Константин Васильевич Мочульский
Константин Васильевич Мочульский
Александр Блок. Стихотворения. Книга третья. (1907-1916). Петербург 1921.
Примечания
Примечания
———————————————————————
Лирика Блока, Мочульский Константин Васильевич, Год: 1922
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В третьем издании третьей книги стихов Блока опущен отдел переводов из Гейне: ‘Опять на родине’ и введено два новых отдела: ‘Ямбы’ и ‘Соловьиный сад’. В прежние циклы, имевшиеся во втором издании 1916, помещено значительное число новых, впервые печатаемых стихотворений. Они представляют материал огромной ценности, как художественной, так и автобиографической. Мы находим ряд произведений политически-гражданского характера, освещающих личность поэта со стороны, доселе для нас остававшейся скрытой, несколько остро-волнующих субъективных стихотворений, почти интимных признаний, группу набросков и эскизов к позднейшим поэмам и, наконец, серию любопытных вариантов к прославленным его строфам. Необыкновенная художественная взыскательность побудила автора исключить их из второго издания. Действительно, одни из них незакончены, несколько неуверенны по фактуре и технически не ‘крепки’, другие — слишком откровенны и, пожалуй, наивны, третьи — не могли увидеть свет по цензурным соображениям.
Новые стихи Блока соединяют одной непрерывной цепью этапы его творчества. Постепенное поэтическое развитие автора ‘Скифов’, процесс сложения идеологии и выработки стиля — проходит перед нами с полной отчетливостью. Общая концепция лирики Блока, созданная в критической литературе о нем, находит новые реальные подтверждения. Сложные пути, приведшие певца Прекрасной Дамы к ‘толстомордненькой Катьке’ в ‘Двенадцати’, о которых доныне более или менее остроумно гадали — теперь и видимы, и обозримы. ‘Органичность’ творчества Блока из сферы интуитивных утверждений переносится в область точного знания.
Ограничусь немногими примерами: обозрение всех новых стихов Блока требует специального исследования.
В стихотворении 1914 года появляется зловещая фигура ‘царя — народа’:
Он с далеких пустырей
В свете редких фонарей
Появляется.
Шея скручена платком,
Под дырявым козырьком
Улыбается.
Сравните по образности и ритму стихи в ‘Двенадцати’:
Он в шинелишке солдатской
С физьономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
Да покручивает…
Динамическая тема ветра — разрушения — революции, порождающая и идею, и словесное выражение, и ритмические вихри ‘Двенадцати’, уже звучат в стихотворении:
Дикий ветер
Стекла гнет,
Ставни с петель
Буйно рвет.
Но здесь она еще лепечет бессильно, элегически-заглушенно, где то в глубине идет работа превращения ее ‘напева’ в громы мировой революции. Но источник силы уже найден в этом ‘черном ветре’:
Как не бросить все на свете,
Не отчаяться во всем,
Если в гости ходит ветер,
Только дикий черный ветер,
Сотрясающий мой дом?
Из этого ‘отчаянья’ грянет лейтмотив ‘Двенадцати’:
Черный вечер,
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек,
Ветер, ветер —
На всем белом свете!
Концепция двенадцати красногвардейцев не поражает того, кто помнит стихи Блока о России. ‘Смертная тоска’, ощущение жизни, как смерти, и смерти — как торжества избавления, ‘влюбленность’ в смерть и пафос ‘буйной воли’, ‘мятежа’, как разрушения и перехода к небытию — вот истоки блоковского творчества. Все имеющее пределы и грани, все конечное и временное — ему ненавистно. Он строит своего бога в Вечности, как отрицание жалкого ‘живого мира’. Только преодолев ‘тяжелый сон’, ‘бред’, ‘похмелье’ и ‘туман’ жизни, можно познать божественную Радость, Прекрасную Даму — Марию. Принять жизнь, примириться — значит погубить душу. В непреклонном требовании ‘всего’ — религиозный пафос Блока:
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта — нет. Покоя — нет.
Вспомним то же исступленное устремление и неизбывную тревогу в поэме ‘На поле Куликовом’:
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
В стихотворении ‘Поэты’ эта ‘мятежность’ находит необыкновенно резкую формулировку:
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему — конституций.
Пускай я умру под забором как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала.
В падении, унижении и грехе, во ‘всемирном запое’ — незапятнанная белизна, ‘святость’ вьюги и образ Бога, просвечивающий сквозь снег. Идеологически и психологически ‘Двенадцать’ уже даны полностью. Только там вместо ‘всемирного запоя’ — ‘мировой пожар в крови’ и вместо голодных поэтов — нищие красногвардейцы. Но и там:
За вьюгой невидим…
Впереди — Исус Христос.
Концепция ‘Двенадцати’ выросла из основной стихии блоковского лиризма — стремления к самоуничтожению, абсолютного отрицания. Жизнь отрицается с бешенством, в исступлении страсти, как ‘ночной кошмар’, ‘тихое сумасшествие’, ‘дьявольский бал’. Поэтому из революции Блок сделал мощную лоэму крушения мира, почти эсхатологическую композицию. Он — певец Смерти, холодное дыхание которой проникает в его строфы, движет его ритмами, управляет его образами. Со всей силой художественной убедительности он утверждает равенство: жизнь — смерть, лишает земные предметы плотности и весомости, людей превращает в призраки, их поступки и страсти в ‘безумную, сонную и отвратительную мечту’. Поэт любит изображать себя мертвецом на шумном пиру жизни (Цикл ‘Пляски Смерти’):
Пои, пои свои творенья
Незримым ядом мертвеца,
Чтоб гневной зрелостью презренья
Людские отравлять сердца.
Тем же пафосом смерти насыщены циклы: ‘Жизнь моего приятеля’ жуткие песни о гибели души и ‘Черная кровь’ — еще более страшные стихи о злой земной страсти. ‘Страшные объятия’ — переход к смерти:
Гаснут свечи, глаза, слова… —
Ты мертва, наконец, мертва!
Знаю, выпил я кровь твою…
Я кладу тебя в гроб и пою…
Смертоносная сила страсти, запах тления на устах возлюбленной внушаются нам трагическими строками:
Последней страсти ярость,
В тебе величье есть,
Стучащаяся старость
И близкой смерти весть…
О, зрелой страсти ярость,
Тебя не перенесть.
Блистательный контраст к тютчевскому
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней!
Но у Блока трагична не только старческая страсть, всякая любовь носит в себе смерть, ибо:
Душе влюбленной невозможно
О сладкой смерти не мечтать.
Новые стихи Блока дают наряду с ценными вариантами старых тем, острую формулировку и неожиданную заостренность уже знакомых лирических мотивов, стихотворения политические открывают глубокие просветы в процессе его творчества. Среди набросков и опытов встречаются подлинные шедевры. Так например:
Вот он ветер,
Звенящий тоскою острожной,
Над бескрайнею топью
Огонь невозможный,
Распростершийся призрак
Ветлы придорожной…
Вот, что ты мне сулила:
Могила.
Впервые: ‘Последние новости’ от 12 марта 1922.
Общая концепция лирики Блока. созданная в критической литературе о нем… — незадолго до настоящей статьи в газете ‘Последние новости’ от 22 февраля 1922 г. был опубликован отклик Мочульского ‘Новое о Блоке’ на сборник ‘Об Александре Блоке’ (Пг.: Карточный домик, 1921), где были опубликованы статьи Н. Анциферова, В. Жирмунского, Вл. Пяста, А. Слонимского, Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума и др.
Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский, Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. — Томск: Водолей, 1999. — 415 с., 21 см.