А. А. Ржевский
<Проза>
(Отрывки)
СОДЕРЖАНИЕ
СБЫТИЕ СНОВИДЕНИЯ
(Отрывки)
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДСТВИЯ МОЕГО СНОВИДЕНИЯ.
ПИСЬМО К НАБОРЩИКАМ ВТОРОЕ
(Отрывки)
ПРИМЕЧАНИЯ
Проза (отрывки), Ржевский Алексей Андреевич, Год: 1763
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Западов В. А. Русская литература XVIII века, 1770-1775. Хрестоматия
М., ‘Просвещение’, 1979.
Сбытие сновидения
Продолжение следствия моего сновидения. Письмо к наборщикам второе
О, чудес исполненное сновидение! о, удивления достойное мечтание! которое некогда водило меня в больницу прокаженных и заразило мою кровь острыми соками {Имеется в виду открывающее этот прозаический цикл Ржевского ‘Письмо к Г… X…’ (т. е. господину Хераскову), в котором содержится описание упоминаемого сиовпдения.}. Я думая тогда, что вместе со сном исчезла моя,зараза, но вижу, что сон прошел, а зараза осталася в моей крови. Верю теперь, верю вам, толкователи снов, верю, что вы справедливы, хотя прежде и смеивался, слыша, что незадолго перед лихорадкою пригреживается сия болезнь женщиной и целует во свои объятия приготовленного человека. Мне приснилося, что будто бы-я заразился острыми кровяными соками, ныне и чувствую действие заразы сея. Острые соки приходят ко мне во правую руку и делают некоторый род судороги в трех пальцах и до тех пор меня нестерпимо мучат, покуда я не возьму пера, омоченного в чернило, и не начну чего-нибудь писать, а пред сим пришли они прежнего остряе и мучили нестерпимо пальцы мои три дни, наконец, я вонзил в них уже вам, читатели, известное мое лекарство, то есть перо, омоченное в чернило. Да поможет мне сие врачество!
Постой! рука моя! что хочешь ты писать? Прими наперед наставление от рассудка. Писать элегии? Уже и так меня слабо-сердым называют. Писать эклоги? Признак нежного же сердца. Писать трагедии? Какую пользу они мне удобны принести! Писать нравоучения? О, тщетные труды! никто не слушает и учителей моих, а мои советы, может быть, и читать никто не будет. Писать сатиры? Сохрани господи и друзей моих от этого! Они не удобны более ни к чему, как только привесть в ненависть обществу сочинителя своего. Хотя читаны и будут, но пороки не истребятся. Подражатели у пас того сатирика есть, от ядовитых которого насмешек братья его в раскаянии о худых Своих делах удавились, а подражателей стыду и совести его братьев уже нигде нет {По-видимому, имеется в виду предание о греческом сатирике Гиппонаксе (VI в. до н. э.), двум скульпторам, изваявшим его карикатурный бюст, Гиппонакс ответил такой злой сатирой, что они повесились.}. Итак, любезные музы, если я достоин ваших даров, обогатите меня мыслями соплести достойную похвалу некоторым сего достойным мужам. Напитайте дух мой источниками Парнаса, дабы я мог вознести хвалою искусного судью, судью, которого ненавистники чужой славы клевещут грабительством. Вознести хвалою того петиметра, которого сатирики осмеивают несправедливо. Вознести хвалою того вестоносца, который поссорил меня с моей любезной. Вознести хвалою того славного оратора {В образе оратора Ржевский соединяет черты Ломоносова и Тредиаковского.}, который порочит одного из первых российских сочинителей {Сумарокова.} — и порочит единственно за то, что он ясно пишет, и к тому же чистым московским языком. И еще вознести хвалою мужа, достойного пирамид и обелисков, и мужа, достойного вечныя славы,— того подьячего, который не справедливостью своею, но быстротою разума и вдохновением бесовским о знании ябеднических крючков увез у меня с покосу сено и отнял у моего земледельца двух быков, но еще, допрашивая другого моего селянина, проломил палкою голову за то, что он в допросе говорил правду, а ему хотелось противного сему. Это сочинение больше общей пользы принесет, нежели другое: хвалимые с приятностью будут его читать, а меня почтут благосклонностью своею…
О музы! вдохните мне пермесский жар и напитайте меня Кастальскими водами, умножьте скудный мой талан да прославлю имена великих исполинов в концы земные, да возмутит глас мой моря и реки, да подвигнутся от внимания кремнистые горы, да возгорятся леса и дымом восколеблют небо, да возыграют рыбы во бездне морской, возрадуются звери во глубине дубрав и удивится просвирня моего прихода, которой я труд сей посвящаю.
Приими, о треблаженная! о честная! о сединами украшенная жена! приими сии тебя достойные труды. Кому приличнее посвятить во покровительство прославление сих великих героев? Прославляются великие имена, посвящается и труд великой жене. Равна ты тем героям, равны и герои сии тебе, но если ты не удостоишь своим приятием труда моего, да посвящаю его моему козлу,’который живет у меня в конюшне.
Но что чувствую в себе? Очищается кровь моя от заразы, отходят острые соки от пальцев, и больше не чувствую болезни. Слух мой внемлет, что уже часовой колокол бьет два раза по прошествии полуночи, и приходит чувствам моим приятное утомление, предшествующее сну. Оставляю мое перо, когда оставила меня болезнь мне подобных сочинителей — сочинителей, которые не от остроты разума и не от игры мыслей пишут, но от суетной охоты.
…Уже два часа за полночь, и мне очень спать хочется, однако подождите, мои герои, авось-либо для вашего удовольствия придет опять моя ко мне болезнь.
…Уже вам известно, г. наборщики, каким образом просвирня со мною поступила и то, что она удовольствована была по своей просьбе, и кем была удовольствована, и чрез что была удовольствована,— все вам известно {В предыдущем ‘письме’ говорилось о том, что просвирня, желая, чтобы труд автора был посвящен ей одной (а не ей и козлу), обратилась к судье, предварительно поднеся ‘подарок’ его жене. Судья вынес решение об удовлетворении ее прошения, а подьячий сочинил ‘сентенцию’, из которой следовало, что, ‘в силу крепостного устава’, посвящение принадлежит одной просвирне, если же и козел желает быть адресатом посвящения, то ему надлежит с автором ‘ведаться судом, где повелено’.}. О, боже мой! самое сие, что я сведал и сообщил вам о ее просьбе и суде, причиною стало ее несчастия. Судья, увидя мое письмо, писанное к вам, подумал, что я сведал это от ней самой, а я не только от нее не слыхал — и не видал ее года три, но судейский приворотник, который страж двора и тайностей судейских, рассказал блиннику, блинник — моему водовозу, водовоз — тому пьяному старику, который сказывает мне сказки по ночам. Старик сказал мне, а я сообщил вам, и сие дошло до меня тако, как все вести ходят по городам, но судья, привыкнув все дела по своему произволению решить, определил, что просвирня сама о всем рассказала, и никаких оправданий просвирниных не приемлет. Научил любимца своего подьячего, который был наставником ему в решении дела по просьбе просвирниной и который, как вам известно, гонитель моих земледельцев, чтобы он оклеветал просвирню, будто она печет изо пшеничной муки пироги, а продает их за крупичатые {Т. е. изготовленные из пшеничной муки высшего сорта особо тонкого помола.}, в чем свидетельствуется подьячим, и другим подьячим, и еще подьячим. Три свидетеля — не сумнителен донос. Взята просвирня на полицейскую съезжую {Полицейский участок и помещение для арестованных при участке.}. Допрашивана — запирается. Не вероятны ее оправдания, оставлена на съезжей до другого допроса, а как офицер уехал, то подьячий съезжего двора, будто сжаляся на просвирнину старость, из человеколюбия, давал ей наставление тако: ‘Ты, как видно, человек смирный и дел не знаешь, так я тебя научу. Хотя и не справедливо донесено на тебя, однако лучше повиниться, чтоб упрямством не рассердить его благородия. Этот офицер весьма не спокоен для тех, которые запираются, а когда повинишься ты, то больше тебе ничего не будет, как только возьмут с тебя подписку, чтобы впредь того не чинить’. Однако противу чаяния моего просвирня его не послушалась. Другое утро пришло, приехал офицер, повели жалости достойную старуху допрашивать в другой раз. Она от страха больше дрожала, нежели больной человек от лихорадки. Предстала оклеветанная лицу офицерскому. Офицер едва возвел правосудное око свое — видит пред собою дрожащую ответчицу и говорит первое слово: ‘Га! га! плутовка, самая дрожь доказывает твою винность’. Просвирня, будучи непричастна сему, не винится. Приходит доносчик и сверх свидетельства утверждает клятвою донос, а клянется совестью и честию подьяческою. ‘О великая клятва!’ — восклицает офицер, ибо батюшка его блаженной памяти до смерти был подьячим: так и в нем совесть и честь подьяческая, для того что произошел от крови подьяческой, а свидетельствует точность сего то, что матушка его лицом была дурна: так льзя ли не поверить клятве доносчиковой? ‘Винись, плутовка,— говорит офицер,— праведен донос, да ты и сверх того виновата, что при допросе не вежливо стоишь: должно стоять прямо, а ты сугорбясь стоишь’. Просвирня извинялась с великою покорностию тем, что она горбата от природы, но офицер, не поверя, велел десятскому {Служитель при полиции, выбранный от жителей.} толкнуть ее в горб. Она, ослабел от голоду, ибо вчерашний день есть ей не давали, упала от толчка. Офицер, видя это, закричал: ‘Винится! Однако тебя поклоны не избавят от наказания’. Просвирня, слыша то и испужавшись, ободрилась и, встав, говорила, что она не винится, а упала от толчка. ‘Так ты двоеречить стала и от слов своих отпираться? И сверх того поносить честь мою офицерскую: якобы я на тебя солгал? Однако скажешь правду’,— и примолвил преподлую подьяческую пословицу, которую он перенял у покойного батюшки своего: ‘Кнут не дьявол, а правду сыщет’. Положа, бедную просвирню кошками {Многохвостыми плетьми.} до тех пор секли, что она кричать перестала, и после посадили ее опять в тюрьму, и опять хочет сечь ее, и опять в тюрьму посадить, если она не повинится, а если повинится, то сошлет ее в розыскной приказ {Розыскной, или Сыскной приказ — созданное в Москве в 1730 г. учреждение, в ведении которого были все уголовные преступления против жизни и собственности, в 1763 г. преобразован в Розыскную экспедицию при Московской губернской канцелярии.}. Вот в каких обстоятельствах находится просвирня, и вот пример жизни несчастного человека…
Судья весьма недоволен, что я вынес его таинство, что он сам дела решить не умел, а научил его городской подьячий… Любимец его подьячий, будучи на меня сам сердит, поощрял моего неприятеля ко отмщению. Долго они советовали, каким образом отомстить мне, и наконец положили ехать подьячему в город опять и делать нападки и утеснения моим крестьянам. О беззаконие! зляся на меня, утеснять людей невинных, я теперь должен спешить ко защищению моих земледельцев и расстаться с любезною мне Москвою, к тому ж и петиметр с красавицею гонит меня отсюда…
1761—1763
Потомок старинного дворянского рода, восходящего к князьям Смоленским, Алексей Андреевич Ржевский значится в службе, как и многие его современники, рано, уже в 1749 г. Однако, в отличие от большинства из них, Ржевский не учился в государственных учебных заведениях и основные начатки образования, по-видимому, получил в домашних условиях. В 1761 г. он произведен в поручики Конной гвардии, а в следующем году был одним из активных участников переворота, возведшего на престол Екатерину II. Литературная деятельность Ржевского началась со скандала: опубликованная в февральском номере ‘Ежемесячных сочинений’ 1759 г. подборка стихов Ржевского была изъята по требованию влиятельных при дворе лиц и заменена другим материалом. В том же году Ржевский был сотрудником сумароковской ‘Трудолюбивой пчелы’. В 1760— 1763 гг. он — основной автор журналов Хераскова, деятельнейший член его поэтического кружка. В ‘Полезном увеселении’ и ‘Свободных часах’ Ржевский опубликовал около 250 стихотворений (басен, элегий, од, сонетов, идиллий, мадригалов и т. д.), статей, глав прозаического цикла, носящего условное название ‘Письма к наборщикам’. В этот цикл входят: ‘Письмо к г… X…’ (‘Полезное увеселение’, 1761, август), ‘Сбытие сновидения’ (1762, март), ‘Продолжение сбытия сновидения, сообщенного в марте месяце’ (июнь), ‘Следствие сбытия сновидения моего, напечатанного в прошлом годе в марте месяце, и еще продолжение в июне. Письмо к наборщикам первое’ (‘Свободные часы’, 1763, февраль), ‘Продолжение следствия моего сновидения. Письмо к наборщикам второе’ (апрель), ‘Письмо к наборщикам третье’ (май), ‘Письмо к наборщикам четвертое» (июнь), ‘Письмо к наборщикам пятое’ (июль), обещанного в последнем письме продолжения не последовало.
С 1764 г. литературная активность Ржевского снижается. Его обращение к драматургии у современников признания не получило, написанные им трагедии ‘Прелеста’ (1765, не найдена) и ‘Подложный Смердий’ (1769, опубликована в 1956 г.) на сцене не удержались. В 1771—1773 гг. Ржевский служил вице-директором Академии наук, а в течение полугода исполнял обязанности ее директора (т. е. президента), затем был президентом Медицинской коллегии, сенатором и т. д. В последние 35 лет жизни он лишь эпизодически выступал с отдельными стихотворениями.