Шахъ Надиръ и мудрецъ Али Керимъ.
Шахъ Надиръ и мудрецъ Али Керимъ.
Восточное сказаніе.
* * *
* * *
* * *
П. Засодимскій.
‘Юный Читатель’, No 2, 1899
Шах Надир и мудрец Али Керим, Засодимский Павел Владимирович, Год: 1899
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Нкогда, въ старые годы, царствовалъ въ Персіи великій, славный шахъ Надиръ Счастливый. Народъ прозвалъ его Счастливымъ за то, что въ жизни ему все удавалось, что бы онъ ни задумалъ.
Въ то время онъ былъ самымъ могущественнымъ изъ восточныхъ государей: онъ побдилъ тьму народовъ, обладалъ сокровищами несмтными и, казалось, не было на свт женщинъ прелестне его женъ,— он на всемъ Восток славились своею красотой.
Шахъ Надиръ былъ еще не старъ, здоровъ, силенъ. Темные волосы на голов его вились кудрями, и еще ни одна сдая нить не серебрила ихъ. Его темные, блестящіе глаза смотрли такъ горделиво, какъ будто весь міръ лежалъ у его ногъ. Смуглое лицо его, по истин, было прекрасно — въ т минуты, когда оно не искажалось гнвомъ и когда порывы необузданной ярости не помрачали блескъ его чудныхъ глазъ.
Во все его царствованіе счастье ни разу не измнило ему. Онъ не проигралъ ни одной битвы, никогда не былъ раненъ и ни одинъ военачальникъ не пытался предать его врагамъ. Судьба баловала его безъ конца. Царедворцы также безъ конца, безудержу, льстили ему. Шахъ былъ уменъ, но постоянныя удачи во всемъ и льстивыя рчи приближенныхъ вскружили ему голову. И ни всть что возмнилъ о себ шахъ Надиръ.
Однажды шахъ повеллъ всмъ своимъ министрамъ, высшимъ сановникамъ и придворнымъ собраться въ большую тронную залу.
По обычаю той страны, ближе всхъ къ трону, по бокамъ его, расположились знаменитые военачальники. У входа въ залу грозно и неподвижно, какъ статуи, стояли воины съ оружіемъ въ рукахъ. За ними въ отдаленіи виднлась толпа рабовъ.
И, сидя на трон во всемъ великолпіи и блеск своего земного величія,— облеченный въ пурпуръ, затканный золотомъ и усыпанный драгоцнными каменьями,— отуманенный сознаніемъ своего могущества, шахъ сказалъ собравшимся вельможамъ:
— Все — въ моей власти! И воля моя — законъ! Я всемогущъ, я непобдимъ. Все’ что я желаю, исполняется въ мгновеніе ока. У меня уже почти нтъ желаній… Все, чего я: жаждалъ, о чемъ мечталъ, уже у меня въ рукахъ. Я — выше всхъ сыновъ земли… И теперь, могучій, въ сознаніи своей несокрушимой силы, въ довольств и блаженств, я ночію, какъ Богъ! И разв я не подобенъ Богу? Разв я не достоинъ божескихъ почестей?
Задавъ неожиданно такой вопросъ, шахъ умолкъ и изъ-подъ темныхъ бровей пытливо посмотрлъ на присутствующихъ. Т смиренно склонились передъ шахомъ.
— О, великій, славный, свтозарный шахъ! съ покорнымъ видомъ заговорилъ отъ лица всхъ предстоявшихъ старйшій изъ сановниковъ.— Ты — украшеніе вселенной! Ты — свтъ міра! Ты — единственный, ты всему — начало и конецъ. Ты подобенъ Богу и уже давно, достоинъ божескихъ почестей!
— Да, да! послышалось изъ среды вельможъ и царедворцевъ.— Да живетъ вчно нашъ богоподобный, свтозарный шахъ!
Но лишь только замолкъ въ зал гулъ голосовъ, изъ блестящей толпы придворныхъ и вельможъ выступилъ скромно, даже бдно одтый, старикъ почтеннаго вида, высокій, сдой, худощавый, съ очень умнымъ лицомъ и съ живыми, смлыми и не по старчески проницательными глазами. Это былъ мудрецъ, придворный врачъ, Али Керимъ.
— Великій шахъ! торжественно заговорилъ онъ, поднявъ руку.— Ты сказалъ: ‘я — всемогущъ, все въ моей власти…’ Такъ запрети солнцу завтра взойти надъ землей! Останови порывы бури! Заставь стихнуть втеръ, вырывающій деревья съ корнемъ и бросающій въ мор корабли, какъ щепки! Скажи этому буйному втру: ‘не дохни!’ Продли хоть на одно мгновенье жизнь умирающему, когда огонь жизни гаснетъ въ немъ подъ дуновеніемъ высшихъ силъ, правящихъ міромъ! Ты говоришь: ‘все, что я желаю, исполняю…’ Полети, вонъ, за той птицей по поднебесью!.. (И старикъ указалъ рукой въ окно, откуда была видна въ ту минуту пролетавшая птичка). Пожелай, чтобы мать не проронила слезы надъ своимъ нжно любимымъ умершимъ дитятей, чтобы душа ея не изнывала въ тоск смертной!.. Ты не можешь сдлать, повидимому, самаго простого… ты не въ состояніи укрощать себя, обуздывать бшенные порывы своихъ страстей! Ты, ршительно, Не въ силахъ заставить ни одного изъ своихъ приближенныхъ говорить теб правду, всю правду и только одну правду!.. Ты сказалъ, что ты — непобдимъ… Смерти побдить ты не можешь! Ты умрешь такъ же, какъ вс мы, и тебя такъ же, какъ и насъ, зароютъ въ землю!.. Нтъ, шахъ! съ легкимъ вздохомъ закончилъ старикъ, покачавъ головой.— Ты — не подобенъ Богу и божескихъ почестей ты не достоинъ!
Шахъ даже вздрогнулъ отъ неожиданности и откинулся на спинку трона… Блдностью, какъ сроватой тнью, мгновенно перекрылось его смуглое лицо, а пальцы такъ и впились въ золотыя ручки трона…
‘Что сказалъ этотъ несчастный!..» Старикъ дерзнулъ ему противоречить? Ему, шаху, онъ осмлился сказать: ‘нтъ!..’ ‘Выжившій изъ ума мудрецъ!..’.
Нсколько мгновеній шахъ Надиръ сидлъ молча, неподвижно, крпко стиснувъ губы, и съ зловщимъ видомъ смотрлъ въ упоръ на старика. А тотъ также не сводилъ съ него глазъ и, выпрямившись во весь ростъ, спокойно, смло и свободно стоялъ передъ шахомъ… ‘Что жъ это такое!’ подумалъ шахъ. Этотъ жалкій старикъ смется надъ нимъ, что ли? Въ присутствіи всего собранія — въ присутствіи воиновъ и рабовъ — Али Керимъ такъ дерзко говорилъ съ нимъ, надругался надъ его всемогуществомъ — и не падаетъ передъ нимъ ницъ на колни, а стоитъ совершенно спокойно и смотритъ на него, какъ равный на равнаго. Али Керимъ оскорбилъ его величество Надира Счастливаго… Еще никто никогда не наносилъ шаху такой кровной обиды, да шахъ никогда и не представлялъ возможности кмъ бы то ни было на свт быть оскорбленнымъ, да къ тому же еще своимъ подданнымъ — и притомъ публично. Ярость забушевала въ немъ… Блдность, мгновенно появившаяся, такъ же мгновенно и исчезла,— лицо его побагровло отъ сдерживаемаго гнва, и глаза, еще за минуту такіе прекрасные, такіе спокойные, налились кровью и горли, какъ два раскаленные, угля.
— Прочь съ глазъ моихъ! Взять его! указывая рукой на старика съ бшенствомъ вскричалъ шахъ, и голосъ его громовыми раскатами пронесся подъ сводами залы, заставивъ задрожать отъ ужаса всхъ присутствовавшихъ, кром Али Керима.— Въ подземелье его! А черезъ три дня казнить, отрубить ему голову и выставить ее надъ воротами главной городской башни… Пусть хищныя птицы вырвутъ его безстыдные глаза, пусть расклюютъ въ клочья его дерзкій, проклятый языкъ! И пусть…
Но шахъ задохнулся отъ бшенства и не могъ боле вымолвить ни слова. Онъ только, молча, махнулъ рукой страж.
Воины съ обнаженными мечами бросились на старика, схватили его и, бряцая оружіемъ, повлекли его изъ залы. Они стащили его въ подземелье и заперли тамъ. Въ подземель было душно, сыро, ни одинъ лучъ свта не проникалъ туда и отвратительныя гадины ползали во мрак по земляному полу.
Посл того, какъ воины увели Али Керима, шахъ съ минуту, молча, сидлъ ‘ на трон и помутившимися очами, какъ безумный, смотрлъ на своихъ вельможъ.
— Вс — вонъ!.. только и могъ онъ крикнуть хриплымъ голосомъ.
И вс сановники и царедворцы съ низкими, почтительными поклонами немедленно удалились изъ залы.
Въ ту же ночь,— отъ сильнаго волненія или отъ чего нибудь другого — неизвстно,— шахъ опасно заболлъ.
Лежитъ онъ въ своей опочивальн, на роскошномъ лож,— въ жару, въ бреДУТо видитъ онъ себя въ пылу сраженья… Въ вихр пыли мчится онъ въ раззолоченной колесниц, на своихъ блыхъ арабI скихъ коняхъ, и жестокая битва кипитъ I кругомъ него… слышатся крики сражающихся, стукъ оружія, лошадиный топотъ и ржанье… То, грезится ему поле посл битвы, озаренное блднымъ сіяніемъ мсяца. Теперь это поле безмолвно, залито кровью и усяно грудами мертвыхъ тлъ.
— Обильна жатва смерти! бормочетъ онъ въ бреду и содрогается невольно при вид мертвецовъ, при вид ихъ остеклвшихъ глазъ, блествшихъ при лунномъ свт и, казалось, отовсюду упорно, грозно смотрвшихъ на него.
И вс эти люди, погибшіе изъ-за него, ради его ненасытной алчности и жажды славы, вдругъ приподнимаются, простираютъ къ нему свои окровавленныя руки, хватаютъ его за край одежды, хотятъ остановить его. Онъ отбивается отъ мертвецовъ, рубитъ мечомъ по ихъ сухимъ, костлявымъ рукамъ, но тяжелый мечъ его ломается, словно ударяясь о камень. Онъ схватываетъ копье и колетъ имъ мертвецовъ, но и копье въ его рукахъ разлетается, какъ тоненькая тростинка.
Шахъ — въ отчаяніи… шахъ бжитъ… и чудится ему, что мертвецы отовсюду, со всхъ концовъ земли, съ тхъ полей битвъ, гд онъ разбивалъ полчища непріятелей, гонятся, несутся за нимъ по пятамъ. То отъ ужаса его бросаетъ въ жаръ, то прошибаетъ холодный потъ… Онъ изнемогаетъ и падаетъ,— падаетъ все ниже, ниже, словно увлекаемый въ бездонную пропасть какою-то невдомою, невидимою силой…
То грезятся ему пылающіе города, слышится трескъ пламени и грохотъ разрушающихся зданій, слышатся стоны и вопли женщинъ и жалобный, душу надрывающій, дтскій плачъ… Черныя, обгорлыя развалины зловщими силуэтами рисуются передъ нимъ на огненномъ фон,— и въ одно мгновенье густые клубы дыма, пронизанные искрами, какъ мрачной завсой, все застилаютъ передъ нимъ…
И чудится ему, что солнце, луна и звзды спали съ небесъ и очутились у его ногъ. Но въ туже минуту, какъ призракъ, возстаетъ передъ нимъ Али Керимъ и говоритъ:
— Все, что ты видишь у своихъ ногъ,— это солнце, луна, звзды — не небесныя свтила, все это — не настоящее, поддльное. А истинное солнце не скатится съ неба къ твоимъ ногамъ! Смотри! Вонъ оно — высоко надъ тобой!..
Щахъ поднялъ голову и видитъ: въ неб стоитъ яркое-яркое солнце, огнемъ горитъ, пышетъ и жжетъ ему голову… И голова его горяча, голова болитъ, въ ушахъ шумъ и звонъ…
Съ часу на часъ шаху длалось все хуже и хуже. По городу уже пронесся слухъ, что шахъ Надиръ умираетъ, и народъ при такой всти не зналъ: радоваться ему или печалиться. Шахъ Надиръ бывалъ суровъ, а новый шахъ могъ-быть еще сурове…
Лейла, первая и самая любимая жена шаха, слыла красавицей изъ красавицъ. Поэты воспвали ее, а народъ за красоту, за необыкновенно нжный цвтъ лица прозвалъ ее ‘Блдной розой Фарсистана’. Лейла любила шаха и теперь была въ отчаяніи. Она призвала къ себ всхъ знаменитыхъ врачей и умоляла ихъ спасти ея мужа и повелителя. Она рвала на себ волосы, плакала я рыдала…
— Просите, требуйте все, все, что хотите, только спасите его! ломая руки, говорила она сквозь слезы.
Врачи, молча, низко поклонились Лейл и пошли въ опочивальню шаха. Тамъ у ложа больного они долго совщались между собою, и наконецъ одинъ изъ нихъ не побоялся вслухъ признаться ей въ своемъ безсиліи и отъ лица всхъ своихъ товарищей сказалъ ей:
— Всемилостивая повелительница! Великаго шаха поразилъ страшный недугъ, но намъ онъ совсмъ неизвстенъ. Мы только знаемъ, что нашъ славный, свтозарный шахъ опасно боленъ… Темные демоны мучатъ его, преслдуютъ призраки… Онъ на волосокъ отъ смерти! Клянусь вчнымъ Ормуздомъ,— мы вс желали бы помочь нашему великому шаху, но мы не знаемъ его болзни и не беремся его лечить!
— Неужели никто, никто изъ васъ не спасетъ мн его! взывала она къ врачамъ, съ мольбой простирая къ нимъ руки.— Вы — такіе мудрые, все знающіе…
И тотъ же врачъ отвтилъ ей:
— Прости, всемилостивая наша повелительница! Мы не всезнающіе люди… У одра больного мы часто бродимъ, какъ впотьмахъ. Знанія наши несовершенны… Люди врятъ намъ потому, что они еще темне, невжественне насъ… Мы часто обманываемся, заблуждаемся, но признаться въ своихъ заблужденіяхъ намъ совстно, и мы продолжаемъ обманываться и обманывать другихъ… Только теб я это говорю, моя повелительница! Люди, для ихъ же собственнаго спокойствія, не должны объ этомъ знать… (И врачъ многозначительно, почти сурово, посмотрлъ въ заплаканные глаза красавицы Лейлы). Но осмлюсь я теб сказать, что только одинъ человкъ, если захочетъ, можетъ спасти шаха — вырвать его изъ холодныхъ объятій смерти… Его свднія во врачебномъ дл далеко превосходятъ наши слабыя познанія,— кажется, вс тайны нашего искусства открыты ему…
— О, скажите, назовите мн,— кто же этотъ человкъ? умоляла Лейла.
— Это — Али Керимъ! сказалъ ей врачъ.— Его нтъ съ нами и никогда уже не будетъ его въ нашей сред… Злые духи погубили Али Керима, гордыня его обуяла… По повелнію нашего всемилостивйшаго шаха, за свою великую дерзость, онъ заключенъ въ подземелье и завтра ему отрубятъ голову.
— Али Керимъ! Такъ онъ еще живъ? не казненъ? радостно воскликнула Лейла, вся просіявъ отъ блеснувшей ей надежды.— О, вс дерзости ему простятся, все забудется… только бы онъ…
Лейла замолкла и, приложивъ палецъ къ губамъ, на мгновенье задумалась и съ разсяннымъ видомъ посмотрла на врачей. ‘Если захочетъ!’ вспомнила она только-что слышанныя ею слова.
Она знакомъ отпустила врачей и по уход ихъ велла немедленно привести къ ней Али Керима. Начальникъ стражи, Ильдіафаръ, сказалъ ей:
— Али Керимъ по повелнью шаха заключенъ въ подземелье и завтра его ждетъ казнь.
Лейла грозно нахмурила брови, и прелестное лицо ея словно потемнло отъ гнва.
— Если ты скажешь еще слово, я брошу тебя на растерзанье голоднымъ псамъ! медленно, отчеканивая каждое слово, тихимъ голосомъ проговорила она, подходя къ Ильдіафару.— Подай мн Али Керима! Чтобы черезъ минуту онъ былъ здсь!.. Слышишь ты?
Голосъ ея дрожалъ отъ душевнаго волненія, грудь тяжело поднималась, глаза метали молніи…
Ей не пришлось повторять приказанія. Ильдіафаръ поспшно отправился въ подземелье, гд впотьмахъ уже два дня томился Али Керимъ. ‘Нтъ! Разгнвать эту женщину опасне, чмъ наступить на змю или раздразнить тигрицу!’ думалъ Ильдіафаръ.
Лейла встртила Али Керима у входа въ опочивальню. И они остались одни въ томъ поко — передъ ложемъ больного.
— Шахъ умираетъ… Али Керимъ, спаси его! тихо промолвила Лейла и порывисто схватила своею нжною, горячею рукой сухую, морщинистую руку старика.
Она прижала-къ своей груди эту грубую старческую руку и умоляюще, нжно и ласково посмотрла въ глаза Али Кериму.
Мудрецъ, молча, съ полузакрытыми глазами, стоялъ передъ нею. Глаза его, привыкшіе къ потемкамъ, первое время — по выход его изъ подземелья — были ослплены яркимъ дневнымъ свтомъ и невольно смыкались.
— Али Керимъ! Слышишь ли ты меня? продолжала Лейла.— Неужели злые духи помутили его разсудокъ!..
— Шахъ умираетъ! громче заговорила она, опуская его руку.— Понимаешь ли ты меня, Али Керимъ?.. Умираетъ шахъ. Можешь ли ты его спасти?
— Не знаю! медленно отвтилъ ей мудрецъ.— Мертвыхъ я не воскрешалъ, но больныхъ иногда исцляю.
— Но захочешь ли ты спасти шаха? пожалешь ли ты его? робко спросила Лейла.— Ты, можетъ быть, въ своемъ сердц таишь злобу противъ него? Я знаю: онъ веллъ тебя…
— Нтъ, дитя! Не бойся!.. Злобы нтъ въ моемъ сердц! перебилъ ее мудрецъ, дружески положивъ ей руку на плечо, какъ будто бы она была его родною дочерью, а не женой великаго, могущественнаго шаха.— Мн очень жаль его, Лейла! Онъ — человкъ… Онъ — ближній мой… Мн хотлось бы спасти его!
— Такъ ты возьмешься его лечить? И будешь лечить старательно? Ты призовешь на помощь вс свои тайныя знанія — и не пожалешь силъ? Да? пытливо смотря на старика, спрашивала Лейла.
Въ тон голоса ея какъ будто еще звучала неувренность, но надежда уже искрилась въ ея прелестныхъ глазахъ, отуманенныхъ слезами. Такъ порою изъ-за темныхъ дождевыхъ облаковъ блеститъ, сверкаетъ солнечный лучъ…
— Помни, Али Керимъ, кто лежитъ передъ тобой на этомъ лож! сказала Лейла — Это — нашъ великій повелитель, свтозарный шахъ Надиръ! Теб я ввряю его… Отъ его жизни и смерти зависитъ судьба царствъ и народовъ…
— Шахъ Надиръ — великій шахъ! промолвилъ Али Керимъ.— Но судьбы царствъ и народовъ зависятъ не отъ шаховъ, но отъ воли высшихъ силъ,— имъ подчинены и шахи…
— Ты — мудрецъ, и я съ тобой не буду спорить… замтила Лейла.— Но разв одно и тоже что — шахъ, что — нищій или какой-нибудь презрнный рабъ?
— Больные для меня вс равны,— буть то шахъ или нищій… сказалъ Али Керимъ.— Но отчего-жъ ты такъ поблднла, прекрасная роза Фарсистана? Отчего ты поникла такъ печально головой? Не тревожься!.. Какъ для послдняго изъ людей, такъ и для великаго шаха — я, какъ врачъ, долженъ сдлать все, что могу и я сдлаю… Успокойся же, Лейла! Только пусть никто мн не мшаетъ и все длается такъ, какъ я скажу!
Лейла съ признательностью посмотрла на него.
И тотчасъ же былъ отданъ строжайшій приказъ, чтобы все въ точности исполнялось, какъ укажетъ Али Керимъ.
Прошло семь дней. Больной сдлался спокойне, не стоналъ, не метался на своемъ роскошномъ лож. Съ устъ его уже не срывались безумныя рчи… Бредъ прошелъ: шахъ уже не велъ свои полчища въ бой, кровавый призракъ войны его не мучилъ, не преслдовали его привиднія. Но больной все еще оставался въ полузабытьи, иногда совсмъ впадалъ въ безпамятство, иногда какъ будто приходилъ въ себя, и тогда — въ минуты просвтлнія разсудка — можно было замтить, что онъ смотрлъ на свою любимую Лейлу и на Али Керима, какъ во сн, но ничего не говорилъ… Черезъ мгновенье глаза его смыкались, и онъ опять впадалъ въ забытье.
Семь дней и семь ночей ухаживалъ за больнымъ Али Керимъ,— въ извстные часы давалъ ему свои лекарства, подавалъ ему пить, щупалъ пульсъ, слдилъ за его дыханіемъ. Старикъ почти не спалъ, лъ очень мало и, весь погрузившись въ свое дло, напрягалъ послднія старческія силы, чтобы спасти жизнь человку. Но на седьмую ночь онъ уже не выдержалъ, совсмъ изнемогъ и тутъ же у одра больного онъ опустился на подушки и моментально заснулъ крпкимъ сномъ.
Въ это время Лейла зашла въ опочивальню навстить больного и остановилась у его изголовья. Тревожные дни и безсонныя ночи не прошли для нея безслдно. На похудвшемъ лиц ея большіе глаза теперь казались еще больше, глубже. Щеки ея поблднли…
Одинъ изъ поэтовъ того времени, оплакивая въ своихъ стихахъ болзнь, поразившую великаго шаха, восклицалъ:
‘Да! поблекли лепестки
Блдной розы Фарсистана…
Но — Ормуздъ ее храни!
Не навки роза блекнетъ’…
И вотъ когда Лейла стояла у изголовья, склонившись надъ больнымъ, шахъ вдругъ раскрылъ глаза и совершенно осмысленно посмотрлъ вокругъ себя. Увидавъ милое, дорогое лицо, склонившееся надъ нимъ, шахъ съ усиліемъ приподнялъ голову и протянулъ жен руки.
— Я ожилъ, Лейла… я возвратился, милая, къ теб! слабымъ голосомъ промолвилъ онъ.
Лейла обняла его, и цловала и называла самыми нжными, ласковыми именами. Голосъ ея сладостно звучалъ для больного, журча, какъ тихій ручеекъ, шелестя, какъ легкій перелетный втерокъ въ листв деревъ. Шахъ не сводилъ глазъ со своей любимой жены и съ восторгомъ прислушивался къ ея тихимъ, ласковымъ рчамъ.
— Давно я не смотрлъ въ твои глаза… прошепталъ онъ.— Ахъ, Лейла! Въ каіая темныя, мрачныя области спускался я! Какіе ужасные призраки…
И вдругъ, смолкнувъ, шахъ закрылъ лицо обими руками, словно боясь снова увидать передъ собой призраки, мучившіе его въ бреду.
Немного поуспокоившись, больной опять осмотрлся по сторонамъ и, увидавъ спящаго Али Керима, остававшагося въ тни, невнятно пробормоталъ:
— Что это? Кто это сидитъ у меня въ опочивальн?
— Это Али Керимъ! отвтила ему жена.
— Али Керимъ? какъ эхо, повторилъ шахъ, нахмуривъ брови, и сталъ потирать себ лобъ, какъ бы стараясь припомнить что-то, ускользавшее изъ его ослабвшей памяти.
Лейла догадывалась о томъ, что онъ силится припомнить, но не ршалась напомнить ему, боясь потревожить и взволновать его непріятнымъ воспоминаніемъ.
— Что же онъ тутъ длаетъ?.. Зачмъ онъ здсь… спитъ? немного погодя, спросилъ шахъ, разсянно посматривая на спящаго Али Керима.
— Онъ лечитъ тебя… сказала Лейла.— Семь дней и семь ночей онъ не отходилъ отъ тебя, почти не спалъ все это время… старикъ измучился,— и вотъ теперь сонъ одоллъ его… Онъ спасъ тебя отъ смерти! Онъ возвратилъ мн тебя… Добрые духи милостивы къ намъ!..
— Такъ!.. Пусть онъ спитъ… И ты, моя милая, оставь меня… я уже усталъ и, можетъ быть, теперь засну спокойно… прошепталъ больной, закрывая глаза.
Лейла еще разъ поцловала его и тихо вышла изъ опочивальни.
Шахъ лежалъ съ закрытыми глазами, но не спалъ. Онъ упивался тмъ тихимъ блаженствомъ, какое испытываетъ каждый выздоравливающій отъ тяжкой, опасной болзни. Онъ упивался тмъ отраднымъ сознаніемъ, что онъ, уже стоявшій одной ногой въ могил, снова возвратился къ близкимъ, милымъ ему людямъ, возвратился къ жизни — къ ея радостямъ и наслажденіямъ. Въ т минуты онъ чувствовалъ себя добре, мысленно онъ относился милостиве къ людямъ, и шахъ Надиръ Счастливый никогда — за исключеніемъ свтлыхъ дней дтства — не чувствовалъ себя въ дйствительности такимъ счастливымъ, какъ теперь. Но испытываемое имъ теперь счастье было совершенно особенное, безъ боевыхъ кликовъ, безъ трубныхъ звуковъ, безъ шума и гула народныхъ привтствій,— счастье тихое, безмятежное, какъ спокойное сіяніе утра. И славный, великій шахъ Надиръ, еще слабый, больной, почувствовалъ, что слезы подступаютъ у него къ горлу, навертываются на глаза,— слезы не горя, не горечи, но чистйшей радости, душевнаго довольства всмъ — собой и міромъ…
Вскор посл того, какъ Лейла вышла изъ опочивальни, шахъ опять раскрылъ глаза, приподнялся на подушкахъ и, опершись на локоть, сталъ задумчиво смотрть на спящаго Али Керима. И такъ долго смотрлъ онъ на него…
Вдругъ возвратилась къ нему память и, словно молнія въ ночи, пронизывающая мракъ, озарила передъ нимъ недавнее прошлое… И шахъ съ усиліемъ сталъ подниматься съ ложа, все не сводя глазъ съ Али Керима, какъ будто этотъ изнеможенный, спящій старикъ обладалъ для шаха какою-то чудесною, притягательною силой и неотступно влекъ его къ себ…
Али Керимъ почувствовалъ сквозь сонъ, что какъ будто кто-то припалъ къ его ногамъ, обнимаетъ его колни и кто-то словно издалека тихимъ голосомъ зоветъ его: ‘Али Керимъ! Али Керимъ!’
Старикъ очнулся и съ трудомъ приподнялъ отяжелвшую голову.
Съ усиліемъ онъ раскрываетъ слипающіеся глаза и видитъ у своихъ ногъ, шаха, стоящаго на колняхъ, слабаго, поблднвшаго посл болзни, но, повидимому, уже въ полной памяти. Али Керимъ протираетъ глаза и не вритъ самому себ… Онъ только-что видлъ во сн больного шаха, и теперь сонъ и дйствительность спутались, смщались для него,— и на мгновенье старикъ воображалъ, что онъ все еще грезитъ. Но, услыхавъ взволнованный голосъ шаха, онъ убдился, что живетъ не во сн, а наяву.
— Али Керимъ! говорилъ ему шахъ, смиренно обнимая его колни.— Я хотлъ тебя лишить жизни за то… за т слова… Да, я вспомнилъ… теперь я все помню! Я былъ безумецъ! А ты… ты спасъ мн жизнь! Ты вывелъ меня изъ мрака… О, жизнь — такое благо!.. И теперь, Али Керимъ, я такъ счастливъ, такъ счастливъ…
Мудрецъ, молча, смотрлъ на колнопреклоненнаго шаха.
— Али Керимъ! Проси у меня всего, чего ты хочешь! продолжалъ тотъ.— Хочешь власти, почестей, славы? И ты будешь первымъ сановникомъ въ государств посл меня. Теб будутъ воздавать такія же почести, какъ мн… Хочешь богатства? И завтра же къ твоимъ ногамъ насыплютъ цлыя груды золота… Хочешь семейныхъ радостей? Выбирай въ жены любую изъ моихъ красавицъ, кром Лейлы… Хочешь: полцарства я отдамъ теб!
— Изъ того, что ты мн даешь, мн ничего не надо! спокойно проговорилъ Али Керимъ.
— Но неужели у тебя нтъ никакой просьбы ко мн? съ изумленіемъ спросилъ его шахъ.
Али Керимъ посмотрлъ на него, вздохнулъ и промолчалъ.
— Дай же мн исполнить хоть одно тьое желаніе! Прошу, молю тебя! Доставь мн эту радость! Сдлай меня, если только можно, еще счастливе… просилъ щахъ.
— Есть у меня одно желаніе,— только исполнишь ли ты его? задумчиво сказалъ Али Керимъ.— Я желаю отъ тебя гораздо боле всего того, чти ты мн такъ великодушно предлагаешь…
— Все, все исполню, что въ моихъ силахъ… искренне буду стараться исполнить твое желаніе! Скажи, скажи мн его, Али Керимъ! съ жаромъ проговорилъ шахъ, опуская руки къ старику на колни и пристально смотря на него.
Али Керимъ отказался, отъ власти, отъ почестей и славы, отказался отъ богатства, отъ красавицъ-женъ… Чего-жъ онъ можетъ еще желать? О чемъ онъ можетъ просить?..
Али Керимъ наклонился къ шаху и, положивъ руку ему на плечо, тихо промолвилъ:
— Люби людей,— всхъ, кто бы и каковы они ни были… на всхъ смотри, какъ на самыхъ близкихъ родныхъ, будь то послдній нищій, будь то прокаженный!.. Не лишай никого жизни! Не отнимай у человка того, что не ты ему далъ, и чего, отнявши, уже не можешь никогда ему возвратить! Утшай въ несчастьи, облегчай страданье, прощай грху! Будь самъ правдивъ и справедливъ, и требуй отъ всхъ только правды и справедливости! Свтъ знанія не оставляй сокровеннымъ, не держи его въ потаенномъ мст,— пусть онъ, какъ яркій свточъ, горитъ и свтитъ всмъ — такъ, чтобы не только было свтло въ твоемъ дворц и около дворца, но чтобы и нигд на земл не было потемокъ… Вотъ что я отъ. тебя желаю и что приму, какъ даръ единственно достойный меня и тебя,великаго шаха!
Шахъ, ошеломленный, поднялся съ колнъ и съ недоумніемъ посмотрлъ на старика.
— Я попросилъ у тебя больше, чмъ ты можешь дать… Да! Знаю… съ доброй, сострадательной улыбкой взглянувъ на шаха, сказалъ Али Керимъ, поднимаясь съ подушекъ,— Я указалъ теб путь, но далеко ли ты пройдешь по немъ, то вдаетъ Ормуздъ!.. А теперь я помогу теб, лечь и укрою тебя… Теб Нужно поберечься, не, слишкомъ себя утомляй… А затмъ, шахъ, позволь дн удалиться! Ты выздоровлъ.. Дня черезъ три ты будешь ходить безъ посторонней помощи…
Черезъ недлю шахъ выздоровлъ. На пополнвшихъ щчкахъ Лейлы опять появился нжный румянецъ. И тотъ же поэтъ, что былъ такъ опечаленъ болзнью шаха и горемъ его любимой жены, теперь уже въ радостномъ, свтломъ настроеніи писалъ:
‘Подъ, лучомъ весеннимъ роза
Оживаетъ и цвтетъ.
И всю ночь при лунномъ свт
Соловей надъ ней поетъ’…
Али Керимъ посл того пропалъ неизвстно куда, исчезъ безслдно.
Напрасно шахъ Надиръ разыскивалъ его…
Одни говорили, что Али Керимъ скрылся въ ту великую азіатскую пустыню, что простирается далеко на востокъ. Другіе слышали отъ какихъ-то странниковъ, что Али Керимъ будто бы удалился въ Индію и тамъ прослылъ святымъ.
Шахъ Надиръ посл болзни сильно, измнился: онъ не воевало, не рубилъ головъ и сталъ очень милостивъ ко всмъ. Вс удивлялись такой перемн въ шах, но никто — кром красавицы Лейлы — не зналъ: отчего она произошла…
Лтописцы повствуютъ (правда то или нтъ — теперь трудно ршить), что будто бы народъ въ той стран никогда такъ не благоденствовалъ, какъ во дни шаха Надира Счастливаго.