Рассказы Н. В. Успенского, въ 3-х частях, Головачев Аполлон Филиппович, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Разсказы Н. В. Успенскаго, въ 3-хъ частяхъ. Первыя дв части — вторымъ, исправленнымъ и дополненнымъ изданіемъ, третья, вновь составленная — первымъ.

Имя г. Успенскаго тсно связано съ крутымъ поворотомъ, совершившимся въ недавнее время въ русской литератур, по крайней мр въ ея беллетрическомъ отдл. Между тмъ какъ старые писатели продолжали идти путемъ, завщаннымъ ихъ литературными предками, продолжали свои наблюденія въ старой сфер общественной жизни и черпали вдохновеніе изъ прежняго источника, мало по малу, рядомъ съ ними, образовалась группа писателей молодыхъ, обратившихъ все свое вниманіе на изученіе жизни народной, посвятившихъ свой талантъ на созданіе описаній и картинъ изъ крестьянскаго быта.

При появленіи г. Успенскаго можно было подумать, что поворота, а тмъ боле крутаго, тутъ нтъ и не будетъ, что просто-на-просто къ старой сфер изслдованія и наблюденія прибавляется и войдетъ въ нее живымъ элементомъ новая, потому что жизнь качала идти и развиваться разнообразне, шире и вольне. Послдствія, однакожъ, показали, что такой взглядъ былъ не совсмъ вренъ. Новый отдлъ нашей беллетристики образовался и сталъ рядомъ съ старымъ, и оба они продолжаютъ существовать, не смшиваясь другъ съ другомъ и ничего не давая другъ другу, между ними даже замчается что-то враждебное, какой-то худо скрытый антагонизмъ. Такое ихъ взаимное положеніе кром своихъ временныхъ причинъ, скрывающихся, такъ сказать, въ минутномъ настроеніи общества, носитъ характеръ того вчно возобновляющагося, никогда не стихающаго въ литератур движенія, въ которомъ старое упорно отстаиваетъ, покоряясь чувству самосохраненія, свое существованіе противъ новаго, молодаго, предъявляющаго свои права на исключительное господство въ силу того, что оно ново и молодо. Признаковъ этого движенія — безчисленное множество, но оставляя ихъ въ сторон, мы укажемъ только на жолчный, полемическій тонъ всхъ беллетристическихъ произведеній стараго отдла, явившихся въ послднее время и имющихъ претензію на глубокое пониманіе жизни. Этотъ тонъ выдлится для насъ еще рзче, если мы сравнимъ его съ тмъ спокойствіемъ, которымъ отличаются произведенія группы молодыхъ писателей, упорно и настойчиво длающихъ свое дло. И всякому, кто вглядлся въ произведенія старыхъ беллетристовъ, кто замтилъ, какъ эти произведенія вырождаются въ разслабленную фантазію безпутной старости, прикидыващейся молодостью, тотъ легко пойметъ, почему молодыя свжія силы обратились за изысканіями на другую почву, прильнули жадно къ иному источнику вдохновенія. Читая такія вещи, какъ Отцы и дти, Взбаламученное море, Марево и т. под., весь этотъ рядъ повстей и романовъ, производившихъ волненіе въ извстномъ круг, всякій по невол долженъ оправдать упорство молодыхъ писателей въ молчаливомъ отрицаніи всякой возможности для истиннаго художника имть дло съ той Сферой жизни, которая даетъ только такой матеріалъ, которая только подобнымъ образомъ вдохновляетъ писателей.

Впрочемъ, для молодыхъ писателей-беллетристовъ даже и не требовалось такихъ сильныхъ доказательствъ. Они просто, въ силу свжести своего дарованія, въ силу неиспорченности своего художественнаго чутья, догадались, что старый путь избитъ и пустыненъ, что онъ ведетъ только къ складочнымъ мстамъ безцвтнаго матеріала, что лица, попадающіяся на немъ, давно отлились въ одну форму, что интересы ихъ мелки, драматизмъ ложенъ, а жизнь полна однообразія даже въ формахъ своихъ, не говоря уже о скудости и стертости содержанія. Все это должно было броситься въ глаза всякому талантливому молодому писателю, при самомъ первомъ шаг его на литературномъ поприщ, а за тмъ, естественно, само собой, вылилось обращеніе къ изученію жизни простонародья, къ этой обширной, разнообразной, мало извстной сфер. Войдя въ нее, художникъ сразу вздохнулъ свободно, какъ вздыхаетъ унылый петербуржецъ, подавленный геморроемъ и болью въ печени, когда его перевезутъ съ Гороховой куда нибудь весной въ деревню, гд все зеленетъ и цвтетъ, воздухъ чистъ, а солнышко свтитъ полно и ярко, не имя надобности съ своимъ свтомъ пробираться сквозь трущобы чердаковъ и грязныя ущелья, лежащія между пятиэтажными домами. Разумется, художникъ естественно долженъ былъ почувствовать благодарность и любовь къ этой сфер, гд ему дышать легко и свободно, а за тмъ это чисто непосрественное ощущеніе должно было поставить его еще въ большее разобщеніе съ старою литературною сферою. Повторяемъ — въ указанномъ нами поворот современной беллетристики, въ отчужденномъ положеніи молодыхъ писателей, руководящей причиной было просто художественное чутье, а не какая либо предвзятая мысль, которая слышится у художниковъ стараго покроя.

Нтъ сомннія, что это обстоятельство иметъ вліяніе и на то, что участіе публики къ этимъ изслдованіямъ въ области народной жизни, къ этимъ очеркамъ и разсказамъ изъ крестьянскаго быта устанавливается прочно, и постоянно возрастаетъ, имъ же объясняется отчасти временность, такъ сказать, скандальность успха произведеній беллетристики отживающаго типа. Будущія судьбы этой послдней несомннны и не интересны. Всякій читатель, не привыкшій удовлетворяться поверхностнымъ взглядомъ на вещи, легко усмотритъ, что на томъ пути, на которомъ она стоитъ, въ своемъ злобно-оборонительномъ положеніи противъ потока свжихъ силъ, отъ нея ждать нечего и дать она ничего не можетъ. За то будущее нашей, такъ сказать, народной беллетристики, неясное, какъ будущее всего молодаго, представляетъ серьезный интересъ. Мы думаетъ, что будетъ не безполезно и даже не лишено назидательности, если мы попытается опредлить значеніе для литературы той группы писателей, во глав которой хронологически стоитъ г. Успенскій, и характеризовать ея положеніе относительно народной жизни.

Въ ‘Современник’ какъ-то было замчено, что произведенія нашей беллетристики, дающія намъ картины, описанія, сцены изъ жизни простолюдина, покуда носятъ на себ характеръ почти этнографическій. Замчаніе это опредляетъ довольно врно черту общую почти всмъ произведеніямъ этого рода. Въ самомъ дл, первоначальный приступъ къ русской народной жизни, первое обращеніе къ ней выразилось, по необходимости, въ произведеніяхъ задуманныхъ и выполненныхъ съ цлью непосредственно этнографическою. Рядомъ съ ‘Очерками изъ народнаго быта’ г. Успенскаго показались записки Якушкина, ‘Годъ на свер’, Максимова, ‘Владимірка и Клязьма’ и ‘Письма объ Осташков’ Слпцова. Въ нихъ сцены, картины и очерки, воспроизводящіе различные моменты изъ жизни крестьянина, являются какъ бы дополненіемъ при описаніи нравовъ, обычаевъ и всей обстановки жителей извстной мстности, но вы чувствуете, что это-то дополненіе и придаетъ этнографическому описанію его живой и художественный видъ. Съ другой стороны, всякій очеркъ, всякій разсказъ или картина, хотя и не имющіе въ предмет опредленной мстности, все-таки представляются читателю какъ бы выхваченными изъ какого нибудь большаго этнографическаго сочиненія о Россіи. Такой характеръ этихъ произведеній иметъ свою причину, заключающуюся въ самомъ положеніи этой группы писателей относительно той сферы, изъ которой они берутъ свой матеріалъ, и той жизни, которую они предполагаютъ воспроизвести.

Дло художественнаго воспроизведенія жизни народной, которому отдались наши молодые беллетристы, находится еще въ самомъ первомъ момент своего развитія, и хотя поставлено ими такъ, что его по всей вроятности ожидаетъ блестящая и плодотворная будущность, но личное ихъ положеніе относительно этого дла все-таки крайне затруднительно. Понявъ, что старые матеріалы, надъ разработкою которыхъ досел трудилась наша беллетристика, истощились и обветшали, что, выработавъ два три типа, два три характерныя положенія, эта оскудвшая почва ничего боле не можетъ дать художнику, они обратились къ другой жизненной сфер, поразившей ихъ своимъ разнообразіемъ, оригинальностью, богатствомъ красокъ и тней. Они обратились къ ней, какъ уже мы сказали, побуждаемые къ тому художественнымъ своимъ чутьемъ, увлекаемые сознаніемъ, что жизнь, въ которой искусство вращалось до сихъ поръ, есть жизнь мнимая, съ мнимыми стремленіями, мнимыми положеніями и съ пошлымъ, обряднымъ драматизмомъ. Отойти было легко, потому что истинному свжему дарованію тутъ не было пищи, но за то въ новой сфер все поражало неизвстностью, все требовало развдокъ и изысканій. Правда, каждый изъ художниковъ этой школы, войдя въ новую область, сразу получалъ, при помощи наблюденія, множество разнообразнйшаго матеріала, но за всмъ тмъ до полнаго воспроизведенія той новой жизни, которая собственно и составляетъ цль художественнаго творчества, было все-таки далеко. Уже одинъ трудъ — разобраться съ этими наблюденіями, классифицировать ихъ, откинуть случайное, временное, накидное и уяснить себ все, что характерно и живо, — достаточно разностороненъ и великъ. Здсь, чтобы не сбиться съ толку, чтобы сцены и картины, въ которыхъ художникъ предполагаетъ воспроизвести разнообразные моменты народной жизни, были дйствительно — живымъ ихъ воспроизведеніемъ, а не поддланною (боле или мене искусно) мертвечиною, предстояло хотя отчасти, хотя въ малой дол, проникнуть въ то таинственное міросозерцаніе, которое руководитъ всею жизнью огромнаго и своеобразно сложившагося большинства нашего общества. Но всякій изъ такъ называемаго образованнаго класса, кто живалъ близко къ народу, интересовался имъ, хотя бы потому, что территорія, занимаемая имъ, уже очень велика, вынужденъ будетъ сознаться, что при тхъ отношеніяхъ, какія существуютъ между цивилизующимъ меньшинствомъ и подвергаемымъ цивилизаціи большинствомъ, это дло если не совсмъ невозможное, то по крайней мр, сильно отзывающееся невозможностью. А между тмъ истинный художественный талантъ, съ одной стороны, не можетъ долго оставаться при простомъ копированіи природы, при безразличной передач видннаго и слышаннаго, съ другой — не можетъ составить живыхъ образовъ, не возсоздавъ въ своемъ сознаніи во всей полнот того міросозерцанія, которымъ руководится жизнь, изображаемая въ его произведеніяхъ. Сильный талантъ, если онъ не черезъ мру стсненъ вншними обстоятельствами и не цпенетъ передъ препятствіями, мшающими ему добиться до внутренней стороны народной жизни, не можетъ долго оставаться въ области этнографіи, т. е. при вншнемъ описаніи нравовъ, обычаевъ и характеристическихъ особенностей жителей извстной мстности. И дйствительно, мы повсюду въ нашей народной беллетристик видимъ сильное стремленіе выйти изъ тсныхъ границъ этнографіи, и даже имемъ въ этомъ смысл замчательныя попытки. Прежде однако, чмъ говорить о значеніи и достоинств этихъ попытокъ, мы должны сказать нсколько словъ о тхъ данныхъ, которыя послужили имъ основаніемъ.

При той отчужденности, какую мы видимъ у насъ между верхнимъ слоемъ общества, слоемъ цивилизующимъ, и необразованнымъ, подчиненнымъ цивилизаціи народомъ, ясно, что наблюдателю, не принадлежащему къ сред послдняго, можетъ быть, съ перваго взгляда, доступна только вншняя форма, обстановка народной жизни и т условія, также вншнія, въ которыхъ она движется. За тмъ все остальное и при томъ самое существенное, все это, разумется, можетъ быть уловлено и постигнуто только путемъ очень продолжительнаго, серьезнаго и добросовстнаго изученія народной жизни, и при томъ не иначе, какъ подъ условіемъ полнаго признанія законности и логической послдовательности всхъ упомянутыхъ выше пріемовъ и впечатлній.

Изложивъ такимъ образомъ наши общія соображенія объ отношеніяхъ къ народной жизни, обратимся собственно къ дятельности русской литературы на этомъ поприщ, которая и составляетъ предметъ нашей статьи.

Наши молодые писатели въ короткое время сдлали много по части разработки упомянутыхъ выше данныхъ. Они достигли того, что рисуютъ съ поразительной врностью всю вншнюю обстановку жизни крестьянина и условія его быта, въ живыхъ и художественныхъ картинахъ показываютъ они намъ, какъ относится простолюдинъ ко всмъ благамъ, которыя старается ему привить наша цивилизація. Они уже могутъ ярко и правдиво представить самую рчь крестьянина, которою онъ отвтитъ на вопросъ, предложенный ему со стороны, форму, въ которую онъ облечетъ свое сужденіе о положеніи, придуманномъ для него, и даже то, какъ онъ будетъ дйствовать въ этомъ положеніи, покоряясь первому впечатлнію. Повторяемъ, для короткаго періода времени это много, по за то на этомъ пока и остановилась наша беллетристика, здсь предлъ, который наши художники, хотя стараются переступить, но еще не переступили. Что слдуетъ за первымъ впечатлніемъ, производимомъ на народъ продуктами вншняго вліянія, какой смыслъ получаютъ они во внутреннемъ мір его, какое мсто отводитъ онъ имъ въ своей внутренней жизни, — все это пока мало извстно художнику, до всего этого ему надо еще добираться путемъ догадокъ, предположеній, аналогій и неустаннаго наблюденія. И добираться придется долго, потому что прямое отношеніе къ внутреннему міру народа для художника невозможно, такъ какъ онъ самъ принадлежитъ къ тому слою общества, къ той сфер, которая, въ понятіяхъ бднаго простолюдина, иметъ характеръ цивилизующій, характеръ вншности, случайности, то есть, именно всего того, что заставляетъ его уходить въ себя, какъ улитку въ раковину, и таить сущность своего внутренняго міра.

Невыгода этого положенія составляетъ первую причину, задерживающую этотъ отдлъ нашей беллетристики на почв этнографіи, и причина эта очень серьезна. Мы думаемъ даже, что она не осталась безъ вліянія на тхъ писателей, которые упорно и сознательно ограничиваютъ свою литературную дятельность тсными строго этнографическими рамками, какъ напримръ, г. Максимовъ, не смотря на свое необыкновенно чистое и тонкое дарованіе, этотъ писатель употребляетъ его единственно только въ помощь своимъ научно-этнографическимъ изслдованіямъ. Разумется, вслдствіе этого самыя изслдованія получаютъ у него необыкновенно свжій, живой видъ, недостижимый и невозможный для ученаго нехудожника, тмъ не мене все-таки въ сочиненіяхъ его интересъ литературный стоитъ на второмъ план, и во всякомъ случа уступаетъ интересу этнографическому. Точно тоже слдуетъ сказать и о двухъ другихъ ближайшихъ къ г. Максимову писателяхъ: о гг. Якушкин и Слпцов (въ статьяхъ ‘Владимірка и Клязьма ‘и въ особенности въ ‘Письмахъ объ Осташков’). За тмъ, хотя въ этой же самой групп писателей мы уже встрчаемъ имена такихъ (какъ напримръ, гг. Успенскій, Левитовъ, Слпцовъ во всхъ его послдующихъ произведеніяхъ и вс ихъ удачные и неудачные подражатели), которые уже сошли съ чисто этнографической почвы, но и за всмъ тмъ едва ли можно сказать, чтобы ихъ попытки воспроизвести народную жизнь чисто-художественнымъ образомъ достигали своей цли.

Чрезвычайно виднымъ доказательствомъ этому служитъ самый тонъ этихъ очерковъ и характеръ впечатлнія, непосредственно производимаго ими на читателя. Господствующій въ нихъ тонъ — комическій, а впечатлніе возбуждаемое ими — смхъ. Что это значитъ? Это значитъ, что писатель принадлежитъ къ такъ называемому образованному обществу, имющему свои, имъ самимъ отдльно выработанные нравы, обычаи, образъ жизни и міросозерцаніе, что писатель этотъ описываетъ въ поученіе, назиданіе или для увеселенія людямъ того же общества бытъ, правы, образъ жизни и міросозерцаніе такого общества, которое во всхъ этихъ отношеніяхъ иметъ иной складъ. Къ каждому предмету, къ каждому явленію, охватывающему безразлично вс слои общества, слой, лежащій внизу, относится до такой степени своеобразно, до такой степени непохоже на то, какимъ образомъ относится къ тмъ же самымъ видамъ слой, лежащій вверху, что изъ этого по необходимости происходитъ громадное недоразумніе. И вотъ это-то недоразумніе, будучи изображено въ живыхъ образахъ, возбуждаетъ въ читател смхъ. Ему смшны и слова, и поступки, и рчь этого неизвстнаго дикаго племени, смшны даже страданія, часто тяжкія и кровавыя, потому что форма, въ которой онъ относится къ этимъ страданіямъ, ихъ причинамъ и послдствіямъ, до такой степени необычна, что заслоняетъ отъ зрителя сущность дла. Разумется, что здсь смхъ, возбуждаемый необычностью формъ жизни, можетъ умряться очень простымъ вопросомъ: неужели же въ самомъ дл жизнь этого бднаго, отчужденнаго племени до такой степени сплошь уморительна, что нтъ въ ней мста ни для какой серьезной мысли, ни для какого серьезнаго дла?— и вотъ этотъ-то настоятельно требующій разршенія вопросъ и налагаетъ на художника-писателя извстныя обязанности, если онъ въ своихъ произведеніяхъ хочетъ быть истиннымъ художникомъ, г. е. думаетъ своимъ талантомъ служить длу развитія общественнаго самосознанія.

Истинный художникъ не можетъ удовлетвориться эффектомъ смшнаго свойства поставить читателя единственно при такихъ непосредственныхъ ощущеніяхъ. Онъ долженъ уяснить ему эти ощущенія и первоначальное впечатлніе повести дальше, туда, гд оно переходитъ въ нчто иное. Разумется, все это зависитъ прямо отъ взгляда самого писателя на предметъ, отъ качества его личнаго воззрнія на ту жизнь, которую онъ старается воспроизвести, отъ того, какой смыслъ онъ самъ придаетъ даннымъ, лежащимъ въ основаніи его произведенія. Это воззрніе, каково бы оно ни было, строго ли опредленное или готовое измниться на основаніи новоусмотрннаго факта, составляетъ тотъ основной операціонный базисъ, изъ котораго отправляется художникъ-писатель, и безъ котораго онъ не можетъ ступить шагу. Полной непосредственности, полнаго безпристрастія вообще не можетъ быть, но во всякомъ случа, на чемъ бы ни покоилось основное воззрніе художника: на строго ли изученныхъ фактахъ или на гипотез, на совершенномъ ли знаніи предмета или на поверхностномъ наблюденіи, безъ этого основнаго воззрнія нельзя длать дла. Оно стоитъ всегда въ тсномъ отношеніи къ тому міросозерцанію, которое старается проникнуть и изучить художникъ, и въ сущности, есть не что иное, какъ представленіе этого послдняго о тхъ руководящихъ началахъ, которыя двигаютъ всю эту массу понятій народа, его требованій, надеждъ и дятельности по пути къ достиженію идеаловъ, обусловливающихъ это движеніе и дающихъ внутренней жизни народа ту, а не другую форму. Разумется, въ чисто этнографическомъ описаніи этотъ взглядъ художника не иметъ такого важнаго значенія, какъ въ произведеніяхъ художественнаго свойства. Тамъ, неудовлетворительность, узкость и ошибочность его можетъ выкупаться отчасти богатствомъ подробностей и свдній по части вншней обстановки, хотя съ другой стороны, и въ этомъ случа, смыслъ собранныхъ данныхъ можетъ сильно пострадать отъ ошибочнаго отношенія къ нимъ ихъ собирателя. Стоитъ, напримръ, сравнить всевозможныя описанія города Осташкова съ описаніемъ составленнымъ г. Слпцовымъ, чтобы убдиться самымъ нагляднымъ образомъ, какую роль можетъ играть, при сообщеніи свдній такого рода, воззрніе изслдователя на предметъ. Сколько лтъ вс посщавшіе городъ Осташковъ и сообщавшіе о немъ свднія описывали этотъ уздный городъ Тверской губерніи какимъ-то злачнымъ мстомъ, гд жизнь общественная развита въ необыкновенной степени, гд процвтаютъ науки и искусства, гд жители сами устраиваютъ свою жизнь, которая вслдствіе того и течетъ, какъ по маслу. И вдругъ прізжаетъ человкъ, который смотритъ на городскіе банки, училища, театры, пароходы не съ точки зрнія городскихъ украшеній, а съ точки зрнія того, какую роль они играютъ въ жизни жителей и какую они пользу приносятъ масс народа, — и картина измняется. Новый образъ города въ очію возстаетъ передъ читателемъ, и образъ до такой степени живой, что нтъ возможности не врить ему… Даже у г. Якушкина, который ближе всхъ подходитъ къ идеалу непосредственности, который дйствительно только передаетъ виднное и слышанное, не входя ни въ какія дальнйшія разсмотрнія, даже и у него есть руководящая мысль, есть опредленный взглядъ, съ которымъ онъ подходитъ къ народу. Взглядъ этотъ чисто филантропическій, и особенно ярко выступаетъ онъ въ стать ‘Великъ Богъ земли русской’.

Но если воззрніе писателя на народъ, если смыслъ, который онъ придаетъ даннымъ, почерпнутымъ имъ изъ наблюденій, играютъ такую важную роль въ произведеніяхъ чисто описательныхъ, то понятно, какое значеніе они должны имть въ произведеніяхъ, стремящихся быть самостоятельными, и претендующихъ на художественный характеръ. Тутъ, чмъ неопредленне и уже воззрніе тмъ безцвтне является самое произведеніе, и этотъ недостатокъ не выкупается уже ни художественностью отдлки, ни богатствомъ подробностей, ни дагерротипною врностью. И это очень понятно, потому что тутъ дло заключается не въ одной вншней точности описанія извстной среды, а въ отношеніи тхъ внутреннихъ, часто очень отдаленныхъ побужденій, которыя этою средою двигаютъ. Изъ міра явленій простыхъ, легко покоряющихся анализу чисто поверхностному, писатель переходитъ въ міръ явленій сложныхъ, требующихъ анализа боле серьезнаго и глубокаго. Обыкновенно привыкли говорить, что чмъ художественне произведеніе, тмъ оно должно быть объективне. Это, конечно, вполн справедливо, но люди, такимъ образомъ разсуждающіе, обыкновенно впадаютъ въ слдующія дв ошибки. Во первыхъ, они упускаютъ изъ вида, что объективность есть такое свойство, которое одинаково относится, какъ къ простымъ явленіямъ, такъ и къ сложнымъ, а во вторыхъ, они сплошь и рядомъ смшиваютъ это свойство съ непосредственностью. Хотя, въ сущности, совершенной непосредственности въ передач наблюденій не существуетъ и существовать не можетъ, тмъ не мене, даже развитая въ сильной степени, она указываетъ только на недостатокъ у писателя средствъ разобраться съ имющимся у него матеріаломъ и опредлить его смыслъ и значеніе. Объективность же иметъ съ непосредственностью только одну общую чисто вншнюю черту — это именно то, что личности художника читатель совершенно не видитъ въ его произведеніи и нигд не слышитъ его мнній, относительно воспроизводимыхъ имъ явленій, но здсь и кончается сходство. Въ произведеніи писателя, обладающаго способностью къ объективному воспроизведенію жизни, которую онъ описываетъ, дйствительно не встртишь его личности, дйствительно не услышишь его мннія, но за то его воззрніе, образъ его мыслей, его убжденія, относительно той сферы жизни, въ которую онъ вводитъ читателя, неудержимо бросаются въ глаза общимъ видомъ и характеромъ его произведенія, содержаніемъ его, расположеніемъ отдльныхъ частей, выборомъ сюжета. Въ этомъ случа читатель, не видя автора, не слыша его мнній, все-таки узнаетъ ихъ, оцниваетъ его воззрніе уже по цльности и сил впечатлнія, потому, какое положеніе принимаетъ его мысль, покоряясь этому впечатлнію, въ какой степени и въ какомъ направленіи раздражена она. Объективность въ этомъ смысл прямо противополагается только лиризму, который побуждаетъ автора безпрестанно вмшиваться въ дла и разговоры дйствующихъ лицъ и сообщать публик, какое впечатлніе пріятное или непріятное производятъ они на него, и такимъ образомъ заставляетъ ее вмсто простаго, рельефно выступающаго описанія обстановки, въ которой совершается дйствіе, вмсто изображенія лицъ и характеровъ въ ихъ дйствіи, выслушивать еще комментаріи и присутствовать при радостныхъ или горестныхъ ощущеніяхъ автора. Словомъ — лирикъ торопится сдлать то, что слдуетъ сдлать читателю при чтеніи его произведенія.

И такъ, повторяемъ, на основаніи того взгляда, съ какимъ художникъ подходитъ къ жизни, которую онъ хочетъ воспроизвести, опредляется степень художественности его произведеній и возможность для таланта дальнйшаго развитія. За тмъ, чмъ художникъ объективне, чмъ боле взглядъ его выражается не въ частностяхъ, а въ цломъ, тмъ произведеніе выходитъ художественне, выпукле.

Ихъ всхъ писателей, старающихся сойти и отчасти сходящихъ съ почвы этнографической, мы упомянули Слпцова, Левитова и Успенскаго. О первыхъ двухъ трудно сказать что-либо опредленное, такъ какъ талантъ ихъ еще не вошелъ въ настоящее русло. Они еще ищутъ, изучаютъ, наблюдаютъ и разработываютъ доступныя имъ данныя, и относительно вншней отдлки, относительно усвоенія народнаго языка имъ уже мало остается желать, о г. Левитов можно замтить только, что талантъ его иметъ въ себ что-то болзненное. Пишетъ онъ много, но рядомъ съ вещами дйствительно-замчательными, въ самомъ дл обличающими истиннаго художника, у него являются вещи въ послдней степени слабыя, подъ которыми казалось бы слдовало стоять имени г. Горскаго. Наклонность къ лиризму проявляется у него часто и довольно сильно, особенно въ вещахъ плохихъ. На насъ начинало даже находить сомнніе, не пропало ли, не истратилось ли совсмъ это дарованіе, когда въ ‘Современник’ (ап. 1864 г.) появилась повсть его ‘Выселки’. Эта повсть есть дйствительно замчательная и едвали не единственная попытка воспроизвести цльный характеръ, характеръ чисто народный, своеобразно сложившійся и дйствующій въ силу своего оригинальнаго, лично ему принадлежащаго міросозерцанія. Но, вообще говоря, въ настоящее время, едва ли можно о комъ либо изъ писателей этой группы, кром г. Успенскаго, сказать окончательное слово, да и о г. Успенскомъ можно его сказать только теперь. Прежде, вскор посл его появленія на литературномъ поприщ, хотя и говорено о немъ было много и очень пространно, но все это говорилось, очевидно, подъ вліяніемъ того поворота въ русской беллетристик, который былъ ознаменованъ его ‘Очерками’ изъ народнаго быта. Не должно забывать, что это первый писатель, взявшійся за разработку и воспроизведеніе народной жизни, первый, который своими произведеніями заставилъ читателей не только заинтересоваться бытомъ и жизнью крестьянина, но и научилъ ихъ понять всю художественность такихъ этнографическихъ описаній, каковы описанія Максимова, Якушкина и Слпцова. Все это не давало критик очнуться, да и самый талантъ художника, находясь еще въ первомъ фазис своего развитія подавалъ блистательныя надежды. Теперь, когда вышло второе изданіе его сочиненій, когда явилась третья часть ихъ, по которой не трудно опредлить, какъ развивался талантъ художника и до чего достигъ онъ, можно уже гораздо трезве оцнить достоинство литературной дятельности г. Успенскаго.

Сила его таланта велика. Г. Успенскому пришлось первому, бросивъ старую Сферу изслдованія и наблюденія, обратиться къ новой, совсмъ неизвстной, гд еще не сдлано было ни одного шага. Ему все почти приходилось длать самому, то есть, не только описывать, но и открывать неизвстныя страны. Отъ этого очерки его неравнаго достоинства даже по отдлк, но есть много вещей чрезвычайно хорошихъ, хотя онъ не усвоилъ себ простонароднаго языка въ той степени совершенства, какъ идущіе за нимъ писатели той же группы. Часто случается, что въ своихъ разсказахъ, даже самыхъ лучшихъ, какъ, напримръ, ‘Змй’, авторъ весь разсказъ ведетъ отъ лица крестьянина, или вообще отъ лица, созданнаго имъ самимъ, и потомъ вдругъ сбивается, теряетъ тонъ и впадаетъ въ рчь совершенно иную, не похожую на предъидущую, въ рчь своего собственнаго склада. Часто случается, что г. Успенскій хочетъ уловить рчь простолюдина во всей ея тонкости и при томъ въ тхъ случаяхъ, гд дло идетъ о самыхъ простыхъ, обыденныхъ вещахъ. Но это ему не всегда удается, и эти очерки, какъ напримръ, ‘Работникъ’, ‘Лтній день’, ‘Зимній вечеръ’, ‘Ужинъ’ и т. п. отличаются большою безцвтностію Вообще у него много очерковъ чисто этнографическаго характера, много также и такихъ, которые вовсе не касаются или касаются мало крестьянскаго быта (между этими есть одинъ превосходный разсказъ изъ мелкаго купеческаго быта подъ заглавіемъ ‘Грушка’, по все-таки самые лучшіе принадлежатъ описанію крестьянскаго быта и жизни причетниковъ, которая такъ близко стоитъ и такъ тсно связана съ жизнью мужика. Многіе находятъ, что г. Успенскій разсказчикъ самаго непосредственнаго свойства, что онъ разсказываетъ и описываетъ только то, что видлъ и слышалъ, не разбирая матеріала и не внося въ него никакого воззрнія, никакой мысли. Это ошибка. У г. Успенскаго есть воззрніе на воспроизводимую имъ жизнь, есть очень опредленное о ней мнніе. Это воззрніе теперь уже вполн выяснилось, но оно всегда поражало насъ непріятно, въ особенности, когда приходилось читать не одинъ очеркъ, а нсколько разсказовъ сряду. Въ его отношеніяхъ къ народу слышится не равнодушіе или безпристрастіе, а какая-то смсь высокомрія и презрнія, напоминающая стараго, зажиточнаго барскаго бурмистра, попавшаго въ волостные старшины при освобожденіи крестьянъ. Во всемъ, что извлекъ г. Успенскій изъ своихъ наблюденій надъ жизнью народа, все, что онъ воспроизвелъ изъ добытаго имъ матеріала, везд, или почти везд, слышится одинъ и тотъ же мотивъ. Исключенія изъ этого правила рдки и встрчаются только тамъ, гд этотъ матеріалъ рзко противоречитъ взгляду автора и авторъ приходитъ въ недоумніе: не употребить его жаль — слишкомъ онъ характеренъ и типиченъ, да и что за важность — взглядъ! нкоторые, можетъ быть, еще и похвалятъ за то, что отступилъ отъ своего взгляда. Но вообще, если судить по очеркамъ г. Успенскаго изъ крестьянскаго быта во всей ихъ совокупности, то необходимо придти къ заключенію, что мнніе его о народ не отличается глубиною и силою. Народъ у него всегда глупъ, необразованъ, грязенъ, подъ часъ золъ — и только, дальше автору ни до чего дла нтъ. Мы повторяемъ: есть исключенія, но стоитъ только прочесть такіе разсказы, какъ ‘Хорошее житье’ нкоторыя ‘Сцены изъ сельскаго праздника’, ‘Пропажа’_х ‘Обозъ’, ‘Прозжій’ и пр., чтобы убдиться въ справедливости нашихъ словъ. Такой взглядъ автора естественно и неотразимо заставляетъ его, несмотря на его талантъ, сбиваться на каррикатуру. Такъ, напримръ, въ одномъ изъ лучшихъ, впрочемъ, очерковъ, носящемъ заглавіе Обозъ, авторъ изображаетъ слдующую сцену, какъ мужики разсчитываются за постой.

‘— Андрей! сочти мн, пожалуйста.

‘— Давай. Ты что бралъ?

‘— Сно, да лъ вчера убоину…

‘— Ну? а кашу?

‘— Нтъ… не лъ… что жь…

‘— А у тебя всхъ денегъ-то сколько?

‘— Съ меня приходилось сперва сорокъ три… а всхъ денегъ, что такое?… Куда я двалъ грошъ-то?

‘— Ну, ты гляди сюда, что я-то говорю: ты убоину-то лъ?

‘— Да про что жь я говорю: жралъ и убоину, пропади она!

‘— Ну, коли такъ, дешево положить нельзя.

‘— Что за оказія? куда же это грошъ двался?

‘— Ребята, будетъ вамъ спорить! Бросай и чехверя и разговоры, пустимъ все на власть Божію!

‘— Да ныньче пустимъ, завтра пустимъ, эдакъ до Москвы десять разъ умрешь съ голоду!… По крайности — башку понабьешь счетами, а то смерть! Я теб головой отвчаю^ что чехверя — первая вещь на свт!

‘— Ну, ребята, бросай все!

‘— Бросай! провалиться ей пропадомъ!

‘— Какъ провалиться!… Эко ты!

‘— Нтъ, надо считать! Какъ можно?

‘— Извстно считать… Ай мы богачи какіе?

‘— Ивлій! не знаешь ли: пять да восемь — сколько?

‘— Пять да восемь… восемь… А ты вотъ что, малый, сдлай — поди, остригай лучинку и надлай клепышковъ, знаешь…

‘Мужики въ безпорядк ходили по изб, обращаясь другъ къ другу и придерживая кошели, кто спорилъ, кто раскалывалъ лучину, иные забились въ уголъ, высыпали деньги въ подолъ и твердили про себя, перебирая по пальцамъ: ‘первой, другой’… Два мужика у печи сидли другъ противъ друга и говорили:

‘— Примрно, ты будешь двугривенный, а я четвертакъ… эдакъ слободнй соображать’… и т. д.

Если не сказать читателю, что этотъ разговоръ происходитъ между извощиками, которые постоянно заняты мелкими расчетами, знаютъ отлично цпы и нравъ плута — дворника, то онъ въ прав будетъ подумать, что дйствіе иметъ мсто въ дом сумасшедшихъ. А потому, не смотря на типичность языка и многія хорошія слова, каррикатурность сцены бросается въ глаза. Еще рзче видно все это въ разсказ ‘Прозжій’. Здсь на сцен является дйствительно довольно типичное благородное лицо, ругающееся и дерущееся, но вмст съ тмъ на сцен представляется и толпа народа съ подбитыми глазами и разбитыми скулами, которая пьетъ водку и благодаритъ благородное лицо за милости — картина дйствительно омерзительная, во и совершено неврная. Эта наклонность къ каррикатур, наклонность, проистекающая изъ взгляда автора на предметъ, развивается въ г. Успенскомъ съ неудержимою силою. Въ своихъ послднихъ произведеніяхъ онъ уже отстаетъ почти вовсе отъ народа, потому что этотъ матеріалъ не такъ легко идетъ на каррикатурное воспроизведеніе, и переходитъ въ другую сферу. Плоды этой дятельности — разсказы: ‘Изъ дневника неизвстнаго’, ‘Студентъ’ и ‘Изъ дневныхъ записокъ’, но все это въ послдней степени бездарно и стерто. Въ третьей части есть даже одно произведеніе весьма забавное, несмотря на то, что называется: ‘Трагическое изъ русской жизни’,— это сцены: ‘Странницы’. Авторъ хотлъ изобразить нчто весьма мрачное — вроятно его кто нибудь попрекнулъ, что онъ все пишетъ только смшное, комическое, — но вышло это очень неудачно.

Сюжетъ этихъ сценъ заключается въ томъ, что у бдной вдовы двое сыновей попались въ воровств и сосланы въ Сибирь. Раззоренная вдова живетъ подаяніемъ и приходитъ къ нкоторой Малань, у которой тоже взяли сына въ солдаты. Тутъ вдова сходитъ съума и умираетъ въ лсу, а Маланью сажаютъ въ острогъ. Все трагическое и мрачное заключается не въ самыхъ разговорахъ и дйствіяхъ, а читается въ скобкахъ, наприм.: ‘Маланья (заливается слезами) или (рыдаетъ, буря вторитъ)’, а то, что говоритъ Маланья, и вообще дйствующія лица, состоитъ изъ словъ: ‘о! ахъ! соколики мои! родимые!’ и т. п. Особенно замчательна въ этомъ отношеніи послдняя, пятая картина.

‘(Густой темный лсъ, сильный втеръ, шумъ лса заглушаетъ отдаленный голосъ кукушки, гд-то въ сторон едва слышно тянется, псня мужика):

Ужь вы ночи темныя,

Вечера осенніе

Надоли, надоскучили…

‘(Втеръ часто относитъ псню, наконецъ она совсмъ пропадаетъ. Посреди лса подъ деревомъ лежитъ Настасья. Шумъ лса продолжается полминуты… въ глубин лса показываются бабы и двочки съ лукошками для грибовъ, они замчаютъ лежащую и боязливо начинаютъ приближаться къ ней. Одна, отдлившись отъ толпы, заглядываетъ Настась въ лицо и отскакиваетъ прочь).

ДВОЧКА (шепотомъ).

‘Мертвая!

ДВ БАБЫ (шепотомъ).

‘Пойдемъ отсюда… прицпятъ насъ…

‘(Вс испуганно убгаютъ. Шумитъ лсъ, вдалек слышенъ голосъ кукушки… Съ вязанкой сухихъ втокъ является мужикъ, онъ хочетъ посмотрть лежащую, длаетъ два шага къ ней, но какъ будто одумавшись, бжитъ назадъ и скрывается… Шумъ лса… сцена пуста около минуты… Изъ глубины лса съ лвой стороны показывается сотскій, староста, три мужика и среди нихъ Маланья, они молча приближаются къ Настась… Вс стоятъ и молчатъ. Маланья смотритъ безсознательно въ землю).

СТАРОСТА (тихо).

‘Давно померла-то?

МАЛАНЬЯ.

‘Недавишь…

СОТСКІЙ.

‘Тебя надо въ острогъ, потому ты все съ ней была…

МАЛАНЬЯ (закрываетъ глаза концами головной тряпки).

СОТСКІЙ (посл нкотораго молчанія и не переставая глядть на мертвеца).

‘Что же, берите ее (кивая Малань). Эту вяжите!

‘(Мужики вяжутъ Малань руки… поднимаютъ мертвую и несутъ. Маланья идетъ съ боку процессіи. Вс медленно скрываются… шумитъ лсъ… едва слышится прежняя псня).

Г. Успенскаго въ значительной степени покинуло даже художественное чутье. Онъ уже не соображаетъ, что трагическое русской жизни заключается не въ сліяніи шума втра съ отдаленнымъ звукомъ псни, особенно въ скобкахъ, не въ однихъ ахахъ и охахъ, не только въ присутствіи сотскаго и сажаніи въ острогъ, но высказывается въ томъ спокойствіи и какой-то безнадежной покорности, съ которыми простолюдинъ встрчаетъ трагическое, и встрчаетъ, какъ нчто обыкновенное, нчто такое, что суждено ему споконъ вка. Взгляните, какъ тотъ же сюжетъ, то же положеніе разработано въ разсказ того же г. Успенскаго, ‘Старуха’. Тутъ есть дйствительно нчто потрясающее, нчто не поддльно трагическое, а между тмъ дло развивается просто, спокойно и даже перемежается смшными рчами и разговорами.

Мы остановились такъ долго на г. Успенскомъ по двумъ причинамъ. Во первыхъ, какъ выше упомянуто, изъ всхъ писателей той группы, о которой идетъ рчь, онъ одинъ достаточно выяснился, объ немъ одномъ можно высказать опредлительное сужденіе. Во вторыхъ, онъ служитъ живымъ и нагляднымъ примромъ того, что дарованіе, какъ бы оно ни было сильно, если не оживляется чистымъ и живымъ взглядомъ на предметъ, развитію не подлежитъ. Очень жаль будетъ, если г. Успенскій кончитъ свою карьеру и лучше того, что помщено въ первыхъ двухъ частяхъ изданія, не напишетъ…

Но во всякомъ случа за г. Успенскимъ остается слава перваго шага. Вс послдующіе художники обязаны ему благодарностью, потому что всякое указаніе на неизвстномъ пути драгоцнно. Много уже сдлано на этомъ пути, но многое еще остается сдлать, и все зависитъ отъ того, на сколько въ нашихъ художникахъ найдется возможности стать еще ближе къ народу, собрать такое количество данныхъ, чтобы на нихъ дйствительно прочно и врно можно было возсоздать его внутренній міръ. Теперь молодые писатели стали уже въ такое положеніе, въ которомъ имъ нужно употребить всевозможныя усилія и постараться сдлать слдующій шагъ, если не хотятъ, чтобы въ этомъ художественно-этнографическомъ положеніи ихъ застигло однообразіе, начинающее закрадываться въ очерки и разсказы изъ народнаго быта. Рамки готовы, натянуто загрунтованное полотно, и видны ясные, отчетливо сдланные абрисы фигуръ и ихъ положеніе, остается… остается самое важное: чтобы явились краски и тни, чтобы фигуры ожили, и лица стали бы ясно и рзко очерченными. Мы полагаемъ, что это будетъ. Все заставляетъ это предполагать — молодость и свжесть талантовъ, способъ изслдованія, путь, на которомъ стоятъ художники, воззрніе и горячая привязанность къ предмету.

АП. ГОЛОВАЧЕВЪ.

‘Современникъ’, No 5, 1864

Читайте также: