ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899
В. Сысоевъ.
В. Сысоевъ.
ПУШКИНЪ У МУЖИКА.
ПУШКИНЪ У МУЖИКА.
Пушкин у мужика, Сысоев В., Год: 1899
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Въ деревн Дулепов, Московской губерніи, Клинскаго узда, въ третьемъ году, лтомъ, умиралъ въ чахотк крестьянинъ Петръ Николаевъ Савельевъ. Онъ лежалъ въ чулан своей новой избы, выстроенной имъ за годъ до болзни.
Я помню, какъ онъ копилъ сначала бревна, скупая ихъ понемногу, потомъ поставилъ срубъ и сталъ его, тоже исподволь, обдлывать для жилья. Сначала появился потолокъ, потомъ полъ, сни, крыльцо… Покрыть избу Петръ додумался досчечками ящиковъ изъ-подъ пряжи на фабрик. Въ холодный зимній день, въ мятель, на выпрошенной у сосда лошади, онъ здилъ за этими ящиками на фабрику. Онъ чуть не замерзъ, едва довезла громоздкій возъ лошаденка.
Крыша вышла красивая, принявъ видъ покрытой гонтомъ. Петръ ходилъ вокругъ избы и все любовался на свою выдумку… Затмъ появилась глинобитная печка и, наконецъ, рамы и двери.
Петръ перешелъ съ квартиры въ собственную избу. Какъ кротъ какой, онъ продолжалъ копаться около новаго жилья. Онъ насадилъ передъ окнами рябинокъ, березокъ, елочекъ. Чтобы деревца лучше прижились, онъ сажалъ ихъ очень маленькими.
‘Лтъ черезъ десять во какія выростутъ!’ говорилъ онъ съ счастливой улыбкой.
Я помню, онъ, еще мальчикомъ, все мечталъ какъ будетъ сажать деревца около ‘своей’ избы. Этотъ полисадникъ его радовалъ, казалось, больше, чмъ сама изба.
Всего трудне было Петру ставить дворъ. Онъ затялъ его большой, разсчитывая развести много скотины, и никакъ не могъ собраться съ деньгами. Половину двора онъ собралъ кое-какъ, а другую такъ и оставилъ недостроенной.
Чтобы заработать денегъ на дворъ, онъ поступилъ въ Москв на заводъ, гд длали суррогатъ деревяннаго масла. Работалъ Петръ въ сара изъ барочныхъ досокъ, около раскаленныхъ горновъ и щелей со сквознымъ втромъ. Онъ простудился и у него сдлалась скоротечная чахотка. Похалъ въ столицу здоровый, полный силъ мужикъ, а вернулся хилый и слабый.
Сначала онъ черезъ силу работалъ, потомъ такъ ослабъ, что едва двигался и все сидлъ, бывало, неподвижно на заваленк, на яркомъ палящемъ лтнемъ солнц, уже не согрвающемъ больного. Потомъ не могъ выйти и на заваленку.
И вотъ, онъ умиралъ въ своей новой изб, въ маленькой комнатк-чулан, на постел изъ душистаго свжаго сна, передъ иконой Спасителя въ углу, передъ окномъ, въ которое видна была деревенская улица съ играющими ребятишками, съ купающимися въ пыли курами и поющими птухами, съ зелеными ивами, мелкіе листья которыхъ шевелилъ набгавшій втеръ.
Въ чистой блесоватой ситцевой рубах, прикрытый до пояса одяломъ изъ пестрыхъ лоскутковъ, блдный, худой, какъ скелетъ, съ блестящими прекрасными глазами, съ выраженіемъ глубокой предсмертной думы, тихо и одиноко онъ умиралъ.
Около него на скамейк стояла кружка съ молокомъ, лежали вареныя облупленныя яйца и кусокъ ситнаго…
Петръ былъ женатъ, имлъ одного ребенка — двочку. Его Татьяна — некрасивая, злая и трудолюбивая баба, совсмъ сбилась съ ногъ, какъ захворалъ мужъ. Она за мужика и косила и пахала, не отставая ни отъ кого въ работ. Все Дуленово дивилось на силу и выносливость Татьяны. Этотъ постоянный тяжелый трудъ, эта неукоснительная забота о хлб, положили на лицо бабы печать угрюмаго равнодушія и безпросвтнаго холода.
По отношенію къ больному мужу она выполняла все, что требовалось отъ заботливой и разумной жены. Она перебивала ему снникъ и подушки, чтобы мягче было лежать, мняла блье на вчно потномъ тл больного, варила ему свжія яйца, давала парное молоко и покупала на послдніе гроши ситный. Но никакой ласки, никакого добраго слова она не находила для Петра. Напротивъ, выбившись изъ силъ, она часто говорила:
‘Лежишь ты — ни живъ, ни мертвъ, и себ въ тягость, и другимъ. Помиралъ бы скоре, что-ли. По крайности я въ люди пойду — все легче, чмъ за мужика ломать.’
Петръ ничего не отвчалъ на эти жестокія слова и только на его блдномъ лиц еще больше сгущались зеленоватыя тни, еще бле длались безкровныя губы…
Стояла страдная пора. Татьяна только урывками заглядывала въ избу, двочка Петрова, Манька, чуть не ночевала на улиц. Опустла совсмъ деревня — вс были въ поляхъ и лугахъ на работ.
И лежалъ Петръ одинъ по цлымъ безконечнымъ часамъ.
— Скучно одному-то? спросилъ я какъ-то Савельева.
— Я не одинъ, баринъ, у меня есть другъ, который меня не оставляетъ, улыбнулся онъ, вскинувъ на меня свои подернутые масломъ глаза.
— Какой же это, Петръ, другъ? Гд онъ?
Петръ потянулся своей высохшей какъ палка рукой къ подушк, и вытащилъ изъ-подъ нея затасканную книжку въ голубомъ коленкоровомъ переплет.
— Вотъ лежу и читаю, говорилъ онъ, и веселе мн какъ будто, и какъ будто я не одинъ… Интересная книга, занимательная… Въ Москв на Сухаревк купилъ.
Я посмотрлъ книгу. Это былъ томикъ лирическихъ стихотвореній Пушкина.
— Не даромъ ему памятникъ поставили на Тверскомъ бульвар, продолжалъ Петръ.— Тутъ вотъ одна псня…
Больной съ трудомъ приподнялся на локоть и стали, перелистывать книгу, отыскивая понравившееся стихотвореніе. Глаза мужика такъ и горли, на щекахъ появились яркія красныя пятна отъ волненія. Тихимъ, глухимъ, прерываемымъ кашлемъ голосомъ, онъ прочелъ мн одну вещицу.
Когда онъ кончилъ читать, на глазахъ его были слезы.
— Меня бы давно скука зала, сказалъ Петръ,— кабы не эта книга. Только вотъ читать трудно становится: какъ пескомъ засыпаетъ, все какіе-то мураши сыплятся передъ глазами.
Больной заморгалъ часто-часто, какъ бы стараясь разбить вками этотъ надодный песокъ, мшающій читать…
Черезъ нсколько дней посл моего посщенія, Петръ умеръ. Его простой блый изъ еловаго тесу гробъ несли мужики на носилкахъ изъ неотесанныхъ жердочекъ. Впереди шелъ священникъ съ псаломщикомъ, а сзади выла Татьяна, таща за руку Маньку, и плелась вереница односельчанъ.
Поровнявшись съ воротами моей усадьбы, процессія остановилась. Я вышелъ къ гробу, далъ батюшк монету и онъ отслужилъ литію. Потомъ процессія снова заколыхалась по дорог и скрылась въ лсу…
Вдова Татьяна принесла мн голубую книжку со стихами Пушкина.
— Говорить ужъ не могъ, разсказывала она про Петра,— только мычалъ, да показывалъ рукой на барскій дворъ: молъ, барину отдай… Оно, знамо, кому больше въ деревн нужна она…
Мои дти зовутъ эту книжку ‘другомъ Петра’.