Проповедник, Гофман Ганс, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

Проповдникъ.

Новелла Ганса Гофмана *).

Переводъ П. З. Крылова

*) Современный нмецкій беллетристъ.

Почтенному ученому ректору Кампіусу въ Виттенберг, моему благосклонному, сердечно уважаемому другу, gratia et pax.

Спшу тотчасъ же увдомить васъ, любезный и неизмнно добрый другъ и всегдашній мой духовный покровитель и отецъ, обо всемъ, что было со мной съ тхъ поръ, какъ я вернулся домой и приступилъ къ исполненію священныхъ обязанностей въ своемъ родномъ город. По милости божіей, до сихъ поръ все вообще у меня благополучно, и Господь помогаетъ мн врно блюсти свой долгъ и ревностно бороться съ искушеніями дьявола. Вы уже знаете, да и самъ я часто сообщалъ вамъ, что никогда побда надъ злымъ духомъ не давалась мн безъ борьбы, раздраженія и душевныхъ терзаній и мукъ, но когда я начиналъ ослабвать предъ могуществомъ рода человческаго, вы же неоднократно и утшали меня примромъ нашего дорогаго, благочестиваго и мужественнаго, въ Боз почивающаго доктора Мартина, который тоже никогда не зналъ покоя отъ искушеній сатаны. Въ настоящее время я весьма склоненъ думать, что дьяволъ съ особеннымъ усердіемъ рыщетъ по нашему городу, потому прежде всего, что здсь ему очень легко прельщать бдныя души и завлекать ихъ въ свои сти. Ибо штетинцы мои, хотя не злы по природ, но большею частію народъ легкомысленный и безпутный, они весьма вспыльчивы и часто жестоко враждуютъ между собою по самому ничтожному и глупому поводу. Передъ властями они не отличаются смиреніемъ и почтительностью и, какъ слышно да и изъ лтописей извстно, не только частенько обнаруживаютъ неповиновеніе магистрату и бурмистру, но неуважительно относятся даже и къ герцогу. Конечно врно то, что премудрость божія можетъ обращать во благо и дурныя наклонности: вдь случилось же такъ, что блистательная церковная реформа совершилась здсь, благодаря главнымъ образомъ упрямой настойчивости народа, даже вопреки мннію герцога, не имвшаго тогда врныхъ свдній о положеніи длъ. Очевидно, все произошло единственно по безконечному милосердію Господа нашего и Спасителя и безъ всякихъ заслугъ со стороны строптиваго народа.

Нельзя также не пожалть, что какъ вс почти жители Помераніи, такъ и мои штетинцы преданы пороку пьянства и обжорства, и притомъ въ такихъ размрахъ, что вы просто ужаснулись бы, если бы я вамъ сказалъ, сколько можетъ поглотить одно померанское пузо въ одинъ вечеръ, это все равно, что наша большая рка Одеръ впадаетъ въ заливъ и исчезаетъ въ немъ, какъ сущая ничтожность. Прискорбно также сознаться, что герцоги наши никогда еще не были просвщены, какъ слдуетъ, въ этомъ отношеніи.

Точно также о женщинахъ здшнихъ мстъ порядочные люди отзываются не всегда съ хорошей стороны. Хотя он большею частію недурны лицомъ и учтивы въ обращеніи, но суетны и тщеславны характеромъ. Въ церкви ряды ихъ рдки, и тамъ он вялы и апатичны, но въ танцахъ, играхъ и обезьяничаньи выказываютъ большое проворство. Слишкомъ любятъ он рядиться въ богатыя платья, мха и золотыя украшенія, забывая, что не въ этомъ надо искать спасенія души. Он большія мастерицы стряпать, въ этомъ надо отдать имъ справедливость, и тмъ еще боле вовлекаютъ мужчинъ въ бражничанье. Такъ что если многія изъ нихъ идутъ по стопамъ Мары, то не такъ-то легко найти здсь Марію, избравшую благую часть. Это особенно огорчаетъ меня, потому что, какъ вы знаете, я жилъ желаніемъ и надеждой пріискать себ жену между здшними двушками и благопристойно зажить съ нею своимъ домикомъ. Вы и сами это мн совтовали, находя, что хорошо, если духовный отецъ беретъ себ жену изъ своего же прихода, и такимъ образомъ и въ мірскомъ отношеніи пребываетъ въ дружелюбномъ единеніи со своей паствой. Но что я буду длать съ созданіемъ, которое склонно къ легкомысленной жизни и едва ли захочетъ слдовать моимъ правиламъ?

Но о многихъ женщинахъ нашего города и сосднихъ мстъ ходятъ еще и гораздо худшіе слухи. Говорятъ, что дьяволъ усердно увивается между ними въ человческомъ образ, многихъ увлекъ въ тайную связь съ собою и грхъ, учитъ ихъ за то ворожить, заговаривать, лечить и наводить болзни и разнымъ другимъ гнуснымъ искуствамъ, точно также, какъ мы довольно слыхали объ этомъ и изъ другихъ мстъ римской имперіи. Но здсь это развилось чрезвычайно сильно, такъ что уголовный судъ безъ отдыха судитъ и сожигаетъ вдьмъ, и конца этому не предвидится. А вы знаете, какъ тяжело моему сердцу не только видть, но и слышать, какъ исполняетъ свой суровый долгъ карающее правосудіе. И здсь я старательно избгаю проходить мимо лобныхъ мстъ и позорныхъ столбовъ, потому что при вид ихъ каждый разъ охватываетъ меня такой ужасъ и такая жалкая слабость, что будь сатана поумнй и догадайся въ этотъ часъ напасть на мою душу, мн по истин надо было бы бояться, что онъ осилитъ меня и поборетъ. Но Ты, Господь мой и Спаситель, защищаешь меня и укрываешь отъ него, когда душа моя находится въ такомъ бдственномъ состояніи. Отъ природы я нсколько мягокъ душой и не на столько твердъ и мужественъ, какъ подобало бы хорошему божьему воину. Ахъ, да, горе мн, когда я вижу, какъ гршникъ въ смертельномъ страх идетъ на казнь! Какъ содрогается мое сердце отъ незаконнаго состраданія и какъ близко оно къ сомннію въ истин святаго изреченія, что власть не напрасно носитъ мечъ… Но ни одна буква закона не должна быть нарушена нами, жалкими и ничтожными червями: иначе сами мы продырявили бы крпкій щитъ, защищающій насъ отъ стрлъ неистоваго врага. Да спасетъ Богъ наши слабыя сердца отъ такаго прегршенія и да помилуетъ всхъ насъ! Аминь.

Штетинъ. 1 іюня 1552 г.

Всегда сердечно преданный Вамъ
Вароломей Вахгольціусъ.

2 іюня. Позвольте мн еще кое-что добавить къ моему письму. Сегодня моя экономка — старуха честная, не особенно умная, но и не глупая, какъ и подобаетъ женщинамъ сообщила мн, что къ великому сожалнію, въ собственномъ моемъ приход живетъ вдьма, пользующаяся весьма дурной репутаціей. Это хорошо извстная всему городу Аполлонія Людикинъ, молодая и недурная собой, вдова, но не честнаго образа жизни. Она практикуетъ свое адское искуство надъ молодежью, да часто и надъ людьми степенными, и такъ уметъ омрачать ихъ разсудокъ своими тайными наговорами и заколдованнымъ питьемъ, что они длаются какими-то помшанными и съ той поры ни о чемъ больше не говорятъ и ни о чемъ не думаютъ, какъ только о томъ, чтобы быть близь этой женщины, служить ей, бросать на нее все свое имущество и даже биться за нее съ ножемъ или мечемъ въ рукахъ. Одинъ изъ такихъ несчастныхъ самъ наложилъ на себя руки, лишенъ поэтому христіанскаго погребенія и зарытъ на живодерн. Другого нашли мертвымъ у себя дома и со свернутой шеей, что ужъ ясно доказываетъ, что дьяволъ имлъ съ нимъ дло при посредств этой женщины и напослдокъ силою взялъ его къ себ. Но сатана такъ ловко прикрываетъ и защищаетъ свою хорошую пріятельницу, что земному правосудію еще ни разу удавалось найти противъ нея несомннныя улики. Поговариваютъ втихомолку, что она догадалась ослпить даже и членовъ совта и судей, такъ что они не видятъ, что у нихъ предъ глазами, и только о томъ и хлопочутъ, чтобы оправдать эту женщину во что бы то ни стало. Такъ толкуютъ вс хорошія женщины въ город и сильно плачутся на слабость мужчинъ.

Вотъ какія вещи узналъ я. Посовтуйте мн, достопочтенный и дорогой другъ и отецъ, что мн длать съ этой женщиной. Молчать ли мн и держаться въ сторонк, т. е. дозволять продолжаться тому, что было до сихъ поръ? Но не буду ли я тогда измнникомъ своему долгу и дурнымъ пастыремъ своихъ овецъ? Или же мн самому слдуетъ открыто привлечь ее къ суду и тмъ отнять у судей всякую возможность пощадить отъявленную вдьму, такъ какъ, въ противномъ случа я во всеуслышаніе осрамлю ихъ передъ народомъ? Но, ахъ, меня пугаютъ ужасы уголовнаго суда, и я охотно бы отложилъ все дло въ сторону, если бы вы поощрили меня къ этому своимъ совтомъ. Или я долженъ попытаться силою слова вырвать несчастную заблудшую овцу живою изъ рукъ сатаны? Ахъ, къ сожалнію, онъ слишкомъ силенъ и, извстно, не отдастъ безъ бою того, кто самъ добровольно предалъ ему свою душу. Но, говоря это, не совершаю ли я непростительнаго грха предъ Святымъ Духомъ? Дайте же мн совтъ, дорогой отецъ, дайте!

* * *

Ученому, достопочтенному, добрйшему Николаю Кампіусу.

Премного благодаренъ вамъ, мой душевно любимый и благосклонный отецъ, за т цлительныя слова утшенія, которыми вы меня ободрили и духовно подкрпили. Да, я намренъ поступить по вашему достойному совту и вполн серьезно взяться за злодйку. Но прежде позвольте сообщить вамъ дальнйшій ходъ дла, а именно то, какимъ удивительнымъ образомъ я разузналъ и убдился, что въ лиц этой женщины дйствуетъ никто иной, какъ самъ дьяволъ. Слушайте. Пошелъ я по Мюнхенской улиц, гд живетъ помянутая Аполлонія Людикинъ, и увидлъ, что она смотритъ изъ своего окошка. По правд говоря, она длала это не какимъ нибудь нескромнымъ образомъ, а благопристойно и красиво оперлась на подушку и спокойно поглядывала на улицу, не кокетничая своими глазами. Передъ нею стояла корзиночка, полная большихъ великолпныхъ розъ. Аполлонія вынимала ихъ одну за другой, тихонько играла ими и общипывала красные лепестки, которые медленно ниспадали прелестнымъ дождемъ. Лепестки попадали на проходящихъ, чему она слегка усмхалась. Ея нжные, блые и полные пальцы чуть-чуть двигались, когда она играла цвткомъ, но, казалось, будто обрывала лепестки и разсевала ихъ по воздуху какая-то иная тайная сила (да сохранитъ насъ отъ нея милосердый Господь!)

Сначала, когда я еще издали увидлъ эту красивую картину, я не подозрвалъ тутъ ничего дурнаго. Тотчасъ же я подошелъ поближе, чтобы внимательне разсмотрть женщину, и на меня упало нсколько лепестковъ, точно такъ, какъ передъ тмъ они падали на другихъ. Въ тоже самое мгновеніе я почувствовалъ, что изъ нихъ исходила какая-то сила. Ибо вдругъ по всему моему тлу пробжала какая-то странная дрожь, не сильная и не непріятная, похожая скорй на легкое и сладостное головокруженіе или опьяненіе. Сначала это мн совсмъ понравилось, но затмъ я съ великимъ ужасомъ подмтилъ, что эта игра розами и есть какъ-разъ то, чмъ злой духъ очаровываетъ и опьяняетъ людей, и что онъ немножко испробовалъ теперь на мн силу своихъ чаръ, хотя съ весьма ничтожнымъ успхомъ. Въ тотъ же вечеръ я имлъ сильный и рзкій диспутъ съ нсколькими своими коллегами и наконецъ добился того, что они единодушно со мной согласились. Но въ числ ихъ былъ одинъ свтскій, членъ совта, богатый человкъ, по имени Лойтцъ, (онъ давно уже пріобрлъ между серьезными людьми репутацію подозрительнаго скептика, нкоторыми же считается за зубоскала и насмшника). Онъ крпко и весьма витіевато возсталъ противъ моего мннія. Оспаривая меня, онъ утверждалъ, что во всей этой исторіи съ лепестками ровно ничего не было, кром внутренняго (хотя бы и грховнаго) возбужденія, какое, къ сожалнію, всегда производитъ красивая женщина на мужчину. На это я со справедливостью и вполн доказательно возразилъ, что во первыхъ, мн и прежде не разъ случалось видать красивыхъ женщинъ или прелестныхъ двушекъ, он нравились мн (я хочу сказать съ нравственной стороны, ибо вы знаете благопристойность моихъ взглядовъ, которую я, Богъ тому свидтель, сохранилъ съ Его помощью съ молодыхъ лтъ и до сихъ поръ), и я восхищался съ друзьями такими женщинами, какъ особенно искусными и изящными твореніями рукъ божіихъ, но никогда я не ощущалъ такой странной, одуряющей дрожи, такаго не понятнаго страха во всемъ существ моемъ, слдовательно, ощущеніе это не иначе какъ адскаго происхожденія.

Во вторыхъ, особа, о которой идетъ рчь, вовсе не такой прекрасной наружности, чтобъ можно было поврить, что ея человческое очарованіе такъ сильно дйствуетъ на мужчину. Ибо, насколько я разсмотрлъ ее, она не высока ростомъ, не особенно гибка и стройна, какъ обыкновенно — и вполн справедливо — изображаютъ прекрасныхъ женщинъ, но скоре полновата и мягкотла, что нельзя же назвать красотою. Лицо у нея также круглое и широкое, кожа ея, (чтобы и въ этомъ случа не отступить отъ истины), хотя не темная и безъ морщинъ, но ничуть не похожа, какъ говорится, на кровь съ молокомъ, она какаго-то удивительнаго ровнаго цвта, который я не умю назвать, (поэтому, мн кажется, и тутъ кроется что-то адское). Глаза у ней срые и вовсе не большіе, смотрятъ лниво и въ тоже время такъ, какъ будто эта женщина постоянно находится въ страстномъ ожиданіи кого-то и томится желаніемъ. И ротъ не такъ малъ, какъ бы слдовало, а губы крупныя, и при взгляд на нихъ тоже кажется, что он тайно чего-то жаждутъ — (лакомничанье нейдетъ къ женщин) — и всегда полуоткрыты. Она усиленно дышетъ, и мн показалось, что я даже на улиц ощущалъ ея теплое дыханіе, отдающее запахомъ розъ, что опять таки недобрый знакъ. Только вотъ блокурые волосы ея дйствительно длинные, мягкіе прекрасные — и больше ничего. Какъ теперь пишу, такъ и тогда говорилъ я сущую правду, и мн удалось убдить сотоварищей, что такую женщину нельзя назвать красавицей, и невозможно поврить, чтобы она могла быть такъ привлекательна безъ помощи дьявола. Но г. Лойтцъ только улыбался и насмшливо замтилъ, что я таки очень внимательно и пунктуально осмотрлъ эту бсовскую женщину. Да, да, г. Лойтцъ, но на это были мои причины: я старался этимъ путемъ открыть съ божьею помощью какую нибудь изъ ея чародйскихъ штукъ, что мн въ нкоторой степени и удалось. Да, очень хорошо и полезно проникнуть осторожнымъ взглядомъ сквозь такой обманъ, какъ сквозь стекло, чтобы знать потомъ, какъ разумне отъ него уберечься. Ибо дьяволъ всего больше любитъ нападать на благочестиваго человка въ то время, когда тотъ духовно спитъ и не заботится о своей защит. Но теперь я не боюсь его, потому что напередъ вижу его замыслы, это меня утшаетъ и радуетъ, и полагаясь на Бога и вашъ мудрый совтъ, я надюсь выпутаться изъ этого дла незапятнаннымъ христіаниномъ. Да поможетъ мн въ этомъ Богъ.

30 іюля 1552 года.

Примите сердечное привтствіе отъ любящаго и преданнаго вамъ

Вароломея Вахгольціуса.

* * *

Достойному ученому ректору Кампіусу въ Виттенберг gratia et pax.

Достопочтенный другъ и отецъ, настоятельная потребность заставляетъ меня снова обратиться къ вамъ съ письменнымъ увдомленіемъ о тхъ необычайныхъ обстоятельствахъ, которыя случились со мною посл того, какъ я вамъ писалъ.

Три дня тому назадъ, я снова прогулялся въ Мюнхенскую улицу, съ намреніемъ зайти къ вдьм и приступить къ ней съ духовнымъ увщаніемъ. Миновавъ уголъ улицы Ткачей, я увидлъ, что Аполлонія опять лежитъ на своемъ окошечк. Какъ только я взглянулъ ей въ лицо, снова, знаете ли, по всмъ моимъ членамъ пробжала еще сильнйшая дрожь. Я пріостановился немножко, ожидая, когда пройдетъ дйствіе чаръ, (передъ тмъ я усиленно молился и духовно укрплялъ себя на борьбу со врагомъ). Вдругъ чародйка быстро взглянула на меня своими удивительными глазами, и губы ея сложились въ кроткую и нжную улыбку… Будто адское пламя бросилось мн въ голову, кровь заклокотала, и сладострастный трепетъ охватилъ меня до мозга костей. Сильно боясь, что у меня не хватитъ силъ выполнить свое намреніе, я поторопился убжать отъ злаго духа, потому что ясно чувствовалъ, какъ онъ меня терзалъ. Бда, что искусителю дана такая сила улыбки!

Когда я ускользнулъ отъ него такимъ образомъ, онъ, видя, что наводимый имъ на меня страхъ не привелъ ни къ какимъ результатамъ, пытался овладть мною иначе. Я замтнымъ образомъ началъ ощущать въ себ страстное желаніе, и какой-то голосъ побуждалъ меня еще разъ пойти и посмотрть на эту женщину, тотъ же голосъ внятно говорилъ мн, что она дивно хороша, а это однако не правда. Дьяволъ — искони лжецъ и обманщикъ, отсюда понятно, чей это былъ голосъ, и кто мн все это нашептывалъ. Поэтому я не послдовалъ зову, а еще жарче обратился къ Богу. Посл долгой молитвы у меня стало спокойно на душ, и я хотлъ было заснуть, потому что былъ жестоко утомленъ борьбой. Однако, я плохо спалъ ночь: меня давило тупое и тяжелое чувство страха, какъ это бываетъ съ неразумными тварями при приближеніи грозы, он боятся ее, потому что не знаютъ, что громомъ и молніей управляетъ рука божія. Затмъ мн показалось, что вокругъ моей постели носится сладостное благоуханіе свжихъ розъ. Я подумалъ, что экономка хотла сдлать мн удовольствіе и наставила въ комнат цвтовъ, (она знаетъ, что я ихъ люблю: они вдь тоже прелестныя твореньица божія), я всталъ, зажегъ огонь, осмотрлъ везд, но никакихъ цвтовъ не нашелъ. Изъ этого я заключилъ, что это — третье, еще боле тонкое и хитрое дьявольское искушеніе. Но оно тоже не достигло цли: я зажегъ курительную свчку, и хотя прежде не любилъ ея запаха, но на этотъ разъ нашелъ его пріятнымъ, и онъ заглушилъ адскую вонь. При этомъ, казалось мн, я ощущалъ нкоторое время легкій запахъ сры — безъ сомннія до тхъ поръ, пока сатана не удалился. Теперь меня утшаетъ то, что я могу съ нимъ бороться, и надюсь, что на будущее время, мн еще успшне удастся противустоять чарамъ его возлюбленной. Я ршилъ подождать еще нсколько дней, чтобы укрпиться молитвой и постомъ.

Я пишу обо всемъ этомъ вамъ, достопочтенный другъ, чтобы вы знали, какъ сильно искушаетъ меня сатана, и поспшили бы подать мн помощь вашимъ благосклоннымъ и искреннимъ словомъ, какъ это вы обыкновенно до сихъ поръ длали. Я могъ бы хоть сейчасъ же явиться передъ свтскимъ судьей и сообщить ему, что Аполлонія, молъ, такъ-то и такъ-то уметъ ворожить и чародйствовать, но мн жаль ея безсмертной души, и ужъ лучше я попытаюсь спасти эту душу, что возможно и безъ смерти этой женщины. Да и вы совтуете мн тоже самое.

Всегда преданный вамъ, Вароломей Вахгольціусъ.

* * *

Господи Боже мой, чмъ я тебя такъ прогнвилъ, что ты далъ такую власть надо мною злому духу? Ты видишь, какъ жестоко нападаетъ онъ на меня каждый день и повергаетъ меня въ прахъ своимъ могуществомъ.

Господи, бдственно стало положеніе твоего раба. Никогда прежде не удручалъ онъ меня такъ сильно: до сихъ поръ я не видывалъ его собственными глазами (какъ докторъ Лютеръ), лишь изрдка разв промелькнетъ бглый призракъ или шмыгающая тнь. Нын же я вижу его каждый день живымъ передъ собою, потому что онъ является не какъ духъ, а въ образ женщины, въ который облекается, какъ въ платье и, вооружившись такимъ образомъ, приходитъ мучить и искушать меня. Гд бы я ни былъ, на улиц ли, въ комнат ли, даже — ахъ! въ Твоемъ, о Господи, священномъ храм, всюду онъ сопутствуетъ мн въ такомъ вид и обольстительной, (какъ приходится теперь мн врить) красот, хотя прежде вдь я отлично зналъ, что самый оригиналъ вовсе ею не отличается. И этотъ образъ обращаетъ на меня свои взоры и улыбается мн, отнимаетъ у меня всякій разсудокъ, адское сладострастіе охватываетъ все мое тло, и изъ груди моей вырываются стоны отъ неодолимаго желанія, пожирающаго меня, какъ огонь преисподней. Но сатана такъ силенъ и лукавъ, что часто въ самый моментъ страшной муки заставляетъ меня врить, что очень пріятно и сладостно быть въ этомъ огн.

Часто же, когда неистовство дьявола становится невыносимо сильнымъ, я бгу на Мюнхенскую улицу, хожу по ней взадъ и впередъ, надясь отогнать Вельзевула посредствомъ самаго оригинала принимаемаго имъ образа. И нсколько разъ мн удавалось это на время.

Когда я смотрю на домъ этой женщины и на ея окошечко, ко мн нисходитъ миръ, огонь во мн потухаетъ, или же становится тише и мягче, изъ глазъ такъ вотъ и хотятъ хлынуть слезы, и самъ не знаю отчего. Но какъ скоро сама Аполлонія подходитъ къ окну, лишь только я ее увижу, тотчасъ миръ и спокойствіе смняются сильнымъ страхомъ, и въ тоже время пробуждается страстное желаніе, и оба эти чувства раздваиваютъ все мое существо, я ощущаю такую муку, какъ будто бы меня привязали къ двумъ дикимъ лошадямъ и гонятъ ихъ — одну на западъ, другую на востокъ. Тогда я бгу наконецъ домой, ухожу въ свою комнату, въ изнеможеніи падаю на колни, будто обезсиленный какимъ-то недугомъ, тяжело вздыхаю и плачу и въ жаркой молитв прибгаю къ Господу моему и Спасителю. Но не легко мн бываетъ обрсть Его, потому что сатана тутъ, онъ слдитъ за мной, нарушаетъ мою сердечную бесду съ Богомъ. О, горе мн! Какъ мн избавиться отъ искусителя? А всего сильне становится онъ ночью, подобно льву, выходящему во мрак на добычу. Когда я лежу въ постели — грезится ли это мн, или мука не даетъ мн спать — призракъ все передо мной, въ дивномъ блеск носится онъ передъ моими глазами, улыбается, дышетъ на меня благоуханіемъ розъ и осыпаетъ меня восхитительнымъ дождемъ цвтовъ, меня охватываетъ и ошеломляетъ какой-то угаръ, и я впадаю будто въ опьяненіе. Но утромъ, еще прежде, чмъ успетъ взойти солнце, я вскакиваю съ своего ложа, встряхиваюсь и спшу за городъ, на большую дорогу или въ городской лсъ, тамъ я ношусь, какъ волъ, бросаюсь противъ втра, чтобы охладить свою пылающую голову. Но дьяволъ не оставляетъ меня и здсь. Образъ ея вожженъ въ мои глаза, какъ краска въ стекло, и ничмъ не вытравить его оттуда… О Богъ мой и Спаситель, сжалься надо мною и спаси мою душу отъ малодушія и жалкаго отчаянія! Ноги мои колеблются, и я взываю, подобно Твоему ученику: Господи, помоги мн, утопаю! Если же ты ршилъ взять меня къ себ и истребить меня этимъ огнемъ, то твори скорй Свою волю, прежде чмъ злой духъ осилитъ меня и погубитъ мою безсмертную душу. Ибо пусть лучше сожжетъ меня этотъ внутренній огонь, чмъ покорюсь я вол сатаны.

Я написалъ это для самаго себя, чтобы облегчить свою душу.

22 іюля.

* * *

Господи! Господи! Я не вынесу доле пытки, я изнемогаю!

Сегодня ночью демонъ склонился ко мн въ своей дьявольской красот, я совсмъ обезсиллъ, стоналъ отъ страстнаго желанія, какъ умирающій отъ жажды, и обнималъ демона. Мн казалось, что надо мной протекалъ усладительный источникъ и опьянялъ меня, какъ крпкое вино, такъ что сердце мое было широко открыто для злаго духа. Боже, что же будетъ съ твоимъ рабомъ, если онъ такимъ образомъ изнемогаетъ во сн и не иметъ силы противостоять грху? О Спаситель мой, неужели сатана задушитъ меня во время сна и похититъ мою душу?

Я совсмъ выбился изъ силъ. Завтра я отправлюсь къ этой женщин и побесдую съ нею съ глазу на глазъ, не удастся ли мн овладть дьяволомъ въ ея тл? Да, я пойду.

25 іюля.

* * *

26 іюля.

Боже мой, Боже мой, зачмъ Ты меня оставилъ?

* * *

Господи, отврати лице Твое отъ меня, пусть Твой гнвъ разразится надо мною, я не достоинъ называться твоимъ служителемъ.

Кто такъ тяжко согршилъ, какъ я? Кто можетъ меня спасти?

Кто палъ такъ низко? Кто можетъ поднять меня?

Не щади меня, Господи, не подноси къ губамъ моимъ кубка утшенія!

* * *

Три дня и три ночи блуждаю я во мрак, ужасъ застилаетъ мн глаза, адъ бушуетъ вокругъ чела моего, сатана ликуетъ. Никакому свту не просвтить моей души.

* * *

Боже мой, Боже мой, зачмъ Ты меня оставилъ?

* * *

Боже великій, чмъ я заслужилъ такую безмрную милость, что Ты снизошелъ ко мн и влилъ въ мое сердце надежду, что я могу еще остаться побдителемъ и спастись путемъ великаго покаянія?

* * *

Я исполнилъ, что повеллъ мн Богъ, но вышло не такъ, какъ я предполагалъ.

Въ церкви явился я передъ прихожанами, сошелъ съ алтаря, сорвалъ съ себя знаки своего сана, громко зарыдалъ и воскликнулъ:

— Смотрите, тотъ, кто стоитъ передъ вами, никогда уже не будетъ проповдывать вамъ: онъ величайшій гршникъ между вами, и Господь отвергъ его отъ своего лица.

И Богъ далъ мн силу говорить дале, я не чувствовалъ боле подавляющаго стыда, стоялъ съ открытымъ лицомъ передъ народомъ и говорилъ:

— Слушайте, такъ-то и такъ-то обольстилъ меня сатана, такъ-то и такъ-то я боролся съ нимъ: но я не достоинъ былъ священной борьбы, такъ-то и такъ-то подпалъ подъ власть этой женщины и совершилъ тяжкое прегршеніе.

Такъ говорилъ я и ждалъ только того, что они изгонятъ меня съ позоромъ и поруганіемъ, какъ я заслужилъ, и думалъ я, что чрезъ такое несказанное страданіе я хотя немного очищусь отъ своего грха. Но глубокое молчаніе царило вокругъ меня, и когда я поднялъ глаза, чтобы съ покорностью подвергнуться возмездію, мужчины тихо стояли около меня, и у всхъ глаза были полны слезъ. Нкоторые закрыли руками лицо, иные стояли на колнахъ, молились и тяжело вздыхали. И вдругъ надъ всмъ народомъ возвысился чей-то голосъ и громко произнесъ:

— Кто между нами безъ грха, пусть первый броситъ въ него камень.

Это былъ совтникъ Лойтцъ, котораго я до той поры бранилъ насмшникомъ.

Какъ только онъ это произнесъ, по толп пронесся радостный вопль, и не прошло и минуты, какъ они подняли лежавшія на полу мои священническія одежды и возложили ихъ снова мн на плечи, г. Лойтцъ поцловалъ меня въ лобъ, прочіе же бросались цловать мои руки, какъ я этому ни противился. И въ тоже время, какъ я видлъ все это и чувствовалъ, раздались потрясающіе и вмст съ тмъ торжественные звуки органа, какихъ я никогда не слыхивалъ, отъ стыда и отъ тайнаго счастья, охватившихъ меня разомъ, я лишился чувствъ и не помнилъ боле самъ себя.

Добрые люди отнесли меня домой и ухаживали за мной, пока я не пришелъ въ себя и не началъ славословить Господа.

3 августа 1552 года.

* * *

Господи, Господи, о Боже мой, возможно ли, правда ли это, что такъ безконечно велико твое милосердіе? Море вдь ничтожный колодчикъ въ сравненіи съ необъятнымъ потокомъ Твоей благости. О, мой Спаситель, можетъ ли быть, чтобъ Ты простилъ мн?

* * *

Достопочтеннйшему, ученому ректору Кампіусу.

Достойнйшій мужъ, котораго я, къ сожалнію, не смю боле назвать ни другомъ, ни отцомъ, примите вс эти листки, написанные мною въ тяжелые, ужасные часы, и прочтите вс мои размышленія, ни одинъ мой помыселъ не долженъ быть скрытъ отъ васъ. Ибо это я также причисляю къ налагаемому на себя должному покаянію, и поврьте, что очень и очень не легко мн предстать передъ вами, моимъ благочестивымъ наставникомъ, въ качеств гршника и недостойнаго. Хотя слова моего жалкаго лепета не скажутъ вамъ, какъ ожесточенно боролся я посл всего этого со своимъ сердцемъ и что я вытерплъ — ибо возможно ли высказаться въ словахъ такой разбитой душ?— но вы будете все-таки въ состояніи представить себ мои страданія, зная мою боязливую и мягкосердечную природу. Если вы не простите мн, пусть падетъ на меня ваше проклятіе: я вполн заслужилъ его, хотя оно будетъ для меня прискорбне всякаго другаго наказанія, кром одного лишь божьяго гнва.

Но послушайте дале, какой обтъ далъ я Господу — обтъ, который всю жизнь будетъ моимъ покаяніемъ. Вотъ въ чемъ состоитъ онъ: никогда я, пока живъ, не возьму женщины въ подруги и наперсницы, потому что это земное счастье я утратилъ, какъ мотъ.

Какъ могу я честно и свободно глядть въ глаза чистой двушк, когда самъ я позорно потерялъ собственную чистоту? Боже меня сохрани отъ этого! Та дьявольская женщина была на часъ моей грховной женой — честная женщина не должна быть ея преемницей. Надюсь, что вы серьезно одобрите мое твердое ршеніе, такъ какъ знаете, какихъ сердечныхъ мукъ мн стоило его принять. Ибо всей душой желалъ я любви честной и врной жены и надялся на радость и миръ въ моемъ дом. Вы сами часто смялись надъ тмъ, что итакъ любилъ быть съ дтьми и продлывалъ съ вашими внуками всякія забавныя штуки и шалости, какъ будто и самъ я былъ такое же малое дитя, какъ и они. Ахъ, да, да! милы моему сердцу малютки — и вотъ теперь никогда не прійдется мн играть и забавляться съ собственнымъ своимъ сынкомъ! Поймите — ни жены, ни дтей! Но я далъ общаніе въ этомъ Богу.

Наконецъ, вамъ надо знать, что посл того, какъ я препоручилъ на волю божію мой грхъ и покаяніе и обратился съ сокрушеннымъ сердцемъ къ Господу, я ощутилъ въ себ сильный священный гнвъ на дьявола и его проклятое адское коварство, съ которымъ онъ нападаетъ даже на души врующихъ и благочестивыхъ и увлекаетъ ихъ къ грхопаденію. Я поклялся, что впредь неупустительно буду бороться съ искусителемъ во имя Господне, бороться везд, гд бы я ни замтилъ его гнусные слды, и никогда не перестану заступать ему дорогу и, сколько могу, ставить препоны его богомерзскимъ дйствіямъ на земл. Да подкрпитъ Богъ мои силы и мужество, ибо сердце мое слабо и медлительно въ употребленіи оружія Господня.

Но священный гнвъ долженъ одобрить меня и укрпить, не хочу я отнын малодушно щадить ихъ, отверженныхъ, погибшихъ, добровольно предавшихся злому губителю и бросившихъ на съденіе ему свои души. Пусть отправляются въ геенну вдьмы и злые чароди, ядосоставители и заклинатели, эти друзья дьявола и божьи враги, пусть падаютъ они отъ меча, лишь бы души благочестивыхъ и праведныхъ были ограждены отъ нихъ и отъ злаго соблазна, который сютъ они во имя сатаны, въ угоду князя преисподней. Да поможетъ мн въ этомъ Богъ! Аминь.

Примите, достопочтенный мужъ написанное въ гор моемъ, 10 августа, въ Штетин.

Вароломей Вахгольціусъ.

* * *

Доброму, благочестивому, великому, блистательному ректору Николаю Кампіусу gratia et pax.

Сердечно любимый, нжный утшитель мой и отецъ, примите мою безконечную благодарность за ваше благосклонное одобреніе, послужившее для жаждущей души моей какъ-бы освжительнымъ напиткомъ и врнымъ провозвстникомъ спасенія.

Благодарю васъ за то, что вы съ такой радостью одобрили мой обтъ и тмъ вдохнули въ мою грудь священный огонь. Но послушайте, что у насъ дале произошло. Демонскую женщину схватили и представили въ судъ, потому что теперь ужъ на мн, какъ на несомннномъ примр, вс ясно убдились, что она занимается адскими искусствами. И она не могла долго запираться, не выдержала и первой пытки — такое тяжкое бремя лежало у ней на совсти, такъ неопровержимо было мое свидтельство и такъ безсильно и изнженно ея тло отъ грховной жизни. Она очень скоро созналась во всемъ, въ чемъ я ее обвинялъ, созналась, что розы, которыя держала она въ своей корзинк, были напитаны бсовскимъ составомъ, что злой духъ раздувалъ ихъ у ней въ рукахъ, и отъ того он длались еще ядовите, что ночью она, съ помощію дьявола, носилась вокругъ моей постели въ боле прекрасномъ образ, чмъ былъ у нея на самомъ дл и первая обняла меня противъ моей воли, что благодаря такому гнусному искуству, она опутала до меня уже многихъ мужчинъ, старыхъ и молодыхъ, и обморочила ихъ дьявольскими штуками до такой степени, что они потеряли свой природный разумъ и думали одно, а длали другое, что она длала все это единственно въ угоду своему милому любовнику, его благородію г. сатан, чтобы порадовать его сманенными у Бога душами, и чтобы онъ улыбался ей еще ласкове и благосклонне и въ адскомъ веселіи танцовалъ съ ней и ликовалъ по ночамъ.

Когда она открыто во всемъ этомъ созналась, судъ справедливо приговорилъ ее къ смерти чрезъ сожженіе, и этотъ приговоръ будетъ исполненъ надъ ней въ установленной форм, въ наказаніе ей самой, но къ возможному еще спасенію и очищенію ея души, и ради назидательнаго примра для другихъ.

Штетинъ. 15 сентября.

Благодарный вамъ и всегда преданный,
Вароломей Вахгольціусъ.

* * *

О, трудно, тяжело мн бдному исправлять такую должность! Ужасъ виситъ надъ моей головой и страхъ сокрушаетъ мои кости. Господи, Господи, укрпи мое малодушное сердце и дай ему священную силу ратовать за царство Твое противъ отца грха и не изнемогать впредь такъ позорно, какъ случилось со мною сегодня, такъ что я сдлался посмшищемъ народа!

Но и въ этомъ я хочу сознаться передъ вами, другъ мой и отецъ, и пусть это будетъ моимъ покаяніемъ.

Сегодня, когда женщина была выведена и поставлена къ позорному столбу, надъ костромъ, вдругъ овладло мною земное состраданіе, такъ что сердце мое разрывалось отъ жалости къ этой молодой жизни, брошенной на ужасную смерть въ огн. И когда Аполлонія, блдная и нжная, какъ лилія, поглядла на костеръ и, видимо, въ ней не было никакого грховнаго вожделнія, я ужасно вскрикнулъ, слезы ркой потекли изъ моихъ глазъ, я упалъ на землю, дрожалъ, какъ листъ и жалкимъ образовъ валялся въ пыли. Но скоро я услышалъ надъ собой мужской голосъ, сказавшій насмшливо:

— Ага, попикъ, не очень-то, видно, хорошо бываетъ тому, чья возлюбленная измняетъ такимъ образомъ и навки сочетавается съ сатаной!

При этихъ словахъ позоръ мой съ новой силой обрушился на меня, я былъ совсмъ подавленъ бременемъ своей вины, лежалъ, какъ мертвый, и уже не видлъ дальнйшихъ ужасовъ.

О Господи Боже мой, если Ты сотворилъ мою душу такою жалкою, то зачмъ же возложилъ Ты на плечи мои такую тяжелую обязанность?

Postscriptum. 16 сентября.

* * *

Великому, доброму, ученому ректору Кампіусу.

Высоко достойный, неизмнный отецъ! Да, да, я хочу послдовать вашему совту! Я укрплю и закалю свои глаза, чтобы они безбоязненно могли смотрть на казнь отверженныхъ и чтобы уста мои славословили при этомъ Господа.

Еще нсколько женщинъ уличено въ подобныхъ же злодяніяхъ и въ томъ, что были въ союз съ той дьявольской Аполлоніей. Эти безбожныя вдьмы также привлечены теперь къ суду.

* * *

Господь даровалъ мн силу говорить съ обвиненными женщинами и потрясать ихъ души. Дв изъ нихъ показали себя сначала до такой степени закоснлыми и такъ укрпили свои члены дьявольскимъ искуствомъ, что выдержали нсколько мучительныхъ допросовъ и упорствовали при весьма жестокихъ пыткахъ. Но потомъ я отправился къ нимъ въ темницу и говорилъ имъ объ ихъ грхахъ. Тогда произошло нчто подобное чуду, рчь моя была такъ величава, торжественна и сильна, какъ будто бы не я произносилъ ее, а кто-то большій меня говорилъ моими устами — такъ странны самому мн были мои слова, однако я отлично чувствовалъ, что они были прекрасны и убдительны. И немного прошло времени, какъ сердца гршницъ были растроганы и взволнованы, он плакали и кричали, сами себя обвиняли въ безчисленныхъ беззаконіяхъ, безъ замедленія сознавались во всемъ, чего отъ нихъ допытывались, и я наблюдалъ, какъ сатана выходилъ изъ нихъ въ ужасныхъ судорогахъ и корчахъ, потому что он неистово метались, катались по земл, издавали отвратительные вопли и визгъ, усердно цловали мои руки и орошали обильными слезами мои ноги.

Удалившись отъ этихъ несчастныхъ созданій, я почувствовалъ вдругъ такой упадокъ силъ, что слугамъ пришлось поддержать меня, почти замертво опустился я на землю, по всему тлу пробгала сильная дрожь, а по щекамъ струились слезы.

* * *

Сегодня я сопровождалъ этихъ двухъ женщинъ на смертную казнь, долженствующую быть для нихъ избавленіемъ изъ когтей дьявола. Одна изъ сознавшихся съ благочестіемъ и преданностью шла на костеръ, громко пла хвалебные гимны, все время такъ весело и оживленно смялась, ликовала и прыгала, что нкоторые глупцы, не понимая такой небесной радости, думали, что она помшалась отъ суетнаго страха смерти.

А я восхвалялъ въ своемъ сердц великое чудо, совершившееся чрезъ меня недостойнаго въ ея безсмертной душ.

Напротивъ, мн съ сердечнымъ прискорбіемъ пришлось увидть, что другая женщина снова оказалась въ полнйшей власти сатаны. Ибо, увидвъ столбъ, она испустила такой отвратительный, нечеловческій крикъ, какаго никто не слыхивалъ отъ женщины, бросилась ко мн, оплевала меня и такъ поносила, какъ могъ научить ее только ея адскій любовникъ. Это обстоятельство произвело удручающее впечатлніе на мою душу, и хотя я пытался заклясть несчастную и оснить ее крестнымъ знаменіемъ, но она не смирилась и нераскаянною гршницею взошла въ великомъ ужасъ на костеръ.

Меня же гнететъ печаль, какъ будто непроглядная ночь окутываетъ мою голову. Боже, смилуйся надо мной! О, если бы могъ я сегодня умереть, съ какою радостью оставилъ бы я эту пустынную долину смерти!

Порадуйте меня своимъ утшеніемъ, достопочтенный другъ, я очень нуждаюсь въ немъ: утшьте меня, хотя сокрушенная совсть ежедневно напоминаетъ мн, что я терплю такія муки справедливо, за тяжкій грхъ свой, и я не осмлюсь роптать, только далъ бы Богъ силу вынести страданіе.

31 октября 1552 года. Штетинъ.

Примите привтъ отъ пребывающаго въ печали, но всегда преданнаго вамъ,

Вароломея Вахгольціуса.

* * *

Все время сердце мое исполнено ужаса, горе, какъ свинецъ, тяготитъ мою голову. Совсмъ не въ моготу бываетъ мн иногда записывать то, что я пережилъ съ тхъ поръ, какъ дорогой мой, сильный врою и богатый утшеніемъ, Николай Кампіусъ, переселился къ Господу и покинулъ меня одного въ моихъ горестяхъ и злополучіяхъ. Но все таки я чувствую непреодолимое желаніе передавать въ словахъ, хотя передъ самимъ собою, свое бдственное состояніе и тмъ облегчать свой страждущій духъ.

По сіе время въ нашихъ мстахъ подверглось суду четырнадцать вдьмъ, которыхъ я, непонятною самому мн силою своей гнвной и пламенной рчи, довелъ до сознанія безъ пытки. Нкоторыя изъ нихъ перешли въ другой міръ раскаявшимися и благоговющими предъ Господомъ. Да, Богъ благословилъ мои уста, и сатана потерплъ уже много пораженій. Но смертельная печалъ все таки давить мою душу, и дла мои не даютъ мн ни радости, ни утшенія. Я жалкій гршникъ, и мн не дано служить Господу съ страстнымъ увлеченіемъ. Поэтому Онъ и допустилъ меня такъ низко пасть и вселилъ безнадежное отчаяніе въ мое сердце.

* * *

Господи, Господи, да будетъ воля Твоя, Ты зовешь меня, и я слдую Твоему зову. Слухъ о дивной сил моего слова распространился по всей померанской земл. Штральзундцы и жители Анклама и Пазевалька прислали звать меня къ себ, они приглашаютъ меня подйствовать на совсть привлеченныхъ у нихъ къ суду вдьмъ и добиться отъ нихъ сознанія и раскаянія.

Ты призываешь меня, Боже, я иду.

17 апрля 1553 года.

* * *

Очень многія изъ нихъ сознали передъ смертью свою грховность и умерли съ покаяніемъ. Нкоторыя изъ женщинъ до того испугались одного лишь взгляда моего, что попадали въ страшныхъ конвульсіяхъ (сатана не хотлъ выйти изъ нихъ безъ борьбы) и сознались во всемъ, прежде чмъ я открылъ ротъ. Въ Анклам встртилась мн на улиц старуха, едва увидвъ меня, она громко вскрикнула, упала на землю и, корчась, призналась, что она — гнусная вдьма, хотя никто до тхъ поръ не зналъ за ней никакихъ дьявольскихъ длъ, кром того лишь, что она отличалась злымъ языкомъ. Но потомъ она взяла назадъ свое самообвиненіе и отрекалась отъ всего, такъ что пришлось подвергнуть ее сильнымъ пыткамъ, пока она въ другой разъ не сказала правду. Она была осуждена.

Господь призвалъ меня затмъ и въ нкоторые города южной Помераніи. Увы! я долженъ идти.

1653 г. 13 іюля.

* * *

2 сентября я вернулся изъ Старгарда.

Какъ одинокъ мой домъ, какъ печаленъ онъ и пустыненъ! Ни жены, ни дтей. Сердце мое жаждетъ любви другаго человка, кто мн дастъ ее? Я живу, но жизнь моя — ужасъ.

Господи! освободи меня отъ высокой обязанности, къ которой ты призвалъ меня.

* * *

Вотъ уже много лтъ, какъ опротивло мн вести свою лтопись. Довольно обвинять и преслдовать — я насытился всмъ этимъ по горло, но радость никогда не посщала моей души. Сегодня я хочу отмтить только вотъ что: по настоящее время спасено сто душъ. 22 мая 1559 года.

Господь и Спаситель мой, когда избавишь ты душу мою отъ жизни на земл.

Ибо, хотя глаза мои закалены и ноги уже не подкашиваются при вид огня и смертныхъ мукъ, но душа осталась такою же слабою и содрогается и днемъ и ночью.

Какое одиночество! И никого-то у меня нтъ, кого бы я могъ сердечно любить. Ни жены, ни дтей!

* * *

О, милосердый Господь, Спаситель мой, Искупитель, да правда ли это? Неужели Ты милостиво внялъ моей тихой молитв? Врно ли, что Ты ниспослалъ мн это дитя, которое я могу любить? Но да, да, ты сдлалъ это, и ничто не можетъ сравниться съ твоей непримиримой благостью. Вотъ это я запишу, потому что великая радость заставляетъ меня взяться за перо. 31 мая 1559 года.

Дло было за городомъ, у Пассоверскихъ воротъ, гд я прогуливался въ предмстьи. Тамъ обыкновенно дуетъ сильный втеръ, вроятно оттого, что по близости находится лобное мсто, и слдовательно, шумитъ тутъ дъяволъ. Порывъ втра сорвалъ у меня шляпу, она покатилась, и такъ далеко, что я не могъ ее догнать, потому что ужъ слабъ сталъ прежде времени отъ слезъ и безсонницы. Но по дорог проходила двушка. Увидвъ мое затрудненіе, она сняла съ руки корзинку, на своихъ проворныхъ ногахъ въ припрыжку бросилась за шляпой, и скоро та была у ней въ рукахъ. Двушка бжала очень граціозно, и нельзя было не замтить, что она была весьма стройна, а когда она подошла ко мн и посмотрла на меня своими веселыми, смющимися глазами, я увидлъ, что это красивая, молодая двушка, но съ удивительно наивнымъ лицомъ маленькой двочки.

Я поблагодарилъ ее и похвалилъ за быструю услужливость, и она обрадовалась похвал, какъ хорошее дитя, и въ тоже время покраснла, какъ двушка. Такъ какъ мн все равно было, куда ни идти, то я прошелся съ ней немножко и незамтно для нея повыспросилъ, какъ она относительно религіи. Оказалось, все какъ слдуетъ, потому что она славила Господа за Его благодянія, сказала, что хотя она сирота и должна содержать троихъ маленькихъ братьевъ и старую бабушку, женщину нсколько сварливую, но Богъ оказываетъ ей великую благость и всегда посылаетъ радость ея сердцу, такъ что она нимало не унываетъ, что родителей ея уже нтъ въ живыхъ. При этомъ она чуть не съ гордостью прибавила, что она не нищенка какая нибудь, но что у ней есть хорошее состояніе — домъ, садъ и слуга, такъ что о пропитаніи ей нечего заботиться. И въ самомъ дл, она имла здоровый и цвтущій видъ въ своемъ опрятномъ платьиц.

Такъ какъ я подмтилъ, что она немножко предана мірскимъ удовольствіямъ и суетности и не совсмъ зрла въ христіанскомъ смиреніи, то мною овладло заботливое безпокойство за ея невинное сердце, (потому что подобные пороки легко вкореняются), и я спросилъ ее дале, какъ она относится къ дьяволу. Она высказала искреннюю ненависть къ нему, что меня обрадовало, но затмъ оказалось, что она ничего не знала о немъ и его коварств и увряла, что ни разу не видала его вблизи. Это меня озаботило еще боле. Я убждалъ ее старательно беречься, чтобы онъ не подкрался къ ней врасплохъ и не заманилъ бы ее въ свои сти, пользуясь напримръ, ея суетностью и тщеславіемъ. На это она плутовато усмхнулась и сказала, что если она одвается такъ хорошо, то слдуетъ въ этомъ случа наставленію своей покойной матери, которая говорила, что не должно длать непріятное людямъ видомъ безобразныхъ лохмотьевъ, потому что всмъ имъ красивыя вещи нравятся боле, чмъ грязь и бдность, (благовидное правило, но полное скрытаго яда). Дале двушка высказала, что она надется на Бога, который силою своею можетъ отогнать отъ нея сатану, да наврно такъ Онъ и длаетъ, потому что знаетъ, конечно, что у ней самой вовсе нтъ времени бороться со злымъ врагомъ.

Между тмъ, какъ мы такимъ образомъ разговаривали, изъ корзинки, которую она несла на рук, послышались совсмъ слабые, но очень жалобные звуки, е Что это такое? спросилъ я. Она открыла корзинку, и я увидлъ тамъ маленькаго котеночка. ‘Я нашла его на дорог,— пояснила она,— должно быть, онъ попалъ подъ колесо, или лошадь на него наступила, потому что у него одна лапка сильно раздавлена. Я и взяла его къ себ’.

Меня тронула такая сострадательность, потому что и самъ я люблю неповинныхъ животныхъ, и мы шли да шли съ нею дале, пока не очутились у ея дома. Передъ домомъ былъ садикъ, чистенькій и уютный, полный отличныхъ овощей, цвтовъ, и со множествомъ прекраснйшихъ розъ.

Она вошла въ садикъ, а я снаружи прислонился къ плетню и съ радостнымъ чувствомъ смотрлъ на двушку. Она крикнула громкимъ голосомъ: ‘Бартель, Фрицъ, Клаусъ!’ и на зовъ ея сейчасъ же выскочили изъ дому трое славныхъ мальчиковъ и бросились обнимать ее съ громкими привтствіями. Тогда она показала имъ котенка и велла принести скорй свжей воды и холста. Мальчики исполнили это съ быстротою втра, а она вымыла и перевязала нжной рукой пострадавшую лапку животнаго, показывая въ тоже время мальчикамъ, какъ это длается. ‘Имъ надо съ малыхъ лтъ научиться этому’, сказала она. Объяснивъ все обстоятельно, она шепнула что-то братьямъ, они побжали и скоро вернулись, таща за рога стройную и красивую козу, она не владла одной ногой и шла, прихрамывая, на трехъ, но шла твердо и весело, будто вовсе не нуждалась въ четвертой.

— Вотъ и ее пріобрла я такимъ же образомъ,— сказала, смясь, двушка.— Когда она была маленькою, сломала себ ногу, я нашла ее въ пол и принесла къ хозяину, потому что знала, чья она. Но онъ подарилъ козочку мн, такъ какъ она, по его мннію, ничего уже не стоила, а теперь вотъ изъ нея кое-что и вышло. Не желаете ли отвдать ея молока?

Я поблагодарилъ и отказался, но съ удовольствіемъ полюбовался на живое и веселое животное.

— У меня есть еще животныя, на которыхъ стоитъ поглядть,— сказала затмъ двушка,— хотите покажу? Я съ удовольствіемъ согласился, и двушка пригласила меня слдовать за ней.— Они у меня тамъ, за домомъ,— говорила она,— и вы можете увидть ихъ, если будете держаться тихо и спокойно.

Мы обошли домъ, и я увидлъ тамъ другой крошечный садикъ, обращенный прямо на югъ, со стнкой, обвитой виноградомъ. Хозяйка усадила меня на стоявшую въ сторон скамеечку и сдлала знакъ молчать и не двигаться. Потомъ она вышла на середину садика и тихонько посвистала. Почти тотчасъ же изъ непримтныхъ скважинъ выскользнуло множество ящерицъ, которыя окружили двушку, бгали туда и сюда и держались замчательно доврчиво, такъ что я удивился даже, зная, что эти животныя вовсе не привычны къ человку. Но меня еще боле порадовало, что двушка обходится и съ ничтожными тварями такъ ласково, потому что безъ ласки она не могла бы такъ отлично приручить ихъ.

Двушка съ гордой улыбкой подошла ко мн и тоже сла.

— Посмотрите, — сказала она съ радостнымъ лицомъ,— какъ лежатъ он и смотрятъ на солнце совершенно неподвижно, будто сидятъ въ церкви, не правда ли, точно он молятся? Можетъ быть, он умютъ молиться солнцу, какъ первому своему благодтелю.

Сильно ужаснули меня эти слова, ибо Богъ не далъ неразумнымъ тварямъ священнаго дара молитвы, и думать, что животныя молятся — вдь это явная языческая мерзость. Я серьезно пожурилъ ее за это, потому что тайно испугался за нее. Но увидвъ на ея личик печаль, я смягчилъ свои слова снисходительностью, такъ какъ мн казалось, что и въ безбожныхъ рчахъ ея я чувствовалъ милую и чистую невинность. А она не дала мн времени понаставить ее, какъ слдуетъ, опять повеселла, вскочила со скамейки и сказала:

— Теперь я покажу вамъ еще двухъ своихъ самыхъ злыхъ животныхъ.

Она повела меня къ деревянной загородк, откуда раздалось ужасное храпнье и фырканье, когда мы подошли ближе. Она отодвинула дверку, тамъ сидла отвратительная сова, шипла на насъ, какъ злой духъ преисподней, и глаза у ней были тоже чисто дьявольскіе. Двушка крикнула ей: ‘успокойся Геясхенъ!’ и страшилище, услышавъ тг кое ласковое имя, стало гораздо миролюбиве, наклонило голову и позволило своей госпож почесать между перьями, но ко мн она относилась по прежнему непріязненно.

Врно и то, что при вид этой дикой птицы у меня пробжалъ морозъ по кож, точно въ душ моей явилось какое-то дурное предчувствіе, такъ что я стоялъ нкоторое время, какъ оцпенлый. Но вдругъ двушка громко окликнула меня: ‘Ради Бога, господинъ мой, что съ вами? У васъ такіе странные, невеселые глаза’. И на меня глядли ея ясные глазки съ такой сердечной просьбой, что странная боязнь исчезла изъ моей души.

— Это одно животное,— сказала затмъ двушка съ доброй улыбкой, — а теперь я покажу вамъ другое.— И она проворно повела меня къ себ въ домъ. Тамъ сидла въ кресл старуха, сдая, сгорбленная и безобразная, которая встртила двушку такой сильной и злобной бранью, что я испугался и недоумвалъ, что могла сдлать ей эта двушка такаго дурнаго.

Но теперь я догадался, что эту старуху двушка и разумла подъ своимъ другимъ злымъ животнымъ. Хотя повидимому такое сравненіе не лишено было правды, но я отвелъ двушку въ сторону и съ упрекомъ замтилъ ей, что безбожно и дерзко называть родную бабушку злымъ животнымъ. Она совсмъ покраснла, что было ей очень къ лицу, и сказала: — Она мн не бабушка въ самомъ-то дл, но бдная женщина, которая живетъ у меня, потому что она совсмъ хворая и не можетъ существовать безъ посторонней помощи. Она тяжелаго нрава, очень любитъ браниться и всегда ворчитъ на меня, вотъ я и сравнила ее съ моей совой, но я вдь и эту люблю, и право, ничего дурнаго не было у меня въ мысляхъ.

Сказавъ это, она подошла къ старух, приласкала ее, наговорила ей много хорошаго и пріятнаго, такъ что та успокоилась, притихла и лишь слегка ворчала, какъ кошка, когда ее гладятъ.

Тогда я подивился власти, какую эта двушка имла надъ животными и людьми, и мое расположеніе къ ней возросло еще боле.

Въ это время вбжали мальчуганы и настойчиво начали просить ужища.

— Слышите, какъ воютъ голодные волки?— обратилась ко мн съ громкимъ смхомъ двушка,— но подождите, мы сейчасъ сваримъ волшебную похлебочку, которая успокоитъ ихъ и усыпитъ.

Я хотлъ было сдлать ей замчаніе за неподобающую болтовню о волкахъ и волшебной похлебк, но она уже не слушала, растворила дверь въ кухню и съ удивительнымъ проворствомъ развела большой огонь въ очаг. Тогда странно было видть издали, какъ ея хорошенькое личико выглядывало изъ-за клубящагося дыма, совершенно красное, какъ будто оно горло, потому что она очень близко стояла къ пылающему огню. Это было поразительно красиво, но какъ-то странно и необычайно, и не понравилось мн. Но все это продолжалось очень мало времени, супъ былъ готовъ, налитъ въ миску и поданъ на столъ.

Мой санъ не позволилъ мн принять участіе въ д, другіе же услись за круглый столъ, получили вс по деревянной ложк и со всхъ сторонъ набросились на кушанье. Одна лишь двушка подождала немножко, зорко слдя за маленькими повсами, чтобы они не глотали слишкомъ торопливо, или не мшали сть старух, въ случа надобности она крпко била ихъ ложкой по рукамъ, такъ что они отскакивали и пищали, но тотчасъ же затмъ смялись еще громче. Наконецъ, когда аппетитъ ихъ былъ нсколько удовлетворенъ, она принялась сть и сама. Пріятно и мило было смотрть, какъ никто изъ мальчиковъ не смлъ ей мшать, но вс тщательно сторонились со своими ложечками.

Глядя на нихъ, я и самъ почувствовалъ наконецъ голодъ и сталъ собираться домой. Уходя, я спросилъ имя молодой двушки, такъ какъ намренъ былъ навщать ее почаще, чтобы позаботиться о ней по мр надобности.— Меня зовутъ Гертрудой Гренпигинъ, сказала она.

Я возвращался своей дорогой въ такомъ настроенія, какъ будто бы изъ мрачныхъ и ужасныхъ тучъ озарило меня яркимъ солнечнымъ лучемъ, такъ благодтельно подйствовали на мое разстроенное сердце невинность и прелесть этой двушки, или, лучше сказать, этого ребенка. Я ощущалъ въ себ новую силу влачить бремя земной жизни. И я наиначе познаю изъ этого, всеблагой Спаситель, что Ты самъ уготовилъ мн такую отраду. Это внушаетъ мн мысль, что я нуженъ еще Теб и впредь для борьбы со злымъ духомъ за царство Твое. И такъ, не буду я боле теперь роптать и предаваться унынію, но радостно буду исполнять Твою волю.

* * *

Какія право странныя вещи случаются съ нами, бренными людьми! Не я ли вчера такъ радостно, отъ всего сердца, славословилъ Господа за ниспосланное Имъ мн счастіе! И вотъ, уже сегодня ночью не давали мн покоя дурныя мысли. Мн привидлось, что сатана, въ образ отвратительной совы, протягивалъ свои когти къ Гертруд и опять таращилъ на меня, какъ кошка, свои зеленые, коварные глаза, и когда я всталъ утромъ, тяжело и нспокойно было у меня на душ. Но я храбро отправился за Пассоверскія ворота, и когда снова увидлъ передъ собой двушку, уныніе мое разсялось, какъ туманъ, и снова почувствовалъ я, что милосердый Богъ освтилъ меня на времячко живительнымъ солнечнымъ лучемъ.

* * *

Извстно, что среди неизмримыхъ африканскихъ пустынь всеблагой Господь устроилъ для путешественниковъ великолпные острова или оазы, чтобы не умирали они отъ жажды и отъ палящаго солнечнаго зноя. Тамъ бьютъ чистые источники освжительной влаги, и такія могучія деревья, какъ прекрасныя и священныя пальмы, снабжаютъ людей тнью и сладкими плодами, и безчисленное множество цвтовъ испускаетъ дивное благоуханіе, самыхъ разнообразныхъ красокъ птицы поютъ и славятъ Бога за всю эту благодать, а злыя и ядовитыя животныя не смютъ приближаться къ этимъ благословеннымъ мстамъ.

Такимъ точно оазомъ оживилъ Богъ мое существованіе. Я пріобрлъ дитя и могу радоваться его взгляду, наслаждаться его прелестью, какъ будто бы это была въ самомъ дл моя родная дочь. Каждый день хожу я въ ея домикъ, дружески поучаю ее духовною рчью, или предоставляю ей смяться, и это такое великое и высокое для меня счастье, что я втайн боюсь и говорить о немъ, даже писать. Ибо говорятъ, что если кто вслухъ назоветъ свое счастье, то оно вспорхнетъ и улетитъ, какъ прекрасная птичка, испуганная громкимъ голосомъ.

* * *

Ого, моя птичка Гертруда, развеселила ты сегодня мое сердце! Дло въ томъ, что когда я подходилъ къ милому дому, подходилъ по обыкновенію неторопливо, какъ подобаетъ моему сану, и съ ожиданіемъ посматривалъ на него еще издали, то увидлъ, что птичка моя сидла высоко на лсенк, ведущей снаружи въ домъ, а внизу скакали три неоперившихся воробья, мои мальчуганы, и бросали въ нее большими красными розами, какъ мячиками, а она ловила вс летвшіе въ нее цвты съ такою ловкостью, которой я едвали бы поврилъ, если бы не видлъ ее собственными глазами. А т розы, которыя бросала она назадъ, направляла она такъ мтко, что он попадали шалунамъ чуть-чуть не въ ротъ, но т были настолько неповоротливы, что часто цвты пролетали мимо. И какъ пищали и щебетали между собой мои воробушки и барахтались около упавшихъ на землю ровъ — смотрть было весело! И какъ смялась тогда Гертруда! И какъ у самой у ней пылали щеки отъ удовольствія и сердечнаго усердія!.. Дитя у меня! Дитя!

Когда кто нибудь изъ мальчиковъ изловчался поймать цвтокъ, а Гертруда громко выражала свое одобреніе его ловкости, тогда она казалась матерью и сильно напоминала — Господи, прости меня — самое Богоматерь Марію въ томъ вид, какъ изобразилъ ее Альбертъ Дюреръ. А когда она подхватывала и ловила розы съ такой удивительной граціей и въ тоже время съ такой красивой небрежностью, какъ будто бы никогда и не могла промахнуться, тогда я снова любовался на нее и радовался отъ души, что Богъ одарилъ ее во всемъ такими необыкновенными и прекрасными способностями.

Но вотъ она крикнула братьямъ, какъ будто бы ей самой захотлось еще лучше показать свое искусство:— Ты стоишь слишкомъ близко ко мн, Клаусъ! Отодвинься, Бартель! Стань у самаго забора, Фрицъ!.. Посмотримъ, съумю ли я попасть въ васъ!

Она начала бросать, и дйствительно, розы опять попадали въ цль, только мальчики-то были слишкомъ неловки и невнимательны. Увлекшись игрой, она и не заттила, да и я тоже не обратилъ вниманія, что кто-то шелъ по дорог мимо дома, и вотъ, какъ только поровнялся онъ съ играющими, цвтокъ попалъ ему прямо въ голову, такъ что даже немножко испугалъ его. Проходящій былъ молодой и статный юноша, красавецъ и богато одтъ. Онъ недолго оставался озадаченнымъ, но самъ проворно подхватилъ цвточное ядро, прицлился, бросилъ, и роза полетла прямо въ мою Гертруду, которая, не смотря на свой испугъ, подняла однако по привычк руку и поймала цвтокъ. Обратно она не бросила его, потому, полагаю я, что нашла это неприличнымъ. Но мальчики громко закричали: ‘Еще! еще!’ и ей пришлось снова бросать. Молодой господинъ былъ половче всхъ троихъ карапузиковъ и ловилъ у нихъ подъ носомъ большую часть цвтовъ, такъ что скоро тмъ пришлось лишь стоять да смотрть, разинувъ ротъ, на перестрлку. А красавецъ-юноша храбро продолжалъ битву съ двушкой, все ближе и ближе тснился къ плетню, потомъ — прыгъ черезъ него, какъ олень, цвты еще живе засвистали туда и сюда, какъ розовый дождь, разлетались въ лепестки и устилали землю, что представляло красивый видъ, какъ будто бы это былъ усянный цвтами путь для какой нибудь герцогини. А бойцы забыли все окружающее и такъ усердно и жарко перебрасывались, какъ будто дло шло вовсе не на шутку, но въ то же время оба они громко смялись и наперерывъ вскрикивали, какъ сумасшедшіе.

Очень весело было смотрть на это, и — о, Господи!— меня самого такъ и подмывало броситься къ нимъ и принять участіе въ забав, что плохо шло бы къ моему возрасту и духовному сану. Но вотъ розы истощились наконецъ, и оба они стояли, и безмолвно и покраснвъ смотрли другъ на друга, и чмъ дале, тмъ лица ихъ пылали ярче, вмсто того чтобы прохладиться. Тогда я подумалъ: теперь довольно! подошелъ къ молодымъ людямъ и заговорилъ съ ними.

Они оба вздрогнули, какъ преступники, и я порадовался за мою Гертруду, что она такъ застыдилась изъ-за подобной дтской шалости и воскликнула: ‘фи, мн слдовало бы показывать лучшій примръ младшимъ!’

А храбрый юноша былъ тоже совершенно смущенъ и нсколько времени не произносилъ ни слова, но потомъ совсмъ глупо проговорилъ, что у него жажда и не можетъ ли онъ получить стаканъ вина.

— Конечно, да!— сказала быстро Гертруда,— и еще самаго лучшаго изъ всего годоваго запаса, какой у насъ есть, оно лежитъ у насъ подъ землей, чтобы было похолодне.

Она побжала и вернулась съ оловяннымъ стаканомъ, который подала молодому человку. Я тотчасъ замтилъ, что это была просто колодезная вода, потому что въ дом Гертруды вина не было, точно также и пива. Но юноша взялъ стаканъ и началъ пить съ совершенно серьезнымъ видомъ, будто и не замчая хитрости, во время питья онъ посматривалъ иногда украдкой черезъ край стакана на двушку, какъ будто она приворожила его.

Затмъ юноша извинился, такъ застнчиво спотыкаясь на каждомъ слов, что меня даже удивило такое неумнье владть рчью въ такомъ изящномъ молодомъ человк. Наконецъ онъ удалился, а мы вс смотрли ему вслдъ. Когда онъ отошелъ отъ насъ на столько далеко, что былъ увренъ, что никто уже его не видитъ, онъ вдругъ сорвалъ съ головы свою красивую шапочку, украшенную перьями, швырнулъ ее высоко, какъ негодное лохмотье, подхватилъ, проворно перепрыгнулъ черезъ случившуюся тутъ живую изгородь и — маршъ!— какъ втеръ, помчался по полю и скоро скрылся изъ виду.

Тутъ мы, Гертруда и я, отъ души посмялись надъ удивительнымъ господиномъ, который велъ себя, какъ веселый мальчуганъ и по всмъ признакамъ принадлежалъ къ знатному роду.

Когда я пришелъ потомъ къ себ домой, то былъ все еще такъ радостно настроенъ всмъ происшедшимъ, что невольно пришлось записать все это по свжей памяти, хотя знаю, что умный и ученый человкъ могъ бы написать что нибудь боле достойное. Я думаю однако, что Богъ не взыщетъ съ меня за эту радость.

1559 года, 27 іюня.

* * *

Во испытаніи моего христіанскаго терпнія Богъ послалъ на меня болзнь. Какъ я боялся въ это время за свою Гертруду! А она, не видя меня нсколько дней у себя въ дом, послала ко мн своихъ воробушковъ освдомиться, что со мной. Узнавъ отъ нихъ, что мн плохо, она, не думая долго, прибжала сама и выразила желаніе ходить за мной и всячески помогать мн. Но экономка моя, удивленная такимъ посщеніемъ и предложеніемъ, надо полагать, сурово пожурила двушку за несоблюденіе мнимыхъ приличій. Неразумная и добродушная женщина убждена, что я еще достаточно молодъ, чтобъ влюбиться и посвататься. Но Ты знаешь, Господи, какой обтъ данъ моимъ сердцемъ, и какъ я, кром того, постарлъ.

Бдная Гертруда очень озадачена была глупой рчью старухи и тихо пошла вонъ. Она такъ печально посмотрла въ мою комнату, что даже пробудила жалость въ экономк, какъ это потомъ мн сообщила сама. Посл этого Гертруда ежедневно присылала своихъ братьевъ справляться о моемъ здоровь.

Слава Богу, я могу отпустить ихъ сегодня съ боле благопріятнымъ извстіемъ.

25 іюля.

* * *

Экономка разсказала мн, что я говорилъ весьма странныя и страшныя вещи, находясь въ безсознательномъ состояніи во время сильной лихорадки. Будто я все кричалъ, что сатана хочетъ похитить душу Гертруды, а иногда будто я самъ считалъ себя повидимому дьяволомъ, потому что съ хитрымъ видомъ шепталъ: ‘Видишь, я укрпляю тебя противъ дыма и огня, такъ что онъ будетъ пылать вокругъ тебя, но ты не сгоришь, вотъ я учу тебя варить волшебныя снадобья и тмъ пріобртать власть надъ людьми, такъ что ты будешь управлять ими по своему желанію, и они будутъ зависть отъ тебя, какъ неразумныя твари. А ты покланяйся мн за это, какъ покланяются мн жабы, зми и ящерицы, потому что я первый ихъ благодтель’.

Вс эти опасныя рчи экономка слышала отъ меня такъ часто, что выучила ихъ наизусть, какъ псню. Меня беретъ ужасъ, потому что не знаю, какая сила влагала ихъ въ мои уста безъ моего вдома, но едвали это была добрая сила. Господи Боже мой, будь просвтителемъ души моей и не допусти меня сбиться съ пути истины и надежды!

* * *

Сегодня 30 іюля, я въ первый разъ вышелъ и снова увидлъ голубое небо. Я пошелъ къ моей милой Гертруд, чтобы поблагодарить ее за заботливость обо мн. Она съ сердечной радостью выскочила мн на встрчу, и мн къ удивленію моему показалось, что она за это время выросла и еще похорошла. Я замтилъ также, что она стала тише, чмъ прежде, не болтала, какъ дитя, но говорила разумно, какъ благовоспитанная барышня. Но глаза ея смотрли ясне и веселе, чмъ когда либо я видалъ. Только она нсколько разъ погружалась въ задумчивость и замолкала, а когда я снова съ чмъ нибудь обращался къ ней, она вздрагивала, приходя въ себя, и слегка краснла. Иногда же она улыбалась про себя, какъ будто погруженная въ веселыя грезы. Мн показалось наконецъ, что она стала немножко дика и не такъ доврчива, и что на сердц у ней лежитъ какое-то тайное горе. спросилъ ее объ этомъ. Она залилась слезами и выбжала изъ комнаты. Но когда она, немного погодя, вернулась, глаза ея были сухи, она весело смялась и говорила, что она дурочка и часто плачетъ, когда надо бы скорй радоваться. Мн нечего было ни любопытствовать дале, ни безпокоиться за нее: если бы и было что нибудь, то она своевременно сообщила бы мн, какъ своему другу.

Я возвратился къ себ все таки въ огорченіи: мн представлялось, что милое дитя уже перестало быть вполн моимъ. Не была бы только это моя глупость, происходящая отъ нездоровья.

* * *

Теперь все объяснилось удивительнымъ и пріятнымъ образомъ.

Сегодня, когда я сидлъ за священнымъ писаніемъ и читалъ, раздался стукъ молотка, и ко мн вошелъ тотъ красивый молодой человкъ, что бросался намедни розами съ Гертрудой, и сказалъ, что онъ — Марксъ Стоентинъ (сынъ здшняго богача-купца), что онъ ко мн съ покорнйшей просьбой, и тотчасъ же добавилъ, что онъ не одинъ, и попросилъ позволенія ввести того, кто съ нимъ пришелъ. Получивъ согласіе, онъ протянулъ руку за дверь и вывелъ… мою Гертруду. Когда она вошла, онъ твердо положилъ лвую руку ей на плечо, другою взялъ ее за правую руку и воскликнулъ: ‘Это моя невста передъ Богомъ и будетъ таковою вчно. Высокопочтенный господинъ, вы должны помочь намъ, чтобы она сдлалась моею женою и предъ людьми’.

Услышавъ это, я такъ былъ пораженъ и изумленъ и до того въ тоже время обрадованъ, что слезы тихо потекли у меня изъ глазъ и я принужденъ былъ отойти къ окну, чтобы ихъ скрыть, потому что, по моему, такая чувствительность не прилична духовному лицу. Сначала было я очень удивился, какимъ образомъ бдной двушк удалось такъ скоро завладть сердцемъ молодаго барича, но потомъ я благоразумно разсудилъ, что господинъ этотъ, должно быть, честный и умный молодой человкъ, если свободно выбралъ себ такую прекрасную невсту, не взирая на ея происхожденіе и ничтожное состояніе.

Поэтому я опять отъ души порадовался за мое милое дитя, оборотясь къ обоимъ, я благословилъ ихъ и сказалъ имъ нсколько добрыхъ и задушевныхъ словъ. Потомъ я спросилъ Маркса, въ чемъ же я могу помочь имъ, въ чемъ они затрудняются, и говорилъ ли уже онъ объ этомъ со своимъ отцомъ, (невста была сирота).

Лицо Маркса стало печально, и онъ сказалъ:— Это все равно. Я говорилъ съ отцемъ и открылъ ему свое сердце. Онъ пришелъ въ бшенство, жестоко набросился на меня и обозвалъ меня чистйшимъ дурнемъ, грубіяномъ и другими подобными именами, что меня очень огорчило, потому что я никогда не выходилъ изъ его воли и всегда былъ къ нему почтителенъ. Только въ настоящемъ случа я ни за что не поступлю иначе, чмъ ршилъ, или Гертруда будетъ моей милой женой, или оба мы умремъ отъ горя.

Во время этой рчи, въ лиц его засвтилось пламя страстной любви и придало ему такую красоту, что онъ казался подобнымъ могучему встнику Господню. Я принялъ это за указаніе божіе, что я сколь возможно долженъ помочь имъ.

— Да, высокопочтеннйшій господинъ,— говорилъ дале Марксъ,— я слышалъ, что вы одарены необыкновенной силой рчи, какъ никто изъ здшнихъ духовныхъ и свтскихъ лицъ, поэтому вы наврно съумете дать другое направленіе мыслямъ отца, такъ что онъ пойметъ, что если я этого добиваюсь отъ него, то это вовсе не дурачество и вовсе не неповиновеніе его родительской власти. Ибо вы отлично знаете и можете громко засвидтельствовать, что эта двушка украшена всми добродтелями и во всхъ отношеніяхъ достойна занять мсто въ кругу нашихъ городскихъ дамъ. Поэтому, прошу васъ, исполните ради ея мою просьбу.

Такъ онъ упрашивалъ меня, и я — что же мн оставалось длать?— не могъ отказать въ своемъ общаніи сдлать все, что будетъ можно.

Увидвъ мое сочувствіе, они моментально пришли въ такое веселое настроеніе, какъ будто все уже устроилось наилучшимъ образомъ. На радостяхъ они посидли немножко у меня, шалили, много смялись, дразнили другъ друга, каждый хвалился, что любитъ сильне, чмъ другой, но вели себя все таки вполн благопристойно и не длали ничего такаго, что могло бы не понравиться мн, какъ духовному лицу.

Но какъ только они отъ меня ушли, со мной произошла удивительная вещь, которой я вовсе не ожидалъ. Именно, до этого момента я былъ чрезвычайно радъ мысли, что двушка заживетъ съ этихъ поръ боле счастливой жизнью, а тутъ — вдругъ почувствовалъ я сильную душевную боль, впалъ въ уныніе, и въ сердц явилось тяжелое предчувствіе, что я лишусь теперь своего милаго дитяти. Я старался убдить себя, что это вовсе не такъ, что, напротивъ, на будущее время я могу спокойне любоваться ея добродтелями, чмъ до сихъ поръ — но ничто не помогало: упрямое и огорченное сердце мое не хотло съ этимъ примириться и чуть-чуть не разгорлось гнвомъ на добраго Маркса, какъ будто онъ похищалъ у меня Гертруду. Я боролся съ своимъ безуміемъ и призывалъ на помощь Бога, но никакъ не могъ удержаться отъ слезъ.

Въ то время, какъ во мн еще происходила такая борьба, пришли ко мн посланные изъ благочестиваго и славнаго города Столпа (очень дальній городъ южной Помераніи) и передали мн просьбу своихъ согражданъ — прибыть къ нимъ поскоре: у нихъ явилась вдьма, безстыдная дьявольская женщина, которая никакъ не хочетъ образумиться и ни въ чемъ не сознается, какъ ее ни пытаютъ, а пытаютъ такъ, что ужъ едва ли есть у нея уцлвшіе члены. Сжечь ее такимъ образомъ нельзя и, поэтому не только ея собственная душа становится съ каждымъ днемъ все боле врною добычею ада, но и другіе благочестивые христіане подвергаются тлесной и духовной опасности. Ибо могущество этой вдьмы чрезмрно, и много уже успла она нанести людямъ страданій и вреда.

Еще печальне стало у меня на душ. Но я не могъ медлить и ршилъ отправиться раннимъ утромъ на другой же день.

Такимъ образомъ обстоятельства заставили меня поторопиться посщеніемъ стараго г. Стоентина, чтобы расшевелить его совсть или подйствовать на его разсудокъ. Одвшись приличнымъ образомъ, я пошелъ къ нему и скромно и обстоятельно представилъ ему дло.

Этотъ Стоентинъ не пользуется хорошей репутаціей, и по общему мннію, это — ловкій, продувной человкъ, притомъ богатый и сильный своимъ капиталомъ, онъ хитеръ и золъ и хотя никого не обманываетъ открыто, но всегда уметъ найти лазейку, чтобы повредить другимъ, а самому остаться въ барышахъ, притомъ такъ, что невозможно уличить его въ продлк.

Такимъ лисой показался онъ сначала и мн и кром того обнаружилъ бшеный характеръ. Надо удивляться, что у него вышелъ такой благонравный сынъ. Впрочемъ нердко бываетъ, что суровые родители воспитываютъ, благодаря своей строгости, хорошихъ дтей, напротивъ того, другіе портятъ своихъ дтей излишнею снисходительностью и добротою. Ибо тяжелая дисциплина необходима для успшнаго духовнаго развитія каждому человку.

Услышавъ, что я священникъ, онъ особенно набросился на меня, осыпалъ меня бранью и, не взирая на духовный санъ мой, тяжко поносилъ меня, онъ язвительно спрашивалъ, неужели это такъ и быть должно, чтобы проповдникъ занимался тоже и сводничествомъ, говорилъ также, что онъ самъ не свинья какая нибудь и отлично знаетъ, что ему длать, какъ разумному отцу, и много выслушалъ я такихъ рчей, которыя грязнымъ потокомъ лились изъ его устъ. Но это не смущало меня: я слыхивалъ и худшее отъ иныхъ дьявольскихъ женщинъ, я съ радостью терплъ ради моихъ милыхъ дтокъ. Прискорбно мн было только за свое духовное достоинство.

Наконецъ, когда онъ немножко угомонился, чтобъ перевести духъ, я снова приступилъ къ длу и чистосердечно сообщилъ ему все, что могъ сказать хорошаго и пріятнаго о Гертруд: она не только весьма красивая и ловкая двушка, но очень щедро одарена отъ Творца многими другими хорошими качествами. Чтобы ясно доказать, какъ она добра и чистосердечна, я разсказалъ ему, какъ прекрасно она ухаживаетъ за своими рдкими животными, даже за такими, которыя другими людьми не ставятся ни во что, какова ея треногая коза, или которыя не приносятъ уже никакой пользы, какъ ящерицы и сова, упомянулъ я и о старой сварливой бабушк. Затмъ, чтобъ наглядне обрисовать предъ нимъ образъ милой Гертруды и тмъ развеселить и тронуть его собственное сердце, я разсказалъ старику, какъ оба они, Марксъ и Гертруда, въ первый разъ сошлись въ цвточной перестрлк, какъ они при этомъ увлеклись, какъ малыя дти, и какъ потомъ застнчиво и растерянно вели себя, какъ будто бы подпали какому-то очарованію. О дальнйшемъ я могъ сообщить разумется, только то, что слышалъ отъ нихъ самихъ, именно что Марксъ во время моей болзни ежедневно ходилъ по той же дорог, мимо домика Гертруды, перекидывался сперва съ нею нсколькими словами черезъ плетень, потомъ они мало по малу сблизились и наконецъ поклялись другъ другу въ вчномъ союз.

Въ то время, какъ я краснорчиво разсказывалъ обо всемъ этомъ, я замтилъ, что гнвъ Стоентина значительно смягчился, онъ внимательно вслушивался въ мои слова, и когда я кончилъ, онъ, поворчавъ немного про себя, вдругъ быстро сказалъ:— Хорошо. Вы можете идти, а я поразмыслю: можетъ быть дйствительно Гертруда — достойная двушка и понравится мн.

Онъ выразилъ намреніе побывать у ней тихомолкомъ, приглядться и понаблюдать ея характеръ. Тогда я горячо поблагодарилъ Бога въ своемъ сердц и самъ подивился необыкновенной сил и убдительности, которыя Его милосердіе и на этотъ разъ вложило въ мои уста, такъ что мн удалось подйствовать на душу этого злаго человка. Дйствительно, я говорилъ прекрасно и въ высшей степени сильно, но я вовсе не приписываю этого себ: все это — дло Всемогущаго.

1559 года. 3 августа.

* * *

Столпская вдьма была во всякомъ случа боле упряма и не укротима, чмъ т, которыхъ мн приходилось до сихъ поръ видть. Но множествомъ свидтелей было доказано, что она выбгала по ночамъ на крышу въ вид треногой кошки, (мн указывали, что это весьма отвратительное животное), равно какъ и то, что приносила въ корзинк другихъ женщинъ живаго сатану, или, какъ говорятъ другіе, злаго духа Хима, въ вид жабъ и тому подобныхъ мерзостей. Но вдьма со злымъ упрямствомъ отвергла вс имвшіяся на лицо показанія и, укрпляемая дьяволомъ, оказалась настолько сильною, что снова вынесла нсколько степеней пытки, хотя кричала при этомъ такъ ужасно и отвратительно, что у меня поднимались дыбомъ волосы, а на лбу выступалъ кровавый потъ. Наконецъ мн удалось совершенно одному добиться отъ нея сознанія, не прибгая къ пытк, и такъ подйствовать на ея душу, что она покаялась въ своихъ гнусныхъ длахъ и радостно взошла на пылающій костеръ, чтобъ сподобиться вчнаго блаженства.

Но все это тяжело подйствовало на мое сердце, и я сильно желаю не встрчаться боле въ своей жизни съ вдьмою, обвиняемою въ такихъ мерзостяхъ, какъ эта дьявольская женщина. Я вернулся домой, смертельно утомленный поздкой, утомленный боле душевно, чмъ тлесно.

О Господи! И здсь опять эти объемистые acta, которые я долженъ прочитать. Но сегодня я еще положительно не могу этого сдлать. Горе мн, да падетъ проклятіе божіе на всхъ тхъ, которые угождаютъ дьяволу, исполняя его богомерзкіе совты!

20 августа 1559 года.

* * *

Всеблагой, всемилостивый, всемилосердный Боже, удержи разящую руку Твою, слишкомъ тяготетъ надо мной десница Твоя, погубитъ и въ конц уничтожитъ меня гнвъ Твой. Громко вопіетъ поверженная въ прахъ душа моя, вра моя гаснетъ, и я впадаю въотчаяніе. Господи, Господи, помоги! Господи, смилуйся надо мною и просвти меня, или же ввергни меня въ море, въ самую глубину его! Богъ мой и Спаситель, возьми и уничтожь тло мое, но спаси мою душу и не отними у меня вру!

* * *

Господи, Господи, зачмъ далъ Ты дьяволу такую власть на земл, что ничто не можетъ противустоять ему, ничто?

Душа моя такъ удручена, какъ будто скала навалена на мою грудь, исчезъ послдній лучъ свта, озарявшій мою жизнь. Но покарай меня, Боже, еще тяжеле и ужасне, — объ одномъ лишь умоляю Тебя, съ воплемъ и стенаніемъ прошу

Тебя объ одномъ: спаси душу этой двушки отъ когтей злокозненнаго врага! Пусть пойдетъ она на костеръ, пусть тло ея будетъ сожжено въ возмездіе за ея страшныя преступленія, но спаси ея душу, Господи, ея бдную милую, душу!

Аминь, аминь! Это значитъ: Да, да, да будетъ такъ!

* * *

О небесный мой Спаситель, это дитя! это дитя!

* * *

Старуха умерла отъ страха, когда Гертруду связали и увели. Ахъ, не вернется ужъ ко мн это счастіе! Теперь я буду заживо умирать и въ отчаяніи влачить вс часы мои. Гертруда, Гертруда, зачмъ ты это со мной сдлала?

* * *

‘Вс уклонились, сдлались равно непотребными: нтъ длающаго добро, нтъ ни одного.’ Псаломъ 13, ст. 3.

Теперь пришелъ ко мн несчастный юноша, Маркъ Стоентинъ. Онъ совсмъ пораженъ и иметъ такой видъ, какъ будто блдная смерть уже простерла къ нему свою руку. Онъ бросился къ ногамъ моимъ и съ жалобнымъ стономъ и горячими слезами умолялъ меня спасти отъ смерти его невсту. ‘Спасите лишь ее, — восклицалъ онъ — а со мной пусть будетъ, что угодно!’ Мое сердце разрывалось отъ состраданія, но когда онъ началъ необузданно метаться, я умренно упрекнулъ его, что ему слдовало бы прежде подумать о душ ея, а потомъ уже о ея смертномъ тл, и что относительно послдняго нечего уже думать о спасеніи.

Тогда онъ какъ-то странно посмотрлъ на меня, какъ лишившійся разсудка, и громко вскричалъ, — Господинъ мой, какъ это вы говорите такую удивительную вещь?.Вдь вы же знаете, что Гертруда наша не виновна!

Но я возразилъ ему (Богу извстно, какъ это больно мн было), что къ сожалнію, вдь все слишкомъ ясно доказано, и она сама во всемъ созналась добровольно и безъ пытки. Тогда Марксъ пришелъ въ совершенное неистовство и вскричалъ еще громче: ‘Ложь, все ложь, клевета и безстыдная злоба! Я буду упорствовать предъ всмъ свтомъ и кричать: Гертруда невинна, какъ ангелъ небесный! Пусть изсохнетъ моя рука и языкъ, если найдется хоть одно слово правды въ томъ, въ чемъ ее обвиняютъ!’

А я, когда его бшенство нсколько утихло, разспросилъ его, что онъ ощущалъ въ тотъ день, когда она бросала въ него розами и что чувствовалъ потомъ, въ слдующіе дни.

И вотъ, къ невыразимому ужасу своему, я узналъ, что у него было почти тоже самое, что и у меня съ негодной блудницей Аполлоніей. Я все ему подробно разсказалъ, (хотя и очень стыдно мн было предъ нимъ), и заключилъ тмъ, что и розы Гертруды съ несомннною очевидностью были дьявольской игрушкой, и она именно этими розами и отравила его, какъ Аполлонія отравляла когда-то другихъ.

Но Марксъ упорно стоялъ на своемъ и не хотлъ врить тому, что было вполн очевидно. Ахъ, да и самъ-то я разв не былъ до сихъ поръ также точно ослпленъ и лишенъ разсудка, такъ что чуть-чуть было во второй разъ не попалъ въ сти сатаны? Какъ же было не сойти съ ума этому юнош? Боже, просвти его и сохрани душу его отъ горшаго зла!

И я говорилъ ему дале: — ‘Разсудите, мой милый, разв прежде Гертруды не было множество женщинъ обвинено, пытано и осуждено за то, что он занимались уходомъ за противными животными — (что свойственно дьяволу) — змями, жабами, саламандрами? А чмъ же лучше ихъ ящерицы и ужасная сова? А эта особенная ловкость и искуство Гертруды — какъ охотно учитъ всмъ этимъ штукамъ дьяволъ! Да и самъ я слыхалъ нердко изъ устъ ея безбожныя и угодныя сатан рчи, только разсудокъ мой былъ отуманенъ, и я не догадался, откуда все это происходило! А треногія и хромающія животныя, подобныя кошк и коз Гертруды, разв не служили знакомъ, по которому впервые узнавали и угадывали вдьмъ? Значитъ, если бы она, противъ которой доказательствъ такъ много, какъ едва ли противъ какой другой — да и сама она созналась такъ скоро — если бы, говорю я, она была невиновна, то не пришлось бы разв думать, что и вс другія были осуждены и подвергнуты смерти несправедливо? Какъ вы думаете?

Марксъ посмотрлъ на меня изумленнымъ и дикимъ взглядомъ, какъ бы охваченный ужасомъ при вид какаго нибудь привиднія, и сказалъ громко и рзко: Да, несомннно, вс он умерли безвинно!

Когда онъ это произнесъ, будто холодное желзо пронзило вдругъ мое сердце и засло въ немъ, такъ что пульсъ остановился и нкоторое время не смлъ начать снова биться. Никогда въ жизни я не испытывалъ такаго сильнаго, дьявольскаго ужаса. Однако, когда это прошло, я ясно увидлъ, что слова юноши были не боле какъ глупость, и я серьезно замтилъ ему, что не надо такъ несправедливо относиться къ суду и властямъ.

Наконецъ — онъ ушелъ отъ меня, полный неподобающаго христіанину отчаянія, и я боюсь, не замыслилъ бы онъ, пожалуй, чего нибудь противъ властей: проклиналъ же онъ злобно своего отца за то, что будто тотъ затялъ все это дло, съ коварною цлью лишить его невсты, потому только, что она бдна и не знатнаго рода.

Такъ легко уметъ сатана помрачать даже благочестивыя души и вовлекать ихъ въ прегршенія.

* * *

Странная вещь: съ тхъ поръ, какъ побывалъ у меня юноша, на меня напало страшное уныніе и непонятный ужасъ. Такъ вотъ и кажется, что ежечасно ходитъ за мной убійца и подстерегаетъ меня на каждомъ шагу. Я не вижу его, но какъ бы слышу его шаги тлесными ушами, и я знаю — кто это: я знаю козни твои, сатана!

Господи, закрой меня щитомъ Твоимъ и избавь мою душу отъ этого дьявольскаго ужаса!

* * *

А если она все-таки была невиновна, это дитя, бдное дитя… О Боже милостивый, если бы осталась у меня эта отрада…

Да, поистин, вс он умерли безвинно…

Я чувствую руки убійцы, хватающія меня за горло.

* * *

Какъ будто море крови застилаетъ мн глаза, я задыхаюсь отъ невыносимой тоски и страшныхъ предчувствій. Если вс он… сто невинныхъ жертвъ… Боже праведный, нтъ, нтъ, нтъ, какъ это могло случиться? Нтъ, это невозможно… А если….

* * *

Господи, если бы я могъ исчезнуть отъ лица Твоего и вовки не знать боле ничего ни о земл, ни о преисподней, ни о неб, лишь бы избавиться отъ этого мрачнаго ужаса! И въ раю не нашелъ бы я успокоенія… Господи, смилуйся и пошли мн какое нибудь знаменіе въ знакъ того, что он были невинны — т, что умерли изъ за-меня…. Ахъ, и Гертруда, моя милая Гертруда — вдь очень возможно, что она была ни въ чемъ не виновата… А тогда…

Тогда — вс он умерли безвинно.

* * *

Боже мой, Боже мой, зачмъ Ты меня оставилъ?

* * *

Боже святой, всемилостивый, да! да! да! Она невинна! Она совсмъ невиновна. Душа моя дрожитъ отъ невыразимой радости.

Ибо я знаю это, Господи — Ты далъ мн знаменіе, и я готовъ громко и съ страшною клятвою утверждать это предъ лицомъ Твоимъ. Клянусь: Никогда не могъ дьяволъ создать такихъ глазъ, это выше его силъ, какъ он ни велики! Да, когда она бросилась мн на встрчу въ темниц, съ увренно-радостнымъ и доврчивымъ взоромъ — какъ будто пламя охватило мое сердце, какъ будто озарила меня блистательная молнія Господня: она не виновна, ни въ чемъ не виновна! И сердце мое возликовало отъ истиннаго блаженства.

Но я еще отрицалъ это самъ предъ собою и сказалъ ей: — Разв не сама ты во всемъ созналась судьямъ?

Она покраснла и сказала мн въ отвтъ:— Ахъ, милый отецъ, зачмъ вы мучите меня, говоря это только для виду? Мн не страшно было предъ вами, да и другихъ я не особенно боялась, потому что я знала и знаю, что Искупитель спасетъ меня. Но когда слуги хотли раздть меня для пытки, я потеряла самообладаніе предъ угрожающимъ мн стыдомъ и впередъ призналась во всемъ, чего отъ меня добивались. Но вы лучше знаете, какъ все было, потому что вы сами видли вашими добрыми и любящими глазами, что я длала — и вамъ надо было бы сказать имъ, что вс обвиненія несправедливы!— Сказавъ это, она взглянула на меня своими ясными, чистыми глазами, мн подумалось, что глаза эти видятъ самую глубину моей души, и смертельно стыдно стало мн, что я могъ въ нихъ усумниться.

Вчная хвала благости Создателя, что Онъ показалъ мн истину въ этихъ глазахъ.

* * *

Посл того какъ Богъ просвтилъ меня съ такою полною очевидностью, сатана поминутно нашептывалъ мн такимъ голосомъ, какъ будто издалека доносился легкій громъ:

‘Да, несомннно, вс он умерли безвинно!

И вскор напало на меня удивительное и страшное спокойствіе, какъ на убійцу, который въ уныніи долго ждалъ своего приговора и узналъ наконецъ, что его присудили къ смерти. Ибо я теперь совершенно убдился, какъ будто бы это написано было огненными буквами на моей груди, что я стократный убійца и приговоренъ къ стократной смерти. Но сердце застыло въ ледяномъ спокойствіи, виновность моя стоитъ передо мною такою гигантскою, такою страшною, какъ мысль о вчности, которой я не могу ни усвоить себ, ни понять, но предъ которой я нмю и стою въ боязливомъ безмолвіи.

* * *

Теперь мн совершенно ясно, что Богъ совсмъ забылъ меня за мои несказанные грхи. Но я не перестану добиваться отъ него, чтобы Онъ даровалъ черезъ меня спасеніе невиннымъ и предалъ смерти меня одного. Онъ долженъ внять мн — не ради меня, но ради нея, которая своею непорочностью подобна его ангеламъ. Ты долженъ услышать мою мольбу, Правосудный, да, ты долженъ!

* * *

Лишь ночью, когда я совсмъ одинъ, что-то подкрадывается ко мн и хочетъ задушить меня…. Тогда мн кажется возможнымъ постигнуть умомъ мою вину…. Сто убійствъ, сто убійствъ…. Я слышу предсмертные вопли осужденныхъ…. и я думаю, съ какимъ несравненно боле отвратительнымъ воемъ я предстану скоро предъ верховнаго Судью…. Но все это слишкомъ сильно, и когда настанетъ время, я опять оцпеню въ ледяномъ спокойствіи!

* * *

Въ эту ночь снился мн сонъ, и какъ будто это было не снориднье, а живая дйствительность.

Мн снилось, что тло мое умерло, а душу подхватилъ страшный порывъ вихря и понесъ на судъ. Душа летла, и вокругъ нея была безпредльная пустота, казавшаяся смсью свта и мрака, и ничего не видно было въ безконечной дали. Со всхъ сторонъ слышались какіе-то звуки, какъ шуршанье крыльевъ могучихъ птицъ, громкое, какъ раскаты грома, и въ тоже время было такъ тихо кругомъ, что можно было бы разслышать плачь маленькаго ребенка.

А душа моя неслась, объятая невдомымъ страхомъ. Но вотъ она почувствовала въ священномъ ужас, что нчто приближается къ ней изъ пространства. Этого нчто нельзя было ни видть, ни слышать, но тоскливое предчувствіе говорило, что это была близость Бога.

Тогда загремлъ издалека, какъ трубный звукъ, дикій, страшный голосъ, который взывалъ:

‘Онъ убивалъ, онъ совершилъ стократное убійство!’

И тотчасъ же въ пространств раздались тысячекратное рыданье и глухой стонъ, которые становились все сильнй и сильнй и перешли въ такой ужасный вопль и вой, что душа моя замерла и задыхалась охъ отчанія.

Но вотъ все смолкло, и надолго воцарилась глубокая тишина. Наконецъ раздался другой голосъ, громкій и мягкій, какъ звукъ органа:

‘Онъ раскаивался, онъ подвергъ себя стократному покаянію.’

И снова наступило ненарушимое безмолвіе, и не слышно было никакаго голоса ни въ хорошую, ни въ дурную сторону, но душа чувствовала, что Богъ возслъ судить ее, и разрывалась отъ ужаса и давящей тоски.

И черезъ безконечно долгое время разнесся по пространству торжественный звонъ, какъ отъ тысячи вечернихъ колоколовъ, и невидимые голоса запли:

‘Прощеніе! прощеніе! прощеніе!’

Душа моя почувствовала, что снова несется въ необъятномъ пространств. Она ничего не слышала, кром собственнаго тихаго рянія, и видла вокругъ себя только сумрачный свтъ вчной пустоты.

Очень долго длился этотъ одинокій полетъ, но вотъ изъ полумрака выдлились два широко открытыхъ глаза и, полные слезъ, неподвижно уставились на мою душу.

Душа затрепетала и отвернулась. Но тщетно: куда ни смотрла она, всюду, какъ темныя звзды, выступали все новыя и новыя пары глазъ и вс, полные слезъ, какъ и первые, устремляли пристальный взоръ на мою душу, и не было никакаго спасенія отъ этихъ вчныхъ плачущихъ очей…

Отъ ужаса душа моя дрожала, какъ голый ребенокъ, и съ трепетомъ металась кругомъ, какъ спугнутая птица, громко взывая въ пространство:

‘Сынъ божій, Спаситель міра, умилосердись надо мною и низвергни меня въ преисподнюю: вс муки ада — ничто въ сравненіи съ тмъ, что я терплю здсь. Мн нтъ мста въ небесномъ пространств: оно полно душами убитыхъ мною. Блаженство для меня неизмримо тяжеле вчнаго осужденія’.

Но этотъ вопль оставался безъ отвта, великая вчность безмолвствовала, а глаза все неподвижно глядли.

Съ мучительнымъ крикомъ я проснулся. Сновиднье кончилось, я бодрствую, но ужасъ въ душ остался и не проходитъ.

* * *

Отъ нкоторыхъ я слыхалъ, что души некрещеныхъ младенцевъ и язычниковъ не возстанутъ въ день страшнаго суда, наравн съ христіанами, но перейдутъ въ вчное небытіе и вчное забвеніе. Но я не знаю теперь, отъ Бога ли эти мысли, или отъ сатаны: я не различаю уже, что истина и что нтъ.

Въ народ существуетъ сказаніе, врность котораго подтверждалась безчисленное множество разъ — именно, что ежегодно въ праздникъ всхъ душъ Даммское море требуетъ человческой жертвы, которую оно топитъ и поглощаетъ. Еслибы я могъ отдать себя на такую жертву — спасена была бы жизнь другаго человка. Но я не знаю, что говорится о такой смерти въ заповдяхъ божіихъ: умъ мой не различаетъ, что истинно и что ложно.

* * *

Не убивай.

Не убивай и самого себя, ибо тло твое — храмъ божій.

Ну, а если тло сдлалось жилищемъ дьявола?

Не убивай.

* * *

Да, удивительно, что я чувствую въ себ такую силу и не знаю боле никакаго страха. Нтъ на земл такаго зла, чтобъ я не вытерплъ еще большаго.

Богъ призвалъ меня проповдывать Его слово — и я пойду и возвщу всему народу и самимъ властямъ, что они сильно заблуждаются, думая, что могутъ узнавать продлки сатаны своимъ земнымъ взоромъ и пытками. Я буду проповдывать, что они должны перестать жечь вдьмъ, и не должны думать, что служатъ этимъ Богу, что напротивъ, они длаютъ этимъ зло и радуютъ одного лишь дьявола.

Я докажу имъ, что вмст со мною они сдлались убійцами, стократными убійцами. Пусть они бросаютъ въ меня камнями, пусть умертвятъ меня за такія рчи — я не боюсь. Только не смю я снова войти въ божій храмъ, потому что я сталъ нечистымъ, сдлался большимъ гршникомъ. Я скажу проповдь снаружи, съ церковнаго порога.

* * *

Почтенному, достойному ратману Вильгельму Лойтцу, gratia et pax.

Нижеслдующе пишетъ вамъ, 25 августа 1559 года, находящійся въ тюрьм и приговоренный къ смерти за возмущеніе, великій гршникъ Вароломей Вахгольціусъ.

Примите прежде всего искреннюю благодарность моего сердца за тайное увдомленіе о томъ, что съ вашей помощью Марксъ Стоентинъ и Гертруда Гренингинъ благополучно сли на корабль и отплыли въ Голландію. Да благословитъ Господь врныя сердца, я чту ихъ память. Васъ же, добрйшій покровитель и правдолюбивый ратманъ, Богъ вознаградитъ за то добро, которое вы сдлали ни въ чемъ невиноватымъ молодымъ людямъ.

Затмъ я съ полной откровенностью и правдивостью сообщу вамъ, какъ я сдлался злымъ возмутителемъ народа противъ властей — я, который всегда однако думалъ быть ихъ врнымъ и честнымъ слугой. Вотъ какъ было дло.

Въ воскресенье я обратился съ рчью къ народу предъ дверьми церкви св. Маріи и поразилъ слушателей своимъ сильнымъ словомъ, выходившимъ изъ устъ моихъ подобно бурному дуновенію. Не щадилъ я и самого себя, выставляя свою вину, относительно бдныхъ вдьмъ, которыхъ я несправедливо притснялъ и такъ смущалъ своими рчами, что он сознавались въ томъ, чего никогда не длывали.

Долго говорилъ я. Народу было множество, и какъ будто обширное море волновалось кругомъ меня, бушуя сильными волнами, и я видлъ, какъ воспламенялись и горли глаза тхъ, которые стояли близко ко мн, а время отъ времени въ толп проносился ропотъ или стонъ, подобно порыву втра, пробгающему по тростнику, рчь моя становилась все громче и сильне, мною овладло какое-то опьянніе, и казалось мн, что весь народъ говорилъ моими устами, какъ одинъ человкъ.

Но вдругъ возвысился одинъ голосъ, наврно голосъ Маркса Стоентина, и жалобно прокричалъ: ‘Гертруда, Гертруда!’ и тотчасъ же поднялся пронзительный крикъ и ревъ, въ народ произошло страшное волненіе, всхъ охватило какое-то сумасшествіе, голоса моего уже было не слышно, и мн пришлось замолчать. Нсколько человкъ подхватило меня и увлекло, какъ безпомощное дитя, и я не въ состояніи былъ сопротивляться.

Такимъ образомъ вспыхнуло большое возмущеніе, начался бунтъ. Народъ толпами бросился къ тюрьмамъ, разбилъ двери и освободилъ оттуда всхъ, кто былъ — правыхъ и виноватыхъ. Сторожа, хотвшіе оказать этому сопротивленіе, были перебиты. Опьяненные убійствомъ, бунтовщики, какъ дикіе зври, устремились на ратушу и на дома нкоторыхъ ратмановъ и судей, изъ которыхъ многіе подвергались позорной смерти.

Наконецъ, мн удалось кое-какъ убжать къ себ домой, гд я спрятался и долго лежалъ въ ужасныхъ рыданіяхъ. При наступленіи вечера, когда волненіе поуспокоилось, я пошелъ и отдалъ себя въ руки правосудія. Судьи произнесли мн смертный приговоръ, какъ возмутившему противъ нихъ буйную чернь своею разнузданною рчью, и знайте, что ршеніе ихъ было справедливо.

Ахъ, господинъ ратманъ, очень прискорбно моему сердцу, что я сдлался виновнымъ въ такомъ преступленіи, но Господь допустилъ это,— да будетъ Его воля.

Я всегда думалъ быть благонамреннымъ и врно служить Господу, а вышло, что я все время творилъ только зло. Поэтому, я позналъ теперь, въ какомъ мрак блуждаетъ человческій родъ. Живя нкоторое время тлесно, мы остаемся плнниками заблужденія, и хотя усердно хватаемся за каждое слово и каждую букву писанія, но тмъ не мене сбиваемся съ пути истиннаго и впадаемъ въ ошибки, и нигд нтъ истины, кром единаго Бога.

Такое тяжкое и великое сознаніе утшило меня въ ужасной невзгод: Богъ не далъ намъ познать истину на земл и не будетъ судить насъ, какъ бы судилъ просвщенныхъ ея свтомъ. Онъ найдетъ путь, какъ спасти и мою погибшую душу.

Поэтому, передъ смертью стало спокойно у меня на сердц, и въ немъ воцарился миръ.

‘Изящная Литература’, No 9, 1883

Проповдникъ.

Переводъ П. З. Крылова

Читайте также: