ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ФЕЛЬЕТОНЫ
ФЕЛЬЕТОНЫ
С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913
СПБ. 1912.
РЧЬ КЪ УЧИТЕЛЯМЪ
РЧЬ КЪ УЧИТЕЛЯМЪ
Речь к учителям, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1903
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Въ настоящій сборникъ вошли наброски и замтки о еврейскомъ вопрос и близкихъ къ нему проблемахъ, составленные въ разное время и для разныхъ аудиторій. Здсь имются и такіе очерки, въ которыхъ собраны выводы долгаго и кропотливаго изученія, имются и отрывки лирическаго характера, и полемика, и публичныя рчи. Но въ этомъ разнородномъ матеріал есть одна общая черта: каждая строка была рождена въ атмосфер борьбы, каждое слово было откликомъ на боевой вызовъ. Отсюда нервность тона, преобладаніе темперамента. Чтобы отмтить этотъ общій характеръ разнороднаго матеріала, сборнику дано имя ‘Фельетоны’.
Въ такой книг не можетъ не быть отдльныхъ противорчій. Далеко не каждая строка въ ней съ идеальной точностью отражаетъ теперешній взглядъ автора на т или иные вопросы. Но въ общемъ и цломъ въ этой книг сказано именно то, что авторъ хотлъ сказать.
Что есть національное воспитаніе?
Было время, когда еврейская молодежь не только не рвалась къ просвщенію такъ усердно, какъ теперь, но когда отдльнымъ лицамъ приходилось напрягать вс усилія, чтобы приручить еврейскую массу къ просвщенію. Эта масса боялась просвщенія и выставляла противъ него фанатическій предразсудокъ преувеличенной самобытности — отчасти религіозной, отчасти національной. Ясно, что людямъ, желавшимъ спасти эту массу отъ невжества, пришлось напасть на предразсудокъ. И они это исполнили. Они внушали масс, что надо быть прежде всего человкомъ, что наука равно хороша для всхъ, что нсть эллинъ и нсть іудей, и такъ дале. Эта проповдь мене, чмъ въ полвка, произвела въ еврейской масс коренную перемну, совершила огромный переворотъ: насколько евреи прежде боялись гуманитарнаго просвщенія, настолько они теперь жаждутъ его, такъ что не хватаетъ ни школъ, ни учителей, ни пособій, и по распространенности этой жажды знанія среди бднйшихъ слоевъ — мы, россійскіе евреи, можетъ быть, являемся перибй народностью въ мір.
Но теперь эпоха уже настала другая, и другія нужны для нея слова и дороги. Любовь къ гуманитарному просвщенію уже вызвана разъ навсегда, и не только не можетъ^ ослабть, но будетъ все распространяться въ ширину и глубину среди еврейскихъ массъ. Стараясь пробудить эту любовь, просвтителямъ прежней эпохи, конечно, не было никакой нужды настаивать на національномъ оттнк воспитанія, потому что онъ самъ собой разумлся: вдь тогда только о томъ пока и можно было мечтать, чтобы внести въ слишкомъ узкое національное и религіозное воспитаніе гуманитарную струю. Но теперь, когда это достигнуто, и достигнуто блестяще, повторилось то явленіе, которое всегда сопутствуетъ успху какой угодно идеи, даже самой полезной, самой благородной: добжавъ до цли, мы съ разбгу пронеслись дальше. Цль была — создать еврея, который, оставаясь евреемъ, могъ бы жить общечеловческой жизнью: мы теперь сплошь прониклись жаждой культуры, но такъ ‘же сплошь забыли о томъ, что надо оставаться евреями. Или, врне, не забыли (есть вскія причины, мшающія Забыть), но на половину перестали быть евреями, потому что перестали дорожить своей еврейской сущностью и начали тяготиться ею, и именно въ томъ, что съ одной стороны мы не можемъ забыть о своемъ еврейств, а съ другой — тяготимся имъ,— и скрыта главная горечь нашего положенія, и изъ этого положенія необходимо выйдти. Чтобы выйдти изъ него, есть, можетъ быть, разныя средства, но только одно изъ нихъ въ нашихъ рукахъ: это средство — сдлать такъ, чтобы мы перестали тяготиться своимъ еврействомъ и научились дорожитъ имъ.
Такимъ образомъ задача еврейскаго народнаго просвщенія въ настоящее время является діаметрально противоположной задач прежней эпохи. Тогдашнимъ девизомъ было: ‘стремитесь къ общечеловческому!’ — ибо стремленіе къ національному (тогда выражались — ‘религіозному’) уже имлось въ обиліи. Теперешнимъ должно быть: ‘стремитесь къ національному!’, ибо стремленіе къ общечеловческому уже имется. Въ результат оба противоположныхъ девиза ведутъ къ одной цли, какъ оба радіуса діаметра къ одному центру: къ созданію еврея-гуманиста. Но, ведя къ той же цли, новый девизъ, однако, требуетъ коренной перемны, полнаго перемщенія центра тяжести воспитательной системы. Во дни оны центромъ тяжести еврейскаго воспитанія надо было сдлать гуманитарный элементъ, чтобы скорй выжить духъ нетерпимости и узости, но теперь центромъ всей системы воспитанія еврейской молодежи долженъ стать національной элементъ, ибо надо выжить духъ самопрезрнія и возводить духъ самосознанія.
Вотъ реформа, необходимая нын: надо перевернуть душу преподаванія, произвести революцію въ самомъ принцип системы.
Нельзя больше такъ жить, какъ мы живемъ: мы жалуемся на то, что насъ презираютъ, а сами себя почти презираемъ. И это не мудрено, если подумать, что еврей, воспитанный по ныншнему, знаетъ о еврейств, т. е. о самомъ себ, только то, что видитъ вокругъ, то-есть картину, не могущую польстить чувству національнаго достоинства. Если бы ему была извстна колоссальная лтопись еврейскаго величія и еврейскаго скитанія, онъ могъ бы почувствовать, сколько благородныхъ силъ кроется въ этомъ маленькомъ и непобдимомъ племени, и ощутилъ бы гордость, и пріучился бы радоваться при мысли, что онъ еврей, и тогда вс непріятности еврейскаго существованія показались бы ему гораздо легче, потому что терпть непріятности за нчто любимое гораздо легче, нежели за. нчто ненавистное, или почти ненавистное. Но еврей, воспитанный по теперешнему, совершенно не знаетъ величавой перспективы еврейской исторіи, а знаетъ только сегодняшній моментъ и свой уголокъ — Пружаны или Голту — и ни въ этомъ момент, ни въ этомъ уголк нтъ, конечно, ничего величаваго, а есть зато много забитаго и приниженнаго. По этому образцу онъ знакомится съ еврействомъ, и вн этого образца ничего не знаетъ о еврейств, и у него создается очень жалкое и тяжелое представленіе объ этомъ еврейств, ему непріятно, что онъ тоже еврей, и иногда, ложась спать, онъ тайкомъ думаетъ: ахъ, если бы завтра утромъ оказалось, что все это былъ дурной сонъ, что я — не еврей! Но ‘завтра’ приходитъ, и онъ просыпается евреемъ, и тащитъ за собой, почти съ проклятіями, свое еврейство, какъ каледонскій каторжникъ ядро. При каждомъ испытаніи судьбы онъ морщится и горько спрашиваетъ: ‘Да во имя чего же, наконецъ, все это? Разв я еврей? Что такое еврей? Гд-то тамъ во Франціи, въ Марокко, въ Румыніи есть люди, которыхъ тоже называютъ этимъ именемъ: разв я имъ братъ? Я даже не знаю, сколько ихъ, какъ имъ живется, о чемъ они мечтаютъ, я не имю о нихъ понятія,— а долженъ бытъ евреемъ…’ И его охватываетъ злоба противъ этого имени, и онъ начинаетъ употреблять его, какъ ругательное, и окружающіе замчаютъ все это и говорятъ другъ другу: да какъ же намъ не презирать его, если онъ самъ презираетъ и свое племя настолько, что ничего о немъ не знаетъ, и себя самого настолько, что ругается своимъ собственнымъ именемъ?
Мы, евреи ныншняго переходнаго времени, выростаемъ какъ бы на границ двухъ міровъ. По сю сторону — еврейство, по ту сторону — русская культура. Именно русская культура, а не русскій народъ: народа мы почти не видимъ, почти не прикасаемся — даже у самыхъ ‘ассимилированныхъ’ изъ насъ почти никогда не бываетъ близкихъ знакомствъ среди русскаго населенія. Мы узнаемъ русскій народъ по его культур — главнымъ образомъ, по его писателямъ, то-есть по лучшимъ, высшимъ, чистйшимъ проявленіямъ русскаго духа. И именно потому, что быта русскаго мы не знаемъ, не знаемъ русской обыденщины и обывательщины,— представленіе о русскомъ народ создается у насъ только по его геніямъ и вождямъ, и картина, конечно, получается сказочно-прекрасная. Не знаю, многіе ли изъ насъ любятъ Россію, но многіе, слишкомъ многіе изъ насъ, дтей еврейскаго интеллигентнаго круга, безумно и унизительно влюблены въ русскую культуру, а черезъ нее въ весь русскій міръ, о которомъ только по этой культур и судятъ. И эта влюбленность вполн естественна, потому что міръ еврейскій, міръ по сю сторону границы не могъ въ ихъ душ соперничать съ обаяніемъ ‘той стороны’. Ибо еврейство мы, наоборотъ. узнаемъ съ ранняго дтства не въ высшихъ его проявленіяхъ, а именно въ его обыденщин и обывательщин. Мы живемъ среди этого гетто и видимъ на каждомъ шагу его уродливую измельчалость, созданную вками гнета, и оно такъ непривлекательно, некрасиво… А того, что поистин у насъ высоко и величаво, еврейской культуры — ея мы не видимъ. Дти простонародья кое-какъ еще видятъ ее въ хедер, но тамъ, она дается въ такой нелпой форм и обстановк, что полюбить ее немыслимо.. Дти же средняго круга и того лишены. Сплошь и рядомъ нтъ у нихъ даже отдаленнаго понятія объ исторіи еврейскаго народа. Они не знаютъ о его исторической роли просвтителя народовъ блой расы, о его несокрушимой духовной сил, которая не поддалась никакимъ гоненіямъ: они знаютъ о еврейств только то, что видятъ и слышатъ. А что они видятъ? Видятъ они запуганнаго человка, видятъ, какъ его отовсюду гонятъ и всюду оскорбляютъ, и онъ не сметъ огрызнуться. А что они слышатъ? Разв слышатъ они когда-нибудь слово ‘еврей’, произнесенное тономъ гордости и достоинства? Разв родители говорятъ имъ: Помни, что ты еврей, и держи выше голову?— Никогда. Дти нашего народа слышатъ отъ своихъ родителей слово ‘еврей’ только съ оттнками приниженности и боязни. Отпуская сына изъ дому на улицу, матъ говоритъ ему: — Помни, что ты еврей, и или сторонкой, чтобъ никого не толкнуть…— Отдавая въ школу, мать говоритъ ему: — Помни, что ты еврей, и будь тише воды, ниже травы…— Такъ поневол связывается у него имя ‘еврей’ съ представленіемъ о дол раба, и ни о чемъ больше. Онъ не знаетъ еврея — онъ знаетъ жида, не знаетъ Израиля, а только Сруля, не знаетъ гордаго сирійскаго коня, какимъ былъ нашъ народъ когда-то, а знаетъ только жалкую ныншнюю ‘клячу’. Роковымъ образомъ онъ узнаетъ еврейскій міръ только по его изнанк — и русскій міръ только по его лицевой сторон. И онъ выростаетъ влюбленнымъ во все русское унизительной любовью свинопаса къ царевн. Все его сердце, его симпатіи вс на той сторон, но вдь онъ все-таки еврей по крови, и объ этомъ никто не хочетъ забытъ, и онъ несетъ на себ свое проклятое еврейство, какъ безобразный прыщъ, какъ уродливый горбъ, отъ котораго нельзя избавиться, и каждая минута его жизни отравлена этой пропастью между тмъ, чмъ бы хотлось ему быть, и что онъ есть на самомъ дл…
— Отравлена?— усомнятся многіе, а про себя подумаютъ, что черезчуръ уже сильно это сказано. Ибо они сами все это испытали, и было оно, дйствительно, весьма непріятно въ иныя минуты, но вдь вотъ они, слава Богу, живы и здоровы, дятъ и ходятъ, и ведутъ свои дла, значитъ, не такъ ужъ оно все опасно, чтобы стоило кричать объ отрав.— А я думаю, что здсь именно отрава, отрава всего организма. Она не приводить насъ къ самоубійству, потому что она затяжная, изо дня въ день. Мы съ нею свыкаемся, какъ свыкается человкъ со своей хромотою.
Я видлъ однажды хромую двочку, которая была очень весела, и, глядя на нее, я подумалъ: Эта двочка уже свыклась и ничуть не страдаетъ отъ своего недостатка.— Но тогда я уловилъ взоръ ея матери, устремленный на нее, и мн стало страшно больно. Я понялъ, что мать лучше меня читала въ душ этого ребенка, и видла ясно, какъ на самомъ дн этой души, даже въ минуту хохота и рзвости, таилась и теплилась какая-то искорка обиды за свое убожество. И матъ понимала, что никогда не погаснетъ та искорка, и двочка пронесетъ ее съ собою черезъ всю жизнь, и какъ бы она звонко ни хохотала, какъ бы шибко ни выучилась бгать, все-таки вчно будетъ она чувствовать себя на крохотный волосокъ ниже другихъ, потому что они какъ вс люди, а у нея хромая нога. Такъ будетъ насквозь отравлена вся ея жизнь, и никогда не узнаетъ она ни въ чемъ полнаго счастья въ той мр, въ какой оно доступно другимъ людямъ, потому что она ниже ихъ. Мать это понимала, и во взор ея былъ трауръ по этой двочк.
Если есть у насъ чуткія матери, то и он должны тосковать о нашей судьб, потому что драма хромой двочки, рзвящейся рядомъ съ другими дтьми и все-таки хромой, есть драма еврея, влюбленнаго въ чуждую культуру и все-таки еврея. Со стороны покажется, будто онъ радъ и веселъ, и забылъ о своемъ уродств, но кто уметъ заглянуть въ глубь души, тотъ и въ самыя счастливыя минуты найдетъ на дн ея вчно-болзненную точку обиды. Онъ можетъ свыкнуться съ своимъ горбомъ, но не можетъ забыть. И потому вся жизнь его отравлена, и никогда и ни въ чемъ онъ не будетъ переживать ее такъ же свободно и полновсно, какъ другіе, ибо вчно, самому себ наперекоръ, будетъ себя чувствовать на волосокъ ниже другихъ…
Я вспоминаю одинъ случай. Мы въ одномъ город Юга ждали какъ-то погрома. Я былъ въ числ дозорныхъ и обходилъ съ двумя товарищами базары — понаблюдать, не начинается ли гд-нибудь бда. При этомъ, проходя среди русской толпы, мы инстинктивно старались придавать себ ‘русское’ выраженіе лица и говорить съ московскимъ акцентомъ. Мн кажется, что не изъ трусости, и даже не изъ какихъ-либо особенныхъ конспиративныхъ соображеній, а чисто по инстинкту: мы безсознательно чувствовали, что теперь удобне стушевать наше еврейство и не привлекать вниманія. На одномъ изъ базаровъ, гд было много народу, мн бросился въ глаза старый еврей, въ пейсахъ и долгополомъ кафтан. Онъ пробирался среди толпы осторожно, и по лицу его чувствовалось, что онъ понимаетъ опасность и боится. Но мн при взгляд на него пришло въ голову, что онъ, хоть и боится, а не длаетъ и не можетъ сдлать попытки затушевать свои еврейскіе признаки. Онъ знаетъ, что вншность его бросается въ глаза и привлекаетъ вниманіе враждебной толпы, но ему даже не могло придти въ голову, что слдовало бы не казаться евреемъ. Онъ отъ малыхъ лтъ сроднился съ мыслью, что онъ — еврей и долженъ быть евреемъ, и теперь не могъ бы даже вообразить, какъ это онъ да станетъ непохожъ на еврея, хотя бы и въ минуту крайней опасности. Оттого онъ, который боялся, чувствовалъ себя въ эту минуту внутренно свободне насъ, которые, можетъ быть, не боялись въ простомъ смысл этого слова, но все-таки инстинктивно прятали то, что онъ выставлялъ на показъ. Ибо мы отъ малыхъ лтъ сроднились съ мыслью, что мы, правда, евреи, но не должны быть евреями. Онъ — божіею милостію еврей, мы — осужденные на вчное еврейство.
Я, вроятно, очень блдно и невразумительно разсказалъ вс эти переживанія, потому что говорю по отдаленнымъ воспоминаніямъ. Для насъ (я говорю о людяхъ моего политическаго лагеря) уже давно прошла пора, когда мы такъ чувствовали. Мы подошли къ еврейству и вглядлись въ него, и нашли въ немъ столько величія и красоты, что подъ ихъ обаяніемъ душа выпрямилась, подняла голову и ощутила до глубины всю гордость сознанія: ‘я еврей’. Такъ же невольно, какъ мы прежде смотрли на ту сторону униженно-влюбленными глазами, такъ же невольно смотримъ мы теперь и на ‘ту’, и на вс другія стороны глазами равнаго на равнаго — даже, быть можетъ, глазами высшаго на младшаго. Мы переродились, потому что прежде мы терпли свое еврейство поневол, а теперь мы имъ горды, мы ему радуемся, какъ радуется женщина своей красот.
На Запад есть поговорка: aus der Not eine Tugend’. По русски это значитъ: возводить необходимость въ добродтель, въ заслугу. Эта поговорка насмшливая, но въ основ ея лежитъ врно подмченный психологическій фактъ: человку становится легче, если онъ aus der Not сдлаетъ себ eine Tugend, — если тмъ, за что его преслдуютъ, самъ онъ будетъ гордиться, а не гнушаться. И если мы хотимъ, чтобы нашимъ дтямъ было легче, если хотимъ избавить ихъ отъ той драмы хромого, которую пережили сами, то мы должны воспитать ихъ такъ, чтобы сознаніе -своего племени было для нихъ не неволей, а радостью. и гордостью. Но для этого надо съ первыхъ лтъ, очаровать ихъ той величавой красотою, которую мы, ихъ старшіе братья, узнали такъ поздно, уже въ мучительномъ перелом юности. Надо поверхъ нашей мизерной обыденщины, поверхъ согбенной спины жалкаго Сруля, показать имъ Израиля, его царственный духъ во всемъ его могуществ, его трагическую исторію во всемъ ея грандіозномъ великолпіи. Только это исцлить нашу душу.
Мы должны честно вдуматься во все это, ибо такъ больше жить нельзя. Мы стоимъ передъ огромною задачей, потому что почти ежедневно прибываютъ новые рекруты культуры изъ нашего племени, и мы должны спасти ихъ отъ той внутренней горечи, которую такъ обильно и сытно испытали сами. Мы должны дать подростающимъ поколніямъ гуманитарную культуру, но мы должны прежде всего гарантировать, еврею миръ съ самимъ собою и уваженіе къ самому себ. Мы прежде всего, должны дать ему лтопись нашей народности, чтобы онъ хорошо вникъ въ то, какъ она жила съ первыхъ дней пути, своего, сколько мощи проявила, сколько послужила братьямъ-иноплеменникамъ, чтобы онъ могъ радостно улыбнуться, пріосаниться и полюбить ее. Но эта лтопись огромна, обширне исторіи всякаго другого народа, потому что древне, и потому что вторая половина ея разбита на отдльныя поэмы скитанія во многихъ чужбинахъ. Онъ долженъ узнать всю эту книгу книгъ, долженъ узнать о настоящемъ быт своихъ соплеменниковъ иного подданства столько же, сколько о прошломъ величіи Іерусалима, чтобы чувствовать исконное братство. Онъ долженъ знать и прошлое, и ныншнее духовное творчество нашего племени, и не должны родные писатели оставаться для него неизвстными именами. Все это не можетъ быть изучено между прочимъ, весь этотъ огромный матеріалъ требуетъ огромнаго вниманія, оттого ему должна быть отведена главная роль, ради него должно слегка потсниться, если нужно, все прочее, а не наоборотъ: наука объ еврейств должна стать для насъ центромъ науки.
Наша главная болзнь — самопрезрніе, наша главная нужда — развить самоуваженіе: значитъ, основой нашего народнаго воспитанія должно бытъ отнын самопознаніе. Такъ воспитывается на земл всякій здоровый народъ, всякая нормальная личность.
Вамъ часто, вроятно, говорятъ, что быть сторонникомъ націонализаціи воспитанія значитъ быть сіонистомъ, и я знаю, что многихъ этотъ доводъ пугаетъ. Но это ошибка. Здсь споръ идетъ не между сіонистомъ и не-сіонистомъ: споръ гораздо глубже. На одной сторон стоятъ т, кто, сознательно или безсознательно, потеряли надежду или желаніе сохранить еврейство неприкосновеннымъ и ведутъ его къ исчезновенію со сцены, на другой т, которые ко дню будущаго международнаго братства хотятъ сберечь живымъ и того брата, имя которому Израиль, и сберегутъ его — во что бы то ни стало.
Дло не въ спор партіи и партіи: здсь спорятъ между собою тенденція жизни и тенденція смерти.
Этимъ ршается и вопросъ о ‘древне’-еврейскомъ язык. Сегодня и здсь я не намренъ говорить о немъ, какъ о язык преподаванія: это вопросъ совсмъ особый, очень сложный и спорный. Я разсматриваю сейчасъ еврейскій языкъ лишь какъ предметъ преподаванія и хочу въ этомъ смысл опредлить его мсто и роль. Мн кажется возможнымъ сдлать это въ немногихъ строкахъ, ибо посл всего, что выше сказано, самъ собою напрашивается выводъ: несомннно, что при такомъ перенесеніи воспитательнаго центра тяжести на самопознаваніе — еврейскій языкъ совершенно неизбжно и естественно становится главнымъ орудіемъ воспитанія.
Когда человкъ интересуется французской литературой, онъ прежде всего изучаетъ французскій языкъ, а не полагается на переводы. Но мы вдь не просто ‘интересуемся’, для насъ это не есть вопросъ любознательности — для насъ вопросъ идетъ объ исцленіи и перерожденіи исковерканной еврейской души, и еврейская культура стала для насъ прибжищемъ единственнаго спасенія. На ея изученіи должны мы построить всю нашу новую систему воспитанія, и начать волей-неволей придется съ того нарчія, на которомъ записаны вс творенія израильскаго духа. Нашъ языкъ — это порогъ, мимо котораго нтъ доступа въ школу національнаго воспитанія, а проникнуть въ эту школу стало для насъ вопросомъ жизни или смерти.
Насъ упрекаютъ въ мечтательств и романтизм, намъ говорятъ, будто мы ведемъ свою національную проповдь изъ какой-то эстетической прихоти — потому, что намъ нравится еврейская культура и еврейскій языкъ. Да, не спорю, нравится, но не въ томъ дло. Если бы еврейская культура была еще ниже клеветъ Лютостанскаго, если бы еврейскій языкъ былъ хуже скрипа немазанной телги, то и тогда возвращеніе къ этой культур черезъ посредство этого языка было бы для насъ совершенно непреодолимой реальной потребностью, отъ неудовлетворенія которой мы реально страдаемъ,— было бы властной исторической необходимостью. Насъ націонализируетъ сама исторія, и тхъ, кто ей противится, она тоже рано или поздно повлечетъ за собою. Но они поплетутся тогда за нею въ хвост, какъ связанные плнники за колесницей покорителя. Благо тому, кто во время пойметъ ея духъ и пойдетъ въ первыхъ рядахъ ея побдоноснаго теченія.
И первымъ изъ первыхъ долженъ пойти тотъ, въ чьей власти душа народа — народный учитель.
1903.