘браво шестое!’, ‘молодецъ шестое!’ нердко слышались отъ студентовъ другихъ коллегій, и даже отъ боле благосклонныхъ судей изъ своихъ.

Объ немъ говорили столько же, сколько и обо всякомъ другомъ студент, кром одного. По странному стеченію обстоятельствъ, этотъ одинъ былъ изъ одного съ нимъ города, хотя и незнакомый ему. Онъ былъ старе Эдуарда по университетскимъ курсамъ, но не лтами, а это — значительная преграда для сближенія, потому что въ Оксфорд непозволительно обгонять товарищей безъ особаго на то разршенія. Къ тому же, коллегія была обширная и составляла нсколько кружковъ. Гарди былъ главой учащагося кружка и всми силами старался объяснить, что онъ былъ книжный человкъ, катавшійся въ лодк и игравшій въ крикетъ въ досужее отъ занятій время, а не гребецъ или гимнастикъ, заглядывавшій въ Аристотеля урывками, въ минуты усталости.

Со времени своего выхода изъ гарроской школы, онъ получилъ призъ за поэму — почетныя весла, ирландскую стипендію, передовое весло на Эксетер, и разсчитывалъ наврно выйти первымъ.

Эдуардъ только издали взиралъ на юнаго Аполлона, увнчаннаго такими разнообразными лаврами. Это блестящее существо не удостоивало его даже благосклоннаго слова ни на суш, ни на вод, а ограничивалось только замчаніями въ род: ‘Ровнй шестое!’ ‘Хорошо шестое!’ ‘Очень хорошо шестое!’ Разъ только на гонк онъ осыпалъ его цлымъ градомъ ругательствъ, зато, что Эдуардъ замшкался при отправленіи, но этотъ случай вполн оправдывался обстоятельствами, потому что вслдствіе этого соперникъ съ самого начала усплъ опередить ихъ. Одваясь посл гонки, Гарди извинился передъ нимъ, но такъ сухо, что пост этого не могло быть и мысли о знакомств.

Молодой Гарди считалъ, что кром разума ничто недостойно уваженія. Еслибъ ему случилось въ одинъ день получить приглашенія на обдъ къ римскому императору и къ Вольтеру, онъ, не задумываясь, веллъ бы кучеру везти себя къ Вольтеру.

Его зоркій глазъ тотчасъ разгадалъ характеръ Эдуарда, но онъ далеко не находилъ его привлекательнымъ, и даже замтилъ одному изъ своихъ товарищей: ‘Какое добродушное животное этотъ Додъ!’ Эдуардъ, напротивъ, воздавалъ честь этому свтилу и съ восхищеніемъ разсказывалъ о его высокихъ подвигахъ и меткихъ изрченіяхъ, распространявшихся устами его поклонниковъ въ назиданіе всему человчеству. Это приводило Джулію въ негодованіе. Чувство это тлло долгое время и разжигалось каждымъ новымъ письмомъ отъ Эдуарда, но, наконецъ, терпніе ея вышло изъ предловъ, когда мистриссъ Додъ, говоря однажды объ Эдуард, сказала: ‘не всякій же можетъ быть молодымъ Гарди.’

— И слава-богу, сказала Джулія.— Да, маменька, продолжала она, примтивъ едва замтное движеніе бровей мистриссъ Додъ.— Вы отгадали мои мысли — я ненавижу этого мудреца.

Мистриссъ Додъ улыбнулась.

— Знаешь ли ты, что значитъ ненавидть и чмъ заслужилъ мистеръ Гарди твой гнвъ?

— Маменька, я — сестра Эдуарда, былъ ея трагическій отвта.— Онъ на каждомъ шагу затмваетъ нашего молодца, а тотъ сидитъ себ смирнёхонько и еще восхищается имъ. Я не понимаю, какъ можетъ человкъ допустить, чтобы его кто нибудь превзошелъ. Я никогда не допустила бы этого, не помрившись съ нимъ силами. И она сжала кулачки, какъ-бы готовясь къ воображаемой борьб. Онъ такой же братъ Джэни Гарди, какъ Эдуарда, мн.— А я не стала бы сидть сложа руки и не допустила бы Джэни затмить меня въ чемъ бы то ни было — нтъ, ни за что на свт.

— Однако, я слышала, какъ ты говорила, что она твой другъ по гробъ.

— О, это была обмолвка. Я не обдумала, что говорила. Я должна была бы сказать иначе.

— А какъ именно?

— Она — мой другъ, до гроба или до затмнія, то-есть до тхъ поръ, какъ она затмитъ меня. Но потомъ, спохватившись, она прибавила:— но этого никогда не будетъ. Джэни Гарди иметъ одинъ недостатокъ, который помшаетъ ей когда нибудь затмить вашу дочь въ этомъ дурномъ, грховномъ свт.

— Какой же это?

— Она очень кротка, черезчуръ смирна, слишкомъ религіозна. Я сама не люблю пустую, суетную жизнь, но съ другой стороны я несогласна и отъ всего отказаться.

Мистриссъ Додъ испугалась было такихъ смлыхъ мыслей, но оказалось, что подъ этимъ ‘все’ разумлись только балы, концерты, обды, скачки, театры, всякія, только нерелигіозныя, собранія и прочія удовольствія, забавляющія человчество но, конечно, неприготовляіощія его къ будущей жизни. Отъ всего этого миссъ Гарди, по словамъ Джуліи, совершенно отказалась, находя это гршнымъ. ‘И вдь вы знаете, прибавила Джулія:— что она окружная постительница при комитет бдныхъ.’

Высказавъ все, что желала, Джулія остановилась и выжидала, какое впечатлніе произведутъ ея, слова.

Мистриссъ Додъ выслушала ее съ недоврчивой улыбкой. Ей случалось видть на своемъ вку не мало молодыхъ двушекъ, которыхъ обручальное кольцо вылечивало отъ подобнаго неестественнаго настроенія. Но пока она обдумывала, какъ бы помягче объяснить Джуліи, что миссъ Гарди была только глупенькая двочка. Приходъ почты прервать ихъ разговоръ.

Пришло два письма: изъ Калькуты и изъ Оксфорда. Они появились спокойно на одномъ поднос и были прочтены съ удовольствіемъ, но совершенно хладнокровно, безъ малйшаго подозрнія о важныхъ и странныхъ ихъ послдствіяхъ.

Самыя широкія и глубокія рки начинаются ничтожными ручьями.

Письмо Девида отличалось необыкновенной длинотой. Онъ писалъ, какъ и когда прідетъ къ нимъ. Его старый корабль пришлось оставить въ гавани и онъ возвращается до мыса Доброй Надежды на новомъ, отличномъ, только что выстроенномъ карабл ‘Агра’. Тамъ онъ сдастъ команду капитану ея, который по болзни остался въ Каптаун. Дале онъ писалъ, что получаетъ мсто капитана на компанейскомъ пароход, который будетъ ходить въ Александрію.

‘По правд сказать, это очень обидно для моряка — кататься взадъ и впередъ, не обращая вниманія на погоду, при помощи большаго самовара и нсколькихъ угольщиковъ. Но за то мн не придется разставаться съ тобой на такіе долгіе сроки, какъ теперь — такъ мн ли жаловаться?’

Затмъ онъ писалъ о денежныхъ длахъ: о перевод своихъ капиталовъ изъ Индіи, гд проценты были высоки, но капиталы неврны.

Все письмо дышало самыми нжными чувствами къ жен и дочери, они не обнаруживались въ особенныхъ выраженіяхъ, но составляли, такъ сказать, низовое теченіе всего письма.

Мистриссъ Додъ прочла Джуліи все письмо, кром того мста, гд говорилось о деньгахъ, потому что денежныя дла касались исключительно родителей и нимало не интересовали дтей. Прочитавъ письмо съ лицомъ, сіяющимъ счастьемъ, мистриссъ Додъ осыпала его поцалуями и спрятала на груди съ наивностью влюбленной молочницы.

Письмо Эдуарда отличалось краткостью и мистриссъ Додъ предоставила его Джуліи, которая принялась читать его вслухъ съ сверкающими глазами, пылающими щеками и бглымъ огнемъ комментарій.

‘Милая мама, я надюсь, что вы и Джу совершенно здоровы.’

— Джу, жалобно пробормотала мистриссъ Додъ.

‘…и что вы получили хорошія всти отъ батюшки. Что касается меня, то у меня бездна дла: весь этотъ семестръ я жестоко (‘занимался’ вычеркнуто и вмсто него поставлено какое-то другое слово дол… дол… а, догадываюсь) долбилъ.’

— Долбилъ — что это такое?

— Это оксфордскій синонимъ для ‘учился’.

‘Долбилъ, чтобы выдержать экзаменъ на маломъ’. Мистриссъ Додъ вздохнула вопросительно, Джулія, понявшая смыслъ этого вздоха, напомнила матери, что малый значитъ — малый курсъ.

‘А теперь еще предстоятъ дв гонки въ Генле, и это будетъ значительною помхой зубряжк и, по всей вроятности, будетъ имть послдствіемъ, что я сржусь.’

— Что все это значитъ: ‘зубряжка’, ‘сржусь’?

— Ну, что касается ‘зубряжки’, я сознаюсь въ своемъ невжеств, но разв вы не знаете, что ‘срзаться’ — школьное выраженіе, значитъ не выдержать экзамена’?

‘…но я надюсь, что этого не будетъ, потому что я увренъ, что вы и Джулія были бы этимъ огорчены.

— Ахъ, маменька, мн, право, порой становится досадно, что вашъ сынъ не походитъ на Гарди.

Эта несчастная мысль навела Джулію на очень непріятныя размышленія, она положила письмо къ себ на колни и вспыхнула.

— Ну, не вправ ли я была ненавидть и презирать этого Гарди.

— Джулія!

— И я буду его ненавидть и презирать, но посмотримъ, что онъ пишетъ дале.

‘Милая мама, прізжайте съ Джуліей десятаго въ Генле. Университетскія восемь не будутъ участвовать, а только первыя лодки города Оксфорда и Кембриджа. А первая лодка Оксфорда, какъ вы знаете — Эксетеръ, а я тамъ шестое весло’.

— Ну, этому я вовсе не рада, бдняжка, онъ только надорвется, и какъ неблагородно со стороны другихъ свалить главную тяжесть на него.

‘Я буду соискателемъ на почетныя весла, и думаю, что мн боле посчастливится, если вы будете на меня смотрть. Генли къ тому же хорошенькое мстечко, вс дамы въ восторг отъ него и очень любятъ смотрть на грохочущую гонку обоихъ университетовъ.’

— Вотъ эпитетъ-то! Кто бы подумалъ, что громъ будетъ обгонять молнію, а не Оксфордъ Кембриджъ.

‘Напишите, если выдете, и я достану вамъ квартиру, я не пущу васъ въ шумную гостиницу. Цалую васъ и Джулію.

‘Любящій васъ сынъ Эдуардъ Додъ.’

Они отвтили на его приглашеніе согласіемъ и пріхали въ Генли, чтобы увидть, какъ самый скучный уголокъ Европы, въ нсколько часовъ у нихъ на глазахъ превратился въ веселый и многолюдный городокъ: такъ быстро притекало къ нему со всхъ сторонъ, по вод и сухопутью, населеніе обоихъ университетовъ.

Былъ свтлый, жаркій іюньскій день. Мистриссъ Додъ и Джулія сидли полулежа, въ открытой коляск, на самомъ берегу Темзы, у одной изъ живописнйшихъ ея извилинъ. Невдалек отъ нихъ, вверхъ по рк, высокій каменный мостъ, посдвшій отъ времени, сковывалъ быстрое теченіе своими многочисленными арками, изъ-подъ которыхъ виднлись блестящія извилины рки еще на нсколько миль. Съ шумомъ и плескомъ катила она свои воды подъ холодными, мрачными сводами, и потомъ снова, блестя и искрясь, извивалась какъ змя между веселыми берегами. Почти у самыхъ ногъ нашихъ прелестныхъ зрительницъ, теченіе вдругъ измняло свой характеръ и тянулось съ милю прямой, блестящей лентой до волшебнаго островка съ нависшими надъ водою деревьями и блой часовней. Обогнувъ этотъ островокъ двумя серебристыми рукавами, веселая Темза извивалась дале, постепенно исчезая изъ виду.

Это живописное мсто было Генле, и тутъ происходили гонки. Лодки отчаливали отъ островка, а судьи засдали на выдающейся кос, между мостомъ и тмъ мстомъ, гд сидли наши дамы, мало обращавшія вниманія на самую гонку. Он только наслаждались великолпнымъ зрлищемъ зеленыхъ береговъ, усянныхъ толпами народа. На мосту, надъ черною массою студентовъ, пестрла яркая лента дамъ, которыя, такъ же какъ и наши знакомыя, смотрли на гонку, не выходя изъ экипажей. Веселые зеленые луга и роскошные сады наполняли воздухъ благоуханіями, и само солнце, казалось, разливало ароматы, разносимые легкимъ вяніемъ втерка надъ головами шумной, счастливой толпы.

Мать и дочь, подъ чарующимъ вліяніемъ окружающей природы, съ изящной нгой предавались наслажденію и отъ души любовались веселой, живой, ловкой и образованной молодёжью, которая въ этотъ день высыпала изъ двухъ знаменитыхъ университетовъ на эти заброшенные, уединенные, берега Темзы. Одтые просто, но ловко, по послдней мод, или въ полосатыхъ вязанныхъ курткахъ, въ соломенныхъ шляпахъ или пестрыхъ фуражкахъ, веселые студенты бгали, прыгали, наполняя воздухъ своимъ звучнымъ, серебристымъ смхомъ.

Что же касается до главной цли ихъ поздки, до центра всего торжества, до гонки, то наши зрительницы ничего въ этомъ не понимали, да и не старались понимать. Но это равнодушіе продолжалось только до двухъ часовъ, когда должна была начаться первая гонка на кубокъ. Въ этой гонк долженъ былъ участвовать Эдуардъ, и потому она тотчасъ обратила на себя самое горячее вниманіе его матери и сестры. За нсколько времени до назначеннаго часа онъ оставилъ ихъ и отправился къ лодк. Вскор Эксетеръ тихо и плавно проплылъ внизъ но теченію. Въ числ его гребцовъ сидлъ и Эдуардъ. Его вязанная куртка выказывала мощныя, сильныя руки, загорлыя какъ у цыгана, и широкую грудь съ ея до крайности развитыми мускулами. Его весло тихо опускалось, глубоко загребало воду и съ звонкимъ шумомъ ударялось объ уключину. Съ каждымъ ударомъ его ловкаго весла, лодка словно подпрыгивала и затмъ быстро скользила по вод.

— Какой онъ красивый и сильный! воскликнула Джулія: — я никогда этого не воображала.

Въ недальнемъ разстояніи за Эксетеромъ слдовалъ его соперникъ, лодка кембриджскаго университета, съ красивыми гребцами въ полосатыхъ, вязанныхъ курткахъ.

— Ахъ, какіе они страшные и сильные въ этой лодк. Какъ бы я желала быть въ ней съ буравомъ, тогда бы онъ вышелъ побдителемъ, бдный мальчикъ.

Но такъ-какъ подобными путями невозможно было достичь побды, то гонка должна была ршиться двумя неженскими средствами — силой и быстротой.

Мало найдется вещей въ сей юдоли плача, которыя бы боле стоили краснорчиваго описанія, чмъ англійская гонка, но, чтобы описать ее, надо быть на мст, въ той шумной толп молодёжи, которая бгомъ слдуетъ по берегу за быстрымъ ходомъ лодокъ. Я, къ несчастью, не имю никакого дла до самой гонки, исключая того впечатлнія, которое она произвела на двухъ барынь, сидвшихъ въ коляск на берегу Темзы, почти противъ судейскаго мста. Эти прелестныя зрительницы пристально смотрли вверхъ по рк и только издали могли различить на вод дв бловатыя полосы, по каждую сторону маленькаго островка, и большую, черную массу на другомъ берегу. Блыя полосы были дв соперницы-лодки, а черная масса состояла изъ сотни студентовъ обоихъ университетовъ, готовыхъ пуститься бгомъ за лодками и оглашать воздухъ криками до конца гонки или до совершеннаго истощенія силъ. Другіе студенты, не столь ловкіе и стойкіе, расположились маленькими группами по всему берегу, разсчитывая встртить лодки радостными возгласами и ободреніями, когда он поравняются съ ними. Посторонніе зрители, какъ мстные такъ и пріхавшіе издалека, шатались по берегу взадъ и впередъ, безъ всякой опредленной мысли.

Чмъ боле приближалось время гонки, тмъ нетерпніе усиливалось и ожиданіе длалось безпокойне. Наконецъ, на островк раздался пистолетный выстрлъ, весла ударили по вод, блыя полоски и черная масса двинулись. Въ воздух раздался отдаленный гулъ сотней голосовъ, блая полосы принимали все ясне и ясне форму лодокъ.

Вс глаза были устремлены на рку. На берегу бжавшая толпа все увеличивалась новыми охотниками, всплескъ веселъ и крики толпы становились все громче и громче.

Вотъ уже можно различить цвта вязанныхъ куртокъ на гребцахъ. Головы и спины молодцовъ нагибались взадъ и впередъ съ правильностью маятника и весла яростно разрзали воду. Об лодки шли почти рядомъ, такъ что смотря спереди, нельзя было сказать, которая опередила. Он быстро приближались и воздухъ оглашался криками: ‘Поддай, Кембриджъ!’ — ‘Хорошо, Оксфордъ!’ — ‘Наша взяла, ура!’ — ‘Молодцы, Кембриджъ’ — ‘Твоя очередь, Гарди, валяй!’ — ‘Ура!— Оксфордъ!’ — ‘Кембриджъ!— Ура!’

Джулія съ замираніемъ сердца слдила за движеніемъ лодокъ.

— Мама, воскликнула она, вся покраснвъ: — а очень ли гршно будетъ, если я помолюсь, чтобъ Оксфордъ побдилъ?

Мисгриссъ Додъ погрозила пальцемъ, и въ ту же минуту, словно по ея знаку, гребцы дали сильный толчокъ и лодки пронеслись во всей своей красот мимо нашихъ зрительницъ. Ловкіе гребцы съ каждымъ ударомъ весла словно вылетали изъ лодки и опять возвращались на свои мста. Съ сверкающими глазами, раздутыми ноздрями и посинвшими мускулами на обнаженныхъ рукахъ, девять гребцовъ влагали душу и тло въ каждый ударъ весла. Вода кипла и лнилась, весла скрипли въ уключинахъ, толпа бжала, шумла, кричала на берегу.

Вотъ Кембриджъ опередилъ на нсколько футовъ. Но не успли они миновать нашихъ зрительницъ, какъ Оксфордъ далъ отчаянный прыжокъ и поровнялся съ своимъ противникомъ. Раздались еще сильне крики ура! Кембриджъ налегъ и снова выигралъ нсколько футовъ. Итакъ они летли, оспаривая другъ у друга каждую пядь воды! Чу! Раздался выстрлъ, и облако дыма скрыло на минуту соперниковъ, когда оно разсялось, об лодки медленно плыли къ мосту: Кембриджъ съ четырьмя веслами, Оксфордъ съ шестью, словно ядро снесло у нихъ остальныя. Гонка была кончена. Но кто выигралъ — наши зрительницы не могли видть.

II.

Какой-то молодой человкъ вскричалъ около самой коляски мистриссъ Додъ: ‘Видно, въ обихъ лодкахъ, молодцы порядкомъ надорвались’, и потомъ, вскочивъ на спицу колеса и скороговоркой извинясь передъ дамами, прибавилъ: ‘да, въ Эксетер двухъ или трехъ совсмъ свело.’

Хотя мистриссъ Додъ не вполн поняла эти неслишкомъ отборныя выраженія, но достаточно для того, чтобъ сильно испугаться за сына. За неимніемъ кого другаго, она обратилась съ умоляющимъ взоромъ къ Джуліи, та, безъ дальнйшей церемоніи, тутъ же разцаловала ее и предложила сбгать посмотрть, что сталось съ ихъ Эдуардомъ.

— Какъ, посреди всей молодёжи? Нтъ, это будетъ неприлично. Посмотри, вс дамы стоятъ поодаль.

Молодой человкъ не ошибся: дйствительно, на каждую изъ лодокъ приходилось но два гребца, едва дышавшихъ отъ изнеможенія, а двое, окруженные толпою, казалось, перегребли въ лучшій міръ. Подобные случаи не рдкость на гонкахъ, и лекарство всегда подъ рукою: обрызгиваніе водою изъ Темзы — въ вид гомеопатіи, и нсколько ложекъ водки — въ вид аллопатіи, эти нехитрыя средства, а главное, молодость и сила, скоро преодолли немочь, больные одинъ за другимъ открывали глаза, и въ ту же минуту принимались спорить о томъ, чья взяла.

Мистриссъ Додъ и Джулія вскор утшились: Эдуардъ явился въ полосатой вязанной куртк, руки въ карман и сигарка въ зубахъ, ни мало не подозрвая, что о немъ безпокоятся. Он встртили его со сдержаннымъ крикомъ радости. Джуліи, съ трудомъ скрывая свое смущеніе, спросила, кто взялъ призъ.

— О, Кембриджъ.

— Кембриджъ! значитъ, васъ побили.

— Да, немножко (клубъ дыма).

— И ты можешь такъ хладнокровно говорить о своемъ пораженіи, и покуривать сигару, будто, ни въ чемъ не бывало. Мама, насъ побили! Въ самомъ дл, побили!

— Нечего длать, сказалъ Эдуардъ ласково:— но вы видали самую блистательную гонку, какая только бывала на этой рк, а кто нибудь да долженъ проиграть.

— И если они не обогнали, то чуть-чуть не обогнали, спокойно замтила мистриссъ Додъ: — а главное, онъ не повредилъ себя, все остальное, сравнительно — пустяки.

— Ну, очень рада видть въ васъ и брат такое невозмутимое, хладнокровіе, почти съ негодованіемъ сказала Джулія:— а для меня пораженіе — очень горькая пилюля.

Джулія произнесла эти слова почти съ ожесточеніемъ и, запутавшись въ шарфъ, старалась молча переварить пилюлю. Между тмъ нсколько товарищей по коллегіи высмотрли Эдуарда, окружили его и вскор завязался между ними самый оживленный разговоръ. Они начали разспрашивать его, какъ это могло случиться, и прежде чмъ онъ собрался отвчать имъ съ обычнымъ спокойствіемъ, сами снабдили его цлой дюжиной отвтовъ. Перекладина сломалась въ Эксетер, пятый гребецъ на лодк былъ нездоровъ и неспособенъ грести. Каждое изъ этихъ объясненій предлагалось и оспаривалось поочередно. Наконецъ болтовня немного стихла и вс снова обратились къ Эдуарду за разршеніемъ вопроса.

— Ну, я вамъ скажу поправд, сказалъ тотъ:— почему это такъ случилось. (Клубъ дыма). Вс притихли въ ожиданіи, такъ-какъ въ голос его слышалось глубокое сознаніе и убжденіе.

— Народъ изъ Кембриджа лучше нашего гребъ. (Клубъ дыма).

Слушатели широко раскрыли глаза, потомъ захохотали.

— Ну, ребята, вотъ, что я вамъ скажу, продолжалъ Эдуардъ: — бросьте гонки на суш, это ни къ чему не ведетъ. Противники наши мало что выиграли, еще посмются надъ нами. Я слышалъ, какъ одна-дв перекладины треснули, но ни одна не сломалась. (Клубъ дыма). Хуже ихъ лодки я отродясь не видывалъ. (Клубъ дыма). Сила ихъ въ гребцахъ. Гонка была хорошая и честная. Кембриджъ обогналъ насъ съ самаго начала и постоянно держался впереди. (Клубъ дыма). Но чортъ съ ними совсмъ, во всякомъ случа, это не причина отставать отъ нихъ въ правдивости. (Клубъ дыма).

— Молодецъ, дло говоритъ! послышалось теперь со всхъ сторонъ. Только одинъ замтилъ, что передовой гребецъ мене хладнокровно принялъ пораженіе всего университета и, выходя изъ лодки, даже проронилъ слезу.

— Чужь! проронилъ!… пропищалъ какой-то скептикъ.

— Нтъ, возразилъ другой: — онъ слишкомъ гордъ, чтобъ показать свое огорченіе, онъ скрылъ свои слезы.

— Спряталъ ихъ на ужинъ, всучилъ Эдуардъ, и выпустилъ цлую струю дыма.

— Полно пустяки городить, Додъ, возразили ему:— онъ проронилъ дв-три слезинки, остальныя проглотилъ.

— Ну, ужь не теб бы говорить, ты что угодно проглотишь. (Клубъ дыма).

— Ну, я врю тому, что Гарди сильно огорченъ, сказалъ одинъ изъ его поклонниковъ:— Додъ не знаетъ его такъ коротко, какъ мы. Гарди не можетъ хладнокровно перенести пораженія.

Когда все удалились, мистриссъ Додъ замтила:

— Что жь тутъ такого дурнаго, въ самомъ дл, еслибъ молодой человкъ и проронилъ слезинку, посл такихъ стараній пораженіе должно бытъ дйствительно очень прискорбно и обидно. Я, съ своей стороны, очень жалю, что его мать не тутъ, чтобъ утшить его и осушить его слезы.

— Мама, это совсмъ лишнее, воскликнулъ Эдуардъ, прищелкнувъ пальцемъ.— Если ужь вы такъ ему сочувствуете, то я вамъ скажу, что эта неудача дйствительно очень огорчила бднаго Гарда. Вы понимаете: весь университетъ побитъ, и нкоторымъ образомъ въ его лиц. Но онъ не думалъ ревть, это все вранье этихъ сплетниковъ. Онъ только разъ тяжело вздохнулъ и свсилъ-было голову на сторону, но тотчасъ же оправился, какъ слдуетъ мужчин, тмъ дло и кончилось. Терпть не могу сплетниковъ!

— А ты сказалъ ему что-нибудь въ утшеніе? спросила Джулія съ участіемъ.

— Кто, я? Утшать старшаго и первое весло въ лодк? Нтъ, спасибо.

Дамы насилу удержались отъ смха при этой выходк университетскаго этикета, то былъ величайшій подвигъ ихъ въ тотъ день. Настала гонка на одиночкахъ, призъ былъ — почетныя несла. Три оксфордскія лодки выходили поочереди противъ двухъ кембриджскихъ и одной лондонской. Нетерпливый соперникъ хладнокровнаго Дода перерзалъ ему путь, чуть не нахавъ на его лодку, и судьи ршили, что онъ поступилъ противъ правилъ, такъ-какъ Додъ плылъ въ своей вод и рзать его никто не имлъ права. Додъ преспокойно вышелъ на сушу и объяснилъ сестр, въ чемъ дло.

— О, если на гонкахъ выигрываютъ и т, что отстаютъ, то мы еще можемъ потягаться, только, но моему, это не гонка, а плутовство.

Онъ только улыбнулся, а она снова презрительно завернулась въ шарфъ, и вс трое отправились обдать. Посл обда гонка возобновилась состязаніемъ между лондонскою лодкою и призовою кембриджскою. Тутъ подтвердились слова Эдуарда: кембриджская лодка была слишкомъ легка для своихъ гребцовъ и постоянно ныряла носомъ, между тмъ, какъ лондонская плыла легко, какъ пробка. Лондонцы вскор замтили свое превосходство и удвоили рвеніе. Кембриджъ, несмотря на неимоврныя усилія, отсталъ, хотя на бездлицу, и пришелъ вторымъ.

При этомъ оба старые университеты, и Оксфордъ и Кембриджъ, поперемнно краснли и блднли: имъ прежде всего хотлось обогнать и вытснить весь вншній міръ, а потомъ ужь потягаться между собою.

Прежде чмъ Эдуардъ отошелъ отъ своихъ дамъ, ему подали коротенькую записочку. Онъ только наскоро пробжалъ ее глазами и бросилъ къ сестр на колни. Дамы прочли ее.

‘Милостивый государь,

‘Оксфордъ долженъ взять хоть одинъ призъ сегодня. Вы — человкъ довольно основательный и опытный на вод, Силькокъ, кажется, увренъ въ выигрыш, но онъ слабоватъ и слишкомъ горячъ, съ нимъ еще можно потягаться, у меня страшно разболлась голова и я почти неспособенъ для гонки, а вы подъ конецъ постарайтесь налечь, и честь университета, можетъ быть, будетъ спасена.

‘Вамъ преданный
‘Альфредъ Гарди’.

Мистриссъ Додъ выразила надежду, что ея милый Эдуардъ будетъ счастливе на этотъ разъ.

Джулія сказала, что она не сметъ надяться, такъ-какъ призъ не всегда дается тмъ, кто милъ, но вялъ! (Намекъ на прежнюю неудачную гонку ея брата).

Лодки отчалили отъ острова, но впродолженіе нсколькихъ минутъ ничего нельзя было разглядть. Джулія была словно въ лихорадк, наконецъ, у противоположнаго берега показались дв передовыя лодки, гребцы на обихъ, очевидно, выбились изъ силъ, Эдуардъ старался поровняться съ ними.

— Мы третьи! вздохнула Джулія и отвернулась отъ рки, но ненадолго, потому что мистриссъ Додъ вдругъ судорожно схватила ее за руку — эдуардова лодка быстро уносила отъ ихъ берега. Молодые люди на ней гребли съ удивительною точностью и силой, и казались гораздо мене истощенными. Глаза Эдуарда сверкали какъ огонь, когда онъ несся мимо матери и сестры, гребцы то выпрямлялись, то словно припадали ко дну лодки. Радостные крики раздавались съ обоихъ береговъ Темзы. Онъ обогналъ одного изъ противниковъ, который тотчасъ уменьшилъ ходъ своей лодки. Черезъ полминуты онъ поравнялся съ другимъ, наступила ожесточенная борьба, но Додъ не поддался и когда раздался выстрлъ, оглушительные крики съ моста и обоихъ береговъ возвстили, что любимый университетъ взялъ призъ, въ лиц Дода эксетерской коллегіи.

Онъ, какъ слдовало ожидать, не замедлилъ принести матери маленькія серебряныя весла, и пришпилилъ ихъ ей на платье.

Пока она и Джулія выражали ему свою радость, гордость, и вмст шуточныя опасенія, чтобъ съ нимъ не случилось бды за то, что онъ побилъ студентовъ гораздо старше его, два товарища по коллегіи, съ встревоженнымъ видомъ, прибжали за нимъ.

— Додъ! Гарди нужно немедленно тебя видть.

— Не ходи, Эдуардъ, шепнула Джулія: — съ чего теб бгать за этимъ Гарди, по его приказанію? Я никогда не слыхала ничего подобнаго. Я, право, почти-что ненавижу этого Гарди.

— Не безпокойся, я только сбгаю на минутку посмотрть, въ чемъ дло, отвчалъ Эдуардъ.— Я сейчасъ же ворочусь. И онъ удалился съ товарищами.

Прошло полчаса, часъ, два часа — и Додъ не возвращался. Мать и сестра его не знали, что и думать, он осматривались съ безпокойствомъ, въ надежд услышать что нибудь о немъ. Наконецъ онъ дйствительно удалось это. Молодой человкъ, въ вязанной куртк и соломенной шляп съ красною розеткой, избгая повидимому шумной толпы, быстро подошелъ къ уединенному мсту, гд стоялъ ихъ экипажъ, услся на берегу, обмочилъ платокъ въ вод, обвязалъ имъ голову и, взявшись обими руками за голову, сталъ качаться взадъ и впередъ, словно дряхлая старуха, только съ меньшимъ терпніемъ.

Мистриссъ Додъ и Джулія, сидя въ нсколькихъ шагахъ отъ него, обмнялись взглядами. Молодой человкъ не былъ имъ знакомъ, но движеніе его головы невольно напомнило имъ стараго друга. Он вскор открыли, что молодой человкъ пользовался нкоторымъ авторитетомъ, потому что онъ не просидлъ въ одиночеств и нсколькихъ минутъ, какъ къ нему приблизилась длая толпа молодыхъ товарищей. Видя его уединеніе и повязку, они, казалось, поколебались въ своемъ намреніи, когда одинъ изъ нихъ воскликнулъ умоляющимъ голосомъ:

— Бога ради, воротитесь въ лодку, вс говорятъ, что Оксфордъ провалится, главная надежда наша была на четырехвесельную лодку, а теперь вы и эту надежду у насъ отнимаете.

— Что мн за дло до того, что говорятъ? было жалобнымъ отвтомъ на ихъ просьбу.

— А намъ есть дло.

— Ну, такъ мн васъ очень жаль, больше ничего, и онъ сердито отвернулся, съ подавленнымъ стономъ, въ вид извиненія.

Другой изъ товарищей попробовалъ счастья.

— Дайте же намъ, по крайней мр, порядочный вжливый отвтъ на нашу просьбу.

— Люди, которые приступаютъ къ человку, когда онъ нездоровъ и нарочно удалился отъ шуму, невправ ожидать отъ него вжливости, возразилъ тотъ, будто нсколько смягченный.— Неужели вы думаете, что я бросилъ лодку и пришелъ сюда, чтобъ слышать шумъ и брань? У меня голова трещитъ.

При этомъ Джулія слегка толкнула мистриссъ Додъ, та отвчала улыбкой. Такимъ образомъ он молча ршили между собою, кто долженъ быть молодой незнакомецъ.

— Не стоитъ приставать къ нему боле, замтилъ кто-то изъ толпы: — у него часто бываетъ подобная головная боль, словно у барышни, онъ въ такихъ случаяхъ всегда запирается одинъ-одинехонекъ. Вы только взбсите его и дождетесь отъ него непріятностей.

Совщаніе на этомъ и кончилось бы, еслибъ не вступился одинъ изъ депутатовъ, студентъ вадгамской коллегіи.

— Постоите, сказалъ онъ: — мистеръ Гарди, я не имю чести быть съ вами знакомымъ, и я не присланъ сюда, чтобъ докучать вамъ или слушать отъ васъ непріятности. Но въ дл замшана нкоторымъ образомъ честь всего университета, и университетъ протестуетъ противъ вашего удаленія въ лиц всхъ насъ, въ томъ числ и въ моемъ.

— Съ кмъ имю честь… спросилъ Гарди, вдругъ длаясь безмрно учтивымъ.

— Вадгамъ изъ коллегіи Вадгамъ,

— Вадгамъ изъ коллегіи Вадгамъ. Ну-съ, такъ выслушайте меня, сладкозвучный Вадгамъ изъ Вадгамъ, вы мн не знакомый и не пріятель, значитъ, вы, пожалуй, и не дуракъ. Допустимъ для аргумента, что вы человкъ нетолько сладкозвучный, но и разумный, и за тмъ прослдите логичность моихъ положеній:

‘Гарди эксетерской коллегіи сила въ лодк, когда у него голова не болитъ.

‘Когда у него болитъ голова, онъ шиша не стоитъ на вод.

‘Въ настоящую минуту у него голова трещитъ.

‘Слдовательно, если университетъ посадитъ въ лодку ни къ чему не годнаго Гарди съ его головною болью, онъ наврно не возьметъ приза.

‘И, слдовательно, не будучи эгоистомъ, я удалилъ больнаго Гарди изъ лодки, что сдлалъ бы и со всякимъ другимъ больнымъ гребцомъ.

‘Вовторыхъ, я посадилъ лучшаго нашего гребца на мсто больного.

‘Итакъ, въ заключеніе, университетъ только выигрываетъ отъ моего соображенія, но вмсто благодарности университетъ обращается на меня же и терзаетъ меня, какъ нкое животное, неоднократно упоминаемое въ священномъ писаніи, но замтьте, всегда безъ одобренія.’

И огорченный ораторъ попробовалъ язвительно улыбнуться, но совершенно неудачно, и вмсто того простоналъ отъ боли.

— Это вашъ отвтъ университету, милостивый государь?

При этомъ вопрос, сдланномъ въ вид угрозы, больной молодой человкъ выпрямился въ одно мгновеніе, какъ раненый левъ.

— О, если Бадгамъ изъ Вадгамъ думаетъ устрашить меня auctoritate sua et totius universitatis, то пускай Бадгамъ изъ Вадгамъ передастъ университету, что я его всего, отъ канцлера до поваренка послдней коллегіи, посылаю къ чорту!

— Несчастное, грубое животное! проговорилъ Бадгамъ: — подломъ бы было, еслибъ университетъ выкупалъ его за это въ Темз. И съ этими словами депутація его оставила и удалилась. Только одинъ изъ всей толпы остался, услся на берегу поодаль отъ Гарди, зажегъ благовонную спичку и закурилъ сигару, съ видомъ невозмутимаго спокойствія.

Что касается до Гарди, то онъ снова взялся обими руками за голову и, поглощенный своею болью, не замчалъ святаго чувства дружбы и участія, съ которымъ дв пары чудныхъ глазъ смотрли на него въ это время.

Мистриссъ Додъ и Джулія слышали большую часть разговора. Уши у нихъ были необыкновенно чутки, къ тому же имъ больше нечего было длать, и самый разговоръ заинтересовалъ ихъ съ самаго начала.

Джулія даже сунула флаконъ съ нюхательными солями въ руку матери, хотя та не почла нужнымъ послдовать намеку, она оцнила его разговоръ съ товарищами, который несовсмъ пріятно поразилъ ея благовоспитанный слухъ, особенно одно слово, неупотребительное ни въ какомъ обществ: ‘Пожалуй, онъ таковъ со всми’, подумала она. Однако, самая бездлица могла бы перетянуть всы въ его пользу, потому что она даже шепнула: ‘еслибъ онъ взглянулъ въ нашу сторону’.

Женское состраданіе и общественное приличіе такимъ удачнымъ, и вмст безсмысленнымъ образомъ, уравновшивали другъ друга до тхъ поръ, пока одна изъ четырехвесельныхъ лодокъ не показалась у противоположнаго берега.

— Лондонская! вскричалъ приверженецъ молодаго Гардн.

— А ты тутъ, дружище? проговорилъ Гарди тихнмъ голосомъ: — вотъ ты такъ другъ, настоящій другъ, сидишь подл и не шумишь, не кричишь какъ они, спасибо теб, большое спасибо!

Вслдъ за тмъ пронеслась кембриджская лодка и сейчасъ за ней середкой рки оксфордская, Гарди пристально взглянулъ на послднюю.

— Ну, не правъ ли я былъ! воскликнулъ онъ: — какой размахъ, какая сила и врность у передового! Не зналъ я, какое сокровище сидло у меня за спиною!

Барыни взглянули и что же — хваленый передовой гребецъ въ оксфордской лодк былъ не кто иной, какъ ихъ Эдуардъ.

— Встань и крикни ему, что это не одиночка, надо опередить съ самаго начала и ужь не отставать.

Приверженецъ прокричалъ во все горло, что было приказано, и получилъ въ отвтъ: ‘рады стараться’, полнымъ, веселымъ голосомъ Дода.

— Каковы пари? спросилъ больной слабымъ голосомъ.

— Одинъ противъ одного за Лондонъ, одинъ противъ двухъ за Кембриджъ, одинъ противъ трехъ за насъ.

— Возьми все мое наличное имущество и поставь за насъ, простоналъ Гарди.

— Давай его сюда. Ура! восемнадцать фунтовъ! Представьте себ, восемнадцать фунтовъ въ конц семестра! Мы съ этимъ сейчасъ подымемъ фонды въ нашу пользу. Вонъ, барыня предлагаетъ теб свои соли.

Гарди всталъ, оглянулся, и увидлъ въ самомъ дл двухъ дамъ въ коляск въ нсколькихъ шагахъ отъ себя, одна изъ нихъ съ легкой краской на лиц и обворожительной улыбкой, протягивала ему маленькую ручку съ рзнымъ стекляннымъ флакончикомъ. Послдній панегирикъ Эдуарду окончательно перетянулъ всы въ пользу Гарди.

Молодой человкъ медленно подошелъ къ коляск и съ полуозадаченнымъ видомъ снялъ шляпу и поклонился. Лицо у него было очень блдно, и отъ контраста съ его сильно загорлой шеей казалось еще блдне, вки у него немного припухли и глаза будто помутились отъ боли. Дамы тотчасъ замтили его жалкое положеніе, и рзкая противоположность между побдоноснымъ Аполлономъ, какимъ онъ имъ представлялся по наслышк, и тмъ истощеннымъ, обезсиленнымъ болью существомъ, которое теперь стояло передъ ними, сильно подйствовала на ихъ женское воображеніе.

Подойдя ближе къ коляск, онъ былъ совершенно изумленъ красотою Джуліи. Взоръ ея, исполненный нжнаго состраданія, сіялъ, какъ солнечный лучъ, изъ-подъ густыхъ рсницъ, никогда не видалъ онъ другой пары глазъ, которые бы такъ полно и краснорчиво выражали душу.

Онъ взглянулъ на нее, на ея мать, покраснлъ и остановился въ недоумніи, будто ожидая дальнйшихъ приказаній. Такое неожиданное смиреніе, посл довольно дерзкаго обращенія съ противоположнымъ поломъ, очень понравилось дамамъ.

— У васъ сильная головная боль, сказала мистриссъ Додъ:— сдлайте мн милость, попробуйте моихъ солей.

Онъ поблагодарилъ ее слабымъ голосомъ.

— Да и хорошо ли ему сидть на солнц съ головною болью? замтила Джулія.

— Разумется, нтъ. Вы бы лучше пересли сюда и воспользовались тнью экипажа и нашихъ зонтиковъ.

— Да, мама, но знаете ли, настоящее для него дло, было бы лечь въ постель.

— О, пожалуйста, не говорите этого, произнесъ онъ умоляющимъ голосомъ.

Но Джулія продолжала съ непоколебимою строгостью:

— По крайней мр, я бы тотчасъ отправила его въ постель, будь я его маменька.

— Я не совершенно чужая, да къ тому же гораздо моложе его, замтила мистриссъ Додъ холодно, напирая многозначительно на слово ‘чужая’.

Джулія ничего не сказала, но замтно сосредоточилась въ себ и съ той минуты упорно молчала.

— О, нтъ, сударыня! воскликнулъ Гарди:— я ни мало не оспариваю вашего права распоряжаться мною, какъ вамъ угодно, посл того, какъ вы были столько добры, что замтили мою несчастную головную боль и сдлали мн честь заговорить со мною. Но дло въ томъ, что если я лягу въ постель, то, знаю наврно, голова совершенно одолетъ меня. Къ тому же я потеряю и малую надежду, какую имю, съ вами познакомиться, да и гонка сейчасъ начнется.

— Мы не хотимъ злоупотреблять своимъ правомъ, замтила мистриссъ Додъ спокойно:— но мы хорошо понимаемъ, что значитъ сильная головная боль, и были бы очень рады, еслибы вы услись въ тни и по возможности успокоились.

— Постараюсь, сударыня, сказалъ молодой человкъ и, смиренно какъ ягненокъ, слъ на указанное мсто.

Въ это время подошелъ студентъ въ очкахъ, вяло переступая нога за-ногу, и находясь видимо не въ своей сред. То былъ мистеръ Кенетъ, который вставалъ каждое утро въ четыре часа, чтобъ читать Платона, и посл-обда длалъ опредленную, постоянно ту же самую прогулку, чтобъ освжить глаза для вечерней работы. Съ какой точки зрнія онъ смотрлъ на университетскія гонки, довольно трудно сказать, тмъ боле, что слпой какъ кротъ, онъ ничего не видлъ, съ какой бы стороны ни смотрлъ. По правд сказать, никакая гонка не въ состояніи была занять его, кром описанной въ Энеид. Но какое-то досел неизслдованное дйствіе животнаго магнетизма тянетъ всякаго студента на гонку. Во всякомъ случа, оно притянуло тло юнаго мудреца, хотя душа его осталась въ Оксфорд, Аинахъ или другомъ какомъ неподходящемъ мст. Онъ просіялъ при вид Гарди и съ увлеченіемъ спросилъ его, слыхалъ ли онъ новость.

— Нтъ, а что? Ничего дурнаго, надюсь?

— Только парочка нашихъ срзалась, больше ничего, сказалъ Кенетъ, стараясь, подъ притворной улыбкой, скрыть важность, какую онъ придавалъ извстію.

— Провались они совсмъ, Кенетъ, ты меня совсмъ перепугалъ своею торжественною физіономіею. Я ужь думалъ, не развинтилось ли что въ лодк.

Въ ту самую минуту показался дымъ отъ пистолетнаго выстрла на остров, и Гарди тотчасъ вскочилъ на ноги. ‘Тронулись!’ вскричалъ онъ и, обратясь къ дамамъ, сложилъ руки въ вид притворнаго извиненія, потомъ однимъ прыжкомъ очутился на берегу, вскочилъ въ привязанную подл него лодку и вкарабкался на самый носъ. Удержаться тутъ было довольно трудно, но онъ, недолго думая, перебросилъ ноги черезъ бортъ и ловко услся на самомъ конц лодки, изображая собою, съ биноклемъ въ рукахъ, довольно оригинальную каріатиду.

Не станемъ повторять подробности всхъ перипетій гонки. Въ общихъ чертахъ происходитъ всегда одно и то же, разница, совершенно субъективна, зависитъ отъ большаго или меньшаго участія со стороны самаго зрителя. Разумется, нашихъ прелестныхъ зрительницъ нельзя было упрекнуть въ хладнокровіи: он не сводили глазъ съ рки. Между тмъ бывшій ихъ паціентъ торчалъ передъ ними между небомъ и ркою, чмъ-то въ род морскаго полубога, и объяснялъ имъ отъ времени до времени, довольно неясные и непонятные для нихъ поперемнные успхи соперниковъ.

— Кембриджъ тронулся съ мста первый, сударыня.

— Но немногимъ,

— Покуда еще гонка ничья, сударыня,

— Если такъ продлится долго, наша можетъ взять, у насъ выдержки больше.

— Кембриджъ будто бы пересилилъ.

— Все-таки я не промнялъ бы нашей лодки ни на одну изъ остальныхъ.

— Черезъ полминутки будетъ ясно, чья возьметъ.

Въ Джуліи, настроенной его замчаніями, интересъ къ гонк былъ возбужденъ до-нельзя. Всхъ трехъ словно обдало холодной водой, когда вдругъ раздался пронзительный, рзкій голосъ Кенета, который неожиданно обратился къ товарищу:

— А какой корень слову .

Несчастный усплъ ужъ погрузиться въ нравственныя развалины древней Греціи, благодаря тишин, воцарившейся посл выстрла. Гарди замахнулся-было биноклемъ, и въ первомъ порыв негодованія чуть было не пустилъ имъ въ лобъ глубоко-нелепому Кенету, у котораго очки блестли и вертлись на носу, словно причудливая пара глазъ съ мертваго софиста.

— А какой корень слову ‘оселъ’? Молчалъ бы, чучело, да смотрлъ бы лучше на гонку!

— Ну, вотъ, такъ я и думалъ! А еще три противъ одного держатъ! Лондонцамъ ужь кинутъ во всякомъ раз. Дружнй, Кембриджъ и Оксфордъ!

— Но, кто изъ нихъ впереди? спросила Джулія умоляющимъ голосомъ: — скажите, пожалуйста, кто впереди всхъ?

— Никто еще покуда. Но не безпокойтесь, мы плывемъ отлично. Лондонъ уже провалился, если только Кембриджа, не обгонитъ на этомъ колн рки, то призъ нашъ. Взглините-ка теперь! Ура, наша взяла!

Передовыя лодки бистро приближались. Мрные, плавные удары веселъ на оксфордской лодк, казалось, никогда не поспютъ за быстрыми взмахами на кембриджской. Однако, оксфордская была положительно впереди, и съ каждымъ размахомъ опережала боле и боле свою соперницу.

Гарди просто бсновался, сидя на тычк. Онъ кричалъ своимъ черезъ Темзу: ‘Отлично, передовой! отлично, вс ребята! Важно, Додъ, знатно! Вы съ ними совсмъ попрощались! Ура! Да здравствуетъ Оксфордъ, ура!’

Выстрлъ раздался надъ головою оксфордцевъ, опередившихъ соперниковъ почти на цлую длину лодки. Теперь и мистриссъ Додъ и Джуліи стало ясно, что они взяли призъ.

— Наконецъ-то, и мы выиграли! вскричала Джулія въ восторг:— и совершенно честно!

Гарди обратился съ признательностью къ красот за ея участіе, какое она принимала въ ихъ университет.— Да, сказалъ онъ:— должны сказать мн за это спасибо, или лучше, моему молодцу Доду. Да здравствуетъ Додъ! Ура!

Даже мистриссъ Додъ была тронута всеобщимъ восторгомъ, достигшимъ высшаго предла въ окружающей молодёжи, и въ ея глазахъ блеснулъ огонь, когда она съ чувствомъ отвтила дочери на пламенное пожатіе руки, мать и сестра сіяли любовью и гордостью.

— Додъ! вдругъ словно прохрюкало ученое ‘чучело’:— Додъ! А, тотъ самый, что только-что срзался на маломъ.

III.

Бытъ побдителемъ въ лодочной гонк — дло хорошее, но что значили сотни такихъ побдъ въ сравненіи съ роковою встью, что Эдуардъ срзался на экзамен. Въ первую минуту мистриссъ Додъ и Джуліи были совершенно уничтожены этимъ страннымъ сближеніемъ торжества и пораженія, потомъ лица ихъ покрылись страшной блдностью, и он шопотомъ утшали дргуъ друга, что это, можетъ быть, ошибка.

Но Кенетъ, ни мало не подозрвая, какой эфектъ производятъ его слова на незнакомыхъ ему дамъ, такъ подробно разсказалъ о результат экзамена, что не могло ужь оставаться ни малйшаго сомннія.

Изъ его словъ вытекало ясно, что Додъ выдержалъ экзаменъ посредственно во всхъ предметахъ и совершенно срзался въ логик.

Услышавъ, что Гарди выразилъ свое сожалніе: — Не бда, замтилъ Кенетъ:— онъ зато отличный гребецъ.

— Такъ что жь? Я самъ гребецъ. Но ты же мн говорилъ, что жаль бднаго, что онъ очень безпокоился о своемъ экзамен, не желая огорчить родственниковъ. Онъ… да я и забылъ, здсь говорятъ его дв сестры — красавицы.

— Я пойду и разскажу ему объ экзамен, поспшно произнесъ Кенетъ.

— Какъ, разв онъ не знаетъ?

— Откуда ему знать?— Экзаменные листы только что вышли, когда я отправился изъ Оксфорда. И съ этими словами онъ быстро удалился.

Гарди въ два прыжка поровнился съ нимъ.

— Ты ему не скажешь?

— Какъ, не сказать человку, что онъ провалился? Вотъ выдумалъ.

— Нтъ, ты не говори теперь, всегда будетъ время. Скажи ему завтра посл обдни или въ церкви, если ужь хочешь. Но зачмъ теперь отравлять его торжество? Къ тому же, зачмъ испортить радость его сестеръ? Слышишь, къ чорту вс экзамены, и сегодня никому объ этомъ ни слова.

Къ величайшему его удивленію, Кенетъ съ нимъ не соглашался. Тогда Гарди, потерявъ терпніе, гнвно воскликнулъ:

— Ну, смотри, не совтую теб идти противъ меня. Онъ самый добрый малый во всей школ. Теб, конечно, все равно, что онъ провалился, а ему-то каково. Помни только, если ты скажешь ему сегодня, то я съ тобой незнакомъ и никогда во всю жизнь не скажу теб ни слова.

Угроза эта была очень дикая, но пылающія щоки и блестящіе глаза молодаго человка придавали какую-то удивительную силу и прелесть его словамъ.

— Ну, если такъ, то нечего и разсуждать, возразилъ Кенетъ.

— И не разсуждай, пожалуйста, просто общай не говорить, дай честное слово.

— Отчего же нтъ. Даю слово. А теперь скажи, какъ ты переведешь ?

— Да, какъ хочешь, теперь, какъ ты меня послушался, я съ тобой спорить не стану, отвчалъ съ улыбкою Гарди.

— Нтъ, не увертывайся. Мой туторъ говоритъ, что это слово непереводимо такъ же, какъ и .

— Что онъ смыслитъ? Первое значитъ обжора, второе — скряга, а вашъ учитель просто дуракъ. Тише! Додъ идетъ! Молчи! И съ этими словами онъ поспшилъ на встрчу Эдуарду, перерзавъ ему дорогу къ экипажу, въ которомъ сидли его мать и сестра.— Дайте мн руку, Додъ, воскликнулъ онъ: — вы спасли честь университета. Вы должны быть теперь вторымъ весломъ. Намъ надо поближе съ вами сойтись.

— Всею душою радъ съ вами подружиться, отвчалъ Эдуардъ, пожимая руку Гарди.

— Мы будемъ грести и заниматься вмст, продолжалъ тотъ.

— Заниматься? Мн съ вами? Что вы хотите этимъ сказать?

— Да, вотъ видите, я порядочно знаю высшіе предметы, но надо попризаняться богословіемъ и логикой, особливо послдней. Хотите зубрить вмст логику? Скажите да, я увренъ, что вы сдержите свое слово.

— Отъ такого предложенія не отказываются, Гарди. Но отчего вы такъ взволнованы, неужели отъ гонки? Я думаю, лучше подождать съ недльку, пока вы успокоитесь, и если тогда вы повторите это предложеніе, то, конечно…

— Ждать недлю? воскликнулъ, пылкій юноша.— Нтъ, и не хочу ждать ни минуты. Дло ршенное: мы зубримъ логику вмст.

И онъ сжалъ руку Эдуарда съ непонятнымъ для него жаромъ. Это волненіе было загадочно для него, но не для его матери и сестры, которыя слдили все время за Гарди и слышали все, что онъ говорилъ.

— Но, теперь извините меня, мн не время, сказалъ Эдуардъ и подбжалъ къ коляск. Мать и сестра разцаловали его, но едва могли удержать слезы посреди своей радости. Он видли въ немъ нетолько побдителя, но и побжденнаго.

При вид этой встрчи, Гарди всплеснулъ руками отъ удивленія.

— Какъ? Эти барыни — сестры Дода? Нтъ, одна изъ нихъ назвала другую маменькой. Боже милостивый, он слышали мой разговоръ съ Кенетомъ, и слдовательно я выдалъ имъ то, что хотлъ именно скрыть отъ Дода и его родныхъ. Онъ смотрлъ на нихъ безсознательно и лицо его покрылось багровымъ румянцемъ.

Не зная что длать или что сказать, такъ-какъ онъ былъ умный мальчикъ, а не ловкій свтскій человкъ, бдный Гарди поспшилъ скрыться. Кенетъ послдовалъ за нимъ.

Еслибъ мистриссъ Додъ дйствовала по собственному влеченію, то она тотчасъ же бы сама передала Эдуарду горестную всть и постаралась бы его утшить, но въ этомъ случа она невольно поддалась вліянію Гарди, который уврялъ, что не слдуетъ отравлять счастья Эдуарда. Поэтому она и дочь ея старались казаться веселыми, и день прошелъ для него, какъ нельзя счастливе. Онъ даже ни разу не замтилъ печальныхъ взглядовъ, которыми он повременамъ мнялись.

Но посл обда, когда стало приближаться время его отъзда въ Оксфордъ, мистриссъ Додъ призадумалась и, отойдя въ сторону къ столу, написала украдкою письмо. Надписавъ адресъ, она нарочно повернула его такъ, чтобы Джулія могла прочесть: Эдуарду Доду, эсквайру. Въ эскетврскую коллегію. Оксфордъ.

Джулія въ первую минуту была очень поражена и съ недоумніемъ смотрла то на письмо, то на брата, который сидлъ рядомъ, ничего не подозрвая. Но ея женское сердце скоро угадало тайну. Письмо должно было попасть ему въ руки на другое утро и тмъ избавить его отъ необходимости сообщать имъ дурную всть. Кром того, конечно, оно успокоитъ его и увритъ, что он вполн сочувствуютъ его горю и ни мало не сердятся.

Сообразивъ все это, Джулія потихоньку взяла письмо, такъ что братъ не замтилъ и, вышедъ изъ комнаты, попросила служанку отнести его на почту, но та очень хладнокровно объяснила, что занята и не можетъ идти.— Впрочемъ, прибавила она совершенно спокойно: — почтамтъ находится въ этой же улиц въ двухъ шагахъ отъ гостиницы.

Джулія нсколько удивилась этому безмятежному спокойствію, но не сказала ни слова и, надвъ шляпку и шаль, отправилась сама съ письмомъ.

Почтамтъ былъ не такъ близко, какъ увряла слуя:анка, но все же Джулія очень скоро дошла до него: она почти бжала, боясь опоздать. На обратномъ пути она уже шла гораздо тише, и тутъ только на простор, въ пустынной улиц, освщенной блднымъ свтомъ луны и мерцающими кое-гд фонарями, бдная двушка предалась своему горю. При одной мысли о постившемъ ихъ гор, о томъ, что ея мать должна была написать тайкомъ письмо къ сыну, когда онъ сидлъ съ нею рядомъ, сердце у ней сжалось и глаза ея наполнились слезами.

Когда она всходила уже на лстницу, ее вдругъ остановилъ какой-то незнакомый, почтительный голосъ.

— Миссъ Додъ, позвольте мн сказать вамъ одно слово, только одно слово.

Она подняла глаза въ изумленіи, передъ нею стоялъ мистеръ Гарди. Въ лиц его замтно было сильное волнепіе, голосъ его дрожалъ. Что же было причиною такой странной встрчи незнакомаго молодаго человка съ незнакомой молодой двушкой.— ‘Нжное чувство’, скажетъ обычный читатель романовъ. Да, самое нжное изъ всхъ чувствъ — оскорбленное самолюбіе.

Очень гордый и чувствительный по природ, кром того избалованный успхомъ и лестью, Альфредъ Гарди не могъ успокоиться съ той минуты, какъ убжалъ отъ матери и сестры Дода. Ему было ужасно досадно на себя и онъ проклиналъ отъ души ‘дураковъ’, котороые назвали мистриссъ Додъ старшей сестрой его товарища и тмъ лишили его возможности отгадать, кто были незнакомыя ему дамы. Потомъ его мучило, что онъ, который такъ хвастался своимъ искусствомъ распознавать людей, принялъ этихъ барынь за важныхъ и богатыхъ аристократокъ. Но всего больне было для него, что онъ, великій Альфредъ Гарди, унижался и какъ будто подличалъ передъ ними, выхваляя Дода, заботясь о Дод, предлагая заниматься логикою съ Додомъ. Кто повритъ, что это была случайность, простая случайность. Барынямъ, конечно, и въ голову не войдетъ такая мысль: он слишкомъ тщеславны. Онъ мучился, терзался, ненавидлъ всхъ Додовъ на земл, такая горькая вещь была, то чувство, которое я осмлился назвать ‘нжнымъ’. Ему хотлось облегчить свое горе, разсказавъ все, какъ было, Эдуарду. Додъ былъ добрый, откровенный мальчикъ, онъ убдился бы фактами и разуврилъ свою мать и сестру. Гарди поэтому узналъ, гд остановились Доды, и около часу прождалъ Эдуарда, которому надо было воротиться въ Оксфордъ къ 12 часамъ. Но онъ ждалъ напрасно: Эдуардъ не выходилъ, наконецъ, Гарди вышелъ изъ терпнія и уже хотлъ уйти, какъ отворилась дверь. Онъ сдлалъ два шага впередъ, но съ изумленіемъ отшатнулся, увидвъ миссъ Додъ. ‘Чортъ бы ее побралъ’, пробормоталъ онъ. Однако, онъ не ушелъ и съ восхищеніемъ смотрлъ на ея красивую, граціозную фигуру, на ея благородную, хотя и скорую походку. Еслибъ она возвращалась такъ же быстро, онъ никогда не посмлъ бы остановить ее. Великія дла зависятъ отъ пустяковъ. Но она шла теперь тихо, медленно, съ опущенной головой. Онъ вспомнилъ, сколько доброты было въ ея взгляд, когда она посмотрла на него утромъ, и ршился съ ней переговорить. Она такъ же хорошо могла понять его объясненіе, какъ и Эдуардъ, можетъ быть, еще лучше. Онъ поддался неудержимому влеченію и заговорилъ съ нею со всею боязнью и нершительностью юноши, въ первый разъ въ жизни выступающаго на бой съ чудовищемъ, которое называютъ приличіемъ.

Джулія очень удивилась, но съумла скрыть свое волненіе, мать научила ее, и скоре примромъ, чмъ словами, владть собою до совершенства.

— Сдлайте одолженіе, мистеръ Гарди, сказала она съ спокойствіемъ, которому позавидовала бы въ подобную минуту самая ловкая кокетка.

Гарди теперь оставалось только объясниться, но онъ стоялъ молча и смотрлъ на нее съ сожалніемъ и нжнымъ сочувствіемъ. Прелестное лицо ея было омочено слезами, даже на ея великолпныхъ рсницахъ дрожала слезинка, искрившаяся при свт луны.

Это хорошенькое личико, выражавшее столько горя, такъ поразило добродушнаго юношу, что онъ въ ту же минуту забылъ все свое неудовольствіе:

— Вы плачете, миссъ Додъ. Что такое? Я надюсь, не случилось никакого несчастія.

— Нтъ, нтъ, отвчала Джулія, отворачиваясь. отъ него. Но вскор благородная простота, составлявшая отличительную черту ея характера, побудила се снова обернуться и посмотрть ему прямо въ глаза.— Зачмъ мн прятаться отъ васъ, сэръ? сказала она: — вы были такъ добры, что сочувствовали нашему горю: Мы очень поражены позоромъ Эдуарда, и намъ очень дорого стоило скрывать свои чувства, чтобъ не отравить его торжества нашею грустью. Но маменька написала ему письмо, чтобъ его утшить, когда онъ завтра узнаетъ горькую истину. Я надюсь, что онъ не приметъ этого такъ къ сердцу, какъ бдная мама. Я только что сама снесла письмо на почту, и мысль, что мама была принуждена… И она снова облилась слезами.

— Ахъ, не плачьте, сказалъ Гарди очень нжно: — не принимайте такъ къ сердцу всякій вздоръ. При вид вашихъ слезъ, мн кажется, будто я виноватъ въ вашемъ гор. Еслибъ я только зналъ, этого никогда не случилось бы. Поврьте, что оно боле никогда не повторится.

— И одного разу довольно, произнесла со вздохомъ Джулія.

— Право, вы слишкомъ принимаете это къ сердцу. Въ самомъ университет далеко не столько обращаютъ вниманія на экзамены, какъ въ обществ, кому не случалось хоть однажды срзаться, помилуйте, это такое обыкновенное дло. Вотъ видите, миссъ Додъ, университетскій экзаменъ — дло сложное, не выдержи въ одномъ только предмет — и провалишься, самыя блистательныя знанія другихъ предметовъ вамъ не помогутъ. Поэтому-то величайшій человкъ нашего времени провалился на экзамен за незнаніе самыхъ пустйшихъ предметовъ. Я самъ едва-едва миновалъ этой участи. Но, еслибъ вы только, знали, на сколько въ глазахъ всего университета сегодняшняя побда вашего брата важне, чмъ его неудача на экзамен, вы бы не омрачали своими слезами этотъ счастливый для Оксфорда день. Я вамъ найду тысячи людей, которые согласятся съ радостью провалиться на экзамен, чтобъ только одержать одну такую побду на гонк, а вашъ братъ одержалъ дв.

Джулія снова вздохнула, но уже теперь совершенно легко, словно гора свалилась съ са плечъ.

Гарди, замтивъ, что онъ выбралъ врный путь, поспшно пересчиталъ по именамъ много знаменитыхъ людей, не считая Свифта, которые срзались на экзамен и потомъ прославили литературу. Результатомъ его краснорчивыхъ словъ было то, что вскор на прелестныхъ губкахъ его слушательницы заиграла улыбка и она бросила на него взглядъ, полный благодарности. Но черезъ секунду ей показалось, что она слишкомъ долго бесдуетъ съ чужимъ человкомъ и еще ночью и при лун.

— Какъ вы были добры, что желали мн это передать, мистеръ Гарди! сказала она нсколько прннужденно.

— Нтъ, миссъ Додъ, по правд, я не это хотлъ вамъ сказать. Я посмлъ съ вами заговорить, не имя на то никакого права, чисто изъ эгоистическихъ видовъ. Я желалъ очистить себя въ вашемъ мнніи. Я боялся, чтобъ ни не приняли меня за пустаго и дряннаго человка.

— Я васъ не понимаю.

— Вотъ видите, я боялся, чтобъ вы и мистриссъ Додъ не подумали, что я хвалилъ Дода и хлопоталъ о немъ только потому, что я зналъ кто вы такіе и хотлъ заслужить ваше милостивое вниманіе. Это была бы такая подлая штука, за которую я бы презиралъ себя.

— Ахъ, мистеръ Гарди, воскликнула молодая двушка съ улыбкою:— какъ это глупо. Конечно, мы знали, что вы и не подозрваете, кто мы такія.

— Это совершенная правда. Но какимъ образомъ вы могли это знать?

— Мы просто видли. Неужели вы думаете, что у насъ нтъ глазъ? Я насъ увряю, мы видимъ нисколько не хуже мужчинъ. Если кто нибудь виноватъ, такъ это мы съ мамою. Намъ слдовало сказать, кто мы такіе. Это было бы честне. Но вдь не вс могутъ быть вполн благородными людьми. Намъ было такъ пріятно слышать, какъ Эдуарда хвалилъ человкъ, который насъ не знаетъ и котораго самого вс хвалятъ. Простите намъ нашу скрытность и дло этимъ будетъ совершенно покончено.

— Вамъ простить? Да ни избавили меня теперь отъ большаго горя.

— Въ такомъ случа, я очень рада, что вы были такъ смлы и заговорили со мною безъ церемоніи. Еслибъ на моемъ мст была мама, то, конечно, она бы лучше съ вами объяснилась, но вдь я ее знаю, и потому будьте уврены, она отдастъ вамъ полную справедливость и съуметъ оцнить вашу безкорыстную доброту къ Эдуарду. Съ этими словами она хотла войти въ домъ, какъ Гарди воскликнулъ:

— А вы, миссъ Додъ, вы, съ которою я осмлился заговорить, не зная васъ?

— Я, мистеръ Гарди? Вы удостоиваете спрашивать мое мнніе о вашихъ поступкахъ, не исключая и того, что вы заговорили со мною, не бывъ мн представлены? Неправда ли?

Гарди молча наклонилъ голову. Ему казалось, что въ голос молодой двушки слышалась иронія. Ея нжные глаза остановились на немъ на секунду, она видла, что онъ былъ смущенъ.

— Мое мнніе, что вы были очень добры до насъ, показавъ столько дружбы къ нашему бдному Эдуарду. Я никогда не видла и не читала ничего благородне и человколюбиве. Вы были такъ деликатны, такъ внимательны. Поэтому вмсто того, чтобъ критиковать ваше поведеніе, сестра его только благословляетъ васъ и благодарить отъ всей души.

Она начала-было говорить съ приличнымъ спокойствіемъ, перенятымъ ею у матери, но вскор ея пламенная натура взяла верхъ и она совершенно воодушевилась. Щоки ея зардлись яркимъ румянцемъ, голосъ понизился до страстнаго шопота, и когда она кончила, то открыто и чистосердечно протянула ему свою хорошенькую ручку. Этого было довольно, чтобы молодой человкъ, столь же пламеннаго характера, забылъ совершенно свой страхъ. Увидвъ протянутую ручку, онъ быстро схватилъ ее и прильнулъ къ ней губами въ безмолвномъ порыв благодарности и обожанія.

Молодая двушка вспыхнула и обидлась.— ‘О! приберегите это для королевы!’ воскликнула она, выдергивая свою руку, ршительно, но не грубо. Онъ пробормоталъ какое-то извиненіе, но она его перебила. ‘Прощайте, мистеръ Гарди’, сказала она тихо и, граціозно поклонившись, исчезла въ дверяхъ, оставивъ несчастнаго юношу въ какомъ-то упоеніи.

Итакъ, женскій инстинктъ самозащиты вывелъ Джулію здравой и невредимой изъ ея опаснаго положенія. И пора было ей уйти: не успла она переступить порогъ, какъ вншнее спокойствіе совершенно исчезло. Она бгомъ бросилась въ свою комнату, щоки ея горли, она едва переводила духъ, словно птичка, пойманная въ сть. Она ясно чувствовала на своей рук жгучее прикосновеніе пламенныхъ устъ молодаго человка. Она чувствовала тотъ страстный взглядъ, которимъ онъ пожиралъ ее. Она чувствовала все это, и дрожь пробгала но ея тлу. Никто eure такъ не смотрлъ на нее, никакой человкъ не жегъ ея руки прикосновеніемъ своихъ устъ. Она была испугана, ей было совстно, неловко. Какое право имлъ онъ такъ смотрть на нее? Какое право цаловать ея руки? Не могъ же онъ предположить, что она протянула ему руку, для того чтобы онъ ее поцаловалъ, вдь она протянула ее къ верху ладонью, а разв такъ даютъ цаловать свою руку. Однимъ словомъ, онъ былъ дерзкій нахалъ, и она ненавидла теперь и его и себя за то, что она позволила ему говорить съ ней. Ея мама никогда бы этого не сдлала, даже во дни своей юности.

Она не хотла идти внизъ, она боялась, чтобъ ея лицо не выдало ея тайны и чтобы всякій, посмотрвъ на нее, не воскликнулъ: ‘О! о! поглядите-ка на эту молодую двушку! она позволила молодому человку поцаловать свою руку, онъ еще горитъ у нея на рук, этотъ поцалуй, это видно по ея пылающимъ щекамъ’.

Но вдь бдный Эдуардъ скоро удетъ, и ей необходимо сойти внизъ. Она умыла лицо холодной водой и тихонько сошла въ гостиную. Внутреннее волненіе, блестящіе глаза и яркій румянецъ на щекахъ придавали ей такую прелесть, что Эдуардъ не могъ не сказать шопотомъ матери: ‘посмотрите, какая она хорошенькая, лучше всхъ двушекъ въ графств.’

Мистриссъ Додъ внимательно посмотрла на дочь, и когда Эдуардъ ухалъ въ Оксфордъ, она сказала Джуліи:— у тебя жаръ, моя милая. Ты слишкомъ взволнована сегодняшними происшествіями. Ступай-ка лучше спать пораньше.

Джулія охотно согласилась, она чувствовала впервые непреодолимое желаніе остаться одной и предаться на свобод споимъ мыслямъ. Она ушла въ свою комнату и начала мысленно перебирать вс происшествія дня, вспоминая о нихъ то съ удовольствіемъ, то съ грустью. Она кончила тмъ, что совершенно извинила Гарди въ его странной выходк и упрекала только себя. Ей слдовало быть осторожне: отъ мужчинъ нельзя ожидать скромности, смлость къ нимъ идетъ.

‘Право, мн кажется, они лучше, когда смлы’ думала она. Вскор ее сталъ мучить неизбжный вопросъ: а что онъ думаетъ обо мн?

Въ эту минуту на городскихъ часахъ пробило двнадцать. Джулія почувствовала, что она виновата. Мать ей сказала ‘пойди спать пораньше’ а не ‘пойди въ свою комнату и думай о молодыхъ мужчинахъ’. Она пожала своими хорошенькими плечиками, и ршилась боле ни о чемъ не думать. Она помолилась и начала раздваться, но ненарочно погасила свчку.

‘Ничего’, подумала она: ‘я могу раздться и при лунномъ свт’. Подойдя къ окну, она хотла отдернуть занавску, какъ вдругъ отскочила съ крикомъ ужаса. На противоположной сторон улицы стоялъ какой-то мужчина, устремивъ глаза на домъ, въ которомъ он остановились. Луна освщала его высокую фигуру, и Джулія узнала мистера Гарди.

— Каково! воспликнула она вслухъ, и отскочила отъ окна. Но черезъ минуту любопытство взяло верхъ и она, какъ истая дочь Евы, подкралась снова къ окошку и устроила въ занавсяхъ маленькое отверстіе. Прильнувъ къ нему глазомъ, она ясно видла вередъ собою фигуру Гарди, стоявшаго неподвижно на одномъ мст. ‘Я скажу мам’ воскликнула она, словно думая, что ея слова долетятъ до него.

Не слыша ея страшной угрозы, онъ продолжалъ стоять.

Ее очень удивило это чудо, и, не имя высокаго о себ мннія, она недоумвала, неужели онъ сторожитъ подъ окошкомъ всякой барыни, которая платитъ учтивостью за учтивость. ‘Если онъ это длаетъ, то просто дуракъ!’ воскликнула она. Но, подумавъ немного, она пришла къ заключенію, что онъ слишкомъ гордъ, чтобы играть роль дурака. Посл долгихъ наблюденій, она увидла, что онъ не зналъ, гд находится ея комната. Онъ поклонялся всему дому. ‘Какъ это глупо’, подумала она. А онъ между тмъ былъ счастливъ: лицо его, освщенное луннымъ свтомъ, дышало восторженностью, и она впервые на этомъ лиц прочитала отпечатокъ его души. Она изучала всякую черту этого лица, всякое малйшее измненіе его выраженія, и все это сохранила въ своей памяти.

Дважды оставляла она свой постъ и отправлялась къ постели, и дважды любопытство или что другое заставляло ее возвратиться. Наконецъ, она до того простояла у окна, что ноги у нея оледенли, а щоки пылали какъ огонь. ‘Прощайте, мистеръ полисмэнъ, сказала она громко, словно онъ со могъ слышать:— какъ бы я желала, чтобы пошелъ дождь и пресильный’. Съ этимъ желаніемъ, слишкомъ жестокимъ, чтобъ быть искреннимъ, Джулія уткнула голову въ подушки.

Но ея полисмэнъ, за глазами еще боле безпокоилъ ее. Она лежала съ открытыми глазами, и думала, стоитъ ли онъ ее еще, или нтъ, думала, что все это значитъ, что скажетъ мама. Ее безпокоило, кто изъ нихъ, онъ или она, боле виноваты въ этой исторіи, какой, она была твердо убждена, никогда не бывало на свт. Но главное, ее занималъ вопросъ, что онъ сдлаетъ посл этого. Голова ея горла и глаза не закрылись ни на минуту во всю ночь.

Сойдя внизъ, на другое утро она была очень блдна. Мистриссъ Додъ тотчасъ это замтила. ‘Странно, сказала она:— молодёжь такъ жадна до удовольствій, но удовольствія рдко здоровы для молодёжи. Вчерашнее волненіе было очень полезно для твоей старой мамы, но для тебя оно было слишкомъ сильно. Я буду очень рада, когда мы воротимся домой и слова заживемъ нашей тихой, мирной жизнью.’

Увы! Будетъ ли эта жизнь попрежнему мирна и тиха?

IV.

Черезъ мсяцъ посл описанныхъ сценъ начались каникулы и Гарди отправился домой къ отцу, чтобъ на свобод приготовиться къ экзамену на ученую степень. Точно такъ же воротился домой и срзавшійся Додъ. Онъ запихалъ въ свой чемоданъ Ольдрича и Уателе, тогдашнихъ авторитетовъ въ логик, твердо намреваясь совладать съ этой наукой до будущаго экзамена. Но каково же было его удивленіе, когда, войдя въ свою комнату черезъ часъ посл прізда, онъ нашелъ вс свои вещи убранными въ комод по женской метод, то-есть по слоямъ: сверху слой жилетовъ, потомъ слой панталонъ и сюртуковъ и, наконецъ, слой тетрадокъ и книгъ. Въ этомъ послднемъ сло, логики какъ не бывало.

Вечеромъ онъ шуткою спросилъ сестру, на что ей могла понадобиться подобная книга, тмъ боле, что она даже не носила локоновъ.

— Я намрена ее прочесть, изучить и тебя научить, отвчала Джулія, слишкомъ томнымъ голосомъ для такого энергическаго ршенія.

— Ну, если ты ее стащила для чтенія, то я больше не скажу ни слова, преступленіе это само себя накажетъ.

— Полно шутить, Эдуардъ, и подумай о мам. Я не могу сидть сложа руки, чтобы и видть, какъ ты вторично сржешься.

— Вторично… какъ бы не такъ. Я этого не хочу. Но не можешь же ты помочь мн въ логик, какъ ты помогала въ синтаксис. Весь свтъ знаетъ, что двочки не могутъ выучиться логик.

— Двушки могутъ выучиться всему, чему он захотятъ. Он только не могутъ научиться тому, чему ихъ заставляютъ.— Прежде чмъ Эдуардъ могъ раскусить глубокій смыслъ ея словъ, она прибавила взволнованнымъ голосомъ:— Не мучь меня, не дразни. И въ туже минуту слезы брызнули изъ ея глазъ.

— Вона! воскликнулъ Эдуардъ, совершенно озадаченный такой неожиданностію.

— Что это? спросила мистриссъ Додъ изъ другой комнаты.

— Не знаю, мама, отвчалъ Эдуардъ:— что съ тобой, Джулія]

— Н… ничего. Не мучь меня.

— Ты не былъ грубъ съ ней, Эдуардъ? спросила его мать, подходи къ нимъ.

— Нтъ, нтъ, воскликнула Джулія:— это я стала такая сердитая, глупая двочка. Я совсмъ перемнилась. Мама, милая мама, что со мною? И она спрятала свою головку на груди матери.

Мистриссъ Додъ нжно погладила ея хорошенькую головку и показала знакомъ Эдуарду оставить ихъ однхъ. Когда Джулія немного оправилась, мистриссъ Додъ прервала молчаніе.

— Скажи мн, что съ тобою, начала она:— Эдуардъ теб ничего не сказалъ непріятнаго или грубаго? Я слышала все, что ни говорили и только что хотла разсмяться, какъ ты расплакалась. И это не первый разъ. Я не хотла сказать Эдуарду, но я нсколько разъ видала тебя съ заплаканными глазами.

— Вы видли, мама? спросила Джулія шопотомъ.

— Ты сама знаешь лучше меня. Но я сказала себ, что незачмъ напрашиваться на откровенность. Я думала лучше всего подождать, пока ты сама придешь ко мн и все разскажешь. Ну, такъ скажи же мн, мой ангелъ, что съ тобою? Зачмъ ты говоришь объ одномъ, а думаешь о другомъ? Зачмъ ты плачешь безъ всякой причины?

— Я, право, не знаю, мама, отвчала Джулія, но подымая головы.— Можетъ быть, это оттого, что я сплю очень дурно. Когда я встаю съ постели, я вся дрожу и чувствую себя боле усталой, чмъ когда легла.

— Это очень жаль, сказала мистриссъ Додъ.— Давно ли ты страдаешь безсонницею?

Джулія не отвчала на этотъ вопросъ, а продолжала:

— Мама, мн то ужасно весело, то страшно грустно. Я уже не прежняя спокойная, довольная двочка. Я то берусь за одно, то за другое, и ни на чемъ не могу остановиться. Даже въ церкви не проходитъ это странное волненіе. Я забыла вчера вечеромъ полить цвты, а мистриссъ Манеле говоритъ, что я страшно блдна. Правда это? Впрочемъ, какое мн до этого дло? Я просто съ-ума схожу. Я такъ часто смотрюсь въ зеркало, а это — первое доказательство глупости. Потомъ я не могу проходить мимо модныхъ магазиновъ, чтобы не остановиться, не посмотрть на самыя дорогія матеріи. Въ эти минуты мн такъ хочется надть блестящее шелковое платье и волосы убрать брильянтами.

Кончивъ свою исповдь, Джулія тяжело вздохнула, но ей казалось теперь легче и она приподняла голову, чтобъ посмотрть, какой эффектъ произвели ея слова на мать.

Мистриссъ Додъ широко открыла глаза отъ удивленія, но когда кающаяся гршница кончила перечень своихъ грховъ, она сказала съ улыбкой: — я не врю. Нтъ на свт двушки, которая бы мене тебя любила наряды. Моя Джулія никогда не думаетъ о себ: она рождена для другихъ.

Джулія поцаловала ее съ улыбкой, но черезъ минуту грустно прибавила.— Ахъ! Это была старая Джулія. Я совсмъ забыла, какая она была. Новая Джулія нервная, мечтательная, себялюбивая, пустая, гадкая двчонка.

— Дай мн поцаловать это чудовище, сказала мистриссъ Додъ.— Дай мн подумать. И она устремила на нее свой проницательный взглядъ. Джулія вся покраснла, сама не зная отъ чего.

— Во всякомъ случа, продолжала мистриссъ Додъ задумчиво: — твои года очень критическіе. Можетъ быть, мое дитя превращается въ женщину, мой бутончикъ въ розу. И она грустно вздохнула. Матери часто вздыхаютъ о вещахъ, о которыхъ никому другому и въ голову не придетъ горевать.

— Скоре въ пустоцвтъ, отвчала Джулія.— Поврите ли, я даже не рада, что Эдуардъ возвратился домой? А вчера я ни съ того, ни съ сего закричала: ‘Убирайся, не надодай мн!’

— Какъ, на твоего брата?

— Нтъ, на бднаго Снота. Онъ бросился ласкаться ко мн, когда я о чемъ-то задумалась.

— Ну, по счастью, собаки не понимаютъ тонкостей человческаго языка.

— Я боюсь, что он насъ понимаютъ, когда мы ихъ отталкиваемъ.

Мистриссъ Додъ невольно улыбнулась искреннему раскаянію, съ которымъ Джулія произнесла послднія слова. Но молодая двушка воскликнула:— Ахъ, не смйтесь надо мною. Помогите мн. Вы такъ умны и опытны. Вдь вы сами были прежде двочкой, а потомъ уже сдлались ангеломъ. Вы должны знать, что со мною длается. О, вылечите меня, пожалуйста вылечите, дли убейте! Я такъ жить не могу. Вс мои нжныя чувства заглохли и я не знаю покоя.

Мистриссъ Додъ серьёзно посмотрла на нее и задумалась, Джулія слдила за ней.

— Милая моя, сказала мистриссъ Додъ: — еслибъ ты не была моя дочь и не взросла подъ моими глазами, то я бы тотчасъ сказала, что или у тебя какая нибудь хроническая болзнь, дйствующая сильно на нервы, или у тебя… или ты просто, какъ говоритъ молодёжь, влюблена. Не пугайся, дитя мое, никто тебя не подозрваетъ въ нескромности или неосторожности, и потому я уврена, что твой организмъ потрясенъ какимъ нибудь ударомъ. Дай Богъ, чтобъ ничего не было серьёзнаго. Я теб общаю посовтоваться, не медля ни минуты, съ лучшими докторами.

Пока мистриссъ Додъ произносила свое сужденіе, лицо Джуліи представляло любопытное зрлище: такъ быстро пробгали по немъ противоположныя чувства, и надежда, и страхъ, и упреки совсти. Но когда мистриссъ Додъ дошла до своего прозаическаго заключенія, то лицо Джуліи вдругъ потеряло всю свою живость, и она грустно, почти сердито промолвила:— Я надюсь на васъ и на вашъ умъ, а не на гадкихъ докторовъ.

Въ тотъ же вечеръ мистриссъ Додъ послала маленькую записку къ мистеру Кольману, городскому аптекарю, и онъ явился на другое утро. Посл осмотра больной, мистриссъ Додъ приказала ей знакомъ удалиться и разсказала признаки болзни: безсонница, быстрые переходы отъ веселья къ грусти и обратно, раздраженіе нервовъ и странная нерадивость ко всему. Выслушавъ почтительно ея слова, мистеръ Кольмавъ торжественно произнесъ свое сужденіе: у больной нтъ никакихъ признаковъ чахотки или какого другаго органическаго разстройства, но есть значительное разстройство въ отправленіяхъ, которое необходимо прекратить немедленно. Онъ почтительно откланялся и черезъ часъ съ небольшимъ явился мальчикъ въ ливре и съ низкимъ поклономъ подалъ коробочку съ двадцатью-восемью пилюлями и стклянку микстуры, раздленной блыми полосками на шесть равныхъ частей или пріемовъ. Пилюли состояли изъ сабура, колоквинта, мыла и еще одного ингредіента, названіе котораго я позабылъ, микстура — изъ настойки на стальныхъ опилкахъ, камфор и кардамон. Принимать приказало было пилюли на ночь, а микстуру три раза въ день.

— Я не понимаю, Джулія, сказала мистриссъ Додъ:— пилюль хватитъ на дв недли, а микстура кончится въ два дня.

Эта тайна вскор разъяснилась: хорошенькій пажъ являлся акуратно черезъ день съ новой стоянкой. На третьей стклянк мистриссъ Додъ задумалась. Это періодическое появленіе пажа съ опредленной порціею лекарства слишкомъ пахло рутиной и шарлатанствомъ, и какой-то внутренній инстинктъ говорилъ ей, что не такими средствами можно вылечить Джулію отъ ея таинственнаго недуга.

Итакъ, она послала за мистеромъ Осмондомъ, лекаремъ, пользовавшимся въ Баркинтон большой репутаціею. Онъ тотчасъ явился, и хотя мистриссъ Додъ, можетъ быть, желала бы видть въ доктор боле приличнаго человка, но онъ былъ очень тихъ, говорилъ съ больной и щупалъ пульсъ очень нжно. Все это чрезвычайно понравилось мистриссъ Додъ, равно и то, что онъ выразилъ надежду вылечить ее, не прибгая ни къ какимъ сильнымъ средствамъ. Однако, не успла Джулія выйти изъ комнаты, какъ онъ совершенно перемнилъ тонъ и серьёзно объяснилъ мистриссъ Додъ, что она очень хорошо сдлала, пославъ за нимъ во время, такъ-какъ у ея дочери была гиперестезія (мистриссъ Додъ всплеснула руками отъ ужаса), или, какъ неученые люди сказали бы, ‘крайняя чувствительность органовъ’.

Бдная мать вздохнула легче. Переводъ иногда — спасительная вещь. Она сказала, что всегда этого боялась за Джулію. Но излечимо ли это разстройство? Можно ли измнить натуру? Докторъ отвчалъ, что нельзя было уничтожить самаго разстройства, но можно предотвратить его болзненныя проявленія, особенно если захватить во время. Главное несчастье, что всегда слишкомъ поздно обращаются къ докторамъ. Въ настоящемъ случа былъ только одинъ сильный симптомъ — безсонница.

— Мы должны вылечить ее отъ этого, сказалъ онъ, прописывая рецептъ: — кром того ей необходимо постоянно заниматься чмъ нибудь: гулять, кататься. Перемна воздуха и развлеченія были бы лучшія для нея лекарства. Въ подобныхъ случаяхъ, близко соприкасающихся съ гипереміею, прибавилъ мистеръ Осмондъ:— доктора считаютъ полезнымъ венесекцію.

— Какъ, венесекцію? кровопусканіе? воскликнула съ ужасомъ міістриссъ Додъ.

Замтивъ ея отвращеніе отъ такихъ ршительныхъ средствъ, мистеръ Осмондъ очень ловко продолжалъ:

— Но когда, какъ въ настоящемъ случа, нтъ кефалгіи и другихъ симптомовъ, кровопусканіе совершенно излишне, даже вредно.

Уже надвая перчатки, онъ прибавилъ:

— Діэта, конечно, антифлогистическая.

Мистриссъ Додъ поблагодарила его и, проводивъ до лстницы, спросила, не будетъ ли онъ такъ добръ научить ее, гд это покупаютъ.

Мистеръ Осмондъ посмотрлъ на нее съ изумленіемъ и отвчалъ, что всякій аптекарь приготовитъ прописанное имъ. Это были только морфиновыя пилюли, которыя слдовало принимать по одной на ночь.

— О, я не о рецепт спрашиваю, а насчетъ діэты, какъ это вы ее назвали? Анфло… гистич… Я лучше запишу. И она вынула изъ кармана свою записную книжку.

Мистеръ Осмондъ снова посмотрлъ на нее съ удивленіемъ, потомъ улыбнулся съ торжественнымъ сознаніемъ своего умственнаго превосходства.

— Антифлогистическій не значитъ особенная пища, это — медицинскій терминъ.

— Скажите, какая я дура, добродушно замтила мистриссъ Додъ.

— Нтъ, я думаю, скоре я дуракъ, что говорю съ барынями по-гречески, отвчалъ мистеръ Осмондъ:— но невозможно выражать медицинскія идеи общепонятнымъ языкомъ. ‘Антифлогтстическій’ значитъ — негорячительный. Вы должны знать, что почти вс разстройства происходятъ отъ ‘флегмонъ’, то-есть болзненнаго жара, инфламаціи. Поэтому система, уничтожающая жаръ, или антифлоглогическая система возстановляетъ необходимое равновсіе въ организм освжающими средствами, именно венесекціею, или кровопусканіемъ, въ крайнихъ случаяхъ, даже весикаціею и салинаціею, если нужно. Но не пугайтесь, настоящій случай вовсе не требуетъ сильныхъ средствъ и необходима только легкая діэта, освжающая организмъ — однимъ словомъ, антифлогистическая. Утромъ вы ей дадите жаренаго хлба, но масла какъ можно меньше, и какао или слабаго чая. Боже васъ упаси поить ее кофеемъ. Къ завтраку — бифъ-ти или бульонъ изъ баранины, къ обду — кусочекъ жаренаго цыпленка и пудингъ изъ тапіоко. Для питья лучше всего овсяный настой, и никакъ не боле одной рюмки вина въ день. Этимъ мы теперь и удовольствуемся, главное, не надо давать ей чернаго мяса. Если вы будете слдовать этимъ совтамъ, то я надюсь, вы скоро совершенно успокоитесь насчетъ здоровья вашей дочери.

Посл ухода добраго лекаря, мистриссъ Додъ объявила Джуліи, что она въ восхищеніи отъ мистера Осмонда.

— Онъ такой добрый и внимательный, сказала она:— онъ, кажется, вполн понимаетъ мое безпокойство и сочувствуетъ ему. И потомъ говоритъ такъ умно и учено. Теб приказано принимать наркотическія пилюли, побольше гулять и наблюдать антифлогистическую діэту.

Джулія начала гулять по нсколько часовъ въ день и сть только легкую пищу, она еще боле поблднла, стала еще скучне и теперь гораздо рже находили на нее порывы веселости. Мать ея ршилась посовтоваться съ одной изъ своихъ пріятельницъ. Та отвчала, что она никогда не положилась бы на аптекарей и лекарей, а призвала бы извстнаго доктора. Зачмъ прямо не посовтоваться съ докторомъ Шортомъ? Вы слышали о немъ?

— О, да. Я даже встрчала его въ обществ. Очень образованный человкъ, я, конечно, послдую вашему совту и пошлю за нимъ. Я вамъ очень благодарна, мистриссъ Бозанкетъ. Скажите, кстати, онъ, по вашему мннію, очень искусный докторъ?

— Да, это почти геній. Онъ большой другъ моего мужа.

Слова эти были такъ, убдительны, что мистриссъ Додъ тотчасъ написала знаменитому доктору записку, и на другой день къ крыльцу ел дома подкатила зеленая карета и изъ нея вышелъ докторъ Шортъ, согнувшись въ дугу. Это былъ очень высокій мужчина, замчательно худощавый и съ чрезвычайно умными глазами и изящными манерами. Увидвъ его, мистриссъ Додъ улыбнулась отъ удовольствіи, а Джулія вздрогнула отъ страха. Посл обычныхъ привтствій, онъ посмотрлъ на языкъ больной, пощупалъ ея пульсъ. ‘Очень скорый’, замтилъ онъ вслухъ, потомъ терпливо выслушалъ разсказъ мистриссъ Додъ о признакахъ болзни, хотя по лицу его замтно было, что онъ длалъ это изъ учтивости, вовсе не нуждаясь въ такихъ подробностяхъ. Наконецъ, спросивъ лоскутъ бумаги, онъ разорвалъ его на дв половинки и принялся писать рецепты, отъ времени до времени разговаривая съ дамами.

— У васъ подключичная боль, миссъ Додъ, сказалъ онъ:— то-есть, я хочу сказать, что у васъ болитъ подъ лопаткой.

— Нтъ, сэръ, отвчала спокойно Джулія.

Докторъ Шортъ посмотрлъ на нее съ удивленіемъ: его паціентки очень рдко противорчили ему. Разв он могли понимать лучше его, что у нихъ болитъ?

— А, продолжалъ онъ:— вы не сознаете этой боли, тмъ лучше, боль, должно быть, несильная: только непріятное ощущеніе, больше ничего. Потомъ онъ объяснилъ мистриссъ Додъ, что лекарство нумеръ первый должно принимать цлую недлю и потомъ его замнить нумеромъ вторымъ, которое продолжать до выздоровленія. И съ этимъ онъ началъ надвать перчатки. Мистриссъ Додъ тогда очень нершительно спросила его, можетъ ли она узнать, какая болзнь была у ея дочери.

— Конечно, отвчалъ ученый мужъ:— у вашей дочери маленькое разстройство и онмніе печени. Первое прописанное мною лекарство очиститъ самую желзу и желчные каналы, а второе подкрпитъ нормальное отправленіе этого важнаго органа пищеварительной системы.

— Разстройство печени, докторъ Шортъ! Такъ дочь моя не страдаетъ гиперостезіею? воскликнула мистриссъ Додъ.

— Гиперостезіею? да такой болзни вы не встртите ни въ одной медицинской книг.

— Это удивительно! Докторъ Осмондъ сказалъ, что это — гиперестезія. И, чтобъ вполн бытъ увренной въ точности своихъ словъ, мистриссъ Додъ вынула изъ кармана свою записную книжку. Пока она перелистывала ее, докторъ Шортъ видимо перебиралъ въ голов имена всхъ извстныхъ ему докторовъ.— Осмондъ! Осмондъ! повторялъ онъ:— я никогда и не слыхивалъ о такомъ доктор.

— Каковы! воскликнула Джулія.— А еще живутъ рядомъ, въ одной улиц!

При этой выходк своей дочери, мистриссъ Додъ погрозила ей пальцемъ, но лицо доктора Шорта вдругъ прояснилось.

— А, вы говорите о лекар мистер Осмонд, произнесъ онъ многозначительно:— очень почтенный человкъ. Я, право, не знаю человка боле почтеннаго по его части. Такъ мой другъ мистеръ Осмондъ даетъ совты и по докторской части? Каково? Тутъ докторъ Шортъ остановился, чтобы дать время его слушательницамъ вполн оцнить подобное чудо, потомъ онъ продолжалъ совершенно другимъ тономъ:— вы его вроятно не поняли. Гиперестезія, конечно, существуетъ, иначе бы онъ вамъ не сказалъ, но гиперестезія не болзнь, а симптомъ болзни, именно желчнаго разстройства. Мой почтенный другъ смотритъ на болзни съ точки зрнія умственнаго здравія — это его спеціальность, но опытъ доказываетъ, что умственное здравіе есть только результатъ физическаго. Будьте покойны, сударыня, когда прописанныя мною лекарства очистятъ желчный каналъ и возстановятъ нормальное отдленіе соковъ, то гиперостезія и другіе симптомы печеночнаго разстройства совершенно исчезнутъ и наша прелестная паціентка снова будетъ блистать своимъ изящнымъ умомъ и прекраснымъ здоровьемъ. Съ этимъ имю честь кланяться. И докторъ Шортъ всталъ со стула.

— Благодарствуйте, благодарствуйте, докторъ Шортъ, сказала мистриссъ Додъ, также вставая:— ваши слова возбуждаютъ во мн довріе и благодарность. И, словно подъ вліяніемъ этихъ чувствъ, она пожала руку доктору Шорту. Хотя ихъ руки соединились только на секунду, но они оба были такъ ловки, что изъ одной руки въ другую перешла довольно крупная монета.

Вотъ рецепты, прописанные докторомъ Шортомъ, мы приводимъ ихъ въ перевод на обыкновенный языкъ, для назиданія молодыхъ двушекъ, страдающихъ тмъ же недугомъ, какъ Джулія:

1) Миссъ Додъ.

Принимать на ночь реумерскія пилюли. По утрамъ пить 1 унцъ алойнаго декокта.

8-го сент. Дж. Ш.

2) Миссъ Додъ.

Сдлать кашку изъ александрійскаго листа, кремортартара и экстракта изъ одуванчика, положивъ каждаго по полудрахмы. Принимать по драхм каждое утро.

8-го сент. Дж. Ш.

— Какой любезный человкъ, совсмъ придворный, замтила мистриссъ Додъ, по уход доктора. Джулія нагнула голову въ знакъ согласія и даже прибавила: — Я никогда не думала, чтобъ скелетъ могъ быть такимъ приличнымъ джентльменомъ,

Мистриссъ Додъ подтвердила, что онъ дйствительно очень худощавъ.

— Ахъ, нтъ, мама, воскликнула Джулія: — худощавый человкъ все же иметъ тло, онъ нее же живой, а когда этотъ баринъ взялъ меня за руку, то я почувствовала, словно смерть прикоснулась ко мн и наложила на меня свою роковую печать.

Мистриссъ Додъ совтовала ей не предаваться такимъ мрачнымъ мыслимъ и сдлала ей выговоръ, зачмъ она судитъ ученыхъ людей по наружности.

— Однако, сказала она: — если лекарства добраго доктора не удовлетворятъ его и моимъ ожиданіямъ, то я повезу тебя тотчасъ въ Лондонъ. А главное, я надюсь, что папа скоро возвратится.

Бдная мистриссъ Додъ сама заболла не на шутку. Доктороманія — такая же болзнь, какъ всякая другая манія: пьянство, полемика и т. д.

Дйствительно, не дале какъ на слдующую же недлю, мистриссъ Додъ и Джулія сидли въ пріемной одного изъ извстныхъ лондонскихъ врачей. Он терпливо дожидались своей очереди, такъ-какъ передъ ними уже записалось сорокъ человкъ. Наконецъ ихъ ввели въ кабинетъ ученаго мужа, и мистриссъ Додъ въ сотый разъ принялась разсказывать о симптомахъ болзни своей дочери. Докторъ прервалъ ее очень учтиво, объявивъ, что аскультація лучше всего объяснитъ положеніе больной, и онъ взялъ со стола свой стетоскопъ. Джулія отскочила отъ него и посмотрла съ ужасомъ на мать, но мистриссъ Додъ успокоила ее тмъ, что сама приняла участіе въ ея медицинскомъ осмотр. Докторъ спокойнымъ то7омъ рапортовалъ, о каждомъ орган, не отнимая уха отъ инструмента.

— Легкія не тронуты, говорилъ онъ словно съ досадою: — печень также. Ну, теперь перейдемъ къ… гм? Кажется, нтъ никакого органическаго недостатка въ развитіи сердца, ни въ митроидальной, ни въ трикуиндальной заслонк. Прекрасно, если мы не найдемъ признаковъ склонности къ гипертрофіи. А! я уловилъ легкое діастологическое хрипніе, очень легкое. Съ этими словами онъ положилъ на столъ свой инструментъ и съ видимымъ удовольствіемъ произнесъ: — Больной органъ у васъ — сердце.

— О! сэръ. Она въ опасности? съ испугомъ спросила мистриссъ Додъ.

— Нтъ, ни мало. Попробуйте вотъ этого лекарства и прізжайте опять черезъ мсяцъ. Онъ подалъ ей рецептъ и позвонилъ. Этотъ звонокъ значилъ: ‘Дай гинею и убирайся’.

— Теперь въ сердц разстройство! съ отчаяніемъ произнесла мпетриссъ Додъ, садясь въ карету.

— Милая, милая мама! воскликнула съ жаромъ Джулія, видя слезы на глазахъ матери: — у меня нтъ никакой болзни, кром того, что я — глупая, пустая двчонка, Что же касается до васъ, мама, то зачмъ вы хотите подчинить себя людямъ, которые гораздо глупе васъ? Въ этомъ-то и заключается наше горе. Знаете, милая мама, повезите меня будущій разъ къ докторш, т. е. если вы еще не довольно проучены.

— Куда, душа моя?

— Къ докторш.

— Къ женщин-доктору? Да такихъ нтъ, дитя мое, Правда, самоувренность становится характеристикою нашего пола, но мы еще, слава-богу, не протерлись въ ученыя званія.

— Извините, мама, уже есть дв или три докторши. Такъ въ газетахъ пишутъ.

— Ну, въ такомъ случа, по счастью у насъ ихъ нтъ.

— Какъ, въ Лондон нтъ?

— Нтъ.

— Какая же польза въ такомъ большомъ, многолюдномъ город, если въ немъ нтъ всего чего хочешь? Подемте назадъ въ Баркинтонъ, сегодня, сейчасъ. Пожалуйста, пожалуйста, подемте.

— Да, завтра. Но если ты хочешь успокоить свою маму, то мы еще посовтуемся съ докторомъ Чальмерсомъ.

— О! мама, еще новый лекарь! Этотъ меня такъ напугалъ, я никогда не слыхала о такомъ инструмент, какъ ему не стыдно. Нтъ, пожалуйста, не тоните меня боле къ лекарямъ.

— Да это не простой лекарь, а придворный докторъ.

Придворный докторъ объявилъ, что въ главныхъ центрахъ нервной системы произошло онмніе. На вопросъ, есть ли разстройство въ полости сердца, онъ отвчалъ лаконически: ‘Пхе!’ Когда же ему сказали, что это было мнніе сэра Вильяма, то онъ замтилъ: ‘А! это совсмъ другое дло.’ Однако онъ подтвердилъ, что это разстройство очень бездльное и не распространится дале, если подкрпить нервную систему. Прощаясь, онъ подалъ два рецепта: на пилюли и черную микстуру.

Но мистриссъ Додъ все казалось мало, и она похала еще къ послднему доктору, мистеру Киньону, который нашелъ раздраженіе въ слизистой оболочк и предписалъ успокоительныя средства: синія пилюли и содовые порошки.

Мистриссъ Додъ воротилась домой нисколько не утшенною, Джулія казалась апатичной. Сидя за чаемъ, мистриссъ Додъ перебирала визитныя карточки, накопившіяся во время ихъ отсутствія: Докторъ Шортъ, мистеръ емондъ, мистриссъ Гетернигтонъ, мистеръ Альфредъ Гарди, леди Дьюри, мистриссъ и миссъ Базанкетъ. Какая досада, что Эдуарда не было дома. Мистеръ Альфредъ Гарди, конечно, заходилъ къ нему.

— Безъ всякаго сомннія.

— А славный онъ молодой человкъ.

— Да. Нтъ. Онъ очень грубъ.

— Будто? У него тогда болла голова, а мужчины нетерпливы къ боли.

— Какъ это на васъ походитъ, мама, находить извиненія для всякаго человка. Но онъ такой горячка.

— У меня есть дочь, которая примиряетъ меня съ горячностью характера. У него должно быть доброе сердце, онъ былъ такъ добръ до моего сына.

Джулія улыбнулась, но черезъ минуту изъ какого-то страннаго противорчія, начала бранить Альфреда: онъ былъ и такой и сякой, а главное, такой беззастнчивый, даже нахальный.

Мистриссъ Додъ спокойно отвчала, что онъ былъ очень добръ до ея Эдуарда.,

— О! мама. Вы не можете же согласиться со всмъ, что онъ говорилъ.

— Не стоить помнить всего, что говорятъ молодые люди. Я знаю и помню одно, что онъ былъ очень добръ къ моему сыну.

Чай уже былъ готовъ и мистриссъ Додъ, садясь за столъ, улыбкой пригласила Джулію ссть съ ней рядомъ. Но та выбжала изъ комнаты, сказавъ, что воротится сейчасъ.

Черезъ нсколько минутъ она влетла въ комнату съ сіяющимъ лицомъ и, обнявъ мать, горячо поцаловала ее.

— Ага, воскликнула мистриссъ Додъ: — ты опять смотришь прежней веселой Джуліею. Какъ ты себя чувствуешь? Теб лучше?

— Какъ я себя чувствую? Да, позвольте. Весь свтъ мн кажется однимъ громаднымъ садомъ, а я — бабочка и мн принадлежитъ этотъ садъ съ его цвтами. И, какъ бы въ подтвержденіе своихъ словъ, молодая двушка пошла вальсировать и кружиться по комнат, подбгая каждую минуту къ матери и осыпая ее поцалуями.

Въ такомъ веселомъ настроеніи, она оставалась около двухъ сутокъ, потомъ наступили снова мрачные дни тоски и унынія, за которыми слдовалъ снова періодъ веселости, и т. д. Она такъ легко переходила отъ одного настроенія къ другому, что для этого достаточно было одного слова мистриссъ Додъ, появленія новаго лица въ церкви, смотрвшаго въ ея сторону, или городской сплетни, пересказанной ей услужливою мистриссъ Максвель.

Мистриссъ Додъ не знала, что подумать о причин такой странной перемны въ ея дочери, и потому очень о ней безпокоилась, она вынесла изъ своей жизни убжденіе, что здоровье и счастье обусловливаются ровнымъ, тихимъ настроеніемъ духа.

Въ одинъ изъ такихъ періодовъ унынія, находившихъ на Джулію, мать и дочь сидли молча въ гостиной: мистриссъ Додъ поправляла механическіе промахи въ рисункахъ дочери, удивляясь вмст съ тмъ необыкновенной сил и смлости ея штриха, а Джулія изучала логику доктора Уатлэ, отъ времени до времени тяжело вздыхая. Вдругъ въ передней раздался громкій, пронзительный голосъ:

— А мистриссъ Додъ дома?

Мистриссъ Додъ вскочила и съ улыбкой сказала:

— Это знакомый голосъ.

Въ ту же минуту дверь съ шумомъ отворилась и въ комнату влетлъ мужчина большаго роста и почти сдой. Онъ кричалъ и хохоталъ, какъ школьникъ, вырвавшійся на свободу. ‘Ага! кричалъ онъ:— я таки васъ отыскалъ’. Мистриссъ Додъ поспшила къ нему на встрчу и подала ему очень любезно об руки, онъ дружески пожалъ ихъ.

— Мн сказали, что вы оставили городъ, а выходитъ, вы только перебрались съ набережной въ предмстье. Одинъ изъ моихъ больныхъ вразумилъ меня, гд васъ отъискать. Но какъ вы поживаете? что подлываетъ Самуилъ?

— Самуилъ? Какой Самуилъ?

— Да мужъ вашъ. Разв его не Самуиломъ зовутъ?

— Ахъ, Господи. Вы забыли. Его имя Давидъ!

— Да, да, да. Я помнилъ, что его кличатъ по имени какого-то древняго патріарха Давида, али Нафана, али Самуила. Ну, все равно, онъ славный малый. Гд онъ? Что онъ подлываетъ?

Мистриссъ Додъ отвчала, что онъ на мор, но скоро долженъ воротиться домой.

— Оно и лучше, чортъ бы побралъ эти проклятыя моря. Ну, а эта красавица, неужели та крошка, что я видлъ?

— Да, другъ мой, это — мое утшеніе, моя гордость.

— Важная красавица, хоть куда. И докторамъ-то врно не большая пріятельница.

— Ахъ, нтъ, возразила грустно мистриссъ Додъ: — вншность очень обманчива. Она и въ настоящую минуту пользуется совтами…

— Это не бда, благо бъ только лекарствъ не принимала, воскликнулъ поститель съ громкимъ хохотомъ, но вдругъ, какъ-бы опомнившись, прибавилъ:— Только вы, сударыня, берегитесь. Подумайте, что вы длаете, Баркингтонъ — знатная западня для барынь. Тутъ есть болтливый оселъ Осмондъ, да подлый головорзъ Стефенсонъ, да еще смирный убійца Шортъ. Дай имъ волю, они скоро сведутъ румянецъ со щокъ самой миссъ Флоры. Они, пожалуй, съ голоду уморили бы купидона, пустили бы кровь Венер, разбойники.

Мистриссъ Додъ нсколько смутилась, но помнявшись взглядомъ съ дочерью, спокойно отвчала:

— Я совтовалась съ мистеромъ Осмондомъ и докторомъ Шортомъ, но мы не положились на ихъ совты. Я возила свою дочь къ сэру Вильяму Бесту, доктору Чальмеру и доктору Киньону. Выдвинувъ въ свою защиту этотъ рядъ знаменитостей, она самодовольно улыбнулась.

— Господи! заоралъ во все горло поститель:— эка фаланга шарлатановъ, и всхъ ихъ спустили на одну несчастную здоровую двочку. Да посмотрите на нее, она кровь съ молокомъ, ваша миссъ Флора.

— Мою дочь зовутъ Джуліей, сказала мистриссъ Додъ, нсколько обидвшись, но въ ту же минуту прибавила:— Душа моя, это — докторъ Самсонъ, старинный пріятель твоей матери.

— И авторъ и изобртатель великой хронотермической теоріи медицины, открывшій законы единства, періодичности и перемежаемости болзней, прибавилъ докторъ Самсонъ съ удивительной быстротой.

Джулія широко раскрыла глаза отъ удивленія и сухо поклонилась. Ей было противно смотрть на новаго знакомаго: онъ въ нсколько минутъ обнаружилъ въ себ вс качества, которыхъ ее такъ прилежно учили избгать — именно, грубости въ манерахъ, голос и выраженіяхъ. Кром того онъ перебивалъ ее мать, не давая ей окончить фразы, а жители Альбіон-виллы считали боле чмъ преступленіемъ перебивать другъ друга.

Мистриссъ Додъ была несамолюбива въ отношеніи себя, но обладала въ высшей степени материнскимъ эгоизмомъ, и потому не могла упустить случая прибавить еще одного доктора къ своему длинному списку.

— Вы мн позволите вамъ показать рецепты вашихъ почтенныхъ собратій? сказала она поспшно.

Джулія громко вздохнула и знаками просила мать оставить свое намреніе, но та словно ее не замтила. Докторъ Самсонъ самъ былъ подверженъ нкоторому болзненному разстройству, именно умственныхъ способностей: онъ до того не терплъ противорчія, что никогда не имлъ терпнія выслушать мннія своихъ противниковъ.

— Сударыня, воскликнулъ онъ поспшно:— вы сказали ихъ имена, и мн довольно. Шортъ лечитъ отъ разстройства печени, сэръ Вильямъ — отъ разстройства въ легкихъ или въ сердц, Чальмерсъ хлопочетъ о нервной систем, Киньонъ — о слизистой оболочк. А вс они вмст, поврьте — дураки и вральманы.

— Джулія! замтила мистриссъ Додъ: — это удивительно.

— Ничего тутъ нтъ удивительнаго, подхватилъ громовымъ голосомъ докторъ Самсонъ:— ничего удивительнаго. Что же, вы думаете, я даромъ зналъ этихъ разбойниковъ тридцать лтъ и не усплъ раскусить ихъ,

— Разбойниковъ? Нтъ, извините.— Они ученйшіе представители вашей докторской братіи.

— Ученйшіе? То-есть вы хотите сказать, самые ловкіе мошенники. Врьте мн, нтъ подле ремесла докторскаго. Это все равно, что огромная бочка пива. А что всплываетъ на верхъ бочки? А? Онъ замолчалъ на секунду и потомъ крикнулъ во все горло.— Пна, сударыня!

— Слушайте, продолжалъ онъ, понижая голосъ:— докторъ, получающій до трехъ или четырехъ тысячъ въ годъ, часто бываетъ честный человкъ, и даже иногда кое-что смыслитъ въ медицин, конечно, немного, потоку что ее нигд порядкомъ не изучаютъ. Но если онъ перешагнулъ за пять тысячъ, то это или мошенникъ, или дуракъ, или онъ кланяется, подличаетъ и сосетъ кровь больныхъ вмст съ аптекаремъ и акушеромъ, этими двумя необходимыми подспорьями англійскаго семейства, или онъ длается спеціалистомъ. А спеціалистъ связываетъ свое имя съ какой нибудь модной дйствительной или вымышленной болзнью, чтобъ быть модной, ей нтъ необходимости существовать. Вс четыре доктора, которыхъ вы назвали, именно и есть спеціалисты, то-есть безмозглые сумасброды. Я знаю ихъ насквозь и поэтому вамъ совтую, когда вы опять рехнетесь и захотите обратиться къ одному изъ нихъ, то лучше чмъ платить по гине каждому подобному ослу, приходите ко мн, я вамъ скажу ихъ мннія и пропишу ихъ рецепты, и все это даромъ.

Мистриссъ Додъ холодно поблагодарила его за предложеніе и сказала, что она была бы ему гораздо боле благодарна, еслибъ онъ доказалъ свое превосходство надъ знаменитыми авторитетами и вылечилъ бы ея дочь.

— Ну, что жь и вылечу! сказалъ онъ хладнокровно: — покажите языкъ! Дайте руку.

Мистриссъ Додъ знала хорошо, съ кмъ иметъ дло, и потому поспшила обратить вниманіе доктора Самсона на единственную медицинскую тэму, которая ее занимала. Пока онъ находился еще въ соприкосновеніи съ рукою Джуліи, она поспшила сообщить ему вс признаки болзни дочери, упомянула и о томъ, что мистеръ Осмондъ сказалъ на счетъ гиперестезіи, не забыла и о гипереміи и аитифлогистичномъ леченіи.

— Антифлогистичное, завопилъ докторъ Самсонъ, рзкимъ, раздраженнымъ голосомъ: — это длинное, безсмысленное слово, наслдство древнихъ коноваловъ, отправило боле народу на тотъ свтъ, чмъ вс вислицы, гильйотины и войны на свт. Еслибы не я, эта теорія и досел не дала бы мста здравой систем леченія. Знаете ли, что такое антифлогистичное теченіе? Каждой болзни они приписываютъ огненное свойство, воспалительность, по ихъ собачьей латын — инфламацію, погречески — флогозисъ, вотъ эту-то вредную воспалительность они думаютъ уничтожить, охлаждая или, лучше, изнуряя организмъ: сперва пустятъ кровь однимъ инструментомъ, потомъ другимъ, потомъ пососутъ ее піявками, наставятъ мушекъ, наконецъ закатятъ несчастному очистительнаго или каломеля, и окончательно уморятъ голодомъ, благодаря изнурительной діет. Вотъ она антифлогистичная система! Только имъ рдко удавалось приложить ее сполна, потому что больной обыкновенно отправлялся на тотъ свтъ, на полу-пути.

— Какія страсти! воскликнула мистриссъ Додъ.— Однако, на счетъ здоровья моей дочери…

— Выслушайте меня, сударыня, продолжалъ докторъ:— поймите всю несообразность ученія, которое я усплъ изгнать изъ главныхъ центровъ образованнаго міра, но которое, какъ видно, еще скрывается въ темныхъ закоулкахъ. Начнемъ съ теоріи охлажденія. Изнуреніе не есть охлажденіе, оно, напротивъ, производитъ лихорадочное состояніе, жаръ, мы вс замчаемъ это на себ ночью, когда человкъ слабе. (И они это знаютъ, какъ иные попугаи знаютъ цлыя фразы). Голодъ не охлаждаетъ организма: онъ производитъ горячки, которыя свирпствуютъ во всякомъ город или деревн, гд онъ царствуетъ они это знаютъ. И кровопусканіе, ихъ конекъ, только хуже воспаляете, они и это знаютъ (попугаи), чтобъ убдиться, стоитъ пощупать неровный пульсъ, прислушаться къ біенію сердца человка, которому пустили кровь варвары въ мундир или въ черномъ фрак. Но главное, вс ихъ мнимо-охлаждающія средства въ дйствительности изнурительныя — въ этомъ-то все безобразіе системы, на которую я первый сталъ нападать, и тмъ принесъ неоцненную услугу человчеству, я вамъ сейчасъ объясню на какомъ основаніи.

— Да, это очень любопытно, поспшила сказать мистриссъ Додъ со вздохомъ:— но прежде чмъ пуститься въ подробности, разршите пожалуйста вопросъ, который мн ближе къ сердцу. Вотъ на счетъ моей дочери…

— Слушайте! Существованіе человка подвержено постоянному измненію, словно приливу и отливу, частицы его тла образуются и уничтожаются, вся жизнь есть постоянное изнуреніе и возстановленіе. Кровь — главный дятель этого возстановленія. Самый повидимому пустякъ ужь нарушаетъ равновсіе между уничтоженіемъ частицъ нашего тла и замненіемъ ихъ новыми. Стоитъ лишить себя одного обда, не проспать одной ночи — и блдныя щоки на другой день покажутъ, что равновсіе нарушено. И какъ вы думаете, что причиняетъ это рдкое явленіе (оно случается только съ людьми, неимвшими средствъ лечиться у докторовъ) — смерть отъ старости? Вы скажете, столтній старикъ умираетъ подъ бременемъ лтъ, скошенный рукою времени? Это только поэзія, чушь. Отъ косы времени люди не гибнутъ, а гибнутъ отъ ланцета, время — не сила, а только мрка для событій, старикъ умираетъ потому, что тло его расходуется по прежнему, а истощенный организмъ его не успетъ пополнять расходъ. Что бы вы подумали, еслибы управляющій, которому вы поручили завдывать своимъ имніемъ, съ одной стороны производилъ громадные расходы, съ другой прекратилъ вс статьи дохода? А такъ именно поступаютъ вс эти коновалы, которые берутся завдывать вашею жизненною экономіею. Такъ поступали они цлыхъ тридцать столтій, безжалостно сжигая свтильникъ жизни.

— Это крайне неосноватально. Значитъ, вы думаете для моей дочери…

— Взгляните только! Паціентъ заболваетъ, и что происходитъ тотчасъ же? Нарушается равновсіе между изнуреніемъ и возстановлелліемъ организма, расходъ въ хозяйств не сокращается, доходъ уменьшается. Прізжаетъ докторъ къ этому больному, значить, изнуренному человку, и начинаетъ съ того, что лишаетъ его нсколькихъ чашекъ крови, главнаго возстановляющаго начала, потомъ продолжаетъ изнурять несчастнаго очистительнымъ, мушками, каломелемъ, и если какимъ нибудь чудомъ природа еще не поддалась его усиліямъ, спшитъ доканать больнаго, запрещая питательную, подкрпляющую пищу, И такъ велось отъ Гиппократа и до Самсона, и дьявольская рутина держалась свято этого убійственнаго ученія, антифлогистичной теоріи, на гибель человчеству!

Послднія два слова краснорчивый обличитель своего сословія произнесъ съ такимъ азартомъ, что работа невольно выпала изъ рукъ Джуліи. За этимъ усиліемъ, согласно его же теоріи, послдовало, въ вид вознагражденія, краткое молчаніе. Несчастная мистриссъ Додъ, которая терпливо выжидала удобной минуты, поспшила замтить:

— Это не подлежитъ сомннію, вы совершенно уничтожили своихъ противниковъ, теперь дло въ томъ, какое вы совтуете теченіе въ замнъ?

Но докторъ Самсонъ придалъ иное, боле обширное значеніе ея вопросу, который собственно относился только до Джуліи.

— Какое леченіе! воскликнулъ онъ:— теченіе по хронотермической систем, основанной на лихорадочномъ, періодическомъ свойств всхъ болзней. Пароксизмъ и послдующее облегченіе смняются, перемежаются въ каждой болзни, какъ приливъ и отливъ на мор, нетолько въ лихорадк, какъ полагаютъ присяжные коновалы, а во всхъ болзняхъ, отъ паралича и до зубной боли. Я открылъ эту истину и способъ леченія, на ней основанный. Я одинъ открылъ ее, и въ награду меня преслдуютъ, надо мной издваются, вс эти шарлатаны, эти коновалы, которые въ свое время издвались надъ Гарвеемъ, столь же великимъ изслдователемъ, хотя открытіе его совершенно ничтожно въ сравненіи съ моимъ. Чтобъ вполн оцнить хронотермическую систему, начнемъ сначала, потрудитесь мн отвтить: что такое человкъ?

При этомъ неожиданномъ вопрос, которымъ онъ словно выстрлилъ въ нее, мистриссъ Додъ въ отчаяніи отбросилась на спинку креселъ. Не надясь на отвтъ съ этой стороны, Самсонъ обратился къ Джуліи и повторилъ еще громче: ‘Что такое человкъ?’ Бдная Джулія широко раскрыла свои чудные глаза, и потомъ взглянула на мать въ совершенномъ недоумніи.

— Гд жь вы хотите, чтобъ ребёнокъ отвтилъ на подобный вопросъ?— произнесла мистриссъ Додъ со вздохомъ.— Перейдемъ къ длу.

— Я ни на волосъ отъ него не отступалъ. Рчь идетъ о новой систем медицины.

— Нтъ, извините меня, дло идетъ о молодой двушк. Что намъ до вашихъ системъ медицины?

— Вотъ они каковы, вс до единаго, вскричатъ Самсонъ въ негодованіи:— толкуйте имъ геологію, энтомологію, теологію, метеорологію. психологію, астрономію, пустякологію, какую угодно чушь, однимъ словомъ, и они будутъ слушать по цлымъ часамъ, лишь бы вещь была темная, въ облакахъ да туман, а заговорите про великое, полезное искусство врачеванія, и заткнутъ уши, потому — вещь слишкомъ ясная и наглядная, и отъ нея зависитъ ежедневно, ежечасно наше счастіе или несчастіе. Нтъ, сударыни, строеніе нашего тла, сохраненіе его отъ болзней и кровопійцъ, можетъ занимать разв жителей Сатурна или тамъ Юпитера, а намъ что до того? Толкуйте намъ о небесныхъ тлахъ, а не объ нашемъ собственномъ! Безсмысленный народъ!

Краснорчивый ораторъ, огорченный безсмысленностью народа, котораго занимаетъ то, что дальше, а не то, что ближе, замолчалъ на минуту, и мистриссъ Додъ, давно поджидавшая этой минуты, поспшила вставить свое возраженіе.

— Однимъ словомъ, вы хотите исправить, излечить весь свтъ, но никого въ особенности, а я хочу только вылечить свою дочь, оставивъ весь свта въ поко. Если вы начнете съ моего ребёнка, то я согласна потомъ перейти ко всему человчеству. Мы всегда успемъ исправить человчество, по вашимъ словамъ, оно и само не торопится, а здоровье моей двочки не терпитъ, и я убдительно прошу васъ ее вылечить.

— Помилуйте, сударыня, ее вылечить! Да это невозможно.

— Такъ по крайней мр скажите, чмъ она больна?

— Какъ! Разв я вамъ не сказалъ? Да ровно ничмъ.

Получивъ такой рзкій, неожиданный отвтъ въ награду за все свое терпніе, мистриссъ Додъ не на шутку обидлась, она привстала съ мста, вся покраснвъ и со слезою на глазахъ. Самсонъ замтилъ, что она оскорблена, и обратился къ Джуліи съ извиненіемъ по своему:

— Ну, вотъ, взбсилась барыня изъ-за того, что я не хочу обманывать, дурачить ее какъ т шарлатаны. Populus vult decipi. Я вамъ говорю, сударыня, что тутъ лечить нечего. Дайте мн больного, я его вылечу, а здороваго человка я лечить не берусь. Вотъ что я вамъ скажу: пускай миссъ Джулія проглотитъ все, что посовтовали барнинтонскіе коновалы и мясникъ Беста, съ палачомъ Киньономъ, тогда, поврьте, мн будетъ что лечить, тогда присылайте за мной!

Въ словахъ его слышалась горькая насмшка. Мистриссъ Додъ не сдлала вида, что поняла ее, а, напротивъ, обратилась къ собесднику съ любезною улыбкой:

— Оставимте въ поко всхъ докторовъ и паціентовъ, сказала она: — ужь мы давно не встрчались съ вами и, я надюсь, вы не откажете безъ церемоніи отобдать съ нами.

Онъ охотно принялъ приглашеніе, но только передъ обдомъ ему необходимо было захать въ гостиницу переодться, и навстить съ полдюжины больныхъ, которыхъ выпустилъ изъ головы, радя о благ всего человчества.

Дамы многозначительно переглянулись, когда онъ вышелъ такъ же размашисто, какъ и вошелъ.

— Ну ужь, признаюсь, глубокомысленно замтила Джулія.

— Да, онъ немножко страненъ и необтесанъ, какъ вс они вообще, сказала мистриссъ Додъ, и удалилась, чтобъ заказать лишнее блюдо къ обду.

Въ тотъ день обдъ у мистриссъ Додъ былъ нчто въ род ловушки, въ которую она надялась поймать доктора Самсона. ‘Вдь не можетъ же онъ вчно толковать про общечеловческую медицину, должна же эта скучная тэма ему надость и, наконецъ, онъ невольно перейдетъ къ самому занимательному для нея предмету — странному нездоровью Джуліи.’ Поэтому мистриссъ Додъ была необыкновенно мила и любезна съ гостемъ во время обда. Джулія же, поторой чудакъ докторъ Самсонъ сильно не нравился, была, напротивъ, очень холодна и сдержанна. Самъ докторъ велъ себя попрежнему: острилъ на каждомъ шагу, отказался отъ курицы, прописанной Осмондомъ, замнивъ ее бараниной, потребовалъ шампанскаго и, несмотря на недовольную гримаску, заставилъ Джулію выпить рюмку. Посл обда, чтобъ разговоръ не перешелъ снова на медицину, Джулія обратилась къ матери съ жалобою на недобросовстность критическихъ журналовъ, выхвалявшихъ до небесъ недавно вышедшій романъ, который оказался самой скучной и вялой компиляціей несбыточныхъ событій.

Самсонъ почелъ своимъ долгомъ напасть при этомъ случа на вс романы вообще:

— Прочтете вы, или лучше проглотите какой нибудь увсистый романъ въ трехъ частяхъ, а въ голов отъ него остается только пустота, словно въ барабан, нтъ ни идеи, ни содержанія, вотъ, возьмите Мольера, у него всегда есть мысль, онъ понялъ даже безобразіе тогдашней медицины. А теперь громоздятъ только происшествіе на происшествіе, одно другаго безсмысленне, и въ медицин-то ничего не смыслятъ: упадетъ у нихъ герой, ему кровь пускаютъ, а объ хронотермическомъ леченіи ни полслова. Дло въ томъ, что они не смотрятъ природ прямо въ глаза, а видятъ только ушами, повторяя то, что уже писано тысячу разъ другими. Поврьте, что даже въ Баркинтон есть личности для романа и, будь у меня побольше времени, я бы непремнно описалъ ихъ.

При этомъ Джулія не выдержала характера:

— Романтическія личности въ Баркинтон? Да кто же это такой? воскликнула она.

— Кто, какъ не мои паціенты? Смйтесь сколько хотите, миссъ Джулія, только лучше подождите, пока съ ними встртитесь. И въ порыв откровенности Самсонъ сообщилъ, что и между его паціентами въ Баркинтон, насчитается человкъ восемь-девять совершенно безцвтныхъ.

— Но за то, продолжалъ онъ:— у меня есть и интересные субъекты: краснощокій скупецъ, обиженный стряпчій, честный скряга — садовникъ, съ кожей какъ у слона…

— Мама, это, врно, Макелей, вскричала Джулія и совершенно измняя себ, захлопала въ ладоши.

— Потомъ, моя два — мученица и мой щенокъ, они — братъ и сестра, и ихъ отецъ, кремень — его не раскусишь. Впрочемъ, я его люблю уже за то одно, что онъ отпускаетъ банковые билеты тмъ двумъ на прожитіе. Да вы, я думаю, знаете моего щепка?

— Нтъ, я не имю этого удовольствія. Разв не знаешь ли ты этого щенка, мои милая? спросила мистриссъ Додъ, обращаясь къ дочери.

— Мама! я… я… никого такого не знаю.

— Что вы говорите! да вдь этотъ-то щенокъ и прислалъ меня сюда, сказалъ мн, гд вы живете, и просилъ поторопиться, потому, де, что миссъ Додъ очень нездорова, это — молодой Гарди, сынъ здшняго банкира.

Мистриссъ Додъ замтила добродушно, хотя съ легкимъ оттнкомъ, ироніи, что ей очень лестно такое вниманіе со стороны Альфреда Гарди, ‘особенно, когда дочь ея не обмнялась съ нимъ и парою словъ’. Джулія невольно покраснла при этомъ, она имла полное основаніе сомнваться въ правдивости словъ матери. Въ первый разъ въ жизни ей показалось, что мать ея не довольно любезна, Джулія хотла сказать, что она очень благодарна молодому Гарди за участіе, но не смла, и въ душ презирала себя за такое малодушіе. Мистриссъ Додъ еще боле ее сконфузила, когда, не сводя съ нея глазъ, прибавила: Удивляюсь, право, откуда этотъ молодой человкъ могъ узнать о твоей болзни?

— Да объ этомъ ужь, кажется, весь городъ знаетъ, по словамъ мистриссъ Макслей, весь Баркинтонъ даже того мннія, что я сильно нездорова, по ихнему, если совтуются съ нсколькими докторами, значитъ, больному очень плохо.

— Чертовски плохо! прорвало Самсона.

— Мистеръ Альфредъ Гарди интересуетъ меня, потому что онъ былъ добръ къ моему Эдуарду, сказала мистриссъ Додъ, настойчиво возвращаясь къ прежней тэм.— Мн бы очень хотлось знать, съ чего вы его называете щенкомъ?

— О, очень просто, потому что онъ щенокъ и есть. Онъ — молодой педантъ и щенокъ, который огрызается противъ каждой новой истины, которой нтъ у Аристотеля или въ Итонской грамматик, и болтунъ онъ такой, что не дастъ слова вставить, да и два-то мученица — не кто иной, какъ его сестра. Онъ постоянно изводитъ ее насмшками надъ ея религіей.

Мистриссъ Додъ только пожала плечами, и такъ-какъ обдъ кончился, улизнула изъ комнаты, Джулія послдовала за нею.

— Ты очень нехороша на взглядъ, и будто разстроена, сказала мистриссъ Додъ, какъ скоро он вошли въ гостиную:— прилягъ, милая, и отдохни немножко.

Самсонъ изготовилъ себ грогъ, и такъ замечтался о любимой своей тэм, шарлатанств въ медицин: что первое, что ему пришлось сказать при вход въ гостиную, было: ‘Прощайте, милый ребёнокъ’.

Джулія слегка покраснла при этомъ косвенномъ намек, зажгла свою свчу и съ достоинствомъ подошла къ рук матери. ‘Терпть не могу этого невжду’, прошептала она на ухо мистриссъ Додъ, и вышла изъ комнаты съ видомъ совершеннаго спокойствія. Но спокойствіе ея было только наружное: ‘что, если онъ разсказалъ этому болтуну про Генле’, подумала она съ отчаяніемъ.

— Ну-съ, нельзя ли посмотрть на рецепты, сказалъ докторъ Самсонъ.

Обрадованная тмъ, что гость ея наконецъ образумился, мистриссъ Додъ разложила передъ нимъ вс ученыя латинскія предписанія.

Онъ бгло пробжалъ ихъ и указалъ ей, что лечившій отъ нервнаго разстройства, и лечившій отъ раздраженія слизистой оболочки, прописали одно и то же лекарство,. и притомъ такое, которое ни на нервы, ни на слизистую оболочку не иметъ никакого дйствія, кром разв вреднаго, возможно ли предположить, чтобъ двое знающихъ людей могли лечить однимъ и тмъ же средствомъ, отъ двухъ противоположныхъ недуговъ? Потомъ онъ далъ ей замтить, что созови она всхъ четырехъ на консультацію, они пс непремнно сошлись бы на одномъ и согласились бы съ тмъ, кто громче кричалъ.

— Вы поступили очень тонко, посовтовавшись съ каждымъ изъ этихъ разбойниковъ отдльно, они сами себя и выдали. Ну, возможно ли, чтобъ четыре человка, сколько нибудь знакомые съ наукою, могли положить четыре разныхъ ршенія по одному и тому же длу, на версту одно отъ другого, на десять верстъ отъ истины?

Мистриссъ Додъ была поражена логичностью его доводовъ, въ знакъ чего повсила голову.

— Вы, кажется, убдились въ шарлатанств этихъ коноваловъ. Теперь post nubila Phoebus, это не ихъ собачья латынь, а настоящее дло, т.-е. посл четырехъ дураковъ и мошенниковъ является Самсонъ! Начнемъ съ того, влюблена ли наша паціентка?

Докторъ задалъ этотъ вопросъ съ такимъ же хладнокровіемъ, какъ еслибы дло шло объ ея апетит. Но мистриссъ Додъ была совершенно озадачена, хотя предположеніе это не разъ приходило ей самой въ голову, но она устраняла его, какъ невозможное.

— Влюблена? воскликнула она:— моя двочка? И чтобъ я этого не знала!

— Я этого и не предполагалъ, возразилъ онъ:— а сдлалъ этотъ вопросъ потому, что въ вашей дочери не замтилъ никакого физическаго недуга, а душевное разстройство, причиняемое страстью, иметъ свои пароксизмы и вншнія проявленія, какъ и всякая болзнь. Вы говорите, что замтили душевное разстройство, я съ своей стороны не открылъ никакого физическаго недуга: къ чему же посл этого пробовать на бдномъ ребенк цлый рядъ ядовитыхъ лекарствъ? Дйствительное лекарство (а вс остальныя я предоставляю шарлатанамъ) — непремнно ядъ или противоядіе, а въ настоящемъ случа нтъ нужды ни въ томъ, ни въ другомъ. Всегда лучше держаться боле безопаснаго пути, и сперва попробовать нравственное пользованіе. Молодыхъ двушекъ въ эти годы занимаетъ всякій пустякъ, поплясать да поскакать — для нихъ первое удовольствіе. Видите ли эти дв бумажки? Это — билеты для входа на балъ въ городской дум.

— Вижу, сказала мистриссъ Додъ недовольнымъ голосомъ.

— Ну-съ, вотъ вамъ мои рецепты, когда больная приметъ мое лекарство и въ волю напрыгается, мы посмотримъ, какъ быть дале, можетъ быть, придется прописать боле сильныя средства: гулянья, вечерники и т. д. Если же мы сбились съ дороги, то во всякомъ случа воротиться не трудно.

Такая неслыханная выходка, такое небывалое и, по ея мннію, неисполнимое предписаніе со стороны ученаго доктора окончательно поразили мистриссъ Додъ. Но Самсонъ по своему прочиталъ и объяснилъ грустное выраженіе ея лица.

— Понимаю, сударыня, воскликнулъ онъ:— предписаніе доктора по вашему, должно быть непремнно облечено въ форму, освященную столтіями кровопусканія и убійства. Такъ одолжите листокъ бумаги.

Rp. Die Mercur. circa X lior. vespert,
eat ad Proetorium.
Saltet cum xiii canicul.
praesertim meo. Dom. reddita,
6 hora matutin. domiat ad prand.
Reperat stultit: pro re nata.

Онъ съ какою-то презрительною улыбкою передалъ рецептъ мистриссъ Додъ, лицо которой прояснилось. Ея полъ вообще любитъ тхъ, которые умютъ нетолько брать, но и давать. Теперь, какъ она выманила у него настоящій, дльной рецептъ, написанный, какъ слдуетъ, на непонятной латыни, она согласилась даже свести дочь на балъ, ‘чтобъ исполнить капризъ стараго друга, которому она столько обязана’.

Докторъ Самсонъ, спустя нсколько времени, захалъ опять къ мистриссъ Додъ на обратномъ пути въ Лондонъ, и въ теченіе разговора, принялся восхвалять премудрую природу, которая наставила миссъ Джулію не принимать отравъ, прописанныхъ коновалами, несмотря на всю доврчивость ея возраста.

Мистриссъ Додъ улыбнулась и, извинясь въ томъ, что ему противорчитъ, сказала, что дочь ея положительно приняла вс прописанныя для нея лекарства.

Самсонъ спросилъ довольно рзко, не за дурака ли она его принимаетъ?

— Нтъ, отвчала та спокойно:— я васъ считаю за очень умнаго человка, но съ очень рзкими убжденіями.

— Я думаю, что съ такими же убжденіями, какъ всякій, кто иметъ право за убжденія. Вы думаете, что если доктора Шортъ, Бестъ, Киньонъ и сотни другихъ не знаютъ дйствія своихъ лекарствъ, то и я не знаю! Глаза, языкъ, кожа, голосъ, походка — все въ ней доказываетъ неразстроенное здоровье, а приняла, бы она хоть одно лекарство этого разбойника Шорта, у двочки непремнно ослабли бы десны, и сама она походила бы на смерть.

Мистриссъ Додъ это очень забавляло.

— Вс они таковы, эти господа, моя милочка, сказала она, обращаясь къ дочери: — вс они помшаны на доводахъ, а доводы эти нердко доводятъ до нелпости. Да къ чему толковать понапрасну, когда тутъ сидитъ живое доказательство.

— На что мн допрашиваться правды у живыхъ доказательствъ, когда у меня передъ глазами неопровержимый фактъ науки.

— Вы можете быть уврены, что ничего не услышите кром правды отъ дочери моего мужа, сказала мистриссъ Додъ съ достоинствомъ. При этомъ она взглянула вопросительно на дочь, а та вотъ чмъ отвтила: первое дло, очень покраснла, потомъ закрыла лицо обими руками, затмъ встала съ мста и, бросивъ на противнаго доктора сверкающій взглядъ негодованія и упрека, выбжала изъ комнаты, какъ серна.

— Помилуй боже! вскричалъ Самсонъ.— Видали, сударыня, взглядъ-то? Что твой василискъ! Еще одинъ такой взглядъ — и отъ вашего покорнаго слуги останется только куча пепла.

Джулія не возвращалась въ гостиную до тхъ поръ, пока Самсонъ не отправился въ Лондонъ. Тогда она вбжала опрометью со слезами на глазахъ и бросилась обнимать колни своей матери. Она призналась, что всми лекарствами, порошками и микстурами, удобряла свои цвты, и всего только одна герань засохла.

Мы оставили Альфреда Гарди подъ окномъ Джуліи, въ ту памятную, лунную ночь. Любовь, какъ всякая страсть — ненависть, зависть, алчность и проч.— совершенно овладваетъ человкомъ въ нсколько часовъ. Нельзя сказать, чтобъ Альфредъ влюбился съ перваго взгляда, потому что онъ видлъ Джулію во всей ея красот при яркомъ солнечномъ свт и смотрлъ на нее съ восхищеніемъ, но теперь, въ тихую лунную ночь, онъ подпалъ чарующей сил нетолько красиваго личика, но ея высокихъ душевныхъ качествъ и магическаго голоса. Первое уже достаточно видно изъ нашего разсказа о ихъ странномъ свиданіи, что же касается втораго, то Джулія не принадлежала къ тмъ женщинамъ, привлекательная прелесть которыхъ исчезаетъ въ темнот. Ея голосъ былъ тотъ чудный, полный мелодіи голосъ, который невольно волнуетъ душу человка, и обаянію котораго трудно противостоять. Альфредъ услышалъ этотъ голосъ и преклонился въ безмолвномъ обожаніи. Словомъ, онъ отнялъ у матери ребёнка, только что превращавшагося въ женщину, но его плнница быстро обернулась, посмотрла ему въ глаза, и несчастный былъ скованъ по рукамъ и ногамъ.

Она оставила его, и свтлая лунная ночь поблекла въ его глазахъ, онъ видлъ вокругъ себя только непроницаемый мракъ. Но въ его юномъ сердц сіялъ новый, чудный свтъ. Онъ прислонился къ стн противъ ея окошка и предался свтлымъ думамъ. Часы шли за часами, а ему казалось, что онъ до сихъ поръ прозябалъ и вотъ только блеснула свтлая заря, онъ начинаетъ жить. Онъ думалъ, какъ бы сладко было умереть за нее. Нтъ, еще лучше жить для нея, эта жизнь ему представлялась вчнымъ, безоблачнымъ блаженствомъ.

Посл этой памятной ночи, онъ постоянно находился въ какомъ-то упоеніи. Такъ прошло время до каникуловъ. Онъ часто посщалъ Эдуарда, въ которомъ сталъ принимать особое участіе, и считали, и пересчитывалъ дни, отдлявшіе его отъ того блаженнаго времени, когда онъ проведетъ четыре мсяца въ одномъ город съ своей чудной красавицей. Гарди не безпокоилъ докторовъ, его сердце пылало ровнымъ пламенемъ, на него не находили минуты охлажденія или нершительности, онъ быль не женщина, которой судьба опредлила ждать доброй воли мужчины. Ему жизнь казалась однимъ свтлымъ путемъ, усяннымъ розами, и онъ порхалъ по немъ на крыльяхъ любви и надежды.

Наконецъ, онъ явился въ Баркинтонъ. Впервые пришлось ему изъ области фантазіи спуститься на землю. Онъ увидлъ, какъ трудно ухаживать за молодой двушкой, которой не былъ представленъ, которую охраняетъ заботливая мать. Ему оставалось одно средство: зайти къ Эдуарду, какъ къ товарищу, но онъ разстался съ нимъ такъ недавно, что приличія требовали обождать нсколько дней.

Эти дни прошли и онъ отправился въ Альбіон-виллу. По дорог онъ обдумывалъ, какъ произойдетъ свиданіе. Эдуардъ представитъ его, мистриссъ Додъ поблагодаритъ его за службу къ ея сыну, онъ скажетъ, что скоре ему приходится благодарить, чмъ ей, Джулія сначала будетъ молчать, потомъ вставитъ въ разговоръ свое словцо, онъ любезно отвтитъ и мало по малу узнаетъ отъ нея, какого она мннія о немъ. Дло кончится тмъ, что онъ позоветъ Эдуарда обдать. Это, конечно, заставитъ ихъ въ свою очередь пригласить его, тогда онъ выберетъ удобную минуту и узнаетъ отъ Джуліи, къ кому она здить въ гости и, конечно, добьется, чтобъ и его туда представили. Достигнувъ этой ступени, онъ уже предался такимъ свтлымъ мечтамъ, такъ быстро переходилъ отъ одного счастливаго событія къ другому, что когда подходилъ къ Альбіон-вилл, то мысленно уже стоялъ съ Джуліей въ освщенной церкви передъ алтаремъ. Сердце у него тревожно билось и онъ дрожащей рукой постучалъ въ дверь.

Черезъ минуту она отворилась и его встртила Сара, черномазая служанка мистриссъ Додъ.

VI.

— Мистеръ Эдуардъ Додъ?

— Ихъ дома нтъ, сэръ, еще на прошлой недли ухали.

— Надолго?

— Не могу знать, сэръ. Только я не думаю, чтобы они возвратились прежде будущей недли.

— Но, можетъ быть, дамы… можетъ быть, мистрисъ Додъ, можетъ мн сказать, когда онъ вернется.

— Ваша правда, сэръ, только мистриссъ Додъ теперь въ Лондон.

— А миссъ Додъ? возразилъ Альфредъ, и глаза его засверкали.

— И он, сэръ, въ Лондон съ мамашей, вдь для нихъ-то нарочно и похали совтоваться съ важными докторами.

Онъ вздрогнулъ.

— Однако, она не серьёзно больна, нтъ ничего опаснаго?

— Мы надемся, что нтъ, она только скучаетъ, жалуется, какъ вс молодыя барышни.

Альфреда ни мало не успокоилъ подобный отвтъ, онъ не на шутку испугался и былъ совершенно несчастливъ. Видя безпокойство, написанное на его лиц, Сара, которая, несмотря на свою рзкость, была очень добра отъ природы, прибавила:

— Вотъ кухарка говоритъ, что здоровая работа вылечила бы нашу миссъ отъ всхъ ея болзней.

— Ваша кухарка — безчувственное существо, отвтилъ Альфредъ.

— Да это ужь такъ отъ должности, иначе какъ могла бы она рзать кроликовъ. Однако, какъ прикажете о васъ доложить, моя работа стоитъ.

Альфредъ понялъ намекъ и нехотя вынулъ визитную карточку, сказавъ ‘мистеру Эдуарду Доду’. Она наскоро обтерла о передникъ чистую, но мокрую руку и взяла карточку, онъ удалился. Проводивъ его глазами пока онъ скрылся, она произнесла глубокомысленное ‘ого!’ и понесла карточку въ кухню для предварительнаго освидтельствованія.

Альфредъ Гарди отличался ршительнымъ характеромъ, но, несмотря на то, его очень легко было разстроить. Онъ прилетлъ на крыльяхъ любви и надежды, и языкъ глупой горничной парализовалъ вс его силы. Болзнь была единственная случайность, на которую онъ не разсчитывалъ. Она казалась ему безсмертною. Быть можетъ, это была та поэтическая и роковая болзнь, которую зовутъ чахоткой. Такъ что жь, онъ будетъ тмъ боле любить ее, онъ женится на ней какъ только достигнетъ совершенныхъ лтъ, онъ повезетъ ее куда нибудь въ боле теплый край, онъ оградитъ ее отъ малйшаго дыханія втра и продлитъ, а, можетъ быть, и спасетъ ея жизнь. Но потомъ онъ начиналъ отчаиваться и пенять на соціальныя паутины, опутывавшія его и раздлявшія его отъ нея. Въ одну изъ подобныхъ минутъ, онъ наткнулся на довольно рдкій экземпляръ сыновъ Адама. Это былъ Джемсъ Макслей — садовникъ, приходившій убирать садъ мистера Гарди. Альфредъ любилъ болтать съ нимъ потому, что онъ былъ большой оригиналъ, отличался простодушнымъ юморомъ и бойкимъ языкомъ, любилъ пофилософствовать, но еще боле любилъ деньгу, хотя былъ безупречной честности. Однажды онъ сказалъ Альфреду, что ему нужно заглянуть на Альбіон-виллу, гд ожидали капитана: ‘надобно привести въ порядокъ палубу — такъ я зову тотъ клочокъ зеленаго лужка, что у нихъ передъ домомъ, потому что капитанъ любитъ гулять по немъ взадъ и впередъ, врно воображаетъ себ, сердечный, что онъ на палуб среди моря.’

Альфредъ обрадовался, что провидніе послало ему такое орудіе. Чтобы разузнать, не возвратилась ли она, онъ спросилъ у Макслея — не присылали ли за нимъ съ виллы.

— Такъ вотъ сейчасъ и пошлютъ, отвтилъ Макалей нсколько презрительно.— Очень он много заботятся, эти барышни, объ сад, заведутъ себ нсколько горшковъ цвтовъ въ комнатахъ, а до остального имъ и дла нтъ. Потому, я вамъ доложу, всякій человкъ не можетъ всмъ заниматься, он занимаются только своими комнатами, и поди-ка гостиная у нихъ не хуже чмъ у королевы, это моя хозяйка мн разсказывала, она вдь надивиться имъ не можетъ. А я имю дло только съ капитаномъ, который мн платитъ деньги,

Мудрецъ взвалилъ свои орудія на плечи и удалился. Но онъ навелъ Альфреда на счастливую мысль. На другой день Альфредъ все утро бродилъ около кухонной двери, пока не подкараулилъ мистриссъ Макслей, которая снабжала домъ яйцами и зеленью.

— Не знаете ли, любезнйшая, когда прідетъ мой пріятель Эдуардъ Додъ? подъхалъ онъ къ ней.

Она отвчала, что не думала, чтобы онъ скоро возвратился, потому что онъ ухалъ учиться.

— Вдь вы знаете, онъ поглупй будетъ миссъ Джуліи. А мистриссъ и миссъ должны быть домой сегодня, потому что приказано кушанье готовить. Я завтра буду у нихъ и узнаю, когда ожидаютъ мистера Эдуарда, прибавила она въ заключеніе.

Альфредъ видлъ, что попалъ на врный слдъ, онъ теперь имлъ дло съ человкомъ, котораго довольно было только навести на разговоръ, чтобы добиться боле отвтовъ, чмъ желалъ бы услышать. Онъ подумалъ съ минуту и потомъ спросилъ ее, не взялась ли бы она приносить ему каждое утро пару свжихъ яицъ?

— Кому-же какъ не мн за это взяться? отвтила она: — у насъ свои куры несутся, только яички-то обойдутся подороже чмъ лавочныя, да что же значатъ для вашей милости какіе нибудь лишніе полпенса.

— Хорошія вещи никогда не бываютъ дешевы, лукаво сказалъ Альфредъ.— Если вы поручитесь, что яйца будутъ всегда свжія, и вы будете носить ихъ аккуратно каждое утро, то я согласенъ давать вамъ и по сикспенсу.

— Сикспенсъ за пару яицъ! воскликнула мистриссъ Макслей, и яркій румянецъ корыстолюбія покрылъ ея щоки.— Я не смю брать столько, Джемсъ убьетъ меня.

— Вотъ вздоръ какой! вдь я не за одни яйца плачу, а за трудъ приносить ихъ каждый день, вдь тутъ боле полумили будетъ.

— Ваша правда, ваша правда. Молодой джентльменъ, вы умете цнить время бдной женщины, а вы сами не знаете, что и длать съ своимъ временемъ: только тратите его на крикетъ да на ученье, а ни то, ни другое не сдлаетъ человка богаче.

Любовь и корысть вошли въ соглашеніе, и въ первый разъ боле благородная страсть сдлалась такою-же жадною птицей, какъ и послдняя, и стала клевать, какъ крохи, всякія свднія о жителяхъ Альбіон-виллы. Об дамы очень добры, даже горничныя любятъ ихъ. Миссъ отличается боле религіознымъ настроеніемъ, чмъ ея мать, и ходитъ въ церковь св. Анны по четвергамъ утромъ, а по воскресеньямъ утромъ и вечеромъ, и кром того посщаетъ приходскихъ бдныхъ. Мистриссъ Додъ глазъ не смыкаетъ, когда ночью дуетъ втеръ, но никогда не жалуется, только является къ утреннему чаю немного блдне обыкновеннаго. Болзнь миссъ Джуліи — самая пустяшная, а возятся такъ много съ нею потому, что она всеобщая любимица.

На основаніи этихъ свдній, Альфредъ отправился на слдующее же воскресенье въ церковь св. Анны и помстился въ восточномъ углу боковой галлереи. Покуда прихожане собирались въ церковь, органистъ игралъ Agnus Dei, Моцарта. Эти торжественные, нжные звуки вкрадывались въ его пылкую душу, и, казалось, шептали ей: ‘миръ! удалитесь тревоги!’ Онъ тоскливо вздыхалъ, онъ начиналъ думать, что лучше было бы для него, для его занятій, чтобы онъ никогда не встрчался съ нею. Подобныя чувства часто сродни пророческой прозорливости.

Но вдругъ чудный свтъ разлился въ галлере, прелестная какъ май, олицетворенная скромность, она тихо скользила между рядами скамеекъ. Дойдя до своего мста, она на минутку встала на колни, потомъ сла на скамью и принялась отъискивать мсто въ Библіи. Альфредъ не спускалъ съ нея взора, онъ пожиралъ ее глазами. Но она не поднимала головы. Она, повидимому, оставила женское любопытство и вс свтскія мысли за порогомъ церкви. Онъ, право, желалъ, чтобы она не была въ такомъ небесномъ настроеніи, ея рсницы были прекрасны, но онъ желалъ бы видть ея глаза и прочесть въ нихъ свою участь.

Но нтъ, она была здсь для молитвы и даже не примчала своего возлюбленнаго, взоры котораго были къ ней прикованы, а онъ становился на колни и вставалъ, и снова становился на колни, и снова вставалъ вмст со всми, но вс эти движенія были такъ же сознательны, какъ движенія поршня въ паровой машин.

Въ послднемъ псалм передъ проповдью, кто-то на хорахъ взялъ отчаянную ноту. Джулія не вынесла этого оскорбленія ея врному слуху и обернулась, чтобы увидать преступника, и два яхонтовые глаза ея встртили страстный взоръ Альфреда.

Яркій румянецъ пробжалъ по ея щекамъ, она тотчасъ опустила глаза на книгу, какъ будто бы смотрть куда нибудь въ сторону было гршно. Это была только минутная вспышка, но и бездльной вспышки бываетъ достаточно, чтобы взорвать мину.

Но этотъ чудный румянецъ сталъ еще ярче, и разлился дале, прежде чмъ исчезнулъ, и начинавшее уже охлаждаться сердце Альфреда заныло новою страстью. Она ни разу боле не взглянула на него, но до конца службы щочки ея нсколько разъ покрывались румянцемъ, хотя въ проповди не было ничего, что бы могло заставить покраснть, да и религіознато восторга она не могла возбудить: въ ней не было ничего, кром общихъ мстъ и нкоторой желчности противъ сектантовъ.

Итакъ Альфредъ принялъ этотъ румянецъ на свой счетъ, и сознаніе, что онъ могъ взволновать земными мыслями эту дивную статую благочестія не могло не заставить молодаго человка возгордиться своимъ могуществомъ.

Впрочемъ, былъ ли это румянецъ радости или негодованія? Что, если видъ его былъ ей непріятенъ. Онъ тотчасъ же убдится на дл, какого она о немъ мннія. Онъ вышелъ изъ церкви прежде толпы и сталъ у воротъ ограды.

Она была приготовлена къ этой встрч и потому поклонилась ему съ совершеннымъ хладнокровіемъ, только съ легкимъ оттнкомъ учтивости, непримтной, по мннію молодыхъ двушекъ, но непропадающей даромъ для молодыхъ людей.

Альфредъ съ внутреннимъ волненіемъ снялъ шляпу и раскланялся, онъ вперилъ въ нее умоляющій и вопрошающій взоръ — но отвта не было, она быстро прошла мимо и направилась домой. Онъ жадно смотрлъ ей въ слдъ, но благоразуміе не позволяло ему послдовать за нею.

Съ этой поры, несмотря ни на какую погоду, онъ каждый день два раза гулялъ подъ окнами Альбіон-виллы и даже два раза имлъ счастье увидть ее у окна гостиной. Онъ не пропускалъ ни одного дня, когда она бывала въ церкви, и одинъ разъ подобрался совершенно близко къ ней. Онъ видлъ, какъ она бросила торопливый взглядъ на галлерею, и сдлалась серьёзне, но потомъ она примтила его вблизи, и хотя ни разу боле не оборачивалась, но онъ могъ замтить, что она осталась довольна. Альфредъ выучился распознавать на ея лиц тончайшіе оттнки чувствъ, потому что любовь — микроскопъ. Одного только онъ не зналъ — что избранный имъ планъ дйствія былъ самый искусный: видть, что слдятъ за каждымъ ея шагомъ, выискиваютъ случай, чтобы уловить ея взглядъ — этого одного достаточно, чтобы польстить врожденному самолюбію женщины и возбудить въ ней жалость и любопытство этихъ привратниковъ у вратъ любви.

Докторъ Самсонъ обдалъ у Гарди и случайно упомянулъ о своихъ старыхъ паціентахъ ‘Додахъ’, которыхъ онъ лечилъ, когда жилъ въ Баркинтон.

— Тхъ самыхъ, которые живутъ теперь въ Альбіон-вилл? спросила миссъ Гарди, къ немалому изумленію своего брата.

— Какого тамъ чорта Альбіон-вилла! сказалъ благовоспитанный докторъ.— Они живутъ на берегу, то-есть тогда жили, а теперь, говорятъ, перехали за городъ. Онъ — капитанъ, морякъ и отличный малый, а мистриссъ Додъ — самая благовоспитанная женщина, какой я когда-либо прописывалъ рецептъ, исключая мистриссъ Самсонъ.

— Да, это и есть альбіонвильскіе Доды, сказала миссъ Гарди.— У нихъ двое дтей: сынъ Эдуардъ и дочь Джулія, она очень недурна собой, по мннію же мужчинъ, даже красавица.

Альфредъ вытаращилъ глаза на сестру.

— Да что она совсмъ слпая!— ‘недурна собой’!

Самсонъ былъ очень доволенъ услышать о своихъ знакомыхъ.

— Слушайте, сказалъ онъ.— Эту вотъ самую двочку я спасъ отъ смерти, когда ей было всего одинъ годъ.

— Она и теперь больна, поспшно проговорилъ Альфредъ.— Вы бы захали къ нимъ. Гм! Дло въ томъ: я очень друженъ съ ея братомъ. Затмъ онъ далъ подробное указаніе, какъ найти Альбіон-виллу.

— Дженни, душа моя, обратился онъ къ сестр, по уход Самсона:— отчего ты никогда не говорила мн, что ты знакома съ ней?

— Знакома, съ кмъ?

— Съ кмъ? Да съ сестрой Дода.

— Я съ нею недавно познакомилась и не думала, что это можетъ тебя интересовать. Мы сблизились съ нею о Христ. Я никогда не бываю въ Альбіон-вилл, ея мать очень милая, но свтская женщина.

— Какое непростительное сочетаніе, съ легкой усмшкой замтилъ Альфредъ.— Такъ вы встрчаетесь съ ней только въ церкви?

— Въ церкви? нтъ. Она ходитъ въ церковь св. Анны, въ которой проповдникъ угощаетъ своихъ слушателей нравоучительными поученіями.

Альфредъ добродушно замоталъ головой.

— Слушай, Дженни, ты опять навязываешься на споръ, разв ты забыла, сколько мы горячились и сердились и сколько времени потеряли въ безплодныхъ богословскихъ спорахъ. Бросимъ это. Забудемъ обо всякой высокой и низкой церкви и будемъ братомъ и сестрой. Скажи попросту, гд ты встрчаешься съ Джуліей Додъ, потому что изъ твоей фразы о сближеніи о Христ, я ровно ничего не понимаю.

Джулія вздохнула при этомъ откровенномъ признаніи.

— Мы встрчаемся въ жилищахъ неимущихъ и недугующихъ, которыхъ Онъ возлюбилъ на змли, и мы, его недостойные слуги, стараемся утшать ихъ въ скорби и привести ихъ къ Тому, кто единъ можетъ исцлить душу и тло.

— И это длаетъ вамъ честь, Дженни, съ жаромъ сказалъ Альфредъ!— Это — голосъ истинной религіи, а не дикій вопль или завываніе той или другой секты. Итакъ мистриссъ Додъ раздляетъ съ тобою заботы ни этимъ добрымъ дламъ. Я этому вовсе не удивляюсь.

— Мы встрчаемся съ нею повременамъ, но нельзя еще сказать, что она раздляетъ мои труды. Я вдь, ты знаешь, имю цлый округъ, а бдная мистриссъ Додъ не позволяетъ Джуліи записаться въ наше общество. Она посщаетъ бдныхъ и больныхъ отъ времени до времени, совершенно независимо отъ насъ, и я очень боюсь, что она заботится о ихъ бренныхъ тлахъ боле, чмъ о душахъ, которыя безсмертны. Еще на дняхъ она сознавалась мн въ совершенномъ неумніи поучать женщинъ, которыя годились бы ей въ матери. Она находитъ, что легче выслушивать ихъ жалобы на земныя испытанія, и, конечно, это гораздо легче. О, свтъ еще держитъ ее въ своихъ хитросплетенныхъ стяхъ.

Она произнесла это грустнымъ тономъ, но тотчасъ же просвтлла и добродушно прибавила:

— Но она — добрая двочка и Богъ просвтить ея умъ и сердце.

Альфредъ скорчилъ кислую физіономію, но пропустилъ слова сестры безъ замчанія: ему теперь было не до того.

— Слушай, Дженни, сказалъ онъ:— у меня есть до тебя просьба: познакомь меня съ твоей пріятельницею, миссъ Додъ.

Миссъ Гарди едва примтно покраснла.

— Нтъ, и бы не хотла этого, Альфредъ.

— Вотъ вздоръ, почему жe нтъ?

— Потому, что это не послужитъ къ ея вчному благу. Джулія еще колеблется между этимъ свтомъ, и будущимъ — а этого не должно быть, этого не должно быть: между двумя путями нтъ средины. А ты наврно заставишь всы склониться не въ ту сторону, и я буду нкоторымъ образомъ орудіемъ ея погибели.

— Да разв я безбожникъ какой? сердито спросилъ Альфредъ.

Дженни совершенно перепугалась.

— Ахъ нтъ, нтъ, Альфредъ, но ты слишкомъ свтскій человкъ.

Альфредъ старался сдержать свой гнвъ, и попытался образумить ее, убдивъ, что вс эти пышныя слова совершенно неумстны.

— Она — сестра Дода, и онъ, по первому моему слову, представитъ меня ей, вопреки всей моей свтскости.

— Такъ зачмъ же просить у меня того, что противорчитъ моимъ убжденіямъ? возразила двушка съ рзкостью и находчивостью свтской дамы.— Вдь не могъ же ты влюбиться въ нее, не зная ея?

Альфредъ не отвчалъ ни слова на эту неудачную выходку, но сдлалъ послднее усиліе успокоить ее.

— И ты еще называешь себя моей сестрой, а не можешь сдлать для меня такой бездлицы! Когда ея брать, который ужь врно любитъ ее въ десять разъ боле, чмъ ты, и не подумать бы отказать мн въ этой просьб?

— Зачмъ же ему отказывать? Онъ самъ — плотской человкъ, пусть плотскіе люди и представляютъ другъ друга. Я ршительно отказываюсь, хотя мн очень жаль, что тебя такъ огорчаетъ мой отказъ.

— А мн очень жаль, что у меня сестра не ‘милая свтская’ двушка, а сварливая, чортъ знаетъ чмъ набившая себ голову святоша.

И съ этими словами Альфредъ схватили, свчу и ушелъ спать. Такъ легко одна страсть подымаетъ другія.

Дженни уронила одинокую слезу, но утшилась мыслью, что она исполнила свой долгъ, что гнвъ Альфреда были, совершенно неосновательный и что онъ самъ вроятно въ этомъ убдится, когда будетъ похладнокровне.

На слдующій же день Альфредъ, подстрекаемый неудачей, ршился накинуться на доктора Самсона. Но когда онъ пришелъ къ нему, старикъ собирался идти обдать въ Альбіон-вилду, и Альфредъ отложилъ свое намреніе до боле удобнаго случая. Онъ снова зашелъ въ гостиницу на другое утро, но старикъ уже укатилъ въ Лондонъ.

‘Нтъ, мн ршительно не везетъ’ подумалъ Альфредъ и, потерявъ всякую надежду, направился домой.

На половин Бухананской улицы, онъ услышалъ какой-то голосъ, звавшій его самимъ умоляющимъ тономъ: ‘Мистеръ Альфредъ, мистеръ Альфредъ, да постойте же, мистеръ Альфредъ’. Онъ обернулся и увидлъ Ричарда Абсалома, игрока въ крикетъ, подававшаго большія надежды, который продолжалъ кричать, махая какимъ-то лоскутомъ бумаги: ‘мистеръ Альфредъ, зайдите, пожалуйста, я не смю отлучиться изъ лавки’.

Игра въ крикетъ связываетъ игроковъ такими тсными узами, передъ которыми исчезаютъ вс соціальныя различія, и потому хотя Альфредъ и пробормоталъ сквозь зубы: ‘что за кошка тамъ околла’ — но все же пошелъ на зовъ.

Бда была довольно оригинальнаго свойства. Нужно сказать, что Ричардъ или Дикъ Абсаломъ былъ младшій изъ двухъ помощниковъ мистера Дженнера, добродушнйшаго изъ аптекарей. Дженнеръ обучалъ это юношество аптекарскому искусству на счетъ и въ ущербъ общественному здравію. За нсколько минутъ передъ тмъ, какая-то хорошенькая горничная вручила Дику рецептъ и прибавила: ‘нельзя ли поскоре приготовить, молодой человкъ’. Дикъ, которому было всего пятнадцать лтъ, былъ очень польщенъ этими послдними словами изъ устъ уже зрлой красавицы, и съ любезной улыбкой взялъ рецептъ изъ ея рукъ, но одного бглаго взгляда на него было достаточно, чтобы вселить смятеніе въ его душу. Онъ, однако, сдлалъ послднюю попытку и пробормоталъ: ‘здсь очень много ингредіентовъ, а хозяина нтъ дома и рецептная книга заперта, такъ не могли ли бы вы, миссъ, зайти черезъ полчаса’. Та тотчасъ согласилась, потому что и она не привыкла, чтобы ее называли миссъ, да къ тому же еще по сосдству жилъ ея поклонникъ.

Дикъ вздохнулъ свободне, когда она удалилась. Передъ нимъ лежалъ рецептъ, полный новыхъ, ему неизвстныхъ химическихъ препаратовъ, и самая величина пріемовъ была прописана полатыни, въ непонятныхъ для него выраженіяхъ. Годъ тому назадъ, Дикъ сосчиталъ бы по пальцамъ число ингредіентовъ и взялъ бы соотвтствующее число твердыхъ и жидкихъ веществъ, смшалъ бы это все, какъ попало, отдалъ бы просителю, и съ полнымъ хладнокровіемъ отправился бы играть въ крикетъ, но теперь его умъ находился, но современному выраженію, ‘въ переходномъ состояніи’. Дикъ мучился сомнніями между желаніемъ побжать въ другую аптеку и посовтоваться съ опытнымъ аптекаремъ, мистеромъ Тейлоромъ, и опасеніемъ уронить честь своей фирмы передъ соперникомъ. Онъ уже начиналъ отчаяваться и ему приходили въ голову мрачныя мысли бросить совершенно аптеку и пойти наняться въ клубъ игроковъ въ крикетъ, чтобы занимать должности, которыми важные господа пренебрегаютъ.

По случайному совпаденію, какъ разъ въ эту минуту по улиц проходилъ самый вліятельный членъ этого клуба.

— О, мистеръ Альфредъ, обратился онъ къ нему:— вы были всегда такъ добры ко мн во время игры, не могли ли бы вы достать мн мсто въ клуб: мн такъ опротивла эта служба.

— Ахъ ты, дурачокъ, отвтилъ ему Альфредъ:— крикетъ — забава, а не занятіе, да и къ тому же онъ продолжается только пять мсяцевъ въ году. Держись своего ремесла, какъ благоразумный человкъ, и ты сколотишь себ состояньице.

— Ахъ, мистеръ Альфредъ! Ну, какъ же мн сдлать состоянье — Дженнеръ ни гроша не платитъ. А тутъ вотъ только что какая-то двушка принесла рецептъ, въ которомъ ничего не разберешь. Охъ, участь моя горькая.

— Ну, чего нюни-то распустилъ? ты не можешь уразумть конструкціи — что жь, это и съ нашимъ братомъ случается, только мы не ревемъ изъ-за этого. Дай-ка мн его поглядть.

— И то, вдь вы ученый, отозвался Дикъ:— да только наврядъ вы что выбудь разберете: тутъ какой-то новый ртутный препаратъ и еще что-то и еще что-то. Чортъ бы побралъ того, кто это писалъ.

— Подержи языкъ-то за зубами, да выслушай, что оно значитъ. Die mercurii — во вторникъ — decima hora vespertina — въ десять часовъ вечера — cat ad Praetorium — пусть подетъ въ Преторію — salltet — пусть будетъ прыгать — cum tredecim caniculis — съ тринадцатью щенками — praesertim meo — съ моимъ въ особенности. Дикъ, послушай, да этотъ рецептъ прямо изъ сумасшедшаго дома.— Dornum rodita — и пусть возвратится она домой.

— Ага, такъ это женщина — теперь все объясняется.

— Пусть она детъ въ городскую думу — прыгаетъ — нтъ, танцуетъ тамъ съ тридцатью щенками, въ особенности съ моимъ. Ха! ха!— а кто эта женщина, которой все это предписывается?

— Это не женщина, а молодая барышня, пропищалъ какой-то голосъ у дверей и воскликнулъ: ‘Ахъ, батюшки!’ когда Альфредъ обернулся.

Онъ узналъ черноглазую горничную изъ Альбіон-виллы, она также узнала его, они поглядывали теперь другъ на друга въ краснорчивомъ молчаніи.

— Да, сэръ, это для моей барышни, проговорила наконецъ двушка:— что же, готово, молодой человкъ?

— Нтъ, и никогда не будетъ готово, сердито отвтилъ Дикъ: — это — глупая шутка, и вы бы стыдились приходить съ чмъ нибудь подобнымъ въ порядочную аптеку.

Альфредъ остановилъ Дика и объяснилъ Сар, что миссъ Джулія должна узнать смыслъ этого рецепта прежде, чмъ онъ пойдетъ по рукамъ всх’ъ аптекарей.

Онъ спросилъ у Дика лоскутокъ бумаги и нависалъ:

‘Мистеръ Альфредъ Гарди свидтельствуетъ свое почтеніе миссъ Додъ и иметъ честь увдомить ее, что прилагаемый рецептъ совершенно случайно попалъ ему въ руки. Такъ-какъ это жалкая шутка, могущая обратить вниманіе на миссъ Додъ, то онъ осмливается препроводить его обратно къ миссъ Додъ съ подстрочнымъ переводомъ, прочтя который миссъ Додъ сама ршитъ, можно ли допустить, чтобы подобная вещь сдлалась для всхъ извстной.

‘Во вторникъ, въ десять часовъ вечера, пусть она подетъ въ городскую думу, и будетъ тамъ танцовать съ тринадцатью щенками, и въ особенности съ моимъ. Пусть она возвратится въ шесть часовъ утра и проспитъ до обда и будетъ повторять это, когда представится случай.’

— Прикажете подать это барышн, когда он будутъ одн? шепотомъ спросила Сара.

— Вы этимъ заслужите мою благодарность.

— Это значитъ какой нибудь хорошенькій подарочекъ?

— Да, когда это говоритъ джентльменъ хорошенькой черноглазой двушк, которая длаетъ ему услугу.

Сара улыбнулась и прошептала..

— Ну, такъ давайте, а сдлаю, что могу.

Альфредъ положилъ рецептъ и письмо въ одинъ конвертъ и, передавая ихъ, сунулъ ей въ руку соверенъ и шепнулъ: ‘будьте осторожны’

Альфредъ предался свтлымъ мечтамъ: этотъ подвигъ наполняла, его сознаніемъ своего достоинства: будь только у него хвостъ какъ у индйскаго птуха, онъ наврно распустилъ бы его. Онъ сдлалъ шагъ къ сближенію — написалъ письмо, а если это предписаніе было отъ доктора Самсона, въ чемъ онъ была, убжденъ, то она наврно будетъ на бал — и эта мысль раскрывала передъ нимъ свтлую перспективу.

Между тмъ мистриссъ Додь сообщила Джуліи мнніе о ней доктора Самсона и о томъ, что онъ оставилъ рецептъ.,

— Но непремнно настаиваетъ, чтобы ты похала на балъ, прибавила она въ заключеніе.

Джулія отвтила, что она не въ такомъ настроеніи, чтобы хать на балъ, и въ отвтъ на возраженіе матери, что билеты уже куплены, попросила позволенія послать ихъ Дартонамъ: — это будетъ такая радость для Розы и Алисы: он бдныя рдко вызжаютъ и, право, мн кажется, что он гораздо бдне чмъ вс думаютъ.

— Это, конечно, будетъ очень мило съ твоей стороны, сказала мистриссъ Додъ: — но я не знаю, зачмъ теб жертвовать собою для другихъ.

— Велика жертва, замтила Джулія, и, написавъ сладенькое письмецо, приложила къ нему билеты. Такъ-какъ Сары не было дома, то письмо отнесла Елисавета. Сара встртила ее въ воротахъ, но не сказала ни слова, потомъ она нсколько времени улавливала минуту, чтобъ Джулія пошла къ себ въ комнату и тогда поспшила передать ей письмо. Съ лукавой улыбкой слдила она за выраженіемъ лица Джуліи, и полагая, что письмо непремнно должно содержать что инбудь очень радостное, сказала съ притворной простотой: ‘Ну, барышня, я надюсь, что все ладно’. Выйдя изъ комнаты, она потомъ цлый день мучила своихъ сослуживицъ темными намеками на какую-то тайну, ей одной извстную.

Джулія перечитала нсколько разъ эти церемонныя строки, сердце ея билось. ‘Онъ не хочетъ, чтобы я сдлалась предметомъ толковъ, сказала она про себя.— Какъ добръ онъ, право! Какъ онъ печется обо мн. О! онъ, конечно, будетъ тамъ’.

Она не ошиблась. Въ десять часовъ во вторникъ, Альфредъ былъ уже въ зал городской ратуши. Это была великолпная зала, и очень просторная, несмотря на то, что въ ней было большое общество и происходили танцы. Но той, которую искалъ Альфредъ, не было тамъ и онъ даже начиналъ думать, что она не захотла похать на публичный балъ. Онъ игралъ роль великосвтскаго человка — не танцевалъ, и помстившись въ дверяхъ зала съ однимъ университетскимъ товарищемъ, старался отвести душу, посмиваясь и критикуя проходившій мимо его людъ.

Но вдругъ онъ остановился, остановился среди фразы, сердце его тревожно забилось, дрожь пробжала по всему тлу. Въ дверяхъ показались дв дамы. Об были хороши, но Альфредъ видлъ только младшую изъ нихъ въ воздушномъ бломъ плать съ самымъ маленькимъ кушачкомъ, какой можно себ вообразить, и нитью жемчуга на ше. Она измнила свое намреніе съ такими извиненіями и такимъ глубокимъ сокрушеніемъ о непостоянств своего характера, что мистриссъ Додъ, ничего неподозрвавшая и всегда снисходительная, едва могла удержаться отъ смха. Альфредъ не былъ убжденъ, что она пріхала только вслдствіе его письма. Но, можетъ быть, и эта мысль не могла бы сдлать его счастливе, чмъ онъ былъ въ эту минуту.

VII.

Гарди послдовалъ за миссъ Додъ, и убжденный, что ее тотчасъ же пригласятъ на вс танцы, обратился, не теряя минуты, къ распорядителю бала, прося представить его миссъ Додъ. Распорядитель, хотя и былъ очень занятъ, поспшилъ исполнить желаніе сына великаго банкира.

Джулія видла, какъ они подходили къ ней, видла, хотя и не смотрла на нихъ. Глаза ея сверкали и щеки пылали, когда распорядитель торжественно представилъ ей мистера Альфреда Гарди. Онъ пригласилъ ее на танецъ.

— Я общала уже, сказала она.

— Ну, такъ на слдующій.

— Съ удовольствіемъ.

Затмъ наступило неловкое молчаніе, Альфредъ только-что собирался прервать его, какъ вдругъ къ нимъ подлетлъ молоденькій корнетъ Бозанкетъ, кинувъ презрительный взглядъ на Гарди, онъ подхватилъ Джулію и отправился съ нею на другой конецъ комнаты.

Въ обществ скоро привыкаешь къ подобнымъ непріятностямъ, но для Альфреда это было новостью, и потому онъ задрожалъ отъ досады, къ тому же онъ видлъ изъ рецепта доктора Самсона, что у него есть соперникъ.

‘Этотъ корнетишка’, думалъ онъ: ‘и есть его любимчикъ.’

Чтобъ отдлаться отъ мистриссъ Додъ, онъ предложилъ проводить ее къ ея стулу. Она поблагодарила его, но отвчала, что желаетъ видть, какъ танцуетъ ея дочь. Тогда Гарди провелъ ее къ окошку, прямо противъ котораго стояла ея дочь съ своимъ кавалеромъ.

Музыка заиграла кадриль и вся зала пришла въ движеніе.

— Кто эта красавица въ бломъ? спросилъ пожилой стряпчій, стоявшій въ толп недалеко отъ мистриссъ Додъ.

— Въ бломъ? Я не вижу никакой красавицы въ бломъ, отвчала его дочь.

— Да, вонъ прямо противъ тебя, сказалъ громко ея отецъ.

— Эта двица, что танцуетъ съ маленькимъ корнетомъ? Я не нахожу ее красавицею. И какая на ней тряпка?

— Врно не стоила и одного фунта, замтила другая дама.

— Но, какіе великолпные жемчуга! воскликнула третья:— неужели они настоящіе?

— Настоящіе? Вотъ мысль! подхватила четвертая: — кто пойдетъ надвать настоящіе жемчуга въ горошину величиною при кисейномъ плать, въ двадцать пенсовъ аршинъ?

— Дряни! пробормоталъ Эдуардъ съ гнвомъ.

Мистриссъ Додъ, боясь какой-нибудь неприличной выходки отъ этого дикаго мальчишки, схватила его за руку и повелительнымъ тономъ произнесла:

— Успокойтесь, сэръ! Пожадуйста, не обращайте вниманія на этотъ народъ.

Между тмъ дамы продолжали рвать на части туалетъ бдной Джуліи: и букетъ у нея былъ дрянной, и башмаки никуда не годились. А она въ это время граціозно порхала передъ ними въ своемъ воздушномъ, легкомъ плать, окружавшемъ ее, какъ древнюю богиню, серебристымъ облакомъ.

— Эко платье-то виситъ, какъ тряпка. Не мшало бы его покрахмалить.

— Я клянусь, что его мыли дома.

— Кто его шилъ?

— Это нельзя назвать платьемъ. Это — тряпка!

— Подемте отсюда, шопотомъ произнесъ Альфредъ.

— Мн здсь очень хорошо, отвчала мистриссъ Додъ:— какъ могутъ подобныя вещи оскорблять мое ухо, пока у меня есть глаза? Посмотрите на нее. Она одта лучше всхъ, ея кисея индйская и подарена тамошнимъ Раджею, он никогда не видывали ничего подобнаго въ провинціальныхъ городкахъ. Ея жемчугъ блисталъ при всхъ европейскихъ дворахъ. Да, что я говорю? она такъ хороша, что была бы прелестна, даже одтая какъ эти дуры. А танцуетъ она, сэръ, какъ нельзя лучше… Но, посмотрите, что за шутъ ея кавалеръ, совсмъ не знаетъ фигуръ.

Въ эту минуту Джулія ангельски улыбнулась, смотря на нихъ, она все время слдила за ними и чувствовала, что они говорятъ о ней.

— Не знаете ли, кто эта красавица? спросилъ у Гарди его товарищъ, оксфордскій студентъ: — она только-что смотрла въ вашу сторону.

— А! поспшно отвчалъ Гарди:— вы говорите о молодой двиц въ дорогихъ жемчугахъ, великолпномъ плать изъ индйской кисеи, которое такъ граціозно обвиваетъ ея станъ, тогда какъ у другихъ дамъ платья торчатъ словно деревянныя?

— Ха, ха, ха! это правда. Представьте меня.

— Я не смю позволить себ такую вольность съ царицею бала.

Мистриссъ Додъ улыбнулась, но ей какъ-то было неловко.

‘Какой благородный, но безпокойный человкъ’, думала она.

Что же касается до враждебной партіи, то дамы, пораженныя въ первую секунду нахальствомъ Гарди, вскор опомнились и отомстили ему косвеннымъ образомъ, снова нападая на молодую двушку, которую онъ похвалилъ.

— Кто царица бала? спросила одна изъ нихъ.

— Право, не знаю, но, конечно, не эта обезьяна въ измятой кисе.

— Я бы сказала, что царица миссъ Гетеринтонъ, замтила третья.

— О, безъ сомннія!

— Которая миссъ Гетеринтонъ? спросилъ спокойно Альфреда его товарищъ.

— О, намъ она не годится. Вонъ та маленькая, круглолицая двочка въ неприличномъ розовомъ плать и съ краснымъ розаномъ въ волосахъ.

При этомъ молодой студентъ отъ души разсмялся, а мистриссъ Додъ, незамтно освободивъ свою руку, скрылась въ толп. Джулія посмотрла на Гарди съ видимымъ безпокойствомъ. Онъ взглянулъ на нее и недоумвалъ, что значилъ ея взглядъ, наконецъ, онъ догадался, что мистриссъ Додъ его бросила. Онъ совсмъ потерялся и сожаллъ, хотя уже поздно, что не послушался ея и не выслушивалъ хладнокровно сужденія окружающихъ его дамъ.

Кадриль кончилась. Гарди тотчасъ подошелъ къ танцующимъ, и учтиво поклонившись корнету, сказалъ Джуліи:

— Мистриссъ Додъ просила меня провести васъ къ ней. Съ вашего позволенія, сэръ. Онъ протянулъ руку, и Джулія пошла съ нимъ, прежде чмъ маленькій воинъ усплъ опомниться.

Гарди чувствовалъ, какъ это воздушное созданіе опиралось на его руку, чувствовалъ ея дыханіе. О! подобнаго блаженства описать нельзя, его надо испытать.

— Зачмъ мама бросила васъ? спросила Джулія съ безпокойствомъ.

— Миссъ Додъ, я — несчастнйшій человкъ въ свт.

— Конечно, конечно! сказала она, надувъ губки:— и я буду очень несчастна, если мама на васъ сердится, прибавила она съ прелестной наивностью.

— Я, право, невиноватъ. Рядомъ со мной какія-то сплетницы бранили кого-то. Сказать правду, он издвались надъ прелестнйшею изъ женщинъ. Ваша мама сказала, чтобъ я молчалъ. Я и молчалъ, пока не представился случай, а тогда я ихъ осадилъ и чуть-чуть не побилъ ихъ.

— Какой вы терпливый и осторожный, воскликнула Джулія, покраснвъ отъ удовольствія.— Кстати мн кажется, я слышала, какъ нкоторыя дамы бранили мое платье. Ха-ха-ха! Какъ глупо обращать вниманіе на такой вздоръ. Вдь въ подобной брани слышится самая большая похвала, она больше значитъ, чмъ вс восторженные возгласы мужчинъ. Вдь увренію мужчины, что вы красивйшая изъ женщинъ въ свт, повритъ разв глупенькая.

— Я не сказалъ: красивйшая, а — прелестнйшая изъ женщинъ.

— А, это другое дло, отвчала Джулія съ улыбкой, она была счастлива: зала, блествшая огнями, музыка, присутствіе Гарди совершенно воскресили ее:— пойдемте, я васъ помирю съ лучшею и умнйшею изъ женщинъ. Вы бы сказали, что она и прелестне всхъ, еслибъ знали ее такъ же хорошо, какъ я. Вотъ она. Мама, я веду къ вамъ кающагося гршника, не знаю только, искренно ли онъ кается или нтъ.

— Искренно, мистриссъ Додъ, подхватилъ Альфредъ.— Я не имлъ никакого права васъ не послушаться и лзть на непріятности. Вы наказали меня совершенно справедливо, я вполн чувствую, что я заслужилъ это наказаніе. Но позвольте мн надяться, что ваша месть не пойдетъ дале.

Мистриссъ Додъ улыбнулась краснорчивымъ фразамъ молодаго человка, но замтила, что онъ совершенно ошибался на счетъ ея характера.

— Я видла, продолжала она:— что нашла благороднаго, но слишкомъ пылкаго защитника, который готовъ былъ вступить въ бой со всякой дрянью. Я поэтому и бжала, но я бы сдлала это и при Ватерло, и везд, гд люди выходятъ изъ себя въ воинственномъ азарт.

Музыка снова заиграла.

— Ахъ! воскликнула Джулія:— я вамъ общала этотъ танецъ, а это — вальсъ, мой ангелъ-хранитель не любитъ вальса deux temps.

— Да, я ршительно противъ этого вальса. И еслибъ вс маменьки въ Англіи позволяли своимъ дочерямъ публично кувыркаться и бороться съ мужчинами, я и тогда не измнила бы своего убжденія и только ждала бы, чтобъ он образумились!

Джулія посмотрла на Альфреда съ отчаяніемъ. Онъ тотчасъ попалъ свою роль и съ улыбкою сказалъ:

— Конечно, это — предикая пляска: сначала скачутъ по козлиному, а потомъ завертятся какъ волчокъ.

— Если вы раздляете мое мнніе, то, можетъ быть, вы умете вальсировать и прилично? спросила мистриссъ Додъ.

Альфредъ отвчалъ, что онъ по необходимости уметъ вальсировать, такъ-какъ посвятилъ вс прошлыя каникулы на изученіе вальса въ Германіи.

— Въ такомъ случа, вы доставите мн удовольствіе не разъигрывать боле тирана. Ступайте, пока еще никто не танцуетъ.

Альфредъ нжно обвилъ рукою талью Джуліи, они сдлали шага два и унеслись въ быстромъ, плавномъ вальс.

Счастливая минута! Часто молодые люди влюбляются въ вихр вальса. Но у нашей пары сердца уже пылали, зачатокъ любви запалъ въ нихъ глубоко. Для нихъ всякая бездлица была важнымъ событіемъ, радостнымъ потрясеніемъ: первое свиданіе, пожатіе руки, близкое прикосновеніе другъ къ другу, одуряющее движеніе, хорошая музыка — все это наполняло ихъ сердца молодымъ, восторгомъ. Это былъ не вальсъ, а блаженство.

Наша пара танцовала почти одна въ зал, никто другой еще не начиналъ. Со всхъ сторонъ слышались восклицанія одобренія и хулы.

— Прекрасно! Они точно кружатся въ воздух.

— Совсмъ вышло изъ моды, такъ танцовали наши бабушки.

— Какъ отлично она танцуетъ! восклицали мужчины.

— Какъ отлично онъ вальсируетъ! вторили женщины.

Но они не замчали ни одобренія, ни хулы, они ничего не видли, не слышали, не чувствовали, кром своего блаженства. Долго они носились въ своемъ упоеніи, какъ вдругъ на нихъ налетла со всего размаха пара, танцевавшая по новомодному. Это напомнило имъ, что они на земл, и они остановились, весело расхохотавшись.

— Ахъ! какъ я счастлива! воскликнула Джулія, и вся покраснла. Черезъ секунду она прибавила въ вид объясненія.— Какъ вы хорошо танцуете, сэръ. Я думаю, пора намъ воротиться къ мам.

— Такъ скоро! А я имю вамъ такъ много сказать.

— Отчего же вы не говорите? Я слушаю.

— Я хотлъ извиниться передъ вами, началъ нершительно АльФредъ.— Я хотлъ извиниться въ одной вещи, которую вы, кажется, по своей доброт, уже забыли… я такъ былъ пораженъ въ Генле вашей красотою и добрымъ сердцемъ, что поддавшись роковому влеченію…

— Что вы хотите сказать, сэръ! воскликнула Джулія, прямо смотря на него, глаза ея блестли какъ у оскорбленной львицы.— Я никогда съ вами не говорила, сэръ, до сегодняшняго вечера. И если вы будете утверждать противное, то я никогда боле не буду съ вами говорить, прибавила она. Но, несмотря на эти гордыя слова, грудь ея тревожно колыхалась.

Альфредъ стоялъ какъ ошеломленный, и смотрлъ на нее съ религіознымъ изумленіемъ.

— Я очень цню ваше знакомство, мистеръ Гарди, прибавила она:— теперь, когда я съ вами познакомилась, какъ люди обыкновенно знакомятся. Но замтьте, я никогда васъ прежде не видала, даже въ церкви.

— Какъ вамъ угодно, сказалъ онъ, опомнившись:— я присягну въ истин всего, что вы скажете.

— ‘Гакъ я скажу, никогда не напоминайте женщин о томъ, что вы желали бы, чтобъ она забыла.

— Я дуракъ, а вы — ангелъ доброты и такта.

— О! теперь, право, пора воротиться къ мам, сказала она церемонно: — Valsons.

Они снова понеслись по зал.

Въ два часа мистриссъ Додъ объявила, что такъ-какъ дочь ея очень слабаго здоровья, то ей пора хать.

Погода была скверная, дождь лилъ какъ изъ ведра, а извощикъ, котораго они наняли, обманулъ ихъ и ухалъ. Альфредъ побжалъ и привелъ имъ другаго. Когда онъ воротился, вода съ него лилась ручьями. Мистриссъ Додъ выразила свое сожалніе, но онъ сказалъ, что ему все равно, что для него балъ уже конченъ.

— Какая странная эта молодёжь! сказала мистриссъ Додъ Джуліи, когда Гарди отошелъ. Джулія не отвчала.

На другой день она была въ церкви на вечерней служб, народа было очень мало. Окинувъ церковь взглядомъ, она, къ большему своему удивленію, увидла Альфреда Гарди на сосдней съ ней скамейк. Лицо его было очень спокойно, но подъ этой личиною, легко можно было прочесть опасеніе за результатъ своей смлости: вс любящія сердца одинаково смлы и нершительны,

Джулія же была въ церкви совершенно другая, чмъ въ бальной зал. Посл первой минуты удивленія, она замтила, что онъ пришелъ безъ молитвенника. Она посмотрла на него съ упрекомъ и, протянувъ свою хорошенькую ручку черезъ загородку, заставила его читать вмст съ ней по ея книг. Точно такъ же поступила она и съ книгою псалмовъ. Она молилась и воздавала хвалу своему творцу совершенно спокойно и искренно, словно человкъ, котораго она любила, не стоялъ подл нея.

Посл службы онъ проводилъ ее до дверей церкви. Дождь опять лилъ ливнемъ и Дажулія была безъ зонтика. Гарди предложилъ ей свой и хотлъ проводить ее домой.

— Совсмъ ненужно. Это такъ близко.

Онъ настаивалъ, она противилась, но, конечно, кончила тмъ, что согласилась. Но дорог они говорили мало, но за то подъ каждымъ фонаремъ впивались глазами другъ въ друга.

Эта ночь была еще однимъ шагомъ къ тому великому счастію или горю, которыя внчаютъ истинную, честную любовь. Подобная любовь, довольно рдко встрчающаяся въ дйствительности, такъ рдко теперь описывается въ романахъ, что я осмлился описать поподробне ея начало и развитіе. Посл описанной нами прогулки, Альфредъ, пользуясь своимъ правомъ, постилъ два раза Альбіон-виллу, въ одно изъ этихъ посщеній, мистриссъ Додъ не было дома и онъ просидлъ часа два.

Чрезъ нсколько дней, одна изъ баркинтонскихъ дамъ, мистриссъ Джемсъ, пригласила его съ сестрою къ чаю. Тамъ онъ встртилъ Джулію и Эдуарда, только что воротившагося домой. Эдуардъ плнился спокойной красотой Дженни и ангельскими глазами ея, которые останавливались на его красивомъ, мужественномъ лиц съ видимымъ восхищеніемъ. Молодая двушка чувствовала, что она призвана свыше быть духовнымъ руководителемъ этого человка. И вотъ они полюбили другъ друга съ перваго взгляда.

Странная перемнчивость въ характер Джуліи совершенно прошла, на лиц ея теперь постоянно играла улыбка спокойнаго, тихаго счастья. Мать ея, видя какое благодтельное вліяніе иметъ общество на ея дочь, начала принимать къ себ по вечерамъ молодёжь, между прочими Альфреда и Дженни, которая хотя и долго колебалась, однако ршилась наконецъ посщать Альбіон-виллу, не имя боле возможности удерживать Джулію отъ знакомства съ ея свтскимъ братцемъ, а также надясь, что ей удастся спасти душу Эдуарда: она до тхъ поръ посщала только дома, гд какая нибудь религіозная служба или проповдь составляли главный предметъ развлеченія. Поэтому, и теперь, когда она въ свою очередь позвала къ себ Додовъ, то не преминула пригласить и одного знакомаго пастора, который долженъ былъ сказать краснорчивую проповдь.

Мистриссъ Додъ, чтобъ не сдлать непріятности своимъ дтямъ, приняла приглашеніе миссъ Гарди, но никогда не думала воспользоваться имъ, и въ послднюю минуту послала сказать, что она нездорова и потому не можетъ быть. ‘Я всегда какъ на иголкахъ, когда вижу эту молодую двушку, сказала мистриссъ Додъ, объясняя дочери причину своего отказа.— Я всегда боюсь, чтобъ она не сдлала чего нибудь страннаго, эксцентричнаго, она, кажется, полагаетъ, что приличіе и скромность — признаки безбожія. Здсь кое-какъ я ее удерживаю, по имть дло съ религіозною энтузіасткой въ ея дом? Merci! Впрочемъ, вроятно въ ней есть что нибудь хорошее, иначе вы не были бы такъ дружны… Но оставимъ ее. Я имю теб сказать кое-что гораздо важне, прежде чмъ ты отправишься къ Гарди. Я хочу поговорить съ тобою о ея брат. Онъ большой волокита, я это знаю положительно отъ многихъ дамъ.

Джулія молчала, но покраснла, хорошо, что было уже темно и они сидли безъ свчей.

— Я слышу, онъ ухаживаетъ за тобою. Я сама замтила, что онъ обращаетъ на тебя боле, чмъ на кого нибудь вниманіе. Ну, радость моя, ты, конечно, понимаешь, что если говоритъ теб что нибудь молодой человкъ, онъ говоритъ это и всякой другой, но ты не имешь еще опытности и потому пользуйся моей. Имя двушки твоихъ лтъ никогда не должно сопоставляться съ именемъ кого бы ни было мужчины — это роковое сопоставленіе ведетъ только къ несчастью. А если ты позволяешь ему обращать на себя вниманіе боле всхъ другихъ, то о васъ непремнно замтятъ и это будетъ большое горе тмъ, кто тебя любитъ въ обществ. Очень легко избгать неловкихъ дуэтовъ, сдлай одолженіе, послдуй сегодня моему совту.

Чтобъ показать всю искренность своихъ словъ, мистриссъ Додъ прибавила, что если Джулія ея не послушается, то она будетъ сожалть, что избгала энтузіастки для собственнаго удовольствія и во вредъ своей дочери. Нечего было длать: Джулія изъявила согласіе.— А если онъ серьёзно меня уважаетъ? прибавила она шопотомъ.

— Еще хуже, поспшно отвчала мистриссъ Додъ.— Но я ни мало не безпокоюсь: ты — ребёнокъ, а онъ — развившійся не по лтамъ мальчикъ-волокита. Но кого предупредили, тотъ долженъ быть вооруженъ и готовъ на всякій случай. Бги теперь, душа моя, одваться. Моя проповдь кончена.

Молодая двушка вышла изъ комнаты съ тяжелымъ сердцемъ. Вс опасенія, замолкнувшія-было въ послднее время, снова воскресли въ ея голов. Она видла теперь ясно, что мистриссъ Додъ смотрла на Альфреда, какъ на пріятнаго знакомаго и ни мало не помышляла о немъ, какъ о будущемъ муж своей дочери. ‘О! что она скажетъ, когда узнаетъ все?’ думала Джулія.

На другой день, сидя у окошка, она увидла Гарди. Въ первую минуту она обрадовалась, какъ всякая женщина радуется, увидвъ человка, котораго она любитъ, но черезъ минуту ей стало досадно, зачмъ онъ шелъ къ нимъ. Мама уже начала подозрвать ихъ, а онъ опять пришелъ, третій разъ въ дв недли! Она не смла рискнуть свидться съ нимъ при матери: она боялась, что зоркій глазъ тотчасъ пойметъ все.

Она поспшно вышла, и сказавъ ‘я иду въ школу’, надла шляпку, и захвативъ шаль, выбжала въ заднюю дверь, въ ту самую минуту, когда въ парадную входилъ Альфредъ. Завернувшись въ шаль, она бгомъ пробжала по алле, обсаженной кустарниками, и вышла въ открытое поле, на тропинку, которая вела въ школу. Тутъ она вздохнула, грустно повсила голову и продолжала идти, бормоча про себя: ‘Жестоко! жестоко! жестоко!’

Альфредъ вошелъ въ комнату очень веселый. Это былъ визитъ не по дружб, а по служб: онъ принесъ приглашеніе отъ крикетнаго клуба на будущую игру.

— Что касается до васъ, милостивый государь, сказалъ онъ, обращаясь къ Эдуарду: — я васъ просто внесу въ списокъ игроковъ, но я долженъ просить, отъ имени всего клуба, позволенія мистриссъ Додъ записать и капитана Дода. Вс говорятъ, что безъ него игра будетъ не игра, онъ такой отличный игрокъ.

— Не слушайте его, мама, онъ все вретъ, спокойно произнесъ Эдуардъ: — папа очень дурно играетъ въ крикетъ.

Но Альфредъ не унялся, и имя главною цлью проволочить время пока выйдетъ Джулія, пустился въ самое подробное и краснорчивое описаніе ловкости капитана Дода въ крикет. Онъ кончилъ тмъ, что выставилъ и огромное моральное вліяніе, которое капитанъ Додъ имлъ на играющихъ, подтвердивъ свое мнніе блистательными примрами.

Мистриссъ Додъ улыбнулась нсколько иронически его краснорчивой тирад, но сказала, что можетъ общать содйствіе мужа, если онъ къ тому времени воротится. Потомъ, желая отдлаться, отъ Альфреда прежде чмъ Джулія вернется домой, хитрая женщина обратилась къ Эдуарду.— Сестра твоя не будетъ долго, такъ лучше прикажи подавать завтракъ. Можетъ быть, мистеръ Гарди позавтракаетъ съ нами.

Альфредъ отказался. И простившись, спустился по лстниц уже не такъ быстро и весело, какъ взошелъ наверхъ. Эдуардъ провожать его до низу.

— Миссъ Додъ ухала куда нибудь въ гости? спросилъ Альфредъ.

— Нтъ, она пошла въ школу. Я и забылъ, мн пора идти за ней.

— Нтъ, лучше забгите къ моей сестр, вы этимъ выведете меня изъ большой бды. Я общалъ ей проводить ее сюда, но ‘ея святость’ такъ долго украшала свое бренное тло, что я ушелъ одинъ.

— Я не понимаю васъ, отвчать Эдуардъ.—Вдь она шла не ко мн, а къ Джуліи?

— Почемъ знать? Когда молодая двушка заботится о спасеніи души молодаго человка, то это врный признакъ, что ей нравится его наружность. Но, можетъ быть, вы не хотите, чтобъ она васъ обратила — въ такомъ случа я вамъ совтую избгать ея.

— Напротивъ, сказалъ Эдуардъ такъ же спокойно, какъ прежде:— я только и желаю, чтобъ она сдлала меня такимъ добрымъ, какъ она сама.

— Такъ дайте ей случай, старина, и если ей не удастся, то ужь будетъ не ваша вина. Заходите къ ней въ два часа и Дженни васъ приметъ очень любезно и докажетъ вамъ фактами, что вы находитесь въ узахъ грха и въ юдоли плача. Какъ это будетъ весело, не правда ли?

— Я пойду, сказалъ Эдуардъ ршительно.

Они разстались. Куда Альфредъ пошелъ — читатель, конечно, догадывается, Эдуардъ же воротился къ матери.

— Мама, сказалъ онъ съ своимъ невозмутимымъ спокойствіемъ:— какъ вы думаете, Альфредъ Гарди втюрился въ нашу Джулію?

Мистриссъ Додъ была очень поражена этимъ вопросомъ и, вроятно, желая приготовить хорошій отвтъ, сказала, что она не понимаетъ, что такое значитъ втюриться.

— Да, помилуйте, онъ вздыхаетъ, умираетъ по ней и воображаетъ себ, что она красиве миссъ Гарди. Онъ, должно быть, по уши влюбленъ.

— Фи, Эдуардъ, воскликнула мистриссъ Додъ:— еслибъ я это только думала, то, конечно, перестала бы съ ними знаться. Завтракай одинъ, я пойду погулять.

Эдуарду не очень понравилось ея замчаніе, такъ-какъ оно звучало угрозою не для одной любви Альфреда. Однако, его нельзя было сразить однимъ словомъ, и потому, преспокойно закуривъ сигару, онъ отправился къ дому, въ которомъ жили Гарди. Старикъ банкиръ ухалъ въ Лондонъ за день передъ тмъ, и миссъ Гарди была одна дома. Она приняла его очень любезно, и онъ просидлъ нсколько часовъ въ самомъ спокойномъ, блаженномъ состояніи. Онъ почтительно слушалъ ея увщеванія и, устремивъ пристально на нее свой львиный взглядъ, съ восхищеніемъ замчалъ въ ея глазахъ пламя земной страсти.

Между тмъ, его замчаніе объ Альфред далеко не показалось глупымъ мистриссъ Додъ, напротивъ, оно-то и побудило ее пойти гулять такъ неожиданно.

‘Этотъ гусь замтилъ’ подумала она. ‘Мн надо серьёзно поговорить съ Джуліей. Я лучше тотчасъ же пойду за нею въ школу’. И не теряя ни минуты, она отправилась въ свою комнату, надла шаль и шляпку и уже сходила внизъ по лстниц, какъ вдругъ увидла въ окно… что бы вы думали?

Вдали по тропинк, которая вела изъ школы въ Альбіон-виллу, шли очень тихими шагами мужчина и женщина. Мистриссъ Додъ закусила губу отъ досады и бросила проницательный взглядъ на нихъ, желая отгадать, въ какихъ они были отношеніяхъ. Чмъ боле она смотрла, тмъ ея досада и безпокойство усиливались.

Наклоненіе головы, движеніе рукъ, вся фигура молодой женщины, идущей рядомъ съ человкомъ, котораго она любитъ, тотчасъ выдаютъ тайну ея сердца глазамъ, опытнымъ въ этомъ дл. Зачмъ Джулія шла такъ тихо? Особливо посл ея предостереженія. Зачмъ она отворачивала голову отъ своего спутника, а шла рядомъ съ нимъ? Заботливая мать лучше бы желала, чтобъ она держалась отъ него на приличной дистанціи и смотрла ему прямо въ глаза. Первымъ ея побужденіемъ было, по инстинкту львицъ, индекъ и вообще всхъ матерей, броситься изъ своей засады и защитить своего птенца, но она удержала себя отъ перваго порыва, разумне было разузнать истину и тогда уже начать дйствовать энергично. Къ тому же молодые люди подходили къ алле, обсаженной кустарниками, и, слдовательно, было уже поздно.

Они исчезли за кустарниками.

Къ величайшему изумленію мистриссъ Додъ, они долго не выходили изъ аллеи. Она бросила тревожный взглядъ на рдкій кустарникъ, и что же она увидла? Альфредъ, воспользовавшись удобнымъ случаемъ, схватилъ за руку Джулію и съ жаромъ просилъ чего-то, на что она повидимому не соглашалась, ибо увернулась отъ него и хотла бжать. Но мистриссъ Додъ, слдя за этой сценой съ раскраснвшимся отъ стыда лицомъ и материнскою заботливостью, не могла не сомнваться въ искренности этого сопротивленія. Она знала, что еслибъ Джулія искренно не хотла этого, то у ней было довольно энергія, чтобъ ударить по щик дерзкаго нахала. Она вскор перестала и сомнваться, сопротивленіе ея дочери кончилось тмъ, что онъ, вмсто одной, схватилъ об руки и покрылъ ихъ поцалуями, Джулія же все по прежнему отвертывала голову и шею, но остальная ея фигура, казалось, невольно склонялась къ нему какою-то чарующею силою.

— Я не могу этого боле терпть! воскликнула мистриссъ Додъ и быстро повернулась, чтобъ побжать къ нимъ, но въ ту самую минуту увидла уже прощаніе любящихъ другъ друга сердецъ. И какое прелестное то было прощаніе, еслибъ она могла смотрть на него съ той точки зрнія, съ которой должно всегда смотрть на подобныя вещи — т.-е. съ точки зрнія чисто-эстетической.

Джулія склонила голову къ нему на плечо, но черезъ минуту очнулась и побжала домой.

Мистриссъ Додъ была вн себя отъ негодованія, но остерегалась пойти въ такомъ настроеніи на встрчу дочери, она ушла къ себ въ кабинетъ, чтобы дать стихнуть взволнованнымъ чувствамъ. Едва успла она уссться, какъ услышала голосъ дочери и черезъ минуту Джулія впорхнула въ комнату съ пылающими щеками и глазами, наполненными слезами радости. Мистриссъ Додъ поднялась съ креселъ и, опершись на стнку, готовилась встртить дочь съ какимъ-то странно-взволнованнымъ и враждебнымъ видомъ.

Он остановились и смотрли другъ на друга въ краснорчивомъ молчаніи: иной бы сказалъ — статуя смотрла на картину. Но вскор краска исчезла съ лица Джуліи и она почувствовала неизвстную ей дотол робость передъ этой строгой, величественной, хотя и взволнованной фигурой.

VIII.

— Гд ты была Джулія?

— Въ школ, мама, пролепетала она.

— Съ кмъ ты воротилась?

— О, не сердитесь на меня, мама! То былъ Альфредъ.

— Альфредъ! Такъ вы съ нимъ ужъ на такой короткой ног, что зовете другъ друга по имени? Это ужь слишкомъ.

— Простите, мама. Я, право, этотъ разъ невиновата! Вы меня убиваете своимъ взглядомъ. Что я сдлала, чмъ заслужила такую строгость?

Болзненный стонъ вырвался изъ груди матери.

— Неужели та кокетка, за которой я слдила изъ окна, была моя дочь? кому-же врить посл этого! Ты спрашиваешь, что ты сдлала? Ты играла любовью матери, сокрушила ея сердце! И при этихъ словахъ все ея мужество покинуло ее и она съ тяжелымъ вздохомъ отбросилась на спинку креселъ.

Джулія вскрикнула и бросилась къ ея ногамъ.

— Убейте меня, мама, всхлипывала она:— лучше убейте, но не говорите такихъ жестокихъ словъ! и она судорожно зарыдала. Мистриссъ Додъ тотчасъ растаяла.

— Ну, полно, успокойся. Я и безъ того разстроена, а ты меня еще боле огорчаешь своими рыданіями. Посмотримъ лучше, нельзя ли помочь горю. Разскажи мн, какъ это случилось?

Въ отвтъ на этотъ вопросъ, который она не совсмъ-то поняла, Джулія принялась разсказывать всхлипывая:

— Онъ встртилъ м… меня, когда я выходила изъ школы, и п… просилъ позволенія проводить домой. Я сказала ‘нтъ’, вспомнивъ ваши наставленія, но онъ сказалъ ‘да, да’, и поставилъ на своемъ, и всю дорогу твердилъ, что любитъ меня. Чтобъ остановить его, я ему сказала: ‘О… о… очень благодарна, но мн не время болтать и кокетничать съ вами.’ ‘Я терпть не могу кокетничанья’, возразилъ онъ. ‘А про васъ говорятъ иначе’, повторила я опять ваши слова, мама. Наконецъ онъ спросилъ меня, ‘неужели я думаю, что онъ говорилъ какой-либо женщин, кром меня, что ее любитъ’. ‘Я не думаю, отвчала я:— иначе вы бы давно были лишены свободы и не могли бы болтать мн такихъ п… пустяковъ.

— Ну, это ты глупо выразилась, это значило, что онъ неотразимъ.

— Да, оно глупо, милая мама, только правда. Вы не можете себ представить, какъ онъ меня преслдовалъ своей любовью, онъ вовсе не какая нибудь барышня, чтобъ наступать или остановится на одномъ мст. ‘Н… но я прошу васъ быть моей женою, а не кокетничать со мною’ сказалъ онъ. О, мама, я вся задрожала. Отчего — право, не знаю. Я постаралась взглянуть на него съ достоинствомъ и проговорила: ‘я не стану отвчать на такой глупый вопросъ, задайте его мам, если смете’.

Мистриссъ Додъ прикусила губу.

— Ну, слыхана ли такая простота! замтила она.

— Простота! я считала это, напротивъ, за очень хитрый отвтъ, потому что онъ васъ только и боится, и думала зажать ему этимъ ротъ. Но онъ очень спокойно отвчалъ, что это само собою разумется, онъ слишкомъ меня любитъ, чтобъ похитить меня у той, которой обязанъ мною. О, у него всегда готовъ отвтъ. Оттого онъ и п… п… противный такой.

— Что,къ, такой отвтъ длаетъ ему честь, сказала мистриссъ Додъ.

— Неправда ли, милая мама? Онъ придетъ завтра просить у васъ моей руки, но напередъ просилъ меня замолвить за него словечко, иначе вы наврно скажете ‘нтъ’, Я отказалась отъ такого посредничества: ‘что мн за дло?’ сказала я. Онъ начала, просить и умолять меня: ‘разв возможно, чтобъ вы отдали ему такое сокровище, если я не заступлюсь за него’. И… милая мама, онъ такъ меня упрашивалъ сжалиться надъ нимъ, что изъ его бдныхъ глазъ горячая слеза скатилась мн на руку, О, чтожь мн было длать? Я хотла поскорй убжать отъ него, и мн кажется, второпяхъ сказала ‘да’, но только очень-очень тихо, шепотомъ. Мама! милая, душка, добрая мама, сжальтесь надъ нимъ и надо мной!! Мы такъ другъ друга любимъ.

Цлый потокъ долго сдержанныхъ слезъ хлынулъ въ подтвержденіе ея словъ, и въ ту же минуту она очутилась въ объятіяхъ любящей матери и скрыла свою голову у ея на груди. Слова примиренія были излишни между ними.

Посл долгаго молчанія, мистриссъ Додъ сказала, что это послужитъ ей урокомъ впредь никогда не осуждать свою двочку, не выслушавъ ея напередъ.

—Разскажи мн теперь пожалуйста, какъ между вами могло возникнуть такое серьёзное чувство въ такое короткое время? Нтъ еще и мсяца, какъ вы познакомились на бал.

— Мама, сказала Джулія, качая головою:— вы ошибаетесь, мы знаемъ другъ друга гораздо доле.

Мистриссъ Додъ выразила крайнее удивленіе.

— Теперь я все разскажу, воскликнула Джулія:— мн ужъ надоло таиться отъ родной матери.

И она разсказала, и гораздо краснорчиве чмъ мы, все, что у нея было на душ: какъ она встртилась съ Гарди въ тотъ вечеръ посл гонки въ Генле, какая глубокая страсть, какая нжная любовь выражалась на его красивомъ лиц въ ту лунную ночь, когда онъ стоялъ у нея подъ окномъ. Никакое краснорчіе не могло быть убдительне этого нмаго обожанія.

— Милая мама, продолжала она: — какой-то внутренній голосъ шепталъ мн: всмотрись поближе въ эти черты, это — твой суженый. И разстройство, которое вы замчали во мн въ послднее время, вроятно, это — послдствіе такого сильнаго, новаго для меня чувства, а главное, болзненнаго сознанія, что у меня тайна отъ моей матери — клянусь вамъ, первая и послдняя.

— Зачмъ же было таиться отъ меня, твоей матери и друга, моя милая?

— Я и сама не знаю, сколько разъ хотла я сказать вамъ все, и не могла ршиться. Я не разъ длала намеки, въ надежд, что вы ихъ поймете и заставите меня высказаться. Но прямо признаться вамъ я не могла собраться, и поврьте, что предчувствіе меня не обманываетъ и современемъ окажется, что я больше ничего, какъ круглая дурочка.

Мистриссъ Додъ выразила свое сомнніе въ справедливости послдняго заключенія своей дочери. Она сказала, что ошибка была обоюдная, и теперь она хорошо припоминаетъ вс намеки со стороны Джуліи, и не понимаетъ, какъ она могла не понять ихъ въ то время.

— Я, глупая женщина, думала, что моя двочка останется вчно ребёнкомъ. А ты очень виновата въ томъ, что полагала предлъ материнской любви, когда его нтъ и не будетъ. Я должна теперь только ввести нкоторую осторожность и осмотрительность въ эти новыя для тебя отношенія, чтобъ не нарушить свтскихъ приличій, но я никогда не буду врагомъ тому, кого ты любишь.

На слдующій день Альфредъ пришелъ узнать о своей участи. Онъ былъ принятъ съ церемонною вжливостью. Это смутило его съ первой же минуты, но мистриссъ Додъ тотчасъ замтила его неловкое положеніе и поспшила ему на помощь.

— Вашъ батюшка вроятно знаетъ, вы ему сообщили, на какой важный въ жизни шагъ вы ршаетесь?

Альфредъ немного смшался.

— Нтъ, отвчалъ онъ:— я не усплъ сообщить объ этомъ отцу, онъ два дня какъ ухалъ въ Лондонъ.

— Это досадно, сказала мистриссъ Додъ:— вамъ лучше всего тотчасъ же написать отцу, я считаю лишнимъ съ своей стороны замтить вамъ, что дочь моя не можетъ пойти въ чужое семейство безъ приглашенія отъ его главы.

Альфредъ отвчалъ, что это само собою разумется, но что онъ хорошо знаетъ отца и увренъ напередъ въ его согласіи.

— Я не сомнваюсь, сказала мистриссъ Додъ:— но хотя бы для проформы, и желала бы имть личное согласіе нашего батюшки.

Альфредъ хотлъ непремнно написать съ тою же почтою.— Это дйствительно только формальность, сказалъ онъ,— потому что у отца одинъ отвтъ мн и сестр: ‘Длайте, что вамъ угодно’, къ которому иногда прибавляется вопросъ: ‘А сколько вамъ понадобится денегъ?’ — вотъ дв постоянныя его формулы.

Затмъ онъ распространился въ самыхъ теплыхъ похвалахъ о достоинствахъ отца, и мистриссъ Додъ, наблюдавшая за нимъ съ материнскою проницательностью, замтила не безъ удовольствіи влажность глазъ и живую краску на щекахъ у молодаго человка, пока онъ говорилъ о здоровой, спокойной, неизмнной любви и снисходительности отца къ нему и сестр. Возвращаясь къ главному вопросу, влюбленный по уши молодой человкъ предложилъ, съ простительнымъ въ такомъ случа нетерпніемъ, тутъ же помняться кольцами.

— У меня есть кольцо съ собой, прибавилъ онъ умоляющимъ голосомъ. Но мистриссъ Додъ сочла такую поспшность излишнею.

— Вы приблизительно однихъ лтъ: значитъ, нтъ причины торопиться, если вы не боитесь разлюбить другъ друга, сказала она.— Когда мы получимъ отвтъ отъ вашего батюшки, тогда, пожалуй, предложите Джуліи обручиться съ нею, но до тхъ поръ, позвольте мн надяться, что вы не станете предлагать ей ничего подобнаго.

— О, разумется, добрйшая мистриссъ Додъ, воскликнулъ Альфредъ:— я былъ бы очень неблагодаренъ, еслибы не могъ обождать одной почты, по вашему желанію. Нельзя ли бы мн здсь написать письмо? спросилъ онъ наивно.

Мистриссъ Додъ улыбнулась, снабдила его письменными припасами и, съ приличнымъ извиненіемъ, удалилась изъ комнаты.

‘Альбіон-вилла, сентября 29.

‘Милый батюшка, вы слишкомъ хорошо знаете свтъ и человческую природу, чтобъ удивиться тому, что, досел равнодушный къ женщинамъ, я теперь горячо полюбилъ двушку, о красот, доброт и ум которой я теперь не стану распространяться, всхъ достоинствъ ея описать невозможно, вы лучше разсудите сами, когда ее увидите, привязанность моя къ ней, хотя недавняя по числу дней и мсяцевъ, тмъ не мене сильна и неизмнна. Я долженъ бы былъ предупредить васъ до вашего отъзда, но, признаться сказать, я не воображалъ, что такъ близокъ къ достиженію своихъ пламенныхъ желаній, было много препятствій, но вс они сгладились, словно какимъ-то чудомъ, и теперь одного вашего благословенія недостаетъ для моего блаженства. Было бы притворствомъ, если не хуже, съ моей стороны, сомнваться въ вашемъ согласіи. Но въ такомъ деликатномъ дл я осмливаюсь просить у васъ боле того: мать моей обожаемой Джуліи — дама высокообразованная, и ни въ какомъ случа не согласится отдать дочь въ чужую семью безъ приглашенія со стороны ея главы, это — ея собственныя слова. Поэтому я прошу у васъ не простаго согласія, на которое вполн разсчитываю, такъ-какъ отъ него зависитъ счастіе всей моей жизни, но выраженія вашего одобренія, которое могло бы удовлетворить справедливому чувству гордости достойнаго семейства, готоваго поручить мн самое драгоцнное свое украшеніе.

‘Милый батюшка, среди блаженства почти неземнаго, мн пришла мысль, что письмо это — первый шагъ къ моему удаленію изъ-подъ крова родительскаго, подъ которымъ, благодаря вамъ, я провелъ счастливые годы своей молодости. Я былъ бы очень неблагодаренъ и недостоинъ нашей любви, еслибы могъ оставаться равнодушнымъ при подобной мысли.

‘Но я слдую лишь всеобщему закону природы, и, если обстоятельства позволять, я постараюсь не удаляться отъ васъ. Я пришелъ къ убжденію, что напрасно нападалъ на Баркинтонъ, то было студенческое увлеченіе, а теперь я вполн убжденъ, что для женатаго человка нельзя и желать лучшаго мста.

‘Помните ли, съ годъ тому назадъ вы упомянули объ одной миссъ Люси Фаунтенъ, какъ о самой образованной, въ полномъ смысл слова, леди, какую вы когда либо встрчали? Странно сказать, прелестная Джулія — дочь той самой дамы, и когда вы прідете, то увидите, что порода не выродилась, а, напротивъ, улучшилась, несмотря на Lamnosa quid non Горація. Братъ ея — мой первый другъ, а Дженни — ея любимая подруга, нельзя придумать сочетанія боле удачнаго для всхъ.

‘Милый батюшка, напишите пожалуйста съ первою почтою.

‘Вамъ вчно преданный и признательный сынъ
‘Альфредъ Гарди.’

Альфредъ только что усплъ кончить свое краснорчивое посланіе, когда Джулія вошла въ комнату. Онъ сталъ настаивать, чтобъ она прочла его письмо. Джулія не ршалась. Тогда Гарди замтилъ съ шутливою строгостію, что хорошій мужъ долженъ всегда давить читать свои письма жен.

— Жен! Альфредъ! и она вся вспыхнула:— не говори, пожалуйста, такихъ глупостей, а то… а то… я разсержусь.

— Нтъ, такъ не годится, мое сокровище, возразилъ Альфредъ:— cъ настоящей минуты все между нами должно быть общее. Прочтите, пожалуйста.

— Нтъ, прочтите сами лучше, что мн прилично слышать. Оно, разумется, не такъ пріятно будетъ для меня, чмъ еслибы кто другой прочелъ. Ну, да длать нечего.

Онъ понялъ чувство, которое сдерживало ея любопытство, и прочелъ письмо не цликомъ, а съ маленькими пропусками.

— Прекрасное письмо, сказала она: — немножко высокопарне, чмъ мы съ мама пишемъ. Кровъ родительскій! Но вамъ пристало такъ писать, вы вдь человкъ ученый. Милый Альфредъ, я не хочу васъ отчуждать отъ вашихъ родныхъ никогда. Позвольте мн сходить за работой, мой милый ученый, потому что родительница моя, утружденная заботами домоводства, предоставила мн пріятную обязанность занимать вашу свтлость.

И рзвое, веселое существо торжественно присло передъ Альфредомъ и побжало передать мистриссъ Додъ содержаніе краснорчиваго письма ея возлюбленнаго.

Между тмъ онъ вложилъ письмо въ конвертъ и написалъ адресъ, Джулія воротилась къ нему съ своей работой — она шила платье бднымъ дтямъ. Наклонивъ надъ работой свою прелестную головку, она съ восхищеніемъ слушала Альфреда. Сама она мало говорила, чтобъ не лишиться счастья слышать его голосъ.

Вечеромъ на второй день своего блаженства, Джулія вдругъ вспомнила, что ея матери, вроятно, скучно сидть одной. Она тотчасъ бросилась къ ней и застала ее врасплохъ. Мистриссъ Додъ была вся въ слезахъ и не успла ихъ скрыть.

— Что это? Какая я гадкая, зачмъ я васъ оставляла однихъ! воскликнула Джулія.

— Не думай, чтобъ я была такъ капризна, душа моя, ты только подсмотрла слезы матери, которая теряетъ своего ребенка.

— О, мама! сказала съ жаромъ Джулія:— неужели вы думаете, что мое замужество можетъ разъединить насъ, можетъ заставить меня охладть къ моей доброй, прелестной, святой мам, къ моему ангелу-хранителю? Посмотрите на меня, я ваша Джулія теперь, и навсегда. Сынъ перестаетъ быть сыномъ, когда онъ женится, но наша дочь останется нашей дочерью до гробовой доски.

О, вдохновенная сила врожденнаго краснорчія, вылившагося съ такимъ жаромъ и энергіею изъ юной души! Джулія обвила своими маленькими ручками шею матери и уста ихъ соединялись въ долгомъ поцалу.

— Я знаю, знаю! воскликнула мистриссъ Додъ:— я никогда не потеряю своей дочери, пока она жива. Но я теряю своего ребёнка. Ты теперь ужь не дитя, ты становишься женщиной, а давно ли, кажется, ты была такимъ счастливымъ, балованнымъ ребёнкомъ. Вотъ отчего я плачу. Но ты однимъ словомъ высушила мои слезы. Посмотри.— И она улыбнулась.— Ну, теперь ступай внизъ, онъ, можетъ быть, выходитъ изъ себя отъ нетерпнія. Мужчины любятъ такъ пламенно.

На другой день мистриссъ Додъ отвела Джулію въ сторону и спросила ее, былъ ли отвтъ отъ мистера Гарди. Джулія отвчала, что Дженни получила наканун письмо, изъ котораго видно, что мистеръ Гарди ухалъ изъ Лондона прежде полученія письма Альфреда.— Онъ похалъ къ бдному дяд Томасу.

— Зачмъ ты называешь его бднымъ?

— Ахъ, Альфредъ говоритъ, что онъ очень плохъ разсудкомъ.

— Ты пугаешь меня, Джулія! воскликнула ея мать.— Какъ? Сумасшествіе въ семейств, въ которое ты хочешь вступить!

— Нтъ, мама, отвчала поспшно Джулія:— онъ не сумасшедшій, а только идіотъ.

Мистриссъ Додъ слегка улыбнулась, но въ эту минуту она была занята совершенно другимъ. Въ голов ея родилось сомнніе, не должна ли она прекратить ухаживаніе Гарди за ея дочерью, пока не получится отвтъ отца.

— Онъ слдуетъ за ней повсюду, какъ собачка, говорила она со страхомъ.

На другой день докторъ Самсонъ явился по приглашенію въ Альбіон-виллу. Войдя въ комнату, онъ увидлъ Альфреда, который сидлъ рядомъ съ Джуліею, они читали вмст какую-то книгу.

— Боже мой! воскликнулъ онъ: — мой щенокъ и моя энтузіастка сидятъ радомъ. Джулія, покраснла, а Альфредъ такъ громко вскрикнулъ, что докторъ Самсонъ спросилъ, въ чемъ дло.

— Да ничего. Только я ревновалъ свою тнь и все приставалъ къ Джуліи, кто былъ ‘вашъ щенокъ’ — она никакъ не хотла мн сказать. Я только могъ отъ нея добиться, что онъ столько же щенокъ, сколько и вы сами — докторъ.

— Ахъ, нтъ, докторъ, я сказала, что онъ такъ же честолюбивъ, какъ вы, воскликнула въ испуг Джулія.

— Ну, это правда, сказалъ докторъ Самсонъ съ очень довольной улыбкой.— Я очень-очень самолюбивъ. Но вдь за то я и достойный человкъ.

— Вс самолюбивые люди въ этомъ уврены, замтилъ сухо Альфредъ.

— Кому же лучше знать, какъ не вамъ, оксфордцу? У васъ голова болитъ.

— Нимало.

— Ну, не лгите, меня не надуешь. Я вижу каждаго человка насквозь. А что вы читаете вмст? Бьюсь объ закладъ — Овидія.

— Нтъ, мы зубримъ медицину, именно трактатъ о вашемъ любимомъ орган — о разсудк, написанный докторомъ Уэтлэ.

— Онъ вретъ, докторъ, сказалъ Эдуардъ: — они читаютъ логику. Онъ учитъ Джулію, а потомъ она меня.

— А, въ такомъ случа, я запрещаю ему, прикидываться профессоромъ. Логика — плохое лекарство отъ головной боли.

Джулія тотчасъ отложила книгу и шепнула Альфреду:

— Какъ бы я была счастлива, еслибъ могла украсть у васъ ваши головныя боли. Вы бы могли со мною подлиться ими, ни бы, конечно, это сдлали, еслибъ меня дйствительно любили.

Эти слова прошли незамченными, такъ-какъ мистриссъ Додъ вошла въ эту минуту въ комнату.

Посл первыхъ привтствій, Самсонъ спросилъ ее съ веселымъ смхомъ, какъ его лекарство подйствовало? По прежнему ли ея дочь страдаетъ безсонницею? По прежнему ли она то весела, то грустна? Что длаетъ ея слизистая оболочка? ея желчные каналы? Джулія вылетла изъ комнаты, какъ стрла.

Къ обду явилась съ братомъ и Дженни. Вс были очень веселы, и постоянныя схватки Самсона съ Альфредомъ не мало забавляли все общество. Итакъ все шло благополучно до чая. Тутъ случилась первая непріятность. Самсонъ любилъ играть въ карты. Онъ умлъ играть и въ то же время толковать о хронотермализм, какъ женщины умютъ вязать чулокъ и сплетничать о всякой всячин.

Мистриссъ Додъ просила Эдуарда достать новую колоду картъ. Когда онъ стать вынимать ее изъ кармана и распечатывать, Самсонъ выхватилъ ее и нашелъ на трефовомъ туз бумажку, на которой было написано карандашомъ: ‘Помяни Господа твоего въ дни юности твоея’…

— Это что такое? воскликнулъ онъ, и прочелъ написанное вслухъ. Дженни вся вспыхнула и тмъ выдала себя. Ея попытка спасти Эдуарда отъ дьявольскаго навождненія не достигло цли, ея цитата изъ священнаго писанія попалась въ руки стараго закоснлаго гршника. Онъ громко разсмялся и замтилъ, что лучше было написать: ‘нешулерничай, не заглядывай сосду въ карты, или что нибудь другое, боле подходящее’.

Вс кром него чувствовали всю неловкость положенія. На лиц Альфреда было ясно написано отчаяніе. Мистриссъ Додъ съ отвращеніемъ смотрла на Дженни и очень обрадовалась замтивъ, какъ покраснлъ за сестру свою Альфредъ.— Докторъ Самсонъ, сказала она съ достоинствомъ: — сдлайте одолженіе, прекратимте этотъ разговоръ, откровенность хотя и не всегда разумна, но всегда уважительна. И я васъ всего боле уважаю именно за это качество, кажется, мы можемъ заняться чмъ нибудь получше, чмъ насмхаться надъ чужими предразсудками. Джулія, спой намъ что нибудь и уговори миссъ Гарди спть съ тобою дуэтъ.

Джулія вступила съ Дженни въ очень жаркій разговоръ, который они вели вполголоса, стоя у фортепьяно, голоса ихъ покрывались боле звучными голосами мистриссъ Додъ и Самсона, которые громко разсуждали въ то же время.

Дженни.— Нтъ, ты и не проси меня — это все суета. Я вотъ уже цлыхъ два года не открывала фортепьянъ.

Джулія.— Какая жалость. А музыка — такое наслажденіе, она говоритъ сердцу не мене словъ.

Дженни.— Я не похожу ничего порочнаго въ музык, но играть въ обществ, это — сти дьявола, чтобы вс восхищались моей игрой и пньемъ и это льстило бы моему самолюбію. О, это сти дьявола.

Джулія.— Помилуй, Дженни, неужели пустые комплименты, часто отпускаемые просто на втеръ, могутъ имть вліяніе на душу.

Дженни — Я молюсь каждый день, чтобы не войти въ искушеніе и должна сама стараться избгать его.

Джулія.— Въ такомъ случа и мн не слдовало бы играть.

Дженни.— Нтъ, это еще не вытекаетъ изъ моихъ словъ. Моя совсть теб не законъ, да къ тому же твоя мать велитъ теб пть, а ослушаніе родителей еще большій грхъ. Еслибы отецъ веллъ мн хать на балъ я, право, послушалась бы его.

Самсонъ.— Что тамъ ни говорите, а дамское пнье — плохое вознагражденіе за отсутствіе картъ и живаго разговора.

Мистриссъ Додъ.— Я думаю, это зависитъ отъ пвицы.

Самсонъ.— Ахъ, милая мистриссъ Додъ, он вс поютъ на одинъ ладъ, такъ же какъ пишутъ. Я никогда не могу отличить одного романса отъ другаго и никто на свт не разберетъ ихъ словъ, потому что он имютъ замашку выкидывать совершенно согласныя буквы. Вотъ, выслушайте меня. И онъ принялся тянуть нараспвъ одн гласныя буквы какой-то псни.

Мистриссъ Додъ.— Я думаю, что вы преувеличиваете, по крайней мр, я поручусь, что Джулія произноситъ слова такъ же ясно, какъ вы въ разговор.

Самсонъ (не понявъ намека).— Время покажетъ, сударыня. А пока он, кажется, и не собираются угостить насъ этимъ удовольствіемъ. Есть ли въ нихъ хотя доля состраданія? Или он предпочитаютъ безсвязное шушуканіе безсвязному мяуканію.

Мистриссъ Додъ (черезъ комнату).— Чтожь вы, мои милыя, мистеръ Самсонъ горитъ нетерпніемъ васъ послушать.

Джулія спла одинъ изъ тхъ романсовъ, которые бываютъ въ мод на одинъ годъ и затмъ предаются забвенію. Она произносила слова такъ явственно, что когда она кончила и со всхъ сторонъ посыпались восклицанія: ‘какъ прекрасно, какъ мило… Чьи это слова?’ и проч. и проч.— Самсонъ громогласно замтилъ: ‘Порядочная чепуха, а спто отчетливо. Пропойте-ка намъ что нибудь изъ-за чего стоило бы утомлять вашъ органъ. Достойное произведеніе поэзіи, переданное достойными звуками — вотъ что я разумю подъ пснью.

Альфредъ шепнулъ ей:— Нтъ, спойте что нибудь, что бы насъ касалось.

— Такъ отойдите подальше, у меня будетъ боле смлости.

Онъ отошелъ въ сторону. Перелиставъ нсколько нотныхъ книгъ, она наконецъ ршилась спть что нибудь на память. Она знала, что люди со вкусомъ презираютъ претендентовъ на музыкальный талантъ, которые нмы среди красотъ природы, нмы, когда не имютъ при себ нотъ. Мн часто приходить въ голову вопросъ: что будутъ длать эти пвцы и пвицы на томъ свт? вопросъ, право, заслуживающій вниманія.

Пснь, которую Джулія спла на этотъ разъ, чтобъ удовлетворить столь противоположнымъ требованіямъ мистера Самсона и Альфреда, была простая, но краснорчивая ирландская мелодія, извстная подъ названіемъ Алин’арунъ. Вотъ ея окончаніе:

Кто поетъ всхъ звучне?

Алин’арунъ

Веселится рзве?

Алин’арунъ.

Прелесть тонкихъ очей

Дорога для него.

Правда-врность милй

И дороже всего.

Наша юность не вчна

Алин’арунъ

Красота скоротечна.

Алин’арунъ.

Вкъ онъ лсомъ бжитъ,

Гибнетъ же чередой,

Правда-врность горитъ

Неподвижной звздой.

Алин’арунъ.

Она пропла эти строфы какъ никогда не поютъ ни въ обществ, ни на сцен. Это было природное краснорчіе, выраженное въ поэтической форм и переданное дивными звуками. Она сообщала каждой фраз тончайшіе оттнки выраженія, а при конц возвысилась до истиннаго паоса, казалось, она всми силами своей души старалась выразить истину, восптую поэтомъ.

Вс слушатели, не исключая и Самсона, были изумлены, поражены, очарованы — таково могущественное вліяніе поэзіи въ соединеніи съ музыкой. Посудите, что же долженъ былъ чувствовать Альфредъ, которому его возлюбленная, чарующими звуками своего серебристаго голоса, клялась въ вчной любви и врности, посудите, что долженъ былъ онъ чувствовать, когда на него устремлялся этотъ свтлый, вдохновенный взоръ.

Даже мистриссъ Додъ, которой были хорошо знакомы и псня и голосъ дочери, была изумлена и приведена въ восторгъ. Она держала въ рукахъ только что поданное ей письмо, которое она уже распечатала, но еще не прочла, не имя силъ оторвать свои взоры отъ прекрасной пвицы. Но подъ конецъ псни, она успла взглянуть на письмо и увидла, что оно было подписано Ричардомъ Гарди. Однимъ жаднымъ взоромъ пробжала она его содержаніе и въ одно мгновеніе поняла, что онъ весьма учтиво, но тмъ не мене ршительно, не соглашался на бракъ ихъ дтей.

Оскорбленная мать безсознательно перенесла взоръ съ этого письма на чудное сіяющее созданіе, казавшееся воплощеніемъ мелодіи и свта, и не могла врить, чтобы ничтожный провинціальный банкиръ могъ отвергнуть союзъ съ подобнымъ сокровищемъ. Но таковъ былъ фактъ, и мисгриссь Додъ, несмотря на обычное самообладаніе, смяла письмо въ рукахъ и покраснла отъ злобы.

Между тмъ Джулія, которую мать научила никогда не стараться постоянно обращать на себя вниманіе, несмотря на вс просьбы, удалилась отъ фортепьянъ и вскор замтила необыкновенную перемну, происшедшую на лиц матери. Теперь уже смертная блдность смнила яркую краску на лиц мистриссъ Додъ.

— Не больны ли вы, мама? спросила она въ полголоса.

— Нтъ, душа моя.

— Такъ что же съ вами?

— Тише! у насъ гости, мы должны прежде всего заботиться о нихъ. И съ этими словами мистриссъ Додъ отвернулась отъ дочери и направилась къ ближайшей групп, потомъ къ слдующей и такъ обошла всхъ своихъ гостей. Это было геройство общежитія, потому что присутствіе ихъ было ей въ тягость. Наконецъ гости разъхались и оставили ее на свобод съ ея дтьми. Она отправила прислугу спать, сказавъ, что сама поможетъ миссъ Джуліи раздться. Войдя съ нею въ ея комнату, она заперла дверь и тогда только въ первый разъ взглянула ей въ лицо.

— Я всегда считала тебя самымъ милымъ ребёнкомъ на свт, но никогда не видала я тебя такою прекрасною, какъ сегодня. Ты сдлала бы честь самому знатному дому въ Англіи… и мистриссъ Додъ не могла продолжать дале и со слезами на глазахъ прижала ее къ своей груди.

— Милая мама, нжно спросила Джулія:— что такое случилось?

— Душа моя, дрожащимъ голосомъ проговорила мистриссъ Додъ:— чувствуешь ты въ себ довольно гордости? довольно нравственныхъ силъ?

— Я думаю.

— И я надюсь, потому что он теб понадобятся! и, отвернувшись отъ нея, она подала ей письмо мистера Гарди.

IX.

Джулія взяла письмо и прочла слдующее:

‘Милостивая государыня, я получилъ очень ребяческое письмо отъ моего сына, въ которомъ онъ извщаетъ меня, что влюбленъ въ вашу дочь. Онъ, однако, пишетъ, что вы ждете моего мннія, прежде чмъ дать свое согласіе. Вполн цня вашу деликатность, я съ большимъ сожалніемъ принужденъ вамъ сообщить, что подобный бракъ совершенно невозможенъ. Я почелъ долгомъ васъ объ этомъ тотчасъ увдомить и вполн увренъ, что вы боле не будете терпть въ вашемъ дом присутствія моего сына.

‘Честь имю быть, милостивая государыня, съ глубокимъ сожалніемъ

‘Вашъ покорнйшій слуга
‘Ричардъ Гарди.’

Джулія прочла это письмо, потомъ молча перечитала его. Мать смотрла на нее съ безпокойствомъ.

— Разв мы уступимъ въ благородной гордости какому-нибудь выскочк? произнесла взволнованнымъ голосомъ мистриссъ Додъ:— скажи, что намъ длать?

— Что намъ длать? воскликнула Джулія:— не произносить никогда въ этомъ дом имени Гарди.

Отвтъ этотъ очень успокоилъ мистриссъ Додъ.

— Написать ему мн, или ты сама напишешь?

— Нтъ, я боюсь его оскорбить. Онъ не имлъ никакого права уврять насъ, что его отецъ согласится. Вы напишите и мы поддержимъ наше достоинство, хотя насъ и оскорбили. Черезъ минуту Джулія тихо прибавила.— Я устала, мама, ужасно устала. Точно жизнь для меня кончилась. Она снова замолчала, но потомъ жалобно воскликнула: — мама! Я бы его такъ горячо любила, мама! Научи меня, какъ вырвать его изъ моего сердца? Такъ я жить не могу, не могу!

Пока мистриссъ Додъ писала Альфреду Гарди, Джулія опустилась на полъ подл матери и положила свою головку на ея колни. Кончивъ записку, мистриссъ Додъ прочла ее дочери, та выразила едва слышно свое сочувствіе, за этимъ послдовалъ длинный, грустный разговоръ. Крпко прижавшись къ груди матери и поцаловавъ ее, Джулія отправилась, наконецъ, въ свою комнату. Ей было невыносимо тяжко, дрожь пробгала по ея тлу, но она не уронила ни одной слезы. Ея юное сердце онмло отъ неожиданнаго удара.

На другое утро, очень рано Альфредъ Гарди отправился въ Альбіон-виллу, намреваясь провести тамъ весь день. Въ нсколькихъ шагахъ отъ поротъ онъ встртилъ Сару. Она подала ему письмо отъ мистриссъ Додъ, въ которомъ была вложена копія письма къ ней мистера Ричарда Гарди. Въ своемъ письм мистриссъ Додъ напоминала, что она ему дозволяла такъ часто посщать ихъ домъ, только на основаніи его ложныхъ увреній о непремнномъ согласіи отца. Онъ, конечно, виновенъ что на такомъ легкомысленномъ основаніи довелъ ея дочь такъ далеко, но она не хочетъ упрекать его, особливо въ такую горестную минуту, напротивъ, она винитъ во всемъ себя, зачмъ она слушалась молодёжи, которая всегда видитъ все въ розовомъ свт. Какъ бы то ни было, эта ошибка должна быть исправлена. Она сама и Джулія будутъ всегда его уважать и желать ему всего хорошаго, если онъ только оставитъ вс дальнйшія попытки компрометировать молодую двушку, которая не можетъ быть его женою. Записка кончалась слдующими словами:

‘Что касается лично до меня, то я надюсь на ваше благородство и честность, надюсь, что вы при и теперешнихъ обстоятельствахъ не будете преслдовать мою дочь посщеніями и письмами и вообще не будете стараться о ея къ вамъ вниманіи.

‘Я остаюсь, любезный мистеръ Альфредъ Гарди, съ глубокимъ сожалніемъ о вашемъ гор.

Вашъ искренній другъ Люси Додъ’.

Прочитавъ это письмо, Альфредъ едва устоялъ на ногахъ, но тотчасъ опомнился, чтобъ не выказать своего горя Сар. ‘Хорошо’, сказалъ онъ, грубымъ, но дрожащимъ голосомъ, повернулся и быстрыми шагами пошелъ домой. Мистриссъ Додъ, съ личиной совершеннаго хладнокровія, подробно разспросила Сару о впечатлніи, произведенномъ на Альфреда Гарди ея письмомъ. Разсказъ молодой служанки только усилилъ ея безпокойство. Она еще разъ повторила всмъ слугамъ, что если зайдетъ мистеръ Альфредъ Гарди, то сказать, что никого нтъ дома.

Прошло два дня, наконецъ, мистриссъ Додъ получила отъ него письмо. Бдный мальчикъ! Это было одинадцатое: первыя десять онъ разорвалъ, не найдя ихъ удовлетворительными.

‘Милая мистриссъ Додъ, я одержалъ нсколько побдъ въ моей жизни, но всегда прежде претерпвалъ нсколько пораженій. Какъ же я могу ожидать, что такой дорогой призъ какъ прелестная Джулія достанется мн съ перваго раза, безъ всякихъ неудачъ? Вы можете быть спокойны, я не обману вашей вры въ мою честность и никогда беззаконнымъ путемъ не вотрусь въ вашъ домъ. Но я не намренъ отказаться отъ моего счастья, потому что отецъ написалъ поспшное, необдуманное письмо. Мы еще много-много разъ переговоримъ съ нимъ съ глазу за глазъ, прежде чмъ я соглашусь быть несчастнымъ на всю жизнь. Получивъ ваше письмо, милая мистриссъ Додъ, я былъ совершенно пораженъ и уничтоженъ горькою встью, но теперь я опомнился, трудности и неудачи въ жизни сотворены для того, чтобъ женщины преклонялись передъ ними, а мужчины побждали ихъ. Только ради-бога не становитесь въ ряды моихъ враговъ, не возстановите ее противъ меня изъ-за вины моего отца. Подумайте, какъ надрывается мое сердце, что оканчивая это письмо, я не могу сказать ни одного слова той, которую я люблю боле, въ тысячу разъ боле своей жизни.

‘Я остаюсь, милая мистриссъ Додъ, вашъ грустный, но не отчаивающійся

‘Альфредъ Гарди.’

Мистриссъ Додъ не показала этого письма своей дочери. Прочитавъ его, она сама была тронута и потому боялась, чтобы оно не разстроило еще боле бдную Джулію.

Мистриссъ Додъ стала теперь осторожнымъ, тихимъ, но опаснымъ противникомъ Альфреда. Слдуя материнскому инстинкту, она ршилась во что бы то ни стало, для возвращенія покоя своей дочери, уничтожить въ ней любовь въ Альфреду. Но мистриссъ Додъ была слишкомъ умна, чтобъ насиловать чувства своей дочери, и только терпливо слдила за нею день и ночь, желая подмтить, что въ ней сильне: любовь или гордость. Вотъ что она замтила:

Джулія никогда не упоминала имени Альфреда. Она какъ-то лихорадочно искала постоянныхъ занятій, чаще чмъ прежде просила у матери денегъ, говоря, что она ихъ употребляетъ на прихоти, очень дятельно посщала бдныхъ, изучала логику съ Эдуардомъ, ложилась рано спать, крпко уставая повидимому отъ своей энергической дятельности. Она сама однажды объяснила, что побуждало ее такъ поступать. ‘Мама, сказала она:— человкъ не можетъ быть совершенно несчастливъ, если онъ добръ.’

Особенное вниманіе мистриссъ Додъ было обращено на дикую энергію, съ которою ея дочь принялась за работу, и на странное выраженіе ея глазъ, ясно говорившихъ о внутренней борьб. Однако, несмотря на это, мистриссъ Додъ не теряла надежды, она никогда не воображала, что исцленіе ея дочери будетъ легкое и быстрое. Много уже значило, что Джулія шла врнымъ путемъ. Только, время — этотъ великій исцлитель всхъ недуговъ, думала она, можетъ возвратить Джуліи миръ и спокойствіе, но и самое время, увы, не могло возвратить ей свтлыхъ дней дтства.

Однажды ихъ пригласили на вечеръ къ однимъ знакомымъ. Мистриссъ Додъ хотла отказаться, такъ-какъ Джулія избгала общества, она искала случая помочь горю и страданіямъ несчастныхъ и вс пустыя, свтскія увеселенія стали ей противны. Но на этотъ разъ, она воскликнула съ живостью: ‘Примите приглашеніе! Я не хочу, чтобъ обо мн сказали, что я поникла головою, какъ плачущая ива.’

— Храбрая двочка! весело отвчала мистриссъ Додъ.— Я не хотла настаивать, но ты права, мы должны это сдлать, чтобъ зажать ротъ всмъ сплетникамъ. Однако не слдуетъ торопиться, надо обдумать, не беремся ли мы за дло выше нашихъ силъ.

— Попробуемъ сегодня, сказала Джулія:— вы не знаете, на что я способна. Я уврена, что онъ не сокрушается по мн.

Они похали на вечеръ и Джулія была такъ жива и весела, что мистриссъ Додъ замтила ей шопотомъ: ‘Будь тише, душа моя, умрь свою веселость, ты этимъ никого не обманешь.’

Между тмъ Альфреду Гарди дорого стоило не видаться и не переписываться съ Джуліею. Жертва эта была очень тяжела для него и онъ согласился на нее только въ твердой увренности, что онъ мало по малу убдитъ отца.

Мистеръ Ричардъ Гарди былъ человкъ обширнаго ума. Онъ зналъ, что если объяснить причины, побудившія его несогласиться на женитьбу сына, то это приведетъ только къ жестокимъ спорамъ и кончится открытой ссорой. Поэтому онъ не представилъ своихъ причинъ мистриссъ Додъ, да и въ разговорахъ съ сыномъ былъ такъ же остороженъ. Молодой человкъ долго приставалъ съ вопросами, зачмъ и почему отецъ отказывалъ ему въ своемъ согласіи — но все напрасно. Тогда онъ старался хитростью вывдать отъ отца эту сокровенную причину отказа, но результатъ былъ одинъ тотъ же.

‘Sic volo, sic jubeo, stet pro rationo voluntas’ — вотъ все, что отъ него можно было добиться.

Такъ началась борьба между добрымъ, снисходительнымъ отцомъ и любящимъ сыномъ.

Въ этомъ несчастномъ столкновеніи двухъ сильныхъ и схожихъ между собою натуръ, вс преимущества были на сторон отца — лта, опытность, авторитетъ, твердая ршимость, тайныя, но могущественныя причины, заставлявшія его такъ дйствовать. Прибавьте къ этому, что натура его была холодная. И онъ любилъ сына далеко не такъ сильно, какъ тотъ любилъ его.

Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, Альфредъ вышелъ изъ терпнія и сказалъ отцу, что онъ его сынъ, а не рабъ, что онъ не можетъ. уважать авторитета, который не основывается на разум.

Ричардъ Гарди обратился къ нему съ серьезнымъ, торжественнымъ видомъ,

— Альфредъ сказалъ онъ: — разв я былъ недобрымъ отцомъ?

— Нтъ, нтъ, батюшка. Я этого никогда не говорилъ. Меня главное и пугаетъ, что ваше теперешнее поведеніе на васъ не походитъ.

— Разв я, какъ длаютъ другіе отцы, вмшивался въ каждую бездлицу и не позволялъ своему сыну забавляться, какъ ему угодно?

— Нтъ, вы никогда не вмшивались въ мои дла, и только платили, когда нужно, мои долги.

— Такъ отплати мн за это, молодой человкъ, единственнымъ способомъ, которымъ ты можешь. Имй немного доврія къ твоему отцу, и думай, что онъ вмшивается теперь только по необходимости, для твоего же добра. Врь также, что если онъ разъ въ жизни вмшался въ твои дла и сказалъ: этому не бывать, то оно и не будетъ, клянусь, что не будетъ!

Альфредъ былъ совершенно ошеломленъ силою и торжественностью этихь словъ. Въ сердц его заговорило горе, злоба и отчаяніе, онъ уже не могъ боле совладать съ собою, закрылъ лицо руками и изъ души его вырвалось что-то похожее на вопль. Между тмъ старикъ очень хладнокровно принялся за чтеніе своей газеты. Все это наврядли было естественно, потому что онъ былъ въ сущности тронутъ, но онъ удивительно умлъ скрывать свои чувства и хотлъ доказать Альфреду, что его трудно переломить.

Играть роль — дло очень трудное, и эта сцена скоре была искусно представлена, чмъ разумно придумана. Альфредъ устремилъ на отца проницательный взглядъ и все время пристально смотрлъ на него, пока тотъ спокойно читалъ биржевыя извстія. Въ эту минуту впервые вошла въ голову молодаго человка мысль, что его отецъ не былъ для него отцомъ. ‘Я его не зналъ до-сихъ-поръ’, думалъ онъ: ‘этотъ человкъ не иметъ сердца.’

Альфредъ не имлъ, подобно Джуліи, никакой панацеи. Еслибъ кто нибудь сказалъ ему: быть добрымъ человкомъ, значитъ быть счастливымъ — онъ бы отвчалъ: Negatur, этому противорчилъ ежедневный опытъ. Потому онъ никогда не забывалъ о себ, не сочувствовалъ горю и страданіямъ несчастныхъ. Онъ думалъ только объ одномъ — о своей любви, о своемъ несчастіи, жестокости отца. Ночью онъ не спалъ, днемъ не зналъ что длать. Онъ было-принялся готовиться къ экзамену, но даже его честолюбіе заснуло, и онъ бросилъ книги съ отвращеніемъ. Онъ по цлымъ днямъ ходилъ взадъ и впередъ, погруженный въ мечты, надясь на какую нибудь счастливую перемну, сожаля, что по своей излишней деликатности онъ связалъ себя по рукамъ и ногамъ. Румянецъ исчезъ съ его лица, онъ страшно похудлъ и, приговоренный къ женскому бездйствію, не имя женской терпливости, бдный молодой человкъ убивался съ каждымъ днемъ все боле и боле.

Однажды, когда онъ былъ погруженъ въ свои горькія думы, въ комнату влетлъ съ шумомъ и смхомъ его товарищъ по Оксфорду, Питерсонъ.

— Ахъ! какое прелестное созданіе, кричалъ онъ, во все горло.— Я ее видлъ два раза. Вы ее, конечно, видали на улицахъ или въ церкв. Ее зовутъ Додъ. Но мн все равно, какъ бы ее ни звали — она будетъ Питерсонъ. И восхищенный юноша пустился въ самое подробное описаніе красоты Джуліи.— И какая она живая, веселая, хоть кого расшевелитъ, а какъ танцуетъ! Знаешь, Базанкемъ намедни досталъ кастаньеты и она проплясала съ нимъ качучу съ такимъ… ну, какъ это… съ такимъ шикомъ.

— То-есть, вы хотите сказать съ такой развязностью, пробормоталъ Альфредъ, поблднвъ.

— Да, да. Въ тысячу разъ лучше Дювернэ. Но еслибъ ты только слышалъ, какъ она поетъ итальянскіе, французскіе, нмецкіе и даже англійскіе романсы.

— Что же, она поетъ все плачевные?

— О, все что попросишь. Она заставитъ васъ и плакать и смяться, какъ угодно. Никогда не отказывается, а прямо садится за фортепьяно. На будущей недли я опять ее увижу. Пойдемте, я васъ представлю. Моихъ друзей примутъ съ распростертыми объятіями. Ну, поздравь меня, старикъ. Я по уши влюбленъ.

Слушая Питерсона, Альфредъ киплъ злобою. Джулія танцуетъ качучу! Джулія весела! Джулія поетъ и плачевныя и веселыя псни, все, что попросятъ! О, измнница! Онъ припомнилъ все, что читалъ въ классическихъ и неклассичеснихъ сочиненіяхъ о непостоянств женщинъ. Но это злобное чувство продолжалось недолго: онъ зналъ характеръ Джуліи, зналъ какъ она его любила, и потому, опомнившись отъ перваго впечатлнія, онъ тотчасъ обвинилъ во всемъ другаго, а не свою добрую, любящую Джулію. ‘Это — дло ея матери’, думалъ онъ. ‘Дуракъ я, что послушался этой холодной, жестокосердной женщины. Я теперь все понимаю. Она заклинаетъ меня честью не видаться съ ея дочерью, а потомъ говоритъ Джуліи: Смотри, онъ бросаетъ тебя по одному слову своего отца. Будь горда, будь весела. Онъ никогда не любилъ тебя, выйди за другаго.’ Подлая интригантка забываетъ только, что за кого бы она ее ни выдала, я его убью. Сколько бдныхъ невинныхъ двушекъ обманывали ихъ матери! Это выведено въ большей части романовъ, особливо писанныхъ женщинами, потому что он знаютъ низкія, подлыя качества своего пола, лучше насъ. Мистриссъ Додъ, я вступаю съ вами въ бой, въ бой на смерть! Я одинъ на свт, и одинъ пойду противъ васъ. У меня нтъ друга, кром Альфреда Гарди, а жесточайшіе мои враги — мой отецъ и вы.’

Конечно, приведенныя слова никогда не были имъ произнесены, но они вполн выражаютъ, хотя и въ сжатомъ вид, его мысли.

Съ этой минуты онъ началъ слдить за Джуліею, гуляя день и ночь около ея дома, онъ твердо ршился переговорить съ нею, очистить себя въ ея глазахъ и разбить вс подлые планы ея матери. Но мистриссъ Додъ вскор открыла его намренія. Однажды вечеромъ Джулія собиралась идти къ знакомымъ, и уже совсмъ одтая подошла къ окошку, чтобъ посмотрть какая погода. Не успла она взглянуть, какъ поспшно отошла и опустилась въ волненіи на диванъ.

— Что съ тобою? спросила мистриссъ Додъ.— Я понимаю. Онъ здсь.

— Да.

— Ты бы лучше раздлась.

— Да, я вся дрожу отъ одной мысли встртиться съ нимъ. Мама, онъ очень перемнился. Бдный, бдный Альфредъ.

Она пошла къ себ въ комнату и долго молилась о немъ. Она просила со слезами на глазахъ, чтобы провидніе послало ему христіанское терпніе, котораго у него недостаетъ.

‘Камень, а не сердце! Она избгаетъ меня’, думалъ Альфредъ, видвшій ее въ окно.

Мистриссъ Додъ подождала нсколько дней, желая посмотрть, не перестанетъ ли Альфредъ ихъ преслдовать. Ждать всегда и во всемъ — была ея жизненная теорія. Однако, убдившись, что онъ не отстаетъ отъ своего дежурства подл ея дома, она, наконецъ, выслала ему слдующую записку:

‘Мистеръ Альфредъ Гарди, разв благородно заставлять мою дочь сидть дома?

‘Остаюсь съ сожалніемъ
‘Ваша Люси Додъ’.

Черезъ минуту ей принесли отвтъ, написанный карандашомъ на той же бумажк:

‘Мистриссъ Додъ, отчего вы хотите, чтобъ благородство было только съ одной стороны?

‘Остаюсь въ отчаяніи
‘Вашъ Альфредъ Гарди’.

Прочитавъ эти слова, мистриссъ Додъ покраснла, упрекъ укололъ, но не тронулъ ее. Она въ ту же минуту сла за свой письменный столъ и написала къ одной пріятельниц въ Лондонъ, прося ее найти меблированную дачу въ окрестностяхъ столицы. ‘Обстоятельства’ писала она: ‘заставляютъ насъ оставить Баркинтонъ, и на нсколько мсяцевъ’.

Черезъ два или три для посл этого, у Базанкетовъ былъ большой вечеръ. Мистриссъ и миссъ Додъ были въ числ гостей, и Джулія играла въ шарады, къ восхищенію всхъ присутствующихъ, какъ вдругъ въ комнату вошелъ Питерсонъ и представилъ хозяйк дома своего друга Альфреда Гарди. Услыхавъ это ими, Джулія посмотрла съ ужасомъ на мать, хотя продолжала играть.

Но вотъ, она увидла его издали. Онъ былъ очень блденъ, глаза его дико блистали, а взоръ остановился на ней съ какимъ-то жестокимъ изумленіемъ.

Она привыкла видть въ этихъ глазахъ любовь, нжность, и потому этотъ дикій взглядъ поразилъ ее въ самое сердце. Она вдругъ остановилась, покраснла, потомъ поблднла.

— Ну, довольно, сказала она вслухъ, и пошла къ матери.

Мужчины окружили ее и просили — что нибудь сптъ. Она отказывалась. Вдругъ, позади нея, раздался взволнованный голосъ человка, на котораго она не смла взглянуть. Онъ спрашивалъ у дамъ, кто изъ нихъ знаетъ романсъ — Алин-арунъ. Несмотря на все желаніе сдлать пріятное наслднику столькихъ милліоновъ, ни одна изъ присутствовавшихъ не знала этого романса.

— Не можетъ быть, воскликнулъ Альфредъ:— этотъ романсъ восхваляетъ врность въ любви, а вдь это самая женская добродтель.

— Мама, сказала шопотомъ испуганная Джулія:— уведите меня отсюда, или будетъ скандалъ. Онъ выходитъ изъ себя.

— Будь покойна, отвчала мистриссъ Додъ: — ничего не будетъ.

Она встала и подошла къ Альфреду. Холодно посмотрвъ ему прямо въ глаза, она сказала учтиво, но съ легкимъ оттнкомъ презрнія:

— Я вамъ спою этотъ романсъ, сэръ, если уже вы непремнно этого желаете.

Альфредъ опустилъ голову и послдовалъ за нею къ фортепьяно.

Она спла Алин-арунъ, если не съ удивительнымъ искусствомъ своей дочери, то все-таки съ чувствомъ, восхитившимъ всхъ присутствовавшихъ.

Какъ духи, говорятъ, овладваютъ человкомъ, который ихъ вызываетъ, такъ и эти трогательные звуки, напоминавшіе Альфреду его счастливые дни, совершенно перевернули его душу, онъ безсознательно схватился за свое сердце, бросилъ взглядъ, полный отчаянія, на Джулію и поспшно вышелъ изъ комнаты. Вс были такъ заняты музыкой, что никто кром Джуліи этого не замтилъ.

Когда мистриссъ Додъ и Джулія, спустя нсколько часовъ, садились въ экипажъ, чтобъ хать домой, какой-то проходящій нищій въ изношенномъ, сромъ сюртук и блой, поярковой шляп, открылъ имъ дверцу и, незамтно нагнувшись, поцаловалъ платье Джуліи. Мистриссъ Додъ этого не замтила, но слышала за собою тяжелый вздохъ, она обернулась и узнала въ нищемъ Альфреда Гарди. Припадокъ раскаянія быстро слдовалъ за припадкомъ злобы. Видла ли его Джулія? спрашивала себя ея мать. Чтобъ удостовриться въ этомъ, она молчала нсколько минутъ и потомъ нжно положила свою руку на плечо дочери. Молодая двушка вся дрожала отъ волненія.

— Подлецъ! едва не вырвалось изъ устъ мистриссъ Додъ, но она удержалась.

— Успокойся, душа моя, сказала она:— ты больше не будешь подвергаться подобнымъ испытаніямъ. Подъ словомъ ‘испытаніе’ она разумла и открытое преслдованіе Альфреда, и его послднюю выходку.

Они должны были выхать на другой день снова на вечеръ, но мистриссъ Додъ похала одна и извинилась за Джулію. Когда она воротилась, Джулія ее ждала съ письмомъ отъ ея лондонской пріятельницы. Та писала, что нашла прехорошенькую дачу. Мистриссъ Додъ передала письмо дочери.

— Мы отправимся завтра и наймемъ ее на три мсяца, сказала мистриссъ Додъ.— Къ тому времени оксфордскіе каникулы кончатся.

— Да, мама.

Теперь мн предстоитъ разсказать обстоятельство, нельзя сказать, чтобъ необыкновенное и совершенно-необъяснимое, и такъ-такъ нтъ ничего глупе, какъ стараться объяснить необъяснимое, то я просто приведу самый фактъ. Въ ту же самую ночь, мистриссъ Додъ вдругъ проснулась въ какомъ-то странномъ волненіи. На сердц ея лежалъ словно камень, ее душилъ какой-то страхъ, она вскочила и дико воскликнула: ‘Давидъ! Джулія! О! Что съ вами?’ Звукъ ея собственнаго голоса разсялъ немного ея таинственный страхъ. Она подежала нсколько минутъ, потомъ видя, что сонъ совершенно прошелъ, встала и подошла къ окошку. Ночь была прекрасная, легкія облачка быстро пробгали по небу, заслоняя на минуту свтлую луну. Инстинктъ, присущій жен моряка, побудилъ ее посмотрть на погоду. Она теперь успокоилась на счетъ мужа, но другой инстинктъ, инстинктъ матери, говорилъ ей: ‘посмотри, спитъ ли твоя дочь.’ Она надла кофту, туфли, зажгла свчку, и тихонько вышла въ корридоръ. Но не успла она сдлать двухъ шаговъ, какъ ее поразилъ какой-то странный, таинственный звукъ.

Онъ долеталъ до нея изъ комнаты Джуліи. ‘Что это могло быть?’

Мистриссъ Додъ ускорила свои шаги, сердце ея тревожно билось.

Вотъ снова раздался этотъ звукъ. Это былъ вопль истерзаннаго сердца.

Этотъ глухой вопль болзненно отозвался въ сердц матери. Она страдала за дочь и инстинктивно поспшила къ двери, но опомнилась и, постучавшись въ дверь, сказала:

— Не пугайся, ангелъ мой, это я. Могу я войти?

И не дождавшись отвта, она вошла въ комнату.

Джулія сидла на постели съ пылающими и мокрыми отъ слезъ щеками. Мистриссъ Додъ сла рядомъ съ нею на постель и прижала ее къ груди, горячія слезы матери падали на обнаженныя плечи Джуліи. Почувствовавъ ихъ прикосновеніе, бдная двушка залилась еще боле прежняго.

— Что я надлала! бормотала она сквозь слезы:— неужели я и васъ сдлаю несчастной?

Мистриссъ Додъ не тотчасъ отвтила. Она пришла сюда утшать, и ея необыкновенный здравый смыслъ подсказалъ ей, что для того, чтобъ достигнуть этого, ей нужно быть спокойной, а потому, плача вмст съ дочерью и осыпая ее поцалуями, она совершенно спокойно, безъ малйшаго волненія сказала ей:

— Зачмъ, дитя мое, таиться отъ меня, зачмъ казаться спокойной у меня на глазахъ, чтобъ потомъ плакать наедин? Или ты все еще не довряешь мн?

— О! нтъ, нтъ, нтъ, но я думала, что я такъ сильна, такъ горда. Я полагала, что я въ состояніи длать чудеса. Но я вскор убдилась, что любовь во мн сильне гордости. Я не могла выдерживать этой муки днемъ, если не отводила душу ночью. Какая жалость! Я всегда прикрывалась одяломъ, но у васъ такія уши. Я надялась подавить свою страсть, чтобы не причинить вамъ горя. Простите, простите меня!

— Съ однимъ условіемъ, сказала мистриссъ Додъ, длая надъ собою усиліе, чтобы превозмочь волненіе, произведенное въ ней этими простодушными словами.

— Съ какимъ хотите, только простите. Я уду въ Лондонъ, въ Ботанибей — куда угодно. Я стою, чтобъ меня повсили.

— Такъ пусть съ этой минуты между нами не будетъ тайнъ. Въ самой себ ты находишь боле строгаго судью и мене снисходительнаго друга, чмъ во мн. Поврь мн вс свои чувства! Ты его очень любишь?

Джулія склонила голову на плечо мистриссъ Додъ, и спрятавъ отъ нея лицо, едва внятно проговорила:

— Я не знала, на сколько я его люблю. Когда онъ явился тамъ на бал, я почувствовала себя его рабой, покорной рабой, готовой исполнить малйшее его желаніе, еслибъ онъ сказалъ мн спть Алин’арунъ, я бы спла, еслибъ онъ приказалъ мн взять его за руку и выйти съ нимъ изъ залы, я думаю, я и то бы сдлала. Я постоянно вижу его лицо передъ собой, но прежде оно было веселое, сіяющее, а теперь — блдное, грустное, сумрачное. Я не была бы такъ несчастна, еслибъ не видла, что онъ груститъ, что онъ считаетъ меня легкомысленной, пустой кокеткой. Ахъ, мама, какъ онъ блденъ! какъ онъ убитъ! Онъ такъ сожаллъ о своемъ поступк въ ту ночь, онъ вдь одлся нищимъ, чтобы только поцаловать кончикъ моего платья — бдняжка, бдняжка! Можно ли любить боле, чмъ онъ любитъ меня? Я умираю изъ-за него! Я умираю!

— Ну, ну, этого съ меня довольно, сказала мистриссъ Додъ успокоительнымъ тономъ.— Это — любовь. И съ этой минуты я стою за твоего Альфреда.

Джулія съ изумленіемъ и волненіемъ взглянула на мать,

— О, не пробуждайте снова моихъ надеждъ, едва могла она произнести.— Мы разлучены навки. Его отецъ ршительно запретилъ ему жениться на мн. Даже вы противились, или, можетъ быть, я ошиблась?

— Я, мой ангелъ? какъ могу я противиться твоему счастью, когда оно совершенно разумно и законно. Я прекратила сношенія между вами при настоящихъ обстоятельствахъ, но вдь эти обстоятельства могутъ измняться, единственное препятствіе твоему счастью — мистеръ Ричардъ Гарди.

— За то какое препятствіе, со вздохомъ проговорила Джулія.— Его отецъ — желзный человкъ, вс это говорятъ, Я наводила справки, и Джулія сконфузилась, но потомъ поспшно продолжала:— это видно изъ его письма, холоднаго, жестокаго, изъ одного этого письма видно, что человкъ этотъ неспособенъ ни на какое нжное чувство. Онъ думаетъ, что я недостойна его сына, такого даровитаго, ученаго — красы того самого университета, въ которомъ нашъ бдный Эдуардъ… Но вдь вы знаете.

— Глупенькая ты, глупенькая, сказала мистриссъ Додъ и нжно поцаловала дочь.— Твой желзный человкъ сдланъ изъ обыкновенной глины, твой непреклонный Брутъ — простой торгашъ, онъ способенъ на т нжныя чувства, которыя волнуютъ людей, у которыхъ ты покупаешь башмаки, чай, перчатки… и на эти чувства я съумю подйствовать.

Джулія молчала, стараясь уловить смыслъ этихъ словъ.

Мистриссъ Додъ колебалась, ей больно было выказать своей восторженной двочк людей въ ихъ настоящемъ свт. Она старалась ей это объяснить въ боле мягкихъ выраженіяхъ.

— Ничего, ничего, возразила Джулія со свойственною ей восторженностью.— Подавайте мн скоре всю горькую правду, чмъ сладкое заблужденіе.

Мистриссъ Додъ только вздохнула: подобныя громкія фразы не производили на нее глубокаго впечатлнія.

— Ну, начнемъ же съ этого торгаша-Брута, сказала она съ презрительнымъ движеніемъ губъ.— Ричардъ Гарди родился въ банк, т.-е. въ такомъ мст, гд много золота и серебра и гд люди богатютъ медленно, но врно, пользуясь законнымъ образомъ чужими деньгами. Съ самого дтства онъ былъ замчательный человкъ — если мрить на коммерческій аршинъ — двадцати-пяти лтъ онъ спасъ банкъ. То было время акціонерныхъ компаній и всякихъ мыльныхъ пузырей, ихъ считали тысячами, горячка спекуляцій овладла всей націей, герцоги, епископы, поэты, адвокаты толпились и боролись съ своими собственными слугами, чтобы добиться мстечка на бирж. Старый Гарди, ддъ Альфреда, былъ увлеченъ общимъ водоворотомъ, и еслибы не мистеръ Ричардъ, то онъ, наврно, сдлался бы жертвой общаго безумія. Но мистеръ Ричардъ усплъ убдить отца въ превосходств ‘здравыхъ началъ торговли’, которыя, безъ сомннія, заключаются въ немногосложномъ правил — рискуй чужими деньгами и береги свои. Старый Гарди, видя, что сынъ умне его, передалъ ему кормило правленія, и банкъ уцллъ посреди всеобщаго разрушенія. Молодость обыкновенно увлекается и заносится слишкомъ далеко, но мистеръ Ричардъ Гарди былъ хладнокровне и осторожне всякаго старика, и это — важная черта его характера. Чрезъ нсколько лтъ, въ самомъ зенит своей славы, я говорю это чтобы тебя успокоить и съ условіемъ, что ты не повторишь никому… Ричардъ Гарди искалъ моей руки.

— Мама!

— Не вскрикивай такъ, душа моя, я этого не выношу. Онъ, вроятно, думалъ, что не мшало бы имть во глав своего дома женщину высокаго происхожденія. Да къ тому же у меня были деньги. Потерпвъ неудачу, онъ женился на какой-то ничтожной двушк съ приданымъ въ полтораста тысячъ фунтовъ. Онъ женился на ней не задумываясь — еще характеристическая черта. Онъ продалъ домъ своего отца и дяди, вопреки всмъ дорогимъ воспоминаніямъ, и взялъ въ аренду имніе моего дяди Фаунтена, потому что операція эта представляла большія выгоды — еще черта. Онъ и теперь отвергъ мою дочь потому, что онъ полагаетъ, что мы бдны. Когда я уврю его въ противномъ, онъ тотчасъ согласится, и все это приведетъ меня къ тому, съ чего бы мн слдовало начать. Твой добрый отецъ и я жили постоянно ниже своихъ средствъ, чтобы приберечь что нибудь дтямъ, онъ теперь везетъ домой все, что мы успли накопить, а именно — четырнадцать тысячъ фунтовъ.

— Какая огромная сумма!

— Нтъ, душа моя, это еще не такая большая сумма сама по себ, но она значительна потому, что совершенно независима отъ годоваго дохода и всего остального имущества — свободная сумма, которой я могу располагать по желанію, и, разумется, первая моя забота — твое счастіе. Какимъ образомъ стану я дйствовать на твоего желзнаго человка — ршатъ обстоятельства. Я полагаю, я буду помщать въ его банкъ каждый мсяцъ тысячи по три по четыре. Тогда онъ опомнится и наврное самъ сдлаетъ первый шагъ къ сближенію, прежде чмъ я успю помстить вс деньги. Если же нтъ, то я помщу вс четырнадцать тысячъ и потомъ вдругъ потребую ихъ обратно. Самый богатый провинціальный банкиръ никогда не иметъ въ наличности такой суммы. Его торговая честь — единственное полу-рыцарское чувство, доступное ему, будетъ въ опасности, тогда онъ радъ будетъ на все согласиться, тмъ боле, что его домъ и банкъ, уже давно заложенные и перезаложенные нашимъ повреннымъ, вчера перешли въ наше владніе. Онъ скажетъ себ: ‘Она можетъ осрамить, обанкрутить меня, а потомъ выгнать на улицу’. А, между тмъ, выказавъ ему свои когти, я покажу ему и бархатную лапку. Онъ подумаетъ, подумаетъ себ и ршитъ, что лучше дружба этой кошки, съ ея четырнадцатью тысячами фунтовъ, чмъ месть раздраженной матери. И мистриссъ Додъ едва слышно щелкнула зубами.

— Ахъ, мама, неужели меня будутъ продавать и покупать?

— Ты должна заплатить дань за то, что полюбила сына выскочки. Брось эту щекотливость, Джулія, брось эти романтическія бредни и колебанія. Ты пыталась испробовать гордость и потерпла неудачу, испробуй же теперь любовь, это я теб совтую. Ужь такова участь нашего пола, что мы не въ состояніи выдерживать характера, но я избавлю тебя отъ излишней слабости. И, наконецъ, вдь мы выходимъ замужъ не за Ричарда, а за Альфреда Гарди. Альфредъ, несмотря на свои ошибки и недостатки…

— Какія ошибки, мама, какіе недостатки?

— Все же джентльменъ, этимъ онъ обязанъ Оксфорду, Гарро и природ. Душа моя, день и ночь молись Богу о благополучномъ возвращеніи твоего отца, потому что отъ него, и отъ него одного зависитъ твое и мое счастье.

— Мама! воскликнула Джулія, бросаясь на шею матери: — что длаютъ бдныя двушки, у которыхъ нтъ матери?

— Посмотри и увидшь — былъ серьёзный отвтъ.

Мистриссъ Додъ просила ее успокоиться и заснуть, потому что это необходимо для ея здоровья, и хотла уже уйти, какъ вдругъ блая ручка Джуліи стремительно высвободилась изъ-подъ одяла и остановила ее за платье.

— Какъ, проговорила она: — надежда слетла ко мн въ образ свтлаго ангела, и я такъ легко упущу ее. Никогда, никогда — и выразительнымъ взоромъ и движеніемъ руки она указала матери на просторную постель.

Мать и дочь провели остатокъ ночи въ объятіяхъ другъ друга. Слезы бдной двушки осушились, надежда воскресла и молодая жизнь зацвла подрежнему. И съ этой минуты ея дивные глаза были нетерпливо устремлены на море, въ ожиданіи возвращенія отца.

На слдующій день, он об сидли въ гостиной, какъ вдругъ Джулія, взглянувъ въ окно, носпвіно подбжала къ матери и, бросившись передъ нею на колни, проговорила съ умоляющимъ взоромъ:

— Онъ здсь, милая, милая, мама…

— Принеси мн мои вещи!

Прошло минуть десять, пока мистриссъ Додъ одлась. Джулія старалась ей помочь, но только мшала.

Альфредъ былъ достоинъ сожалнія. Потерявъ всякую надежду убдить отца, озадаченный веселостью и равнодушіемъ Джуліи, мучимый ревностью и нетерпніемъ, онъ испилъ до дна всю горечь любви. Но, какъ вамъ уже извстно, онъ приписывалъ непостоянство, жестокость и равнодушіе къ нему Джуліи вліянію мистриссъ Додъ. Онъ ненавидлъ ее отъ души и въ придачу еще боялся ея, онъ нарочно каждый день дежурилъ у ея дверей, потому что она просила его не длать этого. ‘Всегда длай то, что особенно не нравится твоему врагу’, говорилъ онъ, примняя къ себ изреченіе греческаго философа — одного изъ своихъ учителей.

И такъ, когда ворота открылись и вмсто Джуліи въ нихъ показалась мистриссъ Додъ, чувства Альфреда были далеко недружелюбны. Онъ былъ бы радъ бжать отъ нея, но гордость не позволила ему этого. Онъ ожидалъ ее, ршившись не уступать ни шагу. Она подошла къ нему съ очаровательной улыбкой и сказала:

— Мистеръ Гарди, если у васъ нтъ лучшаго занятія, не пожертвуете ли вы мн мннутку. Онъ согласился съ видомъ неудовольствія.

— Могу я опереться на вашу руку?

Онъ предложилъ ей руку, ни мало не скрывая своего неудовольствія.

Она слегка оперлась на нее, и почувствовала, какъ онъ вздрогнулъ отъ этого прикосновенія.

Мистриссъ Додъ инстинктивно поняла его чувства, и увидла, что ей предстояло боле трудное дло, чмъ она ожидала. Они прошли нсколько шаговъ въ молчаніи. Но онъ не былъ притворщикъ, и потому неожиданно разразился горячимъ упрекомъ.

— Зачмъ вы мой врагъ?

— Я никогда не была вашимъ врагомъ, отмтила она спокойно.

— Да, открыто, но вы тмъ боле опасны. Вы разлучаете насъ, вы принуждаете ее казаться веселой и стараться забить меня, вы — жестокосердая женщина.

— Нтъ, сэръ, вы ошибаетесь, простодушно отвтила мистриссъ Додъ.

— О, я врю, что вы добры и милы для всхъ на свт, но со мной вы поступаете жестоко.

— Я — другъ моей дочери, а не вашъ врагъ, Вы слишкомъ неопытны, чтобы понимать, какъ трудны, какъ щекотливы мои обязанности. Только съ прошлой ночи, я увидла ясно, что мн слдуетъ длать, и вотъ я выхожу вамъ на встрчу. Что, еслибы я была такъ же неблагоразумна и горяча, какъ вы! Я бы назвала васъ неблагодарнымъ.

— Сдлайте прежде что нибудь, за что бы я могъ быть вамъ благодаренъ и тогда судите, отвтилъ онъ съ горечью.

— Мн очень хочется сдлать этотъ опытъ, сказала она лукаво.— Пройдемтесь до конца этой аллеи.

Она высказала ему, что она догадывается, почему его отецъ не соглашается на ихъ бракъ, и прибавила, что возвращеніе ея мужа разсетъ эти препятствія. Услышавъ это, онъ совершенно измнилъ тонъ и жалобно умолялъ ее не обманывать его.

— Я и не намрена, отвтила она: — даю вамъ честное слово. Если вы будете такъ же постоянны, какъ постоянны чувства къ вамъ моей дочери, несмотря на маску веселости, принятую ею, чтобы остановить злые языки здшнихъ дамъ — то вы можете вполн на меня надяться. Послушайте, Альфредъ — вы позволите эту вольность — поймемъ наконецъ другъ друга — намъ только этого недостаетъ, чтобы сдлаться друзьями.

Устоять противъ этого было невозможно — и особенно въ годы Альфреда. Губы его задрожали, и вслдъ за однимъ мгновеніемъ колебанія, онъ протянулъ ей руку. Она гуляла съ нимъ часа два сряду, стараясь успокоить, утшить истерзанное сердце. Его падежды воскресли подъ ея магическимъ вліяніемъ, какъ и надежды Джуліи. Незамтнымъ образомъ мистриссъ Додъ сдлала съ нимъ слдующія условія: онъ не будетъ приходить къ нимъ иначе, какъ по ея приглашенію или если получитъ какія нибудь извстія объ Агр, но онъ можетъ писать ей каждую недлю, и въ ея письмо вкладывать письмецо къ Джуліи. При этой уступк онъ съ жаромъ сжалъ ея руку и назвалъ ея лучшимъ, добрйшимъ своимъ другомъ, своею матерью.

— Вспомните, прибавилъ онъ: — что вы — единственная женщина, которую я могу назвать этимъ святымъ именемъ.

Эти слова тронули мистриссъ Додъ. До сихъ поръ онъ былъ для нея дорогъ только ради любви къ нему ея дочери.

Глаза ея наполнились слезами.

— Бдный мой мальчикъ, сказала она: — молитесь о благополучномъ возвращеніи моего мужа: отъ этого зависитъ и ваше счастье — и ея — и мое.

И вотъ еще два блестящіе глаза нетерпливо обращали свои взоры на море, ожидая появленія Агры.

Сверной широты 23 ¹/₂, восточной долготы 113, время — мартъ сего года, втеръ южный, портъ Вампоа въ Кантонской рк. Корабли на стоянк, покачиваютъ въ воздух своими высокими мачтами, вверхъ и внизъ по рк весело снуютъ безчисленныя, разноцвтныя жонки съ длиннымъ весломъ, вмсто винта на корм, которымъ гребцы вращаютъ за придланныя къ нему ручки, повременамъ богатая мандаринская лодка проносится мимо, мандаринъ въ своей комической шапк, съ шарикомъ на макушк, наслаждается блаженствомъ, затягиваясь опіумомъ, между тмъ какъ сорокъ вооруженныхъ гребцовъ гонятъ лодку съ быстротою четырнадцати миль въ часъ, и вся меньшая братія спшитъ посторониться съ дороги. Въ этихъ водахъ стоитъ на якор громадная Агра и съ презрніемъ посматриваетъ на пигмеевъ, кишащихъ вокругъ — та самая Агра, которую ждутъ и высматриваютъ съ такимъ нетерпніемъ въ Англіи.

Корабль еще не начиналъ грузиться чаемъ, и корпусъ его высоко поднимался надъ подою. Въ немъ словно работали циклоны — такой шумъ раздавался въ его ндрахъ. Третій штурманъ съ пятнадцатью ребятами, обнаженными по поясъ, подготовлялъ полъ въ трюм для принятія цибиковъ съ чаемъ. Наканун онъ сдлалъ настилку изъ сотни пучковъ гибкаго камышу съ Суматры и Борнео, теперь высыпалъ на эту настилку цлыя тонны сырой селитры изъ 200 фунтовыхъ мшковъ. Его команда, подъ звонкую, мрную псню, сколачивала камышъ и селитру въ однообразную массу, которую полили потомъ- нсколькими ушатами воды, и продолжали утрамбовывать, пока полъ сталъ гладокъ какъ паркетъ. Тогда цлая стая жонокъ всякаго калибра, нагруженныхъ цибиками чаю, стала осаждать корабль. Мистеръ Грей уложилъ на этомъ паркет одинъ рядъ цибиковъ, потомъ другой, и такъ доверху, оставляя посредин промежутокъ немного уже одного цибика. Затмъ, раздвигая особымъ снарядомъ каждый ярусъ, Грей втснялъ въ промежутокъ еще по цибику, и такимъ образомъ упаковалъ страшную массу чаю, девятнадцать тысячъ восемсотъ-шесть цибиковъ и шестьдесятъ полуцибиковъ такъ же плотно, какъ лавочникъ укладываетъ свой товаръ въ ящики для отправки.

Пока мистеръ Грей любовался своей работой, маленькая лодка изъ Кантона пристала къ кораблю и мистеръ Типель, мичманъ, вбжалъ на палубу, поклонился мистеру Шарпу, первому штурману, и передалъ ему записку отъ капитана, въ которой заключалось приказаніе съ первымъ отливомъ отвести Агру ко второй бар, и тамъ наливаться водой.

Спустя два часа начался отливъ. Мистеръ Шарпъ тотчасъ же приказалъ сниматься съ якоря и Агра начала свое знаменитое плаваніе, при чемъ Шарпъ, лавируя между безчисленными баркасами и лодками, обстеняя паруса, или ставя ихъ на втеръ, смотря по надобности, выказалъ немалую сноровку и искусство. Онъ прошелъ бару къ закату солнца и легъ въ дрейфъ, бросивъ большой передній якорь на глубин пяти съ половиною сажень. Тутъ начали наливаться водой и на пятый день шестивесельная гичка отправилась въ Кантонъ за капитаномъ. На слдующій день онъ прохалъ въ ней мимо корабля, спускаясь внизъ по рк къ китайскому адмиралу, за разршеніемъ на свободное отплытіе изъ Китая. Всю ночь три фонаря горли на бизани Агры и дежурные смотрли въ оба, въ ожиданіи капитана. Но тотъ не являлся: у него былъ серьёзный разговоръ съ китайскимъ адмираломъ, однако, съ разсвтомъ показалась капитанская гичка. Шарпъ приказанъ одному изъ мичмановъ позвать боцмана и фалгребныхъ. Скоро гичка причалила къ борту, двое изъ юнгъ, съ ловкостью обезьянъ, перескочили черезъ бортъ и услужливо подали капитану фалгреба, онъ подарилъ ихъ ласковымъ взглядомъ, какого имъ не удавалось еще ни разу видть отъ начальства, и легко взобрался на палубу. Какъ скоро онъ вступилъ на нее, раздался пронзительный свистъ боцмана и фалгребные сняли почтительно шапки, капитанъ приложился къ шканцамъ, вс офицеры корабля съ нимъ раскланялись, онъ отвтилъ на ихъ поклоны и, отойдя на минуту на подвтренную сторону корабля, громко скомандовалъ: ‘вс наверхъ, съ якоря сниматься’.

Боцманъ далъ три пронзительныхъ свистка и команда ‘вс наверхъ’ была трижды повторена, съ частными коментаріями въ род: ‘Поворачивайся! Живй!’ ‘Не звай!’ и т. п. Весь экипажъ бросился исполнять команду, на всхъ этихъ загорлыхъ лицахъ было ясно написано: ‘плывемъ домой’.

Свистятъ: ‘Вязать койки!’

Въ десять минутъ, девяносто съ чмъ-то коекъ были акуратно сложены и покрыты блымъ чахломъ, и вс руки заняты сниманіемъ каната съ битенга, всаживаніемъ вымбовокъ и проч.

— Внизу готово, крикнулъ голосъ.

— Ребята, къ вымбовкамъ! скомандовалъ мистеръ Шарпъ со шканцевъ.— Флейщикъ, играй. Верти, ребята!

Флейтщикъ станъ наигрывать веселый, мрный принвъ, и вмст со звучною пснью команды, вторилъ какъ эхо тяжелымъ шагамъ шестидесяти молодцовъ, которые, налегшись могучею грудью на вымбовки, ворочали шииль, приближая корабль къ мсту, гд былъ брошенъ якорь.

— Вынь вымбовки! По марсамъ отдай паруса!

Корабль стоялъ на понер, наставивши марсели, шпиль былъ снова вооруженъ, команда дружно потянула, кабалярингъ заскриплъ и якорь, могучимъ напоромъ вырванный изъ китайской земли, поднятъ и заложенъ на пертулень. Носъ корабля покатился влво.

— Вс наверхъ! ставь паруса! Медленно и торжественно корабль завернулъ носъ, паруса надулись, и Агра поплыла домой въ Англію.

Въ три или четыре галса она прошла богскіе форты. Тамъ пришлось снова брать пропускъ отъ китайскаго начальства: изъ Китая такъ же легко выбраться, какъ и забраться въ небесную имперію. Въ три часа дня, Агра подошла къ Макао и легла въ дрейфъ въ четырехъ миляхъ отъ берега, въ ожиданіи пассажировъ.

Пушечный выстрлъ съ корабля не вызвалъ, однако, ни одной лодки. Шарпъ сталъ выходить изъ себя, потому что втеръ, хотя слабый, дулъ прямо съ NW и пропадалъ даромъ. Немного спустя, капитанъ вошелъ на палубу и приказалъ прочистить порохомъ вс пушечныя пасти. Восемь громкихъ залповъ потрясли корабль, возвщая городу о нетерпніи команды. Наконецъ появились дв лодки съ пассажирами. Пока он медленно приближались, Додъ приказалъ канониру зарядить карронады ядрами, и прикрыть дуло и запалъ. Первая лодка подвезла полковника Кенили, мистера Фулало и громаднаго негра, которые вс взобрались по фалгребамъ. Для слдующей лодки пришлось спустить трапъ и на палубу поднялись превосходительная мистриссъ Бересфордъ съ пуделемъ и при ней: блая служанка, черная нянька, маленькій сынокъ и индецъ, его дядька — странная смсь достоинства и раболпства, въ блой бумажной ткани съ пестрыми разводами.

Мистриссъ Бересфордъ была жена члена остиндскаго совта. Она поселилась на время въ Макао, для поправленія здоровья своего мальчика, намреваясь вскор возвратиться въ Калькуту, а между тмъ, мужъ ея сдланъ однимъ изъ директоровъ компаніи, и ухалъ на родину, она теперь хала къ нему въ Англію. Мистриссъ Бересфордъ была красивая, рослая барыня съ немного черезчуръ орлинымъ носомъ. Какъ большая часть женщинъ съ орлиными свойствами и наклонностями, она очень любила первенствовать и властвовать. За послдніе десять лтъ индійцы, ползая у ея ногъ, и европейцы, льстя ея самолюбію, довели въ ней эту слабость до крайнихъ предловъ, словомъ — совершенно избаловали ее, столь же вредному вліянію окружающей среды, подвергся и сынокъ ея Фридрикъ, мальчикъ лтъ шести. Избалованная заносчивость проглядывала такъ ясно во всхъ чертахъ и взглядахъ обоихъ. Шарпъ, большой знатокъ въ пассажирахъ, тотчасъ замтилъ второму штурману:

— Белисъ, мы посадили чорта на корабль.

— И съ нимъ цлый грузъ бсенятъ, прокричалъ Белисъ.

Мистеръ Фулало былъ на видъ методистскій пасторъ, важный, умренный, худощавый, примазанный. Но людей трудно судить по наружности. Фулало былъ одно изъ удивительныхъ произведеній удивительной страны, Соединенныхъ Штатовъ Америки. Онъ былъ искусный инженеръ и практическій механикъ, имть дв привилегіи на собственныя изобртенія, которыя приносили ему значительный доходъ въ Америк и въ Англіи. Подобныя открытія не даются даромъ, безъ тяжелаго, усидчиваго труда, и дйствительно, Фулало, напавъ на счастливую идею, запирался дома и работалъ, иной разъ по цлымъ ночамъ, въ теченіе года и боле, потомъ жажда дятельности брала верхъ, и онъ отправлялся въ лсъ или степи съ винтовкой, и индійцемъ-провожатымъ, настрлявъ вдоволь буйволовъ и пантеръ, онъ возвращался загорлый и истощенный и, англо-саксонецъ въ душ, пускался въ море года на два. Но и тутъ американецъ не терялъ времени и высматривалъ новыя изобртенія въ чужихъ краяхъ, съ цлью примнить ихъ съ пользою впослдствіи. И на этотъ разъ онъ вывезъ какое-то важное практическое усовершенствованіе изъ Японіи. Однажды, во время своихъ странствованій Фулало, скупилъ судно на дн Дарданеллъ, за тысячу двсти долларовъ, вытащилъ изъ води грузъ (металлическія издлья) и продалъ за шесть тысячъ, потомъ поднялъ пустой корабль, починилъ его и самъ привелъ въ бостонскій рейдъ, въ Масачузет. По дорог онъ спасъ шведское судно, и получилъ за то вознагражденіе. въ другой разъ нашъ американецъ вытащилъ изъ-подъ воды восемьдесятъ слоновыхъ клыковъ изъ барки, потопувшей въ Фортеномъ пролив, къ великому негодованію и зависти старшихъ братьевъ англо-саксонскаго племени, смотрвшихъ съ берега. Среди столь странныхъ и разнообразныхъ занятій, онъ позволялъ себ довольно невинное развлеченіе: старался доказать на дл, что возможно африканское племя возвысить до европейскаго уровня. Съ этою цлью онъ купилъ Веспасіана, своего громаднаго негра, за тысячу восемьсотъ долларовъ, но о немъ посл. Америка вообще — большая мастерица на всякія смси и микстуры, но въ мистер Фулало она превзошла себя: то была смсь квакера, Немврода, Архимеда, филантропа, моряка и еще кое-чего.

Пассажирскія лодки отчалили.

— Вс наверхъ! Ставь паруса!

Боцманъ просвисталъ команду, и марсовые бросились вверхъ. Паруса распустились и надулись одинъ за другимъ, носъ корабля поворотился на югъ, и, разстилая высоко и широко свои блыя крылья, Агра понеслась какъ птица по морской зыби — домой, восвояси.

Плаваніе начиналось, повидимому, при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, всмъ было весело. кром одного. Капитанъ былъ задумчивъ и мраченъ, онъ повременамъ внимательно вглядывался въ отдаленный горизонтъ, Додъ вжливо, но коротко и отрывисто отвчалъ на пустяки, которыми другъ его, полковникъ Кенили, надодалъ ему отъ нечего длать, и наконецъ, послалъ за канониромъ.

Пока это не очень чистоплотное существо чистится и причешется, чтобъ въ приличномъ вид явиться на шканцы, заглянемъ въ взволнованную душу капитана Дода, и познакомимся съ обстоятельствами, которыя связываютъ его съ главными героями нашей повсти, несмотря на двнадцать тысячъ миль водянаго пути между нимъ и влюбленною четою въ Баркинтон.

Главною заботою Дода, его гордостью, было откладывать деньги для жены и дтей. По совту индійскаго пріятеля, онъ въ нсколько пріемовъ внесъ значительную сумму денегъ въ одинъ важный каликутскій торговый домъ, который давалъ восемь процентовъ на частные вклады. Неудивительно, что сумма росла быстро при такомъ процент и постоянномъ приращеніи капитала новыми взносами. Корабль Дода, жестоко пострадавшій близь Мыса Доброй Надежды, былъ признанъ негоднымъ для дальнйшаго плаванія агентами остиндской компаніи въ Кантон, а самъ онъ отправился въ Калькуту, намреваясь возвратиться въ Англію, въ качеств пассажира. Пока онъ былъ въ Калькут, одинъ изъ значительнйшихъ мстныхъ торговыхъ домовъ прекратилъ платежи, и поселилъ ужасъ и нищету въ сотняхъ семействъ. Въ такія времена въ газетахъ и въ обществ повторяется на вс лады избитая истина: что хорошій процентъ значитъ дурное обезпеченіе. Что касается до Дода, то онъ досел врилъ въ эти великія торговыя имена съ дтскимъ довріемъ моряка, теперь это слпое довріе смнилось столь же слпымъ страхомъ, онъ упрекалъ себя въ легкомысленномъ риск дтскими деньгами (онъ давно уже усплъ убдить себя, что деньги не его, а женины и дтскія), и поклялся, что если ему удастся ихъ выручить, то онъ ихъ боле не выпуститъ изъ рукъ, не повритъ никому, кром разв англійскому банку. Додъ пошелъ къ гг-мъ Оливьеръ и Андерсонъ и потребовалъ свой четырнадцать тысячъ фунтовъ. Къ великому его ужасу, но не удивленію, приказчики переглянулись многозначительно и переслали чекъ во внутреннее отдленіе. Додъ ждалъ съ замирающимъ сердцемъ, очевидно, было затрудненіе въ платеж.

Между тмъ вошелъ чиновникъ казеннаго управленія и внесъ значительную сумму банковыми билетами и торговыми векселями, преимущественно послдними.

Вскор Дода пригласили въ комнату директора.

— Вы оставляете наши страны, капитанъ Додъ?

— Такъ точно, сэръ.

— Вамъ бы лучше часть вашихъ денегъ взять векселями по предъявленію, на лондонскихъ банкировъ.

— Я бы предпочелъ получить банковыми билетами, промолвилъ Додъ.

— О, векселя отъ Оливьера на Беринга ничмъ не хуже банковыхъ билетовъ, даже безъ нашей надписи на оборот. Впрочемъ, вы можете получить пополамъ, тми и другими. Въ Калькут, сами знаете, банковые билеты не очень въ ходу.

Доду выдали деньги. Вс векселя были, очевидно, врные. Но въ одномъ изъ нихъ Додъ узналъ вексель, только что внесенный чиновникомъ въ числ другихъ. Его неперемнно бросало то въ холодъ, то въ жаръ. Онъ спасъ дтское достояніе, хотя сильно рисковалъ потерять его. Но болзненная дрожь, невольное послдствіе сознанія, что человкъ былъ на волосъ отъ страшной опасности, скоро прошла и осталось одно теплое, отрадное чувство торжества. Вслдъ затмъ, Додомъ овладло вполн опасеніе за цлость такой значительной суммы, которую онъ везъ при себ. Онъ зашелъ въ первый магазинъ и купилъ большой бумажникъ съ ключомъ, заперъ въ него вс деньги и, хотя не собирался еще отправляться въ море, но на всякій случай обшилъ портфёль шелковой клеенкой, зашилъ это сокровище себ въ фуфайку, и ощупывалъ его по сто разъ въ день, думая, съ какимъ счастіемъ онъ вручитъ подруг своей жизни плодъ долголтнихъ трудовъ своихъ, все достояніе ихъ дтей.

Вдругъ, Дода совершенно неожиданно командировали-было въ Кантонъ отвести Агру на Мысъ Доброй Надежды. Тогда странное, невдомое для него чувство невольно вкралось въ его душу — сознаніе личной опасности. Вс случайности предательской стихіи были ему коротко знакомы, но досел он мало дйствовали на его воображеніе, онъ хладнокровно встрчалъ опасность, она приходила и миновала, но на этотъ разъ какой-то смутный страхъ не покидалъ его, благодаря бумажнику. Сокровище, которому онъ такъ радовался незадолго передъ тмъ, теперь давило его грудь, душило его. Моряки вообще — народъ боле или мене суеврный, а храбрость тоже до нкоторой степени дло привычки. Доду еще ни разу не случалось идти въ море съ такою кучею денегъ при себ. Смутныя опасенія Дода вроятно разсялись бы при самомъ начал плаванія, посл веселаго отплытія на всхъ парусахъ изъ Макао, еслибы не положительно дурное извстіе, слышанное имъ въ Ани-Тин. Китайскій адмиралъ предупредилъ его, что въ здшнихъ водахъ замченъ пиратъ, отважный и предпріимчивый, который взялъ голландскій торговый корабль въ виду самаго устья Кантонской рки, умертвилъ всю команду, а женщинъ продалъ въ рабство, или и того хуже. Додъ просилъ сообщить ему подробности о пират: съ Малайскихъ ли онъ острововъ, съ Борнео или съ Разбойничьихъ? Въ какой широт можно было ожидать съ нимъ встрчи? Адмиралъ перелистовалъ свою памятную книжку и не нашелъ въ ней никакихъ положительныхъ данныхъ о пират: извстно было только, что онъ никогда не крейсеровалъ долго въ одной и той же мстности, команда была самая смшанная, а капитанъ, какъ полагали, португалецъ, утверждали также, будто у него есть братъ, который командуетъ другимъ разбойничьимъ судномъ, но это довольно сомнительно, по крайней мр, никто не видалъ, чтобъ они дйствовали совмстно.

Канониръ явился, капитанъ отозвалъ его на подвтренную сторону. Остальные офицеры почтительно держались при этомъ на втренной сторон.

— Мистеръ Монкъ, сказалъ Додъ:— вычистите и приготовьте сейчасъ ручное оружіе.

— Слушаю, сэръ! сказалъ старый служака, бывшій подъ Абукиромъ.

— Сколько у васъ пушекъ, годныхъ къ дйствію?

Этотъ простой вопросъ мгновенно взволновалъ желчь въ старик.

— Сколько пушекъ! Годныхъ! Какому чорту он годны, когда этотъ лавочникъ, вашъ третій штурманъ, набилъ весь гондекъ своимъ зельемъ, вс казенники заложилъ, бдняжкамъ дышать нельзя, не то, что разговаривать. Чтобъ ему самому дьяволъ въ пекл казенникъ раскаленнымъ банникомъ прочистилъ, за то, что онъ вс мои пушки своей дрянью заставилъ.

— Полно вамъ, мистеръ Монкъ, ругаться. Я надялся, что въ ваши годы, вы будете примромъ для младшихъ офицеровъ.

— Больше не буду, сэръ, чортъ меня дери, если буду! И онъ прибавилъ очень громко: — я виноватъ передъ вами, капитанъ, и шканцами.

Когда человка занимаетъ, тревожитъ серьёзная мысль, всегда найдется какой нибудь комаръ, какая нибудь мошка, чтобъ надодать ему. Это неизбжно. Къ Доду, занятому тревожнымъ предчувствіемъ, которымъ онъ не смлъ ни съ кмъ подлиться, приблизилось кошачьею поступью существо въ род обезьяны:

— Дочь свта, началъ онъ на чистомъ индустанскомъ нарчіи:— дочь свта, въ ясныхъ лучахъ которой прозябаю я, Рамголамъ, пылаетъ дружескимъ желаніемъ видться и объясниться съ господиномъ владыкою корабля, подобнаго гор на мор.

Зная по опыту, что значатъ объясненія дочерей свта съ капитанами корабля, Додъ позвалъ мичмана Тикеля, и послалъ его въ дамскую каюту.

Мистеръ Тикель вскор возвратился, весь раскраснвшись, и объявилъ, что нуженъ ни боле, ни мене, какъ самъ капитанъ.

Додъ улыбнулся, отпустилъ Монка, общавъ ему лично осмотрть гондекъ, и отправился къ негодующей мистриссъ Бересфордъ. Зачмъ онъ остановился въ нсколькихъ миляхъ отъ Макао и заставилъ ее проплыть все это разстояніе въ скверной маленькой лодк? Додъ широко открылъ свои темно-каріе глаза.— Подл Макао, сударыня, отмели, потому мы не смли подойти ближе къ берегу.

— Пожалуйста, безъ увертокъ. Что мн за дло до вашихъ отмелей? Это была просто лнь съ вашей стороны и невнимательность къ дам, которая наняла мсто на вашемъ корабл.

— Помилуйте, сударыня, мы тутъ ничмъ невиноваты.

— Васъ это зовутъ джентльменомъ Додомъ?

— Меня.

— Такъ не извольте противорчить дам, не то я могу усумниться, заслуживаете ли вы подобное названіе.

Додъ оставилъ ея слова безъ вниманія и съ рдкимъ терпніемъ объяснилъ ей, что онъ не могъ подойдти ближе къ Макао, не рискуя погубить корабль. Но она и слышать не хотла, и потому Додъ, увидя, что она искала не объясненія, а только повода для жалобъ, пересталъ ее убждать. ‘Я только теряю время съ вами’, сказалъ онъ, и вышелъ безъ дальнйшей церемоніи. Это было новое оскорбленіе, и по выход его она поклялась въ непримиримой вражд къ нему. И съ той минуты она не упускала удобнаго случая, чтобъ запускать ему шпильки.

Додъ зашелъ въ гондекъ и увидлъ, что безопасность и защита корабля были принесены въ жертву грузу, какъ это обыкновенно длается въ наше мирное время. Изъ двадцати-восемнадцати фунтовыхъ орудій онъ съ трудомъ могъ освободить три. Чтобы разчистить мсто около другихъ, нужно было бы пожертвовать товаромъ или водой. Но онъ не намренъ былъ длать ни того, ни другаго изъ-за опасности столь невроятной, какъ нападеніе пиратовъ. Онъ былъ капитанъ купеческаго судна, а не воинъ.

Между тмъ онъ усплъ убдиться въ превосходномъ ход Агры. Лагъ показалъ одиннадцать узловъ, такъ-что при хорошемъ втр никакой пиратъ на всхъ парусахъ не могъ бы догнать ее. Этотъ втеръ быстро пронесъ ихъ уже мимо одного изъ разбойничьихъ притоновъ, острова Ладроне. Въ девять часовъ отданъ приказъ тушить огни. Мистриссъ Бересфордъ, читавшая какой-то романъ, не соглашалась подчиниться этому приказанію, сержантъ настаивалъ, она начала стращать директоромъ компаніи, министрами, всякой знатью, но сержантъ видя, что ее не убдишь словами, швырнулъ свчу въ воду, выказавъ тмъ свое безсиліе — и какъ трусъ далъ тягу передъ риторическимъ огнемъ взбшенной барыни.

Сверный втеръ спалъ и слабый, перемнчивый втерокъ замедлялъ ходъ корабля. 6-го апрля они поровнялись съ макльсфильдскимъ берегомъ. Потомъ они вышли въ открытое море и шли нсколько дней, не видя земли. Додъ вздохнулъ теперь свободне.

Перваго мая они миновали большой островъ Нептуна и очутились между Зондскими и Малайскими островами. Капитанъ снова взобрался на фор-брамстеньгу и обозрвалъ день и ночь своимъ телескопомъ далекій горизонтъ.

Они перешли экваторъ подъ долготой 107 при легкомъ втерк, но вскор наступилъ штиль и теперь у Дода была одна забота, какъ бы убить время — онъ отмнилъ извстный обрядъ крещенія, совершающійся при переход черезъ экваторъ и сопровождающійся всякими истязаніями новичковъ въ род скобленія головы желзными скобами или намыливанія лица. Но за то ежедневно хлопали пробки отъ шампанскаго, матросы играли въ перестнъ или плясали горнпайпъ подъ скрипку почтеннаго Фулало. Онъ и его другъ, какъ онъ систематически называлъ Веспасіана, выучили ихъ американскимъ пляскамъ и заслужили всеобщую любовь. Одинъ страстный плясунъ, въ порыв благодарности, предложилъ имъ свою недльную порцію водки. Даже мистриссъ Бересфордъ появилась на палуб. Строгое выраженіе ея лица смягчилось въ снисходительную улыбку, когда взоры ея останавливались на полковник Кенили, ее сопровождавшемъ. Этотъ храбрый, добродушный солдатъ льстилъ ей безъ всякой совсти, и видя, что она становилась все слаще отъ его медовыхъ рчей, попытался-было примирить ее съ Додомъ, но при первомъ намек она сдлала кислую гримасу и ршительно запретила ему упоминать это имя.

Между тмъ, штурмана и мичманы раскусили Дода. Мистеръ Тикель разршилъ ихъ сомнніе за обденнымъ столомъ, предложивъ ‘трижды-три раза’ тостъ за Дода, какъ мореплавателя, математика, моряка и джентльмена.

Додъ никогда не былъ грубъ съ офицерами, но и не поддлывался къ нимъ: онъ обладалъ искусствомъ однимъ легкимъ наклоненіемъ головы, одной благосклонной улыбкой дать понять, что ревностное исполненіе долга не ускользаетъ отъ его вниманія. Что же касается до команды, то она на хорошо-организованныхъ корабляхъ рдко приходитъ въ прямое сношеніе съ капитаномъ, о Дод знали только, что онъ добрая душа и не безпокоитъ людей попустому. Однажды, пока стояли они на экватор, къ нему явился лихой матросъ съ чашкой супа и, приложившись прежде шканцамъ, а потомъ капитану, попросилъ его отвдать супъ.

— Пожалуй, любезнйшій. Что жь, онъ пригорлъ.

— Истинная правда, сэръ. Прощенія просимъ у вашего благородія и у шканцовъ.

— Молодой человкъ! сказалъ Додъ, подзывая къ себ мистера Меридита, молодаго мичмана.— Сдлайте одолженіе, позовите повара.

Поваръ пришёлъ и вмсто ожидаемаго ругательства, получилъ только строгій выговоръ и острастку.

Въ отвтъ на это онъ на слдующій день прижегъ супъ еще хуже. Команда снова отрядила ловкаго матроса къ капитану. Онъ салютовалъ попрежнему и представилъ супъ. Капитанъ отвдалъ супъ и послалъ мистера Грей отдать приказъ помощнику боцмана дать сигналъ къ сбору и привести повара.

— Квартирмейстеръ, опустите пожарное ведро и наполните его супомъ. Мастеръ Тинель посмотрите, чтобы онъ сълъ, что самъ наготовилъ, и постарайтесь понукать его, если онъ станетъ прохлаждаться. Съ этими словами капитанъ ушелъ въ каюту, а несчастный поваръ, принужденный поужинать своимъ супомъ, разразился слдующею рчью: ‘Разбойники, да онъ первый сортъ. Хоть бы чуточку подгорлъ. Словно масло идетъ въ глотку. Ишь, проклятыя барскія утробы. Не на корабл бъ вамъ здить, на прянишныхъ лошадкахъ кататься, да лакомиться французскими лягушками (…трахъ, свиснула веревка по его спин). Чортъ! это еще что?

Помощникъ боцмана.— Болтай поменьше, да шь побольше!

— Я жь мъ. (Трахъ, трамъ). Чортъ бы тебя побралъ, чего ты расходился (Трахъ, трахъ, трахъ). Слышь, Джо, голубчикъ, право же не могу больше (трахъ). Я теб отдамъ мою водку, за цлую недлю отдамъ, только позволь мн выбросить за бортъ эту — эту гадость (трахъ, трахъ, трахъ). Добрйшій мистеръ Тикель, попросите капитана за меня (трахъ, трахъ).

— Стой! скомандовалъ капитанъ, появляясь на палуб, и поднятая веревка безвредно опустилась.

(Свистокъ).

— Поваръ наказанъ за то, что испортилъ похлебку. Моя команда будетъ сть только то, что я могу сть. У меня боле заботъ, но трудъ и опасность мы длимъ наравн. Помните это, или вы убдитесь, что я могу быть такъ же строгъ, какъ любой капитанъ на мор. Комиссаръ!

— Чего прикажете, сэръ?

— Удвойте порцію водки всему экипажу — его обошли супомъ.

— Слушаю, сэръ.

— А повару и его помощнику остановить выдачу водки на цлую недлю.

— Слушаю, сэръ!

— Боцманъ, подайте сигналъ расходиться.

— Слышь-те ребята, замтилъ лихой матросъ, ходившій съ супомъ къ капитану. — Будь я проклятъ, если намъ не житье на этомъ корабл.

Съ недлю пролежала Агра неподвижно, какъ щепка колеблясь на волнахъ и не трогаясь съ мста, но въ конц недли потянулъ верховой втерокъ, захватывавшій только марсели, корабль проползъ немного на югъ и снова заштиллъ.

Наконецъ, однажды, подъ вечеръ пошелъ дождь, а посл дождя съ востока подулъ свжій втеръ. Капитанъ съ свойственною ему предусмотрительностію предвидлъ это по багровымъ полосамъ на горизонт, онъ отдалъ приказъ взять рифъ у марселей и спустить порты съ подвтренной стороны. Этотъ послдній приказъ показался всмъ излишнею предосторожностью, но Додь былъ еще мало знакомъ съ кораблемъ, а деньги, которыя онъ на себ везъ, длали его осторожнымъ. Порты были спущены, кром одного, который былъ не совсмъ спущенъ. Мистеръ Грей сидлъ въ своей кают надъ какой-то задачей и нуждался въ свт и воздух, но чтобы не противорчить приказанію капитана онъ соединилъ портъ съ сложнымъ блокомъ, чтобы имть въ распоряженіи значительную механическую силу въ случа, если корабль дйствительно покачнетъ втромъ.

Какъ слдовало ожидать, втеръ налетлъ прежде чмъ кто-либо могъ къ тому приготовиться. Корабль дрогнулъ, заскриплъ и наклонился. Вода хлынула въ раскрытый люкъ Грея. Онъ прибгнулъ къ своему блоку, но хотя блокъ увеличивалъ его силу разъ въ двнадцать, онъ не боле имлъ успха, какъ еслибы поднималъ гору. Видя свое безсиліе, онъ сталъ звать на помощь, вс кто только были по сосдству, сбжались на этотъ отчаянный крикъ и стали тянуть за блокъ. И все таки напрасно, неминуемая погибель грозила кораблю. Между тмъ капитанъ, отгадавъ по крикамъ, въ чемъ было дло, съ необыкновенною находчивостію скомандовалъ: ‘Отдать гротшкоты!’ Корабль выпрямился, портъ захлопнулся и устрашенные матросы уже по поясъ въ вод между всплывшими ящиками вздохнули свободне. Грей закрпилъ портъ засовомъ и, промокшій до костей, истерзанный душевно, отправился доложить о своей вин капитану. На немъ лица не было. Чуть не плача, разсказалъ онъ капитану, что онъ надлалъ и какъ ошибся, не разсчитавъ силу напора воды.

Додъ видлъ, что несчастный мистеръ Грей былъ достоинъ сожалнія въ эту минуту.

— Пусть это послужитъ намъ урокомъ, сэръ, сказалъ онъ строго.— Сколько кораблей погибло такимъ образомъ безъ всякой бури, такъ что ни одна душа не спаслась, чтобы разсказать о причин несчастія.

— Капитанъ, прикажите мн броситься за бортъ, и я тотчасъ брошусь.

— Гм! Я не могу терять офицера изъ-за ошибки, которую онъ наврно не захочетъ повторить.

Втеръ дулъ всю ночь, и на другой день до двнадцати часовъ. Онъ доставилъ случай убдиться въ одномъ важномъ недостатк Агры — въ ея качк. Мистеръ Грей, тронутый правосудіемъ Дода и побуждаемый избыткомъ ревности, донесъ около восьмой стоянки полуночной вахты, что въ кают мистриссъ Бересфордъ виднъ огонь. Сержантъ, но обыкновенію, затушилъ свчу при вечернемъ обход, но строптивая дама снова зажгла ее.

— Подите и отнимите у нея свчу.

Вскор изъ каюты послышались отчаянные вопли: ‘Сжальтесь! сжальтесь! Я не хочу утонуть въ темнот!’

Додъ, который съ самаго перваго знакомства держался въ сторон отъ нея, сошелъ внизъ, чтобы успокоить ее.

— Ахъ, эта буря! эта страшная буря, и какъ ужасно утонуть въ темнот!

— Буря? какая же буря? Это только свжій втерокъ.

— Свжій втерокъ! Вы вчно такъ издваетесь надъ нами, женщинами, Пожалуйста, я прошу васъ, оставьте мн свчу и пошлите ко мн пастора!

Додъ сжалился надъ нею и позволилъ ей оставить свчу, но для избжанія опасности приставилъ къ ней мичмана. Онъ даже лицемрно общалъ ей при малйшей опасности лечь въ дрейфъ, но не можетъ же онъ назвать благопріятный втеръ бурей изъ-за ничтожной качки. Однако, несмотря на благопріятный втеръ и ничтожную качку, Агра перебила въ эту ночь порядочное количество стекла и посуды.

Къ полудню слдующаго дня втеръ стихъ и наступилъ мертвый штиль.

Въ два часа пополудни погода прояснилась, солнце выглянуло и легкій втерокъ потянулъ съ запада.

Въ тридцать-пять минутъ седьмаго огненный шаръ скрылся за горизонтомъ и весь океанъ на цлыя мили въ даль и въ ширь засверкалъ и заискрился яхонтами. Это была первая страстная улыбка юга. Наступила ночь, такая тихая, ясная, чудная ночь, что жаль было сомкнуть глаза, вс медлили идти спать, любуясь днвпымъ зрлищемъ южнаго звзднаго неба. Большая Медвдица закатилась на свер и вотъ изъ глубины водъ всплыло созвздіе Креста, краса полуденныхъ ночей. Смрадный дымъ не заражалъ воздуха, докучныя колеса не нарушали всеобщей тишины. Втеръ вздыхалъ между парусовъ, свтящіяся съ фосфорическимъ блескомъ струи бжали передъ носомъ корабля. Вс собрались въ кучки и шептались между собой, какъ бы не смя нарушить торжественнаго безмолвія ночи. Миръ былъ везд, и на-водахъ, и въ неб, и въ душ, опасность была далеко и каждый чувствовалъ себя какъ будто подъ роднымъ кровомъ. Корабль скользилъ по вод, оставляя за собой свтящійся слдъ и быстро, хотя едва примтно, несъ ихъ къ роднымъ берегамъ. Блые какъ снгъ паруса вырисовывались подобно алебастровымъ столбамъ на темной синев неба, усяннаго мильйонами огненныхъ глазъ. Такъ промелькнула ночь.

На восток, на самомъ краю неба, пробжали пурпурныя полосы, и море зарумянилось, пурпуръ перешелъ въ расплавленное золото, и море заискрилось. Вотъ сверкнулъ первый лучъ, онъ заигралъ на маковкахъ блыхъ парусовъ, сбжалъ на палубу и освтилъ вс лица, затмъ, безъ дальнйшихъ прелюдій, какъ всегда на экватор, на краю водъ быстро, торжественно всплылъ огненный шаръ солнца.

Въ то же мгновеніе марсовый крикнулъ съ своего высокаго поста:

— Парусъ! какъ разъ на пути!

Тотчасъ доложили капитану о появленіи посторонняго паруса. Онъ вышелъ на палубу и крикнулъ сторожевому матросу: ‘Куда онъ держитъ путь?’

— Не могу знать, сэръ.— Кажется, онъ стоитъ на мст.

Додъ приказалъ подать сигналъ къ завтраку, а самъ, вооружившись телескопомъ, ловко взобрался на марсъ. Оттуда, сквозь прозрачный утренній туманъ, онъ увидлъ длинную плоскую шпуну съ латинскими парусами, расположившуюся подъ островкомъ Пойнт-литъ въ разстояніи девяти миль и почти на пути Агры, которая собиралась войти въ Гаспарскій проливъ.

Къ восьми часамъ незнакомое судно было уже въ двухъ миляхъ, а Агр все еще приходилось лежать въ дрейф.

Къ этому времени оно успло обратить на себя всеобщее вниманіе. Вс кром капитана выражали свое мнніе: одни говорили, что это — греческое судно, остановившееся, чтобы налиться водой: другіе — что оно малайское и идетъ съ тростникомъ, третьи, наконецъ, что это — пиратъ на сторож у пролива.

Капитанъ оперся на бортъ и молча, угрюмо слдилъ за подозрительнымъ судномъ.

Мистеръ Фулало присоединился къ групп съ могучимъ телескопомъ своей работы. Онъ долго и основательно разсматривалъ наблюдаемый предметъ, между тмъ какъ Шарпъ нсколько разъ приставай. къ нему съ вопросами.

— Ну, сказалъ онъ наконецъ:— штука-то ехидная. Потомъ, не отрывая глазъ отъ стекла, онъ сталъ ронять отрывочныя слова.— Одинъ-два-четыре-семь, семь фальшивыхъ портовъ.

Между офицерами пронесся ропотъ удивленія. Но британскіе матросы не любятъ обнаруживать свои чувства. Полковникъ Кенили, прогуливаясь по палуб съ сигарой въ зубахъ, видлъ, что вс съ большимъ вниманіемъ слдили за какимъ-то кораблемъ, но онъ не примтилъ никакого волненія или безпокойства въ ихъ словахъ или голос. Однако, морякъ тотчасъ угадалъ бы кое-что.

— Я вижу очень мало рукъ на палуб, замтилъ Фулало:— и очень много блыхъ глазъ, уставившихся на насъ изъ люковъ.

— Чортъ возьми, пробормоталъ Бэлисъ въ безпокойств:— ну, какъ вы можете это видть.

Фулало вмсто отвта молча передалъ телескопъ Доду. Призванный такимъ образомъ въ посредники, онъ прильнулъ глазомъ къ телескопу.

— Ну, что, сэръ, видите вы ложные порты и блыя брови? иронически спросилъ Шарпъ.

— Это лучшая труба, въ какую мн когда либо случилось смотрть, сердито отвчалъ Додъ, не отрывая глазъ отъ стекла.

— Я думаю, что это — малайскій пиратъ, сказалъ мистеръ Грей.

Шарпъ сердито подхватилъ его.— Вздоръ какой! А если и правда, такъ онъ не посметъ напасть на такую громадину.

— Сказалъ китъ пил-рыб, подсказалъ Фулало съ глухимъ смхомъ.

Капитанъ, все еще не отнимая глаза отъ телескопа, сдлалъ нолоборота къ рулевому и скомандовалъ: ‘Право!’

— Есть.

— Держи на SSE.

— Есть.

И направленіе корабля измнилось на два румба.

Это приказаніе понизило Дода по крайней мр на пятьдесятъ процентовъ во мнніи Шарпа. Онъ удержался сколько могъ, но наконецъ его изумленіе и неудовольствіе вышли изъ предловъ и онъ замтилъ, не заставитъ ли это непріятеля погнаться за ними?

— Очень можетъ быть, сэръ.

— Съ вашего позволенія, капитанъ, но лучше бы намъ было продолжать свой путь и показать разбойнику, что мы его не боимся.

— Но если мы его боимся, Шарпъ. Онъ уже съ часъ тому назадъ ршилъ, оставаться ли ему въ поко или нападать. Измнивъ направленіе на два румба, я не заставлю его перемнить своихъ намреній, но я долженъ. удостовриться въ нихъ, прежде чмъ вступать въ проливъ.

— Понимаю, сэръ, сказалъ Шарпъ, на половину убжденный.

Измненіе въ ход Агры не вызвало никакого измненія со стороны таинственной шкуны. Она лежала около острова, на палуб было видно очень мало рукъ. Между тмъ Агра утекала отъ нея и вошла въ проливъ между островами Лонг- и Пойпт-литъ, оставивъ шкуну на разстояніи двухъ миль NW.

Но, вотъ! Палуба таинственной шкуны закишила чернымъ!

Фальшивые порты упали какъ бы чудомъ, пушки оскалились изъ люковъ, словно черные зубы. Громадный фок-зейлъ взвился и забралъ втеръ и шкуна полетла въ погоню за Агрою.

Легкій втерокъ былъ словно дыханіемъ свыше, небесный сводъ синлъ какъ темный сафиръ, а безпредльныя воды сверкали и искрились подобно расплавленному металлу.

XI.

Удивительные бываютъ случаи съ человческимъ разумомъ: составишь себ иной разъ сужденіе на основаніи какихъ нибудь данныхъ, данныя эти окажутся неосновательными, а выведенное изъ нихъ заключеніе остается тмъ не мене врно.

Это всего чаще случается съ женщинами, лишенныя по большей части возможности знать факты, он всего охотне полагаются на свое знаніе человческаго сердца и часто, на основаніи самыхъ безцвтныхъ данныхъ, длаютъ очень здравыя заключенія.

Такимъ именно образомъ мистриссъ Додъ пыталась отгадать, отчего Ричардъ Гарди противится браку своего сына съ ея дочерью и какимъ способомъ можно вынудить его согласіе, и если она ошибалась въ подробностяхъ, то была совершенно права въ заключеніи: Ричардъ Гарди дйствительно былъ послдній человкъ въ Баркинтон, который отказался бы назвать Джулію Додъ, съ круглой суммой наличныхъ — своею дочерью.

Я намренъ раскрыть теперь передъ читателемъ тайну, которая приведетъ его, хотя совершенно иными путями, къ тому же заключенію, къ которому пришла мистриссъ Додъ.

Въ то время Англія переживала эпоху, навки памятную въ коммерческой исторіи страны, лихорадку спекуляціи, эпоху, когда акціонерныя общества, преимущественно общества желзныхъ дорогъ, появлялись и лопались какъ мыльные пузыри.

Ричардъ Гарди долгое время противился общему теченію, онъ постоянно и вслухъ высказывалъ свое недовріе къ этимъ предпріятіямъ, онъ говорилъ:

— Откуда взяться деньгамъ для всхъ этихъ громадныхъ замысловъ? Еслибы можно было продать всю эту страну съ ея зданіями, флотомъ, сокровищами и всею живою тварью, то и тогда бы не выручить суммы, необходимой для исполненія того, чего надются достигнуть одними свободными капиталами. Это — явное сумасшествіе и не можетъ продолжиться доле года.

Но когда онъ увидлъ, что акціи постоянно возвышались до преміи, когда увидлъ, что направо и налво нищіе становились богачами, то ршился и съ своей стороны воспользоваться въ общей пожив, и подняться на счетъ людской глупости, не переставая тмъ не мене изобличать ее на словахъ. Онъ воспользовался своими обширными связями, чтобы закупать акціи и затмъ тотчасъ же разставаться съ ними съ прибылью. Операціи оказывались очень выгодными, это только подстрекнуло его аппетитъ и онъ вдавался все глубже и глубже въ спекуляціи, такъ что однажды ему удалось зашибить тридцать тысячъ фунтовъ.

Но игра подобными мыльными пузырями — одна изъ самыхъ опасныхъ. Нужно смло броситься впередъ за приливомъ, и потомъ разомъ остановиться, когда онъ достигнетъ высшей своей точки. Въ то время, какъ Ричардъ Гарди вышелъ уже по горло въ этой пучин, случилось происшествіе, которое трудно было предвидть. Передовыя статьи Times’а, изъ патріотизма или изъ дальновидной политики, въ одно прекрасное утро проткнули мыльный пузырь. Время было такъ удачно выбрано и булавка такъ удачно проколола пузырь, что акціи начали падать съ того же утра и неминуемая паника была вызвана недлей или двумя ране, чмъ она разразилась бы безъ этой статьи. Боле доврчивые спекуляторы надялись, что еще все можетъ уладиться и пойти попрежнему, но Гарди, который зналъ, что дло должно было лопнуть рано или поздно, распродавалъ акціи направо и налво съ тяжелой потерей. Онъ, однако, не могъ отдлаться отъ всего этого хламу, который онъ набралъ только для временной пользы: паника возникла такъ неожиданно и распространилась такъ быстро, что вскор нельзя было найти покупщиковъ ни на какихъ условіяхъ. Лисица сказала себ: ‘это — западня, но я войду и выйду такъ осторожно, что не попадусь’, и пала жертвой своей самоувренности. Но въ этихъ обстоятельствахъ, онъ обнаружилъ высокія качества, обширныя финансовыя способности, твердость духа и высокую коммерческую честность, которую мистриссъ Додъ такъ справедливо назвала въ немъ единственнымъ полурыцарскимъ чувствомъ. Онъ употребилъ вс свои частные доходы и капиталы, чтобы удовлетворять требованія своихъ кліентовъ и поддержать свое имя.

Тогда началась для него мучительная борьба, которую онъ выносилъ съ спартанскимъ достоинствомъ и полнйшимъ самообладаніемъ. Ни одна черта его лица не обнаруживала сомннія, надежды или отчаянія, которыя волновали и терзали этотъ мозгъ, созидавшій планы за планами, то вспыхивавшій огнемъ, то изнемогавшій до безсилья. Такъ въ теченіе цлыхъ мсяцевъ онъ боролся съ банкрутствомъ: оно грозило ему то издали, то вблизи, но никогда не заставило его врасплохъ: онъ всегда былъ готовъ отразить ударъ и предотвратить бду.

Но въ то самое время, какъ дла, казалось, приняли боле утшительный оборотъ, случилось такое стеченіе обстоятельствъ, котораго уже нельзя было отвратить, не осушивъ до дна своей кассы. Правда, онъ заране предвидлъ это и съ свойственною ему предусмотрительностью приготовилъ чмъ заткнуть прорху, но неожиданный упадокъ въ цн его движимыхъ залоговъ, разстроилъ вс его разсчеты. Тогда онъ ршился на одно не совсмъ чистое дло. Онъ былъ одинъ изъ опекуновъ своихъ дтей, другіе двое были только машины, дйствовавшія по его вол. Онъ сказалъ себ: ‘моя честь принадлежитъ моимъ дтямъ, мое имя — лучшее для нихъ наслдство. Я пожертвовалъ цлымъ состояніемъ, чтобы поддержать это имя, было бы безуміемъ останавливаться передъ какимъ бы то ни было препятствіемъ.’

Онъ взялъ изъ этихъ денегъ три тысячи, и затмъ еще дв, и кое-какъ вывернулся изъ бды, но эта послдняя бда и спасеніе, купленное такой дорогой цной, глубоко потрясли его: у него занимало духъ при одной мысли объ опасности, которую онъ миновалъ.

Наконецъ, когда его гранитная натура была истощена трудомъ, постояннымъ страхомъ и борьбой, выносимой безъ поддержки, безъ одного ободрительнаго слова, потому что доврить хоть одному человку свою тайну, значило бы идти на врную гибель, онъ сбросилъ тяжелое бремя и вздохнулъ свободне.

Выдался такой день, который онъ провелъ въ пріятномъ самозабвеніи, какъ смлый пловецъ, посл долгой и утомительной борьбы съ волнами, почуявшій наконецъ подъ собой твердую землю.

Но на слдующее же утро его кассиръ, мистеръ Скиннеръ, лысый старичокъ съ острыми чертами лица, довольно многозначительно обратилъ его вниманіе на значительный недостатокъ наличныхъ денегъ, находившихся въ его (мистера Скиннера) распоряженіи.

— Неужели? спокойно замтилъ Гарди:— этимъ надо заняться. Я самъ просмотрю книги, Скиннеръ, прибавилъ онъ, какъ бы длая ему большое снисхожденіе.

Онъ сдлалъ боле того: онъ просидлъ всю ночь надъ книгами, и смертельный страхъ прокрался въ эту смлую душу. Банкротство, медленное, но тмъ не мене врное, ожидало его впереди. А между тмъ приходилось жить, чувствуя, что надъ головой виситъ мечъ.

Вскор наступилъ кризисъ, вдругъ прихлынуло огромное требованіе возвращенія капиталовъ, и еслибы одинъ богатый землевладлецъ не помстилъ у него, въ то же самое время, всего своего годового дохода, то въ касс недостало бы денегъ, чтобы удовлетворить столько требованій.

Этотъ господинъ отправлялся въ Сирію. Онъ былъ извстный путешественникъ, проживавшій дома весь свой доходъ, но неумвшій длать того же на чужой сторон, вроятно благодаря отсутствію враговъ и господъ, боле извстныхъ въ обыкновенномъ быту подъ именемъ друзей и слугъ. Итакъ, Гарди былъ еще спасенъ на нсколько мсяцевъ, конечно, подъ условіемъ, что не будетъ особенныхъ требованій возвращенія капиталовъ, это было боле, чмъ вроятно, потому что паника уже миновала и кредитъ его никогда еще не стоялъ такъ высоко. Его двуличность спасла его, онъ всегда говорилъ противъ желзныхъ дорогъ, и его благоразумныя слова были всмъ извстны, между тмъ, какъ его неудачныя дла оставались тайной для всхъ.

Теперь въ этомъ человк, изнуренномъ борьбой, произошла совершенная перемна. Терпнье и надежда истощились и добродтель, которая была въ немъ дломъ привычки и преданія, также изсякла. Мало того, этотъ человкъ, пожертвовавшій цлымъ состояніемъ да поддержанія своей торговой чести, возненавидла, свой прежній идеалъ, сталъ презирать себя. ‘Идіотъ,— говорилъ онъ себ — потерять цлое состояніе, чтобы поддержать какую-то честь — такой же мыльный пузырь, какъ и тотъ, который погубилъ меня. Не лучше ли было бы припрятать деньги и обанкротиться, какъ длаютъ люди, а тамъ, черезъ нсколько годковъ, опять приняться за дло.’

Ни одинъ честный человкъ не раскаивался такъ въ своихъ порокахъ, какъ Ричардъ Гарди въ своей честности. Впрочемъ, раскаяніе его не ограничивалось безплодными упреками: онъ проводилъ цлые дни надъ своими счетными книгами, истощая свои ариметическія способности надъ замысловатымъ процесомъ, посредствомъ котораго онъ могъ бы обойти законъ и скрыть отъ человческихъ глазъ хоть нсколько тысячъ фунтовъ для своего будущаго употребленія. Другими словами, Гичардъ Гарди, какъ тысячи людей до него, подготовлялъ фальшивое банкротство.

Человкъ въ теченіе своей жизни играетъ роль то того, то другаго животнаго. Гарди въ это время превратился въ крота. Онъ подкапывался подъ чужія деньги. Этого рода животныя — нердкое явленіе въ банкахъ, и газеты, за послднее время, поставили себ задачей разработать эту область человческой зоологіи, такъ-что мн врядъ ли удалось бы прибавить хоть одну новую черту къ характеристик этой интересной породы. Но въ описываемомъ банк, былъ нетолько кротъ, но и кротоловъ. Послдній, впрочемъ, не имлъ никакихъ враждебнихъ видовъ, онъ даже былъ привязанъ къ своему хозяину, но только его любопытство было возбуждено тмъ, что младшій конторщикъ, мальчикъ лтъ шестнадцати, все чаще и чаще получалъ порученіе вписывать въ счетныя книги банка готовые итоги, въ которыхъ не было показано, какимъ образомъ они были получены. Любопытство вскор перешло въ подозрніе, а подозрніе, питаясь малыми крохами, перепадавшими здсь и тамъ, наконецъ возрасло въ полную увренность. Но свтъ отъ этого ровно ничего не выигралъ, потому что кротоловъ не любилъ болтать. Онъ былъ человкъ одинокій, и не имлъ ни жены, ни любовницы, которая могла бы выпытать секретъ, къ тому же, онъ уважалъ крота и любилъ его боле всего на свт, кром денегъ.

И такъ, великій банкиръ со стороны казался несокрушимымъ колоссомъ, а на дл, малйшаго толчка было бы достаточно, чтобы низвергнуть его въ прахъ. Оннъ уже самъ осудилъ себя на погибель, потому что банкротство было теперь его цлью.

Это былъ жалкій человкъ, гораздо боле достойный сожалнія, чмъ его сынъ, счастью котораго онъ препятствовалъ. Лицо его было изрыто морщинами, волоса пордли, и изъ всхъ тайныхъ мукъ, точившихъ его какъ червякъ, подъ складками его спартанской одежды, самой мучительной была мысль, что онъ насильственно занялъ у своихъ дтей пять тысячъ фунтовъ и потерялъ ихъ.

Отецъ его жены, толковый, дловой человкъ, сразу примтилъ, что съ его стороны не было большой привязанности къ жен, и потому назначилъ своей дочери извстную сумму денегъ въ пожизненное пользованіе, съ тмъ, чтобы посл ея смерти она перешла къ дтямъ и при достиженіи ими совершенныхъ лтъ, поступила въ полное ихъ распоряженіе. Бракъ Альфреда или Джени не могъ не изобличить его, потому что при совершеніи брачнаго контракта, пришлось бы давать отчетъ въ своемъ попечительств. Ричардъ Гарди ршилъ при настоящихъ обстоятельствахъ, что они или вовсе не должны вступать въ бракъ, или должны сдлать выгодную партію.

И потому когда сынъ объявилъ ему, что влюбленъ въ двушку, жившую въ подгородной вилл, Ричардъ Гарди внутренно содрогнулся, хотя ни однимъ вншнимъ признакомъ не обнаружилъ своей тревоги. Но еслибы вмсто того, чтобы распространяться о красот, высокихъ душевныхъ качествахъ своей возлюбленной, Альфредъ сказалъ бы ему, что за невстой давали почтенную сумму наличныхъ, отецъ привтствовалъ бы этотъ бракъ, можетъ быть, съ такимъ же вншнимъ равнодушіемъ, но не безъ скрытой радости, потому что тогда онъ могъ бы положиться на великодушіе Альфреда, чтобы избавиться отъ этого одного долга, который грызъ и точилъ его сердце и, пожалуй, даже возпользоваться остаточной суммой.

Такимъ образомъ, вся развязка повсти заключается въ этихъ четырнадцати тысячахъ фунтовъ, Совротивленіе Ричарда Гарди происходило отъ недоразумнія, и еслибы онъ только зналъ о существованіи этой суммы, и о ея назначаніи и затмъ былъ посаженъ на Агру, въ Гаспарскомъ пролив, онъ преспокойно тогда скинулъ бы съ себя сюртукъ и, засучивъ рукава, принялся бы защищать обладателя этой суммы отъ всхъ грозившихъ ему опасностей и оказалъ бы въ этой борьб не мене хладнокровія и неустрашимости, какъ и въ той, изъ которой только что вышелъ. Какъ бы тамъ ни было, а въ этомъ заблуждавшемся человк была искра геройства, несмотря на то, что честность его зависла отъ обстоятельствъ.

XII.

Итакъ, пиратъ сбросилъ съ себя маску, оскалилъ свои черные зубы и пустился въ погоню. У многихъ изъ команды кровь застыла въ жилахъ при этомъ вид, казалось, тигръ собирался однимъ прыжкомъ напасть на беззащитную жертву. Между офицерами мирной Агры находились и люди бывалые, но опасность всегда страшне, когда она является въ новой незнакомой форм. Общій ужасъ началъ выражаться въ нескромныхъ восклицаніяхъ.

— Тише! свирпо прикрикнулъ Додъ: — дама!

Въ это время мистриссъ Бересфордъ только что вышла на палубу, чтобы насладиться чуднымъ утромъ.

— Шарпъ! крикнулъ Додъ голосомъ, который не могъ возбудить никакого подозрнія въ мистриссъ Бересфордъ, такъ-какъ она не имла и понятія о грозившей опасности: — поставь трюмсель.

— Есть, крикнулъ рулевой.

— Правь, держи на югъ, и съ этими словами Додъ юркнулъ въ гондекъ.

Между тмъ расторопный Шарпъ очнулся отъ перваго удара. Приказаніе поставить паруса подстрекнуло его самолюбіе и мужество, и онъ бросился исполнять приказанія. Пока онъ и его команда пускали въ ходъ почти каждый лоскутокъ парусины, которымъ можно было воспользоваться, другіе офицеры, за неимніемъ занятія, стояли мрачные, безпомощные, въ какомъ-то роковомъ оцпененіи, какъ бы безсильные оторвать взоры отъ приближающейся судьбы. Ихъ буквально передернуло, когда мистриссъ Бересфордъ, восхищенная чуднымъ утромъ, разразилась подъ самыми ихъ ушами своимъ тонкимъ дискантомъ.

— Какое дивное утро, господа. Право, путешествіе — отличная вещь, что за чудное море! и самый втерокъ навваетъ только теплоту. А вотъ и корабль плыветъ. Фреди, Фреди, душа моя, полно надодать матросамъ, посмотри-ка лучше, какой хорошенькій корабликъ плыветъ. Какъ жаль, что онъ такъ далеко. Ай, ай! что за страшный шумъ.

Ея болтовня, отзывавшаяся въ ушахъ всхъ присутствующихъ, подобно смху злобнаго бсенка, была прервана громкими ударами и шумомъ, какъ бы отъ паденія тяжелой массы. Это капитанъ вышибалъ дно изъ водяныхъ бочекъ, чрезъ нсколько мгновеній вода хлынула изъ желобовъ.

— Подготовляетъ пушки съ подвтренной стороны, замтилъ мичманъ, забывши о присутствіи женщины.

Полковникъ Кенили наострилъ уши, вынулъ изо рта сигарку и раздувъ ноздри, потянулъ въ себя воздухъ, словно почуя порохъ.

— Какъ? что? дйствіе? проговорилъ онъ скороговоркой.— Да гд же непріятель?

Фулало сдлалъ ему знакъ рукой и они оба спустились внизъ.

Мистриссъ Бересфордъ или не разслышала замчанія, или не обратила на него вниманія, и продолжала безпечно болтать, нисколько не подозрвая, что такое происходило вокругъ ея.

Капитанъ снова появился на палуб, окинулъ взоромъ паруса, убдился, что они хорошо забирали, отрядилъ четырехъ мичмановъ для передачи своего приказанія, поручилъ Бэлису короннады, Грею — холодное оружіе, Тикелю — мистриссъ Бересфордъ, прося какъ можно осторожне объявить ей о положеніи дла и увести ее въ каюту. За тмъ онъ приказалъ коммиссару выдать всмъ порцію сухарей, мяса и водки, сказавъ, что ‘на пустой желудокъ плохо работать’, и сдлалъ знакъ офицерамъ собраться вокругъ него.

— Господа, началъ онъ, поставивъ вс паруса, какіе только могъ:— я не надюсь убжать отъ погони, я желаю только выйти въ открытое море, тамъ мн, можетъ быть, удастся быстрыми поворотами уйти отъ него, или даже и набжать на него, если представится случай. Теперь же я намренъ продолжать такъ, пока онъ насъ не настигнетъ, а тогда, чтобы сберечь паруса компаніи, я прикажу ихъ собрать, и для того, чтобы спасти корабль, грузъ и вс наши жизни, я буду драться, пока отъ этого корабля не останется ни одной доски. Лучше быть убитымъ въ схватк, чмъ быть подстрленнымъ, какъ заяцъ.

Глухое ура было отвтомъ на эти слова, ршимость капитана, казалось, придала всмъ храбрости.

Пиратъ выигралъ еще съ четверть мили. Матросы вполн предались своему мясу и водк, и разсуждали между собою, что имъ житье на этомъ корабл. Они догадывались, что имъ предстояло, и горе этому кораблю, еслибъ капитанъ его не пользовался всеобщимъ безграничнымъ уваженіемъ. Какъ ни странно можетъ показаться, но на палуб были два человка, которые не безъ удовольствія поджидали пирата. Полковникъ Кенили и мистеръ Фулало были соперники-стрлки, соперники-теоретики: Кенили стоялъ за гладкій стволъ и четырехъ-унцовую пулю, Фулало — за нарзной штуцеръ собственнаго изобртенія. Много было истощено ловкихъ доводовъ, много удачныхъ состязаній, но ни одинъ не могъ убдить другаго. Наконецъ, Фулало намекнулъ, что еслибы, прибывъ на Капъ, они стали на разстояніи ста шаговъ и прибгнули каждый къ своему оружію, то одинъ изъ двухъ убдился бы самымъ осязательнымъ образомъ въ превосходств системы своего соперника.

— Да, но мертвый не сталъ бы отъ этого умнй, возразилъ Кенили:— къ тому же, человку, привыкшему стрлять враговъ — очень плохое удовольствіе пришибить пріятеля.

— Это правда, съ сожалніемъ замтилъ Фулало.— Да только на словахъ мы никогда не убдимъ другъ друга.

Удивительныя существа эти теоретики. По той поспшности, съ которою они заряжали свои ружья, было очевидно, что они видли въ пират не пирата, а только давно желаемое разршеніе мучившихъ ихъ сомнній. И дйствительно, Кенили, заряжая ружье, не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть вполголоса: ‘Вдь вотъ право, счастье-то’. Но едва они успли приготовить свое оружіе, случилось обстоятельство, которое заставило ихъ призадуматься. Додъ приглашалъ ихъ къ себя. При вход въ каюту они услышали, что онъ отдавалъ приказанія Шарпу.

— Собери паруса, кром марсели и клипера, приготовь флагъ и вели команд собраться на корм.

Шарпъ выбжалъ со свойственною ему расторопностью и наткнулся на Рамголама, который находился въ очень тсномъ сосдств съ замочной скважиной. Додъ поспшно заперъ дверь и съ умоляющимъ взоромъ обратился къ Кенили и Фулало. Этотъ нмой, но краснорчивый взглядъ озадачилъ ихъ.

Онъ превозмогъ себя, и хотя не безъ волненія, но тмъ не мене съ достоинствомъ обратился къ нимъ съ слдующими словами:

— Съ вами, полковникъ, мы старые друзья, а съ вами, сэръ, мы хотя и недавніе друзья, но я глубоко васъ уважаю и хоть моя молодёжь и подсмивается надъ вами за то, что вы зовете всхъ людей братьями и стараетесь бднаго негра привязать къ себ, а не запугать, но мн это служитъ только доказательствомъ, что у васъ доброе сердце. Друзья мои, я по несчастью везу съ собой все состояніе своихъ дтей. Вотъ оно на мн — четырнадцать тысячъ фунтовъ. Эта мысль длаетъ меня несчастнымъ. Что, если они потеряютъ со мною все, что имютъ. Дайте мн ваши руки и общайтесь мн, что если я погибну, а вы или одинъ изъ васъ увидитъ сегодня закатъ солнца, то мои деньги достигнутъ назначенія.

— Но, послушай, пріятель, весело сказалъ Кенили: — такъ не готовятся къ длу.

— Полковникъ, возразилъ Додъ: — чтобы спасти корабль и грузъ, я долженъ быть тамъ, гд свистятъ пули — и я буду тамъ.

Фулало, боле догадливый чмъ почтенный полковникъ, отвтилъ съ чувствомъ:

— Капитанъ, пусть мн никогда боле не увидать Бродвея и не попасть въ царствіе небесное, если я неисполню вашей просьбы. Вотъ вамъ моя рука.

— И моя, съ жаромъ подхватилъ Кенили.

Они подали другъ другу руки.

— Да благословитъ васъ Богъ! Да благословитъ васъ Богъ!

— Еслибъ вы только знали, какую тяжесть вы сняли съ моихъ плечъ. Прощайте на минутку. Время дорого. Я буду молить всевышняго наставить меня, я сейчасъ выйду на палубу, скажу нсколько словъ команд и тогда будемъ драться.

Едва успли собрать паруса, едва успла команда выстроиться на корм, какъ капитанъ появился на палуб, привтствовалъ команду, вскочилъ на карронаду и выпрямился во весь ростъ. Онъ зналъ, что обнаружить передъ ними малйшую слабость значило бы погубить всхъ.

Свистокъ — Смирно!

— Ребята! шкуна, которую вы видите съ навтренной стороны — португальскій пиратъ. Намреніе его очевидно, всякій знаетъ, что онъ топитъ корабли, безчеститъ женщинъ, убиваетъ мужчинъ. Мы спшимъ выбраться изъ пролива, и теперь собрали паруса, чтобы проучить этого разбойника и показать ему, что значитъ неуважать британскій флагъ. Отъ имени компаніи общаю вамъ двадцать фунтовъ награжденія на человка, если вы побьете или перехитрите его, тридцать — если мы потопите его, сорокъ — если отведете его въ ближайшій портъ. У насъ есть восемь пушекъ: три съ навтренной стороны, пять съ подвтренной. Если онъ знаетъ свое дло, онъ подступитъ съ подвтренной стороны, если жe нтъ — не наша вина. Ружья заряжены, тесаки остры какъ бритва…

— Ура!

— Съ нами женщины, мы должны ихъ защищать…

— Ура!

— Съ добрымъ кораблемъ подъ ногами, со всемогущимъ Богомъ падъ нами, съ британскими чувствами въ груди, съ британскимъ флагомъ… (поднять его!) — съ британскимъ флагомъ надъ нашими головами (флаги мгновенно взвились на фокъ и бизань-мачтахъ)… ребята, я буду драться, пока хоть одна доска (и онъ топнулъ ногой) будетъ держаться на вод. Что вы на это скажете?

Отвтомъ на это было свирпое ура! единодушно вырвавшееся изъ сотни могучихъ глотокъ — глубокое, полное, грозное ура, отъ котораго задрожалъ весь корабль. Свирпый, но хитрый пиратъ понялъ, что въ этихъ собранныхъ парусахъ, въ этомъ флаг-гроз ихъ племени, взвившемся при громкомъ ‘ура’, было что-то зловщее для нсго. Онъ поставилъ гротъ и сталъ подбираться съ навтренной стороны. Еще на довольно значительномъ разстояніи отъ корабля, онъ взялъ рифъ на фокзейл, чтобы задержать свой ходъ, и въ то же мгновеніе съ его подвтреннаго борта сверкнулъ огненный языкъ, взвился дымокъ и ядро просвистло надъ бизань-марсомъ. За первымъ послдовалъ второй выстрлъ, но ядро и на этотъ разъ миновало корабль и запрыгаю рикошетомъ по вод. Этотъ прологъ заставилъ новичковъ содрогнуться. Балисъ хотлъ отвчать карропадой, но Додъ остановилъ его, сказавъ: ‘если мы будемъ держать ихъ на разстояніи, мы пропали.’

Пиратъ настигалъ, ближе и ближе и далъ два выстрла по самой средин корабля, одно осьмнадцатифунтовое ядро пробило фокзейль. Почти вс лица на палуб были блдны какъ полотно: какъ-то особенно страшно и обидно видть, что непріятель стрляетъ и попадаетъ, а самому ничмъ не отвчать. Слдующими двумя выстрлами вышибло окно кормовой каюты и пробило бортъ, при чемъ одного изъ матросовъ слегка ранило.

— Ложитесь вс! крикнула. Дода. въ рупора.:—Бэлисъ, сдлай по нимъ выстрлъ.

Раздался оглушительный выстрлъ, но повидимому безъ успха. Пиратъ настигалъ ближе и ближе, постоянно лавируя, чтобы не попадать подъ выстрлы карронады, теперь почти каждый выстрлъ его носовыхъ орудій попадалъ въ обреченный корабль.

Об карронады, единственныя орудія, которыми возможно было пользоваться, отвчали имъ съ обычнымъ громомъ, однимъ выстрломъ пробило бортъ и палубу, но за то это былъ почти единственный выстрлъ, достойный вниманія.

— Проклятыя! воскликнулъ Дода.:— зарядите ихъ картечью, на ядра, видно, нельзя надяться. А вс мои осмнадцатифунтовки молчатъ! Трусъ, онъ небось не сметъ поравняться, чтобы дать намъ случай попытать счастье.

Слдующимъ выстрломъ пиратъ оторвалъ осколокъ бизани и убилъ матроса. Прежде чмъ дымъ усплъ разсяться, Додъ ловкимъ маневромъ повернулъ корабль такъ, что могъ дать залпъ изъ трехъ своихъ карронадъ, заряженныхъ картечью. Этимъ залпомъ положило нсколько пиратовъ, столпившихся на палуб, и пробило въ нсколькихъ мстахъ фокзейль.

Но этотъ ударъ сдлалъ непріятеля осторожнымъ, правда, онъ подбирался все ближе и ближе, но такъ искусно правилъ рулемъ, что всегда держался за кормой такъ, что съ корабля могла дйствовать только одна карронада, между тмъ какъ онъ своими носовыми орудіями обстрливалъ всю палубу и корму.

Въ этомъ опасномъ положеніи Додъ приказалъ своимъ матросамъ держаться внизу, но при всемъ томъ онъ потерялъ четырехъ человкъ.

Замчаніе Фулало вполн оправдалось: это была борьба меча-рыбы съ китомъ, молота съ наковальней — одинъ билъ, другой только шумлъ. Осторожный и кровожадный пиратъ постоянно держался на задахъ корабля и пронизывалъ его выстрлами почти въ упоръ. Жутко приходилось бдной Агр. А капитану! Онъ видлъ, какъ летли осколки кузова, рвались снасти и канаты, слышалъ крики и стоны раненыхъ и не могъ ничмъ помочь бд. Холодный потъ агоніи выступилъ на его чел. О, еслибъ ему только выбраться въ открытое море, быстрыми поворотами онъ бы выигралъ время и усплъ бы отбиться отъ врага, а, можетъ быть, и совсмъ уйти отъ него. И съ невозмутимымъ терпніемъ онъ ожидалъ этой единственной возможности спасенія.

Наконецъ, когда ядра и картечь успли изршетить корабль, открылся выходъ изъ фарватера — чрезъ нсколько минутъ онъ могъ поставить корабль подъ втеръ.

Но не тутъ-то было. Пиратъ, которому явно везло счастье, усплъ сдлать почти полный залпъ на разстояніи ружейнаго выстрла, убилъ мичмана рядомъ съ Додомъ, оборвалъ ванты на бизань-мачт, ранилъ гафель и перешибъ кливеръ-фалъ. Этотъ могучій парусъ упалъ въ воду и, волочась передъ носомъ корабля, препятствовалъ ему уйти въ открытое море. Невольное восклицаніе ужаса вырвалось изъ устъ всхъ офицеровъ, матросы грянули дружное ура, какъ всегда въ минуту опасности, пираты подняли дикій вопль торжества.

Но всякое явленіе, даже несчастье, иметъ дв стороны. Ходъ Агры былъ этимъ почти пріостановленъ, а пиратъ противъ своей воли прошелъ впередъ. Такимъ образомъ бой принялъ другой, еще боле страшный оборотъ. Съ бизань-марса раздались единовременно два выстрла: это были Кенили и Фулало, рулевой пирата подскочилъ на мст и упалъ мертвый. Оба теоретика оспаривали другъ у друга честь этого выстрла. Затмъ три карронады осыпали пирата картечью, онъ отвчалъ тмъ же. Наконецъ и осьмнадцатифунтовки вставили свое словечко. Старый Монкъ не могъ промахнуться, стрляя въ бортъ и въ тихую погоду: два ядра гробили шкуну пирата навылетъ, третье прочесало палубу.

— Мачты! цль въ его мачты! крикнулъ Додъ въ рупоръ Монку.

Между тмъ онъ усплъ отдлаться отъ волочившагося передъ носомъ кливера и поставилъ вс паруса, какіе только могъ успть, не отрывая рукъ отъ пушекъ.

Такимъ образомъ суда шли нсколько времени рядомъ и бой завязался съ убійственнымъ ожесточеніемъ. Пираты подняли свой флагъ — онъ былъ черенъ какъ сажа. Экипажъ шкуны привтствовалъ его дикимъ ревомъ, но британцевъ не смутилъ этотъ зловщій символъ, они отвтили на него криками презрнія. Зврскій экипажъ пирата, составленный изъ желтыхъ малайцевъ, черныхъ папуанцевъ и бронзовыхъ португальцевъ, съ дикимъ воплемъ и удачно дйствовалъ своими двнадцатифунтовыми орудіями. Англичане, опьяненные боемъ, черные отъ пороха и испещренные какъ леопарды кровью своею и своихъ товарищей, отвчали громкими, дружными кликами и градомъ картечи, между тмъ какъ главный канониръ и его помощники, заряжавшіе съ быстротой, недоступной сбродной команд пирата, безъ устали билъ его ядрами въ ватерлинію и стрлялъ цпными ядрами по мачтамъ, нанося огромный вредъ его парусамъ и снастямъ. Въ то же время Фулало и Кенили, при содйствіи Веспасіана, заряжавшаго имъ ружья, хладнокровно били по два пирата въ минуту, надясь ршить этимъ путемъ процесъ между гладкимъ стволомъ и нарзнымъ, но по несчастью ни одинъ ни другой не давалъ промаха, и потому это все-таки ‘ничего не доказывало’.

Пиратъ, несмотря на свою дерзость, устрашился этой борьбы, онъ поставилъ гротъ и быстро подался впередъ, держа слегка на втеръ и, какъ бы лягнувъ на прощаніе, сбилъ одну карронаду съ Агры.

Экипажъ Агры преслдовалъ разбойниковъ криками презрнія, добрые матросы думали, что уже отбились. Но Додъ понималъ положеніе лучше ихъ. Онъ зналъ, что пиратъ отступалъ для того только, чтобы сдлать боле страшное нападеніе. Онъ вскор пересчетъ ихъ путь и дастъ залпъ по беззащитному носу Агры на разстояніи пистолетнаго выстрла, или сцпится съ ними и пойдетъ на абордажъ въ числ двухсотъ человкъ.

Додъ бросился къ рулю и направилъ корабль сильно на втеръ, въ намреніи послдній разъ попытать счастье: потопить, или такъ повредить пирату, чтобы онъ не могъ преслдовать Агры. Корабль пошелъ по данному направленію и подъ ногами Дода заревла пушка. Въ это самое мгновеніе онъ увидлъ корабль, огибавшій длинный островъ и спшившій къ нему съ подвтренной стороны.

Это была шкуна. Спшила ли она ему на помощь?

О, ужасъ! На ея фок-мачт развивался черный флагъ.

Глаза Дода, казалось, хотли выскочить изо лба — Молкъ снова выстрлилъ и въ ту же минуту кто-то съ блднымъ какъ полотно лицомъ подошелъ къ Доду и сказалъ шопотомъ: ‘Почти вс заряды вышли’.— Это былъ старшій штурманъ.

Додъ судорожно схватилъ его за руку и указалъ пальцемъ на новаго врага.— Тесаки, мы не дадимся даромъ! воскликнулъ онъ съ хладнокровіемъ храбраго человка, доведеннаго до отчаянія.

Въ это мгновеніе Монкъ далъ послдній выстрлъ. Цпное ядро пронизало палубу уходившаго пирата, снесло голову съ одного португальца и словно ножомъ подрзало фок-мачту, она дрогнула, зашаталась и съ страшнымъ трескомъ грохнулась на палубу, реи съ парусами и чернымъ флагомъ погрузились въ воду. Еще одна минута — и грозный пиратъ, совершенно изуродованный, скрипя и пыхтя, тихо покачивался на вод, какъ коршунъ съ подстрленнымъ крыломъ.

На Агр раздался крикъ торжества,

— Смирно! гремлъ Додъ въ свой рупоръ.— Вс за паруса!

Поставили нижніе паруса и новый кливеръ и держали на втеръ съ крпко-натянутыми шкотами, ожидая первой возможности стать подъ втеръ, который, видимо, крпчалъ съ каждой минутой. Производя этотъ маневръ, Агра прошла подъ самой кормой пирата, сильно хотлось Доду дать залпъ вдоль шкуны, но у него былъ недостатокъ зарядовъ, а второй пиратъ быстро настигалъ. Онъ поборолъ себя и не поддался искушенію. Пираты, хотя въ сильномъ трепет и смущеніи ожидая залпъ, навели свою кормовую пушку.

Додъ замтилъ это и обратился къ бизань-марсу.

— Можете вы помшать имъ выстрлить? крикнулъ онъ Фулало и Пенили.

— Я полагаю, что можемъ. Э! полковникъ, воскликнулъ Фулало, потряхивая своимъ длиннымъ штуцеромъ.

Едва только носъ Агры поравнялся съ кормой непріятеля, какъ въ ту же минуту къ пушк подбжалъ малаецъ съ саженнымъ фитилемъ. Полковникъ прицлился, раздался выстрлъ и малаецъ грохнулся на землю.

Рослый португалецъ, стоявшій подл, схватилъ фитиль и бросился къ пушк. Американецъ выстрлилъ, но было уже поздно. Раздался выстрлъ и ядро почти насквозь пронизало несчастную Агру.

— Промахнулись! промахнулись! радостно воскликнулъ рьяный теоретикъ своему сопернику.

Но онъ ошибся. Когда дымъ разсялся, капиталъ пиратовъ лежалъ раненый у грот-мачты, а весь экипажъ оглашалъ воздухъ криками ужаса и мести. Они кричали, грозили, махали ножами, глаза черныхъ папуанцевъ дико блистали. Раненый капитанъ подалъ сигналъ товарищу, который вынесъ свои шкоты на втеръ и держалъ гораздо ближе къ втру, чмъ Агра, къ тому же онъ длалъ три фута на ея два. Онъ явно имлъ перевсъ надъ Агрой и положеніе ея, если и не столь отчаянное, какъ до удачнаго выстрла Монка, было очень плачевно. Если она пойдетъ подъ втеръ, новый непріятель перержетъ ей дорогу, если повернетъ на втеръ, то она минуетъ, по крайней мр на время, страшную стычку съ врагомъ не мене грознымъ, чмъ тотъ, отъ котораго она такъ счастливо отдлалась. Но это дало бы время шкун оправиться отъ нанесеннаго ей вреда, соединиться съ товарищемъ, и тогда гибель Агры была неизбжна. Прибавьте къ этому недостатокъ зарядовъ и сильную убыль въ рядахъ экипажа.

Напрасно Додъ устремлялъ взоры на горизонтъ. Помощи неоткуда было ждать. Необозримый океанъ терялся въ туманной дали.

Черныя тучи заволокли солнце, тяжелыя капли дождя падали на лалубу, втеръ начиналъ свистть и волны заходили по гладкой дотол поверхности моря.

— Господа! воскликнулъ онъ:— преклонимъ колна и будемъ молить Бога, чтобы онъ вразумилъ насъ въ эту горькую минуту испытанія.

И онъ сталъ на колна, офицеры послдовали его примру. Поднявшись на ноги, онъ простоялъ съ минуту какъ вкопаный, онъ весь предался своимъ думамъ и не видлъ уже боле ни враговъ, ни моря. Офицеры смотрли на него въ глубокомъ молчаніи.

— Шарпъ, сказалъ онъ наконецъ:— средство уйти отъ нихъ при такомъ втр, должно быть, есть, еслибъ мы только могли догадаться.

— Еслибъ, еслибъ, промычалъ Шарпъ.

Додъ снова задумался.

— По мстамъ, сказалъ онъ вдругъ, словно въ забыть.— Держи нордъ! прибавилъ онъ все прежнимъ тономъ: его мысли, видимо, были заняты другимъ.

Пока исполнялось это его приказаніе, онъ давалъ самыя подробныя и точныя инструкціи своимъ офицерамъ и канониру, какъ имъ слдуетъ поступать, чтобы удался тонкій и опасный маневръ, на который онъ ршился.

Дулъ WNW. Онъ держалъ на нордъ, одинъ изъ пиратовъ былъ у него съ подвтренной стороны, занятый чисткой палубы отъ сломанныхъ мачтъ и конапаткой течи въ ватер-линіи. Другой спшилъ съ свжими силами на легкую добычу съ навтренной стороны NE, чтобъ напасть на него, по обычаю пиратовъ, сзади, съ кормы.

Когда они приблизились другъ къ другу на разстояніе одного кабельтова, пиратъ, чтобъ достойно встртить новую тактику Агры, перемнилъ свою: онъ придержалъ руль и далъ залпъ меткій, но не очень опасный, такъ-какъ пушки были заряжены простыми ядрами.

Додъ, вмсто того, чтобъ отвчать, какъ ожидалъ непріятель, воспользовался облакомъ дыма и сталъ подъ втеръ. Этимъ неожиданнымъ маневромъ, онъ направилъ Агру подъ прямой уголъ къ пирату. Послднему грозило одно изъ двухъ: или страшное столкновеніе, которое могло потопить его въ одну секунду, или залпъ Агры, на разстояніи пистолетнаго выстрла, при совершенной невозможности отвчать тмъ же. Онъ долженъ или задержать руль, или отдать его. Онъ ршился на смлый шагъ: повернулъ руль подъ втеръ и приготовился встртить залпъ залпомъ. Но прежде, чмъ орудія навтренной стороны могли дйствовать, онъ долженъ былъ на секунду подставить носъ Агр. Въ это самое мгновеніе Монкъ и его помощники дали залпъ, ядра всхъ пяти орудій пронизали палубу съ носа до кормы, въ то же время карронады картечью взяли шкуну въ бокъ. Она вздрогнула, заколебалась и густое облако дыма заволокло ее на нсколько минутъ, громкіе крики и стоны огласили воздухъ.

Когда дымъ разсялся, гротъ вислъ съ палубы шкуны, утлегаръ съ лохмотьями паруса болтался въ воздух, фок-зейль былъ прозраченъ какъ кружево, цлые ряды раненыхъ лежали неподвижно или въ предсмертныхъ судорогахъ на палуб, и потоки крови лились изъ ея люковъ.

Корабль пошелъ быстро по втру, оставивъ шкуну за собою. Оправившись отъ удара, пиратъ далъ залпъ по бжавшей отъ него Агр, подшибъ одну изъ ея карронадъ, убилъ одного матроса и прорвалъ фок-зейль, потомъ онъ быстро наставилъ гротъ, спустилъ въ трюмъ своихъ раненыхъ, выбросилъ за бортъ убитыхъ, къ ужасу матросовъ Агры, и съ неистовыми криками пустился въ погоню, стрляя по немъ съ носу. Корабль плылъ молча. Онъ не могъ тратить свои заряды попустому. Нетолько не отвчалъ онъ на выстрлы, но даже на палуб исчезли вс признаки жизни, кром двухъ людей у руля и капитана на своемъ мст.

Додъ отправилъ всхъ людей на корму, вооружилъ ихъ ножами и уложилъ на палуб. Онъ принудилъ даже Кенили и Фулало сойти внизъ, чтобъ не подвергаться напрасной опасности. Т повиновались, внутренно сожаля, что имъ неудалось окончательно разршить вопроса о гладкомъ и нарзномъ стволахъ.

Несчастный корабль бжалъ окруженный врагами: одинъ вправо отъ него, другой за нимъ, онъ бжалъ по прежнему молча, не отвчая на ихъ дикіе крики и выстрлы.

Пираты съ навтренной и пираты съ подвтренной стороны Агры сознали въ одно и то же мгновеніе, что капитанъ, котораго они преслдовали, былъ столько же терпливый, сколько неустрашимый и отважный морякъ. Онъ не для того только сталъ подъ втеръ, чтобъ дать залпъ по разбойникамъ, но и для того, чтобы всею массою своего громаднаго корабля грянуть на противника. Лишенная фока, шкуна не могла избгнуть страшнаго столкновенія. Люди на ней успли остановить течь, срубили и сбросили въ море подбитую фок-мачту и вправляли новую, когда замтили, что огромный корабль на всхъ парусахъ несется прямо на нихъ. Ничего легче, какъ убраться съ дороги, лишь бы успть поставить фокъ, но времени было немного, страшное намреніе капитана Агры очевидно — гибель неминуема.

Посл роковаго молчанія раздались громкіе крики и проклятія, разбойники бросились гурьбой вставлять мачту и наставлять парусъ, другіе наводили ружья и пушки. Командиръ ихъ былъ искусный разбойникъ. Другой пиратъ не переставалъ громить Агру сзади. Отвтомъ Агры было мертвое молчаніе, страшне всякихъ залповъ. То былъ примръ стойкости и мужества, съ какимъ сражаются сыны Британіи. Одинъ на шкафут, одинъ у фок-мачты, двое у руля управляли огромною массою, не страшась сотни ружей и пушечныхъ залповъ, можно было подумать, что они спокойно направляютъ корабль въ англійскую гавань.

— Право! скомандовалъ Додъ, твердымъ, спокойнымъ голосомъ и указалъ рукою.

— Есть!

Пиратъ засуетился. Человкъ у фок-мачты сдлалъ молча знакъ Доду.

— Лво! скомандовалъ тотъ.

— Есть!

Но въ ту же минуту несчастное ядро съ шкуны, шедшей позади, снесло одного изъ рулевыхъ.

Додъ махнулъ рукою и другой матросъ занялъ молча мсто убитаго и взялся твердою рукою за руль, обагренный кровью его предшественника.

Большой корабль теперь отстоялъ отъ шкуны всего на шестьдесятъ ярдовъ, онъ, казалось, понималъ это и гордо поднялъ свой гальюнъ при громкихъ, зловщихъ крикахъ экипажа.

Но и пираты съ радостнымъ крикомъ поставили фок-зейль, онъ забралъ втеръ, шкуна прибавила ходу и въ ту же минуту ея страшный товарищъ, слдовавшій по пятамъ Агры, пронизалъ ея палубу картечью.

— Лво! скомандовалъ спокойно Додъ.

— Есть!

Гигантскій носъ Агры ринулся на быстро уходившаго пирата. Большіе ея паруса загородили втеръ отъ пирата, фонъ-зейль его повисъ и не было ему боле спасенія. Гибель его была неминуема, безвозвратна! Въ эту страшную, роковую минуту природные инстинкты проснулись въ сердцахъ несчастнаго экипажа, черные папуаны и сулусы посинли, позеленли отъ страха, одни, обезумвъ, бросались съ ужасными воплями въ морскую пучину, другіе метались по палуб въ безсильномъ отчаяніи, одинаково блдные малайцы и португальцы, напротивъ, съ злобой бросались на смерть, какъ ярыя пантеры, они дали еще два залпа, и схвативъ ружья и ножи сбжались на шкафут, ршившись дорого продать свою жизнь. Вотъ раздался страшный трескъ, Агра вонзилась со всего размаха въ несчастную шкуну, съ зловщимъ трескомъ грохнули въ воду ея мачты, раздались ужасающіе стоны и вопли, какъ дикіе зври, бросились малайцы на палубу Агры, но были въ то же мгновеніе изрублены въ куски. Вдругъ, море словно раздалось, страшный, долгій, грозный шумъ огласилъ воздухъ и все исчезло въ этомъ ужасающемъ водоворот. Гигантъ плавно пронесся надъ этой роковой могилой и отъ грознаго пирата не осталось слдовъ, только между пнящимися волнами мелькали тла утопающихъ и на шкафут Агры едва держался смертельно раненый малаецъ.

Съ громкимъ крикомъ изумленія бросились къ нему Шарпъ, Фулало, Кенили и другіе, но въ ту же секунду торжествующій Додъ зашатался и упалъ на колни, кровь его ручьми струилась по кораблю, который онъ такъ славно отстоялъ.

XIII.

Вс бросились къ раненому капиталу, когда его подняли, Додъ очнулся, увидавъ Шарпа, онъ судорожно схватилъ его за руку и воскликнулъ: Лисели.

— О, капитанъ! сказалъ Шарпъ:— Богъ съ нимъ съ кораблемъ, теперь наше здоровье намъ дороже всего.

Додъ замахалъ руками и повторилъ слабымъ, пронзительнымъ голосомъ раненаго человка: ‘Лисели! Лисели!’

Тогда Шарпъ отдалъ приказаніе: ‘Наставь лисели!’

Пока матросы исполняли команду, лекарь подошелъ къ капиталу, но Додъ не далъ ему осмотрть своей раны, прежде чмъ онъ не обошелъ всхъ раненыхъ матросовъ, а между тмъ веллъ перенести себя на корму, откуда можно было слдить за врагомъ. Шкуна легла въ дрейфъ и подбирала уцлвшихъ людей съ погибшаго товарища. Небольшая группа на квартер-дек Агры слдила за нею съ любопытствомъ и молодёжь, увлеченная недавней побдою, утверждала, что разбойники удовольствуются однимъ урокомъ и не посмютъ преслдовать Агру. Опасенія Дода клонились въ противоположную сторону. Пристально слдя за врагомъ, онъ произносилъ слабымъ голосомъ: ‘Вонъ вытаскиваютъ изъ воды мокрый парусъ, этой сволочи не захочется боле имть съ нами дла… все зависитъ отъ того, живъ ли ихъ капитанъ, если онъ не потонулъ, то дай-богъ посильне втеръ, побурне море, не то намъ еще предстоитъ бда’.

Дйствительно, какъ только шкуна подобрала послдняго мертвеца, она съ удивительною быстротой подняла фок-зейль и кливеръ и пустилась снова въ погоню.

Между тмъ Агра успла опередить ее боле чмъ на милю и неслась на всхъ парусахъ подъ свжимъ втромъ.

Въ теченіе часа оба судна сдлали безъ малого двнадцать миль, при чемъ пиратъ выигралъ съ полмили.

Подъ конецъ слдующаго часа они потеряли землю изъ виду, втеръ нсколько усилился, море начинало волноваться, пиратъ плылъ всего въ четверти мили за Агрой.

Шкуна теперь то поднималась, то опускалась на волнахъ, словно ныряла, а корабль плылъ попрежнему плавно, только слегка кивая носомъ.

— Дай-богъ втру и бурнаго моря! проговорилъ Додъ слабымъ голосомъ.

Прошло еще полчаса, взаимное положеніе судовъ повидимому не измнилось. Вдругъ раненый капитанъ положилъ въ сторону трубку, въ которую онъ такъ долго и пристально слдилъ за шкуной, вскочилъ на ноги безъ посторонней помощи, прежній могучій голосъ возвратился ему на мгновеніе: ‘Прощай, португальская сволочь! воскликнулъ онъ, грозя разбойничьей шкун сжатымъ кулакомъ:— побили мы тебя — обошли и обогнали!’

Эта выходка была не въ его характер и онъ тотчасъ поплатился за свое увлеченіе, упавъ безъ чувствъ на руки друзей. Докторъ, который подосплъ на помощь, объявилъ, что его необходимо снести въ каюту и держать какъ можно спокойне.

Солнце начало садиться и отъ пирата виднлись одн только мачты.

— Эй, голубчикъ, что съ тобой? воскликнулъ Тикель, обращаясь къ уходившему въ море солнцу:— что ты это затялъ садиться, когда еще нтъ и двухъ часовъ!

Замчаніе это было сдлано совершенно честно, въ полной увренности, что дневное свтило сбилось съ толку и надлаетъ бды себ и другимъ. Однако, оказалось, что солнце не ошиблось ни на минутку, а молодой мичманъ увлекся боемъ и не замтилъ, какъ прошло время.

Вскор и мистриссъ Бересфордъ вышла на палубу съ своимъ баловнемъ и пуделемъ. Фредъ, мальчуганъ съ разрушительными наклонностями, сталъ прыгать и хлопать въ ладоши при вид дыръ на парусахъ. Снапка принялся обнюхивать всю палубу и лниво махалъ хвостомъ въ недоумніи передъ каждымъ пятномъ крови.

— Ну, господа, сказала мистриссъ Бересфордъ: — нашумли же ни вдоволь у насъ надъ головами, и какъ долго вы не могли справиться съ той крошкой, Фредъ, не шали, ты мн наскучилъ, гд твой дядька? Сдлайте одолженіе, не можетъ ли кто нибудь изъ васъ отыскать Рамголама?

— Я схожу, сказалъ мистеръ Тикель — и побжалъ искать индйца, но вскор воротился съ длиннымъ лицомъ посл неудачныхъ поисковъ.

Фулало, съ улыбкой на лиц, посовтовалъ мистриссъ Бересфордъ обратиться къ Веспасіану:

— Вотъ мой другъ кое-что знаетъ объ вашемъ человк.

— А, такъ скажи, любезный, гд онъ? гордо произнесла барыня, обращаясь къ негру.

— Да, сударыня, сказалъ Веспасіанъ, выказывая всю близну своихъ зубовъ въ весьма непринужденной улыбк: — знаю я, гд отыскать другаго негра, хотя онъ и ловко спрятался.

— Такъ отыщи же и приведи его сюда поскорй.

Веспасіанъ охотно побжалъ исполнить ея приказаніе.

Обращеніе мистриссъ Бересфордъ съ негромъ очень не понравилось Фулало: оно прямо противорчило его теоріи.

— Сударыня, замтилъ онъ ей очень серьёзно: — сдлайте одолженіе, обходитесь съ моимъ другомъ хоть вполовину такъ любезно, какъ со мною, поврьте, вы въ десять разъ прелестне, когда любезны.

— Никогда, отвчала мистриссъ Бересфордъ,— я не могу смотрть на васъ хладнокровно, помилуйте, мистеръ Фулало, на что это походитъ — такому умному, образованному человку какъ вы и называть эту тварь своимъ другомъ. И вы еще американецъ, да вдь американцы только то и длаютъ, что порятъ негровъ съ утра до ночи. Кто слыхалъ когда нибудь свести дружбу съ чернымъ?— Это что такое? Я терпть не могу шутокъ.

Въ эту минуту подошелъ къ нимъ негръ, притащилъ въ своихъ могучихъ рукахъ мучной мшокъ, который и положилъ на полъ у ногъ мистриссъ Бересфордъ.

— Этотъ мшокъ снаружи блый, сказалъ Веспасіанъ:— а внутри въ немъ сидитъ черный.

Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ развязалъ мшокъ и изъ него вывалился Рамголамъ, весь блый въ мук. Добродушный негръ сдулъ муку съ лица своего чернаго собрата и обчистилъ его спину, вс присутствующіе надрывались отъ хохота. Но Рамголамъ не повелъ ни однимъ мускуломъ лица. Ни мало не сконфуженный тмъ, что заставило бы умереть отъ стыда всякаго европейца, негръ спокойно позволялъ себя чистить столь же черному сыну Африки. Когда эта церемонія окончилась, онъ сдлалъ два шага впередъ, сложилъ руки какъ дти въ молитв и очень важно произнесъ цлую длинную рчь,

— О, дочь свта, тотъ, кто освщается твоими лучами, сказалъ себ: ‘Пираты напали на насъ, пираты, эти сыны крови! Они захватятъ царицу свта и потопятъ въ мор саибовъ и матросовъ, но хлбъ, источникъ бытія, морскія лисицы пощадятъ его, оставивъ себ въ пищу. И потому Рамголамъ, сынъ Шитру, сынъ Супарьяна, положитъ на уста свои перстъ молчанія и станетъ хлбомъ въ день опасности. Сыны шайтана возвратятся въ одинъ изъ дней сихъ на твердую землю и сведутъ око свое съ мшка сего. И тогда изыду изъ него какъ солнце изъ-за облака и отыду въ мир.

— Хорошо, хорошо, сказала мистриссъ Бересфордъ: — какой ты ужасный эгоистъ… и трусъ. Слава-богу, что Фреди и меня защищали англичане, и американцы и… гм… ихъ друзья, а не индйцы. Все это доказываетъ мн только, прибавила она съ прелестной улыбкой:— что я должна была прежде всего, выйдя на свтъ, поблагодарить тхъ храбрецовъ, которые защитили меня и моего ребёнка. И она очень граціозно присла всему экипажу, матросы и офицеры сняли шляпы и фуражки въ отвтъ на ея любезность.

— Господинъ черный, сказала она, обращаясь къ Веспасіану самымъ нжнымъ тономъ и съ явнымъ желаніемъ сдлать пріятное Фулало: — Не будете ли вы такъ добры, сдлайте одолженіе, лягните мою собаку. Она всегда нюхаетъ и лижетъ всякую дрянь. Что это? Кровь? И она страшно поблднла.

— Видите, сударыня, сказалъ Шарпъ, чувствуя необходимость извиниться:— мы еще не имли время вычистить палубу.

— Это кровь людей, которые такъ благородно насъ защищали! произнесла мистриссъ Бересфордъ, дрожа всмъ тломъ.

— Что же, сударыня, отвчалъ Шарпъ: — вы знаете, корабль не можетъ сражаться цлый день безъ несчастныхъ случаевъ. Однако, прибавилъ онъ съ простотою и аккуратностью моряка: — завтра, прежде чмъ вы встанете, все вычистятъ и приберутъ.

Мистриссъ Бересфордъ была слишкомъ встревожена, чтобъ растолковывать, что ея волненіе происходитъ отъ гораздо сильнйшихъ причинъ, чмъ видъ замараннаго кровью пола. Она едва не упала въ обморокъ и ушла въ свою каюту, горько плача. Вскор она прислала сказать, чтобы всмъ раненнымъ выдали на ея счетъ вина и всего, чего бы они ни пожелали.

Слдующій день былъ грустый, печальный для Агры. На палуб выстроился весь экипажъ, въ воскресномъ плать и безъ шляпъ на голов, Шарпъ прочелъ заупокойныя молитвы надъ умершими товарищами и тла ихъ, зашитыя въ простыни и съ привязанными къ нимъ ядрами, безмолвно опустили въ воду. Слезы текли ручьями по щекамъ грубыхъ матросовъ и падали на палубу.

Къ этому горю объ убитыхъ еще прибавлялось страшное опасеніе, что смерть намтила себ еще боле ужасную жертву. Мнніе доктора о положеніи Дода было самое неутшительное, къ полночи онъ впалъ въ забытье и съ тхъ поръ все бредилъ.

Шарпъ командовалъ кораблемъ, и грубые матросы ходили на цыпочкахъ по палуб, чтобъ не обезпокоить своего капитана. Вс въ горькомъ уныніи спрашивали другъ у друга о состояніи его здоровья.

Между прочими выказывалъ большое сочувствіе къ раненому герою и Рамголамъ, чего, конечно, трудно было ожидать отъ философа, спрятавшагося при первомъ выстрл въ мучной мшокъ. Никто прежде его не успвалъ спросить доктора, не легче ли больному, и весь экипажъ былъ тронутъ этимъ вниманіемъ индйца. Только одинъ Веспасіанъ смотрлъ на своего соперника-чернаго съ видимымъ неудовольствіемъ и подозрніемъ.

— Масса, сказалъ онъ однажды полковнику:— зачмъ этотъ негръ все шатается около двери капитана? Зачмъ онъ спрашиваетъ всякій вздоръ? Эта лиса что нибудь нехорошее затваетъ. Душа-то у него такая же черная, какъ тло, проклятый негръ!

Фулало сказалъ, что черная кожа не мшаетъ, человку быть благодарнымъ, а полковникъ иронически замтилъ:

— Ну, ну, ты не очень-то ругай черныхъ.

— Слушаю, сударь, отвчалъ Веспасіанъ очень церемонно, но вслдъ за тмъ прибавилъ съ внезапною яростью:— вы думаете, что васъ Богъ сдлалъ блымъ, такъ ужь вы и умны? Этотъ проклятый негръ — ужасный эготистъ.

— Пожалуйста, объясните, что это значитъ, спросилъ Кенили добродушно.

— Что это значитъ? Что это значитъ? гм!

— Да, что это значитъ?

— Гм! Да разв вы не слыхали, какъ миссъ Бересфордъ обозвала его ужаснымъ эготистомъ.

— Да, сказалъ Фулало, подмигивая Кенили:— но мы не понимаемъ, что это значитъ, не знаете вы, сэръ?

— Да, сэръ, это значитъ, что собака эта пришла къ другому черному и говоритъ: ‘Милордъ Веспазіумъ, обратите ваше свтлое вниманіе на вашего недостойнаго раба и посадите меня въ мучной мшокъ’. И это вмсто того, чтобъ драться и отстаивать женщинъ, какъ свободно независимый гражданинъ. Ну, теперь, вы оба ступайте спать, а я закрою одинъ глазъ, а другимъ буду очень-очень зорко глядть за проклятымъ негромъ. И съ этими словами онъ вышелъ изъ каюты. Его презрніе къ черной кож и его внезапная ярость произвели впечатлніе на его друзей. Немудрено, въ ту минуту все, что касалось Дода, было слишкомъ грустно. Докторъ просиживалъ его постели всю ночь, а Фулало и Кенили смнялись впродолженіе дня.

Наконецъ, наступилъ кризисъ, и предвщалъ очень неблагопріятный исходъ: докторъ по секрету спросилъ у его друзей, подумали ли они, что длать съ тломъ капитана посл его смерти.

— Я спрашиваю объ этомъ, сказалъ онъ:— потому, что мы теперь въ очень жаркомъ климат, и если вы хотите перевести его въ Баркинтонъ, то надо взять мры во время, именно не позже часовъ двухъ посл смерти.

Друзья бывшаго капитана были поражены страшными словами доктора, но полковникъ Кенили поспшилъ сказать, что онъ не позволитъ похоронить стараго пріятеля какъ щенка.

— Такъ вы лучше скажите Шарпу, чтобы онъ отпустилъ мн бочонокъ водки, отвчалъ докторъ.

— Да, да, хоть два. Ахъ, Додъ, Додъ! не умирай, бдный другъ, вздыхалъ Кенили:— какъ разскажу я объ этомъ твоей жен? Ей, конечно, покажется несправедливымъ, что я вышелъ изъ боя безъ малйшей царапины, а убитъ человкъ, который лучше меня въ сотшо разъ. Правда, это несправедливо, это ужасно. Онъ, бдный, лежитъ безъ памяти, а мы ждемъ тутъ его послдняго дыханія какъ коршуны. И храбрый полковникъ тяжело вздохнулъ.

Докторъ отошелъ, Фулало и Кенили принялись толковать о данномъ ими общаніи Доду, касательно 14,000 фунтовъ. Они тотчасъ освидтельствовали, что деньги эти дйствительно были на его груди и ршили, посл его смерти, тотчасъ отобрать ихъ, сдлать опись, запечатать и отвезти мистриссъ Додъ, которую утшить они надялись только разсказомъ о геройской смерти ея мужа.

Въ девять часовъ вечера докторъ занялъ свое мсто у постели умирающаго, а друзья отправились въ каюту Кенили. Много жаркихъ споровъ и веселыхъ разговоровъ происходило въ этой кают, но теперь было не до разговоровъ, они молча курили сигары и, расходясь въ двнадцать часовъ, пожали другъ другу руки, тяжело вздыхая, они понимали, что на другое утро все будетъ кончено. Но не успли они еще заснуть, когда изъ капитанской каюты вдругъ раздались страшные, ужасающіе звуки, словно ревъ дикихъ зврей, весь корабль среди ночной тишины потрясенъ былъ этими звуками и съ палубы отвчали на него криками ужаса и удивленія. Вс, кто былъ на ногахъ, бросились въ капитанскую каюту, прежде всхъ прибжали Кенили и Фулало — первый со шпагой въ рукахъ, второй съ револьверомъ, зрлище, которое представилось ихъ глазамъ, заставило ихъ остановиться въ остолбенніи.

Доктора не было въ кают, а на полу дрались съ остервенніемъ два черные собрата, у одного изъ нихъ блестлъ въ рукахъ ножъ, несчастный умирающій сидлъ неподвижно на своей постели и съ сверкающими глазами смотрлъ на дерущихся.

XIV.

Индецъ и негръ такъ быстро мняли положеніе въ борьб, что невозможно было ихъ остановить. Наконецъ Веспасіанъ схватилъ за горло Рамголама, который пырнулъ его ножомъ въ руку, но чрезъ мгновеніе тотъ хватилъ его со всего размаху головой объ стну и прижалъ такъ крпко, что несчастный едва переводилъ дыханіе и позеленлъ отъ страха. Лицо побдителя, въ свою очередь, посинло отъ злобы.

Фулало положилъ руку на плечо своего чернаго друга и укротилъ его ъ ту же секунду, негръ выпустилъ свою жертву, хотя съ видимымъ неудовольствіемъ. Каюта теперь была полна народа и Шарпъ хотлъ тотчасъ же заковать въ цпи обоихъ нарушителей порядка, но Фулало замтилъ, что, можетъ быть, есть внутреннее, нравственное различіе между двумя дйствіями, одинаково черными съ перваго взгляда.

— Ну, такъ говорите скоре въ чемъ дло, сказалъ Шарпъ:— или я вамъ задамъ фухтелей. Зачмъ вы, мошенники, дрались въ капитанской кают?

Услышавъ угрозу, Веспасіанъ разсказалъ все какъ было. Онъ замтилъ, что этотъ негръ, какъ онъ всегда называлъ индйца, постоянно шатался около двери капитана и спрашивалъ все разные пустяки. Когда же докторъ вышелъ изъ каюты, съ радостнымъ извстіемъ, что дорогому капитану лучше, негръ вползъ незамтно въ дверь.— И Веспасіанъ злобно поднялъ кулакъ, но Фулало схватилъ его за руку и просилъ не длать такихъ такихъ жестовъ.— ‘Подлая собака!’ промычалъ негръ, вздыхая, что ему не позволили побить его врага еще одинъ разъ. Потомъ онъ продолжалъ разсказывать, какъ онъ послдовалъ украдкою за индйцемъ и поймалъ его въ ту самую минуту, когда тотъ занесъ ножъ надъ головою капитана и грабилъ его. Вс присутствующіе вздрогнули и раздался въ кают зловщій скрежетъ зубовъ — тотъ самый скрежетъ, съ которымъ собака вонзаетъ зубами въ шею собаки, и человкъ набрасываетъ петлю на горло человка.

— Смирно! скомандовалъ Шарпъ.— Я не позволю самоуправства. А почему вы знаете, что онъ грабилъ капитана? спросилъ онъ, обращаясь къ негру.

— Почему я знаю? Гм! гм! Капитанъ, скажите пожалуйста этимъ господамъ, правда ли, что онъ у васъ стащилъ съ груди портфель?

Во все продолженіе этой удивительной сцены, Додъ обводилъ глазами всхъ присутствовавшихъ, онъ былъ очень смущенъ и изумленъ, но при словахъ негра онъ ударилъ себя по груди съ слабымъ, едва слышнымъ, но раздирающимъ душу крикомъ.

— О! онъ недалеко ушелъ, сказалъ Веспасіанъ, и нагнувшись, поднялъ съ полу кожаный портфель:— я видлъ его въ рукахъ негра, слышалъ какъ онъ упалъ.

Додъ поспшно спряталъ портфель къ себ на грудь и обратился, сіяя благодарностью, къ своему черному другу: ‘Ну, благослови васъ Богъ! Благослови васъ Богъ! Дайте мн вашу честную руку! Вы не знаете, что вы сдлали для меня и моихъ близкихъ.’

И, несмотря на свою слабость, онъ судорожно сжалъ руку Веспасіана и долго не хотлъ ее выпустить. Негръ потрепалъ его по спин и нжно промолвилъ:

— Ничего, капитанъ, вы такой хорошій человкъ. Я очень давно насъ люблю, вы очень хорошій человкъ, слишкомъ хорошій, чортъ-знаетъ какой хорошій, я предлагаю тостъ за ваше здоровье.

Пока Додъ говорилъ, вс молчали изъ уваженія, но теперь Шарпъ съ чисто-британскимъ желаніемъ выслушать об стороны, обратился къ Рамголаму, прося его разсказать, какъ было дло. Индецъ стоялъ, сложивъ руки на груди, смущенный, покорный, словно мученикъ: онъ спросилъ у Шарпа на очень ломаномъ англійскомъ язык, говоритъ ли тотъ во индустански.

— Нтъ, отвчалъ Шарпъ.

Рамголамъ посмотрлъ на него съ презрительнымъ сожалніемъ.

Мистеръ Тикель вызвался быть переводчикомъ, и передавалъ какъ умлъ проще увсистую рчь индйца.

— Тотъ, кого неумолимая судьба, говорилъ Рамголамъ:— питаетъ въ минуту сію горемъ и сковываетъ желзными узами, съ давняго времени видлъ свтлыя добродтели, украшающія капитана этого громаднаго корабля, и пламенное питалъ желаніе походить на него. Видя, какъ часто онъ подносилъ руку къ груди, я приписалъ его необычайное величіе обладанію какимъ нибудь могущественнымъ талисманомъ. Видя, что онъ скоро перейдетъ въ лучшій міръ, гд талисманы ненужны, и жаждая подражать ему здсь на земл, я тихонько подползъ къ его постели и нжно, безъ всякаго насилія, сдлался обладателемъ амулета и всхъ качествъ хорошаго, великаго человка. Тогда другой негръ, съ черной душой, налетлъ на меня со злобою и отнялъ талисманъ, добытый съ такимъ святымъ уваженіемъ, лишилъ меня всхъ добродтелей н…

Тутъ краснорчіе похитителя чужихъ добродтелей было прервано и Шарпъ веллъ его заковать. Между тлъ докторъ потребовалъ, чтобъ постители вышли изъ каюты и оставили Дода въ поко, между тмъ какъ самъ Додъ не хотлъ разстаться со всми тремя друзьями своими, и просилъ ихъ покараулить его, чтобъ никто другой не забрался и не похитилъ состоянія его дтей.

— Я погибну или спасусь съ этими деньгами, но не разстанусь съ ними, говорилъ онъ:— однако, я полагаю, пока они на корабл, намъ счастье не повезетъ. Сколько лтъ я ни хожу по морямъ, пиратовъ никогда не встрчалъ. Но, что это? Въ немъ что-то есть внутри… твердое… тяжелое… а, это — пуля! Услыхавъ это, его друзья тотчасъ сдлали должное изслдованіе, и дйствительно пуля прошла чрезъ сюртукъ, жилетъ, кожаный портфель и только немного измяла самыя деньги.

Друзья поздравили его отъ всей души съ чудеснымъ спасеніемъ, и самъ Додъ очень развеселился.

— Я подлецъ, что бранилъ эти деньги. Это — состояніе моей жены и дтей и он спасли мн жизнь.

Онъ поцаловалъ портфель и снова положилъ его себ за пазуху, потомъ черезъ нсколько минутъ тихо заснулъ. Внезапное, нечаянное волненіе не имло на него того дурнаго вліянія, котораго боялся докторъ, оно совершенно истощило его силы и онъ спалъ долго, очень долго, и когда наконецъ проснулся, былъ уже вн опасности. Дло въ томъ, что еще ночью кризисъ кончился благополучно и съ этой-то благою встью докторъ поспшилъ на палубу, оставивъ больнаго одного.

Додъ началъ быстро выздоравливать, Агра неслась все на западъ, втры дули несильные, но противные. И во все это время, по крайней мр съ мсяцъ, ничего не случилось замчательнаго на корабл. При такомъ засто интересныхъ событій, имющихъ отношеніе къ тяжелымъ деньгамъ, удивительную исторію которыхъ я разсказываю, читатель проститъ мн, если я передамъ маленькій характеристическій случай, который дйствительно произошелъ на Агр, въ одну свтлую лунную ночь. Мистеръ Фулало лежалъ въ постел и обдумывалъ какое-то новое изобртеніе, какъ вдругъ онъ увидлъ Веспасіана, пробиравшагося на четверенькахъ въ каюту полковника Кенили. Страшное подозрніе запало въ душу Фулало и онъ мрачно ждалъ, оправдается оно или нтъ.

Дло въ томъ, что онъ былъ нетолько изобртатель, филантропъ, воинъ, проповдникъ, охотникъ, музыкантъ, острякъ и добрый малый, но прежде всего и боле всего теоретикъ. Его теорію можно назвать африканской и состояла она въ слдующемъ: 1) вс человческія породы были въ начал равны, только впослдствіи случай довелъ иныхъ до послдней ступени цивилизаціи, другихъ сбросилъ съ середины лстницы, третьихъ оставилъ у ея подножья, 2) дло цляхъ вковъ могло бить сдлано разомъ, въ нсколько поколній при совокупленіи счастливыхъ обстоятельствъ. Напримръ, дайте только Фулало прожить полтораста лтъ, и онъ ручается головою, что онъ произведетъ негровъ въ четвертомъ поколніи, которые ни мало не будутъ уступать современнымъ блымъ.— Можно разводить хорошую породу мозговъ, говорилъ онъ, точно такъ же, какъ жирныхъ свиней. На это надо время и разумное скрещиваніе видовъ, но вдь то жe требуется и до и увеличенія жира. И какъ это сильные міра сего искони вковъ старались выводить лучшую породу гренадеровъ, скаковыхъ лошадей, быковъ и пр., скрещивали всевозможные виды съ тмъ, чтобы получать дураковъ, а никто и не подумалъ, вывести Ньютона, Паскаля, Шекспира, Солона и Рафаэля? Однако, разумнымъ скрещиваніемъ можно достигнуть этого результата такъ же легко, какъ вывести жирную свинью. И такъ посредствомъ Веспасіана Фулало намревался вывести улучшенную породу молодой Африки. Онъ прежде образуетъ его умственно, на сколько возможно, а тамъ уже пуститъ на племя, конечно, его подругу выберетъ самъ Фулало и также образуетъ. Дтей онъ отниметъ у нихъ, прежде чмъ они передадутъ имъ свои слабости и, приготовивъ ихъ какъ слдуетъ, приступитъ ко второму скрещиванію, которое уже должно дать въ результат генія. Къ тому времени онъ самъ уже впадетъ во второе дтство и будетъ служить любопытнымъ контрастомъ съ молодой Африкой.

Поэтому неудивительно, что Фулало съ восторгомъ наблюдалъ, какъ черный его другъ мало по малу развивался. Дло съ Рамголамомъ его совершенно восхитило.

— О! великій африканскій разумъ! публично восклицалъ Фулало.

— Я его знаю на картахъ подъ названіемъ великой африканской степи, возразила мистриссъ Бересфордъ.

Но при всхъ своихъ достоинствахъ, негръ имлъ одну странную слабость. Онъ не могъ видть на бломъ пылинки, чтобъ ее не смахнуть, эта страсть къ чищенію блыхъ доходила до крайности. Мало того, она не останавливалась на однихъ платьяхъ, а переходила и на сапоги, несмотря на вс возраженія Фулало о неприличіи чистить чужіе сапоги, объ униженіи человка этимъ трудомъ, Веспасіанъ отвчалъ, что ‘блые рождены для того, чтобъ марать свои платья, а черные чтобъ чистить ихъ, особливо сапоги’.

И въ эту лунную ночь подозрнія Фулало вполн оправдались: черезъ нсколько минутъ черный выползъ изъ каюты полковника, но не съ кинжаломъ въ рукахъ, а съ парою сапогъ. Онъ на свобод разслся na палуб и съ восторгомъ принялся за свое любимое занятіе. Фулало видлъ, что вмшиваться теперь въ дйствія негра было не у мста. Вмшательство только хуже деморализировало бы его друга, ибо гораздо хуже чистить сапоги изподтишка, чмъ открыто передъ всми.

Въ первую минуту, имъ овладло отчаяніе. Онъ думалъ, что никогда не удастся ему сдлать что нибудь изъ этого негра, но потомъ утшилъ себя тмъ, что надо помириться съ этимъ въ первомъ нумер, и ужь послдующимъ скрещиваніемъ уничтожить эту презрнную страсть.

‘Придется’ думалъ онъ: ‘непремнно скрестить эту собаку съ самой дикой негритянкой, которая никогда не видала въ своей жизни ваксы.’

Когда они проходили въ ста миляхъ къ югу отъ острова св. Маврикія, погода была отличная, море было почти совершенно тихо и лишь искрилось легкою рябью. Но барометръ началъ замтно упадать, къ полудню это пониженіе стало такъ значительно, что Додъ началъ видимо безпокоиться и очень удивилъ весь экипажъ, приказавъ въ такую хорошую погоду, безъ малйшаго втра, крпить малые паруса, взять три рифа у марселей, спустить брамъ и бом-брамъ, вдвинуть утлегаръ и убрать все лишнее на корабл. Кенили спросилъ его, въ чемъ дло?

— Барометръ опускается, полная луна и на этомъ корабл есть Іона, отвчалъ Додъ сердито.

Кенили сталъ уврять его, напротивъ, что слдующій день будетъ отличный, потому что солнце садится очень красно: Додъ покачалъ головою. Солнце дйствительно было красно, но красный цвтъ этотъ былъ зловщій, роковой. Заходящее солнце, передъ тмъ, какъ погрузиться въ морскія волны, дйствительно подернуло все небо мдно-краснымъ отблескомъ. Втеръ замеръ, и посреди неестественной, подозрительной тишины ртуть все опускалась ниже и ниже.

Взошла луна и вс взоры обратились на нее съ безпокойствомъ. Въ тхъ странахъ бури всегда бываютъ въ полную луну. Она свтила ясно и чисто, только легкія перистыя облака на мгновеніе застилали ея блдный дискъ — ясное доказательство, что въ верхнихъ слояхъ атмосферы дулъ сильный втеръ.

Барометръ падалъ ниже, чмъ Додъ когда нибудь видлъ. Онъ не усумнился въ наук: веллъ закрывать навтренные люки и глухіе борти въ кормовой кают, потомъ пошелъ заснуть на часокъ. Наука оправдала его довріе. Ровно въ семь часовъ, въ одно мгновеніе, съ быстротою молніи грозный шквалъ налетлъ на корабль и сильно накрнилъ его. Будь капитанъ Агры не столь опытный и осторожный морякъ, ея навтренные люки были бы открыты и несчастный корабль пошелъ бы ко дну, какъ пушечное ядро.

— Опусти грота-шкотъ! крикнулъ Шарпъ матросу, котораго онъ нарочно для этого поставилъ.

Тотъ второпяхъ снялъ слишкомъ, много шлаговъ съ кнехта, не смогъ удержать напора и огромный парусъ быстро опустился съ шумомъ и трескомъ, а шкоты съ ужасающей силой ударялись о мачты и снасти. Въ одно мгновеніе Додъ былъ уже на падуб.

— Крпи паруса!

— Есть!

— Убирай паруса! Вс! ревлъ Шарпъ въ свой рупоръ.

Экипажъ дружно бросился за работу и къ тремъ стклянкамъ полуночной вахты вс до одного паруса были убраны и взяты три рейфа у грот-марсели.

Море волновалось все боле и боле, втеръ съ каждой минутой ревлъ сильне, и Агра такъ наклонилась, несмотря на единственный зарифленный грот-марсель, что весь подвтренный бортъ былъ въ вод. Волны подымались такъ высоко, что грозные валы, наводняя палубу, нетолько обдавали водой Дода и его офицеровъ, но грозили затопить самый корабль. Додъ тотчасъ закрылъ вс люки и отвратилъ опасность.

Но черезъ нсколько минутъ явилась новая, которую никакое искусство не могло предотвратить: корабль такъ быстро уклонялся подъ втеръ, что пазы его раздавались и такъ жестоко крпился, что нетолько погружался въ воду, но волны покрывали его лвые иллюминаторы на нижнемъ дек и наводняли несчастный корабль чрезъ отверстіе люковъ. Тогда Додъ поставилъ команду помпы. ‘Мы врядъ-ли выдержимъ бурю, не откачивая воды. Такъ, лучше захватить во время, чтобъ волна не вливалась за волною.’

Втеръ все крпчалъ и гремлъ словно пушечные выстрлы. Небо мрачное, облачное, казалось, нависло надъ самой ихъ головой, корабль такъ накрнился, что вскор грозилъ совсмъ лечь. Шарпъ и Додъ встртились на палуб и, держась за спасительныя лини, подставляли свой рупоры почти къ самому уху матросовъ, и даже тогда должны были кричать изо всхъ силъ — такъ силенъ былъ втеръ.

— Корабль не вынесетъ трепки?

— Нтъ, боле получасу не вынесетъ.

— Можно крпить грот-марсель?

Шарпъ покачалъ головою.

— Къ ту же секунду, какъ только мы отдадимъ шкотъ, парусъ вырванъ.

— Правда. Такъ отрубить его.

— Вызвать охотниковъ?

— Да, двнадцать, не боле. И пошлите ихъ ко мн въ каюту.

Шарпу было очень трудно справиться съ матросами: всякій жаждалъ отличиться. Наконецъ, онъ усплъ выбрать двнадцать человкъ и привелъ ихъ къ капитану, подъ предводительствомъ мистера Грея, который, какъ вахтенный, имлъ право идти съ ними. И на этомъ прав онъ настоялъ, несмотря на вс увщеванія Дода. Видя его твердую ршимость, Додъ перемнилъ тонъ, изъ дружескаго въ начальническій, и сказалъ въ рупоръ, впервые употребляя его въ кают:

— Мистеръ Грей! ребята! вы спасете грот-мачту, обрубивъ паруса.

— Слушаемъ!

— Смертельная опасность!

— Ура! Ура!

— Но правильность въ работ уменьшаетъ опасность. Слушай! Вс на реи и подражать тому, кто станетъ на подвтренномъ нок. Туда поставить лучшаго. Ему одинъ приказъ: держать высоко ножъ. Вс глаза на него, и рубить разомъ. Смотри, рубить отъ себя и подъ рифовою связью. И тогда, надюсь, вс воротятся живыми.

Грей и двнадцать матросовъ вышли изъ каюты и стремглавъ бросились на грот-марсъ. Матросы дали офицеру идти впередъ до стремянки, но тамъ вс съ криками ‘ура’ пустились перегонять другъ друга, всмъ хотлось стать на подвтренный нокъ. Грей не отставалъ, но офицеры рдко лазаютъ по реямъ и скоро теряютъ кошачью ловкость. Не усплъ онъ сдлать шести выблиновъ, какъ вмсто того чтобъ протянуть руку надъ головой, онъ простеръ ихъ въ об стороны чтобъ схватиться за ванты, ослабилъ точку своей опоры и въ ту же минуту сильный порывъ втра какъ бы пригвоздилъ его къ снастямъ. Онъ не могъ сдвинуться съ мста и матросы, принявъ его за новую, патентованную выблинку, ползли по немъ, несмотря на вс его проклятія и ругательства. Они достигли наконецъ марса и разбжались по ре, и кто же бы, вы думали, занялъ почетное мсто?— Томсонъ, тотъ самый марсовый, который не могъ вытерпть пригорлаго гороховаго супа. Такъ сильны и слабы бываютъ одни и т же люди.

Томсонъ поднялъ высоко свой ножъ, чрезъ мгновеніе блеснули вс ножи и парусъ понесся съ неимоврной быстротою скоре къ небу, чмъ въ воду. Матросы поспшно слзли, выручили своего офицера и явились въ капитанскую каюту. Тамъ имъ поднесли по чарк водки, и вписали ихъ имена въ лаг-букъ для награды и въ коммиссарскую, для выдачи прибавочной порціи грога до самого Гревезэнда.

Корабль облегчило, такъ прошло нсколько времени, когда же часы показали, что солнце зашло, втеръ еще усилился, и страшный шквалъ такъ накрнилъ несчастный корабль, что жерлы подвтренныхъ карронадъ погрузились въ воду.

Впервые раздался вопль отчаянія, самый страшный, ужасающій вопль, исторгнутый изъ храбрыхъ, мужественныхъ сердецъ. До сей минуты они переносили опасность храбро, весело. Но теперь или что нибудь должно было оторваться отъ корабля, или самъ корабль погибнуть. Страшное ожиданіе продолжалось недолго. Раздался ужасающій трескъ, форъ и грот-стенги оторвало подъ самыя эзельгофты. Корабль вздрогнулъ, затрясся и медленно оправился.

Но освободившись онъ одной опасности, онъ былъ угрожаемъ теперь еще страшнйшей. Тяжелый рангаутъ, упавъ за бортъ, не имлъ силы оторваться отъ снастей и съ неимоврною силою билъ о корабль, грозя проломить ему бокъ.

Но храбрый капитанъ и его молодецкій экипажъ презирали опасность, Додъ приказалъ отрубить висвшіе обломки, прежде съ подвтренной стороны, потомъ съ навтренной. Приказаніе было молодецки исполнено, несмотря на всю трудность дла, отрубленные обломки пронеслись подъ самой кормой, и Агра снова вздохнула.

Къ восьми стклянкамъ первой вахты поднялась страшная гроза, молнія сверкала ежеминутно, но раскатовъ грома было неслышно за ревомъ втра и плескомъ волнъ. Насталъ грозный ураганъ, уже не пабгали боле на несчастный корабль минутные страшные шквалы, но дулъ одинъ, постоянно, грозный вихрь, который гудлъ, вылъ и свистлъ въ порванныхъ снастяхъ. Разъяренное море высоко подымало грозные валы, съ шумомъ разбивавшіеся о палубу корабля. Мракъ густой, непроницаемый скрывалъ все отъ глазъ несчастныхъ и увеличивалъ еще ужасъ ихъ положенія.

Но это что? У самого носа блеснулъ огонекъ пушечнаго жерла. Еще, еще и все ближе къ Агр. Конечно, это былъ погибающій корабль, стрлявшій каждую минуту-подъ самымъ ихъ ухомъ, но пушечные выстрлы, точно такъ же какъ удары грома, заглушались ревомъ разъяренной стихіи. Агра также выстрлила два раза, давая знать, что и она раздляетъ его горькую участь и, вроятно, вмст погибнетъ.

Но опасность никогда не приходить одна. Страшный валъ отломалъ румпель у руля и нетолько была опасность, что корабль уклонится отъ втра и черпнетъ воды, но руль, ударяя съ ужасной силою о подзоръ, грозилъ проломать корабль, что повело бы къ неминуемой погибели. Итакъ смерть простерла погибающимъ разомъ дв руки.

На подобномъ корабл, есть всегда запасный румпель, но поставить его было ужасно трудно. Темнота, была непроницаемая, свтилъ только палубный фонарь, притомъ Агра не лежала на на минуту на ровномъ кил, а страшно крнилась то на одну, то на другую сторону, наконецъ, каждый разъ, какъ удавалось поставить румпель, волна смывала его словно соломенку.

Наконецъ имъ удалось закрпить его, или имъ показалось это, потому, что удары руля совершенно прекратились. Однако, корабль не слушался этого новаго румпеля: въ несчастную минуту, на него налетлъ грозный валъ и онъ подвернулся снова къ втру. Валъ пронесся поперекъ носа, разсыпался у грот-штага, и наводнилъ весь корабль до самой мачты, снесъ борты съ обихъ сторонъ, затопилъ трюмъ и весь находившійся тамъ скотъ, смылъ дв кадки и трехъ матросовъ и наполнилъ водою гондекъ по щиколку.

Додъ, бывшій въ это время въ своей кают, послалъ весь экипажъ на помпы, оставивъ только одного рулеваго, и приготовился на самое худшее.

Въ такихъ храбрыхъ, мужественныхъ людяхъ, какъ онъ, когда умираетъ надежда, умираетъ и всякій страхъ. Теперь его единственною заботою было отдлить судьбу своего семейства отъ своей собственной. Онъ взялъ бутылку, вложилъ въ нее роковыя деньги, маленькую записку жен и объясненіе, какъ поступить съ этой бутылкой, если ее кто-нибудь найдетъ. Потомъ онъ крпко забилъ пробку, задлалъ ее сургучемъ, сверху обернулъ вощанкой, залилъ еще воскомъ и обмазалъ сверхъ всего непромокаемымъ составомъ, но и затмъ, чтобъ предохранить ее отъ другихъ несчастныхъ случаевъ и обратить на нее боле вниманія, онъ привязалъ къ ней просмоленной бичевкой черный пузырь, на которомъ написалъ блой краской: ‘Агра, погибла въ бурю.’ Покончивъ съ этимъ, онъ принялся за лаг-бухъ, въ который уже вписалъ коротко и ясно каждую фазу урагана и бури. Теперь онъ сдлалъ послднюю приписку. Около восьмой стклянки въ утренней вахт зачерпнули съ носа. Руль изломанъ и кораблемъ едва можно управлять, потому, ожидая скорой погибели, капитанъ перенесъ лаг-бухъ съ его футляромъ на шканцы. ‘Солнце и луна скрылись уже второй день, никакое наблюденіе невозможно, но судя по втру и теченію мы въ миляхъ пятидесяти отъ острова св. Маврикія! Да будетъ воля божія!’

Онъ вышелъ на палубу, съ бутылкой въ карман, изъ котораго торчалъ пузырь, и положивъ на шканцы лаг-бухъ съ футляромъ, поползъ на колняхъ, держась за спасительныя лини, къ колесу руля. Найдя, что матросъ едва могъ держать колесо, и боясь, что корабль снова зачерпнетъ, Додъ своей собственной рукой поставилъ его къ рулю.

Во время этой работы онъ почувствовалъ слабую, очень слабую качку по направленію къ втру. Его опытный глазъ блеснулъ надеждой, и онъ бросилъ, взглядъ на подвтренную сторону. Тамъ всегда для моряка блеснетъ первый лучъ надежды. Далеко-далеко разрзывала небо свтлая полоска. Онъ потрепалъ рулеваго по плечу и указалъ ему на свтлую полосу молча: втеръ, не давалъ вымолвить слова. Матросъ радостно кивнулъ головой.

Вдругъ, страшный, постоянно дувшій ураганъ, словно вымеръ и снова засвистали, загудли шквалы.

Надежда возродилась еще свтле въ. сердцахъ моряковъ.

Но, къ несчастью, корабль повернулся въ. неловкую минуту, и страшный шквалъ, прямо налетлъ на корму и пронесся чрезъ, нея. Чудовищная водяная масса, въ нсколько тысячъ тонъ, ударилась со всего размаха объ основу кормы и унесла ее съ собою въ морскую пучину, выломавъ на пути глухія ставни и переборки каютъ. Затопивъ нижній декъ, вода хлынула и въ каюты и, смывъ всю мебель, увлекла полковника Кенили вмст со столомъ, у котораго онъ. сидлъ, къ. кормовому намету и прибила его къ навтренному шкафуту. Наверху грозный валъ очистилъ весь кварцер-декъ, оставивъ только рулеваго, оглашавшаго воздухъ, ужасными криками. Додъ былъ, смытъ, со всми вещами, находившимися на палуб, и несся стремглавъ въ пучину, но, по счастію, его бросило о грот-мачту, за которую онъ и усплъ ухватиться. Несчастный, едва не захлебнувшись, весь израненый и избитый, крпко держался за мачту, окруженный со всхъ, сторонъ гнвными волнами. Съ отчаяніемъ повелъ, онъ глазами вокругъ себя, борты были изломаны и въ промежутки выглядывали грозные валы, грозя ежеминутно принять его въ свои хладныя объятія. Онъ не смлъ, пошевельнуться и ждалъ врной смерти. Но вдругъ его поразила мысль, что онъ видитъ сквозь мракъ гораздо дальше, чмъ прежде. Онъ, поднялъ голову, небо очищалось и буря видимо стихала. Втеръ вдругъ, замеръ, словно послдняя вспышка истощила его силы.

Вскор Шарпъ, выбрался на палубу и, пробравшись на четверенькахъ къ капитану, помогъ ему встать и схватиться за спасительную линь. Додъ отдалъ свои приказанія. Втеръ стихъ, по море было опасне, чмъ когда. Корабль началъ покачиваться къ втру, и если это тотчасъ не прекратить, ему грозила неминуемая гибель. Додъ приказалъ немедленно наставить гротъ и фор-трансели, и прежде не хотлъ уйти въ свою каюту, чмъ исполнили его приказаніе. Эти паруса укрпили нсколько положеніе корабля, волны ложились мало-по-малу, небо совершенно очистилось, послднія облака, исчезли и на лазурной его синев засвтило яркое полуденное солнце. Природа посл трехдневнаго мрачнаго сна очнулась во всей своей красот, казалось, небо и земля преобразились, стали лучше, красиве. Если на корабл между пассажирами былъ неврующій, то, конечно, въ эту минуту его сердце сознавало присутствіе Бога. Что же касается Дода, который всегда былъ очень набоженъ, то онъ поднялъ глаза къ небу съ безмолвной, благодарной молитвой за спасеніе корабля, экипажа и сокровища, которое онъ везъ своей дорогой жен и дтямъ.

Съ этой мыслью онъ взглянулъ на карманъ, но пузырь боле не торчалъ изъ него. Онъ ударилъ себя по карману съ страшнымъ предчувствіемъ — бутылки не было. Въ ужасномъ испуг, по не теряя надежды, онъ обыскалъ всю палубу, заглянулъ въ каждый уголокъ, за каждую уцлвшую снасть, и все напрасно.

Ясно было, что волна вырвала изъ его кармана пузырь, а съ нимъ и бутылку. Гд теперь его сокровище? Или кто нибудь выхватилъ, или оно въ мор?…

Онъ разспросилъ весь экипажъ, но никто ничего не видалъ.

Плодъ столькихъ неусыпныхъ трудовъ, сокровище, которое было ему дорого не изъ скупости, а изъ святаго чувства любви, погибло. Защищая это сокровище, имъ побдилъ двухъ сильныхъ враговъ, теперь восторжествовалъ и надъ разъяренной стихіею. И въ самую минуту величайшей его побды — сокровище исчезло.

XVI.

Море теперь было тихо, на прозрачной, свтлой его поверхности перекатывались и играли, при яркихъ лучахъ полуденнаго солнца, мильйоны живыхъ громадныхъ жемчуговъ, аметистовъ, топазовъ: вотъ зрлище, которое представилось глазамъ спасеннаго экипажа несчастной, едва не погибшей Агры. Все имъ теперь улыбалось: и море и небо, и такъ легко, радостно было на сердц — у всякаго.

Одинъ только человкъ на всемъ корабл не чувствовалъ радости. Онъ стоялъ, прислонясь къ сломанному парапету, въ какомъ-то странномъ смущеніи: онъ спасъ свою жизнь, но потерялъ, невозвратно, навсегда свое сокровище, сокровище его жены, дтей, которое онъ такъ свято хранилъ. Сраженный, уничтоженный этимъ горемъ, онъ не могъ радоваться своему спасенью, жизнь, которую онъ такъ храбро отстаивалъ, теперь ему постыла. Онъ былъ такъ необычайно мраченъ и угрюмъ, отвчалъ такъ грубо, что вс отшатнулись отъ него и онъ остался совершенно одинъ съ своимъ горемъ, посреди всеобщаго счастія и веселія. Ему нетолько было жаль этихъ денегъ — нтъ: ему было больно, досадно, что онъ потерялъ ихъ именно такимъ образомъ, глупе этого онъ ничего не могъ себ вообразить.

— Бдная, она погибла! вдругъ раздался голосъ Фулало надъ самымъ его ухомъ.

— Погибла! Кто погибла? спросилъ Додъ, хотя ему было въ эту минуту все равно, кто утонулъ и кто спасся. Потомъ онъ вспомнилъ корабль, пушечные выстрлы съ котораго раздавались въ самомъ грозномъ разгар бури. Онъ посмотрлъ во вс стороны.

Необозримое море терялось вдали.

Корабль погибъ со всмъ, что было на немъ. Море поглотило цлый корабль, а пожалло его, неблагодарнаго.

Эта мысль какъ молнія освтила его голову. Положимъ, что Агра погибла бы, деньги бы были потеряны, какъ теперь, да еще кром того погибъ бы онъ самъ, жизнь котораго была для его-жены и дтей во сто разъ дороже всхъ мильйоновъ на свт. Онъ смиренно молился, чтобъ Богъ просвтилъ его душу и научилъ достойно оцнить его милосердіе. Это немного его успокоило, но сердце храбраго моряка такъ наболло, что онъ сожаллъ, что не могъ какъ женщина поплакать о своей горькой потери и потомъ, стряхнувъ съ себя печаль, приняться за свои обязанности.

Вскор мысли его приняли новый оборотъ. ‘Бумажникъ’ думалъ онъ: ‘былъ второй Іона. Надо было или ему погибнуть, или кораблю. Въ ту секунду когда онъ исчезъ, буря утихла, какъ по мановенію волшебнаго жезла.’

Суевріе всегда сильне раціональной религіи, находится ли то и другое въ одномъ человк, или въ нсколькихъ. Это суевріе, которое часто встрчается въ морякахъ, благодтельно подйствовало на бднаго человка. Въ немъ онъ нашелъ силу, которая извлекла его изъ глубины отчаянія. ‘Мое несчастье’, сказалъ онъ себ: ‘спасло жизнь всхъ на корабл. Ну, длать нечего, да будетъ воля божія! Но мн надо работать, много работать, или я съ ума сойду.’

Дйствительно, онъ быстро принялся за дло и собственными руками помогалъ матросамъ натягивать параллельно канаты, чтобъ замнить сломанный бортъ, онъ работалъ какъ лошадь, и потъ лилъ съ него градомъ.

Белисъ донесъ, что вель была почти совершенно суха, и Додъ только что хотлъ приказать ставить паруса и снова идти въ путь, какъ къ нему подошелъ молоденькій юнга.

— Капитанъ, сказалъ онъ и остановился, боясь своей дерзости.

— Ну, что, малый? ласково спросилъ Додъ.

— Виноватъ, сэръ, быстро произнесъ мальчикъ, ободренный словами капитана:— но это врно, что руля совсмъ нтъ на румпел.

— Что?

— Не бейте меня, сэръ, я все скажу. Я только что посмотрлъ съ кормы и вижу, руля нтъ какъ нтъ. Чортъ возьми, подумалъ я, надо сказать капитану, какъ, ты старая вдьма, потеряла свой руль, словно моя бабушка туфлю.

Додъ въ ту же секунду побжалъ на корму, и дйствительно, мальчикъ былъ правъ: страшные удары волнъ сломали руль и разнесли его до послдней щепки. Додъ при этомъ зловщемъ зрлищ едва не упалъ въ обморокъ. Человку становится дурно отъ одной мысли, что смерть была такъ близко.

— Какъ тебя зовутъ, мальчуганъ? спросилъ онъ.

— Недъ Мурфи, сэръ.

— Хорошо, Мурфи, ты молодецъ, заткнулъ насъ всхъ за поясъ. Бги скоре за плотникомъ.

— Сейчасъ, сэръ.

Плотникъ явился, онъ былъ, какъ большая часть работниковъ, очень ловокъ, и искусенъ въ мастерской, но лишь только выходилъ изъ рутины, никуда не годился. Онъ нетолько не былъ въ состояніи изобрсти что нибудь новое, но положительно противился всякой попытк. Додъ бился съ нимъ долго, но ничего не дйствовало, наконецъ, Фулало предложилъ сдлать импровизированный руль, только съ тмъ условіемъ, чтобъ плотникъ и матросы слпо повиновались ему. Додъ съ радостью согласился.

Изобртательный американецъ спросилъ запасный грот-эзельгафтъ, отрубилъ одинъ его уголъ такъ, чтобы онъ влзалъ въ ахтер-штевенъ, потомъ въ отверстіе эзельгафта пропустилъ записную крюйс-стенгу, къ ней онъ привязалъ канатъ, потомъ другой, третій, къ послднему прикрпилъ запасную грот-брамстенгу и всю эту сложную машину, уже шириною своей походившую на руль, обшилъ досками. Море къ этому времени совершенно стихло, Фулало спустилъ свою машину съ кормы и прикрпилъ болтами оконечность эзельгафта къ ахтер-штевену. Затмъ, всю машину онъ прикрпилъ четырьмя кабельтами къ корм: два изъ нихъ удерживали нижнюю часть импровизированнаго руля у самаго ахтер-штевена, другіе же два проходили чрезъ задніе порты на шканцы, гд къ нимъ придланы были луф-тали, посредствомъ которыхъ вся машина приводилась въ дйствіе, словно настоящій руль.

Чтобы испробовать изобртеніе Фулало, Додъ веллъ поднять нкоторые паруса, и руль дйствовалъ отлично. Испробовавъ вс галсы, Додъ, наконецъ, приказалъ Шарпу держать на всхъ парусахъ прямо на Мысъ Доброй Надежды.

Это совершенно воодушевило старшаго штурмана. Втеръ дулъ легкій, но южный, и островъ Маврикій былъ у нихъ съ навтренной стороны. Они могли дойти до него въ одну ночь, и тамъ починиться. Онъ представилъ всю опасность идти около полуторы тысячи миль безъ порядочнаго руля, и умолялъ Дода сдлать стоянку. Додъ отвчалъ съ какою-то дикою грубостью:— ‘Опасность! Боле не будетъ дурной погоды. Іона въ вод.’

Шарпъ посмотрлъ на него съ изумленіемъ.

— Я вамъ говорю, мы не спустимъ брамслей до Капа. Іоны боле нтъ на корабл.

И Додъ ударилъ себя по голов въ припадк отчаянія. Потомъ онъ нетерпливо топнулъ ногою, и объявилъ Шарпу, что его обязанность слушаться, а не разсуждать.

— Конечно, сэръ, отвчалъ Шарпъ сердито, и вышелъ изъ каюты съ твердымъ намреніемъ передать другимъ офицерамъ страшное подозрніе, которое впервые запало ему въ голову. Но долголтняя привычка дисциплины взяла верхъ, и онъ почти съ тяжелымъ сердцемъ, но на всхъ парусахъ понесся къ Капу. Море было тихо какъ прудъ, но въ этомъ онъ только видлъ доказательство извстнаго его коварства. Каждый парусъ, который онъ ставилъ, ему казался новымъ звномъ въ цни погибели, которую онъ призывалъ на Агру своими распоряженіями.

Къ вечеру наступилъ совершенный штиль. Море едва колыхалось, волнъ совсмъ не было, а на ровной, прозрачной поверхности блестлъ какой-то розовый оттнокъ.

Вахтенный крикнулъ, что со стороны втра виднлись какіе-то обломки. Такъ-какъ корабль не могъ идти скоро, то Додъ веллъ направить путь къ этимъ обломкамъ, онъ боялся, чтобъ это не была остатки англійскаго корабля, погибшаго во время бури. Онъ считалъ своею обязанностью удостовриться въ этомъ, и отвезть въ Англію печальное извстіе о гибели. Въ два галса они приблизились настолько, чтобъ увидть въ трубу, что это били обломки самой Агры: сломанная мачта съ снастями, остатки парапета, столъ съ палубы и т. д. Вс эти вещи не стоили того, чтобъ останавливать корабля и ихъ подбирать, потому Додъ снова пошелъ на SE.

Не прошли они и полумили, какъ вахтенный снова крикнулъ:

— Человкъ за бортомъ!

— Гд?

— Съ надвтренной стороны.

— Мы не можемъ повернуть къ нему, сказалъ Шарпъ.— Да это, конечно, одинъ только трупъ.

— Слишкомъ высоко держитъ голову для трупа, отвчалъ вахтенный.

— Я сейчасъ узнаю! крикнулъ Додъ.— Спустить лодку. Я самъ поду.

Лодка была спущена, и шесть здоровыхъ матросовъ повезли капитана въ сторону, а корабль продолжалъ свой путь.

Капитанъ никогда не оставляетъ своего корабля въ мор изъ-за такой бездлицы, но Додъ надялся, что утопающій еще живъ. Онъ былъ такъ несчастливъ, что инстинктивно обрадовался случаю сдлать добро живому или мертвому человку. ‘Это, конечно, облегчитъ мою жизнь и отчаяніе’, думалъ онъ.

Они проплыли около двухъ миль, солнце быстро опускалось на горизонт.

— Налягте, сказалъ Додъ:— или стемнетъ и мы его не увидимъ. Люди нагнулись надъ веслами съ новымъ рвеніемъ и лодка полетла.

Вскор квартирмейстеръ замтилъ что-то плававшее на вод.

— Вотъ оно что, воскликнулъ онъ.— Экій дуракъ, принялъ это за голову человка. Это просто старый, никуда негодный пузырь.

— Что? крикнулъ Додъ, дрожа всмъ тломъ.— Держи прямо на него!

Черезъ минуту они поровнялись и квартирмейстеръ схватилъ пузырь.

— Ого! тутъ что-то привязано! Бутылка!

— Дай мн! едва могъ произнести Додъ, взволнованнымъ голосомъ.— Дай мн! Назадъ къ кораблю! Живй! Живй! Теперь онъ, пожалуй, отъ насъ и уйдетъ.

Онъ боле не произнесъ ни слова, но сидлъ въ какомъ-то нмомъ восторг.

Они вскор догнали корабль, Додъ едва чувствовалъ, какъ онъ добрался до своей каюты, разбилъ бутылку и нашелъ тамъ свои деньги совершенно невредимыми. Дрожащими руками положилъ онъ ихъ на свое старое мсто, за пазуху, и пришилъ бумажникъ еще крпче прежняго. Пока онъ не почувствовалъ ихъ снова на своей груди, онъ не могъ поврить своему удивительному счастью, хотя, по правд сказать, находка была вовсе не такъ странна, какъ потеря. Теперь онъ не зналъ, что длать отъ счастія.

— Ну, старина, воскликнулъ онъ, ударяя но плечу Шарпа, съ которымъ онъ никогда не обходился такъ фамильярно:— Іона снова на корабл. Смотри, опять будутъ шквалы.

Онъ произнесъ эту угрозу такимъ торжествующимъ тономъ и съ такой веселою безпечностью, что Шарпъ, вспомнивъ импровизированный руль, тяжело вздохнулъ и пожаллъ, что онъ находится на такомъ корабл и подъ начальствомъ такого капитана. Онъ посмотрлъ внимательно во вс стороны и увидя, что никто на него не глядитъ, многозначительно ударилъ себя но лбу. Этотъ выразительный жестъ какъ будто облегчилъ его и онъ принялся за исполненіе своихъ обязанностей довольно расторопно для человка, знающаго, что онъ идетъ прямо въ пропасть.

Но Агра, казалось, прошла чрезъ вс несчастья, втеръ перешелъ на SW и постоянно дулъ впродолженіе десяти дней. Брамсели ни разу не отдавали и до самаго Капа не случилось ни малйшей опасности. Все на корабл шло по старому, обычное однообразіе было только нарушено однажды замчательнымъ, хотя и не очень важнымъ, происшествіемъ.

Въ одинъ прекрасный день вс были на палуб, развлекаясь какъ кто умлъ, мистриссъ Бересфордъ, напримръ, съ удовольствіемъ слушала комплименты полковника. Вражда ея съ Додомъ продолжалась, хотя просто по одному недоумнію. Въ то время, какъ Додъ былъ боленъ, она, забивъ вс неудовольствія, предложила ухаживать за нимъ. Но, увы, ея предложеніе было сдлано не въ счастливую минуту и докторъ поспшно отвчалъ: ‘Я не могу позволить, чтобъ ему надодали.’ Безтолковый слуга перепуталъ отвтъ и замтилъ ей: ‘Онъ не хочетъ, чтобъ ему надодали.’ Приписавъ это выраженіе Доду, мистриссъ Бересфордъ очень оскорбилась и не безъ причины. Она, конечно, простила бы ему, еслибъ онъ умеръ, но такъ-какъ онъ остался въ живыхъ, то ей казалось, что она иметъ все право его ненавидть. Она выказывала свою ненависть совершенно поженски: никогда съ нимъ не говорила, не смотрла на него, и продолжала эту тактику, пока не случилось слдующее происшествіе.

На Агр былъ козленокъ, добрый, привязчивый, любимецъ всего экипажа. Одинъ только у него билъ недостатокъ, но такой, что тотъ перевшивалъ вс его добродтели. Онъ любилъ выпить. Года два тому назадъ, какой-то шутникъ выучилъ его пить грогъ, онъ вскор втянулся и дошелъ до такой крайности, что гд только матросы собирались вокругъ грога, онъ былъ тутъ какъ тутъ, ему, конечно, не отказывали въ порціи и онъ быстро хмллъ, проходя чрезъ вс три вида пьянства: сначала онъ длалъ глупости, потомъ буянилъ, и наконецъ засыпалъ. Вотъ въ такомъ-то положеніи, именно во второмъ фазис его пьянства, повстрчалъ теперь козленка маленькій Фредъ Бересфордъ. Онъ подскочилъ къ козленку и ударилъ его шутя палкой по носу. Пьяный Били замоталъ головой и пустился его бодать, забіяка съ крикомъ вскочилъ на парапетъ, разъяренный Били послдовалъ за нимъ. Тогда мальчикъ бжалъ дале, и не взвсивъ, которая изъ двухъ опасностей боле, бросился въ море. Въ эту самую минуту, мать прибжала ему на помощь, но уже было поздно, съ страшнымъ воплемъ отчаянія она едва не ринулась за сыномъ, и сдлала бы это, если бы ее не остановили матросы.

Додъ видлъ, какъ мальчикъ упалъ за бортъ и закричавъ: ‘крпи!’ перепрыгнулъ чрезъ парапетъ и бросился въ воду. За нимъ тотчасъ же послдовалъ Веспасіанъ, и съ корабоя, съ возможною быстротою, спустили лодку. Очутившись въ вод, Додъ увидалъ невдалек большую соломенную шляпу, совсмъ прикрывшую мальчика. Она была у него подъ подбородкомъ и по своей величин удержала бы на вод любаго великана. Додъ схватилъ ребёнка и повернулъ къ кораблю, на палуб виднлась мать Фреда, она съ отчаяніемъ простирала къ нему руки. Додъ съ крикомъ ‘ура!’ поднялъ мальчика надъ своей головой. Съ корабля раздалось такое же ‘ура’, повторяемое десятками голосовъ, лодка вскор ихъ подобрала и Додъ имлъ счастье съ гордостью и нжнымъ сочувствіемъ вручить матери маленькаго Фреда.

Я предоставлю самимъ читателямъ представить себ, какъ счастливая мать смялась и плакала, ласкала и бранила своего ребёнка. Этого не можетъ передать и никогда не передастъ человческое перо. Я могу только сказать одно, что нацаловавшись и наплакавшись вдоволь и едва не задушивъ ребёнка въ своихъ объятіяхъ, мистриссъ Бересфорда, бросилась къ Доду въ порыв благодарности. Она обвила его руками и начала цаловать — пламенно, дико, потомъ ласкала его, трепала по плечу, по спин, цаловала его жилетъ, руки, обливаясь слезами радости и счастья. Додъ совершенно растерялся.

— Нтъ! нтъ! говорилъ онъ.— Перестаньте, пожалуйста! перестаньте! Я насъ понимаю! очень хорошо понимаю! У меня также есть дти.

И онъ самъ едва не расплакался, но опомнившись, проводилъ мистриссъ Бересфордъ въ ея каюту.

Впродолженіе всего этого времени онъ совершенно забылъ о своемъ бумажник, но теперь ужасъ объялъ его, онъ поспшилъ къ себ въ каюту и открылъ свое сокровище, кожа была немного попорчена отъ соленой воды, просочившейся въ отверстіе, сдланное пулею. Онъ вздохнулъ легче.

‘Слава-богу, я совершенно забылъ о немъ’, думалъ онъ: ‘эти деньги, пожалуй, сдлали бы меня совершенно безчувственной собакой.’

Мелочная вражда, которую питала къ Доду мистриссъ Бересфордъ, мгновенно исчезла передъ такимъ великимъ дломъ. Она жаждала помириться съ нимъ, чувствуя теперь вполн, что вела себя нехорошо въ отношеніи Дода, но теперь впервые въ жизни ей было какъ-то неловко: она не знала, какъ приступить къ длу. Какъ бы то ни было, она нашла минутку, когда Додъ былъ одинъ на палуб и, подойдя къ нему, сказала нжно:

— Я хочу, чтобы этимъ кончилась наша ссора.

— Наша ссора! отвчалъ онъ.— Я, право, не знаю. А, помню за свчи. Да видите ли, капитанъ корабля иногда обязанъ быть тираномъ.

— Я не жалуюсь, поспшно возразила мистриссъ Бересфордъ: — я у васъ прошу одного: простить женщину, которая вела себя какъ дура, хотя и не можетъ извинить себя глупостью. Дадите ли вы мн теперь свою руку?

— Отъ всей души, сказалъ Додъ, и крпко пожалъ ея маленькую ручку.

Такъ кончилась эта бездльная ссора, которая могла бы раздуться въ серьёзную вражду.

——

Введя Агру въ рейдъ на Мыс Доброй Надежды и начавъ ея починку, Додъ съхалъ на берегъ, отыскалъ капитана Робартса и передалъ ему самымъ дружескимъ образомъ команду корабля. При этомъ онъ замтила, что не можетъ нахвалиться офицерами и всей командой. Къ большому его удивленію, капитанъ Робартсъ принялъ его очень недружелюбно.

— Вы бы должны были, сэръ, оставаться на корабл, сказалъ онъ: — и передать мн команду на шканцахъ.

Додъ отвчалъ очень учтиво, что это, точно, было бы боле церемоніально и формально.

— Впрочемъ, прибавилъ онъ: — я могу сейчасъ воротиться и все приготовить къ нашему прізду. А вы, положимъ, прідете черезъ полчаса.

— Я пріду, когда хочу, отвчалъ Робартсъ сердито.

— А когда вы захотите пріхать? спросилъ Додъ съ невозмутительнымъ добродушіемъ.

— Сейчасъ. И я васъ попрошу похать со мною.

— Само собою разумется.

Они сли въ лодку и похали къ Агр. Приблизившись къ ней, Додъ хотлъ пройти первымъ и встртить Робартса на палуб, думая этимъ сдлать ему пріятное, но тотъ грубо перебилъ ему дорогу и первый пошелъ на корабль. Шарпъ и весь экипажъ салютовали. Онъ не отвчалъ на ихъ салютъ, а хриплымъ голосомъ скомандовалъ:

— На перекличку!

Когда вс выстроились, онъ замтилъ двухъ или трехъ матросовъ въ шляпахъ.

— Шапки долой! чортъ бы васъ побралъ! прогремлъ Робартсъ.— Да знаете ли, гд вы? и кто передъ вами? Я васъ выучу. Я назначенъ возстановить дисциплину на этомъ корабл. Такъ смотрите, не шутите съ быкомъ, чтобы онъ васъ не забодалъ. Принесите мн лаг-бухъ.

Онъ взглянулъ въ него и, закрывъ, презрительно произнесъ:

— Пираты и ураганы! я никогда не видалъ ни пиратовъ, ни урагановъ. Я слыхивалъ о втр, о бур, но никогда не подозрвалъ, чтобъ порядочный морякъ могъ произнести слово ‘ураганъ’. Начните другой лаг-бухъ, мистеръ Шарпъ. Помтьте сегодняшнимъ числомъ и пишите: ‘Капитанъ Робартсъ пріхалъ на корабль, нашелъ его въ самомъ несчастномъ положеніи, принялъ команду, сдлалъ перекличку, остановилъ выдачу порціи грога на недлю всему экипажу, за то что его встртили не снявъ шляпъ’.

Даже Шарпъ, это олицетворенное повиновеніе, и тотъ остановился въ изумленіи:

— Остановить экипажу… грогъ… на недлю… сэръ?

— Да, сэръ, на недлю. И если вы посмете меня переспрашивать, а не въ ту же минуту исполнять мои приказанія, то я васъ подвяжу подъ носъ корабля. Вы увидите, съ кмъ имете дло.

Однимъ словомъ, новый капитанъ разразился надъ кораблемъ, какъ грозная буря.

Онъ особливо напустился на Дода, все, что сдлалъ старый капитанъ, было нехорошо.

— Онъ ужасно опоздалъ, говорилъ Робартсъ, и въ то же время уврялъ, что слдовало остановиться на Иль-де-Франс, что еще боле бы его-задержало. Его веревочные парапеты никуда не годились, а руль — позоръ и безчестіе морскому длу. Онъ, Робартсъ, былъ не дуракъ и его не увришь, что съ такимъ рулемъ Агра прошла полторы тысячи миль, если же это правда, то тмъ хуже, тмъ стыдне для капитана. Однимъ словомъ, все было нехорошо.

Все это было говорено при Дод и сильно огорченный, оскорбленный, капитанъ удалился въ каюту, данную ему, какъ простому пассажиру, и искалъ утшенія въ своемъ сокровищ. Онъ нжно трепалъ свой бумажникъ, думая: ‘Пускай себ! дикій татаринъ тмъ сохранне тебя доставитъ.’

Несмотря на все свое пристрастіе къ дисциплин, Робартсъ далеко не любилъ корабль такъ, какъ Додъ. Пока шли починки, онъ большую часть времени проводилъ на берегу и поэтому пропустилъ одинъ интересный визитъ. Командоръ Кольеръ, одинъ изъ лучшихъ англійскихъ моряковъ, замтилъ съ палубы своей Саламанки импровизированный американскій руль Агры. Минутъ черезъ десять, онъ уже былъ подъ самой кормой Агры и, обстоятельно его разсмотрвъ, вошелъ на палубу. Его встртили Шарпъ и вс офицеры въ мундирахъ.

— Вы шкиперъ судна, сэръ? спросилъ онъ Шарпа.

— Нтъ, командоръ. Я — старшій штурманъ. Капитанъ на берегу.

— Очень жаль. Мн бы хотлось съ нимъ поговорить о его рул.

— Ахъ, это до него не касается! воскликнулъ съ живостью Шарпъ:— это — дло нашего прежняго добраго капитана. Онъ на корабл. Молодой джентльменъ! сдлайте одолженіе, попросите капитана Дода выйти на палубу и мистера Фулало также.

— Молодой джентльменъ? спросилъ Кольеръ: — это зачмъ?

— Мы такъ зовемъ мичмановъ. Право, не знаю почему.

— Ну, и я не знаю! Ха, ха, ха!

Додъ и Фулало вышли на палубу и командоръ Кольеръ поздравилъ ихъ съ искусно устроеннымъ рулемъ. Додъ представилъ Фулало какъ изобртателя, которому принадлежитъ вся честь остроумнаго устройства.

— Эге, сказалъ Кольеръ: — я насъ знаю, вс вы янки ловкіе изобртатели. Я разъ потерялъ руль и долженъ былъ смастерить себ другой, да только чертовски сложная исторія вышла, куда съ вашимъ, мистеръ Фулало, и сравнить нельзя. Ваше устройство необыкновенно остроумно и просто. Э, да ваше судно было въ дл! Можно полюбопытствовать, какъ это случилось?

— Пираты, командоръ, сказалъ Шарпъ.— Мы повстрчали въ Гаспарскомъ пролив португальскихъ чертей на двухъ судахъ съ латинскими парусами и десяткомъ пушекъ на каждомъ. Дрались съ полудня до заката солнца, изуродовали одного, а на другаго налетли и потопили въ минуту. Это было все ваше дло, капитанъ, такъ вы не отнекивайтесь и не сваливайте на другихъ, мы вамъ не позволимъ.

— Да еслибъ онъ вздумалъ, я бы ему никогда не позволилъ, сказалъ Кольеръ:— я вижу это по его глазамъ. Господа, сдлайте мн честь отобдать на флагманскомъ корабл.

Додъ и Фулало приняли приглашеніе, Шарпъ отказался съ сожалніемъ, такъ-какъ не могъ отлучиться съ корабля. Когда треуголка, учтиво раскланявшись съ нимъ, спустилась съ корабля, Шарпъ не могъ не сдлать мысленнаго сравненія между настоящимъ капитаномъ, которому есть чмъ гордиться, и жалкимъ шкиперомъ съ замашками грубаго, необтесаннаго лоцмана. Онъ выразилъ это мнніе на слдующій день Робартсу. Робартсъ смолчалъ, только слегка позеленлъ въ лиц и еще боле возненавидлъ безвиннаго Дода.

Онъ прежде всего позаботился удалить по возможности всхъ сослуживцевъ Дода. Онъ наговорилъ дерзостей Тикелю, такъ-что послдній подалъ въ отставку и нашелъ себ мсто въ какой-то контор. Словомъ, корабль вышелъ въ море съ ощутительнымъ недостаткомъ офицеровъ. Это обременило работой команду и повлекло къ безконечнымъ наказаніямъ и потокамъ ругательствъ. Шарпъ превратился въ безсознательную машину, молчалъ и повиновался, Грей былъ отправленъ подъ арестъ за протестъ противъ неприличныхъ ругательствъ, только Бэлисъ, который въ сущности былъ того же поля ягода, какъ и Робартсъ, попалъ къ нему въ милость и собачился вмст съ нимъ надъ командой и молодыми офицерами. Люди постоянно недовольные, раздраженные, нехотя исполняли свою работу. Не раздавалось боле псенъ на бак, и за общимъ столомъ зачастую не было водки. Додъ не могъ появиться на палуб безъ того, чтобы ему не напоминали, что онъ только пассажиръ, и что на корабл теперь возстановлена военная дисциплина.

— Я воспитывался въ королевскомъ флот, сэръ, не упускалъ случай замтить Робартсъ:— былъ вторимъ лейтенантомъ на Атлант — вотъ это такъ школа, сэръ, единственная школа.

Додъ сносилъ эти нападки, какъ водолазъ сноситъ нападки шавки, если и отвчалъ иногда, то съ такимъ достоинствомъ, что къ его словамъ ршительно нельзя было привязаться.

Робартсъ, пользовавшійся славой счастливаго напитана, благополучно достигъ св. Елены.

Сторожевой корабль на стоянк у острова былъ Саламанка. Она ушла съ Капа за недлю передъ Агрой. Капитанъ Робартсъ, съ свойственною ему развязностью и пониманіемъ приличій, хотлъ бросить якорь у самаго, корабля ея королевскаго величества. Въ самую критическую минуту не хватило втру и столкновеніе было неминуемо. Кольеръ, стоявшій на шканцахъ, понялъ, какая грозила опасность, когда Робартсъ еще ничего не подозрвалъ, онъ отдалъ необходимыя приказанія, и любо было смотрть, съ какою поспшностью пушки были вдвинуты, порты захлопнуты, реи подняты и Агра ударилась своими русленями о кормовую часть Саламанки.

Свистокъ.— На абордажъ.

— Топоры! Рубите все, что цпляется, раздалось со шканцевъ.

Абордажная команда бросилась на купеческій корабль и безжалостно стали рубить нижній такелажъ и сигнальные фалы, а другіе оттолкнули его вымбовками, черезъ минуту корабли были свободны. Съ Саламанки съхалъ лейтенантъ, чтобы потребовать капитана Агры къ командору. Робартсъ засталъ командора Кольера на шканцахъ — онъ стоялъ выпрямившись, словно аршинъ проглотилъ.

— Вы командуете Агрой?

Его быстрый взглядъ тотчасъ узналъ корабль.

— Я, сэръ.

— Такъ я долженъ вамъ сказать, что ею командовалъ опытный морякъ, а теперь командуетъ олухъ. Не думайте получить видъ раньше недли. Прощайте. Уберите его!

Робартса такимъ же порядкомъ препроводили обратно. Сдержанная улыбка на многихъ лицахъ показывала, что громко произнесенныя слова командора долетли до его команды. Онъ утшился, оставивъ всю команду безъ водки, и оштрафовавъ трехъ мичмановъ.

Поздно вечеромъ наканун того дня, когда ему слдовало сняться съ якоря, этотъ строгій поборникъ дисциплины засидлся очень поздно въ какомъ-то обыкновенномъ кабачк. Была темная ночь, и офицеры, въ распоряженіи которыхъ оставался корабль, примтили гичку съ капитаномъ, только когда она была уже совсмъ вблизи, тогда вс засуетились.

— Гей, выставляйте боковые фонари! вы, ребята, прыгайте скоре, а то будетъ вамъ на орхи.

Мальчики сдлали, что было приказано — и маленькій Мурфи, незнавшій, что велпо было спустить порты, прыгнулъ черезъ парапетъ на средній портъ, и какъ былъ съ фонаремъ, соскользнулъ въ море. Онъ упалъ въ поду въ двухъ шагахъ отъ Робартса, и хотя этотъ важный сановникъ былъ забрызганъ водой, но не обратилъ никакого вниманія на это ничтожное обстоятельство, такъ-что еслибы Мурфи былъ довольно благоразуменъ, чтобы остаться во владніяхъ Нептуна — все бы этимъ и ограничилось. Но бдный мальчикъ ненарокомъ всплылъ наверхъ и безъ фонаря. Одинъ изъ матросовъ лодки схватилъ его за волосы и продлилъ такимъ образомъ его существованіе, хотя безъ всякаго злаго умысла.

— Гд второй фонарь? было первое слово Гобартса на палуб — онъ словно не видалъ случившагося.

— Упалъ за бортъ съ маленькимъ Мурфи.

— Выходи-ка сюда, молодецъ! прорычалъ Робартсъ.

Мурфи вышелъ впередъ, дрожа всмъ тломъ отъ холода и страха.

— Зачмъ это ты прыгнулъ въ море съ корабельнымъ фонаремъ?

— Ахъ, сэръ, какой-то чортъ спустилъ порты и я не могъ удержаться съ фонаремъ, право, не могъ удержаться и фонарь упалъ въ море, а я за нимъ, думалъ спасти его для васъ же, сэръ,

— Болтай у меня вздоръ-то! воскликнулъ Робартсъ: — или ты думаешь заговорить меня, дрянь этакая. Боцманматъ, проучи-ка его веревочкой! Еще, еще! Нагрй его хорошенько! Вотъ такъ.

Когда крики бднаго мальчика перешли въ плачь, Робартсъ сдлалъ ему внушеніе въ вид объясненія.

— Я не хочу позволить, чтобы добро компаніи транжирили такимъ образомъ.

Высчь за избытокъ усердія — дале этого дисциплина не могла идти, и потому, во избжаніе реакціи, Робартсъ снялся на слдующій же день съ якоря, и такъ-какъ счастье везло по обыкновенію своему баловню, втеръ былъ юго-восточный и они вскор миновали Азорскіе острова. За Ушаптомъ онъ измнился въ западный, а когда они завидли Ландсендъ — въ сверо-западный. Рдко случается такой удачный перездъ съ Капа. Матросъ, первый увидвшій берега Англіи, приколотилъ свой правый башмакъ къ грот-мачт, чтобы всякій сдлалъ посильное приношеніе за радостную всть. Вс сердца радостно бились, но никто, можетъ быть, не былъ счастливе Дода. Взоры его пожирали родные берега, рука невольно ощупывала дорогую ношу, которую его несчастная звзда едва не погубила, но которую Робартсъ безопасно доставилъ въ британскія воды, онъ готовъ былъ простить этому человку его недостатки за его слпое счастіе.

Робартсъ держалъ на мысъ Лизардъ, но, поровнявшись съ нимъ, своротилъ въ сторону и вошелъ въ каналъ. Онъ высматривалъ себ лоцмана.

Вскор примтили одного, шедшаго къ нимъ навстрчу, приблизившись къ кораблю, лоцманъ переслъ въ лодку и взобрался на палубу, это былъ грубый, бывалый матросъ въ красной фланели, по фигур и обращенію — близнецъ Робартса.

— Ну-съ, сэръ, что вы возьмете, чтобы провести насъ по проливу?

— Тридцать фунтовъ.

Робартсъ грубо объявилъ, что онъ никогда не получитъ этой суммы отъ него.

— Тридцать и ни гроша мене, ршительно отвтилъ лоцманъ. Онъ былъ не изъ трусливаго десятка, и такъ же отвчалъ бы любому адмиралу.

Робартсъ принялся ругаться — лоцманъ отвчалъ съ необыкновенною поспшностью тмъ же. Убдившись, къ крайнему своему отвращенію, что его противникъ такая же сволочь, какъ онъ самъ, Робартсъ приказалъ ему убираться съ корабля, пока его не вышвырнули-за бортъ.

— То-то, то-то, бормотать лоцманъ, спускаясь съ корабля, но онъ благоразумно приберегъ лучшія свой ругательства, пока не почувствовалъ себя въ своей лодк вн опасности, тогда онъ погрозилъ Агр кулакомъ и разразился цлымъ потокомъ разнообразнйшихъ ругательствъ и проклятій на капитана.— Увидалъ, небось, что втеръ попутный, а самъ дороги-ти не знаешь — жадная тварь, что, думаешь деньги-то свои спасъ — постой, ужо, другую псню запоешь какъ спустишь корабль къ чорту — уу — олухъ.

Робартсъ послалъ ему въ погоню нсколько подобныхъ же любезностей и затмъ приказалъ Бэлису поставить вс паруса и держаться средины пролива всю ночь.

Въ четвертую стклянку средней вахты Шарпъ, управлявшій кораблемъ, постучался въ дверь Робартса.

— Втеръ крпчаетъ, сэръ, а погода туманная.

— А втеръ попутный?

— Да, сэръ.

— Такъ придите за мной, если станетъ пуще прежняго.

Черезъ два часа Шарпъ снова постучалъ къ Робартсу.

— Если мы не уберемъ паруса, такъ ихъ сорветъ.

— Уберите и позовите меня, если будетъ хуже.

Еще черезъ часъ Шарпъ былъ снова у его дверей.— Втеръ очень свжій и сильнйшій туманъ.

— Взять рифъ на марсели и позовите меня, если будетъ хуже. Около восхода солнца, Додъ вышелъ на палубу и увидлъ, что корабль летлъ стрлой среди такого густаго тумана, что съ кормы не было видно носа и даже фок-мачта очень неясно вырисовывалась.

— Какъ бы вамъ не нажить бды, Шарпъ, сказалъ онъ.

— А вамъ какое дло? спросилъ грубый голосъ за нимъ: — я не позволяю пассажирамъ распоряжаться моимъ кораблемъ.

— Такъ распорядитесь сами, капитанъ, въ такую погоду не летятъ сломя голову по Британскому каналу!

— Я намренъ распоряжаться безъ вашего совта и, какъ морякъ, извлекаю возможную пользу изъ благопріятнаго втра.

— Это все было бы прекрасно, капитанъ, еслибы вы имли весь каналъ въ своемъ распоряженіи.

— Оставьте вы меня въ поко на моемъ квартер-дек.

— Съ удовольствіемъ оставить бы, еслибы наши дйствія не внушали мн опасеній, и съ этими словами Додъ отошелъ на нсколько шаговъ въ сторону, продолжая слдить за тмъ, что происходитъ.

Около полудня раздался чей-то голосъ:

— Земля на навтренномъ бимс.

Вс глаза обратились въ ту сторону, но никто ничего не видлъ. Капитану Робартсу донесли, что видна земля.

Этотъ почтенный человкъ начиналъ внутренно безпокоиться и потому, выбжавъ на палубу, закричалъ:

— Кто видлъ?

— Капитанъ Додъ, сэръ.

— О! никто другой?

Додъ подошелъ къ нему и очень почтительно сказалъ, что смотря въ трубу онъ вдругъ замтилъ, сквозь прояснившійся на секунду туманъ, берегъ, острова Вайта.

— Чортова разв! грубо отвчалъ Робартсъ:— островъ Вайтъ остался уже миль восемьдесятъ за нами.

Додъ отвчалъ ршительнымъ тономъ, что онъ знаетъ вс изгибы канала и берегъ, который онъ видлъ, былъ положительно мысъ св. Екатерины.

Робартсъ не удостоилъ его отвта, но веллъ бросить лагъ, оказалось, что корабль шелъ со скоростью двнадцати узловъ въ часъ. Онъ потомъ ушелъ къ себ въ каюту, посмотрлъ на карту и вдругъ перейдя отъ безразсудной смлости къ излишней осторожности, скомандовалъ: — Вс руки къ парусамъ и лечь въ дрейфъ.

Маневръ былъ исполненъ съ такою ловкостью и осторожностью, что корабль не зачерпнулъ ни капли воды.

— Марсель и трисель собрать! Вотъ вамъ, мистеръ Додъ, и островъ Вайта… Земля, которую вы видли, была Дунгенсесъ и вы наврно пробжали бы въ Нмецкое море.

Когда человкъ отъ природы спокойнаго права начинаетъ безпокоиться, онъ становится особенно раздражителенъ, а эта смсь безразсудства и боязливости, обнаруженная Робартсомъ, внушила Доду серьёзныя опасенія. Онъ сердито отвтилъ:

— Во всякомъ случа, а не сталъ бы тратить по пустому благопріятный втеръ, и если уже ложиться въ дрейфъ, то на правый галсъ.

Робартсъ не ожидалъ такого отвта, онъ ошеломилъ его. Оправившись, онъ, съ обычными своими проклятіями, приказалъ Доду убираться внизъ, если онъ не хочетъ, чтобъ его выкупали въ мор.

— Полно дурака-то корчить, отвтилъ Додъ съ презрніемъ и потомъ, понизивъ голосъ, прибавилъ:— не видишь ты разв, что люди только и ждутъ такого приказанія, чтобы швырнуть тебя самого за бортъ.

Робартсъ дрогнулъ.

— О, если вы намрены подымать бунтъ!…

— Боже меня упаси, сэръ! Только я не съду съ корабля въ такую погоду прежде, чмъ капитанъ скажетъ мн, гд онъ находится.

Къ закату солнца туманъ разсялся, и они миновали таможенное судно, стоявшее носомъ на сверъ. Имъ длали съ судна всевозможные знаки, которыхъ они не понимали, а капитанъ, стоявшій на шканцахъ, длалъ самые отчаянные жесты..

— Чего этотъ балаганщикъ пляшетъ? свирпо спросилъ Робартсъ.

— Еще бы, ему диковинно видть, что такой большой корабль ложится въ дрейфъ на лвый галсъ при благопріятномъ втр и въ узкомъ мст, съ желчно замтилъ Додъ.

Ночью втеръ сталъ крпчать и море волноваться. Корабль начало кидать со стороны къ сторону. Робартсъ очень благоразумно приказалъ убрать брамсели, Додъ уже съ утра приказалъ бы это сдлать. Штурманъ скомандовалъ, но никто не трогался съ мста. Взбшенный, онъ бросился къ матросамъ и возвратился блдный какъ полотно. Люди отказывались исполнить это опасное приказаніе, они не намрены рисковать жизнью изъ-за капитана Робартса.

Вс офицеры собрались и пошли къ толп, они то уговаривали, то стращали, но все тщетно. Экипажъ столпился въ тсную кучу, какъ бы желая тмъ выразить, что они отстоятъ всхъ и каждаго, и выслалъ впередъ парламентера, который объяснилъ, что нтъ ни одного матроса, котораго капитанъ не поролъ, онъ оставляетъ всхъ безъ водки и, по его милости, на корабл сущій адъ, потому его паруса и реи могутъ отправиться съ нимъ вмст къ чорту.

Робартсъ встртилъ это извстіе глубокимъ молчаніемъ.

— Главное, господа, чтобъ это не дошло до Дода, сказалъ онъ.— Они обойдутся, дайте только наворчаться вдоволь: они слишкомъ близки къ дому, чтобъ рисковать жалованьемъ.

Робартсъ не довольно хорошо зналъ человческое сердце, чтобы догадаться, что Додъ тотчасъ взялъ бы его сторону противъ бунтовщиковъ.

Но экс-капитанъ сидлъ въ это время съ своими спутниками въ кают. Передъ нимъ была раскрыта карта, а въ рукахъ онъ держалъ открытый циркуль.

— Мысъ св. Екатерины былъ въ полдень миляхъ въ восьми съ подвтренной стороны, а вотъ уже цлыхъ двнадцать часовъ, что мы держимъ на юго-востокъ, благодаря тому, что дрейфовали на правый галсъ. Къ тому же, рулемъ распоряжались такъ же неряшески, какъ и парусами. Я видлъ, какъ корабль разъ двадцать срывало и сносило на втеръ. А, вотъ и капитанъ Робартсъ! Капитанъ, вы видли, съ какою скоростью мы миновали таможенное судно — вдь оно стояло, слдовательно, вся скорость принадлежала нашему кораблю, принимая все это во вниманіе, мы должны быть теперь въ нсколькихъ миляхъ отъ французскаго берега, и если мы будемъ продолжать такимъ образомъ, то не минуемъ бды.

Хриплый смхъ былъ отвтомъ на эти слова.

— Мы скоре у ярмутскихъ отмелей, чмъ у береговъ Франціи, я готовъ объ закладъ биться. А ближайшее мсто съ навтренной стороны будетъ Роттердамъ.

На палуб раздался громкій крикъ:

— Огонекъ слва!

— Вотъ оно! воскликнулъ Робартсъ съ проклятіемъ.— Вс мы пойдемъ къ чорту изъ-за того, что я заслушался нашего вздора. Онъ выбжалъ на палубу и заревлъ въ рупоръ: ‘Вс руки за дло!’

Команда, услышавшая, вроятно, послднее восклицаніе, повиновалась въ виду неминуемой опасности, къ тому же, можетъ быть, Робартсъ и былъ правъ, наворчавшись вдоволь, онъ одумался и теперь сыпалъ команду за командой.

— Взять трисель на гитовы! Держи руль на втр. Заднія реи поперегъ!

— Ладно, ладно, а теперь капитанъ Додъ вы или уйдете къ себ въ каюту или перестанете бунтовать мою команду и пугать пассажировъ своими пустыми, ребяческими опасеніями. Вы обочлись во ста миляхъ, и еслибъ я не былъ довольно остороженъ, держа прямо на втеръ, то мы давно были бы между Фернскими Остр…

Крахъ!

Страшный толчокъ свалилъ съ ногъ носомъ всхъ присутствующихъ, перебилъ лампы, затушилъ огни, и дрожа и шумя корабль со всего размаху врзался во французскій берегъ.

Прошло одно ужасное мгновеніе, и потомъ среди отчаянныхъ криковъ, высокій валъ, словно подвижная скала, недовольно твердая, чтобъ раздавить, недовольно жидкая, чтобъ затопить, обрушился на корабль. Гребнемъ вала вышибло окна каюты и холодная волна обдала всхъ, едва опомнившихся отъ паденія, одинъ голосъ во мрак крикнулъ:

— Боже! мы вс погибли!

XVI.

— Вс наверхъ! Жизнь въ опасности! вскричалъ Додъ, забывъ въ эту страшную минуту, что не онъ капитанъ корабля, и погналъ всхъ на палубу, въ томъ числ и Робартса, мистриссъ Бересфордъ и Фреда онъ поймалъ въ дверяхъ ихъ каюты и почти-что силою потащилъ за собою. Едва успли они выбраться на палубу, какъ третій, могучій валъ ударился о корабль, поднялъ весь его кузовъ, обратилъ и бросилъ его въ нсколькихъ саженяхъ влво съ неимоврною силою, такъ что вс попадали на мокрую палубу.

Отъ страшнаго толчка корабль задрожалъ, завылъ, заскрежеталъ, словно живой.

Одинъ только голосъ не ороблъ среди всеобщаго смятенія. ‘Молодцомъ, ребята! кричалъ Додъ, словно изъ рупора.— Корабль теперь легъ всмъ бортомъ. Ну, капитанъ Робартсъ, очнитесь! Скажите что нибудь людямъ! Вы словно не проспались!

Робартсъ остолбенлъ отъ ужаса. Насмшка Дода вызвала въ немъ минутную вспышку мужества. ‘Держитесь корабля, ребята, заревлъ онъ: — нтъ опасности, если вы будете держаться корабля’, и съ этими словами онъ схватилъ спасительную бочку и бросился съ нею въ море.

Додъ подхватилъ рупоръ, выпавшій изъ его рукъ, и протрубилъ: ‘Я командую этимъ кораблемъ. Офицеры ко мн. Ребята, по мстамъ! Дайте выстрлъ! Онъ покажетъ намъ, гд мы, и дастъ знать о насъ французамъ.’

Раздался выстрлъ изъ карронады и мгновенная вспышка показала, что корабль на мели въ небольшомъ залив, передъ ними, саженяхъ въ восьмидесяти, разстилался низкій берегъ, но за кормой было что-то высокое и мрачное.

Положеніе ихъ было ужасно. Съ навтренной стороны подымались черныя волны, будто безобразныя развалины, и набгали на корабль, готовыя поглотить свою жертву. И каждая волна, встрчаясь съ кораблемъ, вздымалась на невроятную высоту, и падала назадъ со страшною силою, стараясь все или раздавить, или затопить подъ собою. Громадныя волны неслись съ такой быстротой, что почти цликомъ перебрасывались черезъ противоположный бортъ корабля, и только незначительная часть воды попадала на палубу, въ вид предвкусія мокрой могилы, ожидавшей несчастныхъ. При каждомъ новомъ удар корабль толкало все дале и дале на песчаную отмель, словно легкую ладью.

Теперь люди явились во всей своей нагот.

Видя съ одной стороны почти врную смерть, съ другой надежду спастись, семеро изъ команды не устояли противъ искушенія. Бэлисъ, одинъ мичманъ и пятеро матросовъ украли и спустили единственную годную лодку.

Ее затопило въ одно мгновеніе.

Многіе изъ матросовъ пробрались къ рому и напились, себ на погибель.

Остальные собрались въ кучк вокругъ своего стараго капитана, ободряясь при вид мужественной осанки капитана, подъ которой скрывалось сознаніе почти врной погибели. Додъ трудился какъ лошадь: ободрялъ людей, давалъ приказанія, самъ исполнялъ ихъ. Онъ собственноручно зарядилъ карронаду фунтомъ пороха и клубкомъ веревки, привязанной къ канату съ желзнымъ болтомъ на конц.

Со сторожевой башни, свтъ на которой былъ принять Робартсомъ за сигнальный фонарь судна, выстрлила пушка, но вблизи на берегу свтъ не показывался. Додъ спросилъ, не возьмется ли кто доплыть на берегъ съ линёмъ, привязаннымъ къ кабельтову.

Одинъ изъ матросовъ взялся попытать счастья, если кто другой захочетъ рискнуть жизнью вмст съ нимъ. Фулило тотчасъ сталъ раздваться, Веспасіанъ вслдъ за нимъ.

— Довольно двоихъ на такое отчаянное дло, сказалъ Додъ.

Но соревнованіе было возбуждено, и никто изъ троихъ, ни британецъ, ни янки, ни негръ, не хотлъ уступить. Матросу привязали линь вокругъ стана и спустили его съ подвтренной стороны, отважные товарищи его послдовали за нимъ. Море поглотило троихъ героевъ, и мала была надежда на ихъ успхъ.

Однако, вс трое были первостатейные пловцы и, слдуя за приливомъ, скоро приблизились къ берегу влво отъ корабля. Но стоило взглянуть на берегъ, чтобъ отбить охоту взбираться на эти скалы въ такое бурное время. Они поплыли вдоль берега, отыскивая боле удобнаго мста. Наконецъ отважные пловцы открыли песчаную косу и попытались пристать, но каждый разъ, какъ они ступали на песокъ и начинали бжать къ берегу, ихъ снова уносило назадъ въ море слдующей полной. Вс избитые и посинлые, они разъ шесть возобновляли тщетную попытку. Наконецъ негръ бросился на спину, подходившая волна вынесла его на песокъ, тогда онъ быстро повернулся, засунулъ ноги и руки въ песокъ, одна изъ рукъ, по счастью, попала на камень, онъ судорожно вцпился въ него, и стиснувъ зубы, напрягъ вс силы, чтобъ противостоять слдующей волн, она не смогла вырвать его изъ почвы, къ которой онъ словно приросъ, какъ скоро волна отступила, онъ поползъ на четверинкахъ дале и втащился на берегъ, весь избитый и окровавленный.

Тамъ цлая толпа французовъ бгала взадъ и впередъ съ веревками въ рукахъ, но ни мало не старалась помочь ни ему, ни его товарищамъ. И неудивительно, если они цнили сколько нибудь свою жизнь. При свт ихъ фонарей, Веспасіанъ увидлъ, какъ бднаго Фулало поперемнно выбрасывало и уносило волной. Онъ скаталъ конецъ веревки и бросился за своимъ благодтелемъ, усплъ поймать его за руку и ихъ обоихъ вытащили на берегъ за другой конецъ веревки.

Негръ искалъ глазами матроса, но его нигд не было видно. Черезъ мгновеніе, въ пучк народа, стоявшей шагахъ въ пятидесяти, послышались крики и нкоторые изъ толпы подняли фонари надъ головами, онъ бросился впередъ съ веревкой и видлъ, какъ Джанъ сдлалъ послднее отчаянное усиліе достигнуть берега, но въ самую эту минуту высокій валъ, футовъ въ пятнадцать, подбросилъ, его на своемъ гребн какъ соломинку и умчалъ въ море. Съ раздирающимъ душу крикомъ, простеръ несчастный свои руки къ берегу, какъ бы моля о помощи, этотъ крикъ повторился какъ эхо въ устахъ каждой женщины на берегу.

Веспасіанъ бросился съ веревкой къ нему на встрчу и ухватился зубами за волосы утопавшаго, ихъ вытащили на берегъ. Добродушные французы встртили ихъ громкими виватами, трепали по плечамъ, угощали водкой и потомъ закрпили линь къ шесту съ флагомъ, который возвышался на берегу прямо противъ кормы разбитаго корабля.

Корабль начинало ломать. Изъ боковыхъ его щелей лзла конопатка, а въ палуб чернли страшные провалы. Трупы пьяныхъ матросовъ всплыли наверхъ и приносились волнами къ ногамъ живыхъ. Послдніе, видя, что нтъ боле надежды, думали только о христіанской кончин и, въ знакъ общаго примиренія, подавали другъ другу руки. Двое-трое изъ нихъ протянули руки Доду.

— Убирайтесь, негодяи, крикнулъ онъ на нихъ сердито:— время теперь думать о вздор? Топоры, рубите фок-мачту и подвтренные шкоты.

Приказаніе было исполнено: фок-мачта рухнулась въ воду, за ней послдовала и грот-мачта, которую Додъ собственноручно подрубилъ топоромъ.

Агра поднялась немного надъ водой и слдующей волной прибило ее еще ближе къ берегу.

Въ эту же минуту матросъ, приставленный къ кабельтову, крикнулъ, что канатъ натягивается.

Это подало всмъ надежду на спасеніе. Додъ отрядилъ двухъ людей, чтобы осторожно отдавать канатъ, а самъ закрпилъ другой его конецъ къ вершин бизань-мачты, которую онъ нарочно для того оставилъ.

Туманъ уже разсялся, но тяжелыя, черныя тучи съ страшной быстротой неслись по небу, то застилая, то открывая взорамъ луну, которая тускло свтила сквозь густой паръ и едва освщая черную полосу, тянувшуюся съ Агры на берегъ. Теперь передъ несчастными обнаружился во всемъ ужас ненадежный, воздушный мостъ — ихъ единственное спасеніе. Черной змей спускался канатъ съ вершины бизани и потомъ исчезалъ во мрак, другой конецъ его выяснялся снова изъ этого мрака, освщеннаго фонарями на берегу. Но что было на средин? Казалось, мракъ перескалъ его пополамъ, море поглощало его. И однако, надежда спастись съ корабля, готоваго разлететься въ щепки подъ ихъ ногами, побуждала матросовъ съ жадностью бросаться на эту едва замтную нить. Одинъ за однимъ подвигались они по ней и исчезали во мрак. Одно только было видно, что до противоположнаго конца достигалъ разв только одинъ изъ трехъ.

Тогда Додъ схватилъ топоръ и загородилъ дорогу къ канату, объявивъ, что онъ раскроитъ голову первому, кто сдлаетъ шагъ къ нему.

— Нужно прежде натянуть, пояснилъ онъ:— давайте тали. Въ то же время онъ замтилъ, что и второй канатъ, который онъ выстрлилъ, потянули на берегъ. Его нашли почти зарытымъ въ песокъ. Додъ и его закрпилъ на фок-мачт и теперь уже не одна, а дв едва примтныя черныя линіи покачивались въ воздух.

Матросы бросились вс разомъ, и многіе погибли жертвою своего неблагоразумія. Кенили хладнокровно обождалъ ихъ всхъ и отправился одинъ.

Додъ и Шарпъ остались на корабл съ мистриссъ Бересфордъ и другими женщинами, маленькимъ Мурфи, Фредомъ и Рамголамомъ, котораго Робартсъ освободилъ въ пику Доду.

Онъ предлагалъ мистриссъ Бересфордъ связать себя веревками съ нимъ и съ Шарпомъ, и такимъ образомъ попытать счастіе на канат, по она испугалась одной мысли и, ухватившись за него, закричала: ‘Нтъ, нтъ, я боюсь, я боюсь.’

— Такъ я долженъ буду привязать васъ къ доск, сказалъ онъ:— потому что корабль недолго еще будетъ держаться надъ водой.— Онъ приказалъ Шарпу отправиться на берегъ, Шарпъ повиновался и со слезами на глазахъ пожалъ на прощаніе руку Доду.

Додъ привязалъ мистриссъ Бересфордъ къ обломку водяной бочки, набилъ карманы Фреда пробками, и зашилъ ихъ (онъ всегда носилъ при себ иголку, только не такъ какъ наши дамы, а съ готовой вдернутой ниткой). Мистриссъ Бересфордъ бросилась ему на шею и принялась осыпать его поцалуями, какъ обыкновенно длаютъ женщины въ минуту грозной опасности — это ихъ дань храбрости.

— Ничего, не безпокойтесь! отвтилъ Додъ, принявъ это изліяніе чувствъ за просьбу не покидать ея, и потомъ прибавилъ шутливымъ голосомъ:— мы вмст отправимся на берегъ, на палубномъ канат или на чемъ тамъ придется, есть о чемъ безпокоиться. Чего бы я не далъ только, чтобъ узнать, въ какое время бываетъ приливъ.

Въ эту минуту, съ громомъ какъ бы отъ пушечнаго выстрла, нижній декъ Агры треснулъ поперегъ, за нимъ послдовалъ и киль, и весь корабль разслся пополамъ, волны хлынули и закрутились въ раскрывшейся черной бездн.

При этихъ страшныхъ звукахъ, при этомъ страшномъ зрлищ несчастныя существа, оставшіяся на палуб, бросились къ Доду, и ухватились за его колни, борясь между собою, чтобы хоть одной рукой держаться за этотъ живой столпъ.

Какъ наводненіе сгоняетъ въ одно мсто самыхъ разнородныхъ животныхъ, и общее бдствіе стушевываетъ самые свирпые инстинкты, такъ и теперь разбойникъ Рамголамъ цплялся въ безсознательномъ страх за человка, котораго онъ хотлъ обворовать, индіанка Аида и англійская горничная тснили свою барыню, чтобы ухватиться за Дода, маленькій Мурфи и Фредъ Бересфордъ пытались изъ всхъ силъ достигнуть того же, даже коза старалась втиснуться въ эту живую массу, только Девидъ стоялъ твердъ и неподвиженъ, какъ гранитная скала. Когда онъ смолкалъ и въ ушахъ ихъ раздавался только оглушительный шумъ набгающихъ валовъ, они предавались отчаянію, когда онъ говорилъ, изумительное спокойствіе его голоса гнало прочь всякій страхъ, и жизнь снова казалась возможной.

— Ну, такъ нельзя оставаться, сказалъ онъ:— вс на бизань-марсъ.

Додъ помогъ всмъ взобраться наверхъ, а самъ стоялъ на выбленк. Бдная коза жалобно блеяла. Но длать было нечего: пришлось оставить ее на палуб. Додъ сталъ снова уговаривать мистриссъ Бересфордъ попытать счастья на канат, но она отвчала тмъ же: ‘не смю, не смю’, она плакала и въ то же время умоляла его самого воспользоваться веревкой, и спасти себя.

Искушеніе было страшное, онъ крпко прижалъ свое сокровище къ груди, и одинъ раздирающій душу вопль вырвался изъ груди этого желзнаго человка.

Этотъ вопль былъ только данью природ, потому что гордость, человколюбіе и мужество не уступили ни шагу.

— Нтъ, нтъ, я не могу! сказалъ онъ:— я не долженъ. Не искушайте меня. Живой или мертвый, я долженъ быть послднимъ на Агр. Но, слава-богу, вотъ какая-то помощь приближается къ намъ.

Свтлая точка двигалась вдоль темной линіи, соединявшей ихъ съ берегомъ. Въ средин канатъ былъ очень близокъ къ вод, не боле чмъ на какой нибудь футъ. Не одного несчастнаго смыло въ этомъ мст волной.

— Посмотрите, сказалъ Додъ мистриссъ Бересфордъ:— благодарите небо, что вы не ршились пуститься по канату.

Въ эту минуту высокій валъ поглотилъ свтлую точку, съ берега донеслись до нихъ крики ужаса, на корабл раздался вопль отчаянія.

Нтъ! Не погибъ!— огонекъ снова замерцалъ во мрак и сталъ бистро приближаться къ кораблю.

Когда движущаяся точка приблизилась такъ, что можно било разобрать ее, вс узнали лоснящееся черное тло Веспасіана, на немъ былъ только носовой платокъ — вокругъ пояса, и фонарь на спин. Онъ появился съ своими обычными восклицаніями: ‘Оа! Оа!’ и съ торжествующей улыбкой выказалъ вс свои блые зубы.

Мистриссъ Бересфордъ схватилась за его плечо и только могла проговорить: ‘О, господинъ негръ!’

— Я къ вамъ съ доброй всточкой, капитанъ. Маса Фулало приказалъ васъ поздравить и сказать вамъ, что черезъ двадцать минутъ начнется отливъ.

Додъ съ восторгомъ привтствовали, это извстіе, какъ морякъ, онъ настоялъ, чтобы вс грянули ура. Съ берега имъ отвтили тмъ же. Это еще боле придало бодрости одинокой групп, мысль, что вблизи находятся сочувствующія сердца, такъ утшительна, что даже раздлявшія ихъ грозныя волны не могли уменьшить могучей силы этого чувства.

Между тмъ, по небу пробжала первая полоска занявшейся зари и ясне обнаружила положеніе корабля.

Онъ лежалъ на краю отмели и разслся какъ разя, пополамъ, корма лежала немного выше носа. Между разорванными частями, на разстояніи какихъ нибудь шести футовъ, бушевало море. Оконечность носа была такъ же разбита и подъ водой, и только бугшпритъ выставлялся наружу, на немъ лпились три матроса. Самая задняя оконечность кормы торчала изъ воды, и тамъ-то въ уголку пріютилась, какъ кроликъ, коза. Сюда же прибило волной четыре трупа, одинъ изъ нихъ зацпился за рулевое колесо, и обращенное къ верху лицо его уставилось своими стеклянными глазами на несчастную группу на бизань-марс.

Пока еще не было примтно никакихъ признаковъ отлива, и можно было опасаться, чтобы онъ не пришелъ слишкомъ поздно для нихъ, и для несчастныхъ матросовъ на бушприт.

Эти опасенія были не безъ основанія.

Волны вскор наклонили на бокъ носовую часть, и погребли бугшпритъ въ воду, и смыли людей.

Мистриссъ Бересфордъ упала на колни, и принялась молиться, держась все время рукой за колно Веспасіана.

По счастью, корма твердо засла въ песокъ и не двигалась съ мста.

Но надолго ли?

Каждый ударъ волны раздавался какъ пушечный выстрлъ, и вода всплескивала до самаго бизань-марса. Несчастные промокли до послдней нитки, продрогли до костей, кровь застывала въ ихъ жилахъ отъ ужаса. Въ эти минуты, они прочувствовала смерть. Въ смерти нтъ той горечи, которой бы они не испытали, одного только имъ недоставало: безчувственности, которая уничтожаетъ эти муки.

Море было теперь усяно обломками Агры: мачтами, снастями, ящиками чая, связками тростника, стульями, столами, но во всемъ этомъ хаос, зоркій глазъ Дода высмотрлъ одинъ предметъ, съ котораго онъ теперь не спускалъ взоровъ. Это былъ матросъ, пытавшійся достигнуть берега, на какомъ-то деревянномъ обломк. Онъ видлъ, что несчастный не подвигался ни на шагъ, а только подымался и опускался съ волной на одномъ мст. Но потомъ онъ началъ приближаться къ кораблю, и Додъ узналъ въ немъ одного изъ матросовъ, державшихся на бугшприт.

— Начался отливъ, воскликнулъ онъ радостно:— вотъ Томсона несетъ въ море.

Тогда между капитаномъ на вершин мачты и матросомъ, державшимся на вод, ухватясь за фортепіано, завязался разговоръ, невроятный для всякого уха, незнакомаго съ подобными сценами. Казалось, они перекликались другъ съ другомъ изъ объятій смерти.

— Гой Томсонъ.

— Гой, гой.

— Куда держишь путь?

— Мчитъ въ море отливомъ, чтобъ мн…

— Какъ, разв ты не умешь плавать?

— Какъ ядро, сэръ.— Нтъ, ужь видать, пропала моя головушка.

— Ну, полно вздоръ-то болтать. Только не звай, какъ поравняешься съ нами, мы выкинемъ теб четырехвершковый кабельтовъ.

— Богъ васъ благословитъ за это, сэръ, крикнулъ въ отвтъ Томсонъ, теряя свою безпечность при мысли, что есть еще надежда на спасеніе.

Между тмъ берегъ покрылся народомъ, притащили лодку, но спустить ее значило бы умчаться въ море съ отливомъ.

Между тмъ вс взоры были обращены на погибавшаго Томсона.

Додъ отрубалъ четырехвершковый кабельтовъ, а Веспасіанъ спустилъ его на лин. Томсона несло теперь какъ разъ поперегъ каната, онъ ухватился за него и при оглушительныхъ крикахъ съ берега былъ вытащенъ на корму. Онъ былъ почти безъ чувствъ. Фортепіано черезъ три недли прибило къ Дюнкирхену.

Между тмъ очевидно начался отливъ. Море стихло, валы значительно спали.

Къ девяти часамъ Додъ спустилъ свою маленькую команду снова на палубу: теперь это было самое безопасное мсто, такъ-какъ мачта могла поддаться.

Ужасное зрлище представилось ихъ взорамъ: тамъ и сямъ на палуб лежали обезображенные трупы съ вытаращенными глазами, у двухъ-трехъ волосы были покрыты кристаллами селитры и торчали во вс стороны, придавая помертвлымъ лицамъ особенно страшное выраженіе.

Мистриссъ Бересфордъ схватила Веспасіана за руку и за плечо: ‘О, господинъ негръ, какъ вы храбры! Право, не повришь. Зачмъ возвратились вы сюда? Я должна осязать обими руками храбраго человка, иначе я умру. О, я не переживу этого страшнаго дня.’

Теперь волны уже недоставали боле до каюты и многіе изъ экипажа возвратились на корабль, чтобы помочь женщинамъ.

Къ полудню палуба Агры возвышалась на тридцать футовъ надъ песчанымъ берегомъ. Спасенный экипажъ хотлъ тотчасъ спрыгнуть на землю, съ опасностью сломать себ шею, но Додъ не дозволилъ этого и самъ лично спустилъ всхъ съ корабля поодиночк: сначала мертвыхъ, потомъ живыхъ и не забылъ даже козленка, совершенно отупвшаго отъ страха.

Когда вс была уже на берегу, Додъ воротился на шканцы несчастной Агры. Единодушные ура спасенныхъ экипажа и французовъ, собравшихся на берегу, привтствовали его. Онъ постоялъ нсколько минутъ и, грустно наклонивъ голову, спустился по веревк и догналъ своихъ товарищей.

Къ всеобщему изумленію, слезы катились по лицу храбраго, неустрашимаго моряка.

— Что съ вами? Что съ вами? нжно спросила мистриссъ Бересфордъ.

— Бдная Агра! едва могъ промолвить Додъ: — такой великолпный корабль, а теперь посмотрите! Никогда боле не выйдетъ онъ въ море! Никогда! Никогда! Онъ немножко былъ валокъ, это правда, но зато какъ летлъ по втру. Онъ затопилъ пирата въ пролив, выдержалъ ураганъ въ океан и теперь изъ-за какого-то дурака набжалъ на мель, погибъ, да еще при попутномъ втр. Несчастная мои Агра! Красавица моя!

И онъ отвернулся, чтобъ бросить послдній взглядъ на любимый корабль, но въ это время онъ нечаянно дотронулся до груди и въ ту же минуту пересталъ говорить, и поднялъ глаза къ небу съ благодарной молитвою.

Вскор вс пассажиры Агры, перенесшіе вмст столько горя и опасностей, разсялись во вс стороны.

Жена мэра приняла очень гостепріимно мистриссъ Бересфордъ со всей ея свитой. Бдная женщина тотчасъ слегла въ постель, болзнь, необходимое слдствіе страха и усталости, ждала только свободной минуты, чтобъ принять ее въ свои объятія.

Полковникъ Кенили отправился прямо въ Парижъ.

Если между моими читателями есть любители животныхъ, то имъ будетъ пріятно узнать, что слабость Били послужила ему къ спасенію. Когда какой-то добрый французъ сжалился надъ нимъ и сталъ вливать ему въ глотку вино, онъ открылъ глаза, французъ продолжалъ, козленокъ вскочилъ на ноги и чуть-было не забодалъ своего благодтеля.— Удивительное животное, точно человкъ!

Фулало приготовилъ Доду переодться у пылающаго огня въ ближнемъ кабачк. Отогрвшись, Додъ открылъ свой бумажникъ и сталъ съ восторгомъ перебирать свои дорогія деньги, он были нсколько намочены, но совершенно цлы и невредимы,

Во время этого занятія онъ вдругъ увидлъ на своемъ бумажник тнь громадной головы.

Быстро обернувшись, онъ замтилъ въ окн отвратительную, испитую, пьяную рожу. Она тотчасъ исчезла, и Додъ черезъ минуту совершенно забылъ объ этомъ обстоятельств.

Но Андре Тибу, обладатель этой уродливой рожи, вполн походилъ на нее и внутренними своими качествами. Этотъ низкій, подлый негодяй принадлежалъ къ тому классу людей, которые, какъ коршуны, поджидаютъ несчастій ближняго, однимъ словомъ, онъ былъ разбойникъ, грабившій несчастныхъ моряковъ, спасшихся по время кораблекрушенія. Услыхавъ выстрлы съ ‘Агры’, онъ съ своимъ товарищемъ, Муанаромъ, пустились бгомъ на берега, ожидая найти поживу. Но, увы, на берегу уже стояли жандармы и солдаты, и штыкъ заградилъ дорогу грабителямъ и убійцамъ. Отчаянные разбойники, остервененные неудачею, бродили теперь взадъ и впередъ, какъ дикіе шакалы, ища добыча.

——

Додъ жаждалъ какъ можно скоре добраться до Баркинтона, прежде чмъ долетитъ до его семейства всть о гибели ‘Агры’. Единственное средство было достичь до Булони прежде ухода корабля, отправлявшагося въ тотъ же день. Но до Булони было восемь миль и туда не ходили дилижансы. Фулало, вполн понимая его нетерпніе отправился искать лошадей и прибгнулъ за содйствіемъ къ англійскому консулу. Негръ былъ наверху, въ комнат, отведенной пассажирамъ. А Додъ, усвшись въ кресло у камина, заснулъ тяжелымъ сномъ.

Немного прошло времени, какъ страшная рожа Тибу снова показалась у окна, потомъ раздался свистокъ — и оба разбойника вошли въ комнату и спросили по рюмочк водки. Усвшись за особый столикъ, они бросали значительные взгляды на Дода, ожидая, чтобъ хозяйка вышла изъ комнаты и оставила ихъ однихъ.

Но добрая женщина замтила ихъ взгляды, и, зная этихъ людей, налила чашку кофе изъ большаго мднаго кофейника и совершенно безцеремонно разбудила Дода, сказавъ:

— Вашъ кофе готовъ, сударь!

— Merci, madame, отвчалъ Додъ, котораго жена выучила немного говорить пофранцузски.

— Можно спать очень некстати, шепнула добрая женщина.— Моего мужа нтъ дома, а тутъ нехорошіе люди.

Додъ протеръ глаза, и, увидвъ отвратительныя лица разбойниковъ, поспшно застегнулъ свой сюртукъ.

При этомъ Тибу многозначительно толкнулъ ногою Муанара.

Вскор воротился Фулало съ извстіемъ, что сейчасъ приведутъ двухъ лошадей.

— Ну, а Веспасіанъ, какъ отправится? спросилъ Додъ.

— Мы его пошлемъ впередъ, а тамъ будемъ мняться.

— Нтъ, я пойду впередъ, возразилъ Додъ: — Мн нужно встрехнуться, такъ и клонитъ ко сну. Я такъ, пожалуй, и съ лошади свалюсь.

И онъ отправился пшкомъ по дорог въ Булонь.

Минуты черезъ три вышелъ изъ кабачка Муапаръ, потомъ Тибу и послдовали за Додомъ.

Вскор явились и лошади, но, по несчастію, Фулало и Веспасіанъ долго медлили, они не знали, что всякая секунда была дорога. Увидавъ въ ушахъ негра брильянтовое кольцо, Фулало съ негодованіемъ замтилъ:

— Вы опять за дикія привычки!

— Нтъ, сэръ, отвчалъ Веспасіанъ оскорбительнымъ тономъ.— Эти украшенія мн дала цивилизованная дама, мистриссъ Бересфордъ. Она говоритъ: ‘мистеръ черный, возьмите мои кольца, они вамъ нравятся’. Я взялъ и замтилъ о ея доброт и снисходительности къ негру. ‘Подите съ своими пустяками о блой и черной кожи, говоритъ она: — я видла васъ въ бурю-то и сомнваюсь, что вы боле не человкъ.’ ‘Нтъ, сударыня, говорю я:— я не человкъ, а черный джентльменъ.’ А ужь продлъ я ихъ въ уши, потому что на пальцы не влзали.

— И будешь теперь бренчать ими какъ свинья, пробормоталъ Фулало и задумался надъ этой, новой чертой въ своемъ воспитанник, онъ недоумвалъ, можно ли что будетъ уничтожить въ самомъ Веспасіан, или уже только въ послдующемъ поколніи посредствомъ разумнаго скрещиванія.

У самаго вызда изъ города, они встртили капитана Робартса. Онъ вышелъ на берегъ въ трехъ миляхъ выше этого мста и спшилъ въ городъ.

— Гей! окликнулъ его Фулало.

— А вы, врно, думали, что я потонулъ, злобно произнесъ Робартсъ: — а вотъ я и живъ.

— Такъ что жь. Еще новая ошибка, вотъ и все, отвчалъ американецъ.

Черезъ нсколько времени они взобрались на горку, съ которой видно было очень далеко, внизу въ равнин шелъ Додъ. Въ нкоторомъ разстояніи отъ него крались въ кустарник какіе-то два человка.

— Да вдь они подстерегаютъ его, замтилъ Веснасіанъ.

Не усплъ онъ еще это выговорить, какъ глазамъ ихъ представилось ужасающее зрлище. Съ секунду они оба остолбенли, потомъ съ страшнымъ крикомъ злобы и ужаса поскакали во всю прыть.

——

Фулало былъ правъ: моряки рдко хорошо ходятъ, но вдь Додъ, вы не забыли, любилъ играть въ крикетъ и потому онъ шелъ скоро, весело. При крушеніи Агры, онъ ничего не потеря ля, кром часовъ и нсколькихъ паръ платья, объ этомъ не стоило и говорить, за то онъ спасъ себя и, что еще важне, деньги своихъ дтей. Никогда эти деньги не казались ему такъ милы, какъ теперь. Словно онъ чувствовалъ, что отъ нихъ зависитъ счастіе его дочери.

Итакъ онъ былъ совершенно счастливъ, онъ уже предвкушалъ блаженство радостной встрчи, видлъ себя окруженнымъ женою и дтьми. Съ какимъ удовольствіемъ разскажетъ онъ имъ вс опасности, чрезъ которыя прошли эти деньги прежде, чмъ достигли своего назначенія. Онъ разскажетъ, какъ имъ грозили пираты, какъ он упали въ море, какъ ихъ нашли, какъ он едва не погибли при кораблекрушеніи, и какъ, наконецъ, спаслись. И окончитъ онъ свой разсказъ тмъ, что вынетъ эти деньги изъ-за пазухи и положитъ ихъ въ руку своей жен при общихъ крикахъ радости и счастія.

Весь углубленный въ свои думы, Додъ вдругъ услышалъ за собою чьи-то шаги, обернувшись, онъ увидлъ двухъ людей, быстро подходившіе къ нему, въ одномъ изъ нихъ онъ тотчасъ узналъ Андре Тибу, котораго отвратительное лицо онъ видлъ въ окн. Я не знаю отчего, но онъ въ ту же секунду понялъ, что эти люди хотятъ его ограбить, лишить дорогаго сокровища.

При немъ не было никакого оружія, а они, врно, были хорошо вооружены. Дйствительно, Тибу размахивалъ толстой дубиной,

Бдный Додъ совершенно потерялся, холодный потъ выступилъ у него на лбу. Такія минуты стоятъ цлаго года спокойной жизни. Чтобъ выиграть хоть немного времени, онъ прибавилъ шагу и продолжалъ идти, будто ихъ не замчаетъ. Глаза его дико блуждали но всмъ сторонамъ, ища спасенія. Но спасенія не было. Направо отъ него возвышалась высокая навсная скала, налво былъ глубокій оврагъ, внизу котораго бжалъ ручей.

Вскор шаги людей послышались. за самой его спиной. Въ два прыжка онъ очутился на краю оврага, схватилъ камень и, быстро повернувшись, встртилъ лицомъ къ лицу разбойниковъ.

Это сдлано было такъ быстро и неожидано, что они невольно отступили. Но это было только минутное движеніе: они слишкомъ далеко зашли, чтобъ отступить. Они раздлили свои силы и Тибу съ поднятой дубиной напалъ на него слва, а Муанаръ справа. Въ рукахъ послдняго блестлъ длинный охотничій ножъ, а голову онъ прикрывалъ шляпой, боясь, что Додъ пуститъ въ него камнемъ. Но Додъ былъ лвша, онъ смло выступилъ впередъ и со всего размаха пустилъ камнемъ прямо въ лицо Тибу, и въ то же мгновеніе схватилъ за горло Муанара. Борьба была теперь страшная, на жизнь и на смерть.

Раздался ужасный трескъ, камень размозжилъ лицо Тибу, и несчастный отлетлъ на нсколько сажень.

Муанаръ былъ счастливе: онъ усплъ вонзить свой ножъ въ лвое плечо Дода, въ то самое мгновеніе, когда тотъ схватилъ его за горло, но мощная рука продолжала держать его: сжавъ, что было силы, горло разбойника, Додъ другою рукою скрутилъ ему руки на спину. Злодй рвался, метался, но все напрасно, ему не суждено было выйти живымъ изъ этихъ желзныхъ объятій, черезъ секунду Додъ поднялъ его бездыханный трупъ и сильнымъ ударомъ ноги швырнулъ его въ пропасть. Съ шумомъ и трескомъ, цпляясь за деревья и кустарники, покатился трупъ Муанара по отвсному берегу оврага. Но въ то же мгновеніе въ глазахъ у Дода потемнло, силы ему измнили и онъ упалъ безъ чувствъ на землю.

Въ это время Фулало и Веспасіанъ скакали на его помощь.

По несчастью, Андре Тибу не былъ убитъ, даже не раненъ смертельно. Камень только сплющилъ ему носъ, и выбилъ половину зубовъ, упалъ же онъ не отъ раны, а отъ силы удара. Открывъ глаза, онъ увидлъ себя въ цлой лужи своей собственной крови, боли особенной онъ не ощущалъ, но проведя рукой по лицу, громко застоналъ.

Поднявшись на ноги, онъ увидалъ, что Додъ сидлъ на дорог, въ нкоторомъ разстояніи. Первая его мысль была бжать отъ такого страшнаго врага, но достигнувъ оврага, онъ обернулся и увидлъ, въ какомъ жалкомъ положеніи находился Додъ. Онъ, быть можетъ, былъ раненъ Муанаромъ. А куда же исчезъ Муанаръ?

Отъ него не осталось никакого слда. Только его ножъ валялся посреди дороги.

Тибу нагнулся и поднялъ его, при этомъ движеніи кровь потекла изъ его рта, онъ выплюнулъ съ полдюжины зубовъ и съ страшнымъ ревомъ дикаго звря подирался къ Доду.

Проснись Додъ, очнись, или ты погибъ.

Нтъ, уже поздно, уже Тибу занесъ надъ нимъ ножъ.

Въ эту секунду воздухъ огласился ужасными криками и чу! раздался пистолетный выстрлъ. Додъ очнулся, вскочилъ и увидлъ грозившую ему смерть. Онъ поднялъ лвую руку, чтобъ отпарировать ударъ, но рука его едва слушалась: онъ былъ такъ слабъ. Но счастью, глаза Тибу были теперь обращены въ другую сторону, лицо его исказилось смертнымъ страхомъ. Прямо на него несся вихремъ громадный врагъ, верхомъ на кон, весь черный съ дико-блестящими глазами и оглашая воздухъ неестественнымъ крикомъ. Тибу бросился съ визгомъ въ пропасть и полетлъ головой внизъ, но, задвъ за дерево, повисъ въ десяти футахъ отъ поверхности земли. Быстро соскочивъ съ лошади, Фулало выстрлилъ три раза по Тибу, трупъ несчастнаго скатился въ воду и окрасилъ ее потоками крови.

Веспасіанъ подбжалъ къ Доду и началъ отпаивать его водкой. Не чувствуя своей раны, которая дйствительно была очень легкая, Додъ уврилъ своихъ спасителей, что онъ упалъ въ обморокъ не отъ боли, а отъ слабости, со времени удара въ голову, полученнаго имъ во время борьбы съ пиратомъ, при всякомъ волненія или испуг, у него кружилась голова.

— Я бы покончилъ здсь свою жизнь, сказалъ онъ:— еслибъ вы не подоспли, друзья мон. Дайте мн вашу руку. Да благословитъ васъ Богъ! Да благословитъ онъ васъ обоихъ! А ты, Веспасіанъ, я думаю, ты мой ангелъ хранитель! ты это во второй разъ спасаешь мое сокровище. Нтъ, въ третій.

— Перестаньте, масса, возразилъ негръ.— Вы очень хорошій человкъ, изъ рукъ вонъ хорошій человкъ, даже смшно. какой я ангелъ хранитель, я — просто черный.

Осмотрвъ поле битвы, Фулало и Веспасіанъ посадили Дода на лошадь, а сами пошли по обимъ сторонамъ. Когда его головная боль почти прошла, Фулало также слъ на лошадь, а Веспасіанъ схватился своими мощными руками за обихъ лошадей и такъ бжалъ всю дорогу, подпрыгивая и хохоча во все горло.

Грустно сказать, ни Тибу ни Муанаръ не покончили своей жизни. Смерть ихъ пощадила, вроятно, чтобъ не отнять врную добычу у гильотины. Израненные, избитые, они возвратились домой и поклялись отомстить на первомъ корабл, который погибнетъ на ихъ берегу.

Наши друзья между тмъ достигли во время Булони, Додъ слъ на корабль, а Фулало и его черный другъ полетли въ Парижъ, этотъ земной рай американца.

Они разстались очень нжно и съ видимымъ сожалніемъ, Веспасіанъ сказалъ со слезами на глазахъ, что онъ хотя и черный джентльменъ, но очень груститъ, разставаясь съ своимъ дорогимъ капитаномъ.

Шкиперъ корабля, на который слъ Додъ, былъ его старинный пріятель, онъ уложилъ его въ очень покойной кают, и усталый, больной Додъ заснулъ мертвымъ сломъ.

Когда онъ проснулся черезъ пятнадцать часовъ, онъ уже былъ въ родномъ Баркинтон.

Онъ вышелъ на берегъ и, радостно хлопнувъ рукою по бумажнику, поспшилъ домой.

По дорог онъ прошелъ мимо банка Гарди, который по его понятіямъ былъ все равно, что англійскій банкъ.

Онъ задрожалъ отъ радости. Наконецъ-то деньги его будутъ сохранны. Когда онъ зашилъ ихъ въ Кита, ему казалось, он могли быть сохранны только на его груди. Но пройдя чрезъ столько опасностей на мор и на суш, онъ совершенно измнилъ свое мнніе, онъ жаждалъ не имть ихъ боле при себ, а отдать ихъ въ врныя руки.

Онъ съ торжествомъ замахалъ шляпою, отворилъ дверь и вошелъ въ банкъ.

Увы!

XVII.

Хронологія.

Тяжелыя, роковыя деньги, выхали изъ Кантона за нсколько мсяцевъ до гонокъ въ Генлэ, съ которыхъ мы начали нашъ разсказъ, прибыли же он въ Баркинтонъ дв недли спустя посл тхъ домашнихъ происшествій, которыя разсказаны въ девятой глав.

Теперь мы упомянемъ въ двухъ словахъ о томъ, что случилось впродолженіе этихъ двухъ недль въ Баркинтон, и уже посл этого повсти любви и роковыхъ денегъ сольются въ одинъ быстрый и бурный потокъ.

Альфредъ Гарди сдержалъ свое слово и ничмъ не выражалъ своей любви въ Джуліи, исключая писемъ. Онъ подписался на корабельный листокъ Ллойда, въ надежд встртить тамъ какое-нибудь извстіе объ Агр и черезъ то получить возможность постить Альбіон-виллу. Но нумера приходили за нумерами, а объ Агр ли полслова, дни шли за днями, и тщетно ждалъ Альфредъ, что мистриссъ Додъ, наконецъ, надъ нимъ взмилуется и пригласитъ его.

Джулія, между тмъ, была сравнительно счастлива, нельзя сказать, чтобъ и Альфредъ былъ несчастливъ, но дло въ томъ, что женщины довольствуются сравнительною степенью, а мужчины только тогда покойны, когда достигаютъ превосходной.

Однажды Самсонъ гостилъ въ Альбіон-вилл и Альфредъ зналъ объ этомъ. Бдный молодой человкъ далъ слово не преслдовать Джуліи до возвращенія ея отца, но вдь ничто не мшало ему подкараулить Самсона и поразспросить его объ ней. Онъ былъ такъ безумно влюбленъ, что получать о ней извстія даже изъ вторыхъ рукъ было дли него величайшимъ блаженствомъ.

И такъ онъ отправился въ Альбіон-виллу, на дорог его обогнала мистриссъ Макслей, бжавшая изо всхъ силъ туда же, оглашая воздухъ раздирающими криками.

Любопытство Альфреда било сильно возбуждено, и онъ поспшилъ къ воротамъ виллы, за которыми исчезла мистриссъ Макслей.

Ему очень хотлось войти въ домъ и спросить, въ чемъ дло, изъ участья къ несчастной женщин, но главное — это былъ отличный предлогъ увидть Джулію. Пока онъ раздумывалъ, прилично ли это будетъ, одно изъ окошекъ дома съ шумомъ отворилось и Самсонъ крикнулъ изо всей силы: ‘А! Гарди! Сбгайте за кэбомъ! Бога-ради поскоре!’

Ясно было, что дло очень важное и потому Гарди бросился бжать, на дорог, у кабака онъ увидлъ кэбъ безъ извощика, быстро вспрыгнулъ на козлы и поскакалъ за Самсономъ, который уже, прихрамывая, выходилъ изъ ворогъ Альбіон-виллы. По дорог онъ объяснилъ своимъ обычнымъ напыщеннымъ языкомъ, что мистриссъ Макслей влетла въ Альбіон-виллу, какъ помшанная, крича во все горло, что у нея умираетъ мужъ. Но какая у него болзнь — она не могла разсказать, такъ-какъ посреди ея рчи съ ней сдлался сильнйшій припадокъ и она упала безъ чувствъ.

‘Ого, говорю я, продолжалъ Самсонъ:— это судороги въ сердц, и въ такую минуту. Охъ, ужь эти мн женщины — всегда все длаютъ некстати. Ну, ангину викторисъ, или аневризмъ, нельзя лечить, дйствуя на легкія, животъ, печень или тамъ на что другое, какъ увряютъ дураки доктора, а надо дйствовать на мозгъ. Поэтому вмсто того, чтобъ добираться до мозгу черезъ животъ и тмъ дать случай больному десять разъ умереть прежде чмъ лекарство подйствуетъ, я прямо обратился къ мозгу и далъ ей понюхать хлороформу. Моя барыня тотчасъ заснула, а я бгомъ къ ея мужу. Ну, живе, смотри, чтобъ мн не потерять обоихъ паціентовъ.’

Комната больнаго была полна народомъ, вс сосди сбжались посмотрть на его страшныя страданія. Дйствительно, несчастный Макслей, повидимому, лежалъ въ предсмертныхъ мукахъ. Ужасныя судороги изломали все его тло, такъ что онъ лежалъ дугой, едва только касаясь постели головой и пятками, зубы его были стиснуты и глаза дико блуждали.

Подл постели стоялъ врачъ, мистеръ Осмондъ, онъ постоянно клалъ на животъ больнаго горячія салфетки и старался, но тщетно, влить ему въ ротъ нсколько капель опіума.

— А! Докторъ Самсонъ, сказалъ онъ очень учтиво, увидавъ новаго пришельца: — очень радъ. Припадокъ изъ рода каталептическихъ, я прикладывалъ горячія салфетки и…

Самсонъ, необращавшій вниманія на его слова и пристально наблюдавшій за больнымъ, вдругъ произнесъ съ совершенною увренностію:

— Отравленъ.

— Отравленъ! воскликнули вс присутствующіе.

— Отравленъ! воскликнулъ Осмондъ, у котораго въ списк обыкновенныхъ болзней не значилось отравленія. Разв вы кого-нибудь подозрваете?

— Нтъ, я ничего не подозрваю и не предполагаю, сэръ — я знаю. Этотъ человкъ отравленъ стрихниномъ. Ну, дайте дорогу, ротозеи. Гарди, ты человкъ, деражи его за об руки. Такъ, молодецъ.

Быстро скинувъ съ себя сюртукъ, Самсонъ вскочилъ на постель, поскидалъ на скорую руку компрессы, обмакнулъ платокъ въ хлороформъ и поднесъ его къ носу больнаго, но ядъ былъ такъ силенъ, что надо было три раза возобновлять эту операцію прежде, чмъ больной впалъ въ безпамятство.

Не усплъ хлороформъ подйствовать, какъ тло больнаго выпрямилось, мускулы ослабли, въ доказательство чего Самсонъ совершенно легко загнулъ ему колно.

— Удивительно, произнесъ Осмондъ.

— Ничего нтъ удивительнаго для того, кто знаетъ причину явленія.

Потомъ, обращаясь ко всмъ присутствующимъ, онъ спросилъ, не замтилъ ли кто, черезъ сколько времени возвращаются судороги.

— Къ сожалнію, он постоянны, замтилъ Осмондъ.

— Милости…вый го…сударь, на свт нтъ ничего постояннаго. Во всякой болзни есть припадки, начиная отъ зубной боли до рака.

Онъ повторилъ свой вопросъ еще нсколько разъ, измняя его форму, наконецъ одна маленькая двочка отозвалась:

— Позвольте, сэръ, его дергаетъ черезъ каждыя десять минутъ, я смотрла на часы, потому что мн надо нести обдъ отцу ровно въ полдень.

— Вотъ возьмите пол-гинеи за то, что вы не такая дура, какъ вс остальные, и особливо докторъ, воскликнулъ Самсонъ и бросилъ двочки золотую монету.

Между тмъ Макслей очнулся и вздохнулъ легче. Такъ онъ пролежалъ ровно восемь минутъ, въ полномъ сознаніи, и безъ боли, на девятой минут, Самсонъ снова сталъ подчивать его хлороформомъ.

— Я тебя удивлю, другъ мой, стрихнинъ, говорилъ онъ вслухъ,— Посмотримъ, какъ ты станешь его трясти, когда онъ безъ чувствъ. Доктора-то говорятъ, что ты, голубчикъ, дйствуешь на спинной мозгъ. Ну, дйствуй же, я теб позволяю. Ага, не можешь. Ты долженъ пройти чрезъ головной мозгъ прежде, а тамъ уже мсто занято, гораздо сильнйшимъ средствомъ. И я буду дйствовать хлороформомъ до той минуты, пока твоя сила испарится, вдь ты — растительное вещество.

И Самсонъ пустился въ подробное объясненіе своей хронотермической теоріи, словно передъ нимъ была аудиторія студентовъ.

— Боже мой! Боже мой! Помогите! Помогите! вдругъ заревлъ больной, и тло его снова стало сводить самыми страшными судорогами.

Самсонъ бросился къ нему съ хлороформомъ.

— Ну, нюхай! Хорошо. Вы видите, господа, что ему лучше, иначе бы онъ не могъ кричать.

— О!-о!-о! мычалъ Макслей и снова впалъ въ безпамятство.

Самсонъ продолжалъ свою научную лекцію, какъ бы ни въ чемъ ни бывало.

— Теорія эта великая, но дло въ томъ: если ядъ такъ силенъ, что можетъ повторять припадки каждыя пять минутъ вмсто десяти, то больной умретъ. Если же, напротивъ, я добьюсь протянуть эти періодическія десять минутъ до получаса, то онъ будетъ жить. Во всякомъ случа мы васъ, господа, не задержимъ. Къ часу все будетъ кончено.

При этихъ словахъ, три женщины въ толп расплакались.

— О! голубчикъ нашъ, Макслей. Насталъ его послдній часъ. Теперь уже боле двнадцати, а онъ умретъ въ часъ, голосили он.

— Что вы тамъ врете, дуры! воскликнулъ Самсонъ.— Я сказалъ, что все кончится къ часу, но какъ же кончается болзнь? Или смертью или выздоровленіемъ.

— Вотъ радостная всть для бдной Сусанны. Ея мужъ выздороветъ къ часу. Самъ докторъ говоритъ, болтали т же женщины.

Самсонъ пожалъ плечами, но не сказалъ ни слова, несмотря на всю спою силу, онъ не могъ заставить толпу перемнить мнніе. Разв также попробовать хлороформъ и въ этомъ случа?

Спазмы становились все рже и слабе, а хлороформъ такъ пришелся понутру больному, что онъ просилъ дать ему въ руки стклянку, что бы понюхать усыпляющей влаги при первыхъ признакахъ приближеніи страшнаго недуга.

— Ну, теперь всякій дуракъ можетъ кончить мое леченіе, сказалъ Самсонъ и сдалъ больнаго на руки Осмонду, строго наказавъ ему, чтобъ онъ продолжалъ пока это средство, а потомъ далъ бы стаканъ или два водки. Если больной опьянетъ, тмъ лучше. Это ослабитъ его физическую память и, забывъ свои страданія, онъ скоре выздороветъ. Ну, теперь къ больной. И живо.

— Физическая память! повторялъ Осмондъ самъ себ.— Что этимъ хотлъ сказать проклятый знахарь?

Между тмъ Самсонъ и Альфредъ полетли въ Альбіон-виллу. На дорог на нихъ бросился владлецъ кэба, совершенно пьяный. Альфредъ ударилъ его кнутомъ, потомъ бросилъ ему гинею и дло было въ шляп. Выходя изъ экипажа, Альфредъ робко спросилъ: можетъ ли онъ войти и посмотрть, какъ докторъ вылечитъ и мистриссъ Макслей.

— Разумется, отвчалъ Самсонъ, не подозрвая, въ какихъ отношеніяхъ Гарди былъ съ Додами.

— Такъ позовите меня въ домъ при мистриссъ Додъ, сказалъ Альфредъ.

— О! о! понимаю, произнесъ Самсонъ.

Мистриссъ Макслей уже оправилась и сидла въ столовой, обливаясь слезами, но Доды не пускали ее домой, боясь, чтобъ ее не поразила на дорог роковая всть о смерти мужа.

Самсонъ влетлъ въ комнату, сіяя торжествомъ.

— Ну, вотъ и отлично. Нечего плакать. Онъ еще много надуритъ на своемъ вку, только счастіе, что вы обратились ко мн, а не къ этимъ скотамъ-докторамъ. Не ссориться бы вамъ больше, еслибъ не хронотермическая теорія. Но поблагодарите-ка еще моего Гарди: онъ бгалъ для насъ, сломя голову, завладлъ первымъ попавшимся экипажемъ и галопомъ отвезъ меня къ вашему мужу. Еслибъ я опоздалъ двумя минутами, вашъ Джемсъ уже зналъ бы теперь великую тайну. И, подбжавъ къ растворенному окну, онъ крикнулъ Альфреду: — Ау! Взойдите-на сюда. Наша красавица хочетъ выразить вамъ свое одобреніе.

Альфредъ вошелъ въ комнату очень скромно. Мистриссъ Додъ приняла его совершенно любезно, Джулія покраснла, по глаза ея говорили краснорчиве всякимъ похвалъ. Дйствительно, лица обоихъ молодыхъ людей стоили, чтобъ ихъ срисовать. Какъ ловко они изподтишка бросали другъ на друга взгляды, полные любви и нжности, и потомъ прикидывались совершенно хладнокровными. Но ихъ счастливыя лица выдавали тайну, которую они такъ искусно старались скрыть. Невинная идиллическая любовь иметъ то преимущество надъ мелодраматическою, что всякая бездлица длается источникомъ самого полнаго блаженства. Альфредъ и Джулія не были наедин, не смли нетолько говорить о своей любви, но даже смотрть другъ на друга, и все же сознаніе, что они въ одной комнат, наполнило ихъ сердца блаженствомъ.

— Но, докторъ, спросила мистриссъ Макслей:— дйствительно ли ему лучше?

— Онъ вн опасности,

— Но скажите же мн, что съ нимъ?

— Ахъ, да, я и забылъ. Просто отравленъ.

Вс присутствующіе вскрикнули отъ ужаса, а мистриссъ Макслей оскорбилась.

— Не порочьте моего дома, сэръ. Мы не держимъ ядовъ.

— О! женщина, женщина. Вы очень хорошо знаете, что вы держите стрихнинъ для потхи вашихъ домашнихъ животныхъ.

— Стрихнинъ! Я никогда объ немъ и не слыхала. Не латинское ли это названіе мышьяка?

— О, невжество. Мышьякъ — вещество металлическое, а стрихнинъ — растительное. Слушайте, какъ было дло. Приходитъ ко мн на дняхъ вашъ мужъ и проситъ стрихнину, чтобъ отравить безвредное домашне животное — мышь. Я ему сказалъ, что мыши такое же созданіе природы, какъ Макслей, и жизнь имъ такъ же сладка, какъ и ему. Но когда онъ не хотлъ слушать моихъ ученыхъ и христіанскихъ теорій, и я его послалъ къ чорту, онъ взялъ, да прямо къ доктору, да вдвоемъ, убійцы, и отравили несчастное животное. Но потомъ скряг стало жаль, онъ врно сжарилъ убитаго врага и сълъ, а въ мыш-то былъ стрихнинъ, онъ и загулялъ по его тлу и чуть-чуть не дохалъ убійцу. И подломъ мошеннику. Не покушайся на жизнь ближняго.

— Да помилуетъ васъ Господь, сказала мистриссъ Макслей задумчиво.

— За то, что я спасъ убійцу? Наврядъ-ли.

Мистриссъ Макслей, которая въ послднія минуты выказывала очень странное волненіе, теперь встала и поспшно отправилась домой.

Остальные услись за завтракъ. Альфредъ и Джулія, конечно, ничего не ли: они питались взглядами любви, которыми украдкою мнялись. Вскор Самсонъ вскочилъ и предложилъ Альфреду идти съ нимъ по больнымъ. Тотъ не могъ отказаться.

Вечеромъ къ Самсону пришелъ Макслей съ женой поблагодарить его и вручить гинею. ‘Мужъ и жена — одна сатана, докторъ’, пояснилъ скряга.

— Эко самолюбіе, подумаешь! воскликнулъ Самсонъ.— Неужели вы думаете, ваша жизнь стоитъ гинеи? Да помилуйте, вдь это 252 пенса или 908 полушекъ.

Макслей выразилъ сожалніе, хотя въ душ обрадовался и просилъ, чтобъ докторъ во всякомъ случа принялъ корзинку съ пискарями, которыхъ онъ самъ наудилъ. Самсонъ принялъ подарокъ и полюбопытствовалъ: какъ Макслей устроилъ, чтобъ отравиться.

Мистриссъ Макслей не выдержала и повинилась во всемъ. Она замтила утромъ, что мужъ ея отложилъ въ сторону кусокъ кролика, и на ея вопросъ: для кого это, отвчалъ — для мыши. Находя, что этого куска слишкомъ много для такого маленькаго звря, она отрзала часть и положила въ котелъ для мужа.— Ну, что жь, кончила она:— Джемсу подломъ: мужья не должны имть ядъ въ дом, не сказавъ женамъ. Но погодите, отомщу же я этой проклятой мыши.

Макслей грозилъ ей свернуть шею, если она только посметъ коснуться до мыши пальцемъ.— Я теперь знаю, сказалъ онъ:— что значитъ быть отравленнымъ. Оставь ее въ поко, намъ всмъ въ дом будетъ довольно мста.

На другой день, Макалей встртилъ Альфреда и поблагодарилъ его.

— Немногіе въ Баркинтон сдлали что нибудь для меня, мистеръ Альфредъ.— Ваше имя теперь я запишу посл капитана.

Альфредъ замтилъ, что онъ ничего не сдлалъ, а вся заслуга за Самсономъ.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Макслей.— Докторъ исполнилъ свой долгъ, а васъ ничто не заставляло помочь мн.

Чувство благодарности скряги вскор подвергнулось испытанію. Въ утро того роковаго дня, когда Додъ вышелъ на берегъ въ Баркинтон, Макслей получилъ письмо изъ Канады отъ сына, который его извщалъ, что тамошній агентъ мистера Гарди прекратилъ уплату по векселямъ. Это было ясное доказательство банкрутства, и потому онъ совтовалъ отцу тотчасъ вынуть изъ банка вс свои деньги.

Испуганный Макслей, не сказавъ ни слова жен, побжалъ прямо въ банкъ. Но было еще только девять часовъ и контора была закрыта.

Онъ сталъ ходить взадъ и впередъ въ сильномъ волненіи, его пугала мысль, что, можетъ быть, банкъ совсмъ не откроется. Успокоившись немного, онъ ршилъ взять обратно вс свои деньги, зашить ихъ въ свой карманъ и никому объ этомъ ни слова, ни даже своей жен. Какoe ему было дло до сосдей, да и зачмъ вредить Гарди, если ему выплатятъ вс деньги сполна?

Пробило десять часовъ и ставни банка не открывались. Прошло еще пять минутъ, Макслея начала трясти лихорадка. Еще три минуты — и явился мальчикъ лтъ шестнадцати. Онъ очень хладнокровно отворилъ ставни, и Макслей, вздохнувъ свободне, мысленно воскликнулъ:— Да благословитъ тебя Господь-Богъ.

Собравшись съ силами и придавъ своему лицу самое обыкновенное выраженіе, какъ-будто ни въ чемъ не бывало, онъ вошелъ въ контору. Въ груди же его пылалъ огонь, готовый пожрать всхъ, при первомъ отказ выплатить его деньги.

— Здравствуйте, мистеръ Макслей, сказалъ молодой Скннеръ.

— Здравствуйте, сэръ.

— Чмъ можемъ служить вамъ?

— Я подожду свою очередь, сэръ.

— Я къ вашимъ услугамъ.

— Сколько у васъ моихъ денегъ?

— Вы хотите знать нашъ балансъ? Сейчасъ я посмотрю. Девятьсотъ-четыре фунта.

— Я бы желалъ ихъ получить, сэръ.

‘Нагрянула бда’, подумалъ Скинеръ и невнятно произнесъ вслухъ: — что вы насъ покидаете?

— Нтъ, отвчалъ Макслей — его внутренность вся дрожала, но не одинъ мускулъ не видалъ его волненія:— это только дня на два.

— А! понимаю, вы хотите купить землю. Но послушайте, Гарди, кажется, намренъ вамъ предложить землю, которую онъ купилъ за городомъ. Вы, можетъ быть, и сошлись бы.

— Вроятно, сэръ.

— Такъ не подождете ли вы, пока онъ придетъ?

— Отчего же нтъ.

— Онъ скоро придетъ. А какая славная погода, мистеръ Макслей.

— Постойте, сэръ. Я желаю прежде всего получить свои деньги. Пока вы ихъ будете считать, подойдетъ и мистеръ Гарди. Вы ихъ не прогуляли?

— Что вы хотите сказать, сэръ?

— Гарди вдь не стали ворами?

— Что вы, съума сошли или пьяны, мистеръ Макслей?

— Ни то, ни другое. Только я хочу получить свою собственность. Отдайте мн сейчасъ мои деньги, или я подыму весь городъ.

— Генри, вычеркните въ книгахъ имя Джемса Макслея, произнесъ съ достоинствомъ Скинеръ. Но сказавъ это, онъ закусилъ языкъ. Что было длать? Въ банк уже давно не видали девятисотъ фунтовъ звонкой монеты.

XVIII.

Скинеръ, называемый только потому молодимъ, что когда-то. его отецъ служилъ въ той же контор Гарди, смотрлъ въ послднее время на своего хозяина съ очень разнородными чувствами. Гарди, какъ извстно читателю, подкапывался словно кротъ, подъ чужія деньги, поддлывая цифры въ своихъ книгахъ, а Скинеръ былъ именно тотъ кротоловъ, о которомъ мы говорили. Онъ зналъ, слдилъ за всми его дйствіями, и потому не могъ не смотрть на Гарди съ тмъ чувствомъ превосходства, съ которымъ искусный сыщикъ смотритъ на свою жертву. Но гораздо сильне этого чувства была въ немъ старая привычка преклоняться съ уваженіемъ передъ Гарди. Если А смотрлъ на Б впродолженіе тридцати лтъ какъ на нчто высокое, недосягаемое, то онъ никакъ не можетъ вдругъ поднять носъ и смотрть на него свысока. Человкъ, а тмъ боле торговый — рабъ привычки.

Къ тому же Ричардъ Гарди совершенно уничтожалъ Скинера своимъ величіемъ, своей важной осанкой. Высокаго роста, въ черномъ, застегнутомъ доверху, сюртук, онъ одинаково поражалъ всхъ какъ на улиц, такъ и въ комнат. Мрно, торжественно проходилъ онъ въ толп, едва касаясь пальцемъ широкихъ полей своей шляпы, въ отвтъ на низкіе поклоны всхъ прохожихъ. Иной бы сказалъ, посмотрвъ на него, что это движется не человкъ, а оживленная колонна золотыхъ монетъ. Когда же онъ снималъ свою шляпу и возсдалъ въ пріемной банка, то былъ еще величественне, его большая голова, высокій лобъ и морщинистое, умное лицо невольно вселяли уваженіе. Особенно это зрлище поражало Скинера, который не могъ смотрть на это лицо, да этотъ лобъ безъ чувства удивленія. И онъ невольнымъ образомъ прощалъ Гарди его обманъ, соображая, сколько денегъ онъ долженъ былъ спустить прежде, чмъ ршился на поддлку итоговъ! Мало но малу, привычка взяла верхъ надъ чувствомъ честности и онъ началъ смотрть на поступокъ своего хозяина уже не съ нравственной, а съ чисто-ариметической точки зрнія. Ставъ на эту почву, онъ уже не могъ скрыть своего восторга отъ ума и ловкости крота, и такимъ образомъ кротоловъ, самъ того не замчая, поддался развращающему вліянію своей же жертвы. Такъ бываетъ всегда.

Кто слдитъ за безчестнымъ дломъ, не открывая его, тотъ потворствуетъ ему, а кто потворствуетъ, тотъ кончаетъ тмъ, что помогаетъ преступленію.

Въ начал Скинера оскорбляло, что Гарди недовряетъ ему. Неужели сынъ стараго Боба Скинера, посл столькихъ лтъ службы, подорветъ фирму Гарди? Это его мучило и онъ утшалъ себя только тмъ, что самъ проникнулъ во вс тайны своего недоврчиваго хозяина. Но уязвленная гордость выказывается скоре всхъ другихъ чувствъ и потому Скинеръ все-таки измнился въ своемъ обращеніи съ Гарди, и хотя эта перемна была почти незамтная и выражалась очень рдко, но осторожный Гарди, который въ послднее время сталъ еще проницательне, тотчасъ обратилъ на нее вниманіе. ‘Что это со Скинеромъ?’ думалъ онъ: ‘надо разузнать’. Онъ началъ подмчать и вскор убдился, что дло неладно. Съ этой минуты судьба Скинера была ршена.

——

Было два часа пополудни. Гарди только-что пришелъ въ контору и, возсдая въ пріемной съ важностью Катона, разбиралъ счетныя книги.

Скинеръ также сидлъ за работой, очень веселый и счастливый. Благодаря единственно его присутствію духа, Макслей не сорвалъ банка, и онъ представлялъ себ въ самыхъ радужныхъ краскахъ, какъ Гарди будетъ его благодарить за спасеніе. ‘Посл этого’ думалъ Скинеръ: ‘онъ уже не будетъ въ состояніи боле отъ меня скрываться. Онъ почтитъ меня своею довренностью, которую я вполн заслужилъ.’

Посреди этихъ размышленій, онъ вдругъ услышалъ спокойный, торжественный голосъ Гарди. Онъ звалъ его въ пріемную.

Скинеръ, внутренно улыбаясь, поспшилъ туда. Гарди очень торжественно стряпалъ свои счеты и, молча подавъ Скинеру конвертъ, продолжалъ свою работу. И съ этимъ мановеніемъ всесильной руки, Скинеръ неожиданно изъ настоящаго перешелъ въ область прошедшаго. Въ этомъ конверт заключались: 1) чекъ на мсячное жалованье, 2) аттестатъ, 3) отставка очень приличная, но безаппеляціонная.

Скинеръ остолбенлъ, улыбка исчезла съ его лица и замнилась какимъ-то горькимъ изумленіемъ. Онъ долго не могъ выговорить слова: ‘Меня выгоняютъ!’ наконецъ воскликнулъ онъ: ‘меня, Ноя Скинера? Вашъ отецъ никогда бы этого не сдлалъ съ моимъ отцомъ.’ Первыя слова онъ произнесъ дрожащимъ отъ страха голосомъ, но видя, что онъ остался живъ, что громъ не поразилъ его, онъ нсколько ободрился. Гарди не отвчалъ, но продолжалъ работать cъ достоинствомъ Брута и непреложностью судьбы. Скинеръ началъ выходить изъ себя. Онъ пристально посмотрлъ на Гарди и подумалъ: ‘Проклятый! У тебя нтъ сердца!’ Онъ, однако, подождалъ нсколько минутъ, надясь, что Гарди смягчится, у него самого уже слезы навертывались на глазахъ. Но Гарди былъ холоденъ, какъ ледъ.

Наконецъ, блдный отъ злобы, скрежеща зубами, Скинеръ подошелъ къ столу и сказалъ очень низкопоклонно: ‘Не удостоите ли вы мн сказать: за что вы меня выгоняете посл тридцатипятилтней службы?’

— Торговые люди причинъ не объясняютъ, сухо отвчалъ Гарди:— довольно и того, что я вамъ даю хорошій аттестатъ и что мы разстаемся друзьями.

— Нтъ, мы не разстанемся друзьями, отвчалъ рзко Скинеръ:— если мы останемся вмст, то будемъ друзьями, но разойдемся мы врагами.

— Какъ вамъ угодно, мистеръ Скинеръ, я васъ боле не задерживаю.

И Гарди такъ торжественно махнулъ рукой, что Скинеръ бросился къ дверямъ, но схватившись за ручку, онъ снова опомнился. Злоба, негодованіе поддержали его. Онъ обернулся и, прижавшись спиною къ двери, началъ говорить шопотомъ, но пронзительнымъ, страшнымъ, словно шипніе зми:

— Но я вамъ скажу, почему бы вамъ слдовало меня не оскорблять. Я вамъ представлю дв причины. Первая — что безъ меня банкъ былъ бы уже закрытъ сегодня въ десять часовъ… вы можете сколько хотите удивляться… но спасенъ мною банкъ, а не вами. Вторая причина — что если вы сдлаете меня вашимъ врагомъ, вы погибли. Я слишкомъ много знаю, сэръ, чтобъ меня прогонять, слишкомъ много.

При этихъ словахъ Гарди подшить голову и торжественно посмотрлъ прямо въ глаза своему противнику, но такъ пристально и лниво, какъ смотритъ левъ на ужалившую его змю. Всякое слово Скинера жгло его какъ горячимъ углемъ, но ни одинъ мускулъ его лица не дрогнулъ.

Одно только его выдало — кровь быстро прилила къ его остывшему сердцу и щоки стали блдны, какъ полотно, Скинеръ понялъ, что его ударъ былъ меткій.

— Ну, полно, сказалъ онъ добродушно: — къ чему выгонять меня отсюда, когда васъ самихъ выгонятъ на этой недли?

— Нахалъ! подлецъ!.. Извольте объясниться, мистеръ Скинеръ.

— Ага! разшевелилъ-таки я вашу мраморную натуру. Да. Я все объясню. Банкъ совершенно подорванъ, и не можетъ существовать боле сорока-восьми часовъ.

— Вона какъ. Уничтоженъ въ одинъ день отставкой Ноя Скинера! Не совтую вамъ этого повторять, а то я васъ упрячу. Теперь мы наедин. Имете вы мн еще что сказать, прежде чмъ оставите навсегда бдный, погибшій безъ васъ банкъ?

— Да, сэръ, и очень много. Я вамъ скажу вашу исторію прошедшую, настоящую и будущую. Дорога къ богатству, трудная для насъ гршныхъ, вамъ была легка: добрый отецъ вамъ все приготовилъ. Вамъ только предстояло брать деньги у дураковъ, которые воображаютъ, что не могутъ ихъ беречь сами, мнять эти деньги на фонды и жить барышомъ на получаемый барышъ. Но вамъ этого было мало: вы хотли въ одинъ день сдлаться Ротшильдомъ, вы пустились въ спекуляціи и бросили въ окошко трудовыя деньги вашего отца. Тогда вы принялись стряпать счетныя книги (Гарди вздрогнулъ), писали по-своему и барышъ и потерю, наполняли свой карманъ изъ общественной казны, и когда ваша работа будетъ совсмъ готова, когда яблочко созретъ, вы насъ втянете въ банкротство. Но вы забываете одно: злостное банкротство не есть прямой путь къ богатству — нтъ, это хоть и широкая, но извилистая проселочная дорога, проходящая подъ самыми стнами тюрьмы.

Лицо Гарди исказилось.

— Вы совершенно правы, сэръ, продолжалъ его истязатель: — вы во время состряпали свои книги. Балансъ выведенъ на чистоту. Вы пожертвуете всмъ, ничего себ не оставите, отдадите все кредиторамъ до портрета вашей жены, до послдней кострюли. Банкротъ спасетъ только свою честь и… шесть тысячъ фунтовъ, зашитыхъ въ старомъ пальто, новое онъ отдастъ кредиторамъ, какъ честный человкъ.

Гарди застоналъ.

— Слушайте дале, сэръ, теперь самое интересное: въ то время, какъ вы приготовляли фальшивыя книги, бдный, презрнный Ной Скинеръ вписывалъ себ въ особую книжку настоящія, врныя цифры. Очень будетъ любопытно сравнить эти книги въ суд. Я это длалъ для забавы: надо чмъ нибудь занять длинные вечера, и къ тому же я люблю очень цифры, но теперь, какъ меня прогнали, мн надо постараться выручить изъ нихъ что нибудь. Вотъ странно-то, что вы не кого другаго, а именно меня выгнали на улицу, какъ собаку.

Гарди отвернулся и въ эту минуту униженія и страха вкусилъ всю всю горечь нравственной смерти.

Его совсть говорила ему: вызови Скинера на бой и воротись во что бы то ни стало на прямую дорогу. Но какъ это сдлать? Къ его книгахъ вс цифры были поддланы. Конечно, онъ могъ поставить настоящую сумму въ баланс, просто прибавивъ къ остаткамъ банковыхъ денегъ свои собственныя, но чтобъ прійти къ этому, совершенно точному и справедливому результату, онъ долженъ былъ наставить среди счетовъ цифры наобумъ, что, конечно, было бы замчено и повлекло бы за собою тюремное заключеніе: кто же бы поврилъ, что онъ лжетъ въ цифрахъ только для того, чтобъ дойти до правильнаго итога? Нтъ, онъ запутался въ своихъ же стяхъ и теперь былъ совершенно въ рукахъ своего прикащика. Нечего было длать — онъ повиновался необходимости.

— Скинеръ, сказалъ онъ:— ваша выгода была отойти отъ меня, пока еще банкъ не лопнулъ, ибо вы тотчасъ же достали бы себ другое мсто, но если вы обижаетесь, что я вамъ даю отставку, для вашей же пользы, потому я васъ накажу, оставивъ снова у себя.

— Я охотно останусь вамъ служить, сэръ, поспшно отвчалъ Скинеръ: — что же касается моихъ грубыхъ словъ, то забудьте объ этомъ. Меня поразило въ самое сердце, что вы меня прогнали именно въ ту минуту, когда вы боле всего во мн нуждаетесь.

‘Іезуитъ проклятый!’ подумалъ Гарди, но громко прибавилъ:— это правда, Скинеръ, мн, дйствительно, теперь нуженъ врный и искусный слуга, который бы сочувствовалъ моему положенію и могъ бы мн помочь и посовтовать. Вы сами знаете, есть ли человкъ въ Англіи, который бы боле меня нуждался въ довренномъ лиц. Горько мн было въ первую минуту узнать, что вы открыли мою тайну, но, теперь я радъ что вы все знаете, я вижу, что я недостаточно цнилъ ваши способности и усердіе.

Такъ унижался гордый банкиръ передъ своимъ нищимъ-прикащикомъ, и посл нсколькихъ словъ, онъ увидлъ, что этимъ путемъ можно было все сдлать изъ Скинера. Они совершенно помирились и Гарди тотчасъ предложилъ Скинеру продолжать подложные счеты. Тотъ вздрогнулъ, смутился, но вскор изъявилъ согласіе и сдлался такимъ образомъ сообщникомъ въ подлог. Тогда его хозяинъ разсказалъ ему откровенно все, чего невозможно было отъ него скрыть.

— Ну-съ, я вазгь разскажу теперь, сказалъ Скинеръ: — что я для васъ сдлалъ сегодня поутру. Вы, можетъ быть, услыхавъ мой разсказъ, не станете удивляться моему хвастовству. Макслей, подозрвая судьбу банка, пришелъ и потребовалъ вс свой деньги до послдняго шиллинга. Я не зналъ, что длать, потъ съ меня валилъ градомъ, наконецъ, я ободрился и… Тутъ Скинеръ разсказалъ подробно, какъ онъ вывернулся отъ Макслея и спасъ банкъ. Хитрость его была такая невроятная и смшная, что они оба не могли удержаться отъ смха. Дйствительно, эта шутка оказалась впослдствіи очень удачной: она стоила жизни двумъ человкамъ.

Пока они еще смялись, дверь отворилась и меньшій прикащикъ громко произнесъ:

— Капитанъ Додъ желаетъ васъ видть, сэръ!

— Капитанъ Додъ!

И въ одну секунду принужденная улыбка исчезла съ лица Гарди.

— Ты ему сказалъ, что я дома?

— Да, сэръ. Вы мн ничего не приказывали, а онъ увряетъ, что вы его непремнно примете.

— Жаль! очень жаль! Ну, пустите его, когда я позвоню.

Когда прикащикъ вышелъ изъ комнаты, мистеръ Гарди объяснилъ своему новому союзнику, какая опасность ему грозила со стороны миссъ Джуліи Додъ.

— И вотъ теперь, сказалъ онъ:— женщины послали на меня отца. Онъ начнетъ разглагольствовать, что дочь его умретъ, если не выйдетъ за моего сына, и т. д, и т. д.

Услыхавъ это, Скинеръ торопливо вскочилъ, предлагая уйти въ контору.

— Нтъ, ни за что, отвчалъ рзко Гарди:— я скажу, что мы съ вами заняты, и тмъ кончу эти глупые любовные разговоры. Откройте книгу и углубитесь въ нее.

Съ этими словами онъ позвонилъ и оба сообщника наклонились надъ книгою, совершенно поглощенные работою.

Вмсто убитаго горемъ отца, котораго они ждали, въ комнату влетлъ Додъ, сіяя счастьемъ и торжествомъ:

— Здравствуйте, сэръ! весело воскликнулъ онъ:— давно я васъ не видалъ.

И онъ дружески протянулъ руку. Гарди молча протянулъ свою, не выходя изъ своей роли, онъ, однако, терялся въ догадкахъ. Додъ съ жаромъ сжалъ холодную руку банкира.

— Знаете, сэръ, продолжалъ онъ:— я только что съ корабля и не видалъ еще жены. Прямо къ вамъ пришелъ.

— Это очень льститъ моему самолюбію, сэръ, отвчалъ сухо Гарди: — но чему приписать это странное предпочтеніе? Сдлайте одолженіе, объясните въ двухъ словахъ, зачмъ вы пришли… Мы съ мистеромъ Скинеромъ очень заняты.

— Зачмъ я пришелъ? Да зачмъ ходятъ къ банкиру? У меня куча денегъ, отъ которыхъ хочу избавиться. Вотъ и все.

Гарди широко открылъ глаза отъ удивленія, но не сказалъ ни слова.

Додъ лукаво улыбнулся, вынулъ изъ кармана ножикъ и началъ проворно отпарывать пришитый къ рубашк бумажникъ. Оба, и Скинеръ и Гарди, съ любопытствомъ слдили за этимъ необыкновеннымъ зрлищемъ.

Наконецъ, Додъ съ торжествомъ подбросилъ на рук свой бумажникъ и радостнымъ, взволнованнымъ голосомъ, въ нсколькихъ краснорчивыхъ словахъ разсказалъ пс страшныя приключенія этихъ тяжелыхъ, роковыхъ денегъ.

— И все же он цлы, вотъ он! восклицалъ онъ: — но я боле не хочу ихъ таскать на себ, он очень несчастливы. Будьте такъ добры, сэръ, поберегите ихъ для меня.

— Съ большимъ удовольствіемъ, капитанъ Додъ. Вы, вроятно, хотите ихъ внести въ счетъ мистриссъ Додъ?

— Нтъ! нтъ! Я съ тми деньгами не имю ничего общаго. Это дло между много и вами.

— Какъ вамъ угодно.

— Сумма-то огромная, сэръ.

— Будто, иронически замтилъ Гарди.

— По мн, это — страшная куча денегъ. Но для такого богатаго банкира, какъ вы, это, конечно, бездлица.

Съ этими словами Додъ понизилъ голосъ и полушопотомъ произнесъ:

— Четырнадцать… тысячъ… фунтовъ…

— Четырнадцать тысячъ фунтовъ!!! воскликнулъ Гарди. Но въ ту же минуту онъ поборолъ свое смущеніе и очень хладнокровно прибавилъ:— конечно, такой благоустроенный банкъ какъ нашъ иметъ дло и съ большими суммами. Скинеръ, отчего вы не подадите кресло капитану?

— Нтъ! нтъ! я здсь только легъ въ дрейфъ, пока не кончу съ деньгами, а ужь якорь бросать буду только дома. И открывъ бумажникъ, онъ подалъ деньги Гарди, который громко сосчиталъ 14,010 фунтовъ, 12 шиллинговъ и 6 пенсовъ.

Додъ спросилъ росписку.

— Помилуйте, это не длается, у васъ вдь текущій счетъ, отвчалъ банкиръ.

Додъ видимо смутился.— Нтъ, я не буду покоенъ, если разстанусь съ деньгами безъ росписки.

— Вы меня не поняли, замтилъ съ улыбкою Гарди.— У насъ будетъ внесено въ книгу, что мы отъ васъ получили такую-то сумму, что все равно, что росписка. Впрочемъ, вы можете имть и росписку въ другой форм.

Онъ открылъ свою конторку, вынулъ бланку и передалъ Скинеру. Посл того онъ, казалось, погрузился въ свои дла.

Скинеръ сосчиталъ деньги, оставилъ ихъ на конторк у Гарди и принялся очень медленно писать росписку. Межу тмъ, Додъ болталъ безъ умолка: такъ сердце его было переполнено радостью.

— Вотъ видите, говорилъ онъ: — это — состояніе моихъ дтей. Тутъ моей нтъ ни полушки, потому-то я ими такъ и дорожилъ. Это — деньги моей маленькой Джуліи, она такая хорошенькая, и такъ любитъ своего отца, конечно, не боле чмъ онъ ее любитъ. Это — деньги моего Эдуарда, вотъ честнйшій, благороднйшій мальчикъ на свт, ужь что онъ скажетъ — то свято. Да какъ же имъ и не быть хорошимъ людямъ: вдь они ея дти, дти лучшей жени, лучшей матери во всей Англіи, она мн была врной женой сколько лтъ, и я ей не измнилъ, какъ бы далеко я отъ нея ни былъ. Посмотрите только, какой я дуракъ, хвастаюсь своею плотью и кровью. Неудивительно, что маленькій джентльменъ смется надо мною. Смйтесь-смйтесь, у васъ врно нтъ дтей. Но у васъ есть, сэръ, вы знаете, что такое отецъ, и потому я чувствую необходимость высказаться. Вы понимаете мою радость, что я спасъ состояніе моихъ дтей отъ всевозможныхъ опасностей, на суш и на вод, и вручилъ эти дорогія моему сердцу деньги въ руки такого честнаго человка, какъ вы, и какъ былъ вашъ отецъ.

Въ эту минуту Скинеръ подалъ ему росписку:

Баркинтонь. Ноября 10-го, 1847-го года.

Получено отъ Давида Дода, сквайра, четырнадцать тысячъ десять фунтовъ, двнадцать шиллинговъ и шесть пенсовъ въ счетъ, для отдачи по востребованію.

За Ричарда Гарди
Ной Скинеръ.

14,010 ф. 12 ш. 6 п.

Додъ прочелъ e.

— Врно! воскликнулъ онъ: — ну, теперь сердце мое покойно. Я избавился отъ страшной обузы. Прощайте! Дайте мн пожать вашу руку! Я бы желалъ, чтобъ вы, чтобъ весь свтъ былъ такъ счастливъ, какъ я. Прощайте. Да благословитъ васъ Богъ! Съ этими словами онъ выбжалъ изъ комнаты и полетлъ въ Альбіон-виллу.

——

Едва Додъ усплъ исчезнуть, банкиръ и его прикащикъ молча взглянули другъ на друга.

— Не былъ ли это сонъ.? спрашивали они взглядами другъ друга.

Затмъ Гарди опустилъ голову, закрылъ лицо руками и глубоко задумался. Наконецъ. Скинеръ внезапно прервалъ молчаніе, торжественнымъ возгласомъ: ‘Банкъ спасенъ! Ура, Гарди! Еще на сто лтъ!’

Банкиръ вздрогнулъ, голосъ Скинера пробудилъ его отъ тяжелыхъ думъ. ‘Шш… шш.’ — прошепталъ онъ и снова задумался.

— Вы думаете, это намъ поможетъ? наконецъ произнесъ онъ медленно, обращаясь къ своему прикащику: — я вамъ скажу, наше положеніе такое мрачное, такое запутанное, что самъ Соломонъ не сказалъ бы, какъ тутъ слдуетъ поступить.

— Спасите банкъ, сэръ, во что бы ни стало.

— Какъ могу я снасти банкъ нсколькими тысченками, которыя я обязанъ отдать по первому требованію? Вы хорошо видите то, что у васъ передъ глазами, Скинеръ, но дале носа ни ничего не видите. Дайте мн подумать.

Долго думалъ Гарди, потомъ изложилъ на бумаг главнйшіе пункты своихъ размышленій, и прочелъ ихъ въ слухъ:

1) Банкъ — бездонная бочка. Если я брошу въ нее эти деньги, то разорю капитана Дода, а себ не сдлаю никакой пользы, выиграютъ лишь мои кредиторы.

2) Миссъ Джулія Додъ — собственница этихъ 14,000 или большей ихъ части, смотря по моей вол. Тотъ изъ дтей, кто первый женится, или выйдетъ замужъ, всегда обмошенничаетъ остальныхъ.

3) Альфредъ Гарди, мой сынъ и кредиторъ, поуши влюбленъ въ No 2-й, въ настоящее время онъ дуется на меня зато, что я помшалъ его глупой любви, которая можетъ, однако, превратиться въ выгодную финансовую сдлку.

4) Эти 14,000 отданы мн лично, посл закрытія конторы, не внесены въ банкирскія книги и извстны только намъ двоимъ.

— Ну, представьте себ, продолжалъ онъ:— что я смотрю на эти деньги какъ врученныя лично мн. Банкъ лопнетъ, деньги исчезнутъ. Доды въ отчаяніи, до тхъ поръ, пока узнаютъ изъ публичныхъ отчетовъ, что ихъ деньги погибли не отъ банкротства. Между тмъ, я переговорю съ Альфредомъ и общаю представить эти 14,000 съ моимъ родительскимъ благословеніемъ на бракъ его съ миссъ Додъ, подъ тмъ условіемъ, что онъ освободитъ меня отъ моего долга, и назначитъ мн въ пожизненное пользованіе доходъ съ половины той суммы, которую оставилъ ему отецъ его матери. Любовь молодыхъ людей, конечно, заставитъ ихъ согласиться на все, и они легко уговорятъ своихъ стариковъ.

Скинеръ былъ пораженъ этимъ геніальнымъ планомъ. Онъ замтилъ въ немъ лишь одинъ крупный недостатокъ.

— Вы ничего не сказали, что будетъ со мною, возразилъ онъ.

— Охъ! я объ этомъ еще не думалъ.

— Тутъ подумайте, сэръ, и я тогда буду имть удовольствіе работать съ вами вмст. Вдь вы знаете, мы должны съ вами тянуть въ одну сторону.

— Я васъ не забуду, отвчалъ Гарди, вполн чувствуя, что этотъ презрнный маленькій человкъ держитъ его въ рукахъ.— Но, конечно, Скинеръ, вы согласны со мною, что былъ бы срамъ и грхъ ограбить этаго честнаго капитана, ради моихъ проклятыхъ кредиторовъ. Ахъ! Вы никогда не были отцомъ, вы не знаете чувствъ отца, какъ и онъ вамъ это высказалъ. Я, самъ отецъ, и онъ меня тронулъ до глубины сердца. Я люблю свою Джени такъ же горячо, какъ онъ свою Джулію, и я сочувствую ему. И потомъ онъ напомнилъ мн о моемъ отц. Не странно ли это, бдный матросъ былъ другомъ банкира. А почему? Потому, что они оба были честные люди. Охъ! этотъ морякъ принесъ съ собою въ эту душную комнату что-то свтлое, чистое — свою честность, и теперь онъ унесъ ее съ собою. Зачмъ, зачмъ онъ не оставилъ здсь то, что намъ гораздо нужне всхъ денегъ на свт? Зачмъ онъ не оставилъ намъ своей честности, этого драгоцннаго дара, который отецъ мой унесъ съ собой въ могилу? Онъ былъ простякъ, но онъ былъ мудръ, честенъ и богатъ, но богатъ не деньгами только, а уваженіемъ, любовью, надеждами на вчное спасеніе! И я надъ нимъ смялся! О! Скинеръ! Скинеръ! Будь проклята минута моего рожденія.

Скинеръ былъ вн себя отъ удивленія, онъ не подозрвалъ, что умные люди, совершающіе преступленія, подвержены угрызеніямъ совсти. Онъ испугался, чтобъ внезапное волненіе не сломало этаго желзнаго человка: такъ онъ страшно измнился въ одну секунду, раскаяніе не смягчило его, а грызло, ломало.

— Не говорите такъ, сэръ, промолвилъ Скинеръ!— Ободритесь. Выпейте воды.

— Вы правы, мрачно отвчалъ Гарди:— все это — пустая болтовня. Вс мы только слпыя орудія случая.

Съ этими словами, онъ отперъ желзный шкапъ, стоявшій у стны, бросилъ туда 14,000 ф. и съ шумомъ захлопнулъ дверцу. Въ ту же секунду какъ бы по мановенію жезла, открылась дверь изъ конторы и на порог показалась страшная фигура Дода. Краска печезла съ его лица, онъ былъ блденъ какъ полотно, и глаза его дико блестли злобой и страхомъ.

XIX.

Джемсъ Макслей вышелъ изъ банка совершенно счастливымъ человкомъ. Онъ спряталъ свои девятьсотъ-четыре фунта въ карманъ своихъ кожаныхъ штановъ и отправился на работу. Но возвратясь къ обду около двухъ часовъ, онъ началъ задумываться, къ тремъ часамъ онъ сталъ безпокоиться, а въ половин четвертаго былъ снова совершенно несчастнымъ человкомъ. Онъ былъ столько же садовникъ, сколько и капиталистъ, а Гарди былъ ему долженъ тридцать шиллинговъ за работу.

Такова натура человка вообще и Макслея въ особенности, такъ что девятьсотъ фунтовъ, лежавшіе въ его карман, казались ему бездлицею въ сравненіи съ тми тридцатью шиллингами, которые могли ему улыбнуться.

‘Нтъ, я не хочу быть въ числ его кредиторовъ’, думалъ Макелей: ‘какой будетъ дивидендъ на тридцать шиллинговъ? Да, конечно, не боле тридцати пенсовъ. Это мало, очень мало!’

И воткнувъ свою лопатку въ землю, онъ отправился снова къ своему должнику. Подходя къ банку, Макслей увидлъ, какъ изъ дверей выскочилъ Додъ, сіяя счастьемъ и торжествомъ. Онъ непремнно пробжалъ бы мимо, еслибъ Макслей не остановилъ его.

— Ну, ужь какъ о васъ безпокоилась, сказалъ онъ, дружески пожимая руки капитану.

— Какъ, уже здсь знаютъ, что мой корабль погибъ? спросилъ Додъ съ испугомъ.

— Погибъ? Нтъ, но вы должны были пріхать уже. два мсяца тому назадъ. Погибъ? Неужели вашъ корабль погибъ? спросилъ онъ недоврчиво, какъ бы недоумвая, отчего такое страшное происшествіе не оставило неизгладимой печати на лиц Дода:

— Да, Джемсъ, корабль мой погибъ на французскомъ берегу и я потерялъ свои часы. Но, какое мн дло. Я спасъ деньги. Он теперь сохранно лежатъ въ банк. Ну, прощайте, я лечу домой.

— Нтъ, капитанъ, погодите, воскликнулъ Макслей: — вы выходите изъ банка, я полагалъ, что вы брали свои деньги, а вы говорите что-то другое. Не могли же вы серьёзно отнести туда денегъ.

— А вотъ могъ! И еще 14,000 ф. Чего онъ вылупилъ глаза: это деньги не мои — дтскія. Ну, прощайте.

И Додъ снова пустился бжать, но Макслей догналъ его въ два скачка и, схвативъ за плечо, почти неистово воскликнулъ:

— Вы — сумасшедшій!

— Нтъ, а вы такъ, кажется, рехнулись.

— Это мы увидимъ, серьёзно произнесъ Макслей.— Прежде, чмъ я васъ отпущу, вы мн скажете: вы пошутили, или дйствительно были такъ глупы, что бросили въ банкъ четырнадцать… тысячъ… фунтовъ.

Додъ посмотрлъ на него съ безпокойствомъ.

— Боже мой, вы меня пугаете! Разв что инбудь неладно съ нашимъ старымъ банкомъ?

— Неладно! прогремлъ Макслей и потомъ шопотомъ прибавилъ:— Тише. Я уже поплатился за сплетни, стянули съ меня тридцать фунтовъ. Чуть-было моя хозяйка не умерла отъ удара.

— Макслей! воскликнулъ Додъ:— ради моихъ дтей, скажите, если что нибудь неладно. Я вдь ничего не знаю, два года уже здсь не былъ…

— Я вамъ скажу, продолжалъ шопотомъ. Макслей: — это все, что я могу для васъ сдлать. Вы думаете, я забылъ, какъ вы спасли изъ бды моего сына и достали ему мсто въ Канад. Еслибъ не вы, онъ давно ужь былъ бы въ тюрьм, на горе отцу и матери и…

Тутъ, голосъ его задрожалъ.

— Къ чорту все это, перебилъ его Додъ.— Банкъ!.. Что съ банкомъ?

— Я вамъ скажу, только общайте никому не разсказывать, что я вамъ говорилъ, а то опять попаду въ бду.

— Общаю, общаю.

— Ну, я получилъ вчера письмо отъ своего сына, до котораго вы были такъ добры… вотъ оно здсь, у меня въ карман. Боже, мой! какіе бываютъ случай. Вдь еслибъ вы не были добры до него, онъ бы не былъ тамъ, гд онъ есть, а еслибъ онъ не былъ тамъ, гд онъ есть, онъ бы не могъ мн написать это письмо. И что бы тогда сталось со мною и съ нами?

— Проклятый языкъ! Да помолчите: же и дайте мн это письмо! воскликнулъ Додъ, дрожа всмъ тломъ.

— Ну, что жь, я дамъ, отвчалъ Макслей, опуская руку въ карманъ.— Тише, вонъ: мистеръ Альфредъ смотритъ изъ окна. Пойдемте въ коридоръ, и я вамъ тамъ покажу:

Онъ отвелъ его въ сторону и подалъ письмо. Додъ поспшно пробжавъ его, бросилъ на полъ и, зарычавъ какъ раненый левъ, бросился бжать.

Макалей поднялъ письмо, посмотрлъ какъ Додъ исчезъ въ дверяхъ банка и сталъ раздумывать, хорошо ли онъ сдлать. Сердце его радостно билось, что онъ оказалъ одолженіе капитану. Но умъ его ясно говорилъ, что онъ снова можетъ попасться въ судъ. Однако, зная на опыт всю силу улики, онъ разорвалъ письмо на мелкіе клочки. Не усплъ онъ еще кончить, какъ чья-то рука опустилась на его плечо. Онъ вздрогнулъ и поспшно наступилъ на лоскутки письма, валявшіеся въ грязи.

Это былъ Альфредъ Гарди. Онъ подкрался сзади къ Макслею и сказалъ самымъ нжными голосомъ:

— А что, старина, вы сегодня въ хорошемъ дух?

— Я всегда въ хорошемъ дух, когда васъ вижу, мистеръ Альфредъ.

— Такъ скажите мн, произнесъ шопотомъ Альфредъ, съ сверкающими глазами и раскраснвшимся лицомъ:— съ кмъ это вы только что говорили? Это былъ… конечно, это былъ… Ну, кто же, скажите?

XX.

Несмотря на грозный свой видъ, Додъ старался скрыть свое волненіе и глухимъ, дрожащимъ голосомъ произнесъ:

— Сэръ, я перемнилъ свое намреніе, отдайте мн мои деньги.

При этихъ словахъ Гарди невольно вздрогнулъ, хотя онъ уже при первомъ взгляд на взволнованное лицо Дода предчувствовалъ что-то нехорошее. Но длать было нечего, и онъ тихо отвчалъ:

— Конечно. Однако, позвольте спросить… Но тутъ онъ остановился, неосторожно было бы пускаться въ дальнйшіе разспросы.

— Все равно, отвчалъ Додъ, съ возрастающимъ нетерпніемъ:— отдайте мн мои деньги! Я хочу ихъ имть!

Гарди торжественно всталъ.

— Капитанъ, Додъ! довольно странно требовать такимъ образомъ деньги, о выдач которыхъ никто и не думаетъ спорить.

— Извините меня, сказалъ Додъ, немного смущенный достоинствомъ своего противника: — но я очень взволнованъ.

Быстрый и изворотливый умъ банкира сразу понялъ, что иметъ преимущество надъ Додомъ, но что ему было длать? Разстаться съ деньгами было для него смертнымъ приговоромъ. Не лучше ли сказать Доду о взаимной любви ихъ дтей, и уже опираясь на этомъ, заключить сдлку? Во всякомъ случа, задача была въ томъ, чтобъ удержать какъ можно доле эти деньги. Онъ такъ былъ занятъ своими мыслями, что вовсе не обратилъ вниманія на извиненіе Дода.

— Деньги эти — единственное достояніе моихъ дтей, и столько разъ он уже были въ опасности, что я невольно выхожу изъ себя, когда дло коснется до нихъ. Бдная моя головушка! Вы, кажется, не понимаете, что я вамъ говорю, ну, да, впрочемъ, я морякъ и болтать не умю, а скажу въ двухъ словахъ. Я думаю, что деньги мои у насъ небезопасны: я успокоюсь только, когда увижу ихъ въ рукахъ моей жены. Итакъ нечего боле толковать попусту. Вотъ ваша расписка, отдайте мои деньги.

— Непремнно, капитанъ Додъ. Зайдите завтра утромъ въ банкъ, и вамъ заплатятъ, по востребованію, обыкновеннымъ порядкомъ. Банкъ открывается въ десять часовъ.

— Нтъ, нтъ, я не могу ждать. Я умру, до тхъ поръ, отъ безпокойства, Отчего вы не хотите мн ихъ выдать сейчасъ и здсь же? Вдь вы здсь ихъ у меня взяли?

— Мы принимаемъ вклады до четырехъ часовъ, но производимъ уплаты не доле трехъ, это — система, принятая во всхъ банкахъ.

— Это все вздоръ. Если вы можете брать деньги, то вы можете и отдавать ихъ.

— Любезный сэръ, еслибы вы хотя немного были знакомы съ ходомъ длъ, то конечно бы знали, что это такъ не длается: полученныя деньги вносятся въ книги на приходъ и только одинъ кассиръ можетъ видать ихъ по вашему требованію. Но, постойте, если кассиръ еще въ банк, то это мы можемъ для васъ сейчасъ же устроить. Скинеръ, сдлайте одолженіе, посмотрите, ушелъ онъ или нтъ, и если нтъ, то сейчасъ же пришлите его ко мн.

Скинеръ, онъ же и кассиръ, вышелъ изъ комнаты и черезъ минуту воротился съ неблагопріятнымъ отвтомъ, что кассиръ только что вышелъ.

Додъ хранилъ зловщее молчаніе.

— Какое несчастье, замтилъ Гарди.— Ну, да вамъ придется подождать только до завтрашняго утра. Во всякомъ случа, мн очень жаль, что это такъ случилось. Я понимаю, что вамъ должны казаться смшными вс предосторожности, которыя мы должны необходимо соблюдать, но эти формальности сложились долголтнимъ опытомъ, и еслибы мы вздумали отъ нихъ уклониться, то деньги, поручаемыя намъ, не были бы столь безопасны въ нашихъ рукахъ.

Додъ мрачно смотрлъ ему въ лицо впродолженіе всей его плавной, убдительной рчи, и наконецъ, спокойно сказалъ:

— Итакъ, ни не можете возвратить мн моихъ собственныхъ денегъ, потому что вашъ кассиръ ихъ унесъ?

Гарди улыбнулся.

— Нтъ, нтъ, но потому, что онъ ихъ заперъ, и взялъ съ собою ключъ.

— Слдовательно, он не въ этой комнат?

— Нтъ.

— Вы въ этомъ уврены?

— Увренъ.

— Он не въ этомъ желзномъ шкапу?

— Конечно, нтъ, твердо отвчалъ Гарди.

— Откройте шкапъ, онъ не запертъ.

— Открыть шкапъ? Для чего?

— Чтобы показать мн, что мои деньги не находятся боле въ правомъ отдленіи шкапа, вонъ тамъ.

Додъ при этомъ показывалъ пальцемъ мсто, куда Гарди положилъ его деньги. Банкиръ, до сихъ поръ поддерживавшій свое достоинство, едва не сгорлъ отъ стыда, онъ вздрогнулъ и хотлъ уже молча исполнить требованіе Дода, но уязвленная гордость и отчаяніе не допустили его до этого: ‘Вы слишкомъ дерзки, сэръ, я ни за что не удовлетворю вашему любопытству, ни за что не покажу вамъ, что находится въ этомъ шкапу’.

— Мои деньги, мои деньги! причалъ въ отчаяніи Додъ:— я не стану боле тратить словъ попусту. Я теперь знаю, что вы воръ. Я видлъ, какъ вы положили мои деньги въ этотъ шкапъ, а лжецъ и воръ одно и то же. Но не дамъ теб украсть деньги моихъ дтей, я тебя убью, разбойникъ. Мои деньги, или я тебя задушу.

Лицо его пылало бшенствомъ и онъ грозно размахивалъ руками.

— Знаешь ли ты, что я сдлалъ съ однимъ французомъ, вашимъ братомъ-мошенникомъ, который также хотлъ у меня украсть эти деньги? Я его задушилъ собственными руками. Онъ хотлъ лишить моихъ дтей ихъ достоянія ля убилъ его, какъ убью и тебя, подлаго лгуна, вора и мошенника!

При вид этого лица, посинвшаго отъ злобы, этихъ рукъ, которыя судорожно дрожали, какъ бы ища горла противника, чтобъ безмилосердно задушить его, желзная натура Гарди измнила ему. Отвернувшись отъ страшнаго противника, онъ едва могъ выговорить: ‘Тише, негодяй, тише! Я сейчасъ отдамъ теб твои деньги!’

Пока онъ отворялъ дрожащими руками шкапъ, Додъ стоялъ какъ вкопанный: только его руки то судорожно сжимались, то разжимались, вдругъ онъ отчаянно схватился за горло, какъ-будто его что-то душило. Гарди поспшилъ достать деньги и подалъ ихъ Доду, но вмсто отвта получилъ сильный ударъ въ глазъ. Когда онъ усплъ опомниться отъ боли, удивленія и негодованія, Додъ стоялъ еще передъ нимъ, судорожно грозя ему кулаками, лицо его побагровло. Глаза закатились и, вздрогнувъ всмъ тломъ, онъ грохнулся объ полъ такъ сильно, что задрожали окна.

Гарди и Скинеръ вскрикнули отъ испуга. Затмъ настала мертвая тишина.

XXI.

Когда Додъ бездыханно повалился на полъ, мистеръ Гарди, какъ мы замтили, едва усплъ опомниться отъ нанесеннаго ему удара, но Скинеръ подбжалъ къ Доду, поправилъ ему голову и развязалъ галстухъ.

Гарди хотлъ позвонить, но Скинеръ покачалъ головой, сказавъ, что это безполезно, дйствительно, старая Бетти ничмъ не могла помочь.

— Дло скверное, сэръ, сказалъ онъ, дрожа всмъ тломъ:— онъ умеръ.

— Умеръ? не можетъ быть!

— Ударъ! прошепталъ Скинеръ.

— Бгите же скорй за докторомъ, не теряйте времени. А то смерть его падетъ на васъ. Умеръ?

На этотъ разъ онъ произнесъ послднее слово совершенно другимъ тономъ, что, не могло ускользнуть, отъ чуткаго уха Скинера. Несмотря на это, онъ бережно положилъ голову Дода на полъ и пошелъ къ дверямъ.

Но что же онъ увидлъ? Гарди, повернувшись къ нему спиною, поспшно пряталъ деньги въ шкапъ. Тутъ онъ все понялъ и немедленно принялъ свои мры.

— Бгите же! кричалъ Гарди:— я его покараулю.

‘Всякая минута дорога. Онъ хочетъ отъ меня отдлаться!’ подумалъ Скинеръ.

— Нтъ, сэръ, сказалъ онъ вслухъ:— послушайтесь меня, отправимъ капитана къ его жен. Онъ не оживетъ, и если мы вздумаемъ его лечить, то вся вина падетъ на насъ.

Собственная выгода нашептывала уже Гарди: ‘Какъ было бы хорошо, еслибъ онъ умеръ’, но теперь родилась въ немъ еще боле преступная мысль, онъ не старался подавить ее, хотя она и приводила его въ ужасъ.

— Во всякомъ случа ему нуженъ воздухъ! сказалъ онъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ: ршившись на преступленіе, Гарди еще не, заглушилъ въ себ совершенно совсти.

Онъ съ удивительною поспшностью отворилъ окно и вмст съ Скинеромъ подтащилъ къ нему Дода. Посл этого оба сообщника пошептались немного и кончили тмъ, что призвали въ садъ двухъ носильщиковъ и объявили имъ, что съ этимъ джентльменомъ вдругъ случился ударъ и его надо отнести домой, не разсказывая объ этомъ никому, такъ-какъ Гарди было бы очень непріятно, еслибъ его потянули въ судъ во время слдствія.

Все это было сдлано очень поспшно и Скинеръ отправился вмст съ носильщиками, чтобъ не дать имъ на дорог проболтаться.

Гарди между тмъ вышелъ въ садъ вздохнуть на чистомъ воздух и поразмыслить о псемъ случившемся. Но онъ не могъ ни о чемъ думать: его такъ и тянуло къ деньгамъ.

Онъ прокрался въ комнату, отворилъ шкапъ и вынулъ эти тяжелыя, роковыя деньги.

Онъ сталъ ихъ перебирать, ощупывать, ему казалось, что он прилипали къ его пальцамъ. Онъ пожиралъ ихъ глазами.

— Нтъ, наконецъ сказалъ онъ самому себ:— дло зашло слишкомъ далеко. Я долженъ занять эти деньги у Додовъ и ими нажить новое состояніе. Это будетъ выгодно и для нихъ и для меня.

Потомъ онъ положилъ деньги въ бумажникъ, отправился въ свою комнату и черезъ нсколько минутъ вышелъ изъ дому съ маленькимъ чернымъ мшкомъ.

XXII.

— Что вы мн дадите, если я вамъ скажу? говорилъ Макслей Альфреду Гарди.

— Пять фунтовъ.

— Это слишкомъ много.

— Ну, такъ пять шиллинговъ.

— Это слишкомъ мало. Вы заплатите мн тридцать шиллинговъ, которые мн слдуютъ за работу въ вашемъ саду, этимъ вы меня много обяжете, избавивъ отъ труда идти къ вашему отцу.

Альфредъ охотно согласился и заплатилъ деньги. Тогда Макслей объявилъ, что онъ разговаривалъ съ капитаномъ Додомъ.

— Я такъ и думалъ! радостно воскликнулъ Альфредъ:— но я не смлъ врить такому счастью. Макслей, вы — молодецъ, вы не можете себ представить, какъ вы меня успокоили. Я былъ въ страшномъ волненіи, какой-то дуракъ напечаталъ, что Агра погибла, смотрите! И онъ показалъ ему нумеръ Ллойда.— къ счастію, я только что получилъ его, такъ что мое безпокойство продолжалось недолго.

— Въ наше время извстія доходятъ скоро и потому совершенно справедливо, что онъ потерплъ крушеніе, отвчалъ Макслей и разсказалъ, къ крайнему удивленію Альфреда, все, что слышалъ отъ Дода, даже хотлъ упомянуть о четырнадцати тысячахъ фунтахъ, но во время вспомнилъ, что передъ нимъ стоялъ сынъ банкира.

Во время этого разсказа, Макслею пришло въ голову, что съ гибелью банка, молодой человкъ утратитъ всякое значеніе въ свт, и что тогда Доды не захотятъ и смотрть на него, въ этомъ — онъ былъ почти увренъ, и изъ любви къ Альфреду ршился датъ ему слдующій совтъ:— Мистеръ Альфредъ, я лучше васъ знаю свтъ, послушайтесь меня, а то посл раскаетесь. Надньте ваше праздничное платье и отправляйтесь, какъ можно скоре, въ Альбіон-виллу, вы будете тамъ прежде капитана, у котораго тутъ есть одно дло, притомъ же, вы моложе и проворне его. Такимъ образомъ, вы первый принесете мистриссъ Додъ пріятную всть, и когда придетъ туда капитанъ, то увидитъ васъ рядомъ съ миссъ Джуліей. Вы не скромничайте, будьте посмле, и пользуясь веселымъ настроеніемъ старика, скажите прямо, зачмъ вы пришли, скажите: ‘Я люблю вашу дочь’. Онъ — простой морякъ, и, безъ всякаго сомннія, тотчасъ же ударитъ съ вами по-рукамъ, а разъ давъ слово, онъ ему не измнитъ, даже если это будетъ противъ его выгоды. Онъ не такого десятка, да сохранитъ его Господь.

Многое изъ сказаннаго было Альфреду непонятно, но совтъ казался хорошимъ, тмъ боле, что онъ совершенно соотвтствовалъ его собственнымъ желаніямъ. Онъ поблагодарилъ Макслея, наскоро одлся и побжалъ въ Альбіон-виллу.

Сара, вся въ слезахъ, отворила ему дверь. Всть о кораблекрушеніи уже съ полчаса какъ долетла до Альбіон-виллы, и мирныя ея обитательницы перечувствовали въ эти полчаса боле горя, нежели имъ пришлось испытать въ теченіе многихъ лтъ.

Мистриссъ Додъ молилась и плакала въ своей комнат, Джулія надла шляпу и собиралась идти на набережную, чтобъ узнать подробности. Глубокая скорбь и волненіе были написаны на ея блдномъ лиц. Альфредъ встртилъ ее на лстниц.

Она протянула ему руку и едва могла произнести: ‘О, Альфредъ!’

— Хорошія извстія! радостно кричалъ онъ.— Онъ живъ, Макслей его видлъ, я самъ его видлъ, онъ сейчасъ будетъ сюда, успокойтесь, утрите ваши слезки, моя радость, онъ спасенъ, онъ здоровъ, ура, ура!

Лицо молодой двушки сначала вспыхнуло, потомъ снова поблднло и, наконець, покрылось яркимъ румянцемъ.

— Да благословитъ васъ Господь! шептала она своимъ нжнымъ голосомъ, и, обвивъ его голову руками, какъ бы желая его поцаловать, она лепетала слова любви и благодарности, по черезъ секунду она бросилась на лстницу и съ радостнымъ крикомъ: ‘Мама! Мама!’ влетла въ комнату мистриссъ Додъ.

Легко можно себ представить, что тамъ произошло. Скоро об дамы вышли къ Альфреду и онъ очутился въ гостиной на диван, посреди нихъ. Он забросали его вопросами. Джулія съ перваго слова ему поврила и сіяла счастьемъ при одной мысли о скорой, радостной встрч. Мистриссъ Додъ было гораздо трудне успокоиться, руки ея все еще дрожали, но когда Альфредъ сказалъ, что онъ своими глазами видлъ, какъ капитанъ Додъ разговаривалъ съ Макслеемъ и слышалъ отъ послдняго, что онъ потерплъ крушеніе у французскихъ береговъ и потерялъ при этомъ свои часы, сомннія ея исчезли. Она тотчасъ захлопотала, чтобъ приготовить комнату капитану, на кухн закипла работа и Альфредъ былъ приглашенъ остаться обдать. Домъ скорби превратился въ домъ радости.

— Знаете, что особенно пріятно, шептала Джулія своей матери:— это извстіе принесъ онъ.

— Да, душа моя, отвчала мистриссъ Додъ:— и за это даже я готова влюбиться въ него. А что 14,000 фунтовъ! я надюсь, что они не погибли.

— О, мама! стоитъ ли объ этомъ думать, когда его дорогая жизнь была въ опасности и по милости божіей спасена. Отчего онъ нейдетъ?.. Я разбраню его за то, что онъ насъ заставляетъ ждать. Вы знаете, что я его не боюсь, хотя онъ мой отецъ, признаться сказать, я верчу имъ, какъ хочу. Пойдемте-ка вс втроемъ къ нему навстрчу. Мн хочется, чтобы онъ полюбилъ кого-то съ перваго же дня.

— Хорошо, отвчала мистриссъ Додъ:— подождите нсколько минутъ, и если онъ не придетъ, то вы можете идти, я же никогда не ршусь встртить мужа на улиц.

Джулія побжала къ Альфреду.

— Если онъ не будетъ черезъ десять минутъ, мы отправимся къ нему навстрчу.

— Вы — ангелъ, шепталъ Альфредъ.

— Вы — тоже, гордо отвчала Джулія.— Нтъ, не могу спокойно сидть, мн вашихъ любезностей не нужно: подавайте мн папу. Я слишкомъ счастлива, мн надо какъ нибудь выразить свою радость. Какъ бы мн теперь хотлось потанцевать, повальсировать.

— Хорошо, хорошо, сказала мистрисстъ Додъ:— я не мене тебя счастлива.

Она сла за фортепіано и заиграла вальсъ. Альфредъ вскочилъ, обхватилъ талію Джуліи, и они понеслись во комнат. Я думаю, во всей Англіи не было боле счастливой пары.

Но, во все время танца, чуткое ухо Джуліи слышало скрыпь воротъ, она ускользнула изъ рукъ Альфреда и подбжала къ окну. Тутъ она запрыгала, захлопала въ ладоши, и стремглавъ бросилась внизъ по лстниц съ радостнымъ крикомъ: ‘Его вещи! его вещи! онъ идетъ, идетъ, пришелъ.’ Альфредъ, побжалъ за ней.

Мистриссъ Додъ, не имя силы бжать поспшно, вышла на маленькій балконъ.

Джулія увидла двухъ людей, которые несли носилки, покрытыя парусиной, подл нихъ шелъ какой-то незнакомый ей человкъ. Обыкновенно такимъ образомъ приносили и прежде тяжелые чемоданы Дода. Она встртила ихъ у дверей и засыпала вопросами:

— Это его вещи? Такъ у него не все погибло! Гд онъ? Почему онъ не идетъ? Да что же вы молчите?

На лицахъ носильщиковъ было написано самое полное равнодушіе ко всему окружающему, но, при вид этого молодого существа, полнаго жизни и надежды, радостно разспрашивающаго ихъ о нжно-любимомъ отц, они не выдержали — и грустно понурили головы.

Маленькій человчекъ, съ острымъ лицомъ, сопровождавшій ихъ, хотлъ отвчать Джуліи, но въ эту минуту съ балкона раздался раздирающій крикъ.

Міістриссъ Додъ перевсилась черезъ перилы, лицо ея было страшно и дрожащая рука указывала на противоположную сторону носилокъ.

— Джулія! Джулія!

Джулія взглянула и остановилась, какъ вкопаная, губы ея поблднли и радость въ одну минуту исчезла съ лица.

Изъ-подъ парусины висла безъ движенія блдная рука человка, и на одномъ изъ пальцевъ этой руки блестло знакомое ей кольцо.

XXIII.

Въ первую минуту ужаса и смятенія было не до распросовъ. Альфредъ и Скинеръ подняли капитана и, съ помощью мистриссъ Додъ, отнесли его наверхъ и положили на ея постель.

Служанки плакали и суетились безъ всякой пользы. Мистриссъ Додъ тотчасъ разослала ихъ по докторамъ. Сама же она и Джулія не потеряли присутствія духа и не плакали, хотя дрожали всмъ тломъ и были страшно блдны. Он растегнули рубашку капитана, положили его голову на подушки и стали тереть его одеколономъ. Крпко схвативъ его за руки, он пламенно сжимали ихъ, какъ бы ршившись не давать смерти его похитить.

— Гд мой сынъ? простонала мистриссъ Додъ.

Альфредъ обнялъ ее.

— Одинъ изъ нихъ здсь, что вамъ угодно?

Черезъ нсколько секундъ онъ уже бжалъ на телеграфную станцію. У ворота онъ встртилъ Скинера и поспшно спросилъ, какъ случилось это несчастіе. Скинеръ отвчалъ, что капитанъ Додъ упалъ безъ чувствъ на улиц, гд онъ его нашелъ, и, узнавъ, отнесъ домой.

— Я заплатилъ носильщикамъ, сэръ, я не хотлъ, чтобы они въ такое время безпокоили несчастную мистриссъ Додъ.

— О, спасибо, спасибо, Скинеръ! Я вамъ отдамъ деньги, вы этимъ сдлали мн личную услугу.

Съ этими словами Альфредъ побжалъ дале. Скинеръ посмотрлъ ему вслдъ и пробормоталъ:

— Этого-то я и забылъ. Заварили же мы кашу. Какъ бы поскоре отъ всего этого отдлаться?

И, опустивъ голову, онъ отправился назадъ къ Гарди. Навстрчу ему попался мистеръ Осмондъ. Скинеръ обернулся и видлъ, какъ онъ вошелъ въ ворота Альбіон-виллы.

Мистера Осмонда тотчасъ провели въ комнату больнаго. Онъ посмотрлъ на глаза, пощупалъ пульсъ и сказалъ, что немедленно надо пустить кровь.

Мистриссъ Додъ не соглашалась.

— Попробуемъ прежде что нибудь другое, сказала она.

Но Осмондъ утверждалъ, что не было другаго средства.

— Вс отправленія, на которыя мы можемъ дйствовать, парализованы.

Въ эту минуту вошелъ докторъ Шортъ.

Мистриссъ Додъ бросилась къ нему, умоляла его сказать: дйствительно ли необходимо пустить кровь. Но докторъ Шортъ слишкомъ хорошо зналъ свое дло, чтобы выразить собственное мнніе, когда прежде его уже высказался другой медикъ, онъ отвелъ Осмонда въ сторону и спросилъ, что онъ находитъ, и только тогда отвчалъ мистриссъ Додъ:

— Я совтую пустить кровь или поставить рожки.

— О, докторъ Шортъ, сжальтесь: предпишите что нибудь не столь ужасное. Докторъ Самсонъ положительно противъ кровопусканія.

— Самсонъ? Самсонъ? Никогда о немъ не слыхивалъ.

— Это, знаете, творецъ хронотермической системы, сказалъ Осмондъ.

— А! Но это — слишкомъ важный случай, чтобы полагаться на шарлатана. Продолжительный обморокъ, сопровождаемый сильнымъ біеніемъ пульса, требуетъ немедленнаго кровопусканія. Я бы началъ съ простаго кровопусканія, поставилъ бы рожки или даже піявки къ височной артеріи. Нечего говорить, что посл необходимо давать каломель. Случай самый обыкновенный и я оставляю больнаго въ опытныхъ рукахъ.

Съ этими словами онъ удалился изъ комнаты. Осмондъ сказалъ мистриссъ Додъ, что, несмотря на вс странности доктора Самсона, онъ — искусный врачъ, и что много сдлалъ для медицины, справедливо противясь слишкомъ частому употребленію ланцета. Но, въ случа удара, піявка и ланцетъ — единственныя дйствительныя средства.

— Ударъ! О, мой милый Дэвидъ! для этого ли ты возвратился домой? едва могла произнести мистриссъ Додъ.

Осмондъ уврялъ, что ударъ не всегда бываетъ смертельный, особенно если во-время освободить мозговыя вены отъ избытка крови. Наконецъ, отчаянное положеніе больнаго, его неподвижные глаза, его тяжелое дыханіе, заставили мистриссъ Додъ уступить. Она, подъ какимъ-то предлогомъ, выслала Джулію въ другую комнату, и, обливаясь слезами, согласилась на кровопусканіе. Но она ни за что не хотла выдти изъ комнаты, это нжное созданіе ршилось смотрть на кровь своего мужа, изъ опасенія, чтобъ ее не слишкомъ много выпустили. Пусть это послужитъ примромъ для влюбленныхъ, которые приходятъ въ отчаяніе отъ всякой бездлицы: женщина эта горячо любила своего мужа, но, несмотря на это, она присутствовала во время всей операціи, зорко слдила за ланцетомъ, видла, какъ онъ вонзился въ руку Дэвида, какъ потекла его кровь, которая была для нея въ тысячу разъ дороже ея собственной.

При прикосновеніи ланцета, Додъ вздрогнулъ, и, по мр того, какъ вытекала изъ него кровь, зрачки его глазъ то сжимались, то расширялись, наконецъ онъ тяжело вздохнулъ.

— Это — хорошій знакъ! сказалъ Осмондъ.

— О, довольно, сэръ! воскликнула мистриссъ Додъ:— мы слишкомъ слабы: боле не выдержимъ.

Осмондъ закрылъ жилу и въ ту же минуту мистриссъ Додъ опустилась почти безъ чувствъ въ кресла, словно ей самой пускали кровь. Осмондъ спрыснулъ ей лицо холодной водой, она поблагодарила его и съ грустной улыбкой замтила:

— Я вамъ сказала, что мы больше не выдержимъ.

Когда все было кончено, она отправилась къ Джуліи и нашла ее всю въ слезахъ. Бдная двушка подозрвала, что отцу пускали кровь.

Подл нея сидлъ Альфредъ, онъ старался ее утшить и не могъ удержаться отъ нжныхъ словъ любви, и это въ присутствіи Осмонда и слугъ.

— О, полно! полно! едва проговорила мистриссъ Додъ, и лицо ея вспыхнуло сквозь слезы.

И все это происходило въ счастливой, покойной и веселой Альбіон-вилл.

О, Ричардъ Гарди! Ричарди Гарди!

Осмондъ поставилъ больному на затылокъ рожки, посл чего онъ сталъ какъ бы возвращаться въ чувство, и дыханіе его сдлалось легче.

— Наша взяла! радостно воскликнулъ Осмондъ.

Въ это время принесли телеграмму отъ доктора Самсона:

‘Былъ у больныхъ, когда принесли вашу депешу. Въ случа, если лицо побагровло и дыханіе сперлось, поставьте ноги въ горчичную ванну и почаще обливайте голову холодной водой. Когда больной придетъ въ себя, дайте рвотное сульфатъ-хинина. Если лицо не побагровло, то лечите какъ отъ простаго обморока: тутъ рвотное опасно. Но ни въ какомъ случа не пускайте крови, ду съ первымъ поздомъ.’

Это посланіе увеличило только безпокойство мистриссъ Додъ, такъ-какъ оно совершенно противорчило всему сдланному до-сихъ-поръ. Осмондъ старался ее успокоить. ‘Не пускать крови! сказалъ онъ съ достоинствомъ — да вдь въ подобномъ случа это — единственное средство. Посудите сами! Вы видите всю пользу!’

Мистриссъ Додъ должна была съ этимъ согласиться.

— Что же касается холодной воды, прибавилъ Осмондъ:— то я бы не совтовалъ прибгать къ такому сильному средству. Да къ тому же ему гораздо лучше. Впрочемъ, вы можете послать за льдомъ, а пока дайте мн о-де-колонь. И обмакнувъ въ него полотенце, онъ обвязалъ имъ голову больнаго.

Мало-по-малу Додъ сталъ произносить невнятныя слова, окружающіе громко благодарили Бога за его спасеніе.

Наконецъ, мистеръ Осмондъ, очень довольный собой, простился съ хозяйками, которыя возымли о немъ очень высокое мнніе, удивляясь его знанію и искусству, въ особенности Джулія. Она увряла, что съ докторомъ Самсономъ очень весело поболтать, но что она никогда не ршилась бы вврить ему свою жизнь въ минуту дйствительной опасности.

Осмондъ, возвращаясь изъ Альбіон-ниллы, проходилъ мимо гробовщика Мондэй и К. Лавка уже давно была заперта, но молодой Мондэй, стоявшій у дверей, пригласилъ его войти.

— Мы сегодня похоронили, сэръ, мистриссъ Дженсонъ, это было выгодное дло. Получите за рекомендацію.— И съ этими словами онъ положилъ Осмонду въ руку четыре соверена.

Докторъ пріятно улыбнулся и какъ бы изъ благодарности прибавилъ:

— Въ Альбіон-вилл лежитъ больной въ удар.

— Въ самомъ дл, сэръ? и глаза молодаго Мондэя засверкали.

— Но, впрочемъ, я пустилъ ему кровь и поставилъ рожки.

— Ладно, сэръ, благодарствуйте, я буду на сторож.

Около двухъ часовъ ночи къ вилл подъхалъ экипажъ, и изъ него поспшно выскочилъ докторъ Самсонъ.

Больной лежалъ безъ чувствъ и былъ очень блденъ, жена и дти сидли около него въ глубокомъ гор.

Самсонъ пожалъ имъ руки и, внимательно осмотрвъ больнаго, снялъ съ головы повязку, поправилъ подушки, положилъ голову пониже и спокойно сказалъ:

— У него продолжительный обморокъ. Необходимъ тщательный уходъ. Но что это? ему ставили рожки! И Самсонъ вдругъ измнился въ лиц.

Мистриссъ Додъ замтила это и, дрожа всмъ тломъ, сказала:

— Васъ тутъ не было. Докторъ же Шортъ и мистеръ Осмондъ уврили меня, что безъ этого нельзя, и дйствительно ему сдлалось лучше. О, докторъ, зачмъ васъ тутъ не было? Мы ему и кровь пустили. О, не говорите, что это вредно. Оли утверждали, что онъ иначе умретъ. О, Дэвидъ, Дэвидъ! твоя жена убила тебя,— Она бросилась передъ нимъ на колни, цаловала его безчувственныя руки, просила у него прощенія.

Джулія напрасно старалась ее успокоить.

— Ничего, ничего, проворчалъ Самсонъ:— не убивайтесь такъ, душа моя, мы постараемся еще поправить дло. Нашатырный спиртъ, водка и осторожность — вотъ лучшія средства. Эти коновалы связали мн руки.

Потомъ онъ спросилъ: отчего произошелъ ударъ?

Никто не могъ ему дать положительнаго отвта: знали только, что капитанъ потерплъ кораблекрушеніе у французскихъ береговъ и упалъ безъ чувствъ на улиц, Альфредъ прибавилъ: что конторщикъ мистера Гарди нашелъ его на улиц и доставилъ домой.

— Въ такомъ случа должна быть нравственная причина, сказалъ Самсонъ.— Или, можетъ быть, онъ зашибъ голову во время крушенія.

Тщательно осмотрвъ голову Дэвида, онъ нашелъ длинный шрамъ.

— Это не то, сказалъ онъ:— шрамъ этотъ старый.

Мистриссъ Додъ всплеснула руками и увряла, что для нея онъ былъ новый, у ея Дэвида до послдней разлуки не было шрама.

Продолжая свой осмотръ, Самсонъ нашелъ открытую рану на его лвомъ плеч.

Онъ показалъ ее мистриссъ Додъ и Джуліи, лица ихъ покрылись мертвою блдностью. Спросивъ сюртукъ больнаго, Самсонъ отыскалъ въ немъ маленькую дырку и, внимательно осмотрнъ ее, промолвилъ:

— Эта рана нанесена ножомъ.

Изъ груди присутствующихъ вырвался крикъ ужаса.

— Тутъ нечего тревожиться, сказалъ Самсонъ:— это ничего: рана неглубока и кость нетронута. Меня гораздо боле безпокоитъ искусственная рана на рук. Эти скоты доктора ничего не смыслятъ въ періодичности припадковъ. Дло въ томъ, что у него былъ минутный припадокъ, кровь бросилась во вс оконечности, а они давай ставить рожки, какъ будто кровь сама собой не отхлынула бы и не наступилъ бы періодъ оцпененія. Завтра, по ходу болзни, припадокъ повторится, несмотря на кровопусканіе. Олухи же непремнно поставили бы къ вискамъ піявки, и приписали бы имъ прекращеніе пароксизма, который кончится самъ собою.

Самсонъ говорилъ теперь все то же, что и всегда, но совершенно инымъ топомъ: онъ не сердился, не кричалъ, а говорилъ тихо и спокойно, только на его лиц можно было замтить неудовольствіе и досаду. Онъ приказалъ приготовить тазъ съ горячей водой и горчицу, на случай ‘горячаго припадка’, какъ онъ выражался, по его теоріи, всякая болзнь иметъ лихорадочный, перемежающійся характеръ и за горячимъ припадкомъ слдуетъ холодпый, и обратно.

Больной всю ночь бредилъ и никого не узнавалъ.

Около восьми часовъ утра онъ совершенно успокоился и повидимому заснулъ. Мистриссъ Додъ воспользовалась этимъ временемъ, чтобы пойти и приготовить кофе Самсону и Эдуарду, которые, просидвъ всю ночь, теперь дремали въ своихъ креслахъ. Джулія, пылкая натура которой въ подобныхъ случаяхъ не знала устали, стояла на колняхъ у постели и горячо молилась о спасеніи своего отца.

Вдругъ больной вскрикнулъ громкимъ, дикимъ голосомъ:

— Гарди! мерзавецъ!

Осмондъ и Эдуардъ вскочили, протирая глаза. Они слышали этотъ крикъ, но не разобрали словъ.

Джулія едва могла встать на ноги: такъ страшно поразили ее эти слова. Она ихъ ясно слышала, и они будутъ ее теперь преслдовать день и ночь, не давая ни минуты покоя.

Больной застоналъ, снова началъ тяжело дышать и блдное лицо его покрылось багровыми пятнами. Самсонъ попросилъ Джулію выйти изъ комнаты и, съ помощью Эдуарда, посадивъ Дэвида на стулъ, поставилъ его ноги въ горячую горчичную ванну, затмъ, вскочивъ на другой стулъ, онъ вылилъ ему на голову съ полведра холодной воды. Больной тяжело вздохнулъ. Доктора, снова его облилъ, онъ вздрогнулъ, дико обвелъ глазами вокругъ и схватился за голову. При третьемъ обливань, больной вскочилъ на ноги.

Въ это время мистриссъ Додъ входила въ комнату, онъ пристально на нее посмотрлъ и сказалъ:— Люси!

Она бросилась къ нему, но Самсонъ во время остановилъ ее, сказавъ: ‘Тише, тише! Не надо сильныхъ ощущеній.’

— Хорошо! Я буду осторожна!— Она остановилась съ протянутыми руками и заплакала отъ радости.

Они уложили Дэвида въ постель и Самсонъ объявилъ мистриссъ Додъ, что опасности боле нтъ, а осталось только поправить зло, причиненное кровопусканіемъ.

Дйствительно, Дэвидъ замтно ослабвалъ и безпрестанно бредилъ.

Утромъ захалъ докторъ Шортъ. Его пригласили на консультацію съ докторомъ Самсономъ, но онъ отказался:

— Докторъ Самсонъ — извстный шарлатанъ и ни одинъ порядочный докторъ не будетъ съ нимъ консультировать.

— Мн очень жаль, отвчала мистриссъ Додъ:— это лишаетъ насъ возможности воспользоваться вашимъ искусствомъ.

Докторъ Шортъ сухо поклонился:— Всегда къ вашимъ услугамъ, какъ только этотъ шарлатанъ откажется отъ больнаго.— Съ этими словами онъ ухалъ.

Осмондъ, видя, что Самсонъ одержалъ побду, не нашелъ выгоднымъ съ нимъ спорить и сталъ мало-по-малу соглашаться съ его эмпирическими воззрніями, не отрекалсь вмст съ тмъ отъ своихъ собственныхъ, совершенно противоположныхъ.

Самсонъ, передъ отъздомъ въ городъ, просилъ его достать хорошую, врную сидлку. Тотъ прислалъ сильную, здоровую молодую женщину. Получивъ наставленія доктора Самсона, она приняла команду въ комнат больнаго и съ неудовольствіемъ, даже ревностью, смотрла на ухаживаніе мистриссъ Додъ и Джуліи. Она видла въ нихъ только сидлокъ-любительницъ, которыя могли сдлаться опасными соперницами присяжныхъ сидлокъ. Проведя много лтъ въ больницахъ, она, повидимому, совершенно забыла семейныя связи, забыла, что въ подобныхъ случаяхъ, даже и слабыя женщины отлично ходятъ за больными.

На слдующую ночь, ей удалось удалить всхъ и остаться одной въ комнат больнаго, на цлыхъ четыре часа, отъ одиннадцати до двухъ.

Мистриссъ Додъ и Джулія согласились на это, чтобы немножко отдохнуть и набраться новыхъ силъ, такъ-какъ он ни за-что не ршились бы поручить дорогаго больнаго исключительно одной сидлк.

Около двнадцати часовъ, больной сталъ бредить о кораблекрушеніяхъ, деньгахъ, и пр. и пр. Сидлка не обращала вниманія на эту пустую болтовню и, опустивъ голову, задремала.

Въ половин перваго она крпко спала.

Въ двадцать минутъ втораго она громко захрапла, и отъ этого самаго проснулась.

Она сняла со свчки и поспшила, какъ хорошая сидлка, взглянуть на больнаго.

На постели его не было.

Она протерла глаза, подняла свчку надъ самымъ тмъ мстомъ, гд онъ лежалъ, гд онъ долженъ былъ лежать, и гд его теперь не было. Она стала перебирать простыни, одяло, подушки… Руки ея сильно дрожали. Вдругъ онъ какъ-будто что-то надумала и поспшила изъ комнаты.

Поспшный ударъ въ дверь разбудилъ мистриссъ Додъ отъ ея безпокойнаго сна, она испугалась, не хуже ли Дэвиду?

— Что, онъ здсь? раздался голосъ сидлки.

— Онъ! Кто онъ? спросила испуганная мистриссъ Додъ.

— Да онъ! не могъ же онъ уйти богъ-знаетъ куда.

Дверь поспшно отворилась, и съ громкимъ крикомъ: ‘Позовите сына! разбудите весь домъ!’ мистриссъ Додъ бросилась въ комнату больнаго, черезъ секунду она уже летла наверхъ будить служанокъ, между тмъ, сидлка разбудила Эдуарда, Джулію, и звонила во вс колокольчики. Пока т спшили одваться, мистриссъ Додъ и сидлка обыскали весь домъ, съ чердака до погреба, но Дэвида нигд не было.

Он нашли только наружную дверь, настежъ отворенную.

——

Ночь была темная, накрапывалъ дождь.

Эдуардъ побжалъ въ одну сторону, мистриссъ Додъ и Елисавета въ другую.

Не успли они уйти, какъ Джулія отвела сидлку въ сторону и съ жаромъ спросила ее, не говорилъ ли чего ея отецъ.

— Да, онъ болталъ всю ночь напролетъ.

— Вспомните, не говорилъ ли онъ чего особеннаго?

— Нтъ, миссъ. Онъ бредилъ, какъ всегда больные передъ кризисомъ, да я не обратила на это вниманіе: каждый день слышу столько этого вздора.

— О, сжальтесь надо мной, постарайтесь вспомнить!

— Ну, миссъ, чтобы сдлать вамъ удовольствіе, мн кажется, что на этотъ разъ дло шло о сраженіяхъ, буряхъ, банкирахъ, грабителяхъ и т. д.

— Банкирахъ?! поспшно спросила Джулія.

— Да, миссъ, о банкирахъ и мошенникахъ онъ упомянулъ раза два, но по большей части слышны были слова: грабитель, корабль, деньги, и тому подобный бредъ. Больные всегда безсмысленно повторяютъ передъ концомъ все, что въ жизни видли, слышали или читали. Мы, сидлки, никогда не обращаемъ вниманіе на то, что они говорятъ, и вы можете быть уврены, что мы никогда не разболтаемъ того, что слышимъ отъ больныхъ.

Джулія не слыхала и половины ея словъ, она была погружена въ глубокую думу.

Наконецъ, приказавъ Сар надть шляпу, она побжала наверхъ за бурнусомъ. Вернувшись назадъ, она замтила, что Сара разговаривала съ сидлкой. Накинувъ на голову капишонъ, Джулія вышла за улицу, Сара молча послдовала за ней, пройдя нсколько шаговъ, служанка заговорила:

— Миссъ, сидлка полагаетъ, что вамъ бы лучше остаться дома.

— Сидлка полагаетъ! Да она не знаетъ ни меня, ни моего горя.

— Да вдь она, миссъ, опытная женщина, она говорить… Какая холодная и темная ночь.

— Да что же она говоритъ?

— О, у меня не хватаетъ силы сказать вамъ, пойдемте лучше домой. Она говоритъ, что прежде чмъ мы найдемъ добраго барина, его мученія кончатся навсегда. И Сара залилась слезами.

— Пойдемъ скоре, съ отчаяніемъ воскликнула Джулія, и, немного погодя, прибавила: — разскажи все, только не останавливай меня.

— Она говоритъ, миссъ, что мистеръ Кэмбель, который умеръ прошлое лто, передъ смертью лежалъ безъ чувствъ совершенно такъ же, какъ баринъ, она ежеминутно ожидала кризиса, но вдругъ встрчаетъ его въ халат на лстниц, онъ говоритъ ей: ‘Я теперь совсмъ здоровъ’, и съ этими словами надаетъ мертвымъ къ ней на руки. Другой разъ она ходила за старымъ фермеромъ. Онъ былъ такъ же слабъ, какъ баринъ, но въ то время, когда ожидали всякую минуту, что онъ отправится, его вдругъ увидли въ пол: онъ былъ совсмъ одтъ, и копалъ картофель. Но не успли къ нему подбжать, какъ онъ грохнулся мертвымъ на землю. У нашей сидлки есть знакомая старушка, тоже сидлка, такъ та говоритъ, что жизнь человка, какъ пламя лампадки, прежде чмъ навсегда погаснуть, всегда вспыхнетъ въ послдній разъ. Да куда же мы идемъ?

— Разв ты не видишь, что на набережную.

— О, не ходите туда, миссъ, я не могу видть воды, когда чмъ нибудь взволнована.— Въ это время къ нимъ подошелъ пьяный и предложилъ проводить ихъ, он молча ускорили шаги, онъ слдовалъ за ними, предлагая угостить ихъ въ кабачк. Джулія шла все скоре и скоре.

— О, миссъ, кричала запыхавшись Сара:— мы этого должны были ожидать въ такую пору. Да не бгите такъ.

— Не бгите?— Мы просто полземъ. Онъ не твой отецъ, Сара, ты не можешь чувствовать то, что я. Я не могу такъ идти.— И она пустилась бжать.

На углу одной улицы, он наткнулись на цлую кучку женщинъ, о чемъ-то съ жаромъ разговаривавшихъ, изъ оконъ сосднихъ домовъ торчали головы въ ночныхъ колпакахъ. Джулія прислушалась, дло было въ томъ, что только что какое-то привидніе промелькнуло по улиц. Вс громко спорили, былъ ли это настоящій призракъ, или просто какой нибудь шутникъ пугалъ народъ.

Джулія вскрикнула, и побжала еще скоре, наконецъ, она очутилась у дверей Ричарда Гарди, на улиц никого не было. Она остановилась въ нершимости, предположенія ея могли быть неосновательны. Она дрожала всмъ тломъ. Ей было страшно одной на улиц и въ такую глухую ночь.

Вдругъ она услышала вблизи голоса. Она подошла къ корридору, откуда ихъ можно было различить довольно ясно. Между этими голосами она тотчасъ узнала голосъ любимаго человка. Она невольно отшатнулась и не знала, что ей длать. Не разсердится ли онъ, что она здсь?

Шаги тихо приближались по корридору.

Она стала звать Сару, но та была еще далеко. Въ эту самую минуту изъ корридора вышелъ Альфредъ съ двумя полисменами, они что-то несли, газовый фонарь освтилъ безжизненное тло человка въ халат, прикрытое шинелью.

Это былъ ея отецъ…

——

И понын полисмены разсказываютъ объ этой странной встрч подъ фонаремъ у банка Гарди, какъ молодая двушка бросилась, рыдая, цаловать блдныя щоки отца, считая его мертвымъ, какъ молодой человкъ поднялъ ее и заголосилъ вмст съ нею, какъ они сами, полисмены, не могли удержаться и плакали, точно дти.

——

Они позвали еще нсколько полисменовъ и снесли Дода въ Альбіон-виллу.

Дорогой между Джуліей и Альфредомъ произошло что-то странное: они шли порознь, хранили глубокое молчаніе, и только повременамъ тяжело издыхали.

Я умалчиваю о томъ, что перечувствовали обитатели Альбіон-виллы, когда принесли безчувственное тло Дода.

На слдующій день, блдное лицо больнаго покрылось желтоватымъ оттнкомъ, и въ полдень, передъ самымъ пріздомъ Самсона, онъ открылъ глаза и уставилъ ихъ на мистриссъ Додъ и Джулію, которыя теперь сами ухаживали за нимъ. Съ радостью, съ тревожнымъ ожиданіемъ удерживали он дыханіе, чтобы услышать первыя сладкія слова воскресающей жизни и любви.

Но, къ ихъ удивленію и горести, онъ ихъ не узнавалъ. Он начали съ нимъ говорить, называли себя, со слезами умоляли узнать ихъ, сказать имъ хоть слово. Но онъ продолжалъ безсмысленно да нихъ смотрть.

Самсонъ нашелъ ихъ рыдающими у постели, он нжно съ нимъ поздоровались, особенно Джулія, горячій спорщикъ обратился въ виду настоящей опасности въ спокойнаго, ревностнаго врача.

Докторъ Самсонъ ничего не зналъ о случившемся во время его отсутствія. Онъ весело подошелъ къ больному, мистриссъ Додъ и Джулія не спускали съ него глазъ.

Но едва усплъ онъ взглянуть на Дэвида, какъ вдругъ измнился въ лиц: горькая скорбь выразилась въ его грубыхъ, но выразительныхъ чертахъ.

Этого было довольно для мистриссъ Додъ, она съ отчаяніемъ воскликнула: ‘Онъ меня не узнаетъ! онъ не слышитъ моего голоса. Онъ умираетъ! онъ умираетъ! О, моя бдная сиротка!’

— Нтъ! ничего! говорилъ Самсонъ: — вы ошибаетесь: онъ не умретъ. Но…

Онъ остановился. Его мрачное лицо говорило краснорчиве всякихъ словъ.

XXIV.

Но возвратимся къ банку. Скинеръ пришелъ отъ Додовъ въ сильномъ волненіи. Онъ былъ все же человкъ и ихъ горестное положеніе не могло не возбудить въ немъ сожалнія и раскаянія.

Лакей сказалъ ему, что мистеръ Гарди ухалъ куда-то, вроятно въ Лондонъ. Скинеръ грустно поникъ головою. Что бы это значило? Не ухалъ ли онъ заграницу?

Но вскор онъ улыбнулся своимъ опасеніямъ, онъ былъ увренъ, что Гарди обманулъ слугъ и спокойно ждетъ его въ пріемной банка.

Онъ подождалъ, пока совсмъ стемнло, обошелъ кругомъ саду и постучалъ въ окно пріемной, отвта не было, комната казалась пустою. Онъ толкнулъ окно, оно отворилось. Мистеръ Гарди такъ былъ занятъ присвоеніемъ себ чужой собственности, что даже не позаботился о безопасности своего имущества. Никогда, впродолженіе всей его жизни, онъ не забывалъ собственноручно затворять желзныя ставшіе теперь даже не заперъ и задвижекъ у окна. Это не предвщало ничего хорошаго.

‘Онъ бжалъ и обманулъ меня, какъ и всхъ другихъ’, думалъ Скинеръ, и вошелъ въ комнату. Найдя коробку со спичками, онъ заперъ ставни, зажегъ свчку, и принялся рыться въ бумагахъ банкира въ надежд отыскать что нибудь, обнаруживающее его намренія. Онъ дйствительно нашелъ нсколько бумагъ, подтвердившихъ его увренность, что банкиръ его обманетъ, если только будетъ въ состояніи. ‘Но коса нашла на камень’ утшалъ онъ себя: ‘посмотримъ, чья возьметъ.’

На церковныхъ часахъ пробило часъ.

Скинеръ вздрогнулъ, выскочилъ изъ окна и, захлопнувъ его, вышелъ въ калитку.

Въ комнат Альфреда еще свтился огонь и сердце Скинера сжалось. ‘Вотъ еще одинъ, который не будетъ спать ночей изъ-за насъ’ подумалъ онъ.

На слдующій день въ три часа мистеръ Гарди возвратился домой. Онъ здилъ въ городъ мнять порученныя ему деньги, онъ до сихъ поръ старался смотрть на нихъ какъ на чужую собственность, которую онъ хотлъ возвратить, но судьба помшала. Размнявъ ихъ на пятисотфунтовые билеты, онъ поспшно воротился домой. Скинеръ радостно вздохнулъ, увидавъ его, и Гарди, смекнувъ въ чемъ дло, пригласилъ его съ собою въ гостиную, съ притворною откровенностью разсказалъ, что онъ сдлалъ, и потомъ спросилъ, не иметъ ли онъ извстій изъ Альбіон-виллы.

Скинеръ въ отвтъ представилъ, въ какомъ бдственномъ положеніи находится семейство Дода.

— И, сэръ, прибавилъ онъ, понижая голосъ:— Мистеръ Альфредъ помогалъ отнести больнаго наверхъ. Ужь заварили мы кашу.

— Все къ лучшему, отвчалъ хладнокровный Гарди: — онъ намъ будетъ очень полезенъ, сообщая необходимыя свднія: онъ скажетъ Джени, а Джени передастъ мн. Какъ вы думаете, будетъ жить Додъ или нтъ?

— Нтъ. И никто не узнаетъ, что деньги у насъ.

— Кому же знать? Вдь онъ самъ сказалъ, что его корабль погибъ, а спасшіеся отъ кораблекрушенія не приноситъ на берегъ четырнадцать тысячъ фунтовъ. При этихъ словахъ глаза Гарди заблистали, Скинеръ внимательно слдилъ за нимъ.

— Скинеръ, торжественно произнесъ онъ:— мн кажется, дочь моя Джени права, провидніе иногда вмшивается въ людскія дла, вы знаете, какъ я боролся, чтобы спасти мое семейство отъ позора и нищеты, вс мои старанія оказались тщетными. Но Господь все видлъ, спасъ эти деньги отъ столькихъ опасностей и чудеснымъ образомъ вручилъ ихъ мн для спасенія моего семейства. Я долженъ быть благодарнымъ: употребить часть ихъ на богоугодныя дла, а на остальныя нажить новое состояніе.— Но, проклятье!— вдругъ воскликнула. онъ и грустно опустилъ голову. Ясно было, что ему пришла внезапная мысль, которая сильно его тревожила.

— Что, сэръ? что? спросилъ Скинеръ.

— Росписка!

XXV.

— Росписка? Только-то? Она вдь у васъ, хладнокровно произнесъ Скинеръ.

— Почему вы это думаете? поспшно спросилъ Гарди. Въ его голов тотчасъ родилось подозрніе, что она вроятно у Скинера.

— Да я, сэръ, видлъ росписку въ его рукахъ.

— Такъ она попала въ Альбіон-виллу? Мы погибли.

— Нтъ, нтъ, сэръ, вы не хотите меня выслушать: я хорошо помню, что она выпала у него изъ рукъ, когда съ нимъ случился ударъ, и мн кажется, хотя я не могу утверждать наврное, что онъ упалъ на нее. Какъ бы то ни было, но у него ничего не было въ рукахъ, когда я провожалъ его въ Альбіон-виллу, росписка должна быть здсь, вы, вроятно, засунули ее въ какой нибудь ящикъ.

— Нтъ, нтъ, Скинеръ, сказалъ мистеръ Гарди съ возрастающимъ страхомъ:— намъ нечего морочить другъ друга. Я пробылъ въ комнат не боле трехъ минутъ и только думалъ, какъ бы скоре ухать въ городъ и размнять деньги.

Онъ сильно позвонилъ и спросилъ вошедшую Бетти, что она сдлала съ бумажкой, которая была на полу.

— Я подняла и положила ее на столъ, сэръ, вотъ она — и Бетти показала на столъ.

— Нтъ, нтъ! сказалъ Гарди:— та бумажка была гораздо меньше этой.

— Ахъ, такъ это вроятно была маленькая смятая бумажка, лежавшая близь корзинки?

— Да! Да! Что ты съ нею сдлала?

— Я положила ее въ корзинку.

Гарди устремилъ свой взглядъ на корзинку, но она была пуста. Бетти поняла этотъ взглядъ и поспшила замтить, что она выбросила все, что было въ ней, въ сорную кучу. Мистеръ Гарди злобно зарычалъ, а Бетти, покачавъ головою, молча вышла изъ комнаты.

— Нечего длать, горестно произнесъ Гарди:— надо будетъ порыться въ сорной куч.

— Но, сэръ, вдь вашего имени нтъ на росписк.

— Что же? Купецъ отвчаетъ за дйствія своихъ приказчиковъ, притомъ это мой бланкъ съ моимъ вензелемъ. Пойдемте, не надо отчаиваться. И онъ отправился на кухню, гд, принявъ веселый видъ, попросилъ судомойку указать ему и мистеру Скинеру сорную кучу. Она вытаращила глаза, но повиновалась.

Сорной кучи никакой не оказалось.

Двушка объяснила, что въ то утро приходилъ тряпичникъ и забралъ вс бумажки, тряньи и кости.

Воротившись со двора, мистеръ Гарди, совершенно растерянный, услся въ гостиной, а Скинеръ продолжалъ украдкою слдить за нимъ.

Наконецъ Гарди прервалъ молчаніе.

— Самъ чортъ вмшался въ это дло. Никакой умъ, никакое умнье не устоитъ противъ подобнаго несчастія. Лучше бы намъ было вовсе не начинать этого дла. Мы теперь никогда не успокоимся, никогда не будемъ въ безопасности.

Скинеръ старался повернуть дло въ шутку.

— Сэръ, сказалъ онъ: — вдь въ настоящую минуту эта росписка уже погребена въ огромной куч сора на лондонской дорог. Кто станетъ ее тамъ искать, или кто обратитъ на нее вниманіе, если даже и найдетъ?

Гарди покачалъ головой.

— Эта громадная куча ежегодно раскупается фермерами, произнесъ онъ.— Росписка, стоющая мн 14,000 фунтовъ, будетъ брошена на поле съ навозомъ, и какой нибудь грамотный работникъ прочтетъ ее и, увидвъ имя капитана Дода, принесетъ въ Альбіон-виллу, въ надежд получить что нибудь въ награду. Да поможетъ Господь Богъ тому человку, поторый ршился на преступленіе, не уничтоживъ прежде всхъ письменныхъ уликъ.

Съ этой минуты деньги, которыя Гарди незаконно себ присвоилъ, не давали ему ни минуты покоя.

Онъ хотлъ-было сказать тряпичнику, что потерялъ бумажку и попросить его порыться въ куч на лондонской дорог, но тотчасъ же оставилъ это намреніе, боясь этимъ возбудить подозрнія.

Наконецъ онъ просто ршился купить себ безопасность такъ, какъ на семъ свт все покупается: онъ поручилъ ловкому агенту купить всю сорную кучу, и сохранилъ это въ тайн отъ Скинера.

Но, несмотря на это, ему еще грозила опасность: капитанъ Додъ все еще былъ живъ. Люди часто оправляются отъ удара, въ особенности, если переживутъ первыя сутки. Оставшись въ живыхъ, Додъ, конечно, никогда не помирился бы съ человкомъ, который едва не убилъ его. И тогда, прощай вс планы на бракъ Альфреда съ Джуліей, посредствомъ котораго Гарди намревался устроить свои дла. Просто же удержать за собою деньги Дода, было очень трудно и опасно. Онъ всегда могъ доказать свое право. Гарди находился въ такомъ положеніи, что никакія хитрости не могли помочь ему извернуться — столько было доводовъ за и противъ всякаго проекта. Онъ ходилъ посреди огня — какъ говорятъ полатыни. Но, чмъ больше онъ обдумывалъ свое положеніе въ случа, если Додъ останется въ живыхъ, тмъ боле онъ убждался, что ему оставалось или возвратить деньги законному ихъ владльцу, или бжать съ чужимъ добромъ заграницу. Любовь къ дтямъ и остатокъ самолюбія не позволяли ему прямо ршиться на кражу, и потому съ очень стсненнымъ сердцемъ и какъ бы нехотя онъ отправился въ контору корабельнаго маклера, чтобъ узнать, когда идетъ первый корабль въ Америку.

Углубившись въ свои думы и ожидая ежедневно разоренія, онъ не замчалъ, что Скинеръ слдовалъ за нимъ всюду и наблюдалъ за всми его дйствіями.

Ему надлежало еще ршиться, когда объявить себя банкротомъ: немедленно или подождать еще, много можно было сказать въ пользу того и другаго ршенія, много же и передумалъ Гарди за это время: днемъ онъ дрожалъ, ожидая каждую минуту своей погибели, ночью онъ неспалъ и все думалъ. Хотя лицо его попрежнему было спокойное, но морщинъ на немъ сильно прибавилось и желзные нервы начали измнять ему отъ постояннаго напряженія ума, безсонницы и тревожныхъ опасеній. Не проходило ночи, чтобы онъ нсколько разъ не вскакивалъ съ постели, боясь какихъ-то тайныхъ, страшныхъ враговъ.

Замчательно, что въ пылу нервнаго раздраженія, люди иногда видятъ ясно, чего они прежде не замчали, такъ въ одну изъ этихъ страшныхъ ночей Гарди вспомнилъ о бумажник Дэвида Дода. Онъ ясно видлъ его передъ собою и на внутренней сторон его наклеенную бумажку, исписанную карандашомъ или свтлыми чернилами, онъ не могъ хорошенько припомнить.

Что было тамъ написано? Не нумера ли билетовъ, или ихъ описаніе? Зачмъ не вынулъ онъ бумажника изъ кармана умирающаго? ‘Дуракъ! Дуракъ! простоналъ онъ:— зачмъ было длать дло на половину?’

Другой разъ онъ испыталъ еще сильнйшій ударъ. Онъ тревожно дремалъ, вдругъ слышитъ, стучатся въ наружную дверь.

Онъ вскочилъ съ постели и въ испуг вообразивъ, что полиція пришла его арестовать, началъ поспшно одваться, намреваясь бжать.

Онъ надлъ уже свои панталоны и туфли и доставалъ изъ-подъ подушки несчастныя деньги, когда услышалъ, что его громко зовутъ по имени, но на этотъ разъ звуки неслись изъ саду, въ который выходили окна его спальни. Онъ потихоньку отворилъ окно и глазамъ его представилось страшное зрлище. Прямо противъ него стояла какая-то чудовищная, сверхъестественная фигура, очень походившая на привиднія, какими мы ихъ привыкли себ воображать.

Фигура эта, вся въ бломъ и чудовищно высокаго роста, кричала дикимъ голосомъ, подобно рыканію раненаго льва: ‘Мерзавецъ! Гарди! Отдай мн мои деньги, мои четырнадцать тысячъ фунтовъ. Возврати мн деньги моихъ дтей, а не то пусть твои дти издохнутъ на твоихъ глазахъ. Отдай мн деньги моихъ дтей, или будь проклятъ ты и все твое семейство!’

И грозная фигура, упавъ на колни, повторяла ужасное проклятіе. Гарди невольно отшатнулся и задрожалъ отъ суеврнаго страха.

Но это чувство вскор замнилось простой боязнью, чтобъ этотъ человкъ своими криками не разбудилъ сосдей. И дйствительно, мистеръ Гарди, несмотря на свое волненіе, очень ясно разслышалъ, какъ вблизи отъ него потихоньку открылось окошко. Ночь была темная. Онъ высунулъ голову и дрожащимъ голосомъ прошепталъ: ‘Тише! Тише! Я сейчасъ принесу вамъ деньги.’

Внутренно проклиная свою тяжелую участь, онъ досталъ роковыя деньги, надлъ сюртукъ и, взявъ въ гостиной ключи, тихо спустился но лстниц, отперъ дверь и началъ отворять ставни. Въ это время ему послышалось, что въ саду тихо шепталось нсколько голосовъ.

Онъ, разумется, подумалъ, что Додъ разсказываетъ о всемъ случавшемся кому-нибудь изъ сосдей, и не зналъ, что длать, но, какъ осторожный человкъ, сталъ прислушиваться.

Голоса умолкли и онъ услышалъ шаги, приближающіеся къ окошку, у котораго онъ стоялъ. Они направились къ маленькой калитк. Онъ побжалъ въ кухню и сталъ снова прислушиваться у окна, выходящаго на улицу. Ему необходимо было узнать намренія этихъ людей, чтобы самому дйствовать сообразно съ этимъ. Онъ не смлъ отворить окно, ибо передъ нимъ стояла полусогнувшаяся женская фигура, но вскор эта фигура быстро бросилась въ сторону, откуда слышались шаги, тогда онъ ршился пріотворить окно и услышалъ крики отчаянія: юный голосъ молодой двушки лепеталъ, что ея отецъ умеръ.

— A! дло, прошепталъ Гарди.

Все же онъ не могъ не вздрогнуть при мысли о смерти этого человка.

Вскор шаги удалились, рыданія стали долетать до него глуше, невнятне, и эти четырнадцать тысячъ фунтовъ, которыя онъ за дв минуты передъ тмъ готовъ былъ отдать, остались въ его безспорномъ владніи. Онъ вздохнулъ свободне. ‘Деньги мои, и я ихъ удержу. Такъ Богу угодно. Бдный Додъ!’

Онъ опять легъ въ постель и ршился во что бы ни стало заснуть.

Онъ дйствительно начиналъ уже засыпать, какъ вдругъ его встревожили новыя мысли. Онъ вспомнилъ, что какое-то окошко въ его дом открылось, когда Додъ, проклиная его, требовалъ деньги своихъ дтей.

Чье окошко?

Боле полдюжины людей спали на этой сторон дома.

Чье же это могло быть окошко? Странное недоумніе душило, жгло его.

XXVI.

Небольшая толпа народа стояла передъ старымъ банкомъ, безсмысленно смотря на маленькое объявленіе, прибитое на ставняхъ и гласившее о прекращеніи платежей на мсяцъ или около того, вслдствіе вины какихъ-то неназванныхъ агентовъ.

Такъ велико было довріе къ банку, что многіе говорили, что онъ оправится черезъ мсяцъ, непремнно оправится, но за то другіе в дли въ этомъ объявленіи только уловку, чтобы не вдругъ поразить кредиторовъ. Они знали по опыту, что многія подобныя объявленія кончались ликвидаціею и выдачею шести пенсовъ за фунтъ.

Къ концу дня площадка передъ банкомъ сдлалась театромъ самыхъ потрясающихъ сценъ, одинъ за другимъ являлись люди, обнищавшіе въ одинъ день по милости Гарди, и съ отчаяніемъ говорили своимъ собратьямъ но напасти, что лишились всего, и теперь имъ предстоитъ или голодная смерть или богадельня, матери, убитыя горемъ, тащили своихъ дтей и, высоко подымая ихъ надъ своими головами, глухо звали банкира, чтобъ онъ посмотрлъ на этихъ несчастныхъ созданій, оставленныхъ имъ безъ куска хлба. Толпа рыдала, ревла, ломаясь въ двери банка.

Но подобно волн, бьющей о каменный утесъ, напрасно стучала, ломалась толпа: каменныя стны и плотныя ставни банка были такъ же безчувственны къ раздирающему воплю горя и тщеты, какъ холодное сердце самаго банкира. На слдующій день несчастные напали на Альфреда, выходившаго съ задняго крыльца, и осыпали его ругательствами и проклятіями. Джени не смла выглянуть въ окошко отъ страха и стыда. Но Ричардъ Гарди спокойно сидлъ въ своей пріемной и подводилъ итоги подъ ложнымъ балансомъ. Нкоторыя изъ жертвъ обратились къ мэру, къ алдерменамъ, къ судьямъ, прося защиты — но это было напрасно.

Около полудня хладнокровное равнодушіе банкира къ его благодтелямъ, жизнь которыхъ онъ помрачилъ навки, было нсколько потрясено, тяжелый камень съ трескомъ ударился о ставню его конторы. Весь домъ задрожалъ и банкиръ быстро вскочилъ со стула. Этотъ ударъ былъ только провозвстникомъ грозы, трахъ! трахъ! окна полетли въ дребезги, вихремъ посыпались камни, палки и въ нсколько секундъ все въ дом было перебито и сломано: зеркала, мебель, картины, статуи…

Гарди вздрогнулъ. Это была единственная форма протеста, которая могла его тронуть. Но онъ тотчасъ же оправился. ‘Благодарю васъ, сказалъ онъ: — очень вамъ благодаренъ, теперь я правъ, а вы виноваты.’ И онъ послалъ за полиціею, которая, въ благодарность за его щедрую плату, горячо принялась защищать его права и даже не щадила тхъ, кто просто стоялъ въ толп, горько оплакивая свое несчастіе.

‘Ну, проваливай! Нищіе!’ гремла полиція. И полиція была права. Нищета ничего не добьется тщетными воплями и только понапрасну заграждаетъ дорогу богатымъ.

Но если банкиръ, безчувственный эгоистъ, мучимый своими собственными опасеніями, не обращалъ никакого вниманія на вопли разоренныхъ имъ людей, то въ его дом были люди, которые глубоко сочувствовали общему несчастью. Альфредъ и Джени были поражены, убиты горемъ, сидя вмст въ одной изъ комнатъ нижняго этажа, они слышали вопли и стоны у дверей, и горячія слезы текли по ихъ щекамъ, пылавшимъ отъ стыда. Альфредъ при этомъ далъ торжественно обтъ заплатить до послдняго гроша вс деньги, которыя его отецъ долженъ былъ этимъ бднымъ людями. Это было похоже на него и на счастливый его возрастъ, въ которомъ юноши всегда воображаютъ, что они могутъ все сдлать!

Но вскор оказалось, къ великому его ужасу, что онъ видлъ еще только самую незначительную часть несчастій, причиненныхъ его отцомъ. Самое тяжелое горе, какъ всегда, скрывалось въ тни, за несчастными, оглашавшими воздухъ своими криками, было еще множество скромныхъ, тихихъ, порядочныхъ семействъ, которыя были совершенно разорены. Эти люди были такъ жалки, положеніе ихъ такъ ужасно, что Альфредъ готовъ былъ рвать на себ волосы, видя невозможность имъ помочь.

Я разскажу здсь лишь немногіе примры, и предоставлю самому читателю изъ отрывочныхъ чертъ нарисовать себ полную картину ужасовъ, сопровождающихъ такое обыкновенное явленіе, какъ банкротство. Подробности эти хотя близко знакомы народу по горькому опыту, слишкомъ, однако, мало изслдованы статистиками и законодателями.

Мистеръ Эсгаръ, уважаемый всми купецъ, для уплаты значительныхъ обязательствъ, сосредоточилъ вс свои капиталы въ банк. Проживая въ нкоторомъ отдаленіи отъ банка, онъ узналъ роковую всть во время обда. Вечеромъ онъ общалъ приводить своихъ дочерей на балъ и сдержалъ свое общаніе. Оставивъ ихъ тамъ, онъ воротился домой, собралъ вс свои вещи и на слдующее же утро отплылъ съ ними въ Америку, взявъ съ собою вс деньги, какія только могъ собрать въ Лондон, и такимъ образомъ разорилъ еще многихъ другихъ. Эсгаръ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые долго остаются честными, но не всегда. Это было его первое безчестное дйствіе: ‘Мошенничество сдлало меня мошенникомъ, говорилъ онъ въ свое оправленіе.’ — Vleat quantum.

Джонъ Шау, трудолюбивый лакей, откладывалъ деньги изъ своего жалованья впродолженіе семнадцати лтъ, чтобы на старости взять въ аренду трактиръ, этотъ рай лакеевъ. Онъ былъ помолвленъ на красивой, ловкой горничной, и уже совершенно покончилъ сдлку съ хозяиномъ ‘Розы и короны’, только еще деньги не были уплачены. Грянулъ ударъ: онъ всего лишился — всего, для чего жилъ и на что надялся столько лтъ. Онъ не имлъ достаточно силы воли, чтобъ начать съизнова, и потому черезъ двое сутокъ повсился.

Докторъ Филипсъ, семидесяти-четырехлтній больной старикъ, недавно продалъ свою практику, домъ съ мёбелью и все хозяйство за очень хорошую цну, и положилъ деньги въ банкъ, въ ожиданіи найти имъ лучшее помщеніе. Деньги его теперь пропали и бдный старикъ остался съ женою и дочерью нищимъ изгнанникомъ, ибо онъ продалъ свою практику съ условіемъ, какъ это всегда длается, незаниматься леченіемъ больныхъ ближе столькихъ-то миль отъ Баркинтона. Онъ сталъ просить своего преемника взять его въ помощники, но тотъ грубо отказалъ, сказавъ, что ему нуженъ расторопный молодой человкъ. Тогда старикъ обратился къ своимъ бывшимъ паціентамъ, но большинство изъ нихъ также пострадало по милости Гарди, и потому онъ собралъ самую маленькую сумму, чтобъ купить осла, тележку и отправиться съ семействомъ въ отдаленную деревушку. Какъ ему тамъ жилось, мы можемъ видть изъ того факта, что черезъ нсколько недль его восемьнадцатилтнюю дочь посадили въ тюрьму за то, что она украла брюкву въ сосднемъ пол, чтобъ не допустить отца умереть съ голоду.

Въ ту же тюрьму, но другой дорогой, отправились: пасторъ Генри Скудоморъ, Филиппъ Галлъ, торговецъ полотномъ, Нилъ Пратсъ, башмачникъ, Симсонъ Гаррисъ, зеленщикъ, и еще нсколько другихъ несчастныхъ, вс они были честные, работящіе люди, и только потерявъ все свое достояніе, съ отчаянія бросились на чарку, думая затопить въ вин свое горе, а чарка привела ихъ въ тюрьму.

Іосифъ Іонъ, трудолюбивый слесарь, только что собиравшійся купить лавку, лишившись всего, бросилъ работу и сдлался присяжнымъ воромъ.

Мистеръ Уилліамсъ, учитель воскресной школы, уважаемый всми, какъ хорошій мужъ и отецъ семейства, услыхавъ роковую всть, вдругъ пошелъ въ атеисты, сжегъ свою библію передъ плачущею женою, испуганными дтьми и оторопвшей служанкою. Онъ, впрочемъ, предался не пьянству, а божб, богохульству и запретилъ своему семейству ходить въ церковь.

Три старушки сестры, миссъ Лёнлей, жили вс вмст на проценты съ своего капитала, которыхъ имъ нетолько доставало на покойную счастливую жизнь, но и на добрыя дла. Особливо одна изъ нихъ, неоставлявшая своей постели отъ органическаго разстройства спинной кости, пользовалась всеобщею любовью и уваженіемъ. Она работала для бдныхъ, учила дтей, мирила ссорящихся, утшала несчастныхъ, помогала деньгами бднымъ — однимъ словомъ, вполн оправдывала данное ей прозвище ‘солнца бдныхъ’. И какъ она была счастлива эта бдная, больная женщина. Ангельская улыбка играла на ея лиц, когда, лежа на своей постели, она видла кругомъ себя несчастныхъ, страждущихъ, выходившихъ отъ нея успокоенными, утшенными. И вдругъ этой святой женщин приносятъ всть, что вс ихъ деньги пропали и он остались нищими. Несчастная всплеснула руками.

— Что будетъ съ моими бдными? воскликнула она, и залилась слезами.

На другое утро ‘солнце бдныхъ’ закатилось: ее нашли мертвой. Горе сломило ее.

Переходимъ къ случаю, котораго послдствія были такъ важны, что мы должны разсказать его подробне.

Мистриссъ Макслей однажды ночью почувствовала въ ногахъ что-то шершавое.

— Что это такое? спросила она.

— Не твое дло, отвчалъ Макслей: — это мои панталоны.

— Зачмъ же ты прячешь ихъ въ постель?

— Это мое дло, промычалъ Макслей.— Впрочемъ, я это длаю вовсе не для того, чтобы ты ихъ носила, прибавилъ онъ рзко.

Однако, черезъ нсколько минутъ, онъ объявилъ, что взялъ изъ банка вс свои деньги, она стала разспрашивать о причинахъ, побудившихъ его это сдлать, но онъ вмсто отвта посовтовалъ ей поскоре уснуть.

Дло было въ томъ, что карманы его панталонъ были полны банковыми билетами. Макслей, опасаясь воровъ, всегда клалъ ихъ съ собою въ постель.

Банкъ лопнулъ во вторникъ. Макслей остался спокойнымъ и на вс вопросы любопытныхъ, много ли онъ потерялъ, очень серьёзно отвчалъ:

— Посмотрите на мои глаза!

Въ пятницу назначено было собраніе въ клуб и вс члены его, собравшись въ кабачк подъ вывскою ‘Гончая Собака’, съ шумомъ толковали о своихъ потеряхъ. Макслей спокойно покуривалъ свою трубку, и когда настала его очередь жаловаться, сухо сказалъ:

— Я вынулъ вс свои деньги, тому уже недля (восклицанія). Меня предупредили: сынъ мой Джакъ писалъ мн изъ Канады, что тамошній агентъ Гарди лопнулъ, а эти банкиры точно дубы начинаютъ всегда гнить съ оконечностей, и только потомъ уже пропадаетъ сердцевина.

Вс присутствующіе пришли въ ярость.

— Какъ? ни объ этомъ знали и не предупредили никого изъ насъ! Разв это по дружески? Разв такъ поступаютъ сосди?

Въ отвтъ на эту бурю, вызванную его словами, Макслей только отвчалъ:

— Не мое дло заботиться о васъ. Меня уже разъ проучили за сплетни, пуганая ворона куста боится.

— О! воскликнулъ одинъ изъ сосдей:— я ему не врю. Онъ притворяется я его девятьсотъ фунтовъ пропали вмст съ нашими.

— Неправда.

И съ этими словами Макслей вытащилъ изъ кармана совсмъ новый банковый билетъ.

— Это что? спрашиваю васъ, господа.

— Это похоже на десятифунтовую бумажку, Джемсъ,

— Хорошо, остальныя похожи на эту, я знаю, гд найти еще восемьдесятъ-девять подобныхъ бумажекъ.

Билетъ переходилъ изъ рукъ въ руки и при взгляд на него вс лукаво улыбались.

— Что это вы вс скалите зубы! воскликнулъ Макслей съ безпокойствомъ.

— Ха, ха, ха!

— Лучше скажите, что это вовсе не деньги и годятся только на папильотки, продолжалъ онъ, съ яростью вырывая билетъ изъ рукъ одного изъ смотрвшихъ.— Если я не умю читать, зато знаю цифры, и я хорошехонько разглядлъ цифру десять на каждомъ изъ билетовъ.

Громкій и всеобщій смхъ былъ единственнымъ отвтомъ на это хвастовство.

Макслей съ сердцемъ схватилъ фуражку и выбжалъ изъ кабака, преслдуемый общимъ смхомъ.

Черезъ пять минутъ онъ былъ уже дома и, бросивъ билета на колни своей жены, спросилъ ес, стараясь не выказывать своего смущенія:

— Сударыня, какъ называете вы это?

Она подняла билета и, приблизивъ его къ свчк, отвчала:

— Это десятифунтовый билетъ Гарди, то-есть онъ былъ такимъ до банкротства.

— Такъ о чемъ же смялись эти дураки?

И Макслей разсказалъ ей, въ чемъ было дло.

Мистриссъ Макслей задрожала всмъ тломъ.

— Да ты мн сказалъ, что заблаговременно взялъ вс наши деньги отъ Гарди?

— Разумется, глупая женщина — и, вытащивъ изъ кармана цлую пачку банковыхъ билетовъ, онъ сердито бросилъ ихъ на столъ.

Мистриссъ Макслей, взглянувъ на нихъ, громко вскрикнула отъ ужаса и отчаянія:

— Это! это — билеты Гарди! что же они стоятъ теперь, когда банкъ лопнулъ?

Макслей остолбенлъ.

— Это твое дло, дуракъ, болванъ, продолжала она съ яростью:— вдь умлъ, скотина, говорить: не мшайтесь не въ свои дла. Вишь ты, презираешь свою жену, у которой въ мизинц больше ума, чмъ въ твоей ослиной башк, все хочешь самъ длать, по секрету отъ нея. Вотъ теб и на, намедни отравился, а теперь пустилъ меня по міру. Да ты понимаешь ли, что мы нищіе. Разорилъ ты меня! убилъ! Видть тебя не могу. Лучше убирайся — куда знаешь, а то пырну ножомъ.

И обезумвъ отъ ярости, несчастная бросилась къ шкапу. Макслей схватилъ стулъ.

Но по счастью онъ совладали, съ собою и, грозно ударивъ стуломъ объ полъ, выбжалъ изъ дому.

Онъ направился безсознательно куда глаза глядятъ, и очутился въ саду. Проходя мимо своихъ растеній, онъ во вс глаза смотрлъ на нихъ, ничего не видлъ, хотя, впрочемъ, закрылъ два или три растенія, приговаривая: ‘Кажется, сегодня ночью будетъ морозъ, я увренъ, сегодня будетъ морозъ’. Но тутъ ноги ему измнили. Онъ слъ на скамейку и началъ говорить вслухъ самъ съ собою: ‘Подумать страшно, чуть-чуть не убилъ ее. А вдь она хорошая баба, Христосъ съ ней. Ну, славу-богу, обошлось безъ грха. Нечего длать, все къ лучшему. Надо какъ-нибудь поправить дло. Деньги исчезли, но у насъ остались еще руки и садъ. Потомъ мы неодиноки, всякое горе сносне, когда есть съ кмъ его раздлить. Начнемъ съизнова. Оно, конечно, грустно, очень грустно. Мн вдь шестьдесятъ будетъ весною, а Сузанн сорокъ-восемь, и опять работать, когда думалъ отдохнуть..

Съ этими словами, онъ всталъ и отправился домой.

У его дверей стояла толпа народа. Онъ подошелъ и недовольнымъ тономъ спросилъ, зачмъ они столпились. Нсколько женщинъ расплакалось, услыхавъ его голосъ. Мужчины обернулись и смотрли на него: иные съ видомъ любопытства, другіе съ сожалніемъ.

— Боже мой. Врно, новое несчастье! воскликнулъ Макслей.— Посторонитесь, пожалуйста, дайте мн пройти.

— Нтъ, нтъ! воскликнула какая-то женщина:— не пускайте его.

— Не пускать меня въ мой собственный домъ? съ достоинствомъ произнесъ Макслей.— Это что значитъ?

— О, Джемсъ! бдный Джемсъ!

— Посторонитесь! Дайте ему пройти. Чье же тутъ мсто, какъ не его? раздался чей-то голосъ. Толпа заколыхалась. Макслей, дрожа всмъ тломъ, бросился въ дверь. Черезъ секунду раздался потрясающій, страшный крикъ. Это былъ вопль мужа передъ бездыханнымъ трупомъ жены. Когда Макслей выбжалъ изъ дома, Сузанна вдругъ почувствовала легкую судорогу въ сердц и чрезъ секунду грохнулась замертво на землю. Она не встала боле, и послднія слова двухъ врныхъ, любящихъ супруговъ были слова злобы и ненависти.

Вс эти ужасныя исторіи не могли не дойти до слуха Альфреда, это мучило, терзало его. Многіе изъ открывавшихся фактовъ до того позорили имя Ричарда Гарди, что молодой человкъ, рожденный съ благородными понятіями и воспитанный честными людьми, началъ презирать своего роднаго отца. Этого чувства Джени нимало не раздляла съ нимъ. Она съ женской привязанностью сожалла объ отц, о его потеряхъ, причиненныхъ его же безчестностью, но замчательне всего, что когда погибала какая нибудь жертва его низости, первая ея мысль была: бдный папа, это его такъ огорчитъ!

Альфредъ не старался раскрыть глазъ сестр, но самъ все видлъ ясно. Не имя возможности исправить оплакиваемое имъ зло и не умя спрятать свою совсть въ карманъ, какъ Ричардъ Гарди, или заглушить ея голосъ любовью, какъ Джени, онъ блуждалъ цлые дня по полямъ, одинокій, грустный, убитый. Кром длъ своего отца, онъ еще подозрвалъ его въ тайномъ преступленіи, которое, онъ чувствовалъ, ему слдовало обнаружить. Эта причина, вмст съ потерею, понесенною мистриссъ Додъ отъ банкротства банка, заставляла его избгать Альбіон-виллы. Онъ часто заходилъ узнавать о здоровь капитана Дода, но стыдился войти въ домъ.

Между тмъ, желаніе Ричарда Гарди узнать положительно, будетъ ли Дэвидъ жить или нтъ, нетолько не уменьшилось, но еще увеличивалось съ каждымъ днемъ. Въ первомъ случа, онъ уже ршилъ бжать съ своею добычею въ Соединенные Штаты и обворовать своего сына точно такъ же, какъ всхъ другихъ. Онъ разсчитывалъ-било узнавать о положеніи Дода чрезъ Альфреда, но въ первый разъ, когда онъ спросилъ его объ этомъ, лицо молодого человка вспыхнуло отъ стыда, злобы или какого другаго чувства, и онъ отвчалъ очень рзко и недовольно опредленно. Въ сущности же онъ самъ зналъ очень мало о здоровь больнаго, такъ-какъ онъ получалъ свои свднія отъ Сары, а въ послднее время слугамъ не дозволяли входить въ комнату Дэвида.

Не получивъ удовлетворительнаго отвта, мистеръ Гарди уже боле не спрашивалъ Альфреда, но узнавъ, что докторъ Самсонъ пользуетъ Дода, онъ написалъ къ нему и просилъ захать къ нимъ обдать, когда онъ будетъ въ Баркинтон. ‘Вы увидите во мн погибшаго, убитаго человка, писалъ онъ:— завтра передаемъ мы свой домъ со всмъ, что въ немъ есть, и перезжаемъ въ маленькій Шамрок-коттеджъ, недалеко отъ вашихъ друзей Додовъ. Мы теперь ничмъ не можемъ угостить нашихъ гостей, исключая радушнаго привта, и потому очень мало людей, которыхъ бы я ршился попросить доказать свою привязанность къ убитому горемъ

‘Ричарду Гарди’.

Добродушный Самсонъ отвчалъ очень теплымъ письмомъ и явился черезъ нсколько дней въ обду.

Гарди, которому нужно было только узнать о положеніи Дэвида, тотчасъ приступилъ къ длу, и когда они остались втроемъ съ Альфредомъ за бутылкой вина, онъ очень тонко замтилъ:

— Я слышалъ, что вы особенно отличились въ нашемъ сосдств, въ Альбіон-вилл.

Самсонъ горестно покачалъ головой. Глаза мистера Гарди засверкали, Альфредъ слдилъ за нимъ съ напряженнымъ вниманіемъ.

— Что могу я сдлать посл этихъ убійцъ, Шорта и Осмонда? Послушайте! Додъ раненъ въ голову и потерялъ много крови: кром того онъ раненъ въ плечо и лишился еще боле крови.— Оба Гарди вскрикнули отъ удивленія.— А тутъ вмсто того, чтобъ поддержать организмъ, лишившійся столь большаго количества жизненнаго начала, эти убійцы еще пустили кровь. Довольно, казалось бы? Нтъ! ослы этимъ не удовольствовались и поставили еще рожки.

— Но вы явились и спасли его? воскликнулъ Альфредъ.

— Я спасъ ему жизнь, грустно сказалъ Самсонъ: — но жизнь не есть единственное добро, котораго могутъ лишить человка кровопійцы доктора.

— Докторъ Самсонъ! воскликнулъ Альфредъ:— что вы хотите сказать? Вы меня пугаете.

— Какъ, вы не знаете? Разв вамъ не сказали?

— Нтъ, я не имлъ смлости войти къ нимъ въ домъ, съ тхъ поръ какъ банкъ… и онъ сконфузился.

— А, я васъ понимаю, но теперь нечего скрывать!..— Онъ — сумасшедшій.

Самсонъ произнесъ это ужасное слово тихимъ, грустнымъ голосомъ.

Альфредъ громко застоналъ и даже отецъ его почувствовалъ что-то въ род угрызенія совсти, но чрезъ секунду его лицо просіяло, къ ужасу и негодованію молодаго человка.

Самсонъ продолжалъ разсказывать, какъ, однажды, несчастный досталъ бритву и началъ ею махать, грозя всмъ смертью. Мистриссъ Додъ при этомъ воскликнула: ‘Убей меня, Дэвидъ, убей мать твоихъ дтей’ — и не пошевельнулась съ мста, этотъ безразсудный, вполн женскій поступокъ какимъ-то образомъ его обезоружилъ. Но въ настоящее время подобный случай не можетъ боле повториться, такъ-какъ его сестра, умная и ршительная женщина, распорядилась, чтобъ помстить его въ частный сумасшедшій домъ, гд онъ уже теперь и находится. Разсказъ мой мн напомнилъ объ этомъ несчастномъ семейств, сказалъ Самсонъ, — надо пойти ихъ утшить, они были такъ печальны, разставаясь съ нимъ, бдняжки, я возвращусь черезъ часокъ-другой.

Посл его ухода, Джени вошла въ столовую и принялась длать чай.

Мистеръ Гарди, принимая чашку изъ рукъ своей любимицы весело улыбнулся ей, ему уже не надо было бжать заграницу. Кто повритъ сумасшедшему, бредящему о какихъ-то неслыханныхъ тысячахъ? Онъ съ удовольствіемъ выпилъ свой чай и торжественно началъ длинную краснорчивую рчь:

— Милый мой Альфредъ, нсколько времени назадъ ты пожелалъ жениться на молодой двушк безъ всякаго состоянія. Ты полагалъ, что я богатъ и могу устроить это дло. Ты совершенно справедливо цнилъ мою любовь къ теб, но ты не зналъ моихъ длъ. Я бы съ удовольствіемъ сдлалъ все для тебя, еслибъ не грозившее мн несчастіе. Поэтому я былъ принужденъ сказать: Нтъ. И когда ты съ нкоторою дерзостью спросилъ меня о причин моего отказа, я теб отвчалъ: положись на меня. Теперь, ты видишь, что я былъ правъ. Этотъ бракъ совершенно погубилъ бы тебя. Впрочемъ, я полагаю, что посл словъ доктора Самсона, ты отказался уже отъ этой мечты по другой еще причин. Знаешь ли, милая Джени, капитанъ Додъ очень боленъ. Онъ сошелъ съ-ума.

— Сошелъ съ-ума?! О, какъ ужасно! что будетъ съ бдными его дтьми? воскликнула Джени и первая ея мысль, конечно, была объ Эдуард.

— Намъ объ этомъ только-что разсказалъ Самсонъ. И я увренъ, Альфредъ, ты еще не такъ далеко увлекся, чтобъ настаивать на своемъ желаніи — увеличить число сумасшедшихъ этимъ бракомъ.

При этихъ словахъ, хотя они и были направлены противъ Альфреда, Джени слегка вздохнула, она чувствовала, что ея мечты о земномъ счастіи исчезали навки.

Но Альфредъ заскрежеталъ зубами и отвчалъ съ большею горечью и волненіемъ:

— Я полагаю, сэръ, вы должны бы послдній радоваться несчастью, постигшему это семейство, въ которое я теперь еще боле чмъ когда желаю вступить, такъ-какъ мой долгъ — раздлить горе…

— Ты же и дуракъ! спокойно сказалъ мистеръ Гарди.

— Раздлить горе, которое вы сами причинили, продолжалъ Альфредъ.

Мистеръ Гарди принялъ удивленный видъ:

— Я тебя не понимаю. Что онъ говоритъ, Джени? Самсонъ сказалъ намъ причины сумасшествія: рана на голов, рана на рук, кровопусканіе, рожки и тому подобное.

— Есть еще причина, о которой не говорили до сихъ поръ доктору Самсону.

— Можетъ быть. Я, право, не понимаю, на что ты намекаешь.

Альфредъ впился глазами въ отца и, наклонившись черезъ столъ, такъ что ихъ лица почти встртились, глухо произнесъ:

— А четырнадцать тысячъ фунтовъ, сэръ!

XXVII.

Мистеръ Гарди въ первый разъ въ жизни смутился и не зналъ, что отвчать, онъ молча смотрлъ на сына.

Молчаніе это длилось долго, Джени и Альфредъ старались прочитать на лиц отца чувства, которыя его волновали. Но выраженіе лица можно понимать различно: такъ Джени видла на лиц отца одно только изумленіе, Альфредъ же, кром того, ясно подмтилъ внезапный ужасъ преступника, подозрвающаго, что его преступленіе открыто. Могучая воля этого желзнаго человка въ ту же минуту успла совладать съ волненіемъ, но уже было поздно: одного взгляда было достаточно, чтобъ убдить Альфреда въ справедливости его подозрній. Онъ невольно отвернулся, въ послдніе мсяцы обстоятельства замтно отдалили его отъ отца, но онъ все еще чувствовали, что природный инстинктъ и нжныя воспоминанія привязывали его къ нему. Въ минуту благороднаго негодованія, онъ ршился испытать отца, но результатъ этого испытанія оказался слишкомъ печальнымъ. Онъ не могъ доле обличать отца, и потому, тяжело вздохнувъ, вышелъ изъ комнаты. Долго бродилъ онъ во мрак ночи, наконецъ очутился у воротъ Альбіон-виллы. Опершись на ршотку, онъ устремилъ свои взоры на темныя окна и предался тяжелымъ думамъ. Ему было стыдно за своего отца и онъ не зналъ, что ему длать и на что ршиться въ этомъ горестномъ, ужасномъ положеніи.

Когда онъ выходилъ изъ комнаты, Гарди поднялъ голову и, посмотрвъ съ удивленіемъ на Джени, провелъ рукою по лбу, какъ бы говоря: не рехнулся ли онъ? Еще не успла затвориться за Альфредомъ дверь, какъ Гарди торопливо спросилъ Джени, что Альфредъ хотлъ сказать, что онъ разумлъ подъ 14,000 ф.? Джени ничего не знала. Видя, что братъ не сказалъ ей еще ни слова объ этихъ деньгахъ, Гарди нсколько успокоился.

Узнавъ, что ему было нужно, Ричардъ Гарди почувствовалъ необходимость, подобно сыну, остаться наедин и серьёзно обдумать опасность, грозившую ему въ его собственномъ семейств. Впервые присутствіе любимой дочери было ему въ тягость и, вставъ изъ-за стола, онъ вышелъ на чистый воздухъ. Ночь была тихая и свтлая, мильйоны святыхъ глазъ, подъ блестящимъ блескомъ которыхъ люди предпочитаютъ совершать преступленія, смотрли на землю, какъ бы удивляясь глупости человка, ршающагося на преступленіе. И подъ этимъ свтлымъ небомъ умный, геніальный человкъ предался своимъ думамъ. Его мучило: откуда Альфредъ почерпнулъ свои подозрнія? Отъ Додовъ? Такъ, значитъ, они знаютъ о своей потери. Но какимъ образомъ? Разв бумажникъ заговорилъ человческимъ голосомъ? Но если они знаютъ, отчего же ни мистриссъ Додъ, ни сынъ ея не жалуются на него? Можетъ быть, Альфредъ — ихъ тайный сообщникъ? Можетъ быть, они хотятъ, прежде чмъ ршиться на открытую борьбу, попробовать мирныя средства? Это совершенно согласно съ характеромъ мистриссъ Додъ.

Заключеніе, къ которому онъ пришелъ, было очень вроятно, но оно вдругъ разсялось при одной мысли, что Альфредъ, по его словимъ, не входилъ въ домъ Додовъ посл банкротства.

Теперь Гарди началъ надяться, что подозрнія Альфреда были ничего боле, какъ подозрнія, неоснованныя ни на какихъ доказательствахъ. Какъ бы то ни было, онъ, конечно, какъ хорошій сынъ, похоронитъ эти подозрнія въ своей груди и никому не скажетъ ни полслова. Это предположеніе доказывалось еще ясне тмъ фактомъ, что онъ ничего не говорилъ своей сестр.

Размышляя подобнымъ образомъ, Гарди неожиданно очутился, у воротъ Альбіон-виллы. Онъ вовсе не намревался идти туда, но его ноги, какъ бы повинуясь мыслямъ, занимавшимъ его умъ, инстинктивно привели его туда.

Онъ внимательно посмотрлъ на домъ и первое, что ему бросилось въ глаза, была фигура молодой двушки, которая, нагнувшись съ балкона, шепталась съ мужчиной, стоявшимъ въ саду. Гарди не могъ его хорошо различить, такъ-какъ онъ стоялъ въ тни.— ‘Ага, миссъ Джулія’ думалъ онъ съ восхищеніемъ: ‘если Альфредъ къ вамъ не ходитъ, такъ у васъ есть и другой наготов. Скоро же вы замнили своего глупаго любовника’. Онъ тихонько отошелъ отъ воротъ, чтобъ не помшать свиданію, и сталъ издали караулить, желая непремнно узнать, кто этотъ ночной поститель и, узнавъ его, заплатить Альфреду той же монетою: поразить его пріятной всточкой.

Ему пришлось недолго ждать: незнакомецъ почти тотчасъ отошелъ отъ балкона и, проходя мимо Гарди, гордо посмотрлъ ему въ лицо, и но удостоилъ заговорить съ нимъ. Это былъ Альфредъ. Гарди не могъ скрыть, да теперь и не нужно было ему скрывать своего страха и негодованія,

— Каковъ обманщикъ! Никогда не входитъ въ домъ, а только ночи проводитъ подъ окошкомъ. Но какая наглость! я его покрылъ, а онъ еще сметъ смотрть мн прямо въ глаза.

Теперь онъ былъ вполн увренъ, что все это была женская хитрость: Альфреда научили заране поразить отца въ присутствіи сестры и теперь онъ доложилъ Джуліи о результат своихъ дйствій.

Съ очень мрачными мыслями послдовалъ Гарди за Альфредомъ, который, гордо поднявъ голову, шелъ твердыми шагами. Съ этой минуты онъ сталъ бояться своего роднаго сына, нетолько бояться, но даже ненавидть его.

На слдующій день онъ притворился больнымъ и послалъ за Осмондомъ. Почтенный врачъ прописалъ пилюли и микстуру: одно очистительное средство, другое — вяжущее. Пройдя черезъ эту необходимую церемонію, Гарди разговорился съ нимъ и какъ бы между прочимъ навелъ его на предметъ, занимавшій вс его мысли.

— Ахъ, да, сказалъ онъ:— Самсонъ говорилъ мн, что вы знаете боле, чмъ онъ, о болзни капитана Дода. Онъ не очень ясно понимаетъ, причину сумасшествія бднаго человка.

— Причину! Просто — ударъ.

— Да, но я разумю, что причинило самый ударъ.

Мистеръ Осмондъ пояснилъ, что апоплексическій ударъ часто бываетъ идіопатическимъ, то-есть самозарождается, безъ всякой причины. Этотъ ученый терминъ доктора очень любятъ относить ко всмъ болзнямъ, которыхъ примты ускользнули отъ ихъ наблюденія. Въ томъ же смысл и одна барыня, сильно хваставшаяся своей ученостью, назвала рожденіе щенка отъ своей любимой собачки идіопатическимъ.

Капитанъ Додъ, продолжалъ дале Осмондъ:— упалъ на улиц отъ внезапнаго удара, что же касается до разстройства мозга, это произошло отъ того, что ему слишкомъ мало пустили крови.

— Какъ, мало? Самсонъ говоритъ, именно противное: что ему слишкомъ много выпустили крови.

Осмондъ разсмялся и настаивалъ на своемъ. Разговоръ ихъ неожиданно принялъ совершенно новый оборотъ: въ комнату вошла Джени и, обратившись къ мистеру Осмонду, сказала взволнованнымъ голосомъ:

— Охъ! мистеръ Озмопдъ, я не могу васъ отпустить, не сказавъ, какъ я безпокоюсь объ Альфред. Онъ страшно поблднлъ, похудлъ, сталъ такой мрачный, угрюмый.

— Вздоръ, Джени, возразилъ Гарди.— Намъ не отчего быть веселыми.

Но она нжно настаивала на своемъ, особенно ее безпокоило, что его снова мучатъ головныя боли. Словомъ, она не успокоится до тхъ поръ, пока его хорошенько докторъ не посмотритъ.

— Охъ, ужь эти головныя боли, я всегда ихъ боялся, сказалъ Осмондъ.— По правд сказать, миссъ Гарди, я замтилъ въ немъ громадную перемну, только не хотлъ васъ тревожить. Вы замтили, что онъ ищетъ уединенія?

— Да. Но меня ничто такъ не безпокоитъ, какъ то, что онъ вдругъ сталъ такой худой и блдный.

— О, это все проявленіе одного и того же недуга.

— Такъ вы понимаете его болзнь?

— Да, мн кажется, и вы совершенно правы въ своихъ опасеніяхъ. У вашего брата очень серьёзное гиперестетическое разстройство, и я бы желалъ имть о немъ мнніе одного ученйшаго собрата. Завтра у меня будетъ докторъ Вичерли, не позволите ли вы мн привести его сюда въ качеств моего друга?

Это предложеніе было не по нутру Гарди, онъ объяснялъ по-своему блдность и угрюмость Альфреда и потому его сильно безпокоила мысль о серьёзномъ медицинскомъ осмотр его сына двумя докторами.

— Нтъ, нтъ, воскликнулъ онъ:— Альфредъ и такъ ужь иметъ много глупостей въ голов, я не могу позволить, чтобъ вы вбили ему въ голову еще новыя.

— А, такъ у него есть фантазія, замтилъ Осмондъ:— не безпокойтесь, сэръ: мы не скажемъ ему ни слова, но я бы очень желалъ, чтобъ вы услышали мнніе истинно ученаго человка.

Джени такъ жалостно посмотрла на отца, что тотъ, хотя и неохотно, но долженъ былъ согласиться.

Итакъ, на другой день мистеръ Осмондъ привезъ своего друга, доктора Вичерли. Это былъ плшивый старикъ съ умнымъ лицомъ. Онъ былъ очень образованъ, много читалъ, писалъ ученыя статьи и говорилъ какъ книга. Пользуясь съ большимъ тактомъ даромъ своей многорчивостью, докторъ Вичерли достигалъ съ великимъ успхомъ двухъ результатовъ: вопервыхъ, онъ рдко ссорился съ кмъ нибудь, потому что, начавъ рчь колко и зло, онъ такъ долго говорилъ, что негодованіе его совершенно испарялось, вовторыхъ, эта слабость доставляла ему уваженіе дураковъ, а, благодаря ихъ многолюдству, мнніе ихъ иметъ огромный всъ.

— По словамъ моего друга, началъ докторъ очень нжнымъ тономъ: — вы такъ счастливы, что имете сына, обладающаго самыми блистательными способностями, и подверженнаго теперь нкоторымъ проявленіямъ начинающагося разстройства церебро-психическихъ органовъ — разстройства, которое я имлъ удовольствіе основательно изучить. Онъ подверженъ, если я не ошибаюсь, уже съ давнихъ поръ періодическимъ, почти постояннымъ, головнымъ болямъ, кефалалгическаго или даже чисто-мозговаго свойства, и теперь уже вступилъ во второй періодъ болзни, то-есть сталъ мраченъ, угрюмъ, ищетъ уединенія и, вроятно, страдаетъ отъ запора. До сихъ поръ онъ неподверженъ еще галлюцинаціямъ, но я могу почти наврно сказать, основываясь на долголтнемъ опыт, что на него находятъ минуты, когда его чувства или умъ затуманиваются. Эти мимолетныя уклоненія никому пока незамтны, кром опытнаго психолога.

— Вы видите, докторъ Вичерли совершенно со мною согласенъ, сказалъ Осмондъ.— Я только разсказалъ ему симптомы, не упомянувъ ни слова о заключеніяхъ, къ которымъ я пришелъ.

Джени спросила, въ чемъ состояли эти заключенія.

— Миссъ Гарди, мы думаемъ, что это одно изъ тхъ разстройствъ, которыя очень легко вылечиваются, если ихъ захватить во время…

— Но неизлечимы, подхватилъ докторъ Вичерли: — если, упустивъ удобную минуту, дозволить разстройству сдлаться органическимъ.

Джени съ испугомъ посмотрла на докторовъ, но Гарди, который очень нехотя согласился на ихъ визитъ, замтилъ иронически:

— Господа, сдлайте одолженіе, говорите ясне и тогда, можетъ быть, я пойму легче, какъ и отъ чего надо лечить моего сына. Изъ вашихъ же словъ самъ чортъ ничего не разберетъ.

Доктора переглянулись и Вичерли очень подробно и краснорчиво объяснилъ Гарди, что разстройство, которому подверженъ его сынъ, вселяетъ во всхъ неописанный ужасъ, хотя совершенно неосновательный и вс уврены, что оно неизлечимо, тогда какъ нтъ ничего легче, и потому онъ привыкъ очень деликатно и осторожно касаться щекотливаго вопроса.

— Ну, что до меня касается, то вы можете говорить все, что хотите, сказалъ Гарди очень равнодушно.

— Да, да, воскликнула Джени, съ безпокойствомъ:— не скрывайте отъ насъ ничего.

— Въ такомъ случа, сэръ, хотя я еще не видлъ самъ вашего сына, но на основаніи всего, что мн передали, я увренъ, что онъ страдаетъ разстройствомъ церебро-психическихъ органовъ.

Джени и Гарди посмотрли на него съ изумленіемъ, его слова казались имъ китайской грамотой.

— Однимъ словомъ, чтобъ быть какъ можно ясне, продолжалъ докторъ, видя, что его ученость не производитъ никакого эфекта:— вс симптомы единодушно говорятъ о разстройств интеллектуальныхъ органовъ въ первомъ період его развитія.

— А! я понимаю, мальчикъ сходитъ съ-ума, сказалъ Гарди съ видимымъ равнодушіемъ.

Доктора, въ свою очередь, съ изумленіемъ посмотрли на удивительное равнодушіе отца къ болзни сына.

— Нтъ, несовсмъ, отвчалъ Вичерли.— Я поставилъ себ за правило, никогда не преувеличивать симптомовъ. У вашего сына по мн только инкубація или первыя начатки сумасшествія.

Джени вскрикнула отъ ужаса, но докторъ тотчасъ же утшилъ ее, убдивъ, что нечего было пугаться: ‘Подобное ничтожное потемнніе разсудка излечимо, вся бда заключается въ томъ, что болзнь запускаютъ’. И онъ принялся краснорчиво обличать укоренившееся заблужденіе, будто вс болзни приходятъ понемногу, а умопомшательство съ разу. По его мннію, но уже основанному на долголтнемъ опыт, открытому сумасшествію всегда предшествуютъ такіе дйствія и поступки, которые всмъ окружающимъ кажутся только странными, а опытный психологъ не можетъ не видть въ нихъ первыхъ симптомовъ мозговаго разстройства. Свое мнніе онъ подтвердилъ нсколькими примрами. Такъ, его недавно призвали къ одному сумасшедшему, который былъ твердо убжденъ, что онъ Іоаннъ Креститель. Вс увряли, что это на него нашло вдругъ, по при тщательномъ изысканіи оказалось, что онъ давно уже дйствовалъ несогласно съ здравымъ разсудкомъ: рубилъ лсъ въ своемъ имніи безъ всякой разумной причины и продалъ большую часть отцовскаго наслдія, чего также онъ никогда бы не сдлать, еслибъ былъ въ полномъ разсудк.

— Изъ этого слдуетъ, замтилъ Гарди: — что если сынъ мой не былъ замченъ, до сихъ поръ, въ какихъ нибудь безмозглыхъ дйствіяхъ, то онъ не сумасшедшій, не такъ ли?

Это ловкое извращеніе его собственнаго аргумента нсколько смутило доктора Вичерли, однако, онъ вскор оправился.

— Въ вашемъ сын я подозрвалъ не умопомшательство, сказалъ онъ: — а только инкубацію, такъ-сказать, первыя смена, изъ которыхъ сумасшествіе можетъ развиться. Лучше всего, я просто перечислю главнйшіе признаки инкубаціи и тмъ покончу съ этимъ вопросомъ, который, кажется, вамъ непонутру.

Мистеръ Гарди, который, повидимому, такъ холодно принялъ радостную для него всть, отвчалъ на это очень любезно: и что если онъ и смлъ имть свое мнніе, то это не мшало ему быть очень благодарнымъ за доброе участіе доктора Вичерли къ его сыну и желать вполн ознакомиться со всмъ, что касается инкубаціи, самое названіе которой ему было непонятно.

Докторъ Вичерли поклонился и началъ:

— Самый первый симптомъ ненормальнаго отправленія мозговыхъ органовъ — кефалальгія, или церебральныя головныя боли, я разумю постоянныя, а не случайныя.

— У него сильныя головныя боли, произнесла съ ужасомъ Джени.

— Второй признакъ — ненормальный сонъ. Больной страдаетъ или инсомніею — безсонницею, или гиперсомніею — пересонницею, или какосомніею, то-есть онъ бываетъ подверженъ тревожной дремот, сопровождаемой безпокойными видніями.

— Папа, сказала Джеші,— Альфредъ спитъ очень гадко. Онъ почти всю ночь ходитъ по комнат.

— Я такъ и думалъ, продолжалъ докторъ: — безсонница, это — обыкновеннйшее явленіе. Третій признакъ — или чрезвычайная веселость, или чрезвычайное уныніе, чаще послднее. Паціентъ начинаетъ съ того, что хандрить, потомъ на него находитъ уныніе, онъ становится грустнымъ, мрачнымъ, сосредоточиваетъ вс свои мысли на одномъ предмет.

Джони всплеснула руками, слезы показались на ея глазахъ: такъ близко походилъ на Альфреда портретъ, рисуемый докторомъ.

— Въ этомъ період, продолжалъ онъ: — я нашелъ на опыт, что больной всегда подверженъ какой-нибудь иллюзіи, хотя онъ ее иногда очень ловко скрываетъ. Открытое развитіе этой иллюзіи составляетъ уже вторую ступень и съ этимъ послднимъ, ненормальнымъ явленіемъ, кончается инкубація и уже начинается умопомшательство. Эти иллюзіи бываютъ часто не психическія, а физическія, то-есть инкубатору видится ночью какое нибудь явленіе или звуки, существующіе только въ его разстроенномъ воображеніи. Но эти иллюзіи мало по малу овладваютъ имъ совершенно. Вотъ главнйшіе симптомы инкубаціи, къ нимъ еще часто присоединяются: неестественное усиленіе, или упадокъ умственныхъ способностей, неожиданное измненіе привычекъ, напримръ, внезапная холодность или ненависть къ человку, или занятію, которому прежде былъ преданъ всею душою.

Джеии попросила позволенія записать слова доктора.

Гарди немедленно присоединился къ ея желанію, чтобы имть покуда время обдумать, нельзя ли извлечь какую нибудь практическую пользу изъ всего этого вранья. Если Альфредъ когда нибудь ршится разсказать чужимъ свои подозрнія, то вотъ эти два господина могли бы тотчасъ обратить все въ шутку.

Докторъ Вцчерли помогъ Джени записать его слова и потомъ продолжалъ:

— Ну, сэръ, вашъ сынъ находится именно въ этомъ період болзни. Онъ подверженъ кефалальгіи и инсомніи, и…

— Ахъ, докторъ, перебила его Джени:— онъ бросилъ свои занятія и хочетъ совсмъ оставить Оксфордъ.

— Такъ, такъ, ищетъ уединенія, мраченъ и угрюмъ. Но, вотъ, скажите, подверженъ ли онъ какимъ нибудь иллюзіямъ?

— Никогда не замчалъ, возразилъ Гарди.

— Какъ же, воскликнула Джени: — а помните, онъ сказалъ что-то странное, непонятное намедни о капитан Дод и какихъ-то четырнадцати тысячахъ фунтахъ?

Гарди вздрогнулъ.

— Нтъ, я не помню, могъ онъ только промолвить.

— Да, да, папа. Я очень хорошо помню, что это такъ еще поразило васъ, вы спросили меня, что бы это значило, и сдлали такъ рукою.

И она дотронулась пальцемъ до своего лба. Доктора переглянулись.

— А кажется, ты, дйствительно, права, Джени, сказалъ Гарди, смло ставъ на дорогу, такъ неожиданно для него открывшуюся.— Но онъ вралъ какую-то глупость, и я не помню хорошенько что, впрочемъ, у кого изъ насъ нтъ своего пунктика. Ну, теперь, будь умница, оставь насъ однихъ, дай мн серьёзно поговорить съ почтенными докторами и смотри, ни слова Альфреду. Господа, сказалъ онъ, посл того, какъ Джени ушла: — сынъ мой влюбленъ до сумасшествія — вотъ и все.

— О! эротическая манія — очень обыкновенное проявленіе умопомшательства.

— Его безразсудная любовь къ двушк, на которой, онъ знаетъ, что онъ не можетъ жениться, сдлали его такимъ страннымъ и мрачнымъ. Эта причина вмст съ усиленными занятіями, можетъ-быть, подйствовала на его мозгъ. Что вы скажете, если я пошлю его за границу? Мой брать, или его опекуны, могутъ ему выдать необходимую ли этого сумму впередъ, такъ-какъ онъ мсяца черезъ два войдетъ въ полное владніе капиталомъ въ десять тысячъ фунтовъ.

Доктора переглянулись и стали отговаривать его отъ мысли, посылать сына путешествовать.

— Coelum non animam mutant qui trans mare errant, сказалъ Вичерли, а Осмондъ прибавилъ: — что онъ также будетъ думать все объ одномъ и за границею, если онъ подетъ одинъ.

— Самое лучшее, произнесъ, наконецъ, Вичерли:— дать ему случай воспользоваться совтами и просвщеннымъ ухаживаньемъ спеціалиста, въ рукахъ котораго были бы вс средства, необходимыя для уменьшенія и предупрежденія подобнаго разстройства.

Гарди не сразу понялъ, на что намекалъ Вичерли, но вскор, сообразивъ, въ чемъ дло — возразилъ, что наврядъ ли уединенное заключеніе можетъ излечить человка отъ меланхоліи.

— Не во всхъ отношеніяхъ, отвчалъ Вачерли: — но съ другой стороны, близкій присмотръ и удаленіе всхъ возможныхъ причинъ, усугубляющихъ разстройство, есть лучшее средство излеченія. Кром того, медицинскія средства, и, главное, ежедневный, ежечасный присмотръ спеціалиста необходимо должны оказать благодтельныя послдствія.

Потомъ добрый докторъ сталъ оплакивать общее заблужденіе и недостатокъ человколюбія въ людяхъ, ни за что нершающихся отдать своихъ страждущихъ родственниковъ и ближнихъ на родительское попеченіе спеціалиста-психосоматика.

— Разв не противорчивъ всмъ началамъ справедливости и человколіобія! воскликнулъ онъ съ жаромъ:— чтобъ человкъ, помшавшійся только на одномъ пункт, былъ заключенъ на всю жизнь въ тюрьму, не сдлавъ никакого преступленія и только потому, что его ближніе во-время не позаботились о немъ?

Гарди съ изумленіемъ посмотрлъ на говорившаго, на этотъ разъ, какъ бы по ошибк, мысль, высказанная имъ, была сильне словъ.

Доктора замолчали, предоставляя Гарди самому убдиться въ справедливости ихъ мннія.

— А! я понимаю, сказалъ наконецъ Гарди:— мы должны запирать нашихъ дтей въ тюрьму, чтобъ они туда не попали.

— Совсмъ не то, возразилъ Осмондъ обиженнымъ тономъ:— мой другъ хочетъ сказать…

— Я хочу сказать, подхватилъ докторъ Вичерли: — что въ томъ случа, когда паціентъ иметъ достаточное состояніе и родные его могутъ вполн выразить свою привязанность къ нему, не давъ развиться его несчастному недугу, и однако не захотятъ этого сдлать, отказавъ ему въ той неисчислимой польз, которую бы ему принесло постоянное попеченіе ученаго спеціалиста, сопровождаемое всми условіями…

Но этой великолпной фраз никогда не было суждено окончиться. Въ комнату влетла Джени съ извстіемъ, что у дверей ихъ дома стоялъ человкъ, который громко требовалъ, чтобъ его посадили въ сумасшедшій домъ.

— Какъ часто это случается, очень глубокомысленно замтилъ Осмондъ.

— Не откажите ему, папа, въ его просьб, продолжала Джени:— онъ проситъ не денегъ, а приказъ отъ нашего имени, чтобъ приняли его въ сумасшедшій домъ.

— Вотъ разумный человкъ, сказалъ докторъ Вичерли.

— Но если онъ разумный, такъ зачмъ же онъ хочетъ идти въ сумасшедшій домъ? возразилъ Гарди.

— О! они вс очень разумны повременамъ, замтилъ Осмондъ.

— Конечно, конечно, подтвердилъ докторъ Вичерли и выразилъ живйшее желаніе посмотрть на этого диковиннаго, который имлъ настолько ума, чтобъ знать, что онъ сумасшедшій.

— Ахъ, еслибъ вы были такъ добры! воскликнула Джени.— Бдный, бдный человкъ. Но онъ не хочетъ войти въ домъ, прибавила она:— не выйдете ли вы къ нему?

— Съ большимъ удовольствіемъ.

И докторъ въ сопровожденіи Гарди и Джени отправились къ крыльцу. У подъзда стоялъ Джемсъ Маколей.

Блдное, исхудалое лицо его было небрито, глаза дико блуждали, по выраженію лица и по одежд было видно, что этотъ человкъ совершенно убитъ физически и морально.

Ричардъ Гарди ни мало не былъ приготовленъ встртить такъ неожиданно и еще публично одного изъ своихъ кредиторовъ и, вроятно, онъ бы немедленно прогналъ его, еслибъ это было возможно. Макслей былъ теперь не одинъ. Пока Джени бгала къ отцу, къ нему подошелъ молодой человкъ и сталъ его утшать, даже предлагалъ выкурить сигару. Этотъ добрый молодой человкъ былъ сынъ банкира по плоти — мистеръ Альфредъ Гарди.

Увидвъ его рядомъ съ сумасшедшимъ, оба доктора переглянулись. Гарди сухо спросилъ Макслея, что ему было нужно.

— Ну, сэръ, съ отчаяніемъ произнесъ Макслей слабымъ, глухимъ голосомъ:— я былъ у всхъ властей въ мстечк, ибо посл потери денегъ и хозяйки у меня что-то неладно въ голов. Мн все кажутся такія страсти, что по кож морозъ подираетъ.

И несчастный мрачно поникъ головою.

— Продолжай, сказалъ Гарди, видимо раздраженный этой сценой:— ты пошелъ къ властямъ, ну, такъ что жь?

— Да он сказали, продолжалъ Макслей, поднявъ голову: — что он не могутъ меня прямо послать въ сумасшедшій домъ, а что мн прежде надо сдлаться нищимъ и быть записаннымъ въ богадельню. Такъ мн сосди посовтовали пойти къ вамъ.

И онъ снова тяжело опустилъ голову.

— Я тутъ ничего не могу сдлать. Ты не можешь ожидать, чтобъ я пошелъ противъ другихъ властей.

— Отчего же нтъ, сэръ? Вы поживились отъ меня порядочной кучей денегъ, а другіе-то и гроша отъ меня не видали. Они мн ничмъ не обязаны, а вамъ я далъ девятьсотъ фунтовъ, коли на то пошло.

Это было сказано безъ всякой преднамренной злобы, но тмъ не мене произвело страшный эффектъ. Гарди видимо смутился, а Альфредъ еще боле.

Чтобъ выйти изъ этого затруднительнаго положенія, Осмондъ поспшно спросилъ Макслея, какія же онъ видитъ страсти.

— Все самыхъ удивительныхъ зврей, отвчалъ Макслей, вздрагивая всмъ тломъ:— такихъ, сэръ, никто никогда не видывалъ и не слыхивалъ: все боле змй и драконовъ. Совсмъ работать не могу — такъ он въ голов и мечутся. Вотъ, скажу, стоитъ только мн взяться за работу, не успю и лопатки въ землю воткнуть, какъ облпятъ они мою головушку, словно черви капусту. Вчера, я работалъ въ саду, какъ вдругъ накинется на меня этакая страшенная, огненная змя, я бросился на нее съ ломомъ, а какъ туманъ-то прошелъ изъ глазъ, я и увидлъ, что убилъ вмсто зми любимую курицу моей бдной хозяйки.— Онъ тяжело вздохнулъ, помолчалъ съ минуту и потомъ продолжалъ шопотомъ: — ну, и скверно можетъ выйти, какъ я вдругъ приму какого нибудь человка за огненнаго дракона, и безъ намренія сдлаю ему зло. Нтъ, пожалуйста, честью прошу, заприте меня въ сумасшедшій домъ. Мн нельзя быть на свобод, ужь очень туманъ ходитъ въ голов.

— Ну, ну, возразилъ Гарди:— я велю тебя принять въ богадельню.

— Какъ? вы сдлаете изъ меня нищаго?

— Я иначе не могу. Такой ужь порядокъ. Мы еще въ прошлое засданіе ршили какъ можно строже держаться правилъ. Сумасшедшій домъ ужасно полонъ, притомъ ты вовсе неопасный субъектъ.

— То-то и дло, что опасный. Когда на меня найдетъ, я ничего не помню. Еслибъ я не былъ бшеный, я бы не убилъ курицу моей бдной Сузанны. Нтъ, ни за что, ни за какія деньги. И несчастный снова опустилъ голову на грудь.

— Вотъ видишь, Макслей, замтилъ иронически Альфредъ:— ты долженъ идти въ богадельню и оставаться тамъ, пока не убьешь кого нибудь. Прими любаго человка за крокодила и убей, тогда ты непремнно попадешь въ сумасшедшій домъ, хотятъ ли этого или нтъ баркинтонскія власти. Такіе ужь порядки.

Докторъ Вичерли съ восхищеніемъ посмотрлъ на Альфреда.

— Какъ сумасшедшіе-то иногда умно, разсуждаютъ, шепнулъ онъ Осмонду.

Гарди не удостоилъ сына отвта, хотя ясно было, что тотъ обращался прямо къ нему.

Что касается Макслея, то онъ былъ, слишкомъ разстроенъ, чтобъ понятъ иронію Альфреда. Онъ поднялъ голову и пристально посмотрлъ на Гарди.

— Вы — жестокій человкъ, сказалъ онъ:—:вы ограбили меня и мою хозяйку, вы убили ее и свели съ-ума меня, еслибъ я вамъ теперь раскроилъ голову, то вамъ бы было по-дломъ. Вмсто того, я прихожу къ вамъ, какъ покорная овечка, и прошу только дать мн лоскутокъ бумаги, чтобъ предохранить меня отъ зла. Нтъ, говорите вы, а ступайте въ богадельню, въ рабочій домъ. Сами вы туда ступайте. А вдь вы должны мн и моей покойной хозяйк девятьсотъ фунтовъ! И сказавъ это, онъ заскрежеталъ зубами, схватилъ какой-то свертокъ и шнырнулъ его въ мистера Гарди, съ такого поспшностью, что никто не могъ его остановить.

Но Альфредъ сдлалъ шагъ впередъ, схвативъ на лету свертокъ, почти у самого носа отца.

— Не длайте вы этого боле, мистеръ Макслей, сказалъ онъ серьёзно:— или я буду принуждёнъ изъ приличія васъ упрекать. Потомъ онъ спокойно положилъ въ свертокъ карманъ, промолвивъ: — я вамъ все заплачу по этимъ билетамъ къ концу года.

— Надюсь, ты не будешь такимъ сумасшедшимъ, возразилъ Гарди, но Альфредъ ничего не отвчалъ: они очень рдко теперь говорили другъ съ другомъ.

— О! торжественно произнесъ докторъ Вичсрли, смотря на него, какъ на курьёзъ:— iiullum magnnin ingehim sine mixtura dementiac.

— Nec parvum sine mixtura stultitiae, поспшно возразилъ Альфредъ и отвчалъ на его любопытный взглядъ презрительной улыбкой.

Уничтоживъ одного доктора, Альфредъ обратился къ другому.

— Ну, пропишите лекарство этому несчастному, который просится въ больницу, а его посылаютъ по правиламъ въ богадельню. Ваше искусство не знаетъ предловъ, вы вылечили Спота отъ червей, вылечите Макслея отъ змй. Сдлайте мн это одолженіе.

— Съ большимъ удовольствіемъ, мистеръ Альфредъ, отвчалъ Осмондъ, и тотчасъ вырвавъ листокъ изъ своей записной книжки, прописалъ рецептъ, прибавивъ, что хотя это простое слабительное, но онъ вылечилъ имъ не одного человка, мучимаго змями, призраками и т. д.

Альфредъ очень любезно поблагодарилъ его и нжно сказалъ Макслею:

— Вотъ гинея, возьмите лекарство въ аптек. А я завтра пришлю навдаться о вашемъ здоровь.

Несчастный взялъ гинею и рецептъ и, грустно опустивъ голову, поплелся дале.

Докторъ Вичерли замтилъ, что съ этого человка должны бы брать примръ вс, находящіеся въ подобномъ положеніи.— Профилаксисъ гораздо выше терапіи, торжественно произнесъ онъ.

— Или, какъ сказалъ бы Пирсонъ:— предупредить болзнь гораздо лучше, чмъ ее вылечить. Сказавъ эти слова, Альфредъ быстро удалился, не обращая ни на кого вниманія.

— Я никогда не видлъ ясне случая инкубаціи, замтилъ докторъ Вичерли.

— Вы говорите про Макслея?

— О, нтъ! Я говорю о вашемъ интересномъ сын. Замтили ли вы его быстрое, неожиданное удаленіе и его неестественную находчивость и быстроту въ отвтахъ?

— Да, но извините меня, мн казалось, что онъ одержалъ верхъ надъ вами.

— Положительно такъ, отвчалъ докторъ Вичерли:— да, это общая черта у сумасшедшихъ, по крайней мр со мной такъ всегда бываетъ. Вступая въ споръ съ инкубаторомъ, я всегда ожидаю быть побитымъ, и очень рдко ошибаюсь. То же самое случается съ инкубаторомъ, если онъ пускается на шутки и колкости съ совершеннымъ сумасшедшимъ.

— Боже мой! Такъ какъ же узнать генія отъ сумасшедшаго? спросила Джени.

— Стоитъ только послать за психологомъ-врачомъ.

— Если я хорошо понялъ доктора, то между геніемъ и сумасшедшимъ разница небольшая, замтилъ Гарди.

Докторъ Вичерли подтвердилъ это мнніе, и еще прибавилъ, что половина всего количества геніевъ Англіи заперта въ сумасшедшихъ домахъ, но счастью для страны и для нихъ самихъ.

Потомъ онъ надлъ перчатки, и съ какою-то особенною нжностью умолялъ Гарди не запускать болзни сына, ибо, если его оставить въ настоящемъ положеніи, его мозгъ вскор совершенно разложится.

— Прощайте, сэръ. Очень вамъ благодаренъ за ваше участье къ моему бдному сыну.

Доктора ухали, оставивъ бдную Джени въ сильномъ волненіи.

— Ну, ни слова объ этомъ Альфреду, сказалъ Гарди: — я предложу ему для развлеченія създить заграницу.

— Да, папа. А если дйствительно у него въ голов длается что нибудь нехорошее?

Гарди иронически улыбнулся.

— Дитя мое, выслушай меня. Практическіе люди извлекаютъ только пользу изъ такихъ чудаковъ, какъ эти доктора, но никогда не поддаются имъ. Осмондъ, ты знаешь — агентъ одного сумасшедшаго дома въ Лондон, докторъ же Вичерли, я слыхалъ, самъ содержитъ два или три подобныхъ заведенія. Ослпленные своимъ интересомъ, они готовы всякаго запереть въ сумасшедшій домъ. Но мн дти дороже себя самого, я не поддамся этимъ шарлатанамъ, а Альфреда отправлю заграницу. Пускай онъ оторвется отъ тяжелыхъ воспоминаній, повидаетъ новыя страны, новыхъ людей, авось все пройдетъ, и онъ снова возьмется за дло. Я разсчитываю на твою помощь для осуществленія этого плана.

— Я всею душою готова вамъ помогать, nan

— Я не знаю почему, но онъ очень сталъ холоденъ со мною.

— Онъ васъ не понимаетъ, папа.

— Но онъ, мн кажется, очень нженъ съ тобою.

— Охъ! Да, боле, чмъ когда. Насъ сблизило горе. Папа, и въ самомъ гор, сколько блогъ намъ ниспосылается отъ Бога.

— Да, ангелъ мой. И ты должна помочь божьему милосердію и уговорить брата согласиться на это путешествіе.

Джени общала сдлать все, что только можетъ, и практическій человкъ, видя, что единственное созданіе, которое онъ любилъ, готово служить слпымъ орудіемъ для достиженія его цлей, нжно поцаловалъ ее въ лобъ и попросилъ уйти изъ комнаты, такъ-какъ съ нимъ желалъ поговорить наедин Скинеръ.

Скинеръ дйствительно этого желалъ. Оставшись съ глазу на глазъ съ мистеромъ Гарди, онъ сбросилъ съ себя почтительный видъ и очень рзко и ршительно произнесъ:

— Я, сэръ, пришелъ за своими деньгами.

Гарди посмотрлъ на него вопросительно.

— О, вы, конечно, не понимаете, о чемъ я говорю, продолжалъ онъ грубымъ тономъ.— Я ждалъ долго, я хотлъ посмотрть, будете ли вы благодарнымъ и честнымъ человкомъ, дадите ли мн хоть что-нибудь. Но теперь вижу, что можно ждать до втораго пришествія, и вы никогда не подумаете ни о комъ другомъ, кром себя. Ну, мн надоло ждать, отдавайте сейчасъ деньги безъ всякаго разговора, или я донесу. И голосъ Скинера раздавался все громче и громче.

— Тише, тише, Скинеръ, отвчалъ Гарди съ безпокойствомъ:— это должно быть недоразумніе. Когда вы видали, чтобъ я недостаточно цнилъ ваши услуги? Я всегда намревался сдлать вамъ хорошій, очень хорошій подарокъ.

— Такъ зачмъ же вы не сдлали его, прежде чмъ вамъ наступили на горло? Не тратьте попустому вашего краснорчія, вамъ никогда не удастся обольстить словами Ноя Скинера. Я слдилъ за вами, вы хотите удрать въ Америку, а это, говорятъ, страна обширная, мн будетъ трудно васъ тамъ поймать. Я не позволю съ собою шутить, вы дайте мн сейчасъ же тысячу фунтовъ, или я погублю нее дло.

— Тысячу фунтовъ?

— Посмотрите только, что это за человкъ! воскликнулъ Скинеръ: — откуда вы имете боле права на эти деньги, чмъ я? Дуракъ, что я не спросилъ семи тычячъ. Вдь будь вы присяжный воръ, а не банкиръ, подлились бы со много половиною. Ну, не разговаривать, давайте сію минуту тысячу фунтовъ, или я прямо бгу въ Альбіон-виллу и предаю васъ, какъ вора, въ руки правосудія.

— Да у меня нтъ денегъ при себ.

— Ложь. Вы носите ихъ на себ, тамъ же, гд онъ носилъ — на груди. Вонъ он, вонъ. Ну, живе. Іовъ былъ терпливый человкъ, но и у того лопнуло терпніе. Съ этими словами Скинеръ подошелъ въ окну и отворилъ его.

Гарди сталъ уговаривать его успокоиться.

— Я вамъ дамъ, Скинеръ, эти деньги съ большимъ удовольствіемъ, если вы дадите мн какое нибудь обезпеченіе, что, получивъ ихъ, вы не сдлаетесь моимъ врагомъ.

— Сдлаться врагомъ человка, который даетъ вамъ тысячу фунтовъ — вотъ вздоръ. И къ чему? Мы съ вами одного поля ягода. Поступите со мною какъ человкъ, и вамъ нечего меня бояться. Но я не хочу даромъ потворствовать краа:. Ну, что же, миръ іни война? Довольны вы тринадцатью тысячами фунтовъ, никогда вамъ непринаддежавшпми, или хотите идти въ тюрьму и не видать ни гроша?

Гарди застоналъ, но длать было нечего: Скинеръ продавалъ себя съ публичнаго торга, и его надо было купить, во что бы ни стало.

Онъ вынулъ два билета, въ пятьсотъ фунтовъ каждый, и, положилъ ихъ на столъ, молча записавъ нумера.

Глаза Скинера засверкали.

— Благодарствуйте, сэръ, сказать онъ и спрягалъ билеты въ карманъ:— но такъ-какъ вы списали нумера, то я васъ еще обезпокою: дайте мн бумажку, которая бы меня обезопасила, а то вы, хитрый человкъ, скажете посл, что я у васъ укралъ эти деньги.

— О! Скинеръ, какое недостойное и дерзкое подозрніе.

— Коса нашла на камень — вотъ и все. Вы только напишите одну строчку, что за врную службу Ноя Скинера вы даете ему два билета въ 500 ф. NoNo 1084—85.

— Съ большимъ удовольствіемъ, но тогда и вы мн дайте росписку.

Скинеръ остановился въ недоумніи, но подумавъ съ минуту, онъ не видлъ ничего опаснаго въ этой росписк, и потому согласился.

Когда дло было совершенію покончено, удивительная перемна произошла въ Скинер.

— Ну, теперь мы опять друзья, сказалъ онъ: — и я вамъ дамъ благой совтъ. Держите ухо востро, мистеръ Альфредъ противъ васъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Гарди съ худо скрываемымъ безпокойствомъ.

— Ужь врьте мн, сэръ. Я встртилъ его сегодня, онъ и говоритъ мн: ‘Скинеръ, я хочу поговорить съ вами’, отвелъ меня въ сторону, положилъ руку, на, плечо и говоритъ шопотомъ: ‘четырнадцать тысячъ фунтовъ‘. Я такъ и задрожалъ. А онъ говоритъ: ‘Ну, признавайтесь во всемъ, вы видите, я все знаю’. Я тотчасъ смекнулъ, что онъ не знаетъ всего. Пріободрился, да и говорю, что я ничего не понимаю. ‘Ну, полно’ отвчаетъ онъ: ‘четырнадцать тысячъ фунтовъ капитана Дода? Вдь прошли же он черезъ ваши руки?’ Это такъ поразило меня, что я замялся, мн казалось, что онъ все знаетъ, хотя въ сущности это были врно только одн догадки. ‘Я посмотрю въ книжкахъ, говорю я, но я не думаю, чтобъ его сумма въ банк была такая большая’. ‘Ну, чего вы хитрите, замтилъ вашъ сынъ:— ваше лицо выдаетъ васъ, лучше вамъ сознаться во всемъ и возвратить Доду его собственность, чмъ быть судиму за уголовное преступленіе’. Морозъ меня подралъ по кож и я непремнно бы все разболталъ, еслибъ онъ вдругъ меня не бросилъ, сказавъ, что не стоитъ толковать со всякой хищной птицей, а лучше прямо обратиться къ коршуну. Я изъ этого понялъ, что онъ добирается до васъ, сэръ. Берегитесь.

Гарди была, очень взволнованъ, нечего было уже боле надяться на то, что Альфредъ шпіону не выдастъ тайны своего отца.

— Зачмъ вы мн прежде этого не сказали? замтилъ онъ съ упрекомъ.

— Затмъ, что я хотлъ прежде всего получить свою тысячу фунтовъ, отвчалъ Скинеръ очень рзко.

— Проклятая хитрость!

Скинеръ засмялся.

— Прощайте, сэръ. Берегите себя, а я поберегу свои деньги. Я такъ боюсь мистера Альфреда и тюрьмы, что сейчасъ же ду въ Лондонъ, беру другую фамилію и черезъ нсколько лтъ наживу на эту тысячу цлыхъ десять. И онъ поспшно вышелъ изъ комнаты.

— И эта скотина меня перехитрила! воскликнулъ Гарди, вн себя отъ злобы и изумленія.

Изъ четырнадцати тысячъ, за которыя онъ долженъ былъ отвчать, у него оставалось всего тринадцать, и потому ему предстояло, въ случа несчастья, выплатить изъ своего кармана тысячу. фунтовъ. Это мучило, жгло его. Онъ сталъ ходить по комнат взадъ и впередъ въ сильнйшемъ волненіи. Не прошло и получаса, какъ въ дверь вошелъ единственный человкъ, котораго онъ боялся и ненавидлъ — его родной сынъ. Онъ попросилъ позволенія поговорить серьёзно съ отцомъ.

— Я удивляюсь, какъ теб не стыдно смотрть въ глаза твоему отцу, сказалъ Гарди очень рзко.

— Я никому не сдлалъ вреда и потому могу всмъ смотрть въ глаза, отвчалъ Альфредъ, и устремилъ на отца проницательный взглядъ.

Гарди тотчасъ понялъ, что съ такимъ противникомъ шутить нельзя и очень холодно замтилъ:

— Вы бранили меня, даже моему прикащику.

— Нтъ, сэръ, вы ошибаетесь, я не упоминалъ вашего имени, говоря съ вашимъ прикащикомъ.

Гарди вспомнилъ, что ему говорилъ Скинеръ, и тотчасъ понялъ, что попалъ въ просакъ.

— И ты не говорилъ обо мн даже Додамъ? сказалъ онъ, снова стараясь выпытать что нибудь отъ сына.

— Даже Додамъ, повторилъ очень спокойно Альфредъ.

— Какъ, и самой Джуліи Додъ?

— Нтъ, сэръ, впрочемъ, я ее видлъ только разъ посл того, какъ узналъ объ этихъ четырнадцати тысячахъ фунтовъ.

— О какихъ четырнадцати тысячахъ фунтовъ? спросилъ Гарди.

— Какія четырнадцать тысячъ фунтовъ? повторилъ молодой человкъ съ чувствомъ презрнія:— да т, что Додъ привезъ изъ Индіи, т, которыя онъ требовалъ отъ васъ съ проклятьями. О! несчастный, я слышалъ, какъ моего отца назвали мерзавцемъ. И что же отецъ мой отвчалъ? Онъ убилъ его на мст за гнусную клевету? Нтъ, онъ шопотомъ произнесъ: ‘Тише! тише! я сейчасъ ихъ отдамъ вамъ.’ О, стыдъ, стыдъ!

Гарди поблднлъ, и едва не упалъ въ обморокъ, онъ чувствовалъ, что уже не оставалось никакой надежды обмануть сына.

— Ну, ну, продолжалъ сынъ, понижая голосъ, въ которомъ теперь уже слышалась не злоба, а глубокая грусть:— я пришелъ сюда не для того, чтобъ спорить съ отцомъ или оскорблять его. Прошу васъ не выводить меня изъ терпнья, вамъ никогда не удастся ослпить меня. Но не безпокойтесь, я никому не разсказалъ нашей страшной тайны. Нтъ, она схоронена въ глубин моего сердца, она его гложетъ немилосердно. Чтобъ вполн удостовриться въ дйствительности моихъ подозрній, я испыталъ васъ и Скинера, и вотъ все, что я сдлалъ. Я не говорилъ ни Джуліи и никому другому изъ ея семейства, и если теперь вы выслушаете меня и сдлаете то, что прошу, никто никогда не узнаетъ объ этомъ ни полслова.

‘Ого’ подумалъ Гарди: ‘онъ является съ предложеніемъ, надо во всякомъ случа выслушать.’ И онъ прибгнулъ къ обыкновенной уловк практическихъ людей: онъ старался вызвать сына на откровенность, не выдавая себя ни единымъ словомъ.

— Ты говоришь, что ты не сообщалъ Джуліи Додъ про твою иллюзію, о какихъ-то четырнадцати тысячахъ фунтовъ, сказалъ онъ:— такъ что же между вами происходило въ ту ночь, когда я васъ видлъ, то-есть, если это не будетъ нескромный вопросъ.

— Я вамъ все скажу, сэръ. Она увидла меня и спросила своимъ нжнымъ голосомъ, отчего я такъ несчастливъ, я отвчалъ: оттого, что не былъ увренъ, какъ надлежало поступить честному человку въ моемъ затруднительномъ положеніи. Она мн посовтовала просить помощи у Бога, къ которому она всегда прибгала въ минуты скорби. Я поблагодарилъ ее и. пожелавъ другъ другу доброй ночи, мы разстались. И вотъ все, что произошло между двумя любящими сердцами, которыя вы сдлали несчастными. Вы обдали холодной водой ихъ пламенную любовь, но не могли изъ нихъ сдлать себ враговъ. Вы подсматривали за нами, перетолковали по своему наше свиданіе, и ошиблись, какъ всегда ошибаются шпіоны. Ахъ! сэръ, нсколько мсяцевъ тому назадъ вы бы этого никогда не сдлали.

Гарди покраснлъ, но ничего не отвчалъ.

— Я хочу вамъ предложить сдлку, вдругъ началъ Атьфредъ:— я скоро получу десять тысячъ фунтовъ, я не откажусь отъ всего моего состоянія, потому что это была бы несправедливость и къ себ, и къ жен, а я презираю несправедливость, какъ бы романтична она ни была, но если вы отдадите Додамъ ихъ 14,000 фунтовъ, я подлился бы съ вами половиною моего капитала и былъ бы счастливъ и благословлялъ бы васъ всю мою жизнь. Подумайте, сэръ: на эти пять тысячъ, при вашемъ ум и искусств, вы скоро бы нажили новое состояніе, и еще честнымъ образомъ. Я вполн убжденъ, что мои пять тысячъ пойдутъ вамъ больше въ прокъ, чмъ ихъ четырнадцать и, главное, вы будете имть чистую совсть, это величайшее изъ благъ

Не усплъ еще Альфредъ выговорить первыхъ словъ, какъ Ричардъ Гарди сталъ мысленно разсчитывать, выгодно ли на это согласиться. Онъ бы сейчасъ взялъ тысячъ десять, но пять было мало, къ тому же, он не были чистыя пять тысячъ. Онъ уже былъ долженъ Альфреду дв съ половиною, а молодой человкъ, презиравшій несправедливость, даже въ отношеніи себя, конечно, давая пять тысячъ, не согласится, чтобъ его еще ограбили на дв съ половиною. Кром того онъ уже выдалъ Скинеру, тысячу. Взвсивъ все это въ одну секунду, Гарди очень спокойно отвчалъ:

— Это предложеніе доказываетъ, что ты совершенно искрененъ въ своихъ странныхъ подозрніяхъ. Я вижу, это тмъ съ большимъ огорченіемъ, что оно походитъ на сумасшествіе. Эти безсмысленныя виднія и воображаемыя слова, которыхъ никто никогда не произносилъ, происходятъ только отъ постояннаго напряженія мысли на одномъ предмет, все это можетъ повести къ самымъ горькимъ послдствіямъ, при мысли о которыхъ меня морозъ подираетъ по кож. Ты мн сдлалъ предложеніе — я теб отвчу тмъ же: возьми нсколько сотенъ фунтовъ, я ихъ достану отъ твоихъ опекуновъ, и позжай мсяца на четыре заграницу, ты увидишь тамъ великолпную, природу, новыхъ людей, новыя зрлища, и я ручаюсь, что твои бредни о какихъ-то 14,000 фунтовъ, сами собою разсялся.

Альфредъ возразилъ, что заграничное путешествіе было всегда его любимйшей мечтой, но что онъ не можетъ оставить Баркинтона, пока справедливость не восторжествовала.

— Такъ будь справедливъ прежде всего къ своему отцу, торжественно произнесъ І’арди:— вмсто того, чтобъ думать и передумывать о какихъ-то бредняхъ разстроеннаго воображенія, лучше просмотри мои книги и ты увидишь, что не четырнадцать тысячъ, а цлыхъ восемьдесятъ пожертвовано твоимъ отцомъ въ тщетныхъ попыткахъ удовлетворить своимъ обязательствамъ. Кто же посл такихъ доказательствъ повритъ безсмысленной сказк, сочиненной тобою, противъ твоего отца? Уже наступаетъ реакція, и вс, кто видли мои кинги, сожалютъ о мн и будутъ еще боле сожалть, если узнаютъ, что мой родной сынъ возсталъ противъ меня въ минуту моего паденія, и обвиняетъ меня, нищаго, по милости моей честности и благородства, въ подлой краж четырнадцати тысячъ фунтовъ — суммы, которая бы могла меня спасти, еслибъ была въ моихъ рукахъ.

Онъ закрылъ лицо руками, чтобъ скрыть его выраженіе и очень искусно вздохнулъ.

Альфредъ застоналъ, отвернулся и, молча вставь съ мста, пошёлъ къ дверямъ. Но тутъ силы ему какъ бы измнили, онъ не могъ такъ разстаться съ отцомъ, онъ обернулся, долго смотрлъ нанего съ чувствомъ глубокаго сожалнія, и, наконецъ, вопль мольбы нжной и пламенной раздался изъ этой благородной груди:

— Отецъ, подумайте, неужели любовь должна быть только съ моей стороны? Неужели я вамъ ничего не значу? Неужели мое слово безсильно, даже когда я стою за правое дло? И бросившись на колни, онъ продолжалъ взволнованнымъ, отчаяннымъ голосомъ:— Вашъ отецъ былъ честнйшій человкъ, вашъ сынъ съ колыбели ненавидитъ подлость. Вы стоите между двумя поколніями Гарди и не походите на нихъ. Подумайте, какъ хорошо быть честнымъ человкомъ! Вспомните, что жизнь скоротечна, неврна, что возмездіе, безмилосердное возмездіе неизбжно здсь или тамъ! Смотрите, передъ вами не сынъ вашъ, а вашъ ангелъ-хранитель, молитъ о вашемъ спасеніи. О! ради Христа! ради моей матери! Вразумитесь моими словами. Вы меня не знаете, я не могу вынести несправедливости, Пожалйте меня, пожалйте ту, которую я люблю боле всего на свт, пожалйте себя.

— Вонъ, змя! Вотъ, мерзкій лицемръ! кричалъ Гарди, не помня себя отъ злобы.— Ступай къ своей любовниц! Долой съ моихъ глазъ, чтобъ духа твоего здсь не было, или я прокляну тебя, наплюю теб въ глаза!

— Довольно, произнесъ Альфреда, вставая. Онъ была, холоденъ и спокоенъ какъ мраморная статуя.— Довольно. Не забудемъ, что мы люди, хотя и стали врагами. Прощайте, сэръ, прощайте! Вы мн боле не отецъ! У меня нтъ отца! И страшный, жестокій вопль вылетла, изъ любящаго, наболвшаго сердца молодого человка.

Тихими, медленными шагами онъ вышелъ изъ комнаты.

Ричардъ Гарди вынулъ платокъ и обтеръ холодный пота, выступившій на его лбу.

‘Тяжело приходилось’, подумала, онъ: ‘и отъ кого же? отъ роднаго сына. Но я побдилъ. Онъ ничего не сказалъ Додамъ и никогда не скажетъ. А если и скажетъ, кто повритъ ему? кто повритъ имъ?’

Альфреда, не пришелъ къ обду, а вечеромъ Джени получила отъ него записку, въ которой онъ увдомлялъ ее, что перехалъ на свою квартиру и просилъ прислать его книги и вещи. Джени передала отцу записку и тяжело, глубоко вздохнула. Слдя за нимъ, пока она. читалъ, она замтила, что это вчно покойное лицо насупилось и поблднло.

— Папа, воскликнула она: — что это значитъ?

— Дай мн подумать.

Долго длилось молчаніе, наконецъ Гарди заскрежеталъ зубами, и тихо и медленно произнесъ:

— Это значитъ… Борьба на жизнь и смерть!

XXVIII.

Еще задолго до окончательнаго разрыва между отцомъ и сыномъ, Джени однажды спросила мистера Гарди, не оставить ли ей знакомство съ Додами. Она была уврена, что онъ скажетъ: ‘да’, и потому, прежде чмъ ршиться на этотъ вопросъ, она долго боролась между своей любовью къ Эдуарду и привязанностью къ отцу. Но мистеру Гарди вовсе не было выгоды, чтобъ ея дружба съ этимъ семействомъ прекратилась, онъ надялся имть черезъ нея свднія о всхъ ихъ дйствіяхъ и намреніяхъ, и потому отвчалъ ей: ‘Ни въ какомъ случа, Доды очень почтенное семейство, будь съ ними дружна попрежнему.’ Джени покраснла отъ удовольствія при этомъ неожиданномъ отвт, но она сознавала, что отецъ говорилъ это, не подозрвая ея любви къ Эдуарду Доду. Ей казалось, что ей слдовало бы во всемъ тогда признаться, но женская гордость удержала ее: ‘вдь Эдуардъ не признавался ей открыто въ любви’.

Она послушалась отца и поддерживала самую дружескую переписку съ Джуліей Додъ, хотя вмст съ тмъ перестала ходить въ Альбіон-виллу. Она разсуждала, что нужно слушаться не буквы отцовскихъ словъ, а ихъ духа. И поэтому считала нужнымъ избгать Эдуарда и ‘устныхъ удовольствій’, какъ она называла въ своемъ дневник всякую любовь, какъ бы чиста она ни была.

Однажды, она въ своемъ письм къ Джуліи упомянула объ этомъ дневник, какъ единственномъ ея утшеніи, Джулія съ жадностью схватилась за эту мысль, какъ утопающій за соломенку, и попросила Джени показать ей для образца этотъ дневникъ, такъ-какъ она намревалась начать свой. Но Джени отказала, сказавъ, что дневникъ долженъ быть не сколкомъ съ чужаго, а врнымъ изображеніемъ самого себя.

Это очень спасительное обстоятельство помшало Джуліи рабски списать дневникъ своей пріятельницы и, такимъ образомъ, мы имемъ два оригинальные дневника, въ которыхъ врно отражаются мысли и дйствія двухъ молодыхъ двушекъ. Теперь мы можемъ для разнообразія предоставить этимъ дневникамъ продолжать нашъ разсказъ, но, конечно, читатель не долженъ ожидать цлости и законченности отъ такой формы повствованія, и пускай самъ потрудится соединить отрывочныя свднія, доставляемыя авторами дневниковъ, и сдлать заключеніе изъ мимолетныхъ намековъ. Кажется, это не слишкомъ большое требованіе, если онъ этого не съуметъ сдлать при чтеніи книги, то какъ же онъ пойметъ дйствительную жизнь, въ которой характеры угадываются по самимъ мельчайшимъ намекамъ и признакамъ?’

Отрывки изъ дневника Джуліи Додъ.

‘Декабря 5. Все кончено. Папу увезли въ сумасшедшій домъ и нашъ домъ сталъ могилою. Гробовая тишина нарушается только нашими рыданіями. Только что передъ его отъздомъ мы получили медаль… Нтъ, я не могу боле писать. Бдная, бдная мама!

‘8-го, вечеръ. Только во время горя узнаешь всю благость Бога, который намъ и тогда посылаетъ утшенія. Мама вчера получила письмо отъ какой-то мистриссъ Бересфордъ, которая пишетъ, что папа спасъ ее и ребёнка на корабл и она считала своимъ долгомъ представить это дло на разсмотрніе человколюбиваго общества, которое и выдало ему медаль. И сколько хорошихъ, нжныхъ словъ написала эта барыня, и при письм приложена медаль съ именемъ папы и его подвигомъ. Я не могу писать объ этомъ безъ слезъ. Мама надла медаль пап на шею и разсказала слугамъ сумасшедшаго дома, за что онъ это получилъ, и дала имъ на водку, чтобъ, они хорошенько обходились съ бднымъ папой. Онъ совсмъ насъ забылъ. Вотъ скоро дв недли…

‘Декабря 8. Я — ужасная эгоистка, и сознала это только сегодня утромъ. Прежде я думала и сожалла о мам, но, теперь, когда все успокоилось, я только и думаю, что о немъ, а это разв не эгоизмъ? Отчего онъ нейдетъ? Право, мн иногда кажется, что я бы обрадовалась, еслибъ онъ ко мн охладлъ, а то я уврена, что съ нимъ случилось какое нибудь страшное несчастье. Охъ! Эти ужасныя слова, которыя папа сказалъ прежде, чмъ онъ потерялъ разсудокъ! Я никогда не ршусь ихъ написать, но они все еще звучатъ въ моихъ ушахъ. Страшно подумать о нихъ! Потомъ его нашли у дверей Гарди, и я знала, что папа тамъ. И теперь онъ не идетъ! Страшно! страшно…

‘Декабря 10. Воскресенье, я была въ церкви. Старалась вникнуть въ проповдь. Пасторъ говорилъ о томъ, что значитъ несчастье, но врно самъ никогда не испыталъ горя. Его не было…

‘Декабря 12. Сегодня Эдуардъ сказалъ мн, что я не должна боле носить вещи и кушанье бднымъ. Мама мн объяснила, почему. ‘Мы сами нищіе’, сказала она, ‘благодаря’… И она остановилась. Неужели она подозрваетъ? Нтъ, это невозможно. Она не слыхала его словъ. Охъ, ужь эти слова, какъ грызутъ они мое сердце. Мы нищіе, мама говоритъ, что намъ почти не на что будетъ жить, платя ежегодно за папу по 250 ф.

‘Декабря 13: Получила отъ Джени очень утшительное письмо. ‘Возьмемъ Библію, пишетъ она:— и будемъ читать по дв главы каждый день въ одно и то же время. Если вы согласны, назначьте часъ и съ чего начинать’. Я отвчала: ‘да’, и очень-очень благодарна милой Джени. Теперь хоть наши души будутъ вмст, читая священныя страницы, если ужь суждено намъ самимъ быть отторгнутымъ другъ отъ друга, какою-то роковою тайной. Мы будемъ читать въ десять часовъ утра, и псалмы, тамъ все говорится о гор. Я буду молиться, чтобъ не думать такъ много о немъ… Ужь если говорить все, то надо признаться, что я горько-горько плакала, написавъ, что я должна молить Бога позабыть его.

‘Дек. 11.— Теперь ясно, онъ не намренъ боле приходить. Я это вижу по лицу мамы, она ничего не говоритъ, но, я знаю, начинаетъ считать его недостойнымъ меня. Тутъ какая-то тайна, страшная тайна. Можетъ быть, и онъ терзается такъ же, какъ я, сомнніями и предположеніями. Онъ, говорятъ, такой блдный и грустный! Бдный, бдный! Но зачмъ же онъ не придетъ ко мн? Написать ему разв? Нтъ, никогда, скоре руку себ отржу.

‘Дек. 16.— Получила святое письмо отъ Джени. Она говоритъ, что плакать о свтскихъ длахъ — только потеря времени, непростительная въ Его ученикахъ. И это правда, а я все надялась, что найду что нибудь въ ея письмахъ! Ахъ! какая я гадкая въ сравненіи съ Джени. Небо ниспосылаетъ мн дружбу этой святой, и ея свтлый примръ какъ лучшее утшеніе въ моемъ гор, потому что его я никогда боле не увижу.

‘Я его только что видла. Я вышла вечеромъ, когда стемнло, на балконъ посмотрть на ясное небо, оно было такъ чисто, такъ мирно и мильйоны звздъ свтились на немъ. Я уврена, что мы будемъ жить въ будущей жизни на этихъ звздахъ. Я протянула свои дрожащія руки къ небу, прося подкрпить меня, какъ вдругъ услышала невдалек тяжелый вздохъ. Я подняла голову: у воротъ стоялъ какой-то человкъ. Это былъ онъ. Я чуть не вскрикнула, сердце мое такъ сильно забилось. Но онъ меня не видалъ, я вышла очень тихо, а у него головушка была опущена, эта благородная головушка, которую онъ всегда носилъ такъ высоко. Я пристально смотрла на него, и вс мои недоумнія исчезли. Мн казалось, что одна изъ этихъ чудныхъ звздъ шепчетъ мн: ‘Передъ тобою несчастный, а не преступникъ!’ Я не выдержала и, сама не зная, что длаю, шопотомъ произнесла: ‘Альфредъ!’ Бдный мальчикъ вздрогнулъ и бросился ко мн, но вдругъ остановился и опять тяжело вздохнулъ. Сердце мое болзненно заныло, но вдь не мн было первой начинать, посл его страннаго поведенія. ‘Вы несчастны’, сказала я, какъ могла только холодне и равнодушне.

‘Онъ посмотрлъ на меня и я поняла, что у него въ сердц происходитъ борьба, страшная борьба. Онъ такой блдный, худой, убитый!

‘— Да, я несчастливъ, сказалъ онъ:— и я былъ бы презрнный человкъ, еслибъ былъ счастливъ. Разв вы меня тогда не презирали бы?’ Я не отвчала на это, но спросила, почему онъ несчастливъ. И сказавъ это, я испугалась. Я его знаю: онъ никогда не обходитъ вопроса, всегда отвчаетъ прямо.

‘Онъ поднялъ голову и сказалъ: ‘я несчастливъ, потому что не могу ясно понять, какъ слдуетъ поступить честному человку въ моемъ положеніи.’

‘Я уже не помню, что я ему отвчала, только онъ продолжалъ и привелъ латинское изрченіе: ‘Справедливость такъ свтла и ясна, что тотъ, кто колеблется, должно быть, идетъ не по прямому пути’. ‘И все же грустно, прибавилъ онъ:— колеблюсь и недоумваю между добромъ и зломъ, точно философъ между двумя теоріями. Я несчастливъ и достоинъ этого.’

‘Тогда я ему напомнила, что мы христіане и имемъ убжище, котораго не знали языческіе философы.— ‘Милый Альфредъ, я въ гор и затрудненіи всегда молюсь, чтобъ Богъ меня просвтилъ. Испыталъ ли ты это?’ — ‘Нтъ, отвчалъ онъ:— это ему никогда не входило въ голову, но что онъ будетъ молиться, если я этого желаю’. Во всякомъ случа такъ продолжаться не могло. Онъ мн общалъ, что я его скоро опять увижу и, главное, когда онъ на что нибудь ршится, то пойдетъ твердо, не останавливаясь ни передъ какими послдствіями. Мы простились и онъ пошелъ, высоко держа голову, какъ бывало прежде. Не усплъ онъ пропасть изъ виду, какъ мн сдлалось дурно и я чуть не упала въ обморокъ.

‘Дек. 17.— Была въ церкви. Видла Джени, выходя, спросила ее что-то о проповди, она не отвчала и посл объяснила, что поставила себ за правило ни о чемъ не говорить, выходя изъ церкви. Это показалось мн немного дико. Но, конечно, она права. Ахъ, еслибъ я хоть немного на нее походила!

‘Дек. 18.— Эдуардъ перезжаетъ къ намъ. Мальчикъ, котораго я учила танцевать, французскому языку и даже латыни, выходитъ теперь гораздо умне меня, то-есть практически умне. Мама заложила свои жемчуги за двсти фунтовъ. Онъ это узналъ и былъ очень недоволенъ, но она отвчала, что эти деньги необходимы для уплаты въ Оксфордъ за его ученіе.— ‘Неужели’, сказалъ онъ, и мы думали, что тмъ дло и кончилось. Но онъ на другое же утро ухалъ въ Оксфордъ и привезъ мам даже т сорокъ фунтовъ, которые тамъ лежали въ залог. Онъ выписалъ свое имя изъ книгъ и навсегда разстался съ университетомъ. Мама тихо заплакала, бдная, ей было горько, я бросилась къ нему на шею и начала его бранить. Я вдь такая гадкая. Но напрасно мы сердились и плакали: его ничмъ не возьмешь. Онъ ноцаловалъ насъ и сталъ вразумлять тихо, понятно, умно и кончилъ тмъ, что доказалъ намъ, къ полному нашему удовольствію, что мы дуры. И во все время онъ не сказалъ ни одного грубаго слова. Онъ нженъ какъ овца, и твердъ, какъ десять тысячъ слоновъ. Онъ взялъ отъ мамы двсти фунтовъ и принесъ назадъ ея жемчуги.— ‘Soyez de votre si&egrave,cle’, говоритъ онъ на каждомъ шагу и даже написалъ это крупными буквами на особыхъ бумажкахъ и прибилъ къ двери нашихъ спаленъ. За послдніе годы онъ все вырзывалъ статьи изъ ‘Morning Advertiser’ и эти газетныя вырзки расположилъ въ цлую стройную систему. Онъ называетъ это: ‘переваривать Тизеръ’. И вы можете у него спросить, какія хотите практическія свднія — онъ всегда найдетъ отвтъ въ своихъ вырзкахъ. Это цлый infolio, съ трудомъ его можно открыть. Онъ намренъ быть маленькимъ папой у насъ въ дом, и мама, кажется, на это согласна. Правда, такъ пріятно, когда другой распоряжается: не надо думать даже о себ, а это — такая тоска.

‘Декабря 19-го. Да, они ршили перехать отсюда и жить въ наемной квартир, чтобы не держать слугъ. Но и тогда мама не знаетъ, чмъ мы будемъ жить. Но Эдуардъ не отчаивается: онъ говорить, что мы оба имемъ таланты, а онъ знаетъ свтъ и рынки (что бы это значило?). Я спросила, откуда онъ почерпалъ всю эту премудрость, онъ отвчалъ — изъ ‘Тизера’. Я опять спросила: неужели онъ оставитъ мсто, гд онхъ живетъ? Онъ посмотрлъ на меня и сказалъ: ‘Да, это лучше для всхъ.’ Вотъ и онъ лучше меня. Кто же не лучше? Я грустно посмотрла на него, но онъ не обратилъ на это вниманія, а мама взглянула на меня и тихо сказала: ‘Подожди, Эдуардъ, еще нсколько дней… для меня.’ Добрая, добрая мама, это значило — для глупой Джуліи, которая все еще въ него вритъ.

‘Декабря 21-го. Сказала сегодня мам, что пойду въ гувернантки, чтобъ хоть какъ нибудь послужить ей въ помощь. Она поцаловала меня, заплакала, но не сказала — нтъ! Значитъ, этимъ кончится. Онъ будетъ жалть. Когда я ршусь, то думаю написать ему, что вполн уврена въ немъ, вполн уврена, что это не его вина, если мы должны были разойтись. Какъ могла я когда нибудь выйти замужъ за человка, котораго отца мой отецъ назвалъ…

‘Декабря 22-го. Несчастный, грустный день. Мы дйствительно демъ. Эдуардъ началъ уже приготовлять ящики. Пока онъ работалъ, я его все разспрашивала и узнала, что мы передемъ въ Лондонъ, возьмемъ маленькую квартиру и перевеземъ только необходимую мебель, все остальное продадимъ, а домъ нашъ, милый, дорогой домъ передадимъ въ аренду другому. Что намъ длать? Повиноваться его уму, сильной воли и знанію свта. И онъ такой добрый, право, такъ нжно сказалъ мн: ‘Не плачь, двочка. Я бы самъ пошелъ противъ рожна, еслибъ изъ этого могла выйти какая нибудь польза. Что лучше длать, Джулія — плакать или свистать? Я думаю, лучше свистать.’ И онъ принялся высвистывать какой-то танецъ. Бдный, у него на сердц такъ же гадко, какъ и у меня. А онъ все работаетъ.

‘Декабря 24-го. Эдуардъ ухалъ въ Лондонъ, чтобы всё приготовить. Мама отказала всмъ слугамъ, а Сара, которую мы всегда считали пустой, легкомысленной двчонкой, просила, чтобъ ей позволили оставаться у насъ. Она уметъ немножко готовить кушанья и будетъ работать за десятерыхъ. Я бросилась къ ней на шею, она стала меня унимать, говоря, что я забываю, что она — простая служанка, и смотрла съ испугомъ на маму. Но мама только улыбнулась сквозь слезы и сказала, чтобы она хорошенько подумала, прежде чмъ ршаться на такое трудное дло.

‘Я сижу теперь въ своей комнат. Я уже уложила нсколько вещей. Первый шагъ сдланъ. Все кончено. Ахъ, еслибъ я только знала, что онъ счастливъ! Я бы все перенесла тогда. Но разв это возможно? Хорошо, я уду и никогда не выскажу ни слова о мойхъ подозрніяхъ. Онъ также не можетъ сказать, если онъ знаетъ — вдь это его отецъ. Охъ! еслибъ я только могла снова воротиться къ своему дтству!

‘Зачмъ сожалть? все это — вздоръ. Я перестану писать о своихъ чувствахъ: это только усиливаетъ мою страсть и удаляетъ меня отъ Господа. Справедливо упрекаетъ меня Джени въ своихъ письмахъ: я страдаю, горюю, думаю о земной своей страсти и когда же?— въ такой святой день. Нтъ, я не христіанка. На колни! и молись Джулія, чтобы Богъ простилъ тебя.

‘Я теперь спокойне: я покорилась вол божьей, или на меня нашелъ столбнякъ — право, не знаю. Я кончу укладываніе и пойду къ мам, попробую ее бдную утшить, а потомъ надо постить моихъ бдныхъ, можетъ быть, въ послдній разъ.

‘Но, чу, стучатъ въ парадную дверь! Это — онъ. Вотъ и пропало все мое спокойствіе. Я дрожу, какъ птичка. Я не пойду внизъ, а то онъ подумаетъ, что я ужь слишкомъ люблю… Нтъ, я пойду, только посл, попозже, погда онъ будетъ уходить.

‘Лизавета пришла меня звать въ гостиную. Нечего длать, надо идти, хочу ли, нтъ ли.

‘Ночь. Ахъ, какъ я сожалю, что я не писательница и что не съумю хорошенько разсказать того, что видла и слышала сегодня. Когда я вошла въ гостиную, мама и онъ сидли молча. Онъ всталъ и посмотрлъ на меня, я — на него. Мн казалось, что мы не видались цлые годы: такъ онъ измнился. Я отвернулась и церемонно присла. Да проститъ мн Господь. Мы расположились по мстамъ и молча смотрли другъ на друга, какъ бы недоумвая, т ли же мы люди, которые когда-то были такъ веселы и счастливы.

‘Черезъ нсколько минутъ Альфредъ началъ говорить, не прежнимъ громкимъ, повелительнымъ голосомъ, а почти шопотомъ. Но, что онъ говорилъ, боже мой? никто кром него не сказалъ бы этого. Я его люблю еще боле. Никогда я его такъ не любила, я его жалю, я его обожаю. Онъ — ученый, онъ — рыцарь, онъ — честнйшій, благороднйшій человкъ во всемъ свт! И какой онъ гордый, мой бдный, мой славный Альфредъ.

‘Онъ сказалъ: ‘Мистриссъ Додъ и вы, миссъ Додъ, которую я пламенно любилъ, прежде чмъ потерялъ право назвать васъ своею — вы, которую я буду любить до послдней минуты моей несчастной жизни, выслушайте меня: я пришелъ объяснить вамъ мое поведеніе, и передать вамъ о томъ, о чемъ я обязанъ былъ давно сообщить вамъ. Но прежде всего вы должны знать, что я разсуждаю, какъ древніе философы: прежде взвшиваю нс доказательства, и только потомъ уже ршаюсь на что нибудь. Но я отличаюсь отъ нихъ тмъ, что не могу только думать. Я — человкъ дйствія. Будь я на мст Гамлета, я поднялъ бы на смхъ призракъ отца, или убилъ бы дядю. Поэтому я держался вдали отъ васъ, пока терялся въ недоумніяхъ. Но теперь я боле не колеблюсь — я ршился. Сударыня, васъ обворовали на большую сумму денегъ.’

‘Кровь застыла въ моихъ жилахъ. Конечно, ни одинъ человкъ не способенъ сказать прямо то, что онъ сказалъ.

‘Мы съ малой посмотрли другъ на друга, и что это? На ея лиц было ясно написано, что и она имла свои подозрнія, но скрывала ихъ отъ меня.

‘Онъ продолжалъ: ‘Капитанъ Додъ везъ домой нсколько тысячъ фунтовъ, не правда ли?’

‘Мама отвчала ‘да’ и только что хотла сказать сколько, какъ онъ остановилъ ее и допросилъ написать цифру, на особой бумажк, самъ сдлалъ то же, и об подалъ мн, говоря, чтобъ я прочла вслухъ. Я прочла на обихъ — ‘четырнадцать тысячъ фунтовъ!’ Мама взглянула на меня, и я никогда не забуду этого взгляда.

‘Онъ обратился ко мн: ‘Миссъ Додъ, помните ни ту ночь, когда мы встртились съ вами у дверей Ричарда Гарди? За пять минутъ передъ тмъ, въ нашемъ саду стоялъ вашъ отецъ и громко кричалъ человку, который когда-то былъ моимъ отцомъ: ‘Гарди! мерзавецъ! отдай мн мои деньги! мои четырнадцать тысячъ фунтовъ! отдай деньги моихъ дтей! или пускай твои дти околютъ на твоихъ глазахъ!’

‘Охъ! эти слова еще звучатъ въ моихъ ушахъ! Вы содрогаетесь, что бы вы почувствовали, еслибъ слышали ихъ, какъ я, когда ихъ произносилъ страшный, грозный голосъ отчаянія я истины? Вскор открылось окошко, и какой-то голосъ шопотомъ произнесъ: ‘Тише! я ихъ сейчасъ вынесу.’ И это былъ голосъ страха, безчестія, голосъ Ричарда Гарди.

‘Онъ поблднлъ какъ смерть, произнеся эти слова, такъ что я вскрикнула вн себя: ‘Остановите его, остановите!’ — ‘Альфредъ, подумайте, что вы говорите, нжно сказала мама.— Зачмъ говорить намъ то, чего бы лучше намъ никогда не знать?’

‘Онъ быстро отвчалъ: ‘Затмъ, что это — правда, и я ненавижу несправедливость. Спустя нсколько времени, я спросилъ мистера Ричарда Гарди объ четырнадцати тысячахъ, и лицо его измнило ему. Я потомъ озадачилъ тмъ же Скинера, и тотъ также выдалъ себя, и въ ту же ночь бжалъ изъ города.’

‘Мама была очень взволнована и, посмотрвъ на меня, сказала:

‘— Зачмъ вы объ этомъ говорите? Вашъ отецъ банкротъ и мы теряемъ наравн со всми.

‘— Нтъ, нтъ, воскликнулъ онъ: — я просмотрлъ. вс книги и эта сумма вовсе не внесена. Потомъ вспомните, кто принесъ капитана Дода домой? Скинеръ, а Скинеръ — сообщникъ мистера Ричарда Гарди. По мн совершенно ясно, что бдный капитанъ Додъ поврилъ намъ эту сумму прежде, чмъ съ нимъ случился ударъ. Но дале этого только одни предположенія.

‘Мама опять посмотрла на меня и промолвила: Что мн длать? что сказать?’

‘— Ничего не длайте! ничего не говорите! воскликнула я: — О! пожалуйста, заставьте его молчать. Пускай пропадаютъ тяжелыя деньги. Онъ въ этомъ невиноватъ.’

‘— Что вамъ длать? сказалъ упрямый человкъ:— да просто сказать Эдуарду. Пускай онъ найдетъ ловкаго адвоката. Вы имете дло съ искуснымъ и смлымъ врагомъ. Нужно ли мн говорить, что я пробовалъ все: и мольбы и даже подкупъ — но все тщетно, онъ пренебрегаетъ мною, спустите на него адвоката или полицію. Fiat justitia, ruat coelum.

‘— О! Альфредъ! зачмъ ты это сказалъ намъ? сорвалось съ моего языка и я жалобно протянула къ нему свои руки: — сынъ предаетъ своего отца! Какой стыдъ, какой срамъ, я давно это подозрвала, но никогда бы не высказала.

‘Онъ вздрогнулъ и возразилъ:

‘— Миссъ Додъ, вы были очень великодушны ко мн, но вдь это не причина, чтобы я поступилъ поскотски въ отношеніи къ вамъ, чтобы я сдлался сообщникомъ людей, которые васъ обворовали. Я не имю притязаній быть такимъ религіознымъ человкомъ, какъ моя сестра, и потому не могу удаляться отъ прямаго пути, прикрываясь святыми словами. Что? Вы хотите, чтобъ я смотрлъ спокойно, какъ одинъ человкъ обворовываетъ другаго, какъ обворовываютъ васъ, мистриссъ Додъ, къ которой я всегда питалъ уваженіе и привязанность? И васъ, миссъ Додъ, которую я уврялъ всегда въ своей любви? Чтобъ я молчалъ, когда васъ сдлали нищими? Никогда! Да буду я проклятъ прея:де. Что же вы думаете обо мн? Разв не кровь течетъ въ моихъ жилахъ? Я знаю, продолжалъ онъ, вдругъ понизивъ голосъ, словно все его мужество исчезло:— я знаю, что я сдлалъ. Я подписалъ своею рукою вчный приговоръ нашей любви, которая мн дороже самой жизни. Но, что же длать! О, Джулія, Джулія! я тебя навки потерялъ. Ты никогда боле не взглянешь на меня! Ты не должна любить человка, за котораго ты никогда не можешь выйти замужъ! Ты не должна любить несчастнаго сына мерзавца Гарди! Но что мн было длать? Мн предстояло только два пути: или горькое одиночество, или низость. Я избралъ первый и не сверну съ него. Прощайте, сударыни!— и онъ вскочилъ, и торжественно поклонившись намъ обимъ, гордо пошелъ къ двери, чтобъ, какъ я уврена, никогда не возвращаться. Но духъ былъ силенъ, а плоть немощна: онъ вдругъ поблднлъ, зашатался и грохнулся бы на полъ, еслибъ та, которую онъ любилъ такъ пламенно и покидалъ такъ жестоко, не бросилась къ нему и не приняла въ свои объятія.

XXIX.

‘Мы положили бднаго Альфреда на диванъ и спрыснули ему лицо одеколономъ. Онъ очнулся и поблагодарилъ насъ, но тутъ же, схватившись за голову, вскрикнулъ: ‘Голова моя! Голова!’ — и снова впалъ въ забытье. Онъ, кажется, не былъ въ совершенномъ обморок, но не сознавалъ, гд онъ и что съ нимъ. Вскор онъ открылъ глаза, упорно устремилъ ихъ на насъ и потомъ закрылъ съ такимъ тяжелымъ вздохомъ, что у меня надорвалось сердце. И при всемъ этомъ я не могла ему сказать ни слова, но мама утшала его и настояла на томъ, чтобъ онъ не шевелился, а онъ хотлъ тотчасъ же бжать. Она никогда прежде не была съ нимъ такъ нжна. ‘Дитя мое милое, говорила она: — я васъ жалю и уважаю. Горько, что въ ваши годы вы терпите такое жестокое испытаніе. Какъ мало людей, которые бы поступили, какъ вы. Я бы, напримръ, непремнно держала сторону своихъ,

‘— Какъ? нравы они или нтъ? спросилъ онъ.

‘— Да, отвчала она:— все равно, правы они или нтъ. И повернувшись ко мн, прибавила:— Неужели, Джулія, все благородство будетъ съ одной стороны?

‘Я бросилась къ ней, обнимала ее, цаловала, но не смла говорить, я до того обезумла, что надялась, право, не знаю на что, но скоро мои мечты вс исчезли. Мама сказала ему очень грустнымъ, нжнымъ голосомъ: ‘Я совершенно съ вами согласна. Вы никогда не можете быть моимъ сыномъ, или мужемъ Джуліи, но, что касается тхъ денегъ, то мн горька самая мысль преслдовать судомъ человка, который все-таки вашъ отецъ, мой бдный, благородный мальчикъ.’ Во всякомъ случа, она ни на что не ршится безъ Эдуарда, который заступилъ въ дом мсто отца. Услыхавъ это, я потеряла послднюю надежду, зная, какой желзный человкъ Эдуардъ. Альфредъ былъ гораздо благоразумне меня и никогда не питалъ никакой надежды, обнявъ мою мать, онъ поцаловалъ ее, потомъ прикоснулся губами къ моей рук и вышелъ изъ комнаты. Я слышала его шаги по лстниц и по дорог, и когда звукъ этихъ шаговъ исчезъ, мн казалось, что жизнь моя навки кончилась.

‘Эдуардъ только что пріхалъ. Мама все ему разсказала, онъ слушалъ очень серьёзно, я вся дрожала, ожидая, что онъ скажетъ, наконецъ оракулъ промолвилъ:

‘— Ну, ужь каша.

‘Боле мы отъ него ничего не могли добиться. Какая пытка это недоумніе! Онъ нашелъ квартиру, которая, онъ думаетъ, намъ годится. Уходя спать, я не могла удержаться, чтобъ не шепнуть ему: ‘Если я буду съ нимъ разлучена, то вдь то же будетъ съ тобою и Джени.’ Жестокій мальчикъ отвчалъ мн вслухъ: ‘Благодарствуй. Это большой соблазнъ, но ты меня предупредила.’

‘О! какъ, трудно понять мужчину. Они такіе непроницаемые съ своими понятіями о прав и справедливости. Я ушла спать съ пылающими щеками и тяжелимъ сердцемъ, я легла, но не могла ни на секунду закрыть глазъ. Мой бдный, благородный Альфредъ!

‘Декабря 27-го. Мама и Эдуардъ долго толковали между собою, но мн не говорятъ ни слова. Неужели они написали ему! Я исполняю свои обязанности, какъ безчувственный автоматъ, и молю Бога научить меня смиренію.

‘Декабря 28-го. Сегодня я читала больной дочери мистриссъ Энгельтонъ, какъ вдругъ прибжала Сара, говоря, что меня мама требуетъ къ себ. Но я хотла кончить главу, и, несмотря на вс соблазны дьявола, поставила на своемъ, хотя читала почти что по складамъ. Но потомъ и уже не пошла, а полетла домой.

‘Онъ былъ тамъ. Меня какъ будто обдало кипяткомъ, а черезъ секунду я почувствовала сильнйшій ознобъ. Онъ всталъ и поклонился мн, я присла ему и взяла какую-то работу.

‘— Послушай, Гарди, началъ торжественно нашъ оракулъ:— еслибъ кто нибудь другой, кром тебя, сказалъ намъ про эти четырнадцать тысячъ фунтовъ, я бы давно послалъ полицію на твоего отца. Но мн кажется, что неосновательно преслдовать отца по показаніямъ сына, и особливо когда сынъ изъ любви къ одному изъ насъ выдалъ свою плоть и кровь.

‘— Нтъ, нтъ, воскликнулъ Альфредъ:— я сдлалъ это изъ любви къ справедливости.

‘— А, ты это такъ только думаешь, молодецъ, но вдь ты бы этого не сдлалъ для чужихъ, замтилъ Эдуардъ.— Изъ всхъ ошибокъ самая худшая — провалиться между двумя стульями. Посмотрите, мама, мы не преслдуемъ отца только ради сына, поэтому будетъ совершенно неосновательно, если мы отшатнемся отъ него. Къ тому же, кто теряетъ боле всего отъ этой кражи? Ясно — мужъ Джуліи.’ Тутъ Альфредъ вскрикнулъ: ‘Докажи мн это и позвольте мн нести эту потерю.’ Эдуардъ спокойно спросилъ маму: ‘Еслибъ эти четырнадцать тысячъ были въ вашихъ рукахъ, что бы вы съ ними сдлали?’

‘Милая моя мама сказала, что она назначила бы по крайней мр десять тысячъ мн и выдала бы меня замужъ за этого бднаго мальчика, котораго она сама полюбила всмъ сердцемъ.

‘— Вотъ видишь, сказалъ Эдуардъ: — ты боле всхъ, ты почти одинъ теряешь отъ… ну, я не скажу отъ чего, если ты женишься на моей сестр.

‘Альфредъ схватилъ его руку: ‘Да благословитъ тебя Богъ за эти слова’.

‘Тогда, обращаясь къ мам и ко мн, Эдуардъ сказалъ: ‘Этотъ бдный мальчикъ покинулъ домъ своего отца, потому что тотъ поступилъ съ нами нехорошо, ясно, что нашъ домъ долженъ принять его съ распростертыми объятіями. Это только справедливость. Но теперь, чтобъ быть справедливымъ и къ намъ, я зазжалъ къ стряпчему, мистеру Крофорду, и узналъ, что Гарди-младшій иметъ своихъ десять тысячъ фунтовъ. Эти деньги должны быть переписаны на имя Джуліи, чтобы такимъ образомъ вознаградить ее за… я не хочу сказать, за что…

‘— Если кто-нибудь посметъ мн дать денегъ, а его побью и брошу деньги въ огонь, воскликнула я:— я ненавижу, не терплю деньги.

‘Нашъ оракулъ очень хладнокровно спросилъ меня, ненавижу ли я сть, одваться, помогать бднымъ? Значитъ, я не могу ненавидть деньги, такъ-какъ все это недостижимо безъ денегъ.— Ну, сдавайся, глупенькая энтузіастка, прибавилъ онъ.

‘Мама побранила его за грубыя слова, но вполн согласилась съ его мыслями. Но мн до этого не было дла, онъ улыбнулся и сказалъ: ‘Мы оба одного мннія, мы переведемъ наше состояніе на капитана Дода, котораго мой отецъ обворовалъ. Джулія согласится раздлить мою честную бдность.

‘— Ну, мы объ этомъ потолкуемъ, торжественно произнесъ Эдуардъ.

‘— Такъ толкуйте безъ меня! воскликнула я съ негодованіемъ, и вышла изъ комнаты, но въ сущности это была хитрость: я хотла скрыть свое лицо, оно слишкомъ сіяло благополучіемъ.

‘Не успла я перейти черезъ порогъ комнаты, какъ прямо побжала въ садъ. Они, я думаю, тотчасъ послали его за мною, потому что я черезъ нсколько минутъ услышала его поспшные шаги. Я побжала отъ него, какъ могла скоре, но онъ меня, конечно, догналъ въ тхъ самыхъ кустарникахъ, гд онъ впервые спросилъ у меня позволенія назвать меня своею. Онъ схватилъ меня за талью и сталъ покрывать мои руки поцалуями.

‘— Ты права, радость моя, бормоталъ онъ:— пускай они толкуютъ о всякомъ вздор, а я теб пока скажу, какъ я люблю, обожаю тебя. Съ тобою бдность, нищета — ничего, вдь мы будемъ богаты нашею любовью, даже несчастіе, раздленное съ тобою, перестанетъ быть горькимъ. Пропадай все на свт, только чтобъ мы съ тобой шили вмст, умерли вмст. Я теперь сознаю, что я не могъ бы жить безъ тебя, безъ твоей любви.

‘Я что-то шептала ему на ухо, но не все ли равно, что такое это было. И мы плакали, смялись вмст. О! любовь, ты — сладкое, но страшное зелье. Сколько мы перетерпли въ эти немногіе мсяцы! Онъ обдалъ у насъ и посл долго толковалъ съ Эдуардомъ наедин: вроятно, все о ихъ гадкихъ деньгахъ, все же мн было завидно, зачмъ онъ такъ долго сидлъ съ Эдуардомъ. Наконецъ, онъ пришелъ къ намъ и устремилъ на меня свои милые, срые глаза. Я ему пропла ‘Алин-Арунъ’ и онъ стоялъ подл меня и нашептывалъ все такія нжныя и такія глупенькія слова. Я не могу ихъ передать даже на бумаг, но я — счастливйшая женщина на свт. Я сомнваюсь только, что негршно ли быть такой счастливой, какъ я.

‘Декабря 31-го. Все ршено и устроено. Альфредъ узжаетъ въ Оксфордъ, чтобъ заработать потерянное время, а по окончаніи семестра ему минетъ двадцать-одинъ годъ и онъ женится на… комъ-то. Я вся дрожу отъ счастья, отъ блаженства. Но мы оба другъ друга такъ любимъ, а говорятъ, что для полнаго счастія надо, чтобъ одинъ былъ холоденъ. Если это правда, то я буду предурная жена и желала бы умереть черезъ годъ или черезъ два, чтобъ мой дорогой могъ найти себ достойную жену. Нтъ, я этого не хочу. Я встала бы изъ могилы и растерзала бы ее на куски.

‘Января 6-то. Бывало, это былъ очень веселый день, теперь — грустный. Мама ухала къ папа. Альфредъ нашелъ меня очень печальною и прижалъ мою голову къ своей груди. Я тотчасъ утшилась. Какъ бы я желала прирости къ его груди. P. S. Непремнно сожгу этотъ дневникъ, чтобъ онъ никому не попалъ въ руки.

‘Посл того, какъ онъ ушелъ, долго молила Бога не попустить мн сдлать изъ него кумира, потому что наши бдные кумиры терпятъ за наши слабости. Я не вижу тутъ никакой справедливости.

‘Января 14-го. Горестный день. Мы разстались посл двухъ недль самаго безоблачнаго счастья. Мы не только обожаемъ другъ друга, но и уважаемъ, безъ чего настоящая любовь немыслима. Я ршилась храбро вести себя, но мы были одни, и его прелестное лицо было такъ грустно, что я не вытерпла и бросилась къ нему на шею. Еслибъ мужчины понимали женщинъ, какъ мы ихъ понимаемъ, то онъ никогда бы меня не оставилъ. Но гораздо лучше, что этого не случилось. Онъ поцалуями осушалъ мои слезы, и это было въ первый разъ, что онъ цаловалъ мои щоки. Я буду все объ этомъ вспоминать во время разлуки, но я, конечно, въ ту минуту плакала еще боле. Когда нибудь посл, черезъ нсколько лтъ, я ему скажу, чтобъ онъ никогда не платилъ женщин за каждую слезинку, если онъ желаетъ, чтобъ она перестала плакать.

‘Теперь нашъ домъ кажется такимъ пустымъ и мрачнымъ.

‘Января 20-го. Намъ грозитъ нищета. Эдуардъ говоритъ, что мы могли бы жить въ Лондон очень скромно, но здсь насъ вс знаютъ и мы должны жить, какъ подобаетъ джентльменамъ и дуракамъ. Онъ съ меня взялъ слово не давать ничего бднымъ, онъ называетъ это обворовывать его и маму. А я теперь вижу, что деньги — не презрнная вещь, я теперь возвращаюсь отъ бдныхъ грустная, а бывало — сіяла радостью. И они, голубчики, теперь далеко не такъ внимаютъ моимъ нравоученіямъ, какъ бывало, когда я имъ носила кушанье, платья и проч. и проч.

‘Милый Эдуардъ, котораго я всегда любила, но теперь люблю и уважаю, сдлался немилосерднымъ тираномъ: изъ трехъ нашихъ служанокъ оставилъ только одну, и самъ, снявъ сюртукъ, приноситъ изъ кухни кушанья и ставитъ на столъ. Намъ это больно, а онъ смется. Мы съ мамой другъ друга одваемъ, и мн это очень нравится.

‘Января 30-го. Эдуардъ говоритъ, что съ большой экономіею мы можемъ дотянуть прилично до моей свадьбы, а тамъ ему съ мамою придется ‘absquetulate’. Какія у этихъ мужчинъ должны быть мужественныя сердца: они смются въ гор, хотя вполн его чувствуютъ и сознаютъ,

‘Февраля 4-го. Получила очень доброе и любезное письмо отъ Джени. ‘Я — пишетъ она — очень огорчена несчастіемъ капитана Дода и тми потерями, которыя вы потерпли отъ банкротства банка. Пара взялъ у дяди Томаса двсти фунтовъ, и я умоляю васъ, чтобъ вы сдлали мн удовольствіе — приняли ихъ отъ меня и поступили бы съ ними ро влеченію вашего добраго сердца.’

‘Но нашъ тиранъ не позволяетъ мн принять эти деньги: онъ говоритъ, что не возьметъ ломтя отъ человка, который намъ долженъ цлый хлбъ.

‘Февраля 8-го. Джени мой отказъ очень поразилъ, и неудивительно. Еслибъ она знала, въ какой мы бдности, то она бы еще боле изумилась. Я умоляла ее, чтобъ она не принимала этого къ сердцу, потому что когда побудь все объяснится, и она увидитъ, что мы иначе не могли поступить.

‘Я только и живу теперь его письмами. Между нами нтъ секретовъ, мы всегда одного мннія. Ршено уже, что онъ пройдетъ высшій курсъ въ университет, а потомъ поступитъ въ учителя. Деньги наши мы отдадимъ мам. Мы же будемъ работать до мозолей (какъ я этому рада), а никогда не позволимъ, чтобъ мама и Эдуардъ нуждались. Но все это еще секретъ. Мы побьемъ нашего тирана, но покуда Альфредъ не прідетъ, я позволю ему командовать. Да, несправедливо, чтобъ законный владлецъ четырнадцати тысячъ былъ нищимъ.

‘Какъ глупо и неосновательно женское образованіе. Я до сихъ поръ полагала, что высшая добродтель — скромность и смиреніе. Ничуть не бывало: справедливость — вотъ главнйшая изъ добродтелей, а онъ — олицетворенная справедливость.

‘Марта 10-го. Перечитывая этотъ дневникъ, я вижу, что онъ очень безнравственъ. Только и есть, что я, я, я, о боле ничего, потому что, если говорится не обо мн, то объ Альфред, а это все равно. Съ ныншняго дня я совершенно измню свой дневникъ и буду записывать только что случается въ дому и что говорятъ люди, которые лучше меня, а не то, что я говорю, кром того, буду вносить тексты изъ священнаго писанія и содержаніе проповдей и писемъ Джени’.

Передъ такимъ святымъ намреніемъ вс злые духи удаляются, низко кланяясь.

XXX.

Отрывки изъ дневника Джени Гарди.

‘Марта 3-го. Была въ своемъ округ, въ первый разъ посл болзни. Увщевала мистриссъ Б. не тратить словъ попустому съ своимъ мужемъ, но молить о немъ Бога. Дала ей мою книжечку: ‘Миръ душевный!’ Воротилась домой очень уставшая. Молилась за бднаго Альфреда.

‘Марта 5-го. Очень разочаровалась въ Джуліи Додъ. Я надялась, что Онъ своею благостью просвтитъ ея сердце и она отшатнется отъ всего мірскаго. Послднія ея письма ясно выдаютъ, что у ней на сердц. Дай Богъ, чтобъ она во время опомнилась о взяла бы крестъ свой. Тщетны въ сей юдоли земной вс надежды на счастье.

‘Марта 6-го. Все открылось. Она въ переписк съ Альфредомъ и даже не длаетъ изъ этого секрета. Написала ей назидательное письмо, она отвчала, что я очень ее огорчила и просила отложить свое сужденіе до тхъ поръ, когда она будетъ въ состояніи мн все открыть, не слишкомъ огорчивъ меня. Тутъ какая-то страшная тайна.

‘Марта 7-го. Альфредъ объявилъ, что непремнно женится на Джуліи. Я читала его письмо. Папа долго молчалъ и, наконецъ, сказалъ: ‘Тмъ хуже для нихъ обоихъ.’ Я едва могла заглушить плотскую радость, овладвшую мною при одной мысли объ этомъ брак, можетъ быть, за нимъ послдовалъ бы и другой. Но объ этомъ теперь и думать гршно. Въ посланіи къ коринфянамъ прямо сказано, что мы должны оставаться въ томъ положеніи, въ которомъ мы поставлены. Дти поставлены подъ власть родителей и не должны оставлять ихъ безъ согласія ихъ на это.

‘Марта 8-го. Послала дв чаши студеной воды двумъ странникамъ, по одному пути со мною въ Іерусалимъ небесный: мистеру Г.— текстъ изъ посланія къ римлянамъ, VIII гл., 1 ст., мистриссъ М.— изъ посланія къ филиппійцамъ, II гл., 27 ст. Молила Бога о смиреніи, чтобы не возгордиться своимъ успхомъ въ насажденіи его виноградинка.

‘Марта 9-го. Докторъ Вичерли сидлъ у папы часа два. Папа самъ за нимъ послалъ. Я не знаю почему, но онъ мн не нравится. Я не люблю говоруновъ.

‘Марта 12-го. Альфредъ писалъ къ своимъ опекунамъ, объявляя имъ, что онъ женится и переводитъ все свое состояніе на имя Додовъ, Папа совсмъ взволнованъ этой встью, онъ узналъ ее стороною отъ одного изъ опекуновъ. О! Благословеніе неба никогда не будетъ на этомъ гршномъ брак. Написала назндатёльное письмо Альфреду.

‘Марта 13-го. Моя книжка о Псни Псней Соломона почти готова. Трудно найти издателя: теперь все читаютъ сентиментальныя проповди. Впрочемъ, мистеръ Плюмеръ, соработникъ со мною въ виноградник небесномъ, общалъ похлопотать.

‘Марта 13-го. Мистриссъ Л, потерявъ всхъ своихъ родственниковъ, на четвертомъ десятк выходитъ на той недл замужъ. Она приходила ко мн потолковать о блаженномъ счасть — имть земнаго друга. Я сочла своимъ долгомъ напомнить ей, что этотъ другъ могъ умереть, а дальнйшими увщеваніями я едва не навела ее на путь истинный и не заставила отказаться отъ всего плотскаго, но она вдругъ разревлась и выбжала изъ комнаты. Правда глаза колетъ.

‘Вечеромъ встртила его и поклонилась, очень хотлось поговорить, но думала, что это нехорошо. Дома очень плакала.

‘Марта 17-го. Выписала вс тексты изъ Псни Псней. Его воля, конечно, чтобъ я служила ему такъ, а не иначе.

‘Марта 19-го. Получила письмо отъ Альфреда:

‘Милая Джени, посылаю теб сотню поцалуевъ и одинъ совтъ — учись больше, учи мене, занимайся боле, проповдуй мене и не будь такъ прытка на осужденіе людей, которые гораздо выше тебя и умомъ и сердцемъ.

‘Любящій тебя братъ Альфредъ.’

‘Какой странный отвтъ! Я предлагала ему самоотверженіе, совтовала пожертвовать собою, какъ я жертвую. Горе ему, если онъ не послушается.

‘Марта 20-го. Получила отъ Дж. Д. гршное письмо. Я ей предложила молить Бога за нашихъ родителей. Она отвчаетъ, что это, кажется, не наше дло, и къ тому ея мать гораздо ближе къ небу, чмъ она сама. Какое ослпленіе! Я не знаю боле ненадежной женщины, какъ бдная мистриссъ Додъ. Я учусь молиться ходя. Мн подалъ мысль объ этомъ мистеръ Шюмеръ. О, какъ наши мысли съ нимъ сходятся!

‘Марта 22-го. Альфредъ воротился. Я ходила ему на встрчу. Какъ онъ хорошъ и веселъ! Онъ поцаловалъ меня такъ искренно, и былъ такъ добръ, что у меня, недостойной, недостало сердца подавить въ себ это плотское счастье.

‘Онъ пошелъ туда…

‘Марта 28-го. Мистеръ Крафордъ, стряпчій, прізжалъ къ пап съ извстіемъ, что Альфредъ просилъ его разсмотрть завщаніе и приготовить свадебный контрактъ. Папа принялъ его очень любезно и вынесъ ему завщаніе. Онъ просилъ взять его съ собою, но папа сказалъ, что лучше списать здсь. Бдный папа скрылъ свое волненіе отъ этого барина, но не отъ меня.

‘Потомъ мистеръ Крафордъ сказалъ, что Альфредъ просилъ у него впередъ тысячу фунтовъ на свадебные подарки и пр. и пр. Папа сказалъ, что онъ можетъ дать эти деньги безъ всякой боязни.

‘Но не усплъ стряпчій уйдти, какъ папа совсмъ измнился и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат, въ самомъ сильномъ волненіи. Онъ слъ и написалъ два письма: одно къ дяд Томасу, другое къ какому-то мистеру Вичерли, кажется, брату доктора. Я никогда не видала, чтобы онъ такъ долго писалъ письма.

‘Вдругъ я услышала на улиц шумъ, это былъ Макслей, котораго преслдовали мальчишки. Какое дикое животное человкъ, если небесный огнь оставляетъ его. Бдный, онъ нсколько разъ кидался на мальчишекъ съ палкою, но они всегда увертывались. Я подтащила папу къ окошку и напомнила ему о просьб Макслея. Онъ отвчалъ съ нетерпніемъ, что это не его дло. ‘У насъ гораздо хуже дло на рукахъ, сказалъ онъ:— своя рубашка ближе къ тлу’.

‘Марта 31.— У насъ сегодня былъ мистеръ Осмондъ и папа говорилъ ему, что Альфредъ чернитъ его имя по всему городу, распуская безсмысленную сказку о какихъ-то четырнадцати тысячахъ фунтовъ. Мистеръ Осмондъ отвчалъ, что это было не что иное, какъ игра разстроеннаго воображенія, а не преднамренная злоба. ‘Но вдь мн отъ этого не легче’, отвчалъ папа. И они вышли изъ комнаты.

‘Папу, кажется, тревожитъ этотъ бракъ боле всхъ несчастій, и потому зная, что съ Альфредомъ говорить не стоитъ, я написала длинное назидательное письмо къ Джуліи и прямо спросила ее, можетъ ли она, какъ хорошая христіанка, возстанавливать сына противъ отца, который не изъявляетъ согласія на бракъ ея съ Альфредомъ.

‘Три часа. Джулія отвчала, что ея мать дала ей свое согласіе, и что она не обязана слушаться и уважать моего родителя.

‘Четыре часа. Написала ей письмо, въ которомъ горько упрекала за нехристіанскія чувства.

‘Шесть часовъ. Получила записку отъ мистриссъ Додъ, которая предлагаетъ, чтобъ моя переписка съ ея дочерью пріостановилась на время. Я отвчала, что лучше прекратить навсегда. Отвта нтъ. Таковъ ужь свтъ! Упреки только бсятъ людей. Итакъ, разорваны еще одн узы христіанской дружбы. Это — восьмой случай со мною, что плотская страсть разрываетъ чистыя узы дружбы.

‘Вечеромъ пришелъ ко мн Альфредъ и спросилъ, хорошо ли осуждать почтенныхъ людей, не зная обстоятельствъ. Я отвчала пятою заповдью. Онъ закусилъ губу и сказалъ: ‘Намъ лучше съ тобою не видаться до тхъ поръ, пока ты не убдишься, кто изъ насъ боле стоилъ уваженія: отецъ твой или братъ.’ Съ этими словами онъ быстро вышелъ. Моя врность отцу оскорбила его. Увы! молилась всю ночь и плакала…

‘Апрля 4-го. Встртила его. Онъ былъ одтъ какъ простой работникъ и несъ какія-то вещи въ мшк. Я была такъ поражена, что не могла удержаться и вскрикнула: ‘Мистеръ Эдуардъ, что ни это длаете?’ Онъ покраснлъ, но отвчалъ, что несетъ на продажу свою работу и что въ одежд работника получитъ за свои вещи лучшую плату! Потомъ онъ мн сказалъ, что на вырученныя деньги онъ купитъ шляпку и внокъ для сестры. Глаза его при этомъ засверкали радостью. Какіе они должны быть эгоисты! Я совсмъ растаяла и спросила, зачмъ они отказали въ моей просьб? Неужели они меня такъ ненавидятъ, что не хотли взять изъ моихъ рукъ хоть часть должныхъ имъ денегъ. ‘Нтъ’, отвчалъ онъ: ‘никто изъ насъ не будетъ несправедливъ настолько, чтобъ васъ ненавидть, моя сестра уважаетъ васъ и очень сожалетъ, что вы нехорошаго о ней мннія. Я же, вы знаете, васъ люблю.’ Я закрыла лицо руками и сквозь слезы сказала: ‘Нтъ! не надо, не надо. Довольно для бднаго отца, что и одинъ изъ его дтей пошелъ противъ него.’ — ‘Не плачь, голубка’, нжно промолвилъ онъ: ‘подождемъ, быть можетъ, небо прояснится, а покуда не думай о насъ такъ нехорошо. Посмотри, насъ четверо и мы вс одного мннія о брак Джуліи и Альфреда. Разв мы не можемъ быть правы? Разв мы не можемъ имть причину, которую не хотимъ теб сказать, чтобъ тебя слишкомъ не опечалить?’ Его слова, его голосъ были такъ нжны, такъ сладки. Я протянула ему руку, другою прикрыла свое пылающее лицо. Онъ покрылъ поцалуями мою руку и быстро удалился. Ахъ, если Альфредъ правъ! Я не знаю, что думать. Онъ говоритъ такъ убдительно, не то что Альфредъ.

‘Апрля 5-го. Получила письмо отъ Альфреда. Онъ объявляетъ, что свадьба 11-го.

‘Ничего не отвчала. Да и что же я могла сказать?

‘Я прочла письмо пап. Онъ вскочилъ посреди завтрака, бросился въ свою комнату, схватилъ какія-то вещи и полетлъ въ Лондонъ. Я замтила на его лиц что-то такое, что меня сильно безпокоитъ. О, я несчастная, несчастная! Это было какое-то новое, неестественное, подлое выраженіе. Боже, прости мн, но мн кажется, его взглядъ былъ взглядъ человка, ршившагося на преступленіе!’

XXXI.

Духъ междоусобій и раздора, свирпствовавшій въ Мосгрев-коттедж, проникъ даже до кухни. Старая Бетти горячо брала сторону Альфреда:

— Небось, послушать нашу барышню, говорила она:— такъ молодые воробьи не должны никогда оставлять свой гнзда. Она все о Бог толкуетъ, а помоему божья воля — чтобъ на свт жили люди, а для этого молодёжи надо жениться. Конечно, пока они дома, они должны послушаться родителей, но вдь это не значитъ, что имъ никогда не слдуетъ оставлять домъ. Время пришло мистеру Альфреду завестись своимъ собственнымъ домомъ: онъ теперь сталъ человкомъ, получилъ свои деньги и столько же зависитъ отъ своего отца, какъ я. А что касается до всякихъ ссоръ, то он будутъ всегда, если онъ останется.

Выражая такимъ образомъ свое мнніе, старая Бетти постоянно старалась вызывать Пегги на споръ. Но Пегги была молодая, блокурая двушка, очень молчаливая и съ вчно-опущенными глазами, она постоянно зорко слдила за мистеромъ Гарди, когда въ дом бывали гости, и не отходила отъ него ни на шагъ, когда онъ оставался одинъ. Бетти, выведенныя изъ терпнія молчаніемъ Пегги, обвиняла ее, даже прямо въ глаза, въ сообщничеств съ бариномъ, котораго она хотла прибрать въ свой руки, но и на это Пегги ничего не отвчала, а только посл ворчала себ подъ носъ.

Если взглянуть поглубже, то и въ Альбіон-вилл было не мене элементовъ къ раздору и междоусобію, чмъ въ Мосгрев-коттедж. И если здсь до сихъ поръ все было мирно, то это благодаря тсной дружб всхъ членовъ семейства и отсутствію человка, который бы раздулъ искру пожара.

Теперь, когда приближалось время свадьбы, одно лишь сердце Джуліи билось радостью и счастіемъ, вс же остальные далеко не были веселы, хотя и старались скрывать свою грусть. Мистриссъ Додъ наедин тяжело вздыхала, вспоминая, какою роковою разлукою кончилась ея брачная жизнь, а теперь ей предстояло разстаться съ милой дочерью, бросить ее въ невдомую мрачную бездну супружества. Но ея любовь къ Джуліи была безпредльна, потому она преклонилась передъ судьбою, и принявъ видъ, приличный предстоящему торжеству, хлопотала день и ночь, длая вс необходимыя приготовленія.

Оставалось всего шесть дней до свадьбы, и мистриссъ Додъ объявила, совершенно неожиданно для Эдуарда, что имъ необходимо занять пятьдесятъ фунтовъ.

— Пятьдесятъ фунтовъ? Зачмъ? Для кого?

— Для меня. Мн нужно, отвчала ршительнымъ тономъ мистриссъ Додъ.

— О, если это вамъ нужно — то для чего, смю спросить?

— Купить ей подвнечное платье.

— Я такъ и думала! воскликнула Джулія.

— Тотъ, кто занимаетъ, только горе наживаетъ, замтилъ Эдуардъ, качая головою.

— Но это говорится про того, а не про ту, возразила мистриссъ Додъ съ ловкостью искуснаго діалектика.— И скажи, пожалуйста, кто слыхалъ, чтобъ молодая двушка выходила замужъ безъ платья.

— Это правда, нагота неприлична въ рублик. Но зачмъ молодой двушк не надть простаго, обыкновеннаго платья, и блыхъ перчатокъ и не выдти замужъ безъ всякаго шума и глупостей?

— Ты говоришь точно мальчикъ. Я бы этого никогда не нынесла. Бдный ребёнокъ! и нжная мать съ сожалніемъ взглянула на бдную жертву братняго благоразумія.

— Ну, мы ее самоё спросимъ. Пускай она сама ршитъ. И, обернувшись къ Джуліи, онъ спросилъ: желаетъ ли она, чтобы при теперешнихъ обстоятельствахъ они входили въ долги изъ-за нарядовъ, которые она наднетъ одинъ только разъ.

— Это нечестно спрашивать ее, замтила со вздохомъ мистриссъ Додъ.

Джулія покраснла, колебалась съ минуту, потомъ объявила, что она будетъ откровенна, и снова запнулась.

— Уфъ! воскликнулъ Эдуардъ: — это — нехорошее начало. Откровенность молодой двушки — это что-нибудь очень хитрое.

— Какъ ты смешь! воскликнула Джулія. Мистриссъ Додъ вступилась за нее и объявила, что Джулія не походитъ на другихъ молодыхъ двушекъ, и что она дйствительно очень откровенна. Тогда Джулія продолжала:— Еслибъ я выходила замужъ за себя или за кого нибудь, кого бы я не любила, то я бы не израсходовала ни гроша. Но я выхожу замужъ за него, и подумай только, Эдуардъ, что про него скажутъ: вишь, женился на нищей, у которой не было даже новой шляпки, благо платья и внка! Такъ ужасно поразить его, бднаго, въ первый день… Она не кончила фразы, но устремила глаза, полные слезъ, на жестокаго тирана.

— Эхъ, ты гусенокъ, сказалъ онъ:— я до этого, конечно, не допущу, и уже приготовилъ все необходимое, а именно: новую шляпку…

— Ахъ!

— Внокъ…

— Ахъ, ты добрый мальчикъ!

— Четыре пары перчатокъ: дв блыя (вдь одна наврно лопнетъ) и дв темненькія: зеленыя и черныя — авось хватитъ на медовый мсяцъ. Все остальное должно быть сдлано дома.

— Какъ! сдлать ей подвнечное платье изъ старыхъ тряпокъ? И ты можешь быть такъ жестокъ и неблагоразуменъ?

— Старыя тряпки! А гд же вс ваши восточныя роскоши? Я вижу, какъ эти великолпныя вещи остаются безъ всякаго употребленія.

— Какой же ты странный! Что прикажешь сдлать для невсты изъ шалей и индйской кисеи?

— А разв есть что красиве благо кисейнаго платья?

— Внчаться въ кисе! Да меня при одной этой мысли морозъ по кож подираетъ.

— Коли такъ, то надньте побольше юбокъ, и все.

— Ты совершенный ребёнокъ. Кисея для этого не годится, понимаешь?

— А длать долги кольми паче.

Чтобъ помирить приличія съ экономіею, онъ предложилъ сдлать подвнечное платье изъ блыхъ шалей. Об дамы его засмялись. Какъ, испортить шали, которыя стоять-то пятьдесятъ гиней, для того, чтобъ не израсходовать на платье какіе нибудь полфунта. Это по истин — мужская экономія. Однимъ словомъ, какъ мать, такъ и дочь единогласно объявили, что свадьба есть свадьба и что для этого новыя вещи всегда покупались и будутъ покупаться.

— Новыя вещи? Да, отвчалъ упрямый тиранъ:— но разв для этого он должны быть непремнно только что купленными? Вы, сударыни, очень странно смшиваете два совершенно различныя понятія: если вы знаете, что ваши роскошныя платья лежали долгое время въ вашемъ комод, то вы уже воображаете, что весь свтъ тотчасъ объ этомъ и догадается. Поврьте, это — иллюзія. Ну, а что касается страсти бгать по лавкамъ, то мы легко поможемъ горю. Мама, вы только откройте мн ваши шкапы и комоды, а я ужь приглажу свои волосы, напомажусь, надушусь и какъ нельзя лучше съиграю передъ вами роль прикащика въ магазин: покажу вамъ вс товары и заломлю въ три-дорога. Такимъ образомъ мы достанемъ все, что нужно Джуліи, будемъ имть удовольствіе побывать въ магазин и вмст съ тмъ не сдлаемъ долга.

Мистриссъ Додъ улыбнулась, но предложила маленькую поправку въ представленномъ билл. Она покажетъ Эдуарду весь свой гардеробъ, и если это зрлище не убдитъ его въ невозможности сдлать изъ этихъ вещей подвнечное платье, то она готова ему повиноваться.

— Отлично, отвчалъ онъ:— но выложить вс вещи займетъ много времени, а потому я пойду къ своему начальству за шляпкой и внкомъ.

— Къ кому это? спросила мистриссъ Додъ.

— Къ одному мастеру своего дла.

— А, ты врно его протежируешь?

— Да, вотъ оно настоящее-то слово. Ха! ха! ха! Я надлалъ порядочное количество деревянныхъ подсвчниковъ и рзныхъ набалдашниковъ дли палокъ. Ну, а теперь иду къ этому своему protg взять деньги.

Мать и дочь молча взглянули другъ на друга, а юный работникъ, промычавъ: ‘Soyons Де notre si&egrave,cle’, вышелъ изъ комнаты, насвистывая какую-то псенку.

Мистриссъ Додъ пожалвъ, что судьба превратила ея сына изъ ученаго въ ремесленника, отправилась вмст съ дочерью въ свою спальню и отперла вс свои комоды и шкафы. Изъ одного ящика она вытащила три куска индйской кисеи, немного полинявшей отъ времени, изъ другаго — большой свертокъ брюссельскихъ кружевъ и дорогой вуаль.

— Ну, изъ этой кисеи можно сдлать платье для медоваго мсяца, если погода будетъ хороша и мы достанемъ приличное количество юбокъ. Вотъ и моя вуаль: я въ ней внчалась и все берегла ее для тебя, на ней и записка приколота съ твоимъ именемъ. Но теперь, право, мн страшно, чтобъ ты ее надла: какъ вдругъ она принесетъ теб несчастіе, подумай только, если ты такъ же, какъ я, лишишься… Мистриссъ Додъ не договорила фразы. Джулія бросилась къ ней и обвила ея шею руками.

— Я готова рисковать, воскликнула она.— Если только этотъ вуаль сдлаетъ меня столь же любимой мужемъ, какъ вы были любимы моимъ отцомъ, то я готова надть его, не боясь никакихъ послдствій! Подъ этой вуалью мн будетъ казаться, точно мой ангелъ-хранитель осняетъ меня своимъ крыломъ. Мама, мама, какая я гадкая, что васъ покидаю!

Эта неожиданная вспышка прервала серьёзныя занятія. Мистриссъ Додъ упала на постель и залилась слезами, Джулія обняла ее и также расплакалась, даже Сара заголосила для компаніи. Впрочемъ, слезы — обыкновенная принадлежность свадебныхъ приготовленій.

Мистриссъ Додъ, однако, скоро опомнилась:

— Это ужь изъ рукъ вонъ глупое ребячество, сказала она:— стыдно мн плакать, отдавая замужъ мою дочь, когда столько матерей простились навки съ своими дтьми. Ну, за работу. Живе. А это что? И она вынула креповую китайскую шаль.

— Ахъ, какая прелесть, воскликнула Джулія.— Отчего вы ее никогда не носили?

— Глупенькая, какая была бы теб польза изъ этихъ вещей, еслибъ я вздумала ихъ носить?

Второй свертокъ, попавшійся подъ руки мистриссъ Додъ, былъ огромный кусокъ благо поплина. При вид его, она сама воскликнула отъ удовольствія:

— Какъ я могла забыть о немъ! Вдь намъ этого-то именно и нужно. Твой отецъ купилъ мн этотъ поплинъ въ Лондон, и я сколько его еще бранила, зачмъ покупать такія нжныя матеріи, которыхъ нельзя надть боле раза. Я поцаловала эту прелесть, спрятала въ комодъ и совсмъ забыла объ ея существованіи. Вдь она хранится у меня уже по крайней мр семь лтъ. Ну, колдунъ твой братъ, вотъ и нашли теб, моя радость, внчальное платье.

Потомъ снова она опустила руку въ комодъ и вытащила большой свертокъ, завернутый въ нсколькихъ прозрачныхъ серебристыхъ бумагахъ. Это было платье изъ благо крепа, вышитое лиловымъ шелкомъ и золотомъ.

— Это хорошо, сказала мистриссъ Додъ: — но гд же платье съ крыльями жуковъ? А, вотъ оно.

— Какъ, съ крыльями жуковъ, мама? воскликнула Джулія.

— Да, милое дитя.

— А, правда, но вдь это настоящіе крылья. О, варварство! И какія они хорошенькія, зеленыя! Нтъ, я никогда не надну этого платья. Вотъ женская суета! Тысяча несчастныхъ животныхъ принесены въ жертву, чтобъ сдлать одно платье! И Джулія одной рукой прикрыла глаза, а другою замахала, чтобъ соблазнительное платье поскоре спрятали.

— Что за восклицанія такія! Никто тебя и не заставляетъ носить эти платья. Да они для этого и не годятся, но надо же теб имть нсколько хорошенькихъ вещей. Я ихъ долго берегла въ своемъ комод, теперь твоя очередь. Что же намъ еще нужно? Да, салопъ, но на это никогда не согласится твой тиранъ-братъ. Потому, длать нечего, выбирай себ теплую шаль.

Вскор нашлась очень богатая шаль, и Джулія, надвъ ее, граціозно нагибала головку, чтобъ посмотрть, какъ она на ней сидитъ. Мистриссъ Додъ между тмъ разстилала на постели другую голубую индйскую шаль. Въ эту минуту дверь отворилась и красивая голова въ бумажномъ колпак очень смиренно спросила: можно ли войти англійскому работнику. Его пригласили, но не усплъ онъ переступить порогъ, какъ Джулія сорвала съ него колпакъ. Мистриссъ Додъ, въ вид комплимента его уму, молча указала на постель, полную сокровищъ, хранившихся въ ея комодахъ.

— Ну, мама, сказалъ онъ: — вы были нравы, а я виноватъ. Вс он никуда не годятся.

Мать и дочь посмотрли другъ на друга съ удивленіемъ.

— Не годятся? воскликнула мистриссъ Додъ: — да тутъ нтъ ни одной вещицы, которая бы не сдлала чести любому приданому.

— Боже мой! Неужели вы хотите ее нарядить, какъ принцессу?

— Мы должны это сдлать, потому что у насъ не на что одть ее, какъ простую барыню.

— Сандрильйона, къ вашимъ услугамъ! воскликнула Джулія, и весело завертлась въ своей новой шали. Между тмъ мать вытащила изъ комода еще новый свертокъ кружевъ.

— Будетъ, будетъ! воскликнулъ англійскій работникъ.

— Нтъ, милый, ты разъ уже вмшался въ наши женскія дла, и мы тебя послушались, но если ты теперь скажешь еще одно слово, я обошью ея поплиновое платье крыльями жуковъ.

— Сдаюсь! воскликнулъ Эдуардъ: — я ни слова боле не скажу, только общайте мн, что вы все сдлаете дома, вдь вы знаете, лучше васъ никто не уметъ кроить въ Баркинтон. Тогда, по крайней мр, будетъ хорошій доводъ зажать ротъ всмъ сплетникамъ.

Мистриссъ Додъ согласилась, но объявила однако, что ей необходимо взять швею.

— Какъ бы хорошо было, еслибъ я могъ сработать вамъ платья на моемъ токарномъ станк, сказалъ онъ съ улыбкою.— Это было бы гораздо проще и скоре. Но я и забылъ, вотъ вамъ приношеніе моего начальства. И онъ вынулъ изъ кармана семь шиллинговъ и десять пенсовъ.

— Ну, посмотрите, сказала Джулія грустно:— вдь это — деньги. А я думала, что ты принесешь мн шляпку.

— Конечно, кому какъ не мн и выбирать наряды для такихъ модницъ, какъ вы съ мамою? возразилъ со смхомъ Эдуардъ.— Но если хотите, я пойду съ вами въ магазинъ, и буду смотрть, какъ вы будете выбирать.

— Отлично, воскликнула Джулія.

Эдуардъ, посл этого объясненія, погрозилъ кулакомъ на вс разложенныя сокровища и поспшно ушелъ работать на свое начальство, говоря что никакая свадьба безъ цвтовъ и ды не обходится, потому надо подумать и объ этомъ.

Такимъ образомъ въ Альбіон-вилл теперь были дв мастерскія: въ комнат Эдуарда и въ гостиной. Въ первой слышался шумъ токарнаго станка и стружки летли во вс стороны, покрывая полъ словно снгомъ, во второй же на столахъ, на стульяхъ, на полу ничего не было видно, кром всевозможныхъ матерій, выкроекъ, катушекъ шелку и бумаги, сотней булавокъ и иголокъ — все это было разбросано въ живописномъ безпорядк.

Дни проходили въ самомъ усиленномъ труд, а вечеромъ вс собирались поболтать о предстоящемъ счасть. Наконецъ насталъ и канунъ торжественнаго дня. Докторъ Самсонъ, который вызвался быть посаженнымъ отцомъ, пріхалъ къ самому обду. Обдъ былъ на славу, такъ что работа Эдуарда оказалась недостаточной и мистриссъ Додъ, чтобъ спасти приличія, продала платье съ жуками, отъ котораго съ такимъ ужасомъ отказалась Джулія.

Женихъ и невста были совершенно счастливы, но ихъ бракъ былъ обставленъ слишкомъ печальными обстоятельствами, чтобъ предаваться шумному веселью, потому Альфредъ во все это время былъ очень серьёзенъ и только тихая радостная улыбка играла на его лиц. Онъ велъ себя, къ величайшему удовольствію мистриссъ Додъ, какъ подобало человку въ его неловкомъ положеніи: онъ поссорился съ своимъ семействомъ ради Джуліи и женился на дочери женщины, только что лишившейся мужа и пущенной по міру его роднымъ отцомъ.

Но съ пріздомъ Самсона, общество Альбіон-виллы нсколько оживилось. Онъ видлъ всякіе виды въ своей жизни, но это нетолько не ожесточило его могучей, упорной натуры, а, напротивъ, придало ей чрезвычайную упругость. Онъ никогда долго не останавливался на чемъ нибудь горестномъ, а постоянно спшилъ перевести разговоръ на веселый или полезный предметъ. Онъ сочувствовалъ всею душою несчастью Дода, пока можно было чмъ нибудь ему помочь, но разъ какъ тотъ попалъ въ сумасшедшій домъ, по милости ланцета, Самсонъ оставилъ всякое попеченіе о своемъ друг. Думать о немъ не принесло бы ему никакой пользы. Одно настоящее иметъ неотразимую силу, на умъ человческій, прошедшія же и будущія невзгоды можно совершенно забить на минуту. Передъ вами невста, которая очень легко можетъ умереть первыми родами, такъ что жь — забудьте это на время. Ея отецъ сидитъ въ сумасшедшемъ дом — не вспоминайте объ этомъ въ такую минуту. Смотрите только на нжную красавицу, которая выходитъ замужъ за мужественнаго, благороднаго человка, смотрите, какъ они перекидываются украдкой взглядами, полными любви, какъ бы предвкушая будущее блаженство. Прочь вс горестныя мысли, искрись внно въ бокалахъ! Dum vivimus vivamus. Такъ думалъ Самсонъ, и всми силами старался развеселить молодёжь, и дйствительно дружный, веселый хохотъ раздавался въ грустномъ, печальномъ дом.

Тяжело было слышать этотъ смхъ мистриссъ Додъ. Она долго терпла, но самое это усиліе скрыть свое неудовольствіе еще боле ее разстроивало и, наконецъ, чувствуя приближеніе истерическаго припадка, она поспшно вышла изъ комнаты. Запершись въ своей спальн, она предалась самымъ горькимъ мыслямъ. ‘Какъ они могучъ быть такими жестокими и смяться въ дом моего бднаго Дэвида!’ думала она и, слезы струились по ея щекамъ, въ первый разъ въ жизни она чувствовала себя одинокой въ цломъ мір, ибо грустный веселому не товарищъ!

Но недолго продолжалась эта вспышка накипвшаго горя, она вскор отправилась въ комнату Джуліи и, не переставая плакать, занялась укладкой ея чемодановъ. Конечно, Джулія не оставила бы ее ни на одну минуту, еслибъ голова молодой двушки не была занята въ это время очень тревожной мыслью: ей хотлось, во что бы то ни стало, помирить Альфреда съ сестрою до свадьбы. Она сидла въ гостиной и все раздумывала, какъ лучше приняться за дло.

Наконецъ, она сла, что-то написала, позвонила Сару и приказала передать записку Альфреду, который сидлъ съ Эдуардомъ и Самсономъ въ столовой.

Сара съ похвальною осторожностью, прежде чмъ войти въ комнату, приложила ухо къ замочной скважин. ‘Если они говорятъ слишкомъ вольно, то я обожду’, думала она.

Люди, которыхъ Сара подозрвала въ неприличныхъ разговорахъ, просто толковали о какомъ-то документ.

— Ты нашъ попечитель, старина, сказалъ Альфредъ Эдуарду:— такъ подпиши свое имя, а потомъ я и свидтели. Довольно двухъ, Самсона и Сары. Посылай скоре за перомъ.

— Нтъ, прежде прочтемъ.

— Прочесть? Зачмъ?

— Не поймаешь меня, молодецъ, чтобъ я подписалъ бумагу не прочитавъ ее.

— Какъ, ты мн не вришь? спросилъ Альфредъ, какъ бы обидвшись.

— Съ большимъ удовольствіемъ, но вдь и ты, я думаю, долженъ мн врить?

— Вотъ вопросъ. Я вдь назначилъ тебя моимъ попечителемъ въ этомъ же акт. Ха, ха, ха!

— Такъ врь мн безъ моей подписи, а я буду врить теб не читая.

Самсонъ разсмялся, а Альфредъ покраснлъ. Ему очень не хотлось, чтобъ читали эту бумагу, но пока онъ еще колебался, въ комнату вошла Сара съ запиской, въ которой Джулія звала его прійти къ ней въ ту же минуту. Эта записка заставила его забыть все на свт.

— Ну, читайте, коли хотите, сказалъ онъ:— одно утшеніе, что вы отъ этого умне не будете.

— Разв написано по-латын? спросилъ Эдуардъ съ неудовольствіемъ.

— Нтъ. Бывало, акты писались по-латын, но этотъ языкъ никакъ нельзя было сдлать довольно темнымъ, такъ и стали употреблять такой неизвстный языкъ, называемый юридическимъ, что и самъ дьяволъ его не пойметъ.

— Что одинъ человкъ сдлалъ, то можетъ сдлать и другой, сказалъ торжественно Самсонъ: — вы прочли и поняли, отчего же намъ не сдлать того же, обманщикъ.

— Я прочелъ? возразилъ Альфредъ:— какъ бы не такъ, да я и за деньги не согласился бы прочесть. Увидавъ только эту чушь, я тотчасъ потребовалъ, чтобъ мн ее перевели на англійскій языкъ. Авторъ исполнилъ мою просьбу и сущность всей бумаги передана мн въ десяти строчкахъ, а оригиналъ, какъ видно,— занимаетъ три большія страницы. Извлеченіе у меня въ карман, прибавилъ онъ: — но вы его никогда не увидите, въ наказаніе за вашу дерзость. Нтъ, попыхтите-ка надъ этой бумажкой, постарайтесь вывести изъ нея толкъ.

И съ этими словами онъ выбжалъ изъ комнаты. Джулія встртила его у дверей гостиной.

— Я хочу тебя просить кое о чемъ. Я не могу сносить мысли, что я разсорила тебя съ Джени. Ты съ нею уже не говорилъ съ недлю, и все изъ-за меня.

— Нтъ, радость моя, не изъ-за одной тебя.

— Я не знаю, но это слишкомъ жестоко. У меня есть милая, несравненная мама и Эдуардъ, а у тебя нтъ никого, кром меня. Альфредъ, теперь удобное время: твой отецъ ухалъ.

— Будто? спросилъ совершенно равнодушно молодой человкъ.

— Да. Сара узнала отъ Бетти, что онъ ухалъ къ дяд Томасу. Я знаю, ты мн не откажешь. Пойди сейчасъ къ сестр и помирись съ нею.

— Какъ, и оставить тебя? возразилъ съ улыбкой Альфредъ.

— Мн все равно: вдь ты же съ мужчинами внизу, и мы сойдемся не ране чая. Извинись передъ ними, скажи правду, что я во всемъ виновата, и поскоре ворочайся съ доброю встью.

Альфредъ согласился.

Она напутствовала его на дорогу совтами:— Ты идешь мириться, это — наша послдняя надежда на успхъ, помни, ты долженъ быть очень нженъ и терпливъ. Умрь свой пылъ. Къ тому не забывай, что ты будешь имть дло съ женщиной, а человкъ, подобный теб, никогда не долженъ выходить изъ себя отъ словъ женщины. А главное, милый, не надйся на одну свою логику, а постарайся ее убдить боле дйствительными средствами.

— Хорошо, но назови эти средства.

— Они извстны — ласка и поцалуи…. но не спрашивай у меня, гадкій.

— А если я успю, то ты покажешь мн примръ дйствительности этихъ хваленыхъ средствъ?

— Еще бы! и она посмотрла ему прямо въ глаза, по тотчасъ покраснла, сознавъ что она общала. Альфредъ схватилъ шляпу и бгомъ пустился въ Мосгрев-ноттеджъ.

Не усплъ онъ выбжать изъ Альбіон-виллы, какъ изъ-за кустовъ вышелъ какой-то неизвстный человкъ и послдовалъ за нимъ, стараясь все время скрываться въ тни.

Бетти отворила ему дверь Мосгрев-коттеджа.

— Мистеръ Альфредъ, воскликнула она:— войдите. Во всемъ дом только я и миссъ. Баринъ ухалъ въ Йоркширъ, а гадкую Пегги прогнали со двора. Миссъ въ гостиной. И она повела его въ комнаты.

Джени сидла и читала, увидавъ брата, она кинула книгу и бросилась къ нему на шею, съ радостнымъ крикомъ. Такая нжная встрча удивила и обрадовала ого, теперь ему было не такъ трудно исполнить свое порученіе. Онъ прямо сказалъ, что пришелъ помириться съ ней до свадьбы.

— Намъ очень будетъ жалко, если ты не придешь завтра въ церковь, милая Джени, прибавилъ онъ:— не откажи намъ въ твоемъ благословеніи.

— Милый Альфредъ, неужели ты можешь въ этомъ сомнваться? Я молюсь за васъ и днемъ и ночью, и уже начинаю укорять себя за то, что была слишкомъ уврена въ вашей виновности и наивной невинности. То, что ты сказалъ мн въ шутку, я принимаю за серьёзное. Не судите, да не будете судимы.

— Отчего у тебя, Джени, такіе красные глаза?

Святая двушка вмсто отвта опустила голову на плечо брата и выплакалась какъ простая смертная. Придя въ себя, она тихо промолвила: что онъ былъ ея единственный брать, котораго она любила всею душою, и ей горько было, что она не помолится на его свадьб.

Альфредъ посадилъ ее на колни, и покрылъ поцалуями. Въ эту счастливую минуту примиренія съ сестрою, онъ забылся и сказалъ ей все о 14,000 фунтахъ. Джени, пораженная логичностью его доказательствъ, слушала молча. Когда онъ кончилъ, она также не промолвила ли слова, только задрожала всмъ тломъ. Альфредъ понялъ, что онъ возстановлялъ дочь противъ отца.

— Ну, вотъ, воскликнулъ онъ: — я и сказалъ теб, а далъ себ слово молчать. Какъ бы то ни было, ты хоть теперь можешь оцнить неслыханную доброту Додовъ, которые ради насъ не преслдуютъ мистера Ричарда Гарди. Только сравни ихъ дйствія съ его, и потомъ скажи, что лучше для него же: чтобъ я женился на Джуліи, и предоставилъ мистриссъ Додъ въ пожизненное пользованіе мои десять тысячъ въ вознагражденіе за его безчестный поступокъ, или, чтобъ онъ былъ отданъ подъ-судъ какъ воръ и мошенникъ? Эдуардъ Додъ сказалъ прямо, что онъ предалъ бы его въ руки полиціи, еслибъ обличилъ его не сынъ, а кто другой.

— Неужели онъ это сказалъ? какой подлый, низкій этотъ міръ!

— Не знаю, по моему, это —самый веселый, счастливый міръ. Все въ немъ радуется, веселится, кром нсколькихъ больныхъ и упрямыхъ, которые навязываются на горе. Завтра я женюсь на прелестной Джуліи, а Ричардъ Гарди, убдившись, что мы не желаемъ ему вреда, мало-по-малу одумается и мы тогда ему скажемъ: ‘Мы вс знаемъ о 14,000 фунтахъ, только оставьте ихъ по смерти Джени, да позвольте нашему другу Доду жениться на ней, и тогда мы согласны, чтобы вы пожизненно пользовались этими деньгами.’ Онъ, конечно, согласится, ты выйдешь замужъ за Эдуарда и убдишься, что міръ оклеветанъ безчестными людьми. Въ этомъ дух онъ продолжалъ говорить до тхъ поръ, пока она вся покраснла и улыбнулась, но эта улыбка была грустная.

— Еслибъ я была уврена, что все это правда, сказала она наконецъ: — я бы, кажется, ршилась, хотя и съ стсненнымъ сердцемъ, пойти на твою свадьбу. Но если я и не пойду, то все же буду тамъ присутствовать мысленно, молитвы мои и пожеланія счастья будутъ всюду сопровождать васъ. Скажи ей такъ и поцалуй ее отъ меня. Надюсь, что мы скоро встртимся у подножіи Его престола, если намъ не суждено сойтись завтра у Его алтаря.

Они крпко обнялись, и Альфредъ побжалъ назадъ въ Альбіон-виллу. Джуліи не было въ гостиной, только чашка холоднаго чая стояла на стол. Прождавъ съ полчаса, онъ вышелъ изъ терпнія и послалъ Сару сказать, что у него было дло до Джуліи. Сара отправилась наверхъ и пропала. Еще прошло нсколько времени, Альфредъ сталъ просить Эдуарда попытать счастья. Онъ пошелъ и точно такъ же исчезъ, словно провалился сквозь землю.

Дло было въ томъ, что примривали подвнечное платье. На полу была разостлана чистая простыня и невста стояла на ней въ полномъ убор: ея швея доканчивала на ней свою работу. Въ бломъ плать и вуал, стоя на блой простын, Джулія казалась прелестной картинкой на бломъ фон. Ея глазки и щочки горли такимъ прелестнымъ огнемъ, такою невинною гордостью, что всякій поневол заглядлся бы на нее.

Кто входилъ въ эту комнату, такъ былъ очарованъ этой розой, осыпанной снгомъ, что — Vestigia nulla retrorsum. Однако, Эдуардъ вырвался изъ этого заколдованнаго круга и краснорчиво разсказалъ Альфреду, въ чемъ дло.

— Дайте мн на нее взглянуть! воскликнулъ молодой человкъ.

Эдуардъ сказалъ, что надо спросить прежде позволенія у мамы. Та отвчала: ‘Никогда. Женихъ послдній долженъ видть невсту въ подвнечномъ плать. Но она сойдетъ внизъ черезъ полчаса.’

Долгимъ показалось это время несчастному Альфреду, но зато судьба такъ устроила, что когда она наконецъ сошла, въ комнат никого не было.

— Хорошія всти? крикнула она издали.

— Отличныя. Мы — лучшіе друзья съ ней. Она еще колеблется, но ей очень хочется прійти.

— Какой ты добрый, хорошій! Какъ я тебя люблю!

Она обвила ручками его голову, и ихъ лица сошлись такъ близко, что ему стоило только нагнуться и уста ихъ встртились въ долгомъ, блаженномъ поцалу.

Этотъ поцалуй былъ поворотнымъ столбомъ въ ея жизни. Съ дтскою невинностью, съ чистою, искреннею любовью, протянула она свои губки, но не успли он коснуться его устъ, какъ пламенная страсть огнемъ пробжала по ея жиламъ, она вспыхнула, вздрогнула, отскочила и черезъ секунду спрятала свое раскраснвшееся лицо на его груди. Онъ нагнулся и нжно промолвилъ:

— Радость моя, ты меня боишься?

— Нтъ! Немножко. Я, право, не знаю. Я боялась, что я слишкомъ вольничала съ моимъ сокровищемъ, вдь ты еще не совсмъ мой.

— Нтъ, совсмъ твой и, что еще лучше, ты моя. Скажи, да?

— Да, сердцемъ и душою, мой собственный, собственный!

Еще прошло нсколько минутъ невыразимаго блаженства, и Джулію отозвали къ мистриссъ Додъ. Ей предстояло еще запяться тряпками. Они разстались на’ нсколько часовъ, чтобы уже потомъ никогда не разставаться.

Альфредъ пошелъ домой. Но онъ оставался тамъ недолго, минутъ черезъ десять онъ вышелъ и поспшно отправился въ лучшую гостиницу Баркинтона, ‘Блый Левъ’. Онъ прошелъ прямо на конюшню, сказалъ два слова трактирному слуг и возвратился домой.

Неизвстный человкъ, слдовавшій за нимъ изъ Альбіон-виллы въ Мосгрев-коттеджъ, и теперь не терялъ его изъ виду и проводилъ его до гостиницы. Тутъ онъ остановился, постоялъ нсколько времени на улиц, потомъ вошелъ въ гостиницу и предложилъ слуг роспить съ нимъ бутылку пива.

—-

Въ Альбіон-вилл работали до поздней ночи, наконецъ, мистриссъ Додъ настояла, чтобъ Джулія пошла спать. Она послушалась, но когда все въ дом успокоилось, она тихонько прокралась въ комнату матери, чтобъ провести послднюю ночь вмст. Мистриссъ Додъ прижала ее къ своей груди, и дйствительно он не разставались всю ночь.

Утромъ Эдуардъ приготовилъ все нужное для свадебнаго завтрака, и послалъ наверхъ матери и сестр только по чашк кофе и сухарей. Впрочемъ, он и этого не съли: у нихъ не было времени — еще столько предстояло работы.

Пробило девять часовъ, Джулія все еще одвалась. Сара и ея сестра причесывали ея волосы, и никакъ не могли справиться съ ея густою косою, которая грозила развалиться всякую секунду.

— Бгите за мамой! воскликнула выведенная изъ терпнія Джулія.

Мистриссъ Додъ, полуодтая, прибжала на зовъ, и приказавъ распустить волосы, сама ихъ причесала, надла внокъ и, поцаловавъ свою красавицу, отправилась доканчивать свой туалетъ. Двушки принялись зашнуровывать невсту.

Нетерпливый толчокъ въ дверь и голосъ Эдуарда застали ихъ за этой работой.

— Я не хочу васъ торопить. Но докторъ Самсонъ пріхалъ.

Двушки засуетились: когда он кончили, Джулія взяла маленькое зеркальце и посмотрла, такъ ли ее зашнуровали.

— Ахъ, воскликнула она: — я совсмъ кривая! Бгите за мамой.

Мама снова явилась.

— Посмотрите, я совсмъ кривая, косая!

— Ахъ, миссъ, охота же вамъ безпокоиться, сказала очень хладнокровно Сара:— вдь это только назади, и никто не увидитъ.

— Мама, какъ этому помочь? Неужели я уродъ?

Мистриссъ Додъ улыбнулась, съ полнымъ сознаніемъ своего превосходства.— Успокойся, радость моя. Это только криво зашнуровано. Нтъ, Сара, тянуть не поможетъ. Вотъ я такъ и думала: одну дырочку въ корсет пропустили.

— Нтъ у насъ ни души кром васъ, кто бы съумлъ сдлать самую простую вещь, вскрикнула съ досадою Джулія, топая ножкой.— Кажется, есть глаза, а ничего не видятъ.

— Тише-тише, он длаютъ все, что могутъ.

— Я въ этомъ уврена, бдныя, он невнноваты.

— Никто не зашнуруетъ тебя прямо, если ты не будешь стоять тихо, замтила мистриссъ Додъ.

Снова толчокъ въ дверь.

— Я не хочу никого торопить, но подруги твои уже собрались.

— Ахъ! Я никогда не буду готова! воскликнула Джулія, и вс снова засуетились.

— Помилуй, еще сколько времени, сказала мистриссъ Додъ, спокойно зашнуровывая корсетъ: — еще нтъ и половины десятаго. Сара, поди посмотри, пріхалъ ли женихъ.

Сара пришла съ успокоительнымъ извстіемъ, что жениха еще нтъ, но экипажи пріхали.

— Слава-богу! воскликнула Джулія: — еслибъ я заставила его ждать сегодня, то онъ могъ бы сказать: фи!

Боясь такого страшнаго слова, Джулія стала еще боле торопиться. Вскор туалетъ былъ оконченъ, и она торжественно объявила, что онъ можетъ теперь являться, когда хочетъ.

Между тмъ, внизу безпокоились о совершенно противоположномъ. Прошло десять минуть посл назначеннаго срока, а женихъ не прізжалъ. Эдуардъ послалъ за мистриссъ Додъ, она оставила Джулію распорядиться дорожнымъ платьемъ, и поспшно пошла внизъ, пришивая на ходу пуговку къ перчатк. Эдуардъ встртилъ ее на лстниц.

— Что длать, мама? спросилъ онъ вполголоса: — это, должно быть, недоразумніе? Вдь, кажется, мы ршили, что онъ зайдетъ за мною по дорог въ церковь?

— Право, не знаю. Не въ церкви ли онъ?

— Нтъ, или онъ долженъ былъ за мной зайти, или я за нимъ. Но, впрочемъ, я сбгаю и въ церковь, тутъ два шага.

Онъ отправился бгомъ, и возвратился минутъ черезъ пять.

— Его тамъ нтъ. Надо бжать къ нему на домъ. Чортъ бы его побралъ! Врно, зачитался Аристотеля.

Это было сказано при всхъ, исключая Джуліи.

Самсонъ посмотрлъ на часы и объявилъ, что онъ проводитъ барынь въ церковь, пока Эдуардъ сбгаетъ къ Альфреду.

— Раздленіе труда, прибавилъ онъ очень любезно: — и на мою долю выпалъ самый пріятный.

Мистриссъ Додъ не соглашалась: она предлагала лучше обождать дома.

— Но, вдь, мы можемъ пересолить, возразилъ Эдуардъ:— уже четверть двнадцатаго, а вдь посл двнадцати нельзя внчать. Нтъ, право, лучше вамъ отправиться съ докторомъ. Вроятно, мы поспемъ еще прежде васъ.

Этотъ планъ былъ принятъ, и Эдуардъ, уходя, просилъ Самсона его не ждать, если Альфредъ явится въ церковь другою дорогою. Онъ пустился бгомъ въ городъ, а невсту позвали внизъ. Встрченная всеобщими восклицаніями восторга, она прямо прошла въ карету и услась съ двумя своими подругами, миссъ Бозанкетъ и миссъ Дартонъ, Самсонъ и мистриссъ Додъ похали въ другой карет, и въ половин двнадцатаго вс преблагополучно достигли церкви.

Много народу богатаго и бднаго собралось у паперти и въ церкви, чтобъ посмотрть на свадьбу красавицы миссъ Додъ, и сына такого популярнаго нкогда человка, какъ Ричардъ Гарди, который, какъ было извстно, противился этому браку. Собравшись уже давно, толпа начинала теряться въ догадкахъ о причин такого замедленія, наконецъ невста явилась, и своей красотой невольно обворожила всхъ. Смотря на эту очаровательную головку, въ бломъ вуал и внк цвтовъ, на которыхъ играли свтлые лучи апрльскаго солнца, нельзя было удержаться отъ восторга.

Невста и пріхавшіе съ нею остановились у дверей, черезъ минуту къ нимъ вышелъ на встрчу пасторъ, и пригласилъ ихъ въ ризинцу.

Когда они исчезли за дверьми, въ толп поднялся говоръ, вс ожидали съ нетерпніемъ ихъ вторичнаго появленія.

Въ эту минуту, въ церковь вошла прелестная молодая двушка, въ скромномъ голубомъ плать и блыхъ перчаткахъ, она стала на колни, помолилась, и потомъ медленно прошла тоже въ ризницу.

Черезъ секунду вся церковь узнала, что молодая двушка была сестра жениха.

Джулія, увидвъ ее, была вн себя отъ счастья, он нжно обнялись.

— Милая-милая, Джени, какая вы добрая, хорошая. Я теперь совершенно счастлива.

Никто изъ присутствующихъ не хотлъ омрачать еще ея счастья, но Джени очень естественно вскрикнула:— гд же Альфредъ?

— Я, право, не знаю, наивно отвчала Джулія: — разв онъ не съ Эдуардомъ гд нибудь въ этой же церкви? Я думала, мы ждемъ двнадцати часовъ. Мама, вы все знаете, скажите, вдь такъ и слдуетъ?

Но посмотрвъ на окружающія ея лица, она тотчасъ увидла, что это такъ вовсе не слдуетъ. Особливо лицо Самсона обнаруживало сильное негодованіе, да и мистриссъ Додъ, хотя и старалась улыбнуться, повидимому была, очень разстроена. Увидвъ все это, невинная двушка тотчасъ сообразила, что вроятно ея милый обходился съ нею нсколько вольно, и едва было не расплакалась.

Мистриссъ Додъ, чтобъ поддержать ее, увряла, что это ничего, что Эдуардъ сговорился, пойти за нимъ, ‘По несчастью, мы это забили, и представили себ, что Альфредъ самъ зайдетъ къ намъ — вотъ и все. Теперь Эдуардъ побжалъ въ нему.’

— Нтъ, мама, возразила Джулія:— напротивъ, Альфредъ долженъ былъ зайти за Эдуардомъ, потому что нашъ домъ на половин дороги.

— Ты уврена ли въ этомъ, дитя мое? серьёзно спросила мистриссъ Додъ.

— Да, мама, отвчала Джулія, чувствуя какую-то дрожь во всемъ тл:— я слышала, какъ они это поршили.

Дло принимало съ каждой минутой все боле и боле страшный оборотъ,

Самое небо затучилось тяжелыя капли дождя съ шумомъ ударяли о крышу, часовая стрлка быстро подвигалась къ полудню.

Вс смотрли другъ на друга съ отчаяніемъ.

Вдругъ въ церкви послышался шумъ, говоръ, и храмъ божій въ одну секунду превратился въ ярмарку.

— Ну, славу-богу! воскликнула мистриссъ Додъ, и только что приготовилась холодно встртить виновника столькихъ безпокойствъ, какъ до ея ушей долетлъ шопотъ: это молодой мистеръ Додъ.’ Дйствительно, въ ризницу входилъ Эдуардъ — и одинъ. Довольно было взглянуть на него: на лбу у него выступилъ холодный потъ, лицо то чернло, то блднло, отъ злобы и стыда.

— Пойдемте домой. Сегодня не будетъ свадьбы! сказалъ онъ глухимъ, но ршительнымъ голосомъ.

Молодыя подруги Джуліи закидали его вопросами, но онъ повернулся къ нимъ спиною.

Мистриссъ Додъ знача слишкомъ хорошо лицо своего сына, чтобъ терять время на пустые разспросы.’Дайте мн моего ребёнка!’ воскликнула она, и въ этомъ восклицаніи вылилась вся глубина материнской любви.

Джулія вздрогнула всмъ тломъ, бросилась къ ней и, скрывъ голову у ней на груди, дико воскликнула:

— Закройте меня! Спрячьте все это, спрячьте!

Вс засуетились. Джени повисла у ней на ше: — У меня теперь есть сестра, но нтъ брата, произнесла она шопотомъ. Подруги невсты плакали. Молодой пасторъ выбжалъ на улицу, и привелъ карету къ дверямъ ризницы.

— Садитесь скоре, сказалъ онъ: — и вы избгнете толпы.

— Да благословитъ васъ Господь Богъ, мистеръ Гурдъ, произнесъ Эдуардъ, едва внятно. Онъ поспшно усадилъ мать и Джулію, покрытую cъ ногъ до головы шалью, спустилъ сторы въ карет и они отправились домой словно съ похоронъ.

И это были дйствительно похороны. Прелестнйшее созданіе во всей Англіи схоронило въ этотъ день вс свои надежды, свое счастье, свою юность.

Пріхавъ въ Альбіон-виллу, несчастная дико оглянулась, какъ бы боясь, чтобъ кто нибудь ее не увидлъ, въ подвнечномъ плать. Никого не было, она молча бросилась въ домъ. Сара встртила ее въ зал съ улыбкою: — честь имю поз…

Джулія страшно вскрикнула при этомъ слов, звучавшемъ такой злой насмшкой, и бжала въ свою комнату. Тамъ она въ одну секунду оборвала съ себя вуаль, внокъ, ожерелье и усяла ими комнату, прежде чмъ мать успла ее догнать. Схвативъ несчастную, терявшую уже чувства, мистриссъ Додъ бережно положила ее къ себ на колни, прислонила къ своей груди ея холодную, словно мраморъ, головку и стала нжно укачивать, какъ бывало во дни счастливаго дтства, которые уже боле никогда не воротятся.

Самсонъ взялся развозить подругъ невсты, чтобъ этимъ оставить Эдуарда на свобод. Молодой человкъ воротился домой, умылъ лицо холодной водой, и вн себя отъ горя и гнва, но все же еще достаточно владя собою, отправился въ компату Джуліи и постучался.

— Войди, дитя мое, сказалъ разбитый горемъ голосъ его матери. Онъ вошелъ, глазамъ его представилось грустное, печальное зрлище. Дорожное платье и шляпка лежали на постели, какъ бы дожидая счастливой четы, подвнечный вуаль и внокъ налялись на полу, усянномъ жемчугами разорваннаго на мелкіе клочки ожерелья, Джулія, съ распущенными по колна волосами, лежала на рукахъ матери, тяжело вздрагивая. Эдуардъ съ минуту стоялъ молча, наконецъ тяжелый вздохъ вырвался кзъ его мужественной груди.

— Ни слезники! Ни одной слезинки! произнесла шопотомъ мистриссъ Додъ.

— Умеръ или измнилъ? глухо застонала Джулія:— ахъ, еслибъ я могла поврить, что онъ мн измнилъ! Нтъ! нтъ! Онъ умеръ! умеръ!

— Скажи ей что нибудь! заставь ее заплакать! умоляла Эдуарда мать.

— Что мн ей сказать?

— Правду, одну правду, отвчала мистриссъ Додъ: — и надйся на Бога: онъ ей поможетъ. Эдуардъ сталъ на колни и, взявъ руку Джуліи, тихо промолвилъ:

— Бдная, милая Джу! Что лучше для тебя: чтобы онъ умеръ, или измнилъ теб?

— Измнилъ, въ тысячу разъ лучше! съ жаромъ воскликнула несчастная двушка:— милый братъ мой, скажи, что онъ мн измнилъ, скажи, что съ нимъ ничего не случилось.

— Суди сама, отвчалъ Эдуардъ съ едва сдержаннымъ гнвомъ:— и побжалъ къ нему. Его не было дома. Мн сказали, что онъ получилъ ночью письмо, написанное женской рукою, собралъ въ ту же минуту вс свои вещи, расплатился съ хозяиномъ и въ восемь часовъ утра ухалъ изъ города.

XXXII.

При этихъ явныхъ доказательствахъ измны Альфреда, Джулія застонала, грудь ея начала тревожно колыхаться и наконецъ она разразилась такимъ потокомъ слезъ, что Эдуардъ сталъ упрекать себя, зачмъ онъ ей сказалъ это.

— Нтъ, нтъ, это лучше, гораздо лучше, всхлипывала мистриссъ Додъ:— только оставь насъ однхъ, дитя мое.

Эдуардъ ушелъ, а бдная мать стала утшать и укачивать своего обманутаго, покинутаго ребенка. Такъ прошелъ этотъ роковой день.

Внизу, въ столовой, все было мрачно и скучно: та, которая придавала этому дому веселость, схоронила въ этотъ день свой серебристый смхъ. Пышный завтракъ и цвты стояли на стол попрежнему, словно издваясь надъ страшнымъ несчастіемъ, поразившимъ Додовъ. Когда пришло время обда, Сара очистила одинъ уголокъ стола и накрыла на два прибора, Самсонъ и Эдуардъ отобдали въ глубокомъ молчаніи.

Вдругъ Самсонъ неожиданно замтилъ на маленькомъ столик, въ сторон, актъ, который они должны были подписать по возвращеніи изъ церкви.

Самсонъ углубился въ чтеніе и вскор сдлалъ важное открытіе. Несмотря на всю трудность и запутанность языка, на которомъ былъ написанъ этотъ документъ, было ясно видно, что въ силу его Дэвидъ Додъ и жена его получали въ пожизненное пользованіе проценты съ капитала въ 10,000 фунтовъ, который по смерти ихъ переходитъ къ Джуліи и ея будущимъ дтямъ. Самсонъ и Эдуардъ долго перечитывали и обдумывали эту бумагу, наконецъ Самсонъ воскликнулъ:

— А знаете, еслибъ мой щенокъ-то подписалъ эту бумагу вчера, то онъ теперь былъ бы нищимъ.

— Но вдь онъ не подписалъ ее, возразилъ Эдуардъ.

— Да, но вдь въ этомъ виноваты вы, а не онъ, молодецъ-то былъ не прочь подписать.

— Это правда, и, быть можетъ, еслибъ мы принудили его къ этому вчера, то онъ сегодня не посмлъ бы оскорбить такъ моей сестры.

Самсонъ неожиданно перемнилъ разговоръ, спросивъ, въ какую сторону Альфредъ ухалъ.

— Чортъ бы его взялъ. Я и знать не хочу. Куда бы онъ ни бжалъ, а мы когда нибудь да встртимся, и… Эдуардъ не докончилъ фразы, но скрежетъ зубовъ и неестественный блескъ его глазъ говорилъ краснорчиве всякихъ словъ.

— Экіе вы дураки, молодёжь, какъ посмотрю на васъ, сказалъ Самсонъ:— и вы туда же, а еще благоразумне всхъ. Кончимте поскоре обдъ и пойдемте со мною.

— Нтъ, докторъ, я сть не могу. Еслибъ вы только видли мою бдную сестру, то никакая бы мысль объ д не вошла вамъ въ голову. Чортъ съ ней! она только воротитъ мн всю внутренность. И онъ оттолкнулъ тарелку и облокотился на спинку креселъ.

Самсонъ заставилъ его выпить стаканъ вина и потомъ они оба поспшно отправились на квартиру Альфреда, добрый докторъ, несмотря на свои шестьдесятъ лтъ, бжалъ, какъ мальчишка.

Они нашли хозяйку дома, окруженную любопытными, вс хотли отъ нея узнать что нибудь, но напрасно: она сама ничего не знала. Одинъ только новый фактъ вывдали у нея Самсонъ и Эдуардъ, именно, что Альфредъ ухалъ въ экипаж изъ гостиницы ‘Блый Левъ’,— Ну, пойдемъ туда, воскликнулъ Самсонъ, и черезъ дв минуты они уже были во двор ‘Благо Льва’.

Самсонъ позвалъ слугу, къ нему вышелъ большой, рослый мужчина.

— Куда вы возили молодаго Гарди сегодня утромъ? спросилъ Самсонъ громкимъ, грубымъ голосомъ.

Слуга, казалось, былъ пораженъ этимъ неожиданнымъ вопросомъ, но, подумавъ съ минуту, отвчалъ:

— А, барина-то, изъ Мильстрита?

— Да.

— Свезъ его на сильвертонскую станцію, сэръ. Онъ очень торопился и мы живо създили.

— Съ какимъ поздомъ онъ похалъ?

— Право, не знаю, сэръ, я его оставилъ на станціи.

— Ну, такъ куда онъ взялъ билетъ? Что онъ сказалъ носильщикамъ, куда онъ детъ? Подумайте хорошенько, и я вамъ дамъ золотой.

Слуга почесалъ въ затылк, подумалъ нсколько минутъ и потомъ объявилъ, что онъ только ограбитъ ихъ, взявъ эти деньги. Какъ только баринъ заплатилъ мн, прибавилъ онъ:— я тотчасъ же ухалъ со станціи, и не знаю, куда и какъ онъ отправился.

Эдуардъ далъ ему шиллингъ и, выходя со двора, замтилъ Самсону, что ему ненравится рожа этого человка, не поразспросить ли имъ лучше хозяина. Самсонъ согласился и они отправились въ домъ, но хозяина не было дома, хозяйка же сказала, что она ничего не знаетъ, но, порывшись въ книг, нашла слдующее:

‘Коляска парой въ Сильвертонъ, взять въ Мильстрит въ 8 часовъ’.

— Это, сэръ? спросила она. Самсонъ отвчалъ: да, но Эдуардъ замтилъ: — Слуга намъ сказалъ, что онъ возилъ на сильвертонскую станцію, а не въ городъ.

— Нтъ, въ книжк написано: городъ Сильвертонъ. Для насъ это все равно, станція немного дале города, но мы беремъ все одну цну.

Наши друзья тотчасъ справились въ руководител Брадшо, оказалось, что четыре позда приходили въ Сильвертонъ съ различныхъ сторонъ между 8 ¹/₂ и 9 ¹/₂ часами. Однако, и изъ этого можно было заключить только, что Альфредъ похалъ не въ Лондонъ, потому что лондонскій поздъ отходилъ изъ самаго Баркинтона въ 8 ¹/₂, но зато онъ могъ ухать во вс остальные города Англіи, или даже за границу. Самсонъ погрузился въ мрачную думу.

Посл долгаго молчанія, котораго Эдуардъ ни мало не пытался прерывать, онъ началъ вслухъ разсуждать:

— Еслибъ только можно было освтить этотъ хаосъ всеоживляющимъ свтомъ науки. Факты никогда не противорчивъ фактамъ, это только такъ кажется, и истинное разршеніе вопроса именно и состоитъ въ соглашеніи всхъ фактовъ, напримръ, хронотермическая теорія соглашаетъ, примиряетъ вс несомннные факты въ медицин. Ну, попробуемъ отыскать причину, которая можетъ согласить фактъ добровольнаго желанія подписать извстный намъ документъ, и фактъ исчезновенія Альфреда.

Эдуардъ долго думалъ и наконецъ объявилъ, что онъ такой причины не видитъ.

— Вы не можете пріискать причины, возразилъ Самсонъ: — такъ я вамъ предложу нсколько причинъ. Положимъ, вопервыхъ, что онъ тронутъ.

— Какъ, съума сошелъ?

— О, сумасшествіе бываетъ различное. Тутъ непослдовательность поступковъ указываетъ на потемнніе умственныхъ способностей. Но правд сказать, я зналъ одного молодца, который сыгралъ точно такую же штуку, и черезъ нсколько недль мы узнали, что онъ въ сумасшедшемъ дом.

Эдуардъ покачалъ головою.

— Скоре у подлеца потемнніе въ сердц, чмъ въ ум.

Самсонъ тогда предложилъ другое разршеніе таинственной загадки, которое ему казалось гораздо вроятне.

— Онъ ухаживалъ за какой нибудь другой женщиной, она отказала ему, но когда увидла, что онъ женится на невинной, молодой двушк, развратная женщина написала ему, что согласна на все. Я видывалъ много женщинъ, которыя ршаются на гораздо больше изъ ревности, чмъ изъ любви, А тутъ какой соблазнъ. Однимъ ударомъ пріобрсти любовника почти изъ объятій жены и убить соперницу. Онъ твердо намревался жениться и подписать бумагу, впрочемъ, въ его годы, когда страсть заговорила — все нипочемъ, онъ даже далъ бы тягу, еслибъ и подписалъ бумагу. Но все-таки жалко, что мы его, мошенника, не пустили по міру и не оставили за собою его денежекъ.

— Чортъ бы его взялъ съ его деньгами, возразилъ Эдуардъ: — дайте мн только его поймать.

На другое утро мистриссъ Додъ оставила Джулію на минуту одну и сошла внизъ, чтобъ посовтоваться съ Самсономъ. Посл постыднаго поступка Альфреда, она ршилась дйствовать всми возможными средствами противъ ограбившаго ихъ мистера Гарди. Вслдствіе этого она показала доктору письмо Дэвида, въ которомъ упоминалось о четырнадцати тысячахъ фунтахъ, и представила пустой бумажникъ. Кром того, она разсказала, какъ умла ясне, все дло, вс подозрнія Джуліи и откровенное сознаніе Альфреда въ преступленіи отца. Самсонъ былъ пораженъ ея разсказомъ, онъ вскочилъ со стула и заходилъ въ большомъ волненіи. Наконецъ, онъ остановился и объявилъ, что Ричардъ Гарди и не кто иной причинилъ всю вчерашнюю исторію. Ни Эдуардъ, ни мистриссъ Додъ не могли съ нимъ согласиться.

— Конечно, вы ничего не видите тутъ общаго! воскликнулъ онъ:— но вы — англо-саксонцы, а вс англо-саксонцы очень крпки въ анализ, но зато обобщать не мастера. Я кельтическаго происхожденія я потому умю обобщать. Я открылъ единство въ болзняхъ, и было бы смшно, еслибъ я не сумлъ найти источника всхъ вашихъ несчастій.

— Но гд же звно, связующее вс эти разнородные фанты? спросила мистриссъ Додъ.

— А интересъ Ричарда Гарди.

— Письмо? возразилъ Эдуардъ.

— Вонъ, опять заговорилъ англо-саксонецъ, замтилъ Самсонъ:— очень надо безпокоиться о подобныхъ мелочахъ. Надо обобщить, соединить слдующія положенія: 1) Гарди-старшій всегда противился этому браку, 2) Гарди-старшій хотлъ удержать за собою ваши 14,000 фунтовъ, 3) еслибъ его сынъ, знающій тайну, женился на дочери ограбленнаго имъ человка, то онъ постоянно былъ бы въ опасности. Изъ всего этого прямое слдствіе: старшему Гарди необходимо было удалить младшаго… и онъ его удалилъ. Если это не такъ, такъ я не англичанинъ.

Несмотря на все краснорчіе доктора, Эдуардъ еще очень сомнвался въ справедливости его заключенія, но мистриссъ Додъ начала поддаваться и объявила, что ея дочь была убждена въ врности Альфреда и подозрвала какое нибудь преступленіе.

— Что же, и это можетъ быть, возразилъ Самсонъ: — но вроятне всего, что старикъ подкупилъ какую нибудь развратницу и та поймала въ свои сти бднаго мальчика. Я вдь, господа, немного физіономистъ и глаза у меня ястребиные, могу васъ заврить, что у этого человка есть что-то страшное на душ. Посмотрите на его морщины на лбу. Знаете, что надо сдлать? Я напущу полицейскаго сыщика на нашего врага, онъ будетъ слдить за нимъ, за всми, кто иметъ съ нимъ дло, и при первой возможности мы изловимъ старую птицу — и поврьте, не успемъ мы это сдлать, какъ явится и юный птенецъ. Мы возьмемъ деньги, а его, голубчика, отпустимъ въ память старой дружбы.

Эдуардъ нашелъ, что этотъ планъ былъ изъ рукъ вонъ дикъ и неисполнимъ, а мистриссъ Додъ предложила лучше обратиться къ искусному адвокату и поступить законнымъ порядкомъ. Самсонъ разсмялся.

— Вишь, захотли законнымъ порядкомъ добиваться справедливости. Не забывайте, что вы имете дло не съ простымъ мошенникомъ, а съ геніемъ. Адвокаты,— народъ слишкомъ копотливый для такого дла. Они начнутъ съ того, что предувдомятъ Гарди о представленномъ на него обвиненіи, потомъ станутъ писать бумаги, а онъ пока дастъ тягу въ Австралію. Послушайтесь меня, я — человкъ практическій и безумно люблю справедливость, хотя она меня и не любитъ, иначе не било бы боле мошенниковъ на свт. Предоставьте мн, ужь я все обдлаю.

— Погодите, вы не должны насъ компрометировать, сказалъ Эдуардъ: — и притомъ у насъ нть денегъ, чтобъ кидать на такой вздоръ, какъ полицейскіе сыщики.

— Я никого изъ васъ не скомпрометирую и мой сыщикъ не будетъ вамъ стоять ни гроша.

— Ахъ, другъ мой, сказала мистриссъ Додъ: — вы не знаете еще всей затруднительности нашего положенія. Скажи ему, Эдуардъ, ему, если ты не хочешь, такъ я скажу. Дло въ томъ, что этотъ мальчикъ любитъ дочь человка, съ которымъ ни хотите поступить, какъ съ преступникомъ. Это подо взять все въ соображеніе. Что мн длать? Что мн длать?

Эдуардъ вспыхнулъ.

— Кто вамъ это сказалъ, мама? шопотомъ произнесъ онъ:— да, я ее люблю и признаюсь въ этомъ безъ всякаго стыда. Докторъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Самсону:— я теперь вижу, что я не совтникъ въ этомъ дл, и потому я во всемъ полагаюсь на васъ.

И съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты,

— Вотъ чертовская каша, произнесъ Самсонъ:— дйствительность, право, странне любой сказки. Посмотрите, вотъ человкъ, олицетворенное благоразуміе, влюбился въ восковую куклу, братъ этой куклы обманулъ самымъ безчестнымъ образомъ его сестру, а отецъ ихъ ограбилъ ея и его мать. Вотъ и расхлебывай эту кашу.

— Ну, нтъ, Джени не восковая кукла, возразила мистриссъ Додъ:— она — очень достойная молодая двушка, но немного странная, она принадлежитъ къ новой школ безпокойныхъ христіанъ, несносныхъ эгоистовъ, какихъ-то мнимыхъ больныхъ, вчно щупающихъ свой пульсъ.

— Я знаю эту болзнь, воскликнулъ Самсонъ: — у больнаго сначала длается горячій припадокъ и тогда онъ святой, потомъ слдуетъ холодный, впродолженіе котораго онъ становится хуже всякаго гршника. И такъ это продолжается постоянно, безостановочно, то-есть хронометрически. При томъ во всей этой горячк душа не играетъ ни малйшей роли, ибо религія безъ сумасшествія — самая мирная и покойная вещь на свт.

— Вы слишкомъ умно говорите, другъ мой. Я знаю только, что она принадлежитъ къ той новой школ, которую я позволяю себ называть безпокойными христіанами. Они не могутъ оставить своей бдной души въ поко ни на минуту и день и ночь бредятъ о свтопреставленіи. Но всего для меня хуже, что они въ уста Спасителя вкладываютъ самыя неприличныя рчи, полныя человческими страстями. Кровь просто стынетъ отъ подобнаго богохульства. Но, впрочемъ, Джени вдь приходила въ церковь и взяла сторону моей Джуліи, значитъ — въ ней есть что нибудь хорошее, и потому, пожалуйста, пожалйте ее, когда начнете дйствовать противъ ея подлаго, безчестнаго отца. А теперь прощайте, докторъ, мн пора воротиться къ моей бдной Джуліи. Еслибъ вы только знали, какую страшную она провела ночь.

——

Вечеромъ того же дня мистеръ Гарди возвратился изъ Йоркшира и, прозжая мимо Альбіон-виллы, бросилъ на нее торжествующій взглядъ. Потомъ, усвшись дома передъ каминомъ, онъ, какъ бы уставъ отъ долгой дороги, попросилъ чаю. Наливая его, Джени разсказала отцу, какъ Альфредъ исчезъ изъ города въ самое утро своей свадьбы.

— Подлецъ! воскликнулъ онъ, но потомъ прибавилъ очень сухо:— это не мое дло, вдь не я же слава-богу устроивалъ этотъ бракъ. Признаться сказать, я всегда противился этому браку, но не до такой степени, чтобы сочувствовать подобной безчестной продлк съ достойной молодой двушкой. Къ тому, это — страшное пятно на нашемъ имени, что особенно непріятно въ настоящую критическую минуту.

Услыхавъ эти слова, Джени собралась съ силами и призналась, что она ходила на свадьбу.

— Милый папа, сказала она:— мн убдительно объясняли, что Доди дйствуютъ самымъ дружескимъ образомъ въ отношеніи къ вамъ, то-есть, по крайней мр, они такъ убждены. Они думаютъ… нтъ, я не могу сказать, что они думаютъ. Но если они и ошибаются, то совершенно чистосердечно. Такъ-какъ васъ не было, чтобъ спросить совта, то я помолилась и пошла въ церковь. Простите меня, вдь онъ — мой единственный братъ и другъ.

Выраженіе лица Гарди приняло какое-то непріятное и страшное выраженіе. Но черезъ секунду, онъ какъ бы очнулся и совершенно просіялъ.

— Я буду съ тобою, Джени, откровененъ, сказалъ онъ.— Еслибъ свадьба эта состоялась, то мн было бы очень горько, что ты какъ бы сочувствовала черной неблагодарности, которую мн оказалъ твой братъ, потому что онъ нетолько хотлъ жениться противъ воли отца — это еще ничего, и длается на каждомъ шагу — но онъ еще поноситъ и клевещетъ на него. Но теперь, когда онъ измнилъ своему слову и оскорбилъ миссъ Додъ точно такъ же, какъ и меня, я очень радъ, что ты была въ церкви, Джени. Это покажетъ всмъ, что мы не имли никакого участія въ его постыдномъ поступк. Но, что же онъ самъ говоритъ? Какую причину приводитъ?

— О! Это все еще тайна.

— Но вдь долженъ же онъ былъ послать какое нибудь объясненіе Додамъ.

— Можетъ быть, онъ и послалъ, только я ничего не слыхала. Я не смла показаться на глаза моей бдной Джуліи. Говорятъ, что она ужасно убивается, боятся за ея разсудокъ. Охъ! Если съ ней будетъ какое несчастье, то Богъ, конечно, накажетъ того, кто въ этомъ виновенъ. Помните мои слова, прибавила она съ возрастающимъ волненіемъ: — подобная жестокость не пройдетъ даромъ и на семъ свт.

— Ну, ну, будетъ, поговоримъ о чемъ другомъ, воскликнулъ съ неудовольствіемъ мистеръ Гарди.— Какое мн дло до его проступковъ? Онъ отрекся отъ меня, я точно такъ же отрекаюсь отъ него.

На другой день Пегги Блакъ явилась въ Мосгрев-коттеджъ и попросила переговорить съ мистеромъ Гарди. Старая Бетти очень удивилась, презрительно смрила ее съ ногъ до головы и, объявивъ, что она можетъ сама о себ доложить, отправилась къ себ на кухню, Пегги затворила за собою наружную дверь, вошла въ столовую и очень жалобнымъ голосомъ начала просить извиненія у мистера Гарди за свое нехорошее поведеніе, и умолять чтобъ ее взяли еще на нсколько времени, въ вид пробы. Слезы катились градомъ по ея щекамъ.

Гарди пожалъ плечами и спросилъ у Джени, грубила ли ей когда нибудь Пегги.

— Ахъ, нтъ, папа. Я не могу на нее бдную жаловаться, я за ней никогда ничего не замчала худаго.

— Ну, такъ ступай за свою работу, и смотри, не ссорься съ Бетти, она гораздо тебя старше.

Пегги пошла за своими вещами и черезъ нсколько часовъ снова помстилась въ Мосгрев-коттедж, не обращая никакого вниманія на колкости и брань Бетти.

Альбіон-вилла.

На другое утро, часа въ четыре, Эдуардъ Додъ спалъ крпкимъ сномъ, вдругъ онъ почувствовалъ, чья-то рука прикоснулась къ его плечу, онъ вскочилъ и протеръ глаза — передъ нимъ стояла Джулія, въ бурнус и шляпк.

— Эдуардъ, сказала она шопотомъ: — тутъ что-то неладно. Я не могу спать и оставаться сложа руки. Его затащили куда нибудь и, можетъ быть, убили. Встань, пожалуйста, встань и пойдемъ въ полицію или куда нибудь, только пойдемъ.

— Хорошо, но подожди до утра, теперь еще ночь.

— Нтъ, теперь, теперь. Я никогда боле не выйду на улицу днемъ. Подожди! да, я съ ума сойду съ этимъ вчнымъ подожди, подожди!

Рука ея горла, глаза дико блестли.

— Ну, сказалъ наконецъ Эдуардъ, съ тяжелымъ вздохомъ:— ступай внизъ, я сейчасъ приду.

Черезъ нсколько минутъ они дйствительно вышли изъ дома, ея маленькая ручка крпко стиснула его руку и ея маленькая ножка едва касалась земли: такъ скоро они шли. Достигнувъ полиціи, она остановилась и послала одного Эдуарда: ей страшно было смотрть на чужихъ людей. Полисмэнъ оказался очень смышленнымъ человкомъ и вникнулъ въ дло съ обычнымъ хладнокровіемъ опытнаго сыщика.

Эдуардъ посл нсколькихъ минутъ вышелъ къ сестр и разсказалъ свое свиданіе.

— Полисменъ, сказалъ онъ:— потребовалъ посмотрть письмо, я замтилъ, что Альфредъ взялъ его съ собою. ‘Жаль’ сказалъ онъ и заставилъ меня потомъ описать подробно наружность Альфреда и общалъ сегодня же сообщить по телеграфу его примты въ Лондонъ, и во вс мста нашего графства.

Джулія молча поцаловала его и они отправились домой. Подходя уже къ вилл, Эдуардъ сказалъ, что надзиратель былъ убжденъ, что съ подлецомъ ничего ни случилось и что онъ наврно живъ.

— Да благословитъ его Богъ за эти слова! Да благословитъ его Богъ.

— Полисмэнъ говоритъ, что Альфредъ окажется наврно въ Лондон и, по всей вроятности, онъ зналъ, кто писалъ ему письмо, иначе онъ бы взялъ вс свои вещи. Ну, бдная моя Джу, постарайся и ты смотрть на это, какъ вс другіе.

Она положила свою горячую ручку на плечо и начала говорить почти шопотомъ:

— Я сама вижу, что я глупая, доврчивая двчонка, но какъ же мой Альфредъ можетъ мн измнить? Разв я должна сомнваться въ Библіи, въ существованіи солнца? Разв ничего нтъ врнаго, истиннаго на земл и на неб? О! еслибъ я только могла умереть одваясь къ внцу, умереть, когда онъ еще, казалось, и не думалъ мн измнять! Нтъ, онъ мн не измнилъ, онъ не могъ измнить, какая нибудь гадкая приворожила его чмъ нибудь, онъ бжалъ отсюда подъ вліяніемъ какихъ нибудь чаръ. Онъ будетъ раскаяваться въ своемъ поступк, уже, быть можетъ, и теперь раскаивается. Я очень благодарна теб, Эдуардъ, и доброму полицейскому, за ваши увренія, что онъ живъ. Чего же мн больше? Для меня онъ умеръ. Эдуардъ, удемъ отсюда. Вдь мы должны же хать, такъ подемъ поскоре, сегодня же. Спрячьте меня куда нибудь подальше, гд бы я никогда боле не увидала знакомаго лица.

Слезы градомъ полились изъ ея глазъ, она продолжала идти, всхлипывая и отъ времени до времени съ жаромъ цаловала руку брата.

Когда они входили въ ворота Альбіон-виллы, начало разсвтать. Джулія вздрогнула и бжала отъ свта какъ преступница. Черезъ нсколько минутъ она уже лежала на своей постел, не переставая горько плакать.

Мосгрев-коттеджъ.

Мистеръ Ричардъ Гарди спалъ гораздо лучше посл своего возвращенія изъ Йоркшира, и потому проснулся въ очень хорошемъ расположеніи. Онъ зналъ, что въ нсколькихъ шагахъ отъ него цлое семейство было въ несчасть и гор, но ему до этого не было никакого дла, онъ весело всталъ и слъ къ окну бриться, но едва поднялъ онъ бритву, какъ глаза его остановились на большой афишк, прибитой на противоположной стн. Афишка эта гласила:

‘СТО ФУНТОВЪ НАГРАДЫ!’

’11-го числа текущаго мсяца, мистеръ Альфредъ Гарди таинственнымъ образомъ исчезъ изъ своей квартиры, въ Мильстрит No 15. Есть подозрнія, что это — дло нечистое, и потому симъ извщается, что вышеозначенная награда будетъ выдана всякому, кто первый извститъ нижеподписавшагося, гд теперь находится Альфредъ Гарди или кто принималъ участіе въ его исчезновеніи’.

‘Александръ Самсонъ’.

‘Лондонъ, Наполеоновскій Сквэръ, No 39′.

Увидвъ эту афишу, мистеръ Гарди задрожалъ всмъ тломъ, бритва чуть не выпала изъ его рукъ, онъ быстро отворилъ окошко и впродолженіе нсколькихъ минутъ въ изумленіи глядлъ на объявленіе..

— Нахалъ, дуракъ, вмшивается не въ свои дла, пробормоталъ онъ наконецъ, и заходилъ взадъ и впередъ по комнат въ сильномъ волненіи. Кончилось тмъ, что онъ отправился передъ завтракомъ въ гостиницу ‘Блый Левъ’. Одна изъ афишъ Самсона красовалась на углу сосдняго дома. Гарди сорвалъ ее, вошелъ во дворъ гостиницы и долго толковалъ со слугою.

Возвратившись домой, онъ засталъ Джени уже за завтракомъ.

— Папа, вы видли? воскликнула она, прежде даже чмъ поздоровалась съ нимъ.

— Что, награду-то? спросилъ онъ очень равнодушно: — да, я замтилъ объявленіе у нашей двери, когда ворочался съ прогулки.

Джени сказала, что это очень неделикатное и неприличное вмшательство въ ихъ дла.— И потому я велла Пегги сорвать объявленіе, прибавила она.

— Ни за что на свт! воскликнулъ Гарди, теряя все свое хладнокровіе и поспшно позвонилъ:— я не хочу, чтобъ срывали это объявленіе, сказалъ онъ вошедшей Пегги.

— Я никогда и не думала дотрогиваться до него безъ вашихъ приказаній, сэръ, отвчала она, бросая на него кошачій взглядъ.

Джени покраснла и видимо оскорбилась, но не успла Пегги выйти изъ комнаты, какъ Гарди объяснилъ ей, что приличный, или неприличный, но все-таки это былъ дружественный поступокъ со стороны доктора Самсона, и потому сорвать его объявленіе, значило принять сторону Альфреда противъ людей, которыхъ онъ такъ низко оскорбилъ. ‘Къ тому же, сказалъ онъ: — зачмъ намъ съ тобою мшать розыскамъ? Какъ ни скверно онъ со мною поступилъ, но все же онъ мн сынъ, и я признаюсь, не очень покоенъ на его счетъ. А, ну, какъ доктора-то сказали правду, тогда что?’

Джени давно уже хотлось пойти въ Альбіон-виллу, посмотрть свою бдную подругу, теперь же къ этому желанію примшалось любопытство: она жаждала знать, съ согласія ли Додовъ сдлано это объявленіе, или нтъ. Потому она спросила отца, какъ онъ думалъ: могла ли она пойти къ нимъ.

— Зачмъ нтъ? сказалъ онъ очень весело.

Въ сущности ему было необходимо, чтобъ Джени навщала Додовъ. Окруженный западнями, разставленными вроятно его новымъ, таинственнымъ врагомъ, явившимся въ лиц страннаго эксцентричнаго, но умнаго и ршительнаго Самсона, хитрый Гарди сдлался просто Макіавелемъ: такъ опасность изощрила его и то уже блистательныя способности. Между прочими орудіями защиты, онъ приготовилъ себ и щитъ въ лиц своей дочери. Все, что онъ говорилъ ей наедин со времени своего прізда изъ Йоркшира, было говорено съ цлью, чтобъ Джени передала его слова Додамъ. Невинная, безпристрастная двушка могла служить самымъ полезнымъ орудіемъ хитраго негодяя.

Она тотчасъ отправилась въ Альбіон-виллу. Ее принялъ Эдуардъ, такъ-какъ мистриссъ Додъ была занята съ Джуліею, не прошло и пяти минутъ, какъ Джени выболтала все, что ей говорилъ отецъ.

— Онъ мн сказалъ это наедин, по секрету, прибавила она:— но я это повторяю для того, чтобъ примирить наши семейства и доказать вамъ, что у насъ въ дом никто не сочувствуетъ измн Альфреда. Папа откровенно сказалъ, что онъ какъ ни противился этому браку, но возстаетъ противъ подобнаго низкаго поступка.

Черезъ нсколько минутъ сошла внизъ мистриссъ Додъ, поцаловавъ Джени, она сказала, что Джулія не можетъ видть ее теперь.

— Я думаю, прибавила она:— что дня черезъ два Джулія будетъ въ состояніи принять васъ, но только васъ. Ради нея теперь надо будетъ поторопиться и поскоре разстаться съ этими мстами, гд еще такъ недавно она была счастлива.

Мистриссъ Додъ не хотла сама начинать разговора объ Альфред, но Джени, напротивъ, очень энергично стала нападать на его поступокъ. Вообще ея разговоры и посщеніе окончательно уврили мистриссъ Додъ и Эдуарда въ неосновательности подозрній Самсона. Они снова возвратились къ прежнему своему мннію, что старшій Гарди не имлъ ничего общаго съ безчестнымъ поступкомъ младшаго.

Передъ обдомъ къ Эдуарду зашелъ переодтый полицейскій и объявилъ, что онъ былъ посланъ для отобранія свднія у слуги гостиницы ‘Благо Орла’. Полиція знала, чего никто другой въ Баркинтон не зналъ, что этотъ слуга былъ мошенникъ, уже находившійся раза два подъ судомъ, и потому онъ не посмлъ бы не открыть ей всей истины. Но прибывъ въ гостиницу, полицейскій узналъ, къ величайшему своему удивленію, что слуга вдругъ удалился, неизвстно куда,

Это бгство было страшной загадкой. Видлъ ли онъ объявленіе, гласившее о наград, или нтъ? Заплатилъ ли ему кто боле, чмъ Самсонъ общалъ? Или это било только странное совпаденіе и онъ дйствительно ничего не зналъ?

Полиція была того мннія, что это не пустое совпаденіе, и потому телеграфировала въ Лондонъ его примты.

Эдуардъ поблагодарилъ своего постителя, но когда онъ ушелъ, молодой человкъ объявилъ прямо, что онъ ничего не понимаетъ въ этой запутанной исторіи.— Да, бдный мальчикъ, сказала мистриссъ Додъ:— насъ окружаютъ со всхъ сторонъ какія-то роковыя тайны.

Между тмъ въ тни, незамтно для ихъ взоровъ, происходила борьба на смерть между двумя хитрецами, двумя равными силами.

Подъ Гарди подкапывался человкъ одного съ нимъ десятка, но онъ былъ слишкомъ остороженъ, чтобъ имть сношенія съ Додами, пока его дло не совсмъ созрло.

Подкопъ начался такимъ образомъ: однажды красивый машинистъ, жившій рядомъ съ Мосгревскимъ коттеджемъ, проходя мимо кухни, заговорилъ со старой Бетти, та отвчала ему очень грубо, но обратясь къ Пегги, замтила ей колко, что не нуждается ли она въ любовник, потому что есть голодный мужчина у воротъ, который даже хотлъ приволокнуться къ такой старух, какъ она. Пегги спросила, что онъ сказалъ ей.

— Да началъ съ того, чмъ большая часть изъ нихъ кончаетъ: онъ спросилъ меня, хорошо ли мн здсь жить, и если нтъ, то онъ зналъ одного молодаго человка, который искалъ хорошую экономку.

Пегги навострила уши, и черезъ четверть часа, надвъ новую шляпку и чистый воротничокъ, отправилась въ лавку купить спичекъ. Совершенно случайно она прошла мимо красиваго машиниста, онъ, увидвъ ее, улыбнулся отъ удовольствія, но не сказалъ ни слова и продолжалъ молча курить свою трубку. Однако, когда она возвращалась, онъ сталъ посмле: остановилъ ее на минуту и насказалъ ей кучу комплиментовъ, которымъ она, казалось, нисколько не врила и слушала ихъ смясь. Но какъ бы то ни было, черезъ сорокъ-восемъ часовъ посл этого перваго свиданія, ловкій машинистъ сдлался пламеннымъ поклонникомъ Пегги. Онъ слдилъ за нею во всякое время дня и ночи, и не переставалъ ей напвать, что онъ накопилъ очень много денегъ и могъ еще удвоить свой капиталъ, еслибъ онъ имлъ лавку и жену, которая могла бы сидть за конторкой. Пегги въ свою очередь призналась ему, что ее прогнали изъ дома за грубость, а теперь, напротивъ, хозяинъ повременамъ уже слишкомъ любезенъ.

— Да кто же можетъ удержаться? страстно воскликнулъ молодой человкъ и хотлъ обнять Пегги, но та успла его оттолкнуть.

— Не забывайтесь, сказала она:— поцалуй только ведетъ ко грху.

— А вы почему это знаете? спросилъ ловкій машинистъ, съ усмшкой.

— Такъ говорятъ, отвчала Пегги.

Наконецъ, однажды ночью, мистеръ Гринъ, извстный полицейскій сыщикъ — ибо это былъ онъ — обнялъ свою возлюбленную и приступилъ къ главному предмету всей этой комедіи. Онъ объявилъ ей очень ловко, что теперь можно было въ одинъ день зарубить такую сумму, которая могла осчастливить ихъ на всю жизнь и въ этомъ дл она могла ему помочь.

Посл этого вступленія онъ цлымъ рядомъ очень искусныхъ вопросовъ дошелъ до 14,000 фунтовъ, и вскор вывдалъ, что между мистеромъ Гарди и его сыномъ, по поводу этихъ денегъ, былъ жаркій разговоръ, который Пегги подслушала у дверей. Продолжая такимъ образомъ примшивать къ страстнымъ словамъ любви хитрые вопросы, мистеръ Гринъ, наконецъ, узналъ отъ Пегги, что ея баринъ носитъ всегда въ своемъ карман большой бумажникъ, который онъ, вроятно, ночью прячетъ подъ подушку, ибо на ней оставались слды. Онъ тотчасъ объ этомъ написалъ доктору Самсону, увдомляя его, вмст съ тмъ, что теперь слдовало напасть на Гарди врасплохъ, и бумажникъ наврно найдется на немъ. Въ конц письма онъ прибавлялъ, что лицо Гарди имло то выраженіе, которое онъ постоянно замчалъ у джентльменовъ-мошенниковъ. Вообще его мнніе было — взять отъ судьи приказъ задержать Гарди и уже поступать съ нимъ законнымъ порядкомъ.

Самсонъ прочелъ это письмо съ большимъ удовольствіемъ, но руки у него были связаны и онъ не могъ послдовать совту Грина. Отдать Гарди подъ уголовный судъ, значило навсегда отдалить Джени отъ Эдуарда.

Онъ телеграфировалъ Грину, чтобъ тотъ ждалъ его на станціи желзной дороги, и въ восемь часовъ былъ уже въ Баркинтон. Отправившись вмст въ Альбіон-виллу, они тамъ долго разсуждали съ Эдуардомъ. Наконецъ, мистеръ Гринъ и Эдуардъ согласились на планъ Самсона, но съ маленькими видоизмненіями. Гринъ уже подсмотрлъ вс привычки и обычаи мистера Гарди, и уврилъ ихъ, что онъ въ десять часовъ вечера будетъ непремнно гулять по большой дорог. Безъ четверти десять въ комнату вошла мистриссъ Додъ, и предложила имъ поужинать. Самсонъ отказался, подъ тмъ предлогомъ, что у нихъ есть дло до одиннадцати часовъ, потомъ, сдлавъ знакъ другимъ, чтобъ они ей ничего не говорили о своемъ план, отвелъ ее въ сторону и спросилъ: какова Джулія?

— Она все бредитъ, что ея Альфредъ не измнилъ ей, а что его убили, сказала со вздохомъ мистриссъ Додъ.

— Скажите ей, что черезъ часъ деньги будутъ у васъ.

— Деньги! Да какое ей до нихъ дло?

— Ну, такъ скажите, что къ одиннадцати часамъ мы все, узнаемъ объ Альфред.

— Другъ мой, будьте осторожны, замтила мистриссъ Додъ: — я боюсь, вы шептались о чемъ-то, когда я вошла въ комнату.

— У васъ очень чуткое ухо, но не безпокойтесь: насъ трое противъ одного. Подите, успокойте Джулію.

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчала она.

Не успла она выйти изъ комнаты, какъ они вс отправились въ походъ. Гринъ захватилъ съ собою глухой фонарь.

Они размстились и стали ждать: Гринъ у воротъ Мосгрев-коттсджа, а другіе два немного дале, на краю дороги.

Пробило десять часовъ, прошло еще нсколько минутъ, а Гринъ все не давалъ условленнаго сигнала. Эдуардъ и Самсонъ начинали дрожать отъ холода и отъ внутренняго сознанія, что они, честные люди, брали дло справедливости въ свои руки, а что законъ называлъ это нарушеніемъ справедливости.

— Чортъ бы его побралъ, бормоталъ Самсонъ:— если онъ сейчасъ не явится — я убгу. Ужасно холодно!

Вскор послышались шаги, но сигнала все не было, это оказался какой-то поселянинъ, возвращавшійся домой изъ кабака. Не усплъ онъ исчезнуть изъ глазъ, какъ раздался глухой, но пронзительный крикъ. Они встрепенулись, ихъ жертва приближалась.

Дйствительно, послышались медленные, тяжелые шаги, и чмъ они боле приближались, тмъ скоре бились сердца импровизированныхъ полицейскихъ.

Наконецъ, во мрак ночи, обрисовалась фигура Ричарда Гарди. Онъ шелъ тихо, словно погруженный въ тяжелыя думы. Еще два шага и онъ поровнялся съ ними.

Осторожный Гринъ условился, чтобъ прежде всего ощупали, на Гарди ли бумажникъ, и только въ такомъ случа нападали на него. Поэтому прежде всего Эдуардъ набжалъ, споткнулся и упалъ на грудь Гарди, бумажникъ былъ на немъ.

— Да, шепнулъ онъ Грину, и въ ту же минуту руки Гарди были скручены на спин, съ удивительной быстротою. Тогда только онъ понялъ опасность, въ которой находился, и дико крикнулъ, призывая къ себ на помощь.

— Молчи, или теб будетъ худо, грозно произнесъ Гринъ.

Гарди тотчасъ понизилъ голосъ.

— Не убивайте, не бейте меня, забормоталъ онъ почти шопотомъ:— я теперь бдпый человкъ. Возьмите все, что у меня есть, вотъ тутъ, въ жилетномъ карман, но пощадите мою жизнь. Вы видите, я вамъ не сопротивляюсь.

— Ну, ну, не разговаривай, возразилъ Гринъ, обходясь съ нимъ такъ же презрительно, какъ съ уличными мошенниками:— не твои гроши нужны, а деньги капитала Дода.

— Капитана Дода? воскликнулъ Гарди, съ минутнымъ изумленіемъ.

— Давай бумажникъ, воскликнулъ Гринъ:— вотъ онъ! вотъ! И онъ хлопнулъ но бумажнику, въ ту же минуту Гарди страшно взвылъ и рванулся съ неимоврною силою, но Эдуардъ и докторъ его удержали, а Гринъ сорвалъ съ него сюртукъ.

Бумажника, однако, въ сюртук не было. Гринъ распахнулъ жилетъ и оказалось, что онъ былъ пришитъ снаружи къ рубашк.

Гринъ оторвалъ его, и отошелъ въ сторону, попросивъ доктора и Эдуарда держать Гарди сзади, такъ чтобы онъ не могъ ихъ узнать.

Гарди теперь стоялъ тихо, безмолвно, отчаяніе овладло его душою, и онъ только повременамъ повертывалъ голову, чтобы заглянуть въ бумажникъ, на который Гринъ навелъ мерцающій свтъ фонаря.

XXXIII.

Нельзя было терять ни минуты, и потому Гринъ, высыпавъ въ шляпу все, что было въ бумажник, началъ поспшно разсматривать и называть вслухъ каждый предметъ.

— Куча росписокъ.

— Никому ненужныхъ кром меня, воскликнулъ съ жаромъ Гарди.

— Два миніатюра въ золотыхъ рамкахъ.

— Портреты моихъ дтей. Я не могъ отдать ихъ моимъ кредиторамъ, конечно, вы ихъ не отнимете у меня.

— Молчать, крикнулъ грубо Гринъ:— гинея временъ Анны.

— Она принадлежала моему прадду, возьмите ее, но я дамъ за нее выкупъ въ пять фунтовъ. Положите гинею на мой порогъ и томъ найдете пять фунтовъ.

— Говорятъ — молчать, слышишь.— Письма, куча счетовъ и цлое собраніе памятныхъ записокъ.

— Он касаются самыхъ частныхъ, семейныхъ длъ, пожалуйста, не обнаруживайте моихъ семейныхъ несчастій и тайнъ. При этомъ Гарди, который въ послднее время немного оправился, внезапно выразилъ сильное волненіе. Альфредъ и Самсонъ, слдившіе за Гриномъ изъ-за плечъ своей жертвы, также видимо волновались, потому Гринъ съ удвоеннымъ вниманіемъ сталъ разбирать каждую бумажку. Авось въ нихъ, быть можетъ, найдется какой нибудь ключъ къ отысканію исчезнувшихъ денегъ. Тутъ были всевозможныя памятныя записки, биржевыя цни, и выписки изъ банковыхъ книгъ и проч. проч. Наконецъ, зоркій глазъ Грипа вдругъ напалъ на цифру 14… да, дйствительно было прописано 14,000 фунтовъ.

— Хорошо, сказалъ онъ, и, поднеся бумажку къ фонарю, началъ читать вслухъ:

‘Сегодня Альфредъ сказалъ мн въ глаза, что я задержалъ 14,000 фунт, принадлежавшихъ капитану Доду. Мы крупно поговорили. Что бы онъ этимъ хотлъ сказать? Къ тотъ же день доктора Осмондъ и Вичерли очень встревожили меня извстіемъ, что у него маленькое разстройство въ могзу. Я прежде этого никогда не замчалъ, писалъ къ своему брату, прося его дать мн 200 фун, ибо дйствительно я долженъ возвратить эту сумму почтенному семейству Додовъ, находящемуся теперь въ такомъ несчасть. Мн лучше…

— Тутъ все семейныя дла, перебилъ его Гарди съ достоинствомъ:— неужели вы не окажете уваженія и семейнымъ чувствамъ?

Гринъ продолжалъ читать съ неумолимостью судьбы: ‘Мн лучше не противиться боле этому браку, а то мой родной сынъ будетъ чернить меня повсюду.’

— Я вамъ даю слово, что тутъ денегъ нтъ, воскликнулъ Гардъ топая ногою.— Все, что есть на мн изъ денегъ, это въ жилетномъ карман, гд вы именно и не хотите смотрть.

На лиц сыщика внезапно выразилось какое-то безпокойство, онъ закрылъ фонарь, поспшно сунулъ бумажникъ за пазуху Гарди, ощупалъ его всего и, чтобъ поддержать комедію, взялъ изъ жилета деньги.

— Только восемь желтяшекъ, сказалъ онъ презрительно своимъ товарищамъ. Потомъ, ловко сунувъ эти деньги въ пальто Гарди, повлекъ его къ воротамъ Мосгрев-коттеджа, привязалъ къ нимъ и запретилъ, подъ опасеніемъ смерти, звать помощи прежде десяти минутъ.

— Согласенъ, сказалъ Гарди:— и очень вамъ благодаренъ за вашу доброту, что не изувчили меня.

— Хорошо, хорошо, голубчикъ, сказалъ Гринъ и тихонько удалился съ своими товарищами, но черезъ секунду пустился бгомъ, Самсонъ и Эдуардъ едва за нимъ поспвали. Они миновали такъ нсколько улицъ и переулковъ и наконецъ очутились въ маленькомъ кабачк. Приведя ихъ въ особую комнату, Гривъ произнесъ шопотомъ:

— Подождите меня съ часокъ, мн надо посмотрть, кто его освободитъ и дйствительно ли онъ такой невинный человкъ, какимъ онъ представляется. Въ противномъ случа это — такая шельма, что самаго чорта проведетъ.

Неожиданный оборотъ дла почти очистилъ Гарди въ глазахъ неопытныхъ сыщиковъ-любителей. Эдуардъ, теперь вполн увренный, что Альфредъ измнилъ его сестр, спрашивалъ Самсона, почему такой подлецъ не могъ быть и клеветникомъ? Докторъ клонился къ тому же заключенію.

Посреди этихъ разсужденій, дверь полуотворилась и рыжая голова какого-то разнощика спросила, не тутъ ли Томъ Гринъ?— Нтъ, отвчалъ докторъ, не желая подобнаго общества:— мы и не знаемъ даже такого молодца.

Разнощикь расхохотался.

— Правда, немного людей умютъ его узнавать всегда и везд, однако, онъ здсь, сэръ, и быстро снявъ рыжій парикъ и бакенбарды, незнакомецъ обратился въ Грина. Самсонъ и Эдуардъ поспшили выразить свое удивленіе его ловкости и искусству. Тогда онъ разсказалъ имъ, что опоздалъ нсколько минутъ и Гарди уже не было, такъ что онъ не видалъ, кто его освободилъ и не слыхалъ, что при этомъ было произнесено. Онъ очень сожаллъ объ этой неудач, ибо могъ бы тогда въ одну секунду убдиться, справедливы ли его подозрнія или нтъ. Собесдники его пристали, чтобъ онъ сказалъ имъ, въ чемъ состояли эти подозрнія, но онъ просилъ позволенія на время умолчать о нихъ. Однако, докторъ ни за что не отставалъ и ршительно требовалъ откровеннаго мннія Грина обо всей этой исторіи.

— Извольте, сэръ, сказалъ наконецъ Гринъ:— я никогда не былъ въ такомъ ужасномъ недоумніи, какъ теперь, и все благодаря тому, что не видлъ, какъ его развязали. Однако, это все бы ничего, но вотъ одного факта уже никакъ не могу подогнать къ другимъ.

Самсонъ и Эдуардъ спросили въ одинъ голосъ, въ чемъ дло.

— Золотые-то были намчены.

Его собесдники снова закидали его вопросами: почему онъ это знаетъ? разв онъ взялъ съ собою монеты?

— Какъ мн брать его деньги, и служить въ то же время вамъ, съ усмшкой произнесъ Гринъ:— нтъ, мшать водку съ виномъ — дло нездоровое, отзовется рано или поздно. Нтъ, я вынулъ ихъ у него изъ одного кармана и сунулъ въ другой, но въ это время я усплъ ихъ ощупать. Вотъ видите, господа, дло въ томъ, что человкъ на моемъ мст долженъ имть нетолько острый умъ, но ястребиный глазъ, нюхъ гончей собаки, заячій мухъ и нжную дамскую руку. Вотъ посмотрите — и онъ положилъ на столъ свою руку съ длинными, массивными пальцами, но блую, нжную какъ у любой аристократки.— Эта рука можетъ сковать любаго молодца, и вмст съ тмъ, ощупаетъ слдъ ногтя на подмченныхъ картахъ. Монеты у этого мошенника были вс намчены, конечно, это — дло неважное, но оно не согласуется съ другими фактами. Вы только подумайте, мы взяли врасплохъ человка, ничего неподозрвавшаго, и нашли въ его бумажник всякія семейныя и частныя записки. Это все какъ и быть должно, но монеты у него были вс намчены, это зачмъ? Вы слышали, господа, о человк, который, чтобъ извдать дно бездонной пропасти, ринулся въ нее стремглавъ? Это былъ мой праддъ. Я долженъ теперь извдать глубину этого дла, во что бы то ни стало. Теперь я вижу только одно средство.

— Какое? спросили съ испугомъ его собесдники.

— Охъ, я боюсь и выговорить, а то пожалуй не хватитъ духу исполнить, сказалъ Гринъ:— но будетъ сидть сложа руки, вамъ здсь не мсто, ступайте по домамъ, только въ одиночку: одинъ пшкомъ, другой на извощик. Прощайте, вы меня не увидите до тхъ поръ, пока я не буду имть какой нибудь новости вамъ сообщить.

И союзники разошлись. Эдуардъ разсказалъ своей матери обо всемъ случившемся и повторилъ, что онъ убжденъ въ невинности Гарди и въ томъ, что Альфредъ нетолько измнилъ своему слову и безчестно обманулъ его сестру, но безсовстно оклеветалъ роднаго отца.— И дйствительно, прибавилъ онъ:— намъ стоило только поразсмыслить, разв есть какое вроятіе, чтобъ деньги эти спаслись во время кораблекрушенія. Вдь въ Тизер было объявлено, что Агра погибла въ нсколько минутъ. Намъ слдовало не слушаться, какъ дуракамъ, Альфреда Гарди, а написать въ контору Ллойда за справками. Я тотчасъ же и напишу, узнаю имена спасшихся пассажировъ Агры, отъ нихъ можно будетъ добиться толку.

Мистриссъ Додъ вполн согласилась съ сыномъ и сказала, что она сама напишетъ къ доброй мистриссъ Бересфордъ. Что же касается до Самсона, то онъ на слдующее утро ухалъ въ Лондонъ, очень встревоженый, но не вполн убжденный въ справедливости мннія Эдуарда. Онъ ршился лучше всего подождать результата дйствій Грина и писемъ Додовъ, и до тхъ поръ ничего не предпринимать. Онъ настаивалъ только на одномъ: чтобъ продолжали вывшивать его объявленія о наград, Эдуардъ, хотя и противъ воли, долженъ былъ на это согласиться.

Однако, нельзя взять монополію въ объявленіяхъ, и потому въ тотъ же вечеръ, только одинъ уголокъ афиши Самсона виднлся на стнахъ Баркинтона, всю ее закрывало другое громадное объявленіе:

‘ПЯТЬДЕСЯТЪ ГИНЕЙ НАГРАДЫ.’

‘Вчера вечеромъ въ 10 часовъ на Ричарда Гарди, эсквайра, напали три разбойника, которые шарили во всхъ его карманахъ, прочитали его частныя, секретныя бумаги и позволили себ различныя другія противозаконныя дйствія, имвшія такое пагубное вліяніе на Ричарда Гарди, что онъ слегъ въ постель. Вышеназванная награда будетъ выдана всякому, кто доставитъ свднія, хотя объ одномъ изъ троихъ разбойниковъ. Награда будетъ выдана Томасомъ Гарди, живущимъ въ Клер-корт, въ Йоркшир.’

Первымъ результатомъ этого объявленія было то, что къ Гарди явилась полиція. Онъ принялъ полисмэна въ постели и разсказалъ вс подробности дла. Пегги съ своей стороны свидтельствовала, что она слышала крикъ и вмст съ Бетти выбжала на улицу, гд нашла барина, привязаннаго къ воротамъ старой веревкой, которую она представила. Полиція, осмотрвъ внимательно веревку, взяла ее съ собою, какъ важную улику.

При вид новаго объявленія, Эдуардъ остолбенлъ, его кинуло въ холодъ, потомъ въ жаръ. ‘Подломъ’, подумалъ онъ, вполн сознавая грозившую ему опасность: ‘мы хотли быть умне закона и попались теперь’. Эта афиша и оскорбленіе, публично нанесенное его сестр, побудили его ускорить ихъ отъздъ изъ Баркинтона. На слдующій же день, въ среду, на стнахъ Альбіон-виллы красовались объявленіе, гласившее, что акціонеръ, мистеръ Чиппенгамъ, будетъ продавать въ будущій четвергъ мебель, посуду, хрусталь, индйскія шкатулки, вера, великолпныя платья и шали. Тутъ же передавалась аренда Альбіон-виллы на семнадцать лтъ.

Эдуардъ между тмъ нанялъ квартиру въ Лондон, близь Госсельенвера, гд, какъ онъ вычиталъ изъ Тизера, квартиры отдавались очень дешево. Онъ бралъ съ собою только такую мёбель, которая была дйствительно необходима, остальное все пустилъ въ продажу. Ршено было, что вещи отправятся въ понедльникъ, мистриссъ Додъ и Джулія во вторникъ, а Эдуардъ уже по окончаніи распродажи.

Между тмъ ихъ тайный союзникъ, мистеръ Гринъ, приготовлялъ въ тни свой окончательный ударъ. Чмъ боле, онъ обдумывалъ дло, тмъ боле убждался, что Пегги Планъ его перехитрила, она его обошла и нарочно натолкнула на этотъ бумажникъ. Если это было дйствительно такъ, то она была геній изъ его же род, потому онъ твердо ршился жениться на ней, и такимъ образомъ однимъ ударомъ убить двухъ зайцевъ: вопервыхъ, онъ бы сдлалъ изъ нея удалаго сыщика, а въ женщинахъ-сыщикахъ чувствуется большой недостатокъ, вовторыхъ, сдлавшись его женою, она бы помогла ему открыть эти 14,000 ф., изъ которыхъ, конечно, хорошенькій кушъ попался бы на ихъ долю.

Онъ приступилъ къ длу слдующимъ образомъ: прежде всего отправился въ Лондонъ дня на два, чтобъ дать всему поуспокоиться, и занялся другими длами. На возвратномъ пути онъ написалъ Пегги изъ сосдняго городка, что его услали неожиданно, но сердце его оставалось врно своей возлюбленной. Въ конц письма онъ умолялъ ее выйти къ нему за порогъ въ тотъ же день, въ девять часовъ вечера, такъ-какъ онъ имлъ ей сообщить что-то очень важное, а о чемъ именно — она могла догадываться по прилагаемому.

При письм было приложено обручальное кольцо.

Въ девять часовъ эта удивительная пара влюбленныхъ сошлась у воротъ, но Пегги, казалось, была очень взволнована, она сказала, что ихъ могъ всякую минуту накрыть ея баринъ, и потому не лучше ли отойти немного подале.

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ Гринъ, но не могъ удержаться отъ улыбки:— баринъ, да разв онъ не такой же вамъ слуга, какъ я? или онъ, можетъ быть, ревнуетъ?

— Я не знаю, что вы хотите сказать, молодой человкъ.

— Хорошо, я вамъ объясню это посл нашей свадьбы.

— Такъ долго же мн придется ждать отпта, насъ еще вдь и въ церкви не окликали.

— Этого вовсе не нужно, я выхлопочу особое разршеніе.

— Такъ вы баринъ что ли какой?

— Нтъ, но я могу жену свою содержать какъ барыню.

— Это соблазнительно, пробормотала Пегги, и пошла тише.

Онъ началъ ей клясться въ любви, и требовалъ, чтобы она назначила день ихъ свадьбы.

Она кокетничала съ нимъ, по не давала положительнаго отвта. Наконецъ, они дошли до темной мрачной аллеи, называемой аллеею любви, тогда Пегги кашлянула, и въ ту же секунду на Грина бросился толстый, здоровый полисмэнъ. Хитрая притворщица вскрикнула какъ бы отъ ужаса и удивленія.

Гринъ захохоталъ.

— Хитрая же ты баба, воскликнулъ онъ:— я теперь еще съ большимъ удовольствіемъ женюсь на теб.

Съ этими словами онъ далъ такого толчка Полисмену, что тотъ отлетлъ на нсколько шаговъ, и съ трескомъ ударился о землю, пъ ту же минуту онъ поймалъ удивленную Пегги, поцаловалъ ее налету, и бжалъ со всхъ ногъ. Черезъ нсколько часовъ онъ уже халъ въ Лондонъ по желзной дорог, въ костюм моднаго франта, со стеклышкомъ въ глазу.

Изъ Лондона онъ написалъ къ Пегги письмо, въ которомъ формально предлагалъ ей свою руку. Въ конц онъ сообщилъ ей свой адресъ, на тотъ случай, что она одумается и перемнитъ свое мнніе о немъ и его искренней привязанности.

Онъ вроятно потому называлъ свою привязанность искреннею, что она уже боле не была искреннею, написалъ же онъ это письмо главнымъ образомъ, чтобъ поселить раздоръ въ непріятельскомъ лагер. По крайней мр, въ его записной книжк значилось:

‘Я полагаю, что деньги у Гарди, но он гд нибудь спрятаны, и онъ ихъ не носитъ на себ. Моя Пегги — его любовница, и до тхъ поръ, пока они не разсорятся, это дло не можетъ разъясниться’.

Но торжество мистера Гарди было не совершенно полное: ему не давало покоя объявленіе Самсона, которое постоянно возобновлялось. Онъ не могъ смотрть на него безъ внутренняго содраганія, и конечно, еслибъ не былъ такъ остороженъ, то рвалъ бы собственноручно вс эти афиши. Узнавъ, однако, отъ Джени, что мисгриссъ Додъ съ дочерью узжаютъ въ Лондонъ наканун аукціона, а Эдуардъ вскор посл нихъ, онъ ршился позволить себ нкоторыя вольности. Но и тутъ онъ поступилъ съ самымъ удивительнымъ тактомъ, въ одно утро, неожиданно для всхъ, оба объявленія и его собственное и Самсона, исчезли подъ огромной афишей о какомъ-то прізжемъ цирк. Эдуардъ не обратилъ на это никакого вниманія: онъ былъ слишкомъ занятъ аукціономъ, но, по всей вроятности, видлъ съ удовольствіемъ уничтоженіе объявленія Гарди.

Къ понедльникъ утромъ, Пегги принесла, какъ обыкновенно, связку писемъ. Одно изъ нихъ было написано рукою Альфреда.

— Папа, папа, отъ Альфреда! воскликнула Джени, схвативъ письмо.

Гардя распечаталъ его очень хладнокровно, но скоро это хладнокровіе исчезло.

— Разбойникъ! воскликнулъ онъ.— Повришь ли, Джени, онъ меня же обвиняетъ въ своемъ безсовстномъ поступк.

— Покажите мн письмо.

Гарди протянулъ руку, но потомъ отдернулъ ее.

— Нтъ, моя милая, сказалъ имъ: — тебя слишкомъ огорчатъ его непочтительныя выраженія. Я прочту теб на выборъ нсколько словъ: ‘кажется, и слдовало ожидать, чтобъ сынъ подлеца сдлался самъ подлецомъ. Вы украли ея деньги, я укралъ ея любовь, которой вполн недостоинъ’. Каково!

— Несчастный! воскликнула Джени: — нтъ-нтъ, не давайте мн этого письма, я не могу его читать. Но гд онъ?

— Письмо писано изъ Парижа. Посмотри, и онъ показалъ ей заголовокъ.

— Но онъ говорить, что въ тотъ же день возвращается въ Лондонъ, и требуетъ отъ меня немедленной передачи его капитала. Ну, все же онъ живъ, а признаться сказать, нашъ добрый другъ Самсонъ, со своимъ объявленіемъ, порядкомъ меня напугалъ.

— Бдный папа! промолвила Джени, со слезами на глазахъ.

— Не жалй меня, возразилъ Гарди: — теперь я знаю, что онъ здоровъ, и поврь, скоро о немъ совсмъ позабуду. У меня только одно дитя, которое меня любитъ, и которое я люблю.

— Да-да, милый папа, я васъ люблю, и всегда буду любить васъ и слушаться. Она вскочила, и подбжавъ къ отцу, обняла его, когда и она снова услась на мсто, Гарди долго смотрлъ на нее, и на его безжалостныхъ глазахъ показались слезы. Сердце у него дрогнуло: ему стало больно, что онъ долженъ обманывать даже единственное созданіе, любившее его.

Но это горькое чувство въ одну секунду прошло, и онъ съ удовольствіемъ увидлъ, какъ Джени одлась и отправилась въ Альбіон-виллу передать все слышанное.

Онъ также вышелъ вслдъ за нею, но пошелъ въ противоположную сторону, чтобъ не подумали, что онъ за нею слдитъ.

Онъ былъ въ очень хорошемъ настроеніи духа: онъ чувствовалъ себя въ положеніи полководца, который, отбивъ нсколько жестокихъ натисковъ, веллъ бить походъ и выступать впередъ. Онъ чувствомалъ даже какую-то удивительную физическую силу, бодро шелъ по іюлямъ, и радостно вдыхалъ въ себя благоуханный воздухъ. Конечно, онъ не могъ уничтожить всхъ слдовъ своего позора и наткнулся на нсколько предметовъ, которые могли бы совершенно разстроить не столь твердаго человка. Онъ встртилъ сначала Макслея, съ дикими глазами, налитыми кровью, который съ остервененіемъ билъ палкою о какой-то камень, между тмъ какъ мальчишки закидывали его грязью, немного дале, ему попалась навстрчу телега, въ которой старикъ-докторъ Фельпсъ возвращался въ Баркинтонъ, чтобъ кончить свои дни въ богадельн. Но для нашего Макіавеля эти встрчи были нипочемъ, онъ прошелъ мимо, не обративъ на нихъ никакого вниманія: такъ синее море не думаетъ, не горюетъ о погубленныхъ имъ корабляхъ.

Онъ возвратился домой къ завтраку, но Джени не было. Тмъ лучше: значитъ, у ней будетъ огромный запасъ новостей. Онъ взялъ ‘Times’ и занялся курсомъ на перувіанскіе банковые билеты.

Вдругъ раздался сильный толчокъ въ парадную дверь и черезъ минуту послышался голосъ Пегги и какого-то незнакомца. Въ коридор застучали поспшные шаги, дверь съ шумомъ отворилась и влетлъ молодой человкъ, блдный какъ смерть. Онъ устремилъ свой безсознательный взглядъ на Гарди, зашевелилъ губами, но не могъ ничего выговорить.

Это былъ Эдуардъ Додъ.

Гарди всталъ и приготовился дать мужественный напоръ новому натиску врага.

— Бгите къ намъ, скоре! скоре! воскликнулъ наконецъ Эдуардъ.

XXXIV.

Возвратимся немного назадъ.— Джени Гарди нашла въ Альбіон-вилл страшный хаосъ, тамъ все было опрокинуто вверхъ дномъ, какъ обыкновенно бываетъ передъ аукціономъ. Вся столовая была загромождена мебелью и коврами, здсь долженъ былъ происходить аукціонъ. Въ сняхъ поставлены были ящики и всевозможные узлы для отправки въ Лондонъ. Эдуардъ безъ сюртука, запыленный, усталый, завязывалъ, сколачивалъ эти вещи.

Сердце Джени дрогнуло при вид столь близкаго отъзда. Она глубоко вздохнула и, чтобъ скрыть свое волненіе, поспшно разсказала о причин своего прихода. Услыхавъ, что есть письмо отъ Альфреда, Эдуардъ побжалъ за матерью, и та повела Джени къ своей бдной дочери.

Отворивъ тихонько дверь въ комнату Джуліи, Джени увидала передъ собою ту, которую она пришла утшить, а, быть можетъ, еще боле опечалить.

Какая перемна! Вмсто, веселой, шумной красавицы, передъ нею сидла блдная, больная двушка, въ каждой черт которой было написано, что жизнь ей постыла, голова ея лниво покоилась на одной рук, другая висла какъ тряпка, подл, на полу, валялась только что начатая работа. Картина эта была самая жалкая, такъ умираетъ подстрленная птичка, такъ блекнетъ надломанный цвтокъ.

Она не шевельнулась при вход Джени. Она сидла такъ по цлымъ часамъ, неподвижно, молча, словно мраморная статуя.

Сердце Джени облилось кровью, она тихонько подошла къ ней, положила ей руку на плечо и сказала торжественнымъ тономъ:

— Наши земныя испытанія, какъ они ни горьки намъ кажутся, только минутныя, и они отворитъ намъ врата царствія небеснаго.

Джулія подняла голову, и он крпко поцаловались.

Тогда Джени начала утшать ее тми благодатными словами писанія, которыя во время счастія и веселія намъ кажутся пустыми звуками, а во дни горя и несчастія, когда тло наше страждетъ и сердце обливается кровью, въ т дни слова эти свтятъ во мрак, окружающемъ насъ, словно путеводная звзда.

Джулія тяжело вздохнула.

— Охъ! промолвила она: — какія утшительныя слова. Но я недостойна ихъ. Ты мн показываешь врный путь къ истинному счастью, но я не хочу бить счастливой, я хочу, чтобъ онъ былъ, счастливъ. Еслибъ ангелы небесные теперь перенесли меня прямо на лоно авраамово, я была бы несчастлива при мысли, что онъ будетъ мучиться вчно. Я была бы тамъ такъ же несчастлива, какъ здсь. О! Джени, когда милосердный Богъ захочетъ меня утшить, онъ пошлетъ мн извстіе, что онъ живъ, до тхъ поръ для меня вс слова напрасны, даже слова Библіи.

— Скажите ей всть, которую вы принесли, вполголоса промолвила мистриссъ Додъ.

— Милая Джулія, начала Джени:— твои опасенія преувеличены. Альфредъ живъ, мы имемъ о немъ извстіе.

Джулія вздрогнула, но не сказала ни слова.

— Мы получили отъ него письмо, сегодня.

— А! Онъ теб писалъ?

— Нтъ, пап.

— Я не врю. Отчего онъ писалъ ему, а не кому другому?

— Но я видла письмо, имла его въ своихъ рукахъ.

— Ты читала его? воскликнула Джулія дрожа, какъ осенній листъ.

— Нтъ, но я прочла адресъ, число, и видла его почеркъ. Папа мн предлагалъ прочесть все письмо, но сказалъ, что оно полно ругательствъ на него, потому я и не хотла читать. Для тебя же я могу сейчасъ достать его, если хочешь.

Мистриссъ Додъ поблагодарила ее за такую доброту, но попросила, не можетъ ли она теперь же сообщить имъ содержанія этого письма.

— Да, мистриссъ Додъ, папа прочелъ мн большую его часть. Альфредъ въ Париж, но возвращается въ Лондонъ и проситъ папу представить ему деньги и счети по опек. Вдь папа — одинъ изъ его опекуновъ.

— Ну, возразила мистриссъ Додъ:— а ничего тамъ не было… о-о…

— Какъ же, было, но я не могу… разв только для Джуліи… онъ пишетъ: ‘Неудивительно, что сынъ подлеца сдлался самъ подлецомъ. Вы украли ея деньги, я укралъ ея сердце и…’ Нтъ, я не могу боле, не могу.

И она залилась слезами.

Мистриссъ Додъ обняла ее, вполн сочувствуя ея дочерней привязанности, поэтому, занявшись Джени, она и не обратила вниманія, какъ подйствовало это извстіе на ея дочь.

Но черезъ минуту, когда он обернулись, Джулія стояла, гордо выпрямившись, во весь ростъ, въ глазахъ ея, въ каждой черт ея лица блестла злоба и оскорбленья гордость.

— Спасибо, ты меня утшила, воскликнула она съ дикимъ одушевленіемъ.— Мама, придетъ день, когда я буду его ненавидть и презирать столько же, сколько ненавижу и презираю себя, за каждую слезинку, которую я пролила ради него.

Он старались ее успокоить, но напрасно: страшное чувство злобы овладло несчастной, молодой двушкой, и надо было ему излиться, во что бы то ни стало. Она покраснла, побагровла, крупныя, хладныя слезы ненависти текли по ея пылающимъ щекамъ и она едва слышно шептала сквозь стиснутые зубы:— У меня въ жилахъ течетъ не молоко, вы видли, какъ я могу любить, теперь увидите, какъ я могу ненавидть! И съ этими словами, она гордо вышла изъ комнаты.

Мистриссъ Додъ еще разъ поблагодарила Джени за теплое участіе, выказанное ею къ ихъ горю, и сказала, что она чувствуетъ себя обязанной прочесть ей нсколько писемъ, полученныхъ ею въ то утро.

Письма эти были отъ мистриссъ Бересфордъ и мистера Грея, въ отвтъ на справку о 14,000 фунтахъ. Шарпъ былъ въ мор, а Бэлисъ утопалъ, потому ни тотъ, ни другой не могъ отвчать.

Мистриссъ Бересфордъ писала, что она ршительно ничего не знаетъ объ этихъ деньгахъ.

Мистеръ Грей, напротивъ, увдомлялъ, что онъ положительно знаетъ, что капитанъ Додъ во время командованія Агрою имлъ при себ нсколько тысячъ фунтовъ. Доказательствомъ его словъ служитъ тотъ фактъ, что индецъ, бывшій въ услуженіи мистриссъ Бересфордъ, пытался украсть эти деньги, но былъ пойманъ, что, однако, было изъ деликатности скрыто отъ его барыни. Что же касается того, были ли спасены деньги во время кораблекрушеніи, то это зависитъ отъ того, носилъ ли ихъ капитанъ на себ или нтъ. Если носилъ, то они могли спастись, если нтъ, то, безъ всякаго сомннія, пропали, ибо онъ оставилъ корабль послдній, когда уже все было поглощено волнами.

— Наше мнніе, то-есть мое и Эдуарда, прибавила мистриссъ Додъ:— что депьги пропали, вы можете сказать это вашему отцу.

Джени поблагодарила мистриссъ Додъ и выразила, что она вполн раздляетъ ихъ мнніе.

Черезъ нсколько времени Джулія воротилась въ комнату, спокойная, но очень блдная. Она сла подл Джени и смиренно промолвила:

— Милая Джени, помолись со мною. Помолись, чтобъ я не ненавидла, это — грхъ, помолись, чтобъ я не любила: любовь сведетъ меня съ ума отъ горя.

Мистриссъ Додъ съ утонченнымъ женскимъ тактомъ удалилась изъ комнаты.

Тогда Джени, оставшись наедин съ своей несчастной подругой, нашла въ своей вр краснорчивыя, вдохновенныя слова утшенія…

Вмст съ религіею, гордость и самоуваженіе сильно дйствовали на убитое горемъ сердце молодой двушки, освободившись отъ страшнаго опасенія смерти своего возлюбленнаго, она начала теперь сознавать всю глубину нанесеннаго ей оскорбленія.

— Я никогда не унижусь до такой степени, чтобъ сохнуть по любовник другой женщины, говорила она:— я начну снова исполнять свои обязанности въ другой сфер и мало по малу пріучусь по старому смотрть всякому прямо въ глаза. Я не одна на свт: у меня есть мать и спаситель міра, Христосъ.

Слезы текли ручьями по ея щекамъ. Джени молча слушала и, давъ ей немного успокоиться, сказала:

— Начни сейчасъ свою новую жизнь, и пойдемъ со мною по больнымъ. Пойдемъ со мною, вдь и я несчастлива въ своей плотской любви. Мы увидимъ, сколько есть несчастныхъ больныхъ, страждущихъ, а мы съ тобою здоровы, сколько есть голодныхъ, а мы сыты, сколько есть невдущихъ слова божія, а насъ освщаетъ свтъ евангельскаго ученія.

— Ахъ, еслибъ я только имла довольно силы! воскликнула Джулія.— Пойдемъ, я буду стараться.

Она поспшно надла шляпу и твердо вышла изъ дверей, но тутъ она покраснла, задрожала отъ стыда и просила Джени для перваго раза погулять только въ саду, та согласилась, говоря, что всякое дло трудно сначала.

Свжій воздухъ, окружающая природа — все какъ бы воскрешало Джулію къ новой жизни.

— Ангелъ мой! воскликнула она почти съ стариннымъ одушевленіемъ: — ты меня спасла. А мн было гадко въ той душной, темной комнат.

Он погуляли съ полчаса и Джени начала прощаться, говоря, что ее отецъ ждетъ. Джуліи било очень жаль съ ней разстаться и она почти безсознательно проводила ее до воротъ, это былъ большой шагъ впередъ.

— Ма никогда не было такъ жаль съ тобой разставаться, сказала она.— Когда ты придешь опять? Мы завтра узжаемъ. Конечно, мн бы не слдовало тебя удерживать, но мн кажется, точно мой ангелъ-хранитель улетаетъ отъ меня.

— Мн надо идти, отвчала Джени, съ улыбкой:— но у тебя есть утшитель гораздо лучше меня. Смирись передъ всесильной рукой Господа! Она всегда милосердна, хотя и кажется, ниспосылаетъ иногда невыносимыя мученія. Молись, чтобъ вра твоя укрпилась и скажи въ своемъ сердц вмст со мною: ‘Веди меня Господи по пути, его же не вмъ’.

Он крпко поцаловались и Джулія, смотря вслдъ уходившей подруг, невольно прослезилась.

Въ эту минуту по дорог шелъ Макслей, весь въ грязи и крови, преслдуемый цлой ватагой мальчишекъ.

Джени была поражена этимъ дикимъ зрлищемъ и пошла къ нимъ навстрчу, чтобъ унять ребятишекъ. Но Макслей бросился на нее какъ дикій зврь и принялся безжалостно колотить ее по голов и плечамъ своей тяжелой валкой.

Мальчишки подняли страшный гамъ, но ничмъ не помогли несчастной двушк. Джулія, съ изступленнымъ крикомъ: ‘злодй, злодй!’, бросилась къ Макслею и схватила его за руку. Онъ невольно пересталъ бить Джени, которая какъ снопъ повалилась на землю. Сумасшедшій былъ совершенно ошеломленъ грознымъ голосомъ молодой двушки и неестественнымъ блескомъ ея глазъ. Но скоро ея пламенное мужество стало исчезать и Макслей, замтивъ, что страхъ начинаетъ брать надъ ней верхъ, схватилъ и ее за плечо, бросилъ передъ собою на колни и высоко занесъ свою палку. Джулія вскрикнула и закрыла глаза руками, чтобъ не видать смерти, какъ вдругъ мимо нея пронеслась какая-то грозная фигура и однимъ ударомъ положила Макслея на землю. Это былъ Эдуардъ Додъ, услыхавшій изъ дома жалобные крики. Но сумасшедшіе не сознаютъ боли. Макслей вскочилъ и бросился съ новою яростью на Эдуарда, тотъ отступилъ шагъ назадъ и снова ударилъ его прямо въ лицо. Онъ зашатался, палка выпала изъ его рукъ. Эдуардъ схватилъ ее, и когда Макслей во второй разъ кинулся на него, онъ налету нанесъ ему палкой такой ударъ въ голову, что несчастный опрокинулся навзничъ и лежалъ недвижимо, не произнеся ни единаго звука, кровь лилась изъ его ранъ ручьями.

— Не убивайте его, не убивайте! кричали десятки голосовъ.

При первыхъ еще крикахъ со всхъ сторонъ началъ сбгаться народъ.

— Зачмъ нтъ? воскликнулъ твердо Эдуардъ, потомъ онъ нагнулся надъ своей возлюбленной Джени и поднялъ ее на руки, какъ маленькаго ребёнка. Ея шляпка была сломана, глаза закатились и кровь струилась по блднымъ щекамъ.

Бдный Эдуардъ былъ пораженъ, уничтоженъ.

— Джени, милая Джени, ты спасена, не бойся! едва могъ онъ промолвить.

Она узнала милый голосъ.

— О, Эдуардъ! нжно произнесла она и застонала отъ боли, прижавшись головкой къ его мужественной груди.

Онъ молча понесъ ее домой.

Бдный старикъ-докторъ, хавшій какъ разъ вслдъ за Макслеемъ, видлъ всю эту страшную сцену и поспшилъ на помощь. Онъ бывалъ на воин и видывалъ на своемъ вку много раненыхъ и мертвыхъ. Онъ снялъ шляпку съ несчастной Джени, осмотрлъ ея голову и серьёзно задумался.

Черезъ минуту приготовили въ гостиной постель, открыли вс окна и двери, и пока мистриссъ Додъ, Джулія и докторъ хлопотали около избитой молодой двушки, Эдуардъ бросился бгомъ въ Мосгрев-коттеджъ.

——

— Мн бжать въ вашъ домъ? зачмъ? спросилъ Гарди, съ большимъ достоинствомъ..

— Ахъ, сэръ, несчастье, страшное несчастье. Бгите споре. Злодй ранилъ ее тяжело, очень тяжело.

— Ее! кого? воскликнулъ Гарди, начиная безпокоиться.

— Джени, вашу дочь, а вы еще тутъ разсуждаете.

Гарди смутился, схватилъ шляпу и послдовалъ за нимъ, дрожа всмъ тломъ.

Когда они поровнялись съ мстомъ, гд произошла роковая сцена, тамъ уже-никого не било, толпа потащила Макслея въ больницу. Но на земл стояла цлая лужа крови, словно тутъ была бойня быковъ.

Несчастный отецъ, завидя эту кровь, взвизгнулъ и зашатался.

Эдуардъ схватилъ его за руку.

— Нтъ! воскликнулъ онъ, понявъ весь ужасъ Гарди:— нтъ, это, слава-богу, не ея кровь. Это — кровь сумасшедшаго злодя, я нанесъ ему ударъ его собственной палкою.

— Да благословитъ васъ Господь, молодой человкъ! Надюсь, вы его убили?

— Будьте милосердны и тогда, быть можетъ, Господь окажетъ и намъ милость и не отниметъ у насъ этого ангела.

— Вы правы, добрый юноша. Не думалъ я найти въ вашемъ дом такого друга.

— Не обманывайте себя, произнесъ сквозь зубы Эдуардъ: — я не о васъ думаю… я ее люблю, прибавилъ онъ какимъ-то судорожнымъ голосомъ.

При этой неожиданной, унизительной для себя, всти, Гарди невольно остановился. Но они были уже у воротъ и Эдуардъ толкнулъ его впередъ. Въ дверяхъ онъ снова остановился: ему тяжело было войти въ домъ, въ которомъ царили, по его милости, горе и нищета.

Но онъ долженъ былъ войти. Его судьба привела въ этотъ домъ.

Въ корридор его встртила женщина, мужъ которой сошелъ сьума по его милости, и эта женщина теперь смотрла на него съ нжнымъ сочувствіемъ, плакала о его гор, протягивала ему руку, точно примиряющій ангелъ.

— О, мистеръ Гарди! едва слышно произнесла она и повела пораженнаго, уничтоженнаго Гарди въ комнату, гд лежала его умирающая дочь.

ХXXV.

Письмо, которое Альфредъ Гарди получилъ 10-го апрля, наканун своей свадьбы, было отъ Пегги Блакъ:

‘Мистеръ Альфредъ, сэръ!— Маргарита Блакъ свидтельствуетъ вамъ свое почтеніе, и если вы желаете узнать всю правду о деньгахъ, то я могу вамъ все разсказать и даже указать на мсто, гд он теперь хранятся. Сэръ, я теперь нахожусь при мст въ Гровгоуз, близъ Сильвертонской станціи, и если вы будете такъ добры, что прідете туда и спросите Маргариту, то я вамъ скажу, гд эти деньги, то-есть я хочу сказать 14,000 ф., ибо грхъ лишать молодую двушку, принадлежащаго ей состоянія. Только вы должны пріхать сегодня вечеромъ или завтра до десяти часовъ, потому что мы съ барыней демъ въ Лондонъ утромъ и она поговариваетъ даже взять меня за границу.

‘Остаюсь, милостивый государь, ваша покорная слуга
‘Маргарита Блакъ.

‘Пожалуйста, не показывайте никому этого письма’.

Альфредъ прочелъ это письмо два раза, съ чувствомъ какого-то отвращенія къ прогнанной служанк, которая изъ мести предлагала сказать истину. По всей вроятности, онъ бы не обратилъ на это письмо никакого вниманія и бросилъ бы его въ каминъ, еслибъ не странное происшествіе, случившееся съ нимъ въ то же утро, о которомъ я еще до сихъ поръ не имлъ случая разсказать.

Дло въ томъ, что онъ едва началъ одваться къ обду, какъ къ нему зашелъ докторъ Вичерли, котораго онъ едва зналъ даже по имени. Ученый мужъ спросилъ, какъ его здоровье, что кефалальгія? Альфредъ съ изумленіемъ посмотрлъ на него и отвчалъ, что все постарому.

— А ваша инсомнія?

— Никогда не слыхалъ такого слова. Откуда вы его почерпнули?

Докторъ Вичерли улыбнулся съ чувствомъ собственнаго достоинства, и спросилъ, продолжаетъ ли онъ видть по ночамъ странныя виднія и слышать голоса. При этомъ вопрос Альфредъ задумался. Его нетолько сердило, но уже начинало безпокоить это странное посщеніе: неужели его отецъ былъ до того безуменъ, что позволилъ себ говорить о своемъ безчестіи съ этимъ незнакомцемъ?

Но докторъ Вичерли былъ не очень любопытный человпъ: онъ составлялъ свое мнніе заране, а потомъ уже подгонялъ подъ вето факты, потому и не очень о нихъ заботился. Не получивъ отвта на свой вопросъ, онъ быстро перешелъ къ другому.

— А 14,000 ф?

Альфредъ вздрогнулъ и пристально посмотрлъ на него.

— Какія 14,000 ф? спросилъ онъ.

— Да та баснословная сумма, которую, вы воображаете, будто вашъ отецъ присвоилъ себ незаконнымъ образомъ?

Терпніе Альфреда лопнуло.

— Я не знаю, кто вы такіе, сэръ! воскликнулъ онъ:— я въ первый разъ васъ вижу, и неужели вы полагаете, что я пущусь толковать съ чужимъ, незнакомымъ мн человкомъ о семейныхъ длахъ? Я начинаю думать, что вы постили меня съ дерзкою мыслью удовлетворить своему любопытству.

— Это предположеніе совершенно неосновательно, возразилъ докторъ:— поврьте, что мое посщеніе самое дружеское и для насъ необходимое.

— Я не хочу знать ни того, ни другаго: ни вашего любопытства, ни вашей дружбы. Убирайтесь сейчасъ вонъ изъ этой комнаты, или я васъ вытолкаю.

— Вы за это дорого поплатитесь! воскликнулъ докторъ я тотчасъ исчезъ. За дверью онъ кому-то шепнулъ:— очень разстроенъ! очень!

Въ ту же секунду дверь отворилась и въ комнату вошелъ другой незнакомецъ, повидимому дожидавшійся въ корридор. Это былъ человкъ невысокаго роста, сухощавый и большой, въ модномъ черномъ фрак,

— Ну, любезнйшій сэръ, успокойтесь! произнесъ онъ скороговоркой:— пожалуйста, успокойтесь. Я пріхалъ нарочно изъ Лондона, чтобъ на васъ посмотрть и надюсь, что вы не заставите меня потерять даромъ столько времени,

— А скажите, пожалуйста, кто просилъ васъ пріхать изъ Лондона, сэръ?

— Человкъ, который очень безпокоится о вашемъ здоровь.

— Неужели? такъ у меня есть тайные, неизвстные мн друзья? Хорошо, вы можете сказать моимъ тайнымъ друзьямъ, что я никогда не чувствовалъ себя такъ хорошо, какъ теперь.

— Очень радъ слышать, но позвольте мн представиться, я не хочу послдовать примру доктора Вичерли. И съ этими словами, онъ подалъ Альфреду свою визитную карточку.

— Ну, мистеръ Спирсъ, сказалъ Альфредъ: — говорите, скоре, чего вамъ отъ меня нужно, у меня, право, нтъ минуты свободнаго времени.

— Я пріхалъ сюда, сэръ, чтобъ осмотрть васъ, и надюсь, что буду въ состояніи утшать вашихъ друзей удовлетворительнымъ отзывомъ о вашемъ здоровь. Дйствительно, у васъ болзнь легко излечимая: цвтъ лица отличный, глаза ясные, щоки покрыты румянцемъ, еслибъ намъ только удалось отдлаться отъ этой иллюзіи — то и все было бы кончено.

— Какая чортъ иллюзія?

— Да четырнадцать тысячъ фунтовъ.

— Какія четырнадцать тысячъ фунтовъ? Я вамъ ни слова не говорилъ о четырнадцати тысячахъ фунтовъ.

— Нтъ, сэръ, вы не говорили, вы избгаете этого предмета, какъ ядовитаго жала, это — очень нехорошій признакъ. Вы охотно говорите о нихъ съ другими и только скрываетесь отъ меня и доктора Вичерли, тогда какъ мы-то именно и могли бы васъ отъ этого вылечить.

Альфредъ всталъ, и спокойно положивъ руки въ карманъ, очень серьёзно произнесъ:

— Мистеръ Спирсъ, вы бы лучше ушли по добру по здорову, а то, право, мн не хотлось бы такого маленькаго аптекаришку какъ васъ вышвырнуть изъ окошка. Но я васъ предупреждаю, что если вы меня выведете изъ терннія, то я не поцеремонюсь съ вами и выброшу васъ, даже не открывъ окна.

Услыхавъ эти слова, произнесенныя съ едва скрытой злобой и сверкающими глазами, мистеръ Спирсъ поспшно отретировался къ дверямъ и почувствовалъ себя очень счастливымъ, когда очутился на улиц рядомъ съ докторомъ Вичерли, дожидавшимся его у наружныхъ дверей.

Альфредъ вскор опомнился и расхохотался своему гнву и дерзкой смлости его постителей, однако, несмотря на это, его невольно безпокоила мысль, что могло бы заставить его отца, такого ловкаго и осторожнаго человка, открыться чужимъ людямъ объ украденныхъ имъ деньгахъ. Онъ ломалъ себ голову надъ этимъ все время, пока одвался, и наконецъ пришелъ къ тому убжденію, что, должно быть, отецъ его чувствовалъ себя очень сильнымъ и вполн былъ убжденъ, что нтъ другихъ свидтелей противъ него, кром сына, иначе бы онъ никогда не ршился поступать такъ нагло. ‘Несправедливость торжествуетъ’, подумалъ Альфредъ, со вздохомъ и отправился въ Альбіон-виллу, гд, однако, никому, даже Джуліи, не сказалъ объ этомъ ни слова.

Но теперь, прочитавъ письмо Пегги, онъ почувствовалъ въ себ какой-то воинственный пылъ. Онъ презиралъ Пегги, но не могъ упустить случая обличить торжествующую несправедливость. Конечно, было очень неловко хать въ Сильвертонъ въ самое утро своей свадьбы, во вдь онъ, во всякомъ случа, успетъ вовремя возвратиться. Поэтому на другое утро, онъ уложилъ вс свои вещи для путешествія съ Джуліею посл внца, чтобъ свезти ихъ заодно на станцію, одлся, какъ подъ внецъ, и весело отправился въ путь, намреваясь на возвратномъ пути уже прямо прохать въ церковь, не зазжая домой.

За чертой города, ему попался навстрчу его пріятель, студентъ Патерсонъ, онъ окликнулъ его и пригласилъ въ церковь и на завтракъ.

Къ его великому удивленію, молодой человкъ отвчалъ, что онъ ршительно не будетъ.

— Какъ, не будешь, старина? спросилъ Альфредъ, оскорбленнымъ тономъ.

— Мдный же у тебя лобъ, чтобъ звать меня, возразилъ тотъ.

Альфредъ попросилъ его объясниться и Патерсонъ высказалъ, что онъ признался Альфреду въ своей любви къ Джуліи, а тотъ пошелъ и женился на ней, только чтобъ перебить у товарища невсту.

— Что ты говоришь? замтилъ Альфредъ: — такъ вотъ причина, почему ты бгалъ отъ меня въ послднее время. Ну, успокойся: она уже и тогда была моей невстой, только отецъ не позволялъ мн жениться.

— Такъ зачмъ же ты не сказалъ мн?

— Потому что моя любовь неболтливая.

— Вздоръ. Я теб не врю.

— Ты не вришь моему слову? Да разв ты слыхалъ, чтобъ я когда нибудь солгалъ. Впрочемъ, думайте, милостивый государь, что вамъ угодно, мн ршительно все равно. Пошелъ скорй! крикнулъ онъ кучеру.

Такъ кончилась эта дружба.

По дорог, пылкій юноша составилъ благородный планъ. Онъ привезетъ съ собою Пегги, щедро наградивъ ее за потерю мста, и поставитъ ее тайнымъ образомъ на очную ставку съ отцомъ, котораго онъ посл убдитъ, что ему же выгодне отдать непринадлежащія ему деньги, взять предлагаемыя пять тысячъ и отпустить Джени, для приличія, на его свадьбу. Конечно, все это было очень трудно исполнить въ нсколько часовъ, но Альфредъ ршился попытать счастья, и къ тому же, хотя это было трудно, но все-таки возможно, потому что лошади ему попались отличныя, да и онъ общалъ гинею на водку, если хорошо повезутъ. Поэтому не пробило еще девяти часовъ, какъ онъ былъ уже въ Сильвертон, у воротъ Гров-Гоуза, о которомъ Альфредъ до сихъ поръ никогда не слыхивалъ, да и неудивительно, потому что это названіе было совершенно новое.

Это было большое, четыреуголыюе кирпичное зданіе, съ каменными наружными поддоконниками и балюстрадой, скрывавшей слуховыя окна. Красивыя, чугунныя ворота были отворены, Альфредъ выскочилъ изъ коляски и пошелъ къ дверямъ. Подъ колокольчикомъ красовалась надпись: ‘Позвоните и войдите’. Онъ позвонилъ, дверь отворилась въ ту же минуту, и его встртилъ старый слуга безъ ливреи. Альфредъ спросилъ, можетъ ли онъ видть Маргариту Блакъ.

— Маргариту Блакъ? сказалъ старикъ, въ недоумніи качая головою.— Я узнаю. Сдлайте одолженіе, сэръ, войдите.

Они вошли въ очень хорошенькія сни, со стариннымъ оружіемъ по стнамъ. Изъ нихъ двойная лстница вела наверхъ, на площадку, на которую отворялось нсколько дверей. Одна изъ нихъ была открыта и Альфредъ очутился въ большой гостиной, хорошо убранной, но темной, отъ венеціанскихъ шторъ.

Старикъ продолжалъ все идти по комнат не останавливаясь, и Альфредъ начиналъ уже думать, что онъ хлопнется о стну лбомъ, какъ онъ вдругъ отворилъ маленькую дверь, прикрытую зеркаломъ. Эта дверь привела ихъ въ большую, длинную комнату, очень грязную, и почти немеблированную.

— Погодите здсь, сэръ, сказалъ старикъ: — я вамъ ее сейчасъ пришлю. Съ этими словами, онъ ушелъ къ гостиную, захлопнувъ дверь, и отъ нея какимъ-то чудомъ не осталось ни малйшихъ слдовъ, такъ-какъ во всю стну былъ одинъ громадный, книжный шкапъ и дверь составляла часть этого шкапа. Она захлопнулась съ тмъ особымъ шумомъ, который обнаруживаетъ всегда пружину, какъ бы она хорошо ни была смазана. Всякаго другаго человка подобная обстановка могла бы озадачить, но Альфредъ былъ не изъ трусливаго десятка, и потому онъ принялся ходить взадъ и впередъ по комнат, какъ ни въ чемъ ни бывало, но наконецъ, и онъ сталъ терять терпніе.— Чортъ бы ее побралъ, какъ она заставляетъ меня ждать. Отчего она не идетъ?

Онъ всегда дорожилъ временемъ и потому подошелъ къ шкапу, чтобъ взять какую нибудь книгу.

Но не усплъ онъ прикоснуться рукой до книги, какъ невольно отскочилъ. Вмсто книгъ, въ шкапу все были чугунныя плитки, великолпно раскрашенныя.

‘Ну’, подумалъ онъ: ‘въ первый разъ я такъ обманулся. Какой дуракъ, должно быть, хозяинъ этого дома! Онъ бы могъ гораздо дешевле купить настоящихъ книгъ, чмъ эти плиты’.

Но Пегги все не приходила. Онъ пошелъ къ двери въ противоположной стн, тамъ виднлась петля. Но оказалось, что дверь была заложена. Другая дверь была безъ ручки рядомъ.

Альфредъ былъ заключенъ со всхъ сторонъ, словно въ тюрьм.

Сознавъ вполн свое положеніе, онъ началъ стучать въ дверь кулаками, и кричать изо всей силы.

Это скоро подйствовало: послышался шорохъ женскаго платья, ключъ щелкнулъ, и дверь отворилась, но вмсто Пегги, вошла высокая, полная женщина, лтъ тридцати, съ срыми глазами и густыми, черными бровями. Она была одта очень просто, но прилично. Мистриссъ Арчбольдъ — такъ звали эту барыню — бросила на Альфреда взглядъ, которымъ женщины умютъ сразу обнять все: и фигуру, и черты, и одежду незнакомаго имъ человка. Она улыбнулась очень любезно, и попросила его ссть. Войдя, она оставила дверь открытою. Это не ускользнуло отъ вниманія Альфреда.

— Мн надо видть Маргариту Блакъ, сказалъ онъ.

— Маргариту Блакъ? У насъ такой нтъ, отвчала мистриссъ Арчбольдъ, очень тихимъ нжнымъ тономъ.

— Какъ, неужели она уже ухала?

— Уврены ли вы, что она существовала въ дйствительности, а не въ одномъ вашемъ воображеніи? замтила мистриссъ Арчбольдъ съ улыбкою.

Альфредъ захохоталъ, и показалъ ей записку Пегги. Она прочла ее, и возразила съ улыбкой, но уже совершенно иной, въ ней ясно видны были сожалніе и какой-то непонятный цинизмъ. Но черезъ секунду она приняла снова свой прежній тонъ.

— Я теперь вспоминаю, сказала она самымъ нжнымъ топомъ: — безпокойство, которому вы подвержены, касается какой-то большой суммы денегъ, не правда ли?

— Разв вы мн можете сообщить по этому длу какія нибудь свднія? спросилъ Альфредъ съ изумленіемъ.

— Я думаю, мы можемъ вамъ оказать огромную услугу въ этомъ дл, мистеръ Гарди, отвчала мистриссъ Арчбольдъ, голосомъ уже сладкимъ какъ медъ.

— Вы говорите, что вы не знаете Пегги! вскрикнулъ Альфредъ съ изумленіемъ: — а меня вы знаете, хотя я васъ никогда не видывалъ, скажите пожалуста, что все это значитъ?

— Успокойтесь, возразила мистриссъ Арчбольдъ, положивъ ему на плечо свою блую, пухлую ручку:— тутъ нтъ никакого чуда — мы васъ ждали.

Альфредъ вспыхнулъ, побагровлъ, и быстро вскочилъ со стула. Онъ инстинктивно почувствовалъ, что чмъ скоре онъ выберется изъ этого дома, тмъ лучше.

Мистриссъ Арчбольдъ устремила на него свои глаза, и поспшно вынувъ свистокъ, тихо свистнула. Въ ту же секунду въ дверяхъ показалось два человка: одинъ низенькій, сутуловатый, съ красными бакенбардами, другой — высокій, съ сдыми волосами. Послдній подошелъ къ Альфреду, и началъ говорить еще боле сладкимъ голосомъ, чмъ мистриссъ Арчбольдъ:

— Успокойтесь, любезный молодой человкъ. Не волнуйтесь понапрасну. Васъ прислали сюда для вашего же добра, чтобъ вы выздоровли, и возвратились снова въ общество, къ вашимъ добрымъ друзьямъ.

— О чемъ вы толкуете? что вы хотите сказать? вскрикнулъ Альфредъ.— Что вы, съума сошли?

— Нтъ, мы не сумасшедшіе, возразилъ низенькій господинъ, съ грубымъ хохотомъ.

— Такъ полноте меня дурачить, сказалъ Альфредъ: — я пріхалъ сюда къ женщин, которой здсь нтъ, и потому прощайте.

Низенькій господинъ отошелъ къ дверямъ и сталъ къ нимъ спиною. Высокій же спокойно произнесъ:— нтъ, мистеръ Гарди, вы не можете ухать.

— Не могу? А почему, скажите, пожалуйста? сказалъ Альфредъ, едва переводя дыханіе. Глаза его дико заблестли.

— Мы отвчаемъ за васъ. Сдлайте одолженіе, не принуждайте насъ прибгнуть къ сил.

— Да гд же я, скажите ради-бога? воскликнулъ Альфредъ, задыхаясь: — это — тюрьма?

— Нтъ, отвчала мистриссъ Арчбольдъ нжно: — это — заведеніе, въ которомъ васъ вылечатъ отъ вашихъ головныхъ болей и иллюзій, съ вами будутъ обходиться, какъ нельзя лучше, не бойтесь ничего.

— Чортъ побери все это краснорчіе! воскликнулъ низенькій господинъ очень грубо: — вы просто — въ сумасшедшемъ дом, и счастье ваше, что вы попали ко мн.

Услыхавъ страшное слово, Альфредъ взвизгнулъ отъ ужаса и отчаяніи, глаза его дико забгали, ища спасенія. Но окна были такъ высоки, что до нихъ достать нельзя было безъ стула, а его взглядъ тотчасъ поняли, докторъ схватилъ одинъ стулъ, а мистриссъ Арчбольдъ сла на другой. Въ ту же минуту вс трое начали свистать, что было силы.

Альфредъ съ проклятьями бросился къ дверямъ, но оттуда слышались поспшные шаги людей, сбгавшихся на свистокъ. Вдругъ онъ замтилъ ручку заложенной двери, находившейся недалеко отъ окна. Онъ въ одну секунду вспрыгнулъ на нее, и оттуда на окно, разбивъ кулакомъ стекло, весь окровавленный онъ выскочилъ на наружный, каменный подоконникъ. Онъ былъ на высот двадцати футовъ отъ земли, спрыгнуть внизъ было сумасшествіемъ, Альфредъ глянулъ во вс стороны, отъ воротъ только что отъзжала его коляска.

— Эй! стой-стой! заревлъ онъ. Извощикъ остановился, но увидавъ его, злобно усмхнулся, и похалъ дале. Что было ему длать? Въ комнат за нимъ слышались съ полдюжины голосовъ и шумъ стульевъ, пододвигаемыхъ къ окну. Уже чья-та грубая рука прикоснулась къ его ног, Альфредъ рванулся, и перепрыгнулъ на сосдній подоконникъ, оттуда на второй, на третій, дале, на самомъ углу дома, былъ еще одинъ подоконникъ, но такой узенькій, что врядъ-ли на немъ можно было удержаться, однако, за угломъ онъ увидлъ зеленые листья. Слдовательно, тамъ было дерево, но которому онъ могъ преблагополучно спуститься на землю. Побуждаемый страхомъ попасть въ сумасшедшій домъ — страхомъ, вполн понятнымъ въ Англіи, гд вс предубждены, и очень справедливо, противъ этихъ заведеній, Альфредъ прыгнулъ одной ногой на каменный приступокъ, а оттуда на дерево.

Это была плакучая ива, ему неудалось ухватиться за ея гибкіе сучья: они такъ и скользили изъ его рукъ. Тщетно цпляясь за листья, онъ летлъ стремглавъ внизъ, и наконецъ очутился по горло въ вод. Онъ попалъ въ огромный чугунный резервуаръ воды, откуда проведены были трубы во все заведеніе.

Паденіе съ такой высоты, холодная вода, мракъ — все это отуманило въ первую минуту молодаго человка, но онъ не потерялъ присутствія духа, и не подалъ голоса. Онъ вынырнулъ на поверхность воды, и посреди роковаго молчанія, началъ, плавать взадъ и впередъ по всему резервуару, ища хоть чего нибудь, къ чему можно било бы прицпиться. Но все это было напрасно: рука его скользила по холодному чугуну, покрытому тиною. Наверху слышались шаги и свистки, хотя звуки до него долетали очень смутно, но онъ вполн сознавалъ, что его преслдователи не такъ далеко отъ него.

Въ эту роковую минуту, ему вдругъ пришло въ голову, какъ нсколько лтъ тому назадъ, одинъ студентъ потонулъ въ чан съ водою. Неужели ему предстояла та же участь? Онъ поднялъ глаза къ небу въ безмолвномъ отчаяніи, и глухо застоналъ. Потомъ онъ повернулся къ стн резервуара, и такъ простоялъ нсколько времени.

Вдругъ надъ самымъ резервуаромъ открылось окошко, и чье-то лицо высунулось изъ-за желзныхъ перекладинъ.

‘Ну, теперь все кончено’, подумалъ Альфредъ, и ждалъ только, что вотъ-вотъ, этотъ человкъ закричитъ, и укажетъ на него. Но и дикіе глаза этого человка, казалось, не видли его. Это былъ сумасшедшій, онъ не сознавалъ, не понималъ, что видитъ, и только по какому-то животному инстинкту, безсознательно устремилъ свой взглядъ на солнце. Альфредъ видлъ, какъ свтлые, солнечные лучи играли, искрились въ этихъ безжизненныхъ глазахъ, которые даже ни разу не моргнули. Онъ былъ пораженъ, какъ бы очарованъ этимъ страннымъ, дикимъ зрлищемъ. Онъ съ ужасомъ сознавалъ, что ему предстояло или жить съ такими созданіями, или потонуть какъ крыс въ ушат воды.

Альфредъ не зналъ еще, на что лучше ршиться, и колебался, какъ вдругъ его нога натолкнулась на что-то твердое. Это была огромная труба, входившая на цлый футъ въ резервуаръ. Она находилась подъ водою, фута на три ниже краевъ резервуара, потому Альфредъ взлзъ на нее, и схватился пальцами за эти края. Это положеніе было очень неловкое, но все же онъ ршился простоять такъ до ночи, и тогда уже, пользуясь темнотою, выбраться изъ этой западни. Вс тончайшія его фибры, умственныя и физическія, были натянуты до нельзя, одна мысль преобладала надо всмъ: какъ можно скоре выбраться изъ этого роковаго мста, куда его закинула коварная хитрость его враговъ.

Не прошло, однако, и нсколько минутъ, какъ голоса стали приближаться, и Альфредъ увидлъ на стн отраженіе лстницы, которую несли его преслдователи. Ясно было, что они намревались осмотрть резервуаръ. Они знали, чего онъ не зналъ, что на улицу выхода не было, потому, перешаривъ вс углы и закоулки, они пришли и къ резервуару. Альфредъ слышалъ, какъ они заходили надъ самой его головою, и чей-то голосъ произнесъ:

— Посмотрите на дерево. Онъ долженъ быть тутъ.

— Господь съ нимъ! воскликнулъ другой:— вдь въ чану семь футовъ глубины!

Черезъ минуту, онъ слышалъ, какъ къ чану поставили лстницу, и кто-то ползъ по ней. Все теперь было кончено! холодное отчаяніе овладло его сердцемъ. Но это продолжалось недолго: онъ ршился послдовать примру шакаловъ, слоновъ, лисицъ, и представиться мертвымъ, потому хлебнувъ воды, онъ полузакрылъ глаза и растянулся на спин, едва замтно поддерживаясь на вод руками.

Громкіе крики изумленія раздались надъ его головой, черезъ нсколько минутъ приставили еще другую лстницу и съ помощью веревокъ его вытащили и положили на землю. Во время этой операціи онъ выпускалъ мало по малу воду изо рга. При вид этого, какой-то грубый голосъ воскликнулъ съ ужасомъ:

— Посмотрите! Онъ мертвый!

Тотчасъ побжали за докторомъ, но между тмъ, сняли съ него сюртукъ и одинъ изъ присутствующихъ положилъ руку на его сердце, чтобъ посмотрть, есть ли хоть малйшій признакъ жизни. Оно билось съ усиленной, нервной скоростью. Онъ отскочилъ, крича въ страшномъ испуг:

— Берегитесь! Онъ только представляется мертвымъ!

Но не усплъ онъ выговорить этихъ словъ, какъ Альфредъ, всегда выказывавшій огромныя способности въ гимнастик, вскочилъ съ земли, не касаясь ея руками, и бросился со всхъ ногъ къ переднему фасаду дома. Онъ помнилъ, что ворота были открыты и дйствительно достигъ ихъ прежде своихъ преслдователей, которые бжали за нимъ оглашая воздухъ свистками, но, увы, ворота были уже заперты при первомъ свистк, минутъ двадцать тому назадъ. Онъ обернулся, пылая злобой и отчаяніемъ, въ ту же минуту на него налетлъ рослый, здоровый смотритель. Альфредъ отступилъ шагъ назадъ и нанесъ начету такой ударъ въ лвую щеку противника, что тотъ зашатался на мст, но Альфредъ не далъ ему очнуться и новымъ ударомъ повергъ его на землю. Видя распростертаго врага, онъ бросился мимо всхъ прямо къ чану, схватилъ лстницу, приставилъ ее къ оград и уже былъ на половин ея, какъ вдругъ чья-та рука ее отдернула и онъ повалился на землю. Въ то же мгновеніе на него бросился одинъ изъ сторожей, Альфредъ этого почти ожидалъ и, нимало не потерявъ присутствія духа, лягнулъ его прямо въ лицо съ такой силой, что тотъ покатился по земл. Но этого было мало, другой сторожъ наступилъ ему колномъ на грудь, Альфредъ схватилъ его за горло и они долго боролись, валяясь по земл, наконецъ Альфредъ высвободился изъ его рукъ и снова пустился бжать. Выскочивъ на лужайку передъ домомъ, онъ закричалъ изо всей силы: ‘Гей! Если есть здсь здоровые люди, запертые измною, выходите и постоимъ за себя!’ Тотчасъ вс окошки отворились и въ нихъ показались блдныя, взволнованныя лица несчастныхъ сумасшедшихъ, которые всегда считаютъ себя здоровыми, разумными людьми. Вскор они подняли такой крикъ и гамъ, что затрясся весь домъ. Между тмъ помощники смотрителя и сторожа составили цпь и начали загонять Альфреда, но онъ не былъ такъ глупъ, чтобъ имъ поддаться: онъ прямо бросился на одного изъ помощниковъ, ударилъ его изо всей силы въ животъ, и когда тотъ невольно нагнулся, онъ перепрыгнулъ черезъ него и бжалъ. Въ это время нсколько смирныхъ сумасшедшихъ выскочили изъ дома и предложили свои услуги. Они начали также за нимъ гоняться, но лишь только онъ былъ близко нихъ, они отворачивались со страхомъ, крича:

— Держите его! Держите! Онъ — сумасшедшій! Онъ боленъ! Несчастный! Очень боленъ.

Мистриссъ Арчбольдъ, смотря изъ окна на эту траги-компческую сцену, совтовала прекратить эту гонку. Она бралась урезонить Альфреда мирными средствами. Но ее никто не слушалъ и странное зрлище еще долго продолжалось. Альфредъ бгалъ все взадъ и впередъ по лужку, за нимъ слдовала вся толпа, но лишь она начинала его настигать, онъ обертывался, наносилъ тяжелый ударъ самому ближнему преслдователю и, пользуясь минутой смущенія, снова улепетывалъ.

Наконецъ имъ удалось окружить его со всхъ сторонъ и тогда Альфредъ видя, что спасенія не было, остановился противъ окна мистриссъ Арчбольдъ и снявъ шляпу, громко крикнулъ: ‘Сударыня, я вамъ сдаюсь’.

При этихъ словахъ вс на него набросились, но онъ еще поставилъ синяка по два подъ глазами нсколькихъ изъ своихъ противниковъ и потомъ, сложивъ руки, гордо сказалъ: ‘Я сдался не намъ, а дам’.

Они схватили его, грозили ему кулаками, ругали, проклинали его — онъ все молчалъ. Затмъ ему связали руки и потащили, толкая въ спину, онъ не сопротивлялся и не проронилъ ни одного слова. Его прямо повели въ карцеръ, сковали ему ноги, положили на постель и, привязавъ кожаными ремнями, оставили одного, столь же безпомощнаго и безвреднаго, какъ спеленатый младенецъ.

Мало по малу воинственный пылъ миновалъ, и на Альфреда нашелъ какой-то столбнякъ. Онъ лежалъ молча, неподвижно, безчувственно, словно мертвецъ, въ этой живой могил. Но сердце его кипло то ненавистью и злобой, то отчаяніемъ любви. Что подумаетъ его Джулія? Еслибъ онъ только могъ ее извстить! Онъ начиналъ кричать, звать, умолять, чтобъ кто нибудь сжалился надъ нимъ. Но все было тщетно. На крики сумасшедшаго, запертаго въ карцер, столь же мало обращаютъ вниманія, какъ на лай и визгъ дворной собаки. ‘Это — дло моего отца! воскликнулъ несчастный. Да будетъ онъ проклятъ! проклятъ! проклятъ!’ Голова его горла словно въ огн, виски стучали, онъ клялся, божился, что отомститъ отцу. Потомъ онъ сталъ упрекать себя, зачмъ унизился до того, что искалъ помощи у служанки. Ему было подломъ: зачмъ онъ безумно поддался такому грубому обману. Онъ громко застоналъ. Но вотъ пробило десять часовъ, тнь надежды освтила сердце Альфреда. Еще можно было поспть въ церковь, еслибъ его сейчасъ выпустили и дали экипажъ. Онъ снова началъ кричать, просить, умолять. Онъ предлагалъ самыя смиренныя условія: онъ проститъ отцу, проститъ всмъ своимъ мучителямъ, забудетъ о деньгахъ, согласится на все, на все — только бы его не заставили, хотя и невольно, измнить Джуліи. Пускай отпустятъ его, а то онъ станетъ мстить, страшно мстить.

— Сжальтесь надо мною! Сжальтесь, кричалъ онъ:— не заставьте меня оскорбить мою Джулію! Они меня ждутъ вс теперь. Сегодня моя свадьба. Вы врно не знаете, что сегодня моя свадьба. Тираны, злоди, чудовища, слышите — сегодня моя свадьба! Пошлите мн смотрительницу, умоляю, пошлите ее. Сердце у нея, вроятно, не каменное, а мое отчаяніе разжалобитъ и камень.

Онъ ждалъ, просилъ отвта и, конечно, не допросился. Попавъ въ сумасшедшій домъ, здоровый, сильный человкъ признается всми за сумасшедшаго, и для этого достаточно приговора одного изъ его родственниковъ, какъ бы корыстны ни были его виды, и свидтельства двухъ представителей самаго сребролюбиваго сословія на свт, которые, безъ вдома несчастнаго, однимъ почеркомъ пера лишаютъ его разума. И лишь только этого человка сковываютъ и запираютъ въ карцеръ, онъ становится во мнніи всхъ опаснымъ сумасшедшимъ, бшенымъ, и это продолжается столько дней, недль или годовъ, сколько онъ остается скованнымъ, благодаря безчеловчности, экономіи или забывчивости смотрителя. Крики и мольбы несчастнаго Альфреда были очень хорошо слышны во всемъ дом, но на нихъ столь же мало обратили вниманія, какъ на вой волка въ отдаленномъ лсу. Гробовое, мертвое молчаніе не прерывалось ни однимъ звукомъ, только бой часовъ говорилъ бдной жертв безмозглаго законодательства и преступнаго корыстолюбія, что время, столь же жестокосердое къ его мольбамъ, какъ эти стны, эти люди, эти оковы, неудержимо летло впередъ, уничтожая въ немъ послднюю тнь надежды встртить свою невсту у алтаря.

Онъ закрылъ глаза.

Его Джулія, прелестная, любимая Джулія предстала его глазамъ лучше, обворожительне чмъ когда-нибудь. Она была вся въ бломъ, ждала его въ церкви, лице ея сіяло счастьемъ и блаженствомъ!

— Джулія! Джулія! восклицалъ онъ страшнымъ голосомъ.

Пробило половина одинадцатаго. Онъ началъ биться, метаться, вся комната дрожала отъ его усилій, ремни, желзо впивались въ его тло. И только.

То же молчаніе, то же безмолвіе. Нтъ помощи! Нтъ надежды!

Холодный потъ выступилъ на всемъ его тл. Слезы брызнули изъ его юныхъ глазъ и потекли ручьями по щекамъ. Онъ плакалъ, рыдалъ, ревлъ навзрыдъ, и едва не задохся отъ рыданій: такъ крпко сжимали его грудь кожаные ремни. Отъ времени до времени онъ вздрагивалъ съ такою силою, что желзная кровать скрипла подъ нимъ.

И такъ шли часы за часами, несчастный лежалъ скованный, кругомъ безмолвная, гробовая тишина, а душа его разрывалась отъ мукъ, которыхъ нельзя передать, нельзя описать.

Полный здоровья и юношескихъ силъ, онъ въ день своей свадьбы скованъ, какъ сумасшедшій. Теперь онъ ждалъ еще страшнйшаго: его мучители могли, имли силу, довести его до того, что ихъ ложь станетъ правдой и онъ дйствительно сойдетъ съ ума, сбсится!

Мы можемъ описать человка, тщетно стонущаго подъ гнетомъ жестокихъ оковъ, но какъ представить, что чувствуетъ душа его въ такую страшную минуту?

Подумайте объ этомъ, братья и сестры, если вы только не дали клятвы никогда не думать, читая романъ. Подумайте объ этомъ, ради самихъ себя! Альфреда очередь сегодня, завтра, быть можетъ, будетъ и ваша!

XXXVI.

Въ два часа служитель подошелъ на цыпочкахъ къ карцеру, отперъ дверь и осторожно заглянулъ въ комнату. Увидвъ, что опасный сумасшедшій лежалъ совершенно тихо, онъ подошелъ къ нему съ тарелкой жареной говядины и картофеля и пригласилъ его сть.

— Я не хочу, едва могъ произнесть Альфредъ.

— Вы должны.

— Какъ мн сть? да изъ чего же, вы думаете, я сдланъ? воскликнулъ несчастный молодой человкъ.— Пожалуйста, поставьте вашу тарелку и выслушайте меня. Я вамъ дамъ сто фунтовъ, если вы меня отсюда выпустите… ну, двсти… триста.

— Да вы давайте ужь тысячу, коли на то пошло, возразилъ съ грубымъ хохотомъ служитель.

— Что же, я согласенъ, съ жаромъ подхватилъ Альфредъ:— и поклонюсь еще вамъ за это въ ножки. Я вижу, вы не врите, что у меня есть деньги, даю вамъ честное слово, что я имю 10,000 ф. Мн оставилъ ихъ ддушка, и я на прошлой недли вступилъ во владніе этимъ капиталомъ.

— Что жь, это можетъ быть, сказалъ служитель очень хладнокровно:— но вы, я вижу, ничего не смыслите въ длахъ. Неужели вы думаете, что т, которые васъ сюда упрятали, позволятъ вамъ распоряжаться деньгами? Какъ бы не такъ.

Съ этими словами онъ слъ на кровать, и сталъ рзать говядину на маленькіе куски, вовсе не обращая вниманія на страшное впечатлніе, произведенное на Альфреда его словами. Молодой человкъ тотчасъ понялъ, не только весь ужасъ своего настоящаго положенія, но и все, что еще ожидало его впереди. Онъ невольно вздрогнулъ при мысли о танихъ ужасахъ.

— Ну, ну, потише, сказалъ служитель, по своему истолковывая эту дрожь.

Всякій страхъ или ужасъ, выражающіеся на лиц съумасшедшаго, приписываются всегда его стражами началу бшенства, его рыданія даже принимаются за скрежетъ зубовъ.

— О! будьте честны, благородны со мною, воскликнулъ жалобно Альфредъ.— Скажите, неужели злодй лишилъ меня свободы чтобъ украсть мои деньги?

— Какой злодй?

— Мой отецъ.

— Я ничего не знаю, возразилъ служитель:— конечно, по большей части причиной деньги, когда вашего брата молодёжь сажаютъ къ намъ. Но вы объ этомъ не должны думать, не то вы опять себя растревожите. Ну, скушайте свой обдъ какъ подобаетъ христіанину и не будемъ боле объ этомъ толковать.

— Оставьте тарелку здсь, любезнйшій, я помъ посл. Я теперь слишкомъ разстроенъ… И потомъ я не привыкъ такъ рано сть. Сдлайте одолженіе, оставьте.

— Съ большимъ удовольствіемъ, вы теперь ведете себя какъ слдуетъ джентльмену.

Альфредъ началъ упрашивать служителя расковать ему руки. Тотъ долго сопротивлялся, но, наконецъ, согласился.

Прошло еще четыре часа и тотъ же служитель, котораго звали Брауномъ, снова явился, уже теперь съ чашкою чая. Альфредъ обрадовался: во рту у него страшно пересохло, онъ выпилъ чай, сълъ кусокъ говядины изъ желанія сдлать пріятное служителю, и попросилъ даже еще чашку чаю.

Въ восемь часовъ, четыре человка служителей вошли въ комнату, раздли его, заставили его при себ умыться и пр., что очень его смутило, и наконецъ снова связали ему руки и привязали его ноги къ кровати, но грудь на этотъ разъ не стягивали, потому что недавно потеряли очень выгоднаго больнаго, который задохся ночью въ горячечной рубашк.

Въ этомъ положеніи пришлось Альфреду провести эту ночь, о блаженств которой онъ столько мечталъ.

— Моя свадебная ночь! Моя свадебная ночь! воскликнулъ онъ и горько зарыдалъ.

Мало по малу онъ началъ себя утшать надеждой, что его, здороваго человка, не могли долго принимать за сумасшедшаго. Онъ очень хорошо понималъ, что лучшее средство показаться несумасшедшимъ, было стараться всегда быть какъ можно тише и спокойне. Онъ ршился заснуть и набраться силами, чтобы съ достоинствомъ перенести свои невзгоды и тихо, медленно разстроить планы своихъ враговъ.

Онъ уже забылся, какъ вдругъ почувствовалъ, что что-то ползетъ по его лицу, онъ хотлъ замахнуться рукою, но он об были связаны и неподвижны. Онъ началъ метаться, биться, стонать. Его маленькіе мучители на минуту затихли, но потомъ снова забгали но всему его тлу, безжалостно кусая его.

Много бдныхъ людей свели съума эти маленькіе мучители, въ тхъ самыхъ заведеніяхъ, которыя созданы для исцленія сумасшедшихъ. Вмст съ роковымъ уединеніемъ и мрачнымъ безмолвіемъ Гров-Гоуза, эти крошечныя животныя побудили не одинъ слабый умъ перейти границу, отдляющую здоровый умъ отъ больнаго.

Видя, что спать нельзя, Альфредъ стиснулъ зубы и ршился перенести мужественно эту маленькую непріятность:

‘Кусайте, кусайте, крошечные злоди’, думалъ онъ: ‘постарайтесь, если можете, отвлечь мои мысли отъ жала, гораздо ядовите вашего’.

Они слушались, кусали его тло и поневол немного развлекали его мысли.

Такъ прошла эта ночь въ умственныхъ страданіяхъ и тлесномъ безпокойств. Съ разсвтомъ жестокія животныя исчезли, насытившись его кровью, и Альфредъ заснулъ крпкимъ сномъ.

Въ половин осьмаго явился смотритель съ тремя служителями и заставилъ его при себ одться. Потомъ опять сковали ему руки и повели завтракать въ общую столовую. Тамъ его посадили, какъ провинившагося ребёнка, на особую скамейку и приказали одному изъ опасныхъ сумасшедшихъ кормить его.

Тотъ повиновался и слъ подл Альфреда съ чашкой каши и большой деревянной ложной. Сначала онъ кормилъ его очень осторожно, но, потомъ, задумавшись и устремивъ безсознательно глаза въ пространство, сталъ такъ живо совать ложку за ложкой въ ротъ несчастнаго, что Альфредъ закричалъ:

— Тише! Тише! Я не могу сть такъ скоро, старина.

Что-то въ его голос поразило сумасшедшаго, онъ пристально посмотрлъ на Альфреда, тотъ взглянулъ ему прямо въ глаза и грустно улыбнулся.

— Гей! воскликнулъ сумасшедшій.

— Ну, что тамъ? грозно закричалъ служитель.

— Да этотъ человкъ совсмъ здоровый, такой же здоровый: — какъ я.

Всеобщій хохотъ встртилъ эти слова.

— Нтъ, онъ гораздо здорове меня, продолжалъ сумасшедшій:— я повременимъ забываюсь, не правда ли?

— Конечно, Джеми. Но почему вы думаете, что онъ несумасшедшій?

— Онъ посмотрлъ мн прямо въ глаза и улыбнулся.

— И это по вашему — врное средство узнать, сумасшедшій ли человкъ или нтъ?

— Еще бы, самое врное. Попробуйте, посмотритъ ли ла насъ и улыбнется ли кто изъ этихъ сумасшедшихъ нищихъ.

— А кто изобрлъ порохъ? сказалъ одинъ изъ оскорбленныхъ съ хитрымъ, коварнымъ выраженіемъ лица.

— Я — скотина, подлецъ, обманщикъ! воскликнулъ съ жаромъ Джеми.

И онъ началъ горячиться все боле и боле, такъ что, наконецъ, его сковали цпями, которыя поспшно сняли съ Альфреда, и привязали къ двумъ желзнымъ кольцамъ.

Его воинственный пылъ исчезъ въ ту же минуту, и онъ жалобно началъ шептать Альфреду:

— Вотъ какъ съ нами обходятся, сэръ. Я вижу, что вы джентльменъ, посмотрите только, что со мною длаютъ, и все только потому, что я изобрлъ это знаменитое вещество, принесшее столько великихъ благъ человчеству.

Теперь Альфреду приказали кормить Джеми, и онъ исполнилъ свою обязанность очень старательно.

Посл завтрака онъ спросилъ, нельзя ли ему видться съ содержателемъ заведенія.

Ему отвчали, что онъ не живетъ въ дом.

— Такъ нтъ ли доктора?

— Докторъ еще не прізжалъ.

Это взорвало Альфреда.

— Такъ кто же управляетъ этимъ вертепомъ разбойниковъ, когда атамановъ нтъ? воскликнулъ онъ съ сердцемъ.

— Я управляю, въ отсутствіи мистера Бэкера, сказалъ главный смотритель:— и я тебя выучу, какъ со мною обходиться, грубіянъ. Сковать его!

Черезъ пять минутъ ему сковали руки и отвели въ комнату, съ съ стнами, обитыми войлокомъ.

— Сиди тутъ, пока не выучишься уважать старшихъ, грубо сказалъ смотритель.

Альфредъ заходилъ взадъ и впередъ по комнат, кусая губы отъ злобы. Такъ прошло цлыхъ пять часовъ.

Передъ самымъ обдомъ, Браунъ повелъ его въ маленькую гостиную, въ которой за столомъ сидла мистриссъ Арчбольдъ. Она писала и не обратила вниманія на Альфреда, который смиренно стоялъ и дожидался, что она ему скажетъ. Наконецъ, она кончила и посмотрла на него.

— Я послала за вами, сказала она: — чтобъ дать вамъ хорошій совтъ: постарайтесь сойтидсь и расположить въ свою пользу служителей.

— Какъ, подружиться съ этими скотами? да я жажду ихъ крови. Я боюсь, сударыня, что кончится тмъ, что я здсь кого нибудь убью.

— Глупый мальчикъ, они вдь сильне насъ и поврьте, ваши враги только и желаютъ, чтобы вы сдлали такую глупость.

Она произнесла эти слова такъ нжно, съ такимъ женскимъ сочувствіемъ, что надежда снова блеснула въ сердц Альфреда и онъ Воскликнулъ:

— Ахъ, сударыня, вы, кажется, сожалете обо мн. Дайте мн бумаги и пера, чтобъ я могъ написать своимъ друзьямъ, гд я. Не откажите мн въ этомъ.

Мистриссъ Арчбольдъ приняла на себя прежній тонъ и, не сказавъ ни слова, дала ему все нужное для писанія и потомъ вышла изъ комнаты, заперевъ его на ключъ.

Онъ написалъ нсколько пламенныхъ словъ Джуліи, говоря, какъ онъ попался въ западню, но скрывая вс претерпваемыя имъ мученія. Въ конц онъ прибавилъ два слова къ Эдуарду, котораго просилъ пріхать освободить его со стряпчимъ и честнымъ докторомъ.

Мистриссъ Арчбольдъ вскор воротилась и онъ спросилъ у ней сургуча.

Она пополнила его просьбу.

— Но кого же мн послать на почту? спросилъ онъ.

— Очень просто. Здсь въ дом есть ящикъ, я вамъ покажу.

И она повела его къ ящику, онъ самъ опустилъ письмо, и въ пылу благодарности поцаловалъ ея руку. Она вздрогнула.

— Помните только, что не я вамъ совтовала писать. Я бы никогда не сказала своимъ друзьямъ, что я была въ сумасшедшемъ дом. Я бы старалась быть какъ можно тише, смирне, подружилась бы со всми служителями, ибо они— настоящіе здсь господа, и когда мн бы удалось освободиться, я скрыла бы отъ всхъ, гд была.

— Вы не знаете моей Джуліи! воскликнулъ Альфредъ:— она никогда не отвернется отъ меня, не подумаетъ худо обо мн, потому только, что меня незаконнымъ образомъ заперли въ сумасшедшій домъ.

— Незаконнымъ образомъ, мистеръ Гарди? Нтъ, вы ошибаетесь. Мистеръ Бэкеръ сказалъ мн, что приказъ принять васъ сюда былъ подписанъ однимъ изъ вашихъ родственниковъ, а свидтельство о вашемъ сумасшествіи подписано двумя изъ лучшихъ докторовъ по душевнымъ болзнямъ.

— Такъ что же такое, сударыня, если я здоровъ и столько же сумасшедшій, сколько вы?

— Въ этомъ и заключается все. Мистеръ Бэкеръ отвчалъ бы передъ законами, еслибъ онъ засадилъ въ свое заведеніе сумасшедшаго безъ приказа и двухъ докторскихъ свидтельствъ, но онъ не отвчаетъ, если на основаніи приказа и свидтельствъ онъ приметъ здороваго человка.

Альфредъ не хотлъ этому врить, но мистриссъ Арчбольдъ уврила его, что это было дйствительно такъ.

Услыхавъ это, онъ снова предался отчаянію, поблднлъ какъ полотно, и такъ жалобно посмотрлъ на мистриссъ Арчбольдъ, что она начала его утшать, что теперь здоровыхъ людей нельзя было держать въ сумасшедшемъ дом, что это бывало прежде

— Да и какъ держать-то? продолжала она:— лондонскіе сумасшедшіе дома ревизуются коммисарами четыре раза въ годъ, а провинціальные шесть: два раза коммисарами, и четыре раза ассизными судьями. Насъ будутъ ревизовать на этой недли или на будущей. Тогда вы можете говорить съ судьями, но, главное, будьте спокойны, скажите, что это по ошибк, предложите представить свидтельство и просите или, чтобъ васъ сейчасъ выпустили, или назначили формальное слдствіе. Конечно, ваши враги не осмлятся выйти на публичный судъ передъ коммисіею по разбору длъ по умопомшательству. Но главное, вы должны подружиться со слугами… и быть… очень смирными. Сказавъ это, она устремила на него свои большіе срые глаза.— Ну, если я вамъ позволю обдать со мною и первоклассными больными, прибавила она: — дадите вы мн слово, что будете вести себя прилично и не попытаетесь снова бжать?

Альфредъ задумался. Мистриссъ Арчбольдъ не сводила съ него глазъ, стараясь угадать его характеръ.— Даю слово, наконецъ, произнесъ онъ:— только позвольте мн сидть рядомъ съ вами. Я не могу смотрть безъ отвращенія на сумасшедшихъ.

Она свиснула едва слышно, явился Браунъ и повелъ Альфреда гулять. Проходя по одному изъ корридоровъ, молодой человкъ увидлъ, какъ мистриссъ Арчбольдъ гнала къ обду второклассныхъ своихъ паціентокъ, словно стадо свиней. Лишь только которая нибудь изъ нихъ останавливалась, чтобъ поглазть или поболтать, человколюбивая женщина бросалась на нее съ яростью стадной собаки и, схвативъ ее за плеча, грубо толкала впередъ.

За обдомъ Альфредъ имлъ удовольствіе сидть противъ господина, который во все время махалъ ему головой и улыбался. Однако, онъ не могъ вполн насладиться этимъ зрлищемъ, его развлекало маленькое обстоятельство. Сосдъ справа то и дло хваталъ съ его тарелки куски мяса и замнялъ ихъ своими обгрызками. Альфредъ сначала слегка замтилъ ему все неприличіе его поведенія, господинъ унялся, но вскор снова возобновилъ свои продлки, тогда Альфредъ очень тихо взялъ его за руку.

— Что тамъ такое? спросила мистриссъ Арчбольдъ, бросая на нихъ свой пытливый взглядъ.

— Ничего серьёзнаго, сударыня, отвчалъ Альфредъ:— только этотъ господинъ длаетъ мн честь предпочитать мою порцію своей. Вотъ и все.

— Мистеръ Куперъ! строго произнесла мистриссъ Арчбольдъ.

Куперъ, старшій смотритель, бросился на провинившагося, схватилъ его за шиворотъ и вытолкалъ изъ комнаты, несмотря на восклицанія Альфреда: ‘Не будьте съ нимъ такъ грубы!’

Видя, что его заступничество тщетно, Альфредъ молча положилъ свой приборъ и ничего боле не лъ во весь обдъ.

— Мн очень жаль, что я жаловался на такую бездлицу, сказалъ онъ громко, когда все утихло.

Вс присутствующіе посмотрли на него съ удивленіемъ, эта чувствительность показалась имъ совершенно неестественной, ибо привыкнувъ сами къ какому обращенію, они потеряли всякое чувство сожалнія къ другимъ.

Хотя Альфредъ былъ смиренъ, какъ овечка, впродолженіе всего дня, но его ночью снова помстили въ обитой комнат, на томъ основаніи, что онъ тамъ былъ наканун. Но на этотъ разъ его не привязали къ кровати. Поэтому теперь Альфредъ могъ бороться съ своими врагами лилипутами, однако, страшное ихъ количество скоро побороло его. Онъ не могъ спать, всталъ и хотлъ одться, но платье его, согласно правиламъ, лежаю за дверью.

Ему оставалось только ходить взадъ и впередъ по комнат.

Наконецъ разсвло, его повели завтракать вмст съ первоклассными больными. Завтракъ состоялъ изъ холоднаго чая, который налитъ былъ въ плоскихъ чашкахъ, и вмсто чайныхъ ложекъ хлебали столовыми. Хлбъ былъ нарзанъ тоненькими ломтями и намазанъ масломъ. Нкоторые изъ больныхъ вмсто чая ли кашу. Посл завтрака, Альфредъ пошелъ съ другими въ залу перваго класса и началъ съ нетерпніемъ считать часы и минуты, ожидая Эдуарда. Такъ прошло до обда, но Эдуарда все не было. Альфредъ продолжалъ считать минуты до самаго чая, но о помощи не было ни слуху ни духу. Онъ легъ спать съ отчаяніемъ въ сердц.

На другое утро, онъ снова сталъ ждать Эдуарда, къ двумъ часамъ его безпокойство такъ увеличилось, что онъ просилъ мистриссъ Арчбольдъ объяснить ему причину этого непонятнаго явленія. Она покачала головой, сказавъ, что родственники и пріятели всегда отказываются отъ человка, попавшаго въ сумасшедшій домъ.

— Ахъ, сэръ, обратилась къ Альфреду одна изъ больныхъ:— вы должны оставить всякую надежду имть извстіе отъ кого бы то ни было. Я вотъ тутъ пишу-пишу боле двухъ лтъ, и не получила въ отвта ни строчки отъ своей единственной дочери. Правда, она теперь стала важной барыней, но вдь я же работала день и ночь, чтобъ дать ей воспитаніе, иначе бы она такъ хорошо не вышла замужъ. Впрочемъ, я полагаю, что почтовый ящикъ въ сняхъ не настоящій и письма, опущенныя въ него, попадаютъ въ руки Бэкера, а не…

— Тише, мистриссъ Дентъ, сказала смотрительница, насупивъ брови:— вы говорите вздоръ и только понапрасну волнуетесь. Вы знаете, что вамъ запрещено говорить объ этомъ предмет. Помните это.

Бдная женщина тотчасъ замолчала. Мистриссъ Арчбольдъ такъ повелительно обращалась съ женщинами, что тмъ никогда и въ голову не приходило разсуждать.

— Мистеръ Бэкеръ, кажется, пробгаетъ эти письма, продолжила она, обращаясь къ Альфреду, и снова совершенно нжнымъ, сладкимъ голосомъ: — и т изъ нихъ, въ которыхъ наши бдные паціенты (и она кивнула головой на мистриссъ Дентъ) пишутъ что нибудь, что можетъ оскорбить или опечалить ихъ друзей, т письма дйствительно задерживаются. Но я уврена, что ваше письмо пошло. Впрочемъ, во всякомъ случа, лучше всего спросить объ этомъ мистера Бэкера. Онъ, по какому-то странному случаю, здсь.

Альфредъ общалъ быть смирнымъ, и мистриссъ Арчбольдъ выхлопотала ему аудіенцію у мистера Бэкера.

Это былъ разжившійся ростовщикъ, которому сильвертонскія власти, съ удивительнымъ знаніемъ человческаго сердца, всегда отличающимъ англійскихъ государственныхъ людей, позволили и до сихъ поръ позволяютъ наживать деньги, пользуясь несчастьемъ ближнихъ. Конечно, его обязали, чтобъ во глав его сумасшедшаго дома былъ докторъ, котораго, однако, ничего не мшало выгнать, если онъ имлъ неловкость вылечить больнаго и тмъ лишить Бэкера врнаго источника дохода.

Такъ-какъ вы, читатели, слава-богу, не власти, распоряжающіяся судьбою англійскаго народа, то я могу вамъ сказать, что для этого ростовщика было все равно, сумасшедшіе или нтъ содержатся въ его заведеніи, его торговля, его ремесло состояло въ томъ, чтобъ какъ можно боле нахватать людей и какъ можно доле ихъ удержать у себя — вотъ и все, о другомъ ни о чемъ онъ и не думалъ.

Въ подобныхъ заведеніяхъ есть цлое собраніе стереотипныхъ фразъ, общихъ формулъ, которыми мстныя власти и большая часть ревизоровъ озадачиваютъ такихъ новичковъ, какъ Альфредъ. Поэтому и Бэкеръ, содержавшій уже впродолженіе нсколько лтъ сумасшедшіе дома и коротко знавшій эту систему, встртилъ Альфреда подобной готовой формулой.

— Письма, молодой человкъ, отвчалъ онъ на его вопросъ: — не относятся до меня. Они поступаютъ къ доктору, который отправляетъ ихъ въ почтамтъ, кром тхъ, которыя онъ считаетъ нужнымъ задержать.

Альфредъ спросилъ, нельзя ли ему видть доктора.

— Онъ ухалъ, отвчали ему. (Формула). Альфредъ едва могъ удержаться, чтобъ не вспылить.

На другой день, и то только посл обда, ему удалось поймать доктора.

— Мои письма, сэръ! воскликнулъ онъ.— Конечно, вы не были такъ жестоки, чтобъ перехватить ихъ?

— Я никогда не перехватываю писемъ, сказалъ докторъ съ оскорбленными достоинствомъ.— Я смотрю только на имена тхъ, которые пишутъ ихъ, и передаю мистеру Бэкеру, съ моими замчаніями. Если нкоторыя изъ нихъ задерживаются, то онъ за это отвчаетъ.

— Онъ говоритъ, что это — ваше дло.

— Не можетъ быть. Вы его не поняли.

— Нтъ, сэръ, я совершенно его понялъ. Теперь ясно, что мои письма украдены ннъ ііли вами. Мн нужно доискаться, кто изъ васъ именно ихъ укралъ.

Докторъ отпарировалъ ударъ самой употребительнйшей и любимой формулой:

— Вы волнуетесь, сэръ, успокойтесь, успокойтесь, или тмъ доле вамъ придется здсь остаться.

Альфредъ выигралъ этимъ свиданіемъ только то, что докторъ прописалъ ему очень сильное усыпительное средство.

Старшій смотритель принесъ ему лекарство, когда онъ уже лежалъ въ постли. Альфредъ отказался принять его, тогда Куперъ свиснулъ и въ одну секунду комната наполнилась служителями,

— Ну, сказалъ хладнокровно Куперъ:— пей сейчасъ, или теб насильно выльютъ лекарство въ глотку.

— Лучше примите, сэръ, совтовалъ Браунъ:— это докторъ вамъ прописалъ.

— Докторъ? Позовите его ко мн.

— Онъ ухалъ.

— Онъ никогда не прописывалъ этого! воскликнулъ Альфредъ.— Вы хотите, поддецы, меня отравить. Нтъ, я не выпью. Караулъ! Караулъ!

Я лучше не буду описывать послдовавшей за этимъ борьбы, которая, конечно, кончилась побдой сильнаго надъ слабымъ, и лекарство было влито въ ротъ Альфреду посредствомъ рожка.

Браунъ побжалъ донести обо всемъ мистриссъ Арчбольдъ, и не забылъ даже передать слова Альфреда.

— Не бойтесь, сказала она: — это — только успокоительная микстура, которую такъ любитъ этотъ старый дуракъ. Бдный мальчикъ не поспитъ одну ночку, вотъ и все. Завтра, прежде всего, пойдите посмотрите, что онъ длаетъ.

Въ ночь у Альфреда страшно разболлась голова и сдлался жаръ, утромъ, онъ началъ бредить. Въ такомъ положеніи его нашелъ Браунъ. Онъ громко что-то говорилъ и все повторялъ страшныя слова:

‘Справедливое отцеубійство! Справедливое отцеубійство!’

Браунъ побжалъ тотчасъ къ мистриссъ Арчбольдъ. Та вскочила, наскоро одлась и отправилась въ комнату Альфреда, онъ уже очнулся и у него сильно текла кровь изъ носа. Она очень испугалась и старалась остановить кровь, но Альфредъ сказалъ, что отъ этого ему гораздо легче.

— Я теперь вижу, говорилъ онъ: — что этотъ ядъ совсмъ ослпилъ меня.

Ему развязали ноги, положили его свободно и мистриссъ Арчбольдъ послала Брауна за чашкой крпкаго кофе и стаканомъ водки. Онъ выпилъ ихъ залпомъ и тотчасъ крпко заснулъ. Этотъ сонъ докторъ приписалъ своему лекарству, но въ сущности это было слдствіе совершеннаго истощенія силъ посл горячечнаго припадка, причиненнаго его проклятымъ лекарствомъ.

— Браунъ, сказала мистриссъ Арчбольдъ: — если докторъ Бэли опять пропишетъ ему это усыпительное, то вы мн скажите. Я не позволю этому старику сгубить мальчика, пока я здсь.

Но мистриссъ Арчбольдъ ошибалась: докторъ Бэли вовсе не хотлъ губить Альфреда, онъ не былъ злодй, но гораздо опаснйшее животное — онъ былъ просто дуракъ.

Микстура, которую онъ прописалъ, не произвела бы, конечно, никакого дурнаго дйствія на сумасшедшаго, хотя и не принесла бы ему никакой пользы. Но здоровому человку она была опасна: она слишкомъ воспаляла мозгъ. Альфредъ для простого глаза былъ здоровымъ человкомъ, но Бэли былъ докторомъ медицины уже много лтъ, слдовательно, просто ничего не могъ видть. Онъ на Альфреда Гарди смотрлъ сквозь темныя очки и этими очками служили свидтельства о его сумасшествіи, подписанныя докторами Вичерли и Спирсомъ.

Быть можетъ, современемъ, онъ забудетъ объ этихъ свидтельствахъ и увидитъ, что Альфредъ не сумасшедшій, но и тогда онъ, конечно, припишетъ это великолпному дйствію своихъ лекарствъ.

Между тмъ, этого несчастнаго молодаго человка вели твердыми, врными шагами къ неминуемому сумасшествію. Съ одной стороны, умъ его терзали самыя мучительныя мысли о несправедливости, очевидной остановк его писемъ и боязни Бэкера допустить до него друзей, съ другой стороны, постоянная безсонница, поддерживаемая искусственными способами, оковами, кусающими животными, лаемъ собакъ и пр. и пр. совершенно разстроивала его здоровье.

Черезъ недлю, Альфреду наконецъ удаюсь привести въ исполненіе мечту, которую онъ питалъ все это время, то-есть свести на очную ставку Бэкера и доктора.

— Ну! воскликнулъ онъ: — вы говорите, что онъ задерживаетъ письма, онъ говоритъ, что вы. Который изъ двухъ говоритъ правду?

Они были поражены неожиданностью удара, и смотрли другъ на друга съ недоумніемъ.

— Посмотрите мн въ глаза, милостивые государи, продолжалъ Альфредъ, пользуясь ихъ смущеніемъ.— Вы не посмете сказать, чтобъ вы не были убждены въ томъ, что я не сумасшедшій? А! Вы отворачиваетесь. Вы не смете мн въ лицо сказать такой лжи. Вы врите въ Бога? Я знаю, что врите, такъ если вы не можете меня выпустить, то не будьте такими подлецами, не задерживайте моихъ писемъ, не возбраняйте мн судиться, честнымъ, публичнымъ судомъ.

Докторъ теперь нашелся и смло отвчалъ формулою:

— Публичный судъ былъ бы величайшимъ для васъ несчастіемъ. Успокойтесь, не волнуйтесь.

Тутъ надо замтить вамъ, читатель, что въ сумасшедшихъ домахъ есть своего рода предубжденія, и одно изъ нихъ состоитъ въ томъ, что призваніе имени Господа-Бога — самый врный признакъ начинающагося припадка бшенства.

Эти великіе философы забываютъ, что перехватывая письма, возбраняя публичные суды, и, однимъ словомъ, лишая заключенныхъ всхъ средствъ искать справедливости на земл, они невольно заставляютъ ихъ обращать свои мольбы къ тому, кто одинъ видитъ все, что творится въ этихъ мрачныхъ трущобахъ.

На основаніи этого предубжденія, всякій, кто громко призывалъ въ Гров-гоуз имя своего Бога, былъ тотчасъ же подвергаемъ успокоительнымъ средствамъ. Эти успокоительныя средства состояли въ морфин, кротоновомъ масл и мушк.

— Докторъ приказалъ вамъ поставить мушку, сказалъ смотритель, входя въ комнату Альфреда.

— Зачмъ? Я бы хотлъ поговорить съ нимъ.

— Онъ ухалъ.

Эта странная манера, приказать пытку и самому ухать, окончательно взорвала Альфреда, и, вполн сознавая, что его поборятъ, онъ все-таки снова вступилъ въ драку и побилъ двухъ служителей, но, конечно, кончилось тмъ, что его сковали и потомъ, преспокойно обрзавъ ему волосы, налпили на голову мушку.

Несмотря на все это, упрямый молодой человкъ не хотлъ сходить съума. Его мучители начали мало-по-малу его уважать за это постоянство и отвели ему особую, очень приличную спальню. Вмст съ тмъ ему отдали его вещи, и каждый день водили гулять со служителемъ по лужайк передъ домомъ, понято, въ это время вс ворота и калитки наглухо запирались.

Въ одну изъ такихъ прогулокъ, онъ услыхалъ, что сторожъ у парадныхъ воротъ свиснулъ три раза, служитель, находившійся при немъ, также свиснулъ и заторопилъ Альфреда идти къ дому, въ которомъ раздались свистки по всмъ направленіямъ.

— Что это такое? спросилъ Альфредъ.

— Ассизные судьи пріхали ревизовать насъ, отвчалъ ему служитель: — ступайте въ свою комнату.

— Да, я пойду, отвчалъ Альфредъ:— и служитель поспшно убжалъ.

Весь домъ страшно переполошился, везд поднялась суматоха. Вс цпи, колодки и другія орудія насилія и пытки запрятаны подальше, на всхъ постеляхъ положено чистое блье, хотя были и такія, которыя никогда не видывали такой роскоши. Наконецъ, явились два ревизора и ихъ прямо провели въ гостиную.

Ихъ встртила тамъ мистриссъ Арчбольдъ. Все приняло новый непривычный глазу видъ: комнаты были чисто вымыты и убраны, вс смотрители и служители, даже самые жестокіе, стали теперь ласковы, учтивы, и, конечно, за нсколько мгновеній до появленія ревизоровъ, чтобы перемной обращенія не поразить больныхъ передъ высокими постителями.

Альфредъ едва не прыгалъ отъ счастія. Ему слдовало только не горячиться и вести себя тихо, спокойно, и онъ завтра будетъ уже на свобод, первымъ его дломъ было хорошенько причесаться и надть лучшее свое платье.

Одежда несчастныхъ, содержимыхъ въ сумасшедшихъ домахъ, благодаря скупости ихъ родственниковъ или корыстолюбію властей, длаетъ ихъ на взглядъ гораздо боле сумасшедшими, чмъ они надл. Обыкновенно платье у нихъ или ужасно истаскано и изношено, или имъ жертвуютъ какую нибудь старую, никуда негодную ветошь, говоря:

— Бдные, они уже принадлежатъ не свту, имъ все равно, если это сдлано и не по мод (формула).

Этимъ образомъ убивается чувство самоуваженія, особливо въ женщинахъ, что содйствуетъ, вмст со всми другими средствами, къ боле продолжительному задержанію несчастныхъ въ сумасшедшемъ дом.

Сильвертонскій Гров-гоузъ особливо поражалъ странностью одеждъ своихъ обитателей. Когда Бэкеръ получалъ деньги на одваніе больныхъ, онъ всегда отправлялся изъ одной своей лавочки въ другую и отъискивадъ тамъ необходимыя вещи въ грудахъ невыкупленныхъ залоговъ. Альфредъ усплъ уже замтить, что многіе изъ больныхъ казались гораздо боле дикими, чмъ обыкновенно, благодаря короткимъ панталонамъ и юпкамъ, узкимъ — сжимавшимъ горло рубашкамъ, уродливымъ башмакамъ, забракованнымъ коммисаріатомъ, праддовскимъ сюртукамъ и т. д. Поэтому онъ самъ очень тщательно одлся, покрылъ выбритую свою голову модной черной шляпой и оставилъ дверь своей комнаты открытой, чтобъ выскочить при первой надобности. Ему пришлось ждать недолго: одинъ изъ ревизоровъ скоро прошелъ мимо по корридору. Это былъ дородный старикъ съ круглымъ, честнымъ лицомъ, который старался всми силами казаться умне чмъ былъ. За нимъ слдовали Куперъ и докторъ, Бэкера еще не было, но за нимъ послали.

Увидавъ ихъ еще издали, Альфредъ вышелъ, изъ своей комнаты, почтительно снялъ шляпу и попросилъ переговорить два слова наедин съ ревизоромъ. Старикъ очень любезно поклонился, ибо взглянувъ только на лицо Альфреда и на его платье, никакой безпристрастный человкъ не подумалъ бы, что онъ сумасшедшій.

Но докторъ нагнулся къ нему и шепнулъ на ухо:

— Берегитесь, сэръ, это очень опасный.

Эти слова — самая дйствительная изъ всхъ формулъ. Какъ можетъ неопытный человкъ знать наврно, что подобное увреніе ложь? Къ тому же, какъ судья ни любитъ справедливости къ другимъ, но все же своя рубашка ближе къ тлу и собственная безопасность дороже всего. Поэтому очень естественно, что сквайръ Толлетъ отказалъ Альфреду въ секретной аудіенціи и даже отступилъ шагъ назадъ, выказавъ нкоторое волненіе. Альфредъ умолялъ его не слушать чужихъ внушеній.

— Честный человкъ не станетъ шептать, сказалъ онъ: — не допустите, чтобъ онъ возстановилъ васъ противъ меня, честью клянусь, что я столько же сумасшедшій, сколько вы, и онъ это самъ очень хорошо знаетъ. Пожалуйста, смотрите и судите сами, только такимъ образомъ вы добьетесь до истины въ этомъ вертеп разбойниковъ.

— Не волнуйтесь, мистеръ Гарди, сказалъ докторъ съ отцовскою любовью (формула).

— Не прерывайте меня, докторъ, продолжалъ Альфредъ:— я такъ же спокоенъ, какъ вы, нтъ, я еще спокойне. Посмотрите, какъ вы поблднли отъ страха, что васъ обличатъ въ незаконномъ задержаніи совершенно здороваго человка. О, сэръ! воскликнулъ онъ, обращаясь къ судь:— не бойтесь, я васъ не трону, даже не буду сердиться — по крайней мр — въ словахъ: горе слишкомъ велико, чтобъ я могъ думать о такихъ мелочахъ. Я — оксфордскій студентъ, сэръ, и уже получилъ не одну награду. Но, по несчастью, мать моя завщала мн благородное сердце и десять тысячъ фунтовъ. Я люблю молодую двушку, которой имя не хочу называть въ этомъ разбойничьемъ притон. Отецъ мой — извстный банкиръ, теперь банкротъ и воръ въ Баркинтон. Онъ прогулялъ свои собственныя деньги и теперь хочетъ поживиться чужими и, между прочимъ, деньгами своего роднаго сына. Онъ обманомъ заманилъ меня сюда, въ самый день моей свадьбы, чтобъ завладть моими деньгами и лишить меня той, которую я люблю боле своей жизни. Я прошу васъ, сэръ, чтобы вы меня отпустили, или если вы не довольно надетесь на собственное сужденіе, то я требую назначить особую коммиссію и разобрать дло публично судебнымъ порядкомъ.

— Это публичное обличеніе было бы самымъ непріятнымъ дломъ для васъ и вашихъ друзей, возразилъ докторъ. (Формула).

— Только виноватый боится свта, сэръ, быстро отвчалъ Альфредъ.

Мистеръ Толлетъ сказалъ, что, по его мннію, больной имлъ право быть судимъ передъ особой коммиссіею, и записалъ его требованіе. Потомъ онъ спросилъ, иметъ ли Альфредъ что сказать противъ служителей, ды, постелей и т. д.

— Сэръ, отвчалъ Альфредъ: — я предоставляю жаловаться объ этомъ дйствительно сумасшедшимъ. Мое страшное горе заглушаетъ мелкія непріятности.

— Такъ вы соглашаетесь, что съ вами здсь хорошо обходятся?

— Я ни съ чмъ не соглашаюсь, сэръ. Я только не хочу тревожить васъ мелочами, когда вы были такъ добры, что взялись изслдовать вопіющее зло.

— Это очень благоразумно съ вашей стороны, сказалъ мистеръ Толлетъ: — я васъ еще увижу, сэръ, на возвратномъ пути.

Альфредъ долженъ былъ довольствоваться этимъ общаніемъ, онъ почтительно поклонился и ушелъ въ свою комнату.

— Онъ, кажется, столько же сумасшедшій, сколько я, замтилъ судья посл его ухода.

Докторъ только улыбнулся и судья, не зная, что эта улыбка была также формулой, задумался и потомъ спросилъ, кто подписалъ свидтельства о сумасшествіи Альфреда.

— Вичерли и еще другой докторъ.

— Докторъ Вичерли? Это, кажется, большой авторитета въ вашемъ дл?

— Одинъ изъ первыхъ въ Англіи.

— Такъ поэтому надо полагать, что онъ боле или мене сумасшедшій.

— Онъ очень опасенъ повременимъ, но въ свтлыя минуты такой тихій, отличный господинъ, настоящій джентльменъ (формула).

— Какъ это грустно!

— Ужасно! Онъ — самый интересный изъ моихъ паціентовъ (формула), хотя повременимъ онъ и буянитъ. Не желаете ли взглянуть на медицинскій журналъ о немъ?

— Да, посл.

Ревизія продолжалась. Ревизоръ любовался чистыми простынями, покрывавшими грязныя постели, кишившія всевозможными наскомыми, и просилъ самыхъ толковыхъ изъ больныхъ говорить съ нимъ откровенно и представить жалобы, если есть таковыя. Эти вопросы, длаемые по обыкновенной мудрости ревизоровъ, при Купер и доктор, неотстававшемъ ни на шагъ отъ Толлета, вызывали одинъ отвтъ, что съ ними обходились отлично. Этотъ отвтъ былъ единодушнымъ по той причин, что еслибъ они сказали правду, то ревизоры не могли сразу улучшить ихъ положеніе, а власти могли по отъзд судей загнать и забить ихъ до смерти. Поэтому они, несчастные, всегда говорятъ, что имъ очень хорошо въ Гров-гоуз.

Такъ и въ извстномъ дл мистриссъ Турнеръ, коммиссары по дламъ объ умопомшательств, осматривая акомбскій сумасшедшій домъ, ничего не могли узнать отъ несчастной женщины, кром того, что она очень счастлива подъ мирною властью добраго Меткафа, присутствовавшаго при этомъ. Только благодаря чуду, публика узнала всю правду, а чудеса, особенно въ наше время, очень рдки.

Между тмъ, Альфреда начало терзать сомнніе. Онъ зналъ, что докторъ теперь совершенно завладлъ умомъ эсквайра Толлета, который, какъ старикъ, легко поддавался чужому вліянію, а это общало мало хорошаго. Кром Толлета былъ еще другой ревизоръ, но конечно, ему помшаютъ всячески и хитростью и силой поговорить съ нимъ. Онъ оставилъ дверь открытой и ждалъ, что будетъ. Вдругъ онъ увидлъ, что сидлка Ганна быстро пробжала въ сосднюю пустую комнату, съ передникомъ, полнымъ какихъ-то вещей. Эта сидлка была молодая двушка съ хорошенькимъ, почти дтскимъ лицомъ и сильными, мощными руками, которымъ бы позавидовалъ любой кузнецъ. Я полагаю, что эта сила мускуловъ, а не ея красота заставила уважать ее какъ Бэкера и К, такъ и всхъ ея паціентокъ. Не было ни одной изъ нихъ, маленькой или большой, смирной или опасной, которую Ганна не могла бы въ одну секунду смирить и сковать безъ всякой посторонней помощи. И надо ей отдать справедливость, она и пользовалась своей силой при малйшемъ удобномъ случа. Она рдко заходила въ ту часть дома, гд содержался Альфредъ, но когда она его встрчала, то всегда улыбалась ему очень любезно. Поэтому онъ теперь ршился поговорить съ ней, надясь тронуть ее своимъ горестнымъ положеніемъ. Онъ хорошо видлъ, что она длала, но не хотлъ подать вида, чтобъ не оскорбить ее, и отойдя шага на два назадъ, тихонько сказалъ: — сидлка Ганна! это вы?

— Да, это я, отвчала та рзко, выходя изъ комнаты и запирая ее.— Что вамъ угодно, сэръ?

— Если вы женщина, сжальтесь надо мною! произнесъ Альфредъ, всплеснувъ руками.

Она была поражена неожиданностью его словъ и смутившись, промолвила: — Я ничего не могу сдлать. Я — простая служанка.

— Хоть, по крайней мр, скажите мн, гд мн найти ревизора, прежде чмъ меня опять запрутъ или скуютъ?

— Шш! Говорите тшпе, сказала Ган7а:— вы уже жаловались одному, не правда ли?

— Да, но онъ, кажется, слабый, старый дуракъ. Гд другой? скажите, умоляю васъ, скажите!

— Я не могу, право, не могу. Ну, ужь Богъ съ вами. Бгите въ госпитальную палату, скоре.

Альфредъ побжалъ и усплъ достичь палаты, прежде чмъ его перехватили. Тамъ ему прямо попался на встрчу второй ревизоръ, мистеръ Вэнъ. Это былъ мужчина, лтъ тридцати, очень загорлый, въ коротенькомъ сюртучк, съ хлыстомъ въ рукахъ, онъ былъ вліятельный тори и богатый землевладлецъ графства.

Въ ту самую минуту, когда Альфредъ вбжалъ въ одну дверь, Боперъ вошелъ въ противоположную, но молодой человкъ первый почтительно поклонился и попросилъ позволенія переговорить съ ревизоромъ наедин.

— Непремнно, сэръ, отвчалъ мистеръ Вэнъ.

— Берегитесь, сэръ, онъ — опасный, шепнулъ Бэкеръ. Выраженіе лица мистера Вэна тотчасъ измнилось. Но на этотъ разъ Альфредъ услышалъ формулу, и сказалъ совершенно спокойно: — не врьте ему, сэръ, я совсмъ не сумасшедшій. Посмотрите на меня и судите сами.

— Это пунктъ его сумасшествія! возразилъ Бэкеръ.— Послушайте, мистеръ Гарди, я вамъ позволяю много вольностей, но вы уже во зло употребляете свою свободу. Вы не должны утруждать почтеннаго мистера Вэна вашими фантазіями. Подумайте, сэръ: вдь вы здсь не одинъ.

Альфредъ съ отчаяніемъ посмотрлъ на мистера Вэна, онъ думалъ, что его судьба ршена, и ему не позволятъ даже говорить.

Но мистеръ Вэнъ, тронутый ли жалобнымъ взглядомъ Альфреда, или раздосадованный вмшательствомъ Бэкера, посмотрлъ на него очень холодно, и сказалъ ршительно:— Замолчите, сударь, и дайте этому господину сказать мн, что онъ желаетъ.

XXXVII.

Альфредъ разсказалъ свою исторію очень тихо и скромно, не позволяя себ ни одного лишняго слова. Дйствительно, его разсказъ былъ такъ простъ и завлекателенъ, его логика такъ ясна, что нкоторые изъ больныхъ подошли къ нему поближе и слушали съ любопытствомъ, большая же часть, конечно, глядла на него съ изумленіемъ.

Кончивъ свой разсказъ, Альфредъ предложилъ представить Додовъ въ свидтели, что 14,000 ф. не были его фантазіею, а существовали въ дйствительности. Кром того, онъ просилъ обратиться къ его сестр и нсколькимъ друзьямъ, которые подтвердятъ, что онъ не сумасшедшій. Онъ писалъ изъ сумасшедшаго дома къ своей невст и ея брату, но его письма перехватили, чтобъ ни одинъ честный человкъ не узналъ, гд онъ.

Онъ кончилъ тмъ, что совершенно убдилъ мистера Вэна въ справедливости своихъ словъ. Тотъ видлъ ясно, что онъ не сумасшедшій, а отецъ его — низкій мерзавецъ.

Посл этого мистеръ Вэнъ спросилъ, не иметъ ли онъ чего открыть о положеніи сумасшедшаго дома.

— Я бы ничего не сказалъ изъ личнаго интереса, началъ Альфредъ:— но ради людей, запертыхъ тутъ на всю жизнь, я вамъ открою всю правду, какъ она ни ужасна.— Ну-съ, здсь надо перечистить вс постели и кровати, вывести всевозможныхъ гадовъ, уничтожить вс орудія пытки навсегда, а не прятать ихъ только на время вашего осмотра, какъ теперь сдлали. Сумасшедшіе не смютъ вамъ жаловаться, ибо въ прошлый разъ, когда одинъ изъ нихъ, мистеръ Петвортъ, пожаловался ревизорамъ, то не успли они выйти заворота, какъ Куперъ, для примра, сковалъ его, повалилъ на землю и началъ душить колнками, приговаривая: ‘Я тебя выучу жаловаться.’ Но нкоторые изъ сумасшедшихъ посмирне тотчасъ поняли, что я не принадлежу къ ихъ числу и потому осмлились открыть мн, что служители моютъ ихъ какъ кучера экипажи. Ихъ раздваютъ до-гола, сажаютъ на каменныя плиты, моютъ швабрами и потомъ, не обтирая, одваютъ въ ихъ грязное, вонючее платье. Они говорятъ также, что ихъ кормятъ жесткой или гнилой говядиной, черствымъ хлбомъ, вонючимъ масломъ и сгнившею зеленью. Что же касается до сна, то такого слова здсь почти не знаютъ. Кровати такъ коротки, что ноги торчатъ въ воздух, а животныя, которыхъ омерзительно называть, кусаютъ васъ всю ночь, наполняя комнату отвратительнымъ запахомъ. Кром того, собаки своимъ постояннымъ лаемъ на двор будятъ васъ, едва успешь сомкнуть глаза, и даже когда усталость поборетъ вс эти препятствія, то докторъ, получающій, кажется, жалованье за то, чтобъ сводить съ ума, а не исцлять, приказываетъ силой поставить вамъ мушку на голову или даетъ вамъ опіумъ, морфинъ и другія раздражающія средства. Онъ однажды силою влилъ мн въ горло именно такого лекарства, и я всю ночь страдалъ страшной головной болью, слпотой и кровотеченіемъ изъ носа, мистриссъ Арчбольдъ этому свидтельница. О, сэръ, умоляю васъ, вникните, разберите все это, ради тхъ несчастныхъ, которыхъ Богъ постилъ такимъ горемъ, какъ потеря разсудка. Мн эти мученія ни почемъ: я — человкъ здоровый, меня обманомъ отторгнули отъ любви и счастья и ввергли въ сумасшедшій домъ, мн какое дло до того, хорошо ли здсь или худо, вы для меня можете сдлать только одно — возвратить мн свободу, какъ человку и англійскому гражданину — свободу, которую у меня обманомъ отняли злостный банкротъ и купленные имъ доктора.

— Ну, мистеръ Бэкеръ, что вы на это скажете? спросилъ мистеръ Вэнъ.

Бэкеръ улыбнулся съ удивительнымъ спокойствіемъ и отвчалъ съ хитрою осторожностью:

— Мистеръ Гарди — честный, благородный человкъ и, слдовательно, вполн убжденъ въ справедливости всего имъ сказаннаго, но, увы, это — только фантазіи, плодъ его разстроеннаго воображенія. Вопервыхъ, его отецъ не имлъ ничего общаго съ его присылкою сюда (Альфредъ вздрогнулъ, но потомъ недоврчиво улыбнулся). Вовторыхъ, у насъ здсь нтъ никакихъ орудій пытки, кром двухъ паръ ручныхъ колодокъ и двухъ горячечныхъ рубашекъ, но и т мы очень рдко употребляемъ, вы знаете, главное исправительное средство у насъ — комнаты, съ мягко обитыми стнами. Что же касается животныхъ, прибавилъ онъ, горячась все боле и боле:— то я готовъ състь перваго клопа, котораго мн покажутъ.

Фантазіи, разстроенное воображеніе — важныя, многозначущія слова, особливо въ сумасшедшихъ домахъ: они имютъ огромное вліяніе на постителей-новичковъ, и потому неудивительно, что слова Бэкера поразили ревизора. Альфредъ, увидвъ это по внезапно перемнившемуся выраженію его лица и боясь, что если ему не удастся доказать своихъ мелочныхъ показаній, то никто не повритъ ему въ главномъ, сказалъ съ видимымъ спокойствіемъ:

— Позвольте доказать, что это не фантазіи.

— Сдлайте одолженіе, вы этимъ окажете мн большую заслугу, сказалъ мистеръ Вэнъ.

Бэйеръ видимо смутился.

— Начните съ орудій пытки, отыщите мн ихъ и покажите, прибавилъ ревизоръ.

Лицо Бэкера прояснилось: онъ былъ вполн увренъ, что ихъ невозможно отыскать.

— Сейчасъ, отвчалъ Альфредъ:— слдуйте за мною.

И онъ пошелъ прямо къ сосдней комнат съ его спальней. Дверь была заперта, онъ спросилъ ключъ у Бэкера. Тотъ отвчалъ, что у него нтъ, обратились къ Куперу — тотъ же отвтъ, послали искать ключъ — вскор пришли сказать, что ключъ потерянъ.

— Я такъ и ожидалъ, сказалъ Альфредъ:— пошлите, пожалуйста, за кочергой, сэръ, я открою дверь.

— Принесите кочергу, повторилъ мистеръ Вэнъ.

— Боже мой! Что вы длаете, сэръ! воскликнулъ Куперъ:— да онъ расшибетъ намъ всмъ головы кочергою. Вы не поврите, какой онъ страшный, когда взбсится.

— Вы отлично лжете, Куперъ, замтилъ съ усмшкой Альфредъ.

— Принесите мн кочергу, сказалъ повелительно мистеръ Вэнъ.

Куперъ отправился за ней и принесъ вмсто нея ключъ.

Дверь отперли и вс вошли въ комнату. Альфредъ заглянулъ подъ постель — тамъ ничего не было, кром громадныхъ комковъ пыли. Онъ остановился какъ вкопанный, холодный пота выступилъ у него на лбу: онъ понималъ, что не отыщи онъ теперь орудій пытки, все для него пропало.

— Ну, сэръ, сказалъ Вэнъ, торжественно:— гд же они?

Альфредъ увидлъ въ сторон маленькій комодъ, онъ бросился къ нему, но онъ былъ пустъ. Бэкеръ и Куперъ молча улыбались, но такъ, что ревизоръ видлъ эту улыбку-формулу. Альфредъ воротился къ кровати и тряхнулъ ее изо всей силы. Куперъ и Бэкеръ вдругъ перестали улыбаться, Альфредъ тотчасъ замтилъ это и продолжалъ трясти кровать.

— Стойте! тамъ что-то звенитъ, воскликнулъ мистеръ Вэнъ.

— Это желзная кровать и очень старая, поспшилъ объяснить Бэкеръ.

Но Альфредъ быстро сорвалъ простыни, поднялъ матрасъ и подъ лимъ открылся большой плоскій ящикъ, полный цпями, колодками и другими орудіями инквизиціи.

— Боже праведный! воскликнулъ Бэкеръ, съ неподдльнымъ удивленіемъ, которому позавидовалъ бы любой актёръ:— откуда это сюда попало? Вроятно, ихъ здсь спряталъ прежній содержатель.

Мистеръ Вэнъ отвчалъ только взглядомъ презрнія и послалъ тотчасъ Купера за мистеромъ Толлетомъ.

— Сэръ, воскликнулъ Альфредъ, пользуясь минутой:— вс мои фантазіи такъ же справедливы, если ихъ изслдовать.

— Он будутъ изслдованы, сэръ, я вамъ даю честное слово, произнесъ торжественно мистеръ Вэнъ.

Скоро явился и мистеръ Толлетъ, и оба судьи въ первый разъ въ жизни приступили къ настоящей, дльной ревизіи. Они начали поступать какъ слдовало при осмотр подобныхъ мрачныхъ трущобъ, они не врили ничему, подозрвали все, разспрашивали каждаго больнаго поодиночк. Прямымъ слдствіемъ било открытіе страшныхъ жестокостей, нечистоты, безпорядковъ, прикрытыхъ до сихъ поръ филантропическими формулами и чистыми простынями. Кончивъ осмотръ, они сдлали Бэкеру и его подчиненнымъ строжайшій выговоръ и объявили, что запретятъ содержать больницу для умалишенныхъ, если въ будущій ихъ пріздъ все не измнится къ лучшему. Потомъ они приказали уложить въ свою карету вс цпи, колодки и прочія орудія пытки, и наконецъ приступили къ изслдованію дла объ Альфред. При этомъ изслдованіи присутствовалъ только докторъ Бэли, Бэкера изгнали изъ комнаты.

Прежде всего прочли приказъ принять Альфреда въ сумасшедшій домъ, дйствительно, оказалось, что онъ былъ подписанъ не его отцомъ. Потомъ они съ должнымъ вниманіемъ разсмотрли свидтельство о его сумасшествіи, особливо данное докторомъ Вичерли. Великій ученый свидтельствовалъ, что Альфредъ былъ подверженъ головнымъ болямъ, безсонниц, ночнымъ видніямъ, иллюзіи о какихъ-то неизвстныхъ деньгахъ, и неожиданному отвращенію къ любимому отцу. Въ послдній же разъ, какъ докторъ его видлъ, онъ выходилъ изъ себя отъ гнва и злобы и не щадилъ угрозъ, которыхъ нельзя было объяснить никакими побудительными причинами.

Это свидтельство значительно поколебало мнніе почтенныхъ ревизоровъ, но они на этомъ не остановились и потребовали три книги, которыя всякое подобное заведеніе обязано имть, именно: книгу для постителей, пріемную и докторскій журналъ. Эти книги въ Гров-гоуз, какъ везд, были ведены очень поверхностно и спустя рукава. Но все же ревизоры нашли слдующія замчанія объ Альфред:

‘Принятъ 11-го апрля. Очень дикій взглядъ и сильно взволнованъ. Хотлъ наложить на себя руки и бросился въ чанъ съ водою. Дрался со служителями, спасшими его отъ смерти, я выказалъ страшную силу. Отказался отъ пищи’.

Черезъ нсколько дней было внесено въ докторскую книгу:

‘А. Г. Очень взволнованъ. Всмъ длаетъ угрозы. Прописана успокоительная микстура’.

И еще дале: ‘А. Г. Очень взволнованъ. Богохульствовалъ. Прописана мушка’.

Этого было совершенно довольно.— Самоубійство! Буйство! Отвращеніе отъ пищи! Да это — главнйшіе признаки бшенства! какихъ еще было добиваться доказательствъ?

Мистеръ Вэнъ спросилъ, поправился ли Альфредъ, съ тхъ поръ, какъ поступилъ въ сумасшедшій домъ.

— Удивительно поправился, воскликнулъ докторъ Бэли:— мы надемся его совсмъ вылечить мсяца черезъ два.

Посл этого ревизоры позвали мистриссъ Арчбольдъ и поручили ей имть особыя попеченія объ Альфред. Такимъ образомъ эти почтенные сановники, дйствовавшіе до сихъ поръ на основаніи словъ Альфреда противъ тхъ самыхъ людей, которые называли его сумасшедшимъ, теперь поджали хвостъ при вид докторскаго свидтельства, усумнились въ своихъ собственныхъ глазахъ передъ свидтельствомъ, даже неподтвержденнымъ присягою.

Между тмъ Альфредъ былъ вн себя отъ радости и весело укладывалъ свои вещи, когда къ нему вошла мистриссъ Арчбольдъ и объявила, что получила приказаніе длать ему всевозможныя льготы и что ревизоры надятся его выпустить въ будущій пріздъ.

Несчастный поблднлъ, какъ полотно.

— Какъ? воскликнулъ онъ:— меня выпускаютъ не сегодня? А когда же они опять прідутъ?

Мистриссъ Арчбольдъ замялась.— Разв вы не знаете? сказала она наконецъ.— Я вдь вамъ говорила: они ревизуютъ четыре раза въ годъ.

Разочарованіе было слишкомъ страшно.

Такъ вотъ къ чему привело столько терпнія и самообладанія! Онъ громко застоналъ.

— И вы имете сердце мн это сказать? Жестокая женщина! У васъ нтъ сердца! воскликнулъ онъ и зарыдалъ какъ ребёнокъ.

Мистриссъ Арчбольдъ вздрогнула.

— Ахъ, еслибъ у меня не было сердца! воскликнула она какимъ-то страннымъ, нжнымъ голосомъ и, бросивъ на него взглядъ, полный упрека, поспшно вышла изъ комнаты. Едва она успла переступить порогъ, какъ бросилась въ ближайшую комнату и, не обращая вниманія на ея обитательницу, опустилась въ изнеможеніи въ кресла. Грудь ея тяжело подымалась, сердце тревожно билось и вскор слезы потекли ручьями изъ ея грозныхъ, повелительныхъ глазъ.

Эддитъ Арчбольдъ была въ глубин своего сердца той же энергичной, пылкой и разсудительной женщиной, какой казалась по своей наружности, сильныя страсти кипли въ ней, сильная воля и разсудокъ были вчно наготов служить имъ, или, если нужно, побороть ихъ. Между этими-то умственными силами свирпствовала въ послднее время страшная борьба. На нее почти не имла никакого вліянія мужская красота, особливо она презирала мальчиковъ и, вроятно, проживи она цлые полгода съ Альфредомъ при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, сердце ея нисколько не заговорило бы. Но въ первый день, какъ она его увидла въ Гров-гоуз, онъ невольно увлекъ ее. Прежде всего онъ страшно испугалъ ее, выскочивъ изъ окна, а испугъ — также страсть. То же самое и жалость, а никогда въ жизни она не чувствовала такого сожалнія, какъ увидвъ его безчувственнаго на земл, посл того, какъ его вытащили изъ чана. Сердце ея тревожно билось при одной мысли, что, быть можетъ, этотъ юный герой, предпочитавшій смерть позорному заключенію, дйствительно не былъ сумасшедшимъ. Но это чувство усплъ онъ возбудить въ ней едва, какъ ловко вскочивъ полетлъ какъ стрла. Она вскрикнула и надялась, что онъ убжитъ, спасется. Потомъ она видла, какъ онъ боролся одинъ противъ семи и осьми человкъ, она восхищалась его мужествомъ, его ловкостью, желала ему успха. Онъ наконецъ сдался, но не имъ, а ей, она вздрогнула отъ счастья, она не слыхивала никогда комплимента лучше и сильне этого. Передъ ней, казалось, былъ не сумасшедшій, а одинъ изъ тхъ славныхъ рыцарей, о которыхъ она читывала и мечтала въ молодости. Она смотрла на него съ пламеннымъ сочувствіемъ и съ восторгомъ. Но здравый ея разсудокъ тотчасъ напомнилъ, чтобы она была осторожна, что этотъ юноша девятью годами ея моложе: ей опасно было засматриваться на него, задумываться о немъ. Она опомнилась и стала избгать его, почти не видясь съ нимъ въ первое время. Но вскор чувство сожалнія положило конецъ ея осторожности. Она стала явно ему покровительствовать и давать совты, но съ такимъ холоднымъ достоинствомъ, что Альфредъ никакъ не могъ разгадать эту женщину, которая на дл была такъ добра до него, а на словахъ отталкивала его своею холодностью. Онъ часто смотрла, на нее съ удивленіемъ, какъ бы спрашивая: ты дйствительно желаешь мн добра, или ты такая же, какъ вс къ этимъ вертеп. Она однажды до того забылась, что отвчала на подобный взглядъ такой нжной улыбкой, что надежда окончательно возродилась въ сердц Альфреда. Онъ утшалъ себя, что она ему поможетъ бжать изъ сумасшедшаго дома. Вотъ о чемъ думалъ обожатель прекрасной Джуліи.

Скрытое, но не уничтоженное чувство быстро развивается въ пламенной натур. Такъ случилось и съ мистриссъ Арчбольдъ, началось съ того, что Альфредъ ей понравился, потомъ это чувство стало рости, крпнуть, превратилось въ фантазію, и, наконецъ, въ самую жгучую страсть. Но она умла такъ хитро скрывать это чувство, на всхъ его ступеняхъ, что ни Альфредъ, никто другой, даже женщины этого не замчали. Никто не подозрвалъ ея, кром одной сидлки Ганны, да и та лишь изъ ревности, ибо сама начинала вздыхать по юномъ геро, что не очень шло къ ея мужественной сил и развитымъ мускуламъ.

Мистриссъ Арчбольдъ питала къ Альфреду не нжную привязанность, а пламенную, палящую страсть, но все же она была женщина и, увидавъ своего милаго въ слезахъ, растрогалась и едва не разревлась съ нимъ вмст. Она успла спастись только бгствомъ и наплакалась наедин. Посл припадка нжности, особенно слезъ, подобная женщина становится непреклонной, и потому сойдя внизъ къ чаю, она обходилась съ Альфредомъ съ замчательною холодностію.

Эта маленькая хитрость повела къ совершенно неожиданнымъ послдствіямъ: она придала смлости Куперу, который бсился на Альфреда за его жалобы ревизорамъ, но до сихъ поръ не ршался прямо преслдовать, его, боясь новыхъ непріятностей. Теперь увидвъ, какъ холодно обходилась съ своимъ любимцемъ мистриссъ Арчбольдъ, онъ отправился къ доктору и попросилъ одного изъ его энергическихъ средствъ. Тотъ далъ ему дв пилюли съ кротоновымъ масломъ. Съ этимъ могущественнымъ орудіемъ, Бэкеръ явился ночью къ Альфреду и приказалъ ему принять пилюли, тотъ отказался. Куперъ свистнулъ, и въ комнату влетло четыре служителя. Альфредъ зналъ, что его пересилятъ, и потому, воспользовавшись мгновеніемъ, нанесъ страшный ударъ Куперу, пригвоздившій его къ стн, потомъ снова замахнулся и раскроилъ ему до крови щеку. Но черезъ минуту онъ уже былъ скованъ и лежалъ неподвижно въ горячечной рубашк.

Куперъ наконецъ опомнился, и весь въ крови, съ ужасными проклятьями, бросился на свою беззащитную жертву, вскочилъ на него и задалъ ему такой урокъ, котораго несчастный не забылъ во всю свою жизнь.

Всякое искусство иметъ свои секреты. Смотрители и служители въ сумасшедшихъ домахъ обладаютъ однимъ изъ такихъ секретовъ, который они, впродолженіе многихъ лтъ, съ удивительною ловкостью скрывали отъ всевозможныхъ ревизоровъ и публики. Этотъ секретъ заключается въ искусств сломать человку ребра или грудную кость, не оставивъ никакихъ вншнихъ признаковъ. Каторжные въ Тулон приходятъ къ тому же результату, инымъ способомъ: они длаютъ мшочекъ изъ кожи морскаго угря, туго наполняютъ его толченымъ камнемъ и потомъ ударяютъ имъ по ребрамъ своей жертвы, кость раздробляется, не оставляя ппкакихъ вншнихъ знаковъ. Но мистеръ Куперъ и его помощники употребляютъ въ дло только свои колнки, которыя, благодаря гладкой и круглой поверхности, не оставляютъ никакихъ знаковъ. Самый же процесъ происходить слдующимъ образомъ: мучители вскакиваютъ на свою жертву и медленно прохаживаются на колнкахъ по всему его тлу. Если они при этомъ дл не прыгаютъ, то потому, что назначеніе этой пытки — смирять боле нравственно, чмъ физически, но въ послднемъ случа, часто кости не выдерживаютъ. Примрами могутъ служить смерть мистера Сизера въ 1854 году, и еще двоихъ другихъ въ послднее время. Сколько же всхъ погибло этимъ способомъ — одному Богу извстно: человкъ не можетъ перечесть, сколько камней на дн бездонной пропасти.

Но возвратимся къ несчастному Альфреду. Куперъ вскочилъ на него, и сталъ неистово мять его колнками, передвигаясь взадъ и впередъ но всему его тлу. Онъ былъ очень толстый, тучный человкъ, и потому тяжесть его была очень ощутительна, но пока онъ мялъ его ноги, то все было ничего, но зато, когда онъ переходилъ на грудь, Альфредъ едва могъ дышать. Наконецъ, Куперъ наступилъ ему на самое лицо, и по довольствуясь этимъ, припрыгнулъ и опустился на него всею тяжестью, потоми, подался къ груди, и снова припрыгнулъ. Альфредъ чувствовалъ, что настала его послдняя минута, и страшно рванулся, Куперъ далъ маху, и перекачнулся въ сторону. Ихъ лица встртились на одну секунду, и Альфредъ схватилъ его зубами за самую переносицу, которую прокусилъ насквозь съ дикой яростью и не выпускалъ изъ зубъ. Куперъ взвизгнули, заметался, и началъ колотить несчастнаго въ голову изо всей силы. Но человкъ — дикое животное въ минуту отчаянія, и Альфредъ, еще боле стиснувъ зубы, подтащилъ на себя своего мучителя, какъ бульдогъ, и поймалъ его за горло. Тщетно испуганные служители были и рвали его во вс стороны: онъ не выпускалъ своей жертвы, и только поддался имъ, когда они, захвативъ его за горло, стали душить. Въ эту минуту, въ комнату вбжали мистриссъ Арчбольдъ, и сидлки Ганна и Джени. Он вскрикнули отъ ужаса, при вид представившагося зрлища. На постели лежалъ Альфредъ почти безъ дыханія, кровь врага струилась по его блдному лицу и простынямъ. На немъ стоялъ на колняхъ Куперъ, и клялся покончить съ мерзавцемъ.

— Я тебя выучу кусаться! причалъ онъ, и занесъ свой кулакъ, который, наврно, изуродовалъ бы на всю жизнь Альфреда, еслибъ, въ то же мгновеніе, вс три женщины не бросились на Купера, и не сковали его. Это было сдлано такъ живо, ловко, неожиданно, по одному приказанію мистриссъ Арчбольдъ: ‘сковать его!’ что служители съ изумленіемъ смотрли на этихъ диковинныхъ женщинъ. Но они не смли вступиться, ибо знали, что всякій, кто противорчилъ мистриссъ Арчбольдъ, тотчасъ терялъ мсто.

— Мы его урезонивали, да онъ не хотлъ насъ слушаться, сказали они въ одинъ голосъ.

— Куперъ! воскликнула мистриссъ Арчбольдъ, едва переводя духъ отъ волненія: — вы не можете боле здсь оставаться. Васъ завтра здсь не будетъ, или я уйду. Мы вмст жить здсь не можемъ.

Куперъ, смиренный оковами, жалобно произнесъ:

— Это онъ виноватъ, посмотрите на мой носъ.

Но мистриссъ Арчбольдъ, забывъ всякую осторожность — такъ сильно въ ней заговорили дв противоположныя страсти — выхватила изъ-за пазухи клочокъ блестящихъ волосъ, и грозя ими Куперу, воскликнула:

— Чудовище, я бы тебя прогнала за одно это, даже еслибъ ты былъ мн родной братъ.

Об сидлки съ ней согласились, и громко принялись ругать Купера, за то, что онъ смлъ рзать такіе красивые волоса!

Онъ пожалъ плечами, и грубо сказалъ мистриссъ Арчбольдъ:

— Извините, я не зналъ. Конечно, если вы втюрились въ него, то я пропащій человкъ. Это не первый сумасшедшій, за которымъ вы бгаете.

Услыхавъ эти слова, тмъ боле ужасныя, что они были отчасти справедливы, мистриссъ Арчбольдъ поблднла какъ полотно, и дико взглянула по сторонамъ, ища какого нибудь орудія, чтобы убить мерзавца на мст злодя. Но оказалось, что не было смертоносне орудія, какъ ея языкъ.

— Это не первый несчастный, котораго ты пытался убить! воскликнула она: — я все знаю о смерти въ Кольтон. Ты съумлъ скрыть это передъ слдователемъ, но еще не поздно, я все открою. Я хотла просто прогнать тебя, но ты осмлился меня оскорбить: берегись! я тебя повшу.

Куперъ вздрогнулъ, языкъ примерзъ къ его гортани.

Но въ это самое время, съ постели неожиданно раздался тихій, едва слышный, но спокойный голосъ:

— Будьте справедливы!

При этихъ, совершенно неумстныхъ словахъ, вс переглянулись съ изумленіемъ.

Альфредъ продолжалъ:

— Вы ошибаетесь. Виноваты мерзавцы Бэкеръ и Бэли, Куперъ — только слуга, исполняющій приказанія.

— Зачмъ онъ обрзалъ ваши волоса? воскликнула мистриссъ Арчбольдъ, устремивъ на Альфреда свои блестящіе глаза. Она такъ разгорячилась, что готова была ссориться съ нимъ, ради его же.

— Потому что ему велли поставить мн мушку, а для этого надо прежде обрзать волоса, произнесъ спокойно Альфредъ.

— Это не извиненіе, а зачмъ онъ билъ васъ, и хотлъ выломать вамъ зубы? возразила мистриссъ Арчбольдъ, заботясь боле объ его лиц, чмъ о помятыхъ ребрахъ.

— Я его первый треснулъ, потомъ ухватился за него зубами, посмотрите только на его лицо! Милая мистриссъ Арчбольдъ, вы — мой лучшій другъ въ этой страшной трущоб, и у васъ прекрасное сердце, но вы не понимаете справедливости. Извините, что я вамъ это говорю, но вы должны прогнать меня, а не эту скотину — и видитъ небо, какъ бы я былъ счастливъ, милая мистриссъ Арчбольдъ! Прогоните же меня, и держите того мерзавца.

Выслушавъ эту удивительную рчь, мужчины посмотрли на Альфреда съ изумленіемъ и громко расхохотались, а женщины едва не расплакались.

Но олицетворенная справедливость, скованная на одр пытки, своимъ безпристрастнымъ словомъ освтила какъ бы новымъ свтомъ грубое сердце Купера, онъ поникъ головой, и подойдя къ Альфреду, тихо сказалъ:

— Вы — настоящій человкъ. Мн все равно посл того, что она мн сказала, прогонятъ ли меня, или оставятъ, но я теперь вижу, что вы — благородный человкъ, и понимаете нашего брата бдняка. Я вдь не всегда былъ такимъ звремъ, сэръ, но я вожусь двадцать лтъ съ сумасшедшими, а они самого Іова выведутъ изъ терпнія. Однако, еслибъ я здсь остался на всю жизнь, а не вышелъ завтра, то я бы никогда не поднялъ на васъ свою руку — на васъ, которые заступились за меня противъ себя самихъ.

— Посмотримъ, сказала мистриссъ Арчболъдъ:— я тебя оставлю на пробу. Ганна!

И молодая двушка живо сняла съ него колодки и цпи.

Эта необыкновенная, диковинная сцена кончилась тмъ, что мужчины были изгнаны изъ комнаты, а женщины принялись за работу, боле приличную ихъ полу.

— Кровать коротка, сказала Ганна: — посмотрите на его бдныя ноги, он холодны какъ ледъ. Попробуйте только, Джени.

— Нтъ, нтъ, щекотно, караулъ! вскрикнулъ Альфредъ.

Ганна побжала за стуломъ, Джени за другимъ. Мистриссъ Арчбольдъ между тмъ сняла съ Альфреда колодки и нжно погладила его по голов, оплакивая шопотомъ потерю его красивыхъ волосъ. Потомъ он вс вмст сняли съ него горячечную рубашку, одли ему ноги и положили повыше голову. Несчастный въ ту же секунду заснулъ мертвымъ сномъ.

Посл этой памятной ночи никто изъ смотрителей и слугъ не смлъ прикасаться пальцемъ къ Альфреду. Даже докторъ оставилъ его въ поко, ибо мистриссъ Арчбольдъ объявила ему, что она отослала его знаменитыя успокоительныя лекарства къ химику въ Лондонъ, прося, чтобы онъ сдлалъ имъ анализъ.

— Прошу васъ, не прописывайте боле на угадъ этому больному, прибавила она.

Но Альфреду было, теперь еще хуже, еще тяжеле, по крайней мр прежде борьба поддерживала его силы. Онъ становился день это дня все угрюме и грустне. Красивое, юное лицо, подернутое облакомъ грусти — очень жалкое зрлище, а излишне говорить, что об женщины, такъ неожиданно влюбившіяся въ него, не сводили глазъ съ милаго лица. Послдствія этого были различны, смотря по характерамъ. Видя его постоянно грустнымъ, мистриссъ Арчбольдъ вздыхала, жаждая сдлать его счастливымъ подъ своимъ крылушкомъ. Какое же дйствіе имло это зрлище на боле женственную натуру Ганны — мы тотчасъ увидимъ.

Однажды, Альфредъ сидлъ на скамейк, въ корридор, грустно опустивъ голову. Мистриссъ Арчбольдъ наблюдала за нимъ изъ сосдней комнаты сквозь отверстіе къ двери. Вдругъ мимо провели сумасшедшую, скованную, сзади шла Ганна. Увиданъ Альфреда, она грубо толкнула несчастную и, подойдя къ нему, очень нжно положила руку на его плечо. Этотъ переходъ отъ грубости къ нжности былъ такъ быстръ и неожиданъ, что заставилъ бы всякаго разсмяться.

— Не горюйте, сэръ, сказала она такъ сладко, какъ воркуютъ голубки:— я не могу васъ видть грустными.

Альфредъ посмотрлъ ей прямо въ глаза.

— Ахъ, Ганна! какъ же мн не грустить посреди сумасшедшихъ, когда я совсмъ здоровъ?

— Но вдь и я не сумасшедшая, сэръ, и мистриссъ Арчбольдъ тоже.

— Да, но васъ не заманили обманомъ, не заперли въ день вашей свадьбы. Только подумайте, какъ я оскорбилъ по ихъ милости ту, которую люблю въ тысячу разъ боле себя. Она вдь ждала меня, быть можетъ, мое отсутствіе унизило ее въ глазахъ другихъ. Что она обо мн думаетъ? Подлецы налгутъ ей всякаго вздора. Она у меня гордая, горячая какъ я, но такая добрая, милая. О, ангелъ мой! ангелъ мой! Я тебя навки потеряю.

Ганна всплеснула руками и слезы показались на ея глазахъ.

— Нтъ, нтъ! воскликнула она:— срамъ, грхъ разъединять любящія сердца. Шш, говорите тише, Браунъ сказалъ мн, что вы столько же сумасшедшій, сколько онъ.

— Да благословитъ его Богъ за это.

— Вы, говорятъ, имете деньги, попробуйте подкупить Брауна.

— Непремнно. Спасибо милая, добрая Ганна. Но что это съ вами?

Лицо молодой женщины вдругъ приняло грустное выраженіе.

— О, ничего, сэръ, сказала она:— только вы такъ рады вырваться отсюда, а намъ будетъ васъ жаль. Но вы на насъ и не посмотрите. О, о, о!

— Неужели вы думаете, я васъ забуду и вашу доброту? Нтъ, я поквитаюсь и съ моими врагами и съ моими друзьями, никого не забуду.

— Не предлагайте мн денегъ, продолжала всхлипывать Ганна:— я ихъ не возьму. Прощайте, прибавила она:— вроятно, мы не можемъ надяться отъ васъ даже поцалуя, прощайте, повторила она, не трогаясь, однако, съ мста.

— Не получите! воскликнулъ весело Альфредъ: — а это что! это что! Да зачмъ вы плачете? Утрите слезы, добрая моя сидлочка, ну, дайте я вамъ ихъ утру.

Онъ вынулъ чистый платокъ, нжно обтеръ ея щочки и еще разъ поцаловалъ. Но тутъ терпніе мистриссъ Арчбольдъ лопнуло, дверь противъ нихъ отворилась и она, пожелтвъ отъ ревности, показалась на порог, мрачная, съ насупленными бровями. Ганна, увидавъ ее, вскрикнула и пустилась бгомъ по корридору. Альфредъ, не имя понятіи о страсти, волновавшей мистриссъ Арчбольдъ, и ни мало не подозрвая, что ее душила злоба и ревность, громко расхохотался. Но она подошла къ нему, взяла его за плеча и, грозно взглянувъ на него, произнесла, едва переводя дыханіе:

— Ахъ, ты неблагодарный негодяй!

— Неблагодарный! воскликнулъ онъ, покраснвъ: — нтъ, я никогда не былъ неблагодарнымъ, почему вы меня такъ называете?

— Ты — неблагодарный, неблагодарный! Что я теб сдлала, зачмъ ты бжишь отъ меня и лзешь къ служанк? Но помни, сегодня же вечеромъ ее здсь не будетъ. И это по твоей милости.

— Это неблагородно! воскликнулъ Альфредъ: — какой предъ вамъ сдлала, бдная молодая двушка? Въ ней проснулось доброе сердце и она меня пожалла — вотъ и все. Вдь вы же жалете меня.

— Она, врно, по доброт сердечной и цаловала васъ? воскликнула мистриссъ Арчбольдъ, скрежеща зубами.

— Не она вовсе, а я ее поцаловалъ, отвчалъ спокойно Альфредъ.

— И вы еще посл этого увряете, что любите такъ искренно свою Джулію?

— Здсь не мсто, сударыня, произносить это святое имя. Но будьте уврены, что я не имю отъ нея секретовъ, и кого я цалую, того и она поцалуетъ.

— Она, должно быть, очень сговорчивая барыня, замтила съ злой усмшкой мистриссъ Арчбольдъ.

При этой оскорбительной выходк, Альфредъ вспыхнулъ и только что хотлъ сразить своего новаго врага, какъ умная, находчивая женщина поняла его гнвъ и тотчасъ обезоружила его. Прежде чмъ онъ открылъ ротъ, она уже совершенно измнилась и смиренно сложивъ руки на груди, тихо промолвила:

— Я не хотла этого сказать, я ее уважаю. Прости меня, Альфредъ. Я такъ несчастлива, прости меня!

Она схватила его руку и припала головой къ его груди. Отбросивъ понятія о нравственности, надо сознаться, что это была завлекательная сцена любви.

‘Чортъ бы тебя побралъ’ подумалъ Альфредъ.

— Общайте мн никогда не длать этого боле, и Ганна останется, шептала она.

— Боже мой! Общаю, общаю, хотя я въ сущности не понимаю, какое вамъ до этого дло.

— Мн до этого, увы, нтъ дла, злой мальчикъ! Но, клянусь, если… Она вдругъ остановилась, тихо поцаловала его руку и пошла по корридору, но сдлавъ шага два, обернулась и кончила свою фразу… Если вы ее поцалуете при мн, я ее убью на мст.

Новая бда! Мужчины перестали терзать его, но за то женщины, его ангелы-хранители готовы теперь вцпиться другъ въ друга. Предчувствуя новыя непріятности, онъ тмъ пламенне желалъ бжать поскоре изъ этого ужаснаго мста. Онъ искалъ цлый день Брауна, но того услали куда-то. Ночью онъ долго думалъ, какъ бы лучше приступить къ этому затруднительному длу. Наконецъ онъ ршилъ попросить Ганну, чтобы она подговорила Брауна, а онъ заплатитъ ей за это чмъ угодно, но уже не поцалуями.

Съ этими мыслями онъ заснулъ и вскор перенесся въ Баркинтонъ. Вотъ онъ стоятъ съ своею Джуліей передъ алтаремъ и священникъ совершаетъ надъ ними внчальный обрядъ. Потомъ церковь, священникъ, гости все исчезло и онъ слышать: ея милый, нжный голосъ лепечеть: ‘Мой милый, мой родной! Я люблю тебя еще боле за все, что ты перенесъ ради меня!’ и тутъ ея губки впились въ его уста.

Альфредъ проснулся, и все еще не врилъ, что онъ не спитъ, чьи-то уста прикасались къ его устамъ. Онъ вскочилъ и что-то подобное тни исчезло за дверьми.. Онъ только слышалъ шорохъ женскихъ юбокъ и щолкъ ключа въ замочной скважин, Альфредъ былъ раздосадованъ и смущенъ.

— Вотъ положеніе! воскликнулъ онъ. Но что же было длать? Надо было и это снести точно такъ же, какъ лекарства, мушки и пр. Онъ завернулся въ одяло и снова заснулъ. Но не спала страстная женщина, ршившаяся въ припадк ревности не совсмъ честно воспользоваться сномъ человка, находившагося совершенно въ ея рукахъ. Она всосала въ себя съ этимъ поцалуемъ только новый ядъ. Она вся теперь горла огнемъ и только повременамъ вдругъ морозъ подиралъ ее по кож при мыми, что такое она сдлала.

Утромъ, Альфредъ припомнилъ вс подробности этого виднія и ршился добиться, которая это была изъ двухъ: мистриссъ Арчбольдъ или Ганна. ‘Я тотчасъ узнаю по ея лицу, она не посметъ мн посмотрть въ глаза’ думалъ онъ.

Первую онъ увидлъ мистриссъ Арчбольдъ. Она встртила его взглядъ съ скромнымъ достоинствомъ.

— Нтъ, это не она, сказалъ себ Альфредъ и отправился искать Ганну. Лицо ея выражало такую дтскую невинность, что молодой человкъ сталъ втупикъ.— И не эта, воскликнулъ онъ:— да вдь должна же быть одна изъ нихъ. Нтъ, это наврно Ганна, только у нея мдный лобъ, вотъ и все. Однако онъ не заговорилъ съ ней, а искалъ глазами человка, боле для него интереснаго — Джильса Брауна. Онъ видлъ его раза два въ это утро, но только посл обда поймалъ наедин. Онъ пригласилъ его къ себ въ комнату и тотчасъ приступилъ къ длу.

— Посмотрите мн въ глаза, Браунъ, сказалъ онъ спокойно. Браунъ взглянулъ на него.

— Ну, скажите, сумасшедшій я или нтъ?

Браунъ отвернулся и Альфредъ захохоталъ.— Ну, не хитри, старина. Смотрите мн прямо въ глаза и отвчайте.

Браунъ покраснлъ.

— Я не могу смотрть вамъ въ глаза и сказать, что вы сумасшедшій, возразилъ онъ.

— То-то же. Ну, теперь, скажите, что вамъ дать, если вы поможете мн бжать отсюда?

— Шш! Не говорите объ этомъ, я рискую своимъ жалованьемъ, даже слушая насъ.

— Хорошо! Такъ я долженъ вамъ дать столько, сколько стоитъ ваше мсто? Ну, сдлайте одолженіе, назовите мн сумму.

— Мое мсто? Да я не промняю его на сто гиней.

— Хорошо. Я вамъ дамъ сто гиней.

— А какъ же я получу эти деньги, сэръ?

— Въ первый же разъ, какъ вы выдете отсюда по дламъ, зазжайте въ Баркинтонъ, въ Альбіон-виллу, тамъ вы и получите. Я ихъ для васъ приготовлю.

— А ну, какъ вы вдругъ скажете: я тебя знать не хочу, проваливай?

— Я снова долженъ васъ обезпокоить, мистеръ Браунъ, и попросить, чтобы вы посмотрли мн прямо въ глаза. Скажите откровенно, видите вы въ нихъ скупость, неблагодарность, подлость, измну?

— Ни малйшей тни, сэръ, отвчалъ Браунъ ршительно.— Ну, я вамъ скажу правду. Я умю угадывать людей по лицу, и я такъ же увренъ въ этихъ деньгахъ, какъ еслибъ он у меня лежали въ карман. Но вся моя внутренность возстаетъ противъ этого дла.

Этотъ неожиданный оборотъ дла смутилъ нсколько Альфреда, но онъ однако воскликнулъ, смясь:

— Внутренность? Что вы хотите этимъ сказать?

— Да разв ваша внутренность не возставала бы противъ оказанія помощи человку, укравшему у васъ вашу невсту?

Альфредъ взглянулъ на него съ изумленіемъ.

Браунъ продолжалъ:

— Да, мы съ Ганной Блакъ били отличные друзья до вашего прізда, и я уже собирался торжественно предложитъ ей свою руку, но теперь она на меня и смотрть не хочетъ. ‘Не надодай мн, говоритъ она: — я стою вниманія людей получше тебя.’ Это вы, сэръ, вскружили ей голову.

— Чортъ бы взялъ этихъ женщинъ! воскликнулъ Альфредъ: — сколько отъ нихъ горя. Но какъ вы несправедливы — дуться на меня изъ-за вины другаго человка. Разв я могу запретить дурамъ думать обо мн? Онъ остановился на нсколько минутъ, потомъ продолжалъ съ одушевленіемъ:— Браунъ, вы — дуракъ, круглый дуракъ. Разв вы не видите, что ваша прямая выгода требуетъ моего удаленія отсюда? Если вы въ этомъ успете, я на другой же день женюсь на Джуліи, и Ганна меня позабудетъ. Но если вы меня оставите здсь, то я, клянусь богами, стану ухаживать за вашею милой, страшно ухаживать. О! помогите мн, и я вамъ даю сто фунтовъ, а Ганн другіе сто, съ тмъ только условіемъ, чтобы она вышла за васъ замужъ. Если она этого не захочетъ, то не получитъ ни гроша.

Браунъ былъ пораженъ сильной логикой Альфреда.

— У васъ знатная голова, сказалъ онъ:— вотъ моя рука. Я васъ освобожу, хотя бы мн это стоило жизни.

И принялись они обдумывать планъ освобожденія. Браунъ предлагалъ ждать случая, Альфредъ требовалъ устроить дло въ эту же ночь.

— Но какъ же это сдлать? У меня нтъ ключа отъ вашей комнаты. Я не дежурный сегодня въ вашей половин.

— Возьмите у Ганны.

— У Ганны? Да у ней нтъ ключей отъ мужскихъ комнатъ.

— О, у нея есть, во всякомъ случа, отъ моей комнаты.

— Почему вы это знаете, сэръ? спросилъ Браунъ, вспыхнувъ.

Альфредъ не зналъ, что отвчать: онъ не могъ ему сказать, почему онъ былъ увренъ, что у ней былъ ключъ.

— Только подите и тихонько спросите у ней ключъ, отвчалъ онъ: — да не говорите, что я васъ послалъ.

Браунъ пошелъ и воротился черезъ полчаса съ ключомъ изъ сосдней комнаты, гд нашлись орудія пытки, во время ревизіи.

— Она сказала, объявилъ онъ: — что у ней нтъ другаго ключа съ мужской половины. Но она, голубушка, прибавила, что грхъ разъединять любящія сердца, и потому она постарается достать вашъ ключъ изъ связки мистриссъ Арчбольдъ, которую та обыкновенно оставляетъ на ночь въ гостиной. Она у меня хитрая, нечего сказать.

Альфредъ покраснлъ: онъ чувствовалъ, что его подозрнія были ошибочны.

— Она славная, добрая, чистосердечная двушка, сказалъ онъ:— и я не останусь вашимъ должникомъ, вы увидите.

Судя по энергіи Брауна, ясно было, что онъ получилъ приказанія отъ Ганны.

Ршено было, что Альфредъ ляжетъ въ постель одтый, готовый вскочить въ одну минуту. Ганна достанетъ ключъ и выпуститъ его въ корридоръ, а Браунъ проведетъ его заднимъ ходомъ на лужайку. Тамъ онъ найдетъ у стны лстницу и уже остальное должно зависть отъ его ловкости.

Альфредъ теперь совершенно былъ иной человкъ: глаза его блестли, онъ ходилъ словно по облакамъ и уже предвкушалъ блаженство свободы.

Посл чая, Браунъ принесъ ему газеты и заране условленнымъ знакомъ объявилъ, что лстница поставлена у восточной стны. Альфредъ пошелъ спать рано, надлъ свою охотничью куртку и панталоны и легъ въ постель, прислушиваясь нетерпливо къ бою часовъ. Сначала все слышались по корридору шаги, потомъ они начали стихать и наступила глубокая тишина.

Но вотъ, раздались поспшные, едва слышные шаги, ключъ тихонько заскриплъ въ замочной скважин. И опять все стихло. Еще не пришло время дйствовать, но добрая Ганна хотла успокоить Альфреда и показать, что ключъ у нихъ.

Сердце его наполнилось радостью. Самое главное затрудненіе удалось побороть. Онъ сталъ ждать съ пламеннымъ нетерпніемъ. Наконецъ снова послышались знакомые шаги, снова заскриплъ ключъ, дверь отворилась и Ганна показалась на порог съ глухимъ фонаремъ.

— Возьмите башмаки въ руки, шепнула она: — и слдуйте за мною.

Она повела его параднымъ корридоромъ до двери общей комнаты втораго класса, тамъ она едва слышно свиснула, изнутри отвчалъ такой же свистокъ. Браунъ ждалъ за дверью.

— Отлично, сказала она: — вс опасности превзойдены.— И отперевъ дверь она прибавила: — прощайте.

— Да благословитъ васъ Богъ, Ганна, промолвилъ въ сильномъ волненіи Альфредъ.

— Да, онъ благословитъ меня, я чувствую его благословеніе, отвчала благородная двушка, схватившись рукою за сердце: — прощай, милый мой, я васъ никогда боле не увижу.

Они разстались, и Браунъ повелъ Альфреда различными закоулками въ кухню.

Достигнувъ конца своихъ странствій, они тихонько отворили кухонную дверь. Передъ ними очутились двое незнакомцевъ, которые очень жадно ужинали, у огня стояла мистриссъ Арчбольдъ, устремивъ глаза на дверь, ибо она уже давно слышала ихъ шаги.

Незнакомцы подняли головы и, увидавъ Альфреда, встали.

— Это тотъ господинъ, сударыня? сказали они въ одинъ голосъ.

— Да, отвчала мистриссъ Арчбольдъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ, обратилась они къ Альфреду: — если вы готовы, то намъ нечего медлить.

XXXIX.

Еслибъ кто могъ видть, что происходило въ одно и то же время въ различныхъ мстностяхъ, тотъ, конечно, былъ бы вполн увренъ въ освобожденіи Альфреда. Съ одной стороны на стнахъ Баркинтона развивалось объявленіе Самсона, съ другой — Альфредъ располагалъ къ себ сердца и покупалъ совсти людей въ сумасшедшемъ дом. Такимъ образомъ онъ шелъ къ освобожденію двумя различными путями.

Но, по странной случайности, эти оба пути столкнулись и испортили все дло. Отецъ его, испуганный объявленіемъ Самсона, отправился къ ростовщику Бэкеру и объявилъ ему, чтобъ Альфреда тотчасъ же перевели въ какой нибудь лондонскій сумасшедшій домъ.

Бэкеръ представилъ-было сильныя возраженія, но Гарди заставилъ его замолчать деньгами, украденными имъ у невсты его сына. Потому Бэкеръ, который въ сущности не могъ противиться желанію Гарди, а только могъ проволочить нсколько дней, предпочелъ лучше помочь ему и взять за это порядочную сумму денегъ. Онъ даже согласился, чтобъ Гарди подписалъ чужое имя на приказ о перевод Альфреда.

Свтъ называетъ это подлогомъ, но въ этихъ мрачныхъ трущобахъ на это никто не обращаетъ вниманія, и даже мистриссъ Арчбольдъ частехонько подписывала имена Бэкера и доктора Бэли на свидтельствахъ, лишавшихъ англійскихъ гражданъ свободы и состоянія.

Итакъ, въ ту самую ночь, когда Альфредъ приготовился бжать, два служителя изъ сумасшедшаго дома доктора Вичерли прибыли на сильвертонскую станцію. Бэкеръ встртилъ ихъ и повезъ въ Гров-гоузъ въ своемъ кабріолет. Они должны были взять Альфреда и возвратиться въ Лондонъ съ ночнымъ поздомъ, потому, когда Альфредъ вошелъ въ кухню съ Брауномъ, они ни мало не удивились, черезъ минуту явились Бэкеръ и Куперъ, также ничего неподозрвавшіе. Браунъ тотчасъ смекнулъ, въ чемъ дло, и поспшно сказалъ:

— Прикажете принести его чемоданъ?

Бэкеръ махнулъ головой въ знакъ согласія и вскор самъ вышелъ посмотрть, готовъ ли экипажъ.

Тогда мистриссъ Арчбольдъ, блдная, грустная, отозвала въ сторону Альфреда и отдала ему его часы и деньги.

— Я ихъ берегла для васъ, сказала она:— у насъ часто воруютъ. Спрячьте деньги въ башмаки, он вамъ пригодятся.

Онъ поблагодарилъ ее, но какъ-то угрюмо. Его разочарованіе было такъ горько, что эти мелочныя проявленія доброты только сердили его.

— Вы напрасно сердитесь на меня, это слишкомъ жестоко, сказала мистриссъ Арчбольдъ съ глубокимъ вздохомъ.— Я въ этомъ не виновата и, право, мн гораздо тяжеле васъ. Рано или поздно, а вы будете на свобод и тогда вы обо мн и не вспомните, я же останусь въ этой ужасной тюрьм навсегда, и, увы, никогда васъ незабуду. О! Альфредъ, ради-бога, скажите мн хоть одно слово на прощанье, бросьте на меня взглядъ, который бы я могла беречь вчно, въ моей памяти.

Она протянула къ нему свои холодныя руки, онъ пожилъ ихъ и тихо произнеся:

— Я вчно буду вамъ благодаренъ.

Страстная женщина быстро отскочила.

— Благодарности для меня мало! воскликнула она: — люби меня или ненавидь.

Онъ ничего не отвчалъ и они разстались.

— Дадите вы слово, что не будете стараться убжать въ дорог? спросилъ входя Бэкеръ.

— Я тебя прежде убью, проклятый, отвчалъ Альфредъ.

Ему тотчасъ связали руки и посадили въ кабріолетъ. Къ величайшему удивленію и радости Альфреда, его посадили въ общій вагонъ.

Но станція проходила за станціею, а пассажировъ не было. Наконецъ, они остановились въ значительномъ городк, и порядочное количество народа толпилось на площадк. Альфредъ воспользовался этапъ случаемъ и, подойдя къ первому человку, котораго лицо ему показалось добрымъ, сказалъ очень нжно:

— Сэръ, не откажите мн въ вашей помощи.

Незнакомецъ обернулся къ нему очень любезно и, къ удивленію Альфреда, служители, везшіе его, не вступились, а стояли поодаль.

— Я жертва заговора, сэръ. Меня выдаютъ за сумасшедшаго и везутъ въ сумасшедшій домъ, въ живую могилу.

— Вы, конечно, ни мало не походите на сумасшедшаго, отвчалъ незнакомецъ.

Одинъ изъ служителей тотчасъ подошелъ и молча показалъ приказъ о пріемк Альфреда и свидтельства докторовъ.

— Не смотрите на нихъ, сэръ! воскликнулъ Альфредъ:— они подписаны купленными людьми. Ради-бога, судите сами, сдлайте мн какіе угодно вопросы и не полагайтесь на этихъ подлецовъ, а только на самихъ себя.

— Я не имю права вмшиваться въ эти дла, холодно произнесъ тотъ. Свидтельства, неподтвержденныя даже присягою, совершенно смутили его и онъ быстро отошелъ.

Альфредъ отъ злобы тряхнулъ цпями. Поздъ тронулся.

Служители не сказали ему ни слова, его поведеніе было совершенно естественное и они слишкомъ сознавали свою силу, чтобъ мшать ему говорить съ пассажирами сколько ему было угодно.

На слдующей станціи, онъ поймалъ какого-то франта и разсказалъ ему свою исторію, тотъ отвчалъ только улыбкой: по его мннію, было все равно, что дйствительно сумасшедшій, что человкъ здоровый, котораго только называли сумасшедшимъ.

Еще прохали станцію, Альфредъ обратился къ какому-то старику, онъ всегда слыхалъ, что старость располагаетъ человка сочувствовать горю и несчастью.

Служители представили свои бумаги,

— А! замтилъ старикъ:— бдный молодой человкъ. Не волнуйтесь: вдь это къ вашему добру, пожалуйста, не тревожьтесь, жаль, очень жаль! И онъ поспшилъ отойти подальше. Многіе изъ людей, отталкивая подобнымъ образомъ отъ себя всё непріятное, доживаютъ до глубокой старости.

Наконецъ, Альфредъ, видя, что ничего не беретъ, подошелъ къ полисмэну. Тотъ молча выслушалъ его, спросилъ свидтельства и убдившись, что они дйствительныя, торжественно произнесъ:

— Въ порядк.

Больше Альфредъ ничего не могъ отъ него добиться, несмотря на вс свои мольбы. Онъ вышелъ тогда изъ себя и громко крикнулъ:

— Помогите! Караулъ! Если вы только англичане и врите въ Бога — помогите несчастному.

Тотчасъ вокругъ него собралась толпа, съ любопытствомъ выслушавшая его краснорчивый разсказъ.

— Позоръ! позоръ! Отпустите его! Отпустите! кричали десятки голосовъ.

Служители пробились сквозь толпу и торжественно показали свидтельства, вс преклонили головы передъ этимъ доказательствомъ и разошлись въ стороны. Альфреда повезли дале.

Ему становилось страшно. Какая же оставалась теперь надежда на освобожденіе, когда никто не хотлъ за него вступиться?

Однако, онъ еще разъ попытался и уже на этотъ разъ обратился къ женщин. Она была поражена его разсказомъ и посмотрла на него гораздо внимательне мужчинъ: женщины врятъ себ боле, чмъ кому другому. Потомъ она объявила служителямъ, что его должны отпустить, потому что онъ не сумасшедшій: она видала на своемъ вку сумасшедшихъ.

Они подали ей свидтельства.

— Я не ученый! воскликнула она съ презрніемъ: — вы мало ли что можете наврать на бумаг?

Старшій служитель снялъ съ Альфреда шлицу и показалъ его обритую голову.

— Ахъ! Бдный! голубчикъ! Вдь дйствительно сумасшедшій! Ай! ай! ай! Какой еще хорошенькій, молоденькій!

И посл этого, что бы онъ ни говорилъ, она только утирала платкомъ слезы. Поздъ снова тронулся, Альфредъ совершенно упалъ духомъ, онъ чувствовалъ, какъ онъ безсиленъ, безпомощенъ въ рукахъ своихъ мучителей.

— Я умру въ сумасшедшемъ дом, произнесъ онъ сквозь зубы и бросился въ уголъ вагона, проклиная людей, сомнваясь даже въ бытіи Бога.

Они пріхали къ доктору Вичерли рано утромъ. Альфреда повели въ чистую, опрятную комнату и спросили, хочетъ ли онъ взять ванну, или прямо лечь спать. Онъ предпочелъ первое и ему позволили взять ванну одному.

Но не усплъ онъ раздться, какъ вошелъ безъ всякой церемонія молодой докторъ, помощникъ Вичерли. Онъ, словно машина, подошелъ къ самой ванн и сталъ записывать въ книжку, повторяя вслухъ:

— Пять ранъ: дв на груди, одна пониже спины, дв на бедрахъ, повернитесь.

Альфредъ повиновался.

—Легкое слупленіе спиннаго хребта и ручной кисти, тяжелыя ссадины на ногахъ. Васъ заковывали?

— Да.

— Ноги сковывали желзными колодками. Голова обрита, клали мушку. Хорошо. Нтъ ли еще какихъ вншнихъ или внутреннихъ поврежденій, отъ старой системы?

— Главное, сэръ, меня держали съ сумасшедшими, когда я совершенно здоровъ, въ чемъ вы, безъ сомннія, уже убдились.

— Объ этомъ нечего безпокоиться, мы здсь вс здоровы, то-есть кром начальника и меня.

Онъ вышелъ и подробно записалъ въ пріемную книгу физическое состояніе больнаго. Объ его умственномъ состояніи онъ и не спросилъ, да, впрочемъ, онъ въ этомъ ничего не смыслилъ.

Завтракать Альфреда повели за общій столъ, вмст съ сумасшедшими женщинами и мужчинами. Все было очень прилично и чинно, больные вели себя отлично, благодаря доброт, акуратности и строгой систематичности смотрителей. Столъ былъ накрытъ очень чисто, кушанье отлично. Альфредъ нался досыта и отправился осматривать мстность, надясь найти средство къ спасенію. Никто ему не помшалъ идти куда онъ хотлъ, только за нимъ пристально слдили издали. Заведеніе это было устроено по новой, чрезвычайно гуманной систем, и Альфредъ скоро открылъ, что она была столь же отлична для сумасшедшихъ, сколько пагубна для него. Основное правило этой системы — давать полную свободу больнымъ, требовало самаго бдительнаго надзора за ними, и слдовательно, число смотрителей и всякаго рода слугъ было громадное. Кром того, вс двери были тяжелыя, надежныя, оконныя рамы — желзныя, выкрашенныя подъ дерево. Было совершенно невозможно выбраться ночью изъ дома, но еслибы это и удалось, то дворъ былъ окруженъ высокой каменной оградой и всякая попытка къ бгству тутъ и кончалась.

Альфредъ долженъ былъ оставить всякую надежду бжать безъ вдома смотрителей, и потому началъ тихонько подговаривать одного изъ нихъ.

— Ни слова боле, сэръ! воскликнулъ тотъ.— Какъ вамъ не стыдно соблазнять бднаго человка!

Альфредъ вспыхнулъ и тяжело вздохнулъ, Каково ему было слышать, что съ его стороны было безчестно возставать противъ своихъ мучителей? Но онъ такъ смиренно выслушалъ этотъ упрекъ, что смотритель сжалился надъ нимъ и добродушно сказалъ:

— Не отчаявайтесь, сэръ. Если вамъ дйствительно лучше, то зачмъ вы не напишете въ коммиссію и не потребуете, чтобъ васъ выпустили?

— Потому что мое письмо будетъ задержано.

— Да, ваши письма къ друзьямъ дйствительно будутъ задерживать, но не прошеніе къ коммисарамъ по разбору длъ объ умопомшательств. Этого здсь не длаютъ, сэръ.

— Да благословитъ васъ Богъ, воскликнулъ съ жаромъ Альфредъ:— Вы — мой благодтель, вы — честный человкъ, дайте мн вашу руку.

— Съ большимъ удовольствіемъ, только не волнуйтесь понапрасну. (Формула).

— Ну, не говорите вздора. Неужели вы бы не волновались при одной мысли объ освобожденіи изъ тюрьмы?

— Я не знаю, можетъ быть. Одно только я знаю, что мн это по горло надоло и опротивло.

Альфредъ попросилъ бумаги и принялся писать письмо, отъ котораго зависла его судьба. Онъ употребилъ на это цлыхъ шесть часовъ. Онъ написалъ одно письмо, разорвалъ его, написалъ другое и сдлалъ съ нимъ то же самое, наконецъ третье значительно сократилъ, и такимъ образомъ сочинилъ очень сжатое, краснорчивое посланіе, избгая нарочно всхъ выраженій, употребительныхъ между сумасшедшими. Тутъ не было ни излишнихъ жалобъ, ни громкихъ фразъ, о ‘заговорахъ’, ‘шпіонахъ’ и т. д.:— это былъ простой, трезвый, умренный протестъ честнаго человка противъ несправедливаго съ нимъ обращенія.

На сколько мн извстно, ни одинъ сумасшедшій, какъ бы онъ хитеръ и ловокъ ни былъ, никогда не писалъ подобнаго скромнаго, но сильнаго письма, столь короткаго, но полнаго смысла и правды. А надо сознаться, я въ этомъ дл могу быть судьей: въ послдніе годы я занимался серьёзно этимъ предметомъ, и собралъ значительную коллекцію подобныхъ писемъ и прошеній, написанныхъ людьми, находившимися на различныхъ ступеняхъ сумасшествія. Я изучилъ эти документы, конечно, основательне большей части ученыхъ докторовъ, которые думаютъ только о фунтахъ и шиллингахъ.

Письмо его было отправлено. Онъ ждалъ и вмст съ тмъ не смлъ надяться на отвтъ съ слдующей почтой. Отвтъ не пришелъ. Онъ продолжалъ тсрпливо ждать. Такъ прошло еще дня два, сердце у него начинало щемить, но онъ не унывалъ и все ждалъ.

Тайный трибуналъ, бывшій его единственной надеждой, благодаря безмозглому законодательству, очевидно, не торопился. Такъ всегда поступаютъ тайные трибуналы.

Но въ то самое время, когда несчастная жертва вздыхала, жаждя услышать хоть единый звукъ могучаго голоса справедливости и человчности и когда тайный трибуналъ не торопился отвтить на его письмо — неожиданно случились въ Баркинтон такія обстоятельства, что двери тюрьмы должны были сами собой открыться. Судьба, казалось, хотла, чтобъ отецъ съ сыномъ, женихъ съ невстой снова встртились подъ одной крышей.

Но, увы, какою страшною цною они должны были купить это свиданіе!

XL.

Мистеръ Гарди нашелъ свою дочь въ гостиной Альбіон-виллы, она лежала блдная какъ полотно, въ устроенной на скорую руку постели. Бдняжка уже теряла сознаніе. Старикъ докторъ сидлъ задумчиво у ея изголовья, а Джулія, почти столь же блдная, стояла на колняхъ подл постели, съ выраженіемъ ужаса и горести въ глазахъ.

Выраженіе этого грустнаго личика поразило мистера Гарди, какъ только онъ вошелъ въ комнату, злое предчувствіе вкралось въ его душу, жестокій, настойчивый, своевольный человкъ, словно дубъ, сокрушенный бурею, опустился, безсильный и безпомощный, на колни у постели дочери. Его холодная, разсчетливая голова и прелестная головка той, чье земное счастье онъ такъ безжалостно разрушилъ, поникли въ нмомъ отчаяніи надъ умиравшей страдалицей.

— Джени, дитя мое, наконецъ воскликнулъ мистеръ Гарди:— бдное, милое дитя мое!

— Дайте мн заснуть, простонала она.

— Душечка, это вашъ папа, тихо произнесла Джулія.

— Бдный папа, прошептала Джени, обращаясь боле къ Джуліи, чмъ къ отцу, и снова прибавила: — дайте мн заснуть.

Полулетаргическій сонъ видимо одолвалъ ею.

Мистеръ Гарди спросилъ тревожнымъ шопотомъ у доктора, нельзя ли перевесть больную домой.

— Не совтую, сказалъ тотъ, покачавъ головой: — пульсъ у нея едва слышенъ. Мы не должны безпокоить, не должны ничмъ тревожить ее, хотя съ другой стороны необходимо вывести ее изъ летаргическаго сна. Дло опасное, очень опасное.

При этихъ словахъ, бдный отецъ застоналъ, вс начали говорить шопотомъ, чтобъ не нарушить тишины, царствовавшей въ комнат.

— Эдуардъ, бги сейчасъ и откажи продажу съ публичнаго торга, прошептала мистриссъ Додъ:— отложи срокъ аукціона на неопредленное время, потомъ сходи на желзную дорогу, скажи чтобъ не прізжали за вещами, да прежде вели постлать соломы передъ домомъ. Бги, мой милый, не теряй времени.

— Вы добре ко мн и моей дочери, чмъ я заслуживаю, простоналъ мистеръ Гарди, совершенно убитый горемъ.

Слова эти взволновали самые потаенные изгибы въ сердц мистриссъ Додъ, но она отвчала какъ могла спокойне:

— Будемъ думать пока о томъ, какъ бы спасти ея драгоцнную жизнь.

Мистеръ Гарди пожелалъ видть ушибъ дочери. Мистриссъ Додъ старалась отговорить его, но онъ настоялъ на своемъ. Докторъ показалъ ему раны на голов Джени.

Несчастный отецъ вскрикнулъ отъ ужаса и упалъ на стулъ, дрожа всмъ тломъ. Джулія спрятала голову въ подушки, и горько зарыдала. Мысль: ‘какъ она любитъ мою бдную двочку, какъ вс они любятъ ее’, промелькнула невольно въ черствой душ мистера Гарди. Докторъ спросилъ водки. Мистриссъ Додъ прокралась потихоньку въ сосднюю комнату, и принесла бутылку. Онъ спросилъ еще перо. Джулія исполнила его требованіе. Осторожно и ловко они отъ времени до времени вливали черезъ это перо по нскольку капель возбуждающей жидкости въ горло больной. Живая картина горя и отчаянія: они сидли неподвижно вокругъ постели и только изрдка грустно поглядывали другъ на друга, стараясь прочесть одинъ у другаго во взорахъ, есть ли еще надежда, или вовсе исчезла? И мало-по-малу — такъ неослабна дятельность нашего ума, когда тло въ поко — мысли ихъ отъ настоящаго горя перешли къ прошедшему.

И странно было это сочувствіе, это общее горе въ столь разнородныхъ серцахъ. Не удивительно ли присутствіе этого человка среди жертвъ его коварныхъ разсчетовъ.

И женщина, мужа которой онъ обокралъ и свелъ съ ума, жалла его, сочувствовала ему, и молодая двушка, которую онъ оскорбилъ предъ лицомъ алтаря и лишилъ ожидавшаго ее счастія, жалла и сочувствовала его горю, и старикъ докторъ жаллъ и сочувствовалъ, не какъ врачъ, а какъ родной.

Сама Джени была одной изъ его жертвъ: ее сразила рука человка, потерявшаго состояніе и разсудокъ, благодаря безчестному банкротству дома Гарди.

Сознавая все зло, которое онъ причинилъ, и все то, къ чему оно привело, мистеръ Гарди былъ подавленъ, уничтоженъ.

Онъ понялъ, что воля боле неумолимая, рука боле тяжелая, чмъ его, тяготетъ надъ нимъ, она заставила его, противъ всякой вроятности, оплакивать родную, любимую дочь въ семейств тхъ самыхъ Додовъ, несчастія которыхъ онъ былъ виновникомъ, онъ понялъ, что эта высшая воля, эта сильнйшая рука играетъ имъ какъ былинкой, и не ошибся. О, если Джени умретъ? единственное созданіе на земл, которое онъ любитъ! къ чему безъ нея даже богатство, оно не замнитъ ея потери.

Чего бы онъ не далъ, этотъ гордый Гарди, чтобъ воротить прошедшее. Сознавая перстъ божій въ постигшемъ его гор, видя доброту и ласки людей, такъ жестоко имъ обнженныхъ, онъ невольно почувствовалъ раскаяніе, безчестныя дла поклялся искупить, на сколько возможно, если провидніе пощадитъ его дтище.

Недолго пришлось ему ждать случая примнить на дл эту, хотя вполн искреннюю, но довольно неопредленную клятву, и какъ нердко случается, пришлось начать съ того, что онъ охотно отсрочилъ бы до конца. Часовъ въ пять пополудни, Джени открыла глаза.

Вс были въ тревожномъ ожиданіи. Они обмнялись знаками, но заговорить никто не посмлъ. Она улыбнулась при вид мистера Гарди: — Папа, милый мой папа, произнесла она довольно внятно.

Велика была всеобщая радость, тихая и сдержанная со стороны мистриссъ Додъ и Джуліи, но бурная со стороны Гарди.

— Она узнаетъ меня, вскричалъ онъ, видя въ этомъ залогъ небеснаго прощенія:— она говоритъ, она будетъ жить! Слава-богу! Велико его милосердіе! Да, дорогое дитя мое, это я, твой отецъ. Не правда ли ты постараешься поправиться, ради меня.

Джени, казалось, не обращала большаго вниманія на слова отца, она смотрла прямо, не глядя собственно ни на что, какъ человкъ, погруженный въ свои мысли.

— Папа, пошлите за Альфредомъ, наконецъ внятно и торжественно произнесла она.

Эти нсколько словъ, сказанныя нжно, но ршительно, поразили всхъ присутствующихъ, какъ ударъ грома.

Въ глазахъ Джуліи сверкнула молнія, но взоры ея встртились съ глазами матери и тотчасъ потупились.

Настало мертвое молчаніе.

Мистеръ Гарди заговорилъ первый.

— Зачмъ посылать за нимъ, моя милочка? Тутъ вс, кто тебя любитъ.

— Ради-бога, не противорчьте ей, воскликнулъ докторъ въ испуг: — теперь не время отказывать ей въ чемъ бы то ни было, если только возможно исполнить ея желаніе. Нердко одна надежда увидть любимаго человка поддерживаетъ существованіе.

Мистеръ Гарди былъ немало озадаченъ. Его ужасала одна мысль внезапнаго появленія Альфреда, безъ предварительныхъ переговоровъ и объясненій. Пока онъ колебался между сомнніемъ и ршимостью, Джени снова заговорила, но почти совсмъ невнятно и безсвязно — она начинала бредить. Бдняжка заговорила объ Эдуард, называла его своимъ милымъ Эдуардомъ. Мистриссъ Додъ поспшно встала и первою ея мыслью было выслать обоихъ мужчинъ изъ комнаты: такъ безотчетно въ честной женщин желаніе защитить другую женщину. Но вспомнивъ, что мистеръ Гарди — отецъ Джени, она сама удалилась подъ накимъ-то предлогомъ, Джулія послдовала за ней. Докторъ также понялъ и отошелъ къ окну въ дальній конецъ комнаты. Отецъ остался подл постели и вскор узналъ изъ несвязныхъ словъ дочери, что она любитъ Эдуарда.

Прошло то время, когда подобное извстіе могло огорчить и взбсить его.

Онъ вздохнулъ, какъ человкъ, котораго судьба одолваетъ:

— Я отдамъ тебя за него, если ты захочешь, моя милочка, сказалъ онъ:— Эдуардъ — отличный молодой человкъ, онъ будетъ твоимъ мужемъ, и вы будете счастливы. Только поправляйся поскорй, ради меня, ради его.

Джени долго не обращала вниманія на слова отца, она металась и бредила, но, наконецъ, мысли ея видимо прояснились и она совершенно спокойно попросила пить. Мистеръ Гарди подалъ ей стаканъ. Она пристально взглянула на него и спросила внятно:

— Послали за Альфредомъ?

— Нтъ еще, моя милочка.

— Нтъ еще! времени терять нечего, прибавила она со вздохомъ.

Мистеръ Гарди вздрогнулъ, и видя, что онъ одинъ въ комнат, и не ршаясь сказать ни да, ни нтъ, попытался отговорить ее отъ свиданія съ Альфредомъ.

— Ангелъ мой, прошепталъ онъ: — я не хочу отказать теб, но я долженъ сообщить теб тайну. Ты не выдашь меня?

— Нтъ, никогда, пока жива.

— Бдный Альфредъ не тотъ, что прежде. У него иллюзіи, онъ полусумасшедшій. Братъ мой Томасъ почелъ за лучшее для всхъ насъ помстить его на время въ лечебницу. Ему, можетъ быть, повредитъ неожиданное свиданіе съ нами и отсрочитъ время его выздоровленія.

— Папа, воскликнула Джони: — вы обманываете меня, или васъ обманываютъ. Альфредъ сумасшедшій! Это неправда. Онъ былъ у меня наканун дня, назначеннаго для свадьбы. О, милый, добрый мой Альфредъ, какъ они смютъ говорить, что ты сумасшедшій! Значитъ, то письмо, что вы мн показывали, было подложное? О, папа!

— Я боялся испугать тебя, сказалъ мистеръ Гарди, понуря голову.

— Я понимаю теперь, я все понимаю, продолжала Джени, съ необыкновеннымъ оживленіемъ:— т злые люди, съ ихъ темными словами, обошли, обманули васъ. Пошлите за нимъ, приведите его ко мн, чтобъ я могла помирить васъ всхъ, пока я еще здсь на земл, а то будетъ поздно, когда отойду въ лучшій міръ.

— О, дитя мое, не говори этого, завопилъ мистеръ Гардн.— Подумай о своемъ отц.

— Я думаю о всхъ васъ, проговорила она.— Милый папа, я теперь какъ-будто между двухъ міровъ, и все понимаю лучше, чмъ прежде. Поврьте мн, если вы меня любите…

— Если я тебя люблю, мою Джени? дороже всего, всего на свт!

— Такъ не откажите мн въ моей просьб, можетъ быть, послдней. Я хочу видть брата, пока еще не поздно. Напишите ему, что сестра хочетъ его видть, что она любитъ его попрежнему, что она умираетъ.

— О, нтъ, нтъ, воскликнулъ несчастный отецъ, забывая все на, свт.— Я пошлю за нимъ. Онъ будетъ здсь черезъ двнадцать часовъ. Только общай мн поправиться. Не падай духомъ, и богъ-дастъ, все пройдетъ благополучно. Я выпишу Альфреда и достану для тебя все, что только можно достать за деньги. Но что я вру? Гд они, мои деньги — у меня нтъ боле денегъ! Но осталось еще родительское сердце! Мистриссъ Додъ! Сударыня!

Хозяйка дома не замедлила явиться.

— Не можете ли вы мн одолжить клочокъ бумаги? Нтъ, я не поврю этого бумаг. Я посылаю сію минуту нарочнаго за моимъ сыномъ, сударыня. Онъ будетъ здсь завтра утромъ. Богъ-всть, чмъ это все кончится. Но какъ же мн отказать въ чемъ нибудь умирающей дочери? О, сударыня, вы добры, вы снисходительны, вы не помните зла, поддержите въ ней жизнь, утшьте ее тмъ, что братъ ея детъ къ ней: она любитъ его боле, чмъ своего несчастнаго старика отца!

И бднякъ выбжалъ изъ дому, оставя добрую мистриссъ Додъ всю въ слезахъ.

Едва усплъ онъ выйти, какъ вошла Джулія, она обняла мать и, дрожа, припала къ груди ея. Мистриссъ Додъ поняла, что дочь слышала послднія слова мистера Гарди.

Джени, хотя очень истощенная сценою съ отцомъ, съ усиліемъ протянула руку Джуліи:

— Онъ прідетъ сюда, и все уладится, проговорила она едва внятно, но съ радостной улыбкой, потомъ, глядя пристально на блдное лицо подруги, прибавила будто про себя: ‘Блаженни миротворцы, яко тіи сыново божіи нарекутся.’

Послдняя мысль доставляла ей видимо неисчерпаемое блаженство, но она долгое время не могла боле говорить.

Мистеръ Гарди, выбжавъ изъ дому, нашелъ Эдуарда за работою на улиц. Молодой человкъ плакалъ и не старался скрыть своихъ слезъ, снявъ сюртукъ, онъ самъ работалъ боле чмъ оба помощника, которыхъ онъ нанялъ, чтобъ разостлать солому передъ домомъ. Мистеръ Гарди схватилъ его за руку и крпко пожалъ ее, но не могъ проговорить ни слова.

Черезъ полчаса, на станціи желзной дороги, врный агентъ, которому мистеръ Гарди нердко давалъ секретныя порученія, дожидалъ съ минуты на минуту позда въ Лондонъ.

Мистеръ Гарди воротился въ Альбіон-виллу. Джулія встртила его въ дверяхъ, приложивъ палецъ къ губамъ.

— Она спитъ, докторъ иметъ надежду. О, мистеръ Гарди, будемте день и ночь молиться за нее Господу-Богу.

Мистеръ Гарди призвалъ всевозможныя благословенія на ея голову: набожное, доброе, чистое созданіе, она казалась ему въ ту минуту олицетвореннымъ ангеломъ. Мистеръ Гарди пошелъ домой. На порог встртила его Пегги съ озабоченнымъ видомъ. Онъ сообщилъ ей, какъ распорядился.

— Батюшки свты! воскликнула она:— да разв вы забыли? Вдь онъ общалъ убить васъ, какъ только вырвется на волю. Вы же мн это передали.

— Да, это мн разсказалъ Бекеръ. Я не могъ не сдлать этого. Пускай, что будетъ, то будетъ. Мн все равно, что бы со мной ни случилось. Мн дорога только моя Джени. Оставь меня, Пегги, иди себ, иди!

Какъ скоро Гарди остался наедин, онъ бросился на колни и предложилъ владык жизни и смерти слдующую сдлку:

— О, Боже! воскликнулъ онъ:— я сознаю грхи свои и каюсь въ лихъ. Пощади только мое дитя и я искуплю все, что я сдлалъ дурного передъ тобою. Я возвращу деньги, на которыхъ тяготитъ твое проклятіе. Освобожу сына. Я буду вести жизнь схимника, разстанусь съ Пегги. Не стану боле служить мамону. Не буду забывать и храма твоего святаго. Буду жить набожно, умренно и честно весь остатокъ дней своихъ, спаси дитя мое, она — избранная твоя, всегда творила волю твою, кром нея мн ничто не любо на земл.

Загудлъ свистокъ, тронулся поздъ и посланецъ мистера Гарди помчался въ Лондонъ съ запискою къ доктору Вичерли, слдующаго содержанія:

‘Милостивый государь, дочь моя лежитъ, опасно раненая, почти при смерти. Онъ долженъ немедленно пріхать къ намъ съ подателемъ сего. Пришлите при немъ одного изъ вашихъ сторожей, если хотите. Но это излишне. Прилагаю подписанный мною бланкъ чека на моего банкира, предоставляя вамъ выставить сумму.

‘Остаюсь съ признательностію.
‘Вашъ Ричардъ Гарди.’

XLI.

Вечеромъ прибылъ докторъ Шарпъ, одобрилъ методу леченія доктора Филипса, и объявивъ, что болзнь хотя очень серьёзна, но не безнадежна, общалъ опять захать. Въ дом поставили кровать для мистера Гарди, но ни онъ, ни Доды, не сомкнули глазъ въ эту горестную ночь.

Около полуночи, посл короткой дремоты, больная проснулась и просила оставить ее наедин съ Джуліей. Она нсколько разъ спрашивала, вс ли вышли изъ комнаты и, получивъ отъ Джуліи утвердительный отвть, попросила листъ бумаги и карандашъ. Она написала нсколько строкъ и просила Джулію вложить ихъ въ конвертъ и запечатать.

— Теперь, милая Джулія, сказала она: — общайте мн не вскрывать этой записки и не показывать ее вашей маменьк, то, что я написала, должно быть тайною для васъ и для нея, ради вашего же счастія, нтъ, нтъ, лучше не вскрывайте. Милая, другъ мои, дайте мн честное слово, исполнить мой завтъ.

Джулія исполнила ея желаніе.

Затмъ Джени написала на конверт: ‘Отъ умирающей сестры.’ Джулія прочла эти строки и горько заплакала.

Джени пробовала утшить ее.

— Не плачьте обо мн, милая: я приготовилась къ смерти и уврена, что это къ лучшему. Онъ ведетъ насъ по неисповдимымъ путамъ. О, милая моя Джулія, какъ хорошо отдыхать на лон Его и не знать другой воли, кром Его воли. О, какъ благодарю я Его за то, что Онъ ведетъ меня къ себ по предназначенному имъ самимъ пути, а не по моему неразумному, слпому желанію.

Такимъ образомъ утшала она своихъ плачущихъ друзей.

При наступленіи утра, она осталась наедин съ своимъ отцомъ и проронила нсколько слезъ о его будущемъ одиночеств.

— Я опасаюсь, что вы будете сожалть о моемъ отсутствіи, сказала, она:— послдуйте моему совту, милый папа, помиритесь съ Альфредомъ и сдлайте, вмсто меня, Джулію своею дочерью. Она добрая, добрая двушка. Умирая, я благословляю ее за ея любовь и привязанность ко мн, я теперь гораздо ясне вижу характеры и поступки людей.

Несчастный отецъ старался казаться веселымъ.

— Ты не должна говорить или думать о смерти, сказалъ онъ.— Мы сперва тебя обвнчаемъ, я все знаю: Эдуардъ Додъ сказалъ мн, что онъ тебя любитъ. Онъ — отличный молодой человкъ и я желаю, чтобъ ты вышла за него замужъ. Ради него, останься въ живыхъ. Въ твои годы стоитъ только сказать: ‘Я хочу жить.’ Будущность улыбается теб, любовь ожидаетъ тебя. Если ты готова покинуть любящаго тебя отца, не оставляй своего жениха, онъ, бдный, плачетъ о теб. Позволь мн утшить его, позволь мн сказать ему, что ты хочешь жить, ради него и меня.

Даже и это не могло смутить умирающую христіанку.

— Милый Эдуардъ, сказала она:— какъ отрадно слышать, что онъ меня любитъ. Но онъ молодъ, онъ долженъ жить, я вскор сдлаюсь для него только нжнымъ воспоминаніемъ его молодости. Молю Бога, чтобы онъ не забылъ слова, которыя я ему говорила для спасенія его души.

Посланный мистера Гарди возвратился въ десять часовъ на слдующее утро безъ Альфреда и привезъ съ собою записку доктора Вичерли, въ которой говорилось, что такъ-какъ приказъ принять. АльФреда въ больницу подписалъ мистеромъ Томасомъ Гарди, то законъ запрещаетъ уволить его, хотя бы на сутки, безъ особеннаго письменнаго приказанія отъ мистера Томаса Гарди. Но при настоящихъ обстоятельствахъ онъ ршается отступить отъ строгой формальности и готовъ будетъ уважить такой приказъ, если онъ будетъ доставленъ даже по телеграфу, поэтому, если мистеру Гарди угодно телеграфировать мистеру Томасу Гарди въ Йоркшайръ, то, тотчасъ по полученіи телеграмы отъ сего послдняго, онъ — докторъ Вичерли — отправитъ Альфреда съ двумя сторожами, куда мистеру І’арди будетъ угодно.

Мистеръ Гарди уже и то раскаявался, что посылалъ за Альфредомъ и потому, вмсто того, чтобы телеграфировать въ Йоркшайръ, довольно сурово замтилъ мистриссъ Додъ, что Альфредъ видно не можетъ пріхать,

Джени сказали, что Альфредъ вроятно не прідетъ въ этотъ день.

Она только выразительно взглянула на Джулію и со вздохомъ сказала:

— Да будетъ воля божія.

Часъ страданія, часъ бреда для нея миновали, и облака, затемнявшія переходъ въ иную жизнь, начали расходиться. Она говорила о предстоящей перемн уже съ радостью.

— О! восклицала она:— какое блаженство подумать, что съ этого дня я боле не буду гршить, никогда боле не прогнвлю Его своими поступками или нехристіанскими мыслями.

Здоровые и сильные, которые ее окружали, плакали и громко рыдали, тогда-какъ она, изнуренная страдалица, которую они сожалли, радовалась. Эта слабая двушка, готовая когда-то плакать отъ царапинки, теперь встрчала смерть съ улыбкою радости.

— Во мн не было должнаго смиренія, говорила она:— я уврена, что если мн суждено будетъ возвратиться въ этотъ гршный свтъ, я буду смиренне прежняго, ибо я знаю, что истинный христіанинъ, подобно зрлому колосу, долженъ держать свою голову ниже къ земл, близость могилы даетъ мн это сознаніе. Поспшай, Господи, избавить рабу твою отъ бремени плоти, съ ея грхами и слабостями.

Молитва была услышана: силы ея видимо слабли. Она не могла уже проглотить капли вина, не могла славить своего Спасителя, не могла боле говорить. Съ руками, сложенными для молитвы, и глазами, исполненными невыразимаго блаженства, она быстро приближалась къ Небесному Творцу.

Наконецъ, посл необыкновенно продолжительнаго промежутка времени, она вздохнула въ послдній разъ и спокойно отошла въ вчность.

Старикъ-докторъ почтительно опустилъ ея рупу и сказалъ:

— Ея нтъ уже боле между нами — и со слезами прибавилъ:— О, еслибъ мы вс встртились тамъ, гд она теперь, и еслибъ мн суждено было первому встртиться съ нею!

Ричарда Гарди увели изъ комнаты въ какомъ-то одурніи.

Вскор посл смерти Джени, ужасные признаки ея болзни исчезли и счастливая душа видимо отпечатлла свой небесный отблескъ на лиц усопшей. Покинутые ею христіане смотрли и боялись плакать, чтобы не оскорбить Того, Кто призвалъ ее къ Себ и видимо положилъ свою печать на земную ея оболочку.

— О, мама, воскликнула Джулія:— смотрите! смотрите! Можемъ ли мы, смемъ ли мы желать возвращенія этого ангела въ этотъ несчастный и гршный свтъ?

Прошло нсколько часовъ, прежде чмъ она успокоилась и повисла на ше Эдуарда, оплакивая общую потерю, какъ оплакиваютъ смертные, тогда-какъ ангелы радуются на небеси.

Такъ скончался въ цвт лтъ, во всемъ блеск молодости, похищенный лютою смертью, единственный ребёнокъ, любимый Ричардомъ Гарди.

На слдующій день произведено дознаніе, за которымъ вскор послдовало осужденіе Джемса Макслея. Но вс эти подробности, хотя довольно любопытныя, не могутъ войти въ нашъ разсказъ.

Смерть Джени страшно подйствовала на Ричарда Гарди. Онъ видлъ въ ней персть божій, но не покорился ему, напротивъ, сердце его наполнилось злобою, отчаяніемъ и страстью. Онъ перевезъ къ себ дочь и сидлъ съ нею одинъ въ комнат, почти безвыходно день и ночь. Онъ не говорилъ ни съ кмъ, онъ избгалъ Додовъ, странно сказать — сталъ ненавидть ихъ, утверждалъ, что дочь встртила смерть у ихъ дверей именно оттого, что она ихъ посщала. Онъ не хотлъ сознаться, что онъ самъ ее туда послалъ сказать ложь, и проклиналъ Альфреда, называя его главною причиною его горя.

Старикъ Гарди никого не пригласилъ на похороны, и когда Эдуардъ попросилъ у него позволенія придти, онъ зарычалъ, какъ дикій зврь, и ругаясь вышелъ изъ комнаты. Но Эдуардъ ршился придти, и сострадательное небо даровало изнывшему сердцу молодаго человка слезы облегченія на могил. Но глаза стараго, сухаго человка, стоявшаго по другую сторону могилы, были сухи, дико и грустно блуждали они вокругъ, блдныя щоки его были глубоко, изрыты заботами и страстями, его высокій станъ сгорбился отъ продолжительной борьбы, душу его терзали поочереди злость и ненависть, отчаяніе и грусть.

Мистеръ Гарди, возвратясь домой, написалъ завщаніе, ибо онъ чувствовалъ, что жизнь ему въ тягость, и что ему не трудно ршиться на самоубійство, чтобы избавиться отъ нея. Странно сказать, онъ записалъ на имя Эдуарда Дода довольно значительную сумму денегъ. Съ минуту передъ тмъ онъ объ этомъ и не подумалъ бы, съ минуту спустя, онъ удивился своему поступку и готовъ былъ зачеркнуть написанное. Гарди отправился въ Лондонъ и предался спекуляціямъ, какъ иные съ отчаянія предаются пьянству. У этого человка были только дв страсти: алчность къ деньгамъ и любовь къ дочери. Лишившись послдней, ему оставалось или умереть, или жить единственно для денегъ. Онъ обратился къ самому вертепу Мамона — игр фондами на бирж.

Когда мистеръ Гарди сказалъ: ‘Альфредъ, видно, не можетъ пріхать’, мистриссъ Додъ очень естественно не поняла его словъ. Она подумала, что бездушный молодой человкъ прислалъ какую-нибудь отговорку и ршился лучше дать сестр умереть безъ него, чмъ встртиться съ Джуліей. ‘Какъ будто бы она вышла изъ своей комнаты, пока онъ былъ въ дом’, сказала мистриссъ Додъ съ особеннымъ презрніемъ. Съ этой минуты она почувствовала ненависть къ молодому человку. Эдуардъ вполн соглашался съ нею и оба называли Альфреда не иначе, какъ негодяемъ, впрочемъ, въ отсутствіи Джуліи. При ней никогда не произносили его имени. Такимъ образомъ полагали, что она, современемъ, или забудетъ его, или увидитъ его въ томъ же свт, какъ и они.

Все, что они знали худаго о мистер Гарди, они слышали изъ устъ того же негодяя, теперь сердца ихъ смягчились: при вид горести и отчаянія отца, они уже не упрекали его въ похищеніи ихъ собственности и врили вполн, что ихъ четырнадцать тысячъ фунтовъ были на дн морскомъ.

Они нсколько удивились, что мистеръ Гарди уже не заходилъ и не писалъ къ нимъ боле, но по доброт душевной объяснили его молчаніе глубиною его горя, и потому не обижались.

Теперь имъ предстояло оставить маленькую виллу, въ которой они прожили такъ счастливо и пережили столько горя.

Немного мебели отправлено было впередъ, мистриссъ Додъ послдовала за нею и установила ее въ новой ихъ квартир. Джулія, неутшная сама, старалась ободрить Эдуарда. Наступилъ аукціонъ. Большинство вещей продано за чрезвычайно низкую цну и съ вырученными деньгами братъ и сестра спшили въ Лондонъ въ объятія матери. Слезы были у нея на глазахъ.

— Въ печальной квартир придется жить моимъ дтямъ, сказала она.

Эдуардъ съ удивленіемъ осмотрлся.

— Тутъ, должно быть, дйствительно было гадко, сказалъ онъ:— но вы какимъ-то образомъ превратили въ маленькій дворецъ.

— Любовь моихъ дтей только въ состояніи сдлать это, отвчала мистриссъ Додъ, снова цалуя ихъ.

На слдующее утро они начали совщаться, какой образъ жизни имъ вести. Эдуардъ совтовалъ похлопотать, чтобы отца его приняли въ одинъ изъ общественныхъ домовъ умалишенныхъ, и тогда ихъ мать могла бы кое-какъ скромно прожить своими доходами. Но мистриссъ Додъ съ негодованіемъ отказалась отъ подобнаго предложеніи. Эдуардъ, основываясь на газетныхъ статьяхъ, тщетно уврялъ, что общественныя больницы гораздо удобне частныхъ и вылечиваютъ вдвое больше больныхъ. Она оставалась глухою къ ссылкамъ на Тизера и на статистиковъ.

— Не старайся сбить меня съ толку, говорила она: — мой мужъ, вашъ отецъ не можетъ быть въ общественной больниц, гд всякій любопытный будетъ имть право глазть на него.

Она сообщила имъ, что написала тётк Базалгетъ и дяд Фаунтену, прося ихъ помочь ей въ содержаніи бднаго Дэвида.

Эдуардъ чуть было не разсердился.

— Просить о помощи? сказалъ онъ.

— Я не должна жертвовать моимъ семействомъ изъ ложнаго самолюбія, отвчала мистриссъ Додъ:— впрочемъ, ихъ слдовало и безъ того извстить обо всемъ, какъ родню.

Въ ожиданіи отвта этихъ господъ, скажемъ нсколько словъ объ нихъ и ихъ племянниц.

Наша мистриссъ Додъ, урожденная Люси Фаунтэнъ, въ девятнадцатилтнемъ возраст находилась подъ опекою двухъ лицъ: дядюшки Фаунтэна, стараго холостяка, любившаго комфортъ, геральдику и удовлетвореніе своихъ капризовъ и тётки Базалгетъ, любившей кокетничать, одваться и капризничать, оба отличные люди, когда исполнялись вс ихъ прихоти, и несносные эгоисты, когда что либо не приходилось имъ по нраву.

Изъ опекуновъ они превратились въ свахъ-соперницъ: дядя желалъ выдать Люси за дубину, по имени Талбойсъ, прибывшую въ Англію въ лиц своихъ предковъ, по уничтоженіи нантскаго эдикта, вообще извстнаго въ геральдик подъ названіемъ нашествія нормановъ. Тётка, жена купца невысокаго происхожденія, желала выдать ее за Ричарда Гарди. Непредвиднное препятствіе встртило обоихъ: Люси не влюблялась. Она любила обоихъ этихъ эгоистовъ, и дядюшку и тётушку, даже ихъ четвероногихъ, но здсь не потворствовала ихъ желаніямъ. Они упорствовали, но пока они дергали ее, каждый въ свою сторону, Дэвидъ Додъ, старшій штурманъ какого-то остиндскаго корабля — съ загорлыми щеками, честною рчью, золотымъ сердцемъ — сильно влюбился въ нее и обожалъ ее издали. Его скромность и незначительное положеніе въ свт длали его безвреднымъ, поэтому Фаунтэнъ любилъ выпить съ нимъ за десертомъ, а эгоистка Базалгетъ приглашала его къ себ въ домъ, чтобы имть случай пококетничать. Въ этомъ послднемъ дом молодой Додъ видлъ открытое ухаживаніе Гарди и Талбойса за его возлюбленной. Это озлобило его и онъ сдлалъ предложеніе. Люси отказала ему изъ приличія, какъ водится, а онъ ушелъ благословляя ее. Люси немного поплакала и, какъ женщина, озлобилась на его противниковъ, которые продолжали ухаживать за нею. Теперь Талбойсъ, поощряемый дядею, нсколько разъ пытался сдлать предложеніе, но всегда что-нибудь мшало ему. Онъ сначала пробовалъ заговорить во время прогулокъ верхомъ, ея пони начинала бросаться въ сторону каждый разъ, какъ онъ хотлъ приступить къ вопросу о Гимене. Говорятъ, будто хитрая двушка нарочно колола лошадь булавкою. Талбойсъ ршился наконецъ сдлать предложеніе на мор. По этой влажной стихіи его праотцы перебрались въ Англію, на спокойной поверхности моря влюбленный безопасенъ отъ капризовъ коней и отъ миріадъ другихъ препятствій, встрчаемыхъ на суш. Миссъ Люси спокойно согласилась на морскую прогулку, въ намреніи разомъ, навсегда отдлаться отъ докучливаго своего обожателя. Надежды ихъ, впрочемъ, не вполн исполнились, ибо съ юго-запада налетлъ втерокъ и поднялась буря. Талбойсъ такъ ловко управлялъ лодкою, что отецъ Нептунъ безъ церемоніи соединилъ бы его съ невстою въ глубин Британскаго канала, еслибъ не Дэвидъ Додъ, который изъ ревности слдилъ за ними въ шлюпк въ недальнемъ разстояніи. Онъ спасъ ихъ обоихъ, но этимъ дйствіемъ не достигъ себ корабля, а служебная карьера его оставалась все такъ же незавидной. Добродушная Люси пріуныла и обратилась къ мистеру Базалгету, который устроилъ такъ, что Дэвида назначили шкиперомъ судна ‘Рай’. Бдная двушка думала, что она этимъ покончила съ Дэвидомъ, но онъ согласился принять корабль не иначе, какъ вмст съ нею. Наши эгоисты до того надоли Люси и сердили Дода, что этотъ, наконецъ, уговорилъ ее выйти за него замужъ. Современемъ она полюбила его въ десять разъ боле, чмъ еслибъ начала прямо пламенной любовью. Дядя и тётка нсколько лтъ не хотли и слышать о ней. Дядя Фаунтэнъ первый помирился вслдствіе того, что какой-то антикварій доказалъ ему, что фамилія Додовъ гораздо древне фамиліи Талбойса: ‘Да, сэръ, они были лордами шестнадцати замковъ во времена гептархіи и владютъ нкоторыми изъ нихъ до сего дня.’ Современемъ и мистриссъ Базалгетъ примирилась съ невыгодною партіей племянницы и начала переписываться съ нею {Читателямъ, вроятно, извстно, что первоначальная исторія Давида Дода и Люси Фаунтэнъ, разсказанная тутъ въ нсколькихъ словахъ, составляетъ содержаніе особаго романа Чарльса Рида: ‘Love me little love me long’. Онъ переведенъ нсколько лтъ тому назадъ въ ‘Русскомъ Встник’ подъ названіемъ ‘Любитъ, не любитъ’.}.

Отвты на письма мистриссъ Додъ, по странному совпаденію, пришли въ одинъ день. Дядя Фаунтэнъ писалъ, что разорившись спекуляціями на акціяхъ желзныхъ дорогъ, жилъ на счетъ своихъ кредиторовъ, но его домъ къ ихъ услугамъ, если они согласны жить съ нимъ — и платить за свое содержаніе.

Въ письм мистриссъ Базалгетъ выказалась мягкая женщина, незабывшая, однако, старой обиды. Она напоминала своей племянниц, что бракъ ея съ Додомъ былъ ослушаніемъ и неблагодарностью съ ея стороны, пересчитывала вс свои огромные расходы, вс, кром 400 фунтовъ, ежегодно употребляемыхъ ею на украшеніе собственной персоны, и подъ конецъ вмст со множествомъ колкихъ дерзостей, предложила избавить мистриссъ Додъ отъ Джуліи.

Прочтя это любезное письмо, бдная мистриссъ Додъ долго не могла выговорить слова. Она передала его Эдуарду и поникла головой. Эдуардъ вложилъ письмо въ конвертъ и возвратилъ его съ запискою отъ себя, въ которой просилъ мистриссъ Базалгетъ не продолжать этой переписки.

— Что же, мои милыя, сказалъ онъ: — не унывайте. Пусть это послужитъ намъ урокомъ, ни у кого не просить помощи. Взглянемте прямо на дло, мы должны работать или голодать: тмъ лучше для насъ. Тяжелая работа какъ нельзя лучше идетъ къ тяжелымъ мысламъ. Говорите: составили ли вы себ какой нибудь планъ?

— Разумется, составили, сказала съ сердцемъ Джулія. Я намрена пойти въ гувернантки, и тогда я не буду ничего стоить маменьк.

— Славный планъ! грустно произнесъ Эдуардъ:— вы хотите, чтобы мы разстались? Разв мы и безъ того не довольно одиноки? Какъ намъ перенести тягость настоящаго положенія, если мы не въ состояніи будемъ ободрять другъ друга? Или мало еще натерплись мы горя?

Внутреннее волненіе не дозволило ему продолжать, онъ залился слезами и выбжалъ изъ комнаты.

Впрочемъ онъ возвратился черезъ часъ съ красными глазами, но съ твердымъ сердцемъ, готовый для нихъ перенести всякія трудности, какъ подобаетъ мужчин.

— Вы, женщины, сказалъ онъ прежнимъ веселымъ топомъ, такъ плохо согласовавшимся съ его заплаканными глазами:— богаты талантами, но неспособны на изобртенія. Какъ только что-нибудь неладно, вы сейчасъ хотите идти въ гувернантки, въ компаньонки, туда-сюда, и зачмъ все это? Чтобы быть независимыми? ни мало. Впрочемъ, вс эти предположенія — пустяки. Семейство сильно, пока оно держится дружно и не идетъ врознь. Я немногому научился изъ массы глупостей, называемыхъ классиками, но полню одну басню о старик и двнадцати его сыновьяхъ. ‘Переломите каждый по пруту’, сказалъ онъ, и сыновья легко исполнили его приказаніе. ‘Теперь переломите цлую связку изъ двнадцати прутьевъ’ — и вс ихъ старанія оказались тщетными. Насъ хотя не двнадцать, а всего трое, но все-таки легче переломить поодиначк, чмъ если мы будемъ дйствовать вмст. Нтъ, одна только смерть переломитъ нашу связку, одна только смерть разрознить насъ!

Онъ стоялъ какъ колоссъ и протягивалъ къ нимъ свои руки, он бросились въ его раскрытыя объятія и повисли на его ше, какъ бы желая изобразить его мысль въ картин, крпко жались он къ нему и горячо благословляли его за то, что онъ не позволялъ имъ разъединяться.

Мистриссъ Додъ вздохнула посл перваго порыва и проговорила:

— Еслибъ онъ только могъ сказать намъ, что мы предпримемъ съобща.

— Вотъ въ томъ-то и вопросъ, сказала Джулія:— начни съ меня. Что мн длать?

— Заниматься живописью.

— Какъ, для продажи? Но душа моя, мои картины не годятся въ продажу.

— Глуность! Нтъ ничего, что бы не продалось.

— Я съ этимъ согласна, сказала мистриссъ Додъ:— и готова теб помочь.

— Нтъ, нтъ, мама, вы мн нужны для чего инбудь поважне живописи. Вы должны поступить въ одинъ изъ большихъ модныхъ магазиновъ, вы должны сдлаться портнихой, вы будете настоящимъ геніемъ въ этомъ искусств.

— Моя мама — портниха, воскликнула Джулія!— О, Эдуардъ, какъ можешь ты, какъ смешь ты это говорить? Бдная, бдная мама!

— Не горячись, милая. Мн кажется, онъ правъ: да, я для этого одного и годна. Если только бываютъ портнихи съ врожденнымъ талантомъ, такъ я одна изъ нихъ.

— Что до меня касается, сказалъ Эдуардъ: — я поищу себ занятія, требующаго боле физической силы, чмъ умственныхъ способностей. Къ счастію, такихъ много. Напримръ, ремесло каменотеса. Но я сначала испробую другія.

Легко выбрать занятіе, но трудно доставь работу. Эдуардъ, убжденный, что портняжное ремесло — самое выгодное, тщательно прочитывалъ объявленія, но не находилъ подходящаго требованія. Наконецъ, онъ прочелъ, что одинъ изъ большихъ домовъ въ Сити вызываетъ даму, умющую кроить салопы. Онъ предложилъ матери сходить съ нимъ туда. Но она не желала имть дло съ незнакомыми, она предпочитала прежде посовтоваться съ модисткой, работавшей на нее нсколько лтъ. Можетъ быть, мадамъ Бланшъ найдетъ ей какую нибудь работу.

— Я больше врю Тизеру, возразилъ Эдуардъ, горой стоявшій за своего идола.

Мистриссъ Додъ застала у Бланшъ одну изъ тхъ пустыхъ идіотокъ, которыхъ единственная цль въ жизни состоитъ въ туалет. Она примряла шаль уже въ третій разъ, но она не правилась ей, ни у нея на плечахъ, ни на стол передъ нею. Мистриссъ Додъ замтила ей ласково: ‘Можетъ быть, вы лучше разсмотрите эту вещь, если я ее надну на себя.’ Мистриссъ Додъ, должно замтить, обладала особеннымъ искусствомъ драпироваться въ шаль. Съ нкоторою повидимому небрежностью, она такъ красиво накинула шаль, что рыбка попала на удочку и шаль была куплена за сорокъ гиней. Мадамъ Бланшъ бросила быстрый, но полный благодарности взглядъ на мистриссъ Додъ. Знатная барыня начала собираться и провозившись еще минутъ съ двадцать, наконецъ, ухала. Мадамъ Бланшъ обратилась тогда къ мистриссъ Додъ:

— Я вамъ очень благодарна, сударыня, сказала она: — безъ васъ я бы не продала этой шали, жаль только, этой барын нельзя дать вашъ бюстъ и ваши плечи, сударыня, ей бы тогда каждая шаль нравилась. Чмъ могу вамъ служить, сударыня?— Что прикажете?

Мистриссъ Додъ покраснла до ушей и съ едпа сдержаннымъ волненіемъ объяснила, что она на этотъ разъ пришла не покупать, а, напротивъ, съ просьбою. Сильное несчастіе поразило ея семейство и, хотя она не совершенно обнищала, по болзнь ея мужа и потеря четырнадцати тысячъ фунтовъ отъ кораблекрушенія привели ихъ дла въ такое положеніе, что она вынуждена работать для содержанія семейства.

Мадамъ Бланшъ осмотрла ее съ ногъ до головы, надясь увидть въ ея одежд признакъ перемны ея состоянія, но мистриссъ Додъ была одта хотя и скромно, однако не хуже прежняго, и съ такимъ вкусомъ, что ее можно было принять за самую знатную аристократку.

— Не можете ли вы мн дать занятіе, мадамъ Бланшъ, сказала она:— я, кажется, смыслю въ вашемъ дл, и если, разумется, не съумю скроить такъ хорошо, какъ вы сами, то, конечно, не уступлю многимъ изъ вашихъ портнихъ.

— Я въ этомъ уврена, сухо произнесла мадамъ Бланшъ.— Но, скажите пожалуйста, что за несчастіе.

— Такъ не будете ли вы столько добры, не поможете ли мн, мадамъ Бланшъ?

Портпиха покраснла и замялась, слова и тонъ мистриссъ Додъ невольно тронули ее, но она все же не могла исполнить ея просьбы.

— Этого, право, нельзя, въ особенности здсь. Я не была бы хозяйкою у себя дома. Я не могла бы подгонять васъ, подобно другимъ, и, конечно, всегда бы отличала васъ, какъ настоящую леди, которой вы всегда останетесь, что бы съ вами ни случилось, а тогда естественно, вс мои швеи стали бы завидовать вамъ.

— Эхъ, мадамъ Бланшъ! вздохнула мистриссъ Додъ: — вы обращаетесь со мною какъ съ ребёнкомъ, вы предлагаете мн леденецъ, а отказываете въ хлб для моего семейства.

— Нтъ, нтъ, поспшно сказала швея: — я не отказываюсь при случа дать вамъ работу на домъ.

N.B. Портниха уже не говорила боле мистриссъ Додъ: сударыня, но та нарочно при каждомъ слов прибавляла: ‘мадамъ Бланшъ’.

— Подождите минутку, сказала швея: — я знаю одинъ магазинъ, который нуждается въ портних. У нихъ дло не такое большое, какъ у насъ, одного куска матеріи достаетъ на нсколько дней.

И она написала на одной изъ своихъ карточекъ:

‘Магазинъ Кроссъ, Флджетъ, Копландъ и К 11, 12, 13 и 14, Примроз-Лэнъ, Опти’.— Скажите, что я васъ рекомендую. Если говорить вамъ правду, то одна изъ прежнихъ моихъ мастерицъ должна была зайти ко мн насчетъ этого мста сегодня утромъ, но она опоздала и это — урокъ вставать пораньше и не валяться въ постели.

Мистриссъ Додъ положила карточку въ карманъ и пожала руку, протянутую ей мадамъ Заирой Бланшъ, дйствительное имя которой было — двица Солли Уайтъ. Она возвратилась домой очень усталая и, показавъ дтямъ карточку, опустилась въ изнеможеніи въ кресла.

— Кроссъ, Фиджетъ, Копландъ и К? Да, они вчера публиковали въ ‘Тизер’! воскликнулъ Эдуардъ:— вотъ день и потерянъ потому, что мы хотли быть умне ‘Тизера’.

— Я больше не буду терять времени, сказала мист риссъ Додъ, спокойно подымаясь съ креселъ.

Дти уговаривали ее отдохнуть, но она никакъ не хотла.

— Я только что видла, сказала она: — сколько можно потерять изъ того, что опоздаешь полчаса, удастся ли или не удастся, но, по крайней мр, меня нельзя будетъ ни въ чемъ упрекнуть.

И она спокойно отправилась къ Кроссъ, Фиджетъ, Копландъ и К. Эдуардъ предложилъ ее проводить, но она сказала, чтобъ онъ лучше остался и успокоилъ сестру. Въ сущности это билъ только одинъ предлогъ: она не желала, чтобы ея дти вмшивались въ ея дло, теперь она согласна была работать до мозолей на пальцахъ и чтобъ дти на вырученныя ею деньги могли жить какъ настоящіе джентльмены. Посл ея ухода, Джулія собрала свои акварельные рисуики и храбро отправилась ихъ продавать. Но, пока она еще одвалась, Эдуардъ уже вышелъ искать себ занятія. Тщетны были его поиски. Вс они собрались домой къ вечеру: мистриссъ Додъ совершенно спокойная, Эдуардъ — сердитый, озлобленный, Джулія — нсколько взволнованная.

— Давайте разсказывать наши похожденія, сказала она.— Что до меня касается, то мн во всхъ лавкахъ отказали — купить мои рисунки. Всмъ имъ нужно было что нибудь такого же достоинства, но въ другомъ род: никто изъ нихъ не говорилъ о главной ошибк въ моихъ картинахъ — о совершенной ихъ негодности. Наконецъ какой-то старикъ принялся ихъ разсматривать, о! какъ онъ смшно коверкалъ косился на нихъ вотъ такъ: я уже начала надяться и потому, когда онъ произнесъ свое грозное нтъ, не выдержала и разревлась.

— Бдная голубка моя! восклшшула мистриссъ Додъ со слезами на глазахъ: — зачмъ подвергать себя такимъ жестокимъ отказамъ?

— О, не расточайте попусту вашей жалости, мама, эти дтскія слезы принесли мн счастіе: онъ тутъ же купилъ два рисунка, для моего успокоенія, и вотъ вамъ деньги. Тридцать шиллинговъ!

И она съ гордостью положила деньги на столъ.

— Старый плутъ, сказалъ Эдуардъ:— рисунки эти стоили каждый не мене двухъ гиней, я увренъ.

— Никогда, иначе, отчего же другіе отказывались дать за нихъ хотя бы два пенса?

— Оттого, что картины — дрянной товаръ, отвтилъ Эдуардъ: — извстно, что даже и настоящій талантъ по этой части не находитъ покупщиковъ, если ему не удастся попасть на большія выставки. И при этомъ онъ взглянулъ на мистриссъ Додъ. Та, съ своей стороны, замтила, что, къ несчастію, на выставки въ большіе магазины очень трудно попасть. Что касается до нея самой, то Кроссъ, Фиджетъ и К приняли ее довольно холодно и спросили, на кого она прежде работала.

— Дти, у меня сердце упало отъ этого вопроса, продолжала мистриссъ Додъ:— я должна была сознаться, что никогда не работала за деньги и просила, однако, испытать меня. Я передала карточку мадамъ Бланшъ, но мистеръ — я не знаю, съ которымъ членомъ фирмы я говорила — сказалъ, что онъ ее не знаетъ, потомъ онъ нсколько замялся и объявилъ, что ихъ магазинъ не отдаетъ работу барынямъ, а только присяжнымъ швеямъ, потому что иначе они рисковали бы, что ихъ матеріи изржутъ или… Онъ недоговорилъ своей фразы, но мн кажется, онъ намекалъ на воровство.

— Жалю, что меня не было съ вами. Я бъ ему задалъ трепку. О, бдная мама! и какія непріятности вамъ приходится испытывать.

— Успокойся, мой милый, мн только стоитъ подумать о своихъ дтяхъ и мн все нипочемъ. Поэтому я очень спокойно отвчала, что мы еще не такъ бдны, чтобы не быть въ состояніи заплатить за матерію, еслибъ имли несчастіе ее испортить, и потомъ я прямо объявила, что готова оставить въ залогъ сумму, равняющуюся цнности матеріи. Но онъ выпрямился во весь ростъ, точно аршинъ, и торжественно произнесъ: ‘Кроссъ и К не ведутъ торговлю подобнымъ образомъ.’ Но не слдуетъ отчаяваться отъ первой неудачи и я не унываю. Она нжно улыбнулась, а на глазахъ ея показались слезы.

На слдующее утро, посл завтрака, къ Додамъ явился неизвстный господинъ. Войдя въ комнату, онъ поклонился имъ и подалъ большой пакетъ, въ которомъ находился дамскій пальто.

— Заказъ, сударыни, скороговоркой произнесъ онъ:— отъ Кроссъ, Фиджетъ и К, изъ Сити. Носильщикъ у дверей съ матеріей, а это на образецъ. Войдите, сэръ. Носильщикъ вошелъ съ тюкомъ.

— Потрудитесь подписать эту бумагу, сударыня.

Мистриссъ Додъ дала росписку, что она приняла матерію и обязуется доставить всю работу въ No 11-й, Примроз-Лэнъ къ такому-то дню.

Носильщикъ вышелъ, а прикащикъ прибавилъ:

— Мистеръ Фиджетъ желаетъ, чтобы вы обратили особенное вниманіе на эту складку въ покро. Это совершенно новое.

— Непремнно, сэръ. Не должна ли я вамъ дать денегъ въ вид залога, сэръ?

— Нтъ, сударыня, мн ничего объ этомъ не сказано. Честь имю кланяться, сударыня. Мое почтеніе, сэръ.

И онъ удалился.

Велика была благодарность всего семейства, при этомъ неожиданномъ счасть. Эдуардъ принялся тотчасъ устанавливать длинный столъ для работы, а Джулія отправилась купить ножницы для кройки.

Когда все было устроено, разсчитали, какъ выгодне всего выкроить матерію, и вскор стукъ тяжелыхъ ножницъ раздался въ дом. Въ то время, какъ мать кроила и шила цлый день, Джулія усердно рисовала, а Эдуардъ, никому не говоря ни слова, ходилъ въ день миль двадцать, ища работы, и все безпокойно. Наконецъ, услышалъ онъ о мст, которое ему пришлось очень по вкусу, именно о мст главнаго носильщика, въ одной изъ кладовой Соутварка, онъ отправился туда, но его послали къ мистеру А… Мистеръ А. ухалъ на день за городъ. Ему посовтовали обратиться къ мистеру Б.— Мистеръ Б. обдалъ у лорда мера. Нечего длать, пришлось снова ни съ чмъ возвращаться домой, но дорог онъ наткнулся на пожаръ, и, грустно сказать, человческая жизнь была въ опасности. Какой-то старичокъ выбжалъ на улицу при первой тревог, когда еще не было никакой опасности, но, давши огню усилиться, онъ вдругъ бросился въ домъ спасать свои штаны, или какой-то другой вздоръ. Огонь иногда лишаетъ людей разсудка. Пока онъ, какъ сумасшедшій, бгалъ изъ комнаты въ комнату, лстницу обхватило огнемъ, и пламя отрзало ему отступленіе. Онъ бросился къ маленькому окошку въ боковомъ фасад. Огонь быстро къ нему приближался, онъ дико размахивалъ штанами, оглашая воздухъ неистовыми криками. Пожарные принесли лстницу, но она была слишкомъ коротка, старикъ неистово прыгалъ на подоконник и не ршался спуститься къ храброму пожарному, готовому принять его въ свои объятія, несмотря на всю угрожающую опасность. Эдуардъ, всегда отличавшійся въ гимнастик, быстро вбжалъ по лстниц, влзъ на плечи пожарнаго, схватился за подоконникъ, поднялся на рукахъ, и такимъ образомъ черезъ минуту очутился въ окн. Держась рукою за оконную раму, онъ правою схватилъ старика зашиворотъ, и потащилъ его внизъ. Съ неимоврными усиліями ему удалось спустить его на лстницу, посреди восторженныхъ криковъ народа, но тутъ тяжесть старика чуть было его не одолла, и еслибъ не пожарный, то они бы оба грохнулись внизъ. Но пожарный схватилъ за ноги старика и вмст съ нимъ благополучно спустился внизъ. Эдуардъ обождалъ, пока они не достигли земли, потомъ крикнулъ, чтобъ крпче держали лстницу, повисъ на подоконник, прыгнулъ, ухватился руками за лстницу, перевернулся, и спустился по внутренней ея сторон на однхъ рукахъ, не касаясь ея ногами. Жарко и дружно привтствовали его пожарные и толпа народа.

— Вотъ бы намъ такого, какъ вы, сэръ, сказалъ ему одинъ изъ пожарныхъ.

— Я ничего лучше не желалъ бы, отвчалъ Эдуардъ.

Другой пожарный, думая, что онъ шутитъ, засмялся и сказалъ:

— Такъ вамъ бы переговорить съ нашимъ начальникомъ по окончаніи пожара, у насъ есть вакансія.

Эдуардъ обождалъ до конца пожара, и похалъ въ пожарное депо на машин. Тамъ онъ обратился къ начальнику съ просьбою, принять его на вакансію.

— Я васъ не знаю, сэръ, отвчалъ тотъ: — но это мсто не по васъ, вдь вы — джентльменъ.

— Положимъ, но разв есть что нибудь неблагородное въ спасеніи жизни и имущества людей?

— Каковъ молодецъ! воскликнулъ шутникъ пожарный.

Но комплиментъ подйствовалъ. Многіе заговорили въ его пользу.

— Отчего же, мистеръ Балдвинъ, его не принять? Если джентльменъ не стыдится насъ, зачмъ намъ стыдиться его?

— Мы не найдемъ лучше его, сказалъ другой: — мы уже знаемъ, какъ онъ работаетъ.

— Такъ подождите немного, замтилъ шутникъ: — что скажетъ собака? кликните ее, пожалуйста, сэръ, ее зовутъ Чарли.

Эдуардъ кликнулъ собаку, она подошла къ нему ворча, потомъ серьезно обнюхала его, и удалилась, виляя хвостомъ, какъ бы желая сказать: ‘сначала меня озадачили, но теперь вижу, что я не ошибалась въ первомъ своемъ мнніи’.

— Ну, и дло въ шляп, воскликнули хоромъ пожарные, а одинъ изъ нихъ, не говорившій до сихъ поръ ни слова, шепнулъ Эдуарду на ухо: — вы видите, эта собака знаетъ больше нашего.

Посл четвероногаго оракула спросили еще двуногаго, начальника пожарнаго вдомства, и поздно въ ту же ночь Эдуардъ былъ внесенъ въ списокъ пожарныхъ, онъ возвратился домой, очень веселый и довольный. Мать и сестра уже спали, и когда онъ на другое утро сошелъ внизъ, Джулія читала въ Тизер живой и краснорчивый разсказъ о пожар въ Соутварк, о геройств неизвстнаго молодаго джентльмена, имя котораго, надялся авторъ статьи, будетъ рано или поздно узнано, и не забудется никогда. Однимъ словомъ, нсколькими строками ‘Тизеръ’ отплатилъ ему за цлые годы привязанности. Эдуардъ, разумется, намревался разсказать свои похожденія, но газета такъ расхвалила его, что онъ не ршился сказать: ‘все это сдлалъ я’. Онъ только покраснлъ и вытаращилъ глаза отъ удивленія и удовольствія.

— Что это ты гримасничаешь? спросила Джулія съ укоризною.— Разв такъ надо смотрть, когда читаютъ разсказъ о геройскомъ подвиг? О, читая подобныя дйствія, невольно сожалешь, что не мужчина. О чемъ ты думаешь?

— Да я думалъ, что Тизеръ ужь черезчуръ пересолилъ.

— Милый мой, что за выраженіе!

— Хорошо, я согласенъ съ вами, что пріятно бороться съ огнемъ и спасать жизнь людей, потому, я надюсь, вы одобрите то, что я сдлалъ. Сударыни, я выбралъ себ именно эту карьеру, я — пожарный.

— Ты шутишь? недоврчиво спросила мистриссъ Додъ.

— Нтъ, мама. Меня приняли вчера вечеромъ и я вступаю въ должность и надваю мундиръ въ слдующій понедльникъ. Ура!

Пламенныя поклонницы пожарныхъ героевъ вдругъ измнили свое мнніе при извстіи, что одинъ изъ ихъ семейства пошелъ въ пожарные. Сначала он не могли выговорить ни слова, но потомъ Джулія воскликнула:

— Жестоко! жестоко!

А мистриссъ Додъ произнесла шопотомъ:

— Теперь чаша униженія исполнилась.

Эдуардъ далеко не былъ фанфарономъ, поэтому, онъ прямо объявилъ имъ, что онъ не желаетъ жить на ихъ счетъ.

— Я знаю, что я не могу добывать столько денегъ, сколько вы об, прибавилъ онъ:— но быть для васъ обузою — ни за что, никогда.

— Гордость! гордость! И боле ничего! воскликнула Джулія.

— И еще такая гордость, что радуется мундиру, замтила мистриссъ Додъ.

— Убійственно остро, отвчалъ Эдуардъ: — но soyons de notre si&egrave,cle, фанфаронство теперь ни къ чорту не годится. Длай свое дло — вотъ въ чемъ заключается гордость человка.

— Да, да, сказала мистриссъ Додъ: — но сначала выбери себ дло и пусть выборъ твой будетъ умный.

— Я слдую совту Гобсона, онъ никогда не ошибается. И Эдуардъ началъ толковать имъ очень умно и разсудительно, но логика на женщинъ не дйствуетъ. Но счастью, онъ мимоходомъ сказалъ:— мн надо какое нибудь занятіе, я боле страдаю, чмъ вы думаете. Мама, мн тяжело, я чувствую какъ бы свинецъ въ груди съ тхъ поръ, какъ она умерла. При этихъ словахъ, ихъ лица тотчасъ выразили самое теплое сочувствіе. Онъ продолжалъ: — но когда я схватилъ за шиворотъ этого стараго хрыча и спустилъ его на лстницу, когда огонь съ ревомъ бросился за нимъ изъ окна, сердце мое затрепетало и въ первый разъ мн показалось, что жизнь еще для меня не кончилась. Я почувствовать, что мн есть дло на земл, что я могу приносить пользу, и что она съ неба благословитъ меня.

— Ну, вотъ, я и обезоружена, сказала мистриссъ Додъ со слезами на глазахъ.— Но, милый мой, я не понимаю, о чемъ ты говоришь: постой, да, Эдуардъ, вдь, надюсь, ты не тотъ молодой джентльменъ, о которомъ пишутъ въ газет — не тотъ, который рисковалъ своей жизнію такъ славно и такъ глупо, если это былъ ты.

— Какъ, мама, разв я не сказалъ вамъ, что это былъ именно я? спросилъ Эдуардъ, красня.

— Нтъ, ты не говорилъ! воскликнула Джулія.— Такъ это былъ ты? Да, ты! Ну, говори же скоре.

— Ну, да, я. А не сказалъ вамъ потому, что этотъ краснорчивый разсказъ совершенно сбилъ меня съ толку. Не правда ли, Тизеръ ужь слишкомъ пересолилъ?

— Вовсе нтъ! воскликнула Джулія:— я врю каждому его слову. Мама, у насъ въ семейств герой, и вотъ онъ завтракаетъ съ нами, какъ простой смертный. И она съ жаромъ принялась обнимать и цаловать брата. Потомъ она серьёзно прибавила, что она гордится имъ и что мама, несмотря на ея слова, также въ сущности гордится не мене.

— Гордится имъ! О, да, очень горжусь и очень несчастлива. Я ненавижу героевъ. Какъ часто изъ глубины души молила я Бога, чтобы онъ не дозволилъ моему сыну быть храбрымъ, какъ его отецъ, а спокойно оставаться дома, живымъ и невредимымъ.

Но этимъ и кончились вс препятствія со стороны мистриссъ Додъ: она знала, когда слдовало уступить.

Къ несчастію, по мр того, какъ горькія треволненія прекращались и семейная жизнь потекла тихо и спокойно, сердечныя раны Джуліи все боле и боле открывались. Она уже не пла, не смялась какъ бывало, и задумчивая хандра замнила прежнюю ея веселость. Она часто плакала безъ всякой видимой причины, часто подходила къ окошку и задумчиво смотрла на улицу, часто, гуляя, пристально всматривалась вдаль и, увидвъ гд нибудь высокаго молодаго человка, или услыхавъ за собою поспшные шаги, вздрагивала и крпко сжимала руку матери. Возвращаясь домой, она всегда останавливалась нсколько минутъ у крыльца и оглядывалась, какъ бы ожидая кого-то.

При вид этого, сердце бдной мистриссъ Додъ кипло негодованіемъ и жалостію, ибо она видла, что ея дочь искала, ждала негодяя Альфреда. Мистриссъ Додъ начинала опасаться, что она нехорошо поступила, не говоря никогда о немъ. Вдь Джулія отъ этого думала о немъ не мене, если еще не боле, такъ что постоянное молчаніе объ Альфред могло только подъ конецъ положить преграду между нею и мистриссъ Додъ, которая до сихъ поръ была ея лучшимъ другомъ и длила вс ея мысли. Придя къ этому убжденію, мистриссъ Додъ ршилась разомъ выйти изъ этого невыносимаго положенія.

— Милое дитя мое, сказала она однажды:— не бойся меня, не сообщай мн твоихъ радостей, если хочешь, но, о! раздли со мной твое горе.

Джулія расплакалась.

— О, нтъ, мама, воскликнула она въ слезахъ: — не потакайте моей глупости. Я знаю, я полюбила человка, который — я никогда боле не увижу его: не правда ли, мама? О, подумать только, что я могу произнесть эти страшныя слова и продолжать жить!

Мистриссъ Додъ вздохнула:

— Да еслибъ ты его и увидла, сказала она: — разв это возобновило бы узы, расторгнутыя имъ своевольно?

— Не знаю, но я желала бы увидть его, чтобы разстаться съ нимъ друзьями! Жестоко его ненавидть посл смерти его сестры, притомъ я должна ему передать порученіе Джени. И я хочу его спросить, отчего онъ меня боялся, отчего онъ не сказалъ мн прямо, что его чувства ко мн измнились? Разв онъ думалъ, что я заставлю его жениться на мн противъ его воли? О, мама! воскликнула она умоляющимъ голосомъ:— мн казалось, что онъ меня любитъ, онъ казался такимъ правдивымъ. Я — бдная, несчастная.

Мистриссъ Додъ могла ее утшить однми только ласками, надяться было не на что.

Черезъ нсколько дней Джулія съ боязнью спросила ее, не позволитъ ли она ей ходить по бднымъ и больнымъ.

— Моя милая Джени совтовала мн послдовать ея примру, но я тогда была своевольна и любила независимость. Позвольте мн, мама? Съ тхъ поръ какъ она умерла, вс ея слова сдлались для меня святыней.

Мистриссъ Додъ была рада на все согласиться, что только общало утшить ея бдную дочь.

Для исполненія своего проекта, Джулія должна была обратиться къ новому священнику и, кто бы, вы думали, это былъ? Мистеръ Гурдъ! При вид его, она покраснла, потомъ поблднла и сцена въ церкви, въ роковое утро ея свадьбы, ясно представилась ея уму. Но мистеръ Гурдъ выказалъ большой тактъ, онъ заговорилъ съ нею съ глубочайшимъ почтеніемъ, и единственно о предстоящемъ ей занятіи. По возвращеніи домой она разсказала все матери и замтила, что особенно благодарна мистеру Гурду, хотя, вмст съ тмъ, не желала бы жить въ одномъ съ нимъ приход. Но это чувство постепенно изгладилось и, по мр того, какъ занятія сближали ее съ нимъ, она вполн оцнивала добрыя его качества.

Что же касается до мистера Гурда, то онъ понималъ ея волненіе, которое внушалъ ей своимъ видомъ, онъ понималъ это и сожаллъ о ней, удивляясь, впрочемъ, что такую красавицу могли обмануть. Мало по малу онъ сталъ замчать, что Джулія всячески старалась скрывать свою грусть и съ растерзаннымъ сердцемъ утшала ежедневно бдныхъ и больныхъ, онъ удивлялся ей и почти готовъ былъ обожать ее за это. Онъ часто навщалъ мистриссъ Додъ, и его всегда принимали радушно. Она скрывала свой настоящій адресъ отъ всхъ друзей, кром мистера Самсона, но мистеръ Гурдъ отыскалъ ее, а дамы не избгаютъ священниковъ. Притомъ мистеръ Гурдъ былъ джентльменъ, это ей нравилось. Онъ былъ недуренъ собою и очень приличенъ. Но боле всего ее радовало, что его общество, казалось, было полезно Джуліи.

Обращеніе ихъ продолжало быть дружескимъ, и мистриссъ Додъ начинала замчать, что мистеръ Гурдъ просто влюбляется въ Джулію тою горячею и почтительной любовью, которая скоро ведетъ къ алтарю, въ особенности, когда любящій человкъ — священникъ. Мистриссъ Додъ не желала разстаться съ дочерью и потому сначала не особенно поощряла молодого человка, но явное ухаживаніе мистера Гурда льстило ея самолюбію, и она говорила себ: ‘По крайней мр, онъ поможетъ мн заставить ее забыть того подлеца.’ Но она все же не была совсмъ спокойна на счетъ послдствій этой любви, и начала пристально слдить за задумчивымъ лицомъ своей дочери, какъ одн только матери могутъ слдить. Посл долгаго времени, она наконецъ замтила, что на щекахъ ея Джуліи сталъ появляться румянецъ.

Этотъ признакъ былъ очень утшителенъ, и она начала надяться на лучшія времена.

XLII.

Частные сумасшедшіе дома отличаются удивительной силой притяженія. Маленькаго толчка довольно, и вы уже въ сумасшедшемъ дом, но выйти изъ него нтъ никакой возможности. Альфредъ, счастливе многихъ, едва было два раза не вывернулся изъ жестокихъ рукъ всевозможныхъ смотрителей, но теперь онъ былъ скованъ сильне, чмъ когда. Сначала отецъ хотлъ выдержать его въ заключеніи съ годъ или два, и потомъ, когда онъ совершенно смирится и Джулія выйдетъ замужъ за другаго, выпустить его съ нкоторыми условіями. Но смерть Джени была для него роковымъ ударомъ. По завщанію мистриссъ Гарди, если одинъ изъ ея дтей умретъ, не оставивъ потомства, все ея состояніе переходило къ оставшемуся въ живыхъ, такимъ образомъ несчастный узникъ наслдовалъ десять тысячъ фунтовъ отъ сестры. Но это только удвоило гнвъ отца. ‘Какъ’ думалъ онъ: ‘смерть любимой дочери обогатитъ недостойнаго, неблагодарнаго сына — нтъ, никогда.’ Къ этому примшалось еще и чувство корысти, а безсмысленные законы только способствовали преступнымъ планамъ Гарди. Ибо состояніе всякаго англичанина, запертаго въ сумасшедшемъ дом — дйствительно ли онъ сумасшедшій или нтъ, это все равно — переходитъ во владніе тхъ самыхъ его родственниковъ, которые упрятали его. И эти страшные законы, нарушая совершенно личную свободу гражданъ, не обезпечиваютъ даже отъ преступныхъ замысловъ страхомъ наказанія, и даютъ только весьма слабый шансъ освобожденія заключенному, который не сойдетъ съ ума, на самомъ дл, и вынесетъ пытку. Коммиссія по разбору длъ объ умопомшательств иметъ право выпустить на свободу заключеннаго, вопреки вол родственниковъ. Въ эту-то коммиссію, какъ извстно, и писалъ Альфредъ, но до сихъ поръ вс его мольбы оставались безъ результата.

Наконецъ, посл самаго продолжительнаго ожиданія, онъ получилъ офиціальный отвтъ. Съ трепещущимъ сердцемъ сорвалъ онъ печать я прочелъ слдующее:

‘Сэръ, по приказанію господъ коммисаровъ по разбору длъ объ умопомшательств, извщаю васъ, что ваше письмо отъ 29-го прошедшаго мсяца, получено и будетъ представлено на разсмотрніе коммиссіи въ первое засданіе.

‘Примите, милостивый государь и проч. и проч.’

Альфредъ былъ ужасно разочарованъ. Но все же большой шагъ былъ сдланъ: онъ, по крайней мр, быль увренъ теперь, что его письмо дошло до коммисаровъ и, рано или поздно, на его дло обратятъ вниманіе.

Посл этого письма онъ ршился попрежнему терпливо ждать. Но находили на него минуты, когда виски у него стучали, кровь кипла и онъ жаждалъ убить жестокихъ тирановъ, лишившихъ его свободы и Джуліи. Эти вспышки, однако, онъ всячески старался умрить, зная очень хорошо, что поддавшись гнву, онъ испортитъ все дло. Тогда никто не повритъ, что онъ не сумасшедшій. Онъ даже старался какъ можно мене думать о своемъ гор, боясь сбситься. Онъ скрежеталъ отъ злобы зубами, но ршился ни за что не сойти съ ума. Но совту одного изъ сумасшедшихъ, онъ снова писалъ коммисарамъ прося особой коммиссіи для изслдованія его дла, и потомъ съ удивительною энергіею и постоянствомъ принялся за книги, чтобъ приготовиться къ университетскому экзамену. Для этого ему нужны были Аристотель, діалоги Платона, комедіи Аристофана, Демосенъ, Лукрецій, первоначальные римскіе историки, евангеліе на греческомъ язык, аналы доктора Вилера, Придо, Горнъ и нкоторые другіе авторы, онъ не могъ достать ихъ безъ позволенія доктора Вичерли, съ которымъ онъ такъ грубо обошелся, и потому, длать нечего, пришлось прикинуться овечкой. Къ счастію, докторъ Вичерли съ такимъ жаромъ ухватился за мысль Альфреда готовиться къ экзамену, что нетолько далъ ему тотчасъ же т книги, которыя у него были, но даже остальныя выписалъ изъ Лондона. Этимъ, однако, не исчерпалось его усердіе: онъ предложилъ заниматься съ нимъ вмст ежедневно часа два, прибавивъ, что ему было бы очень лестно выпустить изъ своего заведенія ученаго оксфордца. Это замчаніе было такъ односторонне и такъ напоминало образъ выраженія сумасшедшихъ, что Альфредъ невольно усмхнулся.

Вскор онъ сдлался любимцемъ доктора. Они проводили цлые часы въ серьёзныхъ разсужденіяхъ о психологіи, метафизик и философіи. Наконецъ они такъ подружились, что Альфредъ однажды сказалъ, шутя:

— Послушайте, докторъ, вдь эти веселые часы, проведенные нами въ разговорахъ, не помшаютъ мн обвинить васъ въ заговор противъ меня, когда я вырвусь отсюда.

— Ахъ, мой юный другъ и собратъ по наук, возразилъ Вичерли:— не будемъ терять время въ пустыхъ предположеніяхъ о будущемъ, когда мы можемъ въ настоящемъ обогатить нашъ умъ полезными знаніями. Я давно живу на свт и меня много разъ покушались и обвинять, и убивать и т. п. Но, какъ вы видите, я здоровъ и невредимъ. Дло въ томъ, что мои паціенты сначала только гнваются на меня, а потомъ совершенно измняютъ свое мнніе. Я вамъ прямо скажу, что вы очень скоро начнете совершенно выздоравливать и тогда поймете, что ваши блистательныя умственныя способности были дйствительно на время отуманены, и вамъ тогда было необходимо заключеніе. Это сознаніе сумасшествія — врнйшій признакъ здраваго ума, это — единственный признакъ, который никогда не обманываетъ. За то и противоположное такъ же справедливо: пока мой паціентъ упорствуетъ и не признаетъ себя сумасшедшимъ, я не могу его считать здоровымъ и выпустить на свободу.

Альфредъ замтилъ, что это походитъ на парадоксъ.

— Конечно, отвчалъ ученый мужъ, но парадоксъ — врнйшій признакъ истины во всхъ длахъ.

— Это раціонально, замтилъ Альфредъ.

Однажды посл обда, онъ зубрилъ свои книги, когда вдругъ его позвали внизъ, говоря, что его ждутъ два постителя. Страхомъ и надеждой забилось сердце молодого человка. Онъ умылъ лицо, горвшее какъ въ огн, одлся въ праздничное платье и сошелъ внизъ, совершенно готовый отвчать на вс вопросы.

Въ пріемной онъ нашелъ доктора Вичерли и двухъ незнакомыхъ ему господъ: одинъ изъ нихъ былъ экс-докторъ, другой экс-адвокатъ, и оба они согласились быть коммисарами но разбору длъ объ умопомшательств за 1600 фунтовъ въ годъ. Посл обоюдныхъ привтствій, они продолжали бесдовать между собою, не обращая вниманія на Альфреда. Оказалось, что какой-то безпокойный сумасшедшій надодалъ коммиссіи своими просьбами и потому они пріхали ради проформы. Прислушавшись къ этому, Альфредъ едва сдерживалъ свой гнвъ, кровь въ немъ кипла, но онъ зналъ, что этимъ ничего не возьмешь: потому онъ удерживался сколько могъ и только изрдка позволялъ себ вставить колкое словцо въ общій разговоръ. Но онъ длалъ это такъ прилично и умно, что одинъ изъ коммисаровъ, докторъ Эскель наконецъ обратился къ нему и сказалъ съ улыбкою:

— Позвольте мн задать вамъ нсколько вопросовъ?

— Чмъ боле, тмъ лучше, сэръ, отвчалъ Альфредъ.

Докторъ Эскель тогда попросилъ его разсказать основательно и постепенно все, что онъ длалъ въ этотъ день съ самаго утра. Онъ отвчалъ удовлетворительно. Потомъ докторъ спросилъ у него таблицу умноженія. Альфредъ, разумется, отвчалъ безъ ошибки, и Вичерли при этомъ не могъ не улыбнуться съ сожалніемъ этой старой систем разспросовъ. Наконецъ дошли и до классиковъ, къ которымъ докторъ Эскель питалъ большую слабость.

— Вы, говорятъ, ученый? спросилъ онъ.

— Нтъ, я еще не довольно старъ дли этого, сэръ, отвчалъ Альфредъ:— я только студентъ.

— Потрудитесь-ка мн сказать, что слдуетъ за этимъ стихомъ:

Jusque datum scelcri canimus populumque potentem?

— Какъ, сейчасъ?

— Да, вдь вы, конечно, знаете эти стихи, замтилъ докторъ Эскель иронически: — это такое извстное мсто, постарайтесь припомнить.

— Ну, я попробую, сказалъ Альфредъ, внутренно усмхаясь: — какъ это:

Mum… mum… mum… populumque potentem,

In sua victrici conversum viscera doxtr.

— Хорошо, продолжайте, если можете.

Альфредъ, который все это время дурачилъ своего экзаменатора, началъ какъ бы съ усиліями припоминать, но потомъ совершенно вдохновился древнимъ поэтомъ:

— Cognatnsque acics et rupto faedere regni

Certatum totis concussi viribus orkis

In Commune nefas, infectit que obvia signis

Signa, pares aquiias, et pila minantia pilisn.

— У него, кажется, отличная память! воскликнулъ докторъ.

— Охъ, это для него вздоръ, отвчалъ Вичерли: — онъ знаетъ наизустъ всего Горація и Гомера.

Проэкзаменовавъ память Альфреда, ученый мужъ приступилъ къ боле трудному экзамену, именно здраво ли онъ думаетъ и разсуждаетъ.

— Славные стихи, сэръ, неправда ли? сказалъ онъ.

— Да, отвчалъ Альфредъ:— только нсколько напыщены. Мелкіе поэтишки всегда любятъ громкія слова.

— А, я вижу, вы согласны съ Гораціемъ, что эпосъ долженъ начинаться скромно и просто.

— Нтъ, сэръ, я полагаю, что это правило друга Горація слишкомъ односторонно и абсолютно. Напримръ, Энеида начинается, именно такимъ образомъ, какъ, по его мннію, эпосъ не долженъ начинаться, а все же Энеида — первая эпическая поэма на латинскомъ язык. Наконецъ, если говорить о скромности, то не слдуетъ человку браться за такое дло, какъ эпическая поэма, но если уже онъ ршился на такую дерзость, то лучше быть смлымъ, какъ Впргилій и Луканъ, чмъ держаться за юбку маменьки Музы. Но, извините меня — quorsum haec tarn putida tendant? Что общаго между римскими поэтами и вопросомъ: сумасшедшій ли я или нтъ?

Мистеръ Аботъ улыбнулся, явно сочувствуя этой шутк. Но мистеръ Эскель произнесъ:

— Продолжайте отвчать такъ же разумно, и вы, можетъ быть, увидите, что тутъ много общаго.

Альфредъ понялъ намекъ, и тотчасъ загладилъ свою ошибку.

— Конечно, мое замчаніе было очень легкомысленное, человкъ нашего знанія и опытности, безъ всякаго сомннія, можетъ судить о состояніи ума больнаго, по самымъ мелочнымъ вещамъ. Но все же, прибавилъ онъ жалобнымъ голосомъ: — еслибъ вы оставили древнихъ поэтовъ, которые вс полусумасшедшіе, и поразспросили бы меня о философахъ, то это былъ бы гораздо лучшій критеріумъ.

— Онъ, со времени своихъ припадковъ, питаетъ болзненное пренебреженіе къ поэтамъ, замтилъ въ вид объясненія Вичерли: — когда же онъ находился въ университет, то получилъ даже медаль за поэму.

— Разв посл этого, докторъ, я не правъ, что презираю поэзію?

Они поняли бы эту остроту, еслибъ она была написана на бумаг, но теперь она пропала для нихъ даромъ, и они посмотрли на него съ удивленіемъ.

— Вы могли бы экзаменовать моего друга продолженіе многихъ часовъ, воскликнулъ Вичерли: — и не нашли бы ни одной щели въ блестящемъ сіяніи его умственной кольчуги.

— Сдлайте одолженіе, докторъ, возразилъ Альфредъ:— не употребляйте такихъ неправильныхъ фразъ, скажите: или щель въ кольчуг, или пятно въ сіяніи, но никогда не говорите: щель въ сіяніи. Господа, мой почтенный другъ ужасно любитъ подобныя метафоры. Онъ обходится съ тропами еще фамильярне его любимца Шекспира, котораго онъ считаетъ философомъ выше Аристотеля, а этотъ самый Шекспиръ называетъ убійство спящаго человка — убійствомъ сна, смшивая такимъ образомъ конкретныя понятія съ абстрактными.

— Ну, мистеръ Гарди, возразилъ докторъ Эскель: — фраза, противъ которой вы возстаете, превозносится всми какъ особенно прекрасная

— Очень можетъ быть, отвчалъ логичный сумасшедшій: — вдь мы каждое воскресеніе молимъ Бога о ниспосланіи мира, на томъ основаніи, что во время брани Богъ на нашей сторон.

Мистеръ Аботъ, другой коммиссаръ, слушалъ очень терпливо весь этотъ разговоръ, но теперь, обратившись къ Вичерли, просилъ переговорить съ нимъ наедин.

Альфредъ испугался: подобный секретный разговоръ, погубилъ уже его однажды въ сильвертонскомъ сумасшедшемъ дом.

— Ахъ, нтъ, господа, воскликнулъ онъ жалобнымъ голосомъ:— вы мн не давали секретной аудіенціи, зачмъ же вамъ шептаться съ моимъ обвинителемъ. Меня обвиняютъ только въ одной иллюзіи: перейдемте прямо къ этому предмету, и судите сами, кто правъ.

— Вы говорите теперь дло, сказалъ мистеръ Аботъ, словно прежніе предметы экзамена были выбраны самимъ Альфредомъ.

— Но это его разстроитъ, возразилъ докторъ Эскель: — это всегда ихъ волнуетъ.

— Это волнуетъ сумасшедшихъ, а не здоровыхъ, сказалъ Альфредъ:— притомъ, вотъ еще отличное испытаніе: наблюдайте какъ можно пристальнй, буду ли я волноваться, или нтъ. Предполагаемая во мн галлюцинація, продолжалъ онъ совершенно спокойно: — заключается въ слдующемъ: я подозрваю своего отца, безчестнаго банкрота, въ удержаніи беззаконнымъ образомъ 14,000 ф., которые, какъ извстно, привезены изъ Индіи капитаномъ Додомъ, и теперь исчезли.

— Погодите, возразилъ мистеръ Аботъ: — кто знаетъ, кром васъ, о существованіи этихъ денегъ?

— Все семейство Додовъ. Они покажутъ вамъ письмо, въ которомъ капитанъ писалъ о своемъ возвращеніи въ Англію, и о томъ, что онъ везетъ съ собою 14,000 ф.

— Гд они живутъ?

— Въ Баркинтон, въ Альбіон-вилл.

Мистеръ Аботъ записалъ адресъ въ свою памятную книжку, и Альфредъ, обрадованный этимъ благоразумнымъ дйствіемъ, продолжалъ свой разсказъ. Когда онъ дошелъ до появленія Дода ночью въ саду и словъ отца, Вичерла перебилъ его:

— Уврены ли вы, что это не одинъ бредъ вашего разстроеннаго воображенія?

— Да разв я одинъ видлъ этотъ призракъ, какъ его захотли назвать? спросилъ Альфредъ.

— Я полагаю, возразилъ съ улыбкою Вичерли.

— На какомъ основаніи вы это полагаете? Дло въ томъ, что кром меня, въ ту ночь видли капитана Дода трое другихъ.

— Назовите ихъ, сказалъ Аботъ.

— Полисмэнъ, по имени Рейнальдсъ, другой, котораго имени я не знаю, и миссъ Додъ. Полисмэны помогли мн поднять съ земли капитана, а миссъ Джулія встртила насъ у дома, и вс мы вчетверомъ снесли призракъ доктора Вичерли въ Альбіон-виллу.

Мистеръ Аботъ записалъ вс имена, и обратился къ Вичерли:

— Ну, что жь вы на это скажете?

— Я скажу, что это очень важное показаніе, отвчалъ тотъ: — и я увренъ, что мой юный другъ никогда бы не сказалъ этого, еслибъ не былъ въ томъ увренъ.

— Очень вамъ благодаренъ, докторъ, сказалъ Альфредъ:— вообще вы бы никогда не противорчили мн въ дл, которое я знаю обстоятельно, а вы вовсе не знаете, еслибъ у васъ не было несчастной привычки выводить факты изъ теоріи, а не теорію изъ фактовъ.

— Ну, довольно, произнесъ Аботъ: — я совершенно доволенъ результатомъ нашихъ разспросовъ. Я пошлю въ Баркинтонъ, и велю допросить миссъ Додъ и полисмэновъ.

— Благодарствуйте, сэръ, воскликнулъ Альфредъ.— Если вы такъ будете поступать, то я недолго останусь въ этой тюрьм.

— Въ тюрьм? съ упрекомъ замтилъ Вичерли.

— Разв вы имете основаніе жаловаться на что нибудь? спросилъ докторъ Эскель.

— Ахъ, нтъ, сэръ, воскликнулъ съ жаромъ Альфредъ: — докторъ Вичерли — олицетворенная гуманность. Здсь нтъ ни цпей, ни колодокъ, ни клоповъ, ничего подобнаго. Въ первомъ сумасшедшемъ дом, въ которомъ я сидлъ, смотрители и сторожа мучили больныхъ, здсь же, напротивъ, больные мучатъ властей. Я долженъ сознаться, милостивые государи, что мой другъ и вмст врагъ, докторъ Вичерли — самое добрйшее существо, меня невольно бситъ неблагодарность, выказываемая къ нему сумасшедшими, но онъ все терпливо переноситъ, и добромъ воздаетъ за зло.

При этихъ неожиданныхъ словахъ, слезы показались на глазахъ добраго доктора. Все, что говорилъ Альфредъ, была истинная правда, но это былъ первый человкъ, который публично отдалъ должное благороднымъ качествамъ доктора Вичерли.

— Однимъ словомъ, продолжалъ Альфредъ:— чтобъ быть счастливымъ здсь, нужно только одно — быть сумасшедшимъ. Но такъ-какъ я здоровъ, то нтъ каторжнаго на свт несчастне меня. И что я сдлалъ?

— Ну, ну, успокойтесь, добродушно произнесъ докторъ Эскель:— вамъ недолго здсь оставаться.

Посл этого они очень любезно съ нимъ распрощались и по уход его изъ комнаты спросили у Вичерли его откровеннаго мннія о больномъ. Тотъ объявилъ, что Альфредъ почти выздоровлъ, самый фактъ, что онъ такъ благоразумно разсуждаетъ о своей иллюзіи — лучшій признакъ выздоровленія. Черезъ мсяцъ онъ совсмъ оправится.

— Впрочемъ, милостивые государи, прибавилъ Вичерли: — вы видли его и слышали его разсказъ, судите сами, можетъ ли кто быть такъ блистательно уменъ, не страдая большимъ или меньшимъ разстройствомъ умственныхъ способностей?

Альфредъ былъ вн себя отъ счастія: онъ видлъ, что слова его произвели отличное впечатлніе на коммисаровъ, и къ тому же, какъ удача никогда не приходитъ одна, онъ нашелъ въ этотъ же день случай написать Джуліи. Одна изъ сидлокъ уходила изъ заведенія на другой день и общала за гинею отдать письмо на почту. Какое блаженство было несчастному излить всю свою душу. Онъ старался быть спокойнымъ, мужественнымъ передъ своими врагами, но теперь слезы какъ роса капали на его бумагу. Онъ не сомнвался ни на секунду въ врности своей Джуліи, онъ судилъ о ней по себ, онъ былъ увренъ, что она безпокоится, мучится о немъ, но не сомнвается въ его любви. Онъ написалъ длинное, любящее, пламенное письмо и кончилъ тмъ, что звалъ ее пріхать къ нему. Если же ее не пустятъ, то онъ совтовалъ ей описать все дло въ газетахъ, отыскать адвоката и начать искъ судебнымъ порядкомъ.

Письмо было отправлено и онъ снова началъ ждать отвта. Но день проходилъ за днемъ, а отвта не было. Онъ началъ мучиться, терзаться. Ну, а если она сомнвается въ немъ? Если она думаетъ, что онъ дйствительно сумасшедшій? Или не случилось ли съ ней какого нибудь новаго несчастія? Она, можетъ быть, считала его умершимъ и сама умерла отъ тоски! До сихъ поръ онъ только думалъ о своемъ гор, но теперь началъ страдать за нее. Эти мученія были еще невыносиме, хотя онъ продолжалъ усиленно заниматься, чтобъ окончательно не рхнуться.

На седьмой день, на основаніи статута, коммисары возвратились и мистеръ Аботъ объявилъ, что полисменъ Рэйнольдсъ вышелъ въ отставку, а Доды перехали въ Лондонъ, но адреса ихъ никто не зналъ.

Альфредъ при этомъ извстіи выказалъ сильное волненіе. Его Джулія была жива и, можетъ-быть, недалеко отъ него.

— Я много наслышался со всхъ сторонъ о вашей исторіи, продолжалъ мистеръ Аботъ: — и соображая все это вмст съ вашимъ разсказомъ, я пришелъ къ тому заключенію, что ваши родственники поступили съ вами и съ молодой двушкой, о которой вс относятся съ полнымъ уваженіемъ…

— Да благословитъ васъ Богъ за ваши добрыя слова! воскликнулъ Альфредъ.

— Повторяю, они поступили съ вами съ излишней и совершенно ненужной строгостью.

Посл этого докторъ Эскель объявилъ результатъ трудовъ спеціальной коммиссіи, назначенной по его длу.

— Я увренъ, что вы теперь совершенно выздоровли, а мистеръ Аботъ даже сомнвается въ томъ, были ли вы когда-нибудь сумасшедшимъ. Мы тотчасъ передадимъ ваше дло на разсмотрніе общаго засданія, и коммиссія немедленно напишетъ къ тому лицу, кто подписалъ приказъ о принятіи васъ въ сумасшедшій домъ, чтобъ оно, не теряя ни минуты, распорядилось о вашемъ освобожденіи.

Услыхавъ этотъ торжественный проектъ, Альфредъ посмотрлъ на коммиссаровъ съ удивленіемъ.

— Какъ, разв вы не можете выпустить меня безъ помощи тхъ, кто меня заперъ?

— Коммиссія иметъ это право, отвчалъ докторъ Эскель:— но по многимъ причаламъ, она пользуется этимъ правомъ только въ самыхъ рдкихъ случаяхъ. Впрочемъ, гораздо лучше предоставить освободить тмъ, кто заперъ: этимъ путемъ легче всего достигается умиротвореніе распри между родственниками.

Альфредъ грустно вздохнулъ и коммиссары, чтобъ его успокоить, общали прислать ему копію ихъ переписки съ человкомъ, подписавшимъ приказъ о его заключеніи.

— Тогда вы ясно увидите, прибавилъ мистеръ Аботъ: — что вашимъ дломъ серьёзно занялись.

Вотъ сокращенный списокъ этой любопытной переписки:

1) Коммиссія пишетъ къ мистеру Томасу Гарди, извщая его о результат спеціальной коммиссіи и прося его освободить племянника.

Томасъ Гарди, получивъ это письмо, испугался, Ричардъ улыбнулся и совтовалъ не обращать на это никакого вниманія. Такъ прошла недля.

2) Коммиссія увдомляетъ Томаса Гарди, что онъ не отвчалъ на No 1-й и посылая копію, проситъ немедленнаго отвта.

Томасъ снова испугался, Ричардъ снова улыбнулся.

3) Томасъ Гарди отвчаетъ коммиссіи, что, по его соображеніямъ, еще рано выпустить Альфреда, лучше подождать мсяца два.

4) Альфредъ пишетъ въ коммиссію по поводу этого письма, что отложить дло справедливости на время было бы все равно, что навсегда.

5) Коммиссія обращается къ Томасу Гарди съ совтомъ, что если онъ не желаетъ тотчасъ выпустить Альфреда, то необходимо сдлать испытаніе и посылать его гулять по городу съ смотрителемъ.

6) Альфредъ проситъ коммиссію, чтобъ докторъ Самсонъ, непричастный къ длу человкъ и отличный медикъ, былъ допущенъ къ его освидтельствованію.

7) Коммиссія отказываетъ въ его просьб на томъ основаніи, что она ведетъ переписку о его освобожденіи съ лицомъ, подписавшимъ приказъ о его заключеніи.

Томасъ Гарди пишетъ длинное письмо коммиссіи, прося оную — дать ему время для принятія необходимыхъ мръ.

9) Коммиссія въ отвтъ замчаетъ, что надо поставить срокъ требуемому имъ времени.

10) Томасъ Гарди проситъ мсяцъ.

11) Коммиссія соглашается только на недлю.

12) Альфредъ Гарди проситъ позволенія видться съ адвокатомъ для начатія судебнаго иска.

13) Коммиссія отказываетъ, на томъ же основаніи переписки съ его родственниками, но спрашиваетъ имена его опекуновъ.

14) Томасъ Гарди извщаетъ коммиссію, что Альфредъ грозилъ убить отца, лишь только его выпустятъ, и потому онъ ршительно не можетъ его освободить, предоставляя это сдлать самой коммиссіи, на ея собственную отвтственность.

15, 16, 17) Коммиссія, по совту мистера Абота, пишетъ къ опекунамъ Альфреда, предупреждая ихъ не распоряжаться его состояніемъ, на основаніи законности его заключенія въ сумасшедшій домъ, объявляя при этомъ, что, кажется, публичное слдствіе необходимо, такъ-какъ Томасъ Гарди не хочетъ кончить дло мирнымъ путемъ.

18) Коммиссіл спрашиваетъ Альфреда, согласенъ ли онъ принять на себя вс издержки судебнаго процеса?

19) Альфредъ умоляетъ коммиссію выпустить его немедленно ихъ собственною властью, увряя, что онъ не прибгнетъ къ насилію, а начнетъ искъ законнымъ порядкомъ.

20) Коммиссія пишетъ къ Томасу Гарди, что онъ долженъ платить изъ своего кармана за содержаніе Альфреда въ сумасшедшемъ дом и немедленно или освободить молодаго человка, или требовать у лорда-канцлера назначенія особой коммиссіи, для разбора всего дла (коммиссіи de-Lunaticu Inquirendo). При этомъ письм приложено свидтельство Вичерли о томъ, что нтъ ни малйшей тни опасности выпустить Альфреда.

21) Томасъ Гарди очень смиренно отказывается отъ того и другаго и напоминастъ, что можно начать дло судебнымъ порядкомъ безъ его согласія, но тогда громадныя издержки падутъ на состояніе сумасшедшаго, о чемъ, быть можетъ, впослдствіи онъ будетъ сожалть. Въ конц письма онъ общалъ черезъ недлю самъ пріхать въ Лондонъ и постить Альфреда съ своимъ домашнимъ докторомъ.

Бросивъ такимъ образомъ пыль въ глаза коммиссіи, Ричардъ и Томасъ Гарди посовтовались съ однимъ содержателемъ сумасшедшаго дома въ окрестностяхъ Лондона, очень извстнаго своею продажностью, и выкинули геніальную штуку, доставившую имъ полную побду надъ всми врагами. Но объ этомъ посл, теперь же возвратимся къ несчастному Альфреду.

Эта переписка продолжалась три мсяца и Альфредъ была, все время какъ въ горячк, изъ всхъ мръ, принятыхъ будто бы къ его излеченію людьми, претендующими вылечиватъ сумасшествіе, эта переписка была для него всего мучительне и едва не свела его дйствительно съ ума. Онъ видлъ, что дюжина честныхъ, благонамренныхъ людей, могущихъ доставить побду справедливости однимъ почеркомъ пера, вмсто того уговаривали безчестнаго человка наложить на себя руку и дйствовать противъ своего интереса! Онъ видлъ, что дло справедливости, въ пользу котораго теперь стояли сила, законъ, здравый смыслъ, было попираемо съ полнымъ успхомъ хитростью и коварствомъ одного человка! Вотъ, кажется, свобода, счастіе, любовь ему улыбаются — все копчено, онъ торжествуетъ, но черезъ минуту вс эти блага снова исчезаютъ, точно его подразнили. Эти мученія Тантала продолжались, какъ мы сказали, ровно три мсяца. Наконецъ, когда конмиссія отказала ему въ свиданіи съ частнымъ докторомъ и адвокатомъ, онъ впалъ въ совершенное отчаяніе. Сначала отказали ему на томъ основаніи, что Томасъ Гарди его сейчасъ выпуститъ, потомъ, когда отъ Томаса Гарди ничего не добились, отказывали потому, что уже прежде разъ отказали. Но вопросъ былъ для него о жизни и смерти, и потому онъ ршился какимъ бы то ни было путемъ добиться отъ доктора Вичерли свидтельства, что онъ совершенно здоровъ. А это сдлать было очень легко: стоило только согласиться съ нимъ, что Гамлетъ былъ сумасшедшій.

Докторъ Вичерли, имя дло постоянно съ сумасшедшими, сдлался наконецъ страшнымъ ихъ любителемъ и создалъ въ своемъ ум цлую теорію, по которой всякій человкъ, который умне его, непремнно былъ сумасшедшій. Альфредъ, къ несчастію, попалъ подъ эту категорію, но Вичерли не довольствовался живыми людьми: по его мннію, вс великіе люди были сумасшедшіе, начиная отъ Навуходоносора и Саула до Паскаля, Олливера-Кромвеля, Лютера, Наполеона. Вс они имли пунктъ помшательства. Но пальму первенства онъ отдавалъ Гамлету. Приходя въ совершенный восторгъ передъ этимъ геніальнымъ типомъ, онъ не могъ его иначе себ объяснить, какъ разстройствомъ его умственныхъ способностей. Сумасшествіе Гамлета было его конькомъ, и часто онъ спорилъ по цлымъ ночамъ объ этомъ съ Альфредомъ, даже однажды онъ такъ горячился, такъ жарко защищалъ свой любимый тезисъ, что совершенно вышелъ изъ себя, началъ кричать, браниться, называть Альфреда неблагодарной собакой, кончилось тмъ, что онъ упалъ на полъ въ страшныхъ судорогахъ, скрежеща зубами и съ пною у рта. Альфредъ ужасно перепугался, ясно было, что это — припадокъ падучей болзни, но онъ все же былъ довольно благоразуменъ, чтобъ не позвать никого на помощь. Припадокъ былъ въ сущности очень слабый, докторъ вскор очнулся, и приписавъ это обмороку, попросилъ вина. Альфредъ съ тхъ поръ никогда боле по спорилъ съ нимъ о Гамлет и совершенно убдился, что самъ Вичерли иметъ пунктъ помшательства, онъ уже это давно подозрвалъ, но теперь это было ясно.

Итакъ, обсудивъ хорошенько свое положеніе, Альфредъ, наконецъ, ршился на хитрость, ршился солгать въ первый разъ въ жизни. Онъ отправился къ Вичерли и съ смиреннымъ видомъ сказалъ:

— Докторъ, я долго думалъ о всхъ вашихъ доводахъ въ пользу сумасшествія Гамлета и невольно убдился въ ихъ справедливости. Если Гамлетъ когда нибудь существовалъ, то, конечно, онъ былъ сумасшедшій.

Докторъ Вичерли просіялъ, онъ не замтилъ, что Альфредъ весь вспыхнулъ отъ стыда.

— Мой юный другъ, произнесъ онъ очень нжно:— я ужасно радъ этому не за себя, а за васъ. Вотъ одна изъ вашихъ иллюзій исчезла. Скажите мн теперь чистосердечно, обдумали ли вы, какъ слдуетъ, ваше дло о 14,000 ф.?

Альфредъ повсилъ голову и еще боле покраснлъ.

— Да, надо уже сознаться, что это въ сущности било не боле, какъ сильное подозрніе, отвчалъ онъ.— Давно я пересталъ объ этомъ и думать, но, во всякомъ случа, если меня когда нибудь выпустятъ отсюда, то я намренъ собрать вс данныя pro и contra моихъ подозрній и попрошу васъ разсудить безпристрастно, вы лучше это сдлаете, чмъ я.

— Очень хорошо, сэръ, сказалъ сухо докторъ:— такъ я вамъ скажу радостную всть.

— Что такое?

— Вы совершенно выздоровли и теперь вы такой же сумасшедшій, какъ я.

Альфредъ ждалъ лучшей всти, но старался не выказать своего разочарованія и просилъ Вичерли дать свидтельство о его выздоровленіи, чтобы отправить его въ коммиссію.

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ докторъ:— я вамъ принесу свидтельство, когда буду обходить больныхъ.

Черезъ часъ онъ дйствительно явился въ комнату Альфреда. Но сколько новаго случилось въ этотъ часъ! Съ сожалніемъ и неподдльною грустью онъ объявилъ, что родственники Альфреда подписали приказъ, скрпленный двумя коммиссарами, о перевод его въ другой сумасшедшій домъ и что черезъ нсколько часовъ его перевезутъ въ заведеніе доктора Вульфа.

Альфредъ громко застоналъ.

— Я зналъ, что мой отецъ перехитритъ моихъ защитниковъ, промолвилъ онъ:— но на что онъ бьетъ? Не можете ли вы мн сказать?

— Вроятно хочетъ проволочить время, а между тмъ помститъ васъ въ такой сумасшедшій домъ, гд бы сказали коммиссарамъ, что вамъ хуже. А можетъ быть, онъ надется, что такъ устроятъ дло, что намъ дйствительно будетъ хуже. Докторъ Вульфъ, между нами будь сказано, за деньги готовъ все сдлать. Къ тому же, его заведеніе основано на старинной метод, хотя онъ этого никакъ не хочетъ придавать.

— Добрый другъ мой, сказалъ Альфредъ:— сдлаете ли вы, о чемъ я васъ попрошу?

— Какъ могу я вамъ отказать въ чемъ нибудь въ такую грустную минуту?

— Вотъ объявленіе, которое я желаю напечатать въ ‘Morning Advertiser.’

— Виноватъ, а этого, кажется, нельзя будетъ сдлать.

— Прочтите прежде, а потомъ отказывайте.

Докторъ Вичерли посмотрть на объявленіе и сказалъ, что оно совершенно невинно, ибо въ немъ ничего не поймешь. Потому онъ общалъ непремнно его напечатать.

— Помните, докторъ, три раза, вотъ и деньги.

Вичерли тогда объявилъ, что ему пора укладывать вещи, такъ-какъ сторожа доктора Вульфа уже ждутъ его.

Когда настала минута разставанія, Альфредъ отъ добраго сердца простилъ Вичерли, что онъ первый далъ свидтельство о его сумасшествіи и горячо поблагодарилъ за его доброту и гуманное обращеніе.

— Я боюсь, мы никогда боле не увидимся, сказалъ онъ:— у меня на сердц ужасно тяжело, мн никогда такъ не было гадко, хотя, видитъ Богъ, я много перенесъ, слишкомъ много. Я предчувствую, что скоро настанетъ конецъ всмъ моимъ мукамъ.

Посл этого онъ вышелъ къ сторожамъ доктора Вульфа, они начали съ того, что сковали ему руки. Желзо снова вълось въ его нжное тло и онъ съ судорожнымъ волненіемъ вспомнилъ о сильвертонскомъ сумасшедшемъ дом. Его посадили въ карету и повезли черезъ весь Лондонъ. Онъ видлъ по дорог, на улицахъ и въ паркахъ, богатыхъ и бдныхъ, аристократовъ и пролетаріевъ, по вс они были свободны, особенно ему бросилась въ глаза одна маленькая двочка, вся въ лохмотьяхъ, полунагая. ‘Ахъ, еслибъ я былъ въ такихъ же лохмотьяхъ, какъ ты’ подумалъ онъ: ‘но такъ же свободенъ’.

Наконецъ они прибыли въ Дрейтон-Гаузъ, большое каменное зданіе, съ высокими стнами. На двор у него сняли оковы и ввели въ большую, мрачную пріемную. Вскор къ нему вышелъ докторъ Вульфъ, и они смрили другъ друга глазами, какъ опытные бойцы. Альфредъ съ перваго взгляда убдился, что Вичерли былъ правъ и докторъ Вульфъ быль способенъ на все. Онъ принадлежалъ къ старинной пород людей, въ которой соединялась жестокость бульдога съ низостью комнатной собачонки — къ пород, которая прежде лизнетъ, а потомъ укуситъ.

— Я надюсь, вамъ тутъ будетъ хорошо, сказалъ онъ съ поддльною любезностью.

— Я постараюсь, сэръ, отвчалъ Альфредъ.

— Перво классные больные будутъ обдать черезъ полчаса.

— Я буду готовъ, сэръ.

— Вечеромъ надньте фракъ, будутъ дамы.

Альфредъ молча поклонился и докторъ Вульфъ, позвонивъ, приказалъ слуг проводить мистера Гарди въ его комнату.

Молодой человкъ не усплъ еще окончить своего туалета, какъ раздался звонокъ къ обду. Онъ поспшилъ въ столовую и въ корридор встртилъ одну изъ сидлокъ, которая, проходя, уронила что-то блое у самыхъ его ногъ.

Онъ нагнулся. Это была маленькая записка, очень хитро свернутая и надушенная. Наверху было написано мелкимъ, красивымъ итальянскимъ почеркомъ и блдными чернилами: ‘Мистеру Гарди’.

Онъ съ изумленіемъ отошелъ въ сторону и распечаталъ записку. Записка состояла всего изъ одной строчки:

— Не пейте ничего кром воды.

Эти слова, и красивый, повидимому дамскій, почеркъ поразили Альфреда. Онъ вздрогнулъ. Что бы это могло значить? Неужели теперь покушались нетолько на его свободу, но и на жизнь? Не усплъ онъ еще войти въ этотъ домъ, а уже нашелъ врага и друга? И оба неизвстные. Войдя въ столовую, онъ пристально вглядывался въ лица всхъ присутствовавшихъ, но они вс были ему незнакомы. Посл супа, слуга налилъ ему пива изъ маленькой порціонной кружки. Альфредъ поднялъ стаканъ къ свту и, снявъ съ пальца кольцо, бросилъ его въ стаканъ.

— Это зачмъ? спросили сосди.

— О, мое кольцо иметъ особое чудодйственное свойство: оно говорятъ мн, что для меня полезно, и что нтъ. О, мое кольцо перемнило цвтъ. Дайте мн чистый стаканъ, И онъ налилъ въ него воды. Слуга хотлъ принять пиво.

— Нтъ, оставьте, воскликнулъ Альфредъ:— я его посл анализирую. Я, вдь — химикъ.

Докторъ Вульфъ замтно перемнился въ лиц. Онъ видлъ, что иметъ дло съ смлымъ и искуснымъ противникомъ. Однако, онъ ничего не сказалъ, потому что былъ увренъ, что въ его пив никто не могъ открыть морфина, кром одного желудка. Все же онъ былъ очень смущенъ и разстроенъ.

Вечеромъ Альфредъ явился во фрак въ гостиную, тамъ уже было собрано нсколько мужчинъ и женщинъ. Одна изъ послднихъ, казалось, пользовалась всмъ вниманіемъ мужчинъ. Она сидла спиною къ Альфреду, но талія у ней била превосходная, а пышныя плечи блестли какъ атласъ. Она была высокаго роста, но очень хорошо сложена, черные волнистые волосы ея ниспадали дождемъ на плечи.

Къ ней было очень трудно пробраться: сумасшедшіе такъ и увивались около нея.

Однако, докторъ Вульфъ, увидавъ, что Альфредъ стоитъ одинъ, сказалъ ему:

— Пойдемте, я васъ представлю — и повелъ къ цариц этого общества.

Вс передъ ними разступились и красавица, бистро обернувшись, взглянула на Альфреда своими чертями, блестящими глазами.

Онъ поклонился и покраснлъ, какъ молодая двушка. Она присла ему очень торжественно, не выразивъ ни чмъ, что она его узнала. Докторъ Вульфъ представилъ ихъ другъ другу:

— Мистеръ Гарди.

— Мистриссъ Арчбольдъ.

XLIII.

По отъзд Альфреда изъ Сильвертона, мистриссъ Арчбольдъ была поражена, уничтожена. Этотъ тяжелый для нея ударъ повергъ ее въ совершенное изнеможеніе, но ненадолго. Мистриссъ Арчбольдъ была не изъ десятка тхъ, которые поддаются горю и робютъ при первой неудач. Дня два просидла она въ какомъ-то тупомъ отчаяніи, потомъ съ яростнымъ ожесточеніемъ принялась за дло, вымещая свою злобу на убогихъ своихъ жертвахъ, подвергаясь въ промежуткахъ истерическимъ припадкамъ. Ея неистовства сдлали Сильвертон-Гаузъ истиннымъ адомъ для его паціентовъ, въ особенности же паціентокъ. Бекеръ осмлился сдлать ей скромное замчаніе: она подняла исторію, и въ тотъ же вечеръ заключила письменно договоръ съ докторомъ Вульфомъ, который уже не разъ приглашалъ ее въ свой домъ умалишенныхъ. Единственнымъ побужденіемъ къ этому было желаніе быть поближе къ Альфреду, хотя она сама себ въ этомъ не давала отчета.

Поселившись окончательно въ Дрейтон-Гауз, она черезъ нсколько дней одлась, неизысканно, но изящно, и отправилась въ заведеніе доктора Вичерли, гд просила позволенія видться съ Альфредомъ, изложивъ въ записк довольно краснорчиво и съ немалою примсью лести доктору Вичерли, кто она и почему интересуется видть больнаго.

Мистриссъ Арчбольдъ получила вжливый, но ршительный отказъ. Это крайне огорчило и оскорбило ее, но имло то благодтельное послдствіе, что униженное самолюбіе и здравый смыслъ заставили ее вскор опомниться и подавить въ себ страсть, которую не разжигало боле присутствіе любимаго предмета. Эта несчастная страсть вовсе заглохла бы, еслибы не одно обстоятельство.

Однажды утромъ докторъ Вульфъ сообщилъ мистриссъ Арчбольдъ напрямки (онъ съ нею не церемонился, вполн ей доврившись), что въ его заведеніе привезутъ нкоего мистера Гарди, сумасшествіе котораго весьма сомнительно, и его придется удерживать всми путями. Хитрая женщина не показала вида, что новый паціентъ ей знакомъ, только въ глазахъ ея блеснулъ огонёкъ и грудь высоко всколыхнулась, когда она молча кивнула головой въ знакъ согласія. Мистриссъ Арчбольдъ спокойно и терпливо обождала время, когда могла удалиться въ свою комнату, и только тогда, наедин, дала просторъ своей радости. Она просто задыхалась отъ восторга, но это самое пугало ее. ‘Лучше бы во сто разъ вовсе не видться съ нимъ’, думала она: ‘его власть надо мною безгранична. Прощай теперь снова мое спокойствіе! Я снова сама не своя’.

Мистриссъ Арчбольдъ старалась не думать объ Альфред. Но тутъ докторъ Вульфъ объявилъ, что новому паціенту надо дать морфина съ перваго же дня его прізда. Мистриссъ Арчбольдъ знала, что за страшное орудіе морфинъ въ рукахъ этихъ темныхъ людей въ этихъ темныхъ мстахъ, жалость и любовь громко заговорили въ ея сердц. Она пріятно улыбнулась доктору Вульфу, хотя въ душ возненавидла его съ этой минуты и ршилась защитить противъ него бднаго Альфреда, и тмъ заслужить его благодарность и, можетъ-быть, любовь.

Она приняла Альфреда такъ, чтобъ совершенно ввести въ заблужденіе доктора Вульфа, и вела себя на столько искусно, что вмст съ тмъ обманула и Альфреда. ‘Она на меня сердится’ подумалъ онъ: ‘и сама на себя за свою пошлую любовную выходку, и со свойственною женщинамъ несправедливостью, захочетъ теперь вымостить на мн свою вину’. И онъ вздохнулъ, сознавая вполн, что вражда ея можетъ быть дйствительно очень для него пагубна. Чтобъ поддлаться подъ ея ладъ, онъ обходился съ нею съ крайнею вжливостью, держась при томъ какъ можно отъ нея подальше. Но опять, кто, кром нея, могъ предупредить его насчетъ яда? Но если такъ, то къ чему же эти холодные, суровые взгляды? Молодой человкъ, едва совершеннолтній, не въ силахъ былъ разгадать игру этой женщины, которой было за тридцать, женщины притомъ искусной и хитрой, хотя и влюбленной по уши.

Альфредъ совсмъ не могъ спать въ ту ночь, онъ лежалъ, размышляя о томъ, что съ нимъ сдлаютъ завтра.

На слдующее утро онъ написалъ коммиссарамъ, что двое изъ числа ихъ, незнакомые съ имющеюся въ коммиссіи перепискою, были убждены обманомъ и подписали распоряженіе о перевод его въ заведеніе, которое во всхъ отношеніяхъ гораздо ниже учрежденія доктора Вичерли, очевидно, что тутъ дло нечистое: и дйствительно, докторъ Вульфъ уже пробовалъ помутить его разумъ, посредствомъ яда, подсыпаннаго въ пиво. Альфредъ присовокуплялъ, что при немъ находится уже подписанное докторомъ Вичерли свидтельство о его выздоровленіи, и умолялъ коммиссаровъ разсмотрть это свидтельство и выпустить его на волю, или же назначить формальное по сему длу слдствіе.

Въ тревожномъ ожиданіи отвта, ему стоило большихъ усилій сохранять должное спокойствіе духа. Между тмъ онъ познакомился съ нкоторыми изъ несчастныхъ своихъ сотоварищей, которые подвержены были тихому сумасшествію, своимъ остроуміемъ и умніемъ мирить ихъ между собою, онъ съумлъ сдлаться чмъ-то въ род судьи и миротворца, заслуживъ полное довріе и расположеніе почти всего дома, кром троихъ: Рука, главнаго смотрителя — мрачнаго, грубаго мужика, Гейза — желчнаго человчка, помощника Рука, и Вулкана — огромнаго двороваго пса, который не подпускалъ къ себ никого, кром Рука. Песъ этотъ, ростомъ съ теленка, обладалъ громадною силою, но по счастью уже немногими зубами. Каждую ночь его спускали съ цпи, и присутствіе его на двор заведенія отбивало у многихъ паціентовъ доктора Вульфа охоту попытать счастья и бжать изъ-подъ его негостепріимнаго крова.

Мистриссъ Арчбольдъ обходилась съ Альфредомъ, повидимому, какъ и онъ съ нею, съ холодною вжливостью, не навязываясь ему на шею, и выжидая удобнаго случая, который и не замедлилъ представиться.

Въ дрейтонскомъ заведеніи смотрительницы отличались даже большею жестокостью и грубостью въ обращеніи съ больными, нежели мужская прислуга. Къ тому же, имъ никто не мшалъ длать что угодно, такъ-какъ входъ въ женскую половину дозволенъ былъ только доктору Вульфу и его помощниц. Не довольствуясь тысячами мелкихъ оскорбленій и непріятностей, которымъ он постоянно подвергали своихъ паціентокъ, он нердко прибгали, въ случа малйшей вины, а иногда изъ одного зврскаго каприза, къ настоящимъ пыткамъ, напримръ, раздвали больную догола и насильно погружали ее по нсколько разъ въ бассейнъ холодной воды, устроенный въ одной изъ комнатъ, до того, что несчастная жертва чуть не задыхалась. Потомъ, выкупавъ такимъ образомъ десятка два паціентокъ, съ дьявольскою злобою заставляли ихъ пить за обдомъ и ужиномъ грязную воду изъ того же бассейна.

Когда он однажды забавлялись такимъ купаньемъ, одна изъ сидлокъ, Элайза, давно ужь роптавшая противъ такихъ жестокостей, ршилась прибгнуть къ новому защитнику угнетаемыхъ, и разсказала Альфреду о варварскомъ обращеніи сидлокъ съ больными.

Что ему было длать? Онъ воспользовался единственнымъ возможнымъ для него средствомъ и, задыхаясь отъ негодованія, подбжалъ къ мистриссъ Арчбольдъ.

— О, мистриссъ Арчбольдъ, началъ онъ, покраснвъ до ушей:— вы когда-то были такъ добры… онъ не могъ продолжать: волненіе душило его.

Мистриссъ Арчбольдъ привтливо улыбнулась ему и замтила очень ласково:

— Я не измнилась, я и теперь та же — для васъ, Альфредъ.

— Отъ души благодарю васъ, отвчалъ онъ:— если такъ, пошлите за сидлкой Элайзою и послушайте, какъ жестоко, какъ варварски обходятся съ больными въ двухъ шагахъ отсюда.

— Вы лучше сами разскажите, если хотите, чтобъ я выслушала со вниманіемъ.

— Я не могу. Я не съумю разсказать дам о томъ, что тутъ длается. Скоты! Изверги! Съ какимъ удовольствіемъ я всхъ бы ихъ передушилъ, будь они не бабы.

Мистриссъ Арчбольдъ посмялась горячему участію, какое онъ принималъ въ богъ-знаетъ комъ, и послала за Элайзою. Та пришла и разсказала ей съ большими подробностями еще, чмъ Альфреду.

— Да, сударыня, заключила она, всхлипывая:— теперь он только-что купали мистриссъ Дель, которой имъ бы пальцемъ трогать не слдовало, она на-дняхъ родить должна, а они ее купали до того, что она чуть жива осталась. Я ушла, не могла этого вынесги, сударыня.

Альфредъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат въ сильнйшемъ волненіи, и хотя Элайза послднія свои слова произнесла вполголоса, по онъ, вроятно, разслышалъ ихъ, потому что скорыми шагами подошелъ къ нимъ.

— Мистриссъ Арчбольдъ, вскричалъ онъ: — вы храбры, молоды, сильны, пойдите къ этимъ извергамъ и передушите ихъ всхъ! Будь я женщина, я бы скоро покончилъ съ ними!

Мистриссъ Арчбольдъ показала видъ, будто и она воспламенилась.

— Идемте со мной, сказала она. Вскор они вошли въ женское отдленіе. Тотчасъ сбжались вс сидлки и стали кланяться и присдать смотрительниц, длая видъ, что не замчаютъ ея спутника.

— Которая изъ васъ купала мистриссъ Дель? спросила мистриссъ Арчбольдъ строго.

— Не я, сударыня, не я.

— Стыдись, сказала Элайза одной изъ нихъ: — вдь ты же первая подбивала другихъ.

Она указала еще на одну изъ главныхъ зачинщицъ.

Мистриссъ Арчбольдъ велла тотчасъ остальнымъ схватить ихъ обихъ, и т съ подлостью, достойною ихъ прежней жестокости, бросились сейчасъ же на своихъ товарокъ. Потомъ она пригласила всхъ сумасшедшихъ, перенесшихъ пытку купанія, помочь ей наказать виновныхъ и, засучивъ свои руки, съ общею помощью вскор погрузила несчастныхъ въ грязной вод. Он барахтались, захлебывались, кричали и вполн могли оцнить на себ всю жестокость своихъ поступковъ. Наконецъ, вытащивъ ихъ изъ воды, она заставила ихъ пройтись два раза по всему двору въ мокромъ плать, посреди насмшекъ всхъ зрителей.

— Вотъ, воскликнулъ Альфредъ:— пускай это васъ научитъ, что люди не признаютъ женщинами гіенъ въ юбкахъ.

Альфредъ принялъ на себя всю честь этого дла, но когда мистриссъ Арчбольдъ пригласила его принять личное участіе въ наказаніи виновныхъ, онъ отказался съ презрніемъ.

— Я не прикоснусь рукой къ этимъ подлымъ женщинамъ, сказалъ онъ гордо:— а вы задайте имъ трепку, вотъ такъ. Еще! Еще! Браво! Отлично!

Воздавъ зломъ за зло по моисееву закону, мистриссъ Арчбольдъ объявила сидлкамъ, что если когда нибудгъон позволятъ себ еще разъ купать подобнымъ образомъ больныхъ, то она всхъ ихъ до одной вытопитъ изъ дома, и отдастъ подъ судъ.

Вс эти похвальные дла Эдитъ Арчбольдъ длала изъ любви къ молодому человку. Ей было все равно, купаютъ ли сумасшедшую женщину или здоровую, и беременную. Ей отъ этого не было ни жарко, ни холодно. Она уже выходила изъ комнаты, бросивъ нжный взглядъ на Альфреда, когда онъ ее вдругъ остановилъ.

— Милая мистриссъ Арчбольдъ, воскликнулъ онъ: — неужели мы только будевъ наказывать, и не утшимъ несчастныхъ? Мы забыли о бдной мистриссъ Дель.

— Милый мальчикъ, нжно произнесла мистриссъ Арчбольдъ: — вы учите насъ нашему долгу.

Она тотчасъ отправилась къ несчастной, и нашла ее въ холодной комнат, та вся дрожала какъ въ лихорадк, и скрежетала зубами отъ холода. Мистриссъ Арчбольдъ приказала перетащить ее къ камину, надть ей теплое платье и дать вина. По всей вроятности, она спасла этимъ жизнь бдной женщины и ея ребёнка, и все это изъ-за любви къ молодому человку.

Иначе, я полагаю, мистриссъ Дель оставила бы здшній гршный міръ, ибо мистриссъ Кэри, которую купали передъ нею, такъ уходили, что она готовилась умереть, и ее поспшили выпроводить изъ сумасшедшаго дома. Она дйствительно умерла на другой день, но домашнимъ и коммиссарамъ объявили, что причиной ея смерти было то, что ее слишкомъ рано взяли домой. Коммиссарамъ было нечего длать, какъ врить, и они поврили. Ревизоры, посщающіе вертепы лжи, коварства и обмана, по четыре раза въ годъ, очень мало знаютъ о томъ, что происходитъ въ нихъ въ остальныя триста-шесть-десятъ-одинъ день, пять часовъ, сорокъ-восемь минутъ, и пятьдесятъ-семь секундъ.

— Ну, Альфредъ, сказала мистриссъ Арчбольдъ: — я не могу быть везд или все знать, такъ вы приходите ко мн прямо, если что замтите худаго, и позвольте мн быть орудіемъ вашихъ христіанскихъ стремленій.

Она сказала это такимъ очаровательнымъ голосомъ, что онъ невольно поцаловалъ у ней руку, потомъ покраснлъ, и съ жаромъ ее поблагодарилъ. Такимъ образомъ, она соединила себя съ нимъ узами гуманности. Когда проходило слишкомъ много времени, и онъ не обращался къ ней ни съ чмъ, она шла къ нему и просила совта, какъ поступить съ тмъ, или другимъ больнымъ. Она замтила его слабыя струнки — самолюбіе и гуманность, и старалась затрогивать ихъ какъ можно чаще.

Кром Альфреда, въ Дрейтон-Гауз были два паціента, которые никогда не были сумасшедшими: одинъ — молодой человкъ, другой — старуха. Были также три женщины и одинъ мужчина, которые когда-то были сумасшедшіе, но давно уже совершенно оправились.

За выздоровленіемъ въ общественныхъ домахъ для умалишенныхъ слдуетъ тотчасъ освобожденіе, но въ частныхъ учрежденіяхъ деньги, а не здоровье, ршаютъ вопросъ освобожденія. Исторія упомянутаго нами господина, совершенно невроятна въ девятьнадцатомъ вк. Много лтъ тому назадъ, онъ дйствительно сошелъ съ-ума, и объявивъ себя сумасшедшимъ, былъ такъ благоразуменъ, что самъ подписалъ приказъ о принятіи себя въ сумасшедшій домъ, и также необходимыя свидтельства, такимъ образомъ, онъ заперъ себя самъ, хотя это и не было совершенно законнымъ дломъ. Но хранители святости закона не протестовали противъ этого. Когда этотъ самый человкъ совершенно выздоровлъ, онъ, очень естественно, хотлъ вырваться на свободу, и вспомнивъ, что онъ одинъ подписалъ какъ приказъ о своемъ заточеніи, такъ и докторскія свидтельства, требовалъ, чтобъ его выпустили, объяснивъ, что его и до сихъ поръ держали незаконнымъ образомъ. Ему отвчали: ‘Достаньте законный приказъ объ освобожденіи’. Онъ тотчасъ же написалъ отъ своего имени требуемую бумагу.— ‘Это не законный приказъ’ возразили ему. ‘Это — такая же законная бумага, отвчалъ онъ:— какъ и тотъ приказъ, по которому я принятъ’. Съ этимъ согласились, но дло въ томъ, что законно или незаконно, но вы находитесь въ сумасшедшемъ дом, а не на свобод. Признаніе совершившагося факта — основаніе всхъ законовъ объ умопомшательств. Несчастному, поэтому, отвчали: умирай въ тюрьм, куда ты самъ себя незаконно упряталъ, пускай, между тмъ, твои родственники пользуются твоимъ состояніемъ, и похоронятъ тебя какъ нищаго.

Все, что Альфредъ могъ сдлать для бдныхъ жертвъ — это общать похлопотать о нихъ, когда онъ выйдетъ на свободу. Но между ними былъ однвъ смирный, тихій, слабоумный молодой человкъ, Фрэнсисъ Беверлей. Онъ имлъ честь находиться подъ покровительствомъ лорда-канцлера. Дло въ томъ, что сумасшедшій, находящійся подъ покровительствомъ этой высокой особы, все равно, что ягненокъ подъ покровительствомъ волка. Сумасшедшіе, находящіеся подъ опекою лорда-канцлера — все богатйшіе люди, но, несмотря на то, многіе изъ нихъ содержатся въ сумасшедшихъ домахъ съ самыми бдными, и даже иногда съ преступниками, на какіе нибудь два-три фунта, тогда какъ ихъ опекуны кладутъ въ карманъ четыре пятыхъ суммы, отпускаемой на ихъ содержаніе.

Къ несчастью, опека лорда-канцлера чувствительна нетолько въ отношеніи комфорта, но и въ другихъ важныхъ вопросахъ, и приводитъ къ слдующимъ результатамъ:

Въ общественныхъ публичныхъ домахъ для умалишенныхъ, выздоравливаетъ около сорока процентовъ.

Къ частныхъ заведеніяхъ, по крайней мр, двадцать-пять, и то большей частью бдняки.

Изъ сумасшедшихъ, находящихся подъ опекою лорда-канцлера, не выздоравливаетъ и пяти процентовъ.

Конечный же результатъ тотъ, что треть этихъ несчастныхъ, каждыя шесть лтъ, мняютъ свои живыя могилы на вчныя.

Эти статистическія данныя давно извстны міру, они — мертвыя цифры для поверхностныхъ людей, но они краснорчиво говорятъ тмъ, кто углубится и вдумается въ нихъ.

Беверлей, какъ мы уже сказали, имлъ несчастіе быть подъ опекою лорда-канцлера. Онъ былъ аристократъ по рожденію, и на грхъ имлъ большое состояніе. Будь онъ бднякъ, онъ оставался бы свободнымъ, но теперь его высокій попечитель предоставилъ его на попеченіе его опекуна, мистера Файнса Беверлея, назначивъ ему на содержаніе 600 ф. въ годъ.

Этотъ баринъ былъ человкъ съ именемъ и образованіемъ, онъ принялъ на себя попеченія о бдномъ, слабоумномъ двоюродномъ брат, но въ сущности, онъ пекся только о себ. Потому онъ изобрлъ цлую систему, по которой этотъ несчастный молодой человкъ переходилъ изъ рукъ въ руки, какъ бы во временное пользованіе.

1) Мистеръ Файнсъ Беверлей, опекунъ или арендаторъ отъ казны, отдалъ отъ себя Фрэнсиса по временное пользованіе за 300 ф., положивъ остальные 300 ф., въ свой карманъ.

2) Мистеръ Госельдинъ, временный пользователь, перепродалъ въ третьи руки выгодный товаръ за 150 ф., и взявъ себ остальныя, умылъ руки.

3) Третій арендаторъ Фрэнсиса передалъ его за 60 ф. доктору Вульфу.

Что же теперь оставалось длать доктору Вульфу? Выжатый лимонъ нельзя выжать въ другой разъ. Но, однако, для генія нтъ предловъ, особливо для генія — выжимать деньги отъ ближняго.

Докторъ Вульфъ такъ распорядился, что онъ, сравнительно говоря, имлъ боле пользы отъ молодаго Франка, чмъ вс предъидущіе его арендаторы. Онъ сдлалъ изъ него слугу на вс руки и почти морилъ его голодомъ, этимъ способомъ онъ выгадалъ 45 ф. изъ 60-ти или три-четверти, тогда какъ его предшественники довольствовались половиною. Кром этого, онъ имлъ отличнаго слугу безъ жалованья: экономія 22 ф., слуга этотъ лъ вдвое мене обыкновеннаго слуги: еще экономія на 12 ф.

Жертва нашего главнаго національнаго недостатка, страсти къ викаріатству, этотъ потомокъ знаменитаго рода, покровительствуемый правительствомъ, и его викаріемъ лордомъ-канцлеромъ, былъ въ дйствительности брошенъ на поживу безчестнымъ спекуляторамъ и дошелъ черезъ цлый рядъ обмановъ, кражей, лжей и т. д. до того ужаснаго, унизительнаго положенія, которое онъ занималъ въ Дрейтон-Гауз. Онъ работалъ цлый день на тридцать человкъ паціентовъ, которые вс были ниже его по рожденію и состоянію, онъ мелъ комнату, выбивалъ ковры, стлалъ постели, выносилъ помои, и все время находился подъ командою четырехъ грубыхъ, жестокихъ людей. Онъ не былъ собственно говоря сумасшедшій, но слабоумный. Пятьдесятъ тысячъ благородныхъ, честныхъ англійскихъ семействъ были бы очень рады сдлать его своимъ сыномъ или братомъ за 300 ф. въ годъ. Но онъ былъ подъ высшимъ покровительствомъ лорда-канцлера и потому, исхудалый, вчно голодный, общипанный, оборванный, онъ былъ вчнымъ предметомъ насмшекъ сумасшедшихъ и брани, даже колотушекъ отъ тхъ людей, которыхъ работу онъ исполнялъ даромъ. И все же онъ былъ джентльменъ, черты его лица, руки, осанка, фигура, ясно свидтельствовали объ этомъ.

Альфредъ вскор оцнилъ Франка и очень краснорчиво убдилъ большинство сумасшедшихъ и служителей, что такое смирное, полезное созданіе, какъ Беверлей, заслуживаетъ самаго нжнаго обращенія, а не жестокостей. Одинъ изъ сторожей, Томъ Уэльсъ, прозванный Воробьемъ, съ жаромъ принялъ слова Альфреда, только одинъ сумасшедшій съ презрніемъ замтилъ, что онъ этого понять не можетъ.

— Въ такомъ случа, сказалъ Альфредъ: — попробуй тронуть его пальцемъ — и я тебя голубчика выучу, чего ты не понимаешь.

Рукъ и Гелзъ съ самымъ обиднымъ презрніемъ отзывались объ этомъ движеніи въ пользу несчастнаго Беверлея. Но общественное мнніе такъ рзко выразилось, что они не смли открыто идти противъ него, хотя изподтишка, попрежнему, мучили несчастнаго юношу, который не смлъ объ этомъ никому сказать.

Однажды Альфредъ сидлъ въ своей комнат съ открытою дверью и писалъ письмо коммиссарамъ, какъ вдругъ онъ услышалъ голосъ Гейза наверху лстницы. Онъ грубо кричалъ:

— Франкъ! Франкъ!

— Сэръ! отвчалъ нжный голосъ юнаго Беверлея.

— Ну, поворачивайся, щелкопёръ.

— Я иду.

И Беверлей взбжалъ наверхъ по лстниц.

— Снеси подносъ внизъ.

— Да, сэръ.

— Погоди, вотъ теб кусокъ хлба. Гейзъ бросилъ ему корку, словно собак.

— Благодарствуйте, сэръ, смиренно произнесъ Беверлей, и, нагнувшись, чтобъ поднять корку, съ жадностью сталъ ее грызть, ибо онъ, бдный, былъ вчно голоденъ.

— Какъ ты смешь сть при мн! крикнулъ на него Гейзъ: — ступай въ свою конуру, собака.

И съ этими словами онъ лягнулъ его ногою въ спину, бдный молодой человкъ, еще неуспвшій выпрямиться, потерялъ равновсіе и полетлъ на подносъ. Стаканъ хрустнулъ подъ его тяжестью. Онъ вскрикнулъ отъ ужаса, зная, что Гейзъ некогда не сознается, что онъ въ этомъ самъ виноватъ. Гейзъ разразился проклятіями, но въ ту же минуту они замнились дикимъ крикомъ, ибо Альфредъ, выскочивъ изъ своей комнаты, бросился на него и съ такой силой ударилъ его въ шею, что онъ полетлъ стремглавъ внизъ но лстниц. Остановившись на седьмой ступени, онъ повернулся, и словно мячикъ скатился на полъ. Прійдя, наконецъ, въ себя, онъ еще не приподнявшись, съ изумленіемъ посмотрлъ на грознаго врага, сбросившаго его съ лстницы, какъ перо. Потомъ всталъ, погрозилъ кулакомъ Альфреду и, прихрамывая, отправился къ Руку, чтобъ посовтоваться, какъ лучше въ этомъ случа поступить. Альфредъ, между тмъ, дрожа отъ злобы, повелъ поблднвшаго отъ страха Беверлея къ себ въ комнату и сталъ его уговаривать немного пріободриться. Потомъ онъ заставилъ его умыться, причесаться, надлъ на него свое платье, которое онъ самъ боле не могъ носить, хотя оно еще очень было прилично, и, взявъ его подъ руку, началъ ходить взадъ и впередъ по всмъ комнатамъ и корридорамъ, чтобъ показать, что первая особа въ заведеніи уважаетъ скромнаго молодаго человка. Беверлей повисъ на рук Альфреда, словно двочка, и время отъ времени взглядывалъ на него съ непритворнымъ восхищеніемъ и благодарностью.

Альфредъ повелъ его наконецъ къ мистриссъ Арчбольдъ и разсказалъ ей о всемъ, что случилось, такъ-какъ онъ зналъ, что Гейзъ взведетъ на него какую нибудь клевету и введетъ его въ непріятности.

Она улыбнулась обоимъ, Альфреду и Франку, нжно упрекнула своего любимца за его пылкій нравъ и просила никогда не драться съ чудовищемъ Рукомъ. Но всего боле ему понравилось, что она замтила, что Франкъ совсмъ джентльменъ, когда онъ прилично одтъ.

— Не правда ли! воскликнулъ Альфредъ: — а кто же виноватъ, что онъ не всегда одтъ джентльменомъ! кто же виноватъ, что съ племянникомъ лорда здсь обходятся хуже послдняго лакея?

— Ни вы, ни я въ этомъ невиноваты, отвчала очень нжно мистриссъ Арчбольдъ.

Тщетно Гейзъ жаловался доктору Вульфу, мистриссъ Арчбольдъ уже забжала впередъ, и потому онъ только отвчалъ:

— По дламъ вору и мука.

Этими и многими другими добрыми длами ознаменовалъ Альфредъ Гарди свое пребываніе въ Дрейтон-Гауз. Но дни шли за днями, а отвта отъ коммиссаровъ не было, безпокойство и отчаяніе мало по малу отняли у него всякое желаніе сочувствовать чисто матеріальнымъ непріятностямъ, переносимымъ его ближними. Онъ сталъ молчаливъ, искалъ уединенія.

Наконецъ онъ пошелъ прямо къ мистриссъ Арчбольдъ и объявилъ, что онъ вполн увренъ въ задержаніи его писемъ къ коммисарамъ.

— Я этому не врю, возразила она:— это противъ законовъ.

Это дйствительно было противозаконное дйствіе, но законъ — одно, обычай — другое.

— Я это наврно знаю, продолжалъ онъ:— и да будетъ проклятъ подлецъ, задержавшій мои письма. И съ этини словами онъ вышелъ изъ комнаты.

По его уход, она тяжело вздохнула, по слова его не возбудили въ ней раскаянія.

— Я не могу съ нимъ разстаться, воскликнула она с отчаяніемъ:— къ тому же, еслибъ я не перехватила его письма, все равно — Вульфъ остановилъ бы его. И влюбленная ехидна, утеревъ слезу, ршилась продолжать свою двойную игру.

День это дня несчастный Альфредъ все блднлъ и худлъ, съ грустью смотрла мистриссъ Арчбольдъ на его вчно ловившее лицо, она плакала изъ-за него, но не могла съ винъ разстаться. Она любила горячо, пламенно, страстно, но ея любовь была не настоящая любовь женщины, готовая на всякую жертву для любимаго человка.

Быть можетъ, тонкій наблюдатель людей, видя, что эта женщина и этотъ мужчина сохнутъ и блднютъ подъ одной крышей, понялъ бы, въ чемъ дло, но докторъ Вульфъ ничего не замчалъ, напротивъ, она давала ему понять, что иметъ къ нему самому слабость. Онъ этому тмъ боле врилъ, что она ему очень нравилась.

Въ то время, когда грусть и уныніе Альфреда то сердили, то трогали до слезъ мистриссъ Арчбольдъ, случились новыя обстоятельства, новыя компликаціи. Но прежде, чмъ говорить о нихъ, мы должны сдлать маленькое отступленіе.

Мистриссъ Додъ, согласившись помстить своего мужа въ сумасшедшій домъ, очень пристально за нимъ слдила и судила не по одной наружности, а имла самыя подробныя свднія о всемъ, что длалось въ заведеніи. Однажды подкупленная ею сидлка донесла ей, что съ ея Дэвидомъ обошелся очень грубо одинъ изъ сторожей. Мистриссъ Додъ въ ту же минуту потребовала перевести ея мужа въ маленькое заведепіе, содержимое близь Лондона мистриссъ Эллисъ. ‘Женщины никогда не бываютъ жестоки съ мужчинами’, разсуждала мистриссъ Додъ.

Но, увы, если женщины не жестоки съ мужчинами, зато он ужасно экономны. Мистриссъ Эллисъ была черезчуръ одарена этимъ качествомъ, и потому прямимъ его послдствіемъ былъ недостатокъ слугъ, сторожей и чрезвычайное обиліе колодокъ, кожаныхъ рубашекъ, цпей и пр. На основаніи этого, ея паціенты были подвержены всякаго рода насиліямъ, хотя не изъ жестокости, а чисто изъ одной экономіи. Мистриссъ и миссъ Додъ однажды постили Дэвида, когда хозяйки не было дома, и нашли семерыхъ изъ двадцати паціентовъ въ слдующемъ положеніи: одинъ привязанъ къ креслу, двое скованы, двое въ колодкахъ, двое въ горячечныхъ рубашкахъ привязаны къ постели полотняными бинтами. Между этими послдними находился и Дэвидъ.

Мистриссъ Додъ при этомъ зрлищ залилась слезами, и на другой же день постаралась перевести его въ одно изъ большихъ лондонскихъ заведеній, гд, мн кажется, ему было очень хорошо. Но тутъ вмшались газеты, которыя вчно суютъ носъ во всевозможные сокровенные уголки міра сего. Вотъ однажды мистриссъ Додъ пьетъ кофе и читаетъ описаніе, какъ въ томъ самомъ сумасшедшемъ дом, гд содержался ея мужъ, докторъ убилъ одного паціента, самымъ врнымъ и неоставляющимъ никакихъ слдовъ способомъ. Паціентъ этотъ былъ старикъ, лтъ шестидесяти или семидесяти, слдовательно, вынести многаго не могъ. Его поставили подъ душъ, устроенный въ узкомъ ящик, гд нетолько повернуться, но даже и дышать было трудно. Докторъ прописалъ ему этотъ душъ и на самое долгое время — на цлые полчаса, посл варварскаго обливанія, паціенту велно было дать рвотнаго камня. Отдавъ эти приказанія, докторъ, ио обыкновенію, ухалъ. Несчастнаго заперли въ шкафъ. Въ вод было всего шесть градусовъ Реомюра, и конечно, ни одинъ здоровый человкъ не вынесъ бы подобнаго душа впродолженіе получаса Цлыя 28 минутъ несчастный старикъ стоялъ подъ леденящимъ каскадомъ, на него вылили по крайней мр до шестисотъ галлоновъ ледяной воды. Когда кончилась пытка, его пришлось на рукахъ вынести изъ шкапа. Но этимъ не удовольствовались, несчастное положеніе старика, явные признак , что онъ умираетъ, не подйствовали на сторожей: они посадили его въ кресло передъ каминомъ и влили ему въ ротъ четыре ложки раствора рвотнаго камня. Но даже медицина не можетъ убить мертваго, старикъ обманулъ лекарство, и прежде, чмъ оно могло подйствовать, онъ уже умеръ отъ душа. Его несчастное тло лучше веего выражало роковую повсть его смерти: оно, по словамъ очевидца доктора, было кускомъ алебастра. Смертоносная струя воды прогнала всю кровь внутрь и подъ кожей не видно было ни одной кровинки.

Мистриссъ Додъ такъ перепугалась этихъ подробностей, что несмотря на увренія Самсона, что теперь въ этомъ сумасшедшемъ дом будутъ поступать осторожно, пока не забудутъ несчастнаго случая, она написала доктору Вульфу письмо и предложила ему 300 фунтовъ, если онъ тотчасъ возьметъ Дэвида и будетъ обходиться съ нимъ со всевозможнымъ вниманіемъ.

Докторъ Вульфъ показалъ это письмо съ торжествующей улыбкой мистриссъ Арчбольдъ, но та, думая только о себ, начала его уговаривать не принимать Дода. Онъ взглянулъ на нее съ удивленіемъ. Какъ отказаться отъ нсколькихъ тысячъ фунтовъ!…

— Но вдь он будутъ прізжать къ капитану, и, быть можетъ, увидятъ его.

— О, это можо устроить. Вы только должны быть очень осторожны, вотъ и все, я предувдомлю также и Рука объ этомъ. Во всякомъ случа, я не могу изъ такого вздора лишиться такой суммы.

Спустя нсколько дней, Альфредъ вдругъ увидлъ, что его заперли въ его комнат. Это било тмъ удивительне, что его хотя и называли сумасшедшимъ, но обходились съ нимъ какъ съ здоровымъ человкомъ. Онъ сталъ подозрвать, не коммиссары ли ревизуютъ заведеніе. Еслибы онъ зналъ, кто дйствительно былъ въ этомъ дом, онъ разбилъ бы себ голову, стучась въ дверь.

Во время обда, онъ замтилъ новаго паціента, очень смирнаго и молчаливаго съ великолнными, большими карими глазами.

Альфреда очень поразили эти глаза и онъ нашелъ случай сказать ему посл обда нсколько любезныхъ словъ. Тотъ быстро поднялъ руку ко лбу, и отдавъ Альфреду честь, рекомендовался ему.

— Вильямъ Томсонъ, искусный морякъ, только что поступилъ на корабль, ваше благородіе. Сказавъ это очень живо и поспшно, онъ сталъ снова хранить упорное молчаніе. Однако, Альфреду удалось выпытать отъ него, что онъ былъ очень доволенъ перемнить корабль, такъ-какъ на прежнемъ какіе-то подлецы ему все мшали исполнять приказанія командира и не давали лазить по мачтамъ.

На другой день, гуляя по двору, Альфредъ услыхалъ страшный шумъ, онъ поспшилъ къ тому мсту, откуда раздавались крики, и увидлъ, что вчерашній морякъ боролся съ Воробьемъ и двумя другими сторожами. Онъ непремнно хотлъ лзть на мачту, то-есть на высокій вязъ, красовавшійся посреди двора. Альфредъ хотлъ-было отвернуться. ‘До моего горя’, подумалъ онъ: ‘никому нтъ дла: зачмъ же мн заступаться за другихъ?’ Но черезъ минуту лучшія мысли взяли верхъ надъ нимъ и онъ сказалъ Воробью, что если морякъ влзетъ на дерево, то, конечно, вреда онъ себ никакого не сдлаетъ, а, быть можетъ, ему будетъ и полезно.

Сторожа согласились, хотя и неохотно. Морякъ влзъ на дерево съ удивительною ловкостью, хотя очень осторожно. Несмотря на это, Альфредъ невольно вздрогнулъ отъ ужаса, когда сумасшедшій, обвивъ ногами одинъ изъ сучьевъ, протянулъ руки въ пространство и на высот тридцати футовъ отъ земли, началъ выдлывать всевозможныя штуки, словно онъ подымалъ и спускалъ паруса. Какъ бы то ни было, эта гимнастика очень его успокоила, и во все время онъ не выразилъ ни малйшаго волненія, стоявшіе внизу зрители гораздо боле волновались.

— Какой у него пріятный голосъ, сказалъ Альфреда.:— онъ совершенно не походитъ на сумасшедшаго.

— И какая у него славная скрипка, а играетъ онъ какъ ангелъ, замтилъ Воробей:— только онъ рдко играетъ.

Ночью, Альфреду казалось, что онъ слышалъ прелестный, нжный голосъ своей Джуліи, онъ проснулся и узналъ голосъ моряка.

Не прошло и трехъ дней посл прибытія Дэвида, какъ мистриссъ Додъ пріхала къ нему совершенно неожиданно, и Альфреда едва успли удалить съ ея дороги. Мистриссъ Арчбольдъ видла, по разспросамъ мистриссъ Додъ, что она будетъ часто навщать мужа. Слдовательно, если Альфреда не запирать постоянно въ его комнат — что очень ей не нравилось — онъ непремнно съ ней когда нибудь встртится. Чтобъ быть всегда наготов и не попасться врасплохъ, она подослала шпіоновъ разузнать все о мистриссъ Додъ и слдить за каждымъ ея шагомъ, чтобъ знать, какимъ образомъ, когда можно ее ждать.

Но случилось такъ, что ища одного, она нашла другое: она подсылала шпіонить за дйствіями мистриссъ Додъ, а узнала многое про Джулію, что наполнило ея сердце надеждою. При томъ же, съ каждымъ днемъ ей становилось все тяжеле и тяжеле смотрть на горе Альфреда. Такимъ образомъ страсть, нетерпніе, разсчетъ, жалость — все влекло ее въ одну сторону и, наконецъ, привело къ такой чудовищной сцен, что мое перо едва-ли съуметъ ее описать. Во всякомъ случа постараюсь указать ея главныя черты.

Однажды вечеромъ, въ воскресенье, мистриссъ Арчбольдъ спросила Альфреда, не хотлъ ли бы онъ воспользоваться прелестной погодой и погулять за городомъ.

— И вы еще спрашиваете? Гршно смяться надъ несчастнымъ узникомъ, отвчалъ онъ грустно.

Она покачала головой.

— Но вдь это будетъ не очень пріятная прогулка, продолжала она:— Рукъ, который васъ ненавидитъ, долженъ слдовать за нами съ своимъ страшнымъ Вулканомъ, иначе докторъ Вульфъ не соглашается васъ выпустить изъ дома, боясь, что вы убжите. Но я опасаюсь за вашу чрезмрную смлость, вы ршитесь на какую нибудь глупость, лучше отложите, Альфредъ, эту прогулку.

— Нтъ, нтъ, я не убгу отъ васъ. Пойдемте, пожалуйста. Я не видалъ зеленой травки уже съ полгода.

Хитрая женщина еще колебалась нсколько минутъ и потомъ уступила. Они прошли черезъ дворъ и вышли въ заднюю калитку, на которую всегда косился Альфредъ съ такою любовью. Вскор они достигли великолпнаго луга, орошаемаго серебристымъ ручейкомъ. Никогда прежде природа не казалась Альфреду столь дивной, божественной. Солнце свтило какъ лтомъ, но не пекло своими лучами, свжій, благоуханный воздухъ разливалъ живительную прохладу. Рядомъ съ нимъ шла пышная красавица, нжно устремлявшая на него свои страстные, пламенные глаза, за ними въ нсколькихъ шагахъ слдовалъ чудовище Рукъ съ грозной собакой, готовой разорвать его на клочки, еслибы онъ вздумалъ освободиться отъ прелестной ручки красавицы. Онъ былъ молодъ, полонъ силъ, и потому непритворно наслаждался этой прогулкой, несмотря на странную свою свиту. Онъ весело болталъ съ мистриссъ Арчбольдъ, но та отвчала ему очень коротко и какъ-бы неохотно.

Наконецъ она остановилась подъ молоденькимъ каштановымъ деревомъ, какъ-бы отъ внезапнаго наплыва грустныхъ мыслей, и отвернувшись отъ него, прислонила свою головку къ дереву. Поза эта была такъ натуральна, такъ полна женственности, что онъ спросилъ съ нжнымъ участіемъ, что съ ней, не отвести ли ее домой. Но она молча сжала ему руку и совершенно неожиданно разразилась потокомъ слезъ.

Новичокъ, непривыкшій къ женскимъ хитростямъ, онъ тщетно старался ее успокоить, тщетно разспрашивалъ о причин этой внезапной вспышки горя. Наконецъ, мало по малу, она дала ему понять, что она горевала изъ-за него, потомъ разсказала въ отрывочныхъ фразахъ, что доктору Вульфу понадобилось для чего-то разузнать подробно о Додахъ и она, воспользовавшись этимъ случаемъ, также поразспросила о нихъ, надясь сообщить ему добрую всть.

— Но вмсто того, прибавила она: — я узнала, что миссъ Додъ, какъ вс двушки, думаетъ только о молодомъ человк, пока онъ на глазахъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? воскликнулъ Альфредъ, дрожа всмъ тломъ.

— Да лучше уже не спрашивайте. Какая непростительная слабость было показать, что я несчастна, думая о вашемъ гор.

— Истина выше всего, скажите мн все разомъ.

— Вы требуете, нтъ… но, я боюсь, что вы меня возненавидите, потому что я возненавидла бы человка, который бы мн сказалъ что нибудь подобное о васъ. Но, если ужь надо… такъ знайте, что у миссъ Додъ есть обожатель.

— Это ложь воскликнулъ съ сердцемъ Альфредъ.

— Какъ бы я желала, чтобъ это была ложь, но, къ несчастью, у ней ихъ даже два — оба пастора, одного изъ нихъ она, повидимому, предпочитаетъ, ибо она уже помолвлена за него. Его зовутъ мистеромъ Гурдъ, онъ пасторъ того прихода, въ которомъ Доды живутъ. Я слышала, что она совершенно предалась религіи и богоугоднымъ дламъ, это, быть можетъ, ихъ и сблизило.

При этихъ словахъ сердце Альфреда дрогнуло и заныло. Онъ поблднлъ, какъ полотно, дико вперилъ глаза въ пространство и въ воздух раздался страшный, роковой крикъ отчаянія. Потомъ все смолкло и Альфредъ словно примерзнулъ къ земл, стоялъ неподвижно какъ статуя.

Мистриссъ Арчбольдъ ждала какой нибудь вспышки, но она и не подозрвала такого ужаснаго отчаянія, столь непохожаго на все, что она видла. Въ эту минуту, если намъ позволятъ употребить избитую поэтическую метафору, добрый и злой ангелы боролись за ея душу. Она вдругъ почувствовала какое-то непреодолимое желаніе заслужить вчную благодарность Альфреда, выпустивъ его совсмъ на свободу прежде, чмъ Джулія сдлается мистриссъ Гурдъ. Съ этой мыслью она взглянула на несчастнаго Альфреда и сама залилась слезами, но теперь эти слезы были искреннія, чистосердечныя..

По несчастью, слезы служатъ самымъ легкимъ исходомъ чувству жалости и человкъ, удовлетворившись этимъ вншнимъ проявленіемъ, уже перестаетъ боле думать о выраженіи своихъ чувствъ длами.

Дйствительно, мистриссъ Арчбольдъ черезъ дв минуты старалась только уже утшить Альфреда пустыми общими мстами и даже шепнула ему на ухо, что и кром этой неврной двчонки есть на свт женщины, которыя будутъ его любить такъ, какъ онъ достоинъ.

Онъ ничего не отвчалъ, и только нетерпливо махалъ рукою. Мелочныя утшенія растравляли еще боле его рану.

‘Какъ онъ липнетъ къ этой двчонк’, думала она съ сердцемъ: ‘съ нимъ ничего не подлаешь, его любить, все равно что камень.’

Разсерженная, раздосадованная отчаяніемъ Альфреда, она отвернулась отъ него и они оба долго стояли въ мрачномъ молчаніи.

Но, наконецъ, она не выдержала, страсть слишкомъ громко въ ней заговорила и, быстро подойдя къ нему сзади, она нагнула свою голову къ нему на плечо и страстно, пламенно произнесла:

— Альфредъ, мы оба несчастны, утшимъ другъ друга. Я сожалла васъ въ Сильвертон, сожалю и теперь, неужели вы также не можете питать ко мн хоть подобія жалости. Вырви меня отсюда, изъ этого страшнаго дома, увези меня, дозволь мн жить съ тобою, Альфредъ. Позволь мн быть твоей экономкой, твоей слугой, твоей рабой. Эта всть, такъ поразившая тебя, сорвала дымку съ моихъ глазъ, я думала, что поборола свою любовь, что ее замнила теплая дружба и уваженіе, но теперь, когда я вижу тебя такимъ же несчастнымъ, я чувствую потребность сказать теб все. Теперь я никому не мшаю. Альфредъ, сердце мое ноетъ, горитъ, пылаетъ, страждетъ, умираетъ по теб.

— Тише! тише! ради-бога, что вы длаете, мистриссъ Арчбольдъ, воскликнулъ Альфредъ:— вы сами покраснете черезъ нсколько минутъ за то, что сказали эти страшныя слова.

— Я красню, но не могу молчать, я уже слишкомъ далеко зашла. Дло идетъ нетолько о моемъ счасть, но и о твоемъ. Никакая двчонка не пойметъ, не оцнитъ такого человка, какъ ты, но я такъ же какъ ты страдала, я такъ же постоянна, такъ же нжно, пламенно могу любить. Любовь женщины моихъ лтъ — одно вчное блаженство для того, кто ея достоинъ, а я люблю тебя страстно, Альфредъ, я боготворю тебя, мой дорогой, мой милый мальчикъ. Скажи только одно слово, я подкуплю служителей, достану ключи и всмъ пожертвую для тебя, а мн взамнъ лишь дай мстечко въ твоемъ сердц. Дай мн случай сдлать тебя своимъ навки и если мн это не удастся, если я не съумю возбудить въ теб любовь ко мн, то брось меня, и поврь, что я не буду упрекать тебя, я молча умру ради тебя, какъ жила тобою съ тхъ поръ, какъ увидла твое милое лицо.

Страстная женщина умолкла, но ея щоки пылали, грудь тревожно колыхалась, рука пламенно сжимала руку Альфреда.

Я боюсь, что мало людей въ его годы устояли бы противъ такого искушенія, ея слова, голосъ, вся ея фигура такъ и жгли, такъ и пылали страстью, и къ тому же, она была такъ благоразумна въ своихъ требованіяхъ, что даже не настаивала на постоянств.

Но Альфредъ обернулся къ ней, щоки его тоже горли, но не отъ страсти, а отъ стыда за нея и за себя.

— Стыдитесь, промолвилъ онъ грустнымъ голосомъ:— это не любовь, вы злоупотребляете святымъ словомъ. Еслибъ вы когда-нибудь любили, то сожалли бы меня и Джулію, вы уважали бы нашу любовь и давно бы уже меня освободили. Я не дуракъ, я очень хорошо понимаю, что вы мой настоящій тюремщикъ, вы держите меня въ заперти, вы страшне и опасне для меня всхъ моихъ враговъ.

— Неблагодарное животное, едва слышно произнесла мистриссъ Арчбольдъ.

— Нтъ, я вамъ благодаренъ за многое. Вы всегда спасали меня отъ ужасныхъ пытокъ, и я вамъ за это очень благодаренъ. Но еслибъ вы сожалли не одно мое тло, а думали также и о моихъ нравственныхъ страданіяхъ, то я былъ бы вамъ еще боле благодаренъ. Но какъ бы то ни было, я вамъ прощаю все зло, которое вы мн сдлали, соединившись съ моими врагами. Даю вамъ слово, что никто не узнаетъ о вашихъ безумныхъ словахъ, но ради Бога, не говорите мн боле о любви, не издвайтесь надъ моимъ горемъ.

Мистриссъ Арчбольдъ заскрежетала зубами.

— Нахалъ! Дерзкій! едва могла она промолвить, блдня отъ злобы: — ты презираешь моей любовью, берегись, я тебя заставлю почувствовать мою ненависть.

— Я этого ожидаю, холодно отвчалъ Альфредъ: — такая любовь, какъ ваша, граничитъ съ ненавистью.

— Да, и я знаю, какъ соединить ихъ вмст. Сегодня я тебя любила и ты оттолкнулъ меня, настанетъ день, и очень скоро, когда ты меня будешь любить, и я тебя не оттолкну, хотя и буду презирать.

— Я васъ не понимаю, произнесъ Альфредъ, невольно вздрагивая.

— Какъ, ты не понимаешь, что высшій умъ можетъ очаровать низшій? Посмотри на Франка Беверлея, какъ онъ ходитъ за тобою, словно собачонка.

— Я предпочитаю его привязанность вашей.

— Благородный человкъ этого бы не сказалъ, нтъ, ты не человкъ, не то ты согласился бы на мое предложеніе, и на другой же день, дуракъ, бжалъ бы отъ меня. Мужчина измняетъ женщин, но никогда ее не оскорбляетъ. А! вамъ нравится собачья привязанность Беверлея. Хорошо же: вы будете вторымъ Беверлеемъ. Вы не хотли меня любить, какъ человкъ — я васъ заставлю любить себя поскотски, какъ любятъ собаки.

— А какъ вы это сдлаете, смю спросить? произнесъ Альфредъ съ улыбкой.

— Я васъ сведу съ-ума. До сихъ поръ, милостивый государь, продолжала она шипя, словно змя:— вашъ разсудокъ, вашъ мозгъ имлъ дло съ мужчинами. Теперь вы увидите, на что способна женщина, когда ее оскорбятъ. Скоро, очень скоро вы сойдете съ-ума и тогда я васъ заставлю любить себя, пресмыкаться у моихъ ногъ, слдовать за мною всюду, какъ собачонку — и тогда я перестану тебя ненавидть и снова стану любить, но уже не такъ, какъ дв минуты назадъ.

Альфредъ при этой унизительной угроз заскрежеталъ зубами.

— Коли такъ, воскликнулъ онъ:—то я вамъ даю честное слово, что въ ту минуту, когда я уврюсь, что мой мозгъ дйствительно потрясенъ, я убью васъ и тмъ спасу себя отъ униженія быть вашимъ любовникомъ, при какихъ бы то ни было условіяхъ.

— Пугайте этимъ мужчинъ, отвчала она съ презрніемъ: — вы можете меня убить, когда хотите, и чмъ скоре, тмъ лучше. Но помните, что если вы не сдлаете этого скоро, то ни будете моею собственностью, моимъ безумнымъ, влюбленнымъ рабомъ.

XLIV.

Понятно, что посл этого роковаго вызова на смертельную борьбу, Альфредъ невольно отскочилъ отъ этой женщины, кипвшей страстью. Но она, тотчасъ почти шопотомъ надоумила его:

— Мы не должны открывать нашей тайны сторожамъ. Вашу руку, сэръ.

Съ отвращеніемъ и отвернувъ голову, снова подалъ онъ ей свою руку, она взяла ее, и едва удержалась, чтобъ не ущипнуть его. Они пошли рядомъ, казалось, ему было такъ же легко и пріятно идти съ нею, какъ еслибъ его заставили гулять по дремучему лсу съ пантерою. Она чувствовала, какъ отъ прикосновенія ея нжной руки, онъ весь дрожалъ, чувствовала и старалась продолжать это раздражающее прикосновеніе. Она шла очень тихо и дала ему понять, что дожидалась какого-то сигнала.

— А до тхъ поръ мы не разстанемся, говорила она сквозь зубы.

Наконецъ, окно въ дом отворилось и кто-то вывсилъ скатерть.

Мистриссъ Арчбольдъ указала на это Альфреду, онъ посмотрлъ съ удивленіемъ, ожидая объясненія, но она молча поспшила войти въ домъ. Какъ только дверь была за ними заперта двойнымъ засовомъ, она съ торжествомъ шепнула ему на ухо:

— Сегодня ожидали вашу тещу, скатерть была сигналомъ, что она ухала.

— Мою тещу! воскликнулъ онъ, съ трудомъ сдерживая свое волненіе.

— Ну, да, только никогда ей не быть вашею тещей, этой мистриссъ Додъ.

— Мистриссъ Додъ здсь! воскликнулъ Альфредъ, всплеснувъ руками, но потомъ одумавшись, онъ сказалъ холодно: — это ложь, зачмъ ей сюда приходить?

— А затмъ, чтобы видть вашего тестя.

— Моего тестя? Какъ! Разв и онъ здсь? спросилъ Альфредъ съ недоврчивой улыбкой.

— Да, сумасшедшій, который называетъ себя Томсономъ, и который съ самаго начала такъ понравился вамъ: это и есть вашъ драгоцнный тесть, только никогда ему не быть имъ на дл.

Альфреда совсмъ ошеломило это неожиданное извстіе.

Молча и насмшливо смотрла на него мистриссъ Арчбольдъ.

— Несчастный! сказалъ наконецъ Альфредъ, печально опустивъ голову:— теперь я понимаю, отчего мое сердце дрогнуло, когда я услыхалъ его голосъ. Какъ все это странно! И чмъ же это кончится?

— Тмъ, что изъ дерзкаго дурака вы сдлаетесь сумасшедшимъ, прошипла змя.

Въ эту минуту Беверлей показался въ конц двора. Мистриссъ Арчбольдъ свистнула его, какъ собаку. Онъ поспшно подбжалъ къ ней.

— Кто приходилъ, пока меня не было? спросила она.

— Очень вжливая лэди: она называла меня сэромъ и даже поблагодарила меня.

— Это походитъ на мистриссъ Додъ, сказала мистриссъ Арчбольдъ спокойно.— Ахъ, да, продолжалъ Франкъ: — съ нею еще была дама, молоденькая, прелестная, о! какая красавица.

— Миссъ Джулія Додъ, сказала Арчбольдъ угрюмо.

Альфредъ вздрогнулъ, глаза его дико забгали, ища гд нибудь выхода, чтобъ броситься вслдъ за Джуліей: она не могла еще далеко отъхать.

— Не былъ ли еще кто нибудь, Франкъ? допрашивала Арчбольдъ.

— Дамъ больше не было, но съ ними былъ молодой господинъ весь въ чорномъ: должно быть, пасторъ или дворецкій.

— Ахъ, это ея женихъ, мистеръ Гурдъ. Она уже никуда не можетъ безъ него показаться, даже и навстить своего прежняго обожателя.

Каждое ея слово пронзало, какъ жало зми, Альфредъ съ бшенствомъ обернулся къ ней, его рука безсознательно поднялась и пальцы вытянулись, какъ когти у орла. Она видла это и поняла, но не отступила ни шагу. Ея глаза, пылающіе мщеніемъ, безбоязненно встртили его дикій, сверкающій взоръ.

— Говорятъ, вы — женщина, а я слишкомъ несчастливъ, чтобъ предаваться гнву! воскликнулъ онъ, опомнившись, и съ судорожнымъ, едва сдержаннымъ рыданіемъ, прислонился головой къ стн.

Женщин удалось сдлать то, чего до сихъ поръ помогъ добиться ни одинъ мужчина: она сломила, сокрушила его. Тутъ мужчина и оставилъ бы его, но отверженная красавица прильнула губами къ его уху и прошептала:

— Это только начало.

Посл этого, она оставила его, прямо отправилась къ нему въ комнату, и отобрала всю бумагу, перья, чернила и даже Аристотеля: она не дастъ ему боле заниматься, пускай только думаетъ, думаетъ и думаетъ!

Альфредъ слъ на скамь во двор, сердце у него было разбито, до этой минуты онъ врилъ въ свою Джулію, врилъ, что она такъ же врна ему, какъ и онъ ей. И что же? Нтъ, это не можетъ быть. Она, вроятно, слышала, что онъ помшался, и поврила этому, вмст со всми другими, или, можетъ быть, не получая о немъ никакого извстія, сочла, что онъ бросилъ ее и поспшила утшиться съ пасторомъ? До этой поры ревность никогда не возмущала души Альфреда, ея первое пробужденіе походило на тяжелый ударъ молота. Ему стало дурно, голова закружилась, и Франкъ, замтивъ это, бросился за Воробьемъ. Тотъ принесъ ему крошечную рюмочку водки, но Альфредъ не хотлъ выпить.

— Ахъ, нтъ, друзья мои, сказалъ онъ:— это не поможетъ: я страдаю не желудкомъ, а сердцемъ. Оно разбито! Совершенно разбито!

Воробей ушелъ, бормоча себ что-то подъ носъ. Беверлей сталъ на колни передъ Альфредомъ и съ преданностью, напоминавшею врную собаку, цаловалъ его руку. Но въ этомъ движеніи было столько нжности, что Альфредъ совершенно растаялъ и вылилъ передъ нимъ свою душу.

— О, Франкъ! воскликнулъ онъ: — моя Джулія считаетъ меня сумасшедшимъ или думаетъ, что я обманулъ ее, или что нибудь такое. Она будетъ женой другаго прежде, чмъ мн удастся вырваться отсюда и пересказать ей все, что я вытерплъ изъ любви къ ней! Что я буду длать? О, Господи! Подкрпи мой разсудокъ! Что станется со мною?

Альфредъ горько застоналъ, Франкъ не отходилъ отъ него до тхъ поръ, пока грубый голосъ Рука кликнулъ его на работу. Поспшно исполнивъ ее, онъ опять вернулся къ Альфреду и, не говоря ни слова, слъ на скамью рядомъ съ своимъ благодтелемъ. Наконецъ, онъ собрался съ силами и произнесъ такую мудрую рчь:

— Я вижу, что вамъ хочется выбраться отсюда.

Альфредъ только вздохнулъ тяжело.

— Такъ я долженъ васъ освободить, сказалъ Франкъ.

Альфредъ покачалъ головой.

— Дайте мн подумать, продолжалъ Франкъ торжественно, но скоро по его лицу было замтно, что мысли у него перепутались и онъ ни о чемъ боле не думаетъ.

Такимъ образомъ сила и хитрость объявили войну Альфреду, а олицетворенная слабость явилась къ нему на защиту. Врагъ не терялъ времени, и въ тотъ же день Рукъ объявилъ Альфреду, что онъ съ этого дня будетъ спать на одной кровати съ другимъ сумасшедшимъ.

— Если на него ночью найдетъ припадокъ, такъ вы только свисните, мы сейчасъ явимся на помощь, то-есть, если услышимъ васъ, добавилъ смотритель съ лукавою улыбкой.

Сумасшедшій оказался не кто иной, какъ несчастный морякъ. Мистриссъ Арчбольлъ имла двоякую цль: вопервыхъ, потрясти нервы Альфреда, а вовторыхъ, показать ему, до какой степени бшенства дошелъ его тесть. Она думала, что это, можетъ быть, помиритъ его съ мыслью, что онъ не можетъ жениться на его дочери.

Въ первую ночь Дэвидъ вдругъ вскочилъ съ постели и битыхъ четыре часа расхаживалъ по комнат, воображая, что онъ стоитъ на часахъ на палуб корабля. Альфредъ не могъ боле заснуть, но онъ ничего не сказалъ. Дэвидъ опять легъ въ постель, когда мнимая вахта его кончилась.

И съ этой поры не проходило дня, чтобъ не нанесенъ былъ Альфреду новый ударъ. Но и жертва этой пытки не оставалась въ бездйствіи, не имя письменныхъ матеріаловъ, онъ оторвалъ поля отъ нсколькихъ нумеровъ ‘Times’, а потомъ, замтивъ на щетк, которою Франкъ чистилъ платья, нсколько чернильныхъ пятенъ, онъ осторожно соскоблилъ ихъ, смшалъ съ водою и съ помощью зубочистки нацарапалъ жалобу коммиссарамъ. Завернувъ въ этотъ лоскутокъ бумаги золотую монету, онъ сдлалъ надпись: ‘Добрый христіанинъ, возьми себ деньги, но снеси эту жалобу въ комитетъ по разбору длъ объ умопомшательств, въ Уайтгол.’ Кончивъ это дло, онъ осторожно выжидалъ случая, и когда ему показалось, что никто за нимъ не смотритъ, онъ выбросилъ свое письмо за ограду и слышалъ очень ясно, какъ монета ударилась о мостовую.

Въ другой разъ онъ спряталъ цлую ложку варенья черной смородины и, разведя ее водою, опять написалъ письмо коммиссарамъ и попрежнему перебросилъ черезъ ограду. Потомъ, услыхавъ какъ-то, что Воробей выразилъ отвращеніе къ своей должности, Альфредъ отвелъ его въ сторону и предложилъ ему его фунтовъ, если онъ поможетъ ему выбраться изъ этого вертепа. Надо замтить, что у этого Воробья было очень недурное сердце и онъ былъ большой ненавистникъ насильственнаго обращенія съ сумасшедшими. Все, что онъ видлъ, привлекало его на сторону Альфреда, и ему оставалось желать только одного: приличнаго вознагражденія за опасность, которой онъ подвергался.

— Вотъ видите ли, сэръ, отвчалъ онъ на предложеніе Альфреда:— у меня жена и дти: надо же мн подумать о нихъ.

Альфредъ повторилъ свое предложеніе.

— Этого слишкомъ довольно для меня, но вотъ видите ли: не могу же я одинъ все это сдлать. Я долженъ найти товарища. Можете ли вы сколько нибудь вознаградить Гаррета? Онъ самый способный у насъ: я самъ слышалъ, какъ онъ говорилъ, что ему ужасно противно это дло.

Альфредъ чуть не подпрыгнулъ отъ радости и общалъ каждому изъ нихъ по сотн фунтовъ.

— Я постараюсь выпытать все отъ него, сказалъ Воробей:— но вы пока не говорите ему ни слова: вдь онъ, пожалуй, и на дыбы подымется. А вотъ я прежде подпою его, такъ онъ мн и поразскажетъ что нужно.

Въ одно прекрасное утро, Дрейтон-Гаузъ прибрали чище обыкновеннаго, вс цня, колодки и другія орудія пытки были снесены въ конюшню и такъ припрятаны, что еслибъ и попались на глаза кому изъ ревизоровъ, то т поневол подумали бы, что эти вещи давно уже выброшены, какъ негодныя къ употребленію: всмъ было извстно, что Вульфъ придерживался новой гуманной системы безъ насилія и пытокъ.

Альфредъ спросилъ, отчего такая суматоха, и узналъ, что все это готовится къ посщенію ревизоровъ, которые, повидимому, назжали неожиданно. Тмъ не мене, въ Дрейтон-Гауз всегда заране было извстно, когда назначается такое нечаянное посщеніе, и даже имена ревизоровъ, которые должны были застигнуть ихъ врасплохъ, тоже были извстны.

Мистриссъ Арчбольдъ сообщила объ этомъ Альфреду въ самыхъ безцеремонныхъ выраженіяхъ: ‘Вдь это прідутъ только дв старыя бабы, Бартлетъ и Терри’.

Джентльмены, почтенные такимъ лестнымъ названіемъ, прибыли на слдующій день. Одинъ изъ нихъ былъ старикъ, почти ослпшій отъ дряхлости, съ большой сдой головою, высокимъ лбомъ и тростью съ золотымъ набалдашникомъ. Другой не имлъ ничего особеннаго въ своей наружности, и былъ дйствительно человкъ самый дюжинный. Прежде всего они долго бесдовали съ мистриссъ Арчбольдъ, какъ-бы боясь взглянуть своими собственными глазами на ея паціентовъ. Согласно полученной инструкціи, мистеръ Бартлетъ очень скоро освдомился объ Альфред, доброе лицо мистриссъ Арчбольдъ приняло грустное выраженіе.

— Мн очень прискорбно сказать, что ему хуже, чмъ было дв недли назадъ, гораздо хуже. Ужь мы пробовали посылать его гулять на свобод, но къ великому сожалнію, ему и это не принесло много пользы: онъ вернулся сильно взволнованный и теперь избгаетъ встрчи съ больными, чего прежде не было.

Сказать короче, она уврила ихъ, что Альфредъ впадаетъ въ глубокую иппохондрію.

— Хорошо, сказалъ мистеръ Бартлетъ:— а все же я самъ осмотрю его, чтобъ донести коммиссіи.

Вслдствіе этого послали за Альфредомъ и ревизоры съ видомъ совершеннаго равнодушія спросили у него, какъ онъ чувствуетъ себя.

Альфредъ отвчалъ, что чувствуетъ себя очень хорошо въ физическомъ отношеніи, но въ самомъ грустномъ расположеніи духа, потому что вс его письма въ коммиссію перехватываютъ — мистриссъ Арчбольдъ или докторъ Вульфъ.

Мистриссъ Арчбольдъ молча улыбнулась. Мистеръ Бартлетъ переглянулся съ нею и тотчасъ понялъ, что это была одна изъ фантазій больнаго (формула).

Альфредъ подмтилъ, что они переглянулись и сказалъ:

— Вы не хотите этому врить, потому что это — беззаконное дло. Но въ сумасшедшихъ домахъ совершается много беззаконныхъ длъ, которыхъ вы никогда не откроете. Впрочемъ, это дло ясное, очевидное. Съ тхъ поръ, какъ я здсь, я послалъ четыре письма самымъ правильнымъ и законнымъ путемъ. Вотъ числа, въ которыя они были отправлены. Прошу васъ, обратите на это вниманіе, и наведите справку, достигли ли мои письма Уайтголя или нтъ?

— О! непремнно разузнаемъ, будьте спокойны, сказалъ мистеръ Бартлетъ, и записалъ въ свою памятную книжку.

Мистриссъ Арчбольдъ видимо смутилась.

— Еще просьба, господа, сказалъ Альфредъ: — такъ-какъ мистриссъ Арчбольдъ говорила съ вами наедин, какъ я вижу, и конечно, успла предупредить васъ противъ меня, то я требую законной справедливости: позвольте мн также поговорить съ вами безъ постороннихъ свидтелей, авось мн удастся разуврить васъ и вывести изъ заблужденія.

— Вы первый паціентъ, который выгоняетъ меня изъ моей гостиной, сказала мистриссъ Арчбольдъ, вставая съ мста и выходя изъ комнаты, блдная отъ злобы и страха.

Мистриссъ Арчбольдъ, очевидно, слишкомъ погорячилась и тмъ дала большое преимущество непріятелю: настаивай она только остаться, и мистеръ Бартлетъ никогда не подумалъ бы заставить ее выдти. Рзкость Альфреда непріятно поразила его: такъ мало значила для него мысль о справедливости, въ сравненіи съ вжливостью къ женщин, поэтому, онъ сначала слушалъ разсказъ Альфреда съ апатическимъ невниманіемъ человка, котораго насильно заставили слушать. На его лиц можно было прочесть: ‘ну, разсказывай себ, такъ и быть, я все вытерплю’.

Что касается до доктора Терри, то онъ былъ съ виду очень благообразный старикъ, но въ сущности пустой, ни на что негодный человкъ, всесокрушающее время произвело на его мозгъ самое разрушительное вліяніе. Еслибъ его теперь задержали въ Дрейтон-Гауз, а на мсто его въ Уайтголь послали Франка Беверлея, то ему было бы все равно, еще меньше потеряла бы отъ того нація и совершенно уже ничего не потеряло бы человчество.

Наконецъ, однако, Альфреду показалось, что мистеръ Бартлетъ обнаружилъ явное намреніе не шутя приняться за дло Альфреда: онъ вырвалъ изъ своей записной книжки листокъ, что-то написалъ на немъ, и передалъ доктору Терри. Старикъ съ улыбкою принялъ бумажку, и сдлалъ явное усиліе, чтобы взять въ толкъ написанное, но бумажка выскользнула изъ его рукъ, точно такъ же, какъ смыслъ ея ускользалъ отъ его ума. Между тмъ, ни одинъ изъ ревизоровъ не предлагалъ вопросовъ, и потому Альфредъ, видя ихъ равнодушіе, поспшилъ скоре окончить эту комедію. Выходя поспшно изъ комнаты, онъ засталъ мистриссъ Арчбольдъ, подслушивающую у замочной скважины.

— Благородный врагъ! воскликнулъ онъ, и тотчасъ скрылся, но лишь только ревизоры вышли изъ комнаты, онъ снова бросился туда и поднялъ бумажку, переданную мистеромъ Бартлетомъ доктору Терри.

Пылая надеждой, Альфредъ прочелъ слдующее:

‘Какъ называется матерія, изъ которой сдлано платье здшней хозяйки? Мн очень хотлось бы купить такой же для мистриссъ Бартлетъ‘.

Альфредъ остановился въ недоумніи, потомъ еще нсколько разъ перечелъ записку, доискиваясь тайнаго, символическаго смысла этихъ словъ. Онъ никакъ не могъ допустить мысли, чтобы почтенный сановникъ, получающій полторы тысячи фунтовъ въ годъ, собственно только за то, чтобъ разсматривать жалобы несчастныхъ, и дознаваться не длаютъ ли какихъ нибудь несправедливостей страдальцамъ, которые сами себ помочь не могутъ — чтобы этотъ господинъ могъ до такой степени очерствть, чтобъ думать о плать, въ ту самую минуту, когда ему разсказывали о такой вопіющей несправедливости.

Бдному Альфреду пришлось на опыт убдиться въ этой допотопной истин, что ставить мелкихъ людей на высокія мста, значитъ создавать чудовищъ. Когда онъ понялъ наконецъ эту горькую истину — что оставалось ему длать? Онъ положилъ въ карманъ безсовстную записку, тихо вышелъ изъ дому, и слъ на скамейку во двор. Несмотря на вс его усилія, жгучія слезы потекли но его щекамъ.

— Homunculi quanti sunt! восклицалъ онъ: — Homunculi quanti sunt!

Вдругъ онъ увидлъ, что докторъ Терри идетъ одинъ прямо на него. Мистриссъ Арчбольдъ, считая старика безопаснымъ, не удостоила даже слдить за нимъ. Несмотря на все свое отчаяніе, Альфредъ подошелъ къ старику, и изъ уваженія къ его сдымъ волосамъ и дряхлости, предложилъ ему свою руку. Докторъ ласково поблагодарилъ его, и сказалъ:

— Пожалуйста, скажите, не имете ли вы чего особеннаго сообщить мн?

Тутъ Альфредъ убдился, что старикъ совершенно не узналъ его, и смотря на него непредубжденными глазами, принялъ его за здороваго человка, вроятно, за сторожа.

Какъ молнія, блеснуло въ голов Альфреда изреченіе Платона:

‘Величайшее искусство — умть зло обратить въ добро’.

Немощь и слабость этого старика были, конечно, большое зло, слдовательно, великое дло — обратить это зло въ добро! О, тнь Платона! воззри на твоего ученика!

— Да, сэръ, сказала. Альфредъ, таинственно понижая свой голосъ:— но я бдный человкъ, и могу лишиться мста, если вы скажете, что это я вамъ сообщилъ.

— Можете мн смло говорить, и будьте уврены, что я васъ не выдамъ, отвчалъ Несторъ науки, ступая по избитой коле: много тайнъ переслышалъ онъ на своемъ вку, и къ чести своей могъ сказать, ни одной не выдалъ.

— Въ такомъ случа, я вамъ скажу, сэръ, что здсь содержится одинъ молодой человкъ, который такой же сумасшедшій, какъ вы или я, да и никогда не былъ сумасшедшимъ.

— Неужели?

— Да, сэръ, это Знаютъ вс здшнія власти и перехватываютъ вс письма, которыя онъ пишетъ къ членамъ комитета, ну, а вдь это — незаконное дло, какъ вамъ извстно. Не угодно ли вамъ это записать, сэръ?..

Полуслпой старикъ сказалъ, что готовъ записать и сталъ шарить въ карман, отыскивая свою книжку. Наконецъ, онъ съ трудомъ вытащилъ ее, пальцы его дрожали и книжка упала на землю. Альфредъ поднялъ ее, невольно задыхаясь отъ негодованія.

Старикъ сталъ записывать, но его рука тряслась, и онъ такъ долго возился, что перезабылъ все, что надо было писать. Альфредъ дрожалъ отъ нетерпнія, но онъ побдилъ свое негодованіе и равнодушнымъ голосомъ предложилъ написать за него, старикъ тотчасъ согласился и онъ очень четко написалъ слдующія строки, стараясь поддлываться подъ чужую руку:

‘Дрейтон-Гаузъ, 5-го октября. Здоровый паціентъ, Альфредъ Гарди заключенъ сюда изъ корыстныхъ видовъ. Онъ написалъ четыре письма къ членамъ коммиссіи и, по всей вроятности, они были перехвачены. Это сообщено мн по секрету однимъ изъ служителей, чтобъ изслдовать дло, надо обратиться къ нему самому и разсмотрть его переписку съ коммиссарами во время его пребыванія у доктора Вичерли, навести справки о немъ у Томаса Уэльса, другаго служителя у доктора Вичерли, а также у коммиссаровъ, доктора Эскеля и мистера Абота.’

Удачно исполнивъ такую мастерскую штуку, Альфредъ придрался къ первому случаю, чтобы проститься съ докторомъ и послалъ къ нему Франка Беверлея.

Такимъ образомъ Альфредъ, испуганный ненавистью мистриссъ Арчбольдъ, терзаемый ревностью, напрягалъ вс силы своего ума и старался подготовить какъ можно боле путей къ своему освобожденію. Онъ еще придумалъ одну штуку, но это оставилъ про запасъ. У него не было ни чернилъ, никакого другаго красильнаго вещества, но и это не остановило его: перочиннымъ ножичкомъ онъ порзалъ себ палецъ, смшалъ каплю крови съ своей слюной и еще разъ написалъ зубочисткой письмо въ коммиссію, но чтобъ переслать это письмо, онъ придумалъ самый хитрый способъ. Въ чемъ заключался этотъ способъ, пускай читатель самъ догадывается.

XLV.

Мы оставили Джулію Додъ, когда она только что приняла на себя обязанность постительницы бдныхъ своего прихода. Ея участокъ былъ очень населенный, и потому она видла бездну человческихъ страданій, какъ физическихъ, такъ и нравственныхъ.

Она посщала, напримръ, честную вдову, которая была до того бдна, что не могла купить себ сальной свчки и сидла въ потемкахъ. Когда ея друзья хотли ее навстить, то брали съ собой свчку. Невдалек отъ этой несчастной жила еще увчная калка, которая безпрерывно благодарила Бога за то, что по Его милости она хоть владетъ однимъ пальцемъ. Потомъ она посщала бдную женщину, которая съ шестнадцати лтъ страдала опухолью на затылк и вс эта годы лежала на спин, подложивъ подъ голову тарелку, потому что жаръ отъ подушки былъ для нея невыносимъ. Джулія видла, что смерть для этой страдалицы была бы отрадой, а между тмъ она только и длала, что благодарила и славославила Бога, несмотря на вс свои муки.

Но еслибъ я сталъ описывать вс страшныя, мрачныя сцены нищеты, болзни, грязи, которыя молодая двушка ежедневно видла, то, можетъ быть, немногіе изъ моихъ читателей изъ любви къ истин прочли бы эти страницы. Она же все это переносила изъ любви къ страждущему человчеству, изъ любви къ Тому, которому она желала служить.

Подобное самоотверженіе, отреченіе отъ личныхъ выгодъ и удобствъ жизни никогда не проходитъ безъ хорошихъ результатовъ, эти подвиги исцляютъ очень часто наши собственныя раны. Я не говорю, чтобъ физическія страданія были тяжеле душевныхъ, но они часто дйствуютъ спасительнымъ образомъ на зрителя. Тяжелыя убійственныя картины чужихъ страданій научили Джулію не роптать на свое горе, тмъ боле, что она видла, какъ большая часть страдальцевъ смиренно покорялась вол божьей, и еще восхваляя Его милосердіе.

— Какъ! говорила Джулія:— они подъ бременемъ такихъ жестокихъ страданій, такихъ страшныхъ бдствій, умютъ съ такою любовью и смиреніемъ склоняться предъ волею божьею, а я гршница еще имю дерзость роптать?

Притомъ же Джулія была счастливе многихъ постительницъ бдныхъ: она не была принуждена смотрть на страданія безпомощными глазами и ограничивать свои утшенія только добрыми словами. Дла мистриссъ Додъ шли отлично, она пользовалась высокою довренностью Кросса и Комп. и, кром того, что сама работала, еще наблюдала надъ работами другихъ восьмидесяти швей, такъ что она всего получала до пятисотъ фунтовъ въ годъ. Жили они очень скромно и мистриссъ Додъ позволяла себ единственную роскошь — помогать бднымъ, Джулія была ея милостынераздавательницею. Она носила съ собою большую корзину, гд ея библія красовалась между виномъ и кушаньями, чаемъ и сахаромъ, помогая такимъ образомъ нуждающимся, утшая страждущихъ, Джулія чувствовала, что на сердц у нея становится легче, и она мало по малу достигла если не земнаго счастія, то отраднаго душевнаго спокойствія. И хотя порывы земныхъ скорбей, повременамъ, и возмущали ее, но она старалась побороть ихъ.

Къ матери и брату она была еще добре, нжне и внимательне, нежели когда-нибудь. Они же смотрли на нее, какъ на святую, но она знала себя лучше, чмъ они, и честный румянецъ стыда покрывалъ ея щоки, когда они называли ее ангеломъ.

— О, нтъ, нтъ! говорила она съ искреннимъ огорченіемъ: — любите меня такъ же горячо, какъ еслибъ я была ангелъ, но не хвалите меня, не превозносите, это заставляетъ меня только вглядываться въ себя глубже и тогда я вижу, какая я плохая христіанка, даже не похожа на настоящую христіанку.

Однажды вернулась она домой очень усталая и никмъ незамченная и осталась отдохнуть въ своей комнат, въ эту самую минуту до ея слуха донеслись слова, заставившія ее навострить свои крошечныя уши, которыя могли слышать даже сквозь стну.

— Къ чему тревожить ее? сказала мистриссъ Додъ: — она начинаетъ немного оправляться посл своего несчастія, и по моему мннію, ей не слдуетъ говорить, да и какая польза можетъ изъ этого выйти?

— А помоему, нечестно и невеликодушно скрывать отъ бдной двушки то, что до нея касается.

Къ эту минуту Джулія тихо вошла въ комнату, подъ личиною ея спокойствія скрывалось самое пламенное любопытство.

Мать спросила у нея о здоровь мистриссъ Бичеръ, чтобы только заговорить съ нею. Джулія кратко отвчала, что мистриссъ Бичеръ не лучше прежняго и что она очень благодаритъ за присланное вино. Посл этого Джулія тихонько подошла къ брату и молча, усвшись подл него, устремила на него свои большіе глаза. Въ нихъ ясно можно было прочесть самую пламенную мольбу. Эта хитрая политика подйствовала какъ нельзя лучше на Эдуарда, къ тому же мать была въ другомъ конц комнаты, а сестра сидла рядомъ съ нимъ.

— Послушай, Джу, сказалъ онъ, сунувъ руки въ карманы: — мы всегда были нетолько братомъ и сестрою, но и друзьями, а между друзьями скрывать что-нибудь, помоему — нехорошо.

Потомъ, обращаясь къ матери, онъ прибавилъ:

— Мама, вдь она не ребёнокъ и, главное, не можетъ быть, чтобы сказать истину было нехорошо, а скрывать ее хорошо? Такъ слушай же, Джу, въ Тизер напечатано объявленіе, сущая загадка. Я никакъ не думаю, чтобы тутъ было что-нибудь такое, но все же это такое странное стеченіе обстоятельствъ, такое странное, что не будь здсь дамъ, право, я бы сказалъ еще сильне — какое оно странное. Словомъ, я готовъ бы дать хорошаго тумака, тому, кто напечаталъ это объявленіе.

— Дай-ка взглянуть, голубчикъ, спокойно произнесла Джулія: — я скажу теб, слдуетъ ли давать тумака или нтъ.

— Вотъ, я отмтилъ его.

Джулія взяла газету и прочла слдующее:

‘Алин-арунъ. Не судите по наружности.’

Мать и братъ не сводили съ нея глазъ. Они видли, какъ газета сильно заколыхалась въ ея рукахъ и оба вздрогнули. Она наклонила голову, буквы запрыгали у ней въ глазахъ, но она не пошевельнулась: лица ея нельзя было видть, потому что оно закрыто было газетой. Мало-по-малу она очнулась и еще перечитала объявленіе.

— Ну, Джу, разскажи же намъ, что ты объ этомъ думаешь, сказалъ Эдуардъ: — не чистйшіе ли это пустяки, или не простое ли стеченіе обстоятельствъ?

— Разумется, пустая случайность, произнесла ршительнымъ тономъ мистриссъ Додъ.

Джулія ничего не сказала, но вдругъ встала и, ухватившись обими руками за шею Эдуарда, съ лихорадочнымъ жаромъ поцаловала его нсколько разъ, крпко сжавъ въ своихъ рукахъ газету.

— Ну, смотри, вотъ что ты надлалъ, сказала мистриссъ Додъ.

— О! тутъ нтъ еще большой бды, отвчалъ весело Эдуардъ:— но, что съ тобою, Джулія? Да говори же, вдь не онмла же ты.

— Нтъ, нтъ! Ты истинно добрый братъ! Я давно была уврена, что все должно объясниться, если только онъ живъ, теперь я знаю, что онъ живъ!

Она еще крпче поцаловала брата и убжала въ свою комнату, стыдясь своей радости, которую она никакъ не могла скрыть.

Мистриссъ Додъ грустно покачала головой, Эдуардъ тоже призадумался, усумнившись, благоразумно ли онъ поступилъ. Не стану описывать ихъ разсужденій по этому поводу. Но когда, чрезъ нсколько дней, дла позволили Эдуарду опять заглянуть домой, мистриссъ Додъ въ свою очередь подала ему газету и печально указала ему на слдующія строки: Алин-Арунъ. Я не сужу по наружности. Но если вы когда-нибудь любили меня, то объясните все сейчасъ все. Я имю нчто для васъ отъ вашей милой сестры.

— Бдняжка! сказала мистриссъ Додъ: — она не понимаетъ, что еслибъ онъ могъ объяснить свою мистификацію, такъ давно бы это сдлалъ, а не сталъ бы печатать къ газетахъ какія-то загадки. И моя невинная голубка воображаетъ, что можетъ привлечь его общаніемъ передать что-то отъ его милой сестры! Ну, что это значитъ для такого негодяя?

— Это удивительная глупость, сказалъ Эдуардъ:— и она еще такая умная двушка! Видно, уже вс вы женщины съ придурью, если позволите мн такъ выразиться.

Мистриссъ Додъ не обратила вниманія на это замчаніе.

— Видть униженіе дочери! продолжала она:— о, дитя мое! какъ это больно для сердца матери!

И она припала головой къ плечу Эдуарда и тяжело вздохнула.

— Ну, не плачь, мама, сказалъ онъ заботливо:— я ради васъ пересчитаю ему вс ребра.

— Боже сохрани! вскрикнула мистриссъ Додъ съ ужасомъ:— да разв ты не понимаешь, что она тогда возненавидитъ тебя?

— Меня? своего роднаго брата?

— Она бы насъ всхъ возненавидла, еслибъ мы его только пальцемъ тронули. Умоляю тебя, не вмшивайся ты въ это дло! Ахъ! ты, глупое дитя, еще туда же разсуждаешь о женщинахъ, когда ровно ничего не понимаешь, что значитъ женское сердце: но это и лучше для тебя.

Такимъ образомъ силою материнской власти, она торжественно запретила ему прибгать къ насилію.

Эдуардъ не хотлъ противорчіе матери, но тмъ не мене лелялъ мысль о мщеніи и съ нетерпніемъ ожидалъ той минуты, когда онъ схватитъ зашиворотъ подлаго негодяя и оттаскаетъ его на славу, чмъ больше будетъ при этомъ народа, тмъ лучше для него.

Обстоятельство, обнаружившее настоящее состояніе сердца Джуліи, случайно приняло не совсмъ благопріятный оборотъ для ‘негодяя’, какъ называли его Доды. Все это время Джулія очень искусно скрывала свои чувства отъ всхъ тхъ, кто не раздлялъ ихъ. Но она всегда боле всего боялась, что онъ умеръ. Одну минуту, подъ непосредственнымъ вліяніемъ его вроломнаго отца, она поврила, что Альфредъ ей измнилъ, но врное и любящее сердце не могло долго питать эту увренность. Истинная любовь, пока есть только тнь сомннія, отрываетъ человку цлый міръ вры и простодушной доврчивости. Съ тхъ поръ, какъ Альфредъ пропалъ, никто не видалъ его, никто и не слыхалъ, чтобъ онъ женился на другой, слдовательно, было основаніе, хотя и не очень доказательное, сомнваться въ его неврности.

Но теперь вопросъ принялъ совсмъ другой оборотъ. Джулія была уврена, что онъ напечаталъ объявленіе. Кто, кром него, восхищался пснью — Алин’арунъ? Кто, кром него, станетъ предостерегать, чтобъ не судили по наружности? И кто, кром его, можетъ знать, на какой именно журналъ они всегда подписываются? И она стала ожидать желанныхъ объясненій и каждый день перечитывать вс объявленія.

Но напрасно она перечитывала ихъ — отвта на ея объявленіе не было.

Тутъ уже женская гордость глубоко была уязвлена. Какъ! она просила объясненій, которыхъ другая женщина посл всего совершившагося не захотла бы и слушать — и ея просьбы, ея желанія, не были уважены!

Ея умъ и сердце возмутились противъ незаслуженныхъ оскорбленій: послдняя капля переполнила чашу горечи.

Къ тому же, мать старалась ей доказывать, что негодяй для того только напечаталъ это объявленіе, чтобъ продолжать держать ее въ своихъ рукахъ, такъ-какъ до него могли дойти слухи, что она стала поправляться посл несчастія, и что есть люди, боле чмъ онъ достойные уваженія, которые восхищаются ею.

Горько заплакала Джулія, сознавая, что не можетъ опровергнуть этихъ аргументовъ.

А между тмъ мистеръ Гурдъ былъ такъ внимателенъ, такъ добръ! Когда онъ заговаривалъ съ Джуліей, и она отворачивала голову, то непремнно встрчала глаза мистриссъ Додъ, которые умоляли ее не отталкивать совершенно отъ себя молодого человка, и такимъ-то образомъ ее незамтно отвлекали отъ Альфреда и старались прицпить на шею новому жениху.

Но это — старая, престарая исторія. Судьба, какъ нарочно, всегда преслдуетъ нашу первую любовь. Второй любви никогда не встрчать такихъ страшныхъ преградъ. Такъ прошло нсколько недль и мистриссъ Арчбольдъ сказала совершенную истину, что мистеръ Гурдъ однажды сопровождалъ мать я дочь въ Дрейтон-Гаузъ, и даже по желанію Джуліи, а не матери, которая втайн была этимъ очень недовольна.

Черезъ нсколько времени, въ субботу, мистриссъ Додъ пріхала одна въ Дрейтон-Гаузъ въ назначенный часъ. Дэвидъ былъ смиренъ, какъ ягненокъ, но, по обыкновенію, не узнавалъ ее. Мистриссъ Арчбольдъ разсказала ей, что одинъ очень смирный и умный паціентъ чрезвычайно полюбилъ его, и что, кажется, его участіе производитъ очень благодтельное вліяніе на ея мужа.

— Могу ли я увидть его и поблагодарить? спросила мистриссъ Додъ.

— О! конечно, я схожу за нимъ, сказала мистриссъ Арчбольдъ.

Она вскор вернулась.

— Онъ ушелъ погулять съ главнымъ смотрителемъ: мы предоставляемъ ему столько свободы и развлеченія, сколько возможно, и надемся, что онъ скоро совсмъ выздороветъ.

— Это очень пріятно и утшительно слышать, сказала мистриссъ Додъ.

Скоро посл этого, она встала, разцаловалась съ мистриссъ Арчбольдъ, насильно надла на нее дорогую брошку, которую ей подарила, и вышла изъ комнаты, чтобъ ухать. Но у самыхъ воротъ, она вспомнила о своемъ зонтик. Мистриссъ Арчбольдъ тотчасъ предложила сходить за нимъ, но мистриссъ Додъ не хотла и слышать объ этомъ, мистриссъ Арчбольдъ настаивала и кончила тмъ, что поставила на своемъ. Какъ только она вошла въ домъ, Франкъ Беверлей подбжалъ къ мистриссъ Додъ и очень услужливо сунулъ ей въ руки зонтикъ.

— О! благодарю васъ, сэръ! воскликнула она: — потрудитесь сказать мистриссъ Арчбольдъ, что я достала уже зонтикъ.

Съ этими словами она пошла дале, привратникъ отворилъ для нея ворота, и она ухала въ наемномъ кэб. Прислонившись къ спинк экипажа, она, по обыкновенію, погрузилась въ печальный мысли о томъ, что было прежде, и что стало теперь. Бдная женщина! Каждое посщеніе Дрейтон-Гауза растравляло ея сердечную рану. Но вотъ они подъхали къ застав. Это заставило ее опомниться, она достала кошелекъ и заплатила пошлину. Тутъ она вдругъ замтила, что на ея зонтик торчитъ что-то блое. Она распустила зонтикъ и увидла исписанную бумагу, пришпиленную къ нему булавкой: она оторвала бумажку и съ большимъ любопытствомъ стала ее разсматривать. Бумага въ вершокъ длины и въ четверть ширины была свернута и связана бичевкою. Мистриссъ Додъ не могла видть, что было внутри, но прочла надпись, которая была сдлана твердою рукою и красными чернилами.

Въ настоящую минуту, я не буду говорить, что содержалось въ этихъ простыхъ, но сильныхъ словахъ, скажу только, что они произвели невыразимое впечатлніе на благородный умъ и нжное сердце мистриссъ Додъ и вырвали изъ ея души невольный вопль состраданія, который говорилъ краснорчиве тысячи рчей: еще минута, и ей стало дурно, потому что она узнала, что эти слова были написаны не красными чернилами, но другимъ матеріаломъ, который могъ вызвать состраданіе всякаго нжнаго сердца. Она понюхала спирту, и, совершенно оправившись, громко воскликнула, посл минутной внутренней борьбы:

— Ахъ! бдный страдалецъ, я сдлаю это, сейчасъ же сдлаю.

Но въ эту минуту экипажъ остановился у ея дома.

Выходя изъ экипажа, мистриссъ Додъ спросила у извощика, можетъ ли онъ еще отвезти ее въ коммиссію по разбору длъ объ умопомшательств,

— Это въ Уайтгол, сэръ, прибавила она.

— Господи помилуй! Что это вы, сударыня, да моя лошадь не то, что въ Уайтголь, а и въ Уайтчапель отвезетъ васъ — туда и назадъ.

Успокоенная на этотъ счетъ, мистриссъ Додъ вошла къ себ только затмъ, чтобы передать нкоторыя приказанія служанк, но проходя чрезъ корридоръ, она услышала голосъ своихъ дтей и стараго друга, доктора Самсона.

‘Мн надо непремнно показать имъ эту бумагу’, подумала она.

И посл нкоторыхъ объясненіи съ Сарой на счетъ обда, она поспшно отправилась въ гостиную.

Люди, подобные Самсону, имютъ много враговъ, но вмст съ тмъ умютъ наживать самыхъ врныхъ друзей, да и сами бываютъ самыми преданными друзьями. Раздражительный, сердитый, докторъ былъ очень привязанъ къ Додамъ и не оставлялъ ихъ въ минуту горя, и если они бывали иногда въ стсненныхъ обстоятельствахъ, то, конечно, это была не его вина, почти первое его слово при вход въ ихъ гостиную въ Лондон было:

— Ну, теперь вамъ нужно подкрпленіе… Дайте мн перо и чернила, и я прошу позволенія написать вамъ чеку на сотню фунтовъ.

Мистриссъ Додъ вжливо поблагодарила его, но отказывалась принять, докторъ возразилъ съ неудовольствіемъ:

— Любезная мистриссъ Додъ, да какъ же можно жить въ Лондон безъ денегъ?

Въ слдующій разъ онъ повторилъ то же предложеніе и пожурилъ своего друга за гордость.

— Кто когда нибудь отказывается въ Лондон отъ чеки, маленькой чеки, отъ такого стараго друга, какъ я? Ну, пожалуйста, не огорчайте меня, я согласенъ и на пятьдесятъ фунтовъ.

— Не откажите намъ въ вашей дружб и почаще посщайте насъ, сказала мистриссъ Додъ:— мы это цнимъ выше золота и ни за что не согласимся ограбить вашихъ дтей, пока у насъ есть столько же пальцевъ на рукахъ, какъ и у другихъ людей.

Извстно уже, какого мннія былъ докторъ Самсонъ о нкоторыхъ свтилахъ между лондонскими докторами, теперь онъ громилъ спеціалистовъ, занимающихся душевными болзнями, называя ихъ сумасшедшими, докторами. Онъ очень краснорчиво разсказывалъ Джуліи и Эдуарду цлый рядъ разнообразныхъ ужасовъ, которые онъ подмтилъ впродолженіе своей тридцатилтней практики, отъ общаго онъ перешелъ къ частному предмету, занимавшему его въ эту минуту: одна дама, старый его другъ, была заключена въ сумасшедшемъ дом и содержалась тамъ мсяцъ за мсяцемъ, только потому, что у нея были деньги и родственники, которые хотли присвоить эти деньги, и что разъ она дйствительно бредила ночью. Эта дама перекинула письмо черезъ ограду, написавъ на немъ адресъ доктора Самсона, какой-то прохожій поднялъ, письмо и отправилъ по почт, Самсонъ, по прочтеніи его, отправился прямо въ коммиссію и просилъ позволенія видться съ нею, коммиссія отказала. ‘Вдь комитетъ всегда держитъ сторону сильнаго противъ слабаго’, пояснилъ Самсонъ. Потомъ онъ подкупилъ садовника и назначилъ въ полночь свиданіе съ паціенткой. На это свиданіе онъ отправился съ шестью дюжими молодцами и силою увезъ ее изъ сумасшедшаго дома.

— Вотъ мой рецептъ противъ мнимаго сумасшествія, сказалъ онъ:— конечно, это боле походитъ на похищеніе средневковымъ рыцаремъ влюбленной въ него монахини изъ монастыря, чмъ на спасеніе несчастной жертвы изъ рукъ сумасшедшихъ докторовъ. Мистриссъ Самсонъ, отъ которой я никогда ничего не скрываю, не одобрила этого моего поступка. Ей казалось, ‘лучше было идти просто въ коммиссію’, но я ей отвчалъ: ‘милая моя, коммиссія — такое животное, которое слишкомъ медленно ходитъ для Самсона и не можетъ съ успхомъ сопротивляться сумасшедшимъ докторамъ.’

Въ середин этого-то разговора вошла мистриссъ Додъ съ бумагою въ рук и, торопливо поздоровавшись съ Самсономъ, сказала сильно взволнованнымъ голосомъ:

— О, докторъ! О, мои милыя дти, сколько горя и страданій въ этомъ мір! Я сейчасъ отправляюсь въ Уайтголь: взгляните только, что било пришпилено къ моему зонтику.

И бумага начала переходить изъ рукъ въ руки, вс невольно поникли головой, прочитавъ строки, написанныя сверху. Джулія поблднла какъ полотно и была поражена ужасомъ, остальные были глубоко взволнованы и такъ потрясены, что никто не имлъ силъ произнести хотя бы какую нибудь общую фразу: такъ силенъ былъ вопль, вырвавшійся изъ сердца писавшаго. Вотъ эти строки:

‘Если вы врите въ Христа, если вы имете душу человческую, сжальтесь надъ здоровымъ человкомъ, котораго обманомъ заключили въ домъ умалишенныхъ, и доставьте это письмо въ коммиссію для разбора длъ объ умопомшательств въ Уайтгол. Вроломнымъ обманомъ разлучили меня съ той, которую я люблю, вс мои письма перехватываются, теперь даже отняли бумагу и перья. Я пишу зубочисткой и своею кровью на поляхъ Times. О, боже! направь это письмо въ руки того, кто самъ страдалъ, кто можетъ сочувствовать страданію ближнихъ’.

Докторъ Самсонъ первый оправился.

— Ну, вотъ, заговорилъ онъ сквозь зубы:— не говорилъ ли я? Этотъ человкъ совершенно здоровъ. Здравый разсудокъ такъ и виднъ въ каждой строчк.

— Неужели, сказалъ Эдуардъ:— выдумаете, что въ наше время…

— Любезный сэръ, человчество не измняется. Все, что мускулы человка могутъ сдлать при свт, то умъ и совсть человка согласятся сдлать во тьм.

Джулія не промолвила ни слова.

Мистриссъ Додъ тоже была расположена дйствовать, а не говорить. Она торопливо простилась съ ними и поспшила отправиться.

Но прежде, чмъ она дошла до подъзда, вдругъ послышался за нею легкій шелестъ: Джулія летла вслдъ за нею, она пылала прежней энергіею, глаза сверкали прежнимъ блескомъ.

— Нтъ, нтъ, кричала она, дрожа отъ волненія: — это письмо писано ко мн: я разлучена съ тмъ, кого я люблю, и тоже вроломнымъ обманомъ, въ этомъ я уврена, и я страдала.— О! вамъ никогда не узнать, сколько я выстрадала! Отдайте мн письмо. О! умоляю васъ, умоляю, отдайте! Я сама отвезу его въ Уайтголь.

XLVI.

О, еслибъ мы знали всегда, что мы длаемъ и къ чему поведутъ наши дйствія!

Дв дамы повезли въ Уайтголь бумагу, думая, что он длаютъ услугу неизвстному имъ человку изъ одного состраданія.

Въ сущности он оказывали покровительство человку, имъ слишкомъ хорошо извстному — человку, котораго одна изъ нихъ называла негодяемъ, другая — своимъ женихомъ. Ни та ни другая не узнала почерка Альфреда, ибо невозможно сохранить свой почеркъ, когда пишешь зубочисткой.

Наконецъ он достигли Уайтголя и ихъ провели прямо въ кабинетъ очень приличнаго съ виду господина, сидвшаго за столомъ и заваленнаго письмами. Онъ сдлалъ знакъ рукою и имъ подали стулья. Черезъ нсколько минутъ онъ положилъ перо и молча взглянулъ на нихъ, приготовляясь выслушать ихъ просьбу. Он видли, что терять время нечего. Джулія быстро взглянула на мать и, подойдя къ столу, молча подала письмо Альфреда. Но взглядъ говорилъ красновчиве всякихъ словъ, и грозный господинъ, казалось, былъ пораженъ ея красотою.

— Это письмо, сказала мистриссъ Додъ:— я нашла пришпиленнымъ къ моему зонтику въ дрейтонскомъ сумасшедшемъ дом,

— Неужели, произнесъ господинъ, и началъ читать съ равнодушнымъ видомъ наружную надпись. Но не усплъ онъ прочесть эти строки, какъ благородный румянецъ заигралъ на его щекахъ, онъ поспшно распечаталъ письмо, съ тревожнымъ волненіемъ прочелъ его и громко позвонилъ. Вошелъ писецъ и грозный господинъ, теперь совершенно смягченный чувствомъ самолюбія, написалъ что-то на лоскутк бумажки и отдавая ему, прибавилъ:— принесите мн всю переписку по длу этого барина.

Онъ потомъ обратился къ мистриссъ Додъ и попросилъ ее разсказать, какъ она получила эту записку. Та передала все, что уже знаетъ читатель. Пока они разговаривали, принесли кипу бумагъ. Джентльменъ извинился, поспшно пробжалъ нсколько изъ нихъ и наконецъ торжественно произнесъ:

— Я увренъ, что этотъ человкъ совершенно здоровъ и никогда не былъ сумасшедшимъ. Благодаря вамъ, мы, кажется, успемъ открыть самое вопіющее преступленіе.

— Я надюсь, вы его выпустите, сэръ, сказала мистриссъ Додъ.

— Непремнно, если только я не ошибаюсь въ своемъ мнніи. Но я просижу здсь цлую ночь, не выйду отсюда до тхъ поръ, пока не изучу основательно этого дла, и потомъ я самъ же доложу о немъ коммиссіи.

Джулія взглянула на мать и спросила:

— Можно ли узнать имя несчастнаго?

— Гм, отвчалъ чиновникъ: — я не имю права сказать его имя безъ его согласія. Но онъ слишкомъ многимъ вамъ обязанъ я потому жаль будетъ, если онъ не узнаетъ, кого ему благодарить. Не будете ли вы такъ добры и не оставите ли вашъ адресъ? Будьте спокойны, я не употреблю во зло вашего доврія, если онъ окажется дйствительно сумасшедшимъ, то онъ никогда ничего не узнаетъ.

Мистриссъ Додъ дала свой адресъ и отправилась съ Джуліею домой съ радостію въ сердц, которой, слава-богу, не знаютъ эгоисты.

Безсознательно он нанесли своему врагу и врагу Альфреда тяжелый ударъ. Он поднесли зажженный фитиль къ пороховой нитк. Чиновникъ, на котораго он напали, былъ совершенно инаго десятка, чмъ т, съ которыми имлъ дло до сихъ поръ Альфредъ.

——

Между тмъ несчастный молодой человкъ переносилъ ежедневно, ежечасно самыя мелочныя, раздражающія пытки. Онъ хорошо понималъ цль всхъ этихъ мръ и потому старался переносить все какъ можно спокойне, но теперь это было для него гораздо трудне, чмъ прежде: нервы у него были ужасно разстроены отъ постоянной безсонницы, которой онъ былъ обязанъ Доду, а сердце ныло отъ ревности.

Мысль, что онъ сидитъ въ тюрьм, а счастливый соперникъ все боле и боле овладваетъ сердцемъ Джуліи, не давала ему ни минуты покоя ни днемъ, ни ночью. Быть можетъ, изъ всхъ средствъ, сочиненныхъ человкомъ, чтобъ свести ближняго съ ума, это было самое дйствительное. Дйствительно, на него находили минуты, когда виски его до того стучали, что онъ забывалъ все, и когда убійство ему казалось — справедливостью, самоубійство — единственнымъ утшеніемъ, ибо кто могъ вынести вчное заключеніе въ этомъ аду. Мало по малу онъ сталъ удаляться отъ всхъ и съ отвращеніемъ отворачиваться отъ мелочныхъ непріятностей, переносимыхъ его товарищами по заключенію, о которыхъ онъ прежде такъ сожаллъ. Блдный, худой и мрачный ходилъ онъ по цлымъ часамъ нзадъ и впередъ по уединенному двору. Теперь даже и свжій человкъ не отличилъ бы его отъ остальныхъ сумасшедшихъ.

Мистриссъ Арчбольдъ смотрла на него, однако, не съ-сожалніемъ, а съ какимъ-то горькимъ, мрачнымъ торжествомъ. И она шла къ своей цли неуклонно, не колеблясь, не сворачивая въ сторону.

Между прочимъ, она очень хитро намекнула Руку, чтобы онъ вывелъ Альфреда изъ терпнія, и тмъ далъ бы ей законный случай подвергнуть такого популярнаго во всемъ заведеніи человка какъ Альфреда насильственному исправленію и различнымъ медицинскимъ средствамъ, то-есть подйствовать на его мозгъ физически. Рукъ съ большимъ удовольствіемъ взялся за это дло: вопервыхъ, онъ былъ безпрекословно преданъ мистриссъ Арчбольдъ, вовторыхъ, ненавидлъ Альфреда за то, что тотъ вступался за Беверлея.

Въ субботу, Альфреда отправили гулять въ поле съ сторожами Рукомъ и Гейзомъ и съ собакою Вулканомъ. Онъ тотчасъ понялъ, въ чемъ дло, и въ первую минуту пришелъ-было въ отчаяніе и хотлъ все покончить разомъ, наложивъ на себя руку, по потомъ опомнился, поймалъ Беверлея и далъ ему письмо съ подробными инструкціями, какъ поступить.

Несмотря однако на вс свои усилія, онъ воротился домой почти бшенымъ: такъ страшно работала въ немъ ревность, такъ ужасно грызла мысль, что Джулія въ нсколькихъ шагахъ отъ него и съ ней его соперникъ.

Возвращаясь домой, онъ встртилъ на двор Беверлея и тотъ, по простот своей души, бросился къ нему, съ радостнымъ крикомъ:

— Я отдалъ! Она взяла.

— Что отдалъ? Кому отдалъ? грозно заревлъ Рукъ.

— Не говори, Франкъ, воскликнулъ Альфредъ.

— Если ты не скажешь, я тебя убью, заревлъ Рукъ и, схвативъ его за шиворотъ, сталъ такъ страшно трясти, что несчастный юноша совершенно почернлъ.

Терпніе Альфреда лопнуло, онъ заскрежеталъ зубами и изо всей силы ударилъ кулакомъ Рука въ лицо.

Рукъ взвизгнулъ отъ боли и гнва и бросился на Альфреда, но тотъ нанесъ ему новый ударъ въ глазъ. Рукъ тотчасъ понялъ, съ кмъ иметъ дло, и ставъ въ оборонительное положеніе, ловко отпарировалъ два удара и самъ нанесъ страшный противнику въ бокъ. Альфредъ зашатался, но не упалъ, и воспользовавшись тмъ, что Рукъ слишкомъ погорячился, нанесъ ему ударъ въ другой глазъ. Но тутъ онъ потерялъ немного равновсіе. Рукъ накинулся на него и посл убійственной борьбы, своей тяжестью повалилъ его на землю и, грохнувшись самъ на него, едва не раздавилъ несчастнаго молодаго человка, совершенно обезсилившаго отъ нравственныхъ страданій и безсонницы. Въ ту же минуту на помощь Руку явился Гейзъ, и они живо сковали его, хотя не могли подвергнуть боле мучительной пытки, ибо къ нимъ подбжалъ Воробей и смотрлъ, чтобъ все было сдлано законнымъ порядкомъ.

— Желзо-то съ вами справится, сэръ, сказалъ онъ съ улыбкой:— но успокойтесь, вы молодцомъ деретесь, и я бы подержалъ за васъ пари противъ кого угодно.

Вскор по всему дому разнеслась всть, что Альфредъ сбсился и его переведутъ въ общую палату опасныхъ сумасшедшихъ.

Когда это извстіе дошло до него, Альфредъ понялъ, но, увы, уже поздно, что его поймали въ западню. Что было ему теперь длать? Онъ снова вспомнилъ изреченіе Платона и пришелъ къ тому заключенію, что корыстолюбіе доктора Вульфа есть зло, отъ котораго онъ боле всего страдаетъ. Докторъ Вульфъ изведетъ его совершенно за деньги, согласенъ все сдлать за деньги, такъ надо попробовать и предложить ему боле денегъ за освобожденіе — вотъ и все. Онъ тотчасъ попросилъ у доктора аудіенціи и прямо спросилъ его — какъ велика та сумма, которую онъ получилъ, чтобъ держать здороваго человка въ сумасшедшемъ дом.

— Очень мала, сравнительно со всми хлопотами, которыхъ вы намъ стоите, мистеръ Гарди, сухо отвчалъ докторъ Вульфъ.

— Въ такомъ случа, хоть однажды на свт честность дастъ лучшую плату, чмъ подлость. Я совершенно здоровъ, и вы это знаете, я человкъ честный, слову своему никогда не измню, вы это также знаете, очень хорошо знаете. Выпустите меня, и я вамъ дамъ 1,000 ф.

Глаза доктора Вульфа засверкали.

— Я вамъ дамъ какую хотите бумагу и какое угодно обезпеченіе. Деньги же получите черезъ недлю по моемъ освобожденіи.

Докторъ Вульфъ отвчалъ, что онъ сдлаетъ это съ большимъ удовольствіемъ, если только совсть ему позволитъ.

Альфредъ покраснлъ при этой іезуитской выходк и не зналъ, что сказать.

— По правд сказать, я вижу въ васъ большую перемну, продолжалъ докторъ:— если я не ошибаюсь и вы дйствительно выздоравливаете, то я васъ выпущу и безъ тысячи фунтовъ.

Альфредъ посмотрлъ на него съ изумленіемъ. Неужели онъ ошибся въ своемъ мнпіи?

— Но знаете, что я вамъ скажу, прибавилъ докторъ Вульфъ:— у меня есть дв отличныя картины Рафаэля и Корреджіо.

— И он стоютъ дороже тысячи фунтовъ, поспшно произнесъ Альфредъ, понявъ, на что бьетъ хитрый докторъ.

— Конечно, но съ васъ я бы взялъ и тысячу.

— Дайте мн свободу, и вмсто тысячи фунтовъ, вы получите тысячу гиней.

— Мы объ этомъ еще поговоримъ. И съ этими словами они разстались.

Докторъ Вульфъ въ ту же минуту отправился за совтомъ къ мистриссъ Арчбольдъ.

— Это невозможно, воскликнула она:— этотъ торгъ будетъ уничтоженъ судомъ и васъ обезчестятъ и разорятъ.

— А тысяча фунтовъ! жалобно произнесъ бдный докторъ.

— О, онъ мн предлагалъ боле этого, сказала мистриссъ Арчбольдъ.

— Неужели? Что же онъ вамъ предлагалъ?

— Помните вы, когда я ходила съ нимъ однажды гулять, чтобъ избгнуть мистриссъ Додъ! Неужели вы не замтили, что я боле съ нимъ никогда не гуляла?

— Какъ же, но я, право, не знаю, почему.

— Общайте мн, что это останется между нами.

Докторъ далъ слово, и мистриссъ Арчбольдъ разсказала, какъ-бы противъ своей воли, что Альфредъ во время прогулки воспользовался тмъ, что она имла неосторожность пойти съ нимъ одна и признался ей въ любви.

— Онъ предлагалъ мн не тысячу фунтовъ, прибавила она:— но все свое состояніе, свою руку, сердце, умолялъ меня бжать съ нимъ изъ этого проклятаго дома. Это его собственныя слова.

Замтивъ, что доктора перекосило отъ ревности, хитрая женщина продолжала подробно описывать сцену страстнаго признанія въ любви, происшедшую между нею и Альфредомъ, только она измнила роли. По ея словамъ, Альфредъ пылалъ къ ней страстью, а она, сконфуженная, удивленная, старалась всячески его образумить. Она окончила свой разсказъ тяжелымъ вздохомъ.

— Онъ теперь, вроятно, бдный, меня ненавидитъ, прибавила она.

— Вы раскаиваетесь, что отказали ему? спросилъ съ безпокойствомъ докторъ Вульфъ.

— Ни мало, мой другъ, но, конечно, я очень хорошо понимаю, что рдкая женщина въ мои годы и въ моемъ положеніи отказалась бы отъ такого предложенія. Но что же длать! не вс женщины способны слушаться совтовъ благоразумія. И она бросила нжный взглядъ на доктора.

Долго еще они говорили, и кончилось тмъ, что онъ предоставилъ Альфреда совершенно въ ея распоряженіе. Поэтому не усплъ онъ ухать въ другое свое заведеніе, отстоявшее на шесть миль, какъ Рукъ и Гейзъ повели Альфреда въ отдаленный флигель, соединенный съ главнымъ домомъ только крытымъ корридоромъ. Когда они приближались къ нему, Альфреда поразилъ странный шумъ, онъ становился все явственне и слышне, и, наконецъ, онъ могъ ясно отличить дикій хохотъ, ревъ, плачъ. Онъ дрогнулъ и остановился, не будь на немъ колодокъ, онъ бы вступилъ въ отчаянную борьбу съ сторожами, и скоре умеръ бы на мст, чмъ переступилъ роковой порогъ. Теперь онъ сталъ просить, умолять сторожей не вести его дале, но они только злобно разсмялись, и втолкнули его въ большую общую комнату, гд содержались опасные сумасшедшіе, бшеные. До сихъ поръ онъ никогда ихъ не видалъ, и только зналъ по наслышк, что есть такіе въ дом. Теперь же онъ былъ ими окруженъ со всхъ сторонъ. Лежа на грязной, вонючей постел, онъ не могъ сомкнуть глазъ во всю ночь. Вокругъ него раздавался самый ужасный, нечеловческій гамъ. Тутъ слышался и ревъ дикихъ зврей, и пніе, и стоны, и плачъ. Сосдъ его справа, разсуждалъ вслухъ о религіозныхъ вопросахъ, о вр и добрыхъ длахъ, и кончалъ свои доводы самыми ужасными проклятіями, сосдъ слва, то плъ, то кричалъ: ‘Каинъ убійца! Каинъ убійца!’ то, наконецъ, ревлъ волкомъ. И это продолжалось не нсколько минутъ, не часъ, а всю ночь напролетъ, ибо лишь только на минуту все стихнетъ, какъ вдругъ кто нибудь разразится ругательствами, и снова вс подымутъ адскій шумъ. Изъ вншняго міра не доносилось до нихъ никакихъ звуковъ, только время отъ времени, съ убійственной аккуратностью подходилъ къ дверямъ какой-то смирный сумасшедшій, которому позволяли ходить по корридору, и громко кричалъ въ замочную скважину: ‘Все — ничего, и ничего — все!’

Оглохнувъ отъ этого страшнаго шума и гама, одурвъ отъ ядовитаго запаха, разливаемаго въ воздух бшеными людьми, Альфредъ бгалъ взадъ и впередъ въ своемъ отдленіи, затыкая уши, и сильно боясь рехнуться не на шутку. Когда прошла эта роковая ночь и стало свтать, онъ вскочилъ на кровать, и посмотрлъ въ окно. Видъ зелени и неба нсколько успокоилъ его, но нервы были такъ сильно разстроены, что онъ едва не расплакался. Утромъ, къ его великому удивленію, его вывели изъ флигеля, позволили взять ванну, и допустили завтракать съ прежними товарищами. Это, вроятно, было сдлано, чтобъ убдиться, какое дйствіе имла на него ночная пытка. Посл завтрака, онъ легъ на скамейку, и тотчасъ заснулъ отъ усталости и изнуренія.

Мистриссъ Арчбольдъ узнала, что онъ спитъ, и поспшила поглядть на него вблизи. Онъ былъ очень блденъ, но спалъ спокойно. Она долго стояла надъ нимъ, и выраженіе его соннаго лица било такъ гордо, непреклонно, что она чувствовала себя обезоруженной. Но это не помшало ей распорядиться, чтобъ шпіоны слдили за нимъ какъ можно пристальне.

Проснувшись, онъ почувствовалъ себя совершенно инымъ человкомъ: такъ подкрпилъ его сонъ. Подл него стоялъ Беверлей и повидимому ждалъ его пробужденія.

— Они больше васъ не запрутъ съ бшеными, сказалъ онъ сквозь слезы: — сегодня уже васъ здсь не будетъ.

— Эй, Франкъ, гд мои сапоги, скотина? крикнулъ Рукъ изъ окна.

— Сейчасъ, сэръ, отвчалъ Беверлей.

Черезъ нсколько минутъ, къ Альфреду явился Воробей и шепнулъ ему на ухо:

— Все устроено. Гарретъ согласился, и у него есть ключъ отъ задней калитки. Но вы должны воротиться въ вашу старую комнату, иначе ничего не подлаешь.

— Да какъ же это сдлать, Воробей? спросилъ Альфредъ: — а съ бшеными я, право, не могу оставаться. Еще такихъ дв ночки, и я совершенно рехнусь.

— Да очень просто: надо поддлаться къ чорту — вонъ онъ идетъ. Съ этими словами Воробей отошелъ, какъ бы ни въ чемъ ни бывало, Альфредъ послушался его, и вставъ съ лавки, очень смиренно произнесъ:

— Мистриссъ Арчбольдъ.

— Сэръ, гордо отвчала она, какъ бы удивившись его смлости.

— У меня есть къ вамъ просьба, сударыня. Будете ли вы такъ добры, чтобъ приказать перевести меня въ мою прежнюю комнату?

— Такъ вы убдились, что я имю таки силу?

— Я такъ слабъ, безпомощенъ, а вы такъ могущественны, что можете быть великодушными.

— Я надъ вами имю не боле власти, чмъ вы надо мною.

— Ахъ, еслибъ это было такъ на дл!

— Я вамъ докажу. У кого ключъ отъ вашей комнаты? Гейзъ! Она свиснула, велла его позвать и отдала ему свои приказанія при Альфред. Онъ горячо поблагодарилъ ее.

Она улыбнулась и ушла, съ намреніемъ перемнить свою тактику: показавъ ему всю свою силу, она думала начать теперь дйствовать мирнымъ путемъ, и тмъ возбудить въ его сердц живйшее чувство благодарности.

Прійдя въ свою комнату, она какъ-то нечаянно взглянула въ окно, и увидла, что Воробей разсуждалъ о чемъ-то съ Альфредомъ. Ей это не понравилось: вроятно, они придумывали вмст что нибудь недоброе, и потому она тутъ же ршила прогнать Воробья, но пока распорядилась только, чтобъ за нимъ хорошенько слдили.

Но въ этотъ самый день, она отправлялась на вечернику къ какимъ-то знакомымъ, и служители, узнавъ объ этомъ, заране пригласили на чай всхъ служанокъ, въ большую пріемную первоклассныхъ паціентовъ. Удобне этого случая трудно было найти, и Воробей ршился воспользоваться имъ.

Въ сумеркахъ, онъ нашелъ минуту, когда Альфредъ былъ одинъ, и сунувъ ему ключъ отъ калитки, сказалъ, чтобъ онъ уговорилъ Томсона лечь пораньше спать, а самъ бы не раздвался и былъ бы готовъ слдовать за ними.

— Мы уже угостили Гейза, прибавилъ онъ:— и лишь только она удетъ, мы его совсмъ напоимъ, и достанемъ ключъ отъ вашей комнаты. Въ это время вс будутъ кутить въ пріемной, и вы совершенно легко улизнете.

— Милый Воробей! воскликнулъ Альфредъ: — ты переполнилъ мое сердце радостью, но какъ мы поступимъ съ Вулканомъ?

— О, объ этомъ не безпокойтесь, Гарретъ его запретъ, а я покуда достану ключъ.

— Охъ, Воробей, это такъ хорошо, что мн не врится, на яву-ли это. Какъ? я черезъ нсколько часовъ буду свободенъ?

Какими страшно длинными казались ему эти часы! Наконецъ, пробило восемь, онъ уговорилъ Дэвида идти спать. Гейзъ проводилъ ихъ и отперъ имъ дверь, несмотря на то, что былъ пьянъ, онъ ли на шагъ не отступилъ отъ строгой рутины и потребовалъ, чтобъ они положили за дверь свои платья. Альфредъ связалъ свои вещи въ узелъ, и выбросилъ за дверь. Гейзъ очень сомнительно на него покосился, но, чтобъ удостовриться, что было въ этомъ узл, надо было нагнуться, а онъ едва держался на ногахъ, потому, покачавъ головой, онъ удалился, ворча себ что-то подъ носъ.

Въ конц корридора, онъ повстрчался съ мистриссъ Арчбольдъ. Она была совершенно одта, и держала въ рукахъ свчку. Увидвъ Гейза пьянаго, она сказала ему нсколько словъ, которыя почти совершенно его протрезвили, и потомъ поспшно ухала.

Почти въ ту же минуту всхъ первоклассныхъ паціентовъ отправили спать, а сторожа, служители и сидлки собрались въ большой пріемной и подняли такой шумъ и гамъ, что никто въ дом долго не могъ заснуть. Они пли, кричали, пили, однимъ словомъ, кутили напропалую. Одинъ Гейзъ угрюмо сидлъ въ уголку, Воробей и Гарретъ, наконецъ, сжалились надъ нимъ, подсли къ нему и стали вмст пить, это продолжалось до тхъ поръ, что имъ пришлось вынести его на рукахъ. Въ корридор они обшарили вс его карманы, но, къ величайшему удивленію и ужасу, не нашли ключа отъ комнаты Альфреда.

Дло въ томъ, что мистриссъ Арчбольдъ, встртивъ его въ корридор, выхватила у него ключъ и спрятала въ свой карманъ.

Я, право, не могу сказать, дйствительно ли она знала или подозрвала что-нибудь, но во всякомъ случа она была въ какомъ-то безпокойномъ, подозрительномъ настроеніи, и потому, увидвъ Гейза совершено пьянымъ, не понадялась на него и взяла ключъ съ собою.

Воробей и Гарретъ ничего не знали объ этомъ, и думали, что ключа, врно у Рука. Они подсли къ нему и стали также и его опаивать, въ то время какъ они намревались подсыпать ему усыпительнаго порошка въ стаканъ, вдругъ раздался страшный звона, у парадныхъ дверей, послышались стукъ, шума, и крики. Мужчины вскочили на ноги, дико озираясь, женщины подняли крикъ, ибо до ихъ ушей долетло страшное слово — слово, наводящее ужасъ на всхъ, тмъ боле на нихъ.

Всю эту суматоху произвелъ человкъ, на котораго такъ мало обращали вниманія въ дом.

Дло въ томъ, что мистеръ Фрэнсисъ Беверлей наконецъ придумалъ, какъ освободить своего друга и благодтеля. Видя, что никого нтъ и никто ему не помшаетъ, онъ забрался на чердакъ въ комнаты прислуги, сложилъ тамъ вс матрасы, простыни, занавски и проч. въ семь правильныхъ кучъ и зажегъ. Вполн увренный, что это — лучшій способъ вырвать своего друга изъ Дрейтон-Гауза, онъ преспокойно сошелъ внизъ и началъ чистить сапоги.

Погода была очень тихая, почти безъ втра, но морозъ былъ довольно сильный. Вскор огненные языки показались изъ оконъ чердака и домъ преспокойно начиналъ горть сверху, пока внизу раздавались крики пьяныхъ, топанье танцующихъ… Но, къ-счастью, сосди, увидвъ пламя, бросились къ воротамъ и принялись стучать, звонить, кричать, ‘пожаръ пожаръ!’ пока имъ не отперъ испуганный привратникъ. Потомъ они бросились къ дверямъ и подняли страшный шумъ. Рукъ выскочилъ къ нимъ и былъ встрченъ однимъ общимъ крикомъ: ‘Пожаръ! пожаръ!’

— Пожаръ? Гд? воскликнулъ онъ.

— Гд? Да вы горите!

Онъ выбжалъ на дворъ, взглянулъ на пламя, охватившее весь чердакъ, на густыя облака дыма, застилавшія небо, и дикимъ голосомъ заревлъ:

— Запирайте ворота! Бгите за полиціею! Пожаръ! пожаръ!

Съ этими словами онъ бросился въ домъ, приказалъ сторожамъ отпирать вс комнаты, а самъ побжалъ на чердакъ посмотрть: нельзя ли чмъ еще помочь. Но, увы! уже было поздно, блдный, полный отчаянія, сбжалъ онъ въ третій этажъ, гд жили слуги и изъ паціентовъ только Дэвидъ и Альфредъ. Крикнувъ внизъ, чтобъ послали Гейза открыть No 75-й, онъ самъ спустился во второй этажъ и отперъ вс двери, громко крича: ‘Господа, вставайте. Внизу васъ ждетъ ужинъ’. Онъ боялся произнесть страшное слово ‘пожаръ’, но взволнованный голосъ совершенно выдавалъ его. Другіе сторожа послдовали его примру, вс двери были отперты и вскор смирные сумасшедшіе поняли, въ чемъ дло, наскоро одлись и, сбжавъ внизъ, столпились въ кучу на двор, дрожа отъ ужаса. Зрлище, дйствительно, было страшное. Огонь, охвативъ весь верхній этажъ, съ дикимъ ревомъ пролагалъ себ дорогу внизъ, освщая весь домъ и дворъ багровымъ свтомъ. Въ воздух раздавались вопли, крики, стоны. Наконецъ бросились въ отдленіе бшеныхъ, сковывать ихъ не было времени и ихъ выгнали на дворъ не связавъ даже, въ надежд, что ужасное зрлище подйствуетъ на нихъ лучше всякаго желза. Дикіе, почти нечеловческіе образы наполнили въ одну минуту сни, съ длинными, разввающимися волосами и блестящими какъ уголь глазами, они громко хохотали, прыгали, плясали, богохульствовали. Толпа съ отвращеніемъ бжала отъ нихъ, и хорошо сдлала: почти въ то же мгновеніе потолокъ поддался и горящія головни усяли мраморный полъ. Но несчастные какъ бы не замчали этого, они продолжали свою адскую пляску. Служители бросились къ нимъ и силою стали ихъ выгонять на дворъ. Вс повиновались, только одинъ ревлъ и дрался какъ демонъ. Посреди этой роковой борьбы вдругъ раздался ужасающій стукъ въ третьемъ этаж.

— Что это? воскликнулъ Гукъ.

— Это мистеръ Гарди стучится, крикнулъ въ отвтъ Воробей: — вы его не выпустили.

— Я веллъ уже давно Гейзу отпереть дверь.

— Но у Гейза нтъ ключа. Онъ у васъ.

— Нтъ. Я вамъ говорю, онъ у Гейза.

— Нтъ, нтъ! Убійцы! Караулъ! Они сгорятъ! Бгите за мистриссъ Арчбольдъ! Топоръ! молотокъ! Ломать дверь! скоре! ради-бога! скоре! О, Рукъ! Рукъ!

— Да у Гейза ключъ, говорятъ вамъ, заревлъ Рукъ, блдный какъ полотно.

Гарретъ притащилъ откуда-то молотокъ, и съ Уэльсомъ бросился наверхъ. Но едва достигли они третьяго этажа, какъ дымъ ослпилъ имъ глаза, горячія головни градомъ сыпались на ихъ голову, дале идти было невозможно. Гарретъ такъ задыхался, что упалъ почти безъ чувствъ у подножія лстницы, а Уэльсъ, выскочивъ на дворъ, жалобно кричалъ, указывая наверхъ…. Въ эту самую минуту, въ третьемъ этаж, чья-то рука разбила оконное стекло, и трясла раму изо всей силы.

Тысячи лицъ снизу устремили свои взоры на эту несчастную руку. Толпа съ крикомъ сожалнія и ужаса ждала, что будетъ. Вдругъ вс взоры обратились въ одну сторону: какой-то смльчакъ шелъ на помощь несчастному. Попытка эта была отчаянная, но въ толп стояла одна женщина, сердце которой обливалось кровью, и которая всю свою надежду основывала на этой бшеной попытк.

Въ то самое время, когда открылся пожаръ въ Дрейтон-Гауз, мистриссъ Додъ находилась неподалеку отъ него. Она спшила домой, ожидая сына къ чаю. Эдуардъ въ этотъ вечеръ долженъ былъ навсегда покинуть пожарную службу, онъ былъ, совершенно разочарованъ: онъ пошелъ въ пожарные, чтобъ спасать жизнь ближнихъ, а оказалось, что они только спасаютъ имущество, а есть совершенно особая бригада для спасенія погибающихъ въ огн (fire-escape brigade). Онъ принялся сначала за дло съ жаромъ и изобрлъ, особый тройной крюкъ, который закидывался въ окно на длинной веревк, и цплялся даже за голую стну. Но ему никогда не удалось примнить своей выдумки къ длу, зато онъ, имлъ, удовольствіе видть, какъ однажды пожарная машина, на которой онъ халъ, изуродовала бдную женщину, переходившую черезъ улицу. Все это непріятно поражало Эдуарда, и къ тому же матери ужасно не нравился его мундиръ.

Итакъ, онъ ршился выйти въ отставку, и долженъ былъ черезъ четверть часа снять навсегда проклятый мундиръ. Онъ теперь ходилъ взадъ и впередъ по улиц передъ пожарнымъ депо, покуривая свою трубку. Вдругъ подскакалъ верховой, крича изо всей силы — пожаръ!

— Гд? спросилъ Эдуардъ,

— Сумасшедшій домъ, Дрейтон-Гаузъ!

Черезъ нсколько минутъ, пожарные скакали во всю прыть по улиц, оглашая воздухъ криками: ‘пожаръ! пожаръ!’

Между тмъ мистриссъ Додъ, возвращаясь домой, услышала о пожар, и обернувшись, увидла зарево.

— Боже мой! воскликнула она: — да это, должно быть, близь Дрейтон-Гауза. Сердце ея облилось кровью, и она быстро повернула назадъ, чтобъ удостовриться, что горлъ не Дрейтон-Гаузъ. Къ тому же ей теперь спшить домой было не для чего: Эдуардъ, конечно, отправился въ послдній разъ на пожаръ. Она медленно пошла назадъ, разспрашивая прохожихъ о пожар — по никто не могъ ей сказать ничего положительнаго. Вскор ея обогнали пожарные, и на одной изъ машинъ, между молодцами въ мдныхъ каскахъ, она узнала Эдуарда. Лицо его пылало, глаза горли, онъ припрыгивалъ на своемъ мст, словно сожаля, что дутъ такъ тихо. Мать и сынъ переглянулись, и послдній съ отчаяніемъ указалъ рукой на огонь. Она тотчасъ поняла но его лицу, по жесту, что онъ летитъ не на обыкновенный пожаръ, что случилось что нибудь ужасное. Она затряслась всмъ тломъ, и не могла сдлать боле ни шага. Но за этой минутной слабостью, послдовалъ припадокъ горячечной дятельности, она забыла свои сорокъ-два года, и полетла туда, куда звало ее сердце. Къ несчастію, она явилась слишкомъ поздно: толпа была такъ велика, что она не могла протолкаться впередъ, и должна была остановиться передъ воротами. Не успла она перевести духъ и устремить свои глаза со страхомъ и надеждою на роковое зрлище, какъ толпа окружила ее со всхъ сторонъ. Вс лица были устремлены на огонь, и ея страхъ, ея опасенія теперь раздлялись тысячами. Она, наравн со всми, видла, какъ чья-то рука разбила окно въ третьемъ этаж, наравн со всми млла отъ ужаса о несчастномъ, которому грозила врная смерть. Но, что это? Въ толп, запрудившей дворъ, раздался громкій крикъ надежды, народъ, стоявшій снаружи, притаилъ дыханіе.

Вотъ надъ вншней оградой показалась блестящая каска. Смльчакъ пожарный взбирался, какъ кошка, по высокому дереву, отстоявшему недалеко отъ дома. Толпа встртила его громкими одобрительными криками. Лицо его было обращено къ дому, вокругъ тла обмотана веревка. Онъ лзъ все выше и выше, наконецъ, остановился, достигнувъ большаго сучка, на какихъ нибудь двнадцати футахъ выше окна третьяго этажа, и въ такомъ же почти разстояніи отъ него. Толпа снова потрясала воздухъ оглушительными криками, Но мистриссъ Додъ, совершенно обезумвъ отъ страха, принялась громко умолять, чтобъ смльчака не возбуждали еще боле одобрительными возгласами.

— Это мой сынъ! кричала она съ отчаяніемъ:— мой глупый, отважный сынъ! Эдуардъ! Эдуардъ! Слзь скоре! слзь, ради своей матери!

— Бдпая! бдная! воскликнула стоявшая вблизи женщина: — это ея сынъ.

— Дайте, я васъ подыму, сударыня, вамъ лучше будетъ видно, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ.

— Нтъ, нтъ. Я не могу на него смотрть. Я буду молиться за него. О, добрые люди, молитесь за насъ! Она закрыла лицо руками и, дрожа всмъ тломъ, начала молиться и плакать. Въ нсколькихъ саженяхъ позади ея стояла другая женщина, тоже пораженная ужасомъ. Она пришла позже мистриссъ Додъ, но ея волненіе было еще сильне: та боялась только возможнаго несчастія, а мистриссъ Арчбольдъ знала наврное, кто былъ въ роковомъ окн.

Зрлище ежеминутно становилось все ужасне, огонь, пронизавъ крышу, возносился къ небу громадными огненными языками. Эдуардъ, какъ мы сказали, достигнувъ сука на извстной вышин, остановился, и привязавъ веревку къ дереву, опуталъ другой конецъ вокругъ своего тла, раскачался и прыгнулъ.

Толпа затаила дыханіе, но, къ всеобщему ужасу, онъ не попалъ въ окно, и откачнулся назадъ.

Изъ тысячи грудей вырвался крикъ отчаянія. Но Эдуардъ никогда и не надялся попасть прямо въ окно, и потому нимало не унывалъ, откачнувшись назадъ и достигнувъ дерева, онъ далъ такой толчокъ ногой, что его снова отнесло къ окну, но уже нсколько ближе, этотъ маневръ онъ повторилъ нсколько разъ, постепенно отпуская веревку все боле и боле. Полеты становились все быстре и быстре, съ каждымъ разомъ онъ подлеталъ ближе къ окошку, на нсколько вершковъ. Сердца тысячи зрителей такъ сильно бились, такъ пылали сочувствіемъ къ смлому юнош, что, слдя за колебаніями его тла, они махали головами взадъ и впередъ.

А люди, для спасенія которыхъ смльчакъ длалъ такіе удивительные подвиги храбрости, знали ли они о своемъ отчаянномъ положеніи? Живы ли они были?

Съ часъ тому назадъ, Альфредъ сидлъ на постели, сіяя надеждой. Онъ ждалъ каждую минуту, что вотъ-вотъ щелкнетъ ключъ въ замочной скважин, и дверь отворится. Онъ былъ совершенно готовъ.

Но освободитель его не являлся: вроятно, какое нибудь непредвиднное затрудненіе задержало его. Но вотъ въ дом послышалось странное движеніе. Быстрые шаги раздавались по лстниц, то наверхъ, то внизъ. Запахло дымомъ и дерево, возвышавшееся недалеко отъ окошка, освтилось багровымъ свтомъ. Въ первую минуту онъ обрадовался, ибо питалъ ненависть къ этому дому, но вскор съ ужасомъ созналъ свое отчаянное положеніе. Онъ бросился къ дверямъ, и сталъ колотить въ нихъ изо всей силы. Напрасно. Крики: ‘пожаръ! пожаръ!’ раздавались внизу, пламя ревло и клокотало надъ его головою. Онъ забгалъ по комнат какъ бшеный зврь, бросился къ окну, прыгнулъ, схватился за переплетъ рамы, рванулъ, дерево поддалось, и онъ съ такой силой грохнулся о полъ, что едва не лишился чувствъ. Пламя ревло, гудло, словно бушующее море, и Дэвидъ, необращавшій до сихъ поръ на окружающее никакого вниманія, принялъ это за бурю, и началъ громкимъ голосомъ отдавать необходимыя команды. ‘Молчи! молчи!’ — тщетно умолялъ Альфредъ. Вотъ съ трескомъ грохнулась на полъ балка, весь потолокъ затрясся, какъ бы готовясь черезъ минуту прикрыть ихъ навсегда. Дэвидъ, думая, что корабль ударился о землю, снова заревлъ новыя приказанія. Но Альфредъ, схвативъ его за плеча и поставивъ рядомъ съ собою на колни, сталъ громко молиться.

И пока онъ молился, смерть и жизнь боролись за обладаніе этими несчастными. Въ замочную скважину врывался клубами удушливый дымъ, врный предвозвстникъ пламени, а снаружи на стн отражалась какая-то страшная гигантская тнь, то подымаясь, то опускаясь. Альфредъ не зналъ, не понималъ, что это могло быть, но слабая надежда возродилась въ его сердц, и онъ сталъ молиться такъ усердно, такъ громко, что толпа снаружи съ ужасомъ внимала звукамъ, долетавшимъ до ней изъ этого роковаго окна.

Дымъ все становился горяче и удушливе, глаза слплялись, дыханіе сперлось, гигантская тнь продолжала колыхаться на стн, горящія головни летли но вс стороны, стны дрожали, пламя проникало всюду, скрываемое густыми облаками дыму. Альфредъ бросилъ всякую надежду на спасеніе, и приготовился умереть. Но вотъ съ страшнымъ трескомъ стекла разлетлись во вс стороны, и въ комнату влетлъ пожарный въ каск, съ веревкой въ рук. Восторженныя ура долетали снизу. ‘Бгите! спасайтесь!’ заревлъ онъ, и однимъ взмахомъ руки поднялъ ихъ на ноги. Вс три лица почти стукнулись и при багровомъ мерцаніи пламена Эдуардъ узналъ отца и негодяя Альфреда. ‘А! О!’ вотъ все, что они могли произнесть. Даже эта поразительная встрча стушевалась совершенно передъ роковымъ ужасомъ близкой, неминуемой смерти. Эдуардъ привязалъ свою веревку къ кровати, вскочилъ на окно, бросилъ другой конецъ внизъ къ пожарнымъ и черезъ секунду притянулъ веревочную лстницу. Прикрпивъ ее и не выпуская изъ рукъ свою веревку, онъ крикнулъ: ‘Спасайтесь! Спасайтесь!’ Но бдный Давидъ не хотлъ тронуться съ мста, говоря, что никогда не оставитъ корабля, Альфредъ уврилъ его, что капитанъ приказалъ спасаться, и онъ, принявъ Эдуарда за капитана, отдалъ ему честь и сталъ спускаться по лстниц, Альфредъ слдовалъ за нимъ.

Въ ту самую минуту, какъ они повисли на воздух, мистриссъ Додъ, едва живая отъ страха, взглянула наверхъ и узнала Дэвида.

Какъ описать разнородныя чувства, овладвшія ею? Тутъ былъ и страхъ, и радость, и благодарность, и гордость.

Но ея мученія еще нескоро должны были кончиться. Эдуардъ, чтобъ не очень обременить лстницу, ползъ по натянутой теперь веревк къ дереву. Съ ужасомъ глядла несчастная женщина то на мужа, то на сына. Толпа ревла, кричала отъ радости, но она снова закрыла лицо руками. Наконецъ, страшный крикъ ‘ура’ и неумолкаемыя привтствія наполнили ея сердце радостью. Они были спасены. Но тутъ въ глазахъ у ней помутилось, голова пошла кругомъ и она лишилась чувствъ, поддерживаемая отъ паденія толпою.

Внутри ограды толпа раздлилась: одни бросились къ несчастнымъ, спасеннымъ отъ врной смерти, другіе къ герою-пожарному. Альфреда и Дэвида окружили со всхъ сторонъ, такъ что они едва держались на ногахъ. Всякій хотлъ поздравить ихъ, пожать имъ руку.

— Тише, друзья мои, не разлучайте насъ, воскликнулъ Альфредъ.

— Это сторожъ, сказалъ кто-то въ толп.

— Да, я сторожъ, мн надо вывести его потихоньку отсюда. Это зрлище можетъ очень сильно на него подйствовать. Помогите мн, друзья, достичь калитки.

— Дло! Дло! воскликнула толпа и бросилась съ ними къ задней калитк. Рукъ, стоявшій неподалеку, увидвъ въ чемъ дло, началъ неистово пробиваться къ Альфреду. Но, къ его величайшему удивленію, Альфредъ отперъ калитку и, пройдя съ Дэвидомъ, оставилъ ее настежъ открытою.

— Держите его! Это — сумасшедшій! заревлъ Рукъ и рванулся къ калитк, но въ ту же минуту ее запрудила толпа, стоявшая до сихъ поръ вн огради. Пользуясь смятеніемъ, Альфредъ потащилъ Дэвида къ ближнему строенію, и прислонивъ его къ стн, веллъ стоять тихо, самъ же пустился бжать по полю.

Къ величайшему его ужасу, Дэвидъ послдовалъ за нимъ и вскор его нагналъ.

— Бги, мичманъ, я чувствую море недалеко, кричалъ онъ весело.

— Такъ бжимъ вмст, воскликнулъ Альфредъ, обезумвъ отъ волненія, и они пустились бжать изо всей силы, перепрыгивая черезъ канавы, царапая себ лицо въ кровь колючками кустарниковъ. За ними стояло зарево пожара, высоко наверху небо блестло багровыми отблесками, свжій втеръ наввалъ прохладу.

Легко дышалось Альфреду, онъ смялся, хохоталъ, плъ, прыгалъ, дикая радость свтилась въ его глазахъ. Дэвидъ ржалъ какъ кровная лошадь, направляя путь прямо къ морю. Такъ бжали они всю ночь, не зная, куда и зачмъ. Они знали одно — что были свободны.

XLVII.

Въ толп, стоявшей передъ оградой, разнесся слухъ, что задняя калитка открыта, тотчасъ сотни любопытныхъ бросились туда. Лишь только сдлалось посвободне, нсколько сострадательныхъ людей подняли на руки мистриссъ Додъ и снесли ее, совершенно безчувственную, почти мертвую, въ сосдній домъ. Но мистриссъ Арчбольдъ уже лежала тамъ въ страшной истерик. Мистриссъ Додъ, очнувшись, увидла несчастную, и тотчасъ забывъ о себ, поспшила къ ней на помощь. Когда та открыла глаза, она шепнула ей, что бояться нечего, оба слава-богу спасены. Мистриссъ Арчбольдъ поняла, что она подъ обоими разумла Дэвида и Альфреда, а не Эдуарда, и тотчасъ успокоилась.

— Вы видли? Вы узнали ихъ изъ такой дали? едва могла она проговорить.

— Узнада? воскликнула мистриссъ Додъ:— да, одинъ — мой мужъ, а другой — мой сынъ. Да, сударыня, продолжала она:— молодой пожарный, спасшій жизнь моему мужу — мой сынъ, мой Эдуардъ, мой герой. Я — счастливая жена, счастливая мать, могу гордиться сыномъ. Слезы радости заглушили ея слова. Мистриссъ Арчбольдъ также расплакалась, и это такъ успокоило ее, что она снова вошла въ свою роль и объявила мистриссъ Додъ, что Эдуардъ искалъ ее, и не найдя, побжалъ домой, потому лучше бы ей, не теряя ни минуты, ухать, а то онъ будетъ безпокоиться.

— А мой бдный мужъ? сказала мистриссъ Додъ.

— Онъ въ безопасности, я видла, что съ нимъ былъ сторожъ.

— А, такъ это былъ сторожъ, котораго спасъ мой сынъ вмст съ отцомъ?

— Да, отвчала мистриссъ Арчбольдъ, едва сдерживая тяжелый вздохъ.

Она общала позаботиться о Дэвид, и мистриссъ Додъ, хотя и очень неохотно, отправилась домой.

Къ ея большому удивленію, Эдуардъ еще не возвращался, а Джулія ждала ихъ въ сильномъ волненіи. Она бросилась на шею матери, покрыла ее поцалуями и смотрла ей прямо въ глаза, стараясь прочесть въ нихъ, что случилось.

— О! дитя мое! воскликнула мистриссъ Додъ: — какая страшная ночь! И она опустилась въ изнеможеніи въ кресла, протянувъ руки къ Джуліи, та бросилась къ ней въ объятія, и въ такомъ положеніи мистриссъ Додъ, перебиваемая безпрестанными возгласами Джуліи, разсказала роковую повсть этой ночи. Не успла она еще кончить, какъ на лстниц послышались тяжелые мужскіе шаги, он об притихли, и вскор въ комнату вошелъ пожарный, весь мокрый и черный отъ сажи. Джулія бросилась къ нему на шею, и разцаловала его въ об щеки, всхлипывая.

— О, дорогой, безцнный Эдуардъ! Поцалуй меня, поцалуй! Ты герой! Ты христіанинъ, ты спасаешь жизнь, а не… но тутъ мистриссъ Додъ насильственно прекратила ея краснорчіе, объявивъ, что онъ ея сынъ, а не Джуліанъ. Та тотчасъ схватила его за руку и бросилась вмст съ нимъ на колни у погъ матери. Она взяла его за голову, долго смотрла на это милое, дорогое лицо и потомъ съ жаромъ и гордостью прижала къ своей груди, громко благодаря Бога, что у ней такой сынъ. Потомъ он об такъ зацаловали его, что голова у бднаго пошла кругомъ. Но вдругъ мистриссъ Додъ замтила въ лиц его что-то странное.

— Что съ тобой? воскликнула она съ безпокойствомъ.

— Спать хочется, мама, отвчалъ онъ, опустивъ голову.

— Еще бы, милый, воскликнула Джулія:— погоди на одну минуту, я все устрою. И она полетла въ его комнату, прибавила углю въ каминъ и посмотрла, все ли для него готово.

— Эдуардъ, я вижу, что-нибудь неладно, сказала мистриссъ Додъ, воспользовавшись уходомъ дочери.

— Да, отвчалъ онъ:— но я боялся, что вы меня побраните, если я скажу при ней.

— Тебя бранить? Никогда. Тише, она идетъ, Я приду къ теб въ комнату.

Вскор они разошлись спать, и минутъ черезъ десять мистриссъ Додъ тихонько постучалась въ дверь сына. Она нашла его безъ сюртука, въ одной рубашк, онъ сидлъ у камина и курилъ сигару. При вход матери онъ хотлъ бросить ее, по мистриссъ Додъ сказала, едва удерживаясь, чтобъ не закашлять:

— Нтъ, кури, если это теб пріятно.

— Ну, мама, ужь въ какую мы трясину зашли, я думаю, никто такой и не видывалъ. Въ первую минуту обезумвъ отъ волненія и огня, я ничего не понималъ, но съ тхъ поръ усплъ одуматься. Когда я колыхался на воздух, вдругъ вижу въ толп свою мать, слышу ея крикъ: ‘Слзай, Эдуардъ, слзай!’ Я сдлалъ послднее усиліе, влетлъ въ окно и кого же вижу — отца, и негодяя Альфреда.

Мистриссъ Додъ всплеснула руками отъ изумленія.

— Я поклялся не оставить косточки въ немъ живой, и исполнилъ свою клятву — спасъ ему жизнь.

Мистриссъ Додъ застонала.

— Я это подозрвала, промолвила она:— я почти узнала его ловкую фигуру. Но нтъ, ты ошибаешься: мистриссъ Арчбольдъ мн сказала, что это былъ сторожъ.

— Она солгала. Это былъ не сторожъ, а сумасшедшій, и этотъ сумасшедшій, бглый — Альфредъ Гарди, женихъ нашей Джуліи.

Наступило молчаніе. Эдуардъ курилъ, мистриссъ Додъ отшатнулась на спинку креселъ въ совершенномъ изнеможеніи, какъ бы сраженная этой встью.

— Что же намъ теперь длать? промолвилъ, наконецъ, Эдуардъ:— сказать Джуліи или нтъ? Вотъ въ чемъ вопросъ.

— Низачто! воскликнула мистриссъ Додъ:— неужели ты хочешь, чтобъ ея жизнь навки поблекла, какъ моя.

Потомъ она объяснила очень подробно, что если извстіе объ этомъ дойдетъ до Джуліи, то любовь къ Альфреду въ ней проснется съ новою силою, она откажетъ мистеру Гурду и никогда не выйдетъ замужъ.

— Я не вижу конца ея несчастіямъ, если она только узнаетъ о горькой участи своего Альфреда, прибавила мистриссъ Додъ, тяжело вздыхая,— Она мужественна, отважна до глупости. Ее не испугаетъ сумасшедшій домъ, она будетъ постоянно ходить къ нему и тмъ только поддерживать свою любовь. Нтъ, нтъ. Пускай я буду вдова отъ живаго мужа, если на то воля божья, я видывала счастье въ своей жизни. Но дитя мое не поблекнетъ изъ любви къ кому бы то ни было. Я этого не допущу, не позволю.

— Ну, вамъ лучше знать, сказалъ Эдуарды — всегда выходитъ что ни будь не такъ, когда я васъ не послушаю. Но, поврьте, скрывать — также дло нехорошее. Прежде въ нашемъ дом не звали, что такое тайна.

— Эдуардъ, начала мистриссъ Додъ, посл минутнаго раздумья:— лучше всего отдать ее замужъ за мистера Гурда, не терпя ни минуты. Онъ сдлалъ предложеніе, и я уже говорила съ Джуліею.

— Неужели? Ну, и что же она сказала?

— Она отвчала, что желаетъ никогда не выходить замужъ, и предпочитаетъ остаться со мною. Я начала ее уговаривать, и она кончила тмъ, что если уже выходить непремнно замужъ, то она, конечно, теперь ни за кого не пойдетъ, кром пастора. Тогда я сказала, что, по моему мннію, она будетъ счастлива съ мистеромъ Гурдомъ, а мн была бы величайшая радость, еслибъ она вышла за него.

— Ну, мама, а она что?

— Она взглянула на меня съ такою любовью, съ такимъ упрекомъ, отчаяніемъ и вмст смиреніемъ передъ судьбой, что я до сихъ поръ не могу забыть этого взгляда. И потомъ она молча залилась слезами.

И мистриссъ Додъ сама расплакалась.

— Не плачьте, мама! воскликнулъ Эдуардъ:— теперь все слезы и слезы, а было время, когда мы ихъ и не видывали въ нашемъ дом.

И онъ торопливо принялся за сигару, чтобъ скрыть свое волненіе.

— А т… теперь дня не… не проходитъ безъ нихъ, всхлипывала мистриссъ Додъ:— но ты, ты никогда мн не стоилъ ни слезинки.

— Погодите, мое время придетъ. Мама, послушайтесь меня, не тревожьтесь такъ. Дайте всему идти своимъ чередомъ. Зачмъ торопиться выдавать ее замужъ за мистера Гурда или кого тамъ другаго? Послушайте, я буду молчать, если вы этого желаете, но только съ условіемъ, что вы будете сидть у моря и ждать погоды.

——

На другое утро, за завтракомъ, принесли записку отъ мистриссъ Арчбольдъ. Она объявляла, что Дэвидъ бжалъ изъ Дрейтон-Гауза вмст съ другимъ опаснымъ сумасшедшимъ.

Мистриссъ Додъ приняла этотъ новый ударъ съ смиреніемъ, близкимъ къ отчаянію. Она молча встала изъ-за стола, отправилась къ себ въ комнату, одлась и черезъ минуту уже хала съ Эдуардомъ въ Дрейтон-Гаузъ. Половину только зданія удалось спасти, остальное все сгорло. На двор ихъ встртила мистриссъ Арчбольдъ. Она была очень встревожена и прямо объявила, что двое сторожей посланы въ погоню и напечатано во всхъ газетахъ о бгств двухъ сумасшедшихъ.

— Ахъ, сударыня! воскликнула мистриссъ Додъ:— я боюсь, чтобъ другой-то не завелъ куда Дэвида, не убился бы съ нимъ вмст.

Мистриссъ Арчбольдъ старалась ее успокоить, говоря, что этотъ сумасшедшій былъ почти совершенно здоровъ и имлъ только одинъ пунктъ сумасшествія. Вообще же это былъ отличный, разсудительный человкъ и очень привязанный къ мистеру Доду, они были всегда неразлучны.

Мистриссъ Додъ ущипнула за руку Эдуарда, чтобъ тотъ молчалъ и спросила съ кажущимся равнодушіемъ:

— Такъ это онъ былъ съ коимъ мужемъ во вчерашней опасности?

— Да, отвчала она, не подозрвая, что красивый молодой человкъ, щегольски одтый, могъ быть вчерашнимъ пожарнымъ.

Она спохватилась, однако уже было поздно,

— Какъ, а вы сказали вчера моей матери, что это былъ сторожъ? произнесъ поспшно Эдуардъ.

— Неужели! воскликнула мистриссъ Арчбольдъ, какъ бы удивившись:— вроятно, я такъ думала въ ту минуту, но, къ несчастью, это была ошибка.

Мистриссъ Додъ ничего не отвчала и, посл минутнаго размышленія, поспшно простилась съ мистриссъ Арчбольдъ и прямо похала къ нашему старому знакомому, мистеру Грину.

Онъ теперь уже не находился на казенной служб, а практиковалъ частнымъ образомъ. Его не было дома, но его ожидали каждую минуту. Мистриссъ Додъ услась въ его контор. Когда онъ явился, она разсказала ему, въ чемъ дло, они тотчасъ поняли другъ друга и черезъ нсколько минутъ мистеръ Гринъ уже скакалъ въ Дрейтон-Гаузъ, а мистриссъ Додъ въ магазинъ Кроссъ и К просить отпуска. Ей сначала очень учтиво отказали, но когда она объявила, что въ такомъ случа вовсе отказывается работать, съ ней поспшили согласиться. Она возвратилась домой съ Эдуардомъ и уже нашла тамъ мистера Грина. Онъ прослдилъ путь бглецовъ по сломаннымъ изгородямъ и слдамъ на краяхъ канавъ до большой юго-восточной дороги.

— Это — дуврская дорога! воскликнула мистриссъ Додъ, въ внезапномъ вдохновеніи:— мой мужъ направился къ морю.

— Это очень вроятно. Онъ вдь морякъ, замтилъ мистеръ Гринъ:— право, счастье имть дло съ такой барыней, которая сама васъ наводитъ на слдъ. Вы знаете что нибудь о другомъ бглец, сударыня?

Мистриссъ Додъ вздрогнула: она не ожидала этого, въ сущности, очень обыкновеннаго вопроса.

— Да, къ несчастью, отвчала она.

Глаза Грина засверкали, онъ поспшно вынулъ. свою записную кинику и спросилъ: — Ну, а онъ куда всего вроятне побжитъ?

Мистриссъ Додъ снова вздрогнула и уклончиво отвчала:

— Онъ теперь съ Дэвидомъ, и потому, я надюсь, и онъ отправится вмст съ мнмъ къ морю.

— Нтъ, нтъ, возразилъ Гринъ:— на это надяться нельзя. Почемъ мы знаемъ, кто кого поведетъ? Вы сдлайте одолженіе, забудьте на минуту о мистер Дод. Положимъ No 2-й убжалъ одинъ, куда онъ пойдетъ всего вроятне?

Мистриссъ Додъ насупила брови, задумалась и наконецъ шопотомъ произнесла, какъ, бы страшась своихъ словъ:

— Ко мн въ домъ.

Гринъ тотчасъ записалъ это въ свою книжку. Онъ не обратилъ вниманія на смущеніе мистриссъ Додъ: для него было важно полученное свдніе, да и самая комбинація его невольно заинтересовала.

— Въ такомъ случа, сударыня, сказалъ онъ:— я поставлю надежнаго человка сторожить вашъ домъ, а самъ съ своимъ помощникомъ пущусь по дорог въ Дувръ. Я ничего не сдлалъ въ прошлый разъ, что имлъ честь вамъ служить, позвольте теперь постараться. Тома Грина два раза сряду не побьютъ.

— Я поду съ вами, мистеръ Гринъ.

— Очень намъ обязанъ за честь, но какъ вы подете въ тележк со мной и моимъ помощникомъ?

Мистриссъ Додъ объявила, что это ей ни почемъ, и было ршено, что черезъ полчаса Гринъ задетъ за нею. Эдуардъ предложилъ также хать съ ними, но она сказала, что ему нужно остаться дома и беречь сестру отъ негодяя Альфреда.

— Послушай, Эдуардъ, прибавила она, видя изумленіе сына: — Альфредъ не такъ, какъ твой отецъ: онъ не потерялъ памяти. Теперь ясно, онъ печаталъ объявленіе. И потомъ, зачмъ бы ему такъ привязаться къ твоему, отцу, еслибъ онъ ничего не сознавалъ? Нтъ, онъ знаетъ, что это отецъ Джуліи. Ты видишь, онъ все еще любитъ Джулію.

— Какая у васъ голова, мама, сказалъ онъ очень серьёзно: — я бы этого никогда не сообразилъ, хотя оно совершенно ясно, когда вы растолковали.

— Да, все теперь ясно. Наша Джулія — невста сумасшедшаго, онъ любитъ ее и, я боюсь, она его любитъ. Намъ грозитъ новое несчастіе. Я чувствую, какой-то страшный камень давитъ мое сердце. Что будетъ съ нами? Этотъ несчастный можетъ теперь завести куда нибудь твоего отца и погубить его, и можетъ также броситься на твою сестру и убить ее или мистера Гурда, если онъ застанетъ его у насъ. Что будетъ? Что будетъ? Я боюсь всего!

— Я постараюсь укараулить сестру, утшалъ ее Эдуарда,:— я останусь дома и ни на шагъ не отпущу ее отъ себя.

Нсколько успокоенная этими словами, она пошла одваться. Въ назначенное время явился Гринъ, она вручила ему пятьдесятъ фунтовъ на путевыя издержки и они отправились. Въ тележку или одноколку Грина была запряжена здоровая, крпкая лошадь и она съ мста повезла такой крупной, ровной рысью, что мистриссъ Додъ начала надяться перехватить бглецовъ.

Гринъ, къ большому ея удивленію, долго халъ не разспрашивая ничего, но онъ ей объяснилъ, что бглецы, конечно, не останавливались ночью и потому ушли гораздо дальше.

Въ Дартфорд они напали впервые на слдъ и проскакали прямо въ Рочестеръ, тамъ Гринъ остановился ночевать, и оставивъ мистриссъ Додъ въ гостиниц, самъ отправился разузнавать по всему городу. Прежде всего онъ обратился къ полисменамъ, описалъ наружность бглецовъ и прибавилъ уже по собственному соображенію, что они были забрызганы грязью.

Но полисмены никого подобнаго не видали. Потомъ онъ отправился въ предмстье города, обращенное къ лондонской дорог, и переспросилъ всхъ булочниковъ и хлбниковъ. Дйствительно, посл долгихъ поисковъ, нашелся одинъ хлбникъ, который продалъ въ тотъ день рано утромъ двухфунтовый хлбъ двумъ незнакомымъ людямъ безъ шляпъ, грязнымъ, запачканнымъ.

— Я полагалъ, что они бжали изъ тюрьмы, прибавилъ онъ: — но мн какое до этого дло — они заплатили мн за мой хлбъ и путь имъ дороженька.

Услыхавъ, что они вошли въ городъ безъ шляпъ, Гринъ тотчасъ бросился въ ближайшую лавку готоваго платья. Лавочникъ оказался большимъ болтуномъ и съ радостью разсказалъ, что у него въ то утро два незнакомца купили дв шляпы и полное матросское одяніе.,

— Я полагаю, что это были джентльмены, но старикъ никакъ не хотлъ ничего другаго, и потому молодой, наконецъ, согласился. Я взялъ въ промнъ его старое платье.

Гринъ тотчасъ предложилъ фунтъ за это платье. Лавочникъ запросилъ два, но уступилъ за тридцать шиллинговъ.

Покончивъ это дло, Гринъ общалъ полисменамъ хорошую награду, если они найдутъ въ город молодаго человка, очень прилично одтаго, съ старымъ матросомъ, самъ же отправился въ маленькую гостиницу и залегъ спать.

На другое утро, съ восходомъ солнца, онъ пошелъ къ мистриссъ Додъ съ платьемъ Дэвида и передалъ все, что узналъ. Она съ перваго взгляда признала одежду и покрыла ее поцалуями, горько плача. Но она вскор оправилась и протянула ему руку.

— Какой вы ловкій человкъ! воскликнула она.— Я вполн на васъ надюсь, сэръ.

— Благодарствуйте, сударыня, ни удвоиваете мое усердіе, отвчалъ Гринъ:—я готовъ идти въ огонь и воду для такой барыни, какъ вы, которая отлично платитъ и не жалетъ добраго слова. Ну, сударыня, извольте позавтракать и въ путь. Полиція уврена, что они ушли изъ города, а судя по тому, что они прошли въ одну ночь, они — важные ходоки.

Черезъ нсколько минутъ они снова хали, длая по тринадцати миль въ часъ.

——

Между тмъ Альфредъ и Дэвидъ шли все дале и дале, уже не боясь теперь погони. Наканун ночью, пока было темно, Альфредъ летлъ какъ бы на облакахъ, упиваясь до опьяненія блаженствомъ свободы, но лишь только разсвло, онъ началъ безпокоиться, чтобъ ихъ не остановили. Безъ шляпъ, вс въ грязи, они не могли не обратить на себя вниманіи полиціи.

Потому, войдя въ Рочестеръ, онъ сталъ искать лавку готоваго платья, и по счастью напалъ на говоруна-лааочника, который безъ всякаго затрудненія продалъ ему все, что нужно. Успокоившись на этотъ счетъ, онъ отправился въ гостиницу ‘Медвдь’, взялъ отдльный нумеръ, и тщательно заперевъ изнутри дверь, проспалъ съ Дэвидомъ до одинадцати часовъ. Въ полдень они уже снова шагали по большой дорог. День былъ свтлый, хотя и холодный, Альфредъ съ наслажденіемъ дышалъ чистымъ воздухомъ, онъ чувствовалъ себя снова человкомъ. Вн себя отъ блаженства, побуждаемый сознаніемъ свободы и юношескихъ силъ, онъ началъ строить планы, одинъ прекрасне другаго. Онъ ршился предать суду отца и докторовъ, принести ихъ въ жертву на алтарь справедливости и такимъ образомъ очистить себя отъ позорной клеветы, а между тмъ самому вылечить Дэвида и представить его совершенно здоровымъ жен и дтямъ.

Онъ любилъ этого безпомощнаго товарища своего заключенія, опасности и бгства, онъ любилъ его ради Джуліи и ради его самаго. Молодость и гордость нашептывали ему: ‘Ты знаешь о сумасшествіи гораздо боле, чмъ вс доктора, ты видлъ сумасшедшихъ ближе и изучилъ ихъ основательне.’ Ему вошла въ голову мысль, что стремленіе Дэвида къ морю было однимъ изъ тхъ инстинктивныхъ предчувствій, которыя иногда указываютъ больному на врнйшее средство къ выздоровленію. Кром того, онъ зналъ, что по законамъ можно насильственно захватывать бглыхъ сумасшедшихъ, безъ новаго приказа родственниковъ или свидтельства докторовъ, впродолженіе двухъ недль, слдовательно, раньше этого срока ему нельзя было показаться въ Лондонъ. Сообразивъ все это обстоятельно, онъ ршился провести это время въ какомъ нибудь маленькомъ приморскомъ городк и тамъ цлые дни проводить съ Дэвидомъ на мор, въ лодк. Онъ надялся, что попавъ на родную воду, Дэвидъ станетъ припоминать прошлое и, вмст съ памятью, мало по малу къ нему возвратится и разсудокъ. Дйствительно, какая-то непреодолимая сила влекла его къ морю, онъ только объ этомъ и бредилъ, выходя изъ себя при всякой задержк. Даже обдъ онъ считалъ ненужной помхой. Альфредъ поддлывался очень ловко къ его настроенію и такимъ образомъ они достигли вечеромъ Кантербюри, гд и переночевали.

На другое утро, Альфредъ проснулся въ девять часовъ, Дэвидъ уже шагалъ по комнат въ сильномъ волненіи.

— Ну, товарищъ! воскликнулъ Альфредъ: — скоро мы будемъ и на мор. Онъ поспшно одлся и въ десять часовъ они снова пустились въ путь.

Но уже погоня настигала ихъ: одноколка съ мистриссъ Додъ и Гриномъ слдовала за ними въ какихъ нибудь тридцати миляхъ. Опытный сыщикъ разспрашивалъ о бглецахъ на всхъ перекресткахъ, у всхъ прозжихъ, сначала онъ ничего не могъ добиться, но потомъ слдъ ихъ становился все ясне и ясне, наконецъ, въ Кантербюри они почти ихъ перехватили. Покормивъ лошадь на скорую руку, Гринъ пустилъ ее во всю прыть и такъ близко нагналъ бглецовъ, что, когда они входили въ Фолькстонъ, онъ былъ не боле, какъ въ пяти миляхъ отъ города.

Войдя въ лучшую гостиницу и заказавъ бифштексъ, Альфредъ пошелъ погулять съ Дэвидомъ на берегъ моря.

— Посл обда, сказалъ онъ:— мы возьмемъ лодку и покатаемся. Вонъ стоитъ славная лодка.

Дэвидъ съ восторгомъ вдыхалъ въ себя морской воздухъ, глаза у него блестли и онъ радостно воскликнулъ:

— Отлично, товарищъ, втеръ восточный!

Это замчаніе, несмотря на то, что оно было очень обыкновенное, обрадовало Альфреда своею практичностью и усилило въ немъ увренность, что недаромъ судьба поручила ему этого человка. Онъ вылечитъ своего отца, ибо отецъ Джуліи былъ его отцомъ, у него теперь другаго не было.

— Прекрасно! весело воскликнулъ онъ:— мы скоро подемъ на лодк, но прежде надо пость.

Дэвидъ ничего не отвчалъ, и нехотя послдовать за нимъ.

Бифштексъ уже стоялъ на стол и Альфредъ, усадивъ Дода, побжалъ наверхъ умыть руки. Возвратившись назадъ минуты черезъ дв, онъ уже не нашелъ въ комнат Дэвида.

— Гд онъ? спросилъ Альфредъ слугу, торчащаго за стуломъ.

— Господинъ вышелъ куда-то, отвчалъ слуга.

— А ты и позволилъ ему, дуракъ! Куда онъ пошелъ?

— Я не знаю, съ сердцемъ отвчалъ слуга: — я не полицейскій. У насъ только останавливаются хорошіе господа, ихъ не надо караулить.

Альфредъ бросился на улицу и обгалъ весь городъ, спрашивая у всхъ встрчныхъ, невидали ли они высокаго барина въ матросской куртк. Никто не могъ ему дать удовлетворительнаго отвта, такъ-какъ на улицахъ шлялось очень много матросовъ. Холодный потъ выступилъ у него на лбу и онъ, какъ угорлый, бгалъ взадъ и впередъ.

Но все напрасно — Дэвида не было нигд, о немъ и слдъ простылъ. Наконецъ, Альфреду пришла въ голову мысль, что онъ говорилъ сначала Дэвиду, что они идутъ въ Дувръ, и только потомъ выбралъ боле уединенный городокъ. Онъ тотчасъ же нанялъ лошадь и поскакалъ въ Дувръ. Пріхавъ прямо на молъ, онъ отдалъ свою лошадь подержать и побжалъ разузнавать о Дэвид. Вс поиски попрежнему осталась безъ результата, только одинъ полисменъ объявилъ ему, что, кажется, онъ не одинъ ищетъ этого барина.

— Нтъ, виноватъ, прибавилъ онъ поспшно:— т ищутъ двухъ, джентльмена и матроса. Ужь не вы ли этотъ джентльменъ?

Кровь застыла въ жилахъ Альфреда. ‘Преслдуютъ и такъ жестоко’, подумалъ онъ.

— Нтъ, нтъ, пробормоталъ онъ:— я врно посланъ по тому же самому длу. Потомъ онъ прибавилъ, выучившись хитрости въ сумасшедшихъ домахъ:— пойдемте, выпьемъ грогу и вы мн все разскажете.

Полисменъ согласился и за стаканомъ грога разсказалъ вс примты мистриссъ Додъ и ея спутниковъ.

Но не всякій уметъ хорошо подмчать черты людей и врно передавать свои впечатлнія. Потому изъ грубаго, краткаго описанія, сдланнаго полисменомъ, Альфредъ узналъ въ мистриссъ Додъ, Грин и его помощник, кого бы вы думали? Мистриссъ Арчбольдъ, доктора Вульфа и его злйшаго врага, Рука. Конечно, онъ самъ добавилъ многими чертами ихъ портреты, ибо онъ могъ вполн ожидать подобной погони. Ему и въ голову не входило, чтобъ это могла быть мистриссъ Додъ, и что гнались только за Дэвидомъ, а не за нимъ. Онъ не зналъ, что ему теперь длать, на что ршиться. Но такъ-какъ его преслдователи были въ Дувр и наврно нашли бы Дэвида, еслибъ онъ былъ тамъ, Альфредъ воспользовался ихъ розысками и поспшно возвратился въ Фолькстонъ. У перваго перекрестка онъ навелъ справку и узналъ, что за часъ передъ нимъ прохала въ Фолькстопъ одноколка съ одной барыней и двумя мужчинами.

— Чортъ бы васъ взялъ, пробормоталъ сквозь зубы Альфредъ: — впрочемъ, работайте за меня и въ Фолькстон, а я все-таки найду его и перехитрю васъ.

Онъ повернулъ лошадь и похалъ по берегу на западъ, вполн убжденный, что Дэвидъ никогда не убжитъ въ материкъ, а конечно былъ гд нибудь на мор. Отъхавъ миль восемь отъ города, онъ увидлъ впереди, въ недальнемъ разстояніи, одноколку. Но она подвигалась очень тихо и въ ней сидлъ только одинъ человкъ. Впрочемъ, догнавъ ее, Альфредъ замтилъ въ ней женскій вуаль.

Онъ тотчасъ сообразилъ, что это, вроятно, и былъ экипажъ его враговъ, но какимъ образомъ въ него попалъ незнакомый ему человкъ? Не боясь, однако, одного противника, онъ ршился разузнать обстоятельно все дло.

Пока онъ раздумывалъ, съ чего начать, одноколка остановилась на высокомъ холм и сидвшій въ ней господинъ устремилъ свой взоръ на море.

Дйствительно, зрлище было великолпное. Море съ этой высоты казалось необозримымъ океаномъ и синія воды его играли и искрились отъ легкой зыби.

— Великолпный видъ, сэръ, сказалъ Альфредъ, подхода къ экипажу.— Конечно, стоитъ остановиться.

Незнакомецъ, приподнявъ шляпу, отвчалъ очень любезно:

— Я думаю, вы не знаете, на что я смотрю, сэръ?

— Я полагалъ, на море: оно такое широкое, блестящее, привольное.

— Нтъ, сэръ. Я смотрю на совершенно иное, хотя не могу не любоваться и прелестью вида. Вонъ видите ли вы маленькую лодку? Направо, вдоль берега, въ восьми миляхъ отсюда. Какъ вы думаете, что, или кто, въ этой лодк? Вы никогда не догадаетесь. Въ ней сумасшедшій.

— Ахъ!

— Не правда ли, удивительно. Онъ очень приличный джентльменъ и гребетъ отлично, но только совершенно сумасшедшій. Ихъ было двое, да видно не ужились. Нашъ-то вонъ укралъ лодку у какого-то рыбака и отправился вдоль пролива. Теперь посмотрите, сэръ, вонъ прямо противъ насъ идетъ пароходъ, онъ догоняетъ лодку и на немъ у самаго руля стоитъ мой хозяинъ, съ барыней и полисменомъ. Ужь я вамъ скажу, какая это барыня, лучше и не бываетъ. Она, говорятъ, жена этого сумасшедшаго.

Оба, молча, нсколько минутъ смотрли на эту странную скачку.

— А что, они его догонятъ? спросилъ Альфредъ.

— Еще бы. Парусъ не можетъ бороться съ паромъ. А если онъ выйдетъ на берегъ, я его голубчика тотчасъ залапаю.

Альфредъ долго смотрлъ на море, наконецъ, слеза скатилась по его щек и онъ промолвилъ:

— Это для него теперь самое лучшее. Онъ далъ на чай человку, доставившему ему такія важныя свднія, и возвратился въ Фолькстонъ. Расплатившись тамъ за лошадь и несъденный обдъ, онъ съ первымъ поздомъ отправился обратно въ Лондонъ. Онъ былъ въ дурномъ расположеніи духа, его снова побили, а онъ этого терпть не могъ, впрочемъ, для него было утшеніемъ, что Дэвидъ попалъ въ хорошія руки, а его въ Лондон ждала любовь, ждало правосудіе. Первымъ дломъ по своемъ прізд, онъ купилъ въ одномъ изъ дальнихъ предмстій блье и все, что ему было необходимо, такъ что у него осталось за душой — всего одинъ фунтъ.

Сердце его влекло къ Джуліи, но, увы! онъ не зналъ, гд ее найти, а длать розыски въ полиціи и адресныхъ столахъ, онъ боялся: это могло привлечь на него вниманіе и кончиться очень трагически. Вульфъ былъ бъ очень хорошихъ отношеніяхъ съ полиціею и съ ея помощью почти всегда ловилъ своихъ бглыхъ паціентовъ до истеченія двухнедльнаго срока. На этомъ основаніи Альфредъ ршился отправиться прежде къ стряпчему и начать искъ противъ своихъ враговъ, отъ которыхъ онъ долженъ былъ еще нсколько времени скрываться. Но истин, это было очень странное положеніе. Онъ вспомнилъ, что между кредиторами его отца былъ нкто мистеръ Комптонъ, стряпчій, онъ самъ всегда жилъ въ Баркинтон, а въ Лондон держалъ агента, но въ послднее время перебрался совсмъ въ Лондонъ. Альфредъ нашелъ его адресъ въ адресной книг и отправился въ его контору въ Линкольн-Инъ. Его ввели въ большую комнату, гд за столомъ, заваленнымъ бумагами, сидлъ мистеръ Комптонъ. Онъ поклонился и очень любезно пригласилъ Альфреда ссть и разсказать свое дло.

Читатель знаетъ, какъ блистательно, коротко и ясно выражался Альфредъ. Онъ началъ съ самаго начала, но живо перешелъ къ сильвертонской западн. Мистеръ Комптонъ слушалъ его съ большимъ вниманіемъ и записывалъ вс главнйшія черты его разсказа.

Когда онъ кончилъ, мистеръ Комптонъ извинился передъ нимъ, позвалъ своего помощника, далъ ему нсколько приказаній по другимъ дламъ, и потомъ, обернувшись къ Альфреду, спросилъ:

— Вы имете копію съ духовнаго завщанія, на основаніи котораго вы должны получить эти 10,000 ф.?

— Нтъ, сэръ.

— А видлъ это завщаніе какой нибудь стряпчій?

— Какъ же, мистеръ Крофордъ въ Баркинтон.

— Хорошо. Это — мой пріятель, я къ нему напишу. Позвольте имена и адрссы нашихъ опекуновъ.

Альфредъ продиктовалъ требуемое.

— Вы принесли приказъ, по которому васъ приняли въ сумасшедшій домъ, и свидтельства докторовъ?

— Нтъ, отвчалъ Альфредъ: — я просилъ, умолялъ, чтобъ мн ихъ хоть показали, но и того добиться не могъ. Это — одно изъ самыхъ вопіющихъ золъ этой системы. Подумайте только, сэръ, несчастному узнику, котораго безъ его вдома лишили разсудка и свободы, не показываютъ бумагъ, на основаніи которыхъ его заперли въ тюрьму. Ему только покажутъ ихъ но освобожденіи, а освободиться онъ можетъ лишь доказавъ ложность и незаконность этихъ самыхъ бумагъ, которыхъ онъ никогда не видалъ. Однимъ словомъ, чтобы выйти изъ западни онъ долженъ узнать и опровергнуть клевету, ввергнувшую его въ тюрьму, но чтобъ узнать ее и опровергнуть, ему необходимо прежде выйти изъ тюрьмы. Это просто заколдованный дьявольскій кругъ: какъ ни вертись, не выскочишь изъ него. Теперь скажите, человческая ли эта выдумка или дьявольская?

— Я полагаю — человческая, возразилъ мистеръ Комптонъ, посл минутнаго размышленія: — дьяволъ такихъ глупостей не сочинитъ. Знаете ли вы, молодой человкъ, что англійскіе статуты объ умопомшательств, можетъ быть, навсегда останутся самими замчательными памятниками безмысленности человческихъ законовъ. Впрочемъ, поставьте себ вообще за правило, что если вы ищете справедливости и разума, то не обращайтесь къ парламентскимъ актамъ, а къ обычному праву Англіи.

Альфредъ не оцнилъ достаточно этого мудраго изреченія, и полюбопытствовалъ спросить, какъ ему надо поступить, чтобъ достойно наказать всю эту шайку: отца, докторовъ и содержателей сумасшедшихъ домовъ.

— Гм! произнесъ мистеръ Комптонъ:— вы бы могли обвинить ихъ въ заговор, въ покушеніи на вашу жизнь, но вы наврно проиграли бы вашъ процесъ. Возьмите себ опять-таки за правило — всегда избгать уголовныхъ длъ, когда можно удовольствоваться гражданскимъ искомъ. Присяжные легко произнесутъ приговоръ, когда дло идетъ о денежной уплат, но только не о ссылк или тюремномъ заключеніи. Въ нашемъ дл человческія страсти кричатъ: ‘отдай врага подъ уголовный’, разумъ и осторожность шепчутъ: ‘стяни съ него побольше денегъ’, а законъ, устами Джона Комптона, говоритъ вамъ: ‘тягайтесь гражданскимъ искомъ, и только съ прямымъ отвтчикомъ, а ни съ кмъ другимъ.’ Кто же въ вашемъ дл настоящій отвтчикъ? кто отвчаетъ по законамъ?

— Да содержатель сумасшедшаго дома.

— Нтъ. Если я хорошо помню, въ статутахъ есть статья, ограждающая его отъ всякаго иска. Мы сейчасъ справимся.

Онъ досталъ съ полки томъ государственныхъ статутовъ и показалъ Альфреду статью, за основаніи которой содержатель дома для умалишенныхъ пользуется большими гражданскими правами, чмъ наслдникъ англійскаго престола.

— Проклятый законъ! воскликнулъ съ горечью Альфредъ.

— Нтъ, не проклинайте законы, проклинайте актъ, если хотите, но безъ законовъ человкъ жить не можетъ. Ну-ка, попробуйте еще, кто по вашему отвтчикъ?

— Докторъ, давшій свидтельство объ умопомшательств.

— Гм! отвчалъ мистеръ Комптонъ, насупивъ брови:— присяжные, можетъ быть, и ршили бы въ вашу пользу, но ихъ ршеніе непремнно было бы кассировано или въ общемъ собраніи суда, или аппеляціоннымъ судомъ (Court of Error). Ибо если вы не докажете незаконность свидтельства, явную оплошность доктора, или ‘mala fuies’, то къ чему приводится ваше обвиненіе? Докторъ, обязанный давать совты всмъ, кто къ нему приходитъ, сказалъ, что вы сумасшедшій, оказывается, что вы совершенно здоровы, онъ ошибся — вотъ и все. Но эта ошибка значитъ ли боле, чмъ вс докторскія ошибки? Мы, юристы, знаемъ, что вся медицина основана на однхъ догадкахъ, мы это довольно часто видимъ въ процесахъ, гд требуются эксперты. Я терпть не могу тягаться съ идеею, вмсто человка, это все равно, что стрлять на воздухъ. Ну, еще нтъ ли кого?

Алфредъ застоналъ.

— Да, теперь остался только подлецъ, подписавшій приказъ о принятіи меня въ сумасшедшій домъ.

— Давно бы такъ. Еслибъ вы были адвокатомъ, то знали бы, что онъ одинъ и есть отвтчикъ. Когда преступленіе совершено А, Б и В и нельзя привязаться къ А и Б, то, значитъ, надо выместить или на В или ни на комъ, но послдняго законъ не допускаетъ, подобно тому, какъ природа не допускаетъ пустоты. Къ тому же отвтчикъ именно и совершилъ то самое дло, на которое вамъ слдуетъ жаловаться. Въ лиц его вы тягаетесь съ дйствіемъ, съ актомъ, а не съ идеею. Но, конечно, вы не довольно теперь хладнокровны, чтобъ это вполн понять.

— Не хладнокровенъ, сэръ, воскликнулъ Альфредъ въ отчаяніи.— Я замерзъ подъ ледянымъ дыханіемъ вашихъ проклятыхъ законовъ. Какъ? Изъ всхъ этихъ мошенниковъ и подлецовъ, я могу только одного предать суду, и даже того не имю права заключить въ тюрьму. Какъ онъ сдлалъ со мною? Подобные законы только возбуждаютъ оскорбленныхъ людей къ самоуправству, къ насилію для наказанія своихъ враговъ.

Мистеръ Комптонъ пристально посмотрлъ на своего взволнованнаго кліента, но не сдлалъ ему ни малйшей уступки. Онъ помолчалъ съ минуту, и потомъ сказалъ:

— Если вы хотите, чтобы я велъ ваше дло, то вамъ бы лучше всего тотчасъ написать объ этомъ въ коммиссію по разбору длъ объ умопомшательств и потребовать отъ нихъ копію приказа о пріем васъ въ домъ для умалишенныхъ и докторскихъ свидтельствъ.

Альфредъ тотчасъ написалъ требуемое.

— Я не думаю, продолжалъ задумчиво мистеръ Комптонъ:— чтобъ они васъ захватили до истеченія законнаго срока. Однако, это можетъ случиться, и потому дайте мн сейчасъ письменное свидтельство, что вы предоставляете мн, вмсто адвоката, дйствовать въ вашу пользу.

Альфредъ тотчасъ согласился, и мистеръ Комптонъ, спрятавъ въ столъ бумагу, торжественно произнесъ: ‘Теперь я могу дйствовать, даже еслибъ вы снова попали въ сумасшедшій домъ.’ Сказавъ это, онъ простился съ Альфредомъ, прося его снова пожаловать черезъ три дня. Алфредъ, какъ почти вс новички, никогда неимвшіе дла съ законами и впервые пришедшіе въ соприкосновеніе съ ними, вышелъ отъ стряпчаго въ очень грустномъ и даже мрачномъ настроеніи духа. Онъ отправился домой и сталъ съ горя считать часы и минуты, отдлявшіе его отъ свиданія съ Джуліею — отъ свиданія, которое должно было ршить его участь.

——

Въ это самое утро Эдуардъ получилъ слдующее письмо изъ Фолькстона:

‘О, Эдуардъ! мои опасенія оправдались! Они разстались. Бдный папа бросился въ какую-то лодку и пустился одинъ въ открытое море. Онъ еще въ виду у насъ и мы сейчасъ идемъ за нимъ въ погоню на пароход. Но куда двался другой! Ты знаешь, чего я боюсь, ты долженъ быть отцомъ и матерью бдной двочки, пока я не ворочусь.

‘Твоя грустная мать
‘Люси Додъ.’

Когда Эдуардъ прочелъ это письмо, Джулія тоже протянула руку къ нему, но онъ поспшно спряталъ его въ карманъ.

— Это еще что? воскликнула она,

— Кажется, я имю право положить мою собственность въ мой карманъ.

— Конечно. Но я только хочу взглянуть на письмо.

— Извини, я теб не покажу его.

— Ты не шутишь, Эдуардъ? Какъ, ты не покажешь мн письмо отъ мамы?

И она взглянула на него съ удивленіемъ и мольбою.

— Я теб скажу, что она пишетъ. Папа достигъ Фолькстона, взялъ тамъ лодку и выхалъ въ открытое море. Мама наняла пароходъ и пустилась за нимъ въ погоню. Они его скоро поймаетъ. Довольна ты этимъ?

— Да, да! воскликнула Джулія, и на минуту забыла отъ радости о всемъ другомъ, но вскор снова повела атаку.— А боле ничего нтъ въ письм?

— Гм! Ничего важнаго.

— Если оно неважно, то не зачмъ и скрывать его отъ меня. Ну, говори скоре, что?

Эдуардъ покраснлъ, но не отвчалъ ничего.

‘Она гораздо умне меня’, невольно подумалъ онъ: ‘а мн приходится ее обманывать, ужь выйдетъ изъ этого каша.’

— Нтъ, тутъ что ни будь кроется важное. Ты совралъ. Ты не любишь своей сестры.

Сказавъ это, она гордо выпрямилась и замолчала. Черезъ минуту онъ взглянулъ на нее, глаза ея были полны слезъ.

— Ну, ужь исторія, пробормоталъ онъ про себя.

Около двнадцати часовъ, т.-е. въ обычный свой часъ, она надла шляпку и отправилась по своимъ бднымъ. Эдуардъ тотчасъ послдовалъ за нею. Она была вн себя отъ счастія, ибо это было въ первый разъ, что онъ длалъ ей такую честь. Она повела его по всмъ своимъ бднымъ, которымъ представляла его съ гордостію.

— Ганна, это — мой братъ, шепнула она одной двушк: — не правда ли, онъ очень красивый.

Но не успла она это выговорить, какъ обернувшись увидла, что онъ страшно поблднлъ, чего съ нимъ никогда не случалось.

— Что съ тобой? воскликнула она:— теб дурно, пойдемъ домой.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ онъ:— дай мн только выйти на чистый воздухъ, и это пройдетъ. Какъ тутъ все гадко, страшно. Какой запахъ! Какая грязь! У тебя должна быть страшная сила воли, что ты можешь смотрть на это каждый день.

— Нтъ, милый мой, я молю только Бога, чтобъ онъ меня подкрпилъ, я — самое дрянное, слабое созданіе. О, Эдуардъ, ты всегда говорилъ, что жалость — женское чувство, Но теперь ты видишь.

— Да, вижу и чувствую. Ты — славная, храбрая двочка. Но нтъ ли у тебя какого-нибудь спирта?

— Конечно. Вотъ, возьми, но смшно, право, смотрть: юный левъ нюхаетъ спиртъ, чтобъ не упасть въ обморокъ.

— Какой я левъ? это вамъ только кажется.

— Да, я знаю. Ты умешь прикидываться и обманывать.

Онъ ничего не отвчалъ.

На слдующій день онъ снова пошелъ съ нею, но уже не входилъ въ дома, а ждалъ ее снаружи. Возвращаясь домой, онъ совершенно сразилъ ее, спросивъ:

— Неужели не найдется христіанской души, которая бы отправила на тотъ свтъ, напримръ, такую несчастную, какъ та женщина, которая всю свою жизнь лежала головой на тарелк?

— То-есть ты хочешь сказать противоположное, воскликнула Джулія:— никакой христіанинъ не ршится на такое дло.

— Жаль. Значитъ, язычники человколюбиве.

Но Эдуардъ не довольствовался тмъ, что провожалъ ее въ ея прогулкахъ по бднымъ: онъ не пускалъ ее одну и по магазинамъ. Это необыкновенное явленіе очень поразило Джулію и она тотчасъ сообразила, что это недаромъ. Прійдя однажды домой и снявъ шляпку, она весело воскликнула:

— Ну, поздравляю, какая у меня завелась славная караульная собака!— не отпускаетъ меня одну ни на шагъ.

Онъ засмялся, но не отвчалъ ни слова.

— Зачмъ же ты мн не отвчаешь? воскликнула она.

— Затмъ, что чмъ меньше скажешь, тмъ лучше. Къ тому же ты всегда завлечешь меня въ дружескій разговоръ и потомъ начинаешь говорить мн непріятности.

— Я теб говорю непріятности, а ты меня просто обижаешь. Не питать никакого доврія къ своей сестр. Фи, гадкій! Почему ты не довряешь мн? Разв я ребёнокъ? Нтъ, горе сдлало меня старухой. Секреты только ссорятъ людей, а мы были такъ дружны. И по правд сказать, какой ты дуракъ и какъ ты не умешь притворяться. Вдь ясно видно, что ты стараешься скрыть что-то отъ меня. Не вашего ума это дло, милостивый государь. Чтобъ умть скрывать, нужно научиться врать, а ты не умешь никогда солгать, и все отъ глупости, а никакъ не изъ честности. Да что же ты молчишь-то? Но ему говори что хочешь — какъ объ стну горохъ. Какъ бы я желала, чтобы тебя можно было разсердить, т.-е. чтобы ты былъ не такой апатичный.

Потомъ, вдругъ переходя отъ укоровъ къ нжности, она бросилась къ нему на шею, и проговорила шопотомъ:

— Милый, дорогой братъ, сжалься надъ бдной двчонкой, скажи ей, получили ли вы какое нибудь извстіе, которое бы касалось до нея, и о которомъ мама не велла ей говорить. Скажи, радость моя.

— Оставь меня, чертёнокъ! воскликнулъ съ сердцемъ Эдуардъ:— спроси у мамы. Я теб не скажу ни слова.

— Благодарствуй! радостно воскликнула она, вскочивъ на ноги.— Ты мн уже сказалъ все, что нужно. Онъ живъ. Онъ любитъ меня. Его обошли, обманули, соблазнили. Онъ теперь опомнился. Мама его видла: онъ хочетъ прійти и просить у меня прощенья. И вы вс боитесь, что я его прощу. Но я не буду такая дура, я уже приготовилась сказать ему: ‘Еслибъ ты былъ счастливъ безъ меня, ты бы не воротился’. И она съ удивительнымъ воодушевленіемъ запла:

Вкъ за вкомъ бжитъ,

Гибнетъ все чередой,

Правда, врность горитъ

Неподвижной звздой.

Алин’арунъ!

Но недолго продолжалась эта вспышка: черезъ нсколько мгновеній веселая, мужественная двушка уже снова горько плакала, закрывъ лицо руками.

— Позвольте мн закурить сигару, едва внятно промолвилъ Эдуардъ:— я совершенно несчастный человкъ, и все по твоей милости. Ты, просто, огонь, а не двочка.

Она молча махнула рукой, и не сказала ничего. Разрывъ между ними произошелъ довольно серьёзный, и она просиживала по цлому дню у окна, не говоря ни слова, и жадно устремивъ глаза на улицу. Когда они гуляли вмст, онъ чувствовалъ, что рука ея дрожала отъ внутренняго волненія. Тайна, которую отъ нея скрывали, мучила, терзала ее, быть можетъ, еще боле, чмъ еслибъ она знала всю истину.

Мистриссъ Додъ снова писала черезъ нсколько дней изъ Портсмута, но объ этомъ посл.

——

Однажды къ Додамъ зашли мистеръ Петерсонъ и мистеръ Гурдъ. Эдуардъ очень имъ обрадовался, особенно послднему, посщенія его всегда приносили огромную пользу Джуліи.

Кром того, Петерсонъ и Гурдъ ухаживали оба за его сестрой, и онъ съ наслажденіемъ смотрлъ, какъ они старались скрывать ненависть другъ къ другу, и какъ Джулія ловко и деликатно вела себя съ ними обоими.

Однако, на этотъ разъ удовольствіе это продолжалось недолго, ибо Сара вызвала Эдуарда изъ комнаты, сказавъ, что его спрашиваетъ какой-то молодой человкъ.

Джулія при этомъ вздрогнула и вспыхнула.

— Онъ, кажется, пожарный, прибавила Сара, хотя она въ сущности знала это очень хорошо, такъ-какъ онъ былъ однимъ изъ ея самыхъ жаркихъ поклонниковъ.

Эдуардъ, дйствительно, нашелъ въ кухн одного изъ своихъ недавнихъ товарищей, который объявилъ ему, что какой-то молодой человкъ только-что спрашивалъ о немъ въ пожарномъ депо.

— А какой онъ на взглядъ?

— Да я его видлъ только издали. Онъ, однако, показался мн довольно высокимъ.

— Футовъ около шести?

— Если не боле.

— Сказалъ онъ свое имя?

— Нтъ. Но съ нимъ говорилъ не я, а Андрю. Онъ разсказывалъ, что незнакомецъ спросилъ: есть-ли у насъ пожарный но имени Додъ, Андрю отвчалъ, что вы уже вышли въ отставку. Тогда франтъ разспрашивалъ, гд вы живете, но Андрю могъ только сказать, что гд-то въ Пемброкской улиц. Я ему говорю посл: ‘Зачмъ же ты меня не позвалъ? Додъ живетъ въ дом подъ No 66’. ‘Онъ придетъ еще разъ’, отвчалъ Андрю. Я поэтому и думалъ, что не лучше ли васъ извстить. (И посмотрть мимоходомъ на Сару — прибавимъ мы отъ себя).

Эдуардъ поблагодарилъ его, безъ всякаго сомннія, этотъ незнакомый молодой человкъ былъ Альфредъ Гарди. Онъ поспшно схватилъ шляпу, и ршился самъ разузнать, въ чемъ дло, но, чтобъ не оставить Джуліи одной, онъ попросилъ Гурда и Петерсона остаться у нихъ до завтрака, общая воротиться къ тому времени.

Чмъ ближе онъ подходилъ къ пожарному депо, тмъ боле убждался, что незнакомецъ былъ Альфредъ Гарди.

‘Какая мама-то умная’ думалъ онъ! ‘Вдь такъ и вышло, одного только она не разсчитала: что онъ прежде всего отыщетъ меня. Но теперь это совершенно ясно. Вдь онъ меня видлъ въ пожарномъ плать, слдовательно и найти меня легко, а адреса Джуліи иначе ему было бы невозможно узнать. Эти сумасшедшіе, однако, не дураки. Но какой онъ смирный былъ въ ту ночь! И сперва спустилъ но лстниц отца, а потомъ уже самъ ползъ — это походило на стараго Альфреда Гарди. Онъ былъ всегда благородный, честный человкъ, несмотря на всю свою гордость. Я его очень любилъ, хотя вс свои хорошія качества онъ пряталъ подъ недостатками, бросавшимися вамъ прямо въ глаза. Онъ еще терпть не могъ, чтобъ его въ чемъ нибудь побили, превзошли, но вдь это не преступленіе. И какъ отлично онъ умлъ грести и играть въ крикетъ. Бдный Гарди! И подумать только, что Богъ отпалъ у него такой блистательный умъ, а мн оставилъ мой глупый умишко! Но всего хуже, что я его все это время ругалъ, и не называлъ иначе, какъ негодяемъ. Мн теперь стыдно и жаль. Надо зарубить на стн: не суди, о чемъ не знаешь.

Достигнувъ депо, онъ спросилъ: приходилъ-ли во второй разъ его пріятель, и получилъ отрицательный отвтъ. Онъ подождалъ нсколько минутъ, и потомъ, съ позволенія начальника депо, написалъ Альфреду записку, приглашая его прійти къ обду къ Самсону, въ шесть часовъ. Попросивъ передать эту записку, онъ хотлъ-было отправиться домой, какъ вдругъ ему вошла въ голову новая мысль, и онъ почему-то послалъ одного изъ пожарныхъ къ доктору Вульфу тоже съ запиской, въ которой извщалъ, что Альфредъ Гарди будетъ у Самсона въ семь часовъ.

Но не усплъ еще посланный удалиться, какъ онъ уже сталъ сожалть о сдланномъ. Конечно, онъ хотлъ добра Альфреду, но все-таки онъ его выдать. Онъ чувствовать себя очень несчастнымъ и отправился домой, въ очень грустномъ настроеніи, все боле и боле убждаясь, что не его уму распутывать такія запутанныя дла.

Выйдя на Пемброкскую улицу, онъ услышалъ какой-то шумъ, и подойдя ближе, увидлъ большую толпу народа. ‘Это близко къ намъ’, подумалъ онъ, и ускорилъ шаги.

Дйствительно, глаза всей толпы были обращены на домъ, въ которомъ они жили.

— Что такое? что случилось? кричалъ онъ, пробираясь впередъ.

— Что случилось? Да многое, отвчалъ кто-то изъ толпы.

— Убійство, крикнулъ другой.

Эдуардъ поблднлъ какъ полотно. Одинъ изъ близь стоящихъ, замтивъ его волненіе, спросилъ: не живетъ-ли онъ въ этомъ дом?

— Да. Ради-бога, скажите, что случилось.

— Дайте дорогу, закричалъ тотъ изо всей силы: — онъ одинъ изъ обитателей этого дома. Сэръ, къ вамъ вломился сумасшедшій и убилъ двухъ людей.

— Выстрломъ изъ пистолета, заговорило нсколько голосовъ вдругъ.

XLVII.

Альфредъ Гарди просидлъ три дня дома, его положеніе было непріятное, возмутительное. Обладая законнымъ образомъ десятью тысячами фунтовъ, онъ не имлъ теперь и десяти шиллинговъ, одаренный блестящимъ умомъ, онъ боялся ежеминутно, что вотъ его запрутъ въ сумасшедшій домъ, женихъ прелестнйшей двушки въ Англіи, онъ не смлъ отыскивать ее, страшась, чтобъ его не оторвали отъ нея навсегда. Конечно, все это ему приходилось переносить съ недлю, не боле, но вдь недля подобныхъ мученій не бездлица, особливо если имть постоянно въ ум мысль, что около его Джуліи вертится соперникъ. А если она была ему врна все это время, и только теперь, въ послднюю недлю, поддалась увщаніямъ родныхъ и отдала свою руку другому? Что же — такія дла случались не разъ. Наконецъ насталъ часъ свиданія съ мистеромъ Комптономъ и Альфредъ отправился къ нему съ накипвшимъ отъ горя сердцемъ. Стряпчій принялъ его очень любезно и объявилъ, что его дло, то-есть дло Гарди противъ Гарди, уже начато.

— Я уже писалъ, два дня тому назадъ, къ Томасу Гарди, сказалъ онъ:— и освдомился у его лондонскаго стряпчаго: принимаетъ ли онъ вызовъ въ дл Гарди противъ Гарди.

— Вы писали къ Томасу Гарди? Да что же онъ иметъ общаго съ моимъ дломъ? воскликнулъ Альфредъ.

— Онъ — отвтчикъ въ дел. Потомъ, видя изумленіе Альфреда, онъ объяснилъ, что коммиссары, по разбору длъ объ умопомшательств, выказали ему такую большую любезность, что доставили ему копіи нетолько съ приказа о принятіи его въ домъ умалишенныхъ и докторскихъ свидтельствъ, но и съ другихъ важныхъ документовъ.— Вотъ приказъ, прибавилъ онъ:— посмотрите подпись Томаса Гарди изъ Клер-Корта, Йоркширъ.

— Проклятый нахалъ! воскликнулъ Альфредъ въ сильномъ гнв:— да онъ самъ, сэръ, чуть не идіотъ!

— Такъ что же? Еслибъ я послушался голоса страсти и предалъ его уголовному суду, его тотчасъ бы оправдали тмъ, что онъ поступилъ не изъ злаго намренія. Теперь же, начавъ противъ него гражданскій искъ, мы стянемъ съ него, будь онъ хоть сумасшедшій, круглую сумму за беззаконное заключеніе въ тюрьму англійскаго гражданина, хотя иные люди и считаютъ это сомнительнымъ, вотъ вамъ, напримръ, мнніе одного адвоката о вашемъ дл. И онъ подалъ ему письменное мнніе одного изъ извстныхъ королевскихъ адвокатовъ, кончавшееся слдующими словами:

‘3. Если докторскія свидтельства и приказъ о принятіи въ сумасшедшій домъ совершены по форм и сдланы bona fide, то никто не отвчаетъ передъ судомъ за заключеніе мистера Гарди’.

— Какъ! да это противъ меня, воскликнулъ Альфредъ: — это разрушаетъ послднюю надежду, которую вы мн оставили.

— Да, совершенно противъ васъ, отвчалъ стряпчій: — онъ даже не оговаривается, что это его личное мнніе. Но онъ иметъ огромную практику и слишкомъ заваленъ дломъ, такъ что, второпяхъ, просмотривая акты объ умопомшательств, онъ страннымъ образомъ забылъ, что права англійскихъ гражданъ не зависятъ отъ этихъ безсмысленныхъ статутовъ. Нтъ, наши права нсколькими вками постарше и еще, слава-богу, везд торжествуютъ, гд не вмшались статуты. Ну, а въ этихъ статутахъ ничего не сказано о заключеніи въ сумасшедшіе дома здоровыхъ людей. Къ тому же онъ не приводитъ никакихъ преседентовъ. А что значитъ мнніе адвоката безъ ссылки? Пустая догадка, и больше ничего. Я такъ мало обратилъ вниманіе на его мнніе, что послалъ все дло на разсмотрніе одного молодаго адвоката, который иметъ время подумать, прежде чмъ нависать.

Спустя нсколько минутъ, пошелъ въ комнату помощникъ стряпчаго, мистеръ Колдъ, и подалъ ему письмо отъ адвоката.

— Ну, посмотримъ, что этотъ еще скажетъ, пройзнесъ мистеръ Комптонъ, распечатывая письмо, и прочелъ вслухъ слдующее:

‘Истецъ можетъ законнымъ образомъ тягаться на основаніи обычнаго права, преседенты: процессы Андердонъ противъ Андердонъ, Патерностеръ противъ Патерностеръ и проч. и проч. Право иска можетъ быть только уничтожено подлинными словами статута, но 8-й и 9-й пункты статута Викторіи, гл. 100, параграфъ 99, уничтожаютъ его только въ отношеніи одного содержателя дома для умалишенныхъ. Это единственное исключеніе, узаконенное статутомъ, подтверждаетъ вообще постановленія обычнаго права. Если факты приведены врные (объ этомъ я, конечно, не могу судить), то мистеръ Гарди можетъ совершенно безопасно вчинать искъ противъ лица, подписавшаго приказъ о его незаконномъ заключеніи.

‘Я съ вами совершенно согласенъ, что поступить обыкновеннымъ порядкомъ и просить судъ казначейства о назначеніи коммиссіи de Lunatico Inquircmlo было бы слишкомъ медленно и основано на предразсудк.— Истецъ, если онъ и восторжествуетъ, этимъ порядкомъ всегда обязанъ платить огромные убытки, и часто нетолько свои, но и отвтчика, и вмст съ тмъ не получаетъ никакого вознагражденія. Ясно, что и обыкновенные присяжные, назначенные не судомъ казначейства, могутъ такъ же хорошо разсудить дло, не говоря уже о томъ, что въ этомъ послднемъ случа побжденная сторона платитъ не только убытки, но и огромную пеню. Съ другой стороны, исходъ уголовнаго дла нсколько рискованъ, и потому я полагаю, вы ничего не потеряете, начавъ съ денежнаго иска. Записавъ стенографически вс пренія въ суд, вы можете посл составить на этомъ основаніи обвинительный актъ, и уже узнавъ мннія и настроенія судей, начинать уголовный процесъ. И тогда вы можете посовтоваться съ адвокатомъ, боле свдущимъ по уголовнымъ дламъ, чмъ я. Мой совтъ — вчинайте искъ противъ Томаса Гарди и требуйте за протори и убытки.’

‘Барро.’

‘NB. Я потому такъ подробно распространился, что дло Гарди противъ Гарди (если перенести его въ уголовный судъ), вроятно, надлаетъ много шума.’

— Кто же его ршитъ, когда сами адвокаты несогласны? съ язвительной улыбкой замтилъ Альфредъ.

— Это зависитъ оттого, гд случается это разногласіе. Если въ суд — то судья, если здсь — то стряпчій.

— Вы, кажется, надетесь на хорошій исходъ дла, мистеръ Комптонъ, сказалъ Альфредъ:— можетъ быть, выдали бы мн взаймы немного денегъ. У меня осталось всего нсколько шиллинговъ.

— Для васъ деньги давно готовы, весело произнесъ стряпчій: — вотъ, посмотрите здсь въ ящик тридцать фунтовъ. Вамъ ненужно идти въ банкъ, а это очень важно въ вашемъ положеніи.

— Какъ, разв вы ожидали, что я у васъ буду занимать?

— Еще бы, вс мои кліенты начинаютъ съ того, что сосутъ меня. Ужь это такое у насъ правило.

— Такъ зачмъ же вы не бросите такое невыгодное занятіе?

— Затмъ, что я сосу отвтчика боле, чмъ меня сосутъ мои кліенты.

Онъ взялъ съ Альфреда росписку въ полученіи тридцати фунтовъ, посовтовалъ ему скрываться еще съ недльку и общалъ написать ему дня черезъ два, приложивъ отвтъ Томаса Гарди. Альфредъ оставилъ свой адресъ и вышелъ изъ конторы совершенно инымъ человкомъ. У него свалилась гора съ плечъ. Видя все искусство и осторожность стряпчаго, онъ предоставилъ ему все дло и сталъ теперь думать только о своей любви, о своей Джуліи.

Но странно сказать, иногда человку полезне думать о двухъ вещахъ вдругъ, чмъ объ одной. Предавшись теперь совершенно одной мысли, Альфредъ скоро забылъ объ осторожности, забылъ обо всемъ на свт, и побуждаемый лишь любовью и ревностью, онъ бросился на улицу, нанялъ кэбъ и поскакалъ по всмъ пожарнымъ депо, отыскивать Эдуарда. Наконецъ онъ попалъ куда слдовало, и узналъ, что Джулія живетъ въ Пемброкской улиц, но въ какомъ дом — неизвстно. Онъ возвратился домой, по дорог купилъ готовое платье и, прилично одвшись, поскакалъ снова, но уже теперь въ Пемброкскую улицу. Онъ зналъ, что это была страшная неосторожность, но не могъ удержать своего пламеннаго порыва. Кром того, мистеръ Комптонъ уже написалъ къ дяд и повелъ атаку, а потому, конечно, его враги подумаютъ теперь о защит, а не объ увеличеніи уликъ противъ себя. Впрочемъ, увидавъ по дорог магазинъ оружейника, онъ ршился на всякій случай запастись оружіемъ. Онъ, дйствительно, остановился и купилъ двухствольный пистолетъ, съ пороховницей, пулями, пистонами и пр. и пр. Усвшись въ кэбъ, онъ зарядилъ пистолетъ и совершенно успокоился.

Выхавъ на Пемброкскую улицу, онъ отпустилъ кэбъ и отправился пшкомъ отыскивать Джулію. Онъ спрашивалъ въ нсколькихъ домахъ, но безуспшно. Потомъ онъ молча прошелъ вдоль всей улицы, пристально посматривая въ окна. Еслибъ это случилось наканун, то, вроятно, онъ увидлъ ее или она его, ибо, какъ мы сказали, Джулія сиживала теперь часто у окна. Но въ эту минуту у ней были гости.

Вообще Альфреда преслдовала въ этотъ день неудача. Въ то самое время, когда онъ шелъ по улиц въ одну сторону, Эдуардъ выбжалъ изъ дому и поспшилъ въ другую. Еслибъ Альфредъ обернулся хоть разъ, онъ узналъ бы Эдуарда и все пошло бы иначе.

На самыя мужественныя, стойкія сердца находятъ минуты слабости и унынія. Не находя Джуліи, въ той самой улиц, гд она жила, Альфредъ вдругъ почувствовалъ, что судьба его одолваетъ. ‘Кто знаетъ’, думалъ онъ: ‘если я ее найду, пожалуй, еще буду сожалть, зачмъ искалъ.’

Въ эту минуту унынія и отчаянія, разсудокъ шепталъ ему: неужели все, что ему говорила мистриссъ Арчбольдъ, было одной выдумкой. Нтъ, вроятно, тутъ была доля правды. При этой мысли сердце у него такъ болзненно заныло, ему стало такъ невыносимо тяжело, что онъ едва-было не бросился бжать. Но вдругъ онъ увидлъ неподалеку большой дворъ, принадлежавшій снному торговцу. Онъ вошелъ въ ворота каменнаго дома, на двор не было никого, два пустые воза стояли посреди двора, а работники вроятно обдали. Альфредъ слъ на оглоблю одного изъ возовъ, и закрывъ лицо руками, предался самымъ грустнымъ, мрачнымъ думамъ. Отчаяніе наполняло его сердце, онъ тяжело дышалъ, боясь узнать свою судьбу.

Вдругъ до его ушей долетли звуки музыки. Они, казалось, долетали съ улицы. Онъ поднялъ голову, вспыхнулъ, и глаза его просвтлли, тихонько, на ципочкахъ, пробрался онъ на улицу и остановился какъ-бы очарованный, сердце у него билось, онъ весь дрожалъ какъ-бы въ огн. Прямо надъ его головой раздавалось чудное пніе подъ акомпаниментъ фортепьяно. На улиц уже собралось нсколько человкъ, внимавшихъ съ восторгомъ этому пнію. ‘Это поетъ ангелъ, воскликнула какая-то женщина’, не зная какъ выразить свое восхищеніе. Альфредъ узналъ этотъ голосъ — это былъ голосъ Джуліи. Она пла Алин-Арунъ, этотъ гимнъ врности и любви. Такъ, неожиданно, такъ полно было счастье Альфреда, что слезы радости показались у него на глазахъ. ‘Подлецъ, пробормоталъ онъ:— а я еще сомнвался въ ней.’ Но онъ не могъ боле слушать, не могъ ждать, онъ бросился къ дверямъ.

— Миссъ Додъ? едва могъ онъ промолвить служанк, открывшей ему дверь:— докладывать не надо, я — старый знакомый. Онъ не хотлъ, чтобъ кто нибудь присутствовалъ при первомъ ихъ свиданіи, и побжалъ вверхъ но лстниц, откуда неслись обворожительные звуки.

‘Правда — врность милй и дороже всего.’

Онъ остановился у дверей, чтобъ перевести дыханіе, потомъ тихонько, едва слышно, отворилъ ее ихъ вошелъ въ комнату.

Онъ очутился почти за спиною Джуліи. Подл нея, по обимъ сторонамъ, стояли два пастора, прислонившись къ ея стулу, и имъ-то она пла гимнъ врности и любви.

Альфредъ отшатнулся словно ужаленный, музыка оборвалась мгновенно.

Джулія первая услышала его шаги, но съ женскою недоврчивостію взглянула сперва на своихъ собесдниковъ, чтобъ убдиться, что она не ошиблась. Выраженіе ихъ глазъ заставило ее быстро обернуться. Руки ея невольно поднялись къ лицу, она попятилась отъ него въ испуг, какъ отъ дикаго звря, и каждую секунду мнялась въ лиц, поперемнно красня и блдня.

Альфредъ грустно, сурово смотрлъ на нее, принимая за выраженіе стыда эти признаки разнородныхъ чувствъ, взволновавшихъ бдную двушку.

Такъ-то встртились эти страстные любовники, разставшись наканун свадьбы.

Встрться они наедин — дло, вроятно, объяснилось бы скоре: присутствіе постороннихъ мшало имъ высказаться. Они молча пожирали другъ друга глазами, Джулія, наконецъ, приподнялась съ своего мста и встала на ноги, дрожа всмъ тломъ и не сводя съ него глазъ.

— Пріятно ли вамъ это непрошенное посщеніе, миссъ Додъ? спросилъ мистеръ Гурдъ почтительнымъ тономъ, въ вид любезности.

Джуліи не отвчала, но продолжала дрожать и смотрть на Альфреда.

— Милостивый государь, обратился послдній къ мистеру Гурду:— какое право имете вы вмшиваться между нами?

— Никакого, ршительно, поспшила вступиться Джулія:— мистеръ Гурдъ, мн не нужно ничьей защиты: я никому не позволю сказать слова противъ него. Мистеръ Гарди знаетъ самъ, что входя въ домъ, гд я живу, онъ долженъ прежде всего объясниться.

— Какъ, въ присутствіи этихъ почтенныхъ пастырей?

— Пожалуйста, не оскорбляйте моихъ друзей, сказала Джулія, насилу сдерживая себя.

Это глубоко оскорбило Альфреда.

— Какъ вамъ угодно, сказалъ онъ: — только если вы заставляете меня оправдываться передъ чужими, чтобъ не пришлось краснть вамъ самимъ.

— Зачмъ вы явились сюда? спросила Джулія, не обращая вниманія на его угрозу.

— Чтобъ видться съ невстой.

— Въ самомъ дл! Такъ зачмъ же вы такъ долго откладывали свой визитъ?

— Я былъ въ тюрьм.

— Въ тюрьм, Альфредъ?

— Въ самой худшей, презрнной тюрьм, куда меня засадили, потому что я любилъ васъ, гд меня держали до сихъ поръ потому, что я любилъ васъ, клятвопреступную измнницу!

Онъ задыхался отъ волненія, она улыбалась какою-то странною, едва замтною улыбкой. Но улыбка скоро сбжала съ ея блднаго лица и она покачала головой.

— Оправдайтесь только, а тамъ зовите меня чмъ хотите, сказала Джулія грустнымъ голосомъ:— что за тюрьма, гд мы сидли?

— Лечебница умалишенныхъ, сумасшедшій домъ.

Двушка дико оглянулась. Онъ вынулъ изъ кармана письмо Пегги и подалъ его Джуліи.

— Прочтите это, сказалъ онъ. Она взяла письмо, но продолжала смотрть ему въ глаза, стараясь отгадать, въ чемъ дло.

— Прочтите, повторилъ онъ, почти съ яростью:— это была приманка.

Письмо дрожало въ рукахъ у двушки, врядъ ли могла она его прочесть.

— Тотъ же подлецъ, который ограбилъ вашего отца, продолжалъ Альфредъ:— отнялъ у меня жену и свободу, тотъ Сильвертон-Гаузъ, о которомъ упоминается въ записк — сумасшедшій домъ, съ той минуты — о, Джулія, что за страшный день, когда я вспомню о немъ — я сидлъ безвыходно то въ одномъ, то въ другомъ изъ этихъ разбойничьихъ притоновъ, здравый умомъ между сумасшедшими, наконецъ, во время пожара въ дрейтонскомъ дом, я убжалъ, и для чего?— чтобъ оправдываться по вашему приказанію… Что могли вы вытерпть со времени нашей разлуки, въ сравненіи съ тми ужасными муками, которыя я выстрадалъ, что даетъ вамъ право такъ встртить меня, когда вы все время пользовались свободой и утшались въ моемъ отсутствіи обществомъ этихъ почтенныхъ пастырей?

— Какъ вамъ не стыдно! сказала Джулія, красня до ушей, но все-таки съ улыбкою на устахъ, непонятною для ея собесдниковъ.

— Миссъ Додъ, неужели вы намрены переносить такія оскорбленія? сказалъ мистеръ Гурдъ.

— Да, и въ тысячу разъ боле, воскликнула Джулія въ восторг, котораго она боле не скрывала: — и благодарю небо за эти оскорбленія: они доказываютъ его искренность. Вы оставались, чтобъ радоваться тому, какъ обидно я встрчаю своего жениха, какъ я заставляю оправдываться человка достойне меня, взгляните теперь, какъ я принимаю его справедливое негодованіе. Милый мой, жестоко обиженный Альфредъ, я никогда въ душ своей не сомнвалась въ теб ни на минуту, прости мн, что я такъ нагло издвалась надъ тобою, заставляя тебя оправдываться передо мною — тебя, моего честнаго, благороднаго Альфреда, прости меня: я то:ке страдала, я думала, моего Альфреда нтъ боле въ живыхъ. Прости меня!…

И съ этими словами она медленно опускалась на колни, но онъ въ порыв восторга усплъ поддержать ее, головка ея поникла на его плечо и радостныя слезы ихъ смшались.

Джулія очнулась первая, слегка отшатнулась отъ него и прошептала: — мы не одни.

Сознаніе пришло немного поздно — они уже были одни.

Свидтели ихъ свиданія, наконецъ, поняли, что имъ неумстно оставаться здсь, и они удалились: Петерсонъ побжалъ благимъ матомъ по улиц, а Гурдъ блуждалъ подл крыльца этого дома, столь же неутшный, какъ Альфредъ за нсколько минутъ передъ тмъ.

— Садись подл меня, мой дорогой, мой милый Альфредъ, и разскажи мн все, сказала Джулія своему возлюбленному.

Онъ началъ свою горестную повсть, но прежде чмъ онъ усплъ описать первый день своего пребыванія въ сумасшедшемъ дом, она застонала и почти безъ чувствъ склонила прекрасную головку свою на его плечо. Онъ сталъ цаловать, утшать ее, общая не разсказывать дале. Но она упорствовала.

— Я хочу все, все слышать, хотя бы это могло убить меня, твердила она. Такой доводъ не показался Альфреду очень убдительнымъ, но онъ все-таки принужденъ былъ продолжать свой разсказъ, разнообразя его страстными увреніями, что среди всхъ бдствій его поддерживала единственно мысль о ней.

Грубый голосъ раздался на лстниц, кто-то спрашивалъ мистера Гарди. Альфредъ вскочилъ въ испуг — то былъ голосъ Рука.

— Я пропалъ, воскликнулъ, онъ:— они пришли за мной, и если имъ удастся захватить меня, они наврно отправятъ меня. Я — пропадшій человкъ.

— Бги! воскликнула Джулія: — бги наверхъ, на крышу!

Альфредъ выбжалъ на площадку лстницы.

Но поздно. Рукъ уже огибалъ уголъ лстницы и тотчасъ замтилъ бглеца. Онъ свиснулъ и бросился за нимъ. Альфредъ взбжалъ до слдующей площадки, но по мр того какъ онъ бжалъ, въ немъ усилилось желаніе помриться съ противникомъ, онъ вспомнилъ про пистолетъ, вытащилъ его изъ кармана, взвелъ курокъ, и навелъ дуло прямо на лобъ своего преслдователя. Чудовище вскрикнуло и отступило пониже на почтительное разстояніе. Тутъ начались переговоры:

— Ну, мистеръ Гарди, сказалъ онъ:— это ужь не шутка, неужто вы ршитесь совершить убійство?

— Убить убійцу, защищая жизнь и свободу, не есть преступное убійство: и я убью тебя, Рука, какъ вредную собаку, если ты только до меня дотронешься.

— Слышишь? закричалъ Рукъ человку, стоявшему внизу.

— Слышу, отвчалъ голосъ Гейза.

— Такъ спускай его и бги самъ.

Наступило мертвое молчаніе, только внизу кто-то нетерпливо царапалъ полъ, а наверху слышенъ былъ щелкъ курка.

Черезъ секунду Вулканъ съ страшнымъ ревомъ бросился на лстницу. На немъ надтъ былъ намордникъ, по Альфредъ этого не зналъ. Онъ сдлалъ шагъ впередъ и выстрлилъ нетвердой рукой. Пуля отскочила отъ лстницы, пролетвъ на вершокъ отъ Вулкана, и вонзилась въ стну въ какомъ нибудь аршин отъ головы Рука. Прежде чмъ Альфредъ могъ выстрлить вторично, страшное животное уже повалило его и душило за горло. Но Альфредъ не потерялъ присутствія духа, и схватившись за баллюстраду, поднялся на ноги и выстрлилъ прямо въ ухо Вулкапа, въ то самое мгновеніе, когда Рукъ уже бжалъ по лстниц. Собака взвизгнула и покатилась по лстниц съ раздробленной головой. Альфредъ, забрызганный кровью, почти ничего не видя, сдлалъ страшное усиліе и вырвалъ изъ баллюстрады одну изъ перекладинъ, Рукъ, споткнувшись о падавшаго Вулкапа, приподнялся и хотлъ уже броситься на Альфреда, какъ тотъ нанесъ ему страшный ударъ въ голову тяжелой перекладиной. Дерево даже не вынесло и разлетлось въ щепки, а Рукъ повалился на полъ, какъ снопъ. Кровь его текла ручьями изъ ушей и носа. Бросивъ остатокъ перекладины въ Гейза и другихъ преслдователей, Альфредъ опять спустился къ квартир Додовъ и кинулся въ ихъ двери. Снизу было слышно, какъ онъ отворилъ окно, а потомъ сталъ строить у дверей барикаду изъ всевозможной мебели. Покончивъ эту работу, онъ хотлъ снова зарядить пистолетъ, который во время борьбы съ Рукомъ положилъ въ карманъ. Но, увы, его тамъ не оказалось. Вмсто того, чтобъ попасть въ карманъ, онъ проскользнулъ на полъ.

Въ начал этой ужасной борьбы, изъ гостиной Додовъ долетали стоны и всхлипыванія. Но теперь все стихло. Не прошло и минуты, какъ на лстниц валялся трупъ Вулкана и почти бездыханный Рукъ, а въ этой гостиной Джулія лежала въ обморок.

Докторъ Вульфъ явился вскор съ полиціею и двумя сторожами, поступившими на мсто Уэльса и Гаррета. Онъ приказалъ выломать дверь въ спальню и сковать сумасшедшаго, но еще прежде онъ поставилъ двухъ караульныхъ на двор, ‘Вонъ, станьте тамъ, гд детъ возъ съ сномъ, и караульте.’

Это приказаніе было съ готовностью исполнено, ибо нечего было опасаться на двор отъ человка, запертаго во второмъ этаж. Но совершенно иное дло было выломать дверь. Чтобъ подойти къ ней, надо было пройти по лстниц, а уже одного зрлища, представлявшагося тамъ, было довольно, чтобъ поселить страхъ въ людяхъ, рисковавшихъ своею жизнью за деньги.

Рукъ едва приходилъ въ чувство, другіе же совсмъ отказывались идти наверхъ. Но тутъ нашли пистолетъ, въ луж крови, и дло приняло другой оборотъ. Теперь и самъ докторъ Вульфъ выказалъ таланты военачальника. Онъ послалъ сказать караульнымъ на двор, чтобъ они были готовы ко всякой бшеной выходк, и кром того увдомилъ о ход дла Ричарда Гарди, который, сыпля деньгами во вс стороны и не жаля ничего, только бы захватить неблагодарнаго сына, поклявшагося его убить, сидлъ напротивъ въ окн и наблюдалъ за дйствіями своихъ агентовъ. Сдлавъ вс эти предварительныя распоряженія, докторъ Вульфъ пошелъ во глав двухъ сторожей и двухъ полисменовъ наверхъ. Достигнувъ двери спальной, онъ веллъ стучать и требовать, чтобъ Альфредъ сдался.

Между многочисленной толпой, тотчасъ запрудившей улицу, былъ одинъ человкъ, который имлъ во всемъ этомъ дл особый интересъ. Мистеръ Гурдъ, уничтоженный появленіемъ Альфреда и примиреніемъ его съ Джуліею, выбжалъ изъ дома и сталъ ходить взадъ и впередъ по улиц въ совершенномъ отчаяніи, ибо онъ дйствительно страстно любилъ Джулію. Въ это самое время явились сторожа и полиція взять Альфреда. Онъ слышалъ ихъ разговоры, слышалъ выстрлы, видлъ, какъ Вульфъ бросился въ домъ съ полиціею, и вн себя отъ страха, также кинулся за ними, чтобъ защитить Джулію и увидть, какъ захватятъ его врага.

На требованіе сторожей сдаться, Альфредъ ничего не отвчалъ.

Докторъ Вульфъ сталъ уговаривать.

Молчаніе.

Вульфъ объявилъ, что у него, кром сторожей, есть еще полиція, и потому всякое сопротивленіе глупо.

Молчаніе.

Вульфъ приказалъ тогда ломать двери.

Еще подождали съ минуту и, наконецъ, одинъ изъ сторожей приложилъ долото къ замку. Дверь подалась, но открыть ее было невозможно: такъ была она изнутри заставлена мёбелью.

Еще подождали нсколько минутъ, и потомъ сняли дверь съ петель.

Къ всеобщему удивленію, сумасшедшій не бросился на нихъ.

Его даже не было въ комнат.

— Онъ врно гд нибудь спрятался, прошепталъ одинъ изъ сторожей.

Они обшарили везд, посмотрли подъ постелью, открыли шкапъ съ платьями — Альфреда нигд не было. Наконецъ, кто-то замтилъ, что у камина валялось много сажи. Посмотрли и туда, но отверстіе камина было слишкомъ мало, чтобъ пролзть человку.

Докторъ Вульфъ обратился тогда къ караульнымъ, поставленнымъ на дзор.

— Вы не ходили съ своихъ мстъ? спросилъ онъ.

— Нтъ, сэръ.

— И ничего не видали?

— Ничего. Мы все время смотрли на окно и крышу.

Исчезновеніе Альфреда било удивительное, таинственное. Онъ не оставилъ по себ никакихъ слдовъ. Правда, окно было открыто, но оно отстояло отъ земли на двадцать-пять футовъ, и еслибъ онъ выпрыгнулъ изъ него, то разбился бы въ дребезги.

Вс объясняли удивительное явленіе по своему, и въ эту-то минуту явился Эдуардъ. Двое убитыхъ, о которыхъ ему говорили въ толп, оказались убитой собакой и сильно раненымъ человкомъ, который, однако, уже очнулся и клялся отомстить злодю. Джулію Эдуардъ нашелъ въ гостиной, она была очень блдна и медленно приходила въ себя. Подл нея стоялъ мистеръ Гурдъ, и поздравлялъ ее съ тмъ, что она чудомъ спаслась отъ сумасшедшаго.

Увидвъ брата, она вскочила и поплелась къ нему. Онъ принялъ ее въ свои объятія, и немного успокоивъ ее, положилъ на диванъ, а самъ отправился разузнать, въ чемъ дло. Удостоврившись, что Альфреда дйствительно не было въ дом, онъ попросилъ доктора Вульфа тотчасъ удалиться съ своими сторожами и полиціею. Докторъ отказалъ наотрзъ. Эдуардъ настаивалъ на своемъ, и потребовалъ, чтобъ тотъ показалъ приказъ судьи, на основаніи котораго онъ посмлъ войти силою въ частный домъ. Докторъ принужденъ былъ сознаться, что у него не было такого приказа, услыхавъ это, Эдуардъ объяснилъ полисменамъ, что они совершили беззаконное дло, потому что полиціи воспрещено парламентскимъ актомъ принимать участіе въ подобныхъ длахъ. Это полисмены очень хорошо знали и сами, но получивъ хорошую плату, они разсчитывали на незнаніе законовъ тми людьми, права которыхъ они нарушили. Но ршимость Эдуарда и его знаніе, хотя и очень поверхностное, законовъ, почерпнутое въ Тизер — заставили ихъ удалиться со срамомъ. Они, однако, поставили караульныхъ на улиц и даже стерегли дворъ до сумерекъ, когда наконецъ хозяинъ прогналъ ихъ и оттуда.

Джулія сидла молча, пока въ дом была полиція, и думала не о своемъ удачномъ спасеніи, какъ говорилъ мистеръ Гурдъ, но о спасеніи Альфреда, но лишь только домъ очистился отъ нашествія, она поспшно попросила Эдуарда послать за докторомъ Самсономъ.

— Онъ одинъ можетъ помочь намъ. Пошлите за нимъ поскоре, умоляла она.

Мистеръ Гурдъ предложилъ създить самъ. Она съ жаромъ поблагодарила его, затмъ ушла къ себ въ комнату, и тамъ наедин, на свобод, стала припоминать каждое слово Альфреда, каждую черту его измнившагося лица.

Докторъ Самсонъ былъ за городомъ и получилъ записку Джуліи не ране девяти часовъ вечера. Онъ въ ту же минуту отправился къ Додамъ. Уже полиціи не било и слдовъ, докторъ Вульфъ оставилъ только одного караульнаго на улиц, на всякій случай. Самсонъ нашелъ Джулію и Эдуарда въ гостиной. Джулія вскочила и бросилась къ нему навстрчу.

— О! докторъ Самсонъ! воскликнула она: — скажите онъ не то, что про него говорятъ?

— Какъ могу я сказать, не видавъ его, отвчалъ докторъ.

— Но, вдь, часто называютъ людей сумасшедшими, которые совершенно здоровы. Вы сами это говорили.

— Конечно, поспшилъ согласиться Самсонъ: — нтъ еще года, какъ фельдшеръ приводилъ ко мн какого-то портного Джаксона, прося, чтобы я подписалъ свидтельство о сумасшествіи его жены. ‘Дайте мн взглянуть на нее’, сказалъ я.— ‘Это зачмъ, отвчалъ фельдшеръ:— когда ея мужъ самъ проситъ васъ.’

— Я настоялъ на своемъ, и что же оказалось?— бдная женщина была очень нервна и разстроена.

— Я знаю, зачмъ вы пришли, но вы, право, ошибаетесь. Я поговорилъ съ ней довольно долго и узналъ, что мужъ страшно мучитъ ее. Чмъ же это кончилось? Я отказался, разумется, подписать свидтельство, а портной на другой день бросился въ воду! Видите ли, онъ былъ сумасшедшій, но она объ этомъ никому не говорила ни слова. Ужь эти мн женщины.

— Ну, продолжайте, продолжайте! воскликнула Джулія.

— Однако, возразилъ Самсонъ: — это не всегда бываетъ, девять шансовъ противъ десяти, что онъ, дйствительно, сумасшедшій. Разв вы не помните, что это было одно изъ моихъ предположеній съ самаго начала?

Слова его грустно отозвались въ сердц Джуліи, и она поспшно ушла къ себ въ комнату.

Тогда только докторъ Самсонъ спохватился, что сказалъ неловкость.

— Боже мой, да разв она все еще его любитъ? спросилъ онъ у Эдуарда.— Я думалъ, что его мсто занялъ этотъ молодой пасторъ.

Эдуардъ пожалъ плечами, но отказался говорить о такомъ деликатномъ предмет, какъ любовь его сестры. Въ эту минуту вошла въ комнату Сара съ письмомъ отъ мистриссъ Додъ. Бдная женщина писала, что Дэвидъ, пользуясь попутнымъ втромъ, вошелъ у нихъ въ глазахъ въ гавань Портсмута, и скрылся. Они боялись, чтобъ его не заманили въ морскую службу вербовщики.

Эдуардъ и Самсонъ только-что начали разсуждать объ этомъ новомъ несчастіи, какъ неожиданное происшествіе прервало ихъ разговоръ.

Джулія вбжала въ комнату, вся блдная, въ страшномъ волненіи, и крича изо всей силы:

— Онъ здсь! Онъ здсь! О! помогите мн! Онъ раненъ! Онъ умираетъ!

XLVIII.

Джулія, какъ я уже сказалъ, обиженная неосторожными словами доктора Самсона, поспшно удалилась въ свою комнату. Она открыла окно и безутшно смотря на безоблачное, звздное небо, думала, гд бы могъ быть теперь Альфредъ. ‘Альфредъ! бдный Альфредъ! шептала она, какъ бы ожидая, что онъ ей тотчасъ отвтитъ.— Вс они называла тебя измнникомъ, кром меня, и что же — вышла моя правда. Теперь они вс называютъ тебя сумасшедшимъ, но я не врю ничему, что говорятъ противъ тебя. Ты все же мой собственный Альфредъ. Гд ты? Куда тебя негодяи загнали?’ И лежа на окн она горько зарыдала.

Вдругъ, посреди мертвой тишины ночи, на двор раздался слабый, но ясный голосъ:

— Джулія!

Она вскочила и едва не вскрикнула, потомъ начала прислушиваться, вся дрожа отъ страха и надежды. Черезъ минуту тотъ же самый голосъ произнесъ:

— Джулія!

— Альфредъ! вскрикнула она.

— Да, отвтилъ голосъ: — будь осторожна. Не подымай тревоги. Домъ караулятъ. Позови Эдуарда.

Она бросилась въ гостящую и перепугала брата и Самсона удивительною встью,

— Но, общайте мн, что вы его не выдадите, прибавила она, едва переводя духъ.

— Тише, сказалъ докторъ, вскакивая со стула.— Зачмъ намъ его выдавать? Я его вамъ вылечу. Я берусь вылечить всякаго сумасшедшаго, у котораго только есть свтлыя, здравыя минуты. Гд онъ?

— Идите за мною, произнесла Джулія:— нтъ, погодите. Я прежде прогоню всхъ слугъ. Я не буду такъ глупа, чтобъ выдать его врагамъ.

Она тотчасъ распорядилась: услала Сару въ одну сторону, а Джени въ другую, и потомъ повела Самсона и Эдуарда на дворъ. Они обыскали вс углы, но никого не нашли, тогда Джулія попросила ихъ остановиться и немного помолчать.

— Альфредъ! произнесла она вполголоса.

— Джулія! послышалось въ то же мгновеніе изъ большаго воза съ сномъ, покрытаго смоляной парусиной.

Вс съ удивленіемъ посмотрли другъ на друга.

— Кто съ тобою? раздался снова голосъ Альфреда.

— Друзья, милый! Эдуардъ и докторъ Самсонъ.

— Нэдъ, старина! воскликнулъ Альфредъ: — ты спасъ меня изъ огня, спаси и изъ этой бды. Мн кажется, у меня сломана нога.

Услыхавъ это, Джулія въ отчаяніи всплеснула руками, а Эдуардъ въ одно мгновеніе влзъ на возъ. Онъ осторожно ощупывалъ ногами и руками, пока добрался до небольшаго возвышенія. Это былъ Альфредъ подъ парусиной, въ которой онъ для воздуха продлалъ ножомъ нсколько дырокъ. Эдуардъ послалъ Джулію за кухоннымъ ножомъ, которымъ вскор распоролъ парусину и изъ отверстія выкарабкалась знакомая намъ фигура Альфреда. Такъ-какъ руки у него были цлы, то онъ живо спустился на землю, гд его подхватили Эдуардъ и Самсонъ и благополучно довели до дома.

Прежде тло, потомъ духъ — вотъ общее правило всхъ смертныхъ, такъ и въ этомъ случа, прежде всего осмотрли ногу Альфреда. Джулія стояла подл него съ сложенными на груди руками и смотрла на него съ глубочайшимъ сожалніемъ и сочувствіемъ. Этотъ взглядъ вполн вознаграждалъ его за всю ужасную боль. Осмотрвъ обстоятельно ногу, Самсонъ объявилъ, что перелома нтъ, а только сильный вывихъ.

— Ну-съ, сказалъ онъ торжественно:— что принято длать въ случа вывиха? Конечно, поставить піявки и прикладывать холодные компресы.

Эдуардъ предложилъ тотчасъ сбгать и принести все нужное.

— Съ ума вы сошли, что ли? воскликнулъ Самсонъ:— вдь я вамъ говорю, что это принято длать докторами, а неужели вы не знаете, что средства, принятыя докторами, всегда прямо противоположны тмъ, которыя дйствительно вылечиваютъ? Потому достаньте погоряче воды, какъ онъ только можетъ вынести, и бросьте къ чорту всякую мысль о піявкахъ.

— Разв теперь время шутить? замтила съ гнвомъ Джулія.

— А кто же тутъ, сударыня, шутитъ? возразилъ докторъ:— вы должны знать, что танцорки на театрахъ всегда лечатъ вывихи горячей водой, а длаютъ он это потому, что ихъ интересъ — поскоре выздоровть. Доктора, напротивъ, употребляютъ холодную воду, ибо ихъ интересъ — продлить болзнь и сдлать выгодную аферу. Такъ вы лучше молчите и велите мн поскоре принести кипятку.

Джулія сдлала знакъ Эдуарду и оно оба выбжали изъ комнаты. Черезъ минуту они воротились съ большой чашкой горячей воды. Эдуардъ разулъ ногу Альфреда, а Джулія засучила рукава.

Альфредъ догадался о ея намреніи.

— Нтъ, милая Джуліи! воскликнулъ онъ: — я этого не позволю. Это — слишкомъ большая честь. Это можетъ сдлать Сара.

— Сара! отвчала съ презрніемъ Джулія: — она слишкомъ неловка и… и… молчите. Я васъ не намрена слушать. Я хожу по больнымъ, прибавила она, обращаясь къ доктору: — и ухаживаю за чужими, а онъ говоритъ, что я должна оставить служанк обмыть его бдную ногу.

— Безчувственное чудовище! замтилъ съ улыбкой Самсонъ.— Дайте ему хорошаго толчка за это.

Джулія не вполн послдовала совту доктора, и такъ нжно обмывала губкой распухшую ногу, что нжное прикосновеніе ея руки почти столько же успокоивало больнаго, какъ самая вода. Но предаваясь этому христіанскому занятію, она вдругъ взглянула паціенту въ лицо, и вся вспыхнувъ, спросила:

— Ты сумасшедшій, милый Альфредъ? Не бойся, говори правду. Чмъ боле ты сумасшедшій, тмъ нужне теб моя помощь.

Альфредъ улыбнулся и отвчалъ, что онъ нимало не сумасшедшій и не нуждается въ ея попеченіяхъ, а напротивъ надется взять ее на свое попеченіе, когда поправится его нога.

Джулія ничего не отвчала а нагнулась пониже, чтобъ не видно было ея раскраснвшагося лица.

Эдуардъ попросилъ Альфреда сказать, какимъ образомъ онъ спасся попалъ въ возъ сна.

— Это непостижимо, прибавилъ Самсонъ.

— Ни мало, оно страшне на взглядъ, чмъ на самомъ дл, отвчалъ Альфредъ:— дло въ томъ, что когда я потерялъ пистолетъ, то ршился бжать. Выглянувъ въ окошко, я увидалъ неподалеку водосточную трубу съ большимъ отверстіемъ, и только что сталъ обдумывать, какъ попасть на нее, когда во дворъ въхалъ возъ съ сномъ. Подъ самымъ моимъ окномъ возъ на минуту остановился, и мужикъ нагнулся что-то поправить въ колес. Я быстро спустился по труб и спрыгнулъ на сно, но, по несчастью, подъ рыхлымъ сномъ была какая-то тяжелая кладь, и ударившись о нее-то, я и вывихнулъ себ ногу. Однако, все-таки мн удалось вырыть себ ямку и спрятаться. Оттуда я видлъ, какъ докторъ Вульфъ разставлялъ сторожей на двор, и все бы было хорошо, еслибъ вдругъ не пошелъ дождь, отъ котораго кто-то накрылъ возъ тяжелой смоляной парусиной, такъ что я чуть не задохся. Прорзавъ перочиннымъ ножомъ нсколько отверстій, я могъ, однако, дышать, и такъ пролежалъ уже не знаю сколько времени. Мн показалось это цлою вчностью. Наконецъ, я увидалъ ангела въ окн и назвалъ его именемъ, которымъ его зовутъ на земл. Къ счастью, ангелъ меня услышалъ, и вотъ я теперь совершенно счастливъ, хотя, признаться сказать, ужасно голоденъ.

— Какой я дуракъ, что объ этомъ сразу не подумалъ, сказалъ Эдуардъ, и отправился въ кладовую.

— Дорогой докторъ, начала Джулія, смотря на него умильно: — я не вижу въ немъ никакой перемны, онъ очень храбръ, смлъ и капризенъ, но онъ и всегда былъ такой. Конечно, онъ разсказываетъ удивительныя вещи, и дико смотритъ вамъ прямо въ глаза, но и это онъ всегда длывалъ и прежде, то-есть съ тхъ поръ, какъ я его знаю.

— Какъ, мн нельзя смотрть на мою спасительницу? пробормоталъ Альфредъ.

— Можете, но только не такъ дико и пристально.

— Вы сами въ этомъ виноваты, миссъ Джулія, сказалъ Самсонъ:— вы балуете этого щенка, а это такой народъ, что переломай имъ вс кости, они все остаются щенками. Поврьте, ихъ никогда не слдуетъ баловать. А ты слушай, разбойникъ, чего вытаращилъ глаза на барышню-то, посмотри-ка лучше мн прямо въ глаза, если можешь, и разскажи, какъ ты надулъ насъ всхъ въ день твоей свадьбы.

Джулія вспыхнула.

— Это не его вина, воскликнула она: — это все эти проклятыя деньги виноваты. Вы можете смяться сколько хотите надо мною за то, что я ненавижу деньги, но кажется, я имю на то полное право.

— Помолчите, помолчите, дайте ему лучше самому разсказать свою повсть,

Альфредъ тогда спокойно и основательно повторилъ свой разсказъ, который до сихъ поръ производилъ такъ мало впечатлнія на офиціальныхъ лицъ. Но теперь эффектъ былъ совершенно иной. Самсонъ не выдержалъ, и при самомъ еще начал разсказа вскочилъ, и заходилъ взадъ и впередъ по комнат, онъ блднлъ и багровлъ отъ негодованія, и отъ времени до времени перебивалъ Альфреда проклятіями, или замчаніями въ род:

— Зачмъ ты его не убилъ? Я бы его положилъ на мст. Свобода человка, это — его жизнь. Смерть всякому, кто покушается на нее!

Итакъ, войдя въ комнату съ обдомъ для Альфреда, Эдуардъ увидалъ Самсона въ неописанномъ волненіи, а человкъ, котораго выдавали за сумасшедшаго, разсказывалъ горестную повстъ своихъ несчастій съ хладнокровіемъ философа, разсуждающаго о несправедливостяхъ, сдланныхъ кому-то другому. Джулія плакала, стараясь однако скрыть свои слезы. Эдуардъ остановился, и пристально посмотрлъ на всхъ троихъ.

— Ну, сковалъ онъ: — если здсь въ комнат есть сумасшедшій, то это, конечно, не Гарди. Гм!

— Сумасшедшій. Ахъ ты идіотъ! заревлъ докторъ:— да онъ такой же сумасшедшій, какъ я.

— Избави Богъ, произнесъ сухо Альфредъ.

— Такой же сумасшедшій, какъ вы, милостивый государь, продолжалъ Самсонъ.— Я намъ скажу, прибавилъ онъ, уже обращаясь къ Альфреду:— вы никогда не были сумасшедшимъ и не будете, это самый безстыдный обманъ, самое подлое, ужасное дло, какое только когда нибудь длывали доктора. Я ихъ выведу на чистую воду, чортъ возьми. Они васъ непремнно снова заберутъ, если мы не подымемъ шума. Но я положу этимъ гадостямъ предлъ, он могутъ длаться только въ темнот, Я ихъ изобличу. Ну, теперь шьте и помолчите съ минутку, если можете.

Съ этими словами онъ слъ за работу, и вскор нависалъ письмо, подъ заглавіемъ: Частные сумасшедшіе дома. Онъ описалъ очень драматически заключеніе Альфреда, его бгство, попытку снова захватить его, и спасеніе.

— Это будетъ интересовать противниковъ, объяснялъ онъ. Онъ заврялъ, что Альфредъ совершенно здоровъ, и никогда не былъ сумасшедшій, онъ предлагалъ подтвердить это показаніе клятвой въ суд. Онъ задавалъ потомъ вопросъ: зачмъ было посылать для защиты нашей свободы, одного изъ нашихъ королей въ Фаларисъ, а другаго въ Версаль {Намекъ на судьбу королей — Карла I и Іакова II. Перев.}, если эта свобода можетъ на каждомъ шагу быть нарушена, по доброй вол какихъ-то доктора текъ и безсовстнаго, корыстнаго родственника? При этомъ онъ представилъ блистательную картину несчастнаго положенія свободнаго англійскаго гражданина, который долженъ скрываться и прятаться отъ преслдованій шайки разбойниковъ, которые во Франціи, или въ другой образованной стран, гд не такъ много кричатъ о свобод, сами были бы должны скрываться, боясь правосудія. Статью свою онъ кончилъ горячимъ воззваніемъ къ пресс, чтобы она защитила своимъ могучимъ оружіемъ несчастную жертву дурныхъ законовъ и преступныхъ, коварныхъ людей. ‘Въ Англіи’ писалъ онъ, ‘справедливость — дочь гласности. Везд, во всемъ свт преступленія совершаются открыто, явно, у насъ ихъ совершаютъ, только скрытно, во мрак, въ этомъ и заключается наше превосходство надъ другими націями. Произнесите свое Да будетъ свтъ, освтите свтомъ гласности это темное, низкое дло — и враги несчастнаго, тотчасъ исчезнутъ, и вашъ согражданинъ будетъ спасенъ съ той самой минуты’.

Онъ, подписалъ свое имя, и прочелъ статью вслухъ, она была такъ блистательно составлена и такъ мастерски написана, что производила потрясающее впечатлніе. Джулія была вн себя отъ удовольствія, но Альфредъ, грустно покачалъ головой.

— Никакой редакторъ не напечатаетъ, замтилъ онъ.

— Редакторъ! Неужели вы думаете, что я такой дуракъ, что положусь на какого нибудь редактора? Неужели ни думаете, что я напрасно жилъ на свт столько лтъ, и не изучилъ, на опыт, какіе трусы вс люди вообще? Да рдкіе ршаются говорить прямо, что думаютъ, справедливость, правосудіе гибнутъ, но Самсонъ все-таки сметъ поднять голосъ противъ проклятаго нечестія этой страны. Ну, я теперь бгу къ моему издателю, у него въ типографіи работаютъ день и ночь, и въ полчаса у меня будутъ, готовы двсти экземпляровъ.

— Ахъ, докторъ! воскликнула Джулія: — неужели мн бдной не позволять приложить руки къ этому длу? Ахъ, позвольте, позвольте мн вамъ помочь, хоть чмъ нибудь.

— Такъ сейчасъ, надвайте шляпку, скомандовалъ докторъ: — на войн каждая секунда дорога.

— Но я все боюсь, не караулятъ ли его на улиц.

— А пускай, мы. имъ зададимъ тогда встрепку, насъ трое, и вс мы постоять за себя можемъ.

— Нтъ, нтъ, возразилъ Альфредъ: — Джулія не любитъ драки, я слышалъ, какъ она кричала все время, какъ я боролся на лстниц. Будемте осторожны, и лучше всего обманемъ враговъ. Надньте на меня шляпку и женскій бурнусъ.

— И какая маленькая, граціозная дама выйдетъ изъ тебя — саженная верзила.

— О, я могу скорчиться.

Джулія съ радостію приняла этотъ планъ и вскор съ помощью Эдуарда одла Альфреда. Дама, дйствительно, хотя и красивая, вышла чудовищно высока. Альфреду, въ самомъ дл, пришлось скорчиться и Эдуардъ съ Джуліею помогли ему ссть въ карету подъ самымъ носомъ полисмэна и сторожа изъ сумасшедшаго дома. Увидавъ ихъ, Джулія громко попросила свою тётку быть осторожне, хотя потомъ и упрекала себя въ этой лжи, недостойной истинной христіанки. Альфреда никто не узналъ, и они поскакали въ типографію, находившуюся по ту сторону рки. Факторъ съ жаромъ принялся за дло, тотчасъ роздалъ статью, несмотря на ея небольшой объемъ, двумъ или тремъ наборщикамъ и наборъ очень скоро былъ сдланъ. Самсонъ прочиталъ коректуру и началось печатаніе самыхъ экземпляровъ. Между тмъ факторъ досталъ каталогъ англійскихъ газетъ и цлую груду пакетовъ и марокъ, такъ что, какъ только были готовы листы, ихъ тотчасъ свернули, запечатали и разослали ко всмъ лондонскимъ и провинціальнымъ газетнымъ издателямъ. Когда все дло было кончено, Самсонъ отвезъ Альфреда домой и запретилъ ему являться въ пемброкскую улицу, пока статья его не появится въ газетахъ.

Съ разсвтомъ слдующаго дня вс пакеты съ письмомъ Самсона разлетлись по всей Англіи и, вечеромъ уже письмо это было напечатано въ четырехъ лондонскихъ газетахъ, на другое же утро вся столица и страна была наполнена толками объ этомъ чудовищномъ и мрачномъ дл, внезапно освтленномъ яркимъ свтомъ гласности.

Да, хорошо ты зналъ, Самсонъ, человческую патуру вообще и англійскую въ особенности. Ричардъ Гарди въ ту самую минуту, когда онъ посылалъ полицейскихъ сыщиковъ для отысканія слдовъ Альфреда, совершенно нечаянно напалъ на письмо Самсона въ газет ‘Globe’. Онъ поблднлъ, прочитавъ его, и тотчасъ написалъ доктору Вульфу, что было бы неблагоразумно предпринимать новыя мры для отысканія Альфреда. Это письмо встртилось на дорог съ письмомъ самого Вульфа, въ которомъ тотъ, посылалъ Гарди вырзку изъ Sun, прямо объявлялъ, что теперь никакія соображенія не заставятъ его боле вмшиваться въ дло Альфреда. Ричардъ Гарди бросился тотчасъ на желзную дорогу, и поспшилъ къ брату въ Клер-Кортъ.

Онъ былъ очень не въ дух, и чувствовалъ себя, какъ военачальникъ, который посл нсколькихъ нападеній на непріятеля, сначала очень успшныхъ, а потомъ все мене и мене удачныхъ, видитъ наконецъ, что непріятель занялъ неприступную позицію. Его начинаетъ безпокоить мысль, что вскор этотъ самый врагъ поведетъ аттаку, и ему, усталому, изнемогшему, придется защищаться, какъ знаетъ. Однако, онъ не торопился, и провелъ цлый день совершенно спокойно у брата, увряя его, что дло этимъ окончится и съ обихъ сторонъ боле ничего не будетъ сдлано, но въ глубин своего сердца, онъ чувствовалъ, что этотъ мирный, спокойный день былъ только небольшимъ отдыхомъ между двумя великими битвами: въ первой отецъ гналъ сына, во второй — сынъ пойдетъ противъ отца.

И онъ былъ правъ: на другой день Альфредъ началъ свое нападеніе, предоставляемъ объ этомъ разсказать подлинному письму стряпчаго Комптона.

‘Гарди противъ Гарди.

‘Милостивый государь, еслибъ вы были въ моей контор въ ту минуту, когда я получилъ ваше вчерашнее письмо, въ которомъ описано грубое разбойничье нападеніе, учиненное отвтчикомъ, вы бы видли самое смшное зрлище на свт: вы бы увидли стряпчаго вн себя отъ гнва. Я бросилъ къ чорту вс приличія, соблюдаемыя въ нашемъ кругу, и прямо послалъ Кольза въ Клер-Кортъ лично представить отвтчику вызовъ къ суду. Пріхавъ туда, онъ нашелъ отвтчика въ саду вмст съ Ричардомъ Гарди. Узнавъ отъ слуги, который изъ двухъ мистеръ Томасъ, онъ подошелъ къ нему и представилъ обыкновеннымъ порядкомъ копію съ вызова. Отвтчикъ поблднлъ, затрясся всмъ тломъ и, по мннію Кольза, онъ, кажется, вообразилъ себя преступникомъ и готовъ былъ умолятъ на колнахъ о пощад, но мистеръ Ричардъ остановилъ его, объявивъ, что его стряпчій — мистеръ Гитфильдъ, въ Чансери-Лэнъ. ‘Такъ-то мистеръ Комптонъ длаетъ свои дла, прибавилъ онъ:— посылаетъ представлять лично вызовъ къ суду — слабому, больному человку.’ Кользъ, конечно, возразилъ ему, что больной человкъ отказался отвчать на письмо и между тмъ сдлалъ насильственное нападеніе на особу нашего кліента. Его дйствія ршительныя и быстрыя, мы отвчаемъ тмъ же.— ‘Ага, вы — умный человкъ’, замтилъ мистеръ Ричардъ и пригласилъ его позавтракать. Это вроятно было сдлано для того, чтобъ удалить Кольза отъ своего слабоумнаго брата. Онъ угостилъ его отличнымъ завтракомъ, толковалъ очень долго о политик и финансахъ, и когда Кользъ уходилъ, то онъ сказалъ ему: ‘Ну, мистеръ… Мы васъ подчивали цыплятами и мадерой, а вашего кліента угостимъ въ сласть законами.’ Кользъ считаетъ эти слова многозначительными, хотя и грубыми.

‘Остаюсь вашъ покорной Джонъ Комптонъ’.

‘PS. Кользъ вывдалъ, что не будутъ боле длать попытокъ васъ задержать. Оказывается, что какой-то неосторожный пріятель вашъ описалъ все дло въ газетахъ. Пріостановите это пожалуйста’.

Получивъ это письмо, Альфредъ купилъ другой пистолетъ, зарядилъ его, нанялъ въ вид тлохранителей двухъ боксеровъ и съ этой свитой отправился въ пемброкскую улицу. Но непріятеля уже не видно было и слдовъ: гласность очистила улицу одинаково, какъ отъ сторожей доктора Вульфа, такъ и отъ полиціи. Онъ нашелъ Джулію и Эдуарда въ страшномъ безпокойств на счетъ судьбы отца. Безпокойство это было причинено письмомъ мистриссъ Додъ, но прежде, чмъ дать его прочесть Альфреду, Эдуардъ поздравилъ его съ успхомъ гласности.— Въ Тизер есть передовая статья о теб, прибавилъ онъ.

Письмо мистриссъ Додъ заключалось въ слдующемъ:

‘Милыя мои дти, я возвращаюсь домой съ растерзаннымъ сердцемъ и безъ вашего бднаго отца. Я видла, какъ вышелъ въ море одинъ остъ-индскій корабль, и мн шепнуло что-то, не на немъ ли онъ! Но я никому не сказала о моихъ предчувствіяхъ, боясь, что это примутъ за бредъ разстроеннаго воображенія. Но теперь даже мистеръ Гринъ полагаетъ, что онъ ушелъ въ море, ибо его въ город нтъ, какъ ни искали. Я встртила здсь своего двоюроднаго брата, капитана Базалгета, онъ произведенъ въ капитаны Коршуна и выходитъ завтра изъ гавани. Я разсказала ему все наше горе и онъ общалъ остановить купеческій корабль, если его встртитъ, но я вижу по тому, какъ онъ избгаетъ моего взгляда, что онъ не иметъ большихъ надеждъ. Его корабль быстре, но онъ можетъ пройти мимо купеческаго судна ночью, и къ тому же онъ идетъ въ Новую Зеландію, а не въ Индію. Я разсказала Реджинальду, что лицо моего мужа очень измнилось, что онъ считаетъ себя простымъ матросомъ, и что на ше у него осталась медаль за спасеніе утопающихъ. Реджинальдъ очень добрый человкъ и сдлаетъ все, что только возможно. Милосердый Богъ можетъ спасти наше сокровище и на мор, какъ на суш, на милосердіе его я только и уповаю. Доле здсь оставаться не стоитъ, и къ тому же сердце мое ноетъ о моихъ другихъ сокровищахъ. Я все боюсь, чтобъ съ вами въ мое отсутствіе не случилось какого несчастія. Ждите меня очень скоро и постараемся утшить другъ друга въ этомъ гор, тяжеле котораго еще мы не испытали.

‘Съ горестнымъ сердцемъ остаюсь я, мой милыя дти, ваша любящая мать и другъ Люси Додъ.’

Въ послдовавшемъ за этимъ письмомъ разсужденіи, Альфредъ высказалъ одинъ изъ недостатковъ своего характера. Онъ не признавалъ исчезновеніе Дэвида за большое горе, а, напротивъ, уврялъ, что онъ иметъ теперь хорошій шансъ выздоровть, тогда какъ заключеніе въ четырехъ стнахъ часто сводило съ ума даже и здоровыхъ людей. Однимъ словомъ, онъ доказывалъ, что бгство Дэвида въ море было очень счастливымъ вдохновеніемъ. Эдуардъ покраснлъ, услыхавъ эти разсужденія, но не удостоилъ ихъ отвтомъ. Джулія не была такъ терплива, и хотя она слишкомъ любила Альфреда, чтобъ прямо сказать ему въ лицо, что онъ только обманывалъ себя и старался хотя косвенно защитить себя за бгство изъ сумасшедшаго дома вмст съ Дэвидомъ, но она не могла сдержать себя и потому отвчала ему съ нкоторой холодностью. Альфредъ тотчасъ замтилъ это и сталъ приводить все боле и боле сильныя доказательства въ пользу своего мннія.

Онъ все еще говорилъ очень громко и оживленно, когда вдругъ въ комнату вошла, никмъ незамчешіая, мистриссъ Додъ.

Альфредъ запнулся и вс съ удивленіемъ вскочили съ своихъ мстъ.

При вид Альфреда, мистриссъ Додъ остановилась совершенно пораженная, но потомъ вскрикнула и устремила на него взглядъ неописаннаго ужаса.

Онъ стоялъ сконфуженный, не зная, что сдлать, что сказать.

Джулія бросилась къ мистриссъ Додъ и, обнявъ ее, умоляла не бояться Альфреда.

— Онъ вовсе не сумасшедшій! лепетала она.

Эдуардъ и Самсонъ подтвердили ея слова, и она принялась съ краснорчіемъ влюбленной разсказывать вс несправедливости, претерпнныя ея Альфредомъ, и умоляла мать не смотрть на него такъ сердито, вдь онъ, бдный, вывихнулъ себ ногу и вынесъ такъ много страданій. Въ первый разъ въ жизни мистриссъ Додъ осталась глуха къ краснорчію своей дочери, замчательно было, какъ мало измнилось ея лицо посл пламенныхъ словъ Джуліи. Она продолжала съ прежнимъ ужасомъ смотрть на Альфреда. Однако, ясно было, что она слышала и поняла каждое слово дочери, ибо когда та кончила, она подошла къ Альфреду блдная, трепещущая отъ гнва. Въ первый разъ въ жизни это нжное, любящее созданіе преобразилось въ какую-то страшную Немезиду.

— Это правда, сэръ? спросила она глухимъ, грознымъ голосомъ:— вы не сумасшедшій? Никогда не были сумасшедшимъ?

— Никогда, мистриссъ Додъ.

— Такъ что же вы сдлали съ моимъ мужемъ, сэръ?

XLIX.

Слова эти поразили всхъ словно громомъ. Альфредъ понурилъ голову.

— Я только вышелъ на минуту въ другую комнату, чтобъ умыться къ обду, отвчалъ онъ смиренно:— когда я возвратился, вашего мужа ужь не было.

Мистриссъ Додъ будто не слыхала его словъ.

— По какому праву вы позволили себ стать между имъ и мною, какое право имли вы брать его на свое попеченіе? продолжала она своимъ тихимъ, неумолимымъ голосомъ:— разв я просила васъ взять его изъ пріюта, гд онъ былъ безопасенъ и постоянно у меня на глазахъ?

— Пожаръ, а не я освободилъ его изъ этого безопаснаго пріюта, гд онъ едва не сгорлъ заживо. Посл пожара я пытался убжать отъ него, но онъ меня догналъ. Что мн было длать? я поступилъ такъ, какъ того требовала моя совсть, онъ упорно настаивалъ, чтобъ идти къ морю, я надялся, что видъ моря, напомнивъ ему минувшее время, быть можетъ, вылечитъ его, я надялся привести его къ вамъ здоровымъ, но судьба была противъ меня. Я — несчастнйшій человкъ.

— Мистеръ Гарди, сказала мистриссъ Додъ: — вашъ поступокъ былъ поступкомъ сумасшедшаго, еслибы я не видла въ васъ сумасшедшаго, я бы не могла смотрть на васъ безъ отвращенія: вы сдлали меня вдовою, дтей моихъ — сиротами.

При этихъ словахъ она болзненно затряслась и вся въ слезахъ вышла изъ комнаты.

Альфредъ всталъ блдный и гнвный.

— Это ея мнніе, ея понятіе о справедливости, сказалъ онъ съ ожесточеніемъ:— Ну, а вы оба, что думаете?

— Если вы хотите знать мое мнніе, сказалъ Эдуардъ:—то я вамъ долженъ сознаться, что нахожу крайне самонадяннымъ поступокъ вашъ въ отношеніи къ моему отцу, а если ужь разъ, вы взялись за столь трудное дло, вамъ не слдовало спускать его съ глазъ ни на минуту.— Такъ вотъ оно ваше мнніе! Ну, а ваше, милая Джулія?

Джулія, вмсто отвта, закрыла лицо руками и тяжело вздохнула.

— Я вижу! вскрикнулъ Альфредъ: — что въ душ и вы противъ меня. Вы судите не по намренію, а по послдствію. Какъ видно, нтъ справедливости на семъ свт. Надола мн жизнь. Не могу же я ходить въ домъ, гд хозяйка не хочетъ меня видть, я ухожу, ухожу съ разбитымъ сердцемъ. Нтъ, теперь ничто небудетъ въ состояніи раздражить меня, никто не возбудить моего участія. Слава-богу, есть у меня хоть одинъ врный, неизмнный другъ — сестра, она разсудитъ, виноватъ я или нтъ. Поду къ сестр.

Альфредъ вскочилъ съ своего мста и тихо направился къ дверямъ. Послднія слова его, какъ просты и естественны они ни были, произвели потрясающее впечатлніе на Эдуарда и Джулію. Они съ ужасомъ смотрли ему вслдъ, пока онъ тихо уходилъ къ своей сестр-покойниц.

Онъ былъ уже въ дверяхъ, когда услышалъ всхлипываніе Джуліи и тяжелый стонъ, вырвавшійся изъ мощной груди Эдуарда. Но разумется, онъ не могъ понять значенія этого стона. Онъ нсколько разъ споткнулся, спускаясь по лстниц, но не усплъ дойти до низу, какъ Эдуардъ, поспшно пошептавшись съ сестрой, выбжалъ встревоженный на лстницу и убдительно просилъ его вернуться, чтобъ поговорить съ Джуліей. Альфредъ повернулся назадъ и лицо его просіяло. Эдуардъ замтилъ это и невольно отвернулся.

— Забудьте мои слова. Я вамъ другъ, и всегда останусь вашимъ другомъ, ради нея. Нтъ, я не могу идти за вами къ Джуліи, я пойду утшать бдную матушку. Гарди, другъ мой, мы вс очень-очень несчастны, слишкомъ несчастны, чтобъ ссориться.

Эти дружескія слова немного смягчили горе Альфреда. Онъ вошелъ въ гостиную въ боле отрадномъ настроеніи духа. Посреди комнаты стояла Джулія, блдная, какъ полотно. Альфредъ смутился.

— Вы нездоровы, мой ангелъ! воскликнулъ онъ, приближаясь къ ней: — вы блдны, какъ смерть. Что я надлалъ своимъ сквернымъ характеромъ?

— Нтъ, Альфредъ, сказала Джулія голосомъ, исполненнымъ грусти: — я не больна. Это — не болзнь, а глубокое горе за человка, который мн дороже всего на свт. Присядьте тутъ подл меня, мой бдный Альфредъ, и, о Боже, научи меня, что говорить.

Альфреду становилось жутко, онъ предчувствовалъ недоброе.

— Да, продолжала Джулія: — я слишкомъ люблю васъ, чтобъ другая рука, кром моей, нанесла вамъ такой тяжелый ударъ. Она взяла его жилистую руку въ свои маленькія ручки.— Я хотла смягчить его, этотъ ударъ, но съумю ли я это? О, зачмъ не могу я стать между тобою, мой милый, и ожидающимъ тебя горемъ?

— Джулія, сказалъ Альфредъ: — что-нибудь случилось съ сестрою?

— Да, Альфредъ. Страшный случай.

— Ахъ!

— Ее ударилъ несчастный человкъ, онъ былъ не въ здравомъ ум.

— Ударилъ, ударилъ мою Джени! Да разв не было мужчины подл?

— Нтъ. Эдуардъ чуть не убилъ его посл.

— Спасибо ему.

— Альфредъ, другъ мой, имй терпніе: ужь было поздно.

— Что? Разв она такъ сильно ушиблена, изуродована?

— Нтъ, Альфредъ, отвчала Джулія торжественно: — нтъ, не изуродована.

— Джулія, ты пугаешь меня. И все это произошло оттого, что ея братъ былъ запертъ. Да будетъ вчное проклятіе на тхъ, кто въ этомъ виноватъ. Бдная моя Джени! Какъ, ты плачешь, Джулія!

— Я плачу за тебя, мой милый, не за нее.

— О, такъ говорятъ о тхъ, кого любили, когда он … Но одно слово! Я никогда не увижу боле сестры моей?

— Да, Альфредъ, теб остается только врить въ того, кто облегчилъ ей послднія минуты и просвтилъ лицо ея ангельскимъ блаженствомъ, пока мы вс рыдали вокругъ. О, Боже, Боже! ты сказалъ, что у тебя остался одинъ только врный другъ на земл. Увы, это правда, у тебя теперь только я одна, которая жалю и люблю тебя, боле чмъ можно выразить словами, мой милый, бдный Альфредъ,

Что могло смягчить такой страшный ударъ? Альфредъ былъ пораженъ, уничтоженъ, тмъ боле, что онъ приписывалъ это несчастье своему заточенію, и всхлипывая отъ горя, не переставалъ проклинать своихъ враговъ и клястись, что отомститъ имъ. Онъ съ презрніемъ отворачивался отъ утшеній, представляемыхъ религіею, онъ говорилъ, что небо было такъ же несправедливо къ нему, какъ земля, такъ же жестоко, какъ адъ.

Джулія рыдала навзрыдъ и старалась закрыть рукой его ротъ, она насильно поставила его на колни подл себя и молилась вслухъ за него. Когда, наконецъ, онъ не выдержалъ и горько заплакалъ, она бросилась къ нему на шею и слезы ихъ смшались.

Отъ времени до времени, несчастный только восклицалъ:

— Ахъ! Еслибъ я былъ добре къ ней! Да, я не былъ добръ съ нею!

— Ты всегда былъ добръ къ ней, сказала Джулія нжно, но ршительно,

— Нтъ, я часто издвался надъ нею. И зачмъ? Я зналъ, что ея религія была истинною потребностью ея сердца, но мой узкій умъ останавливался на нсколькихъ фразахъ, заимствованныхъ ею у другихъ и… онъ не могъ боле продолжать и застоналъ: такъ ужасно мучила его совсть за легкомысленныя насмшки.

— Альфредъ, начала Джулія:— не мучь себя. Мы, двушки, не сердимся за насмшки: насъ обижаетъ только холодное, безчувственное сердце. Ты любилъ Джени, она это знала, и это ее радовало. Ты былъ добре къ ней, чмъ думаешь, и послдняя ея мысль была о теб. Она желала съ тобой проститься, просила отца послать за тобой и только ея мольбы заставили его исполнить ея желаніе. Послднимъ ея дломъ было написать теб нсколько словъ, она поврила это письмо той, которая, она знала, любитъ тебя боле своей жизни. Такъ-какъ это было ея желаніе, то прочтемъ вмст послднія слова святой на земл, и если это не будутъ слова любви, то я теб поврю, что ты былъ нехорошимъ братомъ той, потерю которой ты, я и бдный Эдуардъ такъ горько оплакиваемъ.

Альфредъ знакомъ изъявилъ свое согласіе и Джулія достала письмо, но такъ-какъ послднимъ словамъ умирающей Джени предстояло еще впослдствіи играть замчательную роль, то я здсь скажу только, что бдные, молодые люди тщетно старались поочереди прочесть вслухъ это письмо — слезы заглушали ихъ голосъ. Наконецъ, они молча держа передъ собою письмо, прочитали каждый про себя дорогія строки.

Долго оплакивали они свою потерю, уже давно наступила ночь, а они все еще плакали и горевали. Мистриссъ Додъ, какъ она ли была настроена противъ Альфреда, уважала его горе и ни однимъ словомъ не потревожила молодыхъ людей. Что же касается Джуліи, то она принадлежала къ тому числу людей, которые всегда умютъ возвыситься до уровня того положенія, въ которомъ они находятся. Она утшала, успокоивала своего бднаго Альфреда, какъ любящая жена, какъ ангелъ, ниспосланный съ неба на утшеніе несчастныхъ.

Жизнь не театральная пьеса, и потому никогда не состоитъ изъ одного непрерывнаго ряда драматическихъ эпизодовъ. За періодомъ дйствія всегда слдуетъ періодъ спокойствія, бездятельности, этотъ неизбжный законъ природы сердитъ читателей, но служитъ единственнымъ утшеніемъ для писателей. Я очень хорошо помню, какъ одинъ молодой господинъ, только вышедшій на скользское поприще критики, упрекалъ романистовъ за то, что они пропускаютъ вс мелкія происшествія, наполняющія въ дйствительной жизни промежутки между блистательными, яркими событіями, и отъ этого происходитъ неврный, неестественный колоритъ, придаваемый жизни этими писателями. Еслибъ это замчаніе было сдлано вообще противъ всякаго изображенія дйствительныхъ фактовъ на бумаг или на сцен, то это имло бы смыслъ, но странная ошибка приписывать этотъ недостатокъ однимъ романистамъ, тогда какъ только въ этомъ — и боле ни въ чемъ — романисты и драматурги сходятся съ евангелистами. Евангеліе перескакиваетъ черезъ пятнадцать лтъ жизни Спасителя, ибо, разсказавъ подробно рожденіе Христа, оно упоминаетъ только слегка о Его юности и прямо переходитъ къ великимъ событіямъ, ознаменовавшимъ Его жизнь, на тридцатомъ году Его пришествія на землю. Точно то же мы видимъ и въ ветхомъ завт. Вообще дло въ томъ, что вс эпопеи, драмы, романы, исторіи, хроники, отчеты судебныхъ преній, однимъ словомъ, вс разсказы истинные или ложные, за исключеніемъ только тхъ, которыхъ никто не читаетъ, постоянно сокращаютъ неинтересные факты и распространяются на интересныхъ гораздо боле, чмъ это бываетъ въ дйствительности.

Но неужели нельзя ничмъ поддержать должное равновсіе между ‘эфектными’ и ‘снотворными’ страницами? Я полагаю, это невозможно безъ помощи самаго читателя, но если онъ согласенъ сдлать что нибудь и съ своей стороны, то эта попытка можетъ увнчаться успхомъ. Поэтому я прямо разсчитываю на сметливость моихъ читателей и прошу ихъ сообразить, что съ настоящей минуты нельзя боле считать время страницами, что за однимъ годомъ, полнымъ самихъ странныхъ событій, о которыхъ я и распространился въ волю, слдовалъ годъ, въ которомъ мало случилось замчательнаго съ дйствующими лицами моей повсти. Подобный годъ обыкновенно пропускается въ лтописяхъ и романахъ, а не надо забывать, что онъ все же состоитъ изъ трехсотъ-шестидесяти-пяти дней, шести часовъ и такъ дале и впродолженіе всего этого времени заботы, безпокойства, горе, тревожили попрежнему, хотя и въ гораздо мене драматической форм, дйствующихъ лицъ нашего романа, особливо женщинъ. Итакъ я предполагаю разсказать происшествія этого года отдльными частями, по предметамъ, слдуя боле логическому, чмъ естественному, хронологическому порядку.

Влюбленные.

Альфредъ каждый день являлся въ Пемброкскую улицу и мистриссъ Додъ постоянно выходила изъ комнаты, лишь только услышитъ его толчокъ въ дверь.

Это продолжалось нсколько времени, пока Джулія не предложила Альфреду не приходить боле къ нимъ въ домъ, а провожать ее въ ея прогулкахъ по больнымъ. Она знала по собственному опыту, какъ утшительно дйствуютъ на человческое сердце, въ минуты самаго страшнаго горя, заботы о несчастныхъ, страждущихъ и неимущихъ. И она желала испробовать на своемъ миломъ это лекарство — это была одна причина, другая же состояла въ томъ, что она начинала сердиться на мать, которая всякій разъ оставляла комнату, какъ только входилъ Альфредъ, а сердиться на несчастную женщину, потерявшую мужа, было ужаснымъ грхомъ. ‘Она несчастна, какъ я была прежде, но теперь я счастлива: мой-то воротился ко мн’.

Альфредъ согласился на ея новый планъ, хотя съ нкоторымъ неудовольствіемъ. Онъ не понималъ Джулію и думалъ, что она приноситъ его въ жертву материнской несправедливости. Конечно, подобнымъ образомъ объяснилъ бы себ ея поведеніе и каждый мужчина. Однако, его неудовольствіе было не очень велико, потому что она была такъ добра, такъ нжна съ нимъ во время ихъ прогулокъ. Проводивъ ее домой, онъ всегда останавливался на минуту и умильно посматривалъ на дверь, но она никогда не приглашала его войти. Онъ считалъ это жестокостью съ ея стороны и не видлъ тхъ горькихъ слезъ, которыя текла по ея щочкамъ, лишь только затворялась за нею дверь. Она скрывала ихъ, боясь сдлать его еще боле несчастнымъ. Совершенно напрасно! Ей слдовало заливаться горючими слезами, тогда Альфредъ былъ бы доволенъ. Когда мужчины несчастны, они любятъ, чтобъ т, кого они любятъ, были еще несчастне ихъ: это ихъ утшаетъ.

Сначала все шло хорошо, но черезъ мсяцъ, Альфредъ потерялъ всякое терпніе и однажды, провожая Джулію домой, совершено неожиданно предложилъ ей немедленно выйти за него замужъ и тмъ вырваться изъ этого глупаго положенія.

— Выйти за тебя, мальчикъ! воскликнула Джулія, вся покраснвъ отъ радости и удивленія: — какъ теб не стыдно объ этомъ и думать теперь. Потомъ она начала серьёзно съ нимъ разсуждать о всей невозможности ихъ свадьбы въ настоящее время, доказывая, что съ ея стороны было бы слишкомъ эгоистично бросить мать въ такомъ гор.— О, Альфредъ, она такая бдная, несчастная, безутшная! Бдная, бдная мама.

— Какъ бы то ни было, а придется когда нибудь теб выбирать кого нибудь изъ двухъ: меня или мать.

— Боже избави! воскликнула она, поблднвъ отъ одной мысли о такомъ страшномъ выбор.

Но Альфредъ продолжалъ настаивать, что этимъ должно непремнно кончиться, рано или поздно. Не останавливаясь на этомъ, онъ напомнилъ ей, что она связана съ нимъ словомъ, и потому нравственное ли это дло отказываться отъ даннаго слова? Что онъ сдлалъ, чмъ далъ право ей не исполнить своего обязательства?

— Правда, я вытерплъ много страданій ради тебя. Но чмъ я провинился?

Нетронутая даже тмъ, что ее подозрвали въ безнравственности, Джулія на вс его доводы отвчала одно, что теперь не такое время, чтобъ бросить мать.

— Ты ее любишь, а обо мн и думать не хочешь.

— Будто! Ты и самъ не вришь тому, что говоришь, мой Альфредъ! промолвила Джулія.

— Прости меня! Я скотина, подлецъ! воскликнулъ Альфредъ, мгновенно измняя тонъ.

— Ты, мой Альфредъ! Но пожалуйста, будь, милый мой, потерпливе.

— Быть терпливе? Да я заткнулъ за поясъ самого Іова, но и у того вдь терпніе наконецъ лопнуло.

На вс жалобы Альфреда, Джулія отвчала, что не надо забывать, какъ много счастливе они были теперь, чмъ нсколько мсяцевъ тому назадъ.

— Помилуй, прибавила она: — я почти совсмъ счастлива, счастливе, чмъ бы мн слдовало быть. Мое счастье могло бы быть совершенно полно, еслибы ты не быль такой недовольный.

— Теб легко говорить: ты окружена людьми, которыхъ ты любишь, а у меня только одна ты на свт.

— Это — правда, бдный Альфредъ.

Это нсколько смягчило его. Прощаясь, Джулія нжно обняла его за плеча а умоляла быть терпливымъ.

— О, шептала она:— еслибъ ты только зналъ, какое мн мученіе отказать теб въ чемъ нибудь, то, конечно, не приставалъ бы ко мн съ просьбами, на которыя сердце говоритъ ‘да’, а уста должны говорить ‘нтъ’.

Альфредъ, конечно, общалъ ей боле ненадодать.

Но возвращаясь домой, онъ уже упрекалъ себя за излишнюю уступчивость, онъ даже называлъ это не ‘уступкой’, а ‘пораженіемъ’. И такъ-какъ онъ нетолько былъ по уши влюбленъ въ Джулію, но и очень упрямъ, то и ршился настоять на своемъ. Онъ нанялъ квартиру противъ Додовъ и сталъ преслдовать Джулію своею любовью, словно это чувство только-что въ немъ возродилось. Мистриссъ Додъ не могла выйти изъ дома, какъ онъ уже стучался въ дверь, Джулія не успвала выйти на улицу, какъ онъ уже шелъ рядомъ съ нею. Сначала это ей нравилось: ей было отрадно видть, какъ пламенно любилъ ее Альфредъ, но вскор, особенно въ ея трудномъ положеніи между нимъ и матерью, это стало ей надодать, она сдлалась нервна и даже нсколько разъ повздорила съ Альфредомъ. Наконецъ она посовтовала ему отправиться въ Оксфордъ.

— А то ты совершенно загубишь свои блистательныя способности, ради меня, прибавила она грустнымъ тономъ.

— Какъ, и оставить свободное мсто моимъ соперникамъ? Нтъ, спасибо.

— Какіе соперники, милостивый государь? воскликнула Джулія.

— Твоя мать, братъ, пасторы, которые тотчасъ явились бы въ домъ по моемъ отъзд, потомъ ваши больные, которые такъ тшатся твоими ангельскими улыбками, что я всегда ихъ ревную, Сара, которой вы позволяете чесать свои прелестныя волоса, фортепіано, на которомъ выиграете, воздухъ, которымъ вы дышете, и вс, и все, что тебя окружаетъ — вотъ мои соперники. И что же, я уступлю тебя этимъ соперникамъ? Не такой я дуракъ.

Она улыбнулась, и не могла не подумать, что отрадно быть такъ горячо любимой.

— Ты глупый мальчикъ! сказала она наконецъ.— Ты — отрава моей жизни, ты — солнце моего существованія.

И такъ все обошлось благополучію.

Черезъ нсколько дней, какой-то злой геній побудилъ Альфреда написать письмо къ мистриссъ Додъ, съ просьбою согласиться на его бракъ съ Джуліею.

Отптъ ея былъ учтивый, но холодный. Она начинала съ того, что сильно удивлялась его предложенію — такъ-какъ подозрніе въ его умопомшательств длало невозможнымъ всякую мысль о его брак съ Джуліею, въ семейств которой уже и то, по несчастью, было нсколько случаевъ умопомшательства. На этомъ основаніи, несмотря на то, что она вполн уважаетъ его многія хорошія качества, она должна отвергнуть съ благодарностью ту честь, которую онъ ей оказалъ, предложивъ ея дочери свою руку. Въ конц письма была, однако, ядовитая приписка:

‘Когда вы публичнымъ образомъ докажете неосновательность подозрній вашихъ родственниковъ и моихъ, и когда мой мужъ будетъ обязанъ вамъ своимъ спасеніемъ, а не погибелью, какъ теперь, то конечно, вы получите совершенно иной отвтъ на ваше предложеніе, то-есть, если вы сочтете совмстнымъ съ вашимъ достоинствомъ возобновить его.’

Мистриссъ Додъ прибавила эти слова изъ желанія помучить хорошенько своего врага, и дйствительно успла въ этомъ.

Прочитавъ письмо ея, бдный Альфредъ былъ такъ пораженъ, что на него нашелъ даже столбнякъ. Наконецъ, очнувшись, онъ поднялъ голову и спокойно промолвилъ:

— Я докажу, какъ можно скорй въ суд, что я никогда не былъ сумасшедшимъ, потомъ найму яхту и буду отъискивать ея мужа, пока не найду.

Ршившись на такое великое дло, онъ отправился сторожить Джулію: ему необходимо было въ эту трудную минуту ея нжное сочувствіе.

Но она вышла гораздо позже чмъ обыкновенно, ибо мистриссъ Додъ задержала ее, чтобъ показать ей письмо Альфреда и свой отвтъ къ нему.

— Ахъ, мама, воскликнула бдная Джулія: — вы больше меня не любите. Бдный Альфредъ!

Мистриссъ Додъ отвчала, что она вовсе не заслуживала этого упрека, такъ-какъ никакая разумная мать не согласилась бы на этотъ бракъ.

Джулія смиренно покорилась своей судьб и принялась за свои ежедневныя занятія, когда же Альфредъ началъ ей жаловаться, она остановила его упрекомъ: ‘зачмъ онъ написалъ такое глупое, неосторожное письмо? Зачмъ не посовтовался съ нею. Онъ самъ вызвалъ непріятный отказъ, отъ котораго могъ бы быть избавленъ. Неужели онъ думаетъ что ея матери легко смотрть сквозь пальцы на ихъ свиданія? Однако, она это длаетъ изъ любви къ ней. А онъ не можетъ потерпть немного’.

— Какъ, и ты противъ меня?

— Нтъ, не я, а ты и твое нетерпніе — наши злйшіе враги.

— У меня не такая холодная кровь, какъ у тебя.

— Смиреніе и раскаяніе теб были бы приличне, чмъ колкіе отвты. Я люблю васъ обоихъ и молю Бога, чтобъ онъ меня научилъ, какъ исполнить мои обязанности въ отношеніи васъ.

— Въ томъ-то и дло, ты думаешь не объ одномъ мн, а хочешь нравиться всему міру. Это невозможно. Теб придется наконецъ выбирать между мною и твоей матерью.

— Такъ я, конечно, выберу мать.

— Почему?

— Потому что, вопервыхъ, я не только люблю ее, но и обязана ей покорностью, а вовторыхъ, она въ гор и нуждается въ своей дочери боле тебя, къ тому же ты мой собственный, ты часть моего существованія, а мы должны жертвовать собою.

— Мы столько же не имемъ права быть несправедливыми къ себ, какъ и къ другимъ. Несправедливость — всегда несправедливость.

— Альфредъ, ты — язычникъ и толкуешь все о нравственности, но эта нравственность только обманъ. Я же молю Бога быть христіанкой, какъ была твоя сестра, я молю, чтобъ онъ меня подкрпилъ на подвигъ самопожертвованія.

— Вроятно, это кончится тмъ, что ты бросишь своего язычника и воротишься къ своему пастору. Твоя мать съ радостью на это согласилась бы.

— Альфредъ, сказала Джулія съ достоинствомъ:— ты жестокъ и даже грубъ. Такія слова могли бы насъ развязать и безъ желанія матери: они уничтожаютъ взаимное уваженіе, безъ котораго я, конечно, не ршусь быть твоей женою.

Альфредъ вздрогнулъ, но не сказалъ ни слова и молча продолжалъ идти.

— Альфредъ, снова начала Джулія:— ты не думай, чтобъ я тебя мене любила, чмъ ты меня, но я разсудительне. Мн кажется, намъ бы лучше на время видться рже.

— Зачмъ на время? Отчего не разстаться навсегда?

— Если твоему сердцу все равно, то я дйствительно не вижу причины, зачмъ не разстаться?

— Хорошо, я не хочу быть рабомъ женщины. Вотъ моя рука, Джулія, разстанемся друзьями.

— Благодарствуй, Альфредъ, и за это, надюсь, что ты найдешь кого-нибудь, кто тебя будетъ любить боле меня.

Слезы душили ее, и она не могла боле говорить, но онъ былъ сильне: гнвъ поддерживалъ его.

— Еслибъ я былъ такъ же слабъ и непостояненъ, какъ ты, воскликнулъ онъ:— то я давно бы могъ вырваться изъ Дрейтон-Гауза. Но я оставался вренъ своей первой любви. Ты, ангелъ красоты и доброты, ты пойдешь прямо на небо, а я безъ тебя полечу стремглавъ въ адъ. Но за то ты не понимаешь, что такое врность, и потому мы разстаемся навсегда, Мн ничего теперь не остается, какъ ненавидть тебя.

— Да благословитъ тебя Богъ, куда бы ты ни пошелъ, едва слышно промолвила Джулія.

Онъ застоналъ отъ отчаянія и бросился отъ нея прочь.

Такъ разстались наши влюбленные. Пустое недоразумніе и глупая ссора восторжествовали и тамъ, гд ничего не могли сдлать самыя горькія, страшныя испытанія.

LI.

Отторгнутые другъ отъ друга пустой размолвкой, влюбленные были одинаково несчастны. Джулія никогда не жаловалась, но видимо сохла отъ горя и Эдуардъ часто ловилъ ее всю въ слезахъ за чтеніемъ псалмовъ. Онъ сталъ ее разспрашивать, и конечно, ничего не добился, такъ-какъ она всячески старалась скрыть вину Альфреда. Онъ отправился къ этому и нашелъ его за чтеніемъ какого-то древняго философа, въ сочиненіяхъ котораго онъ искалъ утшенія, мрачное отчаяніе было написано на его лиц. Эдуардъ снова началъ свои разспросы, онъ почти не отвчалъ и вообще говорилъ очень нехотя и сердито. Наконецъ постоянство Эдуарда увнчалось успхомъ. Альфредъ не выдержалъ и разразился гнвнымъ разсказомъ своего горя. Эдуардъ очень хладнокровно замтилъ, что онъ напрасно горячится и хочетъ все поставить на своемъ.

— Положимъ, прибавилъ онъ: — что моя мать, при настоящемъ образ ея мыслей, вдругъ вздумала бы принять дйствительныя мры противъ тебя, гд бы ты ни былъ теперь. Подумай только, вдь это могло случиться. Поэтому, старина, не дури, я знаю, что. такое любовь, и одинъ-изъ насъ непремнно будетъ счастливъ, если только съ отцомъ не случится какого несчастій, благодаря твоей неосторожности, ибо въ послднемъ случа, конечно, это будетъ невозможно. Но будемъ надяться на лучшее. Я тебя вытащилъ изъ огня и какъ-то, право не знаю почему, полюбилъ тебя еще боле прежняго, позволь мн вытащить тебя изъ этой глупой путаницы.

— Тащи смлй, воскликнулъ съ жаромъ молодой человкъ: — я вручаю теб мою жизнь, боле чмъ жизнь — мою любовь. Ты истинный человкъ, у тебя всегда разсудокъ на первомъ план:

Кто страстей своихъ не рабъ

Я послушаю того…

— Будетъ. Брось всю эту дрянь, и если ты искренно хочешь меня слушаться, то надвай шляпу и пойдемъ къ намъ.

Альфредъ изъявилъ свое полное согласіе, но одваясь не могъ не замтить:

— Я теперь только вижу, какъ правы были древніе. Да, дружба лучше любви, это чувство спокойне, постоянне, не подвержено внезапнымъ вспышкамъ страсти и ревности. Solem е mundo tollunt qui tollunt amicitiam.

— Будетъ, будетъ. Пойдемъ скорй къ Джуліи.

Когда они явились въ домъ, мистриссъ Додъ не было дома, и Эдуардъ, втолкнувъ Альфреда въ комнату, благоразумно удалился на нсколько минутъ. Возвратившись въ гостиную, онъ нашелъ ихъ совершенно примиренными, они сидли рука въ руку, Альфредъ страстно смотрлъ въ глаза Джуліи, а та стыдливо опустила взоръ на полъ.

— Отлично, сказалъ Эдуардъ сухо:— теперь ты долженъ немедленно отправляться въ Оксфордъ и держать экзаменъ.

Слова Эдуарда какъ раскаленнымъ углемъ обожгли несчастныхъ влюбленныхъ, но онъ тотчасъ привелъ самыя доказательныя причины въ пользу своего мннія. Судебное дло будетъ тянуться безъ конца, уже противникъ Альфреда добился одной отсрочки на основаніи самихъ пустыхъ причинъ, оксфордскіе же экзамены никогда не откладываются и потому онъ всегда успетъ выдержать экзаменъ передъ судомъ.

— А вдь будетъ недурно, прибавилъ Эдуардъ:— если ты явишься въ судъ съ дипломомъ. Неправда-ли? И потомъ вы не будете ссориться въ письмахъ, я въ этомъ увренъ. Ну, послушаешься ли ты меня, или дружба только звукъ пустой? Вы только оба подумайте, прибавилъ онъ:— что лучше: разставаться врагами или друзьями?

Послднія слова подйствовали на Альфреда сильне всхъ аргументовъ, онъ тотчасъ согласился на все, только выговорилъ два дня мирнаго счастья. Дйствительно, ни третій день онъ уже былъ въ Оксфорд, и отправившись прямо къ начальнику его коллегіи, объяснилъ почему, онъ не могъ воротиться въ Эксетеръ въ октябр прошлаго года. Однако, начальникъ, вмсто того, чтобъ принять сторону своего подчиненнаго противъ его враговъ, очень испугался обвиненія, взводимаго на Альфреда, и объяснилъ, что ему надо подумать хорошенько, прежде чмъ принять его въ коллегію. Сумасшествіе — вдь ужасная вещь.

— Не такъ ужасна, какъ ложное обвиненіе и незаконное заточеніе, замтилъ Альфредъ,

— Конечно, конечно, отвчалъ начальникъ:— но ни понимаете, я теперь не имю никакихъ свдній, надо поразузнать и посовтоваться съ другими. Вы подождите, я вамъ напишу отвтъ, такъ скоро какъ только могу.

Гордость Альфреда была очень оскорблена не столько словами начальника, какъ его холоднымъ, страннымъ тономъ. Онъ почувствовалъ впервые, что вс на него теперь смотрятъ, какъ на какого-то чумнаго.

Однако, онъ не унывалъ, и тотчасъ отправился въ другую коллегію и объявилъ свое дло вице-президенту, тотъ послалъ его къ декану. Этотъ послдній очень испугался, услыхавъ его разсказъ, и объявилъ, что теперь нтъ вакансіи, но онъ могъ бы записаться и быть принятымъ черезъ годъ. Нечего было длать.. Альфредъ удалился, но у швейцара узналъ, что коллегія вовсе не была полна. Онъ тяжело вздохнулъ при этомъ извстіи, казалось, дйствительно какое-то проклятіе тяготло на немъ, и мистриссъ Додъ была ни хуже ни лучше другихъ, всякая мать одобрила бы ея поведеніе. Посл этой горькой неудачи, онъ сталъ бродить по зданіямъ, нкогда служившимъ театромъ его славныхъ подвиговъ на пол науки. Онъ заглянулъ въ окошки ‘Schola Metaphysiciss, гд онъ еще такъ недавно выдержалъ диспутъ съ знаменитыми учеными, вошелъ и въ залу, гд подъ неистовыя рукоплесканія товарищей и публики, декламировалъ свою латинскую поэму. Вотъ и обширный двора, окруженный со всхъ сторонъ зданіями различныхъ коллегій — зданіями, уродливыми на глазъ безпристрастнаго зрителя, но великолпными, величественными во мнніи тхъ, кто въ этихъ стнахъ одержалъ столько славныхъ мирныхъ побдъ. Все это не измнилось, все было по старому, но ему, отвергнутому всми, эти знакомыя мста казались лишь призраками того счастливаго прошедшаго, которое, увы, никогда не возвратится.

Успокоившись немного, онъ телеграфировалъ къ Самсону и Эдуарду, прося ихъ прислать ему свидтельства, что онъ никогда не былъ сумасшедшимъ, а только жертвою подлаго заговора. Получивъ эти свидтельства, Альфредъ отправился въ коллегію св. Маргариты, ибо онъ вспомнилъ, что тамошній новый начальникъ былъ первостатейный ученый докторъ Адлеръ, и что онъ клялся сдлать изъ этого ‘пріюта срзавшихся’ порядочное учебное заведеніе.

Гарди былъ очень любезно принятъ, и не усплъ еще объяснить, кто онъ такой, какъ докторъ перебилъ его, объявивъ, что онъ знаетъ его по репутаціи.

— Вы лучше скажите мн, прибавилъ онъ: — чему я обязанъ такой честью, что такой извстный студентъ какъ мистеръ Гарди желаетъ поступить ко мн въ заведеніе?

Альфредъ вдругъ ороблъ, задрожалъ и вмсто того чтобъ отвчать, молча закрылъ лицо руками.

— Полноте, мистеръ Гарди, продолжалъ докторъ Адлеръ:— ободритесь. Раскаяніе вполовину заглаживаетъ вину, и я вовсе не намренъ слишкомъ строго смотрть на ошибки молодости, то-есть я разумю, когда молодой человкъ иметъ и достоинства, которыя громко говорятъ въ его пользу.

— Сэръ, грустно отвчалъ Альфредъ:— я терплю послдствія не ошибки, а несчастія.

— Разскажите мн все откровенно, сказалъ докторъ Адлеръ.

Онъ разсказалъ свою повсть, наперевъ на т черты ея, которыя, по его мннію, могли особливо тронуть сердце или возбудить гнвъ почтеннаго ученаго.

— Ну, признаюсь, правда удивительне сказки, произнесъ докторъ, когда Альфредъ кончилъ свой разсказъ, и я увренъ вс читатели этого романа раздляютъ мнніе доктора.

Альфредъ, въ доказательство своихъ словъ, представилъ свидтельства Самсона и Эдуарда.

Докторъ Адлеръ между тмъ раздумывалъ, какъ бы ему половче отказать въ пріем юному генію, который теперь былъ совершенно здоровъ, но очевидно прежде страдалъ умопомшательствомъ. Въ то же время его ужасно соблазняла мысль завербовать въ свое училище прославленнаго студента, удостоеннаго столькихъ наградъ. Къ тому же, по всей вроятности, въ свтлую минуту онъ выдержитъ экзаменъ, на ученую степень, а подобное происшествіе покрыло бы славою самаго доктора Адлера. Рискъ, говорятъ, благородная вещь, и онъ ршился рискнуть.

— Мистеръ Гарди, торжественно произнесъ онъ:— это училище, пока я нахожусь въ его глав, всегда будетъ открыто для способныхъ и нравственныхъ молодыхъ людей, тмъ боле когда они являются съ ореоломъ несчастія на чел.

Эта великолпная рчь, вышедшая какъ Минерва прямо изъ головы ученаго мужа, растрогала Альфреда до слезъ, даже сердце доктора при этомъ было тронуто, и онъ на минуту вообразилъ себ, что поступаетъ не по разсчету, а изъ одной доброты и человколюбія.

Ршившись на такое дло, надо было поступать уже по барски, поэтому докторъ Адлеръ отвелъ Альфреду отличную квартиру и всячески старался сдлать пріятнымъ его пребываніе въ училищ. Вс труды почтеннаго ученаго, конечно, вполн вознаграждались, очевидно было, что Альфредъ сдлается важнымъ пріобртеніемъ для него. Впрочемъ, это мнніе было далеко не всеобщимъ, его прежніе товарищи и профессоры коллегіи смотрли на него съ подозрніемъ и подсмивались надъ нимъ изподтишка. Поэтому онъ отшатнулся отъ всхъ и заперся въ своемъ маленькомъ училищ, гд его просто носили на рукахъ и держали пари на него, словно онъ былъ скаковая лошадь, готовившаяся для ипподрома Дерби.

Онъ занимался много и дльно, но безъ прежней самоувренности, онъ все чего-то опасался и съ грустью вспоминалъ, сколько отличныхъ студентовъ рзалось на экзамен. Онъ перечелъ безчисленное количество разъ своего Аристотеля и составилъ изъ него конспектъ на большихъ листахъ панки, такъ чтобы сразу можно было обнять весь предметъ. То же онъ сдлалъ и съ историками и даже испестрилъ замтками вс поля своихъ книгъ. Наконецъ, онъ выписалъ на отдльные листы вс трудныя слова и вызубрилъ ихъ наизусть. Ставка была слишкомъ важна для него, чтобъ упустить малйшее средство, обезпечивавшее успхъ.

Но впродолженіе всего этого времени, онъ не былъ такъ несчастливъ, какъ ожидалъ. Дни, занятые съ утра до ночи работою, шли скоро, незамтно, а два раза въ недлю приходили акуратно письма отъ Джуліи. Какъ свтла и весела ему казалась его комната, въ тотъ день, когда онъ находилъ на стол дорогое письмо. Эдуардъ сказалъ правду: въ письмахъ не ссорятся, и наши влюбленные, кажется, никогда не питали другъ къ другу такого пламеннаго чувства, какъ въ эти дни разлуки. Отъ времени до времени его навщалъ Эдуардъ и за стаканомъ вина передавалъ ему все, что длала Джулія.

— Знаешь, старина, сказалъ онъ однажды:— когда къ намъ заходитъ мистеръ Гурдъ, она встаетъ со стула и выходитъ изъ комнаты, точь-въ-точь какъ бдная мама, когда ты бываешь у насъ. Джулія это длаетъ чисто изъ досады, если тебя отъ нея прогнали, то пускай же никто не пользуется ея обществомъ. А еще увряетъ, что она христіанка.

Посл недолгаго молчанія, Эдуардъ прибавилъ:— а вдь я, право, ужасное чудовище.

— Неужели, отвчалъ Альфредъ.

— Еще бы. Это бы еще ничего, что я твой союзникъ, но я шпіонъ въ лагер моихъ барынь. Я высматриваю вс ихъ дйствія, подслушиваю вс ихъ слова и передаю теб.

Такимъ образомъ прожилъ Альфредъ, мирной жизнью студента, почти цлый годъ, ибо докторъ Адлеръ позволилъ ему остаться въ училищ даже въ каникулы. Одинъ только процесъ время отъ времени отвлекалъ его нсколько отъ занятій, но объ этомъ посл.

Жена — не жена.

Мистриссъ Додъ была совершенно потрясена несчастіемъ, заставлявшимъ ея отвертываться съ ужасомъ отъ Альфреда Гарди. Зимою она такъ опасно занемогла, что должна была отказаться отъ своего мста у Кросса и К. Ея сношенія съ ними были одинаково выгодны для обихъ сторонъ, поэтому неудивительно, что когда она, выздороввъ, не хотла снова приниматься за работу, такъ-какъ, по ея мннію, ей не для чего было трудиться, Кроссъ и К разстались съ нею очень нехотя и въ благодарность за ея труды предложили дать ей взаймы товаровъ на дв тысячи фунтовъ для открытія модной лавки: но она отказалась даже и отъ этого.

Съ весною она-было немного оправилась, но лтомъ съ ней снова случилось странное несчастіе. Она день и ночь думала о своемъ бдномъ Дэвид, который ей грезился во сн и на яву, конечно, всегда — такъ, какъ обыкновенно грезится во сн. Но вотъ, однажды ночью, она видитъ сонъ, который врзался ей въ память, словно все видпное ею случилось на яву. Она стояла на палуб большаго корабля, матросы выносили изъ каюты мертвый трупъ одного изъ своихъ товарищей. Она видла вс ихъ лица и блдное лицо мертвеца: это былъ онъ, ея Дэвидъ. Какой-то звучный голосъ объявилъ, что погребеніе будетъ завтра. Она такъ ясно видла снасти, пушки, палубу, людей этого корабля, что когда проснулась, ей все виднное казалось случившемся на яву. На другое утро она разсказала свой сонъ Эдуарду и Джуліи. Они тщетно старались ее успокоить. ‘Я его видла, повторяла она:— я его видла, это было видніе, а не сонъ. Мой Дэвидъ умеръ. Но я скоро послдую за нимъ’.

Докторъ Самсонъ въ глаза смялся надъ ея сномъ, а наедин съ дтьми ея говорилъ совершенно иное.

— Она меня очень безпокоитъ. Нтъ той смертельной болзни, которую не могъ бы причинить разстроенный, воспаленный мозгъ. О Дэвид наврядъ ли мы когда побудь что узнаемъ, а если не подвернется счастливаго случая, то какъ дважды два четыре горе сведетъ ее въ могилу.

Дти не могли ее утшить, вс ихъ попытки не удавались, они сами чувствовали какую-то тягость на сердц и вполн раздляли ея опасенія. Но какимъ образомъ она видла его во сн на военномъ корабл, когда на яву она всегда повторяла, что онъ на купеческомъ судн. Не было ли это одно изъ тхъ видній, которыя посщаютъ иногда смертныхъ и какъ бы даютъ ннъ на минуту прозрвать въ будущее?

Однажды осенью, Альфредъ, пріхавъ въ Лондонъ по своему процесу, встртилъ на улиц мистриссъ Додъ. Онъ ужаснулся: это былъ призракъ прежней здоровой и веселой женщины, она его не видала, ея глаза были устремлены на роковое, блдное и мертвое лицо ея мужа, которое теперь всюду ее преслдовало. Альфредъ не могъ не подумать, что эта женщина недолго будетъ служить помхою счастья его и Джуліи. Но онъ тотчасъ же изгналъ изъ головы эту неблагородную мысль, простилъ даже ей все ея отвращеніе къ нему и вполн созналъ, что теперь было бы совершенно напрасно просить Джулію оставить мать, которая, по всей вроятности, должна была ее очень скоро навсегда покинуть.

Но ея отвращеніе къ нему ни мало не проходило со временемъ, напротивъ, она говорила Самсону, что одинъ видъ этого человка могъ ее теперь убить. Эдуардъ самъ началъ питать надежду, что авось Альфреду надостъ эта горестная исторія и онъ женится на комъ нибудь другомъ. Дйствительно, теперь домъ въ Пемброкской улиц былъ домомъ траура въ полномъ смысл этого слова, вс прежнія испытанія были ничтожны въ сравненіи съ настоящимъ горемъ.

Постительница бдныхъ.

Хотя Джулія и старалась всми силами въ своихъ письмахъ ободрять Альфреда, но она сама предавалась унынію.

Не усплъ онъ ухать въ Оксфордъ, какъ она получила анонимное письмо — первое въ своей жизни. Письмо это было написано женской рукой и заключало самое дружеское выраженіе участія. Писавшая эти строки считала своею обязанностью предупредить Джулію, что Альфредъ влюбился въ одну даму въ дом умалишенныхъ и ищетъ ея руки. Если миссъ Додъ желаетъ обманывать себя, пусть она броситъ это письмо въ огонь и забудетъ, что въ немъ написано, если же она желаетъ узнать подробности, то пусть помститъ въ Таймс слдующее объявленіе: ‘Говорите всю правду.— Д. Д.—‘ и тогда пишущая эти строки поспшитъ исполнить ея желаніе чрезъ письмо или словесно.

Письмо это, какъ отравленная стрла, поразило сердце Джуліи. Она сидла безжизненная, какъ камень, съ этимъ смертоноснымъ орудіемъ въ рук. Вдругъ въ голов ея мелькнула мысль отослать его Альфреду и объявить ему, что онъ можетъ перенести на свой предметъ и тотъ остатокъ любви, который онъ къ ней питаетъ. Но потомъ она остановилась, вспомнивъ сколько несправедливыхъ клеветъ уже было на него взведено. Какое право имла она оскорблять его? Она оставитъ письмо у себя. Ея здравый разсудокъ тотчасъ угадалъ, что оно написано дйствительной или воображаемой соперницей. ‘Она хочетъ сдлать изъ меня свое орудіе’ думала Джулія. ‘Ясно, что Альфредъ и не думаетъ о ней, а то бы она ко мн не обратилась’.

Съ этими словами Джулія бросила письмо въ ящикъ, но долго не могла успокоиться. Она сознавала, что въ ней проснулось страшно чувство ревности, и горячо молилась, чтобъ провидніе не дало развиться въ ней этому чувству.

Но теперь я долженъ перескочить черезъ нсколько мсяцевъ и разсказать одно происшествіе, случившееся съ Джуліею, въ ея качеств постительницы бдныхъ. Перваго августа того же года, одна старушка просила ее поститъ нкоего мистера Баркинтона, жившаго надъ нею.

— Онъ очень приличный человкъ, говорила старуха:— и я полагаю, его болзнь происходятъ оттого, что ему нечего сть.

— Баркинтонъ! воскликнула Джулія и тяжело вздохнула — столько воспоминаній толпилось въ ея голов при этомъ имени. Она тотчасъ пошла наверхъ и постучала въ дверь.

— Войдите, произнесъ голосъ изнутри.

Она вошла и увидла передъ собою старика, чинившаго свой сюртукъ,

Джулія объявила, что она постительница бдныхъ. Старикъ отвчалъ, что много слышалъ объ ней, такъ-какъ ее вс на двор называли красавицей-барышней. Это было ей новостью и она невольно покраснла. Оправившись немного, она предложила ему почитать, онъ сталъ слушать ее со вниманіемъ. Потомъ она дала ему стаканъ портвейну и старикъ мало по малу разговорился о своей родин, не называя ея, однако. Джулія всегда позволяла своимъ паціентамъ говорить о земномъ, сколько имъ угодно, лишь бы они слушали ея религіозныя увщеванія, которыя она всегда приберегала къ концу своего посщенія. И такъ старикъ разсказалъ ей, что онъ былъ всю свою жизнь прикащикомъ у одного банкира, и наживъ тысячу фунтовъ, пріхалъ въ Лондонъ и ршился сдлать себ состояніе на бирж. ‘Но вдь это тотъ же игорный домъ, продолжалъ старикъ:— съ тою только разницею, что въ рулетку выигрываетъ банкиръ, на бирж только одни маклера. Долго я боролся: то проигрывалъ, то выигрывалъ, наконецъ, потерялъ все, что было, и принужденъ былъ мести перекрестокъ передъ биржею. Это занятіе оказалось гораздо выгодне, къ тому же я однажды нашелъ толстый бумажникъ съ деньгами и, конечно, никому не отдалъ’.

Тутъ Джулія не вытерпла и начала ему толковать осьмую заповдь.

Вскор этотъ старикъ сдлался ея любимцемъ, его лицо ей казалось знакомымъ, но она никакъ не могла вспомнить, гд она его видла. Она приносила ему религіозныя книги, читала и толковала евангельскія истины, добрыя смена западали ему въ душу и хотя не приносили немедленнаго плода, но общали со временемъ богатую жатву.

Однажды, она пригласила его прійти въ воскресенье къ нимъ обдать вмст со слугами. Онъ пришелъ во время обдни и ушелъ тотчасъ посл обда, когда она была занята въ комнат матери, такъ что она его не видала, но за то Сара разсказала ей подробно, что онъ длалъ и говорилъ.

— Весь обдъ онъ разспрашивать насъ обо всемъ, говорила она:— такъ что я наконецъ сказала: Вы — человкъ хорошій, но врно законникъ, все допрашиваете насъ, а сами ничего о себ не разсказываете. Вотъ видите, сударыня, Джени — глупенькая еще двочка, она ему и разсказала все, что знала о процес мистера Альфреда съ отцомъ.

Джулія замтила, что это нехорошо, но въ сущпости бда небольшая.

— Кто знаетъ, миссъ? отвчала Сара:— чмъ меньше говорить, тмъ лучше. Кто онъ такой, миссъ? Гд онъ живетъ? Откуда онъ? Знаетъ ли онъ Гарди?

— Не думаю. Но теб зачмъ это знать?

— Помоему, онъ знаетъ Гарди. Ну, а съ вашимъ папой онъ знакомъ?

— Нтъ. Откуда этому старику знать его?

— Вотъ видите, миссъ, ни сильно ошибаетесь насчетъ этого старика. Предъ обдомъ я его пошла на нсколько минутъ въ гостиную. Не усплъ онъ войти въ нее и увидть портретъ вашего бднаго отца, какъ вскрикнулъ: ‘Это онъ! Это онъ!’ и замахалъ руками. ‘Она его дочь’ произнесъ онъ черезъ минуту, какимъ-то страннымъ шопотомъ.— ‘Что съ вами?’ спросила я. Онъ вздрогнулъ, словно я разбудила его это сна, и глухо сказалъ: ‘Ничего’.— ‘Ничего немного’, отвчала я.— ‘Въ мое время было иначе’ замтилъ онъ.— Потомъ уже во время обда онъ все отворачивался отъ меня и старался какъ можно боле вывдать отъ Джени.

— Сара, сказала Джулія:— это дйствительно очень странно. Ты — преданная, хорошая двушка. Мн самой часто кажется, что его лицо мн знакомо. Завтра же я все узнаю отъ него самого. Благодарствуй, Сара.

На другой день утромъ, Джулія отправилась къ мистеру Баркитону, но, къ ея великому удивленію, его не было тамъ, онъ еще наканун перехалъ со всми своими вещами, и куда — неизвстно. Возвратившись домой, она разсказала обо всемъ Эдуарду, и тотъ пожаллъ, что не видлъ старика.

Дйствительно жаль, ибо я увренъ, что Эдуардъ узналъ бы его.

Дэвидъ Додъ.

Исторія человка, вмст съ тмъ — и исторія его ума, вотъ почему мы въ послднее время такъ мало говорили о благороднйшемъ и несчастнйшемъ изъ всхъ героевъ этой повсти. Умопомшательство такъ же разнообразно, какъ эксцентричность, но я избавилъ добраго читателя отъ непріятныхъ подробностей о нкоторыхъ фазахъ сумасшествія Дэвида. Когда мы съ нимъ разстались, онъ находился въ томъ странномъ період болзни, когда прошедшее совершенно изглаживается изъ головы сумасшедшаго, и онъ помнитъ лишь то, что случается вокругъ него, при этомъ Дэвидъ былъ подверженъ и иллюзіи, онъ вполн былъ умренъ, что онъ — искусный матросъ, и на этомъ одномъ пункт сосредоточились вс силы его ума. Ко всему этому прибавьте, что у него развилась удивительная для его лтъ физическая энергія. Мы уже видли, какъ, благодаря попутному втру, онъ вошелъ въ портсмутскую гавань прежде парохода, а вошелъ онъ въ гавань не отъ боязни преслдованія, а отъ очень простой причины — отъ голоду.

Выйдя на берегъ, онъ прямо отправился въ первую гостиницу и потребовалъ хлба, сыра и пива. Но когда пришлось разсчитываться, у него не оказалось денегъ. ‘Я заплачу, когда приду съ моря’, сказалъ онъ очень хладнокровно. Но хозяинъ иначе смотрлъ на вещи, схватилъ его за шиворотъ, Дэвидъ отбросилъ его на нсколько шаговъ. За этимъ послдовала драка, и на шумъ, между прочими, прибжалъ морской офицеръ, вербовавшій охотниковъ въ матросы. Въ поступк Дэвида не было ничего неприличнаго для честнаго матроса, и потому офицеръ, разобравъ въ чемъ дло, заплатилъ долгъ Дэвида, отведя его въ сторону, спросилъ: не хочетъ ли онъ поступить на корабль Коршунъ, гд онъ служилъ вторымъ лейтенантомъ.

Дэвидъ отвчалъ: ‘Съ великимъ удовольствіемъ’, но просилъ, нельзя ли его назначить марсовымъ. ‘Какъ бы не такъ! воскликнулъ офицеръ:— вы вс лзете въ марсовые. Вслдъ за этимъ онъ сдлалъ ему маленькій экзаменъ въ матросскомъ дл, и Дэвидъ отлично отвчалъ на вс его вопросы. ‘Ты немного старъ, замтилъ лейтенантъ: — но настоящій, опытный морякъ.’ Такимъ образомъ, прежде чмъ Гринъ началъ розыскивать его по городу, Дэвидъ былъ уже на корабл въ спитгедскомъ рейд.

Никто лучше не играетъ своей роли, какъ нкоторые сумасшедшіе. Такъ и Дэвидъ, несмотря на свои сорокъ-пять лтъ, очень удовлетворительно исполнялъ должность матроса, море сдлало ему много пользы въ нкоторыхъ отношеніяхъ. Между нимъ и прошедшимъ возвышалась какая-то интеллектуальная китайская стна, но кром памяти, его умственныя способности стали замчательнымъ образомъ развиваться. Конечно, товарищи его скоро открыли въ немъ этотъ недостатокъ, прозвали его Нжный Били и начали-было подымать его на смхъ, но мало по молу онъ съумлъ снискать ихъ уваженіе. Онъ былъ такой добрый, смирный, ни съ кмъ не ссорился и отдавалъ всегда другимъ свою порцію грога. Однажды онъ выказалъ никмъ неожиданное милосердіе. Былъ штиль, корабль едва колыхался на гладкой поверхности моря, работы не было никакой и весь экипажъ не зналъ, что ему длать. Одинъ матросъ игралъ на скрипк, другой писалъ письмо къ своей возлюбленной, третій свистлъ, четвертый билъ веревкой мухъ. Это послднее препровожденіе времени не поправилось бдному Били. Онъ протянулъ свою длинную руку и отвелъ ударъ.

— Что съ тобой? Зачмъ ты мн мшаешь? воскликнулъ матросъ.

— Ты не долженъ это длать, торжественно произнесъ Били, устремивъ на него свои большіе, мутные глаза.

— Убирайся къ чорту, отвчалъ тотъ, хлыстнувъ его веревкой. Били и не обратилъ вниманіе на этотъ ударъ: кожа его стала безчувственна съ тхъ поръ, когда онъ потерялъ разсудокъ. Джакъ продолжалъ свои продлки съ мухами, при общемъ смх всхъ матросовъ, которые постоянно смялись надъ всмъ, что длалъ или говорилъ Били. Дэвидъ нсколько времени стоялъ какъ бы пораженный и съ недоумніемъ смотрлъ на убійство бдныхъ мухъ. Наконецъ у него какъ будто блеснула въ голов идея, онъ быстро подошелъ къ Джаву, схватилъ его за горло и колна, приподнялъ надъ головою и непремнно бросилъ бы въ воду, еслибъ нсколько матросовъ не удержали его и не спасли несчастнаго Джака. Они хотли-было связать Дэвида по рукамъ и ногамъ, но оказалось, что онъ былъ тихъ и смиренъ, какъ овечка, поэтому они удовольствовались однимъ выговоромъ. Вскор на палубу явился молоденькій юнга, Джорджи Вайтъ, котораго Дэвидъ звалъ всегда главнымъ командиромъ. Онъ подошелъ къ нему и очень важнымъ, грознымъ голосомъ сказалъ: какъ онъ смлъ такъ поступить съ Джакомъ?

— Милый мой, отвчалъ смиренно Били: — онъ убивалъ божьихъ созданій безо всякой жалости, потому я обязанъ былъ заступиться за нихъ.

Эти простыя, безхитростныя слова были сначала встрчены громкимъ хохотомъ, но вскор вс задумались, дйствительно ли виноватъ Били.

— Ну, сказалъ одинъ матросъ:— вроятно, и для мухъ жизнь утшеніе.

Нсколько другихъ выразили свое сочувствіе Били, и объявили, что подломъ вору и мука: зачмъ дуракъ Джакъ не слушался, когда ему говорили умные люди.

Съ этихъ поръ, товарищи стали еще боле любить Били и не такъ часто надъ нимъ смялись.

Случилось такъ, что капитанъ Коршуна былъ двоюродный братъ жены Дэвида — Реджинальдъ Базалгетъ. Двадцать лтъ тому назадъ, когда капитанъ былъ еще ребёнкомъ, они были большіе друзья, но потомъ очень рдко кидались, все же удивительно, что онъ не узналъ Дэвида на своемъ же корабл. Этому, однако, способствовали дв причины. Вопервыхъ, когда умъ человка обращенъ въ одну сторону, онъ теряетъ способность глядть въ другую, а капитану Базалгету было сказано, что Додъ долженъ находиться на купеческомъ корабл, идущемъ въ Индію. Вовторыхъ, умопомшательство ужасно измняетъ выраженіе лица, а капитану корабля не время всматриваться въ лицо своихъ матросовъ, которыхъ онъ видитъ только въ масс на перекличк или въ работ. Самое же худшее было то, что мистриссъ Додъ не знала, что Дэвидъ прозвалъ себя Вильямомъ Томсономъ. Поэтому Вильямъ Томсонъ находился своей собственной персоной на корабл, а капитанъ, который очень любилъ и уважалъ мистриссъ Додъ, искалъ его на всхъ встрчныхъ купеческихъ корабляхъ, позволяя себ при этомъ даже многія вольности. Въ одной изъ такихъ экспедицій на чужіе корабли участвовалъ и самъ Вильямъ Томсонъ. Онъ слышалъ имя Дэвида Дода, слышалъ разсказъ о его исчезновеніи, но даже самое это имя было ему совершенною новостью. Однако возвратившись на корабль, онъ очень хорошо все помнилъ и передалъ Джорджу Вайту, что они здили искать какого-то Дэвида Дода.

Въ середин лта, Коршунъ бросилъ якорь у одного изъ острововъ Южнаго океана и послалъ на берегъ лодку за плодами. Между матросами находились Били и Джорджъ Вайтъ, послдній пошелъ купаться, а Били, сидя на берегу, съ любовью смотрлъ на него. Море было совершенно тихо, но мальчикъ далеко зашелъ и такъ долго купался, что у него сдлались въ ногахъ судороги. Онъ началъ громко звать на помощь. Товарищи побжали къ нему, но лодка отстояла на полумили, и потому прежде всхъ явился на помощь Били. Онъ схватилъ Джорджи въ ту минуту, когда уже несчастный мальчикъ окончательно тонулъ и, взваливъ его на плеча, поплылъ къ берегу. Между тмъ матросы достигли лодки и поспшно гребли къ нимъ на встрчу. Оттого ли, что Били часто весь погружался въ воду, или оттого, что Джорджи страшно сжималъ его горло — но невдалек уже отъ берега, онъ вдругъ вскрикнулъ, быстро повернулся на спину и черезъ минуту пошелъ ко дну. Джорджи сталъ кричать изо всей силы, едва поддерживаясь на вод, лодка вскор подобрала его и вода въ этомъ мст была такъ прозрачна, что матросы видли, какъ Били лежалъ неподвижно на дн. Они вытащили его крюкомъ, но лицо его было покрыто смертной блдностью и глаза неподвижны.

Боясь, что уже все кончено, они поспшно раздли его, стали оттирать, завернули въ простыню, развели огонь подл него, но вс ихъ усилія возвратить его къ жизни были тщетны.

Тогда они снова одли его трупъ и, положивъ въ лодку, покрыли флагомъ. Грустно возвращались они на корабль, на всхъ лицахъ было видно горе, а бдный Джорджи громко плакалъ.

Трупъ былъ внесенъ на палубу и лицо было открыто, точь-въ-точь какъ видла во сн мистриссъ Додъ. Докторъ осмотрлъ утопленника и объявилъ, что въ немъ нтъ никакихъ слдовъ жизни. Тотчасъ донесли капитану о скоропостижной смерти Вильяма Томсона и онъ приказалъ похоронить его на другое утро. Тогда бднаго приготовили къ морскому погребенію, то-есть его раздли и зашили въ койку, привязавъ два ядра къ ногамъ. Такъ лежалъ всю ночь бдный Дэвидъ Додъ, покрытый англійскимъ флагомъ, дожидаясь своей холодной могилы.

Я не знаю, поразила ли кого изъ моихъ читателей, роковая катастрофа, но я долженъ напомнить имъ, что даже Эдуардъ Додъ готовился воспрепятствовать браку Альфреда и Джуліи, если отцу его приключится какое несчастіе по милости Альфреда, неосторожно бжавшаго съ нимъ изъ Дрейтон-Гауза.

LII.
Процесъ.

Изучая близко моихъ ближнихъ, я пришелъ къ тому убжденію, что многіе образованные люди полагаютъ, что процесъ начинается въ суд. Это совершенно неврно. Многіе процесы обсуждаются спеціальными адвокатами и стряпчими и вовсе не попадаютъ на разсмотрніе суда, и такъ-какъ подобный поединокъ имлъ мсто въ дл Гарди противъ Гарди, то не мшаетъ сначала сказать нсколько объясиительныхъ словъ. Тяжущіеся являются въ судъ только для ршенія такого дла, когда об стороны прямо уличаютъ другъ друга во лжи. Къ этому результату тяжущіеся приходятъ согласно правиламъ о тяжб: 1) Каждый пунктъ въ показаніи противника долженъ быть или прямо отвергнутъ, или принятъ, или обойденъ, т.-е. нейтрализированъ новымъ показаніемъ. 2) Истецъ не долженъ ничего показывать, что не составляло бы законнаго основанія для судебнаго иска. 3) Отвтчикъ не долженъ ничего показывать, что, въ случа истинности показанія, не уничтожало бы иска. Эти правила устраняютъ въ большой мр вс недостатки и ошибки, которыми такъ часто уродуются судебные аргументы. Всякое нарушеніе этихъ правилъ даетъ право тяжущимся отводить, то-есть объявлять недйствительными (demur) вс т пункты исковой или защитительной просьбы, въ которыхъ эти правила нарушаются, такъ что стряпчіе, разобравъ дло въ общемъ присутствіи, въ случа, если жалоба справедлива, уничтожаютъ, пожалуй, весь искъ. Такимъ образомъ дло часто и кончается, суды избавлены отъ лишняго труда, а тяжущіеся отъ издержекъ по веденію процеса.

Дло Гарди противъ Гарди, какъ намъ уже извстно, началось съ того, что стряпчій истца представилъ отвтчику вызовъ къ суду, стряпчій отвтчика отвчалъ согласіемъ и тогда открылась борьба на бумаг. Прежде всего Альфредъ Гарди, чрезъ посредство своего стряпчаго, представилъ: ‘Декларацію’. Она была написана младшимъ адвокатомъ Гарро и заключала въ себ слдующее:

Мидлсексъ. Такого-то числа и года.

Альфредъ Гарди, чрезъ посредство Джона Комптона, стряпчаго, вчинаетъ искъ на Томаса Гарди, за нападеніе, произведенное отвтчикомъ на его особу, преданіе его въ руки другаго человка, и слдовавшее за тмъ заключеніе на продолжительное время въ дом для умалишенныхъ, что причинило истцу много страданій умственныхъ и физическихъ, сдлало его неспособнымъ вести свои дла, и тмъ принесло ему матеріальный вредъ.

Истецъ требуетъ 5,000 ф. за протори и убытки.

Мистеръ Комптонъ передалъ копію съ этой деклараціи Альфреду, увряя его, что это — образцовое произведеніе.

— Какъ, воскликнулъ послдній: — это и все, что я вытерплъ по милости моихъ подлыхъ враговъ? Да это написано льдомъ?

Комптонъ объяснилъ, что это — только основаніе дла, а адвокатъ въ суд разукраситъ разсказъ, сколько будетъ угодно Альфреду.

Отвтчикъ возражалъ на декларацію слдующими тремя доводами:

На основаніи статута 8 и 9, Викторіи, гл. 100, cm. 105.

1) Отвтчикъ, чрезъ посредство Джорджа Гитфильда, стряпчаго, симъ свидтельствуетъ о своей невинности.

2) И для второго довода защиты, отвтчикъ приводитъ фактъ, что во время предполагаемаго заклоченія истца, онъ находился въ умопомшательств и, слдовательно, не былъ въ состояніи заботиться о себ, а нуждался въ приличномъ лиц, которое бы пеклось о немъ и содержало его, было недостойно, неприлично и опасно оставить его на свобод, посему отвтчикъ, находясь въ близкомъ родств съ истцомъ, его роднымъ племянникомъ, и потому имя право распорядиться о взятіи истца подъ должный присмотръ, дйствительно приказалъ взять истца и содержать его въ должномъ попеченіи и пр. и проч.

Третій доводъ былъ самый сильный, но онъ слишкомъ длиненъ, чтобъ его привести цликомъ, онъ состоялъ въ томъ, что такъ-какъ истецъ и до, и въ самое то время, когда и проч. велъ себя какъ умопомшанный и проч. и два свидтельства о его умопомшательств были выданы лицами, имющими право по статуту выдавать подобныя свидтельства, и отвтчикъ, бывъ увренъ и вря bona fide, въ истинность этихъ свидтельствъ, то и проч. и проч.

Первый изъ этихъ доводовъ былъ пустою формальностью.

Второй прямо противорчилъ обвиненію, и, слдовательно, длалъ процссъ неизбжнымъ, чего и жаждалъ истецъ.

Третій, напротивъ, заставилъ Джона Комптона насупить брови.

— Скверный, очень скверный доводъ, сказалъ онъ Альфреду:— чистая западня. Если мы начнемъ тягаться противъ этого довода, то наше дло ясно проиграно, ибо мы не можемъ отрицать законности свидтельствъ, а подлый пунктъ такъ хорошо составленъ, что придраться почти не къ чему, и нельзя отвести его. Кользъ, кто составлялъ имъ эти доводы?

— Мистеръ Кольвинъ, сэръ.

— Запишите его имя, надо будетъ его пригласить въ подобномъ дл.

Альфредъ былъ, пораженъ: онъ думалъ, что побда будетъ самая легкая, всегдашняя надежда тяжущихся, но которая очень рдко сбывается. Стряпчіе и адвокаты борятся жестоко и долго, прежде чмъ уступить побду противнику. Доводы Гарди послали къ Гаро, онъ отвчалъ, что былъ одинъ только способъ: вовсе не принимать третьяго пункта. Такъ и сдлали. Истецъ отвчалъ, что — ‘вчинаетъ тяжбу по первымъ двумъ пунктамъ, а третій считаетъ недйствительнымъ’. Отвтчикъ возразилъ, что онъ дйствителенъ, и такимъ образомъ дло Гарди противъ Гарди раздлилось на два особыя юридическія дла: первое — вопросъ о форм, подлежащій разсмотрнію судей, и второе — собственно процесъ, подлежащій суду присяжныхъ. Излишне, кажется, говорить, что если истецъ выиграетъ одно дло, а отвтчикъ другое, то весь процесъ Гарди противъ Гарди будетъ выигранъ отвтчикомъ.

Отлагая до времени разсказъ о судьб юридическаго вопроса, я теперь покажу читателямъ, какъ господа Гитфильды ухитрялись отсрочивать отъ одной сессіи до другой судебное разбирательство передъ присяжными.

По теоріи, каждый англійскій гражданинъ иметъ право требовать суда своихъ равныхъ, но въ сущности въ каждомъ суд засдаютъ пять джентльмэновъ, и каждый изъ ниіхъ иметъ власть, основываясь на преседентахъ, отказать ему въ суд присяжныхъ, простой отсрочкой отъ одной сессіи до другой, до тхъ поръ, пока одинъ изъ тяжущихся не умретъ, и дло, если оно личное, не уничтожится само собою.

Господа Гитфильдъ начали неудачно эту игру, которую я позволю себ назвать:

Подлой системой проволочекъ (*)

{(*) Мы здсь считаемъ нужнымъ замтить, что, вроятно, Чарльсъ Ридъ въ своемъ описаніи процеса Гарди противъ Гарди, потому представилъ въ такихъ черныхъ краскахъ англійское судопроизводство, что онъ незнакомъ съ ходомъ подобныхъ процесовъ въ другихъ странахъ. Его пугаютъ вс злоупотребленія и особливо ужасная система проволочекъ, встрчающіяся въ Англіи, но, конечно, онъ взглянулъ бы на нихъ совершенно съ иной, розовой точки зрнія, еслибъ ему показать, напримръ, вс прелести нашего русскаго судопроизводства. Къ тому же эта сатира во многихъ чертахъ преувеличена, хотя и съ доброю цлью возбудить въ общественномъ мнніи Англіи сочувствіе къ дальнйшимъ судебнымъ реформамъ. Поэтому русскій читатель, мало знакомый съ англійскимъ судопроизводствомъ, не долженъ составлять себ мнніе о немъ на основаніи этой юмористической, остроумной, но невсегда врной картины.}.

Они просили у одного изъ судей, мсяцъ времени на составленіе возраженія. Мистеръ Комптонъ лично воспротивился этому, и выказалъ всю нелпость требованія. Судья далъ имъ только сроку на четыре дня. Когда, наконецъ, доводы отвтчика были представлены и тяжба принята истцомъ, мистеръ Комптонъ сталъ всми силами торопить судебное разбирательство и наконецъ было назначено представить дло Гарди противъ Гарди въ ноябрскую сессію. За нсколько дней до срока, господа Гитфильдъ просили у одного изъ младшихъ судей отсрочки, на томъ основаніи, что одинъ изъ главнйшихъ свидтелей не могъ явиться въ судъ. Эта просьба была подтверждена клятвеннымъ показаніемъ стряпчаго о томъ, что мистеръ Спирсъ писалъ ему изъ Булони, что съ нимъ случилось несчастье на желзной дорог, и онъ не можетъ пріхать въ Англію ране мсяца. Одинъ почтенный французскій докторъ подтвердилъ это показаніе свидтельствомъ о болзни мистера Спирса. Комптонъ, конечно, противился отсрочк, но судья и слышать его не хотлъ, дло было отложено до слдующей сессіи. Альфредъ принялъ это извстіе очень смиренно и ршился ждать терпливо, но докторъ Самсонъ выходилъ изъ себя и приписывалъ это все систем тайныхъ трибуналовъ. ‘Вы посмотрите, говорилъ онъ: — какъ люди тотчасъ измняются, лишь только ихъ не освщаетъ свтъ гласности. Какой англійскій судья въ открытомъ суд, передъ глазами стенографовъ, позволилъ бы какому-нибудь Джаку клятвою подтверждать справедливость показанія какого-нибудь Динля. Спирсъ не подтверждалъ клятвою своего показанія, онъ ничего и не показывалъ, а Гитфильдъ клялся въ справедливости какой-то сплетни. Оба они лжецы и обманщики. Я готовъ держать десять фунтовъ противъ однаго шиллинга, что Спирсъ здоровъ какъ я.

Мистеръ Комптонъ напомнилъ ему очень хладнокровно, что они имли прямое доказательство факта — свидтельство французскаго доктора.

— Медицинское свидтельство! воскликнулъ въ изумленіи Самсонъ.— Да, милостивый государь, медицинское свидтельство — такая же продажная вещь, какъ совсть стряпчаго. Дайте мн гинею, и я тотчасъ подъ клятвою докажу, что вы больны, ранены или убиты.

— Ну, докторъ, не удаляйтесь отъ своего предмета, вы сказали, что готовы держать пари десять фунтовъ противъ шиллинга, что Спирсъ совершенно здоровъ. Идетъ?

— Хорошо.

— Какъже вы узнаете?

— Какъ? Да черезъ полицію.

Въ тотъ же день онъ написалъ булонскому префекту и черезъ четыре дня получилъ отвтъ, въ которомъ префектъ извщалъ его, что на желзной дорог не было никакого несчастія, что англійскій подданный Спирсъ дйствительно ушибъ себ ногу выходя изъ вагона, шесть недль толу назадъ, и вслдствіе этого просидлъ нсколько дней дома, но что онъ уже давно совершенно оправился, выходитъ изъ дома и даже здилъ въ Парижъ.

Прочитавъ это письмо, Комптонъ молча подалъ Самсону шиллингъ, но тотъ отказался взять его.

— Ложь была очевидная, сказалъ онъ:— только судья не хотлъ этого видть, а стряпчій не могъ, ибо они всю свою жизнь занимаются подобными продлками.

Наступила слдующая сессія. Мистеръ Комптонъ призвалъ къ суду свидтелей и сдлалъ вс остальныя распоряженія. Альфредъ пріхалъ изъ Оксфорда въ полной увренности, что, наконецъ, двнадцать честныхъ согражданъ снимутъ съ него позорное пятно, тяготющее на немъ. Но вотъ одно дло перевели впередъ, другое, потомъ третье, такъ что снова проволочили время почти до окончанія сессіи. Тогда господа Гитфильдъ снова просили отсрочки у другаго судьи, на основаніи болзни Ричарда Гарди, отца Альфреда и одного изъ вижнйшихъ свидтелей. Конечно, какъ слдовало, были представлепы и докторское свидтельство и письмо Гарди.

Комптонъ представилъ возраженія, и къ счастью, эготъ судья былъ честный, благородный юристъ, ненавидящій вс сутяжничьи штучки. Онъ выслушалъ обоихъ стряпчихъ и объявилъ, что несогласенъ на отсрочку, особливо какъ уже дана отвтчику одна отсрочка, очень подозрительная, несмотря на клятвенное показаніе.

— Вы знаете, мистеръ Гитфильдъ, прибавилъ онъ:— что въ подобныхъ случаяхъ присяжные ршаютъ дло на основаніи показаній истца и его поведенія при противномъ допрос. Я полагаю, было бы несправедливо и негуманно держать доле въ неизвстности истца, который все это время несетъ на себ непріятныя послдствія гражданской смерти. Что же касается Ричарда Гарди, то вы можете послалъ коммиссію отобрать у него показанія.

Комптонъ схватился съ жаромъ за этотъ планъ, коммиссія была назначена, но пока она мшкала, мистеръ Гитфильдъ отправился къ другому судь и представилъ невозможность явиться въ судъ новому свидтелю, Пегги Блакъ. Эта наивная барышня удостовряла подъ клятвою, что она ухаживаетъ за больными дтьми ея умершей сестры. При этомъ письм было приложено свидтельство доктора о томъ, что у дтей скарлатинъ. Комптонъ тотчасъ представилъ свое опроверженіе.

— Намъ не дтей нужно въ свидтели, а Пегги Блакъ, сказалъ онъ:— и мы не намрены отлагать процеса потому, что одинъ изъ вашихъ свидтелей предпочитаетъ няньчиться за чужими дтьми, чмъ явиться въ судъ.

Судья вполн съ нимъ согласился и отказалъ въ просьб Гитфильду.

Но стряпчій не сдавался и въ ту же минуту послалъ слдующую телеграму Пегги:

‘Вы должны сами имть скарлатинъ, телеграфируйте объ этомъ тотчасъ, свидтельство вышлете по почт.’

Пегги исполнила немедленно приказаніе. Теперь, повидимому, было трудне взяться за дло: четверо изъ пяти судей знали уже игру отвтчика, но мистеръ Гитфильдъ прямо отправился въ Вестминстеръ въ главному судь, который не зналъ ничего о прежнихъ его продлкахъ. Комптонъ послалъ въ судъ адвоката, но судья уже уходилъ и его стоя выслушалъ. Адвокатъ Комптона, кром того, не довольно энергично принялся за дло, впрочемъ, какъ ему было и нападать на проволочки, которыя адвокатамъ и стряпчимъ приносятъ лучшій доходъ, какъ докторамъ продолжительныя болзни? Отсрочка была выдана.

Альфредъ проклялъ всхъ и все, между прочимъ и свою безумную увренность, что человку, обвиненному въ умопомшательств, дозволятъ себя оправдать въ суд. Комптонъ прехладнокровно понюхалъ табаку, а Самсонъ прибгнулъ снова къ гласности. Онъ нависалъ въ газеты длинное письмо, въ которомъ безбоязненно громилъ подлую систему проволочекъ, выказавшую вс свои прелести въ дл Гарди противъ Гарди. Статья эта кончалась слдующими пламенными строками:

‘Этотъ англичанинъ тягается нетолько за протори и убытки, но для возстановленія потерянныхъ имъ правъ, которыя дороже всякихъ денегъ. Эти права, которыя у него беззаконно отняли, суть — право ходить днемъ по улицамъ и дорогамъ своего отечества, не боясь быть захваченнымъ какъ негръ или собака, право быть въ обществ, право выработывать себ кусокъ хлба, наконецъ, право быть человкомъ, ибо сумасшедшій все равно что животное въ глазахъ общества и закона, а человкъ, котораго выдаютъ за сумасшедшаго, до тхъ поръ не признается здоровымъ, пока не провозгласятъ этого присяжные.

‘Обращаюсь къ вамъ, господа, неужели такой истецъ не святъ въ глазахъ всхъ добрыхъ людей? Онъ нетолько истецъ, но вмст съ тмъ и отвтчикъ. Его ставка страшно велика въ сравненіи съ ставкой настоящаго отвтчика. Господа, отложить въ четвертый разъ разсмотрніе этого дла было бы оскорбленіемъ божескаго правосудія, издвательствомъ надъ человческимъ несчастіемъ и нареканіемъ здравому смыслу Англіи.’

Вы видите, докторъ не пожаллъ словъ, и Альфредъ, читая его статью, невольно прослезился.

— Добрый другъ, воскликнулъ онъ: — мало найдешь такихъ людей, какъ вы! Для умственныхъ уродовъ, безсознательно поддерживающихъ моихъ враговъ, дло Гарди противъ Гарди — только семейная скандальная распря. Parvis omnia parva.

Мистеръ Комптонъ также прочелъ статью Самсона, и сказалъ себ въ глубин своей души: Боже, спаси насъ отъ нашихъ друзей! Этого довольно, чтобъ заставить вс суды въ Англіи вовсе отказаться разбирать это дло.

Дйствительно, краснорчіе Самсона ни къ чему не послужило: въ слдующую сессію снова представили свидтельства и клятвенныя показанія о болзни на этотъ разъ опять мистера Спирса. Онъ свидтельствовалъ, что пріхалъ изъ Франціи нарочно для суда, но завернувъ въ Балисъ, неожиданно заболлъ. На основаніи этого судья, несмотря на вс опроверженія Комптона, отложилъ дло до лтней сессіи. Настала и эта сессія, роковой день приближался. Мистеру Гитфильду удалось еще выиграть время, переведя дло изъ Вестминстера въ Лондонъ. Наконецъ, дло было представлено, судъ собрался, вс причастные къ длу, защитники и свидтели толпились въ зал засданія. До окончанія срока сессіи оставалось цлыхъ два дня, чего изъ рукъ вонъ было довольно для самаго обстоятельнаго обсужденія дла.

Вс ждали съ нетерпніемъ открытія засданія, какъ вдругъ влетаетъ въ залу Самсонъ.

— Опять затвается какая-то гадость! воскликнулъ онъ, подбгая къ Комптону: — я вчера вечеромъ былъ въ нижней палат я видлъ, какъ адвокатъ отвтчика шептался съ судьей.

— Вздоръ, отвчалъ Комптонъ: — смшно даже такъ подозрвать. Неужели вы думаете, имъ не о чемъ другомъ говорить, какъ о дл Гарди противъ Гарди.

— Добрйшій мой, сынъ обдалъ вчера съ одинъ изъ помощниковъ Гитфильда, и тотъ выболталъ ему, что наше дло не пойдетъ сегодня. Вотъ теперь и сообразите эти два показанія.

— Дло пойдетъ, и сію минуту, отвчалъ самоувренно мистера. Комптонъ. Дйствительно, минутъ черезъ пять явился судья, но прежде чмъ ссть на свое мсто и открыть засданіе, она. сказалъ слдующую серьёзную рчь:

‘Я слышу, что на разсмотрніе этого дла потребуется три дня, а мы имемъ передъ собою только два. Было бы неловко оставить дло неоконченнымъ, а я долженъ хать посл-завтра, потому оно должно быть отложено, человкъ не можетъ сдлать боле своихъ силъ’.

Адвокатъ истца представилъ-было слабыя возраженія, но нечего било длать, пришлось покориться: слдующее дло на очереди касалось денегъ, а не принциповъ, и потому вс взялись за него съ удивительною энергіею. Никогда лягушки не прыгали съ такой быстротою въ грязную канаву, какъ эти мелкіе люди отскочили отъ великаго дла, къ такому же мелкому, какъ они сами. Альфредъ поспшно выбжалъ изъ суда, онъ не могъ скрыть своихъ слезъ, которыя струились по его щекамъ. Какое жестокое, несправедливое дло — дать собраться всмъ свидтелямъ въ судъ, заставить тяжущихся сдлать огромныя издержки, и потомъ объявить, что двухъ дней мало на обсужденіе дла.

‘Да я бы скоре день и ночь ршился сидть въ суд’, думалъ Альфредъ: ‘чмъ продлить агонію несчастнаго, оскорбленнаго человка еще на нсколько мсяцевъ’. Посл этого онъ горячо помолился за упокой мистера Гитфильда, столь искуснаго, по его мннію, въ проволочкахъ, что одна только его смерть могла возвратить ему право всякаго англичанина быть судиму своими равными. Онъ возвратился въ Оксфордъ съ отчаяніемъ въ сердц.

Что касается до Самсона, то онъ былъ взбшенъ до крайности, и снова хотлъ прибгнуть къ печати, но было на свт созданіе, которое своей нжной ручкой укрощало всю дикую горячность его характера — это была мистриссъ Самсонъ. Она попросила его боле не писать, а поискать лучше какого нибудь члена парламента, который бы взялся представить на усмотрніе палаты это вопіющее дло. Самсонъ узналъ, что былъ между депутатами нкто мистеръ Байтъ, принимавшій дятельное участіе въ комитетахъ по дламъ объ умопомшательств, онъ ршился къ нему обратиться, и написалъ ему письмо, прося свиданія не боле какъ на десять минутъ, для объясненія ему вопіющаго дла объ одномъ несчастномъ человк, заключенномъ незаконнымъ образомъ въ сумасшедшій домъ, и который боле года не можетъ добиться суда. Филантропъ тотчасъ же отвчалъ, слдующей запиской:

‘Мистеръ Байтъ свидтельствуетъ свое почтеніе доктору Самсону и объявляетъ, что ему невозможно вникнуть въ его дло, или назначить ему свиданіе’.

Самсонъ, получивъ это письмо, не столько негодовалъ на мистера Байта, какъ на себя самаго.

— Надулъ же меня своей филантропіею этотъ обманщикъ, восклицалъ онъ въ гнв: — какъ легко сбрасываетъ съ себя это животное маску человколюбія, когда она ему ненужна.

Онъ послалъ записку мистера Байта Альфреду, и тотъ возвратилъ ее съ отмткой на пол: ‘Homunculi quanti sunt!’

Безчестные люди всегда прибгаютъ къ проволочкамъ въ судебныхъ процесахъ, но это не всегда служитъ имъ въ пользу. Эти отсрочки часто даютъ возможность явиться противъ нихъ свидтелямъ, которыхъ они вовсе и не ожидали. Нчто подобное случилось въ октябр и съ Гарди, потому онъ ршился какъ можно скоре поспшить дломъ, даже онъ сталъ сожалть, что давно съ нимъ не покончилъ.

Однажды, возвратившись отъ господь Гитфильдъ, онъ только что слъ за обдъ, какъ въ комнату вдругъ вошелъ какой-то поститель. Это былъ мистеръ Баркинтонъ, или врне Ной Скинеръ.

Нашла коса на камень.

Мистеръ Гарди съ трудомъ скрылъ свое удивленіе и ужасъ, но удержался отъ всякаго восклицанія. Скинеръ отвсилъ ему по обыкновенію раболпный поклонъ, которому странно противорчила торжествующая улыбка, исказившая лицо его. Мистеръ Гарди тотчасъ разглядлъ, что платье на немъ потерто и шляпа взъерошена, видя передъ собой нищаго, онъ ршился твердо отстаивать свои кошелекъ.

— Надюсь, что у моего хозяина все обстоитъ благополучно, началъ Скинеръ вкрадчивымъ голосомъ.

— Да, благодарю васъ, Скинеръ — по крайней мр, что касается до здоровья,

— Трудновато было оттискать васъ, сударь. Услышавъ, что у васъ большой процесъ завязался съ мистеромъ Альфредомъ, и зная, что адвокатомъ у васъ Гитфильдъ, я день за днемъ сторожилъ у его дверей, пока наконецъ не подкараулилъ васъ. Вы не поврите, какъ я обрадовался, когда наконецъ увидлъ васъ съ вашей гордою, достойною осанкой, но я не смлъ заговорить съ вами на улиц — я такое ничтожное твореніе въ сравненіи съ такимъ благороднымъ джентльменомъ, какъ вы.

Все это было очень мило, но мистеръ Гарди тотчасъ почуялъ, что подъ вншнею любезностью Скинера скрывается что-то неладное.

— Любезный мой Скинеръ, отвчалъ онъ, стараясь защититься тмъ же оружіемъ:— неужели вы могли думать, что я въ состояніи отвернуться отъ стараго, врнаго слуги такого, какъ вы? Не хотите-ли выпить со мной стаканъ вина. Разскажите, какъ вы поживали все это время.

Мистеръ Гарди удалился за ширмы, отворилъ дверь и скоро возвратился назадъ съ графиномъ, оставивъ дверь настежь. А въ сосдней комнат, сидла молодая, блокурая женщина, съ длинными рсницами, и чинила рубашку мистера Гарди. Предупредительный баринъ усплъ знаками объяснить, что ей слдуетъ длать, и совтъ былъ очень разсудительный. Потомъ онъ воротился къ гостю, и налилъ ему полный стаканъ. Они выпили очень любезно за здоровье другъ друга. Мистеръ Гарди освдомился, между прочимъ, не можетъ ли онъ быть чмъ полезенъ Скинеру.

— Да, сударь, я очень бденъ, отвчалъ тотъ.

— И я также, между нами будь сказано, произнесъ мистеръ Гарди вполголоса: — вамъ я могу признаться, эти проклятые коммиссары снеслись съ опекунами Альфреда, и я принужденъ былъ выплатить сдланный мною заемъ въ пять тысячъ фунтовъ. Эти проклятые коммиссары всегда стоятъ только за своихъ сумасшедшихъ. Этимъ они совсмъ меня дохали, я пустился въ биржевыя спекуляціи, теперь все мое имущество поставлено на карту. Черезъ мсяцъ судьба моя ршится: я буду вовсе нищій, или у меня будетъ маленькое состояніе.

— О, вамъ повезетъ, сударь, вамъ повезетъ наврно! воскликнулъ Скинеръ одобряющимъ голосомъ:— у васъ голова, не то что у нашего брата. Я вотъ скорёхонько спустилъ все, что имлъ, на этой проклятой бирж, чтобъ ей пусто было. Ни одного шиллинга не осталось изъ тысячи фунтовъ, которые вы мн изволили пожаловать за мою врную службу. Но я увренъ, что вы еще дадите мн случай поправиться, я буду осторожне на этотъ разъ.— И Скинеръ все время зорко слдилъ за впечатлніемъ, какое слова его производятъ на мистера Гарди.— Я бы могъ, пожалуй, обратиться къ другой сторон, прибавилъ онъ будто про себя:— но признаться, мн очень не хотлось бы. А ужь т ничего не пожалли бы, я увренъ.

— Къ какой другой сторон?

— А хоть бы напримръ къ мистриссъ Додъ и мистеру Альфреду, вдь ваше дло будетъ скоро слушаться въ суд и имъ, разумется, было бы пріятно видть меня на лавк свидтелей, а вы сами знаете, если я раскажу судь хотя бы не все, а половину того, что я знаю и видлъ, то пожалуй онъ признаетъ заключеніе мистера Альфреда въ сумасшедшемъ дом за злостный заговоръ съ цлью завладть его имуществомъ.

Мистеръ Гарди внутренно затрепеталъ, но не показалъ виду и поспартански перенесъ ударъ.

— Какъ, сказалъ онъ съ достоинствомъ:— посл всего, что я для васъ сдлалъ, вы поступите такъ подло, что перейдете на сторону моихъ враговъ?

— Никогда, сударь, торжественно произнесъ Скинеръ, и прибавилъ шепотомъ:— разумется, если вы не откажете сдлать бездлицу и для меня.

— Сколько же вы требуете?

— Только еще тысячу фунтовъ, сударь.

— Тысячу фунтовъ!

— Неужели это что-нибудь составитъ для васъ, сударь? Вы такъ богаты, что врно не пожалете такой бездлицы, особенно для такого важнаго дла, каково дло ‘Гарди противъ Гарди’!

— Наконецъ-то вы ясно высказались, сказалъ мистеръ Гарди съ ожесточеніемъ: — это называется вымогательствомъ денегъ съ угрозою. Разв вы не знаете, что ничего нельзя такъ легко доказать и строже наказать, какъ подобныя продлки? Я могу васъ свести въ судъ и тотчасъ засадить въ тюрьму. И намренъ это сдлать.

— Попробуйте, возразилъ прехладнокровно Скинеръ:— а гд же свидтель?

— Тамъ, за ширмою.

Пегги немедленно выступила впередъ съ перомъ въ рукахъ. Скинера это сильно озадачило.

— Я записала слово за словомъ все, что вы говорили, мистеръ Скинеръ, сказала Пегги добродушнымъ голосомъ.— Прикажете сходить за полисменомъ, сударь? прибавила она, обращаясь къ своему барину.

— Да, длать нечего, сказалъ мистеръ Гарди, подумавъ съ минуту:— посл такой неблагодарности и подлости съ его стороны, ему отъ меня нечего ждать пощады,

Пегги набросила на себя шаль.

— Какъ вы это торопитесь, сталъ словно упрашивать Скинеръ:— полисменъ долженъ быть послднимъ доводомъ между старыми пріятелями. Вы думаете засадить меня въ тюрьму, сударь, прибавилъ онъ со злобною улыбкой:— ну, а что-какъ я возьму да разскажу имъ, какъ капитана Дода разбило параличомъ у насъ въ контор, какъ вы у него стащили четырнадцать тысячъ, да забыли внести ихъ въ книги, чтобы ихъ не разобрали вмст съ остальными.

— А этому есть у васъ свидтель, Скинеръ?

— Да, сударь.

— Кто же?

— Ну, хоть ваша совсть на первый разъ, отвчалъ Скинеръ.

— Онъ рехнулся, Пегги, вскричалъ мистеръ Гарди, пожимая плечами, и потомъ прибавилъ, глядя прямо въ лицо Скинеру:— ни съ кмъ не случалось удара у меня въ контор. Ни отъ кого не получалъ я четырнадцати тысячъ. И если вы съ такою баснею пришли сюда домогаться моихъ денегъ, подвергаясь всей строгости закона, то я вамъ говорю, лучше убирайтесь подобру-поздорову, и если вы осмлитесь когда-нибудь повторить эту безсмысленную, позорную клевету, то я васъ упеку туда, гд васъ научатъ, что значитъ презрнному бродяг взводить небылицы на почтеннаго человка, не имя свидтеля, который могъ бы подтвердить его ложныя показанія.

Скиперъ выслушалъ эту громогласную, торжественную выходку, потомъ высунулъ изъ кармана грязный, загорлый палецъ и, слегка толкнувъ имъ подъ-бокъ мистера Гарди, произнесъ съ разстановкой:

— У меня — росписка.

LIII.

Мистеръ Гарди отскочилъ, словно ужаленный.

— А! вскрикнулъ онъ.

— А! повторилъ Скинеръ, совершенно инымъ тономъ — тономъ дерзкаго торжества.

Посл минутнаго молчанія, Гарди презрительно улыбнулся, и съ видимымъ усиліемъ произнесъ:

— Росписка, если таковая была, выброшена въ сорную кучу и пропала. Неужели вы думаете, я это забылъ?

— Не врьте этому, сэръ, отвчалъ Скинеръ: — когда вы отвернулись и прятали въ конторку деньги, я сказалъ себ: ‘Ага! такъ вотъ какая игра’! и сунулъ въ карманъ росписку. Надо признаться, хорошіе мы съ вами мошенники. Я бы не желалъ, чтобъ она это знала. Ну, сэръ, по рукамъ, вамъ гораздо выгодне отплатиться, чмъ быть приговореннымъ по суду.

Тутъ Пегги вмшалась въ разговоръ:

— Мистеръ Скинеръ, будьте разсудительны, сказала она.— Мой баринъ, дйствительно, совершенно обнищалъ.

— Это не причина, чтобъ меня оскорбляли и топтали ногами, произнесъ Скинеръ.

— Покажи мн росписку, и бери вс мои деньги до послдняго гроша, неблагодарная, мстительная ехидна! воскликнулъ Гарди.

— Вздоръ, я не ехидна, а коммерческій человкъ, отвчалъ Скинеръ.— Принесите мн пятьсотъ фунтовъ, тогда вамъ покажу росписку и буду молчать. Но, конечно, за эту цну я не могу вамъ ее отдать.

Наступила минута торжества для Скинера, посл столькихъ лтъ униженія, его бывшій хозяинъ и повелитель сталъ его упрашивать, и умолять, и сжалиться надъ нимъ.

— Я бы, право, лучше желалъ быть простымъ работникомъ, имть женою Пегги, и получать четырнадцать шиллинговъ въ недлю за честную работу, чмъ быть тмъ, что я есть! восклицалъ несчастный банкиръ.

Наконецъ, пришлось согласиться на условія Скинера, и Гарди условился черезъ четыре дня достать деньги, и принести ихъ Скинеру, въ среду, ночью. Мстомъ свиданія они назначили одинъ фонарь, на сверной кенсингтонской дорог. Скинеръ поклонился, и торжественно вышелъ изъ комнаты. Гарди остановился посреди залы, словно прикованный къ земл. Пегги посмотрла, и видя его нахмуренныя на него брови, тотчасъ догадалась, что въ голов его созрла мысль о новомъ преступленіи. Она подошла къ нему и положивъ руку ему на плечо, нжно сказала:

— Ричардъ, право не стоитъ изъ-за такой глупости.

Онъ вздрогнулъ отъ удивленія, что его мысль такъ легко могла быть угадана. Но черезъ секунду онъ оправился, и промычалъ сквозь зубы:

— Да будетъ его кровь на немъ. Я этого не искалъ. Онъ увидитъ, что значитъ доводить до отчаянія Ричарда Гарди.

— Нтъ! нтъ, воскликнула Пегги: — вдь есть другія страны на свт. Зачмъ не собрать все, что у тебя есть, и не бжать за границу? Я за тобою послдую всюду, Ричардъ.

— Молчи. Не вмшивайся не въ свои дла, крикнулъ на нее Гарди.

Она ничего не отвчала, и молча принялась снова нашивать пуговки на рубашки Гарди. Между тмъ, онъ написалъ письмо къ господамъ Гитфильдъ, прося ихъ поторопиться какъ можно скоре съ дломъ Гарди противъ Гарди.

Въ это самое время, невдалек отъ квартиры Гарди, случилось странное, удивительное происшествіе. Скинеръ возвращался домой совершенно торжествующій, какъ вдругъ въ Саквильской улиц онъ неожиданно остановился, и лицо его покрылось мертвою блдностью.

Въ эту самую секунду, укоръ совсти поразилъ его сердце, словно ударъ молніи. Онъ вспомнилъ о миломъ личик Джуліи Додъ, о ея прелестномъ голос, ея очаровательной улыбк, вспомнилъ, какъ она пеклась о его благосостояніи физическомъ и душевномъ, и впервые въ этой грубой натур заговорилъ голосъ совсти. Онъ воротился домой совершенно несчастный, въ груди его происходила страшная нравственная борьба, и это продолжалось во вс четыре дня до свиданія съ Гарди, то раскаяніе брало въ немъ верхъ, то снова скупость. Наконецъ, настала минута свиданія, онъ отправился на назначенное мсто, еще не ршившись какъ поступить. Однако онъ уже сдлалъ одинъ ршительный шагъ: въ эти роковые, тягостные для него дни, онъ написалъ свое завщаніе, и засвидтельствовалъ его у стряпчаго.

Въ немъ онъ оставлялъ все, что имлъ, Джуліи Додъ. Впрочемъ, это былъ дурной знакъ: онъ словно подкупалъ только что проснувшійся въ немъ голосъ совсти.

Ночь была темная, пасмурная, на улицахъ народа было очень мало. Скинеру пришлось ждать нсколько минутъ, и онъ невольно дрожалъ отъ холода, ибо изъ скупости не сшилъ еще себ зимняго пальто. Наконецъ, когда на улиц стало совершенно пусто, Гарди появился изъ сосдняго переулка. Увидвъ его, Скинеръ машинально сунулъ руку за пазуху.

— Я долженъ васъ просить, началъ Гарди: — показать мн прежде всего росписку.

— Конечно, сэръ, отвчалъ Скинеръ: — но не подходите такъ близко, не безпокойтесь, вамъ не удастся ее выхватить изъ моихъ рукъ.

— Вы ужасно подозрительны, замтилъ Гарди, стараясь улыбнуться.

Скиперъ посмотрлъ на него, лицо его было покрыто смертною блдностью.

— Отойдите, сэръ, сказалъ онъ, и когда Гарди исполнилъ его просьбу, онъ вынулъ изъ кармана росписку, и поднесъ ее къ фонарю.

Въ ту же секунду Гарди, выхвативъ изъ рукава кистень, бросился на Скинера съ дикимъ ревомъ, и въ то же мгновеніе отскочилъ съ крикомъ ужаса, ибо Скинеръ очень хладнокровно навелъ на него дуло пистолета, который онъ держалъ спрятаннымъ за пазухою.

— Нтъ, нтъ, Бога-ради не стрляйте, завопилъ Гарди.

— Что! воскликнулъ Скинеръ, наступая на него: — неужели вы воображали, что я пойду на свиданіе съ такимъ разбойникомъ безъ оружія? Ну, давай деньги, или я разнесу тебя на части.

— Нтъ! Нтъ! воскликнулъ Гарди умоляющимъ голосомъ, отступая передъ нимъ.—Скинеръ, бормоталъ онъ: — такъ коммерческіе люди не поступаютъ.

— Давай деньги, слышишь. Брось на землю пятьсотъ фунтовъ, и ступай себ. Помни, пистолетъ двухствольный, я тебя подлеца не застрлю, а разстрляю.

— Я вижу, что такого человка какъ ты провести нельзя, сказалъ Гарди, пробуя затронуть честолюбивую струнку своего бывшаго подчиненнаго: — я не могу достать денегъ прежде субботы, и потому послушайся голоса отчаянія. Прости меня!

— Такъ приходи въ субботу ночью. Да смотри, одинъ, а я приведу съ собою другаго человка, чтобы не умереть курицей въ случа нападенія. Но знайте, сэръ, если вы не отдадите мн денегъ въ назначенную минуту, я васъ уничтожу, погублю, потому что вы, сэръ, неслыханный мошенникъ.

— Я приду.

— Я предамъ тебя мистеру Альфреду и миссъ Додъ.

— Да, говорятъ теб, что я приду.

— Я провозглашу васъ воромъ и разбойникомъ, на бирж.

— Взмилуйся, Скинеръ. Пожалй несчастнаго, хлбомъ котораго ты такъ долго кормился. Я теб говорю, я приду.

— Ну, смотри же, бездльникъ, приходи съ деньгами, произнесъ сердито Скинеръ.

Они молча разошлись, каждый въ свою сторону, но Скинеръ, возвращаясь домой, далъ хорошаго крюка, боясь, чтобъ Гарди не выслдилъ, гд онъ живетъ. Войдя на свой чердакъ, онъ зажегъ спичку и хотлъ-было развести огонь, но вспомнилъ, что онъ задлалъ трубу, чтобъ оттуда не шелъ холодъ, и главное, чтобъ онъ не имлъ соблазна. Поэтому, онъ удовольствовался тмъ, что старательно законопатилъ бумагою вс отверстія въ окн и двери. Но, несмотря на это, Холодъ былъ такъ великъ, что онъ дрожалъ всмъ тломъ, и сталъ уже раздумывать, не нагрть ли ему грлку, въ которую всего шло угля на полпени, какъ вдругъ ему вошла въ голову мысль не длать и этого расхода, а лучше всего посмотрть на свое золото, это тотчасъ его согретъ. Онъ подошелъ къ своей кровати, распоролъ одинъ уголъ матраса, и вытащилъ оттуда мшокъ съ золотомъ. Высыпавъ триста совереновъ на полъ, онъ поставилъ между ними свчку. Вс они блестли, какъ новенькіе, ибо онъ ихъ перетиралъ старой зубной щеткой, каждую недлю.

‘Это лучше всякаго огня’, думалъ онъ: ‘это гретъ сердце, а не одно тло. Он мои собственныя деньги, я не укралъ ихъ, не стащилъ насильно у вора, въ вид подкупа, общавъ за это молчать.’

Тутъ снова заговорилъ въ немъ голосъ совсти.

‘Что я намренъ теперь длать?’ спрашивалъ онъ себя. ‘Ограбить ангела. Четырнадцать тысячъ фунтовъ — вдь ея собственность и я могъ бы ей возвратить ихъ въ одну минуту. Но этотъ проклятый убилъ бы меня за это.’

Потомъ онъ вынулъ изъ кармана свою духовную.

— Это хорошо, разсуждалъ онъ снова:— но что значатъ эти дрянные триста, фунтовъ, когда я хочу ограбить ее на четырнадцать тысячъ? Нтъ, я — подлецъ, мошенникъ.

Чтобъ нсколько облегчить свою совсть, онъ взялъ кусокъ бумаги и написалъ въ нсколькихъ словахъ содержаніе росписки и какъ онъ ее досталъ. Потомъ рука его, словно движимая невидимою силою, начертала слдующія слова: ‘Миссъ Додъ живетъ въ Пемброкской улиц, No 68-й’. И я отнесу ей росписку. Было ли это послдствіемъ ршимости, давно уже гнздившейся въ его голов, или эта ршимость была внезапная — не могу, право, сказать, одно только достоврно, что написавъ эти слова, онъ началъ серьёзно обдумывать, какъ привести ихъ въ исполненіе. Эти мысли имли на него самое благое вліяніе, онъ всталъ и взялъ съ полки книгу ‘Другъ гршника’, данную ему Джуліею. Почитавъ немного, онъ почувствовалъ такой холодъ, что положилъ нсколько углей въ грлку, зажегъ ихъ и поставилъ себ подъ ноги, которыя едва-было не замерзли. Посл этого онъ продолжалъ читать и мало по малу слово божіе и воспоминаніе о доброт Джуліи совершенно расположили его сердце къ доброму длу. Въ то же время ноги его согрлись и онъ вслухъ замтилъ:

— Совсмъ не лишне разводить огонь, надо только согрть ноги, а тло согрвается само собою отъ внутренняго жара.

Наконецъ, доставъ росписку, онъ долго смотрлъ на нее, допрашивая самаго себя, иметъ ли онъ, дйствительно, столько силы чтобы разстаться съ нею. Да, ему казалось, что онъ могъ это сдлать ради нея.

‘Какая она добрая’, думалъ онъ: ‘приходила ко мн каждый день и приносила мн пищу физическую и душевную. И она не просила за это никакого вознагражденія, она не знала, не помышляла, что я могу ей за это чмъ нибудь воздать. Да благословитъ ее Богъ! Да благословитъ ее Богъ! Она была такая добрая, а я, я только платилъ ей жестокостью. И отдай я ей эти четырнадцать тысячъ фунтовъ, она, конечно, не оставитъ меня въ нужд. Вроятно, дастъ мн тысячу и еще поможетъ мн спасти мою бдную душу, а я ее наврно погублю навсегда, если еще разъ встрчусь съ подлецомъ Гарди. Нтъ, я не пойду на свиданіе съ нимъ. Боже, избави меня отъ лукаваго. Я каюсь, Господи, помилуй мя гршнаго.’

И слезы раскаянія, искренняго на сей разъ, потекли по его морщинистымъ щекамъ.

Вскор онъ впалъ въ какое-то тревожное забытье, книга выпала у него изъ рукъ, но ршимость его оставалась неизмнной, черезъ нсколько минутъ онъ очнулся, бросилъ какъ бы послдній взглядъ на росписку и пробормоталъ: ‘Голова ломитъ’, потомъ приподнялся на стул и прошепталъ: ‘Я… поне…су ее… въ Пемброкскую… улицу… завтра… за…а…втр…а!’

LIV.

Гарди досталъ деньги, хотя съ большимъ трудомъ и отправился въ назначенный часъ на свиданіе съ Скинеромъ. Но Скинеръ не явился. Гарди прождалъ часъ-два, по Скинеръ все-таки не пришелъ и Гарди воротился домой въ сильномъ безпокойств. На другой день онъ разсказалъ все Пегги и просилъ ея совта. Та покачала головою и объявила, что, по всей вроятности, Скинеръ разсердился на то, что Гарди хотлъ силою отнять у него росписку.

— Вы, конечно, не услышите теперь о немъ до самаго суда, прибавила она:— а тамъ онъ явится въ судъ и будетъ свидтельствовать противъ васъ. Зачмъ не бжать лучше изъ Англіи?

— Какъ могу я бжать, глупая женщина? отвчалъ Гарди: — мои деньги вс въ биржевыхъ спекуляціяхъ, я ухать не могу. Мн необходимо продолжать игру, бороться до конца. Если же я буду побжденъ и обезчещенъ, то вдь я съумю умереть и разомъ все покончить.

Пегги умоляла его не говорить такихъ ужасныхъ вещей.

— Я была уже въ зданіи суда, сказала она: — чтобъ посмотрть, на что оно походитъ. Тамъ есть большія сни, чрезъ которыя Скинеру надо непремнно пройти, чтобъ попасть въ залу засданій. Дайте мн только пойти въ эти сни съ пятьюстами фунтовъ, и я вамъ общаю, что онъ не скажетъ ни слова противъ васъ. Мы оба пойдемъ: вы съ деньгами, а я съ своимъ женскимъ языкомъ.

Гарди торжественно протянулъ ей руку, объявивъ, что она гораздо умне его.

Мистеръ Гитфильдъ, который съумлъ отсрочить дло Гарди противъ Гарди, шесть разъ, вопреки всмъ усиліямъ Комптона, не могъ ускорить его разсмотрніе, несмотря на содйствіе своего противника. Впродолженіе двухъ недль, дло это все откладывали по той или другой причин, и во все это время, Гарди терзался всми муками неизвстности, о Скинер не било, ни слуха, ни духа. Наконецъ, въ газетахъ было возвщено, что на слдующій день въ суд иметъ быть разсмотрно дло Гарди противъ Гарди.

Свидтели, призванные къ суду обими сторонами, начали собираться къ десяти часамъ. Съ ранняго утра высокая, величественная фигура Ричарда Гарди ходила взадъ и впередъ по громаднымъ снямъ, поджидая, не явится ли Скинеръ. Вс его опасенія сосредоточились на этомъ одномъ предмет, ибо адвокатъ его уврилъ, что если не подвернется что-нибудь неожиданное, то приговоръ будетъ въ пользу Томаса Гарди, если же и нтъ, то протори и убытки будутъ только номинальные.

Въ этотъ знаменитый день должна была ршиться судьба всего дла, ибо пока разсмотрніе самаго процеса въ суд отсрочивалось съ одного срока на другой, юридическій вопросъ, связанный съ нимъ, былъ уже разршенъ судебнымъ порядкомъ. Самъ королевскій адвокатъ, противникъ дла, представилъ его судьямъ на основаніи записки Гарро, и еще съ такимъ искусствомъ, ясностью и краснорчіемъ, которыхъ никогда не достигъ бы Гарро. Садясь на скамью, онъ, однако, презрительно шепнулъ Комптону:

— Это, кажется, вашъ аргументъ.

— Да, и какъ нельзя лучше выраженъ, отвчалъ стряпчій.

— Ну, посмотрите, какъ Саундерсъ разобьетъ его въ пухъ.

Однако, вмсто этого, даже и такой адвокатъ, какъ Саундерсъ былъ разбитъ на всхъ пунктахъ: прежде одинъ судья опровергъ его одинъ изъ его доводовъ, потомъ другой какъ въ пораженіе другому, такъ что за нимъ не осталось ни одного пункта. И когда адвокатъ Альфреда всталъ отвчать Саундерсу, то его даже остановили, потому что, главный судья, большой врагъ Альфреда, отсрочившій столько разъ процесъ, готовился произнести и произнесъ ршеніе слдующаго рода:

‘Мы вс того мннія, что представленный вами третій доводъ защиты недйствителенъ. По обычному праву Англіи, никто не можетъ быть посаженъ въ домъ умалишенныхъ, если онъ въ то же время не дйствительно сумасшедшій. Это правило существуетъ вка и постоянно примнялось. въ суд до послдняго случая въ этомъ род. И оно — очень разумное правило, ибо было бы опасно для личной свободы, еслибъ можно было человка заключить въ сумасшедшій домъ безвозвратно, предоставивъ ему одну только возможность освободиться, доказавъ незаконность формальностей при его заключеніи.

Что же касается до статута, то онъ говоритъ отнюдь не въ пользу этого довода, а противъ него, онъ освобождаетъ отъ отвтственности только тхъ, кто поступаетъ законнымъ образомъ на основаніи приказа о пріем въ домъ умалишенныхъ и докторскихъ свидтельствъ, и это само собою приводитъ насъ къ убжденію, что по смыслу статута тотъ, кто даетъ приказъ, вовсе не освобождается отъ отвтственности’.

Три младшіе судьи выразили таковыя же мннія и привели преседенты, дла Эліота противъ Алена и Андерсона противъ Буроза, также сужденіе лорда Мансфидьда въ одномъ старинномъ дд, названія котораго я не запомню.

Посл всхъ этихъ разсужденій, судъ призналъ истца правымъ и вычеркнулъ изъ защиты третій доводъ. Но это еще ничего не значило въ отношеніи ко всему процесу: часто одна сторона выигрываетъ авангардную стычку, а другая генеральное сраженіе.

Наступилъ наконецъ день и генеральной битвы, но наши влюбленные уже не были одушевлены энергіею и свтлыми надеждами, какъ въ первый разъ, когда они явились въ судъ. Несносныя проволочки и несчастныя обстоятельства, случившіяся въ это время совершенно разстроили ихъ. Альфреда даже не было видно въ зал суда, онъ держалъ экзаменъ въ Оксфорд и наотрзъ отказался явиться въ Вестминстеръ прежде начала судебнаго разбирательства. Онъ даже пересталъ надяться, что его дло когда нибудь будетъ представлено на судъ присяжныхъ. Джулія была въ зал, но грустная, убитая. До нея дошелъ смутный слухъ, всегдашній предвстникъ положительныхъ свдній, что ея отецъ умеръ и похороненъ на одномъ изъ острововъ южнаго океана. Она скрыла этотъ слухъ отъ матери, вопреки совта Эдуарда. Въ одномъ только они оба были согласны, въ невозможности теперь брака Джуліи и Альфреда. Но и въ этомъ отношеніи Джулія просила Эдуарда не быть слишкомъ откровеннымъ и не говорить Альфреду пока ничего. ‘Не надо его безпокоить теперь, говорила она: — а то онъ, пожалуй, ршится съ отчаянія на какую нибудь глупость. Нтъ, онъ долженъ выдержать экзаменъ и выиграть свой процессъ и тогда, ты понимаешь, любая женщина пойдетъ за него замужъ. Когда же онъ женится, то ты, пожалуй, скажи ему, что я сдлала для него все, что могла, отыскивала везд свидтелей и однимъ словомъ била его другомъ, хотя и не могу быть его же….ною.’

Слезы заглушили ея послднія слова.

Кром помощи, оказанной мистеру Комптону въ сбор свидтелей, Джулія каждый день ходила въ судъ, чтобъ посмотрть, какъ тамъ длаются дла и что нравится и что ненравится судьямъ.

Наконецъ наступила роковая минута — герольдъ объявилъ громкимъ голосомъ: ‘Гарди, противъ Гарди’. Джулія искала глазами Альфреда, но его не было. Между тмъ всталъ его адвоката, мистеръ Гарро, и прочитавъ декларацію истца, сказалъ: ‘Отвтчикъ представилъ три защитительные довода: одинъ изъ нихъ есть просто формальность, именно удостовреніе въ невинности, другой уничтоженъ судомъ по его недйствительности, и наконецъ третій, состоящій въ томъ, что по время заключенія истца въ домъ умалишенныхъ, онъ дйствительно страдалъ разстройствомъ умственныхъ способностей. Этотъ вопросъ и составляетъ предметъ настоящей тяжбы’.

Произнеся эти нсколько словъ, Гарро слъ, его дло было кончено: онъ былъ только вторымъ адвокатомъ, и потому приготовился помогать или подсказывать, если нужно, старшему адвокату, мистеру Кользу, котораго Комптонъ выбралъ на томъ основаніи, что никто не умлъ такъ хорошо обращаться къ присяжными, какъ онъ.

Теперь была очередь Кольза. Онъ зналъ очень мало это дло, но по его пріемамъ казалось, что ему были основательно знакомы вс его тонкости. Онъ имлъ огромную практику, былъ нсколько лнивъ, и потому обыкновенно изучалъ дло, которое защищалъ, только въ самомъ суд. Искусный адвокатъ истца всегда начинаетъ очень слабо, вяло, и приберегаетъ все свое краснорчіе, вс свои доводы ко времени отвта адвокату противоположной стороны: такъ поступалъ всегда мистеръ Кользъ, особливо въ длахъ такого рода какъ дло Гарди противъ Гарди, о которомъ онъ долженъ былъ говорить прежде, а познакомиться съ нимъ уже посл. Я замчу только, что съ самаго начала онъ сдлалъ нсколько значительныхъ ошибокъ, но Гарро былъ насторож чтобы подсказывать шопотомъ ему, и Кользъ немедленно поправлялся такъ, что присяжные этого не замчали. Только Саундерсъ улыбался, и Джулія краснла отъ гнва. Къ этому гнву еще присоединялся страхъ, что Альфредъ не являлся. Не случилось ли съ нимъ новаго несчастія!

Приступъ въ рчи мистера Кольза можно разсказать въ двухъ словахъ. Истецъ, но его словамъ, былъ молодой человкъ отличнаго образованія и рдкихъ способностей. Онъ, какъ всегда въ подобныхъ длахъ, былъ наслдникомъ порядочнаго состоянія. Онъ съ успхомъ прошелъ курсъ въ Этон и Оксфорд и никогда никто не сомнвался въ его разсудк, до тхъ поръ, пока онъ вздумалъ жениться и потребовалъ свой капиталъ отъ опекуновъ. Тогда его отецъ, который управлялъ его длами, въ качеств старшаго опекуна, сталъ въ враждебное къ нему отношеніе и началъ искать человка, который бы согласился быть его орудіемъ, такой человкъ скоро отыскался въ лиц его брата, отвтчика въ дл. Этотъ господинъ, какъ будетъ впослдствіи доказано, не видалъ истца боле полугода, но все-таки съ удивительной необдуманностью и жестокостью, подписалъ приказъ о пріем его въ домъ умалишенныхъ. Другаго рода орудія — доктора, которыхъ всякій можетъ достать за деньги, подписали необходимыя свидтельства. Одинъ изъ этихъ докторовъ видалъ истца разъ только въ жизни, и то на пять минутъ, подписалъ же онъ свидтельство по соглашенію съ другимъ докторомъ. Несчастнаго молодаго человка обманомъ поймали въ ловушку, въ самое утро его свадьбы, замтьте — въ самое утро его свадьбы, и ввергли въ самую ужасную изъ тюремъ. Что онъ вынесъ въ этомъ заключеніи — пускай онъ самъ вамъ разскажетъ, ибо мы, имющіе счастіе находиться на свобод и въ обществ разумныхъ людей, не можемъ вполн сознать всю агонію, претерпваемую здоровымъ человкомъ, котораго заперли съ сумасшедшими.

Мы съ своей стороны беремся только доказать здравость его ума, до самой минуты его заключенія и также въ то время, когда была произведена попытка насильственно захватить его вторично по приказу отвтчика. Вмст съ фактами вроятно выяснится и причина его заключенія. Я не обязанъ доказывать, что тутъ были низкія причины: дло отвтчика доказать, что онъ имлъ законныя причины для незаконнаго поступка, и что онъ дйствовалъ разсудительно и осторожно, а не легкомысленно поддался корыстнымъ видамъ другихъ. Если ему удастся это доказать, то протори и убытки могутъ быть уменьшены, но конечно это не можетъ имть вліянія на самый приговоръ: наша главная цль — чтобъ судъ своимъ приговоромъ очистилъ имя нашего кліента отъ незаслуженнаго позора и возвратилъ его обществу. Этого приговора мы вправ требовать, разв только противная сторона докажетъ, что истецъ былъ дйствительно сумасшедшій. Позовите къ показанію Альфреда Гарди.

Съ этими словами Кользъ слъ на скамью.

Одинъ изъ чиновниковъ громко крикнулъ имя Альфреда Гарди, но никто не отвчалъ. Джулія вскочила съ мста и обвела всю залу тревожнымъ взглядомъ. Комптонъ, Гарро и Кользъ пошептались съ минуту и Кользъ, снова вскочивъ, сказалъ:

— Милордъ, я не зналъ, что человкъ, котораго обвиняютъ въ умопомшательств, въ эту самую минуту держитъ экзаменъ на степень въ оксфордскомъ университет.

— Хорошо, произнесъ судья:— но вроятно онъ поспетъ пріхать прежде, чмъ вы кончите свою защиту.

Тугъ снова защитники истца начали шептаться, а ловкій Саундерсъ, адвокатъ отвтчика, всталъ съ видимымъ удовольствіемъ и произнесъ:

— Милордъ, я совершенно понимаю желаніе моего ученаго друга не представлять въ судъ своего главнаго свидтеля.

— Вы ничего не понимаете, воскликнулъ Кользъ.— Позвать мистера Гарингтона.

Мистеръ Гарнигтонъ былъ туторомъ Альфреда въ Этон и свидтельствовалъ о совершенномъ здравіи Альфреда въ школ. За нимъ слдовало множество другихъ свидтелей, которые показали то же самое, такимъ образомъ било доказано, что Альфредъ былъ въ здравомъ ум до самаго его заключенія. Потомъ приступили къ отобранію свидтельствъ людей, видвшихъ Альфреда въ день его заключенія и во время самаго заключенія. Петерсонъ клялся, что Альфредъ говорилъ съ нимъ совершенно здраво въ утро роковаго дня. Адвокатъ отвтчика, думая ослабить это показаніе, приступилъ къ переспросу, но это только усилило доказательство, ибо Петерсонъ признался, что онъ разсорился съ Альфредомъ. Посл него Джайльсъ и Ганна, теперь мужъ и жена, свидтельствовали о совершенномъ здравіи Альфреда во все время его пребыванія въ сильвертонскомъ сумасшедшемъ дом. Мистеръ Саундерсъ замтилъ, что оба эти свидтеля были не въ хорошихъ отношеніяхъ съ Банеромъ, и Альфредъ давалъ имъ денегъ посл своего освобожденія, но Джайльсъ и Ганна отвчали, что эти деньги Альфредъ имъ далъ изъ одной только благодарности.

Вслдъ за этимъ наступила пауза: судья отправился завтракать, около этого же времени получена телеграмма отъ Альфреда, что онъ детъ съ скорымъ поздомъ. Это извстіе обрадовало и огорчило его защитниковъ: они надялись, что онъ явится ране, ибо неявка истца могла теперь произвести очень дурное впечатлніе на присяжныхъ. Судья, вроятно по доброт душевной, завтракалъ очень долго. Каждая минута была дорога для Комптона и Джуліи, которые находились въ страшномъ безпокойств. Ричардъ Гарди былъ точно въ такомъ же положеніи съ самаго утра, онъ не входилъ въ залу, но стоялъ въ сняхъ, ожидая все Скинера. Его страхъ былъ совершенно основательный, ибо Джулія разсказала Грину о мистер Баркинтон, и тотъ, убдясь вполн, что это долженъ быть житель Баркинтона, знающій все о четырнадцати тысячахъ, пустилъ въ дло всхъ своихъ сыщиковъ и день и ночь шарилъ по всему Лондону, отыскивая мистера Баркинтона.

Наконецъ, судья воротился въ залу и дло снова началось. Кользъ былъ обязанъ выставить сразу свои резервы и позвалъ Самсона. Скучные дебаты тотчасъ превратились въ самые веселые. Презрніе, съ которымъ Самсонъ, самъ докторъ, отзывался о доктор Вичерли, мистер Спирс и медицинскихъ свидтельствахъ вообще, было такъ забавно, что вс присутствующіе хохотали до упада. Точно такъ же было интересно послушать, какъ ловко вывертывался Самсонъ при переспрос его Саундерсомъ. Судья посл этого самъ предложилъ ему нсколько вопросовъ и кончилъ замчаніемъ, очень удивившимъ всхъ присутствовавшихъ докторовъ:

— Мн очень хорошо извстно, сэръ, что вы главнымъ образомъ способствовали реакціи противъ кровопусканія.

Особую силу свидтельству Самсона придавало то обстоятельство, что онъ видлъ Альфреда наканун его заточенія.

Въ эту минуту вошли въ судъ три знакомые намъ человка — нашъ старый пріятель Фулало, Веспасіанъ и самъ истецъ, Альфредъ Гарди.

Его появленіе было встрчено одобрительнымъ гуломъ. Мистеръ Кользъ пригласилъ его къ показанію, притомъ обнаружилъ замчательную ловкость и хладнокровіе. Альфредъ подошелъ къ скамь свидтелей, и по зал пробжалъ гулъ удивленія и сочувствія къ его красивой и благородной наружности.

Передавать читателю показанія Альфреда было бы все равно, что разсказывать заново ‘Тяжелыя Деньги’. Довольно сказать, что показаніе длилось весь тотъ день и часть слдующаго.

Кользъ искусно управлялъ разсказомъ Альфреда, заставляя его главнымъ образомъ распространяться о вынесенныхъ имъ страданіяхъ. Главные пункты его показанія были — здравое состояніе его ума во вс годы его жизни, мры, употреблявшіяся докторами, чтобъ вывести его изъ себя и потомъ приписать его волненіе сумасшествію, совершенное подчиненіе его дяди отцу — двойная причина, заставившая его отца заключить его въ сумасшедшій домъ, и наконецъ дло о 14,000 ф.

Когда показаніе Альфреда было кончено въ 11 часовъ слдующаго дня, дло было почти выиграно, присяжные открыто негодовали на враговъ истца, судья нахмурилъ брови.

Видя все это, Саундерсъ совтовалъ Гитфильду избавить его отъ переспроса Альфреда, но тотъ попросилъ его поступить обыкновеннымъ порядкомъ.

Саундерсъ пожалъ плечами, но, длать нечего, приступать къ переспросу свидтеля. Онъ ограничился только вопросами касательно призрака Дэвида Дода, видннаго Альфредомъ въ саду, а также подозрній, которыя онъ питалъ къ дйствіямъ своего отца. ‘Ричардъ Гарди былъ всегда добрымъ и попечительнымъ отцомъ?’ спросилъ онъ. Альфредъ отвчалъ утвердительно. ‘Онъ пожертвовалъ большое состояніе на удовлетвореніе своихъ кредиторовъ?’ — ‘Кажется’, отвчалъ Альфредъ. ‘Такъ подумайте хорошенько, не иллюзія ли все то, что касается 14,000?’ — ‘Нтъ, я уже доказалъ, что это не иллюзія’, возразилъ Альфредъ.

Остановившись на этомъ одномъ пункт, Саундерсъ началъ держать рчь, и съ такой удивительною ловкостью и искусствомъ, что совсмъ почти убдилъ судью и присяжныхъ, что тяжелыя деньги, были мифъ, химера. Положеніе отвтчика теперь значительно выиграло, общее мнніе клонилось въ его пользу, вс видали сумасшедшихъ, совершеппо разумныхъ во всемъ, исключая пункта помшательства.

Кользъ не отступилъ: онъ снова началъ допрашивать Альфреда и заставилъ его поклясться, что миссъ Джулія Додъ помогла ему снести ея отца домой и что кром того эта самая Джулія Додъ могла представить письмо отца, въ которомъ онъ говорилъ о томъ, что везетъ въ Англію 14,000 ф.

Тутъ Саундерсъ замтилъ, что это показаніе недйствительно, пускай онъ позоветъ самую миссъ Додъ.

Кользъ.— Почемъ же вы знаете, что я ее не призову въ свидтели?

Судья.— Если вы ее призовете, то настоящее показаніе излишне, если нтъ — то оно недйствительно.

Мистеръ Комптонъ бросилъ вопросительный взглядъ на галлерею. Прелестная головка кивнула ему въ отвтъ и мистеръ Кользъ сказалъ:

— Такъ-какъ мой ученый другъ боится допрашивать истца по другимъ вопросамъ, и такъ-какъ я намренъ призвать къ показанію миссъ Додъ, то я не нахожу нужнымъ доле безпокоить истца.

Во все время его допросовъ, Альфредъ велъ себя такъ откровенно и честно, что снискалъ общую любовь всхъ присутствующихъ, но сочувствіе къ нему еще боле увеличилось, когда въ отвтъ на любезное извиненіе Саундерса въ рзкости его словъ, онъ отвчалъ:

— Напрасно вы такого дурнаго обо мн мннія. Неужели вы думаете, сэръ, что меня можетъ оскорбить то, что вы — искусный адвокатъ и длаете свое дло, защищая своего кліента?

Судья.— Славно сказано. Я боюсь, что въ отношеніи любезностей, собратъ Саундерсъ, ни имете опаснаго соперника.

Саундерсъ.— Конечно, милордъ, онъ съ-ума сошелъ не отъ недостатка мозгу.

Альфредъ.— Что же, и это — утшеніе. (Общій смхъ).

Когда адвокаты кончили свое дло, судья предложилъ Альфреду нсколько вопросовъ, чрезвычайно дльныхъ, но необыкновенныхъ. Онъ именно попросилъ его опредлить, что такое умопомшательство. Альфредъ отвчалъ, что онъ можетъ сдлать это только примрами. Дйствительно, онъ въ немногихъ словахъ охарактеризовалъ нсколько смирныхъ сумасшедшихъ и нсколько здоровыхъ людей, виднныхъ имъ въ сумасшедшемъ дом, и сравнивъ ихъ поступки и слова, доказалъ судь, что онъ уметъ распознать сумасшедшаго отъ здороваго и обратно. Эта рчь Альфреда былъ одинъ изъ самыхъ замчательныхъ эпизодовъ продеса Гарди противъ Гарди. Въ судахъ никогда не слыхивали еще подобнаго блистательнаго опредленія сумасшествія, хотя великое множество ученыхъ не разъ призывались въ эксперты. Наконецъ вс допросы кончились и Альфредъ удалился на скамьи зрителей.

Слдующій свидтель была Джулія Додъ. Когда явилась предъ судьею эта прелестная молодая двушка, казалось, солнечный лучъ проникъ мрачную залу суда. Джулія знала, что ей длать, и потому заране сняла перчатку съ правой руки. Она поцаловала евангеліе и яснымъ, мелодичнымъ голосомъ дала свое показаніе. Она говорила скромно, почтительно: въ ея глазахъ, судъ имлъ святость церкви. Она разсказала, какъ давно была знакома съ Альфредомъ, какъ отецъ его несогласенъ былъ на ихъ бракъ, ибо они были бдны, какъ, наконецъ, мать ея получила письмо отъ Дэвида, которое она при этомъ представила судь. Потомъ она поклялась, что встртила ночью Альфреда и еще двухъ другихъ людей, которые принесли ея отца домой. Точно такъ же она показала подъ клятвою, что Альфредъ былъ совершенно здоровъ наканун ихъ свадьбы и въ тотъ день, когда его хотли снова схватить и посадить въ сумасшедшій домъ.

Саундерсъ не хотлъ переспрашивать и этого свидтеля, но Гитфильдъ снова настоялъ, и онъ совершенно ненарочно своимъ первымъ вопросомъ поставилъ Джулію въ самое непріятное положеніе. Онъ спросилъ:

— Вы и теперь невста истца?

Бдная двушка оглядлась кругомъ, увидла Альфреда и запнулась. Саундерсъ очень учтиво, но настоятельно повторилъ свой вопросъ.

— Я должна непремнно отвчать? спросила она жалобнымъ тономъ.

— Сдлайте одолженіе.

— Нтъ, я боле не невста его. Другое, новое несчастіе разъединило насъ съ нимъ навки.

— Какое несчастье, смю спросить?

— Отецъ мой умеръ, говорятъ, на корабл и мать моя считаетъ его виновникомъ этой смерти.

Судья къ Саундерсу.— Скажите, ради Бога, что это иметъ общаго съ дломъ Гарди противъ Гарди?

Саундерсъ.— Вы очень интересуетесь успхомъ истца въ этомъ дл?

Джулія.— Да, сэръ.

Кользъ шопотомъ Гарро.— Дуракъ попался. Никакіе присяжные въ Англіи никогда не ршатся разъединить такихъ интересныхъ влюбленныхъ.

Саундерсъ.— Вы его любите?

Джулія.— Ахъ, да.

Эта вспышка, обращенная къ одному Альфреду, совершенно смутила всхъ — и судей, и присяжныхъ, и адвокатовъ.

Саундерсъ былъ настолько уменъ и деликатенъ, что тотчасъ прекратилъ разспросы.

Кользъ бросилъ на него взглядъ торжества и отказался отъ вторичнаго допроса Джуліи. Онъ всегда придерживался пословицы: отъ добра добра не ищутъ. Судья, однако, выразилъ желаніе прослдить четырнадцать тысячъ фунтовъ на пути изъ Калькуты въ Англію, но Джулія не могла ему оказать въ этомъ никакого пособія. Таинственная сумма извстна была только по письму, потомъ о ней никто боле ничего не слыхалъ, до тхъ поръ, пока Альфредъ обвинилъ своего отца въ беззаконномъ присвоеніи этихъ денегъ. Вс попытка пополнить этотъ проблъ были тщетны. Однако, Джулія, замтивъ, что въ суд боле всего имютъ значенія вещественныя улики, взяла съ собою бумажникъ отца и теперь представила его судь, говоря, что когда ея отца принесли безчувственнымъ домой, то бумажникъ этотъ былъ въ его карман.

Судья, осмотрвъ со всхъ сторонъ бумажникъ, объявилъ, что онъ бывалъ въ вод.

— Капитанъ Додъ потерплъ кораблекрушеніе у береговъ Франціи, замтилъ Саундерсъ.

— Мой почтенный другъ лучше бы перешелъ на скамью свидтелей, если онъ намренъ длать показанія, сказалъ Кользъ.

— А вы, кажется, очень боитесь правды, отвчалъ Саундерсъ.

Судья остановилъ эту маленькую стычку, спросивъ у Джуліи, дйствительно ли ея отецъ потерплъ кораблекрушеніе.

Она отвчала: — да.

— При этомъ, конечно, и пропали деньги, снова вмшался Саундерсъ.

— Очень можетъ быть! замтилъ судья.

— Да буду я проклятъ, если они пропали, произнесъ громкимъ, спокойнымъ голосомъ Джошуа Фулало.

Въ ту же минуту вс головы въ изумленіи обратились въ ту сторону, откуда слышался этотъ голосъ, прервавшій торжественное молчаніе англійскаго суда.

— Смири…но! крикнулъ герольдъ, въ просонкахъ, полагая, что случилось нчто совершенно обыкновенное. Но старый судья тотчасъ понялъ всю искренность человка, произнесшаго эти слова, и надвъ очки, чтобы лучше разсмотрть этого дерзкаго нахала, спросилъ:

— Вы за истца или за отвтчика?

— Я не знаю, милордъ, ни того ни другаго, а бумажникъ капитана Дода я узналъ по дырк, пробитой въ немъ пулею.

— Неужели? Вы бы призвали этого господина въ свидтели, мистеръ Кользъ.

— Извините меня, милордъ, я довольствуюсь представленными уже свидтельствами.

— Ну, въ такомъ случа, я самъ призову его въ свидтели, въ качеств amicus curciae. Адвокатъ отвтчика, конечно, вправ посл переспросить его.

Фулало слъ на скамью свидтелей, далъ требуемую присягу, призналъ бумажникъ и подъ клятвою показалъ, что видлъ дважды четырнадцать тысячъ фунтовъ, о которыхъ шла рчь. Потомъ онъ подробно разсказалъ о битв съ пиратомъ, о попытк индійца украсть эти деньги, о кораблекрушеніи и, наконецъ, о нападеніи на Дода французскихъ разбойниковъ. Такимъ образомъ объяснилась исторія четырнадцати тысячъ, во время ихъ плаванія изъ Калькуты въ Булонь.

— Не говорилъ ли вамъ капитанъ Додъ, что онъ хотлъ сдлать съ этими деньгами? спросилъ судья.

— Кажется, онъ говорилъ, милордъ, что намренъ отдать ихъ жен, отвчалъ Фулало, и потомъ, неожиданно обратясь въ ту сторону, гд сидлъ Веспасіанъ, воскликнулъ:

— Ну, это что такое, старая обезьяна? Зачмъ ты мн длаешь гримасы? Разв ты не знаешь, что противозаконно длать знаки гражданину, сидящему на скамь свидтелей?

Судья.— Этого нельзя позволить, нельзя позволить.

Герольдъ.— Смирно.

— Слышишь, что говоритъ милордъ? произнесъ съ большимъ тактомъ Фулало.— Если ты знаешь что-нибудь боле меня объ этомъ дл, то ступай сюда и присягай какъ образованный гражданинъ. Я не намренъ присягать за двоихъ.

Съ этими словами Фулало хотлъ помняться мстами съ Веспасіаномъ, при громкомъ хохот всхъ присутствующихъ, по Саундерсъ попросилъ Фулало не трогаться съ мста.

— Скажите, пожалуйста, сэръ, кто нанялъ васъ въ свидтели?

Фулало съ удивленіемъ посмотрлъ на него, не понимая, что онъ спрашиваетъ.

— Конечно, кто-нибудь да научилъ же васъ такъ во время явиться въ судъ. Признайтесь, кто васъ послалъ сюда?

— Я — свидтель, упавшій съ неба, торжественно произнесъ Фулало.

— Ну, не виляйте, сэръ, а разскажите намъ, почему вы попали въ судъ въ самую необходимую минуту?

— Адвокатъ, вы меня не выводите изъ терпнія, а спрашивайте добромъ — такъ я вамъ скажу. Вотъ видите, я взялся образовать этого негра, и сдлать изъ него европейца. (При этихъ словахъ Фулало погладилъ по голов Веспасіана, при общемъ хохот зрителей). Проходили мы съ нимъ черезъ Вестминстерскій мостъ, я ему и говорю: ‘Вотъ эта лавка, гд продаютъ удивительный товаръ, именуемый справедливостью, товаръ этотъ чертовски дорогъ, но зато перваго сорта’ Надо же было ему показать этотъ товаръ, я и пошелъ прямо въ тотъ самый судъ, гд я купилъ справедливость три года тому назадъ, когда у меня одинъ подлецъ укралъ мое изобртеніе. Дорогою говорю ему: ‘Право, въ этой старой стран есть все же кое-что хорошее. Вотъ продаютъ справедливость хоть и дорого, но перваго сорта, ну и потомъ вы, черные, тутъ свободны какъ воздухъ’. Потомъ я распространился о свобод, правосудіи, справедливости и такъ дале. Мой негръ только ушами хлопалъ. И что же — войдя въ судъ, мы слышимъ, какъ съ англійскимъ гражданиномъ обошлись хуже, чмъ съ негромъ въ Кентуки: оторвали его отъ любимой двушки, засадили въ проклятый сумасшедшій домъ…

— Мы вовсе не нуждаемся въ вашихъ комментаріяхъ.

— И вроятно, во мнніи всхъ свободныхъ и образованныхъ гражданъ. Ну, вотъ мы съ Веспасіаномъ сидли и слушали, скрывая наши чувства изъ приличія, ибо мы иностранцы. Наконецъ милордъ сталъ втупикъ въ отношеніи бумажника капитана, я и говорю тогда Веспасіану: ‘Этотъ самый лордъ справедливо ршилъ мое дло три года тому назадъ, надо и мн ему услужить: долгъ платежомъ красенъ’. Тутъ слова его были прерваны громкимъ хохотомъ, потрясшимъ всю залу. Даже старикъ-судья не могъ не улыбнуться. Къ общему огорченію, Саундерсъ вдругъ окончилъ свои допросы, и отпустилъ свидтеля.

Тогда милордъ объявилъ свое желаніе предложить одинъ вопросъ Веспасіану:

— Какъ? еще другой amicus curiae, милордъ! воскликнулъ Саундерсъ, теряя всякое терпніе.— Да этому и примровъ нтъ!

— Извините мое любопытство, собратъ Саундерсъ, отвчалъ иронически судья:— я хочу прослдить эти 14,000 какъ можно дале. Разв вы имете какія нибудь особыя причины противиться разъясненію истины по этому предмету?

— Я никогда не сопротивляюсь, сэръ, когда не могу устоять въ моемъ сопротивленіи.

— Такъ вы — умный человкъ, собратъ Саундерсъ, замтилъ судья и потомъ, обращаясь къ Веспасіану, который между тмъ принялъ присягу, спросилъ очень любезно:— скажите, пожалуйста, не говорилъ ли вамъ капитанъ Додъ, что онъ намревался сдлать съ этими деньгами?

— Какъ же, господинъ судья, капитанъ говорилъ, что у него есть банкиръ гд-то въ Англіи, въ мстечк, называемомъ Баркинтонъ. Онъ говорилъ, что этотъ банкиръ очень хорошій и скоре лопнетъ англійскій банкъ, чмъ онъ (смхъ). Поэтому капитанъ и говорилъ, что отдастъ деньги этому банкиру, и тогда ему боле уже не придется съ ними возиться и носить ихъ на живот. Я это все слышалъ отъ самаго капитана.

——

Защита истца была повидимому кончена и судья отправился завтракать

Въ эту самую минуту Комптону подали записку: ‘Скинеръ! напали на горячій слдъ. Сегодня непремнно найдемъ. NВ. Его ищетъ кто-то другой. Въ ходу что-то странное!’

Комптонъ отвчалъ на лоскутк бумаги: ‘Ради-бога, притащите его сейчасъ. Черезъ полчаса будетъ уже поздно’.

Гринъ выбжалъ изъ суда и второпяхъ едва не наткнулся на Ричарда Гарди, который въ самомъ сильномъ безпокойств ходилъ взадъ и впередъ по снямъ. Для него все состояло въ томъ, явится ли Скиперъ или нтъ. Прошло пять минутъ, десять, пятнадцать, истецъ и вся его компанія не сводили глазъ съ двери, но Гринъ не возвращался, а судья наконецъ воротился. Тогда, чтобъ выиграть еще нсколько минутъ, мистеръ Кользъ, по совту Комптона, всталъ и торжественно произнесъ: ‘Мы теперь признаемъ нашихъ послднихъ свидтелей. Живые люди свидтельствовали о здравіи моего кліента, теперь мы прочтемъ вамъ свидтельство мертвыхъ’.

Саундерсъ.— Этому я, конечно, сопротивляюсь.

Кользъ.— Мой ученый другъ сопротивляется такъ, безъ всякаго основанія?

Саундерсъ.— Никогда, я сопротивляюсь на основаніи закона о свидтеляхъ, о которомъ мой ученый другъ, кажется, иметъ такое же туманное понятіе, какъ его кліентъ о 14,000 ф.

Кользъ.—

Лишь тотъ боится истины,

Кому бдой она грозитъ.

Саундерсъ.— Я такъ же мало уважаю старинныя псни въ суд, какъ новые законы.

Кользъ.— Мой ученый другъ, однако — олицетворенное противорчіе (въ сторону Комптона: Я не могу долго поддерживать этотъ вздоръ. Скинеръ пришелъ?). Это у него просто манія и потому я, съ позволенія милорда, подкуплю двухъ докторовъ и запру его въ сумасшедшій домъ, лишь только онъ успетъ выйти ныньче изъ суда (смхъ).

Судья.— Отличный планъ, онъ тогда не будетъ мшать вамъ. Я заключаю изъ вашихъ слонъ, мистеръ Кользъ, что вы намрены призвать свидтеля, который подъ клятвою покажетъ, что почеркъ письма дйствительно принадлежитъ умершей и что оно написано въ ту минуту, когда она сознавала близость смерти.

Кользъ.— Конечно, милордъ. Я могу призвать миссъ Джулію Додъ.

Саундерсъ.— Этому даже не стоитъ и сопротивляться.

Судья (съ удивленіемъ).— Нтъ, мистеръ Кользъ, этого нельзя. Вы допрашивали ее два раза.

Мистеръ Кользъ очень хорошо зналъ, что онъ не могъ призвать въ свидтели Джулію. Но онъ старался всми силами выиграть хотя нсколько секундъ, ожидая появленія Скинера.

— Призовите Эдуарда Дода, наконецъ произнесъ онъ.

Эдуардъ принялъ присягу и Кользъ спросилъ его: зналъ ли онъ покойную Джени Гарди?

— Очень хорошо, отвчалъ онъ.

— Это ея почеркъ?

— Да.

— Гд это было писано?

— Въ Баркинтон, въ дом моей матери.

— При какихъ обстоятельствахъ?

— Она умирала въ то время отъ удара, нанесеннаго ей бшенымъ человкомъ, по имени Макслей.

— Макслей, замтилъ судья.— Да, я помню дло противъ Макслея. Я самъ ршалъ этотъ процесъ, дло было въ томъ, что Макслей ударилъ палкою молодую двушку, отчего та и умерла. Макслея мастерски защищалъ адвокатъ и доказалъ, что у него только что передъ этимъ умерла жена, и что онъ сбсился отъ горя и отчаянія, что лопнулъ банкъ отца этой двушки, гд были и его деньги. Присяжные хотли непремнно произнести приговоръ, но и взялъ на себя доказать имъ, что приговоръ былъ тутъ неумстенъ. Судъ отпустилъ Макслея и дло такимъ образомъ было кончено.

Кользъ.— Это, вроятно, то самое дло, милордъ. (Къ свидтелю).

— Знала ли Джени Гарди, что она умираетъ?

— Ахъ, да, сэръ, она говорила намъ всмъ объ этомъ.

— Кому, она дала это письмо?

— Моей сестр.

— А, вашей сестр, миссъ Джуліи Додъ?

— Да, сэръ, но письмо это было писано не къ ней, а къ Альфреду Гарди.

— Можете вы прочесть письмо? Оно написано карандашомъ и очень неразборчиво.

— Я могу прочесть, милордъ, но надюсь, что вы меня извините, ибо та, которая писала это письмо, была слишкомъ дорога моему сердцу.

Голосъ молодаго человка понизился при этихъ словахъ, и онъ жалобно посмотрлъ въ глаза судь. Этотъ почтенный и сметливый старикъ, понимавшій человческую натуру такъ же хорошо какъ законы, тотчасъ сообразилъ, въ чемъ дло, и потому сказалъ очень любезно:

— Вы его не понимаете. Свидтели не читаютъ писемъ въ суд. Дайте мн письмо.

Это было очень счастливо, ибо еслибъ письмо дали прочесть одному изъ чиновниковъ, какъ это водится всегда, то отъ монотоннаго, неяснаго чтенія оно лишилось бы всего своего смысла.

Судья прежде прочелъ его про себя и замтилъ присяжнымъ, что документъ, кажется, подлинный, потомъ герольдъ крикнулъ: ‘смирно’, и судья прочелъ тихо и торжественно слдующее письмо:

Милый, дорогой братъ, твоя бдная, маленькая сестра умираетъ внезапно, но немучительно, и мои послднія земныя мысли — о теб, мой ненаглядный братъ! Нкоторые злые люди сказали, что ты сумасшедшій. Я опровергаю это моимъ послднимъ дыханіемъ, моею умирающею рукою. Ты приходилъ ко мн ночью, наканун дня, назначеннаго для твоей свадьбы, и говорилъ со мною въ высшей степени спокойно, разумно и добросердечно, такъ что я не могла противиться твоимъ аргументамъ и пошла на твою свадьбу, чего сдлать я ни мало не намревалась. Когда меня боле не будетъ, то покажи эти строки тмъ, кто теб оклеветалъ. Но, Альфредъ, даже и это незначительно, неважно, передъ будущей жизнью. Во имя нашей любви, прошу тебя, исполни мою единственную просьбу. Раненая, умирающая въ самомъ цвт жизни, въ какомъ положеніи я бы теперь находилась, еслибъ не было Спасителя, котораго я любила всегда и съ которымъ надюсь скоро соединиться навки. Онъ облегчаетъ мн смерть, онъ освщаетъ мн мракъ, готовый поглотить меня. Я радуюсь умереть и быть съ нимъ. О! обратись къ нему, милый братъ, и какъ коротка намъ тогда покажется наша разлука. Это — единственная просьба твоей умирающей сестры, которая много и горячо тебя любитъ.

Пока судья читалъ эти строки, въ суд царствовала гробовая тишина, только изрдка раздавались всхлипыванія Джуліи. Многіе тихо плакали и даже судья, видимо тронутый, поднесъ платокъ къ глазамъ.— Это поистин — слова христіанки, сказалъ онъ.

Снова наступило молчаніе. Казалось, молодая двушка воскресла изъ могилы, чтобъ защитить своего брата и обличить коварное зло.

Мистеръ Кользъ съ большимъ тактомъ, тотчасъ примнилъ свой тонъ къ произведенному на всхъ впечатлнію и торжественно сказалъ:

— Господа присяжные, вотъ наше дло.

Съ этими словами, онъ слъ на скамью и защита истца была кончена.

LV.

Какъ искусный адвокатъ, Саундерсъ нашелъ необходимымъ дать немного простыть впечатлнію, произведенному на присутствующихъ, прежде чмъ начать защиту отвтчика. Во время этой паузы, Ричарду Гарди донесли о неожиданномъ свидтельств противъ него, его умершей дочери. Онъ вздрогнулъ, но утшился тмъ, что уже Скинеръ не могъ боле явиться свидтелемъ. А это для него было главное.

Наконецъ Саундерсъ всталъ и съ полнымъ достоинствомъ и увренностью въ успх произнесъ мастерскую рчь. Не боле какъ въ десять минутъ все дло приняло другой оборотъ. Ловкій тактикъ началъ съ объявленія, что истецъ теперь совершенно здоровъ и его выздоровленіе приносило такую радость отвтчику, что даже жестокое, несправедливое толкованіе дйствій и побужденій его почтеннаго кліента, не могли повредить этой святой радости.

— Наша защита состоитъ въ слдующемъ, продолжалъ онъ: — истецъ совершенно здоровъ, и обязанъ своимъ здоровьемъ тмъ быстрымъ, разумнымъ и благимъ мрамъ, которыя мы приняли осьмнадцать мсяцевъ тому назадъ, во время несчастнаго кризиса его умственныхъ способностей, въ видахъ спасти и сохранить его разсудокъ и состояніе. Да, состояніе, милостивые государи, то самое состояніе, которое онъ въ припадк сумасшествія хотлъ бросить на-втеръ, какъ я вамъ докажу неопровержимыми документами. Онъ является сюда клеветать на насъ посл и требовать съ насъ пять тысячъ фунтовъ, но я вамъ докажу, что онъ сохранилъ десять тысячъ, благодаря тому самому дйствію, за которое онъ требуетъ пять тысячъ пени. Милостивые государи, я не могу, подобно моему ученому другу, призвать свидтелей съ облаковъ, изъ Соединенныхъ Штатовъ и изъ могилы, ибо моему кліенту, надющемуся лишь на свои добрыя и честныя намренія, не пришло въ голову нанять черныхъ и блыхъ господъ изъ далекихъ странахъ, которые бы случайно попали въ судъ въ самую необходимую минуту. Наши свидтели мене романтичны, ихъ показанія не увлекаютъ воображеніе, не дйствуютъ на чувства, но они гораздо важне въ глазахъ разумныхъ людей и особливо судей. Я основываюсь не на свидтеляхъ съ новаго или того свта, даже не на пристрастныхъ показаніяхъ друзей и невсты, которые обыкновенно даютъ клятву сердцемъ, а не совстью и разсудкомъ, но на хладнокровномъ, спокойномъ свидтельств совершенно непричастныхъ къ длу лицъ, на писанныхъ документахъ, представленныхъ истцомъ, на подлинныхъ книгахъ сумасшедшихъ домовъ, гд описаны вс поступки истца совершенно откровенно и безпристрастно, ибо суда и не предвидлось въ то время. Я также представлю вамъ показанія медиковъ, подписавшихъ свидтельства — людей честныхъ, благородныхъ, которые посвятили всю свою жизнь спеціальному изученію душевныхъ болзней. Я призову въ свидтели домашняго доктора, который зналъ впродолженіе многихъ лтъ истца и его болзнь и передалъ свои опасенія одному изъ первыхъ психологовъ-докторовъ нашего времени, отказываясь самъ произнести окончательное сужденіе.’

Въ этомъ дух Саундерсъ говорилъ добрый часъ, и когда онъ кончилъ, положеніе отвтчика казалось крпче гранита. Посл этого онъ приступилъ къ допросу своихъ свидтелей, но тутъ-то и выказалось все различіе между защитой отвтчика и истца. Переспросъ свидтелей истца почти не измнилъ ихъ показаній, а напротивъ переспросъ свидтелей отвтчика почти совершенно уничтожилъ все значеніе ихъ показаній. Прежде всего Осмондъ свидтельствовалъ о блдности лица и головныхъ боляхъ Альфреда, также о своихъ подозрніяхъ насчетъ его сумасшествія. Но Кользъ заставилъ его сознаться, что многіе молодые люди бываютъ блдны и жалуются головной болью, не сходя отъ этого съ ума, что же касается 14,000 ф. и ночнаго виднія, то онъ, Осмондъ, какъ ничего не зналъ, а поврилъ на слово Ричарду Гарди.

Посл него явился докторъ Вичерли и показалъ, что Альфредъ былъ сумасшедшій, находился въ ненормальномъ волненіи и былъ постоянно подъ вліяніемъ денежной иллюзіи, какъ выражено въ медицинскомъ свидтельств. Но при переспрос, вс эти показанія свелись къ однимъ слухамъ и догадкамъ. Кром того ясно оказалось, что онъ, совершенно чужой человкъ, влзъ почти насильно въ комнату Альфреда и началъ говорить съ нимъ объ очень деликатномъ предмет, его ссор съ отцомъ, чмъ и возбудилъ въ немъ ненормальное волненіе, приписанное имъ сумасшествію. Онъ также долженъ былъ сознаться, что ничего не зналъ о 14,000 ф. и ночномъ видніи, но поврилъ словамъ отца молодаго человка, такъ-какъ онъ былъ увренъ, что Ричардъ Гарди не скажетъ лжи.

Кользъ.— Однимъ словомъ, сэръ, вы были наняты, чтобъ признать истца сумасшедшимъ, точно такъ же, какъ мой ученый другъ.

Вичерли.— Мн кажется, сэръ, было бы недостойно моего званія, еслибъ я обратилъ малйшее вниманіе на подобное сравненіе.

Кользъ.— Я предоставляю моему ученому другу поблагодарить васъ за это замчаніе. Ну, отложимъ въ сторону ваше достоинство и постараемся вывдать истину. Согласно ли съ вашимъ достоинствомъ, сказать намъ слдующее: ‘платятъ вамъ содержатели сумасшедшихъ домовъ за представляемыхъ вами паціентовъ, или нтъ?’

Докторъ Вичерли задрожалъ отъ негодованія, но безмилосердный Кользъ подвергъ его новымъ пыткамъ и довелъ до того, что онъ наконецъ признался, что получалъ пятьнадцать процентовъ за всякаго сумасшедшаго, которому онъ давалъ медицинское свидтельство, и что онъ имлъ отъ этого одного до восьми тысячъ фунт. въ годъ доходу. Это — конечно, было лучшее средство возстановить присяжныхъ противъ отвтчика, и все искусство Кольза состояло именно въ томъ, чтобы всячески, дйствовать на ихъ мнніе.

Въ свою очередь Спирсъ доведенъ былъ при переспрос до сознанія, что онъ былъ только слпымъ орудіемъ въ рукахъ Вичерли и подписалъ свидтельство, придерживаясь букв статута, но нарушая духъ закона, ибо, конечно, статутъ никогда не дозволялъ ‘отдльнаго свидтельства’, а въ этомъ случа два доктора поочереди поговорили съ паціентомъ минутъ съ пять, потомъ, какъ было условлено заране, тайно подписали свидтельство. Что же касается иллюзіи о четырнадцати тысячахъ фунтовъ, то, по словамъ Спирса, истецъ не сказалъ ни слова о нихъ, отказавшись наотрзъ говорить объ этомъ предмет, онъ же, Спирсъ, поврилъ на слово Вичерли, вполн увренный, что тотъ основательно зналъ все дло.

— Однимъ словомъ, перебилъ судья:— докторъ Вичерли принялъ за достоврный фактъ то, въ чемъ онъ именно долженъ былъ удостовриться, а вы, сэръ, чтобъ не отстать отъ него, приняли за достоврпый фактъ то, что вамъ говорилъ Вичерли.

Когда Спирсъ удалился, то судья прибавилъ, обратясь къ Саундерсу:

— Если вы хотите серьезно защищать отвтчика, то вамъ бы лучше тотчасъ призвать въ свидтели мистера Ричарда Гарди.

— Я бы это очень желалъ, милордъ, но, къ сожалнію, онъ боленъ и въ деревн, такъ что я не имю никакой надежды видть его здсь завтра.

— Какъ хотите, но вы должны его призвать въ судъ, я не предложу присяжнымъ произнести приговоръ на основаніи сплетенъ, слышанныхъ отъ мистера Ричарда Гарди. Если это не сплетни, а истина, то вы, конечно, представите мистера Ричарда Гарди въ свидтели.

— Мистеръ Ричардъ Гарди не отвтчикъ, рзко произнесъ Саундерсъ и перешелъ къ слдующимъ свидтелямъ. Конечно, никто кром записныхъ юристовъ, не понялъ, какой страшный ударъ нанесенъ былъ отвтчику немногими словами судьи.

Теперь пришла очередь доктора сильвертонскаго дома умалишенныхъ. Онъ представилъ журналъ, въ которомъ были записаны попытки Альфреда на убійство и самоубійство, которыя произвели такое сильное вліяніе на ревизоровъ. Но Альфредъ тотчасъ написалъ все, какъ было, на лоскутк бумаги, и передалъ Кользу, такъ, что при переспрос оказалось, что попытки убійства и самоубійства были не что нное, какъ попытки бгства и сопротивленія незаконному заключенію. Что же касается до обвиненія въ желаніи уморить себя голодомъ, то Кользъ замтилъ, что Альфредъ только лъ не въ два часа, а въ шесть — вотъ и все.

— Скажите, пожалуйста, прибавилъ онъ презрительно: — неужели вы никогда не выходите на свтъ божій изъ вашего сумасшедшаго дома? Неужели вы полагаете, что разумные люди въ девятнадцатомъ вк обдаютъ въ два часа?

— Нтъ. Я этого никогда и не говорилъ.

— Такъ что же вы говорите? Разв насильственное заточеніе въ сумасшедшемъ дом жениха, оторваннаго отъ невсты въ день свадьбы, можетъ придать человку столько апетита, что онъ станетъ трескать въ вашъ варварскій часъ?

Вообще Кользъ очень грубо обошелся съ этимъ свидтелемъ и почти совершенно уничтожилъ его показаніе, на которое столько надялась противная сторона. Саундерсъ, однако, не унывалъ и продолжалъ мужественно борьбу. Онъ теперь представилъ стряпчаго Крафорда съ черновой акта, по которому, согласно его мннію, Альфредъ въ припадк сумасшествія отказывался отъ всего своего состоянія въ пользу Додовъ. Это свидтельство нельзя было уничтожить и Крафордъ подъ присягой показалъ, что онъ уговаривалъ истца не писать такого неслыханнаго акта, но совтъ и возраженія только сердили молодого человка, и потому онъ долженъ былъ повиноваться и приготовить акта къ подписи въ день свадьбы.

Вс юристы, присутствовавшіе въ суд, были одинаковаго мннія насчетъ этого свидтельства, и признавали этотъ актъ признакомъ дйствительнаго сумасшествія. Помилуйте, когда же человкъ въ здравомъ ум отдастъ все свое состояніе родственникамъ жены! Подъ этимъ впечатлніемъ, въ пользу отвтчика, судъ разошелся и засданіе было закрыто, ибо и то оно затянулось очень долго.

Альфредъ и его друзья столпились въ кучку въ сняхъ и съ жаромъ обсуждали вс представленныя свидтельства. Мистеръ Комптонъ, между тмъ, отыскалъ Фулало и Веспасіана и вс поспшили выразить имъ свою благодарность за неожиданную помощь. Въ эту минуту ихъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ Грина и его помощника.

— Я нашелъ мистера Баркинтона или, иначе, Ноя Скинера. Онъ тутъ недалеко, пойдемте за мною.

Гринъ былъ очень взволнованъ: вопервыхъ, его поиски увнчались успхомъ, а вовторыхъ, онъ работалъ вдругъ для двухъ кліентовъ, слдовательно, ожидалъ двойнаго вознагражденія. Все общество ршилось слдовать за нимъ и онъ повелъ ихъ въ самые грязные закоулки Вестминстера.

На дорог Альфредъ съ Джуліею отстали немного отъ другихъ и бдный молодой человкъ поспшно спросилъ, что значило клятвенное показаніе его невсты, что все между ними кончено.

— Почему ты это сказала? Твое послднее слово такъ дышало любовью, радость моя!

Джулія грустно покачала головою и разсказала ему, прося заране прощенія, что она все это время его обманывала, скрывала извстіе о смерти отца и, слдовательно, совершенную невозможность ихъ брака.

— Я боялась, прибавила она:— что ты упадешь духомъ и не выдержишь экзамена, а, можетъ быть, проиграешь и самый процесъ. Но теперь ты вышелъ съ торжествомъ изъ обоихъ испытаній. Я уврена, что судья въ твою пользу, я его изучила хорошо, и понимаю вс его взгляды. Теперь мой Альфредъ будетъ очищенъ отъ позорной клеветы и будетъ счастливъ съ кмъ нибудь… Ахъ!

— Да, я намренъ быть счастливъ съ кмъ нибудь, отвчалъ Альфредъ: — я не дуракъ и не позволю теб пожертвовать мною ради несправедливости твоей матери или каприза судьбы. Мы любимъ другъ друга и ты вдругъ хочешь пожертвовать этой любовью изъ одного счастья самопожертвованія. Не выводи меня изъ терпнія, или клянусь Богомъ, я тебя увезу насильно.

— Милый, какія у тебя дикія мысли, шопотомъ произнесла Джулія, внутренно сознавая, что этотъ дикій планъ спасъ бы ее отъ ослушанія матери и вмст съ тмъ сдлалъ бы ее счастливой навки.

— Хорошо, ты увидишь, я исполню то, что говорю, я не поддамся пустымъ капризамъ.

Посл этихъ гордыхъ словъ, онъ замолчалъ и они грустно шли нсколько минутъ, пока не достигли грязнаго маленькаго переулка. У входа въ него Гринъ поставилъ двухъ сторожей, чтобъ перехватить Скинера, если онъ выйдетъ изъ дома, но они донесли, что все было спокойно и его не видли.

— Идите къ старику, сказалъ Гринъ:— я ему назначилъ прійти въ шесть часовъ, а теперь ровно шесть, и онъ повелъ все общество къ высокому дому, войдя въ него, они взобрались по лстниц въ пятый этажъ. Гринъ освщалъ дорогу ручнымъ фонаремъ. Подойдя къ двери, онъ постучалъ. Отвта не било.

— Мистеръ Баркинтонъ! крикнулъ Гринъ.

Молчаніе.

— Мистеръ Баркинтонъ, я вамъ принесъ денегъ.

Молчаніе.

— Можетъ быть, его нтъ дома, замтилъ Комптонъ.

— Ахъ, нтъ, сэръ, я посылалъ мальчишку посмотрть, и тотъ видлъ въ замочную скважину, что онъ сидитъ и читаетъ.

Вслдъ за этимъ онъ самъ прильнулъ глазомъ къ замку.

— Я вижу что-то черное. Онъ врно подозрваетъ что-нибудь недоброе съ нашей стороны.

Пока онъ колебался, что длать, вс замтили клубы дыма, выходившіе изъ замка, который до этого времени былъ заткнутъ бумагою.

— Это что такое! вскрикнулъ Гринъ.

Фулало очень хладнокровно замтилъ, что легкія мистера Скинера, должно быть, устроены особымъ образомъ, если онъ можетъ дышатъ въ такой атмосфер.

— Если вы хотите застать его еще въ живыхъ, такъ позвольте мн взломать дверь, сказалъ онъ.

— Тутъ что-то недоброе, задумчиво произнесъ Гринъ.

Фулало молча вынулъ изъ кармана какой-то маленькій инструментъ, впустилъ его остріе въ замочную скважину и дверь съ шумомъ растворилась. Комната или, лучше, чуланъ былъ полонъ удушливаго дыма и у самаго порога сидлъ недвижимъ тотъ, кого они такъ долго искали.

— Не пускайте сюда барыню! закричалъ Гринъ и освтилъ комнату своимъ фонаремъ.

Странное, ужасное зрлище представилось имъ въ ту минуту.

Полъ былъ усыпанъ золотыми монетами, уныло блествшими при свт фонаря. На стол лежала открытая книга и стояла догорвшая свчка, растаявшее сало разлилось по всему столу.

И чмъ это сало было въ отношеніи исчезнувшаго свта, тмъ же самимъ была и человческая фигура, сидвшая въ креслахъ, въ отношеніи Ноя Скинера. Умершій, много дней тому назадъ, отъ удушливыхъ паровъ угля, но предохраненный отъ разложенія этими самыми парами, сидлъ въ кресл Ной Скинеръ, ожидая ихъ съ своими ихъ деньгами. Окруживъ въ изумленіи эту высохнувшую мумію, наши друзья вскор замтили въ лвой его рук бумажку, почернвшую отъ копоти и притиснутую большимъ пальцемъ. Къ величайшему своему удивленію, они тотчасъ разобрали, что эта была росписка, данная Дэвиду Доду въ полученіи банкомъ Гарди въ Баркинтон 14,000 ф.

Джулія отскочила назадъ и закрыла лицо руками, но вс другіе съ любопытствомъ стали разсматривать росписку. Они дотронулись до покойника: тло его было словно барабанная кожа, мускулы хрустли отъ прикосновенія. Наконецъ, Комптонъ сказалъ, что Эдуардъ долженъ взять этотъ драгоцнный документъ.

— Нтъ, нтъ, воскликнулъ Эдуардъ: — это все равно, что обокрасть мертваго.

— Такъ я возьму, отвчалъ Комптонъ.

Но оказалось, что не такъ-то легко было разогнуть пальцы. Комптонъ невольно отскочилъ отъ мертвеца, который не хотлъ разстаться и теперь съ роспиской — этой душой роковыхъ, тяжелыхъ денегъ.

— Я человкъ не здшній, чужой, сказалъ тогда Фулало:— меня побуждаетъ одно только чувство справедливости, а не интересъ, потому я и сдлаю дло справедливости. И подойдя къ мертвому трупу, онъ взялъ его за руку, кость хрустнула, оиъ приложилъ свой инструментъ, рука открылась, и вотъ что изъ нея выпало:

Баркинтонъ, ноября 10-го 1847.

Получено отъ Дэвида Дода эсквайра четырнадцать тысячъ, десять фунтовъ, двнадцать шиллинговъ и шесть пенсовъ, до востребованія.

За Ричарда Гарди
‘Ной Скинеръ’.

14,010 ф. 12 ш. 6 п.

На лстниц раздались тяжелые шаги, но никто ихъ не слыхалъ: такъ вс были полны изумленія при этомъ неожиданномъ появленіи слпаго случая, или верховнаго промысла.

— Это должно быть ваше, сказалъ Фулало, подавая росписку Эдуарду.

— Нтъ, нтъ! воскликнулъ Комптонъ.

— Вотъ посмотрите, я нашелъ на стол завщаніе, по которому Скинеръ оставляетъ все, что у него есть, миссъ Додъ. Эти деньги ваши, но главнымъ образомъ эта росписка ваша, и какъ вашъ стряпчій, я требую, чтобъ вы ее тотчасъ взяли. Обладаніе этой вещью составляетъ десять-десятыхъ собственности. Впрочемъ, росписка эта ваша и по закону, на основаніи завщанія.

Въ эту самую минуту, раздался словно съ неба звучный, торжественный голосъ:

— Нтъ, она моя!

LVI.

На другое утро, около полудня, на палуб Коршуна уныло гудлъ колоколъ, призывая экипажъ отдать послднюю честь умершему товарищу. Вскор шкафуты и рейки были полны народомъ, даже на реяхъ показались матросы. Внизу на палуб собрались офицеры. Наконецъ, вынесли тло и поставили на ршетчатый люкъ. Вс присутствующіе сняли шляпы и посреди торжественнаго молчанія пасторъ началъ отпваніе.

Много было слезъ пролито грубыми матросами. Всмъ жаль было бднаго, тмъ боле, что онъ не всегда былъ простымъ матросомъ, а видалъ лучшіе дни, самъ командовалъ кораблями и спасалъ жизнь несчастнымъ.

Отпваніе на мор происходитъ точно такимъ же образомъ, какъ и на суш, съ тою только разницею, что слова: ‘И предаемъ тло его земл. Земля еси и въ землю пойдеши’ замняются словами: ‘И предаемъ тло его глубин морской, да истлетъ тамо, до дня воскресенія, егда моря отдадутъ мертвыя своя.’ Съ этими словами тло медленно спускаютъ съ люка въ море. Уже недалеко было до этихъ торжественныхъ словъ, покойника уже начали опускать, всхлипыванія слышались громче и особливо бдный Джорджи Вайтъ ревлъ голосомъ.

Въ эту минуту капитанъ неожиданно выскочилъ на палубу и громко крикнулъ: ‘Стой! Тащи тло назадъ!’

Дикій голосъ команды раздался какъ-то дико посреди торжественнаго служенія. Пасторъ закрылъ книгу и смотрлъ на всхъ съ изумленіемъ, матросы глядли другъ на друга и впервые въ жизни не послушались тотчасъ голоса своего капитана: конечно, они никогда не слыхивали подобнаго приказанія. Капитанъ гнвно повторилъ его, и тло съ шумомъ и трескомъ было втянуто назадъ на палубу.

— Отнесите его ко мн въ каюту, и откройте лицо.

Четыре матроса тотчасъ исполнили его приказаніе.

— Эй! Труби на работу! скомандовалъ капитанъ, потомъ, обращаясь къ пастору, онъ попросилъ извиненія за то, что осмлился прервать отпваніе, и объяснилъ причину, побудившую его сдлать это. Онъ сидлъ спокойно въ своей кают, когда къ нему явился коммисаръ и спросилъ хладнокровно, какъ ему отмтить въ книгахъ Вильяма Томсона, когда онъ столько же Томсонъ, сколько самъ коммисаръ.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ капитанъ.

Тогда коммиссаръ разсказалъ, что товарищи Томсона, приготовляя его къ погребенію, нашли у него на ше маленькій мшочекъ, въ которомъ хранилась медаль человколюбиваго общества и записку, написанную женской рукой. Они тотчасъ послали за нимъ и онъ съ разу увидлъ, что это дло было очень таинственное. Записка была написана женою этого человка, который въ сущности былъ шкиперомъ коммерческаго корабля.

— Что такое? вскрикнулъ вдругъ капитанъ, необращавшій до тхъ поръ вниманія на слова коммиссара.

— Да, сэръ, онъ былъ шкиперомъ коммерческаго корабля. Это такъ же врно, какъ то, что вы — капитанъ Коршуна. Потомъ мы нашли, что и рубашка его была помчена тмъ же именемъ, которымъ подписано письмо.

— А какъ зовутъ эту барыню?

— Люси Додъ, а его — Дэвидъ Додъ.

— Зачмъ вы мн не сказали прежде? спросилъ капитанъ.

— Самъ узналъ только вчера ночью.

— Да вдь теперь двнадцать часовъ. Они его ужь хоронятъ.

— Да, сэръ.

— Люси мн этого никогда не проститъ! воскликнулъ капитанъ Базалгетъ и бросился изъ каюты.

Разсказавъ все это, капитанъ отправился внизъ и при первомъ взгляд на лицо мертвеца, узналъ въ немъ друга своего дтства.

Онъ закрылъ лицо руками и застоналъ, проклиная себя за то, что не узналъ Дэвида, но эти упреки были совершенно несправедливы, ибо Дэвидъ только теперь снова походилъ на себя.

Капитанъ немедленно послалъ за докторомъ, и разсказавъ ему всю исторію, просилъ совта, что ему длать. Его кузина Люси не разъ выражала свое отвращеніе и ужасъ къ морскому погребенію.

— Конечно, теперь страшная жара, вроятно, вы знаете какой-нибудь способъ, посредствомъ котораго мы могли бы сохранить тло отъ гніенія до тхъ поръ, пока прибудемъ въ Новую Зеландію.

Глаза доктора засверкали радостно, онъ былъ охотникъ и знатокъ въ искусств бальзамированія тлъ.

— Сохранить его до Новой Зеландіи! воскликнулъ онъ презрительно:— да я такъ его набальзамирую, что вы его довезете въ Англію точно въ такомъ же положеніи, какъ онъ теперь, а надо сознаться, я никогда не видалъ, чтобъ у утопленника такъ хорошо сохранился цвтъ лица. Вы только не жалйте денегъ, а я ужь поручусь вамъ за него на дв тысячи лтъ.

— Не жалть денегъ! Да я готовъ отдать цлое годовое жалованье, только бы хоть немного исправить мою оплошность.

Докторъ былъ вн себя отъ радости и тотчасъ сталъ разсказывать капитану, какъ онъ возьмется за дло.

— У меня есть отличная коллекція спринцовокъ, сказалъ онъ:— я осторожно и терпливо интерсектирую вены, выну мозгъ, и если только мн не откажутъ въ нужномъ количеств мышьяка и ароматическихъ травъ….

— Я вамъ даю право требовать у коммиссара все, что вамъ нужно. Принимайтесь сейчасъ за работу, мн нечего слушать, какъ вы будете поступать, а нужно чтобъ вы сдлали это скоро и хорошо. Я теперь сяду написать бдной Люси, надо ей объявить, что я его нашелъ и везу къ ней, но, увы, мертвымъ.

Докторъ удалился, и черезъ четверть часа вернулся съ двумя матросами, чтобы вынести тло изъ каюты. Капитанъ все еще писалъ свое письмо, погруженный въ грустныя мысли, только отъ времени до времени онъ съ шумомъ ударялъ себя по лицу или рук, которыя не давали ему покоя.

Докторъ молча указалъ матросамъ на тло, но взглянувъ на мертвеца, онъ мгновенно остановился и такъ громко крикнулъ отъ изумленія, что капитанъ повернулся, и видя, что глаза доктора дико устремлены на мертвый трупъ, вскочилъ съ мста.

— Что это значитъ? поспшно спросилъ онъ.

— Посмотрите! Посмотрите! Посмотрите! восклицалъ въ изумленіи докторъ.

Капитанъ подошелъ къ столу, и взглянувъ на мертвое тло, сказалъ, что онъ ничего не видитъ.

— А муха!

— Да, я вижу, что одна изъ этихъ подлыхъ мухъ кусала его, вонъ и капля крови. Бдный Додъ!

— У мертваго не можетъ идти кровь изъ мелкихъ подножныхъ венъ, произнесъ мужъ науки.— Онъ живъ, капитанъ, онъ живъ. Это такъ же врно, какъ то, что мы здсь стоимъ и что есть Богъ на небесахъ. Муха умне насъ съ вами, онъ живъ.

— Джаксонъ, не шутите со мною, не то я васъ повшу. Неужели онъ живъ? Да благословитъ васъ Богъ, Джаксонъ. Эй, принеси мн кто-нибудь зеркало, это — говорятъ, лучшее средство узнать, умеръ человкъ или нтъ.

— Къ чорту зеркало, воскликнулъ докторъ:— муха умне.

Все засуетилось, зашумло, но вс старанія воскресить Дэвида, оказались тщетными. Наконецъ, докторъ воскликнулъ:

— Онъ вовсе не утонулъ. Я въ этомъ увренъ, у него просто припадокъ каталепсіи. Онъ можетъ такъ пролежать съ недлю, но онъ все-таки не мертвый. Разв попробовать душъ?

По его приказанію, Дэвида раздли и положили подъ кранъ, не успла вода обдать его тло, какъ на немъ показались блдно-красноватыя пятна. Докторъ съ торжествомъ указалъ на это капитану. Вс сомннія теперь исчезли, и присутствующіе уже только боялись одного, чтобъ слишкомъ грубымъ обхожденіемъ не уничтожить въ немъ искру жизни. Они положили его на животъ и начали накачивать ему въ горло воды до тхъ поръ, что легкія стали воздыматься и несчастный тяжело вздохнулъ. Тогда перенесли его въ теплую постель, дыханіе сдлалось ровне и сердце начало биться.

— Терпніе, сказалъ докторъ: — онъ теперь оживетъ, но только ему необходимо побольше воздуха.

Терпніе, выказанное всми присутствующими, дйствительно было вознаграждено. Ровно черезъ четыре часа, мнимый мертвецъ проговорилъ спокойнымъ, яснымъ голосомъ:

— Здравствуйте, друзья.

Вс молчали, притаивъ дыханіе. Черезъ пять мы путъ тотъ же голосъ торжественно произнесъ:

— Гд мои деньги? Мои четырнадцать тысячъ фунтовъ.

При этихъ словахъ вс съ изумленіемъ посмотрли другъ на друга, но особенно поразило доктора хладнокровіе и убжденіе, съ которыми Додъ произнесъ эти слова.

— Капитанъ, шепнулъ онъ:— спросите его, знаетъ ли онъ васъ.

— Дэвидъ, знаете вы меня? спросилъ добродушно капитанъ.

Дэвидъ посмотрлъ на него пристально и на лиц его показалась старинная добрая улыбка.

— Знаю ли я тебя, собака? сказалъ онъ:— да какъ же, ты мой двоюродный братъ Реджинальдъ. Но какъ ты попалъ въ этотъ чертовскій банкъ? Надюсь, у тебя тутъ нтъ денегъ.

— Мы не въ банк, Дэвидъ, а на моемъ корабл.

— И то правда, чортъ возьми, но гд же мои деньги?

— Мы объ этомъ поговоримъ, посл.

Тутъ докторъ подошелъ къ Дэвиду и нжно сказалъ:

— Вы были, сэръ, очень больны, долго лежали безъ чувствъ.

— Да, я думаю, вы правы, задумчиво отвчалъ Дэвидъ.

— Позвольте, мн освидтельствовать ваши глаза.

— Извольте, докторъ.

Онъ прежде всего ощупалъ глазъ пальцемъ, потомъ внимательно осмотрлъ его, обращая вниманіе на расширеніе и съуживаніе зрачка.

— Хорошія всти, капитанъ, сказалъ онъ наконецъ вполголоса:— Вашъ другъ, столько же сумасшедшій, сколько я.

Докторъ былъ правъ. Внезапный ударъ возвратилъ Доду разсудокъ, точно такъ же, какъ внезапный ударъ лишилъ его разсудка. Но какъ это случилось я почему — я не имю ни малйшаго понятія. Докторъ написалъ объ этомъ предмет большую ученую статью, и все объяснилъ очень искусно и остроумно, но я не врю ни одному слову его объясненія, а самъ не умю объяснить, и потому передаю читателю голый фактъ безъ всякихъ коментаріевъ. Съ возвращеніемъ разсудка возвратилась и память, и теперь Дэвидъ вспомнилъ всю свою жизнь до той минуты, когда онъ потребовалъ деньги назадъ у Ричарда Гарди. Дале этого онъ ничего не сознавалъ. На вопросъ: знаетъ-ли онъ Вильяма Томсона — онъ отвчалъ:

— Еще бы, отлично. Онъ былъ марсовымъ на Агр, и когда мы потерпли крушеніе, онъ взобрался на какое-то фортепіано и такъ достигъ берега. Мало-по-малу ему стали разсказывать все, что съ нимъ случилось въ послднее время, по онъ на это смотрлъ, какъ на глупый сонъ. Я долженъ упомянуть еще о двухъ чудесахъ, совершившихся въ немъ по выздоровленіи, но они уже чисто физическія: первое было замчено Джорджи Вайтомъ. ‘Посмотрите, говорилъ онъ:— глаза были прежде походили на тюленьи, а теперь стали какъ у всякаго человка’. Другое чудо было еще удивительне: съ возвращеніемъ разсудка онъ сталъ сдть, и такъ быстро, что въ дв недли голова его сдлалась бла, какъ снгъ.

Онъ оставался на Коршун еще дв недли, носимый на рукахъ офицерами и матросами. Онъ ходилъ теперь по палуб въ статскомъ плать, но по осанк и достоинству его фигуры, всякій принялъ бы его за адмирала. Матросы, встрчаясь съ нимъ, отдавали ему честь съ канимъ-то страннымъ смшеніемъ уваженія и братской привязанности. Между собой, они его звали ‘комодоръ Били’. Наконецъ, Реджинальдъ далъ ему денегъ, и посадивъ его на торговый корабль, отправилъ въ Англію. Прибывъ туда благополучно, онъ отправился прямо въ Баркинтонъ, гд узналъ, что его семейство перехало въ Лондонъ. Онъ воротился въ Лондонъ, и сталъ отыскивать, какой-то пріятель послалъ его къ Грину, какъ къ человку, который лучше всякаго можетъ оказать ему помощь. Гринъ, конечно, съ перваго взгляда понялъ, съ кмъ иметъ дло. Но умные люди никогда не обдлываютъ длъ быстро и просто, поэтому Гринъ очень серьёзно взялся отыскать Дэвиду его семейство. Видя его усердіе, Додъ спросилъ, по можетъ ли онъ также отыскать Ричарда Гарди, или его прикащика Ноя Скинера, которые тоже сбжали изъ Баркинтона: Гринъ, въ то время только что попавшій на слдъ Скинера, принялъ на себя и это порученіе, и назначилъ Дэвиду свиданіе въ извстномъ мст, и въ извстный часъ. Это мсто — была квартира Скинёра, и этотъ часъ — тотъ самый, въ который Гринъ разсчитывалъ быть тамъ съ знакомой намъ компаніей.

Дэвидъ явился и нашелъ людей Грина, которые провели его на чердакъ, гд наши пріятели въ сильномъ волненіи ршали, кому принадлежитъ росписка.

Дэвиду же эта росписка была слишкомъ хорошо знакома, ему казалось, что онъ получилъ ее только вчера, потому онъ тотчасъ и возгласилъ: ‘Нтъ, она моя.’ Вс въ изумленіи обратили свои взоры на этого старика съ сдыми волосами. Джулія вскрикнула и черезъ секунду уже висла на ше отца. Эдуардъ схватилъ его руку и покрывалъ ее поцалуями. Они инстинктивно понимали, что небо возвратило имъ отца здравымъ.

Пока вс еще находились подъ первымъ впечатлніемъ радости и изумленіи, Альфредъ Гарди бросился внизъ и полетлъ въ Пемброкскую улицу.

Посл него, пришелъ въ себя прежде всхъ Дэвидъ, онъ вообще со времени своего выздоровленія сталъ отличаться удивительнымъ спокойствіемъ духа. Во время его сумасшествія, если можно такъ выразиться, выкипла вся горячность его характера и онъ теперь сталъ удивительно спокойнымъ, трезвымъ, осторожнымъ человкомъ.

Когда вс поуспокоились, Комптонъ взялъ деньги и завщаніе, общалъ прилично похоронить Скинера на его деньги и зайти на дняхъ къ Додамъ, и дружески распрощался съ ними.

Дэвидъ же, окруженный дтьми, отправился тихонько въ Пемброкскую улицу.

Но Альфредъ былъ уже тамъ прежде ихъ. Онъ смло вбжалъ по лстниц и направился прямо въ комнату, гд сидли мистриссъ Додъ и Самсонъ.

Мистриссъ Додъ, увидвъ его, встала и низко присвъ, отретировалась въ двери, но Альфредъ перегналъ ее, и прислонясь спиной къ двери, сказалъ:

— Нтъ, я васъ не пущу.

Она отскочила съ удивленіемъ и покраснла.

— Какъ, вы хотите удержать меня силою?

— Непремнно, воскликнулъ дерзкій юноша:— какъ же мн иначе васъ задержать, когда вы меня такъ ненавидите?

Мистриссъ Додъ внимательно посмотрла въ его сіяющіе радостью глаза, думая прочесть въ нихъ причину его непонятнаго поступка.

— Прочь отъ двери, разбойникъ, вскрикнулъ Самсонъ.

— Нтъ, мой другъ, сказала мистриссъ Додъ, дрожа всмъ тломъ но не сводя своего взора съ его сіявшихъ глазъ: — мистеръ Альфредъ Гарди вдь все-таки джентльменъ и никогда бы не позволилъ себ такія вольности въ отношеніи меня, еслибъ не имлъ на это уважительнаго извиненія.

— Вы удивительно умная женщина, мама, воскликнулъ Альфредъ съ восхищеніемъ.— Извиненіе мое состоитъ въ томъ, что я не ненавижу васъ, такъ, какъ вы меня, и, что я очень-очень счастливъ.

— Зачмъ вы меня зовете сегодня мамой? О, докторъ, онъ зоветъ меня мамой!

— Дерзкій разбойникъ.

— Нтъ, нтъ, я уврена, что, онъ не называлъ бы меня такъ, еслибъ не принесъ хорошей всти для насъ обоихъ.

— Какую онъ можетъ принесть хорошую всть, кром какъ о счастливомъ ход своего дла, а, вдь васъ это ни мало не, интересуетъ.

— Не говорите этого! Я интересуюсь всмъ, что до него касается, но онъ никогда не пришелъ бы издваться надъ моимъ несчастіемъ, еслибы счастіе, спавшее ему съ неба, касалось его одного. Нтъ, онъ, несмотря на свои недостатки — благородный, честный человкъ, какъ смете вы, милостивый, государь, называть меня мамой? Назови меня опять мамой, мой милый мальчикъ, я тогда, буду знать, что ты принесъ мн радостную всть. И съ этими словами она умильно на него посмотрла и съ нжной мольбой протянула къ нему руки.

— Поцалуйте меня, мама, воскликнулъ дерзкій мальчишка:— и я вамъ тогда скажу хорошую всть.

Мистриссъ Додъ повиновалась съ рабскою готовностью, и смиреніемъ.

— Ну, такъ вотъ что, началъ Альфредъ, и только что хотлъ-было начать по порядку, какъ,увидлъ, что Самсонъ знаками просилъ его быть осторожнымъ. и не говорить вдругъ:— вотъ что, онъ оправился, я видлъ одного матроса.

— А!

— И онъ уврилъ меня, что мистеръ Додъ живъ.

Бдная женщина подняла руки къ небу, но не могла выговорить ни слова.

— Онъ видлъ его на корабл, дв недли тому назадъ. Но это еще не все, мама: матросъ говоритъ, что мистеръ Додъ совершенно въ здоровомъ ум.

Мистриссъ Додъ упала на колни, и молча молилась. Черезъ нсколько минутъ она встала, и чуть слышно промолвила:

— Приведите ко мн этого матроса. Мн надо съ нимъ сейчасъ же переговорить.

— Я не знаю, гд его найти, отвчалъ Альфредъ, весь покраснвъ.

— Неужели? сказала мистриссъ Додъ совершенно спокойно. Это тотчасъ возбудило въ ней подозрнія насчетъ справедливости словъ Альфреда, и хитрая женщина начала закидывать его вопросами такъ, что бдный Альфредъ все боле и боле запутывался и вдругъ, забывъ совершенно свою роль, воскликнулъ:

— Но я долженъ сознаться, что онъ теперь совсмъ сдой, впрочемъ, это, можетъ быть, вамъ все равно.

— А у него не было ни однаго сдаго волоса.

— Они у него не сдые, какъ у доктора, а блые какъ снгъ.

Мистриссъ Додъ вздохнула, но потомъ, неожиданно обратившись къ Альфреду, спросила:

— Это вамъ все сказалъ матросъ?

Альфредъ смутился и не зналъ, что отвчать.

— Ты видлъ! воскликнула она:— онъ въ Лондон! Онъ здсь, въ дом. Я чувствую, онъ здсь, подл меня. И она зарыдала, и въ первый разъ въ жизни, съ нею сдлался истерическій припадокъ. Альфредъ перепугался, и поспшилъ открыть всю истину. Самсонъ тотчасъ отправилъ его на встрчу отцу, прося, чтобъ поступали какъ можно осторожне, ибо ея нервы были до того потрясены, что всякое сильное волненіе могло ее убить.

Услыхавъ объ этомъ, Джулія вошла въ комнату одна, и видя, что вс совты Самсона беречь себя не имютъ никакого вліянія на мистриссъ Додъ, подступила къ ней совершенно съ другой стороны.

— Мама, сказала она:— онъ въ город, но я не смю его привести сюда, пока вы не успокоитесь. Онъ совершенно въ здравомъ ум, но у него нервы очень слабы, а если вы будете волноваться, это его еще боле разстроитъ и, пожалуй, сдлаетъ ему ужасный вредъ.

Эта хитрая рчь магически подйствовала на мистриссъ Додъ. Она тотчасъ успокоилась, или, лучше сказать, ея безграничная любовь въ мужу дала ей силу казаться спокойной.

— Посмотри, сказала она:— какъ я спокойна. Приведи ко мн моего милаго, моего драгоцннаго Дэвида, и ты увидишь, какой я буду смирной, тихой. Да неужели ты не видишь, что я совсмъ не волнуюсь? Что, ты думаешь, посл всего этого горя, я не съумю перенести счастье, ниспосланное мн небомъ, такъ, чтобъ не повредить моему дорогому, моему милому Дэвиду?

Джулія предложила ей, чтобъ она пошла въ свою комнату, куда она и приведетъ отца.

— Милая, милая мама, подумайте хорошенько объ этомъ свиданіи, помните, что вы должны пересилить себя ради него.

Мужъ и жена встртились наедин посл такой страшной разлуки. Даже дти не присутствовали при этой торжественной сцен. Мы можемъ вообразить себ это свиданіе, но наврядъ-ли кто нибудь изъ читателей бывалъ когда нибудь героемъ подобной сцены, впрочемъ, свтъ такъ необъятенъ и столько въ немъ бываетъ чудесъ, что, можетъ быть, двое или трое изъ нашихъ читателей и испытали что нибудь подобное.

Мало по малу и вс остальные явились въ эту счастливую комнату и нашли Дэвида у ногъ своей жены. Ея рука нжно покоилась на его сдыхъ волосахъ, словно она боялась, чтобъ онъ снова не покинулъ ее. Она вмст съ дтьми разсказала ему о всхъ несчастіяхъ, которыя они перенесли въ прошедшемъ, а онъ говорилъ имъ съ свтлой улыбкой о счастіи, которое сулило имъ будущее. Онъ говорилъ въ качеств хозяина дома, отца семейства, друга своихъ дтей.

Но, несмотря на всю его доброту, онъ твердо ршился достать отъ Ричарда Гарди свои 14,000 ф, и въ тотъ же вечеръ имлъ свиданіе съ Комптономъ. Стряпчій тотчасъ написалъ письмо мистеру Гарди, въ которомъ, не говоря ни слова о смерти Скинера, объявлялъ, что его кліентъ, капитанъ Додъ, добылъ отъ Скинера росписку No 17 на сумму 14,010 ф. 12 ш. 6 п. и что онъ будетъ тягаться судебнымъ порядкомъ, если не получитъ всей суммы немедленно. Въ конц письма было прибавлено, что, слава-богу, капитанъ Додъ совершенно выздоровлъ и помнитъ вс подробности дла.

Они вс, въ своей невинности, полагали, что дло Гарди противъ Гарди кончено. Капитанъ Додъ былъ теперь налицо и могъ доказать, что иллюзія Альфреда была истинна. Но Комптонъ объяснилъ имъ, что Дэвидъ не можетъ теперь явиться свидтелемъ, ибо было уже слишкомъ поздно.

— Какъ, разв мы не можемъ пойдти и сказать: вотъ папа, и по его словамъ, Альфредъ говорилъ правду? воскликнула Джулія.

— Нтъ, миссъ Додъ, наша защита кончена.

— А если я поставлю на своемъ?

— То васъ выведутъ изъ суда, миссъ Додъ.

— Точно я этого боюсь, мистеръ Комптонъ.

Тотъ улыбнулся, но кончилъ тмъ, что убдилъ всхъ въ справедливости своего мннія, и тогда было ршено, что они отправятся въ судъ простыми зрителями и будутъ молиться, чтобъ справедливость одержала верхъ.

Дйствительно, они отправились въ судъ и слушали, какъ путали и распутывали дло, которое было бы давно покончено, еслибъ Дэвидъ пріхалъ однимъ днемъ ране. Теперь главнымъ свидтелемъ противной стороны явился самъ отвтчикъ, Томасъ Гарди, это былъ мирный, добродушный, слабоумный господинъ, онъ подъ клятвою показалъ, что отецъ Альфреда приходилъ къ нему нсколько разъ и все разсказывалъ о сумасшествіи сына и о тхъ непріятныхъ послдствіяхъ, которыя оно могло имть, потому — онъ, отвтчикъ, и ршился для общаго блага подписать приказъ о принятіи Альфреда въ сумасшедшій домъ. Слабость умственныхъ способностей Томаса Гарди была всмъ очевидна, и Саундерсъ воспользовался ею съ большимъ искусствомъ, но когда Кользъ сталъ его переспрашивать, то несчастный путался, противорчилъ себ на каждомъ шагу — пугался, чуть не плакалъ.

Кользъ.— Уврены ли вы, что не дйствовали изъ злобы противъ него?

Отвтчикъ.— Нтъ.

Кользъ.— Такъ вы не уврены?

Это простое объясненіе его словъ совершенно смутило несчастнаго. Онъ ничего не отвчалъ и безсмысленно смотрлъ по сторонамъ.

Кользъ.— Не обидлъ ли онъ васъ чмъ нибудь? Не называлъ ли, напримръ, идіотомъ?

Отвтчикъ.— Онъ могъ меня такъ называть.

Кользъ (иронически).— Конечно, могъ. (Смхъ). Но называлъ ли — вотъ въ чемъ вопросъ.

Отвтчикъ (собравшись съ силами).— Нтъ. Онъ называлъ меня: Слабенькій Томи.

Это неожиданное признаніе и удивительная врность прозвища возбудили такой взрывъ хохота во всхъ присутствующихъ, что надо было прервать засданіе на нсколько минутъ.

Переспросъ бднаго отвтчика продолжался въ такомъ же дух, до тхъ поръ, что у него начала показываться пна у рта, онъ съ какимъ-то жалобнымъ визгомъ объяснилъ, что терпть не можетъ подписывать свое имя, но тутъ ему не было выбора.

— Не было выбора? сказалъ Кользъ: — что вы хотите этимъ сказать?

Отвтчикъ еще немного помялся, и наконецъ, изъ его дрожащихъ устъ вылетло слдующее странное, удивительное признаніе:

— Ричардъ сказалъ, что если я не посажу Альфреда, то онъ меня посадитъ.

Судья.— Куда посадитъ?

Отвтчикъ (заливаясь слезами).— Въ сумасшедшій домъ, милордъ.

Громкій взрывъ хохота снова потрясъ всю залу, только Кользъ не смялся, а скрежеща зубами отъ злобы, слъ на свое мсто. Тогда Саундерсъ, съ торжествующей улыбкой сказалъ:

— Я очень обязанъ моему ученому другу за великую помощь, оказанную имъ моей защит. Нечего боле мучить невиннаго. Вы можете идти, мистеръ Гарди.

Судья.— Будете вы отвчать на обвиненія?

— Конечно, милордъ, отвчалъ Саундерсъ.

— Вы призовете въ свидтели Ричарда Гарди?

— Нтъ, милордъ.

— Такъ вамъ бы лучше ограничиться однимъ вопросомъ о проторяхъ и убыткахъ.

Но ловкій, мужественный боецъ не обратилъ вниманіе на этотъ совтъ и отвчалъ на вс пункты обвиненія. Онъ смло требовалъ ршенія въ свою пользу, смло защищалъ своего слабоумнаго кліента. Онъ доказывалъ, что Ричардъ Гарди завладлъ совершенно своимъ братомъ и нетолько убдилъ своими доводами, что подписать приказъ, было спасти Альфреда, но даже заставилъ его сдлать это простыми угрозами. Неужели присяжные послдуютъ жестокости его ученаго друга? Неужели они произнесутъ приговоръ противъ безпомощнаго ребёнка? Однимъ словомъ, подъ предлогомъ обращенія къ разсудку присяжныхъ, онъ въ сильныхъ, краснорчивыхъ словахъ возбуждалъ въ нихъ чувство сожалнія и человколюбія.

Онъ кончилъ. Всталъ Кользъ, и считая приговоръ суда въ свою пользу несомнннымъ, требовалъ самыхъ тяжелыхъ проторей и убытковъ. Онъ съ удивительнымъ искусствомъ противопоставилъ пустой претензіи на сожалніе, представленной отвтчикомъ, т ужасы и мученія, которыя перенесъ на самомъ дл истецъ. Онъ описалъ вс приготовленія къ свадьб, свадебный поздъ, ожиданіе въ церкви, отчаяніе жениха, пойманнаго въ западню. Онъ громилъ всю шайку разбойниковъ, приложившихъ руку къ этому преступленію, и сожаллъ только, что правосудіе можетъ наказать лишь одного изъ нихъ. Тутъ же онъ очень ловко указалъ на тотъ фактъ, что чмъ боле будутъ протори и убытки, тмъ боле поплатится душа всего заговора, Ричардъ Гарди, ибо онъ и братъ въ этомъ дл составляютъ одно неразрывное цлое. Онъ привелъ знаменитыя строки Коупера о свобод, которыхъ присяжные никогда не слыхали, онъ говорилъ, что вся свобода англичанина зиждется на суд присяжныхъ. ‘Напрасно столько столтій вели мы упорную борьбу и проливали кровь, восклицалъ онъ: для обезпеченія нашей свободы, если и теперь еще можно заключать своихъ ближайшихъ родственниковъ въ самую жестокую изъ тюремъ, и не поплатиться дорого, когда законъ преслдуетъ за это преступленіе.’

Но я чувствую себя неспособнымъ выразить все пламенное, жгучее краснорчіе великаго адвоката, къ тому же, у меня осталось слишкомъ мало времени и мста. ‘Tonat, fulgarat et rapidis eloquentiae fluctibus cunetra proruit et proturbat.’ Оглушительныя рукоплесканія и крики одобренія, которыхъ не могли остановить ни судья, ни герольдъ, ясно свидтельствовали, какъ глубоко негодуетъ англійскій гражданинъ, когда его кровью и потомъ добытую свободу топчатъ подъ ногами во имя власти, обмана или презрнія къ закону. Когда Кользъ кончилъ и слъ на свое мсто, присяжные готовы были къ нему броситься на шею съ пятью тысячами фунтовъ, которыхъ онъ требовалъ своему кліенту.

Но тутъ раздался голосъ ‘справедливости согласно закону’. Я бы очень желалъ передать слово въ слово эту замчательную рчь, но это невозможно, и потому я довольствуюсь извлеченіемъ, пускай юристы простятъ мн неточности, которыя могутъ тутъ встртиться.

‘Это дло очень важное, но нетрудное, незапутанное, началъ судья.— Истецъ тягается съ отвтчикомъ, на основаніи англійскихъ статутовъ, за беззаконное заключеніе его въ домъ умалишенныхъ. Заключеніе это признано, страданія, перенесенныя истцомъ, не опровергнуты. Значитъ, вопросъ въ томъ: былъ ли истецъ въ своемъ разум въ моментъ его заключенія? Прежде всего я долженъ замтить, что въ подобномъ случа отвтчикъ долженъ доказать умопомшательство истца, а не истецъ свое здравіе. Исполнилъ ли это условіе отвтчикъ? Мы слышали очень много предположеній почтенныхъ людей, но прямыхъ свидтельствъ видли очень мало. Иллюзія — лучшее доказательство умопомшательства, и потому сдлана была попытка навязать истцу иллюзію о какихъ-то 14,000 ф. Но представленныя доказательства очень слабы и сводятся почти къ тому, что всякое заблужденіе есть — галлюцинація. Это предположеніе совершенно несправедливо, и если его признать, то половина Англіи тотчасъ засадила бы въ сумасшедшій домъ другую половину. Къ тому же, отвтчикъ даже не доказалъ совершенно ясно, что истецъ заблуждался. Онъ не представилъ несомнннаго доказательства въ томъ, что мистеръ Ричардъ Гарди дйствительно не завладлъ чужими 14,000 ф. Я не говорю, конечно, чтобъ и противная сторона доказала, что онъ дйствительно нми завладлъ. Еслибъ Ричардъ Гарди обвинилъ Альфреда Гарди въ клевет но этому вопросу, то я полагаю, что присяжные ршили бы въ его пользу, ибо тогда вся тяжесть доказательства упала бы на Альфреда Гарди, но въ настоящемъ дл та сторона должна приводить несомннныя доказательства, которая говоритъ, что онъ — сумасшедшій. Что касается дйствительнаго факта, то оказывается, что истецъ имлъ основаніе возымть подозрніе въ честности своего отца. Конечно, это основаніе не иметъ значенія несомнннаго доказательства, но все же оно очень важно. Представлено письмо капитана Дода къ жен, въ которомъ онъ извщалъ, что везетъ съ собою 14,000 ф, и въ то же время истецъ слышалъ, какъ самъ капитанъ Додъ требовалъ ту же сумму 14,000 ф. у его отца, который незаконнымъ образомъ себ ее присвоилъ. Истецъ подтвердилъ свое показаніе клятвою, и такъ-какъ Ричардъ Гарди не былъ призванъ, чтобъ опровергнуть это показаніе, то вы имете полное право предположить, что Ричардъ Гарди не могъ этого опровергнуть. Итакъ, справедливое или ложное, но подозрніе это совершенно раціонально, всякій человкъ иметъ право основательно подозрвать своего ближняго и даже выражать это подозрніе въ приличной форм. Если же онъ переступаетъ границы, то оклеветанная сторона иметъ право по закону требовать удовлетворенія. Но если оклеветанный человкъ, презирая судебную защиту, прибгнетъ къ незаконной попытк не опровергнуть, а зажать голосъ основательнаго подозрнія, то разумные люди станутъ тмъ боле его подозрвать. Теперь надо упомянуть и объ уважительномъ свидтельств, представленномъ въ пользу отвтчика, именно доказано, что истецъ хотлъ подписать актъ, который передавалъ все его состояніе родственникамъ его жены, и представлена черновая самаго акта. Это показаніе, разсмотрнное само по себ, въ отдльности, дйствительно очень странно, но вы должны взять въ соображеніе основательное подозрніе истца въ томъ, что деньги, принадлежащія Додамъ, захвачены незаконнымъ образомъ его отцомъ, Ричардомъ Гарди, и тогда ваше удивленіе будетъ не такъ велико. Юные и благородные умы всегда и во вс времена отличались подобными человколюбивыми и деликатными самопожертвованіями. Чмъ мы становимся старше, тмъ невроятне, чтобъ мы совершили преступленіе подобнаго рода, но все же мы не станемъ заключать въ сумасшедшіе дома благородную молодёжь за то только, что мы ее переросли. Если отъ частностей мы перейдемъ къ общему, то замтимъ, что отвтчикъ, который обязанъ представлять доказательства, приводилъ свидтелей, основавшихъ свои показаніи на словахъ и предположеніяхъ человка, который однако не былъ призванъ на свидтельскую скамью. А истецъ, который не обязанъ представлять доказательства, привелъ огромное количество свидтельствъ, что онъ былъ въ здравомъ ум во время его заключенія. Это было доказано до очевидности его друзьями, совершенно чужими людьми, и, наконецъ, имъ самимъ.’

Тутъ судья привелъ въ нсколькихъ словахъ главныя показанія свидтелей истца.

‘Что же касается до личностей самихъ тяжущихся, то замчательно, какъ он вполн согласны съ характеромъ ихъ защиты. Истецъ, основавшій свою защиту на здравой логик и очевидности представленныхъ имъ свидтельствъ, отличался при допрос, несмотря на обвиненіе въ умопомшательств, ясностью, опредленностью, раціональностью и благородной откровенностью своихъ показаній. Напротивъ, отвтчикъ, основывавшій свою защиту на слухахъ и предположеніяхъ, оказался столь же слабымъ, въ физическомъ и умственномъ отношеніи, какъ его доказательства. Какъ вы, конечпо, замтили, онъ почти слабоумный, и смотря безпристрастно на обоихъ тяжущихся, поневол удивишься, что именно истецъ посаженъ въ сумасшедшій домъ, а отвтчикъ гуляетъ на свобод, и заключаетъ въ сумасшедшіе дома тхъ, кто умне его. Если онъ намренъ упрятать такимъ образомъ всхъ, кто умне его, то никто не можетъ быть спокоенъ насчетъ своей безопасности. (Смхъ). Единственный серьёзный вопросъ, который теперь представляется — это, какую принять основу для назначенія проторей и убытковъ. Адвокатъ истца старался въ великолпной рчи затронуть ваши страсти, и заклиналъ васъ отмстить. Я вамъ долженъ сказать, что вы не имете ни какого права обращаться въ мстителей, ни даже карать отвтчика въ подобной тяжьб, тмъ мене должны вы поддаться мысли, что приговаривая къ большей пен отвтчика, вы тмъ самымъ караете настоящаго преступника, игравшаго отвтчикомъ, какъ куклой. Позвольте мн торжественно предупредить васъ о незаконности пути, указаннаго вамъ, по несчастью, ученымъ адвокатомъ. Если истецъ жаждетъ мести, пускай обратится въ уголовный судъ. Получивъ чистую выгоду отъ вашего приговора, онъ свободно можетъ отдать подъ уголовный судъ своего врага, или враговъ. Теперь же онъ требуетъ отъ васъ не мести, а вознагражденія и возвращенія его въ среду общества, которому онъ, конечно, только можетъ принести честь. Боле этого и нашего сочувствія, мы ничего не можемъ ему дать. Въ то же время и адвокатъ отвтчика слишкомъ увлекся въ другую сторону, онъ говоритъ, что кліентъ его почти идіотъ, и потому надо пожалть его карманъ. Все это было бы очень прекрасно, еслибъ мы не знали истца и его законнаго требованія о вознагражденіи. Еслибъ отвтчикъ былъ бы не слабоумнымъ человкомъ, а дйствительнымъ идіотомъ или сумасшедшимъ, то это предохранило бы его отъ уголовнаго наказанія, но не отъ уплаты проторей и убытковъ. Здоровый человкъ не можетъ быть заключенъ въ домъ умалишенныхъ сумасшедшимъ, безъ полнаго вознагражденія его изъ состоянія этого сумасшедшаго, тмъ боле это не можетъ быть сдлано простымъ дуракомъ, безъ справедливаго удовлетворенія. Потому полагая, что вы произнесете свой приговоръ въ пользу истца, я того мннія, что назначить строгіе протори и убытки было бы несправедливо въ отношеніи къ слабости умственной и физической отвтчика, который дйствовалъ не обдуманно, но по заблужденію, а не съ дурнымъ намреніемъ. Съ другой стороны, назначить только номинальные протори и убытки, было бы несправедливо въ отношеніи истца, и, быть можетъ, оставило бы въ нкоторыхъ умахъ сомнніе, которое, я убжденъ, вы ни мало не питаете касательно того факта, что истецъ былъ въ здравомъ разсудк впродолженіе всей своей жизни’.

Судья кончилъ, и глава присяжныхъ объявилъ, что они давно уже составили свое мнніе.

Наступило гробовое молчаніе, и громкимъ звучнымъ голосомъ прочитано ршеніе присяжныхъ въ пользу истца, съ назначеніемъ трехъ тысячъ пятисотъ фунтовъ проторей и убытковъ.

Ршеніе это нсколько удивило судью и всхъ юристовъ, за исключеніемъ Кольза. Публика же встртила его оглушительными рукоплесканіями и криками одобренія. Посреди этого шума и гама, Кользъ громогласно объявилъ, что истецъ только что получилъ ученую степень въ оксфордскомъ университет.

— Отъ души его поздравляю! воскликнулъ судья.

LVII.

Судебный приговоръ былъ жестокимъ ударомъ для Ричарда Гарди, онъ общалъ Томасу, что этотъ процесъ не будетъ ему стоить ни гроша. Въ то же время билеты турецкаго займа, въ которыхъ онъ помстилъ все свое состояніе, упали съ 72 на 71, и онъ понесъ убытку на 5000 ф. Наконецъ, для увнчанія всхъ его несчастій, онъ получилъ письмо отъ Комптона о возвращеніи Дода и росписки Скинера. Ричардъ Гарди былъ разоренъ въ пухъ.

Тогда, въ пылу отчаянія и злобы, онъ ршился разстроить вс планы своихъ враговъ и поразить горемъ сердца нкоторыхъ изъ нихъ. Онъ оставитъ Пегги по завщанію все, что у него было, напишетъ Альфреду и Джуліи, что онъ совершенно нищій и по ихъ милости долженъ умереть, оставляя имъ одно лишь проклятіе, и вслдъ за этимъ приметъ яду или застрлится. Чтобъ никто не могъ ему помшать въ этомъ намреніи, онъ написалъ Комптону, что если росписка была дйствительно подписана его прикащикомъ, то, конечно, онъ долженъ ее заплатить, но такъ-какъ сумма была большая, то онъ проситъ сроку десять дней. Потомъ онъ отправился и купилъ пистолетъ и склянку масла горькихъ миндалей. Онъ хотлъ принять прежде яда, и если смерть придетъ скоро и безъ жестокихъ страданій, то этимъ и удовольствоваться, но если страданія будутъ невыносимы, то онъ застрлится.

Вскор онъ устроилъ вс свои дла и передалъ Пегги 500 ф., какъ будто на сбереженіе, изъ боязни, чтобъ его не арестовали. Потомъ онъ послалъ ее съ порученіемъ на другой конецъ города, а самъ, приготовивъ на стол ядъ и пистолетъ, написалъ краснорчивыя проклятія Альфреду и Джуліи и нсколько строчекъ Пегги, въ которыхъ онъ благодарилъ ее за привязанность къ такому старику, какъ онъ, и совтовалъ открыть на 500 ф. табачную лавчонку. Покончивъ со всми длами, онъ налилъ яду въ рюмку и отвдалъ. По въ ту самую минуту, когда онъ подносилъ рюмку ко рту, вбжалъ въ комнату одинъ изъ его знакомыхъ. Гарди поставилъ рюмку на столъ и съ нетерпніемъ слушалъ болтовню гостя. Наконецъ ему удалось отъ него отдлаться, и онъ только что хотлъ снова приняться за рюмку, какъ дверь отворилась и неотвязчивый гость крикнулъ ему изъ другой комнаты:

— Ахъ, я и забылъ вамъ сказать, какъ билеты турецкаго займа подымаются, страшно! Съ этими словами онъ захлопнулъ дверь и исчезъ.

Но теперь рука Гарди задрожала и онъ не поднесъ рюмки ко рту.

— Какъ, билеты турецкаго займа подымаются? Онъ вылилъ ядъ обратно въ склянку, и положивъ ее въ карманъ, вмст съ пистолетомъ и письмами, полетлъ на биржу.

Слухъ былъ справедливъ: пришло извстіе, что султанъ намренъ отпустить большую сумму на погашеніе, и билеты турецкаго займа тотчасъ поднялись до 74. Гарди возвратился домой, разрядилъ пистолетъ, сдлалъ себ пунша и съ лукавой улыбкой прибавилъ для вкуса нсколько капель яда. На другой и на слдующіе дни курсъ на турецкій заемъ все подымался выше и выше и, наконецъ, достигъ до 82. Тогда онъ продалъ вс свои билеты и выручилъ 49,000 ф. И все это въ десять дней.

Съ этимъ поворотомъ счастія, возвратились и мысли его юности. Онъ никогда боле не будетъ обманывать: это только простительно, когда нищета грозитъ вамъ въ глаза. Онъ отправился въ назначенный срокъ къ Комптону, спросилъ посмотрть росписку, призналъ ее за росписку своего банка и что подпись была дйствительно Скинера, хотя онъ никогда не получалъ ни гроша и, вроятно, ихъ укралъ Скинеръ: но это ничего не значило и, конечно, деньги капитана Дода пропасть не могутъ.

— Пришлите мн вашъ счетъ издержкамъ по длу Гарди противъ Гарди, прибавилъ онъ: — вы уже и то много потеряли по моей милости.

Было что-то благородное и искреннее въ манер и словахъ Гарди, такъ что даже Комптонъ невольно поддался ихъ вліянію.

— Я былъ бы очень благодаренъ, сказалъ Гарди, вынимая деньги:— еслибъ вы мн простили проценты, я бы никогда не могъ выплатить и всего капитала, еслибъ не подвернулось неожиданное счастіе на бирж.

— Поврьте, никто объ этомъ никогда и не подумаетъ, сказалъ Комптонъ поспшно.

Онъ позвалъ Кольза, передалъ Гарди росписку и получилъ отъ него взамнъ 14,010 ф. 12 ш. 6 п.

О, безсмертныя деньги! Вы, словно вашъ великій изобртатель, имете и душу и тло. И ваша душа, а не тло, служитъ доказательствомъ вашей торжественности. Пока ваша душа живетъ, ваше тло можно всегда возвратить вашему законному собственнику, гд бы оно ни находилось.

Мистеръ Комптонъ полетлъ въ Пемброкскую улицу и вручилъ капитану Доду эти тяжелыя, роковыя деньги.

Любовь и врность, наконецъ, восторжествовали. Джулія и Альфредъ были соединены узами Гименея. Посл свадьбы они должны были отправиться въ Альбіон-виллу и приготовить все для принятія всего семейства. Альбіон-вилла теперь сдлалась ихъ собственностью: Альфредъ купилъ ее, ибо получилъ отъ опекуновъ свои 20,000 ф. сполна, благодаря распоряженіямъ коммиссаровъ, по разбору длъ объ умопомшательств.

Наканун свадьбы, мистриссъ Додъ спросила совта у Альфреда, который теперь сдлался ея первымъ любимцемъ, кого имъ пригласить на свадебный завтракъ. Онъ отвчалъ: только истинныхъ друзей, непокидавшихъ насъ въ несчастіи.

— Отличная идея! воскликнула мистриссъ Додъ.

Самсонъ, получивъ офиціальное приглашеніе, спросилъ: привести ли ему и жену?

— Конечно, отвчала съ улыбкою мистриссъ Додъ:— и тогда вс увидятъ, какъ вы умете себя хорошо вести.

Дйствительно, на завтракъ онъ явился съ барыней, которая, несмотря на полдюжину взрослыхъ дтей, удивительнымъ образомъ сохранила свою красоту. Она отличалась еще большимъ спокойствіемъ характера, чмъ мистриссъ Додъ, и свъ рядомъ съ Самсономъ, прикасалась своей нжной ручкой къ его плечу, каждый разъ, какъ онъ увлекался пыломъ своего краснорчія. Прикосновеніе ея руки имло на него какое-то магнетическое дйствіе — его пылъ мгновенно простывалъ. Она такъ ловко пользовалась своей магнетической силой, что разговаривая съ другими, она въ то же время слдила за мужемъ и не давала ему увлекаться хронометрической теоріею, сумасшедшими докторами и прочими его любимыми предметами разговора. Она, однако, позволяла ему говорить о всемъ другомъ и быть вполн душою всего общества.

При разставаніи, Джулія и мистриссъ Додъ наплакались вдоволь. Конечно, Альфредъ утшалъ ихъ, напоминая, что он разстаются только на недлю. Наконецъ, настала минута отъзда и они ухали. Джулія, свъ въ карету, склонила свою бдную головку на плечо Альфреда, и вскор совершенно забыла о своемъ гор и слезахъ.

— Говорятъ, теперь мы съ тобою — одна плоть, сказала она, смотря съ любовью на Альфреда.

— Да, подтвердилъ онъ съ торжествомъ.

— Такъ съ этой минуты ты — Юлій, а я — Эльфрида.

— Хорошо, отвчалъ Альфредъ.

И уста ихъ соединились въ долгомъ, жаркомъ поцалу.

Эта юная чета, посл первыхъ восторговъ, медоваго мсяца, начала боле трезвую, но не мене счастливую брачную жизнь, подъ самыми свтлыми предзнаменованіями. Они были такъ молоды, что прошедшія испытанія только придавали боле сладости настоящему блаженству. Мистеръ и мистриссъ Додъ жили съ ними въ Альбіон-вилл, благодаря смлости Альфреда. Онъ не хотлъ врить общепринятой истин, что нельзя жить счастливо въ одномъ дом съ тещею:

— Это все вздоръ, сказалъ онъ мистриссъ Додъ:— докажемъ всмъ, что это — одинъ предразсудокъ.

— Дитя мое, отвчала съ грустью мистриссъ Додъ:— вс говорятъ, что имть тещу въ дом — скоро надодаетъ молодому человку.

— Если молодой человкъ не можетъ жить счастливо съ вами, мама, сказалъ Альфредъ, цалуя ее: — то онъ дрянь, и не заслуживаетъ счастія.

Они поселились вмст и жили счастливо, вопреки всевозможнымъ комедіямъ и сказкамъ, гд проклинаютъ тещу.

Женщины, подобныя мистриссъ Додъ, никогда вамъ не надодаютъ своими хлопотами и мелочными заботами. Он, напротивъ, служатъ какъ бы олицетвореніемъ мира и спокойствія, поэтому мистриссъ Додъ нетолько не отравляла жизни Альфреда, но окружала его такою любовью, что посторонній человкъ не могъ сразу распознать, кто былъ, дйствительно, ея сыномъ — Эдуардъ или Альфредъ.

О, счастливая маленькая вилла! Ты была раемъ, на сколько рай возможенъ на земл. Однако, наступилъ день, когда твои стны не могли боле вмстить въ себ всхъ своихъ счастливыхъ обитателей. Джулія подарила Альфреду прелестнаго мальчика, явились кормилицы, няньки, и стны виллы едва не треснули отъ такаго наплыва народонаселенія. Черезъ два мсяца Альфредъ съ женою и ребёнкомъ перебрался въ сосднюю виллу. Она отстояла только на двадцать шаговъ, и была двойная причина для этой эмиграціи. Какъ часто случается посл продолжительной разлуки, небо благословило капитана и мистриссъ Додъ новымъ сыномъ, и они, смотря на него, словно все молодились, вмсто того чтобъ стариться.

Мальчики были почти одного роста, хотя племянникъ былъ двумя мсяцами старше дяди. Когда они стали лепетать, ихъ тотчасъ выучили называть другъ друга дядей и племянникомъ, и нельзя было безъ смха смотрть на ихъ игры и слушать ихъ болтовню.

— Мистриссъ Додъ, сказала однажды ея пріятельница: — право, смотря на ваше обхожденіе съ дтьми, трудно сказать, который вашъ и который вашей дочери.

— Они оба мои, воскликнула мистриссъ Додъ.

Съ теченіемъ времени докторъ Самсонъ обратилъ въ адептовъ своей теоріи множество докторовъ въ Англіи и чужихъ краяхъ. Послдніе открыто признавали великую услугу, оказанную имъ наук, но лондонскіе доктора поступили гораздо искусне: они, мало по малу, почти незамтно, измняли свою теорію и начали, двадцать лтъ спустя посл первой попытки Самсона, сразу подкрплять больнаго, вмсто того, чтобъ усиливать его слабость и тмъ причинить или смерть или продолжительную болзнь. И вмст съ этимъ продолжали попрежнему называть своего учителя шарлатаномъ, несмотря на то, что пользовались теперь его шарлатанствомъ. Но это безчестное поведеніе поставило ихъ, наконецъ, въ очень затруднительное положеніе, и тогда, чтобъ скрыть неизбжный фактъ, что въ медицин произведенъ совершенный переворотъ новыми, боле точными изслдованіями, они прибгли къ слдующему невроятному доводу, до котораго можетъ только дойти себялюбіе и нахальство — Характеръ болзней измнился.

Natura mutatur, non nos mutamur (*).

(*) Природа мняется, не мы измняемся.

О! измнчивая природа и неизмнные, непогршимые доктора!

Первая можетъ ошибаться, послдніе — никогда, то-есть въ собственномъ ихъ мнніи.

Поэтому лишать слабыхъ кровопусканіемъ той частицы жизни, которая въ нихъ еще оставалась, было необходимо во дни Сервантеса, и онъ, возставая противъ этого обычая, длалъ огромную ошибку: онъ принималъ свой вкъ за тотъ, который, триста лтъ спустя, признаетъ кровопусканіе вреднымъ.

Ту же ошибку длалъ и Мольеръ, бичуя медицинскія теоріи своего времени, основанныя на ланцет, клистирахъ и піявкахъ. Онъ думалъ, что живетъ цлымъ столтіемъ позже, и жестоко ошибался.

И Самсонъ, тридцать лтъ тому назадъ, слдовалъ по стопамъ этихъ великихъ людей, и ошибкою принялъ свое поколніе за слдующее. Однимъ словомъ, это — вчная, характеристическая черта заблужденія, называемаго геніемъ, что оно видитъ дале своего времени. Самый врный способъ избгать этого — не обращать никакого вниманія на геніевъ и слпо идти своимъ путемъ, повинуясь идеямъ своего времени. Race moutoniere, va!

Самсонъ выходилъ изъ себя отъ гнва, при этомъ безсовстномъ поведеніи людей, издвавшихся надъ нимъ впродолженіе сорока лтъ и вмст съ тмъ пользовавшихся его идеями. Онъ громилъ ихъ на словахъ и въ печати, называлъ ихъ ворами и клеветниками, спрашивалъ, почему же въ другихъ странахъ, гд не было Самсона, характеръ болзней не измнился, кровопусканіе царитъ попрежнему и попрежнему мрутъ люди какъ мухи?

Никто не можетъ хладнокровнно смотрть, когда его идеи крадутъ, а имя подымаютъ на смхъ. Многіе, говорятъ, умирали отъ этого, но я не думаю, что эти люди были дйствительно великими людьми.

Не говорите мн, чтобъ Лилипутъ могъ на дл убить Бробдингнаба, исключая того случая, когда Бробдингнабъ вздумаетъ лечиться у Лилипута.

У доктора Самсона, впрочемъ, было три могущественныхъ щита, которые его защищали отъ роковаго вліянія клеветы, воровства и проч. Онъ имлъ вспыльчивый, но добрый характеръ, легко схватывалъ смшную сторону всякаго предмета, и имлъ отличную жену. Онъ одну минуту испилитъ, ругаетъ и проклинаетъ своихъ грабителей, но потомъ мгновенно измняетъ тонъ и отъ души смется надъ ихъ глупостью я нахальствомъ. Увряютъ, что онъ еще надется дожить до того дня, когда весь свтъ отдастъ ему справедливость, и поэтому ложится спать всегда въ десять часовъ, говоря:

Геній, геній, береги

Тло свое ты.

При этомъ онъ объяснялъ, что никакой геній не доживалъ до девяноста лтъ, безъ того чтобъ не признали его достоинства.

‘Еслибъ Чатертонъ и Китсъ ложились спать раньше и заботились о своемъ тл, то дожили бы до славы. Еслибъ Даюмсъ Ватъ умеръ пятидесяти лтъ, онъ не былъ бы геніемъ, ибо нужно было пятьдесятъ лтъ, чтобъ его заблужденіе было признано славнйшимъ открытіемъ въ наук.’ Итакъ дале, не было конца примрамъ, приводимымъ Самсономъ въ доказательство своихъ словъ.

Мистриссъ Арчбольдъ, обманутая въ любви и мести, сосредоточила вс свои способности на обладаніи Франкомъ Беверлеемъ. Благодаря опіуму, ей удалось влюбить въ себя бднаго молодаго человка, и отъ ежедневнаго столкновенія съ ея могучимъ умомъ, его слабый умишка началъ значительно развиваться. Около этого времени пришло изъ Австраліи извстіе о смерти мужа мистриссъ Арчбольдъ. Быть можетъ, читатели удивятся, если я имъ скажу, что Эдитъ Арчбольдъ въ первые годы своей брачной жизни была доброй, любящей, врной женой. Только въ высшей степени безпутное и безсовстное поведеніе ея мужа, мало-по-малу развратило ее и бросило въ объятія чужихъ людей. Извстіе о его смерти словно окатило ее холодной водой, она встрепенулась и надежда блеснула въ ея умной голов и несчастномъ сердц. Она разсказала обо всемъ Франку и прямо посмотрла ему въ глаза, желая угадать, какое произвело это на него впечатлніе. Тотъ бросился передъ нею на колни и умолялъ ее выйти за него замужъ. Она протянула ему свою руку, и отвернувшись въ сторону, отерла слезу, самую чистую, самую достойную честной женщины, какую она только пролила въ свою жизнь.

— Вы знаете, я — не сумасшедшій, говорилъ бдный Франкъ: — я только тряпка!

Чтобъ быть какъ можно лаконичне, я разскажу въ двухъ словахъ послдующую исторію Франка и Эдитъ Арчбольдъ. Она изощрила вс рдкія способности своего ума и, наконецъ, добилась того, что довела дло о Франк до лорда-канцлера, который въ подобныхъ случаяхъ самъ допрашиваетъ обвиняемаго въ сумасшествіи. Посл двухъ или трехъ свиданій съ Франкомъ, лорд-канцлеръ, умный старикъ, вполн убдился въ томъ, что молодой человкъ былъ одаренъ очень слабыми умственными способностями, но ни мало не былъ ни идіотомъ, ни сумасшедшимъ. На этомъ основаніи онъ, вопреки всмъ проискамъ родственниковъ Франка, уничтожилъ приказъ о принятіи его въ сумасшедшій домъ и возвратилъ ему все его громадное состояніе. Франкъ тотчасъ женился на Эдитъ Арчбольдъ, и такъ счастливъ, какъ можетъ быть только счастливъ человкъ на земл. Первые два-три года она смотрла на его обожаніе съ какимъ-то добродушнымъ презрніемъ, но потомъ, съ годами, она мало по малу стала его искренно любить, и теперь они — самая счастливая чета на свт. Все, что было въ промежутокъ времени между ея первою честною любовью и послднею, ей казалось какимъ-то непріятнымъ сномъ.

Какъ-то странно, невроятно слышать, что эта черноокая, страстная красавица стала примрной женой и матерью — но это истинная правда. Единственнымъ объясненіемъ этого можетъ служить тотъ несомннный фактъ, что она всегда была умной женщиной.

Я, право, не знаю, отчего Горацій соединяетъ въ одинъ два эпитета: ‘справедливый’ и ‘стойкій’. Быть можетъ, онъ замтилъ, что они всегда встрчаются вмст. Я думаю, что, говоря вообще, это несправедливо, но, конечно, въ частномъ случа, именно въ моемъ геро Альфред Гарди, эти качества соединялись въ рдкой степени. Въ тотъ день, когда лопнулъ банкъ, онъ сказалъ, что заплатитъ всмъ кредиторамъ, и теперь онъ энергично принялся за это дло. Онъ досталъ вс ихъ адресы, и расходуя на себя половину своего дохода, другой половиной уплачивалъ помаленьку долги отца. Между кредиторами находился и Макслей, но Альфредъ объявилъ Джуліи, что онъ не могъ его видть, ибо не отвчалъ за себя, почему и просилъ ее отыскать несчастнаго и помочь ему, на сколько возможно. Извстно было, что Макслей совершенно сошелъ съ ума, но былъ очень тихъ и не представлялъ никакой опасности. Джулія написала Грину, прося его отыскать этого человка.

Альфредъ взялся за трудное дло, ему предстояло много работать, чтобъ удовлетворить всхъ кредиторовъ и нажить своимъ дтямъ состояніе. Но счастіе улыбается столько же стойкимъ бойцамъ, какъ и храбрымъ смльчакамъ. Однажды, года черезъ четыре посл своей свадьбы, Альфредъ наткнулся, на одномъ изъ перекрестковъ Лондона, на старика высокаго роста, просившаго милостыню.

Это былъ его отецъ, гордый банкиръ Ричардъ Гарди, Альфредъ, какъ истинно благородный человкъ, забылъ при этомъ все, и видлъ передъ собой только роднаго отца въ гор и несчасть.

— Отецъ, неужели ты дошелъ до этого! сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ, подходя къ нему.

— Да, Альфредъ, отвчалъ Ричардъ Гарди очень спокойно.— Я пустился въ слишкомъ большія спекуляціи, особливо по покупк домовъ и помстій. Съ перваго взгляда это казалось очень выгоднымъ, по теперь я совершенно разоренъ. Еслибъ ты только взялъ на себя мои дла и выдавалъ бы мн на прожитокъ по одной гинеи въ недлю, то я бы простилъ теб вс твой старые грхи.

— Пойдемте домой, сэръ, сказалъ Альфредъ.

Онъ отвезъ его въ Баркинтонъ, и Джулія приняла старика съ распростертыми объятіями, она день и ночь молила небо о примиреніи отца съ сыномъ. Видя горячую доброту своего сына, Ричардъ Гарди ршился еще разъ его поддть и уговорилъ его заключить съ нимъ условіе, на основаніи котораго Альфредъ обязывался содержать отца и выдавать ему еженедльно по гинеи, въ замнъ чего отецъ предоставлялъ управлять его длами и пользоваться всми доходами, если будутъ таковые. Альфредъ тотчасъ согласился и старикъ, изподтишка подсмиваясь надъ простотою сына, заставилъ его подписать формально условіе.

Посл этого онъ проводилъ цлые дни одинъ въ своей комнат, погруженный въ самыя мрачныя думы, только въ тотъ день, когда ему выдавали гинею, онъ словно очнется, просвтлетъ, но ненадолго. Видя необходимость покончить съ длами отца, Альфредъ поручилъ привести въ порядокъ вс его счеты, и что же оказалось?— вс книги были въ самомъ великолпномъ порядк, въ баланс оказалось 60,000 ф., кром того, что еще многіе арендаторы его помстій и домовъ были должны ему большія суммы.

— Что вы толкуете? воскликнулъ Альфредъ.— Какой тутъ еще балансъ. Но счетчикъ доказалъ ему цифрами справедливость своихъ словъ.

Альфредъ поспшилъ передать радостную всть отцу. Но тотъ пришелъ въ совершенную ярость.

— Это только приходъ, дуракъ, вскрикнулъ онъ.— А ты не думаешь о податяхъ, налогахъ, издержкахъ. Ты хочешь на попятный и выгнать меня на улицу. Шалишь, голубчикъ, у меня есть формальное условіе.

Тогда только Альфредъ понялъ всю горькую правду и невольно дивился, какъ онъ не замтилъ этого прежде.

Отецъ его былъ сумасшедшій и помшался на томъ, что онъ разорился, что онъ нищій.

Альфредъ посовтовался съ Самсономъ, и тотъ отвчалъ, что тутъ длать нечего, окружить старика всевозможнымъ комфортомъ, выдавать ему попрежнему его гинею — вотъ и все.

Альфредъ нанялъ искуснаго агента и скоро сталъ получать огромный доходъ съ помстій и фондовъ своего отца, ибо пока онъ былъ въ ум, Ричардъ Гарди распорядился какъ нельзя лучше своимъ состояніемъ. Но Альфредъ не употреблялъ на себя ни гроша изъ этихъ доходовъ. Они вс пошли на уплату кредиторовъ отца. ‘Справедливость всегда хороша, будь она даже дикая’, говаривалъ онъ. Нкоторыхъ изъ этихъ несчастныхъ кредиторовъ онъ нашелъ уже въ богадельняхъ, между прочими об миссъ Лунлей. Онъ имъ выплатилъ ихъ четыре тысячи фунтовъ и возвратилъ ихъ въ среду общества.

Имя Гарди начало мало по малу очищаться отъ позорнаго пятна, а люди стали смотрть на него снова съ уваженіемъ. Въ то самое время, когда Ричардъ Гарди находился подъ несчастной иллюзіей о своемъ нищенств и ожидалъ каждую минуту пойти но міру, Джулія имла другаго protg, который также былъ сумасшедшій, но иллюзія этого была ровно противоположная. Этотъ сдой старикъ сочинилъ себ какую-то машинку и рзалъ цлый день кружки изъ кожи, воображая, что онъ длаетъ деньги, и потомъ раздавалъ ихъ бднымъ. Ничто не могло его убдить, что его деньги были ненастоящія. Поэтому Джулія поддерживала въ немъ его заблужденіе и объявила всмъ, что будетъ мнять кожаные кружки мистера Матью на деньги, до пяти кружковъ въ день.

Этой невинной хитростью она спасала старика отъ насмшекъ и вмст съ тмъ оказывала ему огромную нравственную услугу. Онъ былъ убжденъ, что помогаетъ бднымъ, и это длало его лучшимъ человкомъ. Поэтому посмотрите на этихъ двухъ сумасшедшихъ: у одного брови постоянно нахмурены, на лиц написано мрачное отчаяніе, другой сіяетъ счастьемъ и блаженною увренностью, что онъ длаетъ добро.

Кто изъ нихъ богаче? Тотъ, у кого ничего нтъ, и который воображаетъ, что у него излишекъ, и онъ можетъ помогать другимъ — или тотъ, кто обладалъ громаднымъ состояніемъ, и мучится сознаніемъ, что онъ нищій?

Еще одно размышленіе. Не ожидайте, чтобъ Провидніе всегда вырывало чашу счастія изъ рукъ недостойныхъ, нтъ, это не всегда бываетъ. Но присмотритесь ближе, и вы увидите, что часто въ золотую чашу, блестящую нектаромъ до краевъ, невидимая рука всыпаетъ малую толику яда, отравляющаго весь нектаръ.

Ричардъ Гарди умеръ, наконецъ, все отъ той же несчастной, не дававшей ему покою мысли, что онъ окончательно разорился, и даже не будетъ боле получать своей гинеи въ недлю. Матью также умеръ, но случайной, скоропостижной смертью. Джулія похоронила его, и на могил велла написать его настоящее имя: Джемсъ Макслей.

— Я сдлала, что ты мн веллъ, сказала она Альфреду посл похоронъ.

— Я зналъ это давно, нжно произнесъ Альфредъ: — я видлъ ясно, кто былъ твой Матью, но я не могъ говорить о немъ даже съ тобою. Ты поступила хорошо, какъ подобаетъ христіанк. Какъ бы я хотлъ походить на тебя. Но, бдная, бдная Джени, я не могу о ней вспомнить безъ содраганія.

Въ бумагахъ Ричарда Гарди нашлось старинное завщаніе, въ силу котораго онъ оставлялъ Эдуарду Доду 14,000 ф.

Эдуардъ не хотлъ этому врить, говоря, что Альфредъ, видя невозможность навязать ему просто денегъ, пустился на хитрость, и составилъ фальшивое завщаніе. Но, конечно, подлинность документа была ясно доказана, и Эдуардъ былъ принужденъ волею-неволею принять эти деньги. Такимъ образомъ, тяжелыя деньги и явились вторично на сцену.

Все это, взятое вмст, дало возможность Альфреду привести въ исполненіе давно задуманный планъ.

Домъ, гд былъ нкогда банкъ Гарди, обращенъ былъ въ модный магазинъ, но этотъ магазинъ принадлежалъ мистриссъ Додъ, и потому Альфредъ купилъ его, и открылъ снова банкъ, съ участіемъ Эдуарда, который нуждался въ какомъ нибудь занятіи. Гарди скоро составили себ славу, и снова возобновили довріе, которое столько вковъ питали баркинтонцы къ своему банку. Ни одинъ кредиторъ Ричарда Гарда не остался незаплаченнымъ. Альфредъ, наконецъ, принялъ участіе въ политическихъ длахъ, и представилъ себя кандидатомъ въ члены парламента, но потерплъ пораженіе, онъ принялъ это пораженіе, какъ необходимость, громко объявляя повсюду, что ему никогда ничего не удавалось съ перваго раза, но зато онъ никогда не бывалъ побжденъ въ конц концовъ. Въ настоящее время онъ, дйствительно, представляетъ въ палат общинъ свой родной городъ Баркинтонъ.

Впродолженіе долгаго времени, мистриссъ Додъ страдала разстройствомъ нервовъ, и часто просыпаясь ночью, дико вскакивала, и схватывала Дэвида за руку, боясь, чтобы онъ не исчезъ. Мало-по-малу и это прошло. Только изрдка, время отъ времени находили на мистриссъ Додъ минуты, когда ей казалось невроятнымъ настоящее счастіе всего семейства, въ сравненіи съ тми ужасными испытаніями, которыя они вс перенесли, и о которыхъ они въ первое время не могли говорить хладнокровно. Но пришло наконецъ время, что имъ было пріятно вспоминать эти самыя испытанія.

Однажды, въ прекрасный лтній день, все семейство сидло, посл ранняго обда, въ веселомъ саду Альбіон-Виллы. Дти мистриссъ Додъ и Джуліи играли у ихъ ногъ, а взрослые молчали, какъ бы задумавшись о чемъ-то важномъ. Наконецъ мистриссъ Додъ прервала общее молчаніе:

— Еслибъ я не была съ своими дтьми связана узами самой тсной дружбы, сказала она: — то мы бы никогда не пережили страшныхъ испытаній, ниспосланныхъ небомъ. Дитя мое, будь всегда первымъ другомъ своихъ дтей.

— Да, да! воскликнула Джулія, и схвативъ перваго попавшагося ребёнка, съ жаромъ его поцаловала.

— Это не оттого только, что мы были друзья, мама, замтилъ Эдуардъ:— но главнымъ образомъ оттого, что у насъ въ семейств было единство.

Дйствительно, бросая взглядъ на мою повсть, теперь какъ она окончена, я невольно прихожу къ тому же заключенію. Почти первое мое слово было объявить читателю, что мистриссъ Додъ и ея дти были самыми искренними друзьями, и мое послднее слово пускай будетъ сердечное поздравленіе ихъ съ этой дружбой. Подумайте о всхъ испытаніяхъ и соблазнахъ, представившихся имъ въ жизни, и вообразите только, что было бы съ ними, еслибъ они не были соединены между собою узами любви и семейнаго единства! Ихъ маленькій домъ былъ построенъ на твердомъ фундамент, и подули втры и набжали волны — и домъ устоялъ, ибо былъ выстроенъ на камн.

ТЯЖЕЛЫЕ ДЕНЬГИ.

Читайте также: