Подъ солнечнымъ зноемъ, въ пустын горючей шелъ путникъ. Весь пылью покрытый, усталый и жаждой томимый, онъ шелъ по сыпучимъ пескамъ, по каменьямъ, рзавшимъ до крови ноги ему. Порой ему чудились пальмы, и зелень и прозрачныя струйки воды. Но пріятный обманъ исчезалъ,— и странникъ снова видлъ себя въ горючей, песчаной пустын.
Наконецъ, и во-истину онъ увидалъ предъ собой высокую, стройную пальму и подъ пальмой, въ зеленой тни, серебристую струйку воды.
Утоливъ свою жажду смертельную, онъ прилегъ на траву отдохнуть. Пальма тихо вершиной качала, тихо журчалъ ручеекъ… И шопотъ той пальмы и лепетъ ручья въ дремоту его погружали. И было отрадно усталому тлу, отрадно его наболвшей душ подъ тнью той пальмы прекрасной… А впереди ему путь предстоялъ — тоскливый и дальній — по той-же песчаной, горючей пустын.
Странникъ обнялъ рукой стволъ той пальмы прекрасной, припалъ онъ къ нему головой и въ забвеньи, въ истом и нг шепталъ,
‘Это мгновенье — мое… его не отниметъ никто!’
Услыхалъ т слова Ангелъ Сна и сказалъ,
‘Навю ему я чудесныя грезы! Пусть хоть во сн будетъ счастливъ, бднякъ!… Сномъ подкрпится и тронется въ путь онъ бодре’.
И повялъ надъ путникомъ свтлымъ крыломъ, сладостный сонъ нагоняя.
Т-жъ слова услыхалъ Ангелъ Смерти…
‘Все та-же пустыня ему — впереди, обманы, миражи, томленье и горе! Одиночество въ мір ему суждено. А теперь онъ такъ счастливъ!… Пускай онъ теперь-же….’
Сказалъ и взмахнулъ онъ надъ путникомъ темнымъ крыломъ.