— Мщанину Антипу Егорову Политанову повстка отъ мироваго судьи, важно говоритъ онъ.— Вызови ка его для врученія, да пусть распишется.
— Это-то хозяина-то? Ой? Да неужто его къ мировому? восклицаетъ кухарка, простая деревенская баба въ сарафан.— Подрался, что ли, съ кмъ?
— Ну, ты тутъ бобы-то не разводи, а вызови, потому на основаніи трехъ статей уголовнаго судопроизводства вручаемъ. Врно ужъ руки длинны или языкъ съ трезвономъ, коли въ оскорбленіи словомъ и дйствіемъ обвиняется. Да коли спитъ, разбуди. Старшій, молъ, разсыльный отъ мироваго!!.
Кухарка пріотворила дверь изъ кухни въ комнату и крикнула:
— Хозяинъ, васъ отъ мироваго судьи требуютъ.
‘Наше мсто свято!’ послышался въ комнат женскій возгласъ, какой-то мужской голосъ крякнулъ и произнесъ: ‘вотъ уха-то!’ Вслдъ за этимъ въ кухню вышелъ хозяинъ, маленькій пожилой человчекъ съ щипаной бородкой и въ рваномъ халат, а въ двери выглядывала полная женщина въ капот и двое ковыряющихъ въ носахъ ребятишекъ. Хозяинъ былъ испуганъ. Онъ растерялся и чесалъ затылокъ.
— Вы мщанинъ Антипъ Егоровъ Политановъ? гордо спросила его усатая физіономія.
— Я самый и есть-съ. А вы отъ мироваго судьи?
— Отъ него самаго. Старшій разсыльный и даже можно сказать повренное лицо. Извольте получить повстку и потрудитесь быть здорову. Вотъ здсь росписаться слдуетъ.
— Сейчасъ, сейчасъ… Ахъ ты Господи! Вотъ не было печали!.. Да что-жъ вы въ кухн-то? Прошу покорно въ горницу. Аксинья Григорьевна, зажги тамъ лампу-то! обратился хозяинъ къ жен.
Началась суетня. Искали перо и чернилицу. Разсыльный вошелъ въ комнату.
— По уголовному обвиненію Четвертинской въ оскорбленіи словомъ и дйствіемъ васъ тянутъ, сказалъ онъ.
— Догадываюсь въ смкалк-то. Это врно та полоумная, что старый спинжакъ у меня въ лавк покупала? Да что-жъ вы стоите-то? Садитесь пожалуйста.
— Сядемъ-съ, только вы насъ бафрой угостите, а то я, признаться, цигарокъ съ собой не захватилъ.
— Сдлайте одолженіе. Мишанька! Вотъ теб гривенникъ, порхай скорй въ лавочку за бафрой Миллера. Ахъ, она полоумная! И какое-же тутъ оскорбленіе дйствіемъ! Такъ, смазалъ слегка по спин.
— Вы насчетъ полоумства-то не очень… Вдь она полковница… Настоящая полковница, замтилъ разсыльный.— Конечно, мужъ у ней померши, но все-таки…
— Что вы! Скажите на милость!.. Вотъ налетлъ! Покупала это она у меня спиньжакъ подержаный въ моей лавк для парнишки. И парнишка съ ней — такъ себ дерево стоеросовое, году по девятнадцатому. Полюбовникъ онъ ейный или такъ сродственникъ — чортъ его знаетъ.
— Вы старымъ платьемъ торгуете?
— Точно такъ-съ, на Апраксиномъ. Окромя того, у меня и лоскутное производство есть. Ну-съ, чудесно. Стоитъ эта самая выжига — полковница въ лавк и не шьетъ не поретъ. Цну за спиньжакъ прошу настоящую: шесть рублей. А она брякъ мн: ‘въ немъ говоритъ, столько-же дыръ сколько въ твоей совсти’. Каково это чувствовать? ‘Ахъ, ты, говорю, выжига!’ Перевернулъ ее къ порогу, за плечи взялъ, да слегка и погладилъ по спин. Какъ передъ Истиннымъ! Карандашемъ можно расписаться? Перо-то у насъ съ чернильницей куда-то позапропастилось.
— По закону карандашемъ — дифанація выдетъ, ну, да для васъ можно сдлать послабленіе.
Хозяинъ расписался по указанію разсыльнаго и вздохнулъ.
— Отродясь не судились, а тутъ женщина, вниманія не стоющая!..
Сзади его послышались всхлипыванья. Слезилась жена.
— Куда-жъ тебя теперь поршатъ, голубчикъ Антипъ Егоровичъ? спросила она.
— Это глядя, по руководству, сударыня. Тутъ вся штука, какой законъ подведемъ, отвчалъ разсыльный.
— А маленькій законъ тоже подвести можно?
— Это ужъ зависитъ отъ нашей камеры, какъ мы взглянемъ. Тутъ все въ внутреннемъ предубжденіи судьи.
— А вы взгляните полегче. Ну, стоитъ-ли изъ-за шкуры! Вдь онъ человкъ семейный…
— Тише ты, Аксинья! Держи языкъ за зубами! Слышала, что сказали? Настоящая полковница она.
— Не совсмъ настоящая, но все-таки на линіи… поправилъ разсыльный.
— На линіи полковницы, а полюбовнику подержанный спиньжакъ покупаетъ на Апраксиномъ!
— Аксинья, уймись! Долго-ли до грха! Вотъ ихъ благородіе слушаетъ, слушаетъ, да и занесетъ въ протоколъ. Вы, господинъ довренный разсыльный, водочки не хотите-ли? Отличная рябиновая..
Разсыльный замялся.
— Какъ вамъ сказать?.. Ежели рябиновая, то пожалуй, на скору руку… Признаться сказать, у меня еще есть тутъ три уголовныхъ обвиненія, чтобы вручить… Ну да подождутъ! отвчалъ онъ.
— Тогда ужъ вы и огурчиковъ, прибавилъ разсыльный.— А мы тмъ временемъ вамъ юридическій совтъ дадимъ, обратился онъ къ хозяину.
— Сдлайте одолженіе, потому, откровенно сказать, люди темные, да и не судились, а вы все-таки человкъ свдующій.
— Да, второе трехлтіе при камер. Иногда вдь и самъ со мной совтуется. По гражданской-то части онъ у насъ еще туда-сюда, а по уголовной слабъ… Только вы безъ утайки… Гд вы ее смазали: въ лавк, на порог лавки или на линіи?
— Да не смазалъ-съ, а только погладилъ…
— Все равно, но это очень важно, потому въ публичномъ мст оскорбленіе или не въ публичномъ…
— Забылъ гд, но визжала она на линіи и публики никакой, окромя лавочнаго мальчишки. Да и какое оскорбленіе? ‘Ахъ, ты, говорю, выжига!’ А потомъ за плечи и смазалъ… Ну, помялъ слегка ей шляпку, каюсь. Пожалуйте водочки-то… указалъ хозяинъ на принесенный графинъ и закуску.
Разсыльный чокнулся съ хозяиномъ, выпилъ и прожевалъ огурецъ.
— Яко голубица былъ трезвъ. Въ тотъ день маковой росинки не было. Чай хлобысталъ, стакановъ шесть чаю выпилъ
— Не сознавайтесь.
— То-есть это вы въ трезвости-то?
— Ни въ чемъ не сознавайтесь, а главное дло въ шляпк. ‘Знать молъ не знаю, народу шляющагося къ намъ много ходитъ’. Уперся на своемъ и стой.
— По второй пожалуйте!
— Выпью. Ваше здоровье! И такія слова, что дескать ‘первый разъ въ глаза вижу’. ‘Плюнь, молъ, она мн въ лицо и то не признаю’. Вдь протокола не было?
— Какой протоколъ! Завизжала, когда я ей хвостъ-то прищемилъ, убжала и ужъ не показывалась.
— И въ ущемленіи хвоста не признавайтесь. А какъ въ камеру придете — сейчасъ прежде всего ко мн. Я тутъ при вшалкахъ буду и научу какъ дйствовать. На всякій случай даже у настоящаго адвоката со значкомъ спрошу. Есть какое-то ловкое кассаціонное ршеніе, такъ его и припустимъ.
— Премного вамъ благодаренъ. Еще по рюмочк?..
Хозяинъ обнялъ разсыльнаго и поцловалъ.
— За ваше освобожденіе! Будьте здоровы! Мы еще супротивъ ее въ недобросовстномъ обвиненіи искъ начнемъ.
Черезъ полъ-часа хозяинъ провожалъ разсыльнаго и свтилъ ему на лстниц.
— Такъ не сознаваться? спросилъ онъ еще разъ.
— Ни въ жизнь! Не сознавайтесь! отвчалъ заплетающимся языкомъ разсыльный.