И.С. Аксаков
И.С. Аксаков
Программа наших либералов
Программа наших либералов
Программа наших либералов, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1882
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Вот уже почти полтора года, с памятной эпохи ‘либеральных веяний, как наша печать ведет если не бурные, то по крайней мере запальчивые споры политического содержания, как выкинуто знамя какого-то ‘либерализма’ и целый сонм газет и журналов с самодовольной осанкой возглашает про себя: ‘Мы, либеральная печать!’. Противники их не величались никаким именованием, не принимали ни одной из кличек, расточаемых им из враждебного лагеря, даже клички серьезного свойства, в роде ‘охранительной’ или ‘консервативной печати’, — вообще не заключали между собою никакого союза, не обнаружили никакой попытки сложиться в какую-либо ‘партию’. По крайней мере газета ‘Русь’, имеющая честь подвергаться едва ли не более всех дружному натиску ‘либеральной прессы’, может сказать про себя прямо, что никакой ‘партии’ органом не состоит и что, по ее мнению, для того направления, которого она держится, — направления русского, национального или народного, самое понятия о партии слишком узко…
Но так как враждующая с ‘Русью’ печать постоянно украшает себя названием ‘партии либеральной’, щеголяет им открыто, причем даже исключительно этой партии присваивает и титул ‘интеллигенции’, то самое это притязание невольно вызывает нас на серьезные требования и вопросы. Что же такое написано на знамени этой партии? Какие именно начала, политические или социальные (о нравственных говорить неуместно), она проповедует, проводит в сознании и в жизни? Какие по крайней мере главные положения, за которые она ратует?… Вопросы, по-видимому самые естественные, простые, законные… Но вообразите, читатель, что отвечать на них не только мудрено, проще сказать — ровно нечего! Как бы вы ни вникали, ни вдумывались в словоизлияния писателей этой партии, вам не удастся уловить, особенно в настоящую пору, никакого определенного содержания. Ничего, кроме разных почтенных слов, в роде: ‘прогресс’, ‘культура’, ‘цивилизация’, ‘гуманность’, — слов, обратившихся от частого, неуместного и неумелого повторения в общее место, — недомолвок, да намеков, тонких намеков на то,
Чего не ведает никто,
и ведает менее всех сама ‘партия…’ Напрасно старались бы вы разобрать, что написано на знамени. Было что-то написано на знамени. Было что-то написано, да частью выцвело, полиняло, частью стерто, переправлено, заменено какими-то новыми письменами, но краски не вышли… Однако же, так как знамя все же стоит и литературный лагерь, именующий себя ‘либеральным’, все существует, — напряжем усилия и попытаемся, с своей стороны, возобновляя в памяти все это недавнее прошлое и сличая его с настоящим, выяснить себе, по возможности, чего он хотел или еще хочет, чего ради шумит и суетится и чего именно чает…
В деятельности наших ‘либеральных’ газет необходимо различать две стороны: положительную и отрицательную. Займемся пока последней. По части отрицания мы и не думаем умалять их заслуги, но отрицание отрицанию рознь. ‘Отрицательное’ направление не составляет исключительной привилегии этого лагеря. Самыми могучими выразителями отрицательного отношения к русским административным и общественным нравам, казенщине и пошлости русского внутреннего строя явились в нашей литературе Грибоедов и Гоголь, но никто, однако же, не зачислит их в один стан с ‘Голосом’, ‘Порядком’ или ‘Русским Курьером’! Ибо у обоих писателей рядом с отрицанием слышатся идеалы положительного свойства, не имеющие ничего общего с идеалами современного европействующего ‘либерализма’: у Грибоедова (осмеявшего между прочим и ‘либералов’ своей эпохи, ‘либералов Английского клуба’, от которых недалеко ушли ‘либералы’ нашей поры) выступает, как противоположение отрицанию, идеал народности, а у Гоголя — идеал религиозно-нравственный. У наших же ‘отрицателей’, ‘Голоса’ и Кo, никакого положительного идеала не слышится и не чувствуется, никакой твердой основы для него ни в жизни, ни в сознании не указывается, — оттого и самое отрицание представляется односторонним и в известной степени тенденциозным. Иное дело — обличение прискорбных фактов нашей административной практики и общественной жизни, — обличение, бесспорно, нужное и полезное, иное дело — выводы из фактов и обобщение их в связи с мнимо-либеральными теориями. Эти выводы большею частью или просто несостоятельны сами по себе, или же переходят в грубое отрицательное отношение ко всем проявлениям русского народного духа, — в проповедь об его беспомощности и бессилии — вне ‘европейской культуры’ и всего, что мыслится в связи с нею. Покойный ‘Порядок’ так-таки прямо и называл, даже с некоторым наивным самодовольством, направление ‘либеральное’ — направлением по преимуществу ‘отрицательным’! ‘Либеральная’ печать раскрыла, например, множество случаев хищения, между прочим, земель в Уфимской губернии, очень негодовала по этому поводу и восставала на нашу администрацию за ее бездействие: все это было вполне основательно и полезно, чувства или воззрения, выраженные при этом ‘либеральною’ печатью, весьма, конечно, похвальны и весьма благородны, — в этом мы отдаем им полную справедливость, хотя позволительно думать, что подобные хорошие чувства одушевляют всех русских литераторов и публицистов без различия лагерей и направлений. Но в ‘либеральной’ печати к этому обличению примешивалось и некоторое злорадство, так как все эти факты могли по-видимому служить на пользу ее ‘либеральной’ политической проповеди: вот почему, почти всегда минуя явления добрые или умаляя их значение, эта пресса с особенным тщанием подбирала и при сей верной оказии обобщала всякие случаи отрицательного оттенка. Они были ей на руку, она немедленно обращала их в посылку, на которой и строила силлогизм — именно такого смысла: что все зло — в отсутствии ‘европейского правового порядка’ — или ‘европейских либеральных учреждений’, в ‘недовенчании здания по образцу Европы’, и все спасение — в европеизме. Повторялось, одним словом, только в форме более современной и ученой то, что давно выражено стихом Грибоедова: ‘что нам без немцев нет спасенья’, умнее этого ничего не придумала и не высказала наша ‘либерально-отрицательная пресса’… Заметим уж кстати, что в Северо-Американской республике, где ‘культура’ достигла высшей степени своего развития, а ‘правовые порядки’ представляются идеалом даже и для доктринеров либерализма в самой Западной Европе, ‘хищение’ доросло до таких размеров, пред которыми почти бледнеют хищения российские, возведено на степень такого могущества, пред которым бессильна верховная власть. Но это мимоходом, а мы, рассуждая о нашей ‘либеральной печати’, не можем не обратить внимания на следующую странность: когда наконец хищения земель в России навлекли на себя грозную правительственную кару и власть твердою рукою положила им предел, ‘Голос’ заголосил вдруг языком мира и любви, запел о необходимости устранять теперь всякую вражду и рознь, о необходимости снисхождения, забвения, чуть не прощения… Что же из всего этого можно вывести? То, очевидно, что обличение зла вызвано было не одним желанием устранить его и покарать виновных на страх другим, а надеждою послужить этим обличением успеху ‘либеральной программы’… Кажется, этого примера из сотни других достаточно для определения характера обличений и вообще отрицательной деятельности ‘либеральной печати’… Наоборот, когда дело касалось таких прискорбных явлений нашей жизни, в которых замешаны были национальности, покровительствуемые ‘либералами’, например, евреи или поляки, симпатии ‘либералов’ были на стороне этих национальностей, а гнев обрушивался, как водится, на варварство одичавшего от недостатка ‘культуры’ и ‘правового порядка’ русского народа. Так было, например, с народным движением против евреев — движением, несомненно, беззаконным, требовавшим усмирения и усмиренным нашею властию (причем наши русские пострадали не менее, даже гораздо более, чем евреи). Вместо того, чтобы в таком повальном движении стараться усмотреть его истинные причины, которые, впрочем, даже без малейшего старания были очевидны всякому непредубежденному взору и заключались в кастическои организации евреев, приспособленной к одной цели — к самой наглой эксплуатации христиан, наши ‘либеральные газеты’ с ‘Порядком’ во главе, стали ревностнейшими адвокатами иудаизма. ‘Голос’, который в то время не издавался, поспешил немедленно по возобновлении, ввиду английских бессмысленных демонстраций против России и в защиту угнетенной еврейской невинности, заявить, в извинение, что ‘мы, русские, еще не доросли до уважения чужих профессий‘ — другими словами, называл еврейскую эксплуатацию русских крестьян не более как профессией!…
Наконец, множество темных явлений чисто общественного характера, неизвестно почему, постоянно пристегиваются нашими ‘либеральными’ газетами к их политическим либеральным теориям. Кулаки и ростовщики в народе, Разуваевы, Колупаевы, Дракины и т.п., обличая которых, значительная часть этой печати словно поет какую-то победную песнь, без сомнения, отвратительны, но они суть продукта нашего общества, нашей общественной порчи, поэтому и удары обличителей совершенно неверно направляются по адресу ‘администрации’, а должны падать не на кого другого, как на нас самих (заметим кстати, что типы эксплуататоров — своеобразные, но не менее безобразные, имеются во всех ‘просвещенных’ странах). Странное дело: вздумает власть, ввиду таких обличений, усилить административную опеку, — ей тотчас же начнут проповедовать об оздоровляющем свойстве жизни, предоставленной самой себе, и указывают на вред вмешательства внешней власти в дело быта. Попробуйте, ради помощи народу в его борьбе с кулаками и ростовщиками, предложить возобновление чего-нибудь в роде бывшего института мировых посредников, либеральная печать хором обвинит вас в крепостничестве!… Чего же собственно нужно, в чем целение? Никакого путного ответа от ‘либералов’ добиться нельзя: виновато все-таки не общество само, а администрация или отсутствие ‘правового порядка’!… Но излюбленные ими парламентарные формы уже преподаны и земскому и городскому самоуправлению, однако же не избавили ни земство от Дракиных, ни города от вопиющих злоупотреблений… Кто же тут-то виноват? Казалось бы, мы сами… Нет, по мнению ‘либералов’, виновато… Что? Кто? Начальство?!.. Добраться толку невозможно: слышатся только опять восхваления европейскому правовому порядку и тонкие речи об увенчании здания…
Много нужно терпения, чтоб разобраться во всем этом заносчивом пустословии нашей ‘либеральной’ печати, чтобы отыскать в нем какое-нибудь определенное положение, способное хоть по-видимому стать объектом обсуждения и спора. Постараемся же теперь сами исследовать — где и в чем ее ‘положительная программа’, так как ‘либеральная’ печать все еще не соглашается чистосердечно признать, что в настоящую пору таковой, в сущности, и не имеется.
Шибко жило общественное сознание в эти прошлые 18, 16 месяцев, но в особенности в течение последних 12-ти. Для ‘либерализма’ наших газет или их ‘либеральных’ политических теорий была в этот короткий период времени и своя весна, когда публика упивалась либеральными терминами и тешилась туманными призраками в неясной дали, даже не подвергая их пристальному рассмотрению, тем менее строгому исследованию, — и своя осень. Юношеская пора этого ‘либерализма’, даже минуя период возмужания, перешла быстро в старость и одряхление. Термины износились, опошлились, призраки, при первом прикосновении с действительностью, рассеялись, истаяли на дневном свете жизни. Чувствуя, что почва ускользает у них из-под ног, наши остроумные ‘либералы’ стали менять и термины, и отчасти понятия, но вышло только, что совершенно сбились со своих позиций и теперь болтаются ногами по воздуху, тщетно отыскивая себе твердую точку опоры. Все это совершилось даже без всякой поверки опыта, хотя, может быть, и не без вразумления событий и явлений текущей жизни, — и в этом, точно, можно признать действительный и утешительный для нашего общества шаг вперед, хотя наши ‘либералы’ (которые теперь, по почину ‘Голоса’, начинают менять эту свою кличку на ‘прогрессистов’) и кричат, что наше общество только попятилось…
За что же стоит ‘либеральная партия’? За ‘прогресс’, говорят нам, за ‘цивилизацию’, за ‘культуру’, за ‘развитие и процветание науки и знаний в нашем отечестве, на степени равной с Европой’, тогда как противники этой партии стоят-де за возвращение к временам татарщины, за изгнание наук и знаний из России, за невежество. Прекрасно. Вычеркнем слово прогресс, как не имеющее само по себе определенного смысла, ибо прогресс бывает и при дифтерите, при всякой болезни, при всяком зле: так прогрессивный ход материализма, например, ведет к отрицанию всякого идеализма, всякой обязательности нравственного закона, к одичанию, так, герои динамита, анархисты-сокрушители, несомненно, прогрессисты по отношению к нигилистам в роде Базарова. О цивилизации, в смысле смягчения грубости нравов, никто, кажется, никогда и не спорил, но о цивилизации в смысле замены добрых, чистых нравов — развратом или благочестивых занятий, скажем, хоть лучших наших сектантов (благо они у нашей либеральной печати внезапно теперь стали в почете) — слушанием каскадных певиц в кафешантанах, думаем, возможны и законны разные точки зрения. Что же касается ‘культуры’, то если отождествлять понятие о ней с воздействием наук и знаний и домогаться такого же ее процветания, как в Европе, то нельзя не поразиться странным недомыслием наших ‘либералов’. Основанием научного развития на Западе служила и служит строгая классическая школа: кто же является ее врагом в России и кто ее защитником? Врагом, самым ожесточенным, является русский ‘либерализм’ в лице большей части своих печатных органов, — главным защитником и сподвижником насаждения настоящей классической системы в России — ненавистнейший ‘либералам’ орган печати, ‘Московские Ведомости’! ‘Русь’, как известно, также стоит за строгую классическую школу и, не отрицая необходимости школ реальных, настаивает, с своей стороны, на том, чтобы ‘храм науки’ — университет — не обращался в условие карьеризма или легкого доставления житейских профессий и выгод, ибо тогда только, по мнению ‘Руси’, и можно поднять уровень науки и возвысить до крайних пределов строгости требования подготовительных знаний.
Кто хочет результата (‘культуры’), тот, казалось бы, должен логически признать и самое основание. Наши же наивнейшие из людей, ‘либералы’ требуют от России процветания науки наравне с Европой, но без той школы, которою обусловлено это процветание, требуют развития, по выражению Герцена, ‘науки прикладной — без науки научной’! В результате всей этой якобы либеральной защиты высшей научной культуры выходит лишь то, что благодаря нашим ‘либералам’, уважение к строгой школе в обществе и среди молодежи постоянно колеблется, нововозникающие на Западе гипотезы пускаются в оборот под видом научных аксиом или ‘последнего слова науки’, ученики мнят себя быть и нашими ‘либералами’, чествуются чуть ли не полноправными учителями, призванными и способными решить и вершить величайшие вопросы нашего отечества!…
Пойдем далее. Либеральные газеты превозносятся, что на их знамени начертано: ‘свобода печати’, ‘религиозная веротерпимость’, твердость ‘личных и имущественных прав’. Но едва ли кто в нашей печати ратовал за ее свободу сильнее редактора ‘Руси’, защищавшего эту свободу даже пред лицом Правительствующего Сената, как о том свидетельствует напечатанный в ‘Руси’ прошлого года процесс ‘Москвы’. Не ‘Русь’ ли также, по поводу прошлогодней приостановки ‘Голоса’, вновь выступила поборницей широкого простора слова? Разумеется, в ее понятиях свобода слова не есть свобода злословия и срамословия, да и вообще эта свобода состоит, очевидно, в зависимости не столько от внешнего закона (трудно поддающегося формуле), сколько от общественных нравов… Опять же не редактор ли ‘Руси’ еще в ‘Дне’, а потом в ‘Москве’, не говоря уже о самой ‘Руси’, отстаивал свободу верующей совести и терпимость по отношению к расколу? Не он ли и защищал это свое мнение и пред Сенатом? Следовательно, и этот пункт программы вовсе не составляет исключительной собственности или особенности лагеря так называемых ‘либералов’ и гораздо раньше их проповедовался во всеуслышание теми самыми, которых они клеймят названием ‘ретроградов’, за то, что они стремятся согласить разумный прогресс свободы с основными историческими началами политической и религиозной жизни русского народа! Заметим при этом, что расположение, которое с недавнего времени стала выражать старообрядчеству и сектантству в России ‘либеральная печать’, грешит сильною односторонностью и оказывает им большею частью медвежьи услуги. Так, одною из главных причин симпатии к расколу и сектам выставляется, например, политическая якобы подкладка этих вероучений, так что вероучение отодвигается на задний план, а политические идеалы (очень прикрашенные и перекрашенные к тому же) выдаются на первый, что существенно противоречит действительности, как это между прочим отлично доказано в журнале ‘Дело’, кажется, уж вовсе не ‘консервативном’, при разборе трудов гг. Юзова и Пругавина… Что же остается затем? ‘Личные и имущественные права’?
Про имущественные права говорить нечего, ибо они достаточно ограждены и приплетаются к ‘личным’, если не из особых непонятных соображений, то ради украшения слога. Вопрос же о личных правах, независимо от прав на свободу печати и вероисповедания, сводится на практике, в сущности, лишь к вопросу об административной ссылке. Но в таком случае, так бы и надобно ставить этот вопрос прямо, не спрыскивая его духами triple-essence ‘либерализма’. При прямой постановке можно будет и спросить себя по совести: удобно ли поднимать этот вопрос в такое время, когда исключительные обстоятельства требуют, к несчастию, исключительного расширения пределов административной власти, подобно тому как в Великобритании — этой ‘любимой дочери свободы’ — упраздняются в наше же время для Ирландии то habeas corpus’act, то суд присяжных или же предоставляется местным властям неограниченное право ареста? Наконец, вопрос этот и сам по себе не так уж прост: вспомним хоть о праве ссылки без формального суда, принадлежащем издревле у нас крестьянским общинам, относительно своих порочных членов…
Итак, ничего своеобразного и оригинального не нашли мы пока в либеральной программе, ни в отрицательной, ни в положительной, чего бы не было в программе газет иного и преимущественно русского национального направления. Своеобразного и оригинального у ‘либералов’ лишь то, что все эти ‘либеральные’ отрицания и требования выражены у них с большею односторонностью, поверхностно, неопределенно, и притом взлелеяны и повиты духом отвлеченного европеизма и отрицательного отношения к русским историческим принципам…
А ‘правовой порядок’? Вот, возразят нам, основное положение ‘либерализма’, le fin mot, по необходимости более подразумеваемое, чем вполне ясно высказываемое. Выпуская от времени до времени в свет это словечко, заменяя его иногда словом ‘европейские политические учреждения’ или ‘венец здания’, ‘либеральная печать’ обыкновенно дает чувствовать, что не договаривает свою мысль по цензурным соображениям. Никто более нас не сожалеет о том, что цензура дает нашим ‘либералам’ такой выгодный для них повод плакаться на угнетение либеральной мысли, заслоняться цензурой от стрел противников и таким, по-видимому основательным объяснением уклоняться от полного изложения своих мнений. Не будь этой непрошеной услуги нашему ‘либерализму’ со стороны цензуры, давно нищета и убогость его понятий и вожделений сама собою вышла бы на свет Божий. В самом деле: предположим, что под словом ‘правовой порядок’ на манер европейских политических учреждений следует понимать конституцию и что толковать о конституции, заявлять ей сочувствие — нет запрета. Тогда тем поборникам ‘правового порядка’, которые разумеют под ним именно конституцию, пришлось бы натолкнуться на вопрос: ‘конституция? но какая? французская? английская? немецкая?’ — и стать пред этим вопросом в тупик! Очевидно, что ни одна из поименованных для Русской земли не годится, потому что английская — словно кожа на теле и отъята от самого тела быть не может (к тому же, и основа ее — земельная аристократия), французская и немецкая — это пока еще более или менее неудачные и нисколько не завидные эксперименты… ‘Конечно, ни одна из них!’ — ответили бы нам эти господа. Так какая же? — ‘Какая-нибудь. Надо сочинить!’ — Сочинить! Сдвинуть громаднейшее в мире государство с его политической многовековой, исторической основы на путь сочинительства! На путь нескончаемый, к тому же, ибо нет основания, почему бы сегодняшнее сочинение не заменить завтра же новым, остроумнейшим, по-видимому, сочинением! Не ясно ли, что с такими, можно сказать, детски либеральными рассуждениями невозможно было бы и выступить в печати даже при полной свободе слова? Бумага бы покраснела от стыда! Спешим, однако, оговориться, что увлечение чистым конституционализмом было явно только на заре дней нашего новейшего ‘либерализма’, в так называемую ‘эпоху веяний’. И вовсе не цензурные строгости заставили ‘либералов’ несколько изменить свою позицию, — а отчасти ‘внушительный язык событий’, отчасти же, полагаем, поставленный им в упор вопрос (между прочим, ‘Русью’): ‘На чьей стороне будет народ, или 80% населения?’… В самом деле, если б охотники до конституционализма не только были безопасны от цензурных преследований, но питали уверенность, что им за публичное предложение конституции повесят Владимира на шею, — и тогда едва ли бы у них достало решимости явиться пред лицом народа с предложением заменить исторический принцип русской власти результатами парламентского голосования и самодержавием парламентского большинства!… Мы должны, однако, сказать правду, что до сих пор не встретили ни одного ‘либерала’ (из лиц, удостаивавших нас личной беседы), который бы ни старался нас разуверить, что он никогда и не помышлял о конституции в роде западноевропейской, а подразумевал лишь ‘совещательное начало’… Если так, то зачем же пускать туману в глаза, зачем морочить людей выражением в роде ‘правового порядка’, кивать на Европу, тонко намекать на что-то, чего никто в сущности не ведает и в то же время, отчураясь с неистовством от своей истории и даже народности, сбивать еще пуще понятия и общества и молодежи?…
Итак, что же остается от этого пресловутого ‘правового порядка’? В сущности, ничего. Исторического грубого факта, ставшего поперек платоническому влечению к государственному строю культурной Европы и с младых ногтей вкоренившемуся в нашу ‘интеллигенцию’ обаянию иностранных авторитетов, отрицать или не признавать нельзя. Этот грубый факт — 80% населения… И вот — опять volte-face в ‘либеральном лагере’: во имя ‘культуры’, во имя прав ‘интеллигенции’, во имя этих именно остальных 20%, раздается вдруг ‘либеральная’ проповедь: ‘взнуздайте зверя!’… Да, если б его держать хорошенько взнузданным, как советует ‘Голос’, ‘интеллигенция’ могла бы, пожалуй, точно сдвинуть Россию с ее исторического пути и вести путем Западной Европы, отбросив в сторону всякое презренное притязание на ‘русскую национальную самобытность в сфере политических и нравственных идей’!…
Что касается до ‘совещательного начала’, то и тут не обошлось без диковинок и переодеваний. Читателям ‘Руси’ известно, что мы с самого начала нашего издания вступили в ожесточенную борьбу с модной идеей — признавать, во-первых, наши земские собрания настоящим народным представительством у себя на местах и, во-вторых, учинить представительство, хотя бы даже только совещательное, всей Русской земли из гласных губернских земских собраний, по их выбору. В то время все беды России приписывались именно тому, что правительство не дает нашим земствам раздвинуться вширь, не снабжает их политическими государственными правами, не позволяет им соединиться во всероссийское земское собрание и т.д. и т.д. Мы уже с первого номера ‘Руси’ советовали земствам распространяться ‘не вширь, а вглубь, около себя’, установить наперед тесную связь с народом и крестьянскими учреждениями, одним словом — заняться реформою земских учреждений, не имеющих теперь в народе никакого авторитета и вообще реформою всего уездного управления. Насмешки, брань, ругательства были нам ответом, посыпались на нас со всех сторон, не исключая и газеты ‘Земство’: ‘Русь — со своим уездом, когда следует реформировать самые политические основы!’. ‘Русь’, которая хочет запрятать интеллигенцию в уездную кутузку!’!! и т.д., и т.д. Правительство, однако же, со своей стороны, признало необходимым задать земствам вопрос, весьма для них важный и существенный, именно о преобразовании учреждений крестьянских… С явным неудовольствием отнеслись сначала земства к такой мелкой, ‘мескинной’, по их мнению, задаче… Но увы! оказалось, что земства — не все, положим, но в весьма значительном числе, — по свидетельству газеты ‘Земство’, даже и с этой задачей не сладили! Некоторые почти совсем отказались от решения задачи, на том основании, что придумать решение они сумеют только во всероссийском земском собрании, а сами по себе они безыдейны, другие отнеслись к ней с пренебрежением, намекая, что желательно было бы наперед получить право обсуждения государственного бюджета…
И вот, одновременно с тем, как по счету ‘Голоса’ — 9, а по счету газеты ‘Земство’ — 12 губернских земских собраний вошли с ходатайством о том, чтобы в число ‘сведущих людей’ правительство назначило лиц лишь по избранию и по уполномочию земских собраний, так как только земские гласные могут считаться представителями земской мысли, — в это-то самое время газета, держащая знамя земства, и люди самые авторитетные по части ‘либерализма’ земских учреждений возвещают громогласно, что было бы именно ошибочно и преждевременно признавать представителей земств истинными не только народными, но даже общественными представителями!… Редактор газеты ‘Земство’ так-таки прямо заявляет, что, хотя ‘ходатайство 12 земств является вполне разумным выводом из современных наших условий’ (?), однако ж представители земских собраний, избранные в сведущие люди ‘по существу представителями народными или общественными не будут‘… Достопочтенный А.И. Кошелев также напечатал в той же газете, что ‘при имеющемся настроении земских собраний, нельзя ожидать беспристрастных мнений и выборов, и необходимо прибегнуть на сей раз к иному способу узнания общественного мнения’!… Да ведь только именно это и требовалось доказать, только об этом и твердили обоим земским авторитетам и ‘Русь’, и ‘Новое Время’ в течение целых полутора года! Никогда на самый принцип земства мы и не нападали, а именно во имя этого принципа доказывали нашим противникам несостоятельность современного земства быть истинным общественным представителем народной мысли! Что же мешало им, несмотря на свою опытность, видеть 18 месяцев назад то, на что мы тогда же указывали, а они увидели только теперь?
Из-за чего спорили так яростно с нами и ‘Земство’, и вся эта ‘либеральная печать’, сбивали так долго с толку общественное мнение, увлекли целые 12 земств и поставили их в такое странное, если не комическое положение?! Кого же слушаться правительству — ввиду заявленного ходатайства 12 ‘либеральных’ земств, с одной стороны, и с другой — авторитетных голосов газеты ‘Земство’, причисляющей себя в то же время и к ‘либеральному лагерю’?!!
Итак, повторяем, что же остается от всех положений ‘либеральной программы’? При малейшем прикосновении действительности и критического анализа, она разлетелась в пух. Как ни меняли ‘либералы’ позиций, но сбились со всех. Что же знаменует собою ‘либеральное знамя’, которое все-таки еще стоит? Не мысль, не определенную формулу, а какое-то смутное, неясное, ‘либеральное’ вожделение, в сущности, вожделение следующего властолюбивого свойства: так или иначе, по праву ‘интеллигенции’ (за которую признает себя только ‘либеральный’ лагерь), мудрит над 80% населения (по исчислению ‘Голоса’), — именно мудрит, доктринерствовать, без точной программы и цели, если не просто ораторствовать и восседать ‘во имя народа’ на манер европейский… А рядом с этим вожделением — отвращение не только к существующей ‘казенщине’ (в чем не уступит им ‘Русь!’), а отвращение к самой русской народности, к русской народной самобытности, к русскому народному направлению во внешней и внутренней политике, вместе с душевным подобострастием, каким-то служебным чувством к авторитету, хотя и враждебной, зато ‘культурной’ Европы! Сюда же, к бессмыслию ‘либеральной’ программы и к ‘либеральному’ лагерю примыкает и неудовольствие последних могиканов бюрократизма, предчувствующих скорый конец своего владычества, и неудовольствие тех русских иностранцев по духу и воспитанию, которыми кишат общественные петербургские светские сферы, которые чуют наступление нового времени и страшатся, как огня, возобладания в русской жизни национальной стихии… И при всем том нельзя, однако, не видеть, что этот бессодержательный ‘либерализм’ представляет некоторую силу в нашем обществе — силу, которой нельзя отрицать… Какую же?
Силу банальности, иначе, по-русски, пошлости. Это ведь целая общественная стихия — ‘бессмертная’, по выражению поэта, с нею приходится подчас и считаться. Мы когда-нибудь возвратимся к этой теме, а теперь заметим, что серьезная сторона газеты ‘Голос’, с его подголосками, именно в том и заключается, что он стал органом той общественной банальности или пошлости, которая, скрасив себя ореолом ‘либерализма’, является существенным выродком быстро клонящегося к концу петербургского периода нашей истории…
Впервые опубликовано: Русь. 1882. N 8, 20 февраля. С. 1 — 5.
Оригинал здесь