Мария Конопницкая.
Прометей и Сизиф
Мария Конопницкая.
Прометей и Сизиф
Переводчик: Мария Моравская
Во тьме веков
Abyssus abyssum vocat
Звездная ночь. Скалы. Слышен грохот катящихся камней.
Во время разговора звезды гаснут. Светает.
Прометей во фригийской шапке и короткой хламиде.
Проклятый грохот! Опять погибшая ночь! Даже человеку трудно было бы заснуть при таком шуме, не только богу! А мне так нужен сон, так нужен! Из пропасти снова доносится грохот. Хотел бы я знать, по крайней мере, какой из сынов бездны играет там в диск с преисподней… Кричит: Эй, эй!
И этот скатился.
Голос как будто человеческий. Ты слышишь меня, человек?
И этот скатился тоже. Ух!
Он, должно быть, богатырь. Быть может один из тех белокурых великанов, которых Зевс заковал в цепи и каждому взвалил на плечи по скале. Говорят, что если цепи слишком жмут, и великан пошевельнется, дрожит земля и рушатся горы. А может быть, это простой каменщик? Кричит: Эй! Эй!
Меня зовут? Или это лишь камни гремят, ударяясь о скалы?
Эй! Эй!
Да, кто-то зовет. Но я его не вижу. Каменная пыль засыпала мне глаза. Кажется, что надо мною бьются, чьи-то огромные крылья… Или быть может, это лишь порывы ветра? Нет, это орел.
Эй! Эй! Человек!
Говорящий орел. Ну, ну! Называет меня человеком. Должно быть, он очень высоко~ не видать, что я титан. Сверху никогда нельзя разглядеть, как следует, что делается внизу. Рука титана кажется оттуда веткою хвороста, голова горчичным зерном, туловище величиной с тыкву, а ноги кажутся двумя камышинками, которые могут расти, где угодно. Он не может меня видеть. Кричит: Чего тебе надо, Орел?
Он называет меня орлом. Странное представление имеют о нас эти существа, живущие внизу. Из бездны, куда его столкнул Зевс, этот человек не может меня видеть. Мою одежду, развевающуюся по ветру, он принимает за крылья… Крылья! Чего бы я не дал за них! Во всяком случае, это хорошая примета. Орел — птица Зевса. Кричит: Что ты там делаешь, брат?
Он меня называет братом. Это прекрасно сказано, но это не верно. Брат! Гм! Если бы ты, братец, был мне действительно братом, ты бы вместе со мной ворочал камни, а не парил бы на высотах. Ишь, брат!.. Чуть только там, наверху, понадобится наша помощь, нас называют братьями. Не доверяю я тебе, милая пташка. Но послушать могу. Кричит: Чего тебе надо?
Прекрати этот шум, что исходит из пропасти. Мне необходима тишина.
Ну, не прав ли я был? Ему кое-что понадобилось.
Зевс не может заснуть.
Это Зевс прислал тебя ко мне?
Вот простак! Впрочем, это мне на руку. Кто знает, стал ли бы он меня слушать, если бы я говорил от своего имени? А впрочем, говоря по существу, разве это не верно? Во всяком случае, место на котором я стою, ближе к трону Зевса, чем дыра, в которой сидит он~ и хотя Зевс не беседует ни со мной, ни с ним, я лучше и отчетливее расслышал бы его слова, если бы он заговорил. Кричит: Вот именно, Зевс прислал меня к тебе.
О, это плохо!.. Надо выказать ему побольше уважения.
Почему там такой грохот? Что ты, собственно говоря, делаешь?
Он этого не знает… Быть может Зевс и не думал посылать его сюда? Во всяком случае, надо быть с ним поосторожнее. Кричит: Я камни вкатываю на гору! Камни осыпаются, и обломки падают вниз.
Обломки? Я никогда не думал, что обломки могут производить такой страшный шум. Такой невыносимый, всезаглушающий шум!
Это так. Когда они сваливаются в пропасть… Часто они разбивают скалу, по которой катятся.
А скоро ты окончишь свою работу?
Окончу ли я ее? Неизвестно. Я не предвижу конца. Да и возможен ли конец? Я вкатываю камни наверх, а они скатываются вниз. Я опять тащу их наверх… Какой тут может быть конец? Ну, скажи, можно ли такую работу довести до конца? Я смеялся бы над твоим вопросом, если бы каменная пыль не ведалась в глаза — до слез…
Несчастный! Какую вину искупаешь ты своей работой?
Искупаю? Мне тебя не понять…
Я спрашиваю, провинился ли ты перед Зевсом? Быть может он повелел тебе вкатывать на гору камни, чтобы ты почувствовал всю тяжесть его гнева?
Я об этом ничего не знаю. С тех пор, как я почувствовал, что у меня сильные руки, я стою здесь и вкатываю наверх камень за камнем~ из самого дна пропасти. Но камни неустанно скатываются на дно. И всегда мой лоб покрыт потом. И спина тоже покрыта потом… Если бы я мог… хоть раз… на самую вершину… Слышен грохот. Но я не могу. Это — не искупление. Это — жизнь.
О, слепая, вечно действенная сила!
Что ты говоришь, орел?
Я преклоняюсь перед тобой, как перед богом, и топчу тебя, как червя. Понимай как хочешь!
Мы слышим друг друга, но не понимаем.
Присматривает ли кто-нибудь за твоей работой?
Я плохо слышу. Когда я впервые открыл глаза, мой взгляд упал на эти неподвижные камни, и руки сами собой напряглись, чтобы их сдвинуть с места. Это все. Охотники за сернами выдумали обо мне какую-то сказку, но все в ней ложь. Правда лишь то, что камни неустанно падают.
Я тебя спрашиваю, присматривает ли кто-нибудь за твоей работой?
Нет. Кто стал бы этим заниматься? И зачем? Надо ли присматривать за живущим чтобы он жил? Это делается само собой.
Но какая цель твоей работы?
Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь?
Я спрашиваю, почему ты вкатываешь наверх эти камни?
Как почему? Потому что они падают. Это очень просто.
Ну, не совсем. Ты точно так же мог бы сказать: камни падают оттого, что я их вкатываю наверх. Понял?
Не очень…
Оба эти объяснения похожи друг на друга, как два хлебных шарика.
Я их вкатываю оттого что… оттого… Раздается сильный грохот. Оттого что я их вкатываю. Ух!
Ты глупее, чем я думал. Скажи, чего ради ты взялся за такое трудное дело? Были же у тебя для этого свои причины?
Да, несомненно.
Ну, какие?
Сейчас… погоди… Я это знал когда-то, а теперь забыл. Минута молчания. Нет, не могу припомнить. Грохот камней оглушил мою память.
Но раньше ты знал? Не годится так бесцельно работать.
Несомненно, несомненно, я должен был знать. Только это у меня выветрилось из головы. Неудивительно, при такой работе… теряешь память. Сейчас… погоди… Снова минута молчания. Нет, не могу! Но вот что я тебе скажу, это все равно. Это даже — слышишь ли — к лучшему. Помнится, для меня когда-то был важным вопрос: почему? Но кроме ломоты в костях у меня тогда трещала голова на придачу. А теперь я качу камни… как ты это объяснил?
Ах, глупец!
… Оттого, что они падают. Снова раздается грохот. Ф-фу!
Могучим голосом наградил тебя отец Зевс. Он слышен даже среди этого грохота. Зевс дал тебе голос!
Меня родила земля.
Верно, земля. И меня тоже. Но она лишь мать моего тела. Мысли мои — от Бога.
Но меня целиком родила земля.
Речь твоя тяготеет к земле, словно твои камни, которые вечно скатываются. И ты это называешь жизнью?
Но ведь я живу. А ты что делаешь там, наверху? Я вообще не понимаю, что можно делать на этих высотах. Здесь другое дело. Здесь — полные руки работы. Но там, вверху?
О, проклятая вечная рознь между вершинами и низом! И я живу, брат мой.
Значит, и ты ворочаешь камни?
Ты вызвал улыбку на мои губы, которые давно отвыкли улыбаться. Жаль, что я не могу тебя видеть…
А скажи: твои камни очень тяжелы? И подойди поближе, чтобы я лучше мог тебя слышать.
Я живу, но я не таскаю камней. Жизнь моя — это бессмертное движение мысли. Это у меня от Бога.
Но что ты, собственно говоря, делаешь?
Ищу истину.
Разве она пропала?
Она никогда не была найдена.
Никогда…
Никогда…
Откуда же ты знаешь, что существует нечто ненайденное?
Я ее чувствую.
Тебе от нее больно?
Да, потому что я ее не знаю.
Не понимаю: каким образом может быть больно от того, чего нет. Когда у меня изранена спина и ободрана кожа, мне тоже больно, но я отлично знаю, что у меня болит, могу назвать свою боль. Я знаю также, как назвать камень, который изранил меня. Я толкаю его ногой и кричу: проклятый!
… Проклятый…
Это так. Но нечто непознанное острее болит, чем знакомая боль.
Бедный орел.
Что ты сказал?
Говорю: бедный.
… Бедный.
Эта бездна, кажется, осмеливается жалеть меня?
Не обращай внимания. Она повторяет чужие слова, как ребенок, который сам еще не умеет говорить. У моего племени есть предание, что и это со временем придет: бездны станут перекликаться друг с другом через толщу земли. Дна океанов, шепотом сговаривающиеся между собою… А? Как тебе это нравится?
Твои слова ближе к истине, нежели ты предполагаешь. Когда я думаю о убожестве этого мира, мне кажется, что я уже слышу такие голоса… И шепоты бездны нарушают мой сон.
Тебе так только кажется. Предание говорит, что это наступит лишь тогда, когда ослабеют мои руки. А они еще крепкие. Они поддержат мир, если он будет падать. Но скажи мне, как это у тебя выходить с твоими поисками?
Я иду за светом. За светом, который нужен людям и вещам, я иду к первоисточнику, к началу всех начал, к Зевсу.
А ты откуда знаешь, что свет именно там находится?
Ах, богохульник! Неудивительно, что боги столкнули тебя в пропасть.
Уверяю тебя, что никто меня не сталкивал. Я здесь был всегда. Что касается света, то знаешь ли, эта штука находится или везде, или нигде.
Это интересно, — бездна пробует рассуждать! это мне нравится.
Видишь ли, если человек идет куда-то за светом, значит света у него нет, т. е. он идет впотьмах и может заблудиться, и попасть совсем не туда, куда нужно. Огонь, видишь ли, надо добывать самому, а не искать его бог знает где.
Не понимаю…
Сейчас объясню. Когда здесь, в моей пропасти, ударяется камень о камень, выскакивает искра и становится светло. Правда, на минуту только, а все же светло. Вот я тебе и советую: ударяй друг о друга сходные вещи, и ты добудешь свет. Только смотри, ударяй крепко. Не важно, если кое-что разобьется, потрескается… Ударь человеком Зевса, например. Если человек такой удар выдержит, у тебя будет столько света!.. Ого!
Ты говоришь, как безумный. Ты, как видно, понятия не имеешь ни о свете, ни о его источниках. Скажи, ты можешь поднять голову?
Как это? Я всегда подымаю ее так высоко, что вижу камень, только что вкаченный наверх… Но это ни к чему, — падает…
Камень или голова?
Камень. И тогда я нагибаюсь, чтобы поднять его снова. Знаешь ли, вся спина у меня в поту, и лоб тоже потный. Голова, это неважно, но она тоже падает…
Но когда ты вкатываешь наверх камень и следишь за ним глазами, ты видишь в вышине золотое сиянье?
Тогда я закрываю глаза, потому что осыпается щебень. К тому же, если бы я взглянул повыше, то и камни пришлось бы выше подымать… Благодарю покорно.
О, добровольная слепота бездны! Но быть может хоть сбоку, хоть сквозь узкую щель ты замечаешь тонкий луч света? Золотое, трепещущее, живое сияние? Это — Солнце!
Да? Может быть. Но пот не высыхает на моей спине, а камни все катятся на дно.
Каждый день оно встает над морем и сыплются на землю розы с его золотых волос. Оно подымается все выше, наполняет виноградники силой и сладостью, умножает в лугах стада, наливает соком ягоды лесные, румянит губы девушек. Подымается все выше. Покрывает потом чело жнецов, распаляет пламя в груди мужей, гонит оленя за ланью в лесной чаще, точит смолу из сикоморы. Подымается еще выше. Земля пышет жаром, волнуется грудь ее, покрытая хлебами и цветами, муравейники дышат запахом мирры, реки разливаются расплавленным сапфиром, воздух напоен томительным сладострастием. Солнце достигает вершины своей и стоит над миром лучистое, божественное, благословенное, великое!
Очень красивая сказка. Ух!
Но и ночью горят на небе божественные светила. Горит сладостная Селена, подобная пламеннобелой розе. Горит блистающий Орион, красный Арес, Венера, жизнедарная Гера, и Аполлон с Лирою. Горят пятирогие звезды, благосклонная к людям, навевающие добрые сны, и треугольная звезды, на которые лучше не глядеть… Бесконечность серебряных светил… Но это все — ничто в сравнении с вечным огнем, за которым я иду. Зевс им владеет, Зевс держит его в мощных, бессмертных руках. Но он ревнив, и не дал человеку ни единого луча. Лишь издали показал нам сияние, на грозовых тучах начертав огнем свое имя, и человек как очарованный, идет за ним, идет без конца. Зевс дрожит, Зевс боится… Если бы я мог знать, чего он боится?
Боится…
Ведь он дал мне зрение для того, чтобы я видел ясно. Кто не видит ясно, тот слеп. Неужели Зевс хочет, чтобы человек был слеп?
… Слеп…
Меня раздражает этот голос. Он кажется вещим и отвечает на то, о чем его никто не спрашивает.
Я тебе уже говорил, не обращай на это внимания. Скала повторяет лишь то, что слышит.
Но ведь я не сказал, что Зевс боится. Я не говорил: Зевс хочет, чтобы человек был слеп. Я лишь спрашивал.
Уверяю тебя, все что повторяет этот голос, было сказано когда-то. Раньше, или позже, теперь или тысячу лет тому назад, — безразлично. Но скажи на милость: неужели вы там у себя так счастливы, что наглядеться не можете на свое счастие, и чтобы им любоваться, вам нужно такое множество ярких божественных светил?
О нет. Племя мое несчастно. Оно приниженное и жалкое.
Вы тоже катите камни?
Хуже! мы катим кверху свои мысли, а мысли падают на дно. Мы возвышаем свою волю, а воля падает на дно. Мы возвышаем свою душу, а душа скатывается на дно. Вершиною нашей — Зевс, скалою — жизнь, дном — пучина ничтожества.
И вы не устаете?
Не устаем.
В таком случае вы не люди, вы — титаны!
… Титаны… Слышен длительный грохот.
Зевс, внемли свидетельству бездны!
Века минули.
Века минули.
I.
I.
Широкая равнина, освещенная зарей.
В глубине горы, повитые мглою. Светает.
Прометей, в образе крылатого гения, окруженный сиянием.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наконец-то я владею тобой, божественный огонь! Ты моя, искра бессмертия! Ты мой, гром Зевса, один из семи громов, лижущих стопы его. Я владею тобой, пламя мировой жизни, мирового движения, труда и мощи.
II.
II.
Та же окрестность, что и в первой части.
Летние сумерки. Прометей в сандалиях и дорожном плаще.
На голове крылатая шляпа Гермеса, лицо частью закрыто.
Тихо. Неужели он бросил работу? Или быть может, его придавило камнем? Каменщик! Эй! Каменщик!
Я проклинаю тебя!
За что?
Погоди, дай мне приподняться немного.
Тебя придавила скала?
Нет, я сам упал. Упал от отчаянья. Бросился на дно пропасти и головой зарылся в прахе. Ты меня обидел, Орел.
Я? Тебя? Как же я тебя обидел?
Своей речью. Своим лукавым языком. С тех пор, как ты говорил мне о свете, о миллионах светил, я лишился покоя. Ищу их, жажду, хочу увидеть. Прошли века, на ресницах моих отвердела каменная пыль, а я гляжу вверх, все гляжу… Но не вижу светил. Быть может, они уже погасли?
Они светят, как всегда.
Но я их не вижу. Когда я вкатываю камень на гору, я слежу, не блеснет ли золотое светило… Как ты его называл?
Солнце.
Да, да. Чудесное имя! Так вот, я высматриваю, не видно ли солнца. Но его нет!
О, вечная слепота бездны! Солнце весь день горело над моей головой, как шар из белого пламени. Воздух и доныне трепещет от дневного зноя.
Я пытался разглядеть ночные светила, и тоже напрасно.
Но ведь они светят, как и прежде. Серебряная Селена указывала мне путь всю ночь.
Мне они не светят. Не знаю я твоей Селены. Может быть, она и серебряная, но я ее не знаю. Зачем ты говорил мне о красивых и ярких вещах, которых я не могу увидеть?
Но ведь и прежде ты жил во тьме.
Прежде я жил спокойно. Тьма была для меня, и я для тьмы. Я ее знал и она меня знала. Она заполняла собой все углы, все впадины этой ямы. Все, что не было мною или камнем, не существовало вовсе. Я был частью тьмы. Я ощущал ее вокруг себя, видел ее, не глядя!
…Отчего…
О, лучше бы я тебя не знал. Ты вселил голос в эти молчаливые скалы, голос, который остался навсегда и сделал их говорящими. Прежде они лишь повторяли гул камней и мой крик, или вторили моему молчанию. В этом была сила. Уверяю тебя, что в этом была сила и жизнь. Теперь они шепчутся. Они научились странному шепоту, который похож на человеческий лик. Порою лик этот грозен, порою насмешлив, порою залит слезами.
…Зачем…
Ты слышишь?
Ты кончил?
Ты думаешь, что эта такая вещь, которая может окончиться? Она может только не начинаться.
Лучший утешитель тот, кто молча слушает, когда страдалец говорить ему о своем страдании. Боги знают такое молчание. Их молчание — не равнодушие, а успокоение. Все, что молчит — успокаивает. И Смерть, и Бог…
Очень мне нужно такое утешение! Чем же ты был тогда, когда говорил мне о светилах… О божественном огне?
Путем к смерти…
… Смерти …
…Смерти…
Пусть будет так! Это — одно. А теперь приблизься и слушай.