Задача этой выставки — показать, хотя бы въ самыхъ общихъ чертахъ, развитіе современной французской графики, съ которой русская публика знакома, главнымъ образомъ, по банальнымъ произведеніямъ Гюстава Дорэ и Каранъ-д’Аша.
Правда, слово ‘графика’ не совсмъ примнимо къ современному французскому рисунку. Во Франціи нашего времени почти отсутствуетъ то декоративно-начертательное искусство, тотъ графическій стилизмъ, который пустилъ такіе глубокіе корни въ Англіи и Германіи, а нын даетъ первые, но многообщающіе всходы и у насъ, въ Россіи. Французскій рисунокъ врне было бы назвать не ‘графическимъ’ искусствомъ, а ‘искусствомъ эскизовъ’, какъ выражаются въ Германіи. Ибо французы сдлали эскизъ равноцннымъ картин. У старыхъ мастеровъ рисунокъ игралъ лишь служебную роль подготовительнаго наброска или книжной виньетки, у французовъ XIX вка, благодаря развитію литографіи, онъ обрлъ самостоятельную цнность, изъ средства превратился въ цль.
Это преобладаніе рисунка надъ виньеткой, литографіи надъ гравюрой не можетъ быть объяснено лишь одной типографской отсталостью французской книги сравнительно съ прошлыми вками. Причина гораздо глубже. Она коренится въ самыхъ свойствахъ французскаго духа, которому чуждъ, по самому своему существу, абстрактный стилизмъ Дюрера и Гольбейна, Клингера и Бирдслея,— орнаментально-графическій стилизмъ, кристаллизирующій въ линіяхъ тончайшіе узоры художественной мысли. Французское искусство — искусство зрительное и тлесное, конкретное и живописное, влюбленное въ эмпирическій міръ съ его капризами красокъ и формъ. Вся французская графика — отъ Фукэ и до Калло, отъ Бушэ и до Домье — носитъ, въ противоположность график германской, не философскій, а реалистическій характеръ. Ибо если германцы — графики по призванію, то французы являются графиками по необходимости, какимъ былъ, напримръ, великій Домье, всю жизнь рвавшійся къ краскамъ. Германская живопись часто напоминаетъ раскрашенную графику, французская графика, это въ сущности — живопись двумя красками…
Эта законченная живописность рисунка — отличительная черта современности. Старые мастера въ своихъ абстрактно-штрихованныхъ рисункахъ отмчали лишь то, что нужно было для уясненія будущей композиціи. Рембрандтъ первый далъ внутренне-законченные рисунки, гд въ контрастахъ свта и тни угадывались форма и краска. Французы XIX вка, дти нервной и торопливой современности, пошли еще дальше. Углубляя традицію японцевъ, они научились нсколькими штрихами, нсколькими черными аккордами возсоздавать синтетически цлостное впечатлніе дйствительности. Таковы литографіи Тулузъ-Лотрека съ ихъ сочной гаммой черно-сро-блыхъ пятенъ, таковы литографіи Родэна, этого импрессіониста въ пластик, сдланныя словно одной линіей и залитыя прозрачнымъ слоемъ желто-розовой краски,— он кажутся какими-то пожелтвшими брызгами страстной и нетерпливой человческой крови… И разв не кажется, что Лотрекъ и Родэнъ прибгаютъ къ график лишь потому, что она ‘быстре’ живописи и скульптуры?
Французское искусство часто длаетъ ошибки, но оно никогда не стоитъ на одномъ мст. Внутренняя логика приводитъ его къ преодолнію этого импрессіонизма и японскаго вліянія. Стремленіе къ экспрессивности, къ выявленію характера подсказываетъ статическія и монументальныя позы вмсто случайныхъ движеній Тулузъ-Лотрека, Дегаза, Родэна. Стремленіе къ экспрессивности заставляетъ математически взвшивать и мудро экономить каждую линію, утрируя все характерное и опуская все случайное. Ибо — ‘все что не полезно для картины — тмъ самымъ уже излишне, всякая лишняя деталь мшаетъ зрителю воспринять деталь существенную’ — говоритъ Матиссъ, одинъ изъ вождей современной художественной молодежи. При такомъ экспрессивно-монументальномъ пониманіи рисунка человческое тло становится нкимъ архитектурнымъ цлымъ, геометрической фигурой, построенной на строгомъ равновсіи и чередованіи линій, изгибистыхъ и спокойныхъ, округлыхъ и угловатыхъ. Сравните абстрактно-женственння тла Пювисъ де Шаванна, Ренуара и Фантенъ-Латура съ парадоксально-экспрессивными тлами Матисса, и вы поймете тотъ новый шагъ, который сдлалъ французскій рисунокъ въ области постиженія реальнаго міра. Но этотъ новый шагъ есть, вмст съ тмъ, возвратъ къ синтетизму дтскаго воспріятія и архаическаго искусства, къ выразительности египтянъ…
Теперь нсколько словъ объ отдльныхъ художникахъ, представленныхъ на выставк.
Константинъ Гюисъ (1802—1892) — страстный рисовальщикъ Пой Имперіи, поэтъ рисунка, столь долгое время пребывавшій въ неизвстности и лишь въ наши дни дождавшійся достойной оцнки и памятника. Лтописецъ парижской куртизанки, онъ съ проникновенной остротой рисуетъ ея животное изящество, за которымъ таится нчто циническое и гршное. Его женщины — тоже ‘цвты зла’, реальныя и воображенныя одновременно…
Великій старецъ Дегазъ (род. 1834 г.), ищущій въ балет красоту неожиданныхъ позъ и иллюзію сказочныхъ красокъ, но видящій въ балеринахъ подлинное уродство наемныхъ работницъ… и рядомъ — ученикъ Дегаза, геніальный Тулузъ-Лотрекъ (1864—1901),— одинъ изъ лучшихъ рисовальщиковъ всхъ временъ и народовъ, безвременно умершій, но оставившій намъ сотни драгоцнныхъ литографій и афишъ, — продукты безумно-прожитой жизни. Опьяненный яркой и шумной жизнью театровъ и caf-concert-овъ, влюбленный въ Сарру Бернаръ и Ивету Гильберъ, May Belfort и Жанъ Авриль, онъ, однако, не идеализируетъ современную женщину, не забываетъ подчеркивать черты хилой и болзненной современности. Иронія и любовь переплетаются въ его творчеств такъ же причудливо, какъ даръ живописца съ даромъ графика…
Другой художникъ Монмартра — Кессъ Ванъ-Донгенъ, молодой голландецъ, выросшій въ атмосфер Парижскаго бульвара. Сочными, чувственными штрихами показываетъ Онъ животное въ женщин — кошачью эластичность ея движеній, кровавость ея губъ, широту ея бедеръ. Но онъ видитъ не только это: въ его душ, въ раздвоенной душ современнаго человка,— сладострастіе борется съ жалостью, и онъ уметъ прочувствовать мертвую и блдную маску уличной проститутки и расширенные отъ голода глаза ребенка…
На фон этого монмартрскаго искусства такими странными, словно занесенными изъ иного міра, кажутся произведенія Гогэна (1848—1903), эти желто-черные полевые цвты Бретани и Мартиники. Вдь именно отъ этой монмартрской жизни съ ея обманными чарами и подлиннымъ уродствомъ и бжалъ онъ на острова, туда, гд жалкая человческая комедія смняется величавыми драмами моря!… Нчто стихійное и космическое, глубинное и первобытное струится съ этихъ литографій. Въ нихъ, созданныхъ въ 87—88 годахъ, уже предчувствуется весь будущій Гогэнъ,— тотъ Гогэнъ, какимъ онъ сталъ во время своего послдняго пребыванія на Таити. Но этотъ Гогэнъ не былъ варваромъ, какъ называла его публика, это блестяще доказываетъ его дтскій портретъ, по своей ,классичности{ достойный Клуэ, а также — портретъ Маллармэ, одинъ изъ двухъ офортовъ, сдланныхъ Гогэномъ. Дуновеніемъ иного міра кажутся также здсь и цвтныя литографіи Мориса Дени съ ихъ пвучими линіями и нжными, зелено-розовыми и жемчужными тонами, двственными и весенними, какъ хоръ дтскихъ голосовъ. Если Дени — чистый лирикъ, то интимизмъ Вюйллара и Боннара отравленъ ядомъ сатиры, какъ, напримръ, въ литографіи ‘Игра въ шашки’, этой гармоніи кофейно-малиновыхъ тоновъ, вющей какой-то жутью ‘кофейнаго’, мщанскаго благополучія. Это — не литографіи съ картинъ, это литографіи, сдлавшіяся картинами.
Такова судьба французской литографіи: начавшись съ милаго вздора Шере и достигнувъ высшаго предла декоративности въ творчеств Тулузъ-Лотрека, Она становится интимной и лирической, съ улицы переходитъ въ комнату и покушается на права картины. Въ этомъ мы видимъ залогъ грядущей демократизаціи искусства.