РАСКАЯНІЕ
ПОВСТЬ.
Соч. Христи Муррея.
РАСКАЯНІЕ
ПОВСТЬ.
Соч. Христи Муррея.
I.
II.
III.
IV.
Раскаяние, Мюррей Дэвид Кристи, Год: 1889
Время на прочтение: 59 минут(ы)
М-ръ Бомани былъ британскій купецъ высокой честности и безупречной репутаціи. Онъ велъ дла подъ фирмою Бомани, Уайтъ и К, хотя Уайтъ уже давно умеръ, а компанія разстроилась еще при жизни его отца. Старинная контора, тсная и неудобная, въ которой фирма начала свое существованіе восемьдесятъ лтъ назадъ, продолжала вполн удовлетворять м-ра Бомани и носила отпечатокъ порядочности, который отсутствовалъ въ боле новыхъ и роскошныхъ помщеніяхъ. Строеніе, гд она помщалась, находилось въ Коль-портеръ-Алле, напротивъ церкви св. Мильдредъ, и торговый шумъ и суета Сити почти не отзывались въ этомъ тихомъ и уединенномъ мст.
Самъ м-ръ Бомани былъ человкъ лтъ шести десяти, загорлый и здоровый, съ розовымъ лицомъ и сдыми усами. Онъ былъ широкъ въ плечахъ, склоненъ къ полнот и слылъ за человка несокрушимой воли. Общественная вра въ его твердость опиралась, впрочемъ, не на какомъ иномъ основанія, кром его собственной похвальбы въ томъ, что его ничмъ не проймешь. Во всхъ случаяхъ и во всхъ компаніяхъ онъ привыкъ утверждать, что никакая бда не должна лишать бодрости человка энергическаго. Онъ высказывалъ презрительную жалость къ малодушнымъ людямъ (вс знали, что Бомани, несмотря на силу характера, былъ добрйшій изъ людей), и когда видлъ человка, попавшаго въ бду, то хлопалъ его по плечу, приговаривая: ‘Не падайте духомъ, дружище, главное, не падайте духомъ. Я никогда не падаю духомъ’.
Такъ какъ его репутація, какъ твердаго человка, была столь же незыблема среди людей, его знавшихъ, какъ и солидность его длового характера, то его знакомые были бы просто поражены, еслибы могли его видть въ одно апрльское утро 1880 г. Запершись у себя въ кабинет и сидя въ большомъ кресл передъ конторкой со множествомъ бумагъ въ особыхъ корзинахъ и безпорядочной кучей документовъ, разбросанныхъ передъ нимъ, твердый м-ръ Бомани, ршительный м-ръ Бомани, м-ръ Бомани, который не падалъ духомъ ни въ какой бд,— плакалъ, тихонько и безъ шума, утирая глаза и розовыя щеки платкомъ.
Другой фактъ точно такъ же поразилъ бы его друзей, еслибы они его узнали. Человкъ, непритворно плакавшій въ большомъ кресл, безпомощно взирая на разбросанныя бумаги, былъ безнадежный банкротъ и уже нсколько лтъ какъ шелъ на встрчу разоренію. Когда знавшіе его люди нуждались въ дльномъ совт, они шли къ нему охотне, чмъ къ другому, и никогда не уходили недовольные. Онъ зналъ Сити и его дла какъ свои пять пальцевъ. Онъ зналъ, кто надеженъ и кто шатокъ, точно по какому-то инстинкту, и зналъ, какія бумаги и когда слдуетъ покупать, а какія и когда не слдуетъ, и все это лучше, чмъ кто бы то ни было.
— Меня не проведешь,— говаривалъ онъ:— я знаю, гд раки зимуютъ.
Онъ давалъ отличные совты своимъ друзьямъ, и многіе и многіе спекулянты были обязаны ему, и только ему, за тотъ комфортъ, съ какимъ жили, и за то уваженіе, какимъ пользовались. Онъ всю свою жизнь былъ мудръ за другихъ, а въ своихъ личныхъ длахъ поступалъ очертя голову. Онъ громко ораторствовалъ, тратилъ не стсняясь, не жаллъ денегъ, высказывалъ самыя мудрыя житейскія правила и былъ такъ же хитеръ въ мелочахъ, какъ практиченъ въ крупныхъ предпріятіяхъ… на словахъ, а на дл пускалъ въ рискованные обороты свой капиталъ, шелъ на встрчу крупной несостоятельности. Теперь наступила развязка, и завтра его банкротство обнаружится передъ всми. Страданія его усугублялись при мысли о томъ, какъ удивятся люди и какъ, наконецъ, они раскусятъ его.
Онъ немногихъ вовлекъ въ свою бду, но все же зашелъ дальше, чмъ полагалось для честнаго, проницательнаго человка, и зналъ, что нкоторые пострадаютъ вмст съ нимъ. Онъ могъ бы еще протянуть, будь онъ смлый, проницательный и безчестный человкъ, быть можетъ даже и выкарабкаться. Но у него не хватало для этого храбрости, и притомъ онъ не былъ сознательнымъ мошенникомъ. Онъ и теперь гордился своей честностью. Онъ былъ только несчастнымъ, и кредиторы его получатъ все… все.
Онъ благодарилъ Бога, что мать Филя закрпила свое состояніе за единственнымъ сыномъ и что мальчикъ, по крайней мр, не останется нищимъ. Какъ посмотритъ онъ въ лицо Филю, когда тотъ вернется домой? Какъ пошлетъ онъ ему эту всть? Молодой человкъ ухалъ въ веселую экскурсію, странствовалъ по бду свту съ баронетомъ, владльцемъ яхты и ненасытнымъ охотникомъ. Ему придется теперь, бдняжк, отказаться отъ своихъ фешенебельныхъ и титулованныхъ знакомыхъ, и чмъ больше м-ръ Бомани раздумывалъ объ этихъ вещахъ, тмъ горше плакалъ и тмъ мене могъ сдержать свои слезы.
Онъ рыдалъ почти неслышно, и только сморканіе могло бы выдать его волненіе уху. Онъ всегда такъ высоко держалъ голову, что самъ, наконецъ, въ себя поврилъ. Горько ему было теперь!
Въ то время, какъ онъ предавался безутшному горю, послышался слабый и нершительный стукъ въ дверь, и вслдъ затмъ чья-то рука сдлала почтительную и робкую попытку отворить ее.
— Кто тамъ?— закричалъ м-ръ Бомани, насколько могъ твердо.
— Джентльменъ желаетъ васъ видть, сэръ,— послышалось въ отвтъ.
М-ръ Бомани отодвинулъ кресло, всталъ на ноги и, удалясь въ маленькую комнатку рядомъ, поглядлся въ зеркало, висвшее надъ умывальникомъ. Его голубые глаза распухли, а щеки и носъ были красны.
— Погодите минутку,— сказалъ онъ громко, и голосъ выдалъ его волненіе. Онъ покраснлъ и задрожалъ, подумавъ, что м-ръ Горнетъ, его довренный клеркъ, узнаетъ, что онъ упалъ духомъ и разскажетъ впослдствіи про его малодушіе и неумнье владть собой. Эта мысль заставила его пріободриться, и онъ сталъ умывать лицо, нарочно какъ можно громче плескаясь въ вод, чтобы дать понять слушателю, чмъ онъ занятъ. Онъ вытерся полотенцемъ и, поглядясь въ зеркало, нашелъ, что лицо стало свже. Посл того вернулся въ кабинетъ и, слегка пріотворивъ дверь, спросилъ:
— Кто пришелъ?
— Какой-то м-ръ Броунъ, сэръ,— отвчалъ мягкій голосъ за дверью. Клеркъ просунулъ карточку въ щель между половинками дверей, и м-ръ Бомани взялъ ее изъ его рукъ, не показываясь ему на глаза. Онъ съ трудомъ прочиталъ фамилію на карточк, потому что глава его снова застилались слезами, и въ то время, какъ онъ силился разобрать надпись, судорожное рыданіе неожиданно вырвалось изъ груди.
Онъ устыдился этого и торопливо сказалъ:
— Подождите минутъ пять. Я позвоню, когда буду готовъ. Попросите джентльмена подождать.
М-ръ Джемсъ Горнетъ тихонько притворилъ дверь и постоялъ на площадк, поглаживая длинными, худыми пальцами по выдающимся челюстямъ. Онъ былъ небольшого роста, неуклюжъ и нескладно сложенъ, съ нечистой кожей и рыжеватыми, всклокоченными волосами. Носъ и подбородокъ были длинны и крючковаты, а манеры подобострастны, даже и тогда, когда онъ оставался наедин съ самимъ собой. Удивленіе пробивалось у него на лиц сквозь застывшую улыбку, въ которой глаза не принимали участія.
— Неладно что-то!— сказалъ онъ шопотомъ и сталъ неслышно спускаться съ лстницы.— Неладно что-то! м-ръ Бомани плачетъ, м-ръ Бомани! Не случилось ли чего съ м-ромъ Филемъ?
Это — единственная вещь, которая, по мннію м-ра Горнета, могла такъ огорчить его принципала.
М-ръ Горнетъ пребывалъ въ своемъ постоянномъ званіи слишкомъ тридцать лтъ и былъ себ на ум. Поэтому, когда по истеченіи пяти минутъ съ хвостикомъ м-ръ Бомани позвонилъ, онъ самъ провелъ постителя вверхъ по лстниц и, вмсто того, чтобы удалиться въ свою собственную контору, прошелъ въ небольшую пустую комнату, рдко употреблявшуюся, а оттуда прокрался на площадку и сталъ подслушивать. Его побудило къ этому еще и то обстоятельство, что поститель, отличавшійся буколической наружностью и очень болтливый, сообщилъ ему внизу, что онъ и м-ръ Бомани старые пріятели и школьные товарищи и всегда уважали другъ друга.
— Я боюсь, сэръ,— сказалъ м-ръ Горнетъ, когда поститель только-что пришелъ,— что м-ръ Бомани не можетъ васъ принять въ настоящую минуту. Онъ отдалъ приказаніе, чтобы его не безпокоили.
— Не приметъ меня?— отвчалъ поститель со смхомъ.— Бьюсь объ закладъ, что приметъ.
И затмъ сообщилъ о своей давнишней пріязни съ м-ромъ Бомани.
Если что-нибудь случилось, то, вроятно, этому господину о томъ извстно, и м-ръ Горнеть надялся подслушать то, что будетъ говориться. Онъ ничего не услышалъ такого, что могло бы надоумить его, чмъ огорченъ его принципалъ, хотя слышалъ почти весь его разговоръ съ постителемъ.
Бомани усплъ овладть собой и смыть съ лица слды слезъ. Посл того онъ выпилъ порядочную порцію водки съ водой и это подбодрило его. Онъ ласково принялъ гостя и, стараясь не показаться разстроеннымъ, проявлялъ нсколько шумную веселость.
— Я занятъ, какъ видите,— говорилъ онъ, указывая рукой на бумаги, разбросанныя по конторк, и до конца разыгрывая фарсъ благоденствующаго коммерсанта,— но я могу удлить теб, старина, минутку или дв. Что привело тебя въ городъ?
— Я пріхалъ сюда на жительство,— отвчалъ гость
Онъ былъ краснощекій человкъ, съ кудрявыми черными волосами, подернутыми сдиной, и съ головы до пятокъ казался провинціаломъ. Онъ, повидимому, перенесъ съ собой въ городъ буколическій характеръ: его шляпа, галстухъ, сапоги, штиблеты носили отпечатокъ провинціальной моды и со всмъ тмъ онъ былъ больше похожъ на джентльмена, нежели Бомани.
— Да,— повторилъ онъ,— я пріхалъ сюда на жительство.
Онъ потеръ руки и засмялся, не потому, чтобы въ мысляхъ его было что-нибудь юмористическое или веселое, а просто отъ здоровья и прекраснаго расположенія духа. Бомани, все еще опасавшійся, не иметъ ли онъ разстроеннаго видя и какъ бы ее замтилъ этого гость, сидлъ напротивъ него съ наклоненной головой и лихорадочно перебиралъ бумаги, притворяясь, что приводитъ ихъ въ порядокъ.
— На жительство?— повторилъ онъ разсянно. Но, спохватившись, прибавилъ:
— Я думалъ, ты ненавидишь Лондонъ?
— Ахъ, любезный другъ, когда приходится плясать по чужой дудк, то самъ не знаешь, куда попадешь.
— Да,— машинально проговорилъ Бомани.— Это врно, это врно.
— Все это Патти мудритъ. Я продалъ свое помстье и нанялъ домъ въ Гоуэръ-Стрит. Знаешь что, Бомани,— прибавилъ онъ вдругъ серьезнымъ и конфиденціальнымъ тономъ:— деревня идетъ къ чорту. Земля съ каждымъ годомъ понижается въ цн. Я въ послднія шесть лтъ хозяйничалъ прямо въ убытокъ. Я взялъ да и ршился. Лордъ Белами скупилъ сосднія три помстья, моя земелька приходилась между ними, и я продалъ ее ему. Продалъ, слышишь, такъ выгодно, какъ могъ бы это сдлать разв десятка полтора лтъ тому назадъ.
И тутъ онъ еще раскатисте засмялся и, разстегнувъ пальто, ползъ во внутренній карманъ. Не безъ усилія и весь покраснвъ отъ натуги, вытащилъ онъ бумажникъ необычайныхъ размровъ и такъ сильно хлопнулъ имъ по конторк, что собесдникъ его вздрогнулъ.
— Мн дали знать на дняхъ, дружище,— продолжалъ онъ,— что старинный банкъ въ Моунтъ-Роял, Феллоу и Феллоу, собирается лопнуть. Въ коммерческой атмосфер, Бомани, что-то неладно. Пропасть солидныхъ домовъ лопается.
Неспокойная фантазія Бомани усмотрла личный намекъ въ словахъ гостя.
— Я… я надюсь, что это не такъ,— отвчалъ онъ неувренно:— такъ много зависитъ… (онъ изо всхъ силъ постарался овладть собой)… въ коммерческихъ длахъ такъ много зависитъ отъ доврія и кредита.
— Именно!— закричалъ поститель, беря въ руки бумажникъ и открывая его.— Я похалъ въ банкъ въ самому молодому Феллоу.— Слушайте-ка, Феллоу,— сказалъ я ему:— мн нужны деньги дочери. Что бы вы думали, сэръ: онъ не хотлъ выпускать ихъ изъ рукъ, точно собака кость. Онъ ворчалъ и хныкалъ, что недобросовстно требовать деньги безъ предувдомленія. Говорилъ, что мн нигд ихъ лучше не пристроить и, наконецъ, я сказалъ ему:— послушайте-ка, Феллоу, вдь я, наконецъ, подумаю, что у васъ въ банк не все обстоитъ благополучно. Онъ покраснлъ какъ индйскій птухъ, и написалъ чекъ на своего лондонскаго агента, точно лордъ, и вотъ я тутъ, и съ денежками. Восемь тысячъ фунтовъ.
Въ это время онъ вытащилъ пачку билетовъ изъ бумажника и сталъ перебирать ихъ своими большими пальцами. Шелестъ бумажекъ звучалъ музыкой въ ушахъ Бомани и онъ поглядывалъ на нихъ съ голоднымъ выраженіемъ въ глазахъ.
— Это карманныя деньги Патти,— продолжалъ гость, перебирая пачку бумажекъ и разглаживая ихъ на колняхъ.— Восемьдесятъ сто-фунтовыхъ бумажекъ. Карманныя денежки Патти.
Бомани старался найти какую-нибудь шутку въ отвтъ, но слова замирали у него на губахъ. Когда его собесдникъ снова заговорилъ, обанкрутившійся купецъ дивился, что пріятель ничего не упоминаетъ про его помертвлое лицо (онъ зналъ, что лицо у него было помертвлое) или о его трясущихся рукахъ. Въ его ум родилась догадка, такая сильная и ясная, что онъ дрожалъ отъ предвиднія.
— Патти,— продолжалъ гость,— получитъ все въ свое время, и получитъ не мало. Но она склонна въ независимости и хочетъ имть собственныя денежки въ собственныхъ рукахъ. Она увряетъ, что это потому, что ей надо платить по счетамъ портних, но я лучше знаю, въ чемъ дло. Въ сущности,— и онъ понизилъ голосъ,— она не хочетъ, чтобы я знатъ, сколько она тратитъ на бдныхъ. Послушайте-ка, Бомани…— Сердце торговца замерло и затмъ забилось съ такой силой, что онъ дивился: какъ это гость не слышитъ его біенія. Онъ впередъ слышатъ слова, тотъ тонъ, какимъ они были сказаны.— Вы врный человкъ, вы надежный человкъ. Я думаю, въ цломъ Лондон не найдется человка, который бы съумлъ помстить деньги съ большей выгодой, чмъ вы. Возьмите эти деньги и помстите ихъ для нея. Согласны, скажите?
Онъ стоялъ со сверткомъ ассигнацій въ протянутой рук. Купецъ всталъ, взялъ ихъ и поглядлъ съ внезапнымъ спокойнымъ любопытствомъ прямо въ лицо пріятелю.
М-ръ Бомани снова остался одинъ, и еслибы не пачка ассигнацій, лежавшихъ у него на стол, онъ могъ бы подумать, что весь этотъ эпизодъ былъ не боле какъ тревожнымъ и мучительнымъ сновидньемъ.— Ужасно тяжело,— жалобно думалъ онъ,— что пришелъ человкъ и выставилъ такой жестокій соблазнъ у него на пути. Онъ не поддастся ему… разумется, не поддастся. Онъ всю свою жизнь былъ честнымъ и уважаемымъ человкомъ и до сихъ поръ никогда даже не испытывалъ денежнаго соблазна. Унизительно было чувствовать его теперь… ужасно было чувствовать, что пальцы его цпляются за чужія деньги, сердце ихъ жаждетъ, а умъ, вопреки вол, перебираетъ безчисленные способы пустить ихъ въ ходъ. Нестерпимо было думать, что эти деньги могли бы спасти его отъ бды и вывести на путь къ богатству, еслибы онъ только посмлъ употребить ихъ и рискнуть пустить ихъ въ оборотъ вмст съ послдними обломками собственнаго состоянія.
Но нтъ, нтъ, нтъ. Онъ ни за что не воспользуется ими. Единственная причина, почему онъ принялъ ихъ, это — что онъ не ршился объявить о своемъ истинномъ положеніи старому пріятелю и школьному товарищу. Быть можетъ,— говорилъ онъ самому себ (стараясь заткнуть ротъ и умаслить внутренняго ментора и обвинителя, который не хотлъ молчать и не давалъ себя умаслить) — быть можетъ, еслибы Броунъ не такъ сильно врилъ въ мудрость своего стараго пріятеля, какъ дльца, ему было бы легче сказать правду, и не глупо ли оттягивать открытіе на одинъ какой-нибудь день! Вдь ему вдвое будетъ стыдне посл такой притворной похвальбы своею солидностью! Еслибы онъ былъ способенъ поддаться искушенію, то вотъ, безъ сомннія, новая причина уступить ему.
Очевидно, первой и по истин единственной вещью, какую слдовало сдлать, это положить эти деньги въ банкъ на имя Броуна и такимъ образомъ покончить съ ними, и однако торопливость въ этомъ дл какъ будто указываетъ на страхъ соблазна, котораго онъ ршительно не желаетъ испытывать. Онъ не допуститъ собственныхъ подозрній этого рода, какъ не допустилъ бы и чужихъ. И вотъ онъ сидлъ, думая такъ и такъ, въ сильномъ противорчіи съ самимъ собой и неспособный придти въ какому-нибудь ршенію.
Когда пріятели стали прощаться, м-ръ Джемсъ Горнетъ безшумно спустился съ лстницы, весь горя гордостью. Онъ гордился не тмъ, что подслушивалъ, даже по понятіямъ самого м-ра Горнета это было не такого рода дяніе, какимъ можно гордиться, но онъ гордился, что служитъ подъ началомъ такого уважаемаго лица, какъ м-ръ Бомани. Не много найдется людей,— говорилъ онъ самому себ,— даже въ лондонскомъ Сити, полномъ богатства и честности, въ руки которыхъ такая большая сумма денегъ была бы передана безъ всякихъ предосторожностей. Онъ чувствовалъ себя такъ, какъ еслибы ему самому оказали такое лестное довріе, и это согрвало его сердце. Онъ проводилъ м-ра Броуна изъ конторы съ такимъ усерднымъ поклономъ, что минуту спустя почти самъ испугался: не выдалъ ли онъ этимъ себя. И весь день сіялъ удовольствіемъ. Порою однако ему припоминалось разстройство своего принципала, и это возбуждало его любопытство, но первое чувство все же преобладало. Онъ радовался, что принадлежитъ въ такой удивительно почтенной фирм, какъ Бомани, Уайтъ и К.
Тмъ временемъ принципалъ м-ра Горнета, съ страшной тайной, гнздившейся у него въ душ, которой онъ не смлъ поглядть въ глаза, сидлъ одинъ и терзался, онъ заперъ банковые билеты еще до ухода м-ра Броуна, но они какъ будто притягивали его въ несгораемому шкафу съ неудержимой силой, и онъ снова вынулъ ихъ, пересчиталъ и ршилъ, что не тронетъ ихъ и будетъ честенъ до конца ногтей. Для него было такой новинкой испытывать искушеніе, что ему легко было самообольщаться на этотъ счетъ. Ему не приходила въ голову мысль, что нужда и средства удовлетворить ее никогда еще до сихъ поръ не вставали передъ нимъ дилеммой и что честная жизнь его зависла отъ ихъ отсутствія.
Долго просидвъ неподвижно, онъ почувствовалъ, наконецъ, что страшно усталъ. Вставъ, добрелъ онъ до сосдней комнаты и снова приложился въ бутылк водки, которую держалъ тамъ. Онъ частенько сталъ прибгать къ этому обманчивому утшенію и сознавалъ это, но каждый глотокъ находилъ свое оправданіе, и рдко кто въ состояніи противиться на практик привычк, которую осуждаютъ въ теоріи.
Водка оживила его и открыла передъ нимъ новыя перспективы чувства. Быть можетъ, въ этотъ моментъ онъ сталъ даже лучшимъ человкомъ. По крайней мр, онъ живе сообразилъ всю колоссальность соблазна, стоявшаго передъ и имъ. Онъ подумалъ о родномъ сын и содрогнулся съ головы до ногъ, когда въ отравленномъ алкоголемъ мозгу возникло видніе: какое-то фантастическое существо, которое могло пересказать обо всемъ Филю. Пороку пьянства приписываютъ порожденіе множества другихъ пороковъ, но на этотъ разъ опьяненная голова оказалась свтле трезвой, и пьяный Филиппъ честне трезваго Филиппа.
Въ сущности, Филиппъ Бомани слишкомъ хорошо зналъ себя, чтобы быть увреннымъ, что этотъ фазисъ чувства не пройдетъ вмст съ опьянніемъ, и въ полу-безсознательномъ страх передъ возвращеніемъ боле низкой половины своего существа, появленіе котораго за минуту передъ тмъ такъ напугало его, онъ торопливо переодлся, сунулъ банковые билеты во внутренній карманъ пальто и, приложившись на прощанье къ графинчику, вышелъ изъ комнаты съ нсколько истерическимъ чувствомъ мужества и самодовольства. Онъ былъ искушаемъ, онъ готовъ былъ признать, что искушеніе угрожало ему, и онъ чуть было не поддался, но восторжествовалъ! Онъ снова сталъ человкомъ. Онъ попалъ на всы, и добро перетянуло. Въ глазахъ его стояли слезы отъ водки, разстроенныхъ нервовъ, удовольствія и раскаянія, въ то время какъ онъ торопливо шелъ по улиц. Филю не придется стыдиться отца. Старикъ Броунъ, доврившій ему какъ брату, не будетъ презирать и ненавидть его. Онъ долженъ пережить разореніе — это неизбжно, неотвратимо. Но, по крайней мр, онъ переживетъ его какъ благородный человкъ. Сердце его било ‘маршъ въ честь героя’, тогда какъ могло бы бить ‘маршъ негодяя’, и все это благодаря глотку водки и милости небесъ.
Принявъ ршеніе, онъ установилъ въ ум подробности того дла, какое ему предстояло. Вмст съ банковыми билетами онъ сунулъ въ карманъ пакетъ съ дловыми бумагами, касавшимися одного запутаннаго и щекотливаго длового пункта, и ршилъ, что обсужденіе этого пункта будетъ прелюдіей къ полной ликвидаціи и оглашенію его длъ. Несмотря на припадокъ героизма и всю истерическую храбрость, съ какой онъ готовъ былъ идти на встрчу судьб, онъ не могъ еще пойти къ Броуну и открыть ему смыслъ меланхолическаго фарса, разыграннаго имъ за часъ передъ тмъ. Но у него былъ еще одинъ старинный пріятель, который былъ тоже пріятелемъ Броуна, стряпчій, тонкій, какъ иголка, и добрый, какъ солнечное тепло, нкто Бартеръ, дловая контора котораго находилась въ Геблъ-Инн, и изъ всхъ людей ему одному онъ могъ довриться безъ стыда и съ надеждой на помощь. Онъ нанялъ кэбъ и приказалъ извозчику везти какъ можно скоре. Геблъ-Иннъ мирно отдыхалъ, и послобденная тнь уже сгущалась на маленькой квадратной площадк, хотя сама широкая и шумная улица еще была залита свтомъ. Огня не было видно въ окнахъ комнатъ, гд гг. ‘Товарищество Фримантлъ и Бартеръ’ слишкомъ пятьдесятъ лтъ уже принимали кліентовъ и обдлывали дла, и единственный членъ фирмы, пережившій остальныхъ, поддерживалъ установившуюся за его домомъ репутацію честности и добросовстности.
Бомани былъ смущенъ тишиной и мракомъ комнатъ и содрогнулся при мысли, что побжденный-было имъ соблазнъ снова возникаетъ передъ нимъ. Онъ громко ударилъ молоткомъ въ дверь дрожащей рукой, и стукъ раскатился съ гуломъ по лстниц и откликнулся глухимъ эхо. Сердце м-ра Бомани упало и страхъ самого себя овладлъ имъ. Онъ уже разъ побдилъ, а теперь надо было начинать борьбу вновь, съ печальной увренностью въ окончательномъ пораженіи. И дйствительно, пораженіе въ этотъ короткій промежутокъ времени стало до того несомнннымъ, что онъ почувствовалъ нкоторое разочарованіе, когда внезапные шаги раздались въ квартир въ отвтъ на его громкій стукъ.
Дверь отворилась, и передъ нимъ появился молодой человкъ, смотрвшій на него изъ полузакрытыхъ заспанныхъ глазъ. То былъ мясистый молодой человкъ, немного толстый для своихъ лтъ, очень блдный, но съ лицомъ далеко не дюжиннымъ, съ красивымъ высокимъ лбомъ, прекрасными, открытыми глазами и чертами лица безусловно правильными. Когда онъ узналъ постителя, его блдное и красивое лицо вдругъ озарилось привтливой улыбкой, зубы и глаза засверкали и все лицо стало удивительно привлекательнымъ.
Это пріятное выраженіе вдругъ смнилось почти механически-горестнымъ выраженіемъ, и, пожимая руку м-ру Бомани, красивый молодой человкъ вздохнулъ, точно вспомнилъ, что въ его положеніи прилично вздыхать.
— Войдите, м-ръ Бомани,— сказалъ онъ.— Войдите, сэръ. Я отослалъ домой всхъ клерковъ и только-что собирался запираться на ночь. Чему обязанъ я удовольствіемъ васъ видть? Позвольте мн зажечь газъ.
Бомани, когда дверь за нимъ затворилась, поплелся по темному корридору вслдъ за юнымъ м-ромъ Бартеромъ, который шелъ увреннымъ, привычнымъ шагомъ, и когда они пришли въ дловую контору и газъ былъ зажженъ, далъ себя усадить въ кресло. Оттого ли, что онъ слишкомъ волновался своимъ бдственнымъ положеніемъ и не лъ весь день, оттого ли, что онъ усталъ отъ борьбы съ искушеніемъ, осаждавшимъ его, или, наконецъ, отъ частыхъ прикладываній въ графинчику съ водкой, но только м-ръ Бомани въ настоящую минуту самъ не зналъ, что длать. Онъ сидлъ нкоторое время, лниво соображая, что такое привело его сюда. Какъ это часто бываетъ съ разсянными людьми, его руки раньше сообразили, чего отъ нихъ требуютъ, чмъ мозгъ принялся снова работать, и мало-по-малу, когда онъ разстегнулъ пальто и вынулъ свертокъ съ бумагами изъ кармана, онъ вспомнилъ о своемъ намреніи.
— Я хотлъ,— сказалъ онъ, выходя изъ оцпеннія и нервно держа бумага обими руками,— я хотлъ видть вашего отца, чтобы посовтоваться съ нимъ объ очень спеціальномъ и настоятельномъ дл.
— Съ моимъ отцомъ?— отвчалъ молодой человкъ, во взгляд и въ голос котораго выразилось грустное удивленіе.— Неужели вы не слышали этой новости, сэръ?
— Новости?— закричалъ Бомани, чувствуя, что какая-то новая бда ожидаетъ его.— Какой новости?
— Мой отецъ, сэръ,— началъ юный м-ръ Бартеръ, принимая дловой тонъ, напоминавшій отчасти удрученный голосъ, какимъ докторъ сообщаетъ роднымъ паціента о томъ, что послдній плохъ,— мой отецъ, сэръ, былъ сегодня поутру опрокинутъ на улиц омнибусомъ. Онъ тяжко раненъ и нтъ никакой надежды на выздоровленіе.
— Господи помилуй!— вскричалъ Бомани.
Голова его склонилась на грудь, а глаза уставились безсмысленно въ полъ. Онъ чувствовалъ себя какъ человкъ на плоту, видящій, что плотъ разъзжается на-двое. Крушеніе уже произошло, а теперь и послдняя надежда исчезла! Онъ самъ не могъ бы ясно отвтить теперь, почему онъ такъ желалъ видть Бартера. Онъ не зналъ, что такое могъ для него сдлать Бартеръ, кром того, что выслушалъ бы про его бду и взялся бы пристроить восемь тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые такъ соблазняли его, и однако разочарованіе было такъ сильно и такъ тяжко было перенести его, какъ и все предыдущее. Онъ сидлъ съ потеряннымъ взглядомъ и со слезами на глазахъ, а юный м-ръ Бартеръ, пораженный его чувствительностью и нжнымъ отношеніемъ въ его отцу, сидлъ, наблюдая за нимъ. Изъ рукъ Бомани выскользнуло нчто и съ шелестомъ упало на полъ. Юный ж-ръ Бартеръ сдлалъ движеніе или показалъ видъ, что хочетъ это поднять. Бомани не шевелился, но глядлъ безсмысленно сро-голубыми глазами, наполнявшимися все больше, и больше слезами, пока дв или три не покатились по его щекамъ. Онъ сказалъ еще разъ:— Господи помилуй!— и положилъ остальныя бумаги обратно въ карманъ. Юный м-ръ Бартеръ перевелъ быстрый и внимательный взглядъ съ упавшаго на полъ пакета въ лицо постителю у обратно. Бомани всталъ съ мста, застегнулъ пальто неловкими, дрожавшими пальцами и надлъ шляпу. Онъ, очевидно, не чувствовалъ, что плачетъ, и не старался скрыть слезъ, не длалъ даже попытки ихъ вытереть. Онъ въ третій разъ проговорилъ:— Господи помилуй!— и, пожавъ руку м-ру Бартеру, пролепеталъ, что онъ очень, очень сожалетъ, и ушелъ какъ автоматъ. Юный м-ръ Бартеръ проводилъ его до дверей, оглядываясь на позабытый на полу пакетъ и разсыпаясь въ завреніяхъ своей преданности и готовности служить, чмъ можетъ: все, что только въ его силахъ… М-ръ Бомани можетъ быть увренъ, клерки уже завтра будутъ на своихъ мстахъ, онъ пришлетъ съ вечерней почтой извщеніе о томъ, въ какомъ состояніи находится его родитель, самъ онъ въ большой тревог. Такъ тараторилъ онъ, выпроваживая Бомани изъ конторы, и, когда заперъ за нимъ дверь, вернулся назадъ по темному корридору, крадучись, неизвстно зачмъ, какъ кошка. Онъ не могъ не знать, что находится одинъ-одинёшенекъ у себя на квартир, однако, дойдя до конторы, оглядывался подозрительно вокругъ себя и цлыхъ полминуты не хотлъ замчать упавшія на полъ бумаги.
— Боже мой!— произнесъ онъ, наконецъ, когда позволилъ глазамъ остановиться на нихъ.— Что это такое? откуда это взялось?
Онъ нагнулся, поднялъ бумаги, положилъ ихъ на конторку и сталъ разглаживать. Онъ увидлъ новешенькій, хотя и смятый билетъ англійскаго банка на сто фунтовъ и, приподнявъ его, нашелъ подъ нимъ другой. Такъ онъ перебралъ полпачки и, увидя, что вся она состояла изъ банковыхъ билетовъ того же достоинства, съ трудомъ перевелъ духъ. Посл того просидлъ нкоторое время, не шевелясь и держа пачку въ рукахъ. Его блдное и мясистое лицо необыкновенно раскраснлось, а дыханіе было прерывисто. Посторонній наблюдатель могъ бы догадаться, что онъ глубоко взволнованъ, по тому, какъ шелестли бумаги въ его рукахъ. Онъ сидлъ, повидимому, неподвижный, какъ скала, а между тмъ бумага скрипла въ его рукахъ.
Банковые билеты м-ра Броуна породили много волненія сегодня, и въ ум Бомани, по крайней мр, они произвели страшное смятеніе и нершительность. Сомннія и нершительность возникали и въ ум юнаго м-ра Бартера, но он были совсмъ иного характера. Юный м-ръ Бартеръ отлично сознавалъ, что судьба послала ему искушеніе, но готовъ былъ признать это благодяніемъ со стороны судьбы. Онъ даже пробормоталъ это сквозь зубы. Его сомннія относились къ иному сорту вещей, чмъ боязнь поступить безчестно. Бомани, очевидно, очень странно велъ себя. Бомани, очевидно, былъ чмъ-то сильно разстроенъ даже прежде, нежели услышалъ новость, сообщенную ему юнымъ стряпчимъ. Но настолько ли онъ разстроенъ, чтобы позабыть, гд именно потерялъ такую большую сумму денегъ? Этотъ мысленный вопросъ естественно привелъ юнаго м-ра Бартера къ мысли узнать, какъ велика была эта сумма. Онъ положилъ билеты на столъ и хотлъ смочить большой палецъ слюной. Но это оказалось невозможнымъ, такъ какъ у него во рту пересохло. Онъ выпилъ немного воды и затмъ сталъ считать билеты. Сначала онъ насчиталъ ихъ восемьдесятъ-одинъ, а затмъ, начавъ съизнова, сосчиталъ семьдесятъ-девять. Пересчитавъ въ третій разъ, онъ насчиталъ восемьдесятъ.
— Чортъ побери!— сказалъ юный м-ръ Бартеръ:— неужели же я не могу сосчитать ихъ? Я полагаю, старое чучело вернется за ними.
Онъ попытался сосчитать билеты въ четвертый разъ, и опять вышло восемьдесятъ. О пропаж, вроятно, оповстятъ банкъ съ указаніемъ нумеровъ. Ими нельзя будетъ воспользоваться. Онъ просидлъ нкоторое время, задумавшись, съ полузакрытыми глазами, выбивая жирными пальцами какой-то маршъ по столу, затмъ свернулъ билеты очень аккуратно и осторожно, положилъ ихъ въ карманъ, отыскалъ шляпу, пальто, тросточку и одлся для выхода на улицу. Въ тишин квартиры всякій случайный шумъ на улиц былъ ясно слышенъ. И вотъ онъ услышалъ торопливые шаги по мостовой и съ біеніемъ сердца поспшно потушилъ огонь и прислушался. Шаги остановились при вход на лстницу, у начала которой была запертая наружная дверь. Сердце юнаго м-ра Бартера забилось, если возможно, еще сильне и жилы на вискахъ такъ напряглись, что, казалось, только шляпа мшаетъ голов расколоться на части. Затмъ послышался торопливый стукъ въ дверь, повелительные удары набалдашникомъ толстой палки. Онъ стиснулъ зубы и, отступивъ назадъ, отвратительно ухмыльнулся въ потемкахъ и съ шумомъ перевелъ духъ. Стукъ повторился еще настоятельне и повелительне, и посл того наступила зловщая тишина. Онъ услышалъ затмъ, какъ шаги снова спустились съ лстницы, перешли на улицу и слились съ шумомъ лондонской ночи. Онъ простоялъ посл того въ потемкахъ очень долго, какъ ему показалось, чувствуя, что лицо его дергаетъ и стараясь справиться съ своими нервами. Посл того вышелъ изъ квартиры, крадучись, и весь облился холоднымъ потомъ, когда уже пріотворилъ дверь, при мысли, что чуть было не захлопнулъ ее за собой. Это было бы убійственнымъ поступкомъ, потому что дать знать о своемъ присутствіи посл того какъ не откликнулся на такой гвалтъ у двери, значило бы безповоротно выдать себя. Онъ безшумно вложилъ ключъ въ дверь и, укрываясь отъ воображаемыхъ наблюдателей, тихонько потянулъ за собой дверь и медленно вынулъ ключъ изъ замка. Посл того онъ услышалъ шаги и кашель какъ разъ за спиной, онъ вздрогнулъ, повернулся и увидлъ блднаго, худенькаго человчка, который скребъ большимъ и указательнымъ пальцами свою выдающуюся нижнюю челюсть, этотъ человкъ поглядлъ на Бартера съ удивленной кротостью, точно впередъ просилъ прощенія за назойливость, отстранившись, онъ бочкомъ сталъ подниматься по лстниц и, еще разъ оглянувшись и кашлянувъ примирительно, исчезъ изъ виду.
Юный м-ръ Бартеръ, нервы котораго уже были разстроены этимъ маленькимъ эпизодомъ, пошелъ по людной улиц и смшался съ толпой, унося съ собой восемь тысячъ м-ра Бомани. Пробродивъ нкоторое время, онъ нанялъ кэбъ и веллъ везти себя домой. Онъ былъ знатокомъ въ лошадяхъ или, по крайней мр, хвалился этимъ, но на этотъ разъ случай, а не выборъ послалъ ему необыкновенно шуструю и прыткую извозчичью лошадь. Она доставила его къ дверямъ родительскаго дома въ Гарлей-Стритъ какъ разъ въ ту минуту, какъ м-ръ Бомани появился у нихъ, разыскивая его.
Между тмъ, хотя юный м-ръ Бартеръ и не разсчитывалъ такъ скоро встртиться съ м-ромъ Бомани и хотя встрча была для него крайне непріятна, но онъ уже вышколилъ себя и приготовился въ этой встрч и въ разспросамъ. Онъ только поблднлъ боле обыкновеннаго, когда въ третій разъ сегодня вечеромъ взялъ руку стариннаго пріятеля отца, и слегка дрожалъ, когда заговорилъ съ нимъ:
— Я ожидалъ васъ найти здсь,— сказалъ онъ.— Я видлъ, какъ вы были разстроены извстіемъ о болзни моего отца.
Дверь была растворена, и старомоднаго вида слуга готовился запереть ее вслдъ за уходившей фигурой Бомани, когда подъхалъ кэбъ и изъ него вышелъ его молодой господинъ.
— Что ему лучше или хуже?— и, задавая этотъ вопросъ, онъ положилъ об руки на руку Бомани.
Престарлый слуга, который не имлъ основаній думать, что юный м-ръ Бартеръ особенно привязанъ въ отцу, былъ немного удивленъ такимъ проявленіемъ чувства со стороны молодого человка. Онъ притворилъ дверь за собой и спустился съ лстницы.
— Боюсь, м-ръ Джонъ,— промолвилъ онъ съ симпатіей,— что все кончено. Бдный джентльменъ такъ и не приходилъ въ себя, и докторъ полагаетъ, что онъ не дотянетъ до утра.
Юный м-ръ Бартеръ былъ очень сообразителенъ. Онъ понялъ, что старый слуга увидлъ, что у него разстроенное лицо, и перетолковалъ это по своему. Чтобы укрпить его въ этомъ толкованіи, онъ вынулъ носовой платокъ и застоналъ при этомъ печальномъ извстіи.
— Я…— началъ Бомани, заикаясь и съ трудомъ выговаривая слова:— я пріхалъ не затмъ, чтобы справиться о вашемъ отц.— Сердце юнаго м-ра Бартера, хота онъ и былъ готовъ къ этому отвту, забило тревогу.— Я потерялъ большую сумму денегъ. Я никуда не зазжалъ, кром вашей конторы съ тхъ поръ, какъ вышелъ изъ дому, и потерялъ восемь тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Я увренъ, что забылъ у васъ.
— Не думаю, м-ръ Бомани,— сказалъ Бартеръ съ невиннымъ лицомъ.— Но отправимся вмст и поищемъ, если угодно.
— Джонсонъ,— сказалъ юный Бартеръ, обращаясь къ престарлому слуг: — вы слышали, что сказалъ м-ръ Бомани. Это очень важно и необходимо сейчасъ же удостовриться. Скажите матушк, что я прізжалъ домой, но былъ отозванъ по весьма важному длу.
Бомани стоялъ, точно на него столбнякъ нашелъ, такъ что молодому человку пришлось взять его за руку, чтобы возбудить его вниманіе.
— демъ, демъ, сэръ,— сказалъ онъ:— мы сейчасъ это разслдуемъ. Вы не должны оставаться въ неизвстности.
Они пошли по солом, разостланной на мостовой передъ домомъ, и, свъ въ кэбъ, прохали нсколько саженъ разстоянія въ гробовомъ молчаніи, а затмъ стукъ колесъ по мостовой мшалъ разговаривать, хотя Бомани время отъ времени выкрикивалъ свою увренность въ томъ, что банковые билеты оставлены въ контор Бартера. Бартеръ выкрикивалъ о своей надежд, что въ такомъ случа они найдутъ ихъ тамъ.
— Я увренъ,— подтвердилъ Бомани, когда кэбъ остановился у дверей конторы,— что мы ихъ найдемъ тутъ.
Онъ высказалъ это такъ неувренно и съ такой дрожью въ голос, что юный м-ръ Бартеръ нашелъ нужнымъ отвтить:
— О, мы должны ихъ найти!
Чирканье восковой спички у дверей въ квартиру, исканье ключа въ карман, обычная возня съ ключомъ, который никакъ не хотлъ входить въ замокъ, отпертая, наконецъ, дверь и лихорадочная дрожь пальцевъ Бомани, его раскраснвшееся лицо — вс эти подробности долго, долго помнились юному Бартеру. Они вмст вошли въ комнату, гд происходило ихъ свиданіе, и Бартеръ воспользовался недогорвшей спичкой, чтобы зажечь газъ, и затмъ, бросивъ спичку на полъ, растопталъ ее ногой и поглядлъ на своего спутника.
— Гд вы думаете, что оставили ваши банковые билеты?— спросилъ онъ.— У васъ есть на этотъ счетъ какія-нибудь опредленныя мысли? Вы, кажется, вынимали здсь какія-то бумаги? Вы желали посовтоваться съ отцомъ насчетъ этихъ бумагъ и, помнится мн, положили ихъ обратно въ карманъ.
Бомани стоялъ и глядлъ на полъ, водя безтолково тростью взадъ и впередъ по полу, и только въ этотъ моментъ, видя, какъ смущена и растеряна его жертва, юный м-ръ Бартеръ почувствовалъ впервые радость отъ сознанія своей безопасности.
— Я ничего не вижу,— сказалъ онъ.
— Не запирали ли вы… не запирали ли какихъ-нибудь бумагъ въ несгараемый шкафъ передъ уходомъ?— спросилъ Бомани.
Само собой разумется, что юный Бартеръ не запиралъ никакихъ бумагъ, но нашелъ нужнымъ разыграть комедію.
— Да,— проговорилъ онъ съ притворной торопливостью,— честное слово, запиралъ!
И, указавъ рукой на шкафъ, пригласилъ Бомани осмотрть его содержимое. Тамъ лежало нсколько дловыхъ бумагъ, нсколько свертковъ съ документами, перевязанныхъ краснымъ шнуркомъ, но банковыхъ билетовъ не было.
— Знаете,— говорилъ Бомани съ безпомощнымъ смятеніемъ: — я, должно быть, оставилъ ихъ здсь, я не могъ нигд больше ихъ оставить. Я передалъ ихъ вамъ… не правда ли?
Бартеръ поглядлъ на него мрачно, съ приподнятыми бровями. Оттнокъ укоризны и порицанія выражался приподнятыми бровями и голосомъ.
— Вы видите, сэръ,— сказалъ онъ, размахивая блыми руками:— вы сами видите, что тутъ ничего нтъ.
Бомани подошелъ къ креслу и, усвшись въ него, заплакалъ.
— Я былъ честнымъ человкомъ всю жизнь, клянусь Богомъ! а теперь я не только разоренъ, но и буду сочтенъ воромъ!
Онъ горько зарыдалъ посл этихъ словъ, закрывъ руками лицо. Шляпа его упала и трость тоже съ шумомъ грохнулась на полъ. М-ръ Бартеръ поднялъ ихъ и, положивъ на столъ, глядлъ на трясущіяся плечи и слушалъ жалобныя стенанія и слезы. Жалкое зрлище! конечно, жалкое, нечего и говорить, но юный м-ръ Бартеръ не видлъ возможности помочь бд.
Однимъ холоднымъ весеннимъ вечеромъ солнечный закатъ надъ Лондономъ позлащалъ мрачныя темныя крыши и закопченыя дымомъ трубы домовъ. Тни сгущались на восточной части неба, точно складки тонкаго крепа были протянуты надъ прозрачнымъ и водянистымъ свтомъ, какой солнце оставило за собой. Въ одной изъ большихъ улицъ, раскидывавшейся и на востокъ, и на западъ, линія неба надъ домами была рзко очерчена и испещрена разными цвтами, между тмъ какъ внизу на улиц высился столбъ мрака. Дв параллельныхъ мрачныхъ стны поднимались съ сумеречной земли и полумракъ звучалъ тысячью неразборчивыхъ голосовъ. Геблъ-Иннъ глядлъ во мракъ единственнымъ газовымъ фонаремъ, точно одноглазый циклопъ. Онъ былъ старъ, когда поэтъ Чосеръ и кавалеры и дамы, восптые имъ, были молоды, и его массивныя стны и внушительныя трубы имли степенный и невозмутимый видъ, свойственный преклоннымъ лтамъ. Онъ простоялъ тутъ уже слишкомъ семьсотъ лтъ, скрывая въ своихъ ндрахъ пропасть тайнъ. Онъ сурово живописенъ во всхъ своихъ деталяхъ, и каждая изъ его комнатъ является тріумфомъ тсноты, темноты и неудобства.
Темнота окутывала его стны, медленно поднимаясь снизу точно испаренія изъ мостовой. Сумрачная лстница гудла всякаго рода глухими отголосками. Слышались шаги и хлопанье дверей, и визгъ ключей въ заржавленныхъ замкахъ, и доносившіеся съ улицы крики различныхъ торговцевъ, заглушенные сырой атмосферой, казались замирающимъ эхо шаговъ по лстниц.
Свтъ виднлся въ окнахъ подвальнаго этажа и озарялъ различный легальный трудъ. Свтъ брезжился и на чердакахъ, повствуя объ одинокихъ занятіяхъ или шумныхъ пирушкахъ.
У одного изъ оконъ третьяго этажа виднлся одинокій наблюдатель. Этотъ наблюдатель, прохлаждавшійся у собственнаго окна, былъ м-ръ Филиппъ Бомани младшій, прозванный недавно ‘Пустынникомъ Геблъ-Инна’. Онъ былъ двадцати-восьмилтній, широкоплечій, мужественнаго вида человкъ съ кудрявыми каштановыми волосами и лицомъ, выражавшимъ настойчивость, добродушіе и много другихъ хорошихъ качествъ. Въ настоящую минуту онъ былъ немного утомленъ долгимъ днемъ успшнаго труда. Онъ наблюдалъ за поднимавшейся темнотой и прислушивался къ разнообразному шуму. Жилище человка всегда можетъ дать ключъ къ его характеру, и признаки натуры и цлей Филиппа Бомани были очевидны. Тутъ были симметрическіе ряды книгъ на полкахъ, по бокамъ камина. Аккуратная этажерка съ газетами занимала одинъ уголъ въ комнат, а сверху красовалась пара фехтовальныхъ перчатокъ и рядомъ съ нею дв гимнастическихъ гири. Лампа съ абажуромъ стояла на стол посреди кипы бумагъ. Дуло большого охотничьяго ружья смутно сверкало на стн, когда свтъ падалъ на него, и дв или три рапиры помщались ниже.
Онъ отвернулся отъ окна, зажегъ лампу и, повернувъ ее, направилъ свтъ на фотографическій портретъ и сталъ разглядывать его съ видимымъ удовольствіемъ. То былъ портретъ хорошенькой двушки, кротко-серьезной, но глядвшей такъ, какъ еслибы она могла быть и кротко-оживленной. Онъ долго глядлъ на портретъ и улыбался молодой двушк. Передъ портретомъ стоялъ стаканъ съ водой и въ немъ букетъ оранжерейныхъ цвтовъ, единственное яркое пятно въ сумрачной комнат. Онъ ваялъ его въ руку и пошелъ въ спальню. Часы на одномъ изъ ближайшихъ городскихъ зданій пробили шесть, когда Филиппъ вошелъ въ свою спальню, и онъ прислушался въ бою часовъ, считая ударъ за ударомъ. Спальня была микроскопическимъ покоемъ со множествомъ угловъ, какъ вообще вс подобныя комнаты въ Лондон, сама кровать была совершеннымъ тріумфомъ миніатюрности и, вдвинутая подъ покатую крышу и окруженная торчащими со всхъ сторонъ углами, требовала значительнаго гимнастическаго искусства отъ ея владльца, когда онъ желалъ лечь на постель или встать съ нея. Филиппъ поставилъ букетъ на окно, переодлся и вернулся назадъ въ гостиную. Тамъ онъ задулъ лампу и, выйдя изъ своей квартиры, побжалъ внизъ по извилистой лстниц. Когда онъ огибалъ послдній уголъ, отворилась съ шумомъ какая-то дверь, и въ слдующій моментъ онъ очутился въ объятіяхъ какого-то незнакомца, на котораго налетлъ съ разбга.
— Извините,— сказалъ онъ, переводя духъ,— я споткнулся.
— Именно,— отвчалъ незнакомецъ, тоже переводя духъ,— и чуть было не упали. Хорошо, что на пути вамъ попалось нчто мягкое.
Филиппъ разсыпался въ извиненіяхъ. Незнакомецъ, все еще запыхавшійся, но добродушно вжливый, просилъ его не безпокоиться. То былъ высокій молодой человкъ, и тоже широкоплечій, но немножко слишкомъ полный для своихъ лтъ. Лицо у него было гладко выбрито, съ здоровой блдностью, зубы блйшіе и самая откровенная, привтливая и заразительная улыбка.
— Пожалуйста, не говорите больше объ этомъ,— отвчалъ онъ на усердныя извиненія Филиппа.— Вы не ушиблись, надюсь?
— Нтъ, благодарю, но я боюсь, что васъ ушибъ.
— Нисколько. Въ первую минуту вы меня оглушили, но теперь прошло. Лстница очень неудобная, въ особенности для людей, которые съ нею незнакомы.
— У меня нтъ даже этого извиненія,— сказалъ Филиппъ,— потому что я живу здсь.
— Въ самомъ дл, значитъ, мы сосди и должны быть знакомы. Довольно безцеремонное представленіе, не правда ли?
Незнакомецъ проговорилъ это съ веселымъ смхомъ, показывая блые зубы. Говоря, онъ разстегнулъ пальто и вынулъ портфель съ визитными карточками, причемъ Филиппъ увидлъ, какъ сверкнула золотая запонка въ его рубашк.
— Вотъ мое имя: Джонъ Бартеръ, а это моя контора.
На дубовой старинной двери стояла надпись, потускнвшая отъ времени: ‘Товарищество Фримантль и Бартеръ’.
— У меня нтъ карточки,— сказалъ Филиппъ, беря карточку незнакомца.— Но меня зовутъ Бомани, Филиппъ Бомани.
Улыбающееся лицо м-ра Бартера не измнилось, хотя онъ слегка, но замтно вздрогнулъ при этомъ имени и повторилъ его.
— Вамъ знакомо это имя?— спросилъ Филиппъ.
Этотъ вопросъ прозвучалъ въ ушахъ его собесдника точно вызовъ.
— Это не совсмъ обыкновенное имя.
— Нтъ, это не совсмъ обыкновенное имя. Мн кажется, я его раньше слышалъ.
Они находились въ настоящую минуту подъ воротами, гд стоялъ краснолицый привратникъ въ красномъ жилет и вдыхалъ вечернюю прохладу. Они отвтили прикосновеніемъ въ шляп на его поклонъ.
— Вамъ въ какую сторону?— спросилъ м-ръ Бартеръ.
— Направо,— отвчалъ Филиппъ.
— Ну, а мн налво,— сказалъ Бартеръ,— а потому мы здсь разстанемся. Но мы должны свидться въ непродолжительномъ времени. Прощайте.
— Прощайте и очень вамъ благодаренъ за то, что вы такъ снисходительно отнеслись въ моей неловкости.
Веселая улыбка снова заиграла на губахъ Бартера. Они пожали другъ другу руки на прощанье, какъ хорошіе знакомые, и Филиппъ пошелъ черезъ шумный Гольборнъ въ боле тихую Блумсбэри-Стритъ вдоль восточной стороны Бедфордъ-Сквера, гд оголенныя деревья дрожали отъ туманнаго душа, и повернулъ въ Гауэръ-Стритъ. Въ середин этой отвратительной улицы онъ пришелъ къ дому, одному изъ немногихъ, сохранившихъ у дверей старинный мдный фонарь съ щипцами, онъ постучалъ въ дверь, и ему отворила опрятная горничная съ той улыбающейся услужливостью, какая изобличала частаго и желаннаго гостя, и провела въ гостиную, гд сидла молодая двушка, притворявшаяся, что углубилась въ чтеніе романа. Притворство было тотчасъ отброшено въ сторону, какъ только дверь затворилась за горничной, и молодая двушка вскочила съ мста и бросилась на встрчу ему съ такой радостной улыбкой на лиц, какая могла сравняться только съ его собственной.
— Я уже думала, что ты совсмъ не придешь,— свивала она.
— Разв я такъ опоздалъ?
— Мн такъ показалось. А теперь разсказывай, что ты длалъ.
— Работалъ и думалъ о теб.
— Ты слишкомъ много работаешь, Филь. Ты похудлъ и поблднлъ. И не мудрено, когда ты сидишь по цлымъ днямъ взаперти въ своей сырой старой квартир.
— Видишь ли, Патти: чмъ больше я буду работать, тмъ скоре перестану быть одинъ.
— Я бы желала помочь теб, Филь. Я бы желала чмъ-нибудь отплатить теб за то, чмъ ты для меня пожертвовалъ.
— Пустяки! мы давно уже условились больше не упоминать объ этомъ.
Онъ говорилъ по прежнему нжно, но съ нкоторой болью въ голос, точно ему напомнили нчто очень тяжелое.
— Не могу не думать объ этомъ. Ты поступилъ такъ благородно, Филь.
— Еслибы я поступилъ иначе, то былъ бы негодяй. А теперь, чмъ скоре заработаю себ положеніе, тмъ скоре мы обвнчаемся.
Двушк хотлось бы сказать: зачмъ теб работать, когда моего состоянія хватить на двоихъ? что за дло, чьи деньги: твои или мои? Но она не сказала этого, потому что тысячи условныхъ приличій связываютъ языкъ женщины. Она часто должна хранить свои мысли про себя, хотя горитъ желаніемъ ихъ высказать. Филиппъ уплатилъ потерянныя деньги изъ материнскаго наслдства и этимъ обрекъ самого себя на бдность. Это было благородно. Но теперь онъ упрямо откладывалъ свадьбу и схоронился въ саркофаг Геблъ-Инна, ршивъ назвать Патти своей только тогда, когда поправитъ свое состояніе. Это тоже было благородно, если хотите, но она считала это неблагоразумнымъ донкихотствомъ.
Пока они болтали о разныхъ другихъ предметахъ, ихъ пришелъ звать ужинать отецъ Патти, плотный, веселый, пожилой джентльменъ, типичной британской наружности.
Онъ пожалъ руку Филиппу, погладилъ Патти по щек и повелъ обоихъ въ столовую.
Ужинъ прошелъ весело и болтливо, а посл ужина, пока Броунъ дремалъ, влюбленные тихонько разговаривали, пока не наступило время разстаться.
На двор туманъ смнился мелкимъ частымъ дождемъ и рзкій втеръ завывалъ на улицахъ и въ трубахъ. Филиппъ вышелъ на улицу, унося съ собой сладостное воспоминаніе о хорошенькомъ и добромъ личик Патти. Прощальный поцлуй ея бархатныхъ губокъ еще горлъ у него на губахъ, и у него было такъ свтло и тепло на душ, что онъ могъ поспорить со всякимъ дождемъ и со всякимъ втромъ, какіе когда-либо бушевали въ дымномъ Лондон.
Дождь прогналъ прохожихъ съ улицъ и только по временамъ мелькала каска полицейскаго или виднлась какая-нибудь фигура, искавшая убжища подъ чьимъ-нибудь подъздомъ отъ проливного дождя. Филиппъ былъ такъ поглощенъ сладостными мечтаніями, что не слышалъ шаговъ человка, нагонявшаго его сзади. Но когда онъ обогнулъ улицу, чья-то рука схватилась за него.
Онъ обернулся, приготовясь въ оборон, какъ это было вполн естественно со стороны человка, котораго остановили такимъ образомъ и въ такое время, и увидлъ передъ собой неожиданную фигуру. Старикъ, одтый въ жалкое рубище, стоялъ, уставясь въ него неподвижнымъ взглядомъ и вытянувъ впередъ об руки. Лохмотья его запрыгали и трепетали, когда припадокъ страшнаго кашля сталъ раздирать ему грудь. То было ужасное созданіе, съ мутными глазами, съ головой и усами грязнаго сдого цвта. Его длинные и безпорядочные волосы растрепались изъ-подъ грязнаго блина, увнчивавшаго его голову. Дождь струился у него по волосамъ и по бород и такъ намочилъ его жалкое рубище, что оно плотно прилегло къ нему, точно перья у мокрой птицы. Онъ весь трясся и пыхтлъ, хваталъ воздухъ трясущимися руками, и сквозь дырявыя лохмотья при газовомъ свт сквозило его тло.
Взглядъ удивленія и жалости, съ какимъ Филиппъ наклонился къ этому зловщему виднію, вдругъ перешелъ въ страхъ и ужасъ. Въ тотъ же моментъ, какъ эти чувства проснулись въ немъ, он отразились у того на лиц. Человкъ сдлалъ попытку убжать, но Филиппъ схватилъ его за руку, и онъ не пытался сопротивляться и стоялъ весь дрожа.
— Вы здсь, въ Лондон?
— Филь,— проговорило умоляющимъ голосомъ привидніе:— ради Бога помоги мн! Я не зналъ, что это ты, когда погнался за тобой. Я думалъ…
Тутъ голосъ измнилъ ему.
— Вы дошли до этого?
— Да, Филь, вотъ до чего я дошелъ.
Кашель опять потрясъ его такъ, что онъ вынужденъ былъ прислониться къ ставнямъ магазина, оказавшагося возл.
— Зачмъ вы вернулись сюда? разв вы съума сошли?
— Почти. Да и что же мн длать? Я здсь такъ же безопасенъ, какъ и въ другомъ мст. Кто узнаетъ меня? или если даже и узнаетъ, у кого поднимется рука на такое несчастное созданье, какъ я? Я уже нсколько недль какъ не спалъ въ кровати, Филь. Я ничего не лъ уже три дня. Ради Бога! дай мн немного денегъ… Я… я уду, я никогда тебя больше не обезпокою.
— Я дамъ вамъ все, что могу. Но вы должны ухать изъ Лондона.
Филиппъ засунулъ руку въ карманъ и вытащилъ все, что въ немъ было. Онъ оставилъ себ ключи и немного мелочи, а все остальное подалъ отцу. Старикъ взялъ деньги, бросивъ на сына взглядъ полный отчаянія и стыдливой благодарности, которой рзнулъ по сердцу сына точно ножемъ.
— Куда я долженъ ухать?
— Куда хотите, только вонъ изъ Лондона. Вы здсь… не безопасны. Узжайте. Пишите мн вотъ сюда.— Онъ вложилъ въ грязную руку старика конвертъ, на которомъ стояло его имя и адресъ.
— Вы не должны приходить ко мн. Общайте мн это.
— Общаю,— сказалъ тотъ и, спрятавъ куда-то подъ лохмотья деньги и конвертъ, молча постоялъ съ минуту.— Я боюсь, сказалъ онъ,— что поступилъ очень безразсудно и очень…
Тутъ голосъ опять измнилъ ему.
— Боже помоги вамъ!— проговорилъ Филиппъ дрожащимъ голосомъ.
— Дай пожать твою руку, Филь?— сказалъ старикъ.— Можно?
Филь взялъ протянутую руку.
— Утшительно почувствовать въ рук руку честнаго человка. Боже благослови тебя, Филь! Боже тебя благослови!
Филиппъ молча стоялъ, и старикъ, бросивъ другой пристыженный взглядъ на сына, ушелъ. Сынъ слдилъ за нимъ минуту или дв и затмъ повернулся и пошелъ своей дорогой, понуривъ голову.
Бомани старшій, увидя гостепріимный фонарь трактира, направился къ нему, нащупывая подъ лохмотьями деньги, которыя ему далъ сынъ.
— Извините, м-ръ Бомани, съ вашего позволенія, сэръ.
Онъ вздрогнулъ при звукахъ голоса, который былъ такъ ему знакомъ.
— Я бы попросилъ васъ на пару словъ, сэръ, съ вашего позволенія.
Джемсъ Горнетъ меньше перемнился, чмъ его старый хозяинъ, но было очевидно, что онъ также переживалъ тяжелыя времена. Въ продолженіе нсколькихъ секундъ знакомые звуки его голоса будили лишь неопредленныя воспоминанія въ ум Бомани, голова котораго шла кругомъ отъ долгой нищеты, голода, безсонныхъ ночей и потрясенія отъ неожиданной встрчи. Но когда онъ обернулся и увидлъ, какъ Горнетъ чесалъ свою выдающуюся нижнюю челюсть большимъ и указательнымъ пальцами, то этотъ жестъ и смиренная поза сразу оживили все въ его памяти. Сюртукъ у Горнета былъ разорванъ и руки торчали изъ продранныхъ рукавовъ, не обнаруживая однако блья. Бомани было его и стыдно, и страшно, и только слабый отголосокъ прежняго самоуваженія и гордости мшалъ ему обратиться въ бгство.
— Вы не боитесь меня, сэръ?— спросилъ Джемсъ Горнетъ.
Онъ всегда улыбался, и теперь тоже. Улыбка была не чмъ инымъ какъ судорожнымъ сокращеніемъ мускуловъ лица, проводившимъ длинныя борозды на каждой щек, но оставлявшимъ глаза мрачными. Это придавало ему сходство съ собакой, а въ поз его было нчто похожее на собачье хожденіе на заднихъ лапахъ, довершавшее сходство.
— Вы помните меня, сэръ?— спросилъ онъ, потому что Бомани такъ дико вытаращилъ на него глаза, что въ этомъ можно было усомниться.— Горнетъ, сэръ, Джемсъ Горнетъ. Вашъ врный слуга, сэръ, въ продолженіе тридцати лтъ, сэръ.
Бомани глядлъ на него растерянно и ничего не говорилъ.
— Сначала это какъ бы и удивительно, сэръ, не правда ли?— продолжалъ Горнетъ съ неизмнной улыбкой.— Я самъ удивился, сэръ, когда узналъ васъ. Для васъ немножко опасно, м-ръ Бомани, сэръ, показываться здсь.
Оба вздрогнули и оба оглянулись при звукахъ этого имени.
— Тс!— сказалъ Бомани.— Не зовите меня по имени. Пойдемте отсюда.
Полисменъ проходилъ въ это время по улиц и, поравнявшись съ двумя оборванцами, зорко оглядлъ ихъ. Взглядъ подйствовалъ на нихъ точно гальваническій токъ, а они побжали бы, еслибы посмли.
— Что вамъ нужно отъ меня?— спросилъ Бомани, когда полисменъ скрылся изъ вида и не могъ ихъ услышать, Горетъ шелъ около него рядомъ, царапая пальцами подбородокъ и поглядывая на него неувренно и робко.
— Да что-жъ, сэръ,— отвчалъ онъ:— ваше паденіе стало и моимъ паденіемъ, сэръ, предположимъ, сэръ…— и онъ прокашлялся въ руку, какъ бы желая заявить этимъ свое сожалніе въ томъ, что вынужденъ коснуться темы непріятной для его собесдника:— предположимъ, сэръ, что я былъ вашимъ довреннымъ лицомъ. Я искалъ мста, но никто не хотлъ нанять меня. Юный м-ръ Уэзероль, сэръ, общалъ лично поколотить меня если я когда-либо покажусь ему снова на глаза.
Бомани простоналъ.
— Что вамъ-нужно отъ меня?— повторилъ онъ.
Оба стояли въ эту минуту у дверей трактира и дождь, подгоняемый втромъ, хлесталъ имъ въ спину.
— Я думалъ, сэръ… я въ очень большой нужд, сэръ.
Собачья умильная усмшка не сходила съ лица.
— Я самъ выслживалъ м-ра Фили, сэръ, ьъ надежд на его доброту, и хотлъ попросить у него бездлицу на хлбъ.
— Идемъ,— сказалъ Бомани, и Горнетъ поспшно принялъ приглашеніе, они вмст вошли въ заведеніе. Въ комнат пахло прогорклымъ масломъ, и годъ тому назадъ трактирное кушанье показалось бы для нихъ неаппетитнымъ даже на голодные зубы, а теперь Бомани торопливо заказалъ обдъ, и оба съ голоднымъ нетерпніемъ слдили за каждымъ движеніемъ слуги, не спша накрывавшаго на столъ и возбуждавшаго въ нихъ мученія Тантала.
— У меня есть свой собственный уголокъ, сэръ,— шепнулъ Горнетъ, когда нервый приступъ голода былъ нсколько удовлетворенъ.— Онъ очень скромный, но вы могли бы провести тамъ ночь.
Бомани не отвчалъ, но оба встали, пошли опять по дождю и, остановившись, чтобы купить бутылку виски, направились къ Флитерсъ-Рентъ. Немногіе изъ тхъ тысячъ прохожихъ, которые ежедневно проходятъ тамъ, съумли бы вамъ сказать, что Флитерсъ-Рентъ не что иное какъ узкій темный проулокъ какъ разъ около Геблъ-Инна. Въ немъ сыро зимой, а лтомъ воздухъ наполненъ пылью, дымомъ и сумракомъ. Старый Иннъ презрительно касается его однимъ изъ своихъ угловъ, а по другую сторону поднимается съ наглостью выскочки колоссальный новый домъ. Тутъ обитаютъ, разумется, бднйшіе люди, такъ какъ никакой пустынникъ и никакой мизантропъ, какъ бы онъ ни бгалъ отъ себ подобныхъ, не согласится скрываться въ этихъ сырыхъ стнахъ, пока можетъ истратить больше шиллинга въ день на квартиру и на столъ.
Горнетъ повелъ гостя по узкой и грязной лстниц на самый верхъ дома и тамъ толкнулъ сломанную дверь ногой, дверь, висвшая на одной петл, отворилась, рзко царапнувъ по неровному полу. Гость стоялъ дрожа на порог, пока Горнетъ не зажегъ спичку. При этомъ неврномъ освщеніи они вошли въ комнату. Горнетъ зажегъ свчу. Въ комнат былъ крохотный камелекъ, на грубой ршетк котораго лежало нсколько щепокъ и горсть угля. Горнетъ поднесъ спичку къ этому запасу топлива, и когда пламя показалось, оба они стали на колни передъ огнемъ, кашляя отъ дыма, и стали грть окоченлыя руки. Бомани вытащилъ бутылку изъ кармана, скрытаго подъ его безчисленными лохмотьями, и отпилъ. Горнетъ съ жадностью слдилъ за нимъ, невольно протягивая руки. Когда они по очереди напились, то опять стали грть у огня руки, исподтишка поглядывая другъ на друга и конфузясь, когда встрчались взглядами. Бомани страшно постарлъ въ годъ своей скитальческой жизни, и Горнетъ, который такъ долго пилъ за здоровье своего принципала въ день его рожденія, что отлично зналъ, сколько ему лтъ, съ трудомъ могъ поврить, что страшному привиднію, стоявшему рядомъ съ нимъ на колняхъ, было не боле пятидесяти лтъ.
Одинъ вопросъ занималъ умъ Горнета. Какъ могло случиться,— говорилъ онъ самому себ,— чтобы въ продолженіе одного какого-нибудь года человкъ, утаившій по малой мр восемь тысячъ фунтовъ стерлинговъ, дошелъ до такой крайней нищеты? Восемь тысячъ фунтовъ — если даже не пускать ихъ въ оборотъ — дадутъ возможность царски пожить человку, не обремененному семействомъ, лтъ съ десятокъ. Горнетъ жаждалъ удовлетворить свое любопытство относительно этого пункта, но боялся спросить объ этомъ. Онъ ломалъ голову, какъ бы подобраться къ этому вопросу издалека, и, наконецъ, брякнулъ:
— Кажется, деньги не долго продержались у васъ, сэръ?
— Деньги!— закричалъ Бомани, яростно поворачиваясь къ нему:— какія деньги?
Горнетъ отодвинулся на колняхъ, не переставая скрести подбородокъ пальцами и улыбаться по-собачьи.
— Разв вы думаете,— страстно спросилъ старикъ,— что я увезъ съ собой хоть одно пенни?
Горнетъ боялся встать. Во взглядахъ того выражалось столько отчаянія и бшенства, что онъ могъ только прикурнуть на полу, съ опаской отодвигаясь отъ Бомани.
— Неужели вы думаете, что я взялъ восемь тысячъ фунтовъ?— проговорилъ Бомани трепещущимъ отъ презрнія голосомъ.
Онъ никогда въ жизни ни о чемъ такъ горько не сожаллъ, какъ о томъ, что противился этому искушенію. Каково это! претерпть весь стыдъ и позоръ, подвергнуться всмъ терзаніямъ изобличеннаго вора, стать нищимъ и гонимымъ, и все это отъ того, что онъ воспротивился соблазну! Легко человку, котораго обстоятельства удерживаютъ на пути чести, считать себя выше соблазна. Но нищета иметъ свойство сказочнаго копья, но только навыворотъ. Подобно тому какъ это копье, касаясь звря, превращало его въ существо высшаго разума, такъ нищета, коснувшись непроницаемой, повидимому, брони честности, обращаетъ ее въ лохмотья, оставляя бднаго звря беззащитнымъ передъ собственными природными низкими инстинктами. Бдный Бомани съума сходилъ, что не сдлалъ того, въ чемъ его обвиняли, хотя и страстно оборонялся отъ обвиненія.
— Когда вы знали меня за мошенника, Джемсъ Горнетъ?— спросилъ онъ съ такимъ видомъ и голосомъ, которымъ страсть придала нчто въ род чувства собственнаго достоинства.— Когда вы видли, чтобы я хоть на одинъ фартингъ обманулъ человка?
— Никогда, сэръ,— отвчалъ Горнетъ, ни минуты не сомнваясь въ ум, что Бомани преступенъ.— Но…
— Но что?— закричалъ Бомани.— Мой родной сынъ, моя плоть и кровь, не хотлъ пожать мн руки. Мой клеркъ — я вытянулъ его изъ грязи… вы знаете это, Горнетъ! я вытянулъ васъ изъ грязи и сдлалъ васъ человкомъ и осыпалъ милостями. Никто ни минуты не врилъ въ меня… никто не подумалъ о несчастіи или случайности. Я былъ правъ, что убжалъ и спрятался, потому что никто бы мн не поврилъ, еслибы я остался и сказалъ правду.
Горнетъ казался испуганне, чмъ когда-либо при этомъ взрыв гнва, но Бомани читалъ недовріе на его лиц, и это усиливало его ярость.
— Какая нужда мн говорить вамъ неправду?.. Предположимъ, что я бы заставилъ васъ поврить себ, разв я такъ глупъ, чтобы думать, что ваше состраданіе снова поставитъ меня на ноги?
Онъ отвернулся, трясясь отъ ярости и гнва, а Горнетъ, вставъ, забился въ уголъ комнаты. Бомани въ своихъ жалкихъ стоптанныхъ сапогахъ сталъ ходить по комнат.
— Что же сталось съ деньгами, сэръ?— спросилъ клеркъ трепещущимъ голосомъ.
— Я потерялъ ихъ,— отвчалъ Бомани.— Я потерялъ ихъ, Богъ всть какъ и гд. Я сто разъ думалъ,— прибавилъ онъ сквозь зубы,— что этотъ юный Бартеръ укралъ ихъ.
— Юный Бартеръ, сэръ?— переспросилъ Горнетъ.
Тутъ Бомани разсказалъ все, что зналъ о своей потер, и при этомъ разсказ Горнетъ вздрогнулъ и ступилъ впередъ. Онъ помнилъ этотъ вечеръ очень хорошо… у него были свои причины помнить о немъ. Въ этотъ вечеръ онъ приходилъ въ Геблъ-Иннъ за товарищемъ клеркомъ, чтобы идти вмст съ нимъ въ театръ, и видлъ, какъ юный м-ръ Бартеръ выходилъ изъ своей квартиры, крадучись, точно воръ. Его это обстоятельство поразило и въ то время, но затмъ онъ забылъ о немъ, какъ забываетъ человкъ тысячи вещей, не касающихся его лично. Но теперь ему отчетливо припомнилось лицо юнаго м-ра Бартера съ удивительнымъ выраженіемъ, которое онъ тогда и подмтилъ. Теперь онъ понималъ это выраженіе.
— Не можете ли сказать мн, сэръ, съ точностью, въ которомъ часу вы ушли изъ конторы м-ра Бартера?
— Нтъ,— отвчалъ Бомани, вдругъ почувствовавъ утомленіе и апатію посл страстнаго взрыва чувствъ,— не знаю. Это было посл того уже, какъ дловыя конторы закрываются. Было уже темно, онъ долженъ былъ зажечь газъ. Что изъ этого, еслибы я и помнилъ, въ которомъ часу ушелъ отъ Бартера? Какой былъ бы въ этомъ толкъ?
— Видите ли, сэръ, я самъ отлично помню этотъ вечеръ. Въ этотъ самый вечеръ я приходилъ въ Геблъ-Иннъ, сэръ, въ знакомому. Если юный м-ръ Бартеръ нашелъ банковые билеты, то ему нежелательно было снова увидть васъ и онъ бы не отозвался на вашъ стукъ, еслибы даже и услышалъ его.
— Каждый дуракъ пойметъ это,— грубо отвчалъ Бомани:— что вы хотите сказать?
— Я замтилъ, сэръ,— продолжалъ Горнетъ съ удвоеннымъ смущеніемъ, точно извинялся въ чемъ-то,— что юный м-ръ Бартеръ — джентльменъ развязный, голосистый и не привыкъ стсняться. Онъ говорить громко и весело, и хлопаетъ дверями, когда ходить.
— Ну?— спросилъ Бомани, котораго вс эти предисловія раздражали:— что же дальше?
Онъ догадывался, что его бывшій клеркъ говоритъ это не спроста, и слушалъ его съ возрастающимъ нетерпніемъ.
— Онъ выходилъ въ ту ночь изъ своей квартиры крадучись, какъ котъ, сэръ. Я былъ на лстниц въ ту минуту, какъ онъ затворялъ за собой дверь, и видлъ, что онъ старается притворить ее какъ можно тише, чтобы не было слышно. Должно быть, я нечаянно выдалъ свое присутствіе, потому что онъ вдругъ оглянулся на меня… Я какъ теперь его вижу!— закричалъ Горнетъ съ убжденіемъ,— онъ былъ блденъ какъ смерть и весь перетрусился. Да-съ, сэръ, вижу какъ теперь: блденъ какъ смерть и весь перетрусился.
Бомани схватилъ его за руку.
— Вы помните, въ которомъ часу я вышелъ изъ конторы? вы помните, въ которомъ часу вы вышли изъ нея?
— Почти вслдъ за вами, сэръ. Но вы хали, сэръ, а я шелъ пшкомъ. Я остановился по дорог и поговорилъ съ пріятелемъ, я выпилъ рюмочку, сэръ, для куражу. Я отправлялся въ этотъ вечеръ въ театръ, сэръ.
Бомани выпустилъ его руку и, снова опустясь передъ огнемъ, сталъ грть руки и глядть въ огонь.
— Банковые билеты были стофунтовые, Джемсъ,— сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.— О пропаж ихъ дано знать банку и нумера ихъ перечислены. Я знаю это, потому что читалъ объявленіе. Не легко будетъ ихъ сбыть.
— Есть много для этого путей, сэръ. Сбыть ихъ можно, да только съ большой потерей, конечно, и не сразу.
— Слышали вы, чтобы они были въ обращеніи?
— Мн не было случая что-либо слышать, сэръ,— отвчалъ клеркъ мрачно,— но,— прибавилъ онъ, искоса поглядывая на своего бывшаго хозяина,— еслибы я могъ только прилично одться, то могъ бы навести справки. Я увренъ, сэръ, что развдалъ бы объ этомъ.
— Мой сынъ считаетъ меня виновнымъ, какъ и вс остальные,— сказалъ старикъ, стеная, дрожа и кашляя по прежнему. Филь могъ бы помочь мн, но не хочетъ. У него много денегъ. Если бы я былъ мошенникъ, Джемсъ Горнетъ, то могъ бы безопасно для себя ограбить свою плоть и кровь. Мошенникъ такъ бы и сдлалъ. Я былъ единственнымъ опекуномъ и могъ бы каждую минуту однимъ почеркомъ пера присвоить себ девять тысячъ.
— М-ръ Филь, сэръ? У м-ра Филя нтъ денегъ.
— Почему?— и старикъ вытаращилъ на него водянистые глаза.
— Онъ уплатилъ м-ру Броуну вс восемь тысячъ полностью, сэръ, а остальныя раздлилъ между всми кредиторами.
Бомани отвернулся въ огню. Извстіе, повидимому, не произвело на него никакого впечатлнія, но онъ былъ тмъ не мене глубоко взволнованъ имъ въ душ. Сознаніе высокой честности сына наполнило-было его гордостью, но затмъ онъ съ горечью подумалъ, что его личное несчастіе отразилось и на сын. Потеря была двойная. Она обезчестила и погубила его, и лишила сына материнскаго наслдства.
— Горнетъ!— сказалъ онъ.— Джемсъ Горнетъ!
— Что прикажете, сэръ?
— Меня воспитывали въ дух христіанской вры. Я во всю жизнь не сдлалъ ни одного безчестнаго поступка. Я боялся Бога и ходилъ аккуратно въ церковь. Я отрекаюсь отъ всего этого. Не врю больше въ Бога. Не врю больше религіи. Не врю въ то, что нужно быть честнымъ. Здшній свтъ — подлый свтъ, Горнетъ, и, по моему мннію, сатана править имъ.
— О, сэръ!— вскричалъ Горнетъ,— не говорите такъ, сэръ. Извините меня за вольность, сэръ, но я не могу стоять и слушать такихъ рчей. Право, не могу, сэръ. Я въ жизнь свою не сказалъ вамъ непочтительнаго слова, м-ръ Бомани, но право же долженъ высказаться теперь, сэръ. Такъ говорить, какъ вы говорите, сэръ, непорядочно.
Посл этого наступило продолжительное молчаніе, и Бомани снова прибгнулъ въ бутылк, а затмъ молча передалъ ее Горнету, не глядя на него.
— Филя можно было бы убдить поврить мн,— пробормоталъ онъ.— Онъ самъ честный человкъ, Джемсъ, очень честный и благородный человкъ. Дай-ка я погляжу, гд онъ живетъ. Онъ далъ мн свой адресъ.
— Его адресъ, сэръ? Да вы можете чуть не рукой достать его, сэръ. Онъ живетъ въ этомъ дом. Вотъ его окно и въ немъ свтъ.
Бомани подошелъ въ окну и поглядлъ въ томъ направленіи, какъ указывалъ Горнетъ.