РАЗГОВОРЪ
между Улиссомъ и Цирцеею, на остров сея богини.
Съ Англійскаго. К.
‘Встникъ Европы’. Часть XLI, No 17, 1808
Разговор между Улиссом и Цирцеею, на острове сея богини, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1808
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Цирцея. И такъ, Улиссъ, ты хочешь удалиться! Какая тому причина? Открой мн свои мысли, говори чистосердечно. Скажи, что принуждаетъ тебя разстаться со мною?
Улиссъ. Богиня! прости слабой природ человческой. Сердце мое тоскуетъ по отчизнъ. Нжная любовь къ ней столь сильна, что ни самая привязанность моя къ теб одолть ее не можетъ.
Цирцея. Это еще не все. Я вижу, ты боишься открыть мн свое сердце: но чего теб страшиться? Теперь уже я не страшна. Самая гордая изъ богинь земныхъ, явивъ смертному знаки благосклонности, какіе ты получить отъ меня удостоился, слагаетъ съ себя санъ божескій и свое могущество.
Улиссъ. Быть можетъ, когда въ сердц ея господствуетъ нжная любовь, или робкая стыдливость. Но ты, богиня, симъ слабостямъ человческимъ не подвержена.
Цирцея. Понимаю осторожность, свойственную твоему нраву. Желая истребить въ теб всю недоврчивость, клянуся Стиксомъ, что не только не буду вредить ни теб, ни друзьямъ твоимъ, какія бы слова отъ тебя ни услышала, и сколь ни были бы онъ для меня оскорбительны, но отпущу тебя со изъявленіемъ всхъ знаковъ моей благосклонности. И такъ скажи мн теперь, какими удовольствіями надешься наслаждаться въ Иакъ, на безплодномъ остров? Чмъ замнишь оставляемыя всякаго рода утхи въ семъ раю, гд жилъ ты, не зная заботъ, въ совершенномъ спокойствіи?
Улиссъ. Удовольствіями, которыя добродтель доставляетъ, верховнымъ блаженствомъ, какимъ наслаждаются люди, трудящіеся для блага человчества. Здсь я ничего не длаю: мой умъ ослаблъ совершенно, вс его способности оцпенли. Нетерпливо желаю возвратиться къ прежнимъ трудамъ, и употребить на полезныя дла т способности свои и добрыя качества, которыя съ юныхъ лтъ образовать старался. Труды и заботы не страшатъ меня. Они даютъ работу духу моему, они содержатъ его въ бодромъ и крпкомъ состояніи. Отдай мн поля Троянскія, и возьми обратно сіи прелестныя рощицы: тамъ собиралъ бы я блестящую жатву славы, здсь живу въ совершенной неизвстности, и начинаю самому себ казаться презрннымъ. Образъ прежняго Улисса, на каждомъ шагу являющійся мн, осыпаетъ меня укоризнами, я встрчаюся съ нимъ въ прохладной тни подъ густыми втвями, онъ дерзновенно представляется мн даже въ самомъ присутствій твоемъ, и съ ругательствомъ влечетъ меня изъ твоихъ объятіи, Богиня! ежели не въ твоей власти успокоить мятущійся духъ мой, ежели не можешь сдлать, чтобы я забылъ самаго себя: то никогда въ сихъ мстахъ не найду для себя счастія, и день ото дня буду злополучне.
Цицрцея. А разв мужъ честный и благоразумный, употребившій все время юности своей на труды и славные подвиги, при настающихъ позднихъ лтахъ не долженъ успокоиться, и въ остатокъ дней своихъ насладиться безмятежнымъ удовольствіемъ?
Улиссъ. Мужъ честный и благоразумный можетъ уклонишься отъ трудовъ не иначе, какъ для бесдованія съ Музами, здсь находясь, я лишенъ сего священнаго сообщества. Музы не живутъ въ обиталищ сластолюбія и чувственныхъ удовольствій. Могу ли здсь упражняться, могу ли размышлять, тогда какъ многія животныя — а животныя изъ людей превращенныя несносне всхъ прочихъ — вокругъ меня воютъ, ревутъ и хрюкаютъ?
Цирцея. Отъ части справедливо, но тутъ не все еще сказано: ты умолчалъ о самой сильной причинъ, влекущей тебя въ Иаку. Кром образа прежняго Улисса есть еще другой, которой является теб во всхъ мстахъ сего острова, повсюду тебя преслдуетъ, становится между мною и тобою, исторгаетъ тебя изъ моихъ объятій — это Пенелопа, я знаю. Не думай запираться: ты о ней вздыхаешь даже на груди моей. Однакожь она не безсмертная. Она не получила въ удлъ себ юности неувядаемой, и прелести ея уже давно поблекли. Думаю безъ тщеславія, что она въ красот никогда со мною не равнялась, чтожь сталось теперь съ ея благообразіемъ?
Улиссъ. Когда я спрашивалъ о Пенелоп, ты сама сказывала мн, что она хранитъ врность супружескую, и что до нын, по двадцатилтнемъ отсутствіи, любитъ меня столько же, какъ любила разставаясь со мною. Я оставилъ ее во цвт юности и красоты. Чего не испытало постоянство ея со дня разлуки? Какой благодарности не заслуживаетъ такая врность? Не ужели заплачу ей обманомъ? Не ужели забуду ту, которая меня забыть не могла, и которой воспоминаніе обо мн всего дороже?
Цирцея. Любовь ея охранялась всегдашнимъ ожиданіемъ скораго твоего прибытія. Отними сію надежду, пускай спутники возвратятся въ Иаку, и увдомятъ ее, что ты остался жить вчно со мною, пусть скажутъ ей, что она свободна располагать сердцемъ своимъ и рукою, пошли къ ней лица моего изображеніе, вели ей сравнить свои прелести съ моими. Ежели посл сего не истребится: въ ней остатокъ страсти, и ежели черезъ годъ не услышишь о брак ея съ Евримахомъ, тогда скажу, что о сердц женщины не имю ни малйшаго понятія.
Улиссъ. Жестокая богиня! почто принуждаешь меня открыться въ томъ, что желалъ бы я утаить отъ тебя на вки? Когда бы я посредствомъ такой безчестной, такой варварской хитрости лишился ея сердца, тогда мое собственное непремнно бы растерзалось. Какъ возмогъ бы я перенести муку, чувствуя, что обидлъ такую супругу? Кмъ могъ бы замнить любезную Пенелопу? откровенно признаюсь — не гнвайся, богиня! ты сама говорить мн повелла — откровенно признаюсь, что не тобою. Ты гордишься безсмертной красотою своею, умешь волшебными средствами помогать красот природной: не смотря на то власть Пенелопы сильне. Ты чувствуешь вожделнія и возбуждаешь ихъ, но никогда любви не чувствовала, и вдохнуть ее не можешь. Стану ли я любить ту, которая желаетъ унизить меня до степени безсловесныхъ животныхъ? Пенелопа содлала меня героемъ: любовь ея облагородствовала, укрпила, вознесла мой разумъ. Она приказала мн плыть къ стнамъ Трои, хотя разлука со мною была для нея ужасне смерти, она велла мн подвергаться всмъ опасностямъ на ряду съ первыми героями Греціи, хотя бдное сердце ея трепетало при одной мысли о самой маловажной невыгод, и готово было бы отдать всю кровь свою для спасенія одной капли моей крови. При томъ, какое сходство всхъ склонностей нашихъ! Когда Минерва учила меня правиламъ мудрости: Пенелопа отъ насъ не отходила, слушала и затверживала нравственныя правила и высокія истины, пересказывала ихъ мн, смягчая и украшая повствованіе восхитительными прелестями своего разума. Когда вмсто отдыха мы плнялись красотами Поэзіи, читая стихотворенія Орфеевы, Музеевы и Линовы, съ какою точностію замчала она лучшія мста въ нихъ! Мои чувства были тупы въ сравненіи съ ея чувствами, Она сама казалась Музою, оживотворившею поэтовъ и вдохнувшею въ звонкія ихъ лиры небесную силу вливать въ сердца человческія любленіе мудрости и добродтели и боязнь боговъ безсмертныхъ. Какъ ласкова, какъ милостива была она къ моему народу! сколь ревностно старалась распространять изящныя искуства, облегчать больныхъ и престарлыхъ, наблюдать за воспитаніемъ юношества, оказывать подданнымъ моимъ всякое снизхожденіе и защиту, предупреждать ихъ нужды, удовлетворять ихъ требованія, ходатайствовать за подвергшихся истязанію, и просить о награжденіи достойныхъ сыновъ отечеству! Покину ли я такую супругу? Могу ли оставить ее для скотскихъ удовольствій, имя на себ только образъ человка, но лишась души человческой, лишась всхъ благороднйшихъ, богоподобныхъ ея способностей? О Цирцея! прости мн, одна мысль о томъ для меня несносна.
Цирцея. Поди — не думай, чтобы я просила тебя здсь остаться. Дщери Солнца неприлично быть малодушною, она не будетъ умолять смертнаго, чтобы согласился длить съ нею блаженство, коимъ наслаждаться неспособенъ. Сожалю о теб, и презираю тебя. Все то, чмъ, по видимому, дорожишь ты столь много, мн чуждо и незнакомо. Слова, произнесенныя тобою съ такою горячностію, приличны глупенькой женщин, а не герою. Позжай себ читать и даже прясть, когда захочешь, съ любезною своею супругою. Запрещаю теб здсь до завтрешняго дня оставаться. Не медли, попутный втръ поможетъ теб удалишься отсюда. Не медли, иначе — Нптунъ воздвигнетъ бурю, и ты погибнешь. Ступай, говорю я, прочь съ глазъ моихъ!
Улиссъ. Великая богиня! повинуюсь — только не забудь о своей клятв.