Проза, Анненков Николай Епафродитович, Год: 1826 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 75 минут(ы)

СОЧИНЕНІЯ НИКОЛАЯ АННЕНКОВА, ВЪ СТИХАХЪ И ВЪ ПРОЗ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи Императорскаго Воспитательнаго Дома, 1827 года.

ПРОЗА.

Сирота.

Супруги Благославины были осыпаны завиднйшими дарами судьбы. Благославинъ плнялъ мужественнымъ видомъ и живостію характра, Благословила томною красотой и чувствительностью, оба имли природный умъ, развитый образованіемъ и, что къ несчастій’ бываетъ рдко, умъ соединенный съ добрымъ сердцемъ. Супруги, надленные богатствомъ, утопали въ веселостяхъ свта. Мужъ любилъ страстно большія общества, жена, блистая молодостію, такъ же находила въ нихъ удовольствіе: ей пріятно было видть радость и торжество-человка, предмета ея любви и гордости, можетъ быть, ей столь же пріятно было не видать соперницъ себ красотою и любезностію.— Мудрено ль, что она съ охотою жертвовала шумной жизни врожденною наклонностью къ уединенію.

Одиннадцать лтъ Евгенія вкушала возможное блаженство брачнаго союза, наконецъ судьба, утомленная благодяніями, вознаградила себя слишкомъ дорогой платою: Евгенія лишилась супруга. Думали, что горестное ея отчаяніе будетъ имть пагубныя слдствія, но, къ счастію, она была нжная мать. Осми-лтній Теодоръ требовалъ ея попеченій и заставлялъ ее находить прелесть въ жизни.

Прежнее жилище Евгеніи питало горесть. Напрасно старались удалить отъ глазъ ея вс вещи, напоминавшія супруга. Взглядывала ли она на каминъ — тотчасъ вспоминала, какъ онъ сидлъ передъ нимъ, обвивъ рукою станъ ея, подходила ли къ дивану, тотчасъ воспоминала, какъ она покоилась на немъ, склоня голову на плечо супруга. Родственники, видя ея изнеможеніе, посовтовали ей перехать въ деревню, и она съ восторгомъ исполнила совтъ ихъ, ибо тамъ была могила ея супруга.

Продолжительныя уединенныя прогулки и свжесть воздуха незараженнаго городскими испареніями, имли благодтельное вліяніе на разслабленное тло ея, веселость Теодора, его остроуміе, доброта и прекрасныя черты лица, въ которыхъ мать угадывала будущее сходство съ отцомъ, излечили ея душу, удрученную горестію.

Нельзя было не радоваться, глядя на Теодора. Крестьяне, желая изобразить красоту и милую привтливость маленькаго барина, говорили въ восторг: онъ сущій Ангельчикъ: когда Теодоръ гулялъ по деревн, вс мальчики и двочки бжали къ нему навстрчу: онъ каждаго зналъ по имяни, умлъ каждому сказать ласковое слово, часто раздавалъ лакомства и другіе маловажные подарки.

Однажды Теодоръ, отошедъ съ старичкомъ Аббатомъ отъ деревни дале обыкновеннаго, былъ пораженъ удивительной встрчею: мальчикъ, по видимому его ровесникъ, въ изодранномъ рубищ, съ унылымъ блднымъ лицемъ, шелъ вслдъ за телжкою, наполненною кирпичами и запряженною большею дворовою собакою.

‘Какъ тебя зовутъ?’ спросилъ Теодоръ, подбжавъ къ мальчику.

— Зовутъ меня, баринъ, Иваномъ.

‘Зачмъ везешь ты кирпичи?’

— Какъ зачмъ?— за то меня кормятъ, одваютъ и обуваютъ.

‘Вдь ты нищенькій?’ сказалъ Теодоръ жалобнымъ голосомъ.

— Нтъ, баринъ! какой я нищій? глупые ребята по-пустому зовутъ меня нищимъ, я одежу не выплакалъ подъ оконьемъ, а заработалъ, да и мъ тоже трудовой кусокъ, какъ вс добрые люди.

‘Есть ли у тебя отецъ и мать?‘

— Кабы да они живы были, не натерплся бъ я такой нужды!— Сирота за плакалъ, но скоро, какъ будто опомнясь, отеръ слезы и продолжалъ.

— Матушка меня покинула по другому годочку, а батюшки не стало объ прошлой весн.

‘Что же съ нимъ сдлалось?’

— Сказываютъ, потонулъ. Поутру онъ помолился Богу, запрегъ лошадку, наказалъ мн ждать себя по вечеру и похалъ черезъ рку на кирпичный заводъ: ледъ былъ тонехонекъ — невзначай подломился. Нчего бъ мн было сть, коли бъ не мой Азоръ и не моя телжка: батюшка передъ смертью сдлалъ ее мн для потхи, анъ вотъ она пригодилась и на дло.—

Теодоръ повелъ мальчика съ собою, общая подарить грушъ и яблокъ. Онъ сдлалъ для него еще боле: онъ представилъ сироту своей матери. Благославина была тронута до глубины сердца, видя безпріютнаго десяти — лтняго ребенка, тихаго нравомъ, благороднаго душею, видя, съ какою ласкою онъ обходится съ Азоромъ, единственнымъ своимъ другомъ и подпорою. Благославина ршилась печься о благополучіи несчастнаго Вани, и просила Священника, что бы онъ, взявъ его къ себ, училъ грамот.

Каждое воскресенье Священникъ съ дтьми своими и съ Ванею приходилъ на цлой день къ доброй госпож. Никто охотне Вани не забавлялъ Теодора, никто усердне Вани не услуживалъ Евгеніи. За недлю до Пасхи, Теодоръ показалъ ему нарядный кафтанъ и спросилъ, нравится ли ему?

— Я отъ роду не видывалъ такого наряднаго кафтана — отвчалъ Ваня.

‘ Возьми жъ его себ. Маменька приказала, чтобъ на великой день ты нарядился въ этотъ кафтанъ.’

Ваня пошелъ къ Благославиной и поклонился ей въ поясъ.

‘ За что благодаришь ты меня? ‘ спросила она.

— Сударыня, много радостей вы и едоръ Алексевичъ для меня длаете, а я не могу никакой для васъ сдлать.—

‘Нтъ, Ваня! и ты можешь насъ радовать: люби насъ, какъ мы тебя любимъ, будь добръ, и учись прилжно.‘

Ваня не могъ уже любить ихъ боле, онъ не могъ уже быть боле добрымъ: ему оставалось одно средство показать свою признательность — учиться прилжне.

На Свтлое Воскресенье Благославина похристосовалась съ Ванею, и удивилась, увидя распухшіе, покраснвшіе глаза его.

‘Не знаю, что съ нимъ сдлалось, сказалъ Священникъ: день и ночь сидитъ за книгою.‘

Благославина улыбнулась и, поцловавъ Ваню, сказала: ‘я говорила, что ты обрадуешь насъ прилжаніемъ, но не говорила, что бы ты изъ рукъ не выпускалъ книги: посуди самъ, можемъ ли мы радоваться, когда будешь слпымъ.’

Уже горесть стовавшей о супруг, начинала исчезать, уже въ тихихъ деревенскихъ бесдахъ, Благославина принимала участіе въ общей веселости, уже она съ восторгомъ мечтала о будущемъ блестящемъ жребіи Теодора: — несчастная! неожиданный, жестокій ударъ судьбы снова повергъ ее въ бездну стованія и отчаянія: Теодоръ посл кратко-временной болзни скончался. Тиха была смерть невиннаго отрока,— ужасно было изступленіе жалостной матери, но оно продолжалось недолго и уступило мсто мрачному равнодушію. Слезы были благодтельны для Евгеніи, но он рдко орошали глаза ея. Отчаянная безпрестанно блуждала, казалось, она искала, гд бы успокоиться, и везд находила одно мученіе, однако жъ часто она по нскольку часовъ сряду проводила, сидя на могил обожаемаго сына.

Пробудясь съ первыми лучами солнца, она пошла совершить утреннюю молитву надъ прахомъ супруга и Теодора: вступя въ жилище смерти, у могилы послдняго она увидла печальнаго Ваню: онъ стоялъ на колняхъ и, поднявъ глаза къ небу, молился. Благославина заплакала въ умиленіи. ‘Добрый Ваня, произнесла она, и ты молишься на могил моего Теодора.‘

— Ахъ, сударыня! онъ былъ мой благодтелъ — отвчалъ Ваня съ глубокимъ вздохомъ.

Сердцу матери отрадно было стованіе благодарнаго сироты о ея любимомъ сын, ей утшительно было говорить 6 невозвратной потер тому, который бы умлъ оцнить оную.— Благославина, желая вознаградить Ваню за привязанность къ Теодору, взяла его къ себ въ домъ и была ему вмсто матери. Скоро онъ сдлался для нея необходимымъ: Ваня провожалъ Благославину въ уединенныхъ прогулкахъ, читалъ ей печальныя повсти, согласовавшіяся съ душевнымъ ея состояніемъ, и вмст съ нею молился на гроб Теодоровомъ. Присутствіе Бани было благодтельно для несчастной матери: ея отчаяніе превратилось въ грустную задумчивость. Благославина, любя Ваню часъ отъ часу боле и находя отраду въ попеченіи о благополучіи его, желала обезпечить ему состояніе, открыть путь къ занятію почетнаго мста, и — счастливаго сироту ожидала безнужная и пріятная жизнь, но не сбылись надежды его, остались тщетными старанія благотворительницы.

Ваня, вступая въ домъ Благославиной, не могъ разстаться съ своимъ Азоромъ: каждый день, благодарный сирота ласкалъ его, кормилъ лакомой пищею, однимъ словомъ — заботился о немъ боле, нежели о себ. Когда кто-нибудь изъ дворовыхъ хотлъ Азора ударить, Баня говорилъ: ‘лучше ударь меня: много терплъ Азоръ, надо и мн потерпть для него.’

Наступили знойные лтніе мсяцы: земля трескалась отъ жара, солнечные лучи попалили нивы и изсушили многія деревья. Баня пришелъ поутру къ чаю съ унылымъ лицемъ, и Благославина, замтя его печаль, спросила о причин оной.

‘ Ахъ, сударыня,— отвчалъ Ваня, бдняжка Азоръ очень боленъ. Сего-дня я началъ ласкать его, но онъ не обрадовался мн и даже не пошевелился съ мста. Когда я поднялъ его, онъ потащился и спрятался въ нору свою. ‘

Благославина, жаля о больномъ Азор, пошла съ Ванею посмотрть его, но Азора уже не было на прежнемъ мст. Напрасно Ваня кликалъ врнаго, послушнаго друга своего: онъ не бжалъ на призывный голосъ. Благославина и Ваня, дивясь отсутствію Азора, который обыкновенно лежалъ у норы своей, уже возвращались домой. Вдругъ онъ бжитъ съ опненнымь ртомъ прямо на никъ и бросается на Благославину. ‘Азоръ, Азоръ! что ты длаешь? это наша благодтельница!‘ вскрикиваетъ испуганный Ваня и крпко обхватываетъ руками бшеную собаку. Люди прибгаютъ на крикъ,— но уже поздно: ядовитые зубы уже впились въ тло несчастнаго. Азора убиваютъ, Благославина спасена, но Ваня…. онъ еще не знаетъ своей гибели и благодаритъ Бога, что ему удалось избавить отъ укушенія благодтельницу.

Послали въ городъ за докторомъ, онъ пріхалъ, выжегъ рану и далъ надежду на выздоровленіе. Въ сосдней деревн жидъ крестьянинъ, славившійся врными средствами лечить укушенныхъ бшеными зврьми, но докторъ смялся симъ слухамъ и сказалъ, что если Медицина не поможетъ, то странно ожидать исцленія отъ невжества простаго крестьянина.

Цлый день Баня казался здоровымъ, ввечеру уснулъ покойно, но къ утру съ нимъ сдлался припадокъ бшенства — припадокъ, который разъ увидя, человкъ, если онъ не извергъ, молитъ Бога не видать боле. Глаза страдальца помутились, наполнились кровью, засверкали и, казалось, хотли выскочить, прекрасные волосы его, прежде мягкіе подобно шелку, стали дыбомъ, какъ самая жесткая щетина, Ваню принуждены были держать, ибо онъ на всхъ кидался и, скрежеща зубами, жаждалъ вонзить ихъ въ тло своего ближняго.

Разслабвъ отъ чрезвычайнаго напряженія силъ, несчастный пришелъ въ усыпленіе. Мало по-малу онъ опамятовался, открылъ глаза, увидлъ плачущую Благославину, и слезы полились ркою по щекамъ его.

‘Ахъ, Азоръ! произнесъ Ваня, что ты хотлъ сдлать? укусить мою и свою благодтельницу! Бдный Азоръ! тебя убили…. Сударыня, продолжалъ онъ, о чемъ выплачете? я скоро умру, но какъ быть! Богу такъ угодно. Священникъ всегда говорилъ мн, что кто не длалъ въ жизни зла, тому, нчего бояться смерти, но должно еще радоваться ей, а я кажется никого не обидлъ. Жаль мн разстаться съ вами, но за то на небесахъ я соединюсь съ едоромъ Алексевичемъ.‘

Трогательна была вра и безмятежность умирающаго, но еще трогательнй было видть, какъ, стоя на краю гроба, онъ обольщалъ себя надеждою выздоровленія и старался утшать ею благодтельницу свою.

Ясныя минуты были непродолжительны: страдалецъ снова почувствовалъ приближеніе припадка. ‘Оставьте меня, сказалъ онъ Благославиной, со мною опять что-то длается: въ безпамятств я не узнаю васъ и — страшно помыслить! можетъ быть, укушу мою благодтельницу.‘

Жилы страдальца напряглись, вки пришли въ судорожное движеніе, глаза побагровли и опять ужасно выкатились волоса опять поднялись на голов, и докторъ объявилъ, что отчаевается въ его спасеніи! злодй не хотлъ прежде признаться въ безсиліи своей науки и былъ причиною смерти несчастнаго Вани. Поскакали въ сосднюю деревню за крестьяниномъ, но тотъ уже засталъ его при послднемъ издыханіи. ‘Ахъ, матушка! сказалъ честный старикъ, Благославиной зачмъ твоя милость не прислала за мною поране? Жаль мн барина, онъ, правду молвить, былъ предоброй’.Многіе плакали на гроб сироты, достойнаго лучшей участи, если бы счастіе міра не было обыкновеннымъ удломъ недостойныхъ, но боле всхъ плакала Евгенія, уже пріученная къ слезамъ потерею супруга и единственнаго сына.

2.
Карты.
Повсть.

Молодой Ипполитовъ имлъ лице прекрасное, воображеніе пламенное, характеръ благородный, но слишкомъ слабый, чтобъ не заразиться худымъ примромъ. Ипполитовъ, лишенный родителей въ младенчеств, по производств въ Корнеты сдлался независимымъ обладателемъ богатаго наслдства, и могъ бы блистать въ лучшемъ кругу, но, едва зная его по слуху, не желалъ въ немъ нравиться. Кругъ знакомства Ипполитова состоялъ изъ нсколькихъ товарищей — по большой части развратныхъ. Пылкій юноша слдовалъ обольстительнымъ совтамъ и имлъ средства предаваться порочнымъ удовольствіямъ: угощалъ мнимыхъ друзей пирами, и пнистое вино лилось ркою.

Дорого стоили забавы, но не разорили бы Ипполитова, если бъ игра не сдлалась главнйшею его страстью. Онъ съ утра до поздней ночи сидлъ за картами, полуодтый, въ неопрятномъ вид, и полновсный кошелекъ его длался часъ отъ часу легче.

Не стало у него денегъ — не стадо и охотниковъ играть съ нимъ. Ипподитовъ началъ разсуждать о поправк своихъ обстоятельствъ — и нужда, лучшій наставникъ, показала къ тому способъ: онъ ршился жениться на приданомъ. Старался нравиться богатыми невстамъ, не щадилъ скудныхъ остатковъ своего имущества, чтобъ самому казаться богатымъ, и наконецъ достигнулъ желанной цли.

У владтельницы обширныхъ помстій, Нжиной, была дочь — непріятной наружности, подверженная частымъ недугамъ, но Ангелъ душею кроткою и чувствительною. Ипполитовъ не усомнился принести несчастную въ жертву своему благополучію. Казался влюбленнымъ, не смлъ хвалить красоту Маріи, но превозносилъ душу ея: легковрная не подозрвала обмана и любила съ нжностію прекраснаго Корнета.

Бракъ совершился. Коварный скоро позабылъ о безобразной супруг, расточалъ ея имніе, и снова предался картамъ. Слезы текли изъ глазъ Маріиныхъ, но ни одинъ упрекъ не вырвался изъ устъ ея: удрученная душевными и тлесными скорбями, она не заботилась уже о земномъ, и возносилась духомъ къ небесному: Ея кротость и изнеможеніе тронули сердце легкомысленнаго: онъ оставилъ порочную жизнь, перехалъ въ деревню и попечительною привязанностію къ супруг желалъ загладить преступленіе. Марія сдлалась матерью, но чтобъ оставить сиротою дочь свою. Кончаясь, она молила его печься о благополучіи новорожденной, — послднимъ словомъ ея было: ‘не играй!’ и Ипполитовъ съ жаромъ клялся выполнить волю умирающей.

Софія имла красоту отца и душу матери — слишкомъ чувствительную, чтобъ наслаждаться счастіемъ въ мір. Знакомые, любуясь лазурью томныхъ глазъ и лилеями нжныхъ кудрей, называли ее красавицей, подданные, славя благотворительность сострадательной, называли ее доброю барышней. Софія, всегда тихая, задумчивая, любила уединеніе, и слезы часто орошали ея рсницы о ничто не омрачало яснаго утра чувствительной, но она, еще не зная собственныхъ горестей, уже крушилась о горестяхъ ближнихъ.

Въ деревенской тишин расцвтала Софія. Сестра Ипполитова, не имя дтей, была для нее вмсто матери. Отецъ — скупой вразсужденіи себя — не щадилъ издержекъ для образованія дочери. Любя природу, она любила и Изящныя Искуства, читала Гескера — и умла имъ восхищаться, извлекала изъ клавишей звуки Моцартовы, и чувствовала ихъ гармонію, еще не видала произведеній кисти чудесныхъ геніевъ, но замняла картинами Природы картины плнительнаго Корреджіо.

Ипполитовъ, желая составить счастіе дочери, переселился въ Петербургъ, гд надялся найти выгоднаго жениха для ней, началъ жить роскошно, но съ расчетомъ, старался сдлать большое знакомство, и радовался, когда могъ доставить ей удовольствіе. Софія не любила городскаго шума, скучала на балахъ и въ блестящихъ обществахъ, но отдыхала, восхищаясь произведеніями изящнаго. Въ Эрмитаж съ жадностію разсматривала картины и бросала блуждающій взоръ на драгоцнные камни, въ Театр плнялась музыкою Оперы, ощущала очаровательную томность, когда представляли Драму — и не обращала вниманія на публику, не занималась уборомъ постительницъ перваго яруса.

Въ числ новыхъ знакомыхъ Ипполитова былъ Графъ Мишуринской, недавно пріхавшій въ столицу. Мишуринской казался богатымъ, имлъ острый, образованный умъ и былъ прекрасный мущина, но подъ привлекательною наружностью скрывалъ отвратительную душу. Онъ началъ здишь въ домъ Ипполитова, увидлъ Софію, узналъ привязанность къ ней отца, и показывалъ, что ищетъ руки ея: своимъ пріятнымъ обхожденіемъ скоро понравился отцу и тетк, которые уже ласкались надеждою увидть Софію счастливою супругою. Софія, еще не видавъ существа, къ кому бы могла почувствовать любовь, имла уже о ней темное понятіе: съ волненіемъ въ груди читала Новую Элоизу, съ пламенемъ на щекахъ пожирала взоромъ прелестныя Формы Аполлона Бельведерскаго. Неопытное сердце забилось для хитраго обольстителя, который не могъ жениться, ибо уже имлъ жену, хотя и не жилъ съ нею.

Мишуринской пригласилъ Ипполитова на обдъ. Ипполитовъ видлъ въ комнатахъ великолпіе, за столомъ удивительную роскошь. Пообдали. Гости вздумали сыграть въ вистъ. Ипполитову предложили карту, онъ отозвался, что не играетъ. ‘По маленькой, сказалъ хозяинъ, господа играютъ для удовольствія,— отъ васъ зависитъ опредлить цну роберта.’ Ипполитовъ соблазнился, слъ играть — и выигралъ.

Онъ познакомился у Мишуринскаго съ Барономъ Зёйхе, Мишуринской предложилъ Ипполитову постить новаго знакомаго: предложеніе было принято. Они застали Барона съ зонтикомъ и очками на глазахъ. Зёйхе жаловался на глазную боль и слабость зрнія, весьма благодарилъ гостей, что навстили его, и сказалъ, тихо умираетъ со скуки, не смя выходить на воздухъ. Посидли, поговорили, разговоръ мало по-малу потерялъ живость, хозяинъ, отъ нчего длать, придумалъ сыграть въ бостонъ. Ипполитовъ сдъ играть, игра уже была нсколько значительна — и онъ проигралъ, но Мишуринской проигралъ еще боле, показывалъ неравнодушіе и досадовалъ. ‘Графъ, не хочешь ли отыгрываться? ‘ сказалъ Зёйхе.

— Нтъ! тяжело отыграть такой проигрышъ.—

‘Почему же? мечи банкъ: мн пришла охота понтировать.’

— Нтъ, я не стану метать. Хорошо метать съ товарищемъ, чтобъ было съ кмъ перемниться: иначе проиграешь все на свт.—

Ипполитовъ бывъ въ проигрыш, всегда слыхалъ, что метать очень выгодно: подумалъ, и предложилъ Мишуринскому метать пополамъ, съ твердымъ намреніемъ забастовать, какъ скоро отыграется. Напрасная надежда! страждущій глазами очень удачно отгадывалъ соника и удивлялся своему счастію, Мишуринской бранилъ свое несчастіе, рвалъ карты и упрекалъ Ипполитова въ томъ, что отъ него зашелъ въ большой проигрышъ.

Не много протекло времени, но много денегъ проигралъ Ипполитовъ, много надавалъ векселей и Барону и Мишуринскому, съ которымъ уже обходился по-пріятельски, ибо Графъ всегда, съ охотою платилъ за него. Софія сперва не знала къ чему приписать ночныя отсутствія родителя, его задумчивость и тяжелые вздохи. Онъ оказывалъ ей прежнюю горячность, но уже не доставлялъ прежнихъ удовольствій. Она томилась ужасною неизвстностію, сидла, одна въ своей комнат, плакала, молилась и цлыя ночи проводила, ожидая возвращенія отца. Когда онъ приходилъ, принуждала себя казаться веселою, старалась извдать его тайну и пролить утшеніе въ страждущее сердце. Но Ипполитовъ былъ безмолвенъ и мраченъ: Принужденная улыбка еще боле показывала его страданія. Онъ безпрестанно проигрывалъ, и все еще надялся отыграться, мучился дутою, и таилъ свои мученія, боясь огорчить дочь, которой спокойствіе цнилъ дороже собственнаго. Бдная Софія! она не знала, сколько терплъ отецъ отъ ея нжныхъ просьбъ и утшеній.

Однажды Ипполитовъ проигралъ чрезвычайно много, и къ большему терзанію, началъ подозрвать неосторожнаго Зёйхе, который думалъ, что Ипполитовъ, разгорячась, ничего не замтитъ. Обыгранный, возвращаясь домой, предавался мучительнымъ размышленіямъ. Проиграть отъ несчастія — было еще простительно въ глазахъ его, онъ могъ выиграть и тмъ способствовать благополучію дочери: но проиграть наврную — не значило ли подарить ея имніе гнусному обманщику? Нсколько разъ подходилъ Ипполитовъ къ своему жилищу и опять возвращался — не зная, что отвчать на вопросы дочери. Наконецъ превозмогъ себя. Надясь избжать ея встрчи, пробирался тихо въ свою комнату, вошелъ — и сдлался недвижимъ отъ удивленія. Софія стояла на колняхъ передъ образомъ, лице орошалось слезами, нона устахъ блистала улыбка умиленія: чистыя уста произносили молитву за виновника ея жизни: она просила Всевышняго, чтобъ отвратить его отъ картъ. Тяжелый вздохъ вырвался изъ груди Ипполитова. Софія бросилась къ нему на шею: онъ почувствовалъ на блдномъ лиц слезы дочери — и слезы полились изъ помутившихся глазъ его.

На другой день пріхалъ Мишуринскій. У Софіи были глаза заплаканы, но видъ ея выражалъ спокойствіе. Ипполитовъ все открылъ ей и общался не играть боле, онъ и самъ чувствовалъ облегченіе, ему казалось, какъ будто онъ сдлалъ что-то доброе. Мишуринской не могъ не замтить разстройства, въ которомъ находилось все семейство, но извергъ не зналъ состраданія. Оставшись наедин съ Ипполитовымъ, Графъ изъявилъ свое сожалніе о вчерашнемъ его проигрыш. ‘Поврьте, прибавилъ онъ, я лучше желалъ бы самъ проиграть. Какъ бы мн хотлось, что бы вы отыгрались!’

— Я уже не имю надежды отыграться.—

‘Отъ чего же не имть надежды?’

— Я много проигралъ и хочу не играть боле!—

‘ Я тоже намренъ сдлать, подхватилъ Мишуринской, но знаете, что мн пришло въ голову: я подозрваю Зёйхе — не наврную ли онъ насъ обыгрываетъ? можетъ быть, у него плутовскія карты. Мн хочется еще попробовать счастіе у себя дома.’

Ипполитовъ не устоялъ противъ искушенія, и потомъ уже не въ силахъ былъ остановить своего стремленія къ гибели. Великолпныя комнаты его опустли: не стало картинъ, вазъ, бронзы, не стало и богатаго Англійскаго Флигеля — послдняго утшенія Софіи. Ипполитовъ, лишаясь имнія, лишился другаго сокровища для него важнйшаго: нжная дочь, страдая духомъ, истощала жизненныя свои силы и разстроивала здоровье. Чмъ ужасне были слдствія игры, тмъ Ипполитовъ боле къ ней влекся, и не прежде оставилъ ее, какъ уже не хотли играть съ нимъ.

Несчастный сдлался неспособнымъ ни о чемъ мыслить, ничего предпринимать, и вврилъ сестр разстроенныя дла свои. Ока Протестовала на недйствительность братниныхъ обязательствъ: качалась тяжба, но скоро противники заключили мировую, и у Ипполитова осталась маленькая деревенька, гд покоился прахъ Маріи.

Отчаянное семейство оставило столицу, но не избгло ужасной участи, ему предназначенной, Софія, уже потерявшая здоровье, не перенесла извстія о коварств Мишуринскаго, котораго любила и почитала женихомъ своимъ: умя утшать другихъ въ несчастіи, она не умла быть равнодушною къ собственному и впала въ чахотку. Ипполитовъ долженъ былъ считать себя тому причиною, и помшательство омрачило разумъ его. когда несчастный отецъ приходилъ въ память, то прижималъ къ палящей груди своей хладную грудь дочери и кропилъ горячими слезами оледенлыя щеки ея.

Смертію прекратились мученія страдальца: скромный памятникъ воздвигся близъ великолпнаго мавзолея Маріи. Софія почитала священною обязанностію каждое утро приходишь молиться на могил родителя и усыпать ее цвтами. Недолго утреннее солнце освщало свжіе цвты на зеленомъ дерн: ранніе лучи упали на другую свжую могилу близъ гробницы Маріиной.

3.
Предметы для Баллады.

Въ маленькомъ городк близъ Страсбурга жили два богатые купца: Рихте и Лёгро. Первый имлъ сына, а послдній — дочь, и, къ ея несчастію, красавицу. Родители, условясь соединить дтей своихъ, когда они еще были младенцами, радовались при наступленіи желаннаго брака. Они уже поздравляли себя съ милыми внучатами и, не воображая никакихъ препятствій къ выполненію условія, заботились о заготовленіи нужныхъ бумагъ и приданаго.

Въ дом у Лёгро нанималъ квартиру молодой Адвокатъ, по имени Альфонсъ. Онъ имлъ доброе сердце и чрезвычайно пылкое, мечтательное воображеніе, но былъ неловокъ, молчаливъ до странности и безобразенъ не только лицемъ, ко и станомъ. Альфонсъ, видаясь часто съ хозяйскою дочерью, Аделіею, и влюбясь въ нее страстно, съ ужасомъ видлъ холодность къ себ надменной красавицы. На канун роковаго дня онъ упалъ передъ нею на колни, описывалъ пламенную любовь свою, клялся въ вчной врности, умолялъ о взаимности, требовалъ оной и окончилъ угрозою — на все ршишься для достиженія цли. Адель отвчала ему язвительною насмшкою и, разсказавъ происшедшее отцу своему, жаловалась на докучливость влюбленнаго Адвоката, которому тогда же было объявлено, чтобы позаботился пріискать себ новую квартиру.

Но Альфонсъ думалъ не о пріисканіи квартиры, а о средствахъ сдлаться мужемъ любимой двушки, или по крайней мр насладиться мщеніемъ, и увидвъ невозможность перваго, не замедлилъ ршиться на послднее. Цлую ночь онъ провелъ въ бореніи съ совстью и приготовленіи къ убійству.

На другой день Альфонсъ, войдя въ церковь въ слдъ за женихомъ и невстою, сталъ за ними и казался совершенно помшаннымъ. Когда Пасторъ провозгласилъ въ третій разъ: ‘Фридерихъ-Іоганъ Рихте внчается на Аделаид-Клар-Елизабет Лёгро: не находитъ ли кто препятствій къ совершенію сего брака? Альфонсъ закричалъ въ изступленіи: я нахожу препятствіе, и выхватя изъ-подъ полы двуствольный пистолетъ, застрлилъ жениха и невсту. Убійцу хотли схватить, но онъ показалъ другой пистолетъ и сквозь испуганную толпу вышелъ изъ Церкви.

Альфонсъ, убжавъ изъ отечества, около тридцати лтъ скитался въ иностранныхъ государствахъ, и наконецъ съ скудными средствами къ существованію возвратился на прежнее жительство, когда уже не было на свт ни Лёгро, ни Рихте и когда убійство уже давно изгладилось у всхъ изъ памяти. Мучась угрызеніями совстію, онъ посвятилъ остатокъ жизни благотвореніямъ и набожности, и каждой день приходилъ молиться въ ту самую церковь, гд совершилъ преступленіе.

Однажды, въ прекрасный лтній вечеръ, у томясь продолжительною прогулкою, Альфонсъ пришелъ на обыкновенную молитву и, свъ на подножіе каедры, погрузился въ печальныя размышленія. Церковный сторожъ, предполагая, что онъ уже вышелъ, погасилъ огонь и заперъ вс двери. Когда Альфонсъ пришелъ въ себя, то увидлъ невозможность выдти изъ церкви и ршился провести тамъ ночь. Онъ легъ на скамью и начиналъ уже засыпать, когда странный звукъ привлекъ его вниманіе. Альфонсъ при яркомъ сіяніи луны увидлъ, какъ приподнялся большой камень надъ склепомъ и какъ вышелъ мертвецъ съ посинвшимъ лицемъ и глубоко вдавшимися глазами, держа въ одной рук фонарь, а въ другой снаряды нужные для убиранія церкви. Поставя фонарь на полъ, онъ принялся съ прилжностію за работу, какъ будто передъ какимъ-нибудь праздникомъ, и когда проходилъ мимо Альфонса, то казалось, не замтилъ его, между тмъ какъ испуганный: Альфонсъ, у котораго волосы стали дыбомъ, читалъ про себя молитвы.

Когда мертвецъ все прибралъ и зажегъ свчи, то мало по-малу церковь начала наполняться другими мертвецами, выходившими изъ склепа. Альфонсъ, окруженный ими, готовъ былъ лишиться чувствъ: ибо куда ни обращалъ взоры, везд видлъ ужасныя лица, обезображенныя смертію.

Но страхъ, досел имъ ощущаемый, могъ почесться ничтожнымъ въ сравненіи съ тмъ, когда предъ собою онъ увидлъ окровавленныхъ жениха и невсту и того самаго Пастора, который внчалъ ихъ.

Пасторъ, по прочтеніи обыкновенныхъ молитвъ, сталъ прошивъ Альфонся, страшно вперилъ на него помутившіеся, неподвижные глаза и спросилъ могильнымъ голосомъ: ‘Фридерикъ Іоаннъ Рихте внчается на Аделаид-Клар-Елисабёт Лёгро — не находишь ли препятствій къ совершенію сего брака?‘ Пасторъ, видя молчаніе Альфонса, ступилъ шагъ впередъ, и съ угрожающимъ видомъ повторилъ вопросъ свой. Наконецъ, приближась къ Альфонсу, сжалъ ему плечи своими тяжелыми, ледяными руками, и, скрежеща, завопилъ: ‘не находишь ли препятствій къ совершенію сего брака!’

Альфонсъ упалъ въ безпамятств: на другой день его нашли распростертаго на полу и едва могли привести въ чувство.

Вразсужденіи дальнйшей исторіи Альфонса слухи различны: по однимъ, онъ, разсказавъ исповднику случившееся съ собой въ церкви, чрезъ нсколько часовъ умеръ, по другимъ, онъ остался въ живыхъ и вступилъ въ Латраннское Аббатство {Находящееся въ Орлеан, славное строгостію устава.}, гд, строго наблюдая уставъ своего Ордена, дожилъ до глубокой старости.

4.
Василій и Наталья.

Приходъ Василья.

На дубовой лавк, за столомъ, покрытымъ узорчатой скатертью, сидитъ прикащикъ Новогородской: на стол чарочка серебреная и сткляница Мальвазіи, принесенная по утру челобитчикомъ, гостемъ Дацкимъ. По безпорядку сдыхъ кудрей, по заспаннымъ глазамъ и бород всклокоченной можно угадать, что Матвй Борисовичъ недавно покинулъ лежанку, на которой отдыхалъ посл обда, то медленно попивая лакомое винцо, то расчесывая черепаховымъ гребнемъ спутанные волосы,— онъ, какъ бы нёхотя улыбается проказамъ паука, своего шута, сказочника, псенника и скомороха. Паукъ наряженъ съ странною затйливостію: спинка его полукафтанья желтая суконная, одинъ рукавъ золотой наволочный, другой зеленый бархатный, полы синія крашенинныя, на ногахъ не сапоги, но Татарскіе мечеты, въ ушахъ на мсто серегъ, кольцы съ гремушками. Смышленый дуракъ говоришь неумолкно побасенки, присказки, прибаутки, и для потхи своего господина, кривляется до невроятности, мяукая, представляетъ голодную кошку: сидя на корточкахъ, передразниваетъ, какъ собака любуется жирнымъ кусочкомъ. Староста манитъ затйника пустою чарочкою, паукъ бросается къ ней и, увидвъ обманъ, длаетъ смшныя ужимки, притворно плачетъ, облизывается, говоря: по усамъ текло, а въ ротъ не попало, — господинъ хохочетъ.

Смхъ прервался нечаяннымъ приходомъ юнаго гостя. Въ мутныхъ глазахъ незнакомца изображалась кручина, на блдныхъ щекахъ изнеможеніе, робкая поступь его согласовалась съ бднымъ рубищемъ, благородныя черты съ остатками одежды богатой. Пришлецъ, помолясь честнымъ иконамъ, поклонился въ поясъ хозяину, и спрашиваетъ: ‘помнить ли, Матвй Борисовичъ, твоего благопріятеля, Андрея Игнатьевича Боголюбскаго?’

— Помню друга закадышнаго, отвчалъ прикащикъ, помню хлбъ-соль его.—

‘Коли помнишь, такъ покажи на мн любовь къ нему: я сынъ Андрея Игнатьевича. ‘— Вася — Вася! произнесъ радостно Матвй Борисовичъ, и кинулся обнимать юношу.

Василій Андреевичъ! вскричалъ Паукъ, цлуя руки ненагляднаго сынка прежнихъ господъ милостивыхъ.

Но скажи, дорогой Вася, молвилъ староста съ изумленіемъ, отъ чего одтъ ты не по роду своему, и зачмъ пожаловалъ къ намъ въ великій Новгородъ?

Государь Матвй Борисовичъ, пріюти меня горемышнаго.

Ужь ли несгода пришла на твоего батюшку и твою матушку?

Ихъ не стало, отвчалъ осиротлый, и залился горькими слезами.

Староста, пораженный печальною встію, долго безмолвствовалъ и плакалъ, Паукъ долго рыдалъ, вопилъ, исчисляя добрыя дла покойныхъ. Наконецъ Матвй Борисовичъ отеръ омоченные глаза, положилъ предъ образомъ Всемилостиваго Спаса три поклона, просилъ умиленно Сына Божія: ‘да помянетъ усопшихъ рабовъ своихъ и да упокоишь души ихъ въ Царствіи небесномъ!‘

Добрый старикъ, по совершеніи молитвы, слъ на скамью, опустя голову отягченную горестными размышленіями. Подл него слъ и Василій, перестаетъ проливать слезы, облегчаетъ вздохами стсненную грудь свою и началъ разсказывать о кончин родителей.

Престарлый конюшій Иванъ Петровичъ едоровъ, Бояринъ доблестный въ длъ ратномъ, глубокомысленный въ дум Государевой — попалъ въ немилость. Царь захотлъ извести его, подослалъ къ конюшему мнимую грамоту Сигизмунда, въ которой подущалъ опальнаго на измну. ‘Что мн у тебя длать’ — отвчалъ Королю Польскому честный вельможа,— ‘ходить въ войскахъ твоихъ не могу, промышлять теб красавицъ не умю, увеселять машкарствомъ не учился.‘ — Извергъ, неумиленный врностію подданнаго, искалъ новаго предлога погубить его: клеветники, угадавъ тайное желаніе мучителя, открыли небывалой заговоръ, назвали едора главою лиходевъ Царскихъ. Іоаннъ, не требуя улики, запрещая оправданіе, зарзалъ несчастнаго и повеллъ Опричнымъ карать заговорщиковъ: много погибло Князей, воеводъ заслуженныхъ, сановниковъ опытныхъ. Кромшники съ воплемъ ужаснымъ бгали въ Москв изъ улицы въ улицу, безъ суда, безъ счету убивали встрчныхъ. Стольникъ Андрей Боголюбскій служилъ въ походахъ Казанскихъ подъ начальствомъ зарзаннаго конюшаго. Оставя службу, онъ доживалъ въ молитв и строгомъ воздержаніи вкъ свой: благодтельствовалъ безпріютнымъ вдовицамъ, кормилъ недужныхъ старцевъ, воспитывалъ сиротъ неимущихъ, и страстный къ учености (тогдашняго времени), читалъ прилежно Библію, житія Святыхъ, переводы и сочиненія трудолюбивыхъ книжниковъ.— Имя благородное сердце, Андрей любилъ прежняго добраго начальника, всегда въ день его Ангела, въ Новый годъ и по праздникамъ Господскимъ приносилъ на поклонъ вкусный и огромный пирогъ, изготовленный самою Татьяной Алексевной, супругою стольника. едоровъ, посщая Боголюбскаго, съ удовольствіемъ слушалъ его рчи, бесдовалъ съ нимъ о догматахъ Вры, о сказаніяхъ древнихъ лтописцевъ, вельможа-хлбосолъ благоволилъ и къ Татьян, угощавшей его сладкими яствами, напитками — и не рдко цлыя ночи просиживалъ у радушныхъ хозяевъ. Вотъ преступленіе ихъ.

Услышавъ о смерти конюшаго, Андрей Игнатьевичъ съ женою и сыномъ ходилъ въ церковь, служилъ панихиду по усопшемъ, возвратясь домой, они сли за обденный столъ, съ сокрушеніемъ вспоминали о покойник, славили добрыя дла и щедрость его…. Вдругъ Опричники вламываются на дворъ, вбгаютъ въ столовую избу, связываютъ устрашенныхъ супруговъ и юнаго Василія, кидаются грабить, разбиваютъ кладовую, берутъ тяжелые кубки серебряные, богатыя одежды и собольи шубы прародительскія. Но зврскіе корыстолюбцы еще алкаютъ добычи, пытая связанныхъ, требуютъ казны ихъ. ‘У меня нтъ ее, отвчалъ Боголюбскій, руками нищихъ я переслалъ мое сокровище къ Христу Спасителю.‘ Кромшники бечевой перепиливаютъ шею праведнику, обухомъ размазживаютъ голову набожной Татьян…

Василій видлъ обагренныя тла родителей, видлъ ярость палачей, но не страшился мученія. ‘Зми лютые, псы кровожадные! кричалъ имъ отчаянный юноша, насыщайтесь моею плотію, пейте кровь мою.’ Опричники смялись надъ ругательствами безсильнаго, въ злобномъ презрніи попирали его ногами, даже ранили въ руку длинною скирой, но — умертвивъ отца и мать, не захотли надъ сыномъ совершить злодяніе безполезное. Василій уже не имлъ родителей, пожитки ихъ были расхищены, жилище и богатая вотчина были записаны на Государя, въ Москв боялись помочь опальному,— оставался ему пріютъ въ Нов — город у Матвя Борисовича.

Дворянинъ Матвй Борисовичъ подъ стнами осажденной Казани былъ подручною головою въ сотн Боголюбскаго, посл, по его милости, въ Шу сидлъ на кормленіи, наконецъ, но его же покровительству сдлался въ Новгород старостою и, вдая расправу гостей иноземныхъ съ Россіянами, получалъ хорошій доходъ. Признательный къ благодяніямъ Стольника, онъ съ горестью выслушалъ расказъ о кончин его, утшая печальнаго сироту, сказалъ: ‘не кручинься, Вася, Богъ отнялъ у тебя отца и мать, а у меня благодтелей, но буди святая воля Его! Онъ все устрояетъ ко благу, напрасно убитые ликуютъ нын съ праведниками у Престола Господа-Вседержителя: а ты, доброй молодецъ, пока я живъ, не натерпишься нужды.‘

Желая съ великолпіемъ отдать послдній долгъ умершимъ, онъ опредлилъ не малую часть казны своей на вклады въ знаменитйшія церкви Русскія и Византійскія, на раздачу милостыни бднымъ и узникамъ, на искупленіе безродныхъ полоняниковъ, и намрился угостить знакомыхъ роскошнымъ обдомъ въ память покойниковъ.

Когда Матвй Борисовичъ окончилъ распоряженіе, вошла снная двушка единственной дочери его и доложила, что Наталія собирается ужинать. ‘Ладно, отвчалъ староста, сей часъ буду и приведу съ собой дорогаго моего гостя.’

— Нтъ, Матвй Борисовичъ, сказалъ Василій, меня отъ ды отбило.

‘Коли не изволитъ, такъ приневоливать не стану. Теб, чай, съ дороги неблизкой отдохнуть хочется. Прикажи холопамъ проводить тебя въ теплой снникъ мой, да устроить постелюшку помягче.’

Усердные холопи съ подобострастіемъ повели юношу въ снникъ черезъ дворъ, по хрустящему снгу, и когда онъ прочиталъ молитвы на сонъ грядущимъ, постель уже была изготовлена: его разули, раздли, положили на пуховую перину, покрыли куньимъ одяломъ. Колтырья сказочникъ принялся отправлять должность свою и скоро глубокій сонъ, прервалъ горестныя мысли утомленнаго.

5.
Сорочины.

Еще все покоилось въ Новгород, а на поварн Старосты уже заблистали жирники, и бабы стряпчія принялись за дло. Потомъ поднялась ключница, мамка Наталіи, Василиса, и разбудивъ нсколькихъ холопей, пошла на погребъ разлить въ ведра пиво и медъ цженой, а стопы наполнить вишневымъ, малиновымъ, боярскимъ и чужеземными винами. едва начало свтать, пробудились печальный Василій и Матвй Борисовичъ, который съ поспшностію оконча обыкновенную молитву, похалъ звать Архіепископа и гражданъ имянитыхъ, а къ не столь знатнымъ послалъ двухъ знакомцевъ чисто одтыхъ съ поклономъ и приглашеніемъ.

Когда Староста возвратился домой, мало по-малу гости начали съзжаться: людей неважныхъ встрчали на крыльц знакомцы и холопы, боле важныхъ встрчалъ Василій, а нкоторыхъ самъ хозяинъ съ дочерью. Раздался звонъ благовста, и постители направили путь ко храму Св. Софіи. Мущины бдные шли, богатые, окруженные толпами челядницевъ, хали на коняхъ убранныхъ съ пышностію Азіатскою, женщины сидли въ саняхъ, украшенныхъ Кизильбашскими коврами, и плняли не выразительностію лица, по здоровьемъ, свжестію, хотя искаженною румянами. Шествіе заключалось наемными плакальщицами, которыя ударяли себя въ грудь и на распвъ громко вопили: ‘Государь нашъ батюшка, Андрей Игнатьевичъ! Государыня наша матушка, Татьяна Алексевна! вы на кого покину ли насъ? вы зачмъ оставили блый свтъ? васъ не жаловалъ ли Царь-Государь? у васъ не было ль казны и вотчины? у васъ не было ль сынка возлюбленнаго?’

Церковь наполнилась: ибо къ приглашеннымъ Старостою присоединились многіе любопытные. Предстоящіе ожидали Архіепископа въ безмолвіи, Владыко вошелъ сопровождаемый Архимандритомъ, окруженный духовными чинами и, совершивъ Литургію, служилъ панихиду, у всхъ на лицахъ изображалась печаль искренняя или принужденная, Василій неутшно, плакалъ. Когда же Святитель, Архимандритъ, Іереи, Діаконы и томнозвучный клиръ провозгласилъ съ сокрушеніемъ вчную память Андрею и Татьян, когда молящіеся — иные отъ Христіанской чувствительности, другіе для пристойности — прослезились, когда староста и его домашніе зарыдали, наконецъ когда плакальщицы завыли голосомъ пронзительнымъ, страшнымъ: въ сію минуту горести и плача Василій поблднлъ, задрожалъ, теряя чувства, и грянулся о помостъ церковный. Его вывели, и посадили въ сани вмст съ Натальею: ибо онъ не имлъ силы хать на аргамак.

Прозябшіе кони, укрощенные возницею, медленно двинулись. Наталія, тронутая слезами сироты, желала утшить его, преодолла двическую застнчивость и промолвила:, не плачь, Василій Андреевичъ! ‘Василій, Пораженный голосомъ утшительницы, пришелъ въ себя. ‘Какъ мн не плакать, отвчалъ онъ, у меня отняли отца и мать, ихъ не достану ни за какое сокровище! ‘ — Василій Андреевичъ, сказала Наталія, мой батюшка станетъ тебя жаловать, какъ сына роднаго, а я буду любить тебя, какъ нарченнаго братца.—

Гости, вошедъ въ тсные покои Старосты, сли за столъ: обдъ продолжался боле трехъ часовъ, не было счета яствамъ₎ни конца подчиванью, Матвй Борисовичъ, прося покушать или выпить, кланялся до земли, заставлялъ и дочь свою кланяться. На первомъ мст сидлъ Архіепископъ Пименъ, лукавый корыстолюбецъ, пронырливый угодникъ мучителя, недостойный священнаго сана Владыки. Отъ него по лвую сторону сидли Архимандритъ, Священники и Діаконы, а по правую Князь едоръ Булгаковъ, намстникъ Новогородскій и другіе сановники. Подл Матвя Борисовича сидлъ на полу, поджавъ ноги, Обручъ омка юродивый. Власяница покрывала сухое туловище его, а около шеи и на мсто пояса у него были желзные обручи.

Сей юродивый желалъ, ради спасенія души, быть посмшищемъ и предметомъ ненависти народа. Набожные граждане осыпали его грязью и камнями, почитая его за грхи лишеннымъ ума. Скоро однако жъ разнеслась молва, что будто юродивый исцляетъ недуги, и всеобщее презрніе къ нему превратилось въ почести. Староста также уважалъ юродиваго и, пригласивъ его помянуть покойниковъ, честилъ, какъ любезнйшаго гостя, щедрою русою накладывалъ ему кушанье, но Обручъ лъ мало, за то говорилъ безпрестанно и по большой части загадками, странными шутками, безо всякой связи.

Между гостьми отличался драгоцнностію одежды Князь Татаринъ Махмешовичъ. Онъ имлъ стройный величественный станъ, черты лица — оказывавшія Крымца — правильныя, но безъ пріятности, глаза открытые огненные — но острые, безпокойные, презрительные взгляды обезображивали ихъ. Плненный въ молодыхъ лтахъ Русскими, онъ крестился, но исповдуя Христіанство, наблюдалъ многіе обряды Мусульманскіе, ибо крестясь, жилъ долгое время при Шахъ-Але. Когда Іоаннъ гостилъ у сего сверженнаго Царя казанскаго, Князь Татаринъ понравился Монарху и былъ взятъ ко Двору Московскому. Въ Новгород ненавидли Князя, однакоже честили, угадывая въ немъ клеврета, посланнаго для гибельныхъ наблюденій. Добрый, но слабодушный старикъ Матвй Борисовичъ унижался передъ нимъ, ища подобно прочимъ его милости.

Любимецъ Государевъ, сидя за столомъ, величался, говорилъ рчи обидныя для гостей и хозяина, чванился, когда подчивали. Онъ не спускалъ очей съ Наталіи, и ярость блистала въ нихъ, когда стыдливая двушка украдкою умильно поглядывала на Василья. При окончаніи обда, Наталія обнося пирующихъ вишневымъ медомъ, подала съ поклономъ ковшикъ и Князю Татарину Махметовичу. ‘Для тебя, красавица, сказалъ онъ, я радъ выпить и не ковшикъ, а сороковую бочку, да и не меду, а настою полыннаго.‘ — Ну, Матвй Борисовичъ, продолжалъ новокрещенный, у тебя дочка будто цвтъ маковый: за такой сожительницей будетъ не житье, а масляница.’ Похвала не порадовала, но опечалила Наталію 5 ибо въ старину такія ласковыя рчи обыкновенно предвщали сватовство, а дочь Старосты ненавидла сорока-пяти-лтняго Татарина. Она знала его надменность, жестокость и развратную жизнь, богомольная Наталія не любила Христіанина невольнаго, приверженнаго къ обрядамъ Мусульманства, знавшагося съ кудесниками, но главною причиною ея отвращенія къ нему были насказы мамки, ожесточенной противъ его и имвшей къ тому достаточный поводъ. Однажды въ утро недльное Катерина была у обдни и, стоя подл Князя Татарина Махметовича, толкнула его нечаянно. Надменный любимецъ Царскій въ бранныхъ словахъ веллъ ей стать подале. Обиженная мамка сказала, что въ Божьемъ храм вс равны. Левъ и собака равны же бываютъ отвчалъ Князь. Имя собаіси раздражило Катерину и заставило ее произнести грубость: Татарина, промолчалъ, но выходя илъ церкви, приказалъ холопу своему дать пощечину баб неразумной,— и мамка возвратилась домой съ краскою на лвой щек, съ яростію въ сердц, съ ругательствомъ на язык досужемъ.

Наталія, опечаленная ласковыми рчами Татарина Махметовича, утшала себя надеждою, что онъ говорилъ ихъ единственно потому, что былъ навесел, ибо и многіе гости, уже подгулявшіе, также ее похвалили.

Въ покояхъ Старосты пировали господа, а въ нижнемъ жиль веселились ихъ прислужники, также дьячки, плакальщицы и многіе нищіе званые и незваные. Здсь угощала Катерина, вмст съ Паукомъ, который всхъ удивлялъ своею расторопностью. Онъ успвалъ и рыдать съ плакальщицами, и по привычк своей пришучивать, подчуя гостей. Всего припасено было съ большимъ изобиліемъ, и Паукъ безпрестанно кричалъ: ‘что есть въ печи, все на столъ мечи, для дорогихъ дружковъ подавай пирожковъ,‘ — поливая же масломъ блины, приговаривалъ: поливай кубышка, не жалй хозяйскаго добришка.

6.
Бесда Василія съ Наталіею.

Уже Василій около двухъ седмицъ я,илъ въ дом Старосты, а еще не бесдовалъ съ его дочерью. Паукъ безпрестанно Стыдилъ Василія застнчивостію, но онъ отвчалъ обыкновенно: ‘что же мн длать? я самъ крпко хочу побесдовать съ Наталіею, узнать о ея смышлености и разум, да робости у меня много, а смлости мало.‘ Наконецъ онъ ршился выполнить неотступную просьбу Паука, и проснувшись рано посл обда, пошелъ въ теремъ Наталіинъ.

Когда Василій вошелъ въ двичью избу, снныя двушки, сидвшія за пяльцами, встали и низко поклонились ему., Милости просимъ, Василій Андреевичъ, сказала Катерина, отворяя дверь въ покой Наталіи: на силу изволилъ ты, сударь, пожаловать къ намъ. Дочь прикащика читала Апостолъ, единственную печатную книгу тогдашняго времени, присланную къ ней въ поминокъ отъ старика Боголюбскаго: удивленіе, сіявшee съ глазахъ ея, замнилось радостію при сход статнаго юноши. Она приняла гостя съ стыдливостію и ласкою, посадила его на помечное мсто, подъ святыми иконами, и когда расторопная мамка поставила на столъ винныхъ ягодъ, черносливу, сахарныхъ коврижекъ съ прянымъ зеліемъ, то просила Василія покушать. Василій и Наталія стали лакомиться и отъ застнчивости не говорили ни слова. Паукъ тянулся изъ жилъ, чтобъ развеселить молодыхъ господъ своихъ: они смялись и молчали. Уже молодой Боголюбскій, отчаясь завести рчь съ Наталіею, собирался оставить теремъ, какъ Катерина съ любопытствомъ начала распративать его о матушк — Москв блокаменной. Сладкорчивый юноша осмлился и стадъ разсказывать о Кремл, о Кита город, о великолпіи церквей Московскихъ, о чудотворныхъ иконахъ и нетлнныхъ мощахъ, находящихся въ оныхъ.

Бесда еще боле оживилась, когда вошелъ Прикащикъ съ двумя знакомцами, которые тотчасъ услись на высокомъ порог. ‘Смотри пожалуй! куда попалъ соколъ залетный, сказалъ Матвй Борисовичъ улыбаясь, мн теперь во сн пригрезилось будто я стою въ церкви, а нашъ Попъ, отецъ Романъ внчаетъ Василія съ Натальюшкой.’— Почему знать? подхватила Катерина,— можетъ статься, что сонъ и сбудется.

‘Кому вынется, тому сбудется, не минуется, слава!’ заплъ Паукъ, прыгая отъ радости,

— Во всемъ воля Божія, отвчалъ Матвй Борисовичъ и сдъ играть въ шахматы съ однимъ изъ знакомцевъ, а Паукъ, по его приказанію, сталъ разсказывать сказку, которая для слушателей казалась очень занимательною.

7.
Сказка о мужик и человкъ посадскомъ.

Начиналась сказка отъ сивки отъ бурки,

Отъ вшней коурки —

Конь бжитъ,

Земля дрожитъ,

Изъ ушей дымъ столбомъ,

Изъ ноздрей пламя пышетъ,

Малыя рки хвостомъ застилаетъ.

Большія перескакиваетъ,

Да то еще не сказа, а присказка,

А сказка будетъ впереди.

По славному по мосту, что на Москв рк, везъ пшеницу мужикъ, именемъ Разумникъ, и нахалъ невзначай на человка посадскаго, именемъ Дутика, да ударя его оглоблею прямо въ спину, повалилъ на земь. Народъ, видя человка посадскаго, лежащаго на земл съ расшибенымъ носомъ и съ лицомъ запачканнымъ грязью, много ему смялся, а Дутикъ, на Разумника за то осердясь, потащилъ судиться. И, пришедши къ Судь, сталъ на мужика жаловаться, говоря таково слово, ‘праведный и многомудрый господинъ Судья! сей мужикъ, именемъ Разумникъ, нахавъ, ударилъ меня оглоблею прямо въ спину да сбилъ съ ногъ, а какъ я лежалъ на земл съ расшибенымъ носомъ, народъ много на меня смялся, и мн приключилось большое безчестье, а носу моему большое увчье.‘ Судья выслушалъ рчь посадскаго человка и началъ такъ спрашивать мужика,, мужикъ, именемъ Разумникъ? скажи мн всю правду и истину, какимъ образомъ и обычаемъ нахалъ ты на человка посадскаго, именемъ Дутика, и причинилъ ему большое безчестье, а носу его большое увчье.’ Мужикъ выслушалъ рчь Судьи да не отвчаетъ, Судья же опять мужика вопрошаетъ, а мужикъ опять не отвчаетъ, и Судья въ третій разъ мужика вопрошаетъ, ‘мужикъ, именемъ Разумникъ! скажи, глухъ ты или нмъ, и за чмъ на мой вопросъ не даешь отвта? Разумникъ же въ третій разъ не говоритъ ни словечка. И Судья, думая, что мужикъ въ заправду нмъ, молвилъ посадскому человку, ‘Дутикъ, человкъ посадскій, я радъ бы съ мужикомъ тебя разсудить, да не могу, за тмъ, что онъ на мой вопросъ отвта дать не уметъ,— ‘ Не врь ему, праведный и многомудрый Судья! сказалъ Дущикъ, онъ притворяется: я своими ушами слышалъ, какъ мужикъ сей кричалъ мн посторониться, да я за тмъ не посторонился, что не пригоже Дутику, человку посадскому отъ мужика дурака сворачивать.’ И на сію рчь Судья говоритъ: когда же мужикъ кричалъ теб посторониться, да ты не посторонился — такъ напрасно требуешь съ него за твое большое безчестье и за носа твоего большое увчье.— ‘И Судья приказалъ Дутику за поклепъ заплатить Разумнику три рубля, три гривны, три алтына и шри деньги. И человкъ посадскій пошелъ отъ Судьи въ великой печали, а мужикъ въ великой радости.

Присказка на конц.

А я у мужика былъ,

Медъ, вино пилъ,

И тамъ псню сплъ,

Да капустникъ сълъ.

Два вороха блиновъ,

Костеръ пироговъ,

Рку молока,

Да болото щей,

Сорокъ анбаровъ

Сухихъ таракановъ,

Сорокъ кадушекъ

Соленыхъ лягушекъ.

‘Ай да Паукъ, молвилъ усмхаясь Матвй Борисовичъ, такого сказочника не отыскать! Катерина! продолжалъ онъ, балясы слушать хорошо, а выпить со сна и того лучше: ты баба догадливая — принеси — ка намъ сладкаго меду.

— Какого же прикажетъ твоя милость?—

‘А такого, чтобъ быть намъ повеселе ‘ — отвчалъ Прикащикъ.

Катерина скоро возвратилась съ наполненною стопою, и Матвй Борисовичъ, напившись, подалъ оную Василію, но юноша, боясь крпкихъ напитковъ боле огня, только прикущалъ изъ нея.

‘Что, добрый молодецъ, сказалъ Матвй Борисовичъ, знать медокъ-то горьковатъ: надо подсластить его. Натальюшка! поцлуй Василія, да три раза: Богъ любитъ Троицу. ‘

— Будетъ славная парочка голубчиковъ — шепнулъ радостный Паукъ на ухо Прикащику.

‘ Славная парочка, повторилъ тихо Матвй Борисовичъ, однако же слова его не утаились отъ Василія и Наталіи, которые потупили глаза, но послдній поцлуй былъ медлительне, страстне двухъ первыхъ.

Бесда окончилась большимъ весельемъ. Паукъ, надвъ вывернутую щубу, нарядился медвдемъ, а знакомецъ, до того сидвшій молча, на порог — нарядился проводникомъ, и Мишку плясуна притащилъ на веревк. Теремъ наполнился дворнею, и при малйшемъ движеніи шута, раздавался громкій хохотъ восхищенныхъ зрителей, Матвй же Борисовичъ, довольный счастливою выдумкой, напоилъ Паука и знакомца крпкимъ медомъ изъ стопы своей.

‘Ай да Паукъ! такого балясника поискать,‘ молвилъ, усмхаясь, Матвй Борисовичъ и началъ разсказывать, какъ говорится, ни къ селу, ни къ городу — о славномъ поход Казанскомъ. Умолчавъ о своихъ, онъ исчислилъ подвиги доблестныхъ Князей Александра Горбатаго — Шуйскаго, Михаила Воротынскаго, Андрея и Романа Курбскихъ, также наздника вражескаго Япанчи и богатыря Сіончелея. Прикащикъ, имя нравъ тихій, душу исполненную страха Божія, немогъ похвалиться міужествомъ, и если удостоился награжденія полузолотою, то единственно за безмолвное послушаніе высшимъ, считая раззореніе гнзда варваровъ дломъ богоугоднымъ. Матвй Борисовичъ съ удовольствіемъ говаривалъ: я былъ подъ Казанью: въ воспоминаніе же сего онъ кликалъ любимую собаку Концою (именемъ пушки извстной при осад) и хранилъ для потомковъ своихъ перстень-талисманъ, снятый имъ съ руки поганаго, коего однако же не самъ былъ убійцею. Онъ врилъ чудесной сил талисмана, но страшился прибгать къ ней, гнушаясь волшебствомъ.

Василій, уже слышавшій много разъ о поход Казанскомъ отъ отца своего, начиналъ дремать, къ счастію, Матвй Борисовичъ, почувствуй въ язык усталость, захотлъ промочить горлышко. ‘Катерина, сказалъ онъ, точить балясы хорошо, а вылить со сна и того лучше, баба догадливая! принеси ка намъ сладкаго меду.’

8.
Разговоры.

‘Дай Боже теб здравія, сударикъ мой!’ сказала Матвю Борисовичу пришедшая къ нему сосдка Лукерья, купеческая вдова суконной сотни меньшей статьи, баба пронырливая, готовая за деньги всякому продать душу свою.

— Здравствуй, сосдка!— отвчалъ Матвй Борисовичъ, кивнувъ головою.

‘Вдь я, сударикъ мой, прибжала къ теб за дломъ, да и не пустячнымъ.’

— А за какимъ?— спросилъ Матвй Борисовичъ.

‘Вотъ видишь, кормилецъ мой, у васъ есть товаръ, а у насъ есть купецъ.’

— Опоздала, сосдка! товаръ есть, да запроданъ!—

Экъ, кормилецъ! бда не великая, что запроданъ: для моего купца не гршно и разойтися.’

— Да какъ же купецъ твой прозывается?

‘Ужъ нечего сказать! такого купца Наталь Матвевн и по сн не грезилось: не женихъ, а сокровище! то-то красавецъ: очи яснаго сокола, брови чернаго соболя, а похаживаетъ словно лебедушка плаваетъ!’

— Да какъ онъ прозывается, сосдка?—

‘Ужь не согрта, можно молвить: всмъ, голубчикъ, взялъ — и дородствомъ, и красотою, и разумомъ. То-то буйная головушка! во всемъ смышленъ, всякія мудрости вдаетъ. ‘

— Баба! не о томъ рчь: какъ онъ прозывается?—

‘А въ кладовой-то все сундучки, а въ сундучкахъ все серебро да золото, дорогаго каменья, шелковыхъ тканей и всякихъ узорочій — цлая пропасть, бурымъ лисицамъ да пушистымъ соболямъ — счету нтъ, а блками хоть прудъ пруди. Вотъ и мн, горемышной, пожаловалъ мой милостивецъ бличью шубейку, да изволилъ сказать: я де и за лисью не постою, коли добуду Наталью Матвевну.

Правдиво говорятъ мудрые люди: у бабы волосъ дологъ, да умъ коротокъ. Пригожй перво сказать, какъ жениха зовутъ и чей онъ сынъ, какой масти человкъ и какого чина?—

‘У Царя-Государя онъ въ великой милости, а у добрыхъ людей въ великой чести. Передъ нимъ за версту шапку скидаютъ, да кланяются ажли спина хруститъ!’* — Безлепешница! сказалъ нетерпливый Прикащикъ, у тебя на плечахъ не голова, а пустое лукошко, во рту не языкъ, а колоколъ Великонедльной, знай звонитъ!—

‘Ужь ты, сударикъ мой, и осердился. Изволь, будетъ-ли магарычь-то мн, а я тебя порадую, вдь дочка твоя, Наталья Матвевна занозила сердечушко Князю Татарину Махметовичу Шигалееву!’

Лукерья, глядвшая пристально въ глаза Прикащика, удивилась, увидвъ въ оныхъ печаль на мсто ожиданной радости, она удивилась еще боле, услышавъ тихій вздохъ на мсто ожиданнаго общанія наградить сваху. Матвй Борисовичъ зналъ всегдашнюю наклонность ко злу, развратную жизнь, непостоянство Князя Татарина и врилъ совершенно слухамъ о его знакомств съ чародями, любилъ Василія — тихаго, добраго юношу — и, думая выдать за него Наталію, утшался надеждою составить ихъ счастіе, побоялся отказомъ раздражить гордаго Крымца, въ рукахъ котораго были свобода его и заточеніе, богатство и бдность, даже суетное тщеславіе заставляло Прикащика желать для дочери союза съ полу-Христіаниномъ: нжному отцу хотлось увидть ее женою любимца Государева.

‘О чемъ, сударикъ мой, изволилъ призадуматься! ‘ спросила сваха у Матвя Борисовича: ужъ жениха лучше Князя Татарина Магметовича и пожелать не можно!’

— Ахъ, онъ Татарское рыло! сказала мамка Наталіи, которая видвъ Лукерью, пришедшую къ Матвю Борисовичу, и угадывая, что дло идетъ о сватовств — до сихъ поръ подслушивала у дверей, но наконецъ потерявъ терпніе, вбжала въ покой.— Ахъ онъ Татарское рыло! ну по немъ-ли Наталья Матвевна невста? гд видано, чтобы волкъ и овечка въ ладу жили?—

‘ Перекрестись, кума! ‘ отвчала въ досад Лукерья, чмъ не женихъ Наталь Матвевн Князь Татаринъ Магметовичъ? на такого жениха у красныхъ двицъ, не въ ея версту оченьки разгораются.’

— Хорошъ женишокъ, притоманный еретикъ бусурманъ!—

‘Эхъ, дура! онъ православный, я не бусурманъ. ‘

Чего жъ ты лаешься? встимо, бусурманъ: то и дло, что руки да ноги обмываетъ, а такъ поганые творятъ.—

‘Голова безмозглая! то-ли бда, что его милость убранство и чистоту жалуетъ?‘

‘Коли дв бабы, такъ торгъ, коли три, такъ ярмоика, сказалъ Паукъ, пришедшій на крикъ, инъ нтъ, у насъ не торгъ, не ярмонка,’ а чудо чудное, диво дивное совершается: бабы зрячія скоро учинятся слпыми — того и гляди, дружка дружк выцарапаютъ очи. Побжать загоди по лекарку. ‘

— Самъ разсуди, Паукъ! подхватила Катерина, пригоже ли православной сочетаться съ кудесникомъ, чернокнижникомъ, Антихристомъ?—

‘Ты знать блены обълась, прервала Лукерья, такую ахинею поришь, ажли уши вянутъ.— Да, ахинею! не ты бы говорила такія рчи, не я бы слушала. Татаринъ знается съ сатаною. У Татарина любимый человкъ цыганъ, Матай чародй, а съ кмъ поведешься, такимъ и самъ будешь.—

‘Ахинея! Цыганъ не чародй, а живетъ у его милости ради потхи: словно, молвить, Паукъ у Матвя Борисовича.’

— ‘Ахъ, ты бочка! ахъ ты клюковка!’‘ закричалъ Паукъ: ибо Лукерья была дородна и румяна, да я тебя толчками накормлю, тумаками напою, потасовкой спать положу. Меня Паука приравняла къ Цыгану окаянному! да я каждо-дневно по два девяноста поклоновъ кладу, а Цыганъ проклятый оборотень.’

— Встимо, оборотень! Дунька, что на поварьн живетъ, у Татарина своими очами видла, какъ, проклятый оборачивается. Въ навечеріи Рождества Христова сидлъ онъ съ нею на поварн, да вдругъ вскочилъ, ползъ въ поставецъ, сграбилъ дванадесять ножей и вышелъ въ сни. Она, малое время спустя, глядь въ окно: а подъ окномъ блая собака. Дунька такъ и обмерла. Проклятый цлую ноченьку на пролетъ провылъ, да такую ужасть на бдняжку нагналъ, что седмицы дв сердце билось.

‘Коли Цыганъ и оборотень, то не Князя Татарина Махметовича дло’, отвчала Лукерья, У васъ почитай изъ дому не выходитъ Обручъ омка, вражій угодникъ, да то не Матвя Борисовича дло, и ему Обручемъ омкою очей колоть не можно.’

— ‘Гршишь, Лукерья! сказалъ прикащикъ, Обручъ ома — блаженный.‘

— Какъ бы не такъ! блаженный! въ Страстную Пятницу сырое мясище трескаетъ!

Матвй Борисовичъ принялся убждать ее въ святости юродиваго, а Катерина, ршась непремнно на своемъ поставить, побжала за Натальею. Мамка передъ молодою госпоагею расплакалась и своимъ краснорчіемъ заставила ее ужасаться мысли принадлежать ненавистному Татарину. Когда Наталія пришла къ отцу, ее поразили, какъ громомъ, слова Матвя Борисовича:, я радъ выдать Натальюшку за такого великаго человка.’

— Государь мой батюшка, молвила дочь Прикащика, заливаясь слезами, не выдавай меня за нелюба: ты отдай меня на съденіе зврямъ дикимъ, брось меня въ лсъ дремучій. ‘

Матвй Борисовичъ напрасно исчислялъ ей выгоды быть супругой знаменитаго Князя, угодителя Царскаго, она ничего не слушала, плакала, просила у Бога смерти, чтобы не принадлежать кудеснику. Прикащикъ разжалобился, призадумался какъ поступишь въ затруднительныхъ обстоятельствахъ и взглянулъ на Василія, котораго привелъ догадливый шутъ по примру Катерины, въ сію ршительную минуту Паукъ дернулъ печальнаго юношу за полукафтанье и шепнулъ ему: ‘повались Матвю Борисовичу въ ноги, лучше невсты не отыскать теб!’ Василій послушался доброму совту, упалъ къ ногамъ Прикащика и сказалъ:, милостивецъ мой и нареченный батюшка! будь еще моимъ и благодтелемъ: пришлась по сердцу мн Наталья Матвевна — жить не могу безъ дочки твоей!— позволь мн понять ее въ законную супружницу: заставь за себя вчно Бога молить!’

— Ну! Натальюшка! какой отвтъ дашь на рчь Васильеву?—

— ‘Дорогой батюшка, я дочь послушная, отвчала Наталья, какъ прикажешь, такъ и выполню’.

— Охъ, вы двки лукавицы! я задумалъ было тебя выдать за Князя Татарина Магметовича, да ты и руками и ногами, а теперь женихъ понутру, вотъ и говоритъ: какъ дорогой батюшка прикажешь, такъ и выполню. Нчего длать! стало быть, Господу такъ угодно!— мои возлюбленные! не кручинтесь на меня: что ни будетъ, то будетъ, а видно веселымъ циркомъ да за свадебку. УІукерья, продолжалъ Матвй Борисовичъ, доложи Князю Татарину Магметовичу, Матвй де Борисовичъ душою и сердцемъ радъ нарещися тестемъ твоимъ и говоритъ: то де будетъ старости моей утшеніе, а роду моему честь великая, да Наталья Матвевна и руками и ногами: за тмъ, что прежде положено де у нихъ съ Василіемъ. Попроси его милость,— на меня старика не гнваться и опалы своей не накладывать, а я самъ пойду къ нему попросить, что бы пожаловалъ къ намъ на веселье.

Лукерья взглянула съ угрозою на Катерину и Паука, поклонилась Матвю Борисовичу, и съ досады хлопнула дверью, выходя изъ покоя., а Прикащикъ, помолясь, приказалъ готовить пиво и медъ для свадебнаго пиршества.

9.
Слово и дло.

Въ дом Прикащиковомъ пируютъ гости, празднуя сговоръ Василія съ Наталіею. Звонъ кубковъ, шумъ бесды, клики радости — во всхъ покояхъ, даже въ главномъ, гд прохлаждаются знатные и гд женихъ съ невстою сидятъ за столомъ, уставленнымъ закусками, окруженнымъ свахами, поющими двушками и женщинами.

Сей покой отличается отъ прочихъ изобиліемъ украшеній. Стны, обитыя гладкими сосновыми досками, испещрены произведеніями лубочной печати. Погребеніе кота занимаетъ почетное мсто, по правую сторону виднъ бой Александра Великаго съ Царемъ Индійскимъ, по лвую сторону представлено, какъ герой Македонскій — завоеватель суши, съ намреніемъ завоевать и море, опустился въ бездны онаго, сидя въ хрустальномъ дом, и какъ чудесный огромностію ракъ — погрозивъ клешнею разбить бренное стекло, заставляетъ удалиться трепещущаго сына Филиппова, сверхъ того изображена подробно въ лицахъ полная сказка о храбрости Еруслана Лазаревича и невообразимой красот Анастасіи Вахрамеевны. Есть также дв картины, писанныя маслеными красками: одна Фряжская — посвященіе Папы Климента, другая Нмецкая — сотвореніе первой жены. Противъ снныхъ дверей въ уголъ вдланъ кивотъ, изукрашенный перламутромъ и насчкою серебряной. Между иконами замчательны: Корсунская изображающая Дву Матерь съ Предвчнымъ Младенцемъ,— дв, писанныя Андреемъ Рублевымъ, и одна работы Макаріевой,— Апостолъ и Евангелистъ Матвй — подаренная Прикащику самимъ художникомъ-Митрополитомъ. Предъ сими иконами теплются лампады. Потолокъ размалеванъ странными узорами, посреди онаго рзной пеликанъ, уже закоптлый, держитъ въ клев своемъ цпочки отъ увшанныхъ разноцвтными хрусталями подсвчниковъ, въ которыхъ пылаютъ восковыя желтыя свчи.

Лавки унизаны гостями. Тснота ужасная — душная, но привлекательная пестротою и жизнію. Люди степенные весело разговариваютъ и прилжно лакомятся напитками, люди еще боле степенные, боле молчаливые занимаются только послднимъ, охотники до шахматовъ разсуждаютъ, гд ступить конемъ или ферзію, играющіе въ зерна, улыбаются, наполняя мошну свою, или нахмуриваютъ брови, облегчая тяжесть ея. Но большая часть потшаются, слушая шутовъ и шутихъ, пріхавшихъ съ господами своими, и глядя на скомороховъ, которые почитались необходимыми на пиршествахъ, но которыхъ гнушались, какъ людьми, дерзающими веселить діавола, надвая личины, проклинаемыя Церковью. Псельницы звонкими, не совсмъ стройными голосами величаютъ пирующихъ: кто за величаніе даетъ много, тому псня похвальная, кто мало — тому издвочная. Дошла очередь до Князя Татарина Магметовича.

Величаніе гостя.

То Татарину псенка,

Да что ясному соколу.

Слышишь-ли, Татаринъ господинъ?

Слышишь-ли Магметовичъ?

Теб псню поемъ, теб честь воздаемъ,

Еще мы тебя величаемъ

И по имени называемъ,

По отечеству тебя возносимъ.

Да что сыръ молодой на блюд,

Что зеленое вино съ шафраномъ,

Что пахучій кедъ съ кардамономъ,

Въ саду вишенье садовое,

Въ саду яблоко наливное.

Ты Татаринъ господинъ не скупися:

Съ золотой гривной разступися.

Досада изображалась на лиц угрюмаго Князя Татарина въ продолженіе псни! не смотря на сіе, Катерина, по окончаніи оной подошла къ нему съ блюдцемъ. ‘Изъ величанья мн шубу не шить,’ сказалъ съ сердцемъ разгоряченный Крымецъ, ‘пожалуй, дерите себ горло, а я не хочу недльно сорить казну свою.‘ Катерина отошла съ пустымъ блюдцемъ, и псельницы запли:

Осмяніе скупого гостя.

Мы у Татарина въ гостяхъ не бывали,

И мы меду его не пивали,

А медъ-то его,— что водица,

А дары-то его,— что тряпица.

Судорожный трепетъ тла показалъ всю ярость осмяннаго любимца Государева. Въ сію несчастную минуту дружка поднесъ ему кубокъ романеи, Матвй Борисовичъ, поклонясь до земли, просилъ выпить женихову чашу, Василій и Наталія, вставъ, также поклонились! Татаринъ взглянулъ на вино, какъ на отраву смертоносную. ‘Князечикъ мой, сказалъ Паукъ, романея вдь горька, прикажи подсластить,‘ но гнвный схватилъ кубокъ и бросилъ въ голову неосторожному: облитый шутъ вскрикнулъ отъ боли, раздался общій хохотъ, однако же Прикащикъ задрожалъ, помысливъ, что гнвъ угодителя Царскаго погубитъ его, Крымецъ, опомнясь, приказалъ снова налить кубокъ, и осушивъ оный, ободрилъ нсколько Матвя Борисовича, когда же Наталія по наставленію отцовскому просила Князя, чтобъ пожаловалъ былъ веселъ на ея радости, онъ старался казаться покойнымъ, но надежда скорой мести невольно изображалась въ язвительной улыбк, взоры его, устремленные на снную дверь, пылали нетерпніемъ ярости: съ такими взорами крокодилъ, таяся въ тростник, сторожитъ свою добычу неосторожную.

Обручъ юродивый еще увеличилъ опасеніе Матвя Борисовича, послдній поднося ему. ковшикъ, наполненный медомъ, сказалъ: выкушай, ома! нынче у меня радость.— Радуются Никола да Софія: тамъ свтленько, тамъ Ангелы что голуби вьются, наша радость невеликая: недля скокъ по-скокъ, ай люшиньки, Понедльникъ шиворотъ на выворотъ. Не хочу пить.— Въ семъ загаданномъ отвт юродиваго Матвй Борисовичъ почелъ предсказаніе брака неблагополучнаго.

Пасмурность хозяина не прервала веселія гостей. Паукъ уже выгналъ романею изъ волосъ своихъ, уже пересталъ тереть шишку, украсившую лобъ его, онъ зоветъ Лукерью, порядкомъ подгулявшую, плясать съ нимъ. Умя слаживать свадьбы, Лукерья умла на свадебныхъ пирахъ сама повеселишься и повеселить другихъ. Она соглашается. Пляшутъ. Паукъ восхищаетъ легкою, быстрою присядкой, Лукерья движеніемъ во всхъ членахъ: ея составчики такъ и ходятъ, по выраженію зрителей. Но въ самую жаркую минуту, когда она распясалась, Паукъ подставляетъ ей ногу, тучная Лукерья надаетъ,— общій восторгъ, вс кричатъ:, ай да Паукъ! ай да потшникъ! ай да выдумщикъ!‘ Намстникъ изъ стоящей передъ нимъ стопы, съ любимымъ виномъ бастромъ, наполняетъ чару счастливому шуту, который въ торжеств, затягиваетъ псню:

Псня Паука.

У нашего господина житье неплохое,

Разумнымъ холопушкамъ дло небольшое,

А вн Пауку,

А мн дураку

И еще веселе,

До меня господинъ и еще добре.

Ай калинушка! любо дуракамъ жить на свт.

Ай малинушка! любо дуракамъ жить на свт.

Молодчикъ-то красную двку поцлуетъ,

Да красная двка молодчика оплюетъ,

А со мной Паукомъ,

А со мной дуракомъ

Ей охотно смяться:

Ради шутки не стыдно со мной цловаться.

Ай калинушка! любо дуракамъ жить на свт,

Ай малинушка! любо дуракамъ жить на свт.

Кто боярину словечушко грубое скажетъ,

Ужь бояринъ того батогами накажетъ:

На меня жъ Паука,

На меня, жъ дурака

Не захочетъ сердиться,

Не пригоже Боярину со мною возиться.

Ай калинушка! любо дуракамъ жить на свт,

Ай малинушка! любо дуракамъ жить на свт.

‘Что тамъ въ сняхъ за свара?‘ спросилъ Татаринъ Магметовичъ, стараясь утаить наслажденіе злобы.

Вошедшій холопъ доложилъ Матвю Борисовичу, что цыганъ съ бандурою за плечами ломится въ покои, желая потшить господъ пляскою и пснями.

‘Не надо цыгана, сказалъ Прикащикъ, будетъ съ насъ пвуновъ и скомороховъ.

— Гд то видано? закричалъ Татаринъ Магметовичъ, людей веселыхъ отъ пиру гнать! впустишь цыгана, пусть потшаетъ насъ,—

‘Коли твоей малости по нраву то, пусть потшаетъ, только бы ты пожаловалъ былъ веселъ.’

Цыганъ вошелъ.

‘Чему ты гораздъ? ‘ спросилъ Татаринъ Магметовичъ.

— Пою, что соловушко на зар утренней, играть, плясать — собаку сълъ,’ —

Цыганъ съ легкостію пробжалъ пальцами по струнамъ и, ногами пуская дробь съ искуствомъ удивительнымъ, заплъ звонкимъ пріятнымъ голосомъ.

Псня Цыгана.

Цыганъ мой кочуетъ,

Цыганъ не горюетъ,

Худо стъ, худо пьетъ —

Въ чистомъ пол

Онъ на вол

Безъ заботушки живетъ.

Цыганъ мой кочуетъ,

Цыганъ не горюетъ,

Снгъ валитъ, дрожъ беретъ, —

Вотъ палата:

Киньте злата —

Цыганъ псенку споетъ.

Цыганъ мой кочуетъ,

Цыганъ не горюетъ.

День не стъ — ночь придетъ,

Клть разбита,

шь до сыта,

Сколько въ горлышко войдетъ!

‘Бда неминучая, Паукъ!’ сказала съ ужасомъ Катерина: ‘вдь Цыганъ-то оборотень окаянный, что живетъ у Татарина!’

— По гласу-то оборотень, отвчалъ Паукъ, а лицомъ не схожъ: у того голова рыжая, усъ рыжій, да басурманъ и бороду бретъ.— ‘Эхъ, Паукъ, разумъ недогадливый! окаянный обернулся: голова да усъ, что смоль, а борода словно у православнаго. Пресвятая Софья! продолжала мамка, заступи насъ и помилуй! бда неминучая! испортитъ онъ жениха и невсту!’

— Ахти! молвилъ Паукъ, несдобровать Василью Андреевичу!—

‘Охъ, охъ! произнесла Катерина, не добровать Наталь Матвевн!’

— Ужь на грхъ и Обручъ омка нашъ сгибъ да пропалъ: коли бы онъ да не уходилъ, не испортить бы окаянному.—

‘Бишь какъ расплясался! охъ не къ добру! не по-людски ломаетъ коренщика: самъ врагъ сидитъ въ немъ!’

Цыганъ, проплясавъ мастерски и застава признаться пирующихъ, что такіе плясуны рдко урождаются, пошелъ собирать дары ихъ съ шапкою въ рукахъ, и вдругъ, увидя Василія, остановился, какъ бы пораженный нечаянностію, бросился къ нему, закричалъ: знаю за молодцомъ слово и дло!

Большая часть, почитая поступокъ Цыгана шуткою, не понимали ее, другіе, называя его разбойникомъ, который хочетъ поживишься, совтовали прибить и вытолкать его изъ дому, но Князь Шигалеевъ закричалъ, что если кто дерзнетъ обидть Цыгана, тотъ будетъ въ опал Государевой: ибо извтнику позволено говорить правду, что за Василіемъ могутъ водишься дла непригожія, для открытія которыхъ обвиненнаго слдуетъ пытать. Много нашлось злодевъ и льстецовъ гнусныхъ, которые изъ нихъ закричали въ голосъ, еще боле людей слабодушныхъ, безмолвныхъ, свидтелей несправедливости, и, не смотря на робкія просьбы Матвя Борисовича, не смотря на слезы невсты, жестоко обманутый счастіемъ, юношу чистаго совстію, но преступнаго въ глазахъ клеврета Іоаннова дерзкимъ совмстничествомъ, увлекли въ темницу, съ связанными за спину руками.

10.
Печальная свадьба.

Князь Татаринъ, употребивъ хитрость слишкомъ явную, не усомнился объявить Василію съ откровенностію злодя, что отреченіе отъ невсты назначаетъ ему цною свободы, объявилъ и Матвю Борисовичу, что его ожидаетъ участь подобная Василіевой, если не вразумитъ своей дочери. Устрашенный Прикащикъ, въ униженныхъ общаніяхъ и поклонахъ обнаружилъ всю слабость души своей, но, жертвуя счастіемъ Василія и, можетъ быть, Наталіи покровительству тайнаго любимца Іоаннова, чувствовалъ упреки совсти и стыдясь самого себя, хотлъ казаться невиннымъ въ глазахъ Василія. ‘Вася возлюбленный, горемыка безталанный, сказалъ онъ, постя заключеннаго, придумай, пригадай, какъ быть въ несгод, что Богъ за грхи наслалъ на насъ?’

— Не знаю, чмъ прогнвалъ я Христа Спасителя, отвчалъ юноша. Матвй Борисовичъ! я сирота безпомощный: раскинуть разумомъ твое дло, а мн пристало тебя слушаться.—

‘Ужь ли, Вася, теб окота погубить старика и себя?’

— Нтъ, Матвй Борисовичъ! напрасно такое непригожее слово молвилъ: не хочу погибели твоей — пускай лиходй мой женится на Наталь Матвевн. Знать ужь звзда моя злосчастная!—

Ревнивый Крымецъ требовалъ, что бы Василій, до его свадьбы, оставилъ Новгородъ, но куда было хать неимущему другаго пристанища кром дома Прикащцкова? Василій вспомнилъ, что за нсколько дней до несчастія, его постигшаго, приходилъ къ Матвю Борисовичу Любчанинъ богатый, честный гость, который расторговавшись въ Россіи, просилъ прозжей грамоты для возвращенія въ отечество. Гаизеецъ, живя долго между Русскими, научился языку нашему и обычаямъ, не рдко посщалъ хлбосола Прикащика, любилъ его за честность и необычайные разсказы, говорилъ красно, мшая истинное съ выдуманнымъ, о диковинкахъ, которыя видалъ въ Государствахъ иноземныхъ, и заставлялъ, любопытнаго Василія трепетать отъ восхищенія. Въ Василі родилось желаніе поглядть чужія земли, но, надясь быть мужемъ Наталіи, онъ не думалъ удовлетворить оное: потерявъ же надежду, имя одно достояніе: свободу, какъ птица поднебесная, ршился наняться слугою у Любчанина и всюду за нимъ слдовать. Матвй Борисовичъ переговорилъ съ отъзжающимъ, дло было слажено, и Василія стали снаряжать въ дорогу, который вымолилъ у Татарина позволеніе простишься съ Наталіею.

Крымецъ, недоврчивый къ добродтели, присутствовалъ при ихъ свиданіи. Наталія прослезилась, увидя Василія худаго, блднаго, съ растрепавшимися кудрями. ‘Ахъ, Василій Андреевичъ! сказала она ему, злодй разлучникъ нашъ погубилъ тебя и меня,’ и оба заплакали, какъ малыя дти.

Желая показать ему въ послдній разъ любовь свою, она вынесла окованный ларецъ, гд хранилась казна ея и драгоцнныя украшенія, наслдство отъ матери. ‘Возьми богатство мое, сказала прежнему жениху дочь Прикащика, мн теперь ни что не мило, а теб на чужбин незнакомой оно пригодится.’ — Василій было отказался, но Матвй Борисовичъ приказалъ взять, говоря, что дочери его ни въ чемъ не будетъ нужды за Татариномъ Магмешбвичемъ.

‘Воистинну, красная двица! подхватилъ Князь надменный богатствомъ, у меня ты будешь, какъ сыръ въ масл кататься.‘

— Что мн въ золот и серебр? отвчала Наталія, по мн хоть солнце не свти!—

Скоро по отъзд Василія, наступилъ день желанный для жениха, ужасный для невсты. Въ четвергъ, почитавшійся благопріятнымъ для бракосочетаній, Наталію привезли въ домъ къ Намстнику Новогородскому, бывшему у жениха въ отцово мсто. Тамъ при -звук свадебныхъ псенъ, одли ее въ материнское подвнечное платье, обременили богатыми украшеніями, подаренными Княземъ Татариномъ, предшествуемую плясавицами, дружками, Священникомъ со крестомъ, сопровождаемыя посаженою матерью, свахами и другими женщинами, ввели въ покой, гд были изготовлены два мста, устланныя каждое сорокомъ соболей, и рядомъ съ другою двушкою посадили на оныя. Когда женихъ, поднявъ съ мста послднюю, слъ подл невсты, знатная боярыня Чесала имъ голову, обмакивая гребень въ меду, осыпала ихъ хмлемъ, пенязями и ярою пшеницею, опахивала сорокомъ соболей. По благословеніи Княземъ Булгаковымъ къ внчанію, отправились въ церковь: впереди несли свадебныя свчи, всомъ около пуда, обогнутыя дорогимъ мхомъ, потомъ огромные, тяжелые короваи, за короваями несли свчи обручальныя, камку для подножія, чару, скляницу съ Фряжскимъ виномъ, скамейку, изоголовья, потомъ халъ женихъ на гордомъ аргамак, съ своимъ поздомъ, а наконецъ невста въ саняхъ съ своимъ поздомъ.

По совершеніи брака Архіепископомъ Пименомъ, отправились въ домъ къ Князю Татарину Магметовичу. Хотя Лукерья не забыла запереть замокъ подкинутый подъ ноги молодымъ, когда они переступили черезъ порогъ, но видя еще большую горесть Наталіи три вступленіи въ новое жилище, никто не надялся на благополучное сожительство, и съ тайнымъ сожалніемъ глядли на жертву сладострастія Крымца, однако же когда сли за столъ, когда увидли необычайную роскошь, то позабыли сожалніе и даже Многіе винили Наталію въ неразуміи. Хозяинъ не жаллъ сладкихъ яствъ и напитковъ, гости не жалли себя, и по обычаю нашихъ предковъ, ли и пили пока но пошло уже въ горло.

Когда подали куря (въ сей день единственную для молодыхъ пищу: ибо обыкновеніе запрещало вкушать что-либо за столомъ), тогда большой дружка завернулъ куря вмст съ калачемъ и солонкою въ скатерть, а Князь Булгаковъ съ молодыми всталъ. Татаринъ Магметовичъ вышелъ за порогъ, и намстникъ въ дверяхъ выдавалъ ему Наталію, говоря:, Князь Татаринъ, Божіимъ велніемъ приказалъ теб Богъ жениться, понять жену Наталію, и ты, Князь Татаринъ, держи ее потому, какъ Богъ устроилъ, потомъ Намстникъ наказалъ ему итти съ нею до снника, не распускаясь.

Въ снник большая сваха, наряженная въ дв шубы, изъ коихъ верхняя была надта на выворотъ, осыпала ихъ осыпаломъ, а дружки кормили курящемъ. Наконецъ новобрачныхъ раздли, уложили на постель, постланную на двадцати семи ржаныхъ снопахъ: и тогда первый знакомецъ Князя Татарина на любимомъ кон его здилъ во кругъ подклета съ обнаженною саблею, охраняя безпечность удовольствіи покоющихся отъ недоброжелательства злаго духа.

11.
Фpицъ.
Повсть.

‘Кто-то пріхалъ къ намъ въ дорожномъ экипаж’ — сказалъ Августъ, выглянувъ въ окно.

— Не Фрицъ ли, маменька?— произнесла Амалія, и голубые глаза ея заблистали радостію.

‘Кому же быть другому’ — отвчала г-жа Розенбаумъ, веселясь прибытіемъ милаго племянника,

Амалія побжала встрчать двоюроднаго братца и едва не столкнулась съ нимъ, выбгая изъ комнаты. Онъ остановился, устремилъ любопытный взоръ на стоявшую предъ нимъ стройную, прелестную двушку, и не могъ поврить, чтобъ это была ma рзвая, Маленькая кузина, съ которою прежде часто игрывалъ.

Онъ и самъ чрезвычайно перемнился: Амалія смотрла на него какъ на незнакомаго, даже г-жа Розенбаумъ сперва не ршилась назвать его Фрицомъ, боясь ошибиться. Но ея недоумніе недолго продолжалось. ‘Тетинька’, сказалъ онъ своей благодтельниц — ‘ахъ, нтъ! вы имете право на имя матери: чувствую вашу родительскую любовь ко мн, родительскія попеченія, но могу ли выразить мою благодарность?’

‘Здравствуй, Фрицъ! тебя и не узнаешь. Какъ выросъ! молодецъ хоть куда! а ты узнаешь ли, кто это? ‘ — При сихъ словахъ она съ материнскою гордостію указала на Амалію.

‘Я догадываюсь, что это кузина, но какая непонятная перемна!’

— Выгодная или нтъ?—

‘Трудно ршить!’

— Какъ?—

‘Бывъ дитятей, она плняла, какъ Амуръ: теперь плняетъ, какъ Венера.’

— Помилуй, Фрицъ! прервала Амалія съ лукавою усмшкою, я не думала, чтобъ ты учился въ Университет говорить комплименты.

‘Но разв тамъ я не читывалъ комедій?’

— Благодарю за откровенность, врно изъ какой нибудь комедіи? Для меня дружба пріятне комплиментовъ.

‘Для меня пріятно и то, и другое: признаюсь, чрезвычайно бъ желалъ быть такой хорошенькой двушкой, какъ ты, чтобъ меня почаще хвалили.

— Я вижу, ты съ большимъ успхомъ читалъ комедіи.

‘Что же ты не рекомендуешь Фрицу жениха своего?’ сказала мать покраснвшей невст.

Амалія подвела Августа. Онъ дружески пожалъ Фрицову руку, и съ любезнымъ простосердечіемъ изъявилъ желаніе пріобрсти любовь его.

‘Всякой честный человкъ иметъ право на мою привязанность,’ отвчалъ Фрицъ, я не сомнваюсь въ вашей честности: тетинька вручаетъ вамъ судьбу своей дочери. Если откровенность и уваженіе къ добродтели могутъ вамъ нравиться, то, надюсь, скоро удостоите меня вашей дружбы.

Фрицъ говорилъ не совсмъ правду: онъ былъ откровененъ и уважалъ добродтель, но не: всегда. Характеръ его, завися отъ впечатлній вншнихъ, измнялся вмст съ оными и представлялъ смсь хорошихъ и дурныхъ качествъ, весьма обыкновенную въ людяхъ. Фрицъ соединялъ разсудительность опытнаго старца съ дтскою мечтательностію, бережливость бднаго ремесленника съ роскошію знатнаго вельможи, стремленіе къ мирной уединенной жизни съ жаждою славы и блистанія въ лучшихъ обществахъ.

Воспитываясь по кончин родителей у тетки, любившей его наравн съ единственною дочерью, онъ уже оказывалъ непостоянность своего нрава. Когда начиналъ работать какую-нибудь игрушку, напередъ Знали, что, не доконча оной, поспшитъ заняться другою, всякой день у него была новая любимая забава: собачка, голуби, и деревянная лошадь по очереди привлекали все его вниманіе. Никто не могъ хвалиться постоянною его привязанностію, правда, благодтельница и шалунья кузина пользовались ею боле прочихъ, но часто слуга, умвшій ему, чмъ-либо понравиться, похищалъ оную.

Фрицъ, учась въ Д….. Университет, своей перемнчивостію удивлялъ товарищей: любя заниматься науками, часто по цлой недл не принимался за книгу, предпочитая Поэзію, просиживалъ нердко ночи надъ выкладкою Математики: обладая здравою Философіею, съ жадностію читалъ сочиненія наполненныя правилами не только ложными но и вредными, оказывая тихость и боясь наказанія, участвовалъ въ отчаянныхъ шалостяхъ Студентовъ, умвшихъ ему представить оныя въ вид удальства молодецкаго, ощущая привязанность къ отечеству, слушалъ съ удовольствіемъ людей почитающихъ сіе благородное чувство пустымъ предразсудкомъ, умвшихъ обогащаться отъ должностей, на нихъ возложенныхъ, и готовъ былъ слдовать обольстительному примру.

Еще въ дтств оказывалъ слды странности, сдлавшейся въ послдствіи главною чертою характера его: всегда сравнивая себя съ людьми счастливйшими, онъ почиталъ себя несчастнымъ. Ясныя минуты мелькали иногда въ душ его, но скоро ипохондрія, впрочемъ слабая, немогшая имть опасныхъ слдствій, погашала ихъ и была причиною всегдашняго хладнокровія. Онъ радовался, но не зналъ восторга, печалился, но не умлъ проливать слезы сильной горести, чувствовалъ честолюбіе, благодарность, дружбу, любовь,— но не былъ въ состояніи принести имъ великой жертвы. Пріятное лице безъ выразительности, обыкновенные глаза безъ жизни, какъ въ врномъ зеркал отражали сердце его, казавшееся неспособнымъ къ сильнымъ ощущеніямъ. Но подъ ледяной корою нечувствительности таились пламенныя страсти, обыкновенные предметы не имли на нихъ вліянія, но он тмъ ужасне начали свирпствовать, когда стеченіе обстоятельствъ раздуло ихъ.

Фрицъ окончилъ курсъ въ Университет, въ то время когда помолвили Амалію. До сихъ поръ воображеніе его занималось почти единственно слдующею лекціею, теперь же онъ безпрестанно мечталъ о Р….., куда призывала его дружба родныхъ, гд ожидали его — городскія забавы, которыя зналъ еще только по слуху. Помышляя съ какою родственною простотою будутъ съ нимъ обходишься тетка и кузина, онъ воображалъ себя сотвореннымъ, чтобъ нравиться въ кругу домашнемъ. Помышляя о собраніяхъ и балахъ, его ожидавшихъ, воображалъ, что назначенъ природою блистать въ модномъ свт. Затверживалъ изъ забавныхъ театральныхъ піэсъ каламбуры, острыя слова и комплименты, изъ романовъ занимательныя приключенія, и думалъ симъ средствомъ прослыть любезнымъ.

Въ самомъ дл г-жа Розенбаумъ, Амалія и Августъ, котораго онъ также считалъ на равн съ родными, скоро полюбили его за веселую непринужденность въ обхожденіи съ нимъ общества скоро стали чувствовать въ немъ необходимость.

Чтобъ дашь большее понятіе о род жизни Фрица по прізд его въ Р….вотъ письмо писанное имъ къ прежнему товарищу, котораго любилъ боле прочихъ.

‘Милый Штейнбергъ!

Я на родин, я съ родными своими, я въ вихр свтскихъ удовольствій! Наконецъ узнаю наслажденіе: тихость домашней жизни соединилась съ шумомъ свта для моего блаженства. Тетка меня любитъ съ материнскою горячностію, кузина со мною обходится просто и ласково. Ты не можешь представить, какъ она похорошла въ продолженіе моего отсутствія. Вмсто двочки толстенькой съ пухлыми щечками, я увидлъ Нимфу стройную какъ пальму, прекрасную какъ роза и наконецъ имющую волоса точь въ точь Ревельскій ленъ, который славится нжностію цвта и мягкостію: а ты знаешь мою страсть къ блондинкамъ. Вообрази жъ, если можешь, какъ я упиваюсь счастіемъ. Боюсь возбудить въ теб зависть. Сія-то очаровательная красавица голосомъ, пріятнйшимъ Платоновой гармоніи міровъ, называетъ милымъ твоего Фрица, она-то губками, превосходящими свжестію весенній воздухъ, цлуетъ твоего Фрица, она-то ручкою столь же блою и правильною какъ Венеры Праксителевой, обнимаетъ твоего Фрица. Читая похвалы мои кузин, ты вроятно подумаешь что я влюбленъ: ошибешься. Я люблю ее, но какъ братъ, и не хочу своими трофеями украшать лобъ Августа, онъ добрый человкъ и веселый малый и обходится со мною по дружески. Я покраснлъ бы отъ одной оскорбительной для него мысли. Теперь оставимъ домашнее поприще и перейдемъ къ другому пространнйшему и боле разнообразному. Я уже сдлалъ обширное знакомство и усплъ побывать на нсколькихъ балахъ. Какое здсь множество прелестныхъ поклонницъ Терпсихоры! однако жъ признаюсь съ гордостію, нтъ ни одной занимательне кузины. Что бы находишь удовольствіе въ большомъ знакомств, я полагалъ необходимымъ стараться всмъ нравиться. Могу похвастаться,— по крайней мр если не ошибаюсь — выполненіемъ своего плана: вс полюбили меня. Ты не понимаешь, какъ въ такое короткое время это могло случитися. Такъ и быть — дивись моей щедрости — разршу недоумніе твое, и со всми схоластическими раздленіями и подраздленіями изложу правила, которыми руководствовался.

Правила обхожденія съ женщинами.

Женщины раздляются во-первыхъ на замужнихъ, собственно женщинъ и на старухъ.

1) Замужнія. Он подраздляются на молодыхъ и зрлыхъ.

Въ разсужденіи молодыхъ должно: хорошенькимъ говорить правду, безобразнымъ ложь, т. е. въ обоихъ случаяхъ превозносить ихъ прелести.

Вразсужденіи зрлыхъ примчается слдующее: такъ какъ он, считая себя еще невстами, желаютъ, чтобъ и другіе думали о нихъ также,— то когда приличіе позволитъ изъявить свое мнніе о лтахъ ихъ, убавлять отъ оныхъ но десятку и боле, смотря но обстоятельствамъ.

2) Собственно женщины замужнія. Он подраздляются на бездтныхъ и матерей.

Бездтныя, не имя материнскихъ обязанностей, посвящаютъ время свое кокетству или хозяйству. Кокеткамъ хвалить ихъ любезность и не забывать быть любезнымъ, хозяйкамъ хвалить ихъ свиней, коровъ, гусей и проч. и не забывать также быть любезнымъ.

Матери по большой части любятъ дтей своихъ, а потому называть ихъ дтей прелестными и не забывать удивляться ихъ совершенному сходству съ матерью.

3) Старухи. Многія изъ нихъ любятъ заниматься злыми встями и вялыми, разсказами городскихъ новостей и сверхъестественныхъ приключеній: слушать ихъ со вниманіемъ и готовностію во всемъ врить.

Правила обхожденія съ мущинами.

Мущины раздляются во 1-хъ на почитателей прекраснаго пола, во 2-хъ на людей степенныхъ и въ 3-хъ на стариковъ.

1) Почитатели прекраснаго пола. Главная страсть ихъ обворожать женщинъ, а потому — восхищаться ихъ ловкостью и называть селадонами, опасными для красоты.

2) Люди степенные. Они подраздляются на обязанныхъ и необязанныхъ должностями.

Обязанные должностями, или отправляютъ оныя изъ честолюбія и въ такомъ случа безпрестанно твердятъ о своихъ заслугахъ, или изъ корыстолюбія, и въ такомъ случа безпрестанно твердятъ о своемъ безкорыстіи: первымъ говорить, что они не довольно награждены, послднимъ показывать слпую увренность въ ихъ добродтели.

Необязанные должностями составляютъ, разнообразнйшій классъ по различію своихъ должностей, а потому тщательно замчать сію склонность и съ оными соображать свои поступки: удивляться политическимъ знаніямъ страстнаго къ политическимъ новостямъ, превозносить основательность сужденій безпрестанно твердящаго о разсудк, благоговть предъ ученостію педанта, умирать со смху отъ разсказовъ остряка, хвалить стихи поэта, а, если достанетъ силы, слушать оные съ терпніемъ и проч.

3) Старики. Они, подобно старухамъ, вс на одинъ образецъ: любятъ разсказывать незанимательные анекдоты своей жизни, хвастаются опытностію, ставятъ оную выше ума и познаній, охотно подаютъ совты, которыхъ иногда никто не проситъ, а потому должно съ подобострастіемъ внимать ихъ наставленіямъ, впрочемъ не всегда требуется намренія слдовать онымъ.

——

И такъ премудрость предъ, тобою отверста, только стоитъ умть, подобно мн,— воспользоваться ею.

Фрицъ.

Внезапный переходъ Фрица отъ упражненія въ наукахъ къ столь короткому обхожденію съ прелестною родственницею, долженъ былъ сильно на него подйствовать. Но пламя страсти его не вспыхнуло тотчасъ со всею лютостію, а усиливалось мало по малу. Въ слдующихъ письмахъ увидимъ начало сего пожара,

‘Милый Штейнбергъ!

Я все живу по прежнему, кром, что иногда охотне сижу дома: отъ того, что ни съ кмъ не. провожу пріятне времени, какъ съ кузиною. Ты улыбаешься? напрасно: это дружба, а не любовь., Но отъ такой дружбы весьма не далеко до любви, скажешь ты.— Согласенъ — и потому-то въ первый разъ въ жизни наблюдаю свои чувствованія: когда увижу, что твое пророчество сбывается, возьму вс предосторожности: не хочу нарушать счастія добраво Августа, который чувствуетъ къ Амаліи большую привязанность и пользуется взаимностію. Я могъ замтить сіе по теперешней ихъ грусти. Надобно теб сказать, что свадьбу хотли сыграть посл завтра, но сего дня ее отложили еще на нкоторое время. Вотъ причина: у Августа есть по имнію дло, которое уже должно было кончиться, но, какъ обыкновенно случается, все еще не кончилось- Хотя нтъ никакого сомннія въ счастливомъ ршеніи, однако тетка хочетъ быть совершенно уврена въ благосостояніи своей дочери, и ея материнская мнительность весьма естественна. Нетерпливый женихъ отправляется въ П….., что бы ускорить ходъ своего дла.

Не думай, что бы я ни чмъ не занимался кром забавъ: я, подобно древнимъ мудрецамъ, длаю наблюденія, разсуждаю и такимъ образомъ учусь. Недавно я на опыт уврился въ истин извстнаго правила, что мы познаемъ боле цну удовольствія, когда его теряемъ. Прежде въ Август и Амаліи я замтилъ обыкновенную взаимную склонность, но какъ скоро они узнали, что имъ должно на нсколько недль разстаться, то сдлались любовниками почти столь же страстными, какъ описываются въ романахъ. Право, я досадую на нее: дружба во вс времена славилась преимуществомъ надъ скоро-проходящею страстію.

Въ заключеніе увдомляю, что тетка предъ отъздомъ нашего влюбленнаго, намрена дать прощальный балъ, а я намренъ хорошенько на немъ повеселиться.

Другое письмо Фрица къ тому же.

‘Милый Штейнбергъ!

Восторгъ не можетъ вмститься въ сердц моемъ, чувствую нужду излить его въ сердце друга.

Вчера были у насъ гости. Я долго не могъ заснуть: вдругъ слышу дымъ, вхожу вспальню и страхъ овладлъ мною: тамъ былъ пожаръ. Бросаюсь спасти сонную Амалію. Увидвъ ее спящею, я задрожалъ и сдлался неподвижнымъ. Но ты не въ силахъ вообразить моего изступленія: ты не видалъ женщины въ такомъ положеніи, — что сказалъ я? надобно было видть Амалію, чтобы представишь мои чувства. Посторонніе предметы на нихъ не дйствовали, я видлъ, я чувствовалъ только Амалію! но загорвшееся одяло вывело меня изъ безпамятства: я схватилъ ее въ объятія, отнесъ отъ пламени.

Пробужденная Амалія увидла пламя, увидла меня, свое положеніе — и ничего не понимала, все казалось ей сновидніемъ. Но вдругъ въ изступленіи она вскрикнула. Я началъ также призывать на помощь. Амалія вырвалась изъ моихъ рукъ, бросилась къ матери, вскочившей на мой крикъ. Домашніе собрались, и все пришло въ движеніе: одинъ я оставался по видимому спокоенъ, но въ душ клубились различныя мысли: — я не могу дать отчета себ, что во мн происходило. Смшеніе мыслей препятствовало мн размышлять объ окружающемъ меня: я смотрлъ на пламя — и казалось, любовался его яростію, отвчалъ на длаемые вопросы, но по какому-то побужденію, не думая, что отвчаю, и потому же побужденію пошелъ въ свою комнату, когда услышалъ, что пожаръ потушенъ. Вокругъ меня была тишина, мысли пришли въ порядокъ, въ душ блисталъ восторгъ съ прежнею силою. скорыми шагами ходилъ взадъ и впередъ: произносилъ невнятныя слова, произносилъ имя Амаліи, садился, задумывался, но мысли, скользя одна за другою, не производили впечатлнія, восхищеніе вспыхивало на лиц и я снова вскакивалъ. Такъ пробылъ пока тетка позвала пить кофе. Прихожу, она начала говорить, что безъ меня, можетъ быть, весь.домъ сгорлъ бы, что Амалія должна почитать меня своимъ спасителемъ. Амалія краснла, взоръ не отрывался отъ земли, рука дрожала, подавая мн налитую чашку. И моя рука дрожала, принимая, мой взоръ боялся встртиться съ ея взоромъ, я чувствовалъ жаръ въ лиц своемъ. Августъ готовый совершенно къ отъзду, пришелъ прощаться, когда онъ просилъ меня дружбою утшатъ Амалію въ его отсутствіи, я покраснлъ еще боле. Онъ ухалъ: Амалія на меня сердится, но виноватъ ли я. Она не хотла говорить со мною, я также нершился начать разговора, не постигаю отъ него, ея присутствіе для меня было тягостно, и я возвратился въ свою комнату. Опять восторгъ въ душ: опять хожу скорыми шагами взадъ и впередъ, произношу имя Амаліи, сажусь, задумываюсь, но мелькающія мысли не производятъ впечатлнія, лицо вспыхнетъ и я вскакиваю. Голова кружится отъ сильнаго волненія, въ груди чувствую тягость: чтобы успокоить себя сердечнымъ изліяніемъ, пишу къ теб и съ нетерпніемъ отправляю письмо свое.

Фрицъ.‘

Скоро уменьшился восторгъ Фрица. Слова Августа: ‘я надюсь, что дружба твоя утшитъ Амалію въ моемъ отсутствіи, — сперва произвели весьма слабое впечатлніе, которое исчезло вмст съ ними, но когда мысли Фрица начали приходить во порядокъ, то безпрестанно представлялись ему. Онъ вспомнилъ съ какою довренностію говорилъ Августъ: — ‘ и увидлъ, что если хочется остаться благодарнымъ человкомъ, то не долженъ питать къ Амаліи, а потому ршился быть съ нею какъ можно рже и въ шум свта искать по крайней мр разсянія, уже не находя въ немъ удовольствія.

Амалія на Фрица не долго сердилась. Она была обыкновенная двушка: была хороша и знала это весьма твердо. Фрицъ стыдился самаго себя и не смлъ говорить съ нею. Притомъ же мать могла замтить ихъ странное обхожденіе: Амалія ршилась помириться, и они стали обращаться по прежнему, кром того, что въ поступкахъ своихъ оказывали нкоторое принужденіе и боле уже остерегались другъ друга.

Однажды Амалія отъ скуки перевертывала листы своего альбома. ‘Послушай, Фрицъ,’ сказала она, ‘вотъ хорошенькіе стишки, врно теб понравятся:’

Изображеніе дружбы.

Возмите у любви колчанъ съ стрлами

И лукъ съ опасной тетивой,

Обржьте крылья за плечами

Да полъ-повязки золотой:

И дружба — передъ вами.

‘Не правда ли, портретъ самой врной?’ — Острая выдумка, отвчалъ Фрицъ, но, бдная любовь! тебя безжалостно изуродовали, чтобъ превратить въ дружбу.—

‘Какъ изуродовали?‘

— Отнять у нея колчанъ, лукъ, крылья, повязку, не значитъ-ли отнятъ лучшія украшенія.

‘Если украшеній много, то они противны, любовь безъ нихъ сдлалась несравненно миле и явилась дружбою.‘

— Такъ ты дружбу предпочитаешь любви?

‘Разумется, что можетъ быть привлекательне дружбы.‘ Амалія, какъ вс двушки, на словахъ предпочитала дружбу, а въ сердц, можетъ быть, любовь.

— А я нахожу любовь привлекательне, восхитительне.—

‘Ты говоришь о любви, какъ будто знаешь ее.‘

— Конечно, знаю.

‘Маленькое хвастовство.‘

— Напротивъ, истина. Я еще ничего не написалъ въ твоемъ альбом, чтобъ убдить тебя въ сей истин, изображу любовь.—

‘Къ какой теб стати въ моемъ альбом говорить о любви: совтую лучше прославить Амура въ томной аріи.’

— Согласенъ, но съ условіемъ, чтобъ ты пропла ее. Для поэта, что очаровательне, какъ слышать свое твореніе, одушевленное звуками волшебнаго голоса!

‘Я готова своимъ волшебнымъ голосомъ очаровывать Поэта.‘

Фрицъ принялся описывать любовь, воспламенился и восторгъ свой излилъ на бумагу. Амалія прочитала арію, и стихи коснулись ея сердца. Сочинитель требовалъ исполненія условія: она сла за фортепіано и запла:

Арія.

О, блаженный рокъ! я любимъ прекрасной!

Нжной звукъ рчей пью душёю страстной,

Пурпуръ на щекахъ и груди волненье,

Трепетъ жаркихъ устъ и очей томленье —

Вижу въ прекрасной!

Вижу, я любимъ! и душа мятется.

Въ жилахъ кровь кипитъ! огонь льется!

Пламенный восторгъ изразить желаю,—

Словъ не нахожу, гд языкъ — не знаю!

Голосъ мятется!

Два! я люблю, я тобой дышу!

Фрицъ, сочиняя, уже пылалъ, а голосъ Амаліи былъ такъ нженъ, такъ страстенъ. Амалія всегда чувствовала, что пла, а въ стихахъ Фрица былъ такой жаръ, что рука ея нечаянно пожала Фрицову. Амалія пла для Фрица, онъ хотлъ поблагодарить за то — и поцловалъ кузину. Фрицъ сочинялъ для Амаліи — она въ свою очередь не желала остаться неблагодарною. Фрицъ! что съ тобою сдлалось? ты опять въ изступленіи, Гд прежняя осторожность? гд усиліе истребить начало страсти? все напрасно: одинъ поцлуй ихъ уничтожилъ. Фрицъ прижалъ Амалію къ своему сердцу, сердце билось, и она почувствовала его біеніе. Амалія прижала Фрица къ груди своей, грудь волновалась и сіе волненіе коснулось груди его. Я люблю тебя, произносилъ онъ съ восторгомъ я люблю тебя, шептала Амалія. Фрицъ чувствовалъ, что только съ нею можетъ вкушать полное блаженство. ‘Я не въ силахъ противиться своему сердцу, сказалъ онъ: ты должна быть моею женою.‘

Сіи слова заставили Амалію опомниться: она увидла, что позволила себ слишкомъ много, и конечно бы ея смущеніе изобразилось на лиц яркою краскою, ежели бы румянецъ щекъ ея, уже горвшихъ отъ страстнаго ощущенія, могъ быть сильне. Она ничего не отвчала, не знала, на что ршиться и думала какъ поправить ошибку. Когда Фрицъ повторилъ слова свои, притворилась, что ихъ не слышитъ, и нсколько погодя — о! женщины! что для васъ не возможно — она сказала съ улыбкою: какъ я съ тобою засидлась, чушь не забыла, что у меня дло.‘ Сказала и съ поспшностью вышла изъ комнаты.

Можно вообразить удивленіе Фрица: онъ сидлъ въ прежнемъ положеніи, смотрлъ пристально на дверь, въ которую ушла Амалія и, казалось, ожидалъ ея возвращенія. Амалія, думалъ онъ, можетъ быть, хотла надо мною посмяться, съ этимъ намреніемъ притворилась, что отвчаетъ моей любви, и посл хладнокровно меня оставила. Сія мысль, огорчая самолюбіе его, производила стыдъ и досаду на Амалію. ‘Но, можетъ быть, есть другая причина ея уходу, она любитъ меня: не могу въ этомъ-сомнваться, и конечно для того меня оставила, что увидла предосудительность своего поступка, можетъ быть, послдними обыкновенными словами и притворнымъ равнодушіемъ, съ которымъ ихъ произнесла, она хотла заставить меня думать, что я получилъ отъ нея только всегдашніе знаки ея дружбы.‘

Послднее было справедливо, что же касается до перваго, то Амалія не чувствовала страсти къ Фрицу, но была увлечена минутнымъ воспламененіемъ воображенія. Она даже мыслила, что сія страсть совсмъ не существуетъ. И выходила замужъ за Августа, по обыкновенному разсчету двушекъ. Августъ имли порядочный чинъ, быль богатъ, недуренъ собою, и кроткаго характера: что же еще надобно, чтобъ быть хорошимъ мужемъ? Амалія, видя сіи достоинства жениха своего, питала къ нему привязанность и надялась быть съ нимъ счастливою.

Амалія, поступокъ Фрица, подобно своему, приписывала разгоряченному воображенію, и думала, что на другой день Фрицъ уже былъ въ прежнемъ состояніи, а потому продолжала свой дружеской образъ обхожденія съ нимъ, однакожъ, опасаясь подобныхъ случаевъ, остерегалась быть съ нимъ наедин. Хотяона въ обхожденіи съ Фрицомъ старалась показывать туже непринужденность, но ежели у него вырывалось какое нибудь слово, которое казалось ей относящимся къ ихъ маленькому приключенію, то воображала, что онъ съ намреніемъ намкалъ ей, и приходила въ нкоторое смущеніе

Фрицъ полагалъ ея поведенію другую причину: онъ думалъ, что Амалія любитъ его, но что она видитъ невозможность слдовать своей склонности и старается истребить ее. Амалія уже была сговорена съ Августомъ и бракъ ихъ долженъ былъ скоро свершиться: могла ли она обмануть человка, котораго уважала? Чтобы подумали о ней, если бы она ршилась вдругъ перемнить жениха? Наконецъ мать ея захотла ли бы согласиться на то?

Фрицъ, по непостоянству характера своего, можетъ быть, скоро бы излечился отъ своей страсти, ежели бы имлъ разсяніе, но, къ несчастію его, бывъ склоненъ къ меланхоліи, онъ не находилъ уже удовольствія въ обществахъ: тмъ боле, что нашелъ занятіе, которое лучше согласовалось съ теперешнимъ его положеніемъ: онъ предался любимой своей склонности и посвящалъ время Поэзіи. Когда, читая, находилъ что-либо сходное съ его обстоятельствами, то съ жадностью пробгалъ страницы и чувствовалъ какое-то сладостное уныніе, питавшее любовь его.

Такимъ образомъ онъ побилъ Амалію часъ отъ часу боле. Когда Августъ представлялся его воображенію, то иногда онъ почиталъ себя несчастнымъ, жертвующимъ другу и даже любезной своимъ благополучіемъ: ибо полагалъ, что Амалія можетъ боле наслаждаться жизнію съ Августомъ,— и сія мысль проливала утшеніе въ душу его, иногда же мечталъ, что есть еще надежда владть Амаліею, не измняя Августу: что Августъ можетъ въ П…… влюбиться и добровольно отказаться отъ невсты своей, или что можетъ умереть, до свадьбы,— сія надежда казалась ему довольно основательною, и въ душ его сверкали слабыя искры глупой радости.—

Однажды Амалія вбжала къ нему въ комнату съ веселымъ видомъ. ‘Фрицъ, вскричала она, я скажу теб пріятную новость. Ботъ письмо отъ Августа, онъ пишетъ, что почти окончилъ дло свое и надется очень скоро быть къ намъ. Приготовляйся танцовать до упаду на моей свадьб.’

Можно представить, что сіи слова произвели въ душ Фрица. Онъ былъ увренъ, что любимъ Амаліею: теперь же она увдомляетъ его съ радостію, что скоро прідетъ Августъ, самолюбіе заставило его скрыть истинныя чувства, однако же досада и уныніе проглядывали на лиц его сквозь принужденную улыбку.—

Прежде Амалія не думала, чтобы Фрицъ былъ въ нее влюбленъ, но теперь видъ его и тщеславіе, свойственное хорошенькой двушк, увряли ее въ томъ, и она желала насладиться торжествомъ своимъ. ‘Ты врно съ нетерпніемъ ожидаешь моей свадьбы,’ спросила она.

— Да!— произнесъ отрывисто Фрицъ.

‘Я знаю напередъ, что ты хорошо повеселишься.‘

Фрицъ молчалъ. Амалія описывала удовольствіе свадьбы и, увидвъ, что несчастный напрягаетъ вс свои силы — казаться равнодушнымъ, ршилась отмстить ему за то, и старалась показывать, что ожидаетъ Августа съ неизъяснимымъ восхищеніемъ.

Во все время, пока Амалія говорила, Фрицъ мучился досадою. Оставшись одинъ, предался горести. Долго сидлъ въ задумчивости, наконецъ, какъ будто опомнившись, вскочилъ. ‘Какая глупость! сказалъ онъ самому себ: Августъ непремнно женится на Амаліи и Амалія не любитъ меня: не уже ли я такъ влюбленъ, что не могу забыть ее.‘ Это была благодтельная мысль, но исполненіе ея было трудно, боле нежели онъ предполагалъ. Фрицъ снова ршился быть дома какъ можно мене, всюду искать разсянія и не думать объ Амаліи. Средства были дйствительны, но къ несчастію, остались невыполненными.

Амалія вышла отъ Фрица весьма довольна собою. Ей часто случалось слышать отъ молодыхъ мущинъ комплименты, даже замчать искренность ихъ комплиментовъ, но удовольствіе видть влюбленнаго не на шутку, она имла въ первый разъ. ‘Бдный Фрицъ! какъ онъ въ меня влюбленъ!’ думала она, смотрясь въ зеркало и улыбаясь съ довольнымъ видомъ.‘

Какъ Фрицъ ни старался въ продолженіе дня скрывать предъ Амаліею своей горести, ей нельзя было не замтишь ее. Сія горесть льстила ея самолюбію, но также производила въ ней нкоторое состраданіе къ влюбленному. ‘Однако же я поступила съ нимъ безчеловчно, разсуждала она: онъ заслуживаетъ, чтобы я обходилась съ нимъ поласкове. Надобно развеселить его.‘

Ввечеру Амалія, наряженная съ большимъ вкусомъ и боле, нежели когда-либо, къ лицу, вошла въ его комнату. ‘Милый Фрицъ! сказала она: ты что-то цлый день печаленъ. Не боленъ ли ужь ты?‘ продолжала она, положа руки къ нему на плеча и глядя ему въ глаза.

— Я здоровъ, отвчалъ Фрицъ, смотря на нее какъ будто съ досадою, что она такъ мила.

‘Но о чемъ же скучаешь?‘

— Ни о чемъ.

‘Я пришла къ теб съ просьбою: маменька детъ со мною на балъ къ Баронесс, такъ Подемъ пожалуй-ста съ нами.‘

Ласковость Амаліи сдлала надъ Фрицомъ странное впечатлніе: она производила въ немъ пріятное ощущеніе, но также и непріятное, ибо онъ зналъ, что ласковость не любовь. Онъ согласился послушаться Амаліи не для того, что бы доставить ей удовольствіе, но что бы начать выполненіе намренія своего искать какого нибудь развлеченія.

Къ несчастію, на бал не было ни одной двушки, которая могла бы обратить на себя вниманіе Фрица, а потому онъ сидлъ задумавшись въ углу. Но Амалія скоро сіе замтила и ршилась непремнно развеселить его.

‘Отъ чего ты не танцуешь?’ спросила она.

Я не расположенъ.—

‘Помилуй! что съ тобою сдлалось? ты сталъ преугрюмый меланхоликъ. Это ни на что не похоже и ты непремнно долженъ танцовать. ‘

— Я хочу сидть.—

‘А я хочу поставить на своемъ. Господинъ Фрицъ, сдлайте одолженіе ангажируйте меня на слдующій танецъ.‘

‘У госпожи Амаліи и безъ меня много кавалеровъ — отвчалъ онъ, показывая, что шутитъ, а между тмъ почти съ сердцемъ.

‘Да г-жа Амалія не желаетъ ни съ кмъ танцовать, кром васъ.‘

— И такъ г-жа Амалія просидитъ цлый вечеръ.

‘Когда изъ тебя ничего не сдлаешь вжливостью, я найду другое средство.’ Она подозвала нсколькихъ двицъ. ‘Удивляйтесь услужливости моего братца, сказала имъ: вотъ уже цлый часъ упрашиваю, его протанцовать со мною, ни какъ не удостоиваетъ меня такой милости: попробуйте, можетъ быть, вы убдите его.’

Двушки начали ему доказывать наперерывъ, что онъ долженъ выполнишь желаніе Амаліи. Фрицъ не былъ въ хорошемъ расположеніи, а потому шутки сіи ему не очень нравились. Чтобы отъ нихъ скоре избавиться, онъ ршился танцовать съ Амаліею.

Окончивъ танецъ, онъ опять услся и намревался провести весь балъ такимъ образомъ, но она почти не отходила отъ него и безпрестанно уговаривала его танцовать съ нею, такъ, что въ большой части танцевъ была его дамою.

Въ продолженіе бала у Фрица въ голов былъ такой же безпорядокъ какъ и въ зал. Онъ желалъ то забыть Амалію, то быть ея мужемъ. Пр нхавъ домой, онъ началъ разсуждать о поведеніи ея, и сперва не зналъ къ чему отнести необыкновенную ласковость, но посл полагалъ, что. Амалія увидвъ горесть его и догадываясь, что она происходитъ отъ любви къ ней, почувствовала сама къ нему склонность. Человкъ уметъ находить причины надяться, что желаемое сбудется. Такимъ образомъ у Фрица родилась мысль, что ежели онъ будетъ показывать Амаліи печали, то она почувствуетъ взаимную любовь и ршится принадлежать ему, не смотря на вс препятствія. Онъ тогда уже не заботился объ Август, а только какъ бы заставить Амалію любить себя.

Ему не трудно было показаться печальнымъ: онъ отъ природы былъ склоненъ къ меланхоліи, а обстоятельства, въ которыхъ находился теперь, еще боле усиливали ее. Амалія видла грусть его съ тайнымъ удовольствіемъ, но, почитая себя причиною оной, думала, что обязана истребить ее. ‘Если я буду показывать ему, разсуждала она, что отвчаю любви его, то онъ конечно будетъ доволенъ своею судьбою, но обманывать его — не значитъ ли заводить: притомъ же когда я выду за Августа, тогда ему будетъ еще чувствительне увидть заблужденіе свое.’ Если жъ я буду, обходиться съ нимъ холодно, это будетъ ему обидно. Лучшее средство обходиться съ нимъ ласково, но всегда напоминать, что я люблю Августа, чтобы онъ не надялся быть моимъ мужемъ.’ Амалія, разсуждая такимъ образомъ, была весьма довольна своею выдумкою и думала, что проникнула тайну управлять страстями. Она не знала сердца человческаго: впрочемъ кто жъ его знаетъ? Послдствіе показало, что она весьма ошиблась въ своихъ заключеніяхъ. Ласка ея подавала Фрицу надежду, что онъ любимъ, Когда же она старалась дать знать, что любитъ Августа, онъ думалъ, что Амалія, зная почти невозможность принадлежать ему, не хочетъ возбуждать въ немъ напрасной страсти.—

Г-жа Розенбаумъ, замтя его печаль, спросила у него о причин оной и оказала большое участіе. У Фрица, къ несчастію, родилась мысль, что тетка, видя его горесть, изъ жалости согласится наконецъ на бракъ его съ Амаліею. Онъ началъ казаться еще печальне, никогда не улыбался и почти не выходилъ изъ своей комнаты, не имя никакого разсянія, онъ либо думалъ объ Амаліи, либо читалъ то, гд находилъ себя, либо въ стихахъ выражалъ свои чувствованія.— Амалія, видя, что ей ничего не стоитъ свести Фрица съ ума, была довольна уже своимъ торжествомъ, и, любя его какъ друга, ршилась истребить въ немъ страсть — причину его несчастія. Примчая же, что выдуманное ею средство недйствительно, прибгнула къ другому: она стала видться съ Фрицомъ какъ можно мене. Но онъ и этому нашелъ другую причину. ‘Амалія любитъ меня, думалъ онъ, и не ршается пожертвовать нкоторыми благами жизни, которыя можетъ ей доставить Августъ. Если бы она захотла, то могла бы за меня выйти. Почему ей не сказать ршительно, что не можетъ принадлежать ему. Ежели бы мать ея и не захотла выдать ее за меня теперь, то конечно бы не отказала въ томъ, когда я буду произведенъ въ офицеры.‘ Онъ видлъ, что Амалія любитъ его, но не такъ, какъ бы ему хотлось, и чувствовалъ досаду на нее и судьбу свою.

И другая надежда его не исполнялась: г-жа Розенбаумъ приписывала его задумчивость тому, что онъ все сидлъ одинъ за книгами и, вмсто того чтобы съ участіемъ спрашивать его о причин горести, она совтовала ему быть мене одному, быть чаще въ гостяхъ и говорила, что если онъ не остережется, то можетъ сойти съ ума. Сіи совты были несносны для Фрица и совсмъ не уменьшали его грусти, но напротивъ, увеличивали.

Ежели сначала онъ казался боле печальнымъ, нежели былъ въ самомъ дл, то теперь уже не имлъ надобности въ притворств. Онъ любилъ страстно Амалію и не видалъ исполненія желаній своихъ.

Безпрестанное напряженіе мыслей производило у него ломъ въ голов и лишало его спасительнаго сна. Часто ночью онъ оставлялъ постель и бродилъ по саду, чувсйи’з’я надобность освжиться. Члены его разслабли, лице покрылось блдностію, иногда воображеніе обольщало несчастнаго надеждою и слабый блескъ радости являлся въ чертахъ его, но уныніе, въ нихъ изображавшееся, казалось при семъ блеск еще печальне. Такъ при блдномъ свт луны, мракъ могилъ длается ужасне.

Однажды Амалія пріхала съ бала съ своею матерью чрезвычайно поздно. Он, чувствуя духоту въ комнат, отворили окно въ садъ: ночь была прекрасная, луна сіяла во всемъ блеск, и он любовались ея кроткими лучами. Чрезъ нсколько времени слышатъ трогательный голосъ Фрица:

Баллада лун.

Какъ сердцу сладко! все молчитъ!

Привтнымъ, радостнымъ лучемъ

Сребристая луна блеститъ

На небо темно-голубомъ.

И я въ младенчеств златомъ

Жестокостей судьбы не зналъ,

Съ безпечнымъ, искреннимъ челомъ

Путь жизни юной совершалъ.

Быть можетъ, скоро волны тучь

Изъ странъ далекихъ налетятъ,

Быть можетъ, скоро ясный лучъ

Туманы черные затьмятъ.

Но мой давно затьмился взглядъ:

Я бдный путникъ на земл,

Страстей мертвящихъ лютый ядъ

Разлилъ унынье на чел.

Амалія слушала Фрица съ душевнымъ волненіемъ: она видла, что онъ почти потерялъ разсудокъ, и не могла въ томъ не винить себя, сіе чувство подавляло въ ней удовольствіе удовлетвореннаго тщеславія, ‘Бдный Фрицъ,‘ вырвалось у нее невольнымъ образомъ.

— Бдный Фрицъ! повторила Г-жа Розенбаумъ со вздохомъ, онъ со всмъ помшался. Ботъ что надлали проклятые стихи! Но кто же виноватъ? Онъ не хотлъ слушать моихъ совтовъ и теперь наказанъ за то. Однако же если не заняться имъ, то онъ погибнетъ. Чтобъ выбить у него изъ головы эту глупость, надобно какъ можно больше обращать ее въ смхъ и заставить его стыдиться своего дурачества.—

Амнаія знала, что стихи совершенно безвинны въ сумасшествіи Фрица, но, какъ средство предложенное ея матерью могло также излечить его отъ страсти, и какъ первыя два были употребленьи ею безъ успха, то ршилась прибгнуть къ послднему.

‘Это настоящее сумасбродство! продолжала Г-жа Розенбаумъ: ночью одинъ изводитъ распвать въ саду.’

— Маменька! я пойду сей-часъ посмяться надъ этимъ меланхолическимъ пвцомъ.—

Амалія пришла въ садъ и остановилась, услышавъ опять жалобное пніе Фрица, подошла къ нему, блдное лице его, при свт луны, показалось ей еще ужасне, она невольно содрогнулась и не ршалась прервать Фрица, который не примтилъ ее.

Фрицъ, окончивъ, тихо поворотилъ голову и увидлъ Амалію, которой взоръ и черты лица выражали состраданіе. Онъ почти не врилъ глазамъ своимъ: Амалія ночью, въ саду, подл него, она едва не показалась несчастному Ангеломъ, низшедшимъ съ неба для утоленія его горести.

Амалія не могла уже насмхаться и перемнила свое намреніе. Она ртилась заставить Фрица признаться ей въ любви, чтобъ посл Представить вс причины, запрещающія ей отвтствовать ему, просить его стараться истребишь опасную страсть и утшить его, общаясь всегда питать къ нему нжную дружбу.

‘Милый Фрицъ! сказала она голосомъ исполненнымъ нжности: я давно замчаю, что у тебя есть причины печалиться: не ужели ты мн не откроешь своего сердца?’

Фрицъ безмолвно смотрлъ на нее, взоры его ничего не выражали: онъ какъ будто только началъ разсматривать ее.

‘Я такъ люблю тебя, продолжала она, свъ подл и обнявъ его одною рукою, а ты не хочешь утшить меня своею откровенностію.’

Ты меня любишь?— томно произнесъ онъ, на тусклыхъ глазахъ его навернулись слезы, которыя съ самаго дтства еще ни разу не омочали рсницъ нечувствительнаго, голова его склонилась на грудь Амаліи.

Амалія не знала, что отвчать: Фрицъ приподнялъ голову, посмотрлъ на нее съ нжностію, увидлъ ея горесть и улыбнулся: она по какому-то побужденію отвчала ему тмъ же,’ взоръ его прояснился. ‘Ты любишь меня, повторилъ онъ ршительно, ты будешь моею женою!’

Амалія, видя его восторгъ и боясь огорчить, не ршалась лишить мечтателя сладкаго заблужденія. ‘Ты меня любишь, твердилъ онъ съ восхищеніемъ. Такъ! сердце твое принадлежитъ мн! Я счастливъ!’

— Прекрасно! прекрасно! произнесъ сзади голосъ, выражавшій злобную насмшку.

Это была Г-жа Розенбаумъ, которая, удивляясь, что дочь ея долго не возвращается, пошла сама за нею. Но каково было ея удивленіе, когда увидла Амалію съ Фрицомъ въ такомъ положеніи!

‘Прекрасно, сударыня! сказала она, задыхаясь отъ гнва, а! теперь я знаю, какъ вы насмхаетесь надъ меланхолическимъ пвцомъ! А вы, сударь! вотъ награда за мои попеченія! Я понимаю, для чего была печальная серенада. Однакожъ прошу, сударыня, итти со мной: ты не удивишь больше этаго изверга. Злодй! сей-часъ вонъ изъ дому! прочь съ глазъ моихъ!

Г-жа Розенбаумъ хотла удалиться, таща за руку Амалію, но вдругъ остановилась, взглянула на Фрица: взоръ ея выражалъ горестный упрекъ, слезы полились градомъ по щекамъ ея. ‘За что ты погубилъ меня? сказала она голосомъ прерываемымъ рыданіями, я воспитала тебя, пеклась о теб, какъ о сын, а ты обольстилъ дочь мою!

Фрицъ, пораженный внезапностію, былъ столь же неподвиженъ, какъ и дерево, подъ которымъ сидлъ: ибо ни одинъ листокъ не шевелился ни малйшимъ втромъ.

Зардвшаяся отъ стыда, Амалія не смла поднять глазъ и рыдала подобно матери своей.

Г-жа Розенбаумъ, упрекая то съ горестію, то опять съ яростію, обращалась поперемнно къ дочери и племяннику, пока Фрицъ не могъ собраться съ мыслями.

‘Я не заслуживаю такихъ укоризнъ, наконецъ сказалъ онъ, не могу жить безъ Амаліи: вы должны осчастливить меня.’

— Вотъ еще новое! теб жениться ни Амаліи: да разв я сумасшедшая! Этому никогда не бывать.—

‘Если такъ, то скоро, можетъ бытъ вы раскаетесь въ своей жестокости: я не перенесу этаго. ‘

Пожалуй умирай! меня не испугаешь.— Какъ Фрицъ ни старался упросить Г-жу Розенбаумъ: она осталась непреклонною и оставила его съ величайшимъ гнвомъ.

Возвратясь въ свою комнату], она продолжала изливать горячность свою на смущенную Амалію, которая чувствуя, что она совсмъ не такъ виновна, какъ мать о ней думала, увряла въ своей невинности, но напрасно.

‘Скажи, сударыня, спросила мать ея, съ которыхъ поръ вы сдлались такими страстными любовниками?’

— Онъ до этаго случая всегда обходился со мною обыкновенно, отвчала Амалія, запинаясь: она не ршилась во всемъ признаться.—

‘Какимъ же чудомъ теперь онъ давалъ теб серенаду?’

— Я ничего не знаю, и вышла къ нему съ намреніемъ посмяться. Онъ вдругъ меня схватилъ и съ жаромъ требовалъ, чтобы я клялась никому ни принадлежать, кром его. Я испугалась и хотла вырваться, но онъ такъ держалъ крпко меня, что я немогла отъ него освободиться.—

Такимъ образомъ Амалія, боясь навлечь на себя гнвъ матери, свалила всю вину на бднаго Фрица.

На другой день Г-жа Розенбаумъ объявила ему, что онъ не долженъ боле оставаться у ней: ‘Я не надялась, прибавила она, чтобы ты, въ знакъ благодарности ко мн, старался обольстить дочь мою, почти на канун ея свадьбы.‘ Фрицъ напрасно умолялъ снова свою тетку, чтобы она сдлала его счастіе: онъ скоро увидлъ, что долженъ будетъ повиноваться ей, ухать и предоставить Амалію Августу. Могъ ли онъ на сіе ршиться посл вчерашняго приключенія, которое по его мннію служило яснымъ доказательствомъ любви Амаліи? Онъ прибгнулъ къ послднему средству: притворился помшаннымъ.

Г-жа Розенбаумъ была легковрна: она испугалась, увидвъ, что Фрицъ, котораго она все еще любила, потерялъ разсудокъ. Гнвъ изчезъ: сердце ея наполнилось состраданіемъ къ несчастному.

Однажды, пришедъ къ Фрицу, она оказывала ему материнскую нжность и горестное участіе. Фрицъ имлъ сердце благородное, притворялся по жестокой необходимости, бывъ принужденъ къ тому сильной страстію: могъ ли онъ равнодушно видть благотворительницу свою, сокрушающухося о немъ? ‘О чемъ вы печалитесь?’ спросилъ онъ ее съ чувствомъ. Тяжкій вздохъ былъ отвтомъ. ‘Тетинька, не огорчайтесь: ваша горесть раздираетъ мн душу.’ Г-жа Розенбаумъ была тронута до слезъ такою чувствительностію помшаннаго. Онъ, съ своей стороны, былъ чрезвычайно пораженъ пріемлемымъ въ немъ учасстіемъ и едва не хотлъ открыть ей свое притворство, однакожъ заглушилъ голосъ сердца и ршился воспользоваться ея состраданіемъ. Онъ началъ умолять ее, согласиться на его счастіе, въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, въ которыхъ однакожъ старался показать разстройство разсудка.

Г-жа Розенбаумъ въ душевномъ волненіи была столь неосторожна, что расказала Амаліи все происшедшее у ней съ Фрицомъ. Амалія погрузилась въ уныніе, которое скоро замнилось мучительнымъ бореніемъ мыслей. ‘Фрицъ сошелъ отъ меня съ ума, думала она: я должна любить его, должна просить у матери согласія выйти за него, и она, показывая къ нему такое состраданіе и узнавъ, что, осчастливя его, осчастливитъ также и меня, конечно не отвергнетъ моей любви. Но выйдя за Фрица, я лишусь выгодъ, которыя доставилъ бы мн бракъ съ Августомъ: неужели я должна отісазаться отъ всхъ удовольствій, которыя я себ общала?’ — Амалія могла бы любить Фрица, но Авгуетъ имлъ боле связей, былъ богаче, былъ значительнымъ человкомъ въ город: между тмъ какъ

Фрица почитали еще почти ребенкомъ. Амалія, вышедъ за него замужъ, подверглась бы всеобщимъ насмшкамъ.

Но сіи разсужденія и нершительность, причинявшія ей мучительную тоску были скоро прерваны приходовъ матери Августа. ‘Здраствуйте, мои милыя’, сказала она ей и Г-ж Розенбаумъ съ обыкновенною свою веселостію. ‘Я къ вамъ пришла за дломъ: Августъ пишетъ ко мн, что вслдъ за письмомъ детъ къ намъ и чтобъ у насъ все было готово къ свадьб. Знаешь ли, невста? я было разсердилась на твоего жениха: угадай за что? За то, что онъ въ тебя слишкомъ влюбленъ. Ты не можешь вообразить, сколько онъ теб прислалъ подарковъ: непростительно такъ тратиться только для того, чтобъ теб доставить удовольствіе. Однакоже чмъ боле на тебя смотрю, тмъ боле нахожу, что Августъ правъ.‘

Тутъ Г-жа фонъ Лустъ исчислила подробно вс подарки. ‘Я было и забыла, продолжала она, сказать теб, что сынъ пишетъ, что сдлалъ въ Петербург большое знакомство: онъ нанялъ тамъ домъ, чтобъ хать съ тобою провести зиму въ столиц, посмотрть на тамошнія забавы и самимъ повеселиться, какъ можно лучше. Признаюсь, мн хочется побранить его за мотовство, но ты врно за это на него не разсердишься?’

Когда у ней обиліе въ словахъ начало истощаться, она могла быть ко всему боле внимательною, а потому скоро замтила грусть Г-жи Розенбаумъ. Что же касается до. Амаліи, то она, помышляя объ удовольствіяхъ, ее ожидавшихъ, сдлалась веселою. ‘Вы такъ печальны, что съ вами сдлалось?’ спросила Г-жа фонъ Лустъ у ея матери.

— Вы знаете наше горе отвчала Г-жа Розенбаумъ.

‘Но разскажите мн обстоятельне: отъ чего съ нимъ это случилось?’

— Странное дло! кажется, отъ любви.—

‘Вы напрасно отчаиваетесь: сумасшествіе отъ любви не опасно. Увряю васъ, чрезъ нсколко времени вы увидите его здоровымъ, но въ кого онъ влюбился?’

Щеки Амаліи сдлались пунцовыми, подобно маку.

‘Что это значитъ? Отъ чего ты вдругъ такъ покраснла? ужь не ты ли ему вскружила голову?’

— Вы угадали: она.—

‘А, а! сударыня! да мущины должны тебя беречься больше огня: у Августа, по твоей милости, опустлъ карманъ, а у Фрица голова.’

И! какъ вы можете надъ этимъ шутить? — прервала Г-жа Розенбаумъ съ недовольнымъ видомъ.

‘Скажу откровенно: для меня это сумасшествіе подозрительно. Можетъ быть, онъ употребилъ маленькое притворство, чтобы завладть сокровищемъ, которое уже назначено моему Августу. Но также легко станется, что я и ошибаюсь. Однако совтую вамъ нсколько разсяться: я вижу, печаль вредна вашему здоровью, вы совсмъ перемнились. Пойдемъ-те ко мн: я покажу вамъ подарки, которые сынъ прислалъ Амаліи, онъ, правда, просилъ меня объ нихъ ей не сказывать, потому что ему хотлось сдлать сюрпризъ: да какъ быть! я такъ ее люблю, что хочется теперь же ей доставить удовольствіе. Смотри, невста, не введи меня въ бду: не проболтайся Августу, что ты уже обо всемъ знаешь’.

Надежда польстила Фрица, но не долго: тетка его хотя почти и не врила догадк Г-жи Лустъ, однакоже почитала обязанностію, испробовать ее, и потому старалась казаться ему холодною и будто не примчаетъ его помшательства. Она умла столь же хорошо притвориться, какъ и Фрицъ сумасшедшимъ: нечувствительность ея лишала его терпнія, между тмъ какъ она вышедъ отъ него, часто проливала слезы. Но онъ утшалъ себя мыслію, что въ Август найдетъ боле жалости.

Наконецъ Августъ пріхалъ и поспшилъ навдаться къ нему.. Фрицу не трудно было обмануть легковрную горячность тетки, но мудрено проницательность Августа, которому мать сообщила свою догадку.— ‘Я не понимаю твоей шутки, сказалъ онъ притворно сумасшедшему: ты говоришь безъ всякой связи: неужели и меня почитаешь легковрнымъ?’ Фрицъ увидлъ, что выдуманное имъ средство не поможетъ, и прибгнулъ къ другому: онъ съ откровенностію во всемъ признался и старался тронуть его своимъ несчастіемъ. Августъ имлъ благородное сердце и былъ сострадателенъ къ несчастнымъ, но въ несчастіи Фрица онъ видлъ одно дтское дурачество и досадовалъ, что онъ причинялъ имъ столько огорченія своей благотворительниц. ‘Я надюсь на твое великодушіе, продолжалъ Фрицъ: эта жертва для тебя не такъ важна, но мн возвратила бы жизнь, сдлала бы меня счастливйшимъ человкомъ.’

— Это весьма забавно! Ты хочешь, чтобы я отказался отъ Амаліи, когда уже все готово къ свадьб и когда весь городъ знаетъ, что я женюсь посл завтра, если бы я и не любилъ Амалію, то честь бы запретила мн такой поступокъ, онъ произвелъ бы различные толки весьма непріятные и даже вредные для двушки. Но еще забавне, что ты хочешь на ней жениться: разв ты позабылъ, что еще нигд не служилъ, скажи, неужели ты почитаешь себя совершеннымъ человкомъ?—

‘Я, сударь, докажу вамъ, что я не ребенокъ: вы должны стрляться со мною.’

— Помилуй? съ тобою стрляться? да я сдлаюсь посмшищемъ всхъ порядочныхъ людей.—

‘Здсь шутки не у мста: вы еще незнаете, до чего можетъ довести изступленіе.’

— Очень знаю: до желтаго дома. Однакоже я вижу, ты слишкомъ разгорячился: когда у тебя кровь прохладится, ты признается самъ, что я правъ.— Фрицъ остался одинъ: пусть представятъ себ его бшенство и отчаяніе. ‘Злодй! онъ смется надо мною. Вс мои надежды исчезли: онъ пойдетъ, все откроетъ тетк, она меня возненавидитъ. Но онъ дорого заплатитъ за мое злополучіе’ Стрляться! стрляться! повторялъ онъ, ходя скорыми шагами по комнат. Когда первыя минуты гнва миновались, онъ вспомнилъ, что во всю жизнь свою еще ни разу не держалъ въ рукахъ пистолета, и что, если хочешь стрляться, то нужно имть пистолеты. Онъ немедленно отправился гд нибудь достать ихъ и возвратился съ ними, когда уже было темно. Онъ съ нетерпніемъ ожидалъ утра, чтобы итти за городъ учиться стрлять.

Слдующій день весь провелъ въ семъ упражненіи и только сумервки заставили его возвратиться домой. Полагая, что уже вс домашніе знаютъ о его притворств и стыдясь съ кмъ нибудь изъ нихъ встртиться, ршился ожидать въ саду, пока вс улягутся, чтобы тайно войти въ свою комнату. Онъ слъ на ту самую скамью, гд Амалія ночью явилась передъ нимъ въ вид Ангела-утшителя. Фрицъ, теперь никто не утшить тебя, отчаяніе въ твоемъ сердц, единственныя блага теб оставшіяся, усладительныя воспоминанія о не многихъ радостныхъ минутахъ, доставленныхъ любовію!

‘Я мечталъ, что Амалія меня любитъ, но если бы она меня любила, какъ я люблю ее, то конечно была бъ въ состояніи не повиноваться прихоти матери своей и объявить Августу что не можетъ принадлежать ему. Однакоже когда она смотритъ на Меня, я вижу въ ней участіе и нжность: могу ли отъ нея требовать, что бы для меня презрла гнвъ матери и ршилась бы, можетъ быть, терпть, стыдъ и бдность. Такъ! Амалія любила бъ меня, если бы не принуждена была отдать руки своей Августу. Августъ причиною моего несчастія. Отъ него я не смю показаться къ тетк,и сдлаюсь посмшищемъ всего города. Мн только осталось съ нимъ стрляться. Горестная отрада! Я во весь день ни разу не попалъ въ цль: когда же буду стрлять въ Августа, ужели совсть допустятъ Меня мтить съ хладнокровіемъ? глаза не отворотятся ли отъ него? не задрожитъ ли рука моя? И такъ вс мои старанія довели меня, что иду на врную смерть! Но если бы мн удалось убить его: Амалія могла ли бы принадлежать убійц? не лишился ли бы я навсегда покоя души, безъ котораго нтъ счастія?‘

Фрицъ былъ погруженъ въ глубокую задумчивость: онъ не зналъ, что предпринять въ своихъ обстоятельствахъ. Въ сіе время увидлъ вошедшаго въ садъ Августа съ Амаліей: онъ, по странному побужденію, однакоже обыкновенному въ такомъ случа, побоялся съ ними встртиться и спрятался за кусты. Августъ и Амалія сли на его мсто. Положеніе Фрица было ужасно: онъ видлъ ихъ взаимныя ласки.

‘Амалія, не стыдно ли, говорилъ Августъ, печалиться о немъ? онъ не заслуживаетъ этаго, онъ повса: я согласенъ, что онъ влюбленъ, но любовь его — ребяческое сумасбродство. Увряю, на другой день посл нашей свадьбы, онъ самъ будетъ смяться надъ собою.’

— Но ты надо мной не будешь боле смяться, вскричалъ Фрицъ, выскочивъ изъ за кустовъ и устремя на него пистолетъ: сей часъ стрляйся со мною, или я убью тебя.

Августъ совершенно потерялъ присутствіе духа, увидвъ пистолетъ, дрожащее отъ гнва лице и сверкающіе взгляды изступленнаго. ‘Я согласенъ стрляться’ сказалъ онъ, боясь раздражить его еще боле противорчіемъ. Потомъ нсколько оправясь и увидя, что Амалія побжала, старался продлить съ нимъ объясненіе, чтобы дождаться помощи.

Прибжавшіе люди, которымъ Амалія сказала, что Фрицъ хочетъ убить Августа, схватили несчастнаго и обезоружили. Чтобы онъ въ бшенств не предпринялъ чего-либо вреднаго для Августа и даже для себя самаго, нашлися принужденными запереть его въ комнат.

Мрачный видъ заключенника боле изображалъ хладнокровіе, нежели месть, пылавшую въ сердц. Вся ночь прошла въ исканіи средства удовлетворить сей негодной страсти. Когда выдуманное средство казалось ему удобнымъ, онъ мечталъ, какъ произведетъ оное въ дйство, какъ отомститъ Августу — и вздрагивалъ отъ радости, злость заставляла его улыбнуться. Пусть вообразятъ его блдное тощее лице, сверкающіе неподвижные глаза, волосы стоящіе дыбомъ — тогда признаются, что сія улыбка должна была произвести невольный ужасъ въ каждомъ зрител.

Настало утро: въ сей день Фрицу назначено было вытерпть мученія, какихъ еще не испыталъ досел и учинить преступленіе — причину мученій еще ужаснйшихъ.

Съ разсвтомъ начались сборы къ свадьб, сборы ненавистные, безпрестанно напоминавшіе ему о приближеніи роковой минуты, въ которую Амалія соединится съ Августомъ. При одной мысли о ея брак морозъ пробгалъ по всмъ его жидамъ, и судьба, казалось, забавлялась терзаніями его, заставляя слышать вс приготовленія къ сему союзу, отнявъ возможность что-либо предпринять для отвращенія онаго. Онъ не могъ сносить доле своего состоянія и веллъ сказать тетк, что ему необходимо нужно говорить съ нею. Она подошла къ его двери. ‘Заклинаю васъ всмъ, что для васъ священно, вскричалъ онъ, заклинаю васъ отказать Августу: если же вы такъ безжалостны, что не исполните сей просбы, по крайней мр отложите свадьбу.‘ — Я думала, что ты образумился и хотлъ сказать мн что-нибудь путное, а ты все тотъ же сумасбродный негодяй. Но теперь мн некогда съ тобою говоришь.— Что осталось Фрицу длать? Г-жа Розенбаумъ не хотла его слушать. Онъ просилъ, чтобы позвали къ нему Амалію. ‘Барышн некогда’ — отвчалъ слуга,— ‘ее убираютъ къ внцу.‘

— Къ внцу! повторилъ Фрицъ, какъ будто испугавшись, скажи ей, ради Бога, что если есть какая возможность, чтобы она меня выслушала.—

Желаніе его было исполнено.— ‘Амалія, вижу, что ты меня не любишь, такъ какъ я тебя, однако знаю, что твое сердце не совсмъ чуждо любви ко мн, но если бы ты меня и ненавидла, то изъ жалости, которую всегда замчалъ въ теб, изъ участія, которое всегда ко мн оказывала, ты должна не допустить меня до гибели: вспомни, что единственно любовь къ теб причиною моего злополучія, ты должна просить мать отказать Августу, или хотя отложить свадьбу, умоляй ее. Если жъ она ни чмъ не тронется, притворись больною, скажи, что не можешь хать внчаться.‘

— Съ чего ты это взялъ? Врно думаешь, что я также умю притворяться, какъ ты, но ошибаешься! Съ чего ты взялъ, что я люблю тебя? Правда, прежде, когда ты былъ порядочнымъ человкомъ, я чувствовала къ теб родственную привязанность, но посл огорченій, которыя ты причинилъ маменьк, ты достоинъ презрнія. Хочешь, что бы я не выходила за Августа: признаюсь откровенно, я люблю его, при томъ же надобно, чтобъ я также потеряла разсудокъ, какъ ты, чтобъ захотла лишиться такого выгоднаго жениха.

Амалія конечно не отвчала бы Фрицу съ такою жестокостью, если бъ мать не была шутъ же. Онъ не зналъ послдняго обстоятельства и долженъ былъ врить словамъ ея. Не ожидая такого удара, пришелъ отъ нихъ вн себя отъ бшенства, осыпалъ Амалію укоризнами, требовалъ, чтобы его освободили и между тмъ угрожалъ отомстить Августу. ‘Онъ дорого со мною раздлается, твердилъ онъ, ты его любишь конечно, сударыня, вашъ Августъ несравненно достойне меня, но не долго будешь имъ любоваться.’

Онъ напрасно напрягалъ ослабвшій голосъ, чтобы укорять жестокую: она ничего не слыхала, сидя опять за уборнымъ столикомъ и разсуждая съ матерью о букет, которой долженъ былъ украшать грудь ея. Она не могла ршиться, положить ли въ него дв или одну лилею.—

Невста похала внчаться: стукъ экипажа поразилъ слухъ Фрица. Голосъ, казалось, оцпенлъ въ его отверстыхъ губахъ, смотря на его окаменніе и блдность, предъ которой прежняя ни чего не значила, можно было принять его за истуканъ изсченный изъ чистаго мрамора.

Но сія тишина была мгновенна: онъ началъ стучать въ дверь: не многіе оставшіеся люди, бывъ весьма заняты по случаю свадьбы, не обращали вниманія на производимый имъ стукъ, онъ, видя, что никто нейдетъ къ нему, ршился выломать дверь: напрягъ оставшіяся силы, раздался трескъ, онъ освободился, схватилъ ножъ и устремился къ церкви, гд внчался Августъ. Онъ хотлъ прервать бракосочетаніе, но не усплъ и увидлъ ново-брачныхъ, выходящихъ изъ храма: ножъ сверкнулъ въ рук, кровь брызнула изъ Августа!

‘Женихъ убитъ! держите убійцу!‘ раздалось множество голосовъ, опасность придала Фрицу новыя силы,— онъ побжалъ, отмахиваясь ножемъ отъ преслдователей.

Фрицъ былъ за городомъ, но все еще безпрестанно оглядывался назадъ, боясь пре-слдованія. Онъ своротилъ съ дороги въ лсъ, желая скрыться въ чащ онаго. Ночь была самая свтлая, ему казалось, что сама природа хотла его гибели, и проклиналъ сіяніе свтилъ небесныхъ, освщавшихъ путь за преступникомъ, но скоро онъ не имлъ боле причины стовать на блистаніе небесъ. Густыя тучи начали скопляться и вскор мракъ сдлался непроницаемымъ. Фрицъ остановился, почитая себя въ безопасности, бросился на землю отъ изнеможенія и началъ размышлять о злодяніи, имъ учиненномъ, злодяніи, о которомъ одна мысль всегда заставляла его ужасаться, которое почиталъ гнуснйшимъ и отвращалъ съ негодованіемъ взоры отъ содлавшихъ оное. Бдный Фрицъ! Онъ преступникъ, въ душ несчастнаго свирпствуютъ муки конечно лютйшія мукъ, причиненныхъ Августу.

Блескъ молніи, сопровождаемый громомъ, прервалъ размышленія Фрица, онъ вскочилъ, смотрлъ во вс стороны и дрожалъ какъ листъ. Увлекаясь вншними впечатлніями, онъ иногда оказывалъ твердость духа, но отъ природы былъ наклоненъ къ робости: онъ въ глухомъ лсу находился еще въ первый разъ и притомъ одинъ, съ вопіющею совстію, ночью, во время грозы, ужасъ овладлъ преступнымъ, онъ не врилъ привидніямъ и однако жъ теперь страшился ихъ: напрасно ободрялъ себя, напрасно приводилъ на память все, что доказывало нелпость сего суеврія. Но Фрицъ имлъ еще причину бояться боле основательную: онъ могъ сдлаться добычею разбойника или хищнаго звря, и потому ршился выбраться немедленно назадъ изъ лсу. Онъ хотлъ бы бжать, но мрачность и густота деревьевъ едва позволяли ему пробираться, съ каждымъ шагомъ страхъ и нетерпніе въ немъ увеличивались. Когда молнія позволяла ему видть окружающіе предметы, какое-нибудь дерево казалось чмъ-то страшнымъ, и онъ трепеталъ сильне.

Онъ продолжалъ идти, руки его встрчали мене деревьевъ, ноги были въ вод, но онъ не прежде остановился, какъ, погрязнувъ, бывъ къ тому принужденнымъ. Молнія залила пламенемъ окрестность, громъ разразился надъ годовою устрашеннаго, онъ увидлъ вокругъ себя камни поросшіе мохомъ, осненные мрачными елями, ‘кладбище’ — вскричалъ онъ, потерявъ совершенно присутствіе духа: упалъ на колна, воздлъ руки къ небу, и произнесъ молитву: ‘Боже справедливый! я убійца: Ты караешь преступнаго, но Ты неисповдимо милосердъ: окажи на мн недостойномъ благость Твою.’

Дождь ркою низвергся на землю, змеобразныя струи молніи разскали мракъ, громъ гремлъ, не умолкая. Онъ хотлъ оставить сіе мсто смерти и ужаса, но куда идти? Везд онъ видлъ могилы, и при малйшемъ движеніи погрязалъ боле. Ночь прошла такимъ образомъ, ночь, о которой и въ старости Фрицъ вспоминалъ съ содроганіемъ. Утро открыло ему заблужденіе: онъ увидлъ вокругъ себя болото, усянное камнями и елями, и ободрился. Не имя на себ сухой нитки, дрожа отъ холода, чувствуя необходимость въ успокоеніи, а боле опасаясь провести еще подобную ночь, онъ побдилъ страхъ быть узнану и ршился искать убжища въ какой нибудь деревн. Онъ выбрался изъ топи и пошелъ самъ не зная куда, ршась не перемнять направленія: ибо это былъ единственный способъ напасть на дорогу ведущую къ жилью.

Переходъ чрезъ болота и самые маленькіе ручьи сдлался почти невозможнымъ. Уже полдневное солнце, невидимое за тучами, было надъ горизонтомъ, уже усталый Фрицъ не могъ боле продолжать пути своего, и едва отошелъ нсколько верстъ, все еще видлъ вокругъ себя лишь глухой лсъ. Онъ упалъ на землю: тло успокоилось, дятельность души увеличилась. Онъ вспомнилъ безпечность юности, сердце наполнилось признательности къ его благотворительниц, вспомнилъ надежды честолюбія, еще недавно его восхищавшія: отнын онъ долженъ скрываться, онъ преступникъ! Отнын главнйшимъ его желаніемъ должна быть безвстность, вспомнилъ блаженство первыхъ дней возвращенія на родину: но дни ясные не долго продолжались, не надолго ихъ воспоминаніе усладило терзанія горестнаго, преступленіе снова разлило мракъ въ душ его, наконецъ вспомнилъ прошедшую ночь и мгновенно всталъ, пошелъ скорыми шагами, но скоро силы, возрожденныя отдохновеніемъ, оставили его. Онъ едва могъ передвигать ноги, и между тмъ ему должно было переправляться чрезъ пространную топь, надялся перейти оную и жестоко обманулся: каждый шагъ ему стоилъ неимоврныхъ усилій, и съ каждымъ шагомъ утомленный погрязалъ боле. Уже тщетно напрягалъ истощенныя силы свои, уже онъ не могъ поднять ноги, потонувшей въ тин: въ отчаяніи началъ кричать, требуя помощи, но кругомъ все молчало. Чрезъ нсколько времени новое мучительное чувство голода уже стало терзать его. ‘И такъ сіе мсто назначено мн могилою, думалъ онъ, гд найду пищу, нужную для продолженія прекращающагося бытія моего? Кто подастъ мн руку помощи и извлечетъ меня? Я долженъ умереть: ужасна смерть преступнику!’

Такъ! смерть ужасна для обагреннаго кровію ближняго!— Онъ то возсылалъ мольбы къ Существу Всевышнему, требовалъ его милосердія, то умолялъ духъ убіеннаго простить его злодяніе. Но между тмъ отдыхъ опять далъ ему возможность дйствовать членами: онъ поползъ и наконецъ рокъ улыбнулся несчастливцу. Въ нсколькихъ шагахъ онъ увидлъ совершенно незрлую бруснику,— и радовался какъ будто нашелъ сокровище, бросился къ ягодамъ и полъ ихъ съ жадностію. Голодъ его не утолился, но Фрицъ могъ теперь приподняться на ноги, и — побрелъ.

Кто опишетъ восторгъ его, когда онъ увидлъ предъ собою дорогу, которой искалъ съ такимъ нетерпніемъ? ‘Я спасенъ’ произнесъ онъ, ступивъ на оную. Но куда идти? въ которой сторон ближняя деревня?’ — Онъ направилъ путь на удачу.—

Но не долго могъ идти: съденныя имъ несплыя ягоды скоро оказали пагубное свое дйствіе, — онъ почувствовалъ мучительную колику и судороги, онъ упалъ и валялся по земл: терзанія его были несказанныя, вопль исходилъ изъ отверстаго рта его.

Начало смеркаться, дождь опять полился ркою, страдалецъ былъ весь въ вод, холодъ проницалъ составъ, уже готовый оледенть. Хотя потомъ боль уменьшилась, но состояніе его не сдлалось лучшимъ., онъ чувствовалъ совершенное разслабленіе во всхъ членахъ, чувствовалъ приближеніе смерти и ужасался ея. Когда отягченныя вжди его смыкались, вздрагивалъ, силился смотрть, дйствовалъ пальцами, шевелилъ опухшія руки и ноги, произносилъ нсколько звуковъ, уже едва слышимыхъ, чтобы увриться, что онъ еще существуетъ.

Онъ видлъ, что долженъ погибнуть, если судьба не умилосердится и не пошлетъ ему избавителя. Послднее утшеніе — надежда — исчезала съ угасающимъ днемъ: кто подетъ ночью по сей дорог почти совсмъ небитой! а утреннее солнце конечно освтитъ одно бездушное тло его!—

Долго онъ слышалъ только шумъ дождя, наконецъ, когда уже, почти потерявъ надежду, размышлялъ съ ужасомъ объ ожидавшемъ его за предломъ жизни, слухъ его поразился слабымъ стукомъ: сей нестройный стукъ въ сію минуту былъ для него восхитительне сладчайшей гармоніи! Вскор онъ увидлъ выхавшую изъ — за деревьевъ и къ нему приближающуюся телгу. У Фрица забилось сердце, радостныя слезы омочили уже потухавшіе его глаза. Восхищенный не зналъ о страданіяхъ, ему предназначенныхъ, казалось, рокъ нарочно утшилъ горестнаго улыбкою благосклонности, чтобы боле изумить его своею лютостію.

хавшій крестьянинъ, сынъ златой беззаботности, подъ шумомъ льющаго дождя, закрытый совершенно, предавался сладостному сну, Фрицъ напрасно силился кричать: слабый звукъ не пробуждалъ усыпленнаго. Ужели то, чего Фрицъ ожидалъ съ величайшею жадностію, на что полагалъ все свое упованіе, ни къ чему для него не послужитъ? Онъ видлъ, что сія дорога весьма рдко посщаема: если сей прозжій, столько жданный, не спасетъ его, то отъ кого надяться помощи? Отчаянный Фрицъ хватается за ногу лошади, испуганная лошадь помчалась, — и тотъ, кого почиталъ избавителемъ, уже былъ далеко. Фрицъ остался опять одинъ: хладъ разлился въ тл,— отчаніе въ душ погибающаго.

Но — пробужденный крестьянинъ: останавливаетъ лошадь, сходитъ, поправляетъ упряжь,— и надежда озарила душу умирающаго: очаровательница вдохнула жизнь въ составъ, уже оцпенвшій, Фрицъ ползетъ, не щадитъ силъ своихъ, но цль желаній еще далека! Селянинъ уже садится. Фрицъ, чтобы дать себя замтить, приподнимается на колна, кричитъ Все поздно! колеса скрипнули, телга удаляется: оставленный падаетъ безъ чувствъ.

Когда онъ опомнился, то почувствовалъ, что какая-то посторонняя сила приводила все тло его въ сотрясеніе, и испугался: открывъ съ боязнію глаза, увидлъ что онъ на телг. Другой крестьянинъ, хавшій въ слдъ за соннымъ своимъ товарищемъ, былъ его спасителемъ.

И вотъ уже Фрицъ въ теплой хижин сидитъ за столомъ, жена избавителя поставила передъ нимъ молоко съ накрошеннымъ хлбомъ, Фрицъ утоляетъ голодъ, любопытные хозяева засыпаютъ его вопросами, онъ молчитъ: ибо еще не въ силахъ говорить, и притомъ не знаетъ — какъ утаить свое преступленіе. Когда опустла чаша, онъ нсколько оправился и ршился удовлетворить нетерпнію любопытныхъ: онъ разсказалъ имъ, что будто халъ изъ Р…… и встртился съ разбойниками, которые ограбивъ, оставили его съ связанными назадъ руками и съ завязанными глазами, что онъ въ такомъ состояніи пошелъ и заблудился, что наконецъ ему удалось распутаться, разсказалъ — сколько претерплъ въ послдніе дни, и просилъ помощи, говоря, что у него есть богатая родня, которая ихъ щедро наградитъ.

Простые люди поврили всему, и были весьма тронуты, особливо послдними его словами. Фрицу дали сухое платье, развели въ печи огонь, хозяйка стала для него готовить ужинъ. Посл гоненій судьбы, малйшая ея благосклонность кажется величайшимъ блаженствомъ. Фрицъ, сидя противъ пылающихъ дровъ, смотря на шипящее на сковород масло и румянящійся картофель, назначенный для его ужина — почиталъ себя счастливйшимъ въ мір!

‘Ну! что же ты видлъ хорошаго въ город?’ спросила хозяйка своего мужа: ‘разскажи-ка мн. ‘

— Ужь я тамъ такое видлъ диво, какого отъ роду не видывалъ.—

‘Какое жъ диво?’

— А вотъ видишь, по за-вчера я пошелъ въ кирку — поглядть, какъ будутъ внчать барина на барын. Ихъ, знаешь ты, и перевнчали, молодые-то и пошли вонъ изъ церкви, какъ молодые-то вышли на паперть, вдругъ откуда ни возмись, подвернулся какой-то сорванецъ, да и всунулъ ножъ въ молодаго.—

Радость, наполнявшая сердце Фрица, исчезла: страхъ — быть узнану свидтелемъ преступленія — заставилъ трепетать убійцу.

‘Ахти! Боже мой! страсть какая!’ сказала хозяйка, качая годовою и поправляя въ печи кушанье. Трепетъ Фрица не скрылся отъ ея взора.—

‘Что, мой батюшка, ты всё еще не согрлся?— Мужъ, сходи-ка за дровами, чтобы набить печку пополне-то: барину тепло будетъ.‘

Крестьянинъ пошелъ, жена его стала развшивать намоченое платье Фрица: вдругъ окровавленный ножъ — орудіе убійства Августа — упалъ къ ногамъ ея. Фрицъ вскрикнулъ отъ ужаса.

‘Эдакая причина!‘ сказала хозяйка, разсматривая выпавшій ножъ, смотри пожалуй! весь въ крови! откуда онъ къ теб зашелъ, мой батюшка? ‘

Она показала его вошедшему хозяину. Трепетъ Фрица, его внезапный крикъ, его безмолвное смятеніе — все должно было обнаружить виновнаго предъ лицемъ проницательнаго наблюдателя, но дти природы, всегда безпечныя, чуждыя догадокъ, не знаютъ подозрнія: человкъ, дающій имъ деньги или, по крайней мр, длающій общанія — называется у нихъ добрымъ бариномъ, и они уврены въ доброт его, хотя бы все доказывало противное. Съ тою же легкомысленностію они готовы почитать невиннаго преступнымъ: для нихъ нужно единственно обвиненіе — и не заботятся о доказательствахъ.

‘Вишь, разбойники-то и ножъ оставили,’ — сказалъ крестьянинъ.

— Да отъ чего кровь на немъ? спросила жена его.

Простота сихъ людей ободрила Фрица: онъ хотлъ имъ объяснить причину страннаго обстоятельства, и по необходимости прибгнулъ къ нелпостямъ, но сіи нелпости казались имъ несомннною истиною, и ихъ любопытство было удовлетворено.

Они стали опять толковать о город, и нечувствительно обратилась рчь къ случившемуся въ церкви.

‘Что жъ? окаяннаго словили али нтъ?’спросила хозяйка.

— Оченно кричали: лови, держи, а кто ихъ знаетъ, словили — али нтъ.—

‘Женихъ-то до смерти зарзанъ, что ли?’

Я, признаться, самъ не глядлъ: сперва вс закричали: женихъ убитъ, женихъ убитъ, а посл стали поговаривать, что, видишь, только пораненъ больно.

Вечерняя заря горла надъ зеркальною поверхностью озера. Небо измнялось, и каждымъ измненіемъ вливало неизъяснимую сладость въ душу, чувствительную ко всему прекрасному, величественному, то казалось необозримымъ сводомъ изъ чистйшаго золота, то слпило взоръ яркостію драгоцннаго пурпура, наконецъ плнительнымъ нжнымъ румянцемъ розы производило въ созерцател очаровательное томленіе, какое-то роскошное чувствіе нги. Задумчивый Фрицъ сидлъ-на порог гостепріимной хижины. Вчера, когда онъ узналъ, что ударъ, имъ нанесенный, не былъ ударомъ смертоноснымъ, радость взволновала грудь его, но радость кратковременная! Благодтельный сонъ подкрпилъ тло утомленнаго, но не исцлилъ душевныхъ горестей. Въ будущемъ Фрицъ видлъ только бдствія: если Августу предопредлено избжать смерти, готовой поглотить его, то онъ соединится съ Амаліею,— и участь Фрица — сносить равнодушно счастіе Амаліи, презрвшей огненную страсть его, счастіе Августа, который язвительною безпечностію отвчалъ на его отчаянныя угрозы, который заставилъ его краснть тхъ, чье одобреніе льстило его самолюбію, если же Августу назначено умереть — ахъ! Фрицъ уже испыталъ, сколь тягостно быть преступникомъ, и не могъ питать преступнаго желанія.

Нсколько поселянъ, покрытыхъ потомъ, возвращаются съ покоса съ блестящими косами, Дв усталыя лошади везутъ свжее душистое сно: на заднемъ возу сидишь мальчикъ — и прозжая мимо смотрящихъ на него своихъ товарищей, кажется, гордится своею участью, подл передняго воза идетъ отецъ мальчика, къ нему съ радостнымъ крикомъ подбгаетъ малютка — младшій сынъ его: отецъ беретъ ребенка на руки, ласкаетъ его и потомъ сажаетъ верхомъ на лошадь: дитя съ надменностію шевелитъ поводами, понуждаетъ коня своего сердитымъ голосомъ, и не видитъ, что усталая лошадь бредетъ тою жъ медленною стопою. Черезъ избу отъ Фрица собрались въ кружокъ сельскія красавицы: удалой затйникъ, какъ кровь съ молокомъ, наигрываетъ имъ на волынк веселую псню, и ихъ голоса сливаются съ любимыми звуками.

‘Вотъ, баринъ, сказала хозяйка Фрицу, дтки мои наловятъ рыбы, завтра я теб, кормилецъ, сварю ушицу.‘

— Знатной рыбки наловимъ — подхватилъ блокурый, полненькой малютка, сынъ ея.

‘А мы, баринъ, пролепетала младшая сестра его, держась за руку матери, пойдемъ завтра въ лсъ и наберемъ теб малины.’

Мальчикъ побжалъ къ озеру и закинулъ свою длинную удочку. Два старшіе брата сли въ челнокъ, поплыли закидывать неводъ и затянули заунывную псню.

Фрицъ смотрлъ на окружавшее его, и душа его, готовая къ принятію вншнихъ впечатлній, исполнилась чистаго удовольствія, кроткаго благоговнія.— Сельская картина плняетъ насъ своею простотою, милою непринужденностью, рисуетъ нравы первобытные — въ сущности грубые, но привлекательные въ воображеніи, отражаетъ обнаженную природу,— богатый, тяжелый покровъ, сотканный искуствомъ, не скрываетъ прелести формъ ея. Сія картина, при аломъ блеск погасающей зари, получаетъ новую прелесть, торжественность. Мы созерцаемъ и длаемся чувствительне, добре, мысли наши длаются чище, возвышенне. Опытъ — сей разочарователь, который съ лтами насъ посщаетъ, хотя бъ мы избгали его посщенія,— хладный опытъ, сквозь блистательную наружность еще не показывалъ густой мрачности. Фрицъ видлъ прекрасное, и умлъ восхищаться его красками, не желалъ проницать кроющагося подъ ихъ обольстительнымъ блескомъ. Фрицъ смотрлъ, и душа его длалась способною ко всему благородному, высокому: желалъ жизни Августу съ жаромъ юноши, полнаго добродтели и раскаянія, желалъ счастія существъ, которыхъ предъ симъ ненавидлъ.

Вотъ письмо его къ г-ж Розенбаумъ:

‘Опредленія судьбы неисповдимы: я, несчастный, прежде презиралъ учинившихъ малйшее преступленіе,— теперь самъ убійца!….. Провидніе отвратило гибель смертоноснаго удара, вліяло трепетъ въ преступную руку мою!—

‘Я вонзилъ ножъ въ сердце ближняго — я извергъ предъ глазами всхъ, предъ глазами моей благотворительницы.

‘Я желалъ Августу смерти: теперь ему пламенно желаю жизни. Хотлъ мстить Амаліи, но погашу мщеніе въ груди моей. Я любилъ Амалію, любилъ въ первый разъ и испыталъ силу страсти. Несчастный, тогда я притворялся помшаннымъ, я не мыслилъ, что ужасное помшательство уже омрачало мой разумъ. Очарованіе исчезло — она не можетъ любить меня. Пусть бракъ соединитъ ихъ: счастіе удлъ ихъ. Оно уже не поститъ меня, но буду умть сносить свою участь.

‘Прежде вы питали ко мн привязанность: я преступникъ, но — противъ воли. Вы знаете мое пребываніе и можете погубить меня, но ваше сердце не откажетъ мн въ состраданіи: у меня нтъ помощи — на васъ вся моя надежда’

‘Фрицъ.’

Отвтъ г-жи Розенбаумъ:

‘Я получила твое письмо, и не могла на него довольно надивиться. Безсовстный! какъ можешь говорить, что ты сдлалъ преступленіе невольно? Ты давно уже замышлялъ убить Августа. Еще же ты надешься, что онъ не умретъ, а я скажу теб, что онъ при смерти и врядъ ли проживетъ нсколько дней: впрочемъ власть Божія! Молись, чтобъ Господь исцлилъ его и тмъ избавилъ бы тебя отъ жесточайшаго гоненія совсти. Вспомни объ участи беззаконниковъ!

‘Хотя ты неблагодаренъ, и своими поступками заслуживаешь, чтобъ я тебя не знала больше, но Августъ убдительнйше просилъ меня простить теб, притомъ ты родной мой племянникъ: я все еще люблю тебя, и потому посылаю теб 500 франковъ, которыми можешь дохать до Гамбурга, а тамъ получишь по прилагаемому при семъ векселю, чего достаточно будешь для тебя, чтобъ путешествовать года два и боле. Вызжай за границу какъ можно скоре, потому что родственники Августа тебя ищутъ.

‘Однако не отчаивайся въ его выздоровленіи и уповай на Бога, а я буду за тебя молиться, чтобъ онъ простилъ твои прегршенія и навелъ тебя на путь истинный, желаю теб всхъ благъ и остаюсь тетка твоя,

Катерина фонъ Розенбаумъ.’

Въ Гамбург онъ получилъ отъ нея другое письмо, изъ котораго узналъ, что объявленіе о близкой смерти Августа была хитрость, чтобы заставить преступника раскаяться.

Фрицъ слъ на корабль. Наконецъ любимая мечта его исполнилась: онъ путешественникъ. Сначала видъ необозримой равнины водъ, ограниченной единственно небомъ, производилъ въ неопытномъ плавател непріятное ощущеніе и даже ужасъ, но Фрицъ видлъ въ матросахъ презрніе опасности, безпечность о будущемъ — и скоро сіи свойства напечатллись въ его характер. Онъ почиталъ себя несчастнымъ и, по крайней мр, мечталъ, что не дорожитъ жизнію, любилъ въ сумрачную погоду смотрть на суровую картину дымящагося моря, любилъ своихъ товарищей, которыхъ образъ мыслей ему казался сходнымъ съ его. Сидя за столомъ съ трубкой и стаканомъ грогу, онъ слушалъ ихъ суеврные разсказы, и ему нравилась грубость ихъ нравовъ.

Когда выходилъ на берегъ, меланхолія исчезала. Онъ видлъ новыя страны и людей, новыя произведенія Природы и Художествъ, другіе законы и обычаи,— любопытство его находило неистощимую пищу, и Фрицъ длался способнымъ веселиться съ товарищами — моряками, которые умютъ вознаграждать себя на земл за единообразіе Океана и предаются удовольствіямъ безъ всякой воздержности.

Фрицъ путешествовалъ, видлъ и узналъ многое. Память его, всегда отягченная новыми предметами, рдко представляла ему Амалію. Онъ видлъ красавицъ Южнаго Океана, видлъ стройность ихъ членовъ. Образъ Амаліи уже не рисовался въ воображеніи его, и странствователь возвратился изъ путешествія съ умомъ боле опытнымъ, душею мене чувствительною, съ хладомъ въ сердц.

Должно было избрать родъ службы, и онъ надлъ военный мундиръ, хотя не имлъ воинственнаго духа.

Сохраняя любовь къ Поэзіи, онъ въ слдующихъ стихахъ описалъ Амаліи тогдашнюю жизнь свою:

&nbsp, Военная жизнь.

Придетъ весна — и мы кидаемъ

На шпицъ златой прощальный взглядъ:

Труба звучитъ, кони кипятъ —

Въ отрадный лагерь выступаемъ.

Отъ роскоши усталый духъ

Плняетъ мирная Природа,

И плескъ воды, и пестрый лугъ,

И жизни праздная свобода!

Тамъ свъ игривою толпой

Подъ тнью хижины укромной,

Мы дружбы рчію прямой,

Насмшкой остроты нескромной

Златимъ полдневные часы.

Когда жъ остынетъ зной докучной,

Глядимъ, какъ сельскія красы —

Подъ голосъ псни однозвучной —

Заводятъ игры, хороводъ.

Иль, часто, раннею порою,

Плывя по зыбямъ дымныхъ водъ,

Гребемъ приджцою рукою —

И гибель жадной рыбк шлёмъ.

Но лтомъ лучше мы живемъ!

Маневры намъ изображаютъ

Картину врную войны:

Здсь пушки грозныя пылаютъ,

Вотъ пшій строй, тамъ съ вышины

Стною крпкою низходятъ —

Въ кирасахъ черныхъ, шишакахъ,

На дышащихъ огнемъ коняхъ —

И страхъ на робкаго наводятъ,

А тамъ, разсясь межь кустовъ,

Засли егеря въ лощин,

И кой-гд сынъ Донскихъ бреговъ

Промчится вихремъ по равнин,

Держа коней, на пняхъ сидятъ

Гусары съ пыльными усами,

И срымъ облакомъ летятъ

Уланы съ яркими значками.

Когда жъ умолкнетъ ложный бой,

Въ изб на лавкахъ отдыхаемъ

И голодъ дивный утоляемъ

Здоровой яствою, простой, —

Лнивый дымъ изъ трубокъ вьется,

Шампанское въ стаканы льется.

Осенній втеръ зашумитъ,

Прощайте хижины сквозныя:

Оружье воиновъ гремитъ,

Сливая капли дождевыя —

Идетъ нетерпливый строй:

По П….. мостовой

Звучатъ уже коней копыты,

Мы въ город — опять визиты,

Опять обды, вечера,

Однако же, какъ говорится,

Еще прескучная пора,

И надобно въ театръ тащиться:

Въ театр мы глядимъ въ лорнетъ,

Съ тоской притворною зваемъ,

Кричимъ — лишь кончится балетъ —

Танцовщицъ вызываемъ.

Но, если правду говорить,

Намъ чужды знатоковъ познанья:

Лишь прелесть можемъ оцнить,

Цня актрисы дарованья.

Посыплется пушистый снгъ —

И мы катимъ быстре всхъ,

И стройнымъ саночкамъ дивятся,

Дивятся гибкой пристяжной,

А кучеръ съ важной бородой

Кричитъ звающимъ — раздаться!

Но вечеромъ на балъ спшимъ:

Тамъ съ двой рзвою кружимся,

Ей съ нжностію говоримъ,

А часто мыслію стремимся

Къ красавиц иной.—

Вотъ такъ живетъ военной удалой!

Фрицъ съ своимъ характеромъ не долго былъ доволенъ новымъ родомъ жизни, хотя описывалъ его плнительными красками, и началъ признаваться себ, что не все то хорошо на дл, что прельщаетъ въ стихахъ. Караулы и дежурства много содйствовали къ сему образу мыслей его. Иногда ему хотлось хать на балъ, а служба принуждала лишиться сего удовольствія, но и самые балы не долго имли прелесть въ глазахъ его.

Съ лтами честолюбіе начало волновать его душу. Смотря на знатныхъ, бранилъ судьбу за несправедливость и почиталъ себя несчастнымъ, однако по большой части ничего не предпринималъ, чтобъ добиться до отличныхъ почестей, иногда жъ хотя предпринималъ что-либо для сей цли, но, къ несчастно, умлъ только начинать, а не оканчивать предпріятіе.

Возвратясь изъ кампаніи, въ которой гвардія увнчалась лаврами, и въ которой онъ не отличился чудесами храбрости, но также, увлекаясь примромъ товарищей, не оказалъ и робости,— Фрицъ пріхалъ жить на родину, и первая встрча его была съ Амаліею.

‘Здравствуй, кузина, сказалъ онъ: помнишь ли, когда я возвратился изъ Университета, ты также первая меня встртила? … Но какая разница!’… ‘

— Да, Фрицъ. Прежде я была хорошенькой двушкою, теперь сдлалась немолодой женщиною, матерью четырехъ дтей.—

‘Признаюсь, теперь бы я не влюбился въ тебя, однако это не помшаетъ намъ быть друзьями.‘

— Фрицъ, вотъ поцлуй дружбы! Теперь я могу цловать тебя: теперешніе мои поцлуи не такъ опасны, какъ прежніе и конечно не сведутъ тебя съ ума.

‘Прибавь: и не такъ приманчивы.‘

— Вы, господа мущины, совсмъ неразсудительны и предпочитаете сладкій ядъ, безвредной, но невкусной пищ.

Фрицъ уже велъ жизнь въ бездйствіи. Посщалъ клубъ и проводилъ тамъ время или за картами, или читалъ газеты и съ важнымъ видомъ толковалъ о политик, куря табакъ и медленно попивая пиво. Иногда посщалъ общества, гд онъ былъ извстенъ подъ именемъ Флегматика, внезапная веселость изрдка оживляла его занимательные разсказы, за которые даже двушки любили его.

Иногда предпочиталъ кругъ домашній. Фрицъ, окруженный дтьми Амаліи, сидя за кофейнымъ столикомъ, съ нетерпніемъ разсказывалъ свои похожденія тетк, уже худо слышавшей, къ которой питалъ нжную привязанность.

Иногда принимался воспитывать племянниковъ своихъ. Хотя онъ имлъ образованный умъ, но ученики не сдлали бъ блистательныхъ успховъ при его безпечности и безпрестанныхъ перемнахъ въ способ преподаванія, ежели бы ихъ воспитаніе было совершенно ему вврено.

He терпя заниматься хозяйствомъ, и нкоторымъ образомъ желая загладить поступокъ съ Августомъ, ршился подарить ему свое имніе,— но благородный Августъ конечно не принялъ подарка? Напротивъ! нынче отказываются отъ имнія только въ романахъ!

СОЧИНЕНІЯ НИКОЛАЯ АННЕНКОВА, ВЪ СТИХАХЪ И ВЪ ПРОЗ.

ПРОЗА.

Сирота.

3.Предметы для Баллады.

4.Василій и Наталья.

5.Сорочины.

6.Бесда Василія съ Наталіею.

7.Сказка о мужик и человкъ посадскомъ.

8.Разговоры.

9.Слово и дло.

10.Печальная свадьба.

11.Фpицъ.Повсть.

Читайте также:

3.
Предметы для Баллады.

4.
Василій и Наталья.

5.
Сорочины.

6.
Бесда Василія съ Наталіею.

7.
Сказка о мужик и человкъ посадскомъ.

8.
Разговоры.

9.
Слово и дло.

10.
Печальная свадьба.

11.
Фpицъ.
Повсть.