Профессор Спирька, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1903 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 32 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

ПРОФЕССОРЪ СПИРЬКА.
Разсказъ.

Марья Павловна, проснулась поздне обыкновенного, потому что устала съ дороги. Окно спальни оставалось открытымъ, и въ него вливалась живительная волна настоящаго деревенскаго воздуха. Весеннее солнечное утро точно дыханіемъ старалось отогрть старую башиловскую усадьбу…

Когда на звонокъ вошла горничная Ирина, Марья Павловна посмотрла на нее съ улыбкой и спросила:

— Хорошо, Ирина?

— Ужъ такъ хорошо, такъ хорошо, барыня…..

— А дти?

— Барышня на террас кушаютъ парное молоко, а молодой баринъ на двор гуляютъ.

Горничная посмотрла на барыню съ нкоторымъ удивленіемъ, хотя и не ршилась отвтить улыбкой. Барыня была не злая, но какая-то холодная. Она никогда, напримръ, не разговаривала съ прислугой, хотя по-своему и любила Ирину, какъ опытную и выдержанную горничную, понимавшую ее по движенію глазъ.

— А баринъ Александръ Валерьяновичъ?— спросила Марья Павловна,— она всегда называла мужа по имени и отчеству.

— Они встамши… съ управляющимъ Семеномъ Ивановичемъ разговариваютъ…

Марья Павловна принялась торопливо совершать свой сложный туалетъ, что занимало по утрамъ около двухъ часовъ времени. Въ город она каждое утро принимала холодную ванну, а въ деревн разсчитывала прямо на купанье въ рк. Сейчасъ ей было около сорока лтъ, но она оставалась еще, со красивой слдами недавней красоты. Высокаго роста, статная, съ небольшой головой, она теряла только отъ начинавшейся брюзгливости, которая портила ей шею и особенно лицо. Наплывали мшки подъ глазами, на подбородк, на щекахъ, что ее злило. Кстати, особенностью Марьи Павловны было то, что она умла какъ-то красиво злиться — томные глаза длались больше, ноздри небольшого правильнаго носа раздувались, чорные, большіе брови грозно надвигались, вся фигура вызывающе выпрямлялась. Въ минуты такого красивого гнва Александръ Валерьянычъ благоразумно старался не показываться на глаза жен, великодушно предоставляя другимъ принимать его на себя. Добродушный и безхарактерный толстякъ вообще хитрилъ, сознавая перевсъ нравственной силы на сторон жены. Спасительное чувство страха онъ началъ испытывать еще въ то время, когда состоялъ женихомъ. Впрочемъ, Марья Павловна никогда не злоупотребляла своей женской властью, особенно при постороннихъ людяхъ, когда повторяла стереотипныя фразы:

— Александръ Валерьянычъ всегда такъ говоритъ… Я не знаю, какъ на это взглянетъ Александръ Валерьянычъ… У него, знаете, немного властный характеръ, хотя вс и считаютъ его добрякомъ…

Эта маленькая комедія проходила черезъ вс годы супружества, такъ что и самъ Александръ Валерьяновичъ иногда считалъ себя нсколько деспотомъ. Такъ, напримръ, ныншній перездъ на лто въ забытую и запущенную ддовскую усадьбу Башиловку онъ всецло приписывалъ собственной иниціатив, хотя въ этомъ случа скромно исполнялъ волю жены, а Марья Павловна, въ свою очередь, убжденная, что дйствуетъ по собственному желанію, въ сущности исполняла волю старой няньки Аграфены Карповны. Хитрая старуха изъ бывшихъ дворовыхъ сумла подчинить себ капризную барыню, и ея вліяніе росло по мр того, какъ барыня старилась. Старуха была живой лтописью стариннаго рода Башиловыхъ, и Марья Павловна любила слушать ея безконечные разсказы о старин, когда и хлбъ былъ дешевый, и народъ былъ благочестиве, и настоящіе господа жили по своимъ дворянскимъ гнздамъ въ полную свою барскую волюшку, а главное — ‘черная кость» родилась, жила и умирала съ мыслью, что она самимъ Богомъ создана съ спеціальной цлью служитъ господамъ. Башиловское имніе представлялось по этимъ разсказамъ чмъ-то въ род земного рая. Аграфен Карповн просто хотлось ‘подъ конецъ ‘жисти’ побывать на родин, гд въ Башиловк у нея еще оставалась какая-то дальняя деревенская родня.

Передъ отъздомъ изъ Петербурга Марья Павловна разыграла цлую комедію.

— Александръ Валерьянычъ непремнно хочетъ въ деревню,— объясняла она знакомымъ, длая трагически-покорное лицо.— А знаете, когда мужчина что-нибудь захочетъ… да… И знаете, какая мысль пришла ему въ голову? Говоритъ, что необходимо сдлать нашего Чарли настоящимъ русскимъ человкомъ. Мы вдь объхали всю Европу, жили и въ Швейцаріи, и въ Италіи, и въ Париж,— однимъ словомъ, везд, а въ Россіи только на Кавказ и въ Крыму. Александръ Валерьянычъ ршилъ, что Чарли превращается въ какого-то космополита и не будетъ любить Россіи, если не поживетъ въ настоящей русской деревн, среди простыхъ русскихъ поселянъ.

Эти разговоры велись въ присутствіи самого деспота, который подтверждалъ явную ложь жены одобрительнымъ молчаніемъ. Въ сущности онъ даже побаивался деревни, потому что отлично помнилъ волненіе башиловскихъ мужиковъ при реализаціи уставной грамоты, а затмъ второй башиловскій бунтъ, когда по желанію Марьи Павловны назначенъ былъ главнымъ управляющимъ курляндецъ Оскаръ Осипычъ Гукель, имвшій спеціальную миссію подтянуть Башиловку на нмецкій ладъ. Крестьяне чуть по убили курляндца, и пришлось его замнить въ Башиловк вторымъ управляющимъ, Семеномъ Иванычемъ, своимъ человкомъ, выбившимся въ люди изъ крпостныхъ конторщиковъ. У Семена Иваныча все пошло, какъ по маслу, потому что онъ общалъ все, что у него просили, и никогда не исполнялъ своихъ общаній. Побжденные этимъ маккіавелизмомъ крестьяне прозвали его ‘седьмой пятницей’.

Пока барыня одвалась и приводила себя въ порядокъ, баринъ сидлъ на крылечк управительскаго флигелька и велъ дловую бесду съ Семеномъ Иванычемъ, сухимъ, жилистымъ старикомъ въ старомодномъ длинномъ сюртук.

Управляющій изъ уваженія стоялъ передъ бариномъ безъ шапки, заложивъ руки за спину.

— Ну, такъ какъ, Семенъ Иванычъ?— спрашивалъ баринъ въ десятый разъ, попыхивая папиросу.

— Ничего, слава Богу, ваше превосходительство-съ… живемъ…

— А какъ относительно потравъ… лсныхъ порубокъ… воровства?..

— Случается, а промежду прочимъ все благополучно.

— Крестьяне довольны?

— Даже весьма довольны…

— Такъ… такъ…

Дловой разговоръ продолжался въ этомъ тон, причемъ Семенъ Иванычъ безъ зазрнія совсти сыпалъ ничего не значащими словами и фразами. Баринъ хотя и генералъ, а понятія никакого не имлъ,— это знала вся дворня и не ставила барина ни въ грошъ. Семенъ Иванычъ помнилъ его отлично еще мальчикомъ, когда Александръ Валерьянычъ бгалъ въ красной канаусовой рубашк, и тогда онъ не пользовался уваженіемъ за мягкость своего характера. Александръ Валерьянычъ выросъ въ Башиловк и помнилъ въ запущенной усадьб каждый уголокъ. Ему было и пріятно и какъ-то немного жутко: онъ уже чувствовалъ приближеніе старости, о чемъ особенно краснорчиво говорили стны этого стараго дворянскаго гнзда, освщеннаго воспоминаніями далекаго дтства.

— Ну, такъ какъ, Семенъ Иванычъ?— спросилъ еще разъ Александръ Валерьянычъ, закуривая новую папиросу.

Семенъ Иванычъ хотлъ что-то отвтить, по увидалъ въ калитк сада блое платье и со страхомъ прошепталъ:

— Ихъ превосходительство Марья Павловна…

Александръ Валерьяновичъ быстро поднялся и пошелъ черезъ дворъ къ жен. Она встртила его довольно сухо и проговорила:

— Что это за амикошонство, Александръ Валерьяновичъ? Управляющій могъ прійти къ вамъ въ кабинетъ, а то сидть на крылечк… на виду у всхъ… Однимъ словомъ, васъ не будутъ уважать.

— У меня былъ дловой разговоръ… по хозяйству… Конечно, можно было разговаривать и въ кабинет, но это пахнетъ канцеляріей. Мой отецъ тоже вотъ такъ любилъ сидлъ на крылечк, когда разговаривалъ съ управляющимъ.

— Тогда было другое время,— отвтила уже другимъ тономъ Марья Павловна и даже легонько вздохнула.

Супружескій разговоръ былъ нарушенъ появленіемъ няньки Аграфены Карповны, еще бодрой старухи съ хитрыми срыми глазами. Она поднялась чуть свтъ и успла осмотрть всю усадьбу, охая и вздыхая. Кругомъ все было полно для нея двичьихъ воспоминаній, и было о чемъ вздохнуть. Ее провожалъ Семенъ Иванычъ, котораго собственно она и поставила въ управляющіе по старой дворовой памяти.

— Марья Павловна, соблаговолите допустить къ ручк вашего управляющаго,— заговорила она вкрадчиво.

— Зачмъ это?

— А ужъ это такъ полагается… по старинк…

II.

Марья Павловна испытала брезгливое чувство, когда къ ея холеной, барской рук наклонилась сдая голова Семена Иваныча, отъ которой такъ и пахнуло прогорклымъ коровьимъ масломъ.

— Ежели вашему превосходительству будетъ угодно осмотрть всю усадьбу…— предлагалъ Семенъ Иванычъ, отступая на приличное разстояніе.— И хозяйство при этомъ… Конечно, все въ умаленіи противъ прежняго… требуется ремонтъ… усадьба рушится-съ…

Хорошее расположеніе Марьи Павловны сразу исчезло. Аграфена Карповна предупреждающе заморгала Семену Иванычу глазами. Вдь говорила она, чтобы о деньгахъ и помину не было… Не любитъ этого генеральша до смерти. Скупенька, гршнымъ дломъ. Семенъ Иванычъ и самъ почувствовалъ, что проврался, но глупое слово было сказано.

— Подожди, дай барын кофею откушать,— поправила его Аграфена Карповна.— Еще успется

— Гд дти, няня?— спросила Марья Павловна, отпуская управляющаго движеніемъ руки.

— Барышня изволятъ въ саду гулять съ гувернанткой, а молодой баринъ гд-то на заднемъ двор…

— А мистеръ Арчеръ?

— Ходилъ купаться, а сейчасъ моется и чистится… Извстное его положеніе. Живетъ женихомъ, ну, и больше всего себя соблюдаетъ, а сейчасъ, сердешный, съ гирями своими мается.

Старинная терраса, выходившая въ садъ, имла довольно жалкій видъ. Полъ давно расщелился и мстами прогнилъ, а мстами былъ покрытъ заплатами изъ новыхъ досокъ. Расшатанный балясникъ былъ поправленъ на скорую руку и покрытъ лупившейся свжей краской. Балконныя двери опустились, деревянныя ступеньки покосились и т. д. Передъ террасой когда-то былъ разбитъ великолпный цвтникъ, а сейчасъ кое-какъ возстановлены дв-три жалкихъ клумбочки. Ремонтъ усадьбы къ прізду господъ производился своимъ деревенскимъ средствіемъ, чтобы не затрачивать денегъ.

Утренній кофе Марьи Павловны составлялъ въ нкоторомъ род священнодйствіе, и она не любила, чтобы его торжественность нарушали дти. Ихъ кормили и поили раньше. Горничная Ирина выучила свою барыню, какъ таблицу умноженія, и отлично знала, чмъ и какъ ей угодить. Гвоздемъ сегодняшняго кофе были настоящія деревенскія сливки. Накатившійся на генеральшу ‘дурней стихъ’ сразу исчезъ, когда она попробовала первую чашку своего утренняго кофе.

— Вотъ это я понимаю…— обратилась она къ мужу.— Отчего у насъ, въ Петербург, ни за какія деньги не достанешь такихъ сливокъ?

Александръ Валерьянычъ оказался не на высот призванія и только развелъ руками. Онъ былъ тоже доволенъ.

Когда появился мистеръ Арчеръ, типичный молодой англичанинъ, вылощенный, откормленный, самодовольный, Марья Павловна пришла окончательно въ хорошее расположеніе, Дло въ томъ, что Аграфена Карповна ‘терпть ненавидла’ этого жениха, какъ она называла англичанина, и всячески старалась подвести ему какую-нибудь старушечью каверзу. Мистеръ Арчеръ длалъ вид, что совсмъ ея не замчаетъ, и каждый разъ спрашивалъ, когда она входила, безцеремонно тыкая пальцемъ по ея адресу:

— Кто эта женщина?

Сегодня это вышло особенно смшно, и Марья Павловна только изъ вжливости не расхохоталась. Старая нянька смотрла на ‘жениха’ съ особеннымъ ехидствомъ и что-то ворчала себ подъ носъ. Между прочимъ, мистеръ Арчеръ пользовался общей ненавистью всей прислуги, потому что онъ относился ко всмъ съ чисто-англійскимъ высокомріемъ и не считалъ даже за людей. На вопросъ Марьи Павловны, какъ онъ нашелъ ихъ имніе, мистеръ Арчеръ только пожалъ плечами…

— Да, оно немного запущено…— оправдывалась Марья Павловна.— Мы сами виноваты, что долго въ немъ не жили.

Въ штаб Марьи Павловны мистеръ Арчеръ занималъ первое амплуа, какъ воспитатель ея единственнаго сына Бориса (его ради англоманства вс называли Чарли), которому онъ долженъ былъ дать англійскій закалъ характера. Чарли было уже десять лтъ. Это былъ откормленный, крупный, добродушный ребенокъ, который послдовательно переносилъ на себ разныя системы воспитанія, смотря по настроенію мыслей своей maman. Сейчасъ онъ находился въ період англійскаго режима. Требовательная и властная по натур Марья Павловна относилась къ мистеру Арчеру съ преступной снисходительностью. Онъ въ ея присутствіи сидлъ, заложивъ нога за ногу, и даже чистилъ ногти. Сейчасъ, напримръ, мистеръ Арчеръ совсмъ не интересовался, гд пропадалъ его воспитанникъ, пренебрегая своими прямыми обязанностями, а Марья Павловна не ршалась въ его присутствіи послать няню или Ирину разыскать Чарли. А вдругъ гордый сынъ Альбіона обидится…

Кончивъ кофе, Марья Павловна поднялась и, извинившись, что должна пойти познакомиться съ нкоторыми подробностями молочнаго хозяйства, отправилась въ сопровожденіи Аграфены Карповны на скотный дворъ.

— Жонихъ-то хоть бы спросилъ про барича…— ворчала старуха, слдуя за барыней на приличномъ разстояніи.— Идолъ аглицкій…

Хитрая старуха отлично понимала всю бабью политику своей барыни. Молочное хозяйство было только предлогомъ, чтобы разыскать забжавшаго незнамо куда барченка. Марья Павловна шла храбро впередъ, подбирая на крахмаленный батистовый капотъ. Усадьба раскинулась на большомъ разстояніи, причемъ скотный дворъ занималъ самый дальній уголъ. Семенъ Иванычъ кое-гд поправилъ мостики, посыпалъ пескомъ зараставшія травой дорожки — этимъ ремонтъ и ограничился. Когда-то башиловскій скотный дворъ славился на всю округу. Въ длинныхъ каменныхъ корпусахъ стояло до двухсотъ коровъ, а рядомъ тянулись конюшни. Сейчасъ все разрушалось, и едва хватало мста для десятка выродившихся коровенокъ и такого же количества рабочихъ лошадей.

— А вотъ и нашъ баричъ…— проговорила Аграфена Карповна, указывая на каретный сарай.

Марья Павловна остановилась, не ршаясь итти къ каретнику, гд конюхи мыли дорожную коляску, а на лавочк сидлъ главный выздной кучеръ Спиридонъ. Но она вспомнила, что сейчасъ она матушка помщица, какъ навеличивала ее Аграфена Карповна, а потомъ ее заинтересовало, что могъ тутъ длать Чарли. Ее немного кольнуло, что Спиридонъ сидлъ, покуривая коротенькую трубочку, а Чарли стоялъ передъ нимъ.

Неожиданное появленіе барыни произвело переполохъ. Богатырь Спиридонъ поднялся, конфузливо пряча трубочку за спину. Это былъ типичный кучеръ изъ ярославцевъ: рослый, съ окладистой, темной бородой, съ темными кудрями, вылзавшими изъ-подъ кучерской шапки бахромой, съ румянымъ лицомъ и волосатыми, дюжими руками. Марья Павловна боялась лошадей и поэтому любила богатыря Спиридона особенно вотъ за эти могучія руки. Впрочемъ, она знала только его спину, раздутую кучерской ‘толщиной’, и видла въ нормальномъ вид въ первый разъ, что ее даже немного смутило, какъ смутилъ бы видъ голаго человка.

— Что ты тутъ длаешь?— обратилась она по-англійски къ Чарли.

— Я… я такъ, мама…— по-дтски отвтилъ мальчикъ, глядя на нее своими отцовскими, добрыми глазами, още полными дтской свжести.

— А кто теб позволилъ итти сюда?

— Мистеръ Арчеръ еще спалъ…

Чарли вопросительно посмотрлъ на Аграфену Карповну, точно искалъ у нея защиты. Старуха не знала по-англійски, но по тону поняла, въ чемъ дло, и проговорила:

— Лошадокъ барину хотлось посмотрть, барыня…

Марья Павловка не любила, когда прислуга вмшивалась въ разговоръ, но на этотъ разъ не разсердилась.

— Вы довольны, Спиридонъ?— спросила она, чтобы сказать что-нибудь.

— Точно такъ-съ, ваше превосходительство, потому какъ воздухъ главное дло… и лошадямъ тоже легче…

Спиридонъ даже вспотлъ, выговоривъ отвтъ. Мысли тяжело укладыаадись въ его голов, какъ булыжникъ на мостовой, и еще тяжеле выходили изъ головы. Онъ тяжело переминался на мст, какъ слонъ на цпи.

Чарли смотрлъ на него восторженными глазами. Ребенокъ еще въ первый разъ видлъ настоящаго человка, а вс другіе люди казались ему какими-то игрушками.

Когда возвращались на террасу, Чарли разсказалъ матери удивительныя вещи: одна лошадь можетъ състь въ одинъ день цлый пудъ сна и полпуда овса, потомъ онъ своими глазами видлъ, какъ лошадь ‘однимъ духомъ’ выпила громадное ведро воды, потомъ кучеръ Спиридонъ говорилъ, что у каждой лошади свой ‘карахтеръ’,

— Характеръ…— поправила Марья Павловна съ улыбкой.

— Нтъ, мама, кучеръ Спиридонъ говоритъ, что характеръ бываетъ только у людей, а у скотины — карахтеръ…

— Твой Спиридонъ ничего не понимаетъ…

Чарли обидлся и замолчалъ. Такой большой мужчина и не понимаетъ? Нтъ, это мистеръ Арчеръ ничего не понимаетъ… Послдняго, впрочемъ, мальчикъ не высказалъ. Онъ уже начиналъ постигать спасительную силу молчанія.

Кучеръ Спиридонъ долго стоялъ на одномъ мст, провожая глазами удалявшуюся генеральшу, и все еще не ршался вынуть руки изъ-за спины.

— Спирька, что ты деревомъ-то стоеросовымъ стоить?— окликнулъ его рябой конюхъ Сергй.— Испугался, небось, образина ярославская…

Изъ конюшни выглянулъ спрятавшійся отъ барыни старичокъ-кучеръ Антонъ, проживавшій въ башиловской усадьб ‘на подножномъ корму’.

— Вотъ вдь нанесло, подумаешь…— ворчалъ онъ, встряхивая сдой, высохшей, какъ у вяленой рыбы, головой.

— Надо, такъ и пришла,— отвтилъ Спиридонъ.— Генеральша у насъ правильная…

III.

На террас башиловской усадьбы состоялось нчто въ род военнаго совта. Марья Павловна немного растерялась и не знала, какъ ршить роковой вопросъ, т.-е. разъ навсегда запретить Чарли посщать конюшни или смотрть на это сквозь пальцы, не разршая и не запрещая. Мистеръ Арчеръ, какъ всегда, отвтилъ не вдругъ.

— Какъ вы думаете, мистеръ Арчеръ?— спрашивала его Марья Павловна.

— Вы желаете знать, мистрисъ Башиловъ, что я думаю? Гм… Я думаю, что въ каждомъ человк прежде всего характеръ, а задача воспитанія — выработать организованный характеръ. На мелочи не слдуетъ обращать вниманія…

— Позвольте, какія же это мелочи, если Чарли наслушается тамъ Богъ знаетъ какихъ словъ… ужасныхъ словъ.

Александръ Валерьянычъ изрдка приглашался на такія педагогическія собранія и во всемъ соглашался обыкновенно съ женой. Но сейчасъ, неожиданно для Марьи Павловны, онъ вступился въ разговоръ съ большой смлостью.

— Что же слова? Чарли — мальчикъ, и, все равно, онъ наслушается этихъ словъ гд-нибудь на улиц… Для дтей самыя ужасныя слова — пустой звукъ, какъ и для тхъ, кто привыкъ ихъ говорить. Нельзя же, въ самомъ дл, мальчика держать подъ стекляннымъ колпакомъ… Пусть онъ видитъ настоящую жизнь, какой она есть. Я глубоко убжденъ, что онъ, кром хорошаго, ничего изъ этого знакомства не вынесетъ, потому что знаю это по своему личному опыту. Однимъ словомъ, Чарли долженъ быть мужчиной, а мужчина не долженъ бояться никакихъ страшныхъ словъ… да!..

Марью Павловну изумило не содержаніе этихъ словъ, а тонъ, какимъ они были сказаны. У нея даже слезы появились на глазахъ.

— Я не забываю, что Чарли — мальчикъ, но вы, господа, забываете, что я его мать…

Ей казалось, что Александръ Валерьянычъ и мистеръ Арчеръ хотятъ вырвать изъ ея материнскихъ рукъ этого неиспорченнаго ребенка, въ которомъ для нея была вся жизнь.

Совть закончился ничмъ. Марья Павловна поняла только одно, что до сихъ поръ она всецло владла своимъ ребенкомъ, а теперь тянутся къ нему чужія руки.

Чарли, конечно, не присутствовалъ на этомъ совт, а, поздоровавшись съ мистеромъ Арчеромъ, убжалъ съ садъ, чтобы разыскать сестру и подлиться съ ней своими впечатлніями. Для жизни въ деревн ему былъ сдланъ цлый гардеробъ спеціальныхъ костюмовъ, удовлетворявшихъ послднимъ требованіямъ гигіены. Короткія курточки съ широко вырзаннымъ воротомъ, какъ у матросовъ, короткія штанишки до колнъ, короткіе чулки, башмаки — однимъ словомъ, все подогнано было къ англійскому воспитанію.

Сестра Бэтси, двочка двнадцати лтъ, худенькая и некрасивая, тоже была одта по-англійски. Она гуляла въ запущенномъ саду съ своей англійской гувернанткой, миссъ Кэтти, тоже худенькой двушкой неопредленныхъ лтъ и тоже некрасивой. Чарли примчался къ нимъ, какъ сумасшедшій, и разсказалъ все, что узналъ отъ кучера Спиридона.

— Какой ты глупый…— замтила брезгливо Бэтси.

— Ахъ, нтъ, ты сама посмотрла бы ка него…

Дти очень любили другъ друга, хотя Бэтси на правахъ старшинства относилась къ брату цокровительственно. У двочки былъ материнскій властный характеръ. Марья Павловна относилась къ дочери сдержанно, почти холодно, главнымъ образомъ потому, что она была дурнушка. Двочка слишкомъ рано это поняла и тоже усвоила себ материнскую сдержанность. Сама собой Бэтси была только съ отцомъ, когда они оставались вдвоемъ. Александръ Валерьянычъ любилъ дтей одинаково, но удлялъ дочери больше нжности, стараясь вознаградить ее за несправедливость матери. Онъ не находилъ ея некрасивой, а просто двочкой въ неблагодарномъ возраст.

Чарли былъ немного обиженъ, что сестра не раздляетъ его восторговъ по адресу кучера Спиридона, и, чтобы усилить впечатлніе своего разсказа, неожиданно прибавилъ:

— Я только теперь понялъ, Бэтси, что мистеръ Арчеръ глупъ…

Такое заключеніе ниоткуда не вытекало, и Бэтси засмялась,— она очень мило и умно улыбалась.

— Кто же это теб сказалъ, Чарли?— спросила она тономъ взрослой женщины, которая разговариваетъ съ ребенкомъ.

— Я это самъ сказалъ…

— Ты забываешь, что говоритъ мама о людяхъ, которые начинаютъ разговоръ съ буквы ‘я’?

— Она ихъ называетъ глупыми…

Помолчавъ немного, Чарли засмялся и прибавилъ:

— Знаешь что, Бэтси? Мн кажется, что мистеръ Арчеръ походитъ именно на такую букву ‘я’… въ смокинг, въ высокихъ до ушей крахмальныхъ воротникахъ, съ подвернутыми по нмецкой мод штанами…

Миссъ Кэтти прекратила этотъ разговоръ, хотя и не могла не разсмяться надъ сравненіемъ Чарли. Она сама недолюбливала мистера Арчера за его надутый характеръ.

— А вонъ и онъ идетъ…— шепнула Бэтси, указывая на дальній конецъ аллеи.— Легокъ на помин, какъ говоритъ няня.

Мистеръ Арчеръ шелъ по саду съ видомъ хозяина, пріхавшаго взглянуть на свое помстье. Онъ что-то насвистывалъ и, размахивая тонкой тросточкой, сшибалъ желтыя головки одуванчиковъ. Съ миссъ Кэтти онъ даже не здоровался за руку, а церемонно раскланивался издали.

— Чарли, идемте въ поле,— скомандовалъ онъ.

Когда онъ удалился въ сопровожденіи оглядывавшагося Чарли, двушки громко засмялись. Имъ вдругъ сдлалось весело, и он на время забыли, что он некрасивыя. Разв птицы думаютъ о своей красот? А кругомъ такъ было хорошо, старинныя липы и березы благословляюще протягивали надъ ними свои зеленыя цвты, по трав и кустамъ пробгалъ какой-то любящій шопотъ, земля смотрла на небо тысячью разноцвтныхъ глазъ-цвтовъ, этихъ милыхъ полевыхъ цвтовъ, которые насадилъ самъ Богъ, какъ говорила Аграфена Карповна… Бэтси крпко ухватилась за руку миссъ Кэтти и прижалась къ ней своей тоненькой, стройной фигуркой.

— Мы здсь возьмемъ хорошее лто…— проговорила двочка, употребляя не русскій оборотъ.

— Да, хорошо…— согласилась миссъ Кэтти и легонько вздохнула, вспоминая свою далекую, неблагодарную родину, которая выбрасываетъ тысячи одинокихъ двушекъ на чужіе берега.

Двушки по старинной, заросшей травой алле вышли къ разрушавшейся деревянной бесдк, стоявшей на обрыв. Внизу въ зеленыхъ заросляхъ невидимо катилась глубокая рчка, а за ней разстилались до самаго горизонта поля. Видъ былъ настоящій русскій, съ его просторомъ и затаенной тоской. Солнце продолжало свтить, но съ запада быстро надвигались пухнувшія грозовыя облака.

— Ахъ, будетъ гроза!— обрадовалась Бэтси, любившая сильныя ощущенія.

Он сли на траву. Когда гроза была уже совсмъ близко, къ нимъ подошелъ Александръ Валерьянычъ. Онъ искалъ дочь, чтобы увести ее домой.

— Папочка, останемся здсь…— упрашивала его двочка.— Такъ хорошо… Гроза совсмъ близко. Вонъ даже молнію видно…

— А если я боюсь? Т.-е. не то, что боюсь, а просто не люблю…

— Папочка, милый, останься… Вдь я буду съ тобой,— чего же теб бояться?

Послдній аргументъ оказался настолько убдительнымъ, что Александръ Валерьянычъ остался. На его счастье, надвигавшіяся облака перемнили направленіе, и дло ограничилось веселымъ весеннимъ дождемъ, окропившимъ старый садъ съ веселымъ гуломъ. Вс скрылись въ бесдк.

— Вонъ тамъ, налво за ркой, стоялъ отличный сосновый боръ,— вспоминалъ Александръ Валерьянычъ.— Когда я былъ маленькимъ, ужасно его боялся… Вдь лсъ, ну, значитъ, въ немъ живутъ разбойники и волки. Смшно вспомнить… А кажется, давно ли это было… и тхъ людей уже нтъ. Которые тогда жили въ усадьб…

Бэтси ршительно не могла себ представить отца маленькимъ мальчикомъ, какъ Чарли, и ей было даже смшно думать объ этомъ. Такой же смшной былъ портретъ мамы, когда она была восьмилтней двочкой.

— Папа, а вдь это пріятно чего-нибудь бояться,— неожиданно проговорила Бэтси.— Вдругъ сдлается страшно-страшно… Вотъ миссъ Кэтти ничего не боится, и ей часто длается скучно. Я тоже ничего не боюсь, и тоже иногда бываетъ скучно. Если бы мы, папа, жили здсь, въ деревн, я никогда бы не скучала…

— Изрдка отчего и не пожить въ деревн, а постоянно надостъ…

— Папа, а ты знаешь нашего кучера Спиридона?

— Знаю, когда онъ сидитъ на козлахъ…

— Чарли отъ него въ восторг… Давеча прибжалъ, что-то такое болтаетъ, раскраснлся — мы ничего понять не могли.

— И не поймете, потому что для этого нужно быть мальчикомъ.

— Ахъ, какъ это скучно: этого нельзя, другого нельзя, а мальчикамъ все можно… Это наконецъ несправедливо!..

Александръ Валерьянычъ только улыбнулся и развелъ руками. Дался имъ сегодня этотъ кучеръ Спиридонъ… Впрочемъ, онъ и самъ въ свое время получалъ образованіе около дворни и кучеровъ, и помнилъ еще блаженныя времена господскихъ двичьихъ, хотя и не совсмъ отчетливо.

IV.

Выздной кучеръ Спиридонъ не пользовался особеннымъ уваженіемъ среди башиловской дворни, а также и въ компаніи своихъ питерскихъ собратьевъ по ремеслу. Его называли Спирькой даже свои конюха. Настоящую причину такого неуваженія было бы трудно опредлить, потому что на посторонній взглядъ Спирька ршительно ничмъ не отличался отъ тысячи другихъ такихъ же кучеровъ. Рослый, дюжій, молчаливый, немного суровый,— однимъ словомъ, все на своемъ мст. Но своя братія сразу опредлила въ немъ какой-то внутренній недочетъ, какъ опытный физикъ опредляетъ удльный всъ. Спирька иногда, напримръ, задумывался и угнетенно вздыхалъ. Работы у него было немного, да и работа легкая, а своимъ досугомъ онъ какъ-то не умлъ пользоваться. Сядетъ въ кучерской къ столу, подопретъ голову кулакомъ и такъ сидитъ молча цлые часы.

— О чемъ ты думаешь, Спирька?— спроситъ кто-нибудь.

— А такъ… разное думаю…— неохотно отвтитъ Спирька.

— Это тебя-жиръ душитъ. Вонъ какое мурло {Мурло — лицо.} налъ. Теб по-настоящему-то кули бы таскать…

Спирька не обижался, когда ему говорили грубости. ‘А ну ихъ… пусть лаются…’ — думалъ онъ.

Даже присущихъ кучерскому званію недостатковъ у него не было: не зашибалъ водкой, если заходилъ въ трактиръ, то отдувался однимъ чаемъ, не заигрывалъ съ кухарками и горничными, не судачилъ о своихъ и чужихъ господахъ — вообще чудакъ какой-то и больше ничего. Единственной слабостью Спирьки, за которую ему доставалось отъ всхъ — это воспитывать выброшенныхъ на улицу щенковъ и котятъ. Онъ приносилъ ихъ потихоньку отъ всхъ и съ большимъ искусствомъ пряталъ по разнымъ укромнымъ угламъ, главнымъ образомъ, конечно, въ своей конюшн, для чего приходилось подкупать конюховъ. Особенно доставалось за этихъ воспитанниковъ Спирьк отъ городскихъ дворниковъ, съ которыми онъ вступалъ даже въ единоборство, если дло не улаживалось добромъ.

Пріхавъ въ Башиловку, Спирька на другой же день разыскалъ въ деревн бездомныхъ трехъ щенковъ и возился съ ними цлые дни. Вся дворня потшаоась надъ нимъ, но онъ отвчалъ одно:

— Отстаньте, ничего вы не понимаете…

Единственную поддержку Спирька встртилъ только у молодого барчука, котораго называлъ Чарлей. Мальчикъ прибгалъ рано утромъ, пока еще вс спали, и помогалъ воспитывать щенковъ.

— Большіе къ осени вырастутъ, Чарля…— задумчиво говорилъ Спирька, почесывая въ затылк.— Они ужъ и теперь все вотъ какъ понимаютъ, и у каждаго свой карактеръ… Ботъ этотъ пестренькій — у! какой будетъ дошлый. Ни одного чужого человка не пропуститъ… Шалишь, не моги по чужому мсту ходить.

— Осенью мы ихъ всхъ въ городъ увеземъ…— мечталъ Чарли.— Тамъ будутъ жить въ кухн…

— Въ куфн поваръ Евграфъ не дозволитъ, да и наша куфарка Егориха злющая.

— А я попрошу маму…

— Нтъ, ужъ генеральш лучше не говорить… Тамъ увидимъ какъ и что.

Съ каждымъ днемъ Чарли узнавалъ что-нибудь новое. Напримръ, онъ совершенно не подозрвалъ, что въ каждомъ дом живетъ домовой, который иногда устраиваетъ удивительныя штуки.

— Лошадямъ гривы такъ заплетаетъ, что и не распутаешь,— объяснялъ Спирька.— А то, ежели, напримрно, попадетъ лошадь не ко двору, значитъ, не по его скусу, ну, онъ сейчасъ и учнетъ ее мучить… Бьется-бьется лошадь-то, а утромъ вся въ мыл. Да… Разное бываетъ. А такъ онъ, воопче, домъ бережетъ, чтобы порядокъ везд…

— А какой онъ, то-есть домовой?— спрашивалъ Чарли, со страхомъ поглядывая на открытыя двери конюшни.

— Домовой-то? А такой… обнакновенный… Какъ ему полагается быть, то-есть домовому.

— Ты его видлъ?

— Я-то не видалъ, не доводилось… А вотъ старый кучеръ Антонъ видлъ… только онъ, Антонъ не любитъ объ этомъ разсказывать…

— Онъ испугался?

— Всякій испугается… Ну, да и на него тоже, на домоваго, управа есть. Вонъ на дверяхъ-то везд по конюшнямъ и коровникамъ мломъ кресты поставлены — это чтобы домовой здря не баловалъ. Въ сочельникъ подъ Крещенье которыя правильныя старушки, богобоязливыя, эти самые кресты съ молитвой ставятъ… Тутъ ужъ не отъ одного домового, а воопче отъ всей нечистой силы.

— А она какая?

— Очень разнообразная…

— И много ея?

— Сколько угодно… Очень даже просто. Напримрно, кто человка по ночамъ душитъ? Спитъ человкъ, а нечистая сила на него и навалится, особливо на бабъ… А въ другой разъ схватитъ человка, броситъ о-земь и давай трепать… пна изо рта у человка валитъ, почернетъ весь…

Спирька часто употреблялъ фразу: ‘очень просто’, и Чарли это казалось всего убдительне. Вообще, нечистая сила привлекала дтское вниманіе больше всего, тмъ боле, что Чарли до сихъ поръ ршительно ничего за слыхалъ объ ея существованіи. Мама, можетъ-быть, и знаетъ, но не хочетъ разсказывать, какъ старикъ Антонъ.

Главнымъ пристанищемъ нечистой силы оказалась баня, стоявшая на отшиб у рчки. Тамъ видли вдьму. Вся черная, а глаза зеленые.

— Эта будетъ повредне домового,— объяснялъ Спирька.— Она людей портитъ…

— Какъ это портить?

— А такъ, очень просто: возьметъ и испортить. Ребятъ, которые безъ креста въ рчк купаются, въ омутъ затащитъ… Какъ-то, сказываютъ башиловскіе мужики, пьянаго кузнеца въ такое болото завела, что онъ чуть не утонулъ. Завязъ въ болот, хочетъ перекреститься, а рука-то и не дйствуетъ… Ужъ онъ догадался, сотворилъ молитву, ну, она, вдьма, его и отпустила. Смрадъ, сказываетъ кузнецъ-то, посл нея остался такой, что онъ едва прочихался… Посл этого случая кузнецъ съ годъ не могъ ни одного слова выговорить, а ужъ потомъ прочухался и все разсказалъ.

Обыкновенно тугой на разговоръ Спирька безъ конца разсказывалъ барченку про всевозможную чертовщину. Дворня по-своему объяснила такое поведеніе Спирьки.

— Подлаживается, песъ, подъ молодого барина… И хитеръ, змй…

Но это было несправедливо. Спирька и не думалъ подлаживаться. Ему нравилось, съ какой жадностью Чарли ловитъ каждое слово, а съ другой стороны, его удивляло, что барчукъ ничего настоящаго какъ есть не понимаетъ. Ни въ зубъ толкнутъ, какъ говорится… Чему только учатъ его учителя?.. Взять того же англичанина, который только и знаетъ, что, какъ дурачокъ, на палк вертится да гирями играетъ.

— У агличанина кость жидка,— авторитетно объяснилъ, между прочимъ, Спирька.— Вотъ его и корчитъ каждое утро передъ дой… Вотъ я, разв я ползу на палку, али тамъ буду баловаться гирей?

Чарли хохоталъ до слезъ, представляя себ Спирьку на трапеціи. Между прочимъ, мальчикъ незамтно для себя усваивалъ отъ Спирьки манеру держать себя. Отмалчивался, отвчалъ неохотно и старался говорить короткими фразами: ‘пусть’, ‘очень просто’ и т. д. Постепенно въ его глазахъ Спирька сдлался мрой вещей, и онъ всхъ мрялъ этой мркой. Для ребенка раскрывался совершенно новый міръ, невдомый, таинственный, неудержимо притягивавшій къ себ его дтскую, чистую душу. Раздумывая о чемъ-нибудь, Чарли прежде всего старался представить себ: а что сказалъ бы Спирька, или что бы онъ сдлалъ въ данномъ случа? Получалось что-то въ род того тяготнія, въ силу котораго большія тла притягиваютъ меньшія.

Для Чарли все окружающее точно ожило и освтилось таинственнымъ внутреннимъ свтомъ. Раньше были просто конюшня, просто баня, просто лсъ, просто рка, а теперь все это получило таинственный смыслъ и значеніе. Въ вод жили водяной и русалки, въ лсу придурковатый и веселый лшій… Самыя простыя и обыкновенныя слова получили совсмъ новую окраску, и Чарли точно пропитывался ими, какъ молодое растеніе неизвданными путями и средствами достаетъ изъ самой обыкновенной земли свою специфическую окраску и ароматъ. Вся природа превратилась для Чарли въ громадную книгу, написанную на таинственномъ язык — онъ не столько ее понималъ, сколько чувствовалъ.

Правда, были нкоторыя сомннія, и Чарли за разршеніемъ ихъ обращался къ Аграфен Карповн. Старуха тайно блюла т же воззрнія, какъ и Спирька, и была рада подлиться съ барченкомъ своей старческой опытностью. Кстати, опасенія Марьи Павловны относительно ‘ужасныхъ словъ’ совершенно были напрасны,— Спирька ихъ не употреблялъ. Въ глазахъ его современниковъ по конюшн и кухн это служило тоже къ его посрамленію. Если въ чемъ его можно было упрекнуть, то это въ презрніи къ какой-то фантастической, собирательной ‘баб’. Эта презираемая Спирькой ‘баба’ не была ни Марьей Павловной, ни ‘губернанткой’, на Аграфеной Карповной, ни горничной Ириной, ни кухаркой Егоровной, а такъ, обитала гд-то въ безвоздушномъ пространств. И Чарли усвоилъ къ ней презрительное отношеніе и разъ, обидвшись на сестру, что она его не понимаетъ, сказалъ:

— Ты просто баба и больше ничего.

Марья Павловна была уже въ томъ возраст, когда дамы ея круга окончательно посвящаютъ себя дтямъ. Къ этому времени и ‘бэби’ уже выходятъ изъ своего игрушечнаго возраста и съ головой погружаются въ бездонныя пучины педагогіи. Марья Павловна имла энергичный характеръ и поэтому принялась за дло съ большой настойчивостью. Она перечитала массу педагогическихъ книгъ, совтовалась съ разными свтилами въ этой области, слдила за всми педагогическими новостями и сейчасъ же примняла ихъ жъ своимъ дтямъ. Особенно доставалось бдному Черли, изъ котораго Марья Павловна задалась цлью выработать замчательнаго человка. Вдь у всхъ великихъ людей, какими гордится человчество, были энергичныя матери. Параллельно приходилось воспитывать и тло и духъ Чарли. Онъ росъ нсколько вялымъ ребенкомъ, и прежде всего приходилось вырабатывать въ немъ то, что англичане называютъ организованнымъ характеромъ. А сколько было хлопотъ съ писаніемъ, съ гигіеной, съ гимнастикой, даже съ такой, повидимому, простой вещью, какъ костюмъ для мальчика? Даже приходилось учить дышать… Всего хуже было то, что разныя системы противорчили другъ другу, и приходилось выбирать между ними уже собственнымъ умомъ. Александръ Валерьянычъ умлъ только соглашаться со всмъ и ничего не понималъ въ педагогик. Вотъ мистеръ Арчеръ — тотъ совсмъ другое дло: у него были опредленныя идеи относительно всего, и убдить его или разубдить въ чемъ-нибудь было невозможно. Марь Павловн приходилось уступать этому упрямому англичанину, и она даже потихоньку плакала отъ него. Въ такія минуты она чувствовала себя простой русской бабой, которая будетъ ревть и все-таки сдлаетъ, какъ того хочетъ мужикъ.

Цль поздки въ Башиловку тоже входила въ кругъ воспитанія Чарли, именно: имлось въ виду придать ему ‘русское начало’. Благодаря этому мальчикъ пользовался относительной свободой. Когда въ половин іюня наступилъ ранній, благодаря засушливому лту, снокосъ, мальчикъ проводилъ цлые дни въ открытомъ пол и даже самъ учился косить. Онъ не отходилъ отъ кучера Спиридона, который ‘уволился’ поработать настоящую крестьянскую работу. Дйствительно, это была чудная картина, когда Спирька косилъ траву. Чарли не могъ достаточно налюбоваться на своего любимца. Марья Павловна тоже прізжала съ мистеромъ Арчеромъ на снокосъ и даже обидлась, когда англичанинъ не проявилъ никакого восторга, а только замтилъ, что такой снокосъ — работа дикарей.

— Теперь уже везд работаютъ снокосилки и жатвенныя машины…

— Да, это, конечно, хорошо и, можетъ-бытъ, выгодно съ хозяйственной точки зрнія, но нтъ поэзіи настоящаго русскаго снокоса… Посмотрите, какая чудная картина!.. Одинъ нашъ Спиридонъ чего стоитъ… Вдь это настоящій русскій богатырь, и не даромъ Чарли такъ къ нему льнетъ. Какъ онъ загорлъ, и выраженіе лица совсмъ другое…

Чарли былъ совершенно счастливъ, но и на солнц есть пятна — его счастіе было омрачено короткими панталонами. Вс-первыхъ, голыя икры неистово были искусаны лтнимъ оводомъ, а во-вторыхъ, деревенская дтвора тайно и явно насмхалась надъ нимъ. Даже Спирька, жалючи барчука, проговорилъ однажды:

— Хоть бы худенькія штатники раздобыть у матери, Чарля…

— Мистеръ Арчеръ не позволитъ…

— А ну его, чтобы ему пусто было!.. Пусть самъ-то шутомъ гороховымъ ходитъ, а чмъ другіе виноваты…

Марья Павловна, была очень довольна деревенскимъ лтомъ, хотя дло не обходилось безъ нкоторыхъ инцидентовъ. Такъ, въ одно прекрасное утро заявилась миссъ Кэтти съ очень таинственнымъ видомъ и заявила, что ей необходимо поговорить съ мистрисъ очень серьезно. Марья Павловна почуяла опасность и съ тревогой посмотрла на записную книжку, которую миссъ Кэтти демонстративно держала въ рукахъ.

— Что такое случилось, миссъ Кэтти?

— Я нахожусь въ затрудненіи…— отвтила англичанка, повертывая въ рукахъ свою книжку.— У меня въ книжк записанъ цлый рядъ такихъ русскихъ словъ, какихъ я не могла найти ни въ одномъ диксіонер…

— Словъ?!..

Марья Павловна пришла въ ужасъ.

— Отъ кого вы ихъ слышали?

— Отъ миссъ Бэтси… Это совершенно новыя слова…

— Позвольте вашу книжку, миссъ…

Въ книжк англійскими буквами были написаны такія русскія слова, какихъ и сама Марья Павловна не слыхала. Она только пожала плечами.

— Ухалясталъ… запузыривай… наварлыжился… Что это такое?

Пришлось обратиться къ Александру Валерьянычу, который перечиталъ мудреныя русскія слова и расхохотался.

— Опаснаго ничего нтъ, Марья Павловна… Просто, глупыя слова… Въ своемъ род couleur local… да…

— Да? Но гд могла наслышаться такихъ словъ именно Бэтси?— продолжала недоумвать Марья Павловна.

Произведено было самое строгое слдствіе, причемъ въ качеств эксперта была вызвана нянька Аграфена Карповна.

— Что же, худого ничего нтъ, барыня,— ршила старуха.— Самыя обнакновенныя деревенскія слова… Наварлыжился все одно, что по-вашему выучился, ухалясталъ — потерялъ, запузырилъ… ну, это въ томъ род, какъ сдлалъ…

Притянутая къ отвту Бэтси не выразила ни малйшаго смущенія и смотрла на всхъ улыбающимися глазами.

— Гд ты могла слышать такія глупыя слова?— допрашивала ее Мари Павловна.

— Право, мама, я не помню…

— Говори правду!..

— Право, мамочка…

— Хорошо, ты останешься за упрямство безъ третьяго блюда за обдомъ… да!..

Дло кончилось тмъ, что Бэтси расплакалась. Она не хотла выдать Чарли, который по секрету сообщилъ ей новыя слова.

За обдомъ, когда горничная Ирина ‘обнесла’ Бэтси третьимъ, сладкимъ блюдомъ, Чарли не выдержалъ и заявилъ:

— Мама, это я научилъ Бэтси этимъ словамъ… она не виновата.

Марья Павловна была растрогана рыцарскимъ поступкомъ сына и даже расцловала его.

— Милый мальчикъ, это очень хорошо, что ты такъ откровенно сознался, но, пожалуйста, впередъ не приноси съ собой такихъ глупыхъ словъ.

Ей правилось и то, что Бэтси не выдала брата. Такимъ образомъ инцидентъ былъ исчерпанъ.

Чарли получалъ со всхъ сторонъ такую массу новыхъ впечатлній, мыслей и чувствъ, что испытывалъ жгучую потребность подлиться ими съ кмъ-нибудь. Съ другой стороны, ему было жаль, что сестра ничего не знаетъ, Ршительно ничего, кром своихъ вчныхъ книжекъ, уроковъ и обязательныхъ разговоровъ съ своей гувернанткой. Сначала Бэтси относилась къ охватившему Чарли настроенію довольно скептически, вышучивала его и ограничивалась тмъ, что дразнила миссъ Кэтти непонятными новыми словами. Но потомъ ее начали занимать разсказы Чарли о домовомъ, лшемъ, русалкахъ и разной другой чертовщин. А главное, ее захватили удивительныя исторіи о колдунахъ, вдьмахъ, юродивыхъ и угодникахъ. Въ дтской душ теплилась чистая дтская вра. Бэтси въ сопровожденіи няни Аграфены Карповны ходила къ обдн въ свою деревенскую церковь каждое воскресенье и каждый праздникъ, искренно молилась и выстаивала службу до конца.

— Молись, касаточка, молись больше, потомъ все пригодится,— наговаривала богобоязненная старушка.— По-деревенски-то такъ говорятъ: брось кусокъ хлба назадъ, а онъ у тебя будетъ впереди. Такъ и съ молитвой. Твое-то сейчасъ ребячье дло, ну, а посл,— когда будешь большая, молитва-то и пригодится. Охъ, грхи, грхи!.. Вс мы гршные…

Много было для Бэтси непонятнаго въ этихъ словахъ, но она какъ-то чувствовала простую старушечью рчь, отъ которой ей длалось точно тепле. Ее пугало, что и она тоже гршная, настоящая маленькая гршница… Живя въ город, она какъ-то этого не замчала, а здсь, въ деревн, подъ открытымъ небомъ, точно и Богъ былъ ближе, и нельзя было скрыть отъ Него ни одной самой маленькой мысли, ни одного самаго маленькаго гршка. Провряя себя, Бэтси нашла, что она прежде всего гршна передъ миссъ Кэтти, которую такъ часто огорчаетъ разными выходками, а вдь миссъ Кэтти бдная двушка, и наврно она скучаетъ по своей старой Англіи. Няня такъ хорошо ее жалла.

— Что же, двушка правильная, строгая… Тоже, поди, не сладко на чужой-то сторон живется. Сама-то вотъ здсь, а мысли-то у себя дома. И родня тоже своя есть гд-нибудь, родители…

— Теб ее жаль, няня?

— А то какъ же, милая? Двушку-то и пожалть… Всякій обидть можетъ на чужой сторон.

Въ деревн, какъ казалось Бэтси, вс какъ-то сдлались другими, вс сдлались точно ближе, родне, проще и ласкове. Сначала Бэтси смялась надъ Чарли, какъ онъ увлекается какимъ-то кучеромъ Спиридономъ, а сейчасъ сама издали разсматривала его. Подойти ближе и заговорить съ этимъ таинственнымъ человкомъ, который зналъ все, чего не написано ни въ одной книжк, она не смла. Не позволитъ мама… Впрочемъ, она ухитрилась разговаривать съ нимъ черезъ Чарли. Няня Аграфена Карповна тоже много знала, но у нея выходило не такъ убдительно и интересно, какъ у кучера Спиридона. Онъ такой громадный, сильный, и Бэтси казалось, что и слова у него тоже должны быть громадными и сильными.

VI.

Были исключительныя темы, которыя, какъ магнитъ, притягивали къ себ дтское вниманіе. Это была область религіозно-мистическихъ представленій. Напримръ, что могло быть трогательне разсказа Спирьки объ угодник Паисіи, мощи котораго хранились въ Городищенскомъ монастыр, на берегу Волги,

— Ему, преподобному Паисію, каждый годъ новые башмаки шьютъ,— разсказывать Спирька, отдыхая съ своей трубочкой около копны свжаго сна.— Потому какъ онъ, угодникъ Божій, всю округу за годъ-то обойдетъ… Гд люди хорошіе живутъ, гд бдные, гд больные, несчастные — у каждаго побываетъ. Его-то никто не видитъ, а онъ каждаго видитъ и каждому поможетъ… Ну, на годъ-то еле-еле башмаковъ и хватаетъ.

— А къ богатымъ онъ ходитъ?

— Къ богатымъ? Ну, къ богатымъ-то ему не дорога… Богатый-то только и думаетъ, что о своемъ богатств.

— А разв не бываетъ угодниковъ богатыхъ?

— Никакъ невозможно… Богатому-то въ царство небесное трудно попасть. А которые ежели и были угодники изъ богатыхъ, такъ они сперва унищились, раздали все богатство бднымъ, а потомъ ужъ начали свою душу спасать.

Бэтси даже поплакала, когда Чарли разсказалъ ей исторію про угодника Паисія. Ужъ очень все трогательно выходило и поучительно. Можетъ-быть, старичокъ-угодникъ приходилъ и къ ней. Онъ такой добрый-добрый и наврно ее пожаллъ, что она богатая и что ей такъ трудно будетъ попасть въ царство небесное. А вотъ въ Англіи нтъ угодника Паисія, и мистеръ Арчеръ съ своей трапеціи прямо упадетъ въ адъ, какъ говорилъ Спирька.

— Это агличанина бсъ угибаетъ на веревк-то кувыркаться да вверхъ ногами висть.

Въ одномъ только Спирька сплоховалъ: онъ никакъ не могъ объяснить разницы, какая существуетъ между бсомъ, чортомъ и дьяволомъ.

— Разница-то должна быть, въ томъ род, какъ между чиновниками,— разсуждалъ Спирька.— Дьяволъ, напримрно, церковный, про него попы въ церкви читаютъ… Ну, а бсы около того, только поменьше, надо полагать, а черти — это ужъ совсмъ простые, значитъ, самые обнакновенные черти.

Выходило какъ-то непонятно и неясно, что чувствовалъ и самъ Спирька. Сплоховалъ онъ разъ и передъ Аграфеной Карповной, которая какъ-то разсердилась на него и осрамила передъ всмъ честнымъ народомъ. Дло происходило у каретнаго сарая въ присутствіи конюховъ и кучеровъ.

— Ну, ты, дикое мясо, любишь говорить про божественное,— накинулась она на Спирьку.— А скажи-ка про Девятую Пятницу.

— Что же пятница? Пятница она и есть пятница… Очень просто.

— А вотъ и нтъ… Ты какъ долженъ молиться: ‘Святая Девятая Пятница, помилуй насъ!’ У насъ и придлъ есть для нея въ Башиловк… А то есть Парасковея-Пятница, это опять другое…

Спирька только чесалъ въ затылк. Подвела вредная старушонка… А главное, обидно ему было то, что какъ на грхъ подвернулся барченокъ и все слышалъ. Чарли тоже былъ серьезно огорченъ и разсердился на Аграфену Карповну, которую очень любилъ. Но Спирька не остался въ долгу и въ свою очередь довелъ старуху до конфуза. Онъ, видимо, подготовился къ диспуту и выдвинулъ, какъ осадное орудіе, самую боевую тему.

— Вотъ ты тогда устигла меня Девятой Пятницей, Аграфена Карповна, а вотъ скажи-ка намъ, какое твое понятіе есть, напримрно, относительно антихриста?

— Охъ, и не поминай ты его, проклятаго… Вс будемъ въ огн горть черезъ него.

— Нтъ, ты говори: каковъ онъ будетъ изъ себя?

Аграфена Карповна только махала руками и даже закрыла глаза отъ страха.

— Это, не любишь, кумушка!— торжествовалъ Спирька.— Вотъ онъ тебя первую и сцапаетъ… Отъ него, братъ, не уйдешь! Н-етъ, братъ…

— Тьфу, тьфу!.. и выговоришь тоже, несообразный человкъ.

— То-то вотъ и оно-то… Кругомъ ты оказалась виновата, кума. Это, видно, не Девятая Пятница… Куда попревосходне будетъ. Вотъ какъ онъ, антихристъ, корчить будетъ всхъ, у кого душа короткая…

— Да ты-то откуда это вызналъ, Спирька?— накинулся кто-то изъ слушателей.

— Я-то? А у насъ, въ Заволжь, есть такіе старцы, которые, значитъ, свою душу спасаютъ… Такъ вотъ они-то ужъ знаютъ все. И книги такія есть, въ которыхъ все до самой точки описано… Ну, я-то отъ этихъ самыхъ старцевъ даже весьма достаточно наслышался. По старой вр они, значитъ… вообче…

Появленіе антихриста явилось послднимъ словомъ въ репертуар Спирьки и, нужно сказать, произвело на Чарли, и особенно на Бэтси, самое сильное впечатлніе. Двочка даже бредила по ночамъ и кричала. Послднее и выдало головой ее вмст съ Чарли. Разслдованіе произведено было Марьей Павловной съ обычной строгостью и пунктуальностью. Говоря правду, она даже какъ будто растерялась и прибгла къ помощи мужа.

— Что это такое?— въ ужас повторяла она.— Тутъ и чертовщина и какой-то мистическій бредъ… Это ужасно!..

— Ршительно ничего ужаснаго не вижу,— съ непривычной смлостью заявилъ Александръ Валерьянычъ.— Самая обыкновенная вещь… И я, и мой отецъ, и дды — вс выросли именно въ кругу такихъ представленій, т.-е. когда были дтьми.

— Значитъ, вы защищаете профессуру кучера Спиридона?

— При чемъ тутъ кучеръ Спиридонъ? Откровенно говоря, я даже радъ, что дти переживутъ то же, что переживаетъ каждый крестьянскій ребенокъ. Это, дйствительно, своего рода школа… А главное, сколько въ этомъ поэзіи! Да, поэзіи… Это не мертвая книга, не сухія слова, а сама жизнь.

— Благодарю васъ, Александръ Валерьяничъ,— сухо отвтила Марья Павловна съ презрительной улыбкой.— Вообще, отлично… Но мн придется принятъ свои мры. Я совсмъ не желаю начинять своихъ дтей бреднями необразованныхъ, глупыхъ людей… Признаться сказать, я отъ васъ, какъ отъ человка съ высшимъ образованіемъ, ужъ никакъ этого не ожидала! Можетъ-быть, вы даже и сами раздляете мннія m-r Спиридона?

Между супругами произошла размолвка, причемъ каждый остался при особамъ мнніи. Оказалось, что они не только не понимали другъ друга, но и не могли понятъ при всемъ желаніи. Въ результат получилось только скрытое раздраженіе. Александръ Валерьяновичъ не вмшивался въ воспитаніе дтей и сейчасъ испытывалъ угрызенія совсти. Въ самомъ дл, онъ былъ ‘никакой отецъ’, какъ говорила Аграфена Карповна. Жена помшалась на разныхъ модныхъ системахъ и послднихъ словахъ воспитанія и выдерживала ихъ съ педантичной точностью. Естественно, что дти съ открытой душой пошли навстрчу открывшемуся для нихъ новому, таинственному и живому міру, окрашенному всми цвтами творческой народной фантазіи. Въ сущности вдь это нисколько не мшало ‘системамъ’ Марьи Павловны: системы останутся системами, а жизнь останется жизнью. Конечно, выходило смшно и нелпо, что противовсомъ воспитательныхъ системъ Марья Павловны явился именно кучеръ Спиридонъ, но вдь еще вопросъ, что лучше: громъ, какъ результатъ разршенія атмосфернаго электричества, или какъ поэтическій образъ пророка Иліи, несущагося въ облакахъ на огненной колесниц. Конечно, кучеръ Спиридонъ говорилъ много нелпостей, но, за вычетомъ ихъ, являлись такія представленія, образы и слова, которые падали на дтскую душу весеннимъ дождемъ, вызывающимъ изъ земли первую весеннюю травку, такую нжную, хрупкую и благоухающую. Кром того, въ дтской душ, окропленной этими новыми словами, просыпалась та святая русская тоска, которой спасается русскій человкъ, какъ молитвой.

‘Да, борьба профессора Спирьки съ конклавомъ присяжныхъ педагоговъ,— думалъ про себя Александръ Валерьянычъ и улыбался.— Марья Павловна, вы забыли, что Пушкинъ получилъ свое воспитаніе не у учителей, а у простой деревенской старухи Арины, которая говорила вотъ такими же словами, какъ нашъ Спирька. Лучшимъ учителемъ все-таки останется всегда жизнь, и не слдуетъ ее отталкивать’.

Про себя Александръ Валерьяничъ отличался большой храбростью и заочно говорилъ жен очень рзкія вещи, о которыхъ съ благоразуміемъ настоящаго мужчины совершенно умалчивалъ въ ея присутствіи. А ну, пусть-ка сама догадается, о чемъ и какъ онъ думаетъ.

Между прочимъ Александръ Валерьянычъ очень дипломатично познакомился съ собственнымъ кучеромъ Спиридономъ на покос, осматривая хозяйскимъ окомъ работы. Онъ даже пробовалъ съ нимъ разговориться, но вынесъ изъ этого знакомства довольно невыгодное впечатлніе: профессоръ Спирька былъ самый обыкновенный мужикъ и даже совсмъ глупый мужикъ. Недаромъ говорили, что Спирька господскимъ гужомъ подавился… А вотъ Чарли нашелъ въ немъ необыкновеннаго человка,— значитъ, Спирька умлъ съ нимъ разговаривать.

VII.

Лто промелькнуло чрезвычайно быстро, о чемъ Марья Павловна не могла не пожалть. Она начинала привыкать къ деревн и любила ходить по крестьянскимъ избамъ, наводя оторопь на деревенскихъ бабъ. Такимъ образомъ длалась заготовка матеріаловъ для модныхъ разговоровъ о младшемъ брат на цлую зиму. О, она теперь все видла собственными глазами… Нужно сказать, что Марья Павловна въ послдніе годы занялась благотворительностью и принимала дятельное участіе въ десятк обществъ, комитетовъ и комиссій. Она отъ души жалла всхъ бдныхъ людей,— хотя и не любила раскошеливаться изъ личныхъ средствъ. Теперь у нея явилась, росла и развивалась счастливая идея, которая ршительно никому въ голову не приходила до сихъ поръ. Именно, зачмъ эти бдные люди такъ упорно желаютъ жить непремнно въ столицахъ, гд все такъ дорого — и квартиры, и дрова, и содержаніе? Вопросъ разршался совсмъ просто: отправить ихъ всхъ въ деревню, гд все такъ дешево. Не правда ли, какъ все просто и ясно, какъ Божій день? Эта мысль такъ правилась Марь Павловн, что она даже не говорила о ней съ мужемъ. Онъ вдь ничего на свт не зналъ, кром своего департамента, да и тамъ не шелъ дальше чиновника ‘на хорошемъ счету’ у начальства, несмотря на очень вліятельныя связи и утонченную политику Марьи Павловны. У Марьи Павловны возникалъ даже проектъ передать свою идею мужу, чтобы онъ составилъ рядъ докладовъ въ разныхъ благотворительныхъ учрежденіяхъ. Но объ этомъ слдовало еще подумать и во всякомъ случа дйствовать съ крайней осторожностью, чтобы не погубить дла въ самомъ начал.

‘Ахъ, какъ нужно быть осторожной во всемъ!’ — думала она.

Марья Павловна предполагала пожить въ деревн подольше, до сентября. Главнымъ мотивомъ были дешевизна жизни въ своемъ имньи, а затмъ окончательная разработка счастливой идеи. Но этотъ планъ былъ разрушенъ цлымъ рядомъ причинъ. Пошли дожди, кончался отпускъ Александра Валерьяныча и т. д. Но больше всего встревожило Марью Павловну поведеніе горничной Ирины, безъ которой она не могла жить.

— Барыня, у насъ неладно въ дому…— зминымъ сипомъ сообщила ей Аграфена Карповна, оглядываясь по сторонамъ.

— Что такое случилось?

— А значить, у насъ есть контора… а въ контор, значитъ, конторщикъ Аркадій… Паренекъ совсмъ молодой и получаетъ всего двнадцать рублей жалованья… и моложе будетъ годовъ на десять нашей-то тихони Ирины…

— Не можетъ быть! Это сплетня… Ирина честная и строгая двушка,

— Да вдь грхъ-то не по лсу ходитъ… Вотъ и подите, на что она польстилась.

Понятно, что Марья Павловна была возмущена до глубины души и сгоряча ршила сейчасъ же отказать горничной. Но Аграфена Карповна ее отговорила.

— Возьмете другую, барыня, тоже будетъ… Наша-то женская природа везд одинакова. А удемъ въ городъ — всю бду какъ рукой сниметъ. Она, виноватая-то, еще лучше будетъ вамъ служить.

— Я ее видть больше не могу!— стонала Марья Павловна, ломая руки.— Ужъ, кажется, я ли не относилась къ ней хорошо…

Въ обыкновенное время старая нянька и горничная вели между собой ожесточенную борьбу и постоянно были на ножахъ, но сейчасъ Аграфена Карповна защищала недавняго врага отъ чистаго сердца и добилась того, что генеральша въ конц концовъ ‘снизошла къ неврной раб’.

Потомъ оказалось, что мистеръ Арчеръ ухаживаетъ за поповной,— тоже непріятность и дурной примръ для Чарли. Наконецъ, Александръ Валерьянычъ, благодаря глупому Семену Иванычу, попалъ въ самое неловкое положеніе. Башиловскіе мужики долго присматривались къ своему ‘природному барину’, о чемъ-то толковали между собой, сговаривались и кончили тмъ, что явились къ барину и предъявили цлый рядъ жалобъ. Вышло все довольно демонстративно, и Александръ Валерьянычъ въ первый моментъ струхнулъ. По существу дла онъ ршительно ничего не понималъ: что-то такое о спорныхъ наемныхъ лугахъ, о выгон, о проздныхъ дорогахъ, лс и т. д. Однимъ словомъ, невообразимая путаница. Но Александръ Валерьянычъ нашелся и выпутался самымъ блестящимъ образомъ.

— Я самъ разсмотрю вс эти дла,— заявилъ онъ демонстрантамъ.— Да, подробно разсмотрю, а на это нужно время.

Даже искушенный въ дипломатіи Семенъ Иванычъ ахнулъ,— очень ужъ ловко вывернулся баринъ, даромъ что кажется простачкомъ. Теперь ждите, милашки, когда баринъ разберетъ ваши дурацкія жалобы! И Марья Павловна была удивлена находчивостью мужа. Настоящему дипломату впору… Выиграть время въ каждомъ дл — это удлъ мудреца.

— Очень, очень недурно…— про себя хвалила она мужа.— И, какъ вс великія открытія, до смшного просто.

Попалась и старая нянюшка Аграфена Карповна: она тайно устраивала свиданія Чарли со Спирькой, несмотря на самое строгое запрещеніе. А первая дтская ложь,— что можетъ быть ужасне… А Чарли, отличавшійся рыцарскимъ характеромъ, началъ лгать, какъ могутъ лгать только безумно влюбленные люди.

— Чарли, милый мой мальчикъ, зачмъ ты лжешь?— со слезами въ голос спрашивала Марья Павловна.

Чарли не проявилъ ни малйшихъ признаковъ раскаянія и смотрлъ на нее ‘чужими глазами’. Это было ужасно.

— Нужно скоре узжать,— ршила Марья Павловна въ окончательной форм.— Вс точно сошли съ ума!

Потомъ начались осенніе дожди, что сразу измнило все кругомъ. Наконецъ появились визитеры-сосди,— это было похуже осеннихъ дождей. Марья Павловна избгала всякаго знакомства съ сосдними помщиками и не сдлала ни одного визита. Но это не помшало имъ подъ разными предлогами прізжать въ Башиловку. Заявлялся вакои-то отставной военный, отъ котораго пахло водкой, вслдъ за нимъ пріхала какая-то довольно сомнительная вдова-княгиня восточнаго типа и т. д. Не отдать визита было неудобно, и Марья Павловна сказалась больной. Послднее вышло очень некрасиво, особенно, когда Бэтси съ дтской наивностью спросила:

— Мама, разв ты больна?

— Ахъ, не твое дло, Бэтси… то-есть ты не понимаешь… да…

Марья Павловна солгала, какъ Чарли, и, какъ вс виновные люди, обвинила во всемъ другихъ.

— Нтъ, хать, хать!..

Маленькій Чарли былъ совершенно другого мннія. Онъ такъ полюбилъ деревню и вдругъ все бросить. Опять городская квартира, частыя прогулки съ мистеромъ Арчеромъ въ Лтнемъ саду, мертвыя книги… А главное — разлука съ кучеромъ Спиридономъ. Въ город ему не позволятъ ходить въ кучерскую. Мальчикъ длалъ усиленныя заготовки изъ разныхъ деревенскихъ сувенировъ, и у него образовались настоящія коллекціи высушенныхъ полевыхъ цвтовъ, наскомыхъ, пестрыхъ камешковъ и даже палокъ. Такихъ палокъ въ Петербург нигд не найти. Но главное огорченіе было съ собаками… Он уже выросли за лто и прошли у кучера Спиридона полный курсъ собачьихъ наукъ: служили на заднихъ лапкахъ, носили поноску и т. д.

— Всхъ-то трехъ, пожалуй, не увезти,— размышлялъ вслухъ Спирька.— Надо которую-нибудь одну выбрать.

Послднее было просто ужасно. Чарли такъ любилъ всхъ трехъ, а тутъ приходилось двухъ оставлять въ усадьб, гд ихъ будутъ бить и морить голодомъ. Чарли впередъ чувствовалъ себя виноватымъ передъ ними. А собаки точно предчувствовали трагическую разлуку и такъ ласкались къ нему, встрчая радостнымъ визгомъ и лаемъ.

— Что же мн длать?— въ отчаяніи спрашивалъ Чарли у Спирьки.

— А очень просто: ничего не подлаешь! Значитъ, крышка.

Мальчикъ пробовалъ заговаривать о собакахъ съ Аграфеной Карповной, но и съ ея стороны не встртилъ ни малйшаго сочувствія.

— Поганки он, вотъ что!— ворчала старуха.— Куда же ихъ въ городъ съ собой тащить… Тоже и придумали со Спирькой!

— Няня, да вдь жаль ихъ бросить здсь,

— Чего ихъ жалть-то! Песъ, онъ песъ и есть, вотъ и вся цна.

Разставаніе съ Башиловкой вышло самое трогательное. Чарли раннимъ утромъ сбгалъ на задній дворъ и долго ласкалъ и обнималъ своихъ любимицъ собакъ.

— Какую же взять, баринъ?— спрашивалъ Спирька.

— Ахъ, я не знаю,— со слезами въ голос шепталъ Чарли.— Я на могу… Сдлай ужъ ты выборъ.

Въ заключеніе мальчикъ бросился на шею Спирьк и крпко его расцловалъ, Бэтси тоже волновалась, хотя у нея и не было такихъ горячихъ привязанностей, какъ у Чарли.

Горничная Ирина ходила съ опухшими отъ слезъ глазами, что выводило Марью Павловну изъ себя. Да разв она плохо относилась въ своей горничной? К вотъ вамъ благодарность!

VIII.

Квартира Башиловыхъ въ Петербург была на Моховой улиц. Большой пятиэтажный домъ походилъ на вс другіе дома. Дтская выходила окнами во дворъ, походившій на громадный каменный колодецъ. Раньше Чарли этого какъ-то не замчалъ, а нынче его точно давили эти каменныя стны, изршеченныя окнами. Полоска неба проглядывала изъ-за крыши какими-то неестественными тонами, какъ декорація въ плохомъ театр. Солнце показывалось очень рдко. Да и какое это было солнце,— усталое, больное, какъ заплаканный глазъ. Съ высоты третьяго этажа трудно было видть, что длалось на двор.

Началась петербургская жизнь, и Чарли почувствовалъ себя комнатной собачкой, которую въ опредленное время выводить гулять. Теперь онъ находился въ полномъ распоряженіи мистера Арчера. Раньше онъ врилъ своему гувернеру во всемъ, именно, что нужно длать все такъ, какъ онъ требовалъ, а сейчасъ у Чарли явились сомннія. Почему кучеръ Спиридонъ не обязанъ каждый день гулять въ Лтнемъ саду? Мама говорить, что это необходимо, и сама гуляетъ передъ обдомъ. Чарли еще не остылъ отъ деревенскихъ впечатлній и мрялъ настоящее недалекимъ прошлымъ. Увы, ему уже нельзя было попросту сбгать въ конюшню или въ людскую… Одна Аграфена Карповна оставалась живымъ воспоминаніемъ о жизни въ деревн.

— Ну, ужъ здсь, извстно, какая кисть…— ворчала она.— Такъ, одна маята. Настоящаго-то ничего и нтъ… Въ томъ род, какъ кошки сидимъ въ мшк.

Черезъ няню Чарли имлъ кое-какія свднія о томъ, что длалось въ людской. На разспросы мальчика ока почему-то считала нужнымъ отвчать неохотно и грубо.

— И что это интереснаго вамъ въ людской, баричъ? Ну, живутъ, какъ вс люди… Спирька-то вашъ совсмъ опухъ съ жира. Рожа красная, какъ кумачъ… Еле дышитъ… Въ кож мста не осталось. На козлы самъ-то не можетъ залзть, ежели конюха не посадятъ.

Чарли едва могъ упросить старуху привести изъ людской взятую въ деревн собачонку, это былъ любимый щепокъ Спирьки — пестренькій съ подпалинами. Его звали Буромъ. Онъ былъ совсмъ большой и совершенно не умлъ держать себя въ комнатахъ.

Спирьку приходилось видть только мелькомъ, когда онъ сидлъ на козлахъ въ своей кучерской ‘толщин’. Чарли не смлъ даже заговорить съ нимъ, и Спирька тоже.

Вообще, было скучно. Мальчикъ раньше не зналъ, что такое скука, потому что не зналъ другой жизни и другихъ людей.

Наступали холода. Петербургъ какъ-то сразу весь обледенлъ. Съ моря дулъ холодный осенній втеръ. Нева почернла и билась въ каменныхъ берегахъ тяжелой осенней волной. Люди съ какой-то особенной торопливостью бжали по тротуарамъ, напрасно стараясь согрться на ходу. Чарли, несмотря ни на какую погоду, обязанъ былъ длать свои обычныя прогулки. Лтній садъ стоялъ совсмъ голый, и втеръ жалобно гудлъ между голыми втвями.

— Ахъ, скоре бы выпалъ снгъ!— говорилъ Чарли, когда встрчалъ сестру.— Бэтси, а какъ теперь, наврно, хорошо въ Башиловк?

— Ну, едва ли хорошо…

На одной изъ обязательныхъ прогулокъ въ Лтнемъ саду Чарли простудился. У него оказалось воспаленіе легкихъ. Марья Навловаа была въ отчаяніи. Съ материнскимъ эгоизмомъ она даже подумала, что ужъ если кому изъ дтей хворать, такъ пусть бы хворала Бэтси… Но судьб было угодно иное. Лчилъ Чарли, конечно, знаменитый докторъ. Случай былъ трудный, и больной ему ‘не нравился’. Мысль о смерти сына не приходила въ голову Марьи Павловны. Это, т.-е. смерть Чарли, явилось бы чудовищной несправедливостью, а она врила въ Провидніе. Потомъ, незадолго до болзни сына она ршила, что онъ непремнно будетъ дипломатомъ. Это такъ солидно… У Чарли были несомннныя дипломатическія способности: онъ не отличался болтливостью, имлъ сдержанный характеръ и т. д.

А будущій дипломатъ горлъ въ огн, постоянно бредилъ или впадалъ въ забытье. Доктору особенно не правилось перемежающееся сонливое состояніе, и онъ загадочно качалъ своей ученой головой.

— Да, мальчикъ идетъ по трудной дорог…— говорилъ онъ.— Натура здоровая, но… гм… да…

Чарли бредилъ своей Башиловкой. Онъ видлъ жаркіе лтніе дни и задыхался отъ зноя. Въ бреду онъ повторялъ все то, что узналъ отъ кучера Спиридона. Марья Павловна не понимала и половины того, что онъ говорилъ. Болзнь шла своимъ чередомъ, и вс ждали съ нетерпніемъ кризиса. Александръ Валерьянычъ совсмъ потерялся и даже не здилъ на службу. Онъ смотрлъ на доктора испуганными глазами, крпко жалъ ему руку и молча глоталъ слезы.

— Нужно имть мужество…— повторялъ докторъ.— Пока еще ничего нельзя сказать опредленнаго…

Докторъ говорилъ, какъ оракулъ.

‘Мужество’ потребовалось скоре, чмъ можно было ожидать. Это было утромъ. Александру Валерьянычу показалось, что желанный кризисъ миновалъ. Чарли провелъ относительно спокойную ночь. Но пріхавшій съ утреннимъ визитомъ докторъ осмотрлъ его и ничего не сказалъ. Потомъ онъ ваялъ Александра Валерьяныча подъ руку, увелъ въ кабинетъ и, притворивъ за собой дверь, проговорилъ:

— Приготовьтесь ко всему, дорогой Александръ Валерьяновичъ… соберите вс свои силы…

— Что?.. Что вы говорите, докторъ?!..— Никакой надежды больше не осталось… Начался параличъ…

Александру Валерьянычу показалось, что докторъ сошелъ съ ума.

— Теперь можно позволить больному все…

— Докторъ… Господи… Господи… Какъ же это такъ… вдругъ… Нтъ, это невозможно!

Когда Чарли спросили, не желаетъ онъ чего-нибудь — мальчикъ спокойно отвтилъ:

— Я желаю видть кучера Спиридона…

Прежде чмъ допустить Спирьку къ больному, его отправили въ баню. Онъ никогда не бывалъ въ барскихъ покояхъ и шелъ по паркету, какъ въ первый разъ подкованная лошадь. Чарли его узналъ и протянулъ исхудавшую руку.

— Это ты…— прошепталъ онъ, закрывая глаза отъ слабости.

— Я, баринъ…

— Держи меня крпче за руку…

Рука Чарли въ рук Спиридона походила на куриную лапку. Ребенку казалось, что онъ держится за руку самого преподобнаго старца Паисія… Добренькій такой, сденькій старичокъ и въ новыхъ башмакахъ… Они шли куда-то въ гору, все выше и выше… Вотъ уже и свтъ показался вверху, и небо раздалось, и слышно гд-то чудное, райское пніе…

— Отходитъ…— шепнулъ Спирька Аграфен Карповн, чувствуя, какъ маленькая ручка теряла живую теплоту.

Марья Павловна стояла у кровати, окаменвъ отъ горя. Она не врила, что ея милый мальчикъ можетъ умереть…

1903.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ПРОФЕССОРЪ СПИРЬКА.Разсказъ.

Читайте также:

ПРОФЕССОРЪ СПИРЬКА.
Разсказъ.