Константин Васильевич Мочульский
Константин Васильевич Мочульский
Проза Бориса Пастернака
Проза Бориса Пастернака
Примечания
Примечания
———————————————————————
Проза Бориса Пастернака, Мочульский Константин Васильевич, Год: 1925
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Большинству читателей Борис Пастернак знаком, как поэт, автор сборников ‘Сестра моя жизнь’, ‘Темы и вариации’. Первые стихи его — напряженные, взволнованные и трудные казались каким то импрессионистическим хаосом. Его стремление к предельной сжатости и динамике воспринималось тогда, как косноязычие и бесформенность. Поэт не принадлежал ни к одной из признанных школ, не учился ни у неоклассиков, ни у футуристов. Свое единственное и неповторимое видение мира он не разбавлял никакими шаблонами, даже самыми почтенными. Он смело перестраивал синтаксис, ломал ритмы, нарушал поэтические правила, жертвовал ясностью речи и гармонией стиха, как только вся эта ‘установленная’ правда для него оказывалась ложью. Он предпочитал невнятно и нескладно бормотать о своем личном, чем в изящных словах и гладких стихах говорить об общем.
Недоумение, которым были встречены стихи Пастернака, в настоящее время рассеялось. Мы понимаем теперь глубокую серьезность и правдивость его творчества, внутреннюю его законность. Перед нами не сноб и не фигляр, а подлинный большой поэт. Едва ли его стихам суждена широкая популярность: его мир особый и недоступный, ни одна торная дорога не ведет к нему. Но Пастернак прочно занял свое место в русской поэзии и влияние его на молодежь — очень значительно. Менее известна его проза: он печатал ее мало и неохотно, вновь перерабатывал написанное, никогда не удовлетворяясь сделанным. В этом году издана небольшая книга его рассказов (Изд. ‘Круг’, Москва — Ленинград) — плод десятилетней упорной работы. Появлению ее в России предшествовали противоречивые отзывы и предсказания. Одни утверждали, что стихи его — только черная подготовительная работа, что его рассказы — лучшая современная проза. Другие говорили о них, как о ‘блестящей неудаче’. Как обычно, преувеличивали и те и другие. Рассказы, собранные автором, не произведут, конечно, революции в русской художественной прозе: повествовательная их сторона едва лишь намечена, это этюды с изумительно разработанными деталями и схематической композицией, этюды, позволяющие предчувствовать появление нового жанра, но еще незаконченные и не ожившие. После клокочущей бурности, беспорядочного, но могучего движения поэзии Пастернака, проза его кажется спокойной, почти неподвижной. Там бешеные, задыхающиеся ритмы, неистовое стремление образов, кружение обезумевших слов и звуков, здесь — замедленный темп, широкие и неторопливые описания, размышления и наблюдения. Речь проще и обычнее, резкие переходы, умолчания и ракурсы на нарушают ее связности. От пресловутого косноязычия осталось немного: свобода синтаксиса и насыщенная сжатость конструкций.
Словесный материал в стихах выявлен до конца, из нейтральной неощутимой массы он превращен в действующую силу, перестановка слов делает привычный оборот неузнаваемым, над каждой строфой читателю приходится произвести работу медленного усвоения. От неожиданных сопоставлений, от небывалых сочетаний оживают слова в их морфологической и смысловой сущности.
В прозе — процесс усвоения значительно облегчен, неожиданности тонко подготовлены, между поражающими наше воображение метафорами перекинуты мосты: сравнения возникают постепенно — и как бы ни были они смелы — воспринимаются нами, как очевидность.
Самое значительное в книге — повесть ‘Детство Люверс’ (1918 год): рассказ о медленном процессе ‘устроения души’ девочки Жени. Начинаясь с маленькой светлой точки, с ‘мохнатых медвежьих шкур, которых много было в доме’, круг сознания ширится с каждым днем, охватывает дом, и улицу, и реку, и то, что за рекой и у чего ‘нет названия и отчетливого цвета и точных очертаний’. Непонятное и страшное получает свое имя — ‘казенный завод’, ‘Мотовилиха’ — и успокоительно в нем застывает. ‘Первобытность’ языка Пастернака, его способность с первоначальной остротой и свежестью ощущать вещи и их названия, усиливает впечатление ‘девственности’ восприятия. Он обыкновенно выбирает события самые незначительные с ‘взрослой’ точки зрения и вскрывает их решающий смысл в жизни ребенка. Ничто не обобщено, не замкнуто в трех измерениях: предметы повернуты к ребенку одной своей стороной — все остальное погружено во мрак и тайну, за воротами начинается мир полный чудес, люди живут какой то своей непроницаемой жизнью, запоминаются их незначащие слова и случайные жесты. О ‘характере’, личности окружающих может быть только предчувствие. Пастернак с большим искусством дает нам масштаб детского сознания, относительную величину вещей и явлений, он перестраивает перспективу, меняет планы. Какую огромную роль в жизни Жени приобретает хромой незнакомец, которого она случайно видит из за забора. Он входит в ее сознание, как первое живое существо: круг расширяется необъятно, начинается юность. Она не любит его и не ненавидит, он является для нее тем ‘другим’, который возбуждает к жизни ее ‘я’.
‘Детство Люверс’ — не попытка психологической реконструкции, автор не объясняет и не умозаключает: он показывает ‘работу жизни’. ‘Жизнь посвящает очень немногих в то, что она делает с ними… И чтобы не было суков в душе, чтобы рост ее не застаивался, чтобы человек не замешивал своей тупости в устройство своей бессмертной сути, заведено много такого, что отвлекает его пошлое любопытство от жизни… Для этого заведены… все общие понятия во все предрассудки людей и самый яркий из них, самый развлекающий — психология’.
Задание Пастернака — ослепительно смелое: дать онтологию детской души, решительно отбросив все психологические погремушки.
Впервые: ‘Звено’, No 125 от 22 нюня 1925.
Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский, Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. — Томск: Водолей, 1999. — 415 с., 21 см.