Колетта Иверъ.
Колетта Иверъ.
Прошлое.
Прошлое.
Переводъ съ французскаго З. Н. Журавской.
——
‘Русское Богатство’, No 6, 1912
Прошлое, Ивер Колет, Год: 1906
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Вновь назначенный молодой судья прибылъ въ префектуру весной. Городокъ сразу понравился ему своею красотой, своимъ дленіемъ на верхній и нижній городъ, стоявшій при сліяніи двухъ ркъ. Солнце золотило церковь верхняго города и романскій куполъ церкви нижняго. Вокругъ зеленли поля. Прізжій отправилъ свой багажъ на омнибус и пошелъ пшкомъ къ отелю, стоявшему на площади префектуры. Въ тотъ же день онъ впервые встртилъ Елену.
Это была красивая двушка, высокая и тоненькая, на видъ не моложе своихъ двадцати-восьми лтъ. Но вс ея движенія были такъ граціозны, черное суконное платье сидло на ней такъ безукоризненно, и въ прекрасныхъ, удивительно умныхъ глазахъ свтилось столько доброты, что молодой человкъ, не задумываясь, ршилъ: ‘очаровательная женщина’!
Она заботливо вела подъ руку высокаго старика, похожаго на нее и такого же красиваго. Ему, видимо, было трудно итти, и двушка всячески старалась помогать ему.
Они встрчались почти каждый день, то на набережной рчки, то на площади префектуры, обрамленной прямоугольникомъ сикоморъ. Двушка ежедневно водила гулять старика. Она шла маленькими шажками. Старикъ всегда молчалъ, двушка глядла прямо передъ собою, вдаль, взоръ ея былъ грустенъ и чуждъ иллюзій. Молодой судья навелъ справки. Двушка оказалась дочерью высокаго старика, раззореннаго фабриканта, котораго потеря состоянія такъ поразила, что его хватилъ ударъ, и онъ остался наполовину парализованнымъ. Отецъ и дочь жили въ нижнемъ город, въ четвертомъ этаж и, говорятъ, жили бдно.
Эти свднія огорчили молодого судью. Онъ мечталъ о блестящемъ будущемъ, о широкой жизни, которую могла дать ему только выгодная женитьба, и жаллъ, что не можетъ жениться на двушк, которая ему такъ сильно нравилась.
Тмъ не мене, онъ продолжалъ встрчаться съ Еленой и ея отцомъ. По утрамъ онъ видлъ ее закупающей провизію вмст съ молоденькой служанкой въ высокомъ чепц. Въ полдень, идя въ судъ, онъ встрчалъ ее подъ сикоморами. Подъ вечеръ, если онъ выходилъ пройтись по холодку вмст съ регистраторомъ, онъ встрчалъ отца и дочь на берегу рки, въ очень жаркіе дни сталкивался съ нею снова, посл ужина, въ верхнемъ город. И кланялся, нсколько сконфуженно, огорченный тмъ, что ему нельзя сосредоточить на этой красивой двушк вс свои неудовлетворенныя мечты тридцатилтняго холостяка.
Однажды онъ заговорилъ съ ней. Это было на улиц, по поводу валявшагося на мостовой человка, около котораго собралась толпа. Онъ ни разу еще не видалъ ея такъ близко и только теперь разглядлъ, какъ слдуетъ. И туманныя чары, покорившія его сердце, сразу стали яркими, захватывающими. Этотъ тяжелый узелъ черныхъ волосъ, ниспадающій на затылокъ, эти прекрасные глаза, такъ ясно и просто взглянувшіе на него съ безсознательной ироніей выдающейся женщины, которой мужчины не замчаютъ, изъ-за ея бдности,— да вдь это — воплощеніе его мечты.
— Не тревожьтесь, сударь,— смясь, сказала она.— Это — просто пьяный, котораго подберетъ полиція.
Всмъ своимъ видомъ она какъ будто говорила:
— Я прекрасна и благородна, какъ царица, утонченно интеллигентна и была бы любящей женой, но радости любви не для меня, и я мужественно покоряюсь этому.
Она произнесла всего нсколько словъ, но онъ усплъ убдиться, что она весела и остроумна. Иногда онъ забывался и говорилъ себ: ‘Какая изъ нея вышла бы прелестная жена!’
Они столкнулись снова у префекта, гд она была вмст съ отцомъ, котораго называла ласково: ‘мой маленькій’. У старика съ трудомъ ворочался языкъ: онъ только слушалъ и не вмшивался въ разговоръ. Разсказывали, что прежде этотъ человкъ блисталъ своимъ умомъ. Теперь за него говорила дочь. Истая парижанка по манерамъ, съ едва замтнымъ оттнкомъ провинціализма, слегка сдерживавшаго ея природную живость, веселая, простая, она, сама того не зная, затмевала всхъ въ гостиной префекта.
И съ этого дня молодой судья полюбилъ ее всми силами своей юной души, всми завтными стремленіями, наконецъ, воплотившимися въ этой прелестной женщин.
То былъ дивный романъ, легкія нити котораго поручено было переплести юной супруг префекта. Она постила Елену въ ея скромной квартирк въ четвертомъ этаж, въ нижнемъ город. Въ гостиной еще сохранилась прежняя мебель, видавшая лучшіе дни. Тамъ были дорогіе консоли, диванчики ампиръ, обитые желтой парчей, стоившія бшенныхъ денегъ вазы, наполненныя полевыми цвтами.
Въ простенькомъ сромъ холстинковомъ плать, держась одной рукою за химеру на спинк кресла, олень блдная, но прикрывая свое волненіе улыбкой, Елена выслушала предложеніе. Ужъ десять лтъ, безсознательно, но всей душой, всми тайными силами этой души, власти которыхъ надъ собою она не хотла признавать, она ждала этой минуты. Ждала, сама того не зная, и когда ей было весело и когда ей становилось грустно, въ смутныхъ мечтахъ о смутномъ счасть, и всякій разъ, какъ около нея, для какой-либо изъ ея подругъ расцвтала любовь. И ей захотлось усугубить наслажденіе, удостовриться. Гостья должна была повторить ей, что ее любятъ, что красивый, симпатичный молодой человкъ, съ которымъ она такъ часто встрчалась на улиц, мечтаетъ о ней, ждетъ ее, призываетъ ее, избралъ ее изъ всхъ въ спутницы жизни — своимъ другомъ и женой. Тогда она закрыла глаза и глухо выговорила:
— Я думала, что я ужъ слишкомъ стара для этого.
Она уже не улыбалась. Обычная веселая развязность слетла съ нея, она притихла, стала серьезной и торжественной.
Надо было сказать объ этомъ ‘папочк’. Елена приласкалась къ нему, поцловала его въ лобъ:— ‘Слушай, маленькій мой: сейчасъ я скажу большую новость’. И разсказала ему весь свой романъ, отъ начала до конца. Больной отлично понялъ, только не нашелъ словъ, чтобъ выразить свою радость. Взоръ его, еще полный былого огня, говорилъ все, что переживала въ глубинахъ своихъ эта загадочная душа паралитика, нмая гробница его мысли, но скованный языкъ могъ только выговорить съ неописаннымъ восторгомъ:
— А… вотъ… вотъ… малютка…
И онъ съ гордостью смотрлъ на дочь, гладя пальцемъ ея пышные волосы, любуясь ею, гордясь, что ее, наконецъ, полюбили.
И она смотрла на него съ такой же гордостью.
— Ты доволенъ,— а, мой маленькій?
— А… вотъ… вотъ…
Слеза радости медленно скатилась по увядшей щек старика и затерялась въ его длинной сдой бород.
Однажды вечеромъ — это было въ август — онъ пришелъ. Она приняла его въ салон съ дорогими консолями, съ диванчиками ампиръ, среди химеръ, впивавшихся золотыми когтями въ красное дерево креселъ. Въ комнат царилъ полумракъ отъ тяжелыхъ занавсей изъ желтой парчи. Они говорили почти шепотомъ. Елена лишь изрдка вставляла слова, грудь ея высоко вздымалась, глаза стали божественно кроткими.
Онъ откровенно говорилъ о своихъ недостаткахъ, говорилъ, что немного труситъ передъ жизнью, преклоняется передъ ея силой и энергіей и цликомъ ввряетъ себя ей, мужественной подруг. Такъ сладко было сознавать, что ее любятъ не ради приданаго. Прекрасная рука, привыкшая къ жестамъ покровительства и ласки, легла на руку жениха, и столько силы было въ этой нжности, что онъ затрепеталъ отъ счастья.
Они стали видаться два раза въ недлю, потомъ три, потомъ четыре. Онъ съ каждымъ днемъ привязывался все нжне къ своей красавиц-невст. Но изъ двухъ она, пылкая и мечтательная, любила сильне, хоть и скрывала это. Вся ея печальная молодость, не знавшая надеждъ, замурованная въ жертв, сразу расцвла пышнымъ цвтомъ. Ей было двадцать — нтъ, шестнадцать лтъ. Она такъ благодарна была сказочному Принцу, который, наконецъ, разбудилъ ее и ведетъ за собою въ жизнь.
По обычаю нкоторыхъ маленькихъ городковъ онъ приходилъ къ нимъ посл ранняго обда. Въ ‘салон’ зажигали огромную лампу съ матовымъ шаромъ, похожимъ на луну. И въ этомъ мягкомъ полу-свт молодые люди бесдовали между собою вполголоса, а еще чаще молчали. Старикъ, недвижимый въ своемъ кресл, съ руками, сложенными на груди, съ благороднымъ лицомъ, на которое падалъ свтъ, загадочный, какъ всегда, грезилъ о чемъ-то своемъ, неуловимомъ для окружающихъ
Однажды, когда они строили планы будущаго, молодой человкъ осторожно спросилъ:
— А вашъ бдный папа?
— Мой отецъ?— съ живостью спросила Елена.
И смолкла. Мучительная тревога сжала ей сердце.
До сихъ поръ ей въ голову не приходило, чтобы мужъ захотлъ разлучить ее съ отцомъ: она чувствовала себя неотдлимою отъ своего ‘старенькаго’, слишкомъ необходимою этой жалкой, полуразрушенной жизни. И, въ простот души, ей казалось очень простымъ взять съ собой въ свой новый домъ свое большое дитя, своего ‘маленькаго’. Но тутъ она вся вспыхнула, сознавъ свою ошибку, принимая на себя все тяжелое бремя сознанія семейнаго очага — можно ли требовать отъ него, чтобъ онъ еще взялъ на себя и заботу о калк? Что это она выдумала?
Онъ замтилъ ея растерянность, муку, свтившуюся въ ея глазахъ, и неожиданно выговорилъ:
— Поврьте, Елена, я тоже люблю его. И хочу устроить для него очень спокойную, очень счастливую жизнь.
Изъ деликатности, Елена, воплощенная гордость, не ршилась сказать, на что она надялась. Женихъ намчалъ разныя комбинаціи. Можно оставить старика на этой же квартир, съ прежней служанкой — она, кажется, преданный человкъ. Можно помстить его въ лечебницу. Но самое лучшее было бы помстить его въ семейный пансіонъ, въ этомъ же городк, куда хозяева, сами люди старые и почтенные, принимаютъ стариковъ и окружаютъ ихъ всми необходимыми заботами.
Елена не отвчала. У нея сдавило горло. Слезы подступили къ глазамъ, и въ душ поднималась горечь противъ жениха, который оказался такимъ жестокимъ. Ей даже казалось, что она перестаетъ любить его. Все это произошло незамтно, въ полу-темномъ уголк, а высокій старикъ, на свту, по прежнему думалъ о чемъ-то своемъ, погруженный въ свою неуловимую грезу.
Молодой человкъ, слишкомъ чуткій, чтобы не замтить, что его невста огорчена, и сильно, понялъ, что огорчило ее. И ушелъ, разстроенный. Посл его ухода Елена много плакала. Не лучше ли вернуть ему слово? Ей случалось читать о примрахъ подобнаго героизма, но то, что прежде восхищало ее, теперь кидало ее въ холодную дрожь. На другой день, передъ прогулкой, завязывая галстухъ своему дорогому ‘маленькому’, она вдругъ страстно обняла его и такъ долго и горячо цловала, что онъ смялся отъ радости и отъ отцовской гордости.
Она чувствовала, что жизнь ея ломается надвое. Подъ внчальной фатой она навкъ схоронитъ прошлое, и тогда начнется новая жизнь, совсмъ другая, чмъ прежде, въ которой у нея будетъ новая душа и новое сердце, и все вокругъ будетъ по новому.
И она не могла примириться съ тмъ, чтобы отшвырнуть отъ себя эти двадцать семь лтъ и поставить крестъ надъ ними. Слишкомъ много дорогихъ воспоминаній дтства, нжныхъ и радостныхъ, жило въ ея сердц, слишкомъ живо было это прошлое, чтобъ она могла обречь его на забвеніе. Слишкомъ долго сидла она въ двкахъ, чтобы вдругъ измниться, стать новой женщиной, слишкомъ для этого прочно сложилась ея личность. Любить этого чужого, которому она общала отдать себя — о да! Она его любила, безумно, какъ никого и никогда, но какъ оторваться отъ другого, на котораго она въ прошломъ положила столько любви, отъ старого отца, который такъ любилъ и баловалъ ее, прежде, когда самъ онъ былъ выдающимся, блестящимъ человкомъ, и теперь, ставъ безпомощнымъ калкой, такъ цплялся за нее?
Но пришелъ женихъ, нжно обнялъ ее — и снова вернулась его власть надъ нею. Слишкомъ искренній, чтобы по вводить чему-бы то ни было стать между ними, онъ сказалъ ей:
— Елена, я чувствую, что вы обижены на меня. Другъ мой, я читаю въ вашей душ. Вы думали, что отецъ вашъ будетъ жить у насъ? Этого не слдуетъ длать. Я не считаю себя злымъ, но я хочу нашего счастья, а когда строишь такое драгоцнное и хрупкое зданіе, надо быть очень-очень осторожнымъ. Врьте, Елена, я страстно люблю васъ, и не думайте, что мн легко было такъ огорчить васъ. Я самъ страдаю тяжко отъ того, что вынужденъ причинить вамъ боль. Но это необходимо. Законъ жизни требуетъ, чтобъ молодые строили свое гнздо сами, оторвавшись отъ родного гнзда, не примшивая къ новому стараго.
Все въ ней возмущалось противъ этого, грудь ея высоко вздымалась.
— Ахъ!— простонала она.— Это именно то, что я думала: вы хотите убить мое прошлое.
— Нтъ, я только хочу пересадить васъ въ будущее.
— Для этого вы хотите вырвать меня съ корнемъ. Это — жестоко.
— Для любви нтъ ничего жестокаго, Елена. Если вы меня любите, вы поймете меня. Мы должны быть всегда другъ для друга. Я васъ хочу всю, цликомъ, для себя. Вдь я и самъ отдаюсь вамъ цликомъ, но я не знаю, что бы сталось съ моимъ постоянствомъ, еслибы я видлъ васъ все время занятой и въ нашемъ дом тмъ, кто былъ всмъ для васъ, когда я не игралъ еще никакой роли въ вашей жизни. Вдь ваша нжность къ нему не уменьшилась бы. А я чувствую, что я ревновалъ бы васъ, и это было бы ужасно. И его я вовсе не хочу ставить въ положеніе стараго обременительнаго родственника. Мы не имемъ права отводить ему такую роль… Другъ мой, поврьте мн, гораздо приличне и благородне будетъ намъ сразу устроиться отдльно. Мы это сдлаемъ очень осторожно, деликатно. Онъ не будетъ чувствовать себя покинутымъ. Мы будемъ заботиться о немъ, будемъ любить его…
И Елена снова почувствовала на себ бремя вчной и мучительной тайны — роковой необходимости пронзить ножемъ чью-нибудь душу для того, чтобы создать семью. Везд и всегда живое дерево стонетъ, когда отъ него отрубаютъ втку, и эти срубленныя втви, оглушенныя наплывомъ новыхъ соковъ, пересаженныя въ другую почву, тамъ пускаютъ корни и уже не могутъ вернуться къ старому стволу, давшему имъ жизнь.
Несмотря на свое негодованіе, молодая двушка не смогла не покориться этому непреложному закону, который и возмущалъ, и порабощалъ ее. Она смирилась передъ роковой необходимостью и поврила тому, кого любила.
— Папочка,— сказала она однажды утромъ, ласкаясь къ отцу.— Теперь, когда я выхожу замужъ, ты, можетъ быть, согласился бы поселиться у доброй г-жи Летюилье? Знаешь, въ верхнемъ город, большой домъ съ красивымъ садомъ, въ которомъ мы всегда любовались шпалерами — вотъ ты въ этомъ саду и будешь гулять, дорогой мой папуся, а я каждый день буду навщать тебя.
У старика характеръ былъ чудесный. Онъ былъ всмъ доволенъ. Рисовалъ ли онъ себ сколько-нибудь опредленно эту перспективу? Неизвстно. Но, улыбаясь, какъ всегда, онъ выговорилъ:
— Да, да, конечно…
Точно камень свалился съ души Елены. Она поспшила сговориться съ г-жей Летюилье. Свадьба должна была состоятся въ конц октября. А старика ршено было переселить въ пансіонъ съ начала мсяца, для того чтобъ онъ усплъ понемногу привыкнуть къ новой жизни, до того, какъ молодые удутъ въ свадебную поздку.
Женихъ и невста жили, какъ въ чаду. Завтное томленіе любви съ каждымъ днемъ сильне тснило имъ грудь, чмъ ближе, тмъ трудне было ждать. Елена была цликомъ захвачена ‘будущимъ’. Это былъ переломъ, прошлое умерло, и мысль о томъ, кто воплощалъ собою это прошлое, тускнла и стушевывалась въ ея ум, какъ тускнютъ и выцвтаютъ лица на старыхъ фотографическихъ карточкахъ. Она не горевала уже о томъ, что отецъ будетъ жить въ пансіон, и волненіе, испытанное ею при прощаньи съ нимъ, было чисто поверхностное. Любовь слишкомъ завладла ею. Тотъ, кого она любила, съумлъ взять ее цликомъ: сердце ея было полно имъ однимъ.
Когда участь старика была такимъ образомъ устроена и вврена заботамъ ‘доброй г-жи Летюилье’, Елена похала на нсколько дней въ сосдній большой городъ справлять себ приданое. Началась веселая предсвадебная суета. Скриплъ и шуршалъ блый атласъ, вздымались пной кружева, мрили на метры прозрачный тюль вуаля, бгали за туфлями, за перчатками, къ обойщику, по магазинамъ. Присылали подарки въ шкатулкахъ оливковаго цвта, подбитыхъ блымъ муаромъ, на которомъ красиво блестло серебро сервизовъ. Елена примряла пеньюары для новобрачной, блье съ старинными вышивками. И, поверхъ всего этого вихря, передъ глазами ея носилось смутное видніе — лицо того, кому она скоро будетъ принадлежать, и будущая совмстная жизнь, которая, казалось, будетъ сплошнымъ объятіемъ, нескончаемымъ поцлуемъ…
Когда она вернулась въ маленькій городокъ, въ воздух уже чувствовалось приближеніе зимы. Желтые листья бшено кружились подъ сикоморами на площади префектуры. Рзкій втеръ дулъ на набережной.
Елена прямо съ вокзала поспшила въ верхній городъ навстить отца.
День былъ настоящій зимній, сырой и холодный. Въ саду г-жи Летюилье, вдоль мокрыхъ отъ дождя шпалеръ, благоухали зрлыя груши, блестли въ зелени листвы красные томаты, нкоторые изъ нихъ, непригртые солнцемъ, такъ и остались зелеными. По узенькимъ аллейкамъ подъ зонтикомъ, подобравъ юбки и показывая блые чулки, ходили дв старушки и вполголоса жаловались другъ другу на порядки въ дом. Горничная проводила Елену по лстниц, выстланной блестящими красными плитками, въ комнату, которую занималъ старикъ.
Она отворила дверь и сразу увидала его.
Изъ боязни холода окна были закрыты, занавси спущены, старикъ сидлъ лицомъ къ двери, скрестивъ руки на живот, всунувъ ноги въ большія ковровыя туфли съ красной каймою, какія ставятъ въ комнатахъ съ каменнымъ поломъ, гд совершенно нтъ ковровъ. Должно быть, онъ просилъ, чтобъ затопили печь, такъ какъ въ камин еще дымилась головешка…. И старикъ сидлъ неподвижно, безконечно унылый и печальный, и никому невдомо было, какая драма разыгрывалась въ тайникахъ этой нмой души.
Елена, остановленная въ своемъ радостномъ порыв, съ минуту оглядывала эту меблированную комнату, чужую, банальную, и отца, котораго она прежде такъ леляла и баловала — теперь воплощеніе унынія и печали.
Въ эту минуту больной поднялъ на нее глаза, потускнвшіе, усталые, жалкіе, и безъ словъ, безъ жалобъ, дв горькихъ слезы выкатились изъ этихъ грустныхъ глазъ, которые навсегда ужъ разучились улыбаться.
Елена ринулась къ нему, обняла его, покрыла поцлуями его кудрявые сдые волосы, его высокій лобъ мыслителя, его глаза, еще недавно такіе живые. Но въ скук, въ уныніи этой недли, проведенной взаперти, старикъ, повидимому, забылъ и т немногія слова, которыя онъ еще умлъ лепетать. Онъ ничего не говорилъ. Внутренній холодъ сковалъ его языкъ, и уже никакая ласка не могла отогрть его.
И, окунувшись въ прошлое, Елена поняла, что она отняла у больного все, отнявъ отъ него ту очаровательную жизнь, которую она же создала для него: тонкіе обды, чтеніе газетъ, и, главное, прогулки вдвоемъ — эти постоянныя прогулки, необходимыя для здоровья стараго тла, оставшагося сильнымъ, несмотря на разстройство мысли. Отнын его удломъ будетъ скука, оброшенность и одиночество. Не дождавшись, пока онъ умретъ, она заживо похоронила его. Запертый, какъ узникъ, въ этомъ пансіон, слишкомъ изнуренный, чтобъ привыкнуть къ новымъ лицамъ, въ то время, какъ дочь его будетъ наслаждаться пышнымъ лтомъ своей жизни, онъ конченъ: для него наступаетъ вчная зима — короткая зима безъ солнца, зима больныхъ и одинокихъ…
Елена пережила все свое прошлое: дтство и ласки бднаго отца, который такъ хорошо игралъ съ нею, укачивалъ ее на своихъ колняхъ, когда ей было три года, пять лтъ, прогулки съ нимъ по окончаніи работы въ контор бумагопрядильной фабрики, когда онъ, держа ее за ручку, безъ конца бродилъ съ ней за городомъ, слушая ея дтскій лепетъ и беря ее на руки, хотя она и тогда была страшно тяжелая, какъ только замчалъ, что она отъ усталости волочитъ свои маленькія ножки,— и непрерывную томительную работу въ этой контор, изъ которой онъ выходилъ съ тяжелой головой, съ мигренями, но гордый тмъ, что у нея будетъ хорошее приданое, что она сможетъ выбирать и выйти замужъ по любви… Вся эта горячая отцовская любовь и преданность вспоминались ей съ такой мучительною болью. А теперь, посл двадцати-восьми лтъ взаимной нжности, когда она такъ страшно нужна ему — и она, и ея покровительство, ея заботы,— она, закрывъ глаза, оставитъ его одного въ этой холодной комнат и побжитъ въ погоню за счастьемъ?..
— Но вдь я же ничего дурного не длаю — вдь это законъ жизни!— стоналъ въ ней эгоизмъ.
Она задыхалась отъ волненія. Капельки пота выступили у нея на лбу. Мысленно она высчитывала, суровая и безпощадная, какъ сама Природа, сколько осталось жить этому больному старику и сколько счастливыхъ лтъ можетъ прожить еще она. Принести въ жертву закатъ восходу только справедливо. Но прошлое уже оживало въ ней, завладвало ею, вновь становилось ей невыразимо дорого, отождествлялось съ ея ‘я’, которымъ она такъ гордилась. Любовь не настолько захватила ее, чтобъ остаться побдительницей. Она сброситъ ея оковы, освободитъ свое сердце. На мигъ передъ нею встали соблазномъ радости любви, къ которымъ постепенно привыкала ея влюбленная душа. Представился ея женихъ, руки его обнимали ее, голосъ его звучалъ такою лаской… Представился выбранный ими домикъ, изящная мебель, ихъ общая спальня, внчальное платье, примренное наканун, блыя атласныя туфельки, нарядные пеньюары и т дивные планы жизни вдвоемъ, которые строили онъ и она.
Но вдругъ, сразу, лицо ея стало опять такимъ, какое оно было, когда они съ отцомъ гуляли подъ сикоморами, когда она не знала ни грезъ, ни надеждъ — мужественнымъ и замкнутымъ.
— Ну, будетъ, полно же. Идемъ, мой маленькій, я уведу тебя съ собою.
Достаточно было этихъ словъ, чтобъ онъ очнулся отъ своего отупнія.
— А! да, да, конечно…
Она перевязала ему галстухъ, помогла надть пальто все время повторяя, блдная, сквозь зубы:
— Будь спокоенъ — мы ужъ больше не разстанемся.