РАЗСКАЗЪ ПАНСОНЕРА.
РАЗСКАЗЪ ПАНСОНЕРА.
‘Современникъ’, No 1, 1857
<Переводъ В. В. Бутузова>
Рассказ пансионера, Диккенс Чарльз, Год: 1857
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Хотя лта мои и подвигаются впередъ, но я все же молодой человкъ, и, какъ молодой человкъ, не имю особенныхъ приключеній, о которыхъ бы можно было поразсказать. Полагаю, ни кому изъ васъ не интересно знать, какой жидоморъ начальникъ нашего пансіона, какое алчное и хищное чудовище его жена, и какъ высасываютъ они деньги отъ родителей,— особливо за леченье и лекарства. Одному изъ нашихъ поставили въ полугодичный счетъ двнадцать съ половиной шиллинговъ за дв пилюли,— то есть, по шести шиллинговъ и три пенса за штуку.— Цна, мн кажется, слишкомъ прибыльная,— и то еще ничего бы, еслибъ пилюли пошли въ дло,— но вдь онъ ни одной не проглотилъ, преспокойно засунувъ ихъ за обшлагъ своей курточки.
Что касается до мяса, то это чистйшій позоръ. Вещество, которое намъ подаютъ подъ видомъ мяса, нельзя назвать мясомъ. Настоящее мясо не похоже на мочало. Вы можете жевать настоящее мясо. Въ настоящемъ мяс есть сокъ, а въ мяс, которое намъ подаютъ — ни капли. Одинъ изъ нашихъ товарищей, занемогши, отправился домой, и тамъ услышалъ, какъ домашній докторъ говорилъ его отцу, что болзнь произошла единственно отъ пива, которымъ его поили у насъ. И разумется, отъ пива,— правдоподобне ничего и быть, не можетъ!
Какъ бы то ни было, мясо и старый Чизманъ — дв вещи разныя. Такъ точно и пиво. Я хочу поговорить исключительно о старомъ Чизман, а не о способ, посредствомъ котораго губится здоровье нашихъ товарищей, ради выгодъ одного человка.
Взглянули бы вы на корку нашего пастета. Въ ней нтъ ни рыхлости, ни слоистости: — она тверда и тяжела, какъ свинецъ.
Пансіонеровъ часто тревожитъ кошмаръ и они прячутъ головы подъ подушку, разумется, сначала закричавъ во все горло и разбудивъ другихъ пансіонеровъ. Въ этомъ тоже нтъ ничего удивительнаго.
Однажды, ночью, старый Чизманъ всталъ во сн съ постели, надлъ шляпу на ночной колпакъ, взялъ въ одну руку удочку, а въ другую — палку, которою мы играли въ криккетъ, и спустился въ гостинную нашего начальника, гд, весьма естественно, его приняли за привидніе. Само собою разумется, онъ никогда бы этого не сдлалъ, еслибъ ему давали здоровую пищу. Когда мы вс начнемъ ходить по ночамъ лунатиками, я думаю, будутъ сожалть объ этомъ.
Старый Чизманъ въ ту пору еще не былъ репетиторомъ латинскаго языка, онъ былъ просто старшимъ ученикомъ. Его, очень маленькаго, привезла въ пансіонъ, въ почтовой карет, какая-то женщина, безпрестанно нюхавшая табакъ и безпрестанно ворчавшая,— это было единственнымъ воспоминаніемъ стараго Чизмана о самыхъ раннихъ дняхъ его юношескаго возраста. Онъ никогда не здилъ домой на праздники. Счеты за его содержаніе (лишнихъ расходовъ онъ не знавалъ) отсылались въ какой-то банкъ, и банкъ выплачивалъ ихъ, два раза въ годъ ему длали пару платья и сапоги, которые всегда бывали слишкомъ для него велики.
Въ лтніе каникулы, нкоторые изъ воспитанниковъ, жившіе въ недальнемъ разстояніи отъ пансіона, часто, бывало, подходили къ стн, окружавшей рекреаціонный дворъ, и взлзали на деревья, собственно за тмъ, чтобъ взглянуть на стараго Чизмана, одиноко читавшаго на открытомъ воздух какую нибудь книгу. Онъ постоянно былъ кротокъ и привтливъ, такъ, что когда, бывало, свиснутъ ему съ дерева, онъ взглянетъ на верхъ и поклонится.
— Эй! старый Чизманъ!— Что у тебя сегодня за обдомъ?— спрашивали его.
— Вареная баранина!— отвчалъ онъ.
— Неужели теб не скучно, старый Чизманъ?
— Иногда — скучновато.
— Ну такъ прощай же, старый Чизманъ!
И съ этими словами мальчикъ слзалъ съ дерева.
Нечего и говорить, безсовстно поступали съ старымъ Чизмапомъ, не давая ему въ теченіе всхъ каникулъ ничего, кром вареной баранины, это какъ нельзя лучше согласовалось съ принятой системой. Иногда, вмсто баранины, ему давали рисовый пуддингъ,— какъ лакомое блюдо, въ сущности же, какъ средство уменьшить счетъ мясника.
Такова была жизнь стараго Чизмана. Праздники, кром одиночества, служили ему источникомъ другаго горя. Когда пансіонеры возвращались изъ отпуска, разумется, весьма неохотно, старый Чизманъ всегда встрчалъ ихъ съ радостью: а эта радость только увеличивала скуку пансіонеровъ, и потому Чизману, за подобныя встрчи, часто доставались колотушки и нердко изъ носу его капала кровь. Но, вообще говоря, въ пансіон вс любили его. Однажды, въ пользу его сдлана была подписка, и, для развлеченія, передъ самыми каникулами, ему подарили двухъ блыхъ мышенковъ, кролика, голубя и премаленькаго щенка. Старый Чизманъ горько плакалъ, когда, вскор посл того, какъ были подарены, вс эти зврки передушили другъ друга.
Ну, конечно, стараго Чизмана называли именами всхъ родовъ сыра: {Cheesman (Чизманъ) сложное слово изъ cheese сыръ и man человкъ. Прим. перев.} двойнымъ глостерскимъ, фамильнымъ чешэйрскимъ, голландскимъ и пр. Но онъ не сердился на это. Не былъ онъ и старъ по лтамъ своимъ — вовсе нтъ!… его только назвали старымъ Чизманомъ со дня поступленія въ пансіонъ, и называютъ до сихъ поръ.
Наконецъ стараго Чизмна сдлали репетиторомъ латинскаго языка. Однажды, утромъ, при начал новаго полугодія, его вели въ классы и представили ученикамъ, какъ ‘мистера Чизмана’. Посл такого отличія, мы вс согласились что старый Чизманъ былъ лазутчикъ и дезертиръ, который перебжалъ къ непріятельскій лагерь и продалъ себя за золото. Обстоятельство, что онъ продалъ себя за небольшую сумму золота,— за два фунта стерлинга и десять шиллинговъ въ четверть года, съ стиркой блья,— нисколько его не извиняло. Въ собравшемся по этому случаю Парламент было ршено, что одни только корыстолюбивыя побужденія увлекли стараго Чизмана, и что онъ ‘за то виноватъ, и что онъ изъ нашей крови чеканилъ деньги.’ Парламентъ, какъ видите, заимствовалъ это выраженіе изъ исторической сцены, представляющей ссору между Брутомъ и Кассіемъ.
Когда въ Парламент было ршено, что старый Чизманъ ужасный предатель, вывдывавшій тайны нашихъ товарищей, съ тою цлью, чтобъ, передавая ихъ начальству, пріобрсть его расположеніе,— всмъ отважнымъ пансіонерамъ сдлано было предложеніе выступить впередъ и записаться въ члены ‘Общества для уничтоженія стараго Чизмана.’ Президентомъ Общества признанъ былъ первый ученикъ, Бобъ Тартеръ, отецъ котораго находился въ Вестъ-Индіи и, по словамъ Боба, владлъ мильонами. Бобъ имлъ большую власть между нами, и написалъ пародію, начинавшуюся стихами:
‘Who made believe to be so meek
That we could hardly hear him speak,
Yet turned out an Informing Sneak?
Old Cheesman’ (*).
(*) ‘Кто заставилъ считать себя за такое кроткое и тихое существо, что не слыхать даже когда оно и говоритъ, а между тмъ оказался шпіономъ и предателемъ? Старый Чизманъ.’
и въ этомъ род пародія продолжалась до двнадцати куплетовъ, которые Бобъ распвалъ каждое утро, подл конторки новаго репетитора. Мало того, онъ научилъ одного мальчика изъ младшаго класса, краснощекаго маленькаго Брасса, совершенно не понимавшаго что длаетъ, подойти къ нему однажды утромъ съ своей латинской грамматикой, и отвчать переводъ одного грамматическаго правила въ такомъ вид: Nominativus pronominum — стараго Чизмана, raro exprimitur — вовсе не подозрвали — nisi distinctions — что онъ лазутчикъ и доносчикъ aut emphasis grati — а между тмъ онъ оказался таковымъ. Ut — напримръ, vos damnastis — когда онъ продалъ своихъ товарищей. Quasi — слдовательно, dicat — ему должно говорить: Praetereanemo — я предатель!— Все это производило сильное впечатлніе на стараго Чизмана. Волоса у него были рдкіе, но и т съ каждымъ днемъ длались все рже и рже. Онъ худлъ и становился блдне, онъ садился за конторку передъ свчей съ длиннымъ нагаромъ, и, закрывъ лицо обими руками, плакалъ. Но ни одинъ членъ Общества не могъ пожалть о немъ, даже если бы и чувствовалъ къ тому расположеніе,— не могъ пожалть потому, что президентъ Общества говорилъ, что въ старомъ Чизман заговорила совсть.
Таково было положеніе стараго Чизмана. Жалкую жизнь велъ онъ, бдняга. По принятому обыкновенію, въ самомъ непродолжительномъ времени, начальникъ пансіона вздернулъ носъ-передъ Чизманомъ, вздернула носъ и начальница, это длалось тмъ и другою передъ всми учителями,— но старый Чизманъ страдалъ отъ воспитанниковъ боле всего и страдалъ отъ нихъ постоянно. Онъ никому не говорилъ ни слова о своемъ гор, полагая, что само Общество замтитъ это, но Общество не удостоило его подобной чести, потому что президентъ видлъ въ этомъ проявленіе трусости стараго Чизмана.
Въ цломъ мір онъ имлъ одного только друга, но этотъ одинъ было такое же безсильное и беззащитное существо, какъ и онъ самъ:— это была Джэнъ. Джэнъ находилась при пансіон въ качеств ключницы и кастелянши: ея сбереженію поручены были сундуки, въ которыхъ хранилось имущество пансіонеровъ. Она поступила сначала въ услуженье,— нкоторые говорятъ изъ воспитательнаго дома, этого я не знаю,— и когда кончился терминъ ея службы, она осталась на годикъ исправлять должность ключницы. Но годикъ этотъ, судя потому, что она положила въ Сберегательный Банкъ нсколько фунтовъ стерлинговъ, былъ довольно продолжителенъ. Джэнъ была смазливенькая молодая женщина. Красавицей ее нельзя назвать, но она имла открытое, доброе, свтлое лицо, и вс наши были въ нее влюблены. Она была необыкновенно весела, необыкновенно ласкова и добра. Если случалось что нибудь съ матерью кого либо изъ пансіонеровъ, тотъ непремнно отправлялся къ Джэнъ и показывалъ ей письмо.
Джэнъ была другомъ стараго Чизмана. Чмъ сильне возставало противъ него Общество, тмъ сильне привязывалась къ нему Джэнъ. Иногда, ласковый взглядъ ея изъ окна ея безмолвной комнатки оставлялъ на цлый день отрадное чувство въ душ Чизмана. Отправляясь въ огородъ (всегда стоявшій подъ замкомъ!), она проходила по двору (тогда какъ могла бы пройти, совсмъ другимъ путемъ) собственно за тмъ, чтобъ взглянуть на стараго Чизмана и какъ будто сказать ему: ‘не унывай, мой другъ!’ Его комната всегда была свжа и опрятна, и всмъ очень хорошо извстно было, кто прибиралъ ее во время классныхъ часовъ, когда за обдомъ являлся передъ нимъ горячій пуддингъ, вс съ негодованіемъ знали, кто прислалъ это блюдо.
При такихъ обстоятельствахъ, Общество, посл множества митинговъ и преній, ршилось предложить Джэнъ, чтобъ она ни подъ какимъ видомъ не оказывала своего покровительства старому Чизману, и что если она откажется исполнить это требованіе, то объявить ей, что она сама будетъ изгнана на вчныя времена. Вслдствіе того назначили депутацію, которая, подъ предводительствомъ президента, должна была явиться къ Джэнъ объявить ршеніе, произнесенное Обществомъ по горестной необходимости. Джэнъ пользовалась большимъ уваженіемъ за свои прекрасныя качества, существовало даже преданіе, будто однажды, движимая чувствомъ состраданія, она заперла начальника пансіона въ его кабинет и этимъ поступкомъ избавила одного ученика отъ жестокаго наказанія. Поэтому, депутаціи не очень нравилось данное порученіе. Однакожъ, она отправилась и президентъ объяснилъ Джэнъ все дло. При этомъ Джэнъ раскраснлась, расплакалась, сказала президенту и всей депутаціи гнвнымъ, противъ обыкновенія, голосомъ, что они негодные, злые мальчишки, и въ заключеніе выгнала почтенное посольство изъ комнаты. Это происшествіе немедленно занесено было въ протоколъ Общества, съ присовокупленіемъ, что всякаго рода сношенія съ Джэнъ прекращаются. Пользуясь такимъ удобнымъ случаемъ, президентъ объявилъ, что старый Чизманъ строитъ противъ общества козни.
Между тмъ Джэнъ была такъ же врна старому Чизману, какъ старый Чизманъ былъ коваренъ въ отношеніи къ пансіонерамъ — разумется, только въ мнніи пансіонеровъ: — она по прежнему оставалась его единственнымъ другомъ. Это обстоятельство приводило Общество въ крайнее негодованіе, и тмъ боле, что отъ разрыва съ Джэнъ оно на столько же теряло, на сколько старый Чизманъ выигрывалъ, и потому Общество, доведенное почти до бшенства, обходилось съ репетиторомъ хуже, чмъ когда нибудь. Наконецъ, однажды утромъ, конторка стараго Чизмана стояла пустая, — заглянули въ его комнату, но и тамъ нтъ его,— лица учениковъ поблднли, и разнесся шопотъ, что старый Чизманъ, не будучи въ силахъ доле переносить такой жестокости, всталъ рано по утру и утопился.
Таинственные взгляды другихъ учителей и очевидный фактъ, что старый Чизманъ не приходилъ,— все это подтверждало предположеніе Общества. Нкоторые начали разсуждать, какому наказанію долженъ подвергнуться президентъ: вислиц или только пожизненной ссылк?— Блдное лицо президента показывало, что онъ сильно озабоченъ желаніемъ узнать, къ какому именно наказанію его присудятъ. Несмотря на то, онъ говорилъ, что судьи его округа не скоро ршатся произнесть приговоръ надъ нимъ, что въ защитительной рчи своей онъ предложитъ имъ положить руку на сердце и сказать, какъ подобаетъ истиннымъ британцамъ: одобряютъ ли они существованіе шпіоновъ, и въ какой степени могло бы имъ нравиться положеніе, въ которомъ онъ находился. Нкоторые изъ Общества совтовали президенту, какъ самое лучшее, бжать въ лсъ, обмняться тамъ платьемъ съ дровоскомъ и вымазать лицо ежевикой, но большинство полагало, что если онъ останется на мст и подвергнется суду, то его отецъ,— находившійся въ Вестъ-Индіи и обладавшій мильонами,— наврное выкупитъ его.
Сердца учениковъ забились сильне прежняго, когда вошелъ начальникъ пансіона и, съ линейкой въ рук, принялъ позу римскаго воина:— это длалъ онъ каждый разъ, когда намревался сообщить что нибудь важное. Но страхъ учениковъ былъ ничто, въ сравненія съ удивленіемъ, выразившемся на лицахъ ихъ, когда начальникъ началъ свою рчь совсмъ не въ томъ тон, какъ они ожидали, и когда онъ сказалъ, что старый Чизманъ, ‘бывшій такъ долго нашимъ уважаемымъ другомъ и спутникомъ по отраднымъ пажитямъ познаній,’ (такъ величалъ его начальникъ) — былъ сирота, сынъ одной лэди, которая, вышедъ за мужъ противъ желанія родителей, лишилась наслдства и мужъ которой умеръ вскор посл женитьбы. Глубокая горесть свела въ могилу молодую женщину, оставившую посл себя несчастнаго ребенка (стараго Чизмана) на попеченіе ддушки, который не хотлъ, видть сироту ни въ дтскомъ, ни въ юношескомъ, ни въ зрломъ возраст. Теперь ддъ этотъ умеръ — и подломъ ему,— эти вводныя слова мои собственныя — умеръ, неоставивъ духовнаго завщанія, а потому все его огромное богатство, внезапно и навсегда сдлалось, собственностію стараго Чизмана! Посл длиннаго ряда скучныхъ цитатъ, начальникъ пансіона заключилъ свою рчь извстіемъ, что нашему многоуважаемому другу и спутнику по отраднымъ пажитямъ познанія, угодно явиться между нами еще разъ, ровно черезъ дв недли, и проститься съ нами особеннымъ образомъ’. Съ этими, словами онъ окинулъ суровымъ взглядомъ все собраніе, махнулъ рукой: и торжественно вышелъ изъ зала.
Недоумніе членовъ Общества доходило теперь до самыхъ крайнихъ предловъ. Одна часть хотла отказаться отъ Общества, а другая начала утверждать, что никогда къ нему не принадлежала. Замтивъ это, президентъ возвысилъ голосъ и провозгласилъ, что они должны лечь костями въ защиту, праваго дла, не покидая другъ друга, и что если непріятелю суждено прорваться чрезъ ряды защитниковъ, онъ прорвется не иначе, какъ чрезъ его трупъ. Этимъ онъ хотлъ, воодушевить членовъ Общества, но не удалось. Обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, президентъ сказалъ въ заключеніе, что подумаетъ о положеніи, въ которое поставлено все Общество, и чрезъ нсколько дней сообщитъ имъ свое лучшее мнніе и лучшій совтъ. Мннія его и совта ожидали съ нетерпніемъ, въ полной увренности, что они будутъ превосходны, потому что ихъ сообщитъ человкъ, превосходно знавшій свтъ, а знаніе это подтверждалось только тмъ, что это родитель находился въ Вестъ-Индіи.
Посл, долгихъ дней глубокаго размышленія, президентъ созвалъ наконецъ членовъ Общества, и предложилъ свои соображенія. Онъ, говорилъ, что, когда старый Чизманъ явится въ назначенный день, первый порывъ его мщенія разразится нападеніемъ на Общество и наказаніемъ розгами всхъ членовъ. Наглядвшись съ радостію на пытку, которой подвергнулся его враги, и наслушавшись воплей, которые вызоветъ жестокая боль наказанія, старый Чизманъ, вроятно, подъ предлогомъ совщанія, вызоветъ начальника въ отдльную комнату,— положимъ хотя въ пріемную, гд стоятъ два новые глобуса,— и тамъ станетъ упрекать за различные обманы и притсненія, перенесенные имъ въ его дом. Въ заключеніе замчаній, своихъ, онъ дастъ знакъ спрятанному въ корридор боксеру, который бросится за начальника и начнетъ тузить его до полусмерти. Посл того, старый Чизманъ сдлаетъ подарокъ Джэнъ, цною отъ пяти до десяти фунтовъ стерлинговъ, и оставитъ заведеніе, съ чувствомъ демонскаго торжества.
Президентъ не замедлилъ объяснить, что относительно партіи маленькихъ учениковъ, или партіи, державшей сторону Джэнъ, онъ ничего не иметъ сказать, но членамъ Общества совтовалъ упорное сопротивленіе. Съ этою цлію, онъ предложилъ наполнить каменьями вс ящики въ классныхъ столахъ, чтобы при первомъ слов, выражающемъ жалобу, при первомъ вопл, исторгнутомъ мстительностію врага изъ груди первой жертвы, пустить этими камнями въ стараго Чизмана. Отважный совтъ президента воодушевилъ членовъ Общества, и былъ едино душно принятъ. На школьномъ двор поставленъ былъ столбъ въ ростъ стараго Чизмана, и вс ученики начали заниматься метаньемъ въ цль, и занимались пока столбъ не обратился въ щепки.
Въ назначенный день, классный звонокъ прозвонилъ въ обычное время, и пансіонеры съ замирающими сердцами заняли свои мста. Начались совщанія и споры о томъ, какъ прідетъ старый Чизманъ. Общее мнніе было таково, что онъ явится въ особаго рода торжественной колесниц четвернею, съ двумя ливрейными лакеями на козлахъ и переодтымъ боксеромъ на запяткахъ. Въ этомъ предположеніи вс ученики замолкли, прислушиваясь къ ожидаемому стуку колесъ. Но никакихъ колесъ не было слышно: старый Чизманъ, несмотря на перемну счастія, пришелъ пшкомъ и вошелъ въ классъ безъ всякаго предувдомленія. Какъ и всегда, онъ одтъ былъ въ черномъ.
— Джентльмены, сказалъ начальникъ, представляя его: нашъ столь много уважаемый другъ и спутникъ по отраднымъ пажитямъ познанія желаетъ сказать вамъ нсколько словъ! Вниманіе, джентльмены, отъ большаго до малаго! Слушайте!
Члены Общества запустили руки въ столы и обмнялися взглядами со старшиной. Президентъ приготовился вполн, и выбиралъ на старомъ Чизман удобное мсто для цли.
Между тмъ, старый Чизманъ подошелъ къ своей конторк, съ странной улыбкой посмотрлъ во вс стороны и, прослезившись, началъ дрожащимъ, кроткимъ голосомъ:
— Любезные мои товарищи и старые друзья!
Члены Общества выдернули руки изъ столовъ, а президентъ заплакалъ.
— Любезные мои товарищи и старые друзья! сказалъ старый Чизманъ:— вы слышали о моемъ счастіи. Подъ этой кровлей я провелъ такъ много лтъ,— почти всю лучшую часть моей жизни, что, надюсь, услышавъ объ этомъ, вы порадовались за меня. Я не могъ-бы наслаждаться своимъ счастіемъ, неуслышавъ отъ васъ поздравленія. Если мы иногда не понимали другъ друга, то прошу васъ, мои милые, простить это и забыть. Въ душ своей я питаю къ вамъ братскую любовь, и увренъ, что вы, въ свою очередь, отвчаете мн тмъ же. Съ полнотою признательнаго сердца я хочу пожать руку каждому изъ васъ. Затмъ собственно я пришелъ сюда, друзья мои.
Съ той минуты, когда президентъ началъ плакать, многіе другіе послдовали его примру, но теперь, когда старый Чизманъ подошелъ къ нему, какъ къ первому ученику, и положивъ лвую руку на плечо, протянулъ ему правую, и когда президентъ сказалъ: — Сэръ, я этого не стою, клянусь честью не стою,— въ это время, говорю я, во всемъ класс раздался плачь. Каждый изъ членовъ Общества говорилъ, что не заслуживаетъ этой чести, и говорилъ одинаково чистосердечно. Но старый Чизманъ, не обращая на это ни малйшаго вниманія, весело обошелъ всхъ учениковъ, всхъ учителей, и, наконецъ, пожалъ руку начальнику.
Посл этого одинъ маленькій мальчикъ, постоянно стоявшій въ углу за какую нибудь шалость, сквозь горькія слезы закричалъ пронзительнымъ голосомъ:
— Всякаго счастья старому Чизману! Ура!
Начальникъ школы грозно посмотрлъ на него и сказалъ:
— Мистеру Чизману, сэръ.
Но, когда старый Чизманъ объявилъ, что старое названіе нравится ему лучше новаго, вс ученики подхватили возгласъ маленькаго шалуна, и ужъ право не знаю, сколько минутъ продолжался оглушительный крикъ и топанье ногами, среди котораго такъ внятно раздавалось имя стараго Чизмана, что въ жизнь свою подобнаго я ничего не слышалъ,
Посл того въ столовой приготовленъ былъ великолпнйшій обдъ. Дичь, копченые языки, фрукты, конфеты, варенья, негусъ, леденцы и другія лакомства — шь, сколько можешь, клади въ карманъ, сколько хочешь, и все насчетъ стараго Чизмана. Посл обда — гулянье до самаго вечера, игры, катанье на ослахъ, или на лошадкахъ, и обдъ для учителей въ гостинниц ‘Семь колокольчиковъ’ (по двадцати фунтовъ стерлинговъ съ персоны, какъ разсчитывали наши). Этотъ день положено было праздновать ежегодно, и еще другой — день рожденія стараго Чизмана, и опять на счетъ стараго Чизмана.
Но это еще не все. Пожалуйста не посматривайте на слдующаго разскащика,— дайте мн досказать. На другой день было ршено, что Общество помирится съ Джанъ и посл того Парламентъ будетъ распущенъ. Но какъ вы думаете, Джэнъ не оказалось въ пансіон! ‘Э? какъ? что?— неужели она навсегда оставила насъ?’ — спрашивали ученики, съ вытянувшимися лицами.
— Да, разумется, — было единственнымъ отвтомъ на вс ихъ вопросы. Ни кто изъ служившихъ въ пансіон не могъ сказать ничего больше этого. Наконецъ, бывшій президентъ Общества лично явился къ начальнику пансіона, собственно за тмъ, чтобъ спросить: дйствительно ли наша добрая Джэнъ навсегда оставила пансіонъ?
— Да, милостивый государь,— миссъ Питтъ ухала отсюда навсегда, отвчалъ начальникъ весьма рзко (у него была дочь — съ вздернутымъ носомъ и краснощекая).
Странно показалось всмъ, что начальникъ называлъ нашу Джэнъ совершенно новымъ именемъ… миссъ Питтъ! Иные говорили, что ее выгнали вонъ изъ пансіона за то, что она приняла отъ стараго Чизмана деньги въ вид подарка,— другіе — что она поступила къ Чизману въ качеств служанки за десять фунтовъ въ годъ. Словомъ, наши узнали только одно, что она ухала изъ пансіона.
Спустя два или три мсяца посл этого событія, однажды, вечеромъ, у стнъ рекреаціоннаго двора остановилась коляска съ джентльменомъ и лэди, которые долго смотрли на дтскія игры, и, чтобъ было видне, приподнялись съ своихъ мстъ. Никто бы на нихъ не обратилъ вниманія, еслибъ мальчикъ, занимавшій наблюдательный постъ, не отошелъ на нсколько шаговъ и не вскрикнулъ:— Джэнъ!— Джэнъ!— Игра остановилась въ одинъ мигъ. Вс бросились къ коляск и окружили ее. Дйствительно, это была Джэнъ! И въ какой великолпной шляпк!— Врьте мн или нтъ,— но Джанъ вышла замужъ за стараго Чизмана.
Черезъ нсколько секундъ нисколько не казалось предосудительнымъ или непозволительнымъ то обстоятельство, что вс ученики вскарабкалось на низменную часть стны, примыкавшую къ высокой, и унизали ее, чтобъ посмотрть на джентльмена и лэди, стоявшихъ въ коляск и смотрвшихъ черезъ стну. Джентльменъ, по прежнему, былъ старымъ Чизманомъ,— лэди, по прежнему, была старою Джэнъ.
Я увидлъ ихъ въ первый разъ именно при этомъ случа. Въ то время уже произошли многія перемны между нашими учениками. Оказалось, что отецъ Боба Тартера вовсе не былъ мильонеромъ!— Напротивъ, онъ былъ бденъ, какъ нищій. Бобъ пошелъ въ солдаты, но старый Чизманъ откупилъ его. Но дло не въ томъ, а въ коляск.— Коляска остановилась, а съ тмъ вмст остановились и игры.
— И такъ, вамъ не удалось выгнать меня!— сказала лэди, смясь, въ то время какъ ребятишки столпились на стн, чтобъ пожать ея руку.— Да, вы, врно, никогда-и не думали объ этомъ?
— Никогда! никогда!— никогда!— раздалось со всхъ сторонъ.
Въ то время я еще не зналъ, что она хотла этимъ сказать,— но теперь я, разумется, знаю. Мн очень понравилось ея лицо, ея обхожденіе, и я не могъ отвести глазъ ни отъ него, ни отъ нея,— не могли отвести глазъ и другіе товарищи, съ тайною радостію окружившіе прізжихъ.
Джентльменъ и лэди вскор замтили меня какъ новичка, поэтому я разсудилъ, что и мн можно вскарабкаться на стну, и пожать имъ руку, какъ это длали другіе. Мн также было пріятно смотрть на нихъ, какъ и другимъ, и черезъ нсколько секундъ я обращался съ ними, какъ съ самыми близкими знакомыми.
— До праздниковъ остается всего дв недли, сказалъ старый Чизманъ. Кто остается здсь на праздники?— Ужь кто нибудь да есть?
— Вотъ, онъ! онъ!— въ одинъ голосъ вскричало множество мальчиковъ, указывая на меня пальцами.
Это было въ тотъ годъ, когда вы узжали, и, признаюсь, мн было тогда скучно.
— О! сказалъ старый Чизманъ. Да вдь въ каникулы здсь страшно скучно. Пусть лучше онъ прідетъ ко мн.
И я пріхалъ въ ихъ очаровательный домъ, и былъ счастливъ, на сколько можно быть счастливымъ въ чужомъ дом. Они понимали, какъ должно вести себя въ отношеніи къ молодымъ джентльменамъ,— да, понимали. Когда, напримръ, берутъ меня въ театръ,— такъ ужъ именно берутъ. Они не прізжаютъ туда посл начала, и не узжаютъ раньше конца. Умютъ они и дать воспитаніе мальчику. Посмотрите на ихъ сына! Хотя онъ и ребенокъ еще, но какой онъ славный мальчикъ! Посл мистриссъ Чизманъ и стараго Чизмана, мой первый любимецъ — это молодой Чизманъ.
Теперь я разсказалъ все, что знаю о старомъ Чизман, и боюсь, не слишкомъ ли разсказывалъ?