РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ ЭД. ПФЕЙФФЕРА
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ ЭД. ПФЕЙФФЕРА
‘Об ассоциации. Настоящее положение рабочего сословия и чем оно должно быть’. Перев. под ред. Антоновича. Изд. Бакста. 1866 г.10
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Рецензия на книгу Эд. Пфейффера, Ткачев Петр Никитич, Год: 1866
Время на прочтение: 10 минут(ы)
П. Н. ТКАЧЕВ. ТОМ 1
М., ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТКАТОРЖАН, 1932
Почти в одно время с историей философии Бауэра11 г. Бакст издал и другую книжку: Об ассоциации. Настоящее положение рабочего сословия и чем оно должно быть’, соч. Пфейффера. Книжка эта весьма полезна, и от всей души желаем ей полного успеха и распространения. Вопрос о положении рабочего класса принадлежит, как всем известно, к числу самых животрепещущих и существенных вопросов современного поколения. Но достоинство и интерес книги обусловливаются в настоящем случае совсем не ее предметом, а тем, что говорится об атом предмете. Об ассоциации и положении рабочих можно городить точно такую же чушь, как и о философии, о сущности вещей и т. п., и тогда книга Пфейффера имела бы такое же право на наше внимание, как и ‘История философии’ Бауэра. Правда, Пфейффер немножко хромает насчет проницательности и сообразительности. Но принимая во внимание его искренность, можно охотно простить его умственной трусости и близорукости.
Никто не станет оспаривать того несомненного факта, что европейская промышленность растет не по дням, а по часам. Во Франции, например, с 1815 года валовая стоимость вывозных товаров увеличилась почти в девять раз, в Англии — более чем в восемь раз. В 1852 году на французских фабриках работало 7.779 паровых машин в 216.456 сил. В том же году в Пруссии работало 2.832 паровых машины в 92.462 силы, и т. д. Но эта ‘розовая картина исполинского развития нашей промышленности в торговли, — замечает Пфейффер (стр. 18), — имеет, к сожалению, свои темные стороны. Это — положение рабочего’.
Что бы ни говорили нам оптимисты насчет великих благ промышленного прогресса, насчет развития и умножения всеобщего благосостояния и благополучия, ни один честный человек не повторит вместе с ними, что положение рабочего изменилось в последнее время к лучшему. Конечно, если мы будем смотреть на это дело с абсолютной точка зрения, то мы, пожалуй, я увалим нечто утешительное. Несомненно, что работника нынче лучше одеты, что они имеют лучшие жилища, лучший стол, чем прежде. Но если взглянуть на их положение с относительной точки зрения, то не трудно убедиться, что оно не только не улучшилось, а, напротив, ухудшилось. Если отношения господина к рабу, мастера к подмастерью и ученику были жестоки, то отношения фабриканта к рабочим возмутительны, бесчеловечны. Вот что говорит об этом Лассаль:
‘При господстве свободной конкуренции предприниматель относится к работнику, как к товару! Работник — это работа, а работа — один из необходимых элементов издержек производства. Все прежние отношения господина к рабу в древнем мире, феодального барона к крепостному или вассалу в средние века были все-гаки еще человеческими отношениями. Да, эти отношения, говорю я, были все-таки еще человеческие отношения, потому что это были отношения определенного индивидуума к определенному индивидууму. Самое угнетение, которое претерпевали рабы и крепостные, служит тому подтверждением. Поточу что гнев и любовь могут иметь место только при отношениях человека к человеку. Оскорбляя кого-нибудь в минуту гнева, и все-таки обращаюсь с ним, как с человеком, потому что, в противном случае, он не мог бы возбудить моего гнева. Холодные, безличные отношения работодателя к работнику, как к вещи, цена которой, подобно всякому другому товару, определяется на рынке стоимостью издержек производства, — эти отношения характеризуют бесчеловечную физиономию переживаемого нами буржуазного периода’ (Herr Bastiat Schultze von Delitzsch, f. Ferdinand Lassalle, її 189, 190).
Ту же мысль выражает и Пфейффер, только несколько иначе и несколько мягче. ‘Чем больше машины применяются к нашему производству, — говорит он, — тем больше, следовательно, требуется капитала для подобных предприятий и тем труднее становится отдельному рабочему достигнуть независимости. Не скоро и с большим трудом, но все-таки мог ученик сделаться со временем мастером, а современный рабочий почти никогда не может Стать фабрикантом. Разница в образе жизни увеличилась. Прежде подмастерье и ученик принадлежали к семейству мастера, они имели место за его столом, жили, большей частью, под одною с ним кровлею и постоянно бывали вместе. Нынче фабрикант резко отделяется от пролетария и приходит с ним в соприкосновение почти исключительно по делам работы. Мы видим его, окруженного роскошью и проводящего свое время в изысканных удовольствиях, тогда как прилежные и ловкие руки, создавшие все эти удовольствия, живут в грязных, мрачных, дурно устроенных и нездоровых лачугах’.
Несчастный собственник этих ‘прилежных и ловких’ рук с раннего утра отправляется на работу и целый день проводит в напряженном, нередко чисто механическом, притупляющем ум занятии, едва отрываясь на минуту, чтобы с’есть свой скудный обед. Наступает вечер, — и только тогда работник может отдохнуть несколько часов, чтобы на другой день начать ту же лямку. Представьте теперь себе, что ткач перед своим станком, кузнец перед наковальнею, кочегар перед паровым котлом всю жизнь свою должны повторять все одни и те же бессмысленные манипуляции. Разумеется, при такой разумной деятельности не может быть и речи ни о каком умственном развитии или нравственном совершенствовании. К тому же можно положительно утверждать, что чем утомительнее, труднее и невыносимее работа, тем меньше бывает за нее вознаграждение. Где же тут справедливость, — спрашивает себя Пфейффер,— где прославленная гуманность нашего века?’
Мало того: и вообще вознаграждение рабочего так скудно, что его, по вычислениям Пфейффера и Альберта Делля, недостаточно для удовлетворения даже минимума человеческих потребностей.
Но рабочий до того не избалован судьбою, что даже и это скудное вознаграждение считает для себя великой милостью я находится в постоянном страхе, чтобы как-нибудь не лишиться его. А это очень легко. Какой-нибудь кризис, изобретение какой-нибудь новой машины, какая-нибудь неудавшаяся спекуляция, неурожай или плодородие, тревожный политический слух — и он теряет свою работу, теряет последний кусок насущного хлеба, и ему предоставляется право итти на все четыре стороны я выбирать, по собственному усмотрению, место для голодной смерти.
‘Какое бы, кажется, дело нашим работникам до того, что Президентом Американских Штатов выбран человек, сочувствовавший северу12. Однакоже, достаточно было одного этого факта и вытекающей из него оппозиции юга, чтобы 1 50.000 человек в Англии и почти такое же число во Франции, 78.000 в Пруссии, всего около 376.000 рабочих или, — если считать и их семейства и прикосновенных к ним людей, — во всех этих государствах почти 1 1/2 миллиона людей осталось без работы’.
Таким образом, кроме всех лишений и недостаточности вознаграждения за труд, наш рабочий постоянно должен находился в страхе, что в один прекрасный день он лишится и того немногого, что имеет, и притом лишится безо всякой вины со своей стороны, даже без злого умысла со стороны хозяина. И гнева-то своего не на ком ему будет сорвать.
‘Странные наши учреждения, — говорит Пфейффер, — вновь производимые богатства ограничивает тесным кругом, где и без того сконцентрирована большая часть богатств. Богатого так же давят новые богатства, как бедного — работа. Пролетарии, усилиями которого умножаются все эти сокровища, трудом которого они все созданы, видит безнравственную картину мотовства немногих, между тем как сам он беден и не имеет самого даже необходимого’.
Может ли такое положение вещей долго продолжаться? Пфейффер твердо убежден, что не может.
‘Реформа современного состояния, — говорит он, — неизбежна даже в интересах владеющих классов, потому что это с единственный путь, которым можно избежать социальной революции. Политическое устройство Европы непременно должно и измениться в пользу демократии, так же необходимо изменить и социальное ее положение. И как в политическом отношении, там, где к этому не шли мирным путем реформ, перемена была добыта силою, посредством революции, точно так же будет и <,испорчено>,’.
‘Не забывайте же, сильные и богатые, что вы наслаждаетесь комфортом, но не заботитесь о судьбе тех, которые создали весь этот окружающий нас комфорт. Вы не сочувствуете страданиям, которых вы сами не испытываете, пусть же 1848 год будет вам предостережением. Пролетарий начинает понимать, что к нему несправедливы, что в нем не признают человеческого достоинства. И постарайтесь переменить это. Все идет к тому, чтобы распространить общее благосостояние. Для вашей собственной пользы, для пользы всего человечества не зажимайте своих ушей для голосов, ведущих на путь справедливости, не противодействуйте спокойному движению, чтобы оно не превратилось в опустошительный поток, лучше помогайте ему, насколько вы это можете, того требуют ваши собственные, эгоистические интересы, если вами не руководит человеческое чувство’ (стр. 36).
Впрочем, хотя Пфейффер взывает к здравому смыслу и человеколюбию ‘сильных и богатых’, хотя он просит их содействовать улучшению быта рабочих, хотя он увещевает ‘постараться переменить его’, — однако он является на самом деле ярым противником всяких реформ, инициатива которых не принадлежит самим рабочим. ‘Те, которые больше всех страдают, должны сами помочь себе. Леченьем сверху ничего здесь не поделаешь. Кто хочет строить, тот должен начинать снизу’ и т. д. (стр. 43). Одним словом, старые вариации на старый Шульце-Деличевский принцип самовспоможения рабочих13. Петь эти вариации заставляют Пфейффера не столько доводы разума, сколько трусливая осторожность….
Но, куда ни шло, эту трусливую осторожность еще можно было бы извинить Пфейфферу, такова уж судьба всех экономистов, помешанных на миролюбивых сделках и реформах. Но вот что удивительно и неизвинительно: как мог Пфейффер, при той проницательности, которую он обнаружил в критике современного положения рабочих, как мог он видеть в ассоциации единственное и окончательное решение социальной проблемы Ассоциация рабочих для общего потребления и производства — вещь очень хорошая и полезная, она значительно улучшает положение рабочего класса и способствует более разумному и равномерному распределению богатств, чем это бывает теперь. Но она далеко не исчерпывает всей социальной проблемы, она не устраняет радикально основной причины современного экономического зла, она — паллиатив, более или менее действительный, смотря по тому, каким образом она устроена.
Нам могут, разумеется, заметить, что ассоциация содержит в себе всевозможные формы общественного устройства, начиная с фаланстерии Фурье и до какой-нибудь Шульце-Деличевской ссудной кассы, и что потому в ней. смотря по обстоятельствам, может заключаться и не заключаться полное решение социальной задачи. Справедливо. Ассоциация вообще есть только форма, в которую можно влить какое угодно содержание, мы говорим не об ассоциации вообще, а об ассоциации, как она понимается новейшими экономистами, в том числе и Пффейффером, об ассоциации, уже получившей известное, определенное содержание, — одним словом, о той ассоциации, которая приобрела себе в последнее время такую громкую популярность в Англии, Франции и Германии. Вот эту-то ассоциацию, приводящую в неописанный восторг Пфейффера, Шульце-Делича и всю фалангу либеральных экономистов, мы и считаем паллиативом, средством, могущим только облегчить, но не излечить социальные недуги. Ассоциация эта монет быть двух родов: либо потребительною, либо производительною (о ссудных, эмеритальных и других кассах нам, разумеется, нет надобности здесь говорить). Самый лучший образец ассоциации первого рода представляет Рочдэльское общество в Англии и общество HumanitИ во Франции (в Лилле). Образцом производительной ассоциации служит в настоящее время ‘ассоциация каменщиков’ (действующая под фирмой Буйе и комп.) и ‘ассоциация типографщиков’, обе в Париже.
Что касается до потребительных ассоциаций, то Пфейффер сам произносит над ними приговор, высказывая следующие мысли по поводу громадных успехов Рочдэльского общества: ‘Возможность сделаться капиталистами и получить лучшее образование, предоставляемая рабочим этими обществами (т.-е. рочдэльскими кооперативными ассоциациями), еще ничего не значит. Этим не искореняется еще зло настоящего положения, социальное положение рабочих этим не изменяется, отношение капитала к труду остается то же самое’. ‘Прежние несправедливости остаются в своей силе, и рабочий, своими трудами и прилежанием создающий новые капиталы, сам при этом ничего не выигрывает. Все попадает в руки значительным капиталистам, и плата рабочего все еще едва ли достаточна для приобретения необходимейших жизненных потребностей’ (стр. 98). Мало того, если в этом кооперативном движении примут участие все или большинство рабочих, то потребительная ассоциация не только не улучшит, а, напротив, ухудшит положение рабочего. Как только узнает фабрикант, что рабочий ухитрился издерживать на свое содержание меньшее количество копеек, чем издерживал прежде, фабрикант сейчас же найдет полезным для себя сократить свое производство: он об’явит своим рабочим, что они могут оставить его работу или работать по удешевленной цене. И эта удешевленная плата как раз будет равняться тому, что издерживает рабочий за вычетом сбережений. Рабочему, разумеется, выгоднее будет пожертвовать своими сбережениями, чем остаться без работы. И таким образом сбережения перейдут в карман фабриканта, и от кооперативных обществ останется в барышах один только фабрикант.
Что касается до производительной ассоциации, то она хотя и значительно улучшает положение рабочего, но все-таки оставляет без разрешения самый важный и самый существенный вопрос: об отношении капитала к труду. Или, правильнее сказать, она решает этот вопрос, но решает его в смысле буржуазной экономии. Производительная ассоциация возможна только при соединении двух элементов: труда и капитала, капитал может принадлежать либо самим рабочим, либо быть взят в ссуду у посторонних лиц. В первом случае каждый рабочий будет вместе и акционером предприятия, во втором — эти две функции — акционера и рабочего — не будут совпадать в одном лице. При теперешнем положении рабочих этот последний случай только и возможен. Но как бы то ни было, в том и другом случае акционеры должны иметь право, по мнению Пфейффера и всех либеральных сторонников ассоциации, на известный процент и на известный дивиденд из барыша. О размерах этого дивиденда между акционерами идет спор: одни хотят сделать его пропорциональным стоимости вложенных в предприятие капитала и работы, другие — отчислять в пользу капитала только 40% дивиденда, оставляя 60% работе (такое разделение имеет место в ассоциации каменщиков Буйе и комп.), третьи делят барыш поровну и т. д.
Но во всяком случае капиталу достается львиная часть. Даже и при самом невыгодном для него делении дивиденда он получает все-таки больше, чем рабочие, потому что в его пользу отчисляется еще процент.
Различные, нередко друг другу совершенно противоположные мнения, высказанные экономистами по вопросу о разделении дивиденда, ясно показывают, что ассоциация в том виде, как ее предлагают Пфейффер и другие либеральные экономисты, в том виде, как она существует теперь в Англии, Франции и Германии, ни мало не устраняет рокового спора между капиталом и трудом, ни мало не примиряет интересов капиталиста с интересами рабочего. Да и трудно примирить непримиримое. Интерес капиталиста диаметрально противоположен интересу рабочих. Никакая сделка между ними немыслима, один всегда будет стремиться к господству над другим. До сих пор интерес капитала безусловно господствовал над интересом рабочего. Ассоциация разрушает это господство, она снова приводит оба интереса в состояние борьбы. Но борьба по самому существу своему не может долго продолжаться. Опять один из интересов должен будет взять верх над другим: или победит капитал, или труд. В первом случае положение дел приводится к ‘satus quo’, во втором — экономический быт современного общества радикально изменится. Таким образом ассоциация может служить ступенью или к прогрессу, или к регрессу наших социальных от отношений. Но во всяком случае она только ступень, а не вершина лестницы, только переходное состояние, а не идеал нашего экономического устройства, она не решает социальной проблемы, а дает средства, очищает поле для ее решения.
10 Рецензия на книгу Пфейфера была напечатана в ‘Библиографическом листке’ No 1 ‘Русского Слова’ за 1866 год. Перевод книги Пфейффера вышел в конце 1865 года. ‘Брошюра эта, — рассказывает современник, — произвела сильное впечатление на общество, и под ее влиянием тотчас же начали разводиться потребительные артели, то массовые, то в небольших частных кружках: соберутся два-три семейства и начинают совещаться, как бы им покупать товары сообща, оптом. Порою происходили, таким образом, многолюдные собрания, на которых спорили, шумели и кричали до упаду по целым ночам до рассвета, делились на партии, прибегали к открытой и закрытой баллотировке, интриговали на выборах членов правления и т. д. Все это было, в своем роде, очень весело и представляло оживленную картину’ (А. М. Скабичевский. ‘Литературные воспоминания’. изд. ЗИФ. М.. 1928 г., стр. 226). Хотя Скабичевский несомненно преувеличивает значение книги Пфейффера. так как русское общество 60-х годов еще до выхода втой книги увлекалось ‘артелями’ и потребительскими ‘коммунами’ (достаточно напомнить о впечатлении, произведенном на современников мастерскими Веры Павловны в напечатанном в 1863 году роман, Чернышевского ‘Что делать?’), тем не менее книга Пфейффера произвела в русском обществе большое впечатление. Между тем ее автор, изучая историю и современное положение кооперативного дела на Западе, расценивал кооперацию, как верное средство для уничтожения ‘пропасти, разделяющей капиталиста от рабочих’, и для устранения теневых сторон капиталистического строя. Ткачев, убежденный в том, что ассоциация — как потребительская, так и производительская — не более как паллиатив, не способный окончательно разрешить социальной проблемы в виду того, что проведение в жизнь принципа ассоциации в том виде, как он осуществляется в буржуазном обществе, оставляет в неприкосновенности ‘основную причину современного экономического зла’ — разделение общества на капиталистов и работников, — счел необходимым выступить против книги Пфейффера. Это было, с его точки зрения, тем более необходимым, что русский перевод этой книги был издан под редакцией М. А. Антоновича, пользовавшегося в некоторых кругах радикальной интеллигенции того времени славою продолжателя дела Чернышевского и его преемника по руководству журналом ‘Современник’.
11 Перед этим Ткачев разобрал книгу Бруно Бауэра ‘История философии в общепонятном изложении’ (перевод под редакцией М. Антоновича, изд. Бакста. 1866 г.). Констатировав, что идеализм автора этой книги ‘бьет в нос’ с первых же строк введения, Ткачев признал его произведение ‘бесполезной дичью’, ни в коем случае не заслуживавшей перевода на русский язык.
12 Имеются в виду президентские выборы 1860 года, во время которых шла ожесточенная борьба между северными и южными штатами из-за вопроса об отмене рабства негров. Избрание президентом кандидата северных штатов, противника рабства Линкольна послужило для южных штатов к поводам к отделению от северных и вызвало междоусобную войну 1861—1865 гг., закончившуюся победой северных штатов и отменою рабства.
13 Шульце-Делич — германский экономист и политический деятель либерального направления. Сторонник теории гармонии интересов труда и капитала, Шульце-Делич был убежден, что взаимопомощь рабочих и ремесленников — вернейший путь к разрешению социальной проблемы. При помощи экономии, бережливости и взаимопомощи, путем организации касс взаимопомощи и кредитных товариществ рабочие и ремесленники могут скопить большие капиталы, которые помогут им улучшить свое положение, всякую помощь рабочему классу со стороны государства Шульце-Делич отвергал. С 1849 года Шульце-Делич приступил к проведению своих мыслей на практике. Ему удалось создать целую сеть кредитных товариществ. Пропаганда его временно имела большой успех среди ремесленников и наиболее отсталых слоев рабочих. Упорную борьбу против Шульце-Делича вел Ласаль, выдвинувший в противовес ему план государственной помощи производительным ассоциациям.