ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ
НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ
ТОМЪ ПЕРВЫЙ
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.
ПРОКЛЯТІЕ МИНЕРВЫ.
САТИРА
ЛОРДА БАЙРОНА.
СЪ АНГЛІЙСКАГО.
………………Pallas te hoc vulnere, Pallas
Immolat, et poemat scelerato ex sanguine sumit.
‘Энеида’ книга XII.
Проклятие Минервы, Байрон Джордж Гордон, Год: 1811
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Свтило дня, съ землёй прощаясь на закат,
Садится за горой, всё въ пурпур и злат:
Тнь тучи не мрачитъ сіянія его.
Здсь югъ — не сверъ нашъ! Здсь много своего!
Свтило дня къ волнамъ лучи свои склоняетъ
И, погружаясь въ нихъ, верхи ихъ позлащаетъ.
Вершины гордыхъ скалъ сосднихъ острововъ
Горятъ, облечены въ пурпуровый покровъ.
Казалось, солнце край, который такъ побило
И грть, и освщать, покинуть не спшило,
Хоть алтари его повержены въ пыли.
Вотъ славный Саламинъ чуть виднъ ужь вдали!
Одни вершины горъ увнчаны багрянцемъ,
Пылающей зари плнительнымъ румянцемъ.
Но вотъ свтило дня надъ моремъ и землёй
Простёрло тнь свою — и скрылось за горой.
Въ ту ночь, когда погибъ тотъ лучшій изъ людей.
Кто славой былъ Аинъ, свтило дня блднй
Сіяло въ небесахъ. Съ какимъ души волненьемъ
Друзья его вели печальный счётъ мгновеньямъ,
Которымъ рокъ судилъ протечь для мудреца
Послдними въ тотъ день — день скорбнаго конца.
‘Помедли, другъ!’ друзья Сократу говорила:
‘Ещё толпы тней зари не погасили,
Ещё не близокъ часъ разлуки роковой!’
Какъ тяжело очамъ глядть на свтъ дневной,
Который злая смерть закрыть уже готова!
Для нихъ природа вся печальна и сурова
И самый Фебъ съ небесъ — имъ кажется — свой взоръ
Ужь больше не стремитъ на гребни ближнихъ горъ.
Но прежде чмъ погасъ за скатомъ Кнеерона
Послдній лучъ его, безъ жалобъ и безъ стона
Былъ кубокъ осушонъ — и тотъ, кто не хотлъ
Ни ползать, ни бжать, чей — слава былъ удлъ,
Чья жизнь и смерть была примромъ для потомства,
Погибъ за правоту, палъ жертвой вроломства.
Вотъ въ мрачный свой покровъ богиня Ночи мглистой
Окутала Гиметъ и скатъ его кремнистый.
Серебряной звздой чело ея горитъ,
Ничто ея лица тоскою не мрачитъ.
Вотъ томные лучи ея затрепетали
И на карнизъ столпа могильнаго упали
И сообщили блескъ таинственной лун,
На шпиц золотомъ сіявшей въ вышин.
Масличные лса встаютъ въ дали туманной,
Шумитъ сдой Кеисъ волною неустанной,
Печальный кипарисъ встаётъ изъ-за стны,
Кіоски вкругъ горятъ, рзьбой испещрены,
Тнистыхъ пальмъ верхи глядятъ на храмъ Тезея.
Завидя это всё, нельзя — не пламеня —
Спокойно созерцать вс эти чудеса.
Просторъ Эгейскихъ водъ — Морей всей краса —
Виднется вдали. Сдержавъ свои порывы,
Пучина чуть шумитъ и — лёгки и игривы —
Валы ея бгутъ, сребрясь и золотясь,
Межь-тмъ какъ острова, средь водъ ея таясь,
Развёртываютъ вкругъ — дугой по горизонту —
Завсу отъ тней, толпой сходящихъ къ Поиту.
Въ то время какъ, стоя близь храмины Паллады,
Я нжилъ и купалъ свой алчный духъ и взгляды
Въ священныхъ красотахъ волшебныхъ береговъ,
Чьи подвиги живутъ въ твореніяхъ пвцовъ,
Я часто обращалъ свой взоръ къ порталу храма,
Столь чтимаго везд, гд жаждутъ иміама,
И попраннаго зломъ и алчностью людской —
И прошлое изъ мглы вставало предо мной,
Тогда-какъ всё кругомъ, казалось, исчезало
И Слава, міръ забывъ, о Греціи лишь знала.
Часы неслись чредой и дискъ Діаны плылъ
Уже среди небесъ, въ кругу другихъ свтилъ,
А попирать шаги мои всё продолжали
Исчезнувшихъ боговъ забытыя скрижали —
Святые алтари и боле всхъ — твой,
Паллада, гд, ліясь, Гекаты свтъ благой,
Встрчаемый везд колоннами твоими,
Ложился и нжнй, и мягче между ними
На мраморъ гладкихъ плитъ, который повторялъ
Шаги и сердце тмъ сжиматься заставлялъ.
И долго я мечталъ, любуясь каждой нишей,
О Греціи былой мн внятно говорившей,
Когда передо мной гигантскій образъ всталъ —
И взоръ Паллады мн привтъ свой ниспослалъ.
Да, то была она, но видъ ея ужь бол
Такъ не былъ величавъ, какъ на Дарданскомъ пол.
Она ужь не была такой на этотъ разъ,
Бакой изобразилъ богиню Фидіасъ:
Блескъ глазъ не говоритъ про тщетность обороны,
На золотомъ щит нтъ головы Горгоны,
Шлемъ повреждёнъ ея и ржавое копьё
Ни чьё ужь прекратить не въ силахъ бытіё.
Оливковая втвь, которую держала
Она ещё въ рук, поблёкла и завяла,
А впалые ея лазурные глаза
Мрачила за слезой сбгавшая слеза.
Сова же, предъ ея кружась померкшимъ ликомъ,
Кляла ея судьбу своимъ зловщимъ крикомъ.
‘О, смертный! Стыдъ въ глазахъ и щёкъ твоихъ румянецъ —
Всё говоритъ, что ты враждебный мн британецъ.
Ты сынъ далёкихъ странъ, плнявшихъ всхъ кругомъ
Въ былыя времена свободой и умомъ,
Но нын — знаю я — цнимыхъ подъ луною
Всё меньше съ каждымъ днёмъ и мене всхъ — мною.
Паллада будетъ вкъ страны твоей врагомъ.
Желаешь знать — за что? Взгляни, пришлецъ, кругомъ!
Здсь, несмотря на мечъ, измну и пожары,
Боролась долго я, снося судьбы удары
И, наконецъ, спаслась отъ готеовъ и татаръ,
Но родина твоя дала мн худшій даръ,
Приславъ въ страну боговъ грабителя и вора.
Ты можешь ли взглянуть, не потупляя взора,
На этотъ и пустой, и осквернённый храмъ
И на его колоннъ остатки по краямъ?
Вотъ это всё воздвигъ Кекропсъ перво внчанный,
Вотъ это всё Периклъ украсилъ, небомъ данный,
А это вновь создалъ великій Адріанъ,
Когда науку сталъ задёргивать туманъ.
О томъ же, кмъ была я почтена въ минувшемъ,
Пусть говоритъ моя признательность къ уснувшимъ.
Всё жь остальное вкругъ, вс ужасы руинъ —
Всё сдлали они: Алйрихъ и Эльджинъ.
Чтобъ каждый зналъ страну, откуда злой грабитель
Пришолъ, чтобъ оскорбить священную обитель,
Обкраденная имъ священная стна
Злымъ именемъ его навкъ заклеймена.
О слав длъ его заботится Паллада:
Вотъ — имя и дла! вотъ — слава и награда!
Да славитъ имена молва всхъ въ мір странъ
Вандальскаго царя и пэра англичанъ!
Одинъ имлъ права властителя земного,
Другой же не имлъ и права никакого
На сдланный грабёжъ — и низко то укралъ,
Что меньшій нежли онъ вандалъ завоевалъ.
Когда, насытясь, левъ добычу оставляетъ,
Голодный ею волкъ тогда завладваетъ
И ужь за нимъ шакалъ остатки додаетъ.
Въ двухъ первыхъ плоть и кровь рождаютъ пыль и злость,
Послдній же — въ тиши огладываетъ кость.
Но правый судъ небесъ Эльджпновъ не прощаетъ!
Другое имя съ намъ алтарь мой оскверняетъ —
Вонъ тамъ, гд свтъ луны пространство миновалъ:
Тутъ всё, что злой Эль джинъ добылъ и потерялъ.
Такъ не осталась я въ несчастьи безъ услады:
Венера и Эротъ отмстили стыдъ Паллады!’
Чтобы утишить пылъ, который зломъ сверкалъ
Въ ея большихъ глазахъ, я такъ ей отвчалъ:
‘Дочь Зевса! Отъ лица Британьи оскорблённой
Я вправ осудить поступокъ беззаконный!
Британія его своимъ не признаётъ:
Онъ сынъ шотландскихъ скалъ и мутныхъ кельтскихъ водъ!
Въ чёмъ разница? Взгляни съ высокихъ Фильскихъ башень
На Беотійскій край, на гладь безплодныхъ пашень!
Отечество его — Беотья нашихъ мстъ.
Пусть не царила ты надъ нею и окрестъ,
Всё жь знай: Шотландья есть названіе страны,
Гд зёрна не на жизнь — на смерть осуждены,
Гд скудость силъ земли репейникъ представляетъ,
Служа эмблемой тхъ, которыхъ порождаетъ
И самый умъ людской безплодьемъ притупляетъ.
Шотландія — страна глупцовъ и подлецовъ.
Дыханье горъ ея и топкихъ береговъ,
Въдаясь въ черепъ, мозгъ жидитъ и размягчаетъ,
Который, наконецъ, водою выступаетъ
Такой же мутною, какъ грязь ея долинъ,
И столь же ледяной, какъ снгъ ея вершинъ.
Милльоны гордыхъ думъ заносчивыхъ умовъ
Уносятъ далеко блажныхъ ея сыновъ:
Иные на Востокъ спшатъ толпой, другіе
На Западъ и на Югъ — подальше, а иные —
Будь лишь не Сверъ то — куда бы ни пришлось,
Лишь только бы имъ тамъ нажиться удалось.
Такъ алчность привела и пикта въ рол вора
(Будь проклятъ этотъ день!) подъ кровъ твой для позора.
Но, впрочемъ, и она, Шотландія, дала
Стран людей съ умомъ, какъ нкогда была
Беотія страной, вдохнувшей жизнь въ Пиндара.
Такъ пусть же и ея, исполненные жара,
Отваги и ума, немногіе сыны
Стряхнутъ съ своихъ сапогъ позорный прахъ страны
И да сіяютъ вкъ въ величьи горделивомъ
Подъ небомъ боле здоровымъ и счастливымъ.
Такъ гршные сыны отверженной страны
Во время бно быть могли бъ пощажены
За десять ираведныхъ, когда бъ они нашлися.’
Сверкнулъ богини взглядъ — и рчи пролилися:
‘О, смертный, возвсти велніе моё
Въ стран, гд воспріялъ своё ты бытіё!
И сверженная, ей отмстить я въ состояньи,
Лишивъ страну своихъ совтовъ въ наказанье.
‘И такъ, услышь моё проклятье громовое,
А время пусть стран доскажетъ остальное.
Пускай падётъ моё проклятье на того,
Кто обокралъ меня и на дтей его!
Пускай они — умомъ врождённые калки —
Глупцами, какъ отецъ, останутся навки!
Когда же кто умомъ отца ославитъ кровь —
Знай, жизнь ему дала преступная любовь.
Пускай толкуетъ онъ съ своимъ наёмнымъ клиромъ
Артистовъ записныхъ, дающимъ тонъ ихъ лирамъ
И упивается ихъ жалкой похвалой
За ненависть людей съ душой и головой!
Пусть своего они патрона восхваляютъ,
Чей вкусъ одинъ барышъ влечётъ и утоляетъ,
И кто правительство уметъ заставлять
Награбленное имъ спокойно покупать.
Когда вашъ льстивый Вестъ, старикъ уже на склон,
Дрянной пачкунъ везд и славный въ Альбіон,
Античные куски начнётъ перебирать
И вслухъ себя сдымъ младенцемъ признавать,
Пусть соберутъ бойцовъ кулачныхъ изъ предмстій
И тщательно сличатъ природу этихъ бестій
Съ искусствомъ прежнихъ лтъ, пока, глядя въ упоръ,
На славку камней ‘т таращить будутъ взоръ.
И будутъ двы тамъ, въ сопровожденьи франтовъ,
Съ любовію глядть на каменныхъ гигантовъ,
Чтобъ мощь античныхъ формъ получше разсмотрть
И, съ ныншней сравнивъ, о прежней пожалть,
Чтобъ утверждать потомъ, что греки точно были
Мужчинами вполн —и жили, и любили,
И, съ современной ихъ сравнивши мелюзгой,
Завидовать весь вкъ Лаис молодой,
Проведшей жизнь среди такихъ античныхъ франтовъ:
‘Нтъ, сонму нашихъ двъ не знать такихъ гигантовъ!
Сэръ Гарри статенъ, да, а всё не Геркулесъ!’
И чтитель лишь одинъ святыхъ даровъ небесъ
Поймётъ, что передъ нимъ святыня, восхищаясь
Добычей и ея грабителемъ гнушаясь.
Жизнь отравивъ твою и честь твою сгубя,
Эльджинъ, пусть всюду месть преслдуетъ тебя,
При жизни и въ гробу, за твой поступокъ мерзкій,
Какъ сжогшаго глупца священный храмъ Эфесскій!
И пусть ихъ имена — Эльджинъ и Геростратъ —
Въ пылающихъ строкахъ Исторіи горятъ,
Неся на раменахъ проклятіе земное,
И первое сильнй и ярче, чмъ второе!
‘И будетъ онъ стоять тамъ цлые вка,
Какъ памятникъ стыда, свтясь изъ далека.