Рассуждение Жан-Жака Руссо, Руссо Жан-Жак, Год: 1750 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

РАЗСУЖДЕНІЕ ЖАНЪ ЖАКА РУССО

на тему, предложенную Дижонскою академіей.

Возстановленіе наукъ и искусствъ содйствовало-ли очищенію нравовъ?

Decipimur specie recti.
Горацій.

Возстановленіе наукъ и искусствъ содйствовало ли очищенію или развращенію нравовъ? Вотъ что предстоитъ разсмотрть. Какую сторону долженъ я принять въ этомъ вопрос? Ту, милостивые государи, которую обязанъ честный человкъ ничего не знающій, но тмъ не мене уважающій себя.

Я чувствую, что трудно будетъ примнить то, что я скажу, къ судилищу, предъ которымъ являюсь, какъ смть осуждать науки предъ ученйшимъ обществомъ Европы, восхвалять невжество въ знаменитой Академіи и согласить презрніе къ наук съ уваженіемъ къ истинно ученымъ? Я предвидлъ эти противорчія, но они меня не испугали: не науку преслдую я, говорилъ я себ, но защищаю добродтель предъ добродтельными людьми. Для честныхъ людей неподкупность дороже, чмъ даже знаніе ученыхъ. Чего же мн опасаться? Познаній слушающаго меня общества? Это правда, но лишь относительно содержанія рчи, а не чувствъ оратора. Справедливые повелители никогда не колебались произнести себ осужденіе въ сомнительныхъ спорахъ, и ничего не можетъ быть благопріятне для правой стороны, какъ защищаться противъ стороны правдивой и просвщенной, призванной судить собственное дло.

Ободренный этимъ разсужденіемъ, я имю въ виду еще другое, которое меня окончательно убждаетъ: это то, что, отстаивая сторону истины по сил разумнія, каковъ бы ни былъ успхъ, мн предстоитъ несомннная награда въ глубин моего собственнаго сердца.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Прекрасное, величественное зрлище представляетъ человкъ, выходящій нкоторымъ образомъ собственными усиліями изъ небытія, разсивающій свтомъ разума тьму, въ которую облекла его природа, возвышающійся самъ надъ собою, возносящійся духомъ въ сферы небесныя, пробгающій гигантскими шагами, подобно солнцу, пространство вселенной и, что еще величественне и трудне, обращающійся внутрь себя, чтобы изучить человка и познать свою природу, свои обязанности и свой конецъ. Вс эти чудеса отразились на послднихъ поколніяхъ.

Европа была возвращена къ варварству первобытныхъ вковъ. Народы этой части свта, нын столь просвщенной, нсколько столтій тому назадъ жили въ состояніи полнйшаго невжества. Какое то научное нарчіе боле унизительное, чмъ самое невжество, присвоило себ названіе знанія и ставило возврату знанія почти непреодолимыя преграды. Нужна была революція, чтобы возстановить въ людяхъ здравый смыслъ, и она пришла откуда ее мене всего ожидали. Безсмысленный мусульманинъ, вчный бичъ письменности, возродилъ ее у насъ. Паденіе трона Константина перенесло въ Италію обломки древней Греціи, Франція, въ свою очередь, обогатилась этими драгоцнными остатками. Вскор за письменностью послдовали и науки, къ умнью писать присоединилось умнье мыслить, послдовательность казалось бы странная, но можетъ быть самая естественная, и тогда почувствовалась главнйшая выгода знакомства съ музами: благодаря имъ люди стали общительне и прониклись желаніемъ взаимно нравиться, созданіемъ произведеній, достойныхъ обоюднаго одобренія.

Духъ, какъ и тло, иметъ свои потребности. Одни служатъ основаніями общества, другія составляютъ его прелесть, въ то время’ какъ правительство и законы доставляютъ охрану и благосостояніе соединившимся людямъ, науки, литература и искусства, мене деспотическія, но можетъ быть боле могущественныя, покрываютъ цвтами сковывающія ихъ желзныя цпи, гасятъ въ нихъ прирожденное чувство свободы, для которой они созданы, заставляютъ насъ полюбить свое рабство, и образуютъ такъ называемый просвщенный народъ. Необходимость создала тронъ, науки и искусства ихъ утвердили. Земные владыки, любите таланты и покровительствуйте ихъ развитію, просвщенные народы, занимайтесь ими, счастливые невольники, вы имъ обязаны тмъ изысканнымъ нжнымъ вкусомъ, которымъ такъ гордитесь, той кротостью характера и обходительностью, благодаря которымъ сношенія съ вами такъ удобны и легки, однимъ словомъ, всми тми признаками добродтели, которыхъ не имете.

Этого-то рода вжливость, особенно милая тмъ, что не выставляется на показъ, и отличала Аины и Римъ въ столь прославленныя времена ихъ величія и блеска, ею-то безъ сомннія нашъ вкъ, и нашъ народъ превзойдетъ вс вка и народы: философскій складъ рчи безъ педантства, обращеніе естественное и предупредительное, одинаково чуждое германской грубости и ультрамонтанской покорности, вотъ плоды вкуса, пріобртеннаго хорошимъ образованіемъ и усовершенствованнаго свтскими отношеніями.

Легко и пріятно было бы жить среди насъ, еслибъ наружная сдержанность всегда врно изображала сердечное расположеніе, если бы приличіе было добродтелью, еслибъ мудрыя изреченія служили намъ руководствомъ, еслибъ истинная философія была неразлучна съ званіемъ философа. Но такія достоинства рдко идутъ рядомъ, и добродтель никогда не ходитъ въ великолпной обстановк. Богатство украшеній свидтельствуетъ о богатств человка, а изысканность — о его вкус, человкъ сильный и здоровый узнается по другимъ признакамъ, не позолоченный нарядъ придворнаго, а грубая одежда земледльца скрываютъ подъ собою силу и тлесную крпость. На столько же украшеніе чуждо и добродтели, составляющей силу и крпость души. Хорошій человкъ — это атлетъ, выходящій на битву нагимъ, онъ презираетъ вс украшенія, которыя составляютъ помху развитію силы и изобртены лишь для прикрытія какого нибудь безобразія.

Прежде чмъ искусство измнило наши манеры и придало страстямъ прикрашенную рчь, наши нравы были грубы, но естественны, и различіе поступковъ обнаруживало съ перваго взгляда разницу характеровъ. Человческая природа была въ дйствительности не лучше, но люди видли свою безопасность въ легкости распознавать другъ друга, и преимущество это, которое мы не цнимъ, охраняло ихъ отъ многихъ пороковъ.

Въ настоящее время, когда кропотливыя изслдованія и тонкій вкусъ обратили въ законъ искусство нравиться, въ нашихъ нравахъ царствуетъ пошлое, обманчивое однообразіе, и вс умы вылиты по одной форм, безпрестанно вжливость требуетъ, приличіе повелваетъ, постоянно слдуютъ за обычаемъ, и никогда за собственнымъ вдохновеніемъ. Не смютъ казаться тмъ, что есть, и въ этомъ вчномъ стсненіи люди, составляющіе стадо, носящее названіе общества, поставленные въ одинаковыя обстоятельства, продлываютъ одни и т же вещи, если только независящія обстоятельства имъ въ томъ не помшаютъ. Поэтому нельзя никогда знать, съ кмъ имешь дло, и чтобы узнать друга надо ожидать крупнаго событія, то есть ожидать времени, когда уже будетъ поздно, потому что для этого-то событія и было бы необходимо знать кто другъ.

Какая вереница пороковъ можетъ сопутствовать этой неизвстности! Нтъ ни искренней дружбы, ни истиннаго уваженія, ни полнаго доврія. Подозрительность, огорченіе, опасеніе, холодность, сдержанность, ненависть, измна постоянно будутъ скрываться подъ однообразнымъ покровомъ коварной вжливости, подъ хваленою обходительностью, порожденною просвщеніемъ нашего вка. Не станутъ богохульничать и сквернословить, по оскорбятъ Творца міра безбожіемъ, такъ что нашъ строгій слухъ не оскорбится. Не станутъ восхвалять своихъ достоинствъ, по станутъ унижать ближняго, не будутъ грубо позорить врага, но ловко оклевещутъ его. Погаснетъ національная вражда, но потухнетъ и любовь къ родин. Презираемое невжество замнятъ опаснымъ шарлатанствомъ. Всякія излишества будутъ изгнаны, пороки обезславлены, но другіе будутъ украшены названіемъ добродтели, ихъ надо будетъ имть, или показывать видъ, что ими обладаемъ. Пусть кто хочетъ восхваляетъ трезвость мудрецовъ нашего времени, я въ нихъ вижу только утонченность невоздержности, столько же мало заслуживающей похвалы, какъ и ихъ поддльная простота.

Такова пріобртенная нами чистота нравовъ, такимъ-то образомъ мы стали хорошими людьми. Литература, науки и искусства имютъ свою долю въ этой спасительной работ. Прибавлю къ этому лишь слдующее разсужденіе: если бы житель какой нибудь отдаленной страны захотлъ составить себ понятіе о европейскихъ нравахъ, основываясь на состояніи у насъ наукъ, на совершенств искусствъ, на приличіи представленій, на вжливости нашихъ манеръ, на благодушіи нашихъ рчей, на вчныхъ проявленіяхъ благосклонности и на шумномъ соревнованіи людей всхъ возрастовъ и состояній отъ зари до захода солнца взаимно обязывать одинъ другого,— то этотъ житель, говорю я, составилъ бы о насъ понятіе въ смысл прямо противоположномъ истин.

Гд не бываетъ явленія, тамъ не приходится доискиваться причины, но здсь явленіе несомннно, развращеніе видимо, и наши души портились по мр того, какъ науки и искусства совершенствовались. Можетъ быть возразятъ, что это несчастная особенность нашего времени? Нтъ! милостивые государи, зло, причиненное пустымъ любопытствомъ, такъ же старо, какъ міръ, какъ ежедневный приливъ и отливъ водъ океана подчиненъ бгу планеты, освщающей намъ ночи, такъ и участь нравовъ и добросовстности зависитъ отъ успховъ паукъ и искусствъ. По мр усиленія ихъ блеска на горизонт, добродтель удалялась, и это явленіе замчено повсемстно и во вс времена.

Взгляните на Египетъ, эту первую школу міра, на этотъ благодатный климатъ подъ раскаленнымъ небомъ, на эту страну, изъ которой когда то Сезострисъ отправился завоевывать свтъ. Онъ сталъ родоначальникомъ философіи и искусствъ, и вскор подвергся завоеванію Камбиза, потомъ грековъ, римлянъ, арабовъ и наконецъ турокъ.

Обратите взоръ на Грецію, когда то населенную героями, дважды побдившими Азію, разъ подъ Троей, а другой въ собственной земл. Еще возникающая литература не успла развратить сердецъ ея обитателей, какъ успхи искусствъ, ослабленіе нравовъ, и иго македонянъ проникли въ нее, и Греція, ученая и изнженная, стала только мнять повелителей. Все краснорчіе Демосена не могло оживить тла, разслабленнаго роскошью и искусствами.

Римъ, основанный пастухомъ и прославленный земледльцами, начинаетъ вырождаться во времена Эннія и Теренція, но посл Овидія, Катулла, Марціана и этой толпы грязныхъ писателей, одни имена которыхъ пугаютъ стыдливость, Римъ, бывшій когда-то храмомъ добродтели, становится позорищемъ преступленій, страшилищемъ народовъ и игрушкой варваровъ. Эта столица міра падаетъ подъ игомъ, которому она подвергала столько народовъ, и день его паденія совпалъ съ признаніемъ Петронія законодателемъ изящнаго вкуса.

Что скажу я о той метрополіи востока, которая йо своему положенію должна-бы считаться столицей міра, объ этомъ убжищ наукъ и искусствъ, изгнанныхъ изъ остальной Европы скоре благоразуміемъ, чмъ варварствомъ? Все, что подкупъ и развратъ могутъ произвести постыднаго: измны, убійства, отравленія, сочетанія ужаснйшихъ преступленій, вотъ канва исторіи Константинополя, вотъ чистый источникъ свта, которымъ славится нашъ вкъ.

Но для чего рыться въ вкахъ отдаленныхъ, чтобы отыскать истину, когда имешь предъ глазами видимыя свидтельства? Въ Азіи существуетъ обширная страна, гд уважаемая ученость ведетъ къ высшимъ государственнымъ должностямъ. Если бы науки очищали нравы, еслибъ он наставляли людей проливать кровь за отечество, народы Китая были бы мудры, свободны и непобдимы. Но ежели нтъ порока, который не царилъ бы надъ ними, нтъ преступленія, которое не было бы у нихъ обычнымъ, ежели просвщеніе его министровъ, воображаемая мудрость законовъ и безчисленное количество обитателей этой громадной имперіи не охранили ее отъ ига татаръ, невжественныхъ и грубыхъ, то къ чему послужили ей вс его ученые? Какіе плоды пожалъ онъ отъ почестей, имъ оказанныхъ? Неужели только т, что заключаетъ населеніе злыхъ рабовъ?

Противопоставимъ имъ картину нравовъ небольшаго числа народовъ, которые не заразившись пустыми познаніями, своими добродтелями составили свое счастье и явили примръ другимъ народамъ. Таковы, были первые персы,— замчательный народъ, у котораго обучались добродтели, какъ у насъ обучаются паукамъ, который такъ легко покорилъ всю Азію и который одинъ добился славы, что исторію его учрежденій сочли за философическій романъ. Таковы были скиы, о которыхъ отзываются съ такой похвалой, такими же считались германцы, которыхъ простоту, невинность и добродтели съ облегченнымъ сердцемъ описывалъ авторъ, утомленный измреніемъ преступленій и черныхъ длъ народа просвщеннаго, роскошнаго и сластолюбиваго. Таковъ былъ и Римъ во времена своей бдности и невжества, таковымъ является и до нашихъ дней не цивилизованный народъ, столь восхваляемый за его непобдимое мужество въ несчастіяхъ и за врность его, неподдающуюся дурному примру.

Не безсмысліе заставило ихъ предпочесть тлесныя упражненія умственнымъ, они знали, что въ другихъ странахъ праздные люди проводятъ жизнь въ спорахъ о высшемъ благ, о порок и добродтели и что тамъ горделивые резонеры, восхваляя себя, даютъ прочимъ пародамъ общее названіе варваровъ, но т, уважая свои обычаи, пренебрегали ихъ заключеніями.

Могу ль забыть, что въ ндрахъ самой Греціи возникла община, столько же знаменитая своимъ счастливымъ невжествомъ, какъ и мудрыми законами: эта республика не людей, а полубоговъ, потому что столько добродтели казалось недоступнымъ человчеству. О, Спарта! вчный укоръ пустымъ разглагольствованіямъ! Въ то время какъ пороки, подъ покровомъ искусствъ, проникали въ Афины, въ то время какъ тиранъ такъ старательно собиралъ тамъ произведенія царя поэтовъ,— ты изгонялъ изъ своихъ стнъ искусства и художниковъ, науки и ученыхъ.

Событія запечатлли это различіе: Аины стали обиталищемъ вжливости и изящнаго вкуса, страною ораторовъ и философовъ, изящество зданій отвчало изысканности рчи, повсюду видны были мраморъ и полотно, оживленные руками искуснйшихъ мастеровъ, изъ Аинъ вышли т восхитительныя произведенія, которыя будутъ служить образцами во вс развращенныя времена. Лакедемонъ представлялъ картину мене блестящую. ‘Тамъ’, говорили народы, ‘люди родятся добродтельными, даже кажется самый воздухъ какъ будто располагаетъ тамъ къ добродтели’. У насъ остается лишь память о ихъ геройскихъ поступкахъ, но такіе памятники разв имютъ для насъ мене цны, чмъ любопытные мраморы, оставленные намъ Аинами?

Правда, и въ Афинахъ нсколько мудрецовъ противились общему потоку, и даже въ жилищ музъ оградили себя отъ пороковъ. Но пусть выслушаютъ сужденіе, которое первый изъ нихъ, и самый несчастный, высказалъ объ ученыхъ и артистахъ своего времени:

‘Я изучилъ’, говоритъ онъ, ‘поэтовъ, и считаю ихъ за людей, талантъ которыхъ покоряетъ ихъ самихъ и ихъ окружающихъ, которые выдаютъ себя за мудрецовъ, и ихъ считаютъ таковыми, что вовсе не справедливо’.

‘Отъ поэтовъ’, говоритъ Сократъ, ‘я перешелъ къ художникамъ. Я мене чмъ кто либо былъ знакомъ съ искусствами, боле другихъ былъ убжденъ, что художники обладаютъ прекрасными секретами. Тмъ не мене я замтилъ, что ихъ состояніе не лучше чмъ поэтовъ и что т и другіе въ одинаковомъ заблужденіи. Потому лишь что искуснйшіе изъ нихъ сильны въ своемъ дл, они считаютъ себя мудрецами между людей: эта самоувренность помрачила на мой взглядъ ихъ знаніе, такъ что, поставя себя на мсто оракула и предложивъ себ вопросъ, чмъ бы я лучше желалъ быть, тмъ что я есть, или тмъ что они, то-есть знать то, что знаютъ они, или знать, что я ничего не знаю, я бы отвтилъ и себ, и богу: желаю остаться тмъ чмъ я есть’.

‘Ни софисты, ни поэты, ни ораторы, ни я, не знаемъ, что истинно, хорошо и прекрасно. Но между нами существуетъ та разница, что хотя люди эти не знаютъ ничего, однако думаютъ, что кое-что знаютъ, тогда какъ я, если и не знаю ничего, то въ этомъ не имю никакого сомннія. Такъ что все это превосходство знанія, которое призналъ за мною оракулъ, состоитъ въ полномъ убжденіи моего незнанія того, что мн неизвстно’.

И такъ, вотъ какъ мудрйшій изъ людей, по опредленію боговъ, и ученйшій изъ аинянъ, по признанію всей Греціи — Сократъ длаетъ похвалу невжеству, и если бы онъ воскресъ, то неужели наши ученые и художники заставили бы его измнить мнніе? Нтъ, милостивые государи, этотъ справедливый человкъ продолжалъ бы презирать наши тщеславныя науки, онъ не содйствовалъ бы увеличенію количества книгъ, которыми наполняютъ отовсюду библіотеки, но онъ оставилъ бы въ назиданіе своимъ ученикамъ и нашимъ внукамъ примръ добродтели и память о ней. Вотъ примръ, какъ надо просвщать людей.

Сократъ началъ въ Аинахъ, а старый Батонъ продолжалъ въ Рим разражаться противъ лукавыхъ и вкрадчивыхъ грековъ, соблазнявшихъ добродтель и разслаблявшихъ мужество согражданъ. Но науки, искусства и діалектика взяли верхъ еще разъ. Римъ наполнился философами и ораторами, военная дисциплина стала въ пренебреженіи, презирали земледліе, вступали въ секты и забыли объ отечеств. Вмсто священныхъ словъ: свобода, безкорыстіе, повиновеніе законамъ, получили значеніе имена Эпикура, Зенона, Арцесилоса. ‘Съ тхъ поръ, какъ ученые стали появляться посреди насъ’, говорили ихъ же философы, ‘хорошіе люди исчезли’. До того времени римляне довольствовались исполненіемъ правилъ добродтели, но все пропало какъ только они стали изучать ее.

О Фабрицій! что бы подумала твоя великая душа, если бы на несчастіе ты былъ вызванъ къ жизни и увидалъ великолпіе Рима, тобою спасеннаго и прославленнаго твоимъ уважаемымъ именемъ, боле нежели всми его побдами? ‘Боги’, сказалъ бы ты, ‘куда двались т соломенныя крыши и простыя жилища, подъ которыми укрывались умренность и добродтель? Какая гибельная роскошь замнила римскую красоту? что за чуждый языкъ? что за женственные нравы? что значатъ эти изваянія, картины, зданія? Безумные, что вы надлали? Вы, повелители народовъ, стали рабами побжденныхъ вами легкомысленныхъ людей, вами управляютъ риторы? Неужели вы для того проливали свою кровь въ Азіи и Греціи, чтобы обогатить архитекторовъ, живописцевъ, ваятелей и комедіантовъ? Добыча Карагена досталась флейтисту. Римляне! спшите разрушить эти амфитеатры, разбейте мраморы, сожгите картины, прогоните этихъ невольниковъ, которые покоряютъ васъ и развращаютъ своими пагубными искусствами, пусть иноземныя руки славятся пустыми талантами, единственный талантъ, достойный Рима,— это завоевывать міръ и насаждать царство добродтели. Когда Кинеасъ принялъ сенатъ за синклитъ царей, онъ былъ ослпленъ не тщетною пышностью и не изысканнымъ изяществомъ, онъ не слыхалъ пустаго краснорчія, которое изучаютъ, плняясь имъ, мелочные люди. Что же видлъ Кинеасъ столь величественнаго? О граждане! ему представилось зрлище, которое не можетъ быть замнено вашими богатствами и всми искусствами, онъ видлъ собраніе двухсотъ добродтельныхъ людей, достойныхъ повелвать Римомъ и управлять міромъ’.

Но перенесемся чрезъ пространство и вка и посмотримъ, что произошло въ нашихъ странахъ предъ нами, или, нтъ, лучше удалимъ отвратительныя картины, которыя оскорбили бы нашу деликатность, и воздержимся повторять т же вещи подъ другими названіями. Не напрасно же я вызывалъ тнь Фабриція, ни одного слова не вложилъ я въ уста великаго человка, которое бы не могъ повторить Людовикъ ли или Генрихъ IV.— Посреди насъ, конечно, Сократу не довелось бы пить чашу съ ядомъ, но мы бы поднесли нчто горшее: оскорбительную насмшку и презрніе, которое во сто кратъ хуже смерти.

Такимъ образомъ роскошь, распущенность и рабство были во вс времена нашей карой, за гордыя усилія выбиться изъ счастливаго невденія, въ которое поставила насъ Высшая Премудрость. Густой покровъ скрывалъ всю Его работу, и казалось предупреждалъ достаточно, что мы не предназначены для пустыхъ изысканій. Есть ли хоть одинъ урокъ Его, которымъ бы мы съумли воспользоваться? или которымъ бы безнаказанно пренебрегли? Знайте же, народы, наконецъ, что природа желала предохранить васъ отъ знанія, подобно тому, какъ мать вырываетъ изъ рукъ ребенка опасное орудіе, что вс скрываемыя ею отъ васъ тайны составляютъ столько же золъ, отъ которыхъ она охраняетъ васъ, и что трудность изученія составляетъ одно изъ немалыхъ ея благодяній. Теперь люди испорчены, но были бы еще хуже, если бы имли несчастіе родиться учеными.

Унизительны разсужденія эти для человчества, и наша гордость должна быть задта ими. Какъ! честность дочь невжества? наука и добродтель несовмстимы? что за выводы можно сдлать изъ этихъ разсужденій. Но чтобы согласить эти кажущіяся противорчія, достаточно ближе вглядться въ суетность и пустоту ослпляющихъ насъ громкихъ названій, которыми мы щедро надляемъ человческія знанія.— Разсмотримъ же науки и искусства отдльно отъ всего, чтобы опредлить, что должно произойти отъ ихъ совершенствованія, и не станемъ колебаться признать т разсужденія справедливыми, которыя будутъ согласны съ историческими выводами.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Есть старинное преданіе, перешедшее изъ Египта въ Грецію: что одинъ изъ боговъ, врагъ человческаго покоя, изобрлъ науки. Какого же мннія были сами египтяне о нихъ, у которыхъ науки зародились? Значитъ они видли вблизи источникъ ихъ. И дйствительно, станемъ ли мы пересматривать міровыя лтописи или замнимъ сомнительныя бытописанія философскими изслдованіями, мы не найдемъ тхъ причинъ зарожденія человческихъ знаній, которыми мы любимъ тшить себя. Астрономія порождена суевріемъ, краснорчіе произошло отъ честолюбія, ненависти, лести, лжи, геометрія отъ скупости, физика отъ пустаго любопытства, и вс он вмст съ моралью отъ человческой гордости. Слдовательно, науки и искусства обязаны своимъ появленіемъ нашимъ порокамъ, мы бы мене сомнвались въ ихъ преимуществахъ, еслибъ они были произведеніемъ добродтели.

Ихъ порочное происхожденіе ясно вытекаетъ изъ ихъ примненія, что длали бы мы съ искусствами, еслибъ роскошь не питала ихъ? Безъ человческой несправедливости юриспруденція была бы излишней, что бы сталось съ исторіей, еслибъ не было тирановъ, войнъ и заговоровъ? Однимъ словомъ, кто бы захотлъ проводить жизнь въ безплодномъ созерцаніи, если бы каждый, руководствуясь лишь обязанностями человка и требованіями природы, употреблялъ свое время на пользу отечества, несчастныхъ и для друзей? Разв мы предназначены для того, чтобы умереть у края колодца, въ который скрылась истина? Уже одно это разсужденіе должно бы съ первыхъ шаговъ отбить охоту у всякаго, кто вздумалъ бы серьезно изучать философію.

Сколько опасностей и ложныхъ путей въ научныхъ изслдованіяхъ! Сколько заблужденій, приносящихъ боле вреда, чмъ Истина пользы, придется встртить на пути? Невыгода очевидна: для ложнаго существуетъ множество комбинацій, но истина только одна. Да и кто же искренно отыскиваетъ ее? При самомъ полномъ желаніи, по какимъ признакамъ можно распознать ее? Въ этомъ разнообразіи чувствъ, гд критеріумъ для врнаго сужденія? и что всего затруднительне, если мы по счастью наконецъ ее отыщемъ, то кто съуметъ сдлать изъ нее полезное употребленіе?

Если науки безполезны для намченной ими цли, то тмъ боле опасны он и вредны производимыми ими дйствіями. Порожденіе праздности, он ее въ свою очередь питаютъ, и невознаградимая потеря времени, есть уже первый ущербъ, наносимый ими обществу. Въ политик, какъ и въ морали, отсутствіе добра уже составляетъ великое зло, и всякій безполезный гражданинъ можетъ считаться человкомъ вреднымъ. И такъ, отвчайте мн, знаменитые философы, вы, благодаря которымъ мы знаемъ, въ какихъ отношеніяхъ тла взаимно притягиваются въ пустомъ пространств, въ какихъ отношеніяхъ находятся при обращеніи планетъ ихъ дуги, пробгаемыя ими въ одинаковое время, какія изъ кривыхъ имютъ точки соединенія, уклоненія и обратнаго движенія: какимъ способомъ человкъ видитъ все въ Бог, какъ душа сообщается непосредственно съ тломъ, подобно двумъ часамъ съ однимъ механизмомъ, которыя изъ планетъ обитаемы, которыя изъ наскомыхъ зарождаются необычайнымъ способомъ,— отвчайте мн, повторяю я, вы, отъ которыхъ нами заимствовано столько чудныхъ свдній: если бы вы ничему этому насъ не научили, неужели мы были бы мене многочисленны, хуже управляемы, мене грозны, не такъ цвту щи, или боле испорчены? Разочаруйтесь въ значеніи вашихъ открытій, и если труды первйшихъ нашихъ ученыхъ и лучшихъ гражданъ доставляютъ намъ такъ мало пользы, то что должны мы думать объ этой толп неизвстныхъ писателей и праздныхъ ученыхъ, которые въ чистый убытокъ пожираютъ средства страны?

Я назвалъ ихъ праздными, и дай Богъ, чтобы они въ дйствительности были таковы, тогда и нравы были бы чище, да и общество было бы спокойне. Но эти пустые, тщеславные говоруны проникаютъ повсюду, вооруженные зловредными пародоксами, и подкапываются подъ основы вры, уничтожая вмст съ тмъ добродтель. Они встрчаютъ презрительной улыбкой слова: отечество и религія и посвящаютъ свои способности и философію на разрушеніе и уничиженіе всего, что священно для людей. И не то, чтобы они въ дйствительности были врагами добродтели или врованій, нтъ, они ратуютъ противъ общественнаго мннія, и чтобы привести ихъ къ алтарямъ, достаточно признать ихъ атеистами. желаніе отличиться, чего оно не заставитъ длать!

Злоупотребленіе временемъ — зло великое: но есть нчто худшее, чмъ науки и искусства: это роскошь, порожденная подобно имъ праздностью и тщеславіемъ людей, роскошь рдко является безъ наукъ и искусствъ, а они не могутъ безъ нея обходиться. Я знаю, что наша философія, всегда плодовитая въ измышленіи странныхъ выводовъ, въ противность опыту всхъ вковъ, утверждаетъ, что роскошь придаетъ государству блескъ, но, оставляя въ сторон необходимость законовъ противъ роскоши, можетъ ли философія отрицать, что добрые нравы необходимы для упроченія государства и что роскошь идетъ прямо въ разрзъ съ добрыми нравами. Что роскошь есть врный признакъ богатства, что она служитъ для увеличенія ихъ, все это парадоксы, ничего не доказывающіе и появившіеся въ наши дни. Что же станется съ добродтелью, если надо будетъ во что бы то ни стало обогатиться? Древніе политико-экономы безпрестанно говорили о нравахъ и добродтели, а наши толкуютъ лишь о торговл и деньгахъ. Одинъ скажетъ вамъ, что человкъ стоитъ той цны, которую за него платятъ въ Алжир, другой, слдуя этому расчету, найдетъ страну, гд человкъ ничего не стоитъ, а въ другихъ еще того мене. Человчество оцниваютъ они какъ стадо. По мннію ихъ, человкъ представляетъ въ государств цнность какъ потребитель, такъ что сибаритъ наврное стоитъ тридцати лакедемонянъ. Пусть же угадываютъ, которыя изъ двухъ республикъ, Спарта или Сибарисъ, была покорена горстью мужиковъ и которая заставляла трепетать Азію.

Монархія Кира была завоевана тридцати тысячнымъ войскомъ, предводимымъ государемъ мене богатымъ, чмъ любой изъ персидскихъ сатраповъ, а скиы, самый бдный изъ всхъ народовъ, устояли противъ сильнйшихъ властителей міра. Дв знаменитыя республики спорили за владычество міра, одна была страшно богата, другая ничего не имла, и эта-то и разрушила первую. Римская имперія, въ свою очередь, поглотивъ вс богатства земныя, сдлалась добычею людей незнавшихъ, что такое богатство. Франки завоевали Галлію, Саксы Англію, не имя ничего кром храбрости и бдности. Толпа бдныхъ горцевъ, довольствовавшаяся бараньими шкурами, съумла укротить гордость австрійцевъ и раздавила пышный и грозный домъ Бургундскій, грозу европейскихъ владыкъ. Наконецъ все могущество и мудрость наслдника Карла V, подкрпляемое богатствами Индіи, разбились о горсть рыбаковъ, ловцовъ сельдей. Пусть же наши политико-экономы пріостановятся въ своихъ вычисленіяхъ, чтобы поразмыслить объ этихъ примрахъ, пусть убдятся они, что съ деньгами можно все добыть, кром добрыхъ нравовъ и гражданъ.

Въ чемъ же именно заключается вопросъ о роскоши? Въ томъ’ чтобы знать, что нужне государству? положеніе блестящее, но кратковременное, или добродтельное и продолжительное? И если говорю блестящее, то еще вопросъ, каковъ этотъ блескъ. Любовь великолпія не можетъ въ душ уживаться съ добросовстностью, нтъ! умы, размельченные множествомъ пустыхъ заботъ, не могутъ возвыситься до чего нибудь великаго, даже если бы у нихъ на то было довольно силъ, то недостанетъ мужества.

Каждый артистъ ищетъ похвалъ, и одобреніе современниковъ составляетъ для него самую цпную награду. Что же станетъ онъ длать, чтобы заслужить ее, если по несчастью родился среди народа, гд модные ученые допустили легкомысленную молодежь давать всему тонъ, гд люди подчиняютъ свои вкусы тиранамъ свободы, гд одинъ полъ, не смя одобрять того, что не отвчаетъ мелочнымъ требованіямъ другого, допускаетъ чрезъ то паденіе великихъ твореній драматической поэзіи и отталкиваетъ чудеса гармоніи. Что станетъ онъ длать, милостивые государи? онъ унизитъ свой геній до уровня вка и предпочтетъ давать произведенія самыя обыкновенныя, но которыми будутъ восхищаться во время его жизни, чмъ творить чудеса, которыя будутъ возбуждать удивленіе посл смерти его.— И такъ, Аруэ знаменитый! скажи намъ, сколько сильныхъ, мужественныхъ красотъ пожертвовалъ ты нашей ложной изысканности? сколько великихъ мыслей промнялъ ты на духъ любезности, столь богатый въ мелкихъ вещахъ.

Такъ-то распущенность нравовъ, неизбжное послдствіе роскоши, влечетъ за собою въ свою очередь извращеніе вкуса. Если же случайно между талантливыми людьми встртится такой, который будетъ имть достаточно твердости не подчиняться требованіямъ своего вка и не унижаться производя пустяки, то горе ему! Онъ умретъ въ нищет, забытый. Сожалю, что сказанное мною не одно предсказаніе, но также выводъ опыта. Карлъ Ванлоо, Пьеръ, пришло время, когда ваши кисти, предназначенныя для приданія величія нашимъ храмамъ, для созданія святыхъ и величественныхъ образовъ, выпадутъ изъ вашихъ рукъ или позорно займутся украшеніемъ салоновъ сладострастными рисунками. А ты, соперникъ Фидія и Праксителя, ты, которому въ древности предстояло творить изображенія боговъ, и своими произведеніями заставлять любить многобожіе,— несравненный Пигаль! твой рзецъ согласится на изваяніе животовъ идоловъ, иначе ему не найдется работы.

Невозможно размышлять о нравахъ, не вспоминая съ удовольствіемъ о простот первыхъ вковъ, это чудный берегъ, украшенный рукою природы, къ нему непрестанно обращаются взоры и покидаютъ его съ сожалніемъ. Первоначально люди добродтельные и невинные желали, чтобы боги были свидтелями ихъ поступковъ, и они сохраняли ихъ изображенія въ своихъ хижинахъ, но, ставши злыми, они почувствовали неудобство такихъ свидтелей и удалили ихъ въ великолпные храмы. Наконецъ и оттуда они изгнали боговъ, занявши ихъ жилища, по крайней мр храмы боговъ ничмъ уже не отличались отъ жилищъ смертныхъ. Развращеніе достигло послдней степени и пороки были доведены до конца, когда они явились во дворцахъ вельможъ, какъ бы, такъ сказать, поддерживаемые мраморными колоннадами и начертанными на коринскихъ капителяхъ.

Одновременно съ увеличеніемъ удобствъ жизни, съ совершенствованіемъ искусствъ, съ распространеніемъ роскоши,— истинное мужество слабетъ, исчезаютъ военныя доблести, и все это — кабинетная работа наукъ и всхъ этихъ искусствъ. Когда Готы опустошили Грецію, вс библіотеки ея были обязаны своимъ спасеніемъ мысли, высказанной однимъ изъ побдителей, что врагу слдуетъ оставить рухлядь, которая такъ удобно отвращаетъ его отъ воинскихъ занятій, доставляя ему праздное, сидячее развлеченіе. Карлъ VIII овладлъ Тосканой и Неаполитанскимъ королевствомъ, почти не обнажая меча, и дворъ его приписалъ этотъ нежданный успхъ тому обстоятельству, что владтели Италіи и ея дворянство были боле учены и изобртательны, чмъ воинственны. Указывая на эти два примра, здравомыслящій Монтень говоритъ: что изъ нихъ мы научаемся какъ воинственное направленіе во всхъ подобныхъ случаяхъ, въ соприкосновеніи съ науками, теряетъ мужество, длаясь женственнымъ.

Римляне сознаются, что воинскія ихъ доблести угасали, по мр того какъ они пріобртали знаніе въ картинахъ, гравюрахъ, ювелирномъ искусств и стали заботиться о изящномъ. Эта знаменитая сторона какъ бы предназначена постоянно служить примромъ для прочихъ народовъ: возвышеніе Медичисовъ и возстановленіе литературы уронило снова, и можетъ быть навсегда, ту воинскую славу Италіи, которую она, казалось, обрла вновь нсколько вковъ тому назадъ.

Древнія республики Греціи съ тою мудростью, которая проявляется въ большинств ихъ учрежденій, воспрещали своимъ гражданамъ вс спокойныя, сидячія ремесла, которыя, принижая и уродуя тло, такъ быстро уничтожаютъ бодрость духа. И точно, какимъ окомъ могутъ взирать на голодъ и жажду, на усталость, опасности и смерть люди, которыхъ изнуряетъ малйшая нужда и останавливаетъ всякая неудача? Съ какимъ мужествомъ станутъ переносить солдаты усиленные труды, къ которымъ они не привыкли? Будутъ-ли они ретиво производить большіе переходы подъ начальствомъ офицеровъ, которые не въ силахъ путешествовать даже верхомъ? Пусть не указываютъ мн на прославленную бодрость современныхъ воиновъ, такъ искусно дисциплинированныхъ. Восхваляютъ ихъ храбрость во дни сраженій, но не говорятъ, какъ они переносятъ излишній трудъ, насколько выдерживаютъ рзкія перемны временъ года и непогоды. Подъ вліяніемъ солнца или снга, предъ лишеніемъ нкоторыхъ излишествъ, наши лучшія арміи томятся и разрушаются въ нсколько дней. Неустрашимые воины! выслушайте хоть разъ истину, вы храбры, я это знаю, съ Аннибаломъ вы бы побдили при Канн и Тразимен, съ вами Цезарь перешелъ бы Рубиконъ и подчинилъ бы страну, но не съ вами бы первый перешагнулъ Альпы, а второй побдилъ бы вашихъ предковъ.

Не одни сраженія длаютъ войну успшною, и не однимъ только искусствомъ одерживать побды должны обладать предводители. Иной безстрашно идетъ въ огонь, но въ сущности очень плохой офицеръ, да и въ солдат избытокъ бодрости и силы нужне великой храбрости, не избавляющей его отъ смерти, для государства же безразлично, гибнутъ ли его войска въ бою или мрутъ отъ болзней и холода.

Если ученыя занятія вредятъ военнымъ качествамъ, то они еще гибельне качествамъ моральнымъ: съ самыхъ юныхъ лтъ безсмысленное образованіе украшаетъ нашъ умъ и извращаетъ наше сужденіе. Я вижу повсюду обширныя заведенія, въ которыхъ съ большими затратами обучаютъ юношество всему, исключая его обязанностей. Ваши дти не будутъ знать роднаго языка, но за то будутъ говорить на другихъ, которые нигд не въ употребленіи, они будутъ сочинять стихи, едва понимая ихъ, не различая заблужденія отъ истины, они будутъ обладать искусствомъ туманить другихъ ловкими аргументами, но слова: великодушіе, справедливость, воздержаніе, человколюбіе, мужество будутъ для нихъ темны, сладкое имя отечества оставитъ ихъ безчувственными, и самое имя Бога возбудитъ не боязнь, но опасеніе.— ‘Я бы предпочелъ’, говорилъ одинъ мудрецъ, ‘чтобы мой ученикъ проводилъ время, играя въ мячъ, по крайней мр тло его окрпло бы, я знаю, что дтямъ необходимы занятія и что праздность представляетъ имъ величайшую опасность’. Но чему надо учить ихъ? Вотъ странный вопросъ! Пусть учатся тому, что имъ надо длать, ставши взрослыми, а не тому, что имъ придется позабыть’.

Сады наши украшены статуями, а галлереи картинами. Какъ полагаете вы, что изображаютъ эти высокія произведенія искусства? Защитниковъ отечества? или быть можетъ еще боле великихъ людей, обогатившихъ отечество своими добродтелями? Нтъ! это есть изображенія заблужденій сердца и разсудка, старательно извлеченныя изъ миологіи и выставленныя на любознательность нашихъ дтей, для того, вроятно, чтобы они прежде, чмъ научиться читать, имли предъ глазами образцы дурныхъ поступковъ.

Гд берутъ свое начало вс злоупотребленія, какъ не въ гибельномъ неравенств, существующемъ между людьми, вслдствіе отличія талантовъ и униженія добродтели. Вотъ самое видимое послдствіе нашихъ ученыхъ изысканій, и самое опасное. Уже не спрашиваютъ про человка — честенъ ли онъ, а желаютъ знать, одаренъ ли онъ талантами, ни о книг — на сколько она полезна, а хорошо ли написана. Расточаютъ награды остроумію, а добродтель не удостоивается почета, существуетъ множество отличій за прекрасныя рчи, и ни одного за прекрасные поступки. Неужели слава, связанная съ рчью, увнчанною въ этой академіи, сравнится въ достоинств съ заслугой того, кто установилъ назначаемую награду?

Мудрецъ не гонится за богатствомъ, но чувствителенъ къ слав, добродтель его при поощреніи могла бы возрости и принести пользу обществу, но когда онъ видитъ, какъ незаслуженно раздается слава, его достоинства замираютъ и гаснутъ въ пренебреженіи бдствій. Вотъ къ чему ведетъ повсемстно предпочтеніе, оказываемое талантамъ пріятнымъ, въ ущербъ талантамъ полезнымъ, и со времени возрожденія наукъ и искусствъ опытъ подтвердилъ это заключеніе. У насъ есть физики, геометры, химики, астрономы, поэты, музыканты, живописцы, но гражданъ уже нтъ, и если они еще существуютъ, то затерянные въ глуши деревень, они гибнутъ въ нищет и презрніи. Вотъ до какого состоянія доведены т, которые доставляютъ намъ хлбъ, вотъ что чувствуемъ мы къ тмъ, которые даютъ молоко дтямъ нашимъ.

Признано, однако, что зло еще не такъ велико, какъ могло бы быть. Предвчная Мудрость, разсыпавшая рядомъ съ ядовитыми растеніями спасительныя травы и снабдившая зловредныхъ животныхъ противоядіемъ отъ наносимыхъ ими ранъ, внушила царямъ, своимъ земнымъ представителямъ, намренія подражать ея премудрости. Слдуя божественному примру, великій монархъ, слава котораго будетъ рости съ вками, извлекъ изъ ндра наукъ и искусствъ, изъ этого источника золъ, т славныя общества, которымъ ввренъ одновременно опасный складъ человческаго знанія и священное хранилище нравовъ. На нихъ лежитъ обязанность поддерживать ихъ во всей чистот и требовать той же нравственной чистоты во всхъ вступающихъ въ общества членахъ.

Эти мудрыя учрежденія, пользующіяся поддержкою его высокаго наслдника и вызвавшіе подражаніе во всхъ государяхъ Европы, будутъ по крайней мр служить уздою писателямъ, которые добивались чести быть принятыми въ академіи, станутъ слдить за собою и постараются заслужить ее, создавая произведенія полезныя и безукоризненной нравственности. Эти учрежденія, награждая преміями литературныя заслуги и назначая для конкурса вопросы, которые пробудятъ въ сердцахъ гражданъ чувство добродтели, докажутъ, что чувства эти царствуютъ среди нихъ самихъ. Они доставятъ народамъ рдкое и сладостное удовольствіе взирать на ученыя общества, которыя посвятили себя на просвщеніе человческаго рода, давая ему вмст съ тмъ спасительныя наставленія.

Пусть не длаютъ мн возраженія, которое служитъ для меня лишь новымъ доказательствомъ. Такія заботы о просвщеніи показываютъ, что просвщеніе озабочиваетъ, противъ не существующихъ болзней не ищутъ лекарствъ. Можно только жалть, что они своею неполнотою имютъ свойство обычныхъ лекарствъ. Столько учрежденій, созданныхъ къ выгод ученыхъ, могутъ придать значенія наукамъ и направить умы въ ихъ сторону. Судя по принимаемымъ мрамъ, можно заключить, что у насъ избытокъ земледльцевъ, и чувствуется недостатокъ философовъ. Не осмливаюсь длать здсь сопоставленія земледлія съ философіей, этого, можетъ быть, не допустятъ, но я только поставлю вопросъ: Что такое философія? что содержатъ сочиненія извстнйшихъ философовъ? что заключаютъ уроки этихъ друзей мудрости? Если послушать ихъ, то они покажутся намъ сборищемъ шарлатановъ, выкрикивающихъ на площади одинъ передъ другимъ: ‘Идите ко мн, у меня одного нтъ обмана!’ Одинъ утверждаетъ, что въ мір ничего нтъ, а все только кажется, другой увряетъ, что существуетъ одна матерія, и что самъ міръ есть Богъ. Этотъ заявляетъ, что нтъ ни добродтели, ни пороковъ, что моральное зло и добро — одн мечты, тотъ говоритъ, что люди т же волки и безъ зазрнія совсти могутъ пожирать другъ друга. О, великіе философы! приберегите для своихъ друзей и дтей эти полезные уроки, они принесли бы вамъ за нихъ такую награду, что въ скоромъ времени вашихъ послдователей не встрчалось бы среди насъ.

Такъ вотъ т замчательные люди, которымъ современники расточаютъ свои похвалы и готовятъ безсмертіе! Вотъ мудрые принципы отъ нихъ полученные и которые съ вками перейдутъ къ потомству! Идолопоклонство со всми заблужденіями человческаго разума оставило въ наслдіе мене постыдные памятники, нежели книгопечатаніе во времена царства евангелія. Безбожныя писанія Левсипа и Діагора погибли съ ними, потому что еще не было изображено искусство увковчивать странности ума, по благодаря типографіи и ея злоупотребленію, опасныя мечтанія Гобба и Спинозы останутся навсегда. Знаменитыя сочиненія! которыя не могли быть написаны нашими невжественными грубыми предками, переходите въ вка будущіе вмст съ твореніями еще боле вредными, пропитанными развращеніемъ нашего вка и передайте нашимъ потомкамъ врную картину успховъ и преимуществъ нашихъ искусствъ и наукъ. По прочтеніи ихъ имъ не останется сомннія въ поднятомъ нами вопрос. Если только они не превзойдутъ насъ въ развращеніи, то, воздвъ руки къ небу, они отъ глубины сердца воскликнутъ: ‘Боже всемогущій, въ рукахъ Котораго наши души! Избавь насъ отъ просвщенія и гибельныхъ искусствъ нашихъ отцовъ, возврати намъ невденіе, невинность и бдность, которыя одни могутъ доставить намъ счастье, съ ними найдемъ мы милость предъ Тобою’.

Но ежели успхи наукъ и искусствъ ничего не прибавили къ нашему благополучію, если они развратили наши нравы, а эти извратили нашъ вкусъ, то что можно сказать о тхъ ничтожныхъ писателяхъ, которые устранили изъ храма музъ все, что затрудняло имъ доступъ туда, вс препятствія, служащія какъ бы мриломъ силъ жаждущихъ знанія? Какое мнніе выскажемъ о тхъ компиляторахъ, которые, раскрывая неблагоразумно храмъ знанія, ввели въ его алтарь недостойную чернь, не желательне ли было бы, чтобы вс т, для которыхъ поприще наукъ представляетъ трудности, не переступая порога, обратили свои шаги на путь искусствъ полезныхъ обществу? Иной всю жизнь останется стихокропателемъ или жалкимъ математикомъ, а могъ бы сдлаться виднымъ фабрикантомъ. Кого природа назначила быть руководителемъ, не нуждается въ преподавателяхъ. Веруланы, Декарты, Ньютоны, эти наставники рода человческаго, не имли учителей, гд тотъ проводникъ, который бы указалъ путь ихъ геніальности? Заурядные учителя только съузили бы ихъ понятія, вставивъ ихъ въ тсныя рамки своихъ способностей. Только встрченныя въ начал затрудненія заставили этихъ великихъ мыслителей употребить усилія и перешагнуть въ необъятное пространство. Если уже необходимо дозволить изученіе наукъ и искусствъ, то пусть это будетъ разршено нсколькимъ избранникамъ, сознающимъ свои силы, чтобы идти по слдамъ предшественниковъ и опередить ихъ, пускай эти немногіе воздвигаютъ памятники въ честь ума человческаго. Но если ихъ геній безграниченъ, то пусть будутъ и надежды ихъ неограниченны, вотъ единственное поощреніе, въ которомъ они нуждаются, духъ незамтно принимаетъ размры занимающихъ его предметовъ, и великія событія создаютъ великихъ людей. Первый ораторъ былъ римскимъ консуломъ, и чуть ли не величайшій изъ философовъ, канцлеромъ Англіи. Если бы первый занималъ только каедру въ какомъ либо университет, а другой пользовался скромною академическою пенсіей, то неужели думаютъ, что ихъ произведенія не отзывались бы скромностью ихъ положенія? Пусть же цари допускаютъ въ свои совты людей способныхъ и полезныхъ при совщаніяхъ, пусть отрекутся они отъ предразсудка, созданнаго гордостью вельможъ, что трудне управлять народами, нежели просвщать ихъ, пусть сознаютъ, что гораздо затруднительне убдить людей добровольно любить добро, нежели заставить ихъ къ тому силою, пусть первоклассные ученые находятъ себ почетный пріютъ при двор, надо, чтобы они получили единственную награду достойную ихъ: а именно, чтобы вліяніемъ своимъ служили благу народа, котораго учатъ премудрости, тогда увидятъ плоды, которые могутъ принести добродтель, наука и власть, одушевленныя благороднымъ соревнованіемъ и сообща трудящіяся на благо рода человческаго. Но до тхъ поръ, пока власть съ одной стороны будетъ одинокою, а мудрость и просвщеніе съ другой,— ученые будутъ рдко мыслить о длахъ великихъ, властители еще рже того станутъ совершать дла прекрасныя, а народы останутся презрнными, развращенными и несчастными.

Мы же, люди обыкновенные, которыхъ небо не надлило великими талантами и не предназначило къ слав, не станемъ выходить изъ неизвстности и мрака, не будемъ гоняться за извстностью, которая ускользнетъ отъ насъ и къ тому же при современномъ положеніи вещей обошлась бы намъ дороже своей стоимости, если бы даже мы и заслужили ее. Къ чему искать счастья въ мнніи постороннихъ, если можемъ довольствоваться собственнымъ. Пускай другіе заботятся наставлять народы въ ихъ обязанностяхъ, мы же ограничимся точнымъ исполненіемъ нашихъ, боле намъ не требуется знать.

О, добродтель! святая мудрость душъ безхитростныхъ, ужели нужно столько трудовъ и подготовленій, чтобы познать тебя. Не написаны ли твои правила въ сердц каждаго? Чтобы познать твои законы, стоитъ лишь углубиться въ себя и прислушаться къ голосу совсти, когда молчатъ страсти. Въ этомъ заключается истинная философія, будемъ же ею довольствоваться и, не завидуя слав людей знаменитыхъ, обезсмертившихъ себя въ республик литературы, постараемся поставить между ими и нами славное различіе, когда то замченное между двумя великими народами, изъ которыхъ одинъ умлъ хорошо говорить, а другой хорошо дйствовать.

‘Пантеонъ Литературы’, 1891

РАЗСУЖДЕНІЕ ЖАНЪ ЖАКА РУССО

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Читайте также: