Рассказ маленького человека, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1908

Проза
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Скачать в PDF

Владимир Измайлов

Рассказ маленького человека

От составителя

Этот рассказ был передан мне ‘маленьким человеком’, разумеется, далеко не в один раз. Я собрал здесь воедино немало его отрывочных разговоров. Больше всего я стремился к точности передачи. Планировка по главам также принадлежит мне. Все это, по моему мнению, дает мне некоторое право разделить с ‘маленьким человеком’ славу авторства, подписав под его рассказом свою фамилию. А если и найдется столь строгий читатель, который обвинит меня в плагиате, я найду себе некоторое утешение в том, что главный-то виновник рассказа, в своем настоящем возрасте, ко всякой славе — и литературной в особенности — совершенно равнодушен.

I.

Все говорят, что я — маленький. Положим, это верно. Папа, мама, няня и много других людей — все выше стола. Даже сестра Лида, которой я ни капельки не боюсь, выше стола. Я должен подняться на цыпочки, чтобы видеть на столе чайные чашки, стаканы, или тарелки, в которые наливают горячий суп.
На столах вообще бывает очень много интересных вещей. Например, на папином столе в кабинете есть крошечная железная собачка с желтыми глазами, в спину собачки вделана щетина, а в щетину воткнута ручка… Собачка стоит и ручка не падает! Там же на столе есть еще тяжелая белая каменная доска, а на доске человечишка стоит. Тоже белый и каменный. Он стоит в удивительной шляпе, — концы шляпы спереди и сзади точь-в-точь утиные носы! Руки у человечишки на груди — и такой он сердитый… Хочется щелкнуть его по носу. Он ведь не живой, а каменный. Даром — что сердитый. Я много раз щелкал его по носу.
Когда большие садятся обедать и очень шумят стульями и молчат — меня, нянька поднимает с полу высоко и сажает на стул. Этот стул выше всех других стульев! Я делаюсь выше всех! Я смеюсь и кричу за столом. На меня прикрикнут, — я начинаю сердиться. Чтобы показать маме, что сердишься, надо ничего не говорить и вот так надуть губы.
Я люблю, когда мама увидит мои толстые губы и скажет: ‘ну, нечего губы дуть, кушай!’ А папа ‘капризник-мальчишка… губа толще, брюхо тоньше’. Что это такое?
Мама говорит: если бы на меня поставить половинку меня, я был бы не ниже Лиды. Лида сильнее меня. Когда я нападаю на нее и махаю руками, мне больно достается. Но я не плачу, а то она может обрадоваться и скажет: ‘ага, больно небось, то-то вот!..’
Когда я буду большой, я буду сильнее Лиды. Я — мужчина. Не так ли? Один раз папа говорит мне: ‘Я — мужчина и ты — мужчина’. Папа сильнее мамы. Папа поднимает за ножку огромный стул, а мама не может.
Лиде еще когда-нибудь достанется.

II.

Меня спрашивают: ‘любишь ты Лиду?’ Я очень люблю ее.
Один раз она взяла картонную лошадь за шею, а я ухватился за хвост. И крепко держу! Эта лошадка не живая, она не дышит и не кричит, и сама не может бегать. Ей никогда не бывает больно. Тянули — тянули, и я выдернул хвост.
Я ударился затылком о стену. Глаза у меня сейчас же стали мокрые, А Лида подняла голову, громко захохотала, потом подбежала ко мне и поцеловала меня в щеку и в мокрые глаза.
Я сказал:
— Подуй мне в затылок!
Лида стада дуть мне в затылок. Мне не стало больно.
Другой раз я хотел сдернуть со стола скатерть. Лиза топнула ногой, точь-в-точь, как мама, и сердито сказала:
— Ах ты, негодный мальчишка! Не смей тянуть за скатерть. На столе стакан!
Я не знал, есть ли на столе стакан. Я сказал.
— Нет стакана!
— Ты не можешь видеть!
— А вижу!
— Ах упрямый мальчишка, — закричала Лида, взяла меня и оттащила от стола.
А кончик скатерти вот тут в руке был у меня. Скатерть сползла со стола. Стакан упал и разбился. Пришла мама. Но Лида ничего не сказала.
Мама Лиду поставила в один угол лицом, а меня в другой угол лицом. Я перестал говорить и надул губы. У Лиды глаза стали мокрые.
Я сказал:
— Мама, это я разбил стакан.
Мама сначала молчала, а потом сказала:
— Ну, ладно. Идите оба в зал. В зале мы сели на полу и запели:
‘Петушок, петушок!
Выгляни в окошечко…
Дам тебе… зернышко’.
Потом мы захлопали в ладоши. Смеялись. Мне было хорошо… Лида обняла меня за шею.

III.

Маму мы видим всегда, а папу видим мало. Он каждый день уходит служить. Что это значит — служить? У нас на дворе служит на задних лапках Шарик. За это ему дадут корочку хлебца. Папа не ходит на четырех ногах и служить не может. Нет, он не служит!
Раз он сказал: ‘мне очень нравится игра в кегли’. Папа уходит играть в кегли, а не служить. Его рука покрывает мою голову. Он легко берет рукой большой шар и бросает в деревянные бутылки. Это и есть игра в кегли.
Папа ужасно большой человек. Он меня никогда не бранит, а я его боюсь. Он говорит мало. Придет, пообедает, ляжет спать. Встанет — пьет чай и потом один сидит в кабинете.
Я люблю сидеть у него на коленях и теребить его за бороду! Ах, какая у него бородища! Гораздо — гораздо больше, чем грива у нашей лошадки у которой мы оторвали хвост… У маленьких мужчин никогда не бывает бороды. У Лиды никогда бороды не будет…
Я спросил папу:
— Ты — сильный, потому, что у тебя большая борода?
Папа громко засмеялся, показал даже зубы. Он обрадовался, что я — умный. Умный тот, кто говорит правду? Не правда ли?
Мама часто бранит и меня, и Лиду. Я ее не боюсь. Когда она бранит, она не сердится. Раз она улыбнулась, когда меня бранила. Когда я сержусь, я никогда не улыбаюсь. И Лида не улыбается. У Лиды глаза делаются большие и мокрые. А я перестаю говорить и надуваю губы…

IV.

Мама не пускает нас одних на улицу. Она говорит: ‘вас может задавить лошадка, вы можете заблудиться’. Ведь она ошибается? Я всегда могу видеть, скачет на меня лошадка, или нет. Не правда ли? И заблудиться очень трудно. Я смотрю в окно, вижу улицу, потом она заворачивается, — и очень просто. По этой улице я пойду и потом приду назад. Наш дом я сразу узнаю, я в нем живу. Я сразу узнаю маму, папу, няню и даже Маруську — нашу кошку.
Я сказал Лиде:
— Мама не пускает нас одних на улицу. Уйдем тихонько, Ты наденешь соломенную шляпу и возьмешь красный зонтик. Я надену фуражку и возьму палку от тележки, по улице бегает большая черная собака, у нее длинные уши, длинный, высунутый на сторону язык и мохнатый хвост крючком.
Я делаюсь бравым мужчиною, когда надеваю фуражку. Если бы у меня было две длинных бороды — по одной стороне подбородка и по другой, — я походил бы на генерала Гурко, который храбро сражался с турками. Его портрет — в папиной книжке. Папа указал мне на портрет генерала Гурко и сказал: ‘бравый мужчина’.
У меня есть фуражка. Жалко, что у меня нет двух длинных бород.
Я сказал Лиде: уйдем, — она обрадовалась и подпрыгнула от радости. Лида любит прыгать, когда обрадуется, это верно оттого, что у нее длинные ноги. Когда она прыгает, косичка у нее на затылке тоже прыгает. А глаза смеются.
Тогда и мне хочется подпрыгнуть высоко-высоко… под самый потолок!

V.

Солнышко очень светило на улице. Встанешь у окна и от солнца весь, как золотой, сделаешься. Только уж больно жарко голове. И глаза щурятся. На солнышко нельзя долго смотреть. Посмотришь и вдруг ничего не видишь, что делается на улице. Зато, когда закроешь глаза, — к глазам прилетают красные, зеленые и желтые пятна.
Лида верно говорит: если смотреть на солнце, можно ослепнуть. И мама говорит то же. Верно, слепые только и видят черное, да еще зеленые, красные и желтые кружочки. Это очень скучно.
Вот мы тихонько от мамы и няньки вышли из дому. Огромные люди широкими шагами быстро мчались по каменным плитам около домов. На лошадей было страшно смотреть. Мы взялись за руки и долго боялись перебежать улицу. Шла высокая дама под зонтиком. Лида распустила свой красный зонтик, а я посмотрел на свою палку от тележки и вспомнил большую черную собаку с высунутым языком. Собаки не было нигде.
Мы побежали на другую сторону. Ни одна лошадка нас не задавила. От радости я захлопал в ладоши, запрыгал и закричал: ‘ура!’.
— Ну, ты, тише! — строго сказала Лида. — Здесь не дома.
Я перестал прыгать и кричать, — и все люди, которые бежали мимо нас, стали сердитые. Я прижался к Лиде и подумал: ‘когда же мы воротимся назад?’ Но ничего не сказал.

VI.

Мы стояли около окна. На этом окне даже папа мог бы ходить взад и вперед, заложив руки назад, а я бы мог бегать со своей тележкой! На нем разложены разные блестящие вещи, потом разные чернильницы, ручки, красные резиновые куклы, собаки, лошади, коровы, барашки, слоны, разные звери и еще… черт! Черный с рожками, красными глазами, длинным-длинным хвостом!.. И ни капельки не страшный! Я завизжал от радости. Лида подпрыгнула и задела зонтиком проходившего человека с черной палкой.
Лида отставила ногу взад, присела, стала важная и сказала:
— Простите!
Я увидел одного человека с корзинкой на голове и тихонечко тронул его палкой от тележки, потом отставил ногу, присел и сказал:
— Простите!
Лида засмеялась и крикнула:
— Ах, ты глупый! Мальчики никогда не приседают. Мальчики шаркают ножкой…
И она шаркнула ножкой. Я шаркнул ножкой. Потом мы опять стали смотреть в огромное окно.
Я подумал: когда мы придем домой, я разобью свою глиняную копилку и куплю себе резиновую лошадку, а Лиде резиновую девочку. Тут я вспомнил, что у Лиды своя копилка. Пусть она, если хочет, разобьет свою копилку и купит девочку. Уж тогда не лучше ли разбить одну Лидину копилку?
Я ничего не сказал Лиде. Я прижал лицо к стеклу. Мой нос заворотился в сторону. Стекло такое гладкое!
В магазине стоял длинный господин без бороды, но за то у него огромные красные усы. Галстук у него голубой. Мама любит голубой цвет. Верно, и этот господин любит голубенькое. Но волосы на голове у него были белые, а пиджак и брюки серые.
Он вдруг погрозил мне пальцем. Палец у него длинный, белый и тонкий. Папа тоже иногда грозит мне пальцем и после этого смеется, а я сажусь к нему на колени.
И я погрозил господину пальцем. Господин притворился сердитым, зашевелил красными усами, открыл рот, замотал вот так головой, замигал глазищами…
Мы засмеялись и пошли дальше.

VII.

Когда мы отошли немного, я остановился и оглянулся назад. Господин с красными усами стоял в дверях магазина и смотрел на нас.
— Слушай, Лида, — сказал я, — спросим его об игрушках?
— Хорошо, спросим! — согласилась Лида.
— Ты ведь можешь разбить свою копилку? — спросил я.
— А ты почему не можешь?
— Лида! — сказал я громко, — не лучше ли разбить одну твою копилку, чем обе?
— Ишь ты! Так ты разбей свою…
— Мне жалко.
— А мне не жалко? Ишь какой!
— А ты тоже… ишь какая!
— Замолчишь ты, негодный мальчишка, или нет?
— А ты, негодная девчонка, замолчишь, или нет?
— Я вот… я вот тебе сейчас…
Лида замахнулась на меня раскрытым красным зонтиком.
Мы прежде ведь сражались! Я высоко поднял палку от тележки… Но тут случилось очень страшное…
— Ах, сорванец! — кто-то закричал тут же, около нас.
Я схватил Лиду за руку и прижался к ней. Лида побелела и схватилась за мое плечо.
Когда я замахивался на Лиду палкой, я не видел ничего позади себя. А мне бы надо оглянуться. Поэтому нянька и говорит: ‘ходи, да оглядывайся’. Я замахнулся и концом палки попал в нос старенькому старичку. Нос у него большой, красный и горбатый.
— На улице поднял драку сопляк! — бранился старичок.
И пальцами держался за кончик своего длинного носа.

VIII.

Старичок был очень старенький. Голова его вместе с носом выставилась вперед, а плечи придвинулись к ушам.
— ‘Его нос сам виноват, вон он как высунулся’. Я надул губы. ‘Он отнимет палку’. Я спрятал ее за спину.
Тут подошел господин с красными усами из магазина. Он улыбнулся. Я подбежал к нему и схватился за его рукав, и сказал:
— Я не сопляк! Я не нарочно. У него нос большой!..
Господин спросил:
— Кто вы такие? Откуда? Не заблудились ли?
И старичок спросил:
— Уж и верно! Не заблудились ли?
— Мы гулять вышли, — сказала Лида, и присела.
— Мама нас не пускает одних на улицу. Она думает, что мы очень маленькие, — сказал я, и шаркнул ножкой.
Старичок зачем-то покачал головой, — вот так. Мне его стало жалко. Я захотел погладить и подуть на его длинный и красный нос. Я встал на цыпочки, а носа его так и не достал рукой. Я подул издали.
Господин спросил:
— Где вы живете?
Лида сказала:
В белом каменном доме.
— С лестницей, — сказал я. — В нашем доме много-много окошек.
— Где это?
И я и Лида посмотрели на другую сторону улицы. Но там все дома были белые, каменные и во всех домах было много окошек!
— С лестницей, — сказал я.
— Чьи вы?
— Чьи мы? — удивительно. Я надул губы. Лида подняла голову и, точь в точь как мама, когда она сердится — сказала:
— Сергеевы. У нас есть папа и мама…
— Что делает ваш папа — спросил старичок.
Лида сказала:
— Служит.
— Врет она! — закричал я. — В кегли играет!
И господин, и старичок улыбнулись. ‘Они смеются над Лидой… так ей и надо! А верно, его носу не больно’?
Около нас остановилась женщина в огромной красивой шляпке с цветами. Какое хорошее синее перо было на ней! Потом около нас остановился человек с белым фартуком на животе. Потом чья-то бабушка в черном платке. И потом мужик, грязный и в изорванной фуражке.
Господин из магазина увидел мужика и сказал:
— А-а, Семен… поищи-ка брат, с ними их квартиру. На той стороне… Может быть, узнают…
Я подумал: ‘неужели этот мужик ему брат?’ Право, как все удивительно на улице!
Мужик ничего не сказал, а прямо взял нас за руки. Лида обернулась к господину с красными усами и сказала:
— Мерси!
Умная эта Лида. Все она знает!
Руки у мужика были такие огромные и черные, и жесткие, как деревяшки!
Мне стало страшно. Мы ничего не сказали, пошли.

IX.

Лида спотыкалась о камни. Неудобно иметь длинные ноги. Она смотрела на дома. Лицо у ней стало красное. Верно, она стыдилась, что — барышня, а идет с мужиком. Никогда барышни с мужиками не ходят. Я — мужчина. И папа мне раз сказал: ‘ну, мужчина, иди сюда’. Мне ничего.
— Вот тут! — закричал я и указал на большой дом с крыльцом. Мужик сказал:
— Ага! Ну, и ступайте… ша-агом-арш! — Что это? Он отворил дверь и впустил нас.
— Куда мы пришли? — шепнула Лида. Глаза у ней стали большие-большие!
Все тут не наше. Лестница покрыта ковром, а наша лестница без ковра. Под лестницей комната с окошечком и с желтой дверью. И у нас под лестницей комната, но с белой, а не с желтой дверью…
Я сказал:
— Лида, убежим отсюда!
Лида взялась руками за дверь, надулась, покраснела и отворила дверь. Мы убежали. Мы дошли до другого дома и тут встали. Как много людей вдруг пошло по улице… там, где только на лошадках ездят! Я крепко ухватился за Лидину руку. В середине людей один нес длинную палку. А на палке болтался большой красный платок. ‘Это не солдатики, — подумал я, — солдатики ходят рядышком и они с ружьями’… Вдруг люди запели! ‘Нет, это не солдатики!
Солдатики играют в медные трубы… у них флаг, а не красный платок… Эти люди играют в солдатики’.
Лида очень любит, когда поют. Она от радости замахала красным зонтиком. Мы прислонились к стене, за зеленой трубой.
Лида сделала строгое лицо и стала молиться Богу и кланяться. Удивительно! Молятся только утром, вечером, — когда надо ложиться в кроватку, потом перед обедом… Я спросил:
— Лида, ты зачем молишься Боженьке?
Лида сказала:
— Глупый! Не слышишь, люди поют молитву?
Так значит, они не играли в солдатики? Они шли обедать? Я тоже стал молиться Боженьке. И тут я захотел кушать. Человек подошел к нам, засмеялся, погладил меня по плечу. У него была синяя грязная рубаха, а лицо — в саже. Все-таки он не был трубочист. Трубочист вовсе черный, — с помелом и с ведром. Я еще больше стал молиться Боженьке. Потом все люди побежали. Я сказал:
— Лида! Побежим и мы домой, — и мне кушать хочется.
Вдруг Лида обрадовалась, засмеялась, закричала:
— Гляди-ка! Гляди-ка!
Очень далеко от нас мчались блестящие люди на лошадках. И тоже было их много!
Я запрыгал и закричал:
— Ура! Это настоящие солдатики на лошадках!
Солдатики на лошадках подъехали близко. У одного была борода точь-в-точь как у папы. Я замахал ему своей палкой от тележки. И все они были в красивых серых сюртуках с серебряными пуговицами. И держали в руках cабли! ‘Зачем я не большой? Я сел бы на лошадку и держал бы в руках саблю! И мчался бы на лошадке! На мне был бы сюртук с серебряными пуговицами!’

X.

Вдруг кто-то сзади схватил меня и Лиду, точно мы какие игрушки. И побежал с нами…
Лида взвизгнула. Мне стало страшно-страшно! ‘Пропали! Схватило нас, Лихо Одноглазое и несет-несет к себе в подвал, в подвал! И будет кормить нас сухими корочками, и будет возить на нас воду!’ Я стал плакать и кричать.
— Солдатики на лошадках отнимите от Лиха Одноглазого! — отнимите от Лиха Одноглазого!
Побежало Лихо Одноглазое к крыльцу дома… Бежит-бежит!.. Торк! — а крыльцо заперто… заперто! Никто не хочет пускать Лиха Одноглазого… Бежит-бежит оно дальше! А лошадки скачут близко… тук-тук — стучат ногами… Мечется-мечется Лихо Одноглазое… ‘Ай, солдатики! Ай, мои милые! Бежите-бежите к нам!’ А Лида визжит. А лошадка около нас… стучит ногами… Верно, ударил солдатик Лиху Одноглазого! Упало оно на колени… И выпустило нас из рук! А мы опять к стенке пришлись. Крепко прижались! Лида зонтиком закрылась. А у меня в руках палка от тележки!..
Побежало-побежало Лихо! А солдатик на лошадке нагнал его, и хлоп-хлоп кнутом по спине. Упало Лихо…
— Ура-а! Лихо Одноглазое убили!
Тут побежала Лида, красным зонтиком машет, соломенная шляпка на затылке болтается и кричит… не на Лиху Одноглазого кричит, а на солдатика! Кричит Лида:
— Дурной! Не смей бить! Сопляк! Не смей бить! Сорванец! — не смей бить!
И зонтиком тычет солдатика в ногу. И ногами топает.
Я закричал:
— Дура — Лидка! Дура — Лидка!
Ускакал солдатик на своей лошадке.

XI.

Я говорю:
— Убежим, Лида, вскочит Лихо, схватит нас!
А Лида стоит. Глаза у ней мокрые. А Лихо вставать стало. Я потащил Лиду за рукав. Я заплакал. Встало Лихо…
Это было не Лихо Одноглазое!
Лида сказала:
— Это не Лихо, видишь, у него два глаза…
Верно, — у этого человека два глаза! И из двух его глаз текли слезы. Тут около нас опять встали разные люди. Я подошел к человеку с двумя глазами и сказал:
— Ты, верно, большой шалун, вот тебя и побили?
Он ничего не сказал. Я спросил:
— Тебе больно? Ты наклонись, я тебе вытру глаза. Тебе тогда не будет больно. Мама вытирает у меня глаза, когда мне больно.
Человек с двумя глазами ничего не сказал. Он улыбнулся и тихонько пошел. Он был тоже чумазый, на нем был изорванный пиджак. Старенькая бабушка в черной шляпке спросила:
— Это чьи дети? Боже мой! Боже мой!
Тут у ней стало такое лицо! ‘Вот бабушка сейчас заплачет… верно, человек с двумя глазами ее сынок’. Я сказал:
— Не плачьте, бабушка. Он вон где…
Бабушка спросила:
— Где вы, милые, живете?
Лида отставила ногу назад, присела и сказала:
— Мы не можем найти, где живем.
— Пойдемте, милые, со мной, — сказала бабушка, и взяла нас за руки.
Она повела нас в свой дом, — куда хотел утащить нас бабушкин сынок. Я спросил бабушку:
— Зачем ваш сынок не идет домой?
— Какой сынок? — спросила бабушка.
Лида сказала:
— Он еще глуп. Он говорит про человека, которого человек на лошади бил кнутом.
Бабушка сказала:
— Я не знаю его.

XII.

Мы с бабушкой шли по лестнице. Вдруг дверь на верху отворилась, с лестницы стала сходить женщина, как мама, а с ней — мальчик побольше меня. Верно, они шли встречать бабушку.
— Ну, что? — спросила мама мальчика.
— Ничего… — сказала бабушка. — Вот заблудились эти…
Тут она сказала слово ‘герои’. Что это?
— Ах, бедняжки! — закричала мама мальчика и подбежала к нам. Глаза у ней стали мокрые. Что это такое? Бабушка хотела заплакать… И эта хочет плакать. Я посмотрел на Лиду. И у Лиды глаза мокрые! Я заплакал.
— Не плачь, — сказала бабушка, — Марья проводит вас домой… — Она увела нас в свою квартиру.
Я плакал. Мальчик сказал:
— Мне папа купит большую живую лошадь, я сяду верхом…
— А у меня есть не живая лошадка и тележка.
— А у тебя есть барабан? — спросил мальчик.
Он достал из-под стула барабан и забарабанил.
Я сказал:
— Я разобью свою копилку и тоже куплю барабан!
— Эх! — закричал мальчик. — Я давно разбил свою копилку, а деньги отдал нищему.
Лила громко спросила:
— Какому нищему? — Глаза у ней стали большие.
Мальчик ответил:
— Он к нам пришел. Он не обедал.
— Не обедал! — закричала Лида.
— Да, не обедал, и его девочка тоже не обедала.
Я крикнул:
— Девочка? — вот как Лида?
Лида сказала мальчику:
— Знаете что: приходите к нам, мы будем отдавать свои деньги нищему с девочкой, чтобы они обедали,
Я захлопал в ладоши и запрыгал.
Пришла мама мальчика вместе с нянькой и сказала:
— Вот ты и найдешь с ними их квартиру. Они не могли далеко уйти. Да верно, их уж ищут…
Я сказал:
— Нет, мы ушли очень далеко!

Заключение.

Мы с чужой нянькой вышли на улицу. Мальчик мне понравился. Такой тоненький и не смеется. Все рассказывает. Немножко мы прошли, — вдруг за нами бежит наша нянька. Кричит нянька:
— Ах, вы… куда занесло вас!
Я сказал:
— Никто не заносил нас, мы ушли сами.
Мы бегом побежали с нянькой, Увидели маму и бросились к ней на шею.
Я сказал:
— Я разобью свою копилку!
— И я — сказала Лида, — мама ты найди нищего, который не обедал.
— Да, да… и с девочкой! Мама, сопляк значит — драчун?
Мама ответила,
— Кто свой нос нечисто держит.
— У меня нос чистый. Я — не сопляк.
Лида сказала:
— Сопляк — свинушка? Носом землю роет…
Мама дала нам молока с булками. А копилки мы разбили. Мама нашла нищего, который не обедал. Нищий — это который не обедает и он… плешивый? Не правда ли? Жалко, что у нашего нищего нет девочки!

———————————————————-

Первая публикация: журнал ‘Пробуждение‘, No 5, 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
Измайлов Владимир Константинович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Преступники, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1909
  2. Глаза смерти, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1915
  3. Пионеры вольного духа, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1913
  4. Попугай, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1914
  5. Катенька, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1908
  6. Освобожденная любовь, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1916
  7. Сказание об одном юноше, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1913
  8. Первое страдание, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1906
Электронная библиотека